Убили Винни

Глава первая

Иду, а он лежит. Без ступней.

Ступни наверху остались, на четырнадцатом.

— Винни, ты что сделал-то, придурок? Чего тебя туда понесло?

Молчит. Еще бы — с четырнадцатого и без ног.

Весь в крови, все наружу, как будто помидор раздавили.

И меня еще вырвало, прямо на него.

— Прости, — говорю. — Прости, друг, это я с непривычки…

Самого трясет, чувствую: сейчас упаду. Встал на колени.

Винни, кореш мой.

Набрал по мобильному три девятки. Там говорят:

— Назовите службу.

— Полицию давай, быстро.

Соединяет.

Я:

— Человека убили. Чингфорд, возле Святого Фрэнсиса, у дома на пятачке лежит. Об бетон прямо. Винни О'Рурк, ему ноги отрезали. Господи.

Сказал и пошел оттуда. Копов дожидаться смысла не было: сами на дом придут. Они знали, что Винни мой кореш.

Блин, девятнадцать лет было парню. Он жизни вообще ни хрена не знал.

Мы с ним скорешились, когда выяснилось, что его отчим спит с моей матерью. Сблизились, так сказать, на этой почве. У нас в школе случилось замыкание, занятия отменили, и учитель решил нас по домам развести. Винни сказал, что у него сейчас все равно никого дома нету, так что он нас обоих повел ко мне. Мы как раз в Прайори-корт жили, в соседнем квартале. У меня был ключ, я открываю… Заходим в комнату — а они там на ковре.

А за нами учитель входит.

Мать мне:

— Ники, ты почему…

Отчим ему:

— Винни, ты почему…

Я:

— Мам, а ты чего на полу?..

Мне тогда лет шесть было, я думал, на полу люди борются…

Винни было пять, но он уже кое-что сек:

— Нормально… А че это вы тут трахаетесь-то?

Тут уж учитель опомнился:

— Прошу, — говорит, — прощения, миссис Беркетт. В школе замыкание, я Ники пораньше привел, не знал, что вы тут ковер… замеряете.

Мать как заорет на него:

— Замыкание у них! Какая я тебе миссис Беркетт!

Это правда: когда она замуж выходила, мы с Шарон уже были.

Так мы с Винни и скорешились на всю оставшуюся жизнь: общего у нас много оказалось. Учитель небось смеялся потом.

А теперь вот все, убили Винни. Что же он один туда пошел? Не понял, что там за народ? Может, и не понял. Может, думал травкой разжиться по мелочи. А он рядом с ними — шпана. И я, кстати, тоже.

Я отошел за угол, и там меня опять вырвало. Потом пошел домой пожрать.

По мосткам на Северной кольцевой, потом через Биллет-роуд, потом по Корт-роуд. Прихожу, вся компания в сборе: мать, Козлина, сестра с мелким.

— Привет.

— Ты где был?! Мать третий день с ума сходит!

Шарон кивнула:

— Привет.

Сел, налил себе чаю. Мать говорит:

— Тут Винни заходил.

Блин. Пялюсь в телевизор, как будто все нормально. Шарон спрашивает:

— Ники, ты что, случилось что-то?

— Ничего не случилось.

— …В обед заходил, искал тебя, хотел, чтобы ты ему помог. Может, машину присмотрел, не знаю.

— Один?

— С черным с этим, который в Блэкхорсе живет.

— С Шерри, что ли?

Шарон:

— Ну да.

Шерри — приятель Кевина, который ей ребенка сделал.

— Они что-нибудь сказали? Сказали, куда пошли?

— Нет. Просто велели передать, что заходили.

Я позвонил Рою Балаболу. Когда я влипал по-крупному, меня всегда он защищал. Велосипедами крадеными он не занимался: мелко, а если что-то серьезное — тут он всегда поможет, если не за спасибо. Позвонил ему прямо домой.

— Рой, здоро́во! Прости, что домой звоню, просто дело есть.

— Что, круто попал? Надо думать, раз позвонил.

— Так попал — дальше некуда.

— Давай рассказывай.

— Винни, дружка моего, помнишь?

— Это О'Рурк который? Помню. Работал с ним. Кражи из нежилых помещений… А что?

— Все. Убили его.

— Господи! Винни?! Кошмар какой! — До Роя дошло, что он остался без постоянного клиента.

— Я, как увидел, сразу копам позвонил. Теперь надо идти заявление делать. Пойдешь со мной?

