Убей страх: Марафонец

Глава десятая СПИЧКА

Очень странным оказался этот снежный «сладкий взрыв»… Количество испытанных «взрывов» за всё время, что Чернов знаком с этим, с позволения сказать, явлением, таково, что он может даже вести статистику, внедрять методологию (для кого, правда?..) и сравнивать один «взрыв» с другим. Этот — ну очень странный. Во-первых, холодно. Никакого всепоглощающего тепла, которое окатывало волной всякий раз, как наступал этот эрзац-оргазм! Во-вторых, темно. В смысле — не видно ничегошеньки. Обычно после «сладкого взрыва» мысли становились яснее, зрение острее, а слух… что?.. чутче?.. Корявое словечко… Ну да ладно, к глубинам лингвистики можно обратиться и впоследствии, сейчас не до них, тем более имеется ещё и «в-третьих», А вот в-третьих, Чернов, вопреки тенденциям, никуда не бежал с дивным, поражающим воображение ускорением, не летел над крышами по ночному небу, аки ангел полуночи, а, напротив, лежал лежмя, не в силах пошевелиться, придавленный… Чем? Детскими санками?.. Он попытался повертеть головой, открыл рот, сделал глубокий вдох… Гортань моментально забилась чем-то холодным, мокрым, тающим… Ну, конечно, первое впечатление от начинавшегося «взрыва» не обмануло! Это же именно снег! Чернов даже на момент возрадовался: при всей неприглядности положения налицо имеется явная победа человеческого интеллекта над загадкой коварной судьбы: что вокруг? Темно, холодно, мокро?.. Правильный ответ даёт олимпийский чемпион Игорь Чернов — снег, снег кругом, снизу, сверху, сбоку… Получен ответ, пусть и немалой ценой — чуть не задохнулся, вон до сих пор откашливается.

Теперь предстояло определить положение своего тела относительно горизонта, чтобы понять, что делать дальше. Дышать было тяжело, и на соображение Чернов отвёл себе минимум времени. Судя по тому, как интенсивно к голове приливала кровь, положение было не самым для бегуна естественным — вверх ногами, вниз, естественно, башкой. Немного высвободив руки, Чернов разгрёб снег перед лицом, устроив таким образом некую нишу для головы. Дышать стало легче. Освежившаяся сообразиловка выдала на-гора пугающий своей оригинальностью, но, кажется, самый подходящий вариант произошедшего: Чернов всё-таки откуда-то летел, как и казалось ему, откуда-то он сверзился по прихотливым и неописуемым законам «взрывов», и что-то могучее в итоге вбило его в снег. Первая мысль: накрыло лавиной. Уж больно сходные ощущения с однажды испытанными… В своё время, время неблизкое, студенческое, Чернов проводил каждые зимние каникулы в горах Приэльбрусья, осваивая горнолыжный спорт, но не как параллельный основному — бегу, а так, для развлечения и общего развития. Инструктор-кавказец, помимо спортивной премудрости, обучал Чернова также и поведению в нештатных ситуациях, в частности, рассказывал, что предпринимать, если накрыло лавиной. И вот — неприятное совпадение: теорию тогда пришлось проверять на практике едва ли не на следующий день. Неосторожно исчезнув из поля зрения инструктора, Чернов махнул поперёк широченного целинного поля, и, естественно, за эйфорией скорости не заметил, как подрезал лавину. Небольшую, но достаточную для того, чтобы накрыть бестолкового горнолыжника с головой. Тогда в мозгу всплыли дословно, добуквенно, все указания инструктора, и Чернов откопался самостоятельно — как раз к тому моменту, когда к нему, бледному и испуганному, подъехал не менее испуганный инструктор, оглашая щедрые на эхо горы ненормативной лексикой. Горам нравилось её повторять… Тогда Чернову удалось отделаться парой царапин и утраченными навеки лыжами — их Чернов, ясное дело, отстегнул, когда выбирался.

А сейчас… Сейчас, на удивление самому себе — мол, откуда ей взяться, лавине? — ресурсов любимой сообразиловки отпущено не было, и Чернов, особо не раздумывая, стал действовать так же, как и тогда. Остервенелые самовыкапывательные движения в течение нескольких минут не только разогрели начавшее было зябнуть черновское тело, но и худо-бедно поспособствовали обретению свободы из снежного погребения. Благо погребён Чернов оказался неглубоко.

