Убежать от себя

13

Самое трудное в жизни Улыбин делал улыбаясь, как и подобало человеку, носившему такую недвусмысленную фамилию.

Когда весело забарабанили в калитку, Рябов не сомневался, что приехал Улыбин.

Они были сверстниками. Еще в годы, когда играли вдвоем, у них сложились странные отношения: неприязнь, замешанная на жизненной необходимости общения.

Алексей Улыбин пришел в команду позже Рябова. Долго сидел у него за спиной в запасе, вырываясь в основной состав только в случае болезни или травмы Рябова. Алексея считали способным нападающим, звезда которого могла разгореться в полную силу, если бы ранняя звезда Рябова не подавляла свет.

Рябов первым ушел на тренерскую работу и, выполняя обязанности играющего тренера, стал прямым начальником самолюбивого Алексея Улыбина.

Так и повелось… Рябов двигался по жизни как бы на шаг впереди Улыбина, и, что бы тот ни придумывал, обойти Рябова не удавалось. Одно время даже вдвоем возглавляли сборную. Правда, и тут Рябов был старшим тренером, а Улыбин – вторым. И можно бы работать, не мешай чувство постоянной ущемленности Улыбина…

Открыв калитку, Рябов внимательно осмотрел улыбающегося во весь рот Алексея.

«Совсем не к месту веселость, – подумал Рябов. – Человек поглупее меня легко понять может, что это его беде радуются…»

Но сдержался и только тихо сказал:

– Проходи. Хозяйки дома нет, так что на стол сами накрывать будем.

– А я сыт. По горло всем сыт, – многозначительно заметил Улыбин, осматривая участок.– Правду говорят, что Рябов стал великосветским помещиком. Только борзых собак не хватает.

– Их сейчас не на дворах держат, а в некоторых учреждениях, – вяло огрызнулся Рябов.

– Скажешь тоже. Это у тебя от чувства кризиса…– смеясь бросил Улыбин, проходя к крыльцу.

– У каждого человека свое понятие кризиса. Было время, считал катастрофически дурным днем, когда получал сразу четыре выписанных толстых журнала, а не имел времени на прочтение и одного.

– Все философствуете, Рябов! – наигранно всплеснул руками Улыбин.

– Называй как знаешь! Тем более что философия – обыкновенное человеческое чувство, наряженное во фрак. А ты на чем приехал? – вдруг спросил Рябов, поднимаясь на крыльцо.

– На своей телеге…

– Красный «Москвичонок»?

– Помните еще, Рябов?

– Не поменял еще, Улыбин?

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись никчемности своих вопросов.

– Загонять машину во двор будешь?

– По-моему, я поставил так, что никому мешать в переулке не должна. Если только автобус не начнет разворачиваться.

– Как знаешь…

Пока Рябов накрывал на стол, доставал из старого буфета пузатую бутылку молдавского коньяка, несколько раз ловил на себе изучающие взгляды Улыбина.

«Как нравится людям, когда другим плохо. Наверно, патологически интересно наблюдать, как в агонии, даже если и не в прямом смысле, извивается человек. Алексею это просто приятно, или к тому же и поучительно: смотришь – самому придется оказаться в таком же положении».

– Ты на стол особенно не налегай, – Улыбин покачал головой.– Я к тебе совсем ненадолго – по дороге к теще на дачу. А теща у меня хотя и древняя, но злющая, будто молодая.

– Сиди сколько хочешь. У меня время есть. Глядишь, скоро его и совсем невпроворот будет.

Улыбин сделал вид, что не понял рябовского намека, Рябов разлил.

– Мне-то полегче насчет жидкости, – проворчал Улыбин, останавливая щедрый жест Рябова, налившего стограммовую рюмку.– После такой и пешком от тебя не выберешься.

– Видали мы таких ходоков! – Рябов хмыкнул.– Бывало, гражданин Улыбин полтора килограмма выкушивали, а утром на тренировку выходили – комар носа не подточит.

– Бывало! – самодовольно согласился Улыбин. – Комар-то действительно не подтачивал, а вот тренер был зануда, так он за версту мог определить, кто и когда спиртное не то что пил, а даже нюхал.

