У Терека два берега…

Глава 5

Часто, бросая в сердцах трубку полевого телефонного аппарата, капитан дивизионной разведки Леонид Артамонов говорил, что лучше всего ему воевалось в сорок первом, в окружении. Потом запускал в тесном блиндаже такую разухабистую матерщину, что все присутствующие даже пригибали головы. Отругавшись, он успокаивался, трепал свой непослушный вихор и думал уже про себя, что там, в окружении, по крайней мере, со всех сторон были одни немцы, а тут его теснят и начальники всех мастей, и политруки, и уставы. И у каждого свой излюбленный вид оружия. Каждый жалит по-своему: кто в пяту, а кто в зад. А он, капитан Артамонов, ответить достойно может, в сущности, одним только немцам.

В конечном счете, правым всегда оказывался Артамонов, ведь не только по карте он животом ползал. Но правоту его присваивали другие, а морально удовлетвориться он просто не успевал. Времени у него на глубокие раздумья о своей правоте не было. Вот и мог себе позволить капитан Артамонов только мысль об окружении, которую и жевал время от времени, как закуску к крепкой безадресной матерщине.

С Салманом Бейбулатовым, одним из его разведчиков, такая же история приключилась. Не любил чеченец ходить в составе группы за линию фронта – командира в разведке не слушал или не понимал, самовольничал, лез куда не надо, характер свой показывал. Один раз чуть не провалил всю операцию. Но Артамонов Бейбулатова, что называется, покрыл, потому что чувствовал, что разведчик из горца выйдет толковый. Надо только использовать его правильно, нестандартно.

Сам тоже долго не решался отпускать Салмана в разведку одного, все сомневался. Но из первой же вылазки Бейбулатов принес не только необходимые сведения о продвижении немецкой танковой дивизии, но и три германские солдатские книжки и столько же отрезанных человеческих ушей. Чеченец по пути успел вырезать вражеский патруль.

И хотя Артамонов, отругав Салмана за самовольство, немецкие уши велел немедленно унести и закопать, начальство тут же прознало об этом. Бойцы говорили, что даже приказано было тайно уши откопать и доставить. Все-таки любопытно им было. Тоже люди. Но после, наверное, за свое же глупое любопытство обозлились на капитана Артамонова вдвойне. Много он тогда в свой адрес нелицеприятного, а в условиях военного времени – зловещего, выслушал: что развел в разведке какую-то дикую дивизию, что уронил моральный облик советского разведчика, что попустительствует средневековым инстинктам, вместо того чтобы вести среди своих бойцов воспитательную работу в духе славных традиций рабоче-крестьянской Красной армии.

Что дальше было бы с Бейбулатовым, да и с самим Артамоновым, неизвестно, но командованию фронта срочно понадобился «язык» в чине не меньше полковника. Требовались последние подтверждения авиаразведки и штабной догадки. С Артамонова потребовали исполнения, и он послал лучшую группу за линию фронта. Принесли придушенного, чуть живого лейтенанта. Послал опять – вернулись ни с чем. Говорят, что у немцев так плотно сконцентрированы войска – иголку ткнуть некуда, тем более засаду на дороге устроить. Машины идут друг за другом колоннами, в лучшем случае, в зоне прямой видимости. И без «языка» видно, что готовится большое наступление на Кавказ.

А начальству, конечно, вынь да положь «языка» или погоны свои офицерские. Рискнул тогда капитан Артамонов, как за карточным столом, когда ставишь последний свой наследственный кулон, послать за линию Бейбулатова. Спросил только: может, помощь нужна какая, поддержка, проси, все предоставим. Предложил даже сам с ним пойти, но чеченец отказался.

– Один у меня просьба, – сказал Салман, – разрешит, товарищ капитан, мне финка оставить, кинжал наш чеченский брать. Ичиги надевать, горский обувка больно хорош. Салман тише ходить, быстрей ползать…

– Разрешаю, – согласился Артамонов. – Ты, джигит мой родной, хоть индейцем нарядись, но достань мне полковника этого. Ты погоны запомнил? И главное – не уши принеси, а «языка»! Смотри – не перепутай…

Целые сутки Артамонов занимался только тем, что смотрел на один молчащий телефон и матерился перед тем, как ответить в другой, который верещал начальственно каждый час. Говорить капитану было пока нечего:

– Еще нет… Есть, доложить… Слушаюсь… Никак нет… Есть, принять все меры… Слушаюсь…

А под утро, когда стало предательски быстро светать и последние островки полноценного, любимого разведчиками ночного мрака сохранялись только в глубине траншей, заверещал наконец полевой телефон, и с передовой доложили, что Бейбулатов притащил не просто полковника, а настоящего штандартенфюрера СС.