Сидя на рыхлом снегу возле ямы, в которой он только что едва не нашёл свою смерть от холода и удушья, и тяжело дыша — видно, воздух сильно разрежён, — Чернов осматривался изо всех сил, стараясь не сильно охреневать от увиденного. Получалось плохо. Видимо, очередной переход в очередное пространство-время очередного мира был неточно рассчитан Головной Канцелярией, как всегда ответственной за подобные мероприятия, и Игорь Чернов, как он сам сейчас понимал, угодил прямёхонько, на вершину некоей горы — двухтысячника, не меньше, дыхание подсказывало, — а, многометровый слой вечного снега с охотой поглотил нежданного гостя и замуровал в своих, прямо сказать, прохладных объятьях. Так что мысль про лавину отпадает — Чернов просто утонул в снежной податливой целине.

Несмотря на то что в новом бытии Чернова стояла ночь (как, впрочем, и в предыдущем, если не считать временное пребывание в туманном «переходнике»), окружающий пейзаж был ясно различим, благодаря полной луне на небе и обилию девственного снега кругом. Оставленная в доме Кармеля козья шкура сейчас очень бы пригодилась. В очередной раз постиранные женщиной куртка, хлопчатобумажная фуфайка и спортивные штаны плюс намертво грязные кроссовки — не самая лучшая экипировка для альпиниста. Но кто знал, куда Путь приведёт!.. Одно хорошо — предстоит не восхождение, а спуск, хотя теплее от этого всё равно не становится…

Осторожно ступая, вглядываясь в синий ночной снег и посекундно проваливаясь в него же на разную глубину, Чернов двигался вниз. Он, разумеется, не знал дороги, но логика, незримо присутствовавшая во всех перемещениях Чернова по разным ПВ, должна была помочь ему и сейчас. Иначе следовало бы поставить под сомнение само её существование.

Больно она, логика то есть, расстроилась бы!

По мере спуска, который осуществлялся Черновым, так сказать, «с применением смешанной техники» — иногда пешком, иногда на пятой точке, а иногда и кубарем, становилось легче дышать и, что немаловажно, существенно теплело. Снега оставалось всё меньше и меньше. То там, то здесь на ровной синеве расплывались чёрные кляксы камней. Чернов даже обнаружил некую прихотливо извивающуюся козью тропу, ведущую вниз по склону. По пути попался родник — очень похожий на тот, который Чернов так часто представлял себе во сне, но лишь представлял, а не видел — шустрый журчащий ручеёк, бьющий откуда-то прямо из-под скалы. Вода была ледяная, обжигала холодом горло. Но Чернов всё равно напился — слишком много сил потрачено при спуске.

Дальнейший путь по тропе вниз был совсем лёгким, Чернов позволил себе пару раз даже перейти на бег. Достигнув подножия неведомой горы, он взглянул на заметно посветлевшее небо. Промёрзший до костей, Чернов с надеждой подумал о солнце. Ещё бы понять, какое здесь, в этом неведомом ПВ, время года, и вообще — какой климат? До сих пор везло: тёплые ПВ попадались… В поисках ответа он внимательнее разглядел местную необильную растительность: ничего не говорящие редкие ёлочки-сосёнки, какие-то низкие кусты без листьев (неужто везде — зима?), под ногами — ни намёка на траву. Соседние горы в смысле флоры побогаче, на некоторых склонах чернели леса, явно хвойного толка, но радующих глаз альпийских лугов не наблюдалось нигде.

Козья тропа переросла в неширокую дорогу без следов какого бы то ни было колёсного транспорта, да и вообще без каких либо следов. Бредя по освещённой неярким утренним светом — когда ещё солнце из-за гор выберется? — дороге, Чернов тщетно искал на ней оттиски копыт, следы обуви, колеи от телеги… Не было здесь ничего такого, будто и не ходил по этой дороге никто, будто и не построена она никем, а образовалась сама по себе, благодаря природным неведомым силам, лично для Чернова Игоря образовалась, который, заметим, оставлял в мягком песочно-глинисто-каменном покрытии явные, легко читаемые следы.

