Убили Винни

Глава четвертая

Попрощался с Шантель, пошел в Сикамор-корт. Кошмар: в лифтах ссут, на лестницах собаки гадят. Я читал про одного мужика: он на Бомонт-роуд на одиннадцатом этаже в квартире лис держал. Блин, в Чингфорд-Холле никто бы даже не заметил. Надо такой закон издать, чтобы члены райсовета в обычных домах жили. Сразу бы везде подчистили. А то тут только фильмы ужасов снимать. Считается, что у нас здесь у каждого второго судимость, работает только каждый двадцатый, а кабельное у каждого сотого. Видак краденый — пожалуйста. Порошок — пять сек. Ствол — через полчаса подходи — любой на выбор. Так и живем.

Пошел вверх по лестнице. Двери всю ночь грохают, из вентиляции жратвой тянет. Время полдвенадцатого, может, Келли меня ждет… Стучу в дверь.

— Кто там?

— Я.

— Чего тебе? Ко мне сейчас нельзя.

— Сдурела, что ли? У тебя там есть кто?

— Никого. Ночь уже, потом придешь.

— Давай открывай, меня тут ищут…

— Так они и сюда придут.

Скривилась, но впустила все-таки. Келли — она вообще ничего. В последний раз девять месяцев ждала, ни с кем не гуляла. Знала потому что: выйду — убью. Я ведь узнаю-то быстро — тут полрайона будет желающих меня порадовать. Но не в этом дело. Вышел я — она как с цепи сорвалась. Ее, по-моему, весь квартал переимел. Где только не шлялась — почти как я. Вот девка сумасшедшая!

А я к Дэнни пошел. На руки взял — ему тогда два годика было, знал уже, кто его папка. Улыбается, обслюнявился весь…

Я ему:

— Здорово, пацан!

— Здо-ро па-па-па-па!

Сели телек смотреть. У Келли там чего-то было на плите, но она готовит хреново.

— Слушай, я по телеку видела… ужас вообще. Главное, Винни так жалко… Копы весь дом обыскали.

— Знаю.

— На два часа все перекрыли и по всем квартирам прошли.

— Не сказали, кого ищут?

— Нет. Точно, что не меня с Дэнни. Про тебя тоже не спрашивали.

Вообще, у Келли они меня уже пару раз брали. Видимо, в этот раз знали, что я уже в участке.

— Что делать собираешься?

— Посмотрим.

— Лучше не связывайся. Видишь, какие люди.

— Ладно.

Видак посмотрели, покурили. Потом я сказал, что Дэнни пора спать, и она его уложила. Когда фильм кончился, Келли легла на диван и задрала юбку. Там, в подушках, я ей и вставил. Малость полегчало. Она напоила меня кофе, и я лег спать.

Устал я: муторный день получился.

Восемь часов назад из дома вышел, хотел с Келли потрахаться. Вместо этого сначала дружку моему лучшему ноги отрезали и из окна его выкинули, потом меня в новостях показали, а потом еще какой-то хрен с обрезом пытался Ронни замочить. Устанешь тут.

Проспал часов десять. Меня Дэнни разбудил, в кровать ко мне забрался. Поздоровался с мелким, встал, кофе еще выпил и свалил.

Дома залез в душ, съел тост и пошел: боялся, нагрянут еще, а у меня тут мама. Вызвал такси как можно ближе к дому, сел и поехал в «Бочку» на углу Маркхаус-роуд. Думал, может, Джимми Фоли застану — он там крэк толкает. Мы с ним уже лет сто друг друга знаем, так что если мне кто что и скажет, то только он.

Смотрю, сидит — кружка «Гиннеса», все дела. Он всегда по субботам сначала в «Бочку», а потом в тотализатор.

— Здоро́во!

— Ники, какие дела? Пиво будешь?

— Давай. Вообще, покалякать бы надо.

— Без проблем.

Взяли кружки, нашли столик, где потише. У мужика, который «Бочку» держал, пунктик был насчет крэка: что хочешь толкай, только не крэк. Джимми успел уже и кислоты толкнуть, и «спида». Теперь попивал «Гиннес» и расслаблялся.

— Ты где крэк берешь (оптом, то бишь)?

— Да в Южном Лондоне точка есть. Знаешь?

Выпили.

— А у тех, кто тут с Винни разобрался, брал когда-нибудь? Я слышал, у них и крэк и героин.

— Они отмороженные совсем.

— Так, а ты с ними дела имел?

— Да так, по мелочи. У них там понятия — сам знаешь…

Еще бы не знать.

— Что брал-то? Героин?

— Я им не занимаюсь. Ты же знаешь, Ники.

— А, ну да.

Еще выпили.

— Что-нибудь про них знаешь?

— Про кого — про них? Про Эррола Ньюса и Мики Дресслера?