Через полчаса Салман, пыльный, с запекшейся под носом кровью, докладывал Артамонову. Толстый эсэсовец ворочался на табурете в углу блиндажа, как дикий кабан.

– Как же ты такого борова один дотащил? – спросил майор.

– В горах зверь большой таскать, – ответил Бейбулатов. – Салман привыкать. «Язык» сам спешил. Салман его резать мало. А он спешил.

– Как резать?

– Кинжал резать. Сало много, больно мало. Ползти быстро.

– Ладно, родной ты мой, – сказал Артамонов. – Иди отдыхай, джигит. Орден ты себе уже заработал. Не знаю, как там у вас, горцев, принято, только дай-ка, друг ты мой, обниму тебя!..

После этого случая не только командир дивизионной разведки капитан Артамонов заступался за «абрека», но и сам командующий армией распорядился, чтобы чеченского разведчика не трогали, пусть воюет как умеет. И добавил: мол, всем бы так уметь воевать как сержант Бейбулатов.

Так в дивизионной разведке с позволения начальства появился свой штатный абрек, а среди немецких солдат прифронтовых подразделений родилась легенда о Красном Шакале – Ночном Убийце, которого не берет обычное оружие. Потому, кроме обычных, привычных обращений к местным жителям – «Матка! Млеко, яйко!» – у немецких солдат добавилось еще странное: «Матка! Иконе!». Как правило, оно сопровождалось угловатыми жестами – помахиванием условными крыльями и вращением ладонью вокруг головы. Местные старухи тут же решили, что близится Судный день, раз антихристам срочно понадобились образа святых угодников. Иконы старухи прятали, но сами, на всякий случай, стали срочно поститься и причащаться.

Когда же случилась вообще страшная вещь – были найдены зарезанными у речки, в двух шагах от расположения части, шесть горных пехотинцев, а еще один пропал без вести, на место происшествия срочно прибыл капитан Эрих Баум, начальник контрразведывательной абверкоманды АК-301 со своими подчиненными. Они облазали весь берег, опросили местных жителей и немецких солдат. Капитан Баум был вынужден признать, что Красный Шакал, то есть диверсант-одиночка, действительно существует, но в его неуязвимость от немецкого оружия, особенно от оружия в руках ребят из АК-301, он, конечно, не верил.

Сам же Красный Шакал, то есть сержант Салман Бейбулатов, выполнял в этот момент не менее ответственное задание – отвечал на вопросы военного корреспондента «Комсомольской правды» Дарьи Полей. При этом Салман чувствовал себя куда неуютнее, чем в камышах с кинжалом в руках перед отделением горных стрелков.

Вообще девушки-военкоры редко встречались на фронте. Но с Дашей Полей был особый случай. Когда-то бойкая пионервожатая познакомилась в «Артеке» со знаменитым детским писателем Аркадием Гайдаром. Эта встреча так повлияла на Дашу, что она твердо решила, что тоже будет писать весело и правдиво. Целый месяц она ходила за Гайдаром со своими наскоро написанными рассказами.

– Что сегодня ночью написала? – спрашивал Аркадий Петрович.

– Восемь рассказов и один очерк, – отвечала Даша, тараща красные, сами собой закрывающиеся глазищи.

– Если бы я так писал, – говорил Гайдар, – у меня бы было уже девятнадцать томов собрания сочинений и ни томом меньше.

В начале войны Даша Полей явилась в редакцию «Комсомольской правды» проситься в фронтовые корреспонденты. Ее вежливо попросили пойти подальше. Но тут в редакцию пришел Гайдар.

– Позвольте вам представить мою ученицу в литературной работе, – сказал знаменитый писатель.

Так Дашу Полей не стали сразу прогонять. Потом доверили кое-какую редакционную работу. А когда обнаружилось, что на южный участок фронта некого послать, Даша вызвалась, крича на всю редакцию, что она ростовская, значит, местная. Кому же ехать, как не ей?