Ничья дорога шла по долине от одной горы к другой, вела Чернова туда же, дарила слуху усталого и замёрзшего путника однообразный хруст его собственных шагов и по-прежнему не выдавала ничьего присутствия — ни следом, ни знаком, ни хотя бы мусором. Постепенно у дороги появился уклон вверх, она явно шла к перевалу. Чернов оглянулся. Позади него высилась громада горы, с которой он час назад спустился, над ней нимбом висело долгожданное солнце, дыхнувшее теплом в лицо. Но тепло не было многообещающим, животворным, это было номинально вежливое тепло равнодушного зимнего светила, которое не способно никого толком согреть. Тем не менее Чернов, хотя и замёрз, как не замерзал, кажется, ещё никогда в жизни, отметил, что воздух прогрет градусов до десяти — пара от дыхания не было, а значит, есть надежда на то, что он попал в место с мягким климатом. С приятным удивлением Чернов заметил, что думает не только о своей грешной телесной оболочке, внутри которой уже, может быть, гнездится коварная пневмония, но и о нетеплых домах Вефиля, о самодельных очагах, о шкурах коз и овец, превращённых в подобия тулупов или шуб. Уж как ни назови — не Диор, не Фенди, не даже Юдашкин. Пока всё складывалось так, что ему не пришлось увидеть эти изделия местных кутюрье.

Пока не пришлось, а теперь — вот они. Торжественный караул выстроился у родных ворот родного — а какого ещё? — Города.

Жители Вефиля встречали Чернова именно в тёплых свитерах, связанных из козьей шерсти, и всё-таки телогрейках, если термин понимать буквально. Последние представляли собой сшитые вместе шкуры с дырой для головы посередине. Может служить как постелью, так и одеждой. Точно такую Чернов имел в доме Кармеля…

Едва фигурка бегуна-пешехода, сутулая от усталости, показалась из-за скалы, к нему стремглав понеслись мальчишки, неся в руках пресловутые свитера и покрывала. Благодарно кивая, Чернов укутался и остаток пути прошёл, поддерживаемый со всех сторон пацанами с озабоченными лицами. Как же — им доверили встречать Бегуна!

Первым к нему обратился Кармель:

— Здравствуй, Бегун, ты вернулся даже быстрее, чем мы ожидали.

В другое время Чернов непременно съязвил бы: мол, могу уйти погулять, если не ждали так рано, но сейчас сил не было, да и Кармель слова сказать не давал.

— Пойдём скорее домой, отогреешься, поешь, отдохнёшь. Женщины уже заканчивают делать отвар из трав, тебе надо будет выпить, чтоб не заболеть…

Будто отвечая на ещё не то что не заданный, но даже несформулированный вопрос Чернова: «Из каких трав? Откуда здесь травы?», Кармель произнёс грустно:

— У нас есть кое-какие запасы, я же говорил тебе… К сожалению, пришлось их использовать, здесь совсем голая земля, Бегун…

Чернов больше всего не хотел слышать в словах Кармеля упрёк, и, может быть, его там и не было, но внезапно увеличившаяся в размерах совесть, всю дорогу до Вефиля проедавшая ему мозг бессмысленной мыслью (да, да, именно так!): «Куда же ты, Чернов, угодил? Не стыдно тебе? Лысые камни, горы и холод… Как же вефильцы жить-то будут? Где скот пасти станут? А до этого? Аттракцион для сытых туристов, а позже — туманная взвесь без берегов, как результат дешёвого малодушия Бегуна…» — совесть эта, агрессивно настроенная, сама распознала упрёк Кармеля, и Чернов моментально почувствовал себя виноватым.

Но Кармель и здесь опередил Чернова:

— Не вини себя ни в чём, Бегун. Всё идёт, как должно идти. Путь — разный…

И это при том, что Чернов не произнёс ни слова. Нет, всё-таки Кармель умеет читать мысли. А может ли быть, что в Книге уже прописаны все эмоции и переживания Бегуна и Кармель просто знает о них заранее?.. Нет, думать, анализировать — это потом. Сейчас — согреться и поесть.