— Ну да, и там третий еще.

— Эндрю Окема.

— А-а…

С Джимми была только одна проблема: соображал он медленно.

— Не знаешь, они после вчерашнего еще объявлялись?

— Да наверно. У них тут склад большой. Знаешь, как это делается: приехали из Южного, все тут проверили, навели мосты, товар скинули — и к себе. Такие обычно нигде не оседают. Опасно, конечно, но у них отморозки есть, прикрывают.

— А в Кэннинг-Тауне у них связи есть? Слышал, что вчера на Вуд-стрит было?

— Наняли кого-то. Может, из Кэннинга, может, из Южного…

— Понятно. Ну спасибо, с меня причитается.

— Да ладно тебе… Ты главное-то понял? Там народ совершенно отмороженный. Без башни просто. Так что, если они еще здесь, лучше не лезь.

— Понять-то понял, только он мой друг был. И твой, кстати.

— Знаю. Блин, жизнь пошла хреновая. Может, опять придется на тачки переквалифицироваться. — Он засмеялся. — Тебя в «Начни сначала» не приглашали? Мне на прошлой неделе велели доказать, что я работу искал. Ну, думаю, попросили — надо доказывать. Во-первых, говорю, «опель „Астру“» присмотрел у Центрального, еще «орион» у бара Лео и у рынка новый БМВ.

— И что? Пособие урезали?

— Не, я им сказал, что я каменщиком могу работать, они меня отпустили.

— Ты — каменщиком?

— А что? Я в Фелтеме на курсы ходил. На экзамене стенку сложил. Она тут же развалилась на хрен, но они мне сертификат все равно дали. Так что я еще и каменщик.

Он отпил пива.

— Понимаешь, Винни уже допрыгался, мне просто смысла нет во все это лезть. Толкаю по мелочи — нормально. Будут проблемы, опять на тачки перейду.

У Джимми договор с мужиком, который их потом перепродает, он только по классным тачкам работает.

— Ну ладно, бывай.

Он допил пиво, вышел, и тут его подстрелили.

Он ввалился обратно в бар. Сначала был шок, потом, видимо, боль жуткая… Хозяин — в полицию звонить. Там пол-улицы в полицию звонило. Даже те, кто в тотализаторе ошивался, даже старушки, которые с рынка шли обед готовить. БМВ тут же сорвался — только визг стоял от тормозов. Через две минуты подкатили копы, стволы повыхватывали…

Блин, я за эти две минуты чуть не умер там. Джимми воет, я сижу в штаны делаю. Да, серьезный народ. Дальше некуда просто.

Потом уже выяснилось, что пуля навылет прошла, ничего не задела. Так что повезло ему, если не считать дырки.

Хотя врачи, когда приехали, сказали, что, если опасаешься, что стрельнут, пиво лучше не пить.

В общем, делаю я в штаны и понимаю, что я либо следующий, либо через одного. Почему они меня тогда не хлопнули — я до сих пор не понял. Может, ждали, пока я сам выйду, как Джон Уэйн…[5] Охраны моей боялись? Не знаю.

Джима увезли на скорой, копы, как обычно, всех опросили. А поскольку я с ним пил, а Винни был мой кореш, то меня в очередной раз повязали. Вошли бы хоть в мое положение: у меня уже всех дружков покоцали. Ни фига — опять в кутузку.

Правда, я им хрен чего сказал. Еще бы: на тех троих наводку дашь — все, считай отгулялся. Хотя, может, мне так и так конец. Надо было залечь и передохнуть.

Чтобы доехать в Сток-Ньюингтон, пришлось угнать старую «Фиесту». В другое время постыдился бы такую дохлятину брать, но тут уже надо было срочно заныкаться. Главное, чтобы по дороге не остановили. Я даже фары проверил и выхлоп. Машину я, между прочим, у станции Блэкхорс-роуд нашел: ей там вообще нечего делать — стоянка только для жильцов.

Я ехал к Флокс.

Флокс — это что-то.

В субботу, да еще и вечером, я бы ее, скорей всего, не застал, но мне все равно надо было район прощупать, а, кроме нее, я там никого не знал. Ну то есть никого нормального, без связей. Флокс живет над вегетарианским магазином на Сток-Ньюингтон. К ней отдельный вход и всегда карри пахнет. Короче говоря, я постучал: мало ли, вдруг дома.

Слышу: кто-то по лестнице спускается. Дверь открылась, выглянула какая-то неизвестная девица. Кошмар на улице Вязов: лысая почти и в подводном костюме.

Я:

— Я к Флокс… Она тут живет еще?

— Живет.

— А дома она?

— А кто спрашивает?

— Ники.

— Ники? — Тут она ко мне присмотрелась. — Ники Беркетт?

У меня очко сыграло. Как она меня вычислила, по телеку, что ли, про Джимми уже сказали.