Теперь ей до зарезу нужно было написать ударный очерк, который она могла бы подписать: «Дарья Полей. Действующая армия». В политотделе дивизии ей выделили стол и сказали, что все ей сейчас расскажут. Очерк, можно сказать, у нее в кармане. Но упрямая Даша вспомнила советы своего учителя, память которого она чтила. Аркадий Петрович советовал прежде всего поговорить с простыми людьми, показать событие или проблему глазами очевидцев. Поэтому она потребовала себе для беседы непосредственно героя, который бьет врага, как Гайдар в гражданскую. Политотдел покряхтел, но согласился, потребовав только готовый очерк себе на визу.

Беседа военкора Полей и орденоносца Бейбулатова проходила у разрушенного здания колхозной фермы, от которой все еще тянуло теплым навозом. Неподалеку от развалин стояла старая двуколка, без колес, с облупившейся зеленой краской. На ней и устроились собеседники. Военный корреспондент поместилась на заднее сиденье, герой ее будущей публикации на месте кучера, но только повернувшись к пассажирке лицом.

Дарья Полей была в полевой военной форме. На колени она положила блокнот, нашла чистые страницы. Взгляд Салмана время от времени опускался на ее круглые, полные колени. Тогда Бейбулатов выпрямлялся, отчего двуколка взвизгивала испуганно, и сердито смотрел на ее погоны младшего лейтенанта.

– Скажите, – спрашивала Даша Полей, – вы часто вспоминаете свой родной аул, любимые кавказские горы?

– Да, часто, товарищ младший лейтенант, – отвечал Салман.

– У вас, наверное, осталась на родине девушка, которая вас ждет?

– Да, девушка… на родине, товарищ младший лейтенант, – Салман снова уронил взгляд на ее загорелые коленки.

Даше Полей показалось, что собеседник заглядывает к ней в блокнот, в котором она еще ничего не записала. Поэтому она торопливо начирикала карандашиком: «Чувство родины». Подумала и приписала: «…малой родины».

– Ну, что вы! Называйте меня просто Даша. Можно без звания… Такой вопрос. Когда вы идете в разведку, о чем вы думаете? Ну, что дает вам силы рисковать собой, побеждать в бою?

– Нохчала, – кратко ответил Салман.

– Подождите, я сейчас это запишу. Нох-ча-ла. Так. А что это такое?

– Тебе, девушка, это никак понять.

– Неужели? – Даша Полей почему-то смутилась. – Я тоже советский человек, как и вы. Почему же мне не понять? Но все-таки? Как это можно перевести на русский? Любовь к родине? Да?

– Нохчала не надо на русский…

– Понимаю, – неопределенно сказала корреспондентка. – С этим ясно. Мне все-таки кажется, что это – любовь к родине. Вот еще что. Как зовут вашу любимую девушку?

– Айшат.

– Красивое имя. Айшат смотрит на узкую горную тропинку и ждет писем с фронта. Айшат. Красиво. Она комсомолка?

– Она мусульманка.

– А! Ну да! Хотя знаете… Вот ваш политрук мне говорил, что вы несколько раз ходили за линию фронта в одиночку. Можете мне рассказать какой-нибудь интересный эпизод?

Салман молчал. Он не двигался, но двуколка под ним начала поскрипывать.

– Я спрашиваю… Замполит ваш сказал, что вы… Какой-нибудь интересный эпизод…

– Слушай, девушка, что говоришь?! Какой пизод?! Молодой такой девушка! Говорить пизод! Чечня такие слова девушка говорил, девушка убивай! Кинжал режь!

Даша Полей никак не могла понять, чем она оскорбила своего собеседника. Отчего он, хотя и сохранял сейчас неподвижность, но представлял собой сжатую пружину, готовую мгновенно распрямиться. Чем она так задела его национальное достоинство?

– Плохой девка! – бросил ей в лицо интервьюируемый. – Грязный девка!

– Что вы себе позволяете, сержант?! – вскрикнула она больше от страха перед бешено сверкающими глазами Салмана, чем от возмущения. – Какая я вам девка? Прошу обращаться ко мне по званию! Я для вас – младший лейтенант!

– Какой там младший лейтенант! Такой девка плохой!