Заботливый Кармель и предусмотрительные жители Вефиля обеспечили Чернову исполнение его нехитрых желаний. Горячая еда, странный на вкус, но приятный напиток из трав, выставленный посреди комнаты очаг с трещащими поленьями — всё это превратило Чернова в человека за каких-то полтора часа. После еды его сморило. Засыпая, укрытый толстым шерстяным одеялом, он вяло думал о том, что сейчас по затихшему Вефилю носится весть: Бегун заснул! Тихо всем! Ну и пусть себе благоговеют, сквозь дрёму заключил Чернов. Это было его последней мыслью наяву.

А дальше был сон. Странный, необычный. То есть начинался-то он традиционно: дорога, впереди горы, очень хочется пить. Привычно принимается решение бежать дальше, искать родник. Но сон не оборвался на этом месте, как бывало раньше, теперь Чернов побежал, добрался до гор и в поисках родника стал забираться всё выше и выше, сначала по козьей тропе, затем просто по скалам, пока не достиг вечных снегов. Родника всё не было, и он полез дальше, цепляясь окоченевшими пальцами за холодные камни, утопая в снегу… И вот ещё один шаг — и он проваливается совсем глубоко, с головой, пытается откопаться, но тщетно, его засасывает ещё глубже, он смотрит наверх и видит, как клочок неба над ним становится всё меньше и меньше, грандиозное снежное чрево глотает его, и вот уже свет тускнеет и грудь сдавливает плотная снежная масса… последний глоток воздуха…

Сон почти точно повторял недавнюю явь.

И в него властно ворвалось постороннее:

— Бегун! Бегун, проснись!

Кармель тряс Чернова за плечо.

— Бегун, ты задыхался во сне… Я испугался, решил разбудить. С тобой всё в порядке? Плохой сон?

— Да… — Мысли ещё не пришли в порядок.

— Это бывает. Хочешь, расскажи мне его, я попробую истолковать.

— Да нет… пожалуй, не надо. Что тут толковать? Умер я во сне, вот и всё.

— Умер… — задумчиво протянул Кармель. — Смерть во сне — это вовсе не плохо, Бегун. Это значит, что ты отказываешься от прошлого и идёшь покорять будущее с новой силой и как новый человек.

Чернов как раз чувствовал себя новым человеком с новой силой. Он выспался, а волшебный эликсир, принятый накануне, похоже, победил так и не расцветшее буйным цветом воспаление лёгких. У него даже достало юмора оценить скромность Хранителя: «сила» прозвучала явно со строчной буквы.

Всплыла мысль: где же мы теперь?

Кармель, по обыкновению, ответил на незаданный вопрос:

— Вефиль стоит в небольшой долине. Со всех сторон горы. За горами…

— Тоже горы, — вставил Чернов.

— Да. Травы совсем нет. Это плохо. Люди не знают, где теперь пасти скот. Есть кое-какие запасы сена, но надолго ли их хватит? Да и с водой плохо, никто пока не нашёл ни одного источника. Ладно, что у людей в кувшинах осталось немного, да и колодцы пока не пересохли…

— Я побегу снова. Вот только отдохну…

— Да, конечно, — грустно сказал Кармель. Как-то совсем грустно.

Они вышли наружу, Чернов хотел посмотреть окрестности. Ничего нового — горы, горы, кругом горы. Вефиль стоял на дне гигантской чаши с неровными краями. А дорога, по которой Чернов сюда пришёл, оказывается, была единственной. Опять — как в первом, испанском, ПВ… Это его совсем расстроило, ибо он-то знал, куда она ведёт. Никуда. Странная дорога.

И кстати: если в пределах выносимого одним здоровым бегуном расстояния нет населённых пунктов, то где искать Зрячего?..

— Пока ты спал, — сказал Кармель, — мы послали восьмерых человек в восемь разных сторон, они посмотрят, что здесь и как, может, найдут кого. Вернутся завтра и расскажут. Должен же здесь кто-нибудь жить?