А лысая опять:

— Ники!

— Флокс?

— Ники! Ну ничего себе! Заходи!

— Флоксик, ты, что ли?

Она засмеялась.

— Я. Прическу только сменила, а так я.

Дурдом. Четыре года ее не видел, прихожу — лысая.

— То есть это так надо или у тебя со здоровьем что-то?

— Конечно так надо. Просто надоело, решила стиль сменить.

— Ничего себе. А шуба где?

— Шуба — в шкафу. Она у меня отдыхает иногда, особенно когда я дома.

— Просто ты же нас пять лет в ней проучила…

— Ну должно же что-то меняться. Заходи, молодец, что собрался. Я иногда про твои подвиги в газете читаю… Я теперь в Стратфорде работаю, но «Гардиан» беру по старой памяти: интересно же, как там мои ученички отличаются.

Она засмеялась, а я покраснел. Вообще, надо бы им запретить судебные отчеты печатать.

— Про тебя, по-моему, еще в «Ньюхэм Рекордер» было.

— А, может быть. Это, наверно, когда я с «Кавальером» попался.

— Марку не знаю, помню только, что как ты тогда девяносто в час гнал, так тебя примерно с той же скоростью и посадили. Тебе чай или кофе?

— Чай, мисс Флокс.

Сам не знаю, как у меня это получилось. Ну да, как пошел разговор про тюрьму, так эта «мисс» и выскочила.

— То есть просто Флокс.

Флокс — это фамилия. Она нам как-то сказала, что ее зовут Лилия, но мы так и не поняли, шутит она или нет, поэтому ее так по фамилии и звали. Пришлось выбрать кофе, а то у нее чай не пойми из чего: листья какие-то. Их, наверно, не заваривать надо, а в трубке курить. Зато кофе классный, почти как турецкий.

Мы с ней сели, я в кресло, она на пол и говорит: рассказывай, во что ты еще влез? Как я понял, в этом костюме дурацком она не то аэробикой занималась, не то медитировала, не то еще что.

Рассказал ей все, только не сказал, зачем пришел.

Минуты две она просто молчала. Потом посмотрела на меня и говорит:

— Значит, тебе нужно спрятаться на несколько дней?

— Просто мне некуда больше, правда. Мне сейчас у себя в районе нельзя показываться.

— Слушай… Только серьезно, да? Когда придешь, смотри, чтобы никого за тобой не было. Мне тут разгром в квартире не нужен, и вообще я еще пожить хочу. Договорились?

Флокс — это, конечно, что-то.

— Это без вопросов. Я сюда никого не приведу, я лучше сам сяду.

— И давай ненадолго. Когда я долго с кем-то живу, я звереть начинаю. Приходить-уходить можешь как хочешь, но давай через неделю ты куда-нибудь переберешься, ладно?

— Нормально.

Тут я вспомнил про Дерка. Как с ним-то? Ему чужой мужик в доме не нужен…

— Слушай, а Дерк как? Ничего?

Она улыбнулась.

— С Дерком все, он обратно уехал. Видимся иногда. Когда я на юг езжу, я у него останавливаюсь. Вот в этом году в Ливию поеду — тоже через него. А он вот что-то не приезжает в последнее время.

— Нормальный был мужик.

— Да я знаю. — Она улыбнулась. — Так, ну ты есть что-нибудь будешь? Я тебе сейчас полотенце дам и посмотрю, может, у меня еще щетка зубная есть. Кровать застелена… Ты завтра вещи перевезешь?

— Ну да, наверно. А из еды чего? Бобы?

Она засмеялась:

— Ага, тебе дашь, пожалуй, бобов! Теперь-то ты их, надеюсь, нормально переносишь? А то я помню, мне ваши мамаши такую головомойку устроили… В общем, еда есть, но ты сперва иди в душ, а я пока подогрею.

Ну вот, опять командует.

— Слушай, серьезно…

Я все думал, что бы такое хорошее сказать.

— Как тебя благодарить-то? Может, машину, брюлики, видак хороший? Ты только скажи, мне ведь увести-то…

— Иди-ка ты, дружочек, знаешь куда? Если правда благодарить собрался, лучше ничего не кради. Хотя это, конечно, из области фантастики…

Я призадумался. Да, пожалуй.

Сходил в душ, съел ведро бобов, посмотрел видак, потом лег спать и проспал одиннадцать часов. «Кровать», правда, оказалась без ножек: у нее матрасы прямо на полу лежали. Когда проснулся, Флоксика уже не было. То ли на пробежку умчалась, то ли на Камденский рынок. Они туда раньше всегда по воскресеньям ходили. На завтрак был хлеб с медом, а на столе лежали вторые ключи.

Теперь можно было не дергаться и спокойно прикинуть, что делать дальше.