— О чем разговор! Давай через полчаса подходи к участку, я тебя снаружи подожду, лады?

Но это было не все. Была у меня еще одна тема, и Балабол это понял. Я еще ничего такого не сказал, а он уже как-то учуял.

— Так, ну это понятно, а что за дело-то у тебя?

— Дело такое, что, может, будешь меня от вышки отмазывать.

— Да ты что! Ты там не дури, слышишь? Сиди дома… Нет, если задуришь вдруг, я тебе тоже помогу — это без вопросов…

— Ладно, пока.

Тут семейство заахало.

Мама говорит:

— Господи! Он же совсем мальчик был!

— Да.

— Так! Теперь смотри сам никуда не влезь!

Позвонил, вызвал такси. Потом звякнул Джорджу — это мой уоррант-офицер. Повезло, застал его.

Я ему так вежливо:

— Джордж, это Ники Беркетт. У меня тут проблемы, ты мне не поможешь?

— Ники! Ты где ж это, гаденыш, мой телефон достал?

Вспомнил, что его жена и дети слушают, и уже по-другому ко мне:

— Ты там перегрелся, что ли, Ники? Чего тебе надо? На тебе сейчас штрафов нет, все уплачено…

— Понимаешь, я тут погорел малость. Вот. А ты же мой уоррант-офицер, вот я подумал, может…

Джордж разносит повестки неплательщикам — пошлины, штрафы, все такое. С уоррант-офицерами всегда можно договориться: работа у них паршивая, нагрубишь — порезать могут. Джордж отвечает за наш участок: приезжает утром на велосипеде, часов в семь, ты его чаем поишь, он иногда у тебя же и завтракает, потом отдает повестку, и все: не заплатишь — через неделю в суд.

— С какой это радости я твой офицер! За грехи мои достался мне ваш участок, вожусь теперь с вами.

— Джордж, слушай, я тут здорово попал…

— Ну говори уж.

— Дружка моего помнишь? Винни из квартала Ф?

— Винни О'Рурк. Помню.

— Убили его. В нашем районе. Из окна выбросили. А сначала ноги отрезали.

— Господи.

— Я его и нашел. Теперь иду в участок заявление делать. Пойдешь со мной как свидетель?

— Свидетель чего? Ники, тебе не я нужен, тебе адвоката искать надо.

— У меня есть, я с Роем договорился. Флауэрдью.

— А-а. Ну-ну.

— Просто вдвоем идти не хочется.

— А ты мамку попроси.

— Слушай, хорош уже!

— А дружки твои?

— Дружки мои все уголовники. Мне… ну, в общем, мне нормальный человек нужен, чтобы подсказал мне там, куда идти, что делать… Дела-то хреновые.

— Слушай, ты, по-моему, ерунду какую-то придумал. Я же полицейский, не юрист. И допрашивать тебя не я буду. Чего ты от меня хочешь-то?

— Да ладно, ты их знаешь: они там начнут цепляться…

Не мог же я ему прямо сказать, что в чингфордском участке людей ногами бьют. Еще обидится…

— На мне сейчас нет ничего, а эти уроды мне начнут что-нибудь вешать.

— Ну только вот сказок мне не надо! Ладно, пройдусь до участка, скажу, что я вас знаю и что вы мне все расскажете. Заодно сопли тебе подотру. Все, через пятнадцать минут чтоб был там, понял?

— Спасибо, Джордж, выручил. Когда надо будет, я для тебя то же самое сделаю.

— Не дождешься!

— Ну хорошо, тогда я в следующий раз все штрафы сразу заплачу. Зуб даю.

— В следующий раз! А совсем без штрафа не можешь? Всем бы спокойней было. Ладно, разговоры эти — как мертвому припарки.

Вышел. Такси уже ждет. Еду — а внутри все трясется. Шарон — молодец, предлагала со мной поехать, но я сказал, не надо. Семью лучше в эти дела не мешать.

В машине работало радио, и в новостях уже рассказывали про Винни, так что, когда приехал, к участку было не пробиться. Тут тебе и журналисты, и с телевидения, и девица из местного «Гардиана» — ничего, кстати говоря, симпатичная. Балабол уже дожидается, весь из себя довольный, прямо светится. Где-то уже подогреться успел: перегар — с ног валит.

Увидел меня и громко так, для камер, заявляет:

— Пойдем, Ники.