Салман сделал движение рукой, чтобы, ухватившись за поручень двуколки, спрыгнуть на землю. Но корреспондентка прочитала в этом жесте прямую угрозу, ей показалось, что над ней вот-вот уже сверкнет знаменитый чеченский кинжал. Поэтому она скатилась на землю, как при команде «Воздух!», потеряв при этом карандаш – подарок писателя Гайдара. Вскочила на ноги, пискнула при виде разодранной коленки и, прихрамывая, побежала по направлению к штабу дивизии.

В тот же вечер Салман Бейбулатов сидел на гауптвахте под арестом за оскорбление словом и действием военного корреспондента и писал письмо по-чеченски девушке Айшат в аул Дойзал-Юрт. Писал он тем самым подобранным в двуколке карандашом, который подарил автор бессмертных «Чука и Гека» своей молодой коллеге по редакции «Комсомольской правды».

Но очерк, несмотря на потерю карандаша и разбитую коленку, все-таки был написан. После редактуры со стороны политотдела дивизии он выглядел так:

«Немецкие укрепленные позиции. Враг не дремлет. Скользят по нашей советской земле лучи немецкого прожектора. Наблюдают за нейтральной полосой фашистские пулеметчики. А в блиндажах спят немецкие офицеры, видят свои фашистские сны. Спит и штандартенфюрер СС Фридрих Рольф. Сны у него и вовсе эсэсовские.

Только не будет им спокойного сна на советской земле. Умело прячась за естественными укрытиями, ползет через нейтральную полосу наш разведчик Салман. Прячет родная земля его от вражеских прожекторов, не предаст она своего защитника. Вот и вражеский окоп. Хорошо отработанный прием, и вражеский наблюдатель обездвижен. А теперь офицерский блиндаж. Кто тут сладко храпит, похрюкивает во сне на наш советский огород? Штандартенфюрер? Хотел разведчик ударить наглого фрица покрепче, да вовремя передумал. Слишком ценный это “язык”, многое он может рассказать нам о коварных планах фашистских захватчиков…

Кто же наш герой? Простой боец-комсомолец. Пришел в Красную армию с Кавказа. Когда-то его отец устанавливал там Советскую власть, а теперь сын защищает ее от агрессора.

Мы разговариваем с героем-разведчиком, сидя на разбитой буржуйской двуколке – символе старого, рухнувшего навсегда мира помещиков и капиталистов. Мой собеседник скромен, улыбчив. Никогда бы не подумала, что совсем недавно он в одиночку уничтожил целое отделение гитлеровцев. Когда я говорю про родные ему Кавказские горы, взгляд его светлеет. Дома девушка по имени Айшат ждет от него писем, тревожится.

Не тревожься, Айшат, вернется комсомолец Салман домой с победой.

Дарья Полей. Действующая армия.»

Софи-Катрин быстро расправилась со своей частью работы по программе и укатила в Барселону, где ее ждала диссертация по баскам. Айсет упрашивала ее задержаться хотя бы еще на пару дней, но Софи-Катрин была неумолима. Все же она подарила Айсет две недели счастья в эту дождливую московскую осень.

Софи-Катрин уезжала, пребывая в задумчивости. Копаясь в архивах по теме депортации сорок четвертого года, она нашла какие-то материалы, касающиеся ее родственников. Ее дед, Клаус Штайнер, воевал на Кавказе в составе 118-го горно-вьючного артполка 6-й горно-пехотной дивизии, формировавшейся в 18-ом военном округе в Зальцбурге и дошедшей аж до предгорий Эльбруса. По семейным преданиям, он попал в плен или пропал без вести в конце сорок второго. А тут вдруг Софи-Катрин обнаружила не просто упоминания о некоем ефрейторе Штайнере восемнадцатого года рождения, но обнаружила ксерокопии его дневников, которые ее предполагаемый дед вел с начала сорок первого до середины сорок второго… Софи-Катрин увозила теперь эти ксерокопии своему отцу в Штутгарт.

Отец родился перед самой войной. В тридцать восьмом. И ее деда совсем не помнил. Но еще была жива ее, Софи-Катрин, бабушка, мать отца… Фрау Штайнер – бабушка Анни-Луиза Шмиттгоф-Штайнер – могла опознать почерк своего мужа, пропавшего на Восточном фронте… Поэтому Софи-Катрин и торопилась с отъездом.