Наивный вопрос-утверждение Кармеля заставил Чернова внутренне улыбнуться — с чего он взял? Неужто не представляет себе совсем глухих мест, где на многие километры вокруг — ни единой живой души? Рассказать ему про Сибирь, что ли? Не стал. Спросил:

— Как люди приняли новое… Новый мир?

— Спокойно, как всегда. Ты же знаешь уже… Они ждали изменений, поэтому были готовы. Конечно, лучше было бы оказаться, где потеплее, — Кармель засмеялся, — но уж раз так, значит, так. Переживём. Не нам выбирать Путь. Сказано: «Путь может быть только таким, каким может быть, и никаким иным быть не может».

Воистину комсомольский оптимизм, правда, с грустной миной на лице. О тавтологии и говорить не приходится: любимый приём так и не виданной Черновым Книги… Пока не стемнело, Чернов решил прошвырнуться по окрестностям в щадящем темпе — делать всё равно нечего, а усталость от утреннего марш-броска всё ещё давала о себе знать. Произвольно выбрав направление движения, он зашагал по каменистой почве, разглядывая горы в надежде уцепиться за что-нибудь взглядом. Уцепился. На крутом склоне над тонкой полоской леса темнело пятно. Чернов сообразил — пещера. Рукотворная ли, а может, ветер поработал — неведомо. Но почему бы не сходить, поглядеть, тем более солнце ещё высоко, тёплая одежда теперь имеется, а дел на сегодня никаких не запланировано? Усмехнувшись раздумчивой логике вечно занятого горожанина, свободный селянин Игорь Чернов направился по азимуту к намеченной цели.

У гор есть одна черта характера, которая всегда изумляет неподготовленного человека. С расстояния горы никогда не признаются, какие они есть на самом деле. Неприступная круча издали впечатляет, пугает до холода в суставах, а вблизи иногда оказывается дружелюбной и удобной для восхождения, в то же время склон категории «раз плюнуть» при подходе к нему оборачивается отвесной стеной. Малознакомый с горами человек никогда не может понять сразу, какой сюрприз преподнесёт ему гора, к коей он направляется.

Но Чернов об этом не думал. Он шёл своей лёгкой пружинной походкой, на бег не переходил, старался не отпускать из поля зрения замеченную пещеру. Он думал о том, что человеческая натура — штука гибкая, но крепкая. Вот он, Чернов, идёт смотреть пещеру. Зачем? А просто интересно. Интересно также и то, что поговорка «характер — это судьба» права в любом ПВ: он пошёл бы смотреть ту же самую пещеру, окажись она не в безвылазном Вефиле меж времён и пространств, а, скажем, на Кавказе, где, бывало, Чернов проводил короткий отпуск. Соль в том, что в пещеру Чернов полез бы при любых условиях, и сейчас лезет не потому, что скучно и делать нечего, а потому что натура неугомонная, мальчишеская. Всё это здорово замешано на нехилой доле здорового флегматизма и всегда разило наповал экс-жену непредсказуемостью развития событий. Её очередная крылатая фраза: «Чернов, ты такой разный!» — произносилась частенько с полярными эмоциями — от крайнего раздражения до крайнего же удовлетворения.

Размышляя обо всём этом, Чернов постепенно продвигался к намеченной цели. Гора оказалась обманщицей, как и все они, и отдалась Чернову с лёгкостью. Он без труда миновал лесочек и добрался до пещеры. Никакого альпинизма. Лёгкая прогулка.

Вход в пещеру был неожиданно большим — в три человеческих роста. Едва преступив границу света и полумрака, Чернов почувствовал сырой холодок и лёгкий прилив адреналина. С удовольствием вспомнились ощущения Чернова-мальчика, с друзьями или без оных исследующего очередной канализационный коллектор, заброшенный туннель метро или подвал старого дома, предназначенного под снос.

Пещера была глубокой, извилистой и холодной. Пройдя несколько десятков метров и оказавшись в полной темноте, Чернов укорил себя за непредусмотрительность — надо было взять факел, да и мел не помешал бы. Заблудишься, погибнешь, канешь — так и останется Вефиль в горной долине с дорогой, ведущей в никуда и ведущей в это «никуда» без Бегуна. А всё из-за недостаточной спелеологической подготовки. Придётся возвращаться.