Первый раз в жизни вошел в участок через обычную дверь. В коридоре полно копов, все суетятся, дверьми хлопают, народ из дома на сверхурочную сорвали. Один дежурный сидит себе спокойно, как будто в мире вообще ничего не происходит. Стены все обшарпанные, на полу окурки валяются. Какой-то старикан пришел насчет пропавшей собаки, тетка принесла паспорт показать: ее без документов поймали, Уэйн Сапсфорд тут же — у него условно, он каждый день отмечаться ходит. Какой-то псих обещает конец света в восемь пятнадцать. Дежурный пьет чай и записывает приметы собаки.

Рой весь из себя деловой подходит к нему и говорит:

— Прошу прощения. Мой клиент хотел бы сделать заявление.

— Да ну? А я думал они у тебя все немые.

— Сержант, тут у нас не хи-хи ха-ха! Мистер Беркетт хочет сделать заявление по делу об убийстве.

— Да? И по какому?

Типа такой крутой. Потом все-таки ушел куда-то, вернулся с сержантом Грантом. Эту сволочь весь район знает. Хорошо, что я белый и что со мной свидетель был, а то бы он меня живо ниже плинтуса опустил, а потом бы еще впаял за оскорбление при исполнении. Мелкий такой, жирный, все ищет, с кого бы содрать.

Мне это все не понравилось:

— Я с ним не буду говорить.

— Погоди, Ники, — говорит Балабол. — Мы сейчас знаешь, что сделаем? Мы сейчас пойдем к следователю, который дело ведет.

Это сработало, и нас пристроили ждать в какую-то комнату. Потом и Джордж подтянулся. Вот что значит коп: это ведь даже не его участок, а он ходит как у себя дома, разговаривает с кем нужно.

Я ему:

— Спасибо вам большое.

Ему, правда, этот подхалимаж не понравился: я его сроду ни на вы не называл, ни спасибо не говорил.

Потом он вышел и что-то такое сделал, что к нам прислали двоих: один молодой, толстый, а второй постарше, какой-то незнакомый. Стали все делать как положено: имя, адрес, все дела. Был бы я один, они бы меня уже по полу возили — а так все цивильно, даже блокнотик достали. Который постарше спрашивает, а толстый пишет.

— Теперь расскажите все своими словами, и помедленнее. С какой целью вы сегодня вечером пришли к Чингфорд-Холл?

— В гости шел.

— К кому?

— Я протестую! — завопил Рой (видать, фильмов американских пересмотрел). — Мой клиент пришел сюда добровольно, с намерением оказать властям помощь в проведении расследования убийства. Его частная жизнь к делу отношения не имеет.

— Да к девчонке шел, — говорю.

— Понятно. Если надо будет, мы еще к этому вернемся. Теперь сначала. В каком направлении вы шли и который был час? Если можно, поточнее.

Короче, пошло-поехало. Вообще-то, я малость дергался, так что чайку бы не помешало. Я им все рассказал, не сказал только, что Винни был с Шерри. Надо было сперва найти самого Шерри, узнать, что они тогда хотели. Толстый пять листов за мной исписал. Потом они мне прочли все это вслух — вообще как будто не я говорил. Ну да ладно, я спорить не стал. Подписался на каждой странице, потом они подписались, и все — на выход.

— Теперь никуда не уезжайте, вы нам можете еще понадобиться, — сказал тот, что постарше (как выяснилось, его звали сержант О'Малли). — Да, и вот еще что: это, судя по всему, ребята непростые. Так что вы не высовывайтесь и собственных расследований не проводите. Хорошо?

Куда уж лучше: с крыши об асфальт.

— Ладно, — буркнул я. — Хорошо.

Мы вышли, поблагодарили Джорджа, и Рой подвез меня до маминого дома.

Какого хрена они меня обратно в Вэндсворт перевели — непонятно. Сидел себе в Фордовской тюряге, тихо-мирно, дрожжами приторговывал. Потом вдруг раз: с вещами на выход, обратно в этот свинарник. За что? А ни за что, так просто. «Исходя из требований дисциплины». Козлы.

У меня уже срок кончается, нарушений никаких — а им это пофиг: ногой под зад обратно в Вэндсворт, а в Вэндсворте — опять мордой об пол. Вот так. Можно, конечно, прошение написать — пиши, бога ради! Лет через пять очередь твоя подойдет, тебя министр юстиции лично пошлет куда подальше.

И в первый же день ко мне Абдула подсадили. Он шизанутый был, все пытался мне чего-то объяснить, только я ничего не понял. Турок, по-английски ни в зуб ногой, все сидел на полу и молился. Я потом уже от этих молитв на стенку лез.