А с ее отъездом Айсет снова затосковала.

И тут вдруг произошло какое-то чудо. Джон сам вспомнил о своей девушке, потерявшейся в русских снегах. Джон позвонил и сказал, что хочет приехать.

Правда, при одном условии: если Айсет достанет билеты на супер ви-ай-пишную вечеринку с Элтоном Джоном, которая, по слухам, должна состояться в одном из пригородных дворцов Санкт-Петербурга.

Джон не скрывал своей меркантильной заинтересованности. Любовь любовью, а закрытая пати с Элтоном – такой шанс пропустить нельзя, если отец у подруги человек с таким огромным влиянием, что может достать любые билеты, даже на самолет, отправляющийся на Луну.

Джон, конечно, скотина, подумала Айсет, но билеты отцу все же заказала. А отец неожиданно не отказал. Отцу самому стало интересно, способен ли он достать два билета на концерт в Тронном зале Екатерининского дворца, куда могут попасть только двести гостей… Удастся ли ему попасть в топ-двести? Это было для него вопросом престижа.

Джон прилетел, когда с билетами уже была полная ясность. В том смысле, что они уже были на руках у Айсет.

Да, отец не подкачал. Далеко не всем министрам билеты достались, а ему на блюдечке с золотой каемочкой принесли.

Концерт должен был состояться в Тронном зале Екатерининского дворца вечером в пятницу. «Friday night is very good for fighting[11]», – пел когда-то маэстро Элтон Джон. Но бунтарь из него не получился, как не получился управдом из Остапа Бендера.

Джон прилетел в Москву, имея визу и для посещения Санкт-Петербурга. Айсет заказала два билета на «Красную стрелу» – в двухместное купе мягкого вагона. Пусть эта поездка заменит им несостоявшееся путешествие в Портсмут. А то?

Но что-то не склеилось. Она сама не могла понять что.

Джон не принял предложенных ему правил игры. В поезде, в их двухместном купе, он не захотел ее. А когда она продемонстрировала ему свое желание, Джон нашел слова для того, чтобы охладить ее пыл. Всю ночь, пока он преспокойно храпел на своей полочке, Айсет не сомкнула глаз, тихо плача в белоснежную железнодорожную подушку.

До начала концерта у них был практически целый день. Как им распорядиться – ни он, ни она толком не знали. Хотя учредители и позаботились о программе для тех, кто был в Петербурге впервые, Джона ничего не интересовало. А у Айсет было такое настроение, что не до концерта.

Джон приехал, – и он был не ее. Целую ночь он был рядом, лежал – протяни руку! И был не ее…

– Что-то случилось, Джон? – спросила она, улучив момент.

– Что ты имеешь в виду?

– Я тебе стала безразлична? У тебя теперь кто-то появился?

– Какая разница? – он скривил лицо в гримасе крайнего недовольства.

– Как какая разница? – вспыхнула Айсет. – А те полгода, что мы были вместе, как с ними быть?

Джон молчал. Молчал, а потом неожиданно спросил:

– А ты бы не могла отдать мне оба билета?

– Что? – не поняла Айсет.

– Ну, не могла бы уступить мне еще и свой билет? – повторил он.

– Что? Отдать тебе оба билета? – продолжала недоумевать Айсет.

– Именно, – кивнул Джон, – оба билета.

– А я? – тупо переспросила Айсет.

– А ты не пойдешь, ты погуляешь по Петербургу, посидишь в ресторане…

– А… А… А ты с кем пойдешь? – вспыхнула Айсет.

– А у меня тут мой университетский друг в одной петербургской фирме сейчас работает, я с ним полтора года не виделся, он русским софт компьютерный продает в нашем здешнем филиале, – как ни в чем ни бывало ответил Джон.

Как ни в чем ни бывало… И кто из них двоих дикарь? Дикарь тот, кто живет чувствами, как она? Или тот дикарь, который чувств не имеет?

Но она была не совсем справедлива к Джону. Он питал какие-то чувства к своему старому университетскому другу. И этот его друг был у него еще до нее… А значит, и имел больше прав…

– Но как же я? – ловя себя на мысли, что выглядит глупо, спросила Айсет. – Как же я?

– А ты посмотришь Элтона Джона на кассете. В конце концов, это зрелище для нас, для педиков, – сказал Джон и хохотнул.