Ступая по сырому каменному полу и громко ухая (испытывая терпение пещерного эха), Чернов дошёл до выхода. Шаря взглядом по стенам и полу, чтобы получше запомнить «интерьер», он вдруг увидел нечто, что заставило его замереть и глупо вылупиться, гадая: а не привиделось ли? Присел. Взял в руки. Не привиделось. Всё реально. Чернов держал в руке спичку. Обыкновенную спичку, несгоревшую, с зелёной головкой и обгрызенным кончиком. Будто кто-то ковырялся ею в зубах, потом пожевал и выплюнул. Отмахнувшись от первого удивления, Чернов напрягся и вспомнил, что в его пространстве спички изобрели только в девятнадцатом веке его времени, а такое циничное отношение к ним, как ковыряние в зубах — это точно особенность — если вольно очертить период, — с конца девятнадцатого века до самого начала двадцать первого. Дальше Чернов в своём ПВ просто не успел пожить. Так где же он сейчас? Или, вернее, когда? Да где бы ни был, спичка — это люди, а люди — это возможность найти Зрячего. А оная возможность вполне реально родит следом другую: возможность сменить климат, чёрт бы его побрал!..

Чернов аккуратно, как великую ценность, положил в карман рибоковских штанов предмет, к которому он бы ни в кисть не прикоснулся в своём времени (СПИД, гепатит, грибок…), и огляделся но сторонам в надежде выявить ещё какие-нибудь признаки человеческого присутствия. Но теперь — без спички — пещера стала окончательно первобытной, девственной и никем не тронутой.

Ладно. Надо идти, солнце садится. По пути в Вефиль Чернов прокручивал в голове разные варианты попадания спички в пещеру — один противоречивее другого. И это здесь, где, кроме него и кучки испуганных вефильцев, нет ни одной живой души! Даже следов этих душ на дороге нет! Хотя, может, это и не так, может, завтра разведчики принесут вести о том, что всюду жизнь и кругом люди? Может, рядом есть какой-нибудь город типа Панкарбо (если не мечтать о Джексонвилле)? И в нём развитая спичечно-мебельная индустрия? Молния-мысль услужливо извлекла из глубин памяти название города: Калуга. В мире Чернова именно этот город был спичечным гигантом. Кажется, даже фабрика так называлась — «Гигант»….

Дойдя до Вефиля, Чернов сразу же зашёл в первый попавшийся дом, как ему всегда предлагал Кармель. И впрямь его визиту не удивились, а с радостью были готовы предложить помощь. Но Чернов спросил только об одном:

— Покажите мне, как вы добываете огонь.

Хозяева, немолодые муж и жена, переглянулись, муж достал два бруска и, чиркнув одним о другой, родил пучок ярких искр.

— Спасибо, — сказал обескураженный Чернов и вышел. Дурак! Что ты ожидал? Что хозяин вынет спички «Гигант» с зелёной головкой? Глупость…

Так. Стоп. Самобичеванием ты, Чернов, всегда успеешь заняться. Сейчас надо подумать о… О чём? О том, что ты со своим Вефилем попал в родное время? В двадцать первый век, самое его начало? Куда-нибудь… ну, на тот же Кавказ, к примеру. Или на Тибет. Там хватает мест, где нечасто ступает нога человека, но там нет спичек фабрики «Гигант»… Но вдруг да забросили тебя, Чернов, в родное ПВ? И что же тогда? Как поступить? Попытаться отправиться домой, в Сокольники, бросив древний Вефиль, ассимилироваться в пространстве-времени самостоятельно?.. Да чушь это, Чернов, нет здесь твоего Тибета, твоей Калуги, твоих Сокольников, а коли и есть места с такими именами, то скорее всего они не слишком похожи на те, что ты знаешь сам или «проходил» в школе. Не твоё это время, не твоё пространство. Да и было бы твоим, смог бы бросить людей, верящих в тебя?.. Не смог бы, не обольщайся… А что касается похожести на дом, на родной мир, то мало ли где ещё спички с зелёными головками водятся? Да и по логике, если она вообще во всей этой катавасии присутствует, уж коли и возвращать Чернова домой, то туда, откуда взяли, на Сокольнический вал, в Москву, а не в какие-то глухие горы, головой в снег, понимаешь, нырять. Ох, как хочется верить, что логика всё-таки хоть вполглаза, но контролирует события, в которых Чернов уже запутался. Но фиг-то! Логика в действиях Высшего Логика намеренно алогична, как ни парадоксально сие звучит. Все эти подорожные (точнее, попутные…) ПВ как один страдают отсутствием всякой человеческой логики: испанские монголы, виртуальные потребители… Эдак и фабрика «Гигант» на вершине Монблана или Эльбруса окажется виртуальной — в смысле отвечающей специально созданным условиям.