– И такое бывало, – смиренно согласился Рябов. – А что это, Алексей, мы вдруг с тобой комплиментами, как институточки, обмениваться начали? Ведь не к добру. Непривычно как-то…

– Разве это комплименты? – удивился Улыбин столь искренне, что заставил Рябова смутиться.– Они вот где у меня, эти псевдодостоинства сидят, – зло продолжал Улыбин и громко шлепнул ладонью по загорелой, после южного отпуска, шее.

– Ну, будем! – Рябов поднял рюмку и, чуть пригубив, поставил на место.

– Никак тоже за рулем? – съязвил Улыбин.

– Хуже. Галина скоро из города приедет, унюхает и скажет: «Ну, старый черт, совсем до ручки дошел – с утра пить начал». А с утра – это последнее дело в жизни.

– Тренерская судьба наша и не к тому приучит. Не пил – запьешь. Молчуном слыл – волком выть станешь.

– Нелегкий хлеб, – согласился Рябов.– И все-таки знаешь, Алексей, самое странное в нашей работе не превратности. Самое странное – завершение чемпионата мира. Готовишься и физически и психологически не меньше, чем игроки. И вот выиграл – сразу же пустота. Ничего не надо. Два-три дня ходишь ошалелым, как дурак. Потом придут новые заботы. А пока… С этой точки зрения проигрыш даже лучше: сразу же начинаешь работать – сочинять объяснительную записку, почему проиграл…

Улыбин слушал, кивал головой, словно то, что сейчас ему говорил Рябов, было откровением, без которого он не мог жить и ради которого совершил столь далекое путешествие на дачу.

Они с трудом усидели по рюмке. На все попытки Рябова добавить Улыбин отвечал категорическим отказом.

Поговорили о разном. Со стороны их разговор казался пустой болтовней двух закадычных друзей, которые встречаются, по крайней мере, два раза в день, и все у них хорошо,, и все у них давно обговорено, и каждый смотрит сквозь другого и радуется тому, что видит…

Улыбин встал внезапно:

– Будет. Погостил. Надо двигаться.

Они вышли за калитку, и Рябов, осуждающе качая головой, осмотрел старенький, обшарпанный «Москвичок» Улыбина.

– Пора бы тебе сменить старушку. Старая машина хуже старой жены: одни болезни и никаких удовольствий.

– Надо бы, – думая о чем-то другом, равнодушно признал Улыбин.

Он уже открыл дверцу машины – открыл медленно, словно ждал чего-то, и Рябов точно знал, чего он ждет, этот гордец Улыбин, который приехал к нему в столь необычную минуту и так и не решился сказать что-то особенно важное.

– А ты, собственно, чего приезжал? – хрипло спросил Рябов, поглаживая багажник «Москвича» по шершавой краске.

– Так просто. Повидать. И еще сказать, что вчера вызывал председатель…-Он умолк, но на этот раз и Рябов не торопил с расспросом.– Предложил вместо тебя взять команду в серии с канадцами.

– И что же ты ему ответил? – сдавленно, с трудом преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, спросил Рябов.

– Я отказался. Пытался объяснить, что это глупо – в канун серий снимать тренера, лучше всех понимающего, что надо команде. Но он, по-моему, потерял контроль над собой. Даже не представляю, на чем вы могли так схлестнуться? Что ты ему завтра скажешь?

– Скажу, что Улыбин абсолютно прав. И тем не менее добавлю: пошел к дальней бабушке со своим хоккеем! Мне все осточертело. Уже не мальчик играть в бирюльки. И еще скажу, что лучшего тренера, чем Улыбин, после меня, конечно, ему трудно будет найти в данной ситуации. И тут председатель прав…

Алексей криво усмехнулся. И Рябов с силой хлопнул дверью «Москвича», как бы прощаясь. Круто повернувшись, пошел к калитке. Он шел уже по дорожке, стараясь не думать ни о чем, но невольно прислушивался к натужному реву старенького улыбинского «Москвича», неуклюже разворачивавшегося в тесном переулке.