Айсет была в полном смятении чувств. Как так можно поступать с ней? Разве она игрушка?

Она отдала ему билеты и прямо с Москов-ского вокзала решила ехать в аэропорт, чтобы тут же, немедленно, вернуться в Москву.

Но отец, как оказалось, превзошел все ее ожидания. Он достал не два билета, но четыре.

Для отца было важно всем утереть нос на этой ярмарке тщеславия. Отец принципиально хотел, чтобы на престижнейший концерт, помимо его дочери, пошли бы и его простые слуги. Не все министры и губернаторы смогли попасть, а Доку Бароев с братом Магомедом своих нукеров и постельничьих в первом ряду посадили. Для него было бы даже лучше, если бы на концерт пошли лишь его слуги. Русским интересно – они в драку за билеты, а он, чечен, посылает на этот концерт своих псарей и конюхов.

Был бы он Калигулой, ввел бы в Сенат не только лошадь, но и стадо баранов.

На белоснежном, длиной с вагон метро, таун-каре Юсуф привез ее в отель «Европа». Оставшись в номере наедине со своим горем, Айсет сперва рухнула лицом в подушки. Все-таки всю ночь в поезде она не сомкнула глаз. Поплакала-поплакала, а потом вызвала горничную и приказала приготовить ей ванну погорячей, да с возбуждающими шампунями и с морской солью. В баре нашла бутылочку «Чивас Ригал», накапала себе на донышко стакана. «Что нам горе не беда!» – вспомнила она слова из какой-то идиотской песенки ансамбля модных нанайских мальчиков, которых несколько раз видела по русскому Эм-ти-ви…

Выскользнула из платья, нырнула в ванну.

Кто бы спинку потер? Джон? Софи-Катрин? Астрид? А почему Джон сказал, что на концерт Элтона Джона интересно ходить только «им, педикам»? Вот вопрос современности!..

До концерта оставалось еще семь часов. Надо было куда-то себя девать. И рассчитывать на уединение тоже не приходилось. Отец поручил ее Юсуфу, и от этого телохранителя не убежишь! Другое дело, что в ее личную жизнь Юсуф не вмешивается и при нем можно хоть с тремя любовниками сразу – не его собачье дело. Юсуф отвечает только за ее безопасность.

– Отвези меня в самый модный клуб, – сказала она Юсуфу.

Тот, подумав, ответил, что днем в клубах развлекательной программы нет, а в смысле хороших ресторанов порекомендовал «Палкина» и «Сенат», где в прошлые визиты ему доводилось сопровождать отца.

Айсет хотела просто с кем-нибудь познакомиться. Вот ситуация! У нее два билета на Элтона Джона, два билета по двадцать тысяч долларов каждый – и ей не с кем пойти! Не на улице же орать: отдам билетик тому, кто будет сидеть со мной на зависть моему бывшему бойфрэнду, и весь концерт держать за руку, и не сводить с меня восхищенных глаз…

Можно было бы поручить это Юсуфу… В смысле, держать за руку и не сводить глаз, но тогда это не подействовало бы на Джона – он-то Юсуфа уже видел и знает, что Юсуф – слуга ее отца…

Для держания за руку и для восхищенных взглядов нужен был кто-то иной.

Наконец, Айсет решилась и рассказала Юсуфу всю полуправду. Вернее, всю четверть правды.

– В общем, – сказала она, – нельзя ли найти красивого мальчика с европейской внешно-стью, чтобы сопровождал меня на концерте?

Оказалось, что, по словам Юсуфа, – это «говно-вопрос»…

Таких мальчиков навалом работало в гостиничной фирме «Астор», которая принадлежала их семье и по большому счету контролировалась дядей Магомедом.

Юсуф привез Айсет в фирму и устроил смотрины.

Ее усадили в кабинете гендиректора, а мальчиков из персонала приглашали как бы на собеседование с новой владелицей и будущей босс-вумэн…

В некотором смысле это было не так далеко от истины.

Айсет гордо, по-хозяйски восседала возле камина и задавала мальчикам разные вопросы, вроде того, откуда они родом, где учились, как оценивают собственную амбициозность. На прозрачной столешнице журнального столика перед ней стопкой лежали их личные дела.

Алексей Фирсов – менеджер по рекламе.

Виктор Манеев – администратор.