Завершив сеанс самоуспокоения, Чернов побрёл к Кармелю. Захотелось спать, да и усталость дня давала о себе знать. Но чёртова мыслишка не отпускала — а вдруг это дом? Ну вдруг? Может, тогда просто отлучиться ненадолго, сгонять в Москву, как — не важно, правдами, неправдами, всё равно. Собраться с мыслями, экипироваться наконец по-человечески и вернуться. Подождёт Вефиль, никуда не денется без Чернова в прямом смысле…

— Кармель, как ты думаешь, где мы сейчас?

Хранитель, дремавший на кушетке возле очага, открыл глаза, помолчал, произнёс:

— В Пути.

— Я понимаю, что в Пути. Но сейчас-то мы где? Как остановка называется?

— Мы в Пути, Бегун, — повторил Кармель.

— …А с платформы говорят: «Это город Ленинград», — пробормотал Чернов, поняв, что добиться от Кармеля толкового ответа будет невозможно.

Как нормальный служитель культа, он не имеет морального права говорить «не знаю», потому и отделывается туманными формулировками. Работа у него такая. А может, и знает, да не имеет права говорить о том Бегуну. Может, есть для него в Книге инструкция. Специально, чтобы Бегун не свинтил с половины маршрута…

— Что, Бегун? — Кармель не читал Маршака в подлиннике, а потому не понял, что произнёс Чернов.

— Ничего.

Он уселся на скрипнувшую табуретку, принялся стягивать с ног кроссовки. Запах, однако… Надо повесить снаружи, пусть проветрятся.

— Кармель, можно я на время возьму твои сапоги?

— На одно только время? — удивлённо спросил Кармель. — Бери на сколько хочешь, у меня две пары, носи на здоровье сколько угодно времён.

Чернов улыбнулся:

— Спасибо.

На время — для Кармеля значит на один час. Действительно, немного несуразно звучит просьба взять сапоги на час. Шаркая просторными кожаными ботами, Чернов вышел из дома во дворик с кипарисом и стал искать, куда бы повесить свои бывшие белыми рибоки, да так, чтобы их не унесло в горы, если придёт ветер.

Внезапно белая стена дома окрасилась красным, будто рядом вспыхнул и погас костёр, а через пару секунд до слуха донёсся громовой раскат. Чернов резко обернулся, а взгляд его моментально зафиксировался на тёмном склоне одной из гор. Зрелище длилось ровно полсекунды, но он понял, что это. В темноте уже затухал характерный огненный гриб, а горное эхо продолжало смаковать звук, который был вовсе не громом… Это был взрыв.

Слишком часто Главный Режиссёр или Супер-Пиротехник прибегает в своих ПВ-мизансценах к световым и шумовым эффектам. Там Огонь Небесный, здесь Огонь Небесный…

Из домов повыходили люди, удивлённо спрашивали друг друга: а что это? а где это? — вертели по сторонам головами, уважительно-вопросительно косились на Бегуна, тоже вышедшего на улицу из дворика дома Кармеля. Но у Чернова в голове сейчас было слишком много мыслей, чтобы вступать с горожанами в разговор, да ещё и пытаться объяснять очередное необъяснимое. Слишком сложно, да и несвоевременно. Завтра… Он уже точно знал, куда он пойдёт завтра. Прямо с утра. Туда, на гору. Где был взрыв. Может быть, там он найдёт ответ на загадку про спичку с обгрызенным концом. А сейчас — спать. Утро вечера мудренее — поговорка одинаково справедливая для любого ПВ.