Его после суда два дня продержали в Брикстоне, а потом перевели к нам. Охранник говорил, ему четыре года дали за ввоз наркотиков. Когда судья ему срок сказал, он не понял, заулыбался из вежливости. Потом уже ему переводчик перевел.

Он, скорей всего, и не знал ничего ни про какие наркотики. Так, подошел знакомый, попросил бабушке подарочек передать. Потом позвонил куда надо, подарочек на таможне вскрыли, а там порошок. Абдула взяли, а в это время рядом крупная партия прошла. Вот так.

В первую ночь его понос прошиб: от нервов, наверно. Он еще на специальной кормежке был — у всех там манка, карри, а ему другое что-то давали. А эта спец-еда потом такой духан дает, что я там чуть не помер. Может, в Турции ее нормально готовят, а у нас что с полу поднимут — все в кастрюльку: мусор всякий, окурки, какашки крысиные, а сверху еще чили набухают, чтоб не очень воняло. Короче говоря, Абдула жалко, конечно, но всю ночь это нюхать — тоже сбесишься.

Они его, чтобы занять, сразу же пристроили в мастерскую. Он у них там шил и плакал. И молился. Только они недоглядели: начал он у них всякие острые вещи таскать. Все подряд, что только можно. Непонятно, как он их проносить ухитрялся: там ведь каждый раз все пересчитывают, а потом еще всех обыскивают. Может, он какой-нибудь человек-магнит был, не знаю. Иголки проносил, гвозди, лезвия — все подряд. И все время молился и причитал, так, что охранники даже радио погромче делали.

Ну, короче говоря, в субботу утром я шепнул начальнику охраны:

— А знаете, — говорю, — что Абдул у нас на тот свет собрался?

— Не свисти, — говорит.

— Да мне-то что? Дело ваше, конечно. Я вот только спросить хотел: если много крови будет, а я тут недавно все своими руками пидорасил, мне потом дадут одиночку как эмоционально травмированному?

Зашевелились: они теперь пуганые стали из-за журналистов. Теперь, если у них человек умер, это плохо считается: у нас же тюрьмы нового поколения и все такое. Короче, обыскали они его, ничего не нашли и поставили его под наблюдение. Это значит, может, раз за ночь заглянут, проверят. Ни хрена не помогло, конечно. На следующую ночь он это все начал в себя втыкать.

И глотал тоже. Два винта проглотил, гвозди, ложку пластмассовую. Потом взял иголку и воткнул себе в живот до конца, так, что она туда вся ушла.

Что у него там после этого в желудке творилось — не знаю, но у меня лично завтрак погулять попросился.

А потом он взял половинку лезвия и стал себе ноги резать крест-накрест по всей длине.

Тут уж я заорал — все крыло поднял.

Заметались, блин. Охранники, бывает, не подходят, когда зовешь, или не отпирают, боятся. А чего им бояться, если они сразу же связываются и с другими крыльями, и с теми, кто на выходе за стеклом? Этот тоже подошел позевывая, мельком так в глазок заглянул. Увидел — тут же спохватился. Еще бы. У Абдула уже из артерии хлестало: по стенам, везде… Охранник было пальцем затыкать, потом про СПИД вспомнил — палец убрал, струя ему в глаз — еле отдернулся. Заткнул платком. Он один зашел (вообще-то, им так не положено), в одной руке платок, другой Абдула прижал, чтобы тот себе горло не порезал. Кричит мне: «Бери рацию, вызывай всех».

А я давно мечтал с рацией поиграться. Цап ее родимую, включил: «Внимание-внимание, говорит Германия! Свистать всех наверх! Прием, отъем, как меня слышите?» Короче, объявил им полную тревогу, на все спецкнопки понажимал, вызвал полицию и даже вертолет. И главное, ничего мне за это не сделаешь: я ведь органам помогал. Срок, правда, тоже не скостили.

Абдула — как был, с платком на ноге — на носилки и во внешний госпиталь. Я им пытался сказать, что он еще всякой дряни наглотался, но наш врач как-то не очень взволновался, так что я решил, что либо они их сами найдут, либо так переварятся. Нет, но с иголкой — это вообще финиш: просто воткнул — даже следа не осталось.

На другой день подъехал было к начальнику охраны насчет одиночной, но без толку. Перевести-то он меня, правда, перевел: там же кровища везде была. Но вертолет мне все-таки припомнил, посадил к Зеркальщику.