Геннадий Глаголев – начальник отдела паблик рилейшнз.

Максим Вадыко – менеджер по персоналу…

В конце концов выбор Айсет пал на самого красивого мальчика – двадцатилетнего Александра Делюжкина, работавшего в фирме помощником бухгалтера и при этом учившегося на четвертом курсе финансово-экономического университета… Впрочем, в выборе главное значение сыграли Сашин рост – добрые метр девяносто, – его белокурая голова красавца-викинга и голубые глаза. Мимо такого Джон так просто не проскочит!

И Айсет предложила Александру Делюжкину пообедать с ней в ресторане «Сенат»…

На Элтона съезжались за час.

Благородно шурша дорогим каучуком шин по красному гравию парадной дорожки, к главному входу один за другим подъезжали лимузины всех мастей. Мерседесы, кадиллаки, роллс-ройсы…

Вот и вернулась в Россию отливно-приливная волна, укатившая было в семнадцатом году прошлого века… И снова принесла она столичный аристократический блеск – блеск голых плеч, укутанных в меха, и бриллиантов, блеск шелковых лацканов и длинных фрачных фалд…

Айсет выбрала темно-зеленое узкое платье-миди от Армани за пять тысяч долларов. Шея и грудь ее были слегка открыты, чтобы на белой лебединой шейке было хорошо различимо колье от Барклая из его нью-йоркской коллекции прошлого года, которое отец купил за сто сорок тысяч… Головку Айсет прикрыла не шляпкой, а зеленым полупрозрачным легоньким платком, какими на дипломатических приемах обходятся жены послов в тех мусульманских странах, где женщины обязаны строго соблюдать приличия…

Рядом с ней был Саша.

За какой-то час в бутиках дядиной гостиницы ему подобрали и смокинг, и часы «ролекс», и бриллиант на мизинец.

Сашу отдельно проинструктировал еще и Юсуф. Неизвестно, что он там ему говорил, но Саша глядел на Айсет с самым неподдельным обожанием.

Саша был неглупым мальчиком. Он правильно полагал, что выход на концерт Элтона Джона – это его звездный час, про который говорят: the right place at the right time[12]… Саша понимал, что здесь решается его дальнейшая карьера и что этот выход для него важнее защиты диплома в финэке. В десять раз важнее.

В парад-приемной, предваряющей тронный зал, угощали шампанским. И прибытие каждой новой пары объявляли, сопровождая ударом штандарта в паркетный пол.

– Его высокопревосходительство Генеральный консул Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии в Петербурге господин Форбс-Фитч с супругой!

– Его превосходительство президент банка «Москва-кредит» господин Шендерман с супругой.

– Генеральный директор объединения «Ладожское пиво» господин Иванов с супругой.

– Ее превосходительство исполняющая обязанности генерального консула Соединенных Штатов Америки в Петербурге госпожа Шиман с супругом…

Объявили и их… Как они были представлены в пресс-релизе и в заявке, поданной еще пресс-атташе отца:

– Ее превосходительство, член Совета директоров-учредителей ЗАО «Россика-Сплендид» госпожа Бароева и господин Делюжкин…

Айсет пробежала по толпе взглядом. Одним только взглядом. На устах – улыбка. Спина – прямая. Ручка слегка откинута. Приняла от официанта бокал шампанского. Пригубила и тут же поставила на поднос другому официанту.

Здесь, здесь Джон. Вон он со своим бой-фрэндом стоит.

Повернулась к нему спиной.

– Саша, поди возьми на столике программку, там должен быть и список приглашенных…

Саша послушно принес. Как собака приносит любимому хозяину тапочки.

Айсет углубилась в список. Ага! Вот они!

Джон Б. Хоуэлл – Великобритания.

Роберт С. Прескотт – Великобритания.

Точно, Джон рассказывал про друга юно-сти по кличке Дубль-Скотти… Буква «С» обозначала «Скотт». Роберт Скотт Прескотт – Дубль-Скотти. Он и дубль… Он и двустволка. И передом и в зад…

Фу! Бр-р-р!!!

Джон Хоуэлл и Роберт Прескотт. Нашли друг дружку! Вот он, обратный откат тех лет, когда Британия билась за колонии, тех лет, которые воспел великий Киплинг: «День-ночь, день-ночь мы идем по Африке»… Английские солдаты и матросы. По тысяче дней в три года без женщин – в дальних походах за имперское величие. Вот в палатках и кубриках они и ложились «валетом», в позу «шестьдесят девять»… А те аристократы, что отдавали мальчиков в закрытые учебные заведения, где женским духом и не пахло!? Теперь за былое имперское величие они платят генетической памятью гомосексуализма, которую ничем не выбить!

И кто из нас дикари?

Саважефилия!

Это она саважефилка, а не Джон!

– Дамы и господа! Его высокопревосходительство, сэр Реджинальд Дуальд – Элтон Джон!

Айсет обернулась. Саша преданно сжал ее предплечье не выше того места, где заканчивалась ажурная перчатка.

Сэр Реджинальд был верен себе. Круглая тюбетейка, вся в бриллиантах. Очечки. Высоченные каблуки, все равно не поднимавшие его даже на пол-уровня рядом с высокими статными кавалерами типа Саши… Круглое лицо стареющего педика. Улыбчивое и грустное. В какой-то даже перманентной грусти знания о скором конце.

Сэр Реджинальд взял бокал шампанского и двинулся с ним в публику, дежурно отвечая на приветствия в ничего не значащей формальности великосветского чата.

– Сэр, я счастлива приветствовать вас, – сказала Айсет, подойдя к Элтону.

Он был так невысок, что она губами могла дотронутся до его тюбетейки.

– Мадемуазель, вы прекрасны, я счастлив, – ответил Элтон со все той же усталой улыбкой. «Как же он будет держать зал? – подумала Айсет. – Ему уже все обрыдло!»

Кресла были расставлены полукругом. Их места были рядом – почти подряд. Слева рядышком – Джон и Дубль-Скотт. А справа – Айсет и Саша.

Айсет села подальше, отгородившись от Джона Сашиным боком.

Вот он – рояль Элтона. Прямо перед ними.

Элтон Джон оказался совсем таким же, каким он был и на карусели в рок-музиум на Пикадилли-серкус, где чудо-мастера мадам Тюссо увековечили его в воске, где он вращался по кругу, сидя за своим «стейнвеем», в очечках, в круглой дурацкой шапочке…

– Get Back, Honkey Cat….

Это была его первая песня, с которой он ну сразу же захватил… Пленил. Кэпчурировал…

Айсет невольно стала притоптывать, отбивая ритм. Точно так же вели себя и консул Британии, совсем позабыв, что надо быть «always cool», и консульша США. Все притоптывали. И все губами пришептывали с детства знакомые слова:

– I remember when rock was young – me and Suzy had so much fun…

Не притоптывал и не пришептывал только один человек.

И этим человеком был Саша Делюжкин. Он все время восхищенно глядел на Айсет. Он понимал, что приглашен сюда не на Элтона глазеть…

И он верно сыграл свою роль. Джон, кидая порою взгляды на Айсет, не мог упустить из виду того факта, что юный красавец-викинг не сводит с нее восхищенных глаз, что происходящее на сцене его совершенно не волнует – все эти песенки под рояль ни капли не трогали светловолосого мальчика, на протяжении всего действа он ни на секунду не выпускал руку Айсет.

Концерт не был длинным. Но он был по-царски, по-королевски роскошным. После романтической «Rocket man» последовала ностальгически грустная «Goodbye, yellow brick road», а затем прозвучала милая «Bennie and the jets»… Это был щедрый поток самых изысканных хитов для самой изысканной публики.

Закончил сэр Реджи своим посвящением безвременно ушедшей леди Ди, и когда он запел «Candle in the wind», кое-кто в зале не удержался и по традиции простонародья, позабыв о различии времени и места, чиркнул зажигалкой.

– Ну как концерт? – спросил Джон.

– Педерастически классно! – ответила Айсет, сильно и со значением сжав Сашину руку.

И Саша все понял. Он тут же потянулся губами к ее щеке.

– Это твой новый бойфрэнд? – спросил Джон.

– Ха! Как же новый!? Мы с ним три месяца, как я в Россию только приехала, – ответила Айсет.

Джону это не понравилось. Сто процентов! А Саша заработал свой бонус в пятьсот долларов. И еще Айсет замолвила словечко перед дядей, чтоб ему прибавили жалованье и вообще – заметили чтоб.

Заслужил!