Да, никогда бы не подумал, что буду прятаться у Флокс.

Флоксика никто не прогуливал.

Она постоянно ходила в жуткой старой шубе, говорила, что это у нее искусственная крыса. У нее тогда были светлые волосы, почти белые, и торчали во все стороны, как будто ее током ударило. Хотя, может, где-нибудь в Финляндии так и носят, не знаю. Мы ее все спрашивали: вы что, пылесосом голову сушите? А она нам язык показывала.

Иногда она ее даже не расстегивала. Мы тогда гадали, есть там что-то под ней или нет. А иногда был виден какой-то золотистый люрекс. Директор постоянно капал ей на мозги, а сделать ничего не мог: мы все хорошо экзамены сдавали.

Она вела французский.

Мы тогда мелкие были — лет по одиннадцать. Когда мы на второй день четверти ее увидели — решили, показалось: она была как из «Безумного Макса». У всех просто челюсти поотпадали.

— Здравствуйте все, меня зовут мисс Флокс. Доставайте учебники…

Я как увидел ее, так и замер, даже про учебник забыл. Кадр тот еще: лицо все в красных пятнах и сережки по пять кило каждая.

Тут она наклонилась ко мне, сережки закачались:

— Так, патлатый! Оглох?

Блин. Я все книги, какие были, на стол выложил. Не привык я, чтобы меня девки так прикладывали… Мордой об стол.

— Дошло, нет?

Я ей быстро:

— Дошло, мисс.

А она пошла дальше на всех кидаться. Несколько человек разревелись, Джули Сигрейв еще и руку ей обсопливила, но никто не ржал и серой в нее не пулялся, как обычно в новых учителей. Как-то сразу все поняли, такая, если что, порвет как грелку.

— Так, рахиты несчастные, мы французский учим или где?

— У-учим.

— А оторваться желаете?

Мы приссали, что отвечать — не знаем, — промычали чего-то: не то да, не то нет.

А она все еще на взводе, говорит:

— Правильно соображаете.

Повернулась, шуба жуткая мотнулась.

— Короче, всем учить французский, а то бошки поотгрызаю. Кто учит — тот отрывается. Во Францию хотите?

Мы все прибалдели. Еще бы: за границу!

— Только так, хроники: будете работать — будет вам и Эйфелева башня, и горы-лыжи, и самая большая дюна в мире, и шуры-муры с французскими детишками. Будете халявить — никуда не поедете. Внятно излагаю?

Все в шоке.

— Так, теперь все открыли учебники на первой странице.

С ней не расслабишься. Верней, так: если работаешь, можешь ей что угодно говорить. Начал халтурить — до свидания. Винни у нее как-то заснул: всю ночь магазины чистил, так она его за шкирку подняла и так и держала на вытянутой руке, пока он не проснулся.

Пахали все как звери.

Потом через несколько недель она к нам мужика своего привела для языковой практики. Дерк был француз и на «харлее». Тощий, черный, волосы до плеч тоже черные, блестящие — типа наполовину азиат какой-то. И весь в черной коже в обтяжку. По виду злобарь тот еще. Мы сразу решили, что он с ножом ходит. Сторож как его увидел, его чуть удар не хватил. А Дерк спокойно зашел в класс и стал нам рассказывать о французской поэзии.

Он говорил, что снимает какие-то фильмы про путешествия, но мы-то сразу поняли, что там наркотики. Он приносил нам кассеты смотреть: горы, бары, девчонки голые загорают. Рассказывал про мафию в Марселе, про африканские наркотики, про фильмы и музыку. Мы в итоге решили, что во Франции вообще беспредел творится. Когда Флокс стала список желающих составлять, народ за места дрался.

Мы с ней за полугодие выучили больше, чем люди за пять лет выучивают. Первый учебник за месяц прошли. Сами после уроков оставались. Учителям это дико казалось. Они так до конца и не поверили, думали, мы там что-то мутим. Учитель какой-нибудь подкрадется, потом резко дверь откроет — а мы там строчим как сумасшедшие, неправильные глаголы учим. Они не верили, думали, у нас кто-то на шухере стоит.

А по понедельникам мы ходили к ней домой. Она тогда жила на Коппермилл-Лейн. Бежали, толкались, каждый хотел первым. Несешься как псих по Блэкхорс и на ходу рыбными палочками давишься (нам их в школе на полдник давали). Я даже один раз Джули Сигрейв нос разбил. Квартира у Флокс была — это надо видеть. По стенам какие-то ковры хипповские, палочки дымятся, кассеты с индийской музыкой. Она нам готовила бобы — полный обед, и все из бобов. И чили еще, такое острое, что у нас слезы текли. Один раз Уэйн Сапсфорд с этих бобов до туалета не добежал. Повезло ей, что на полу ковров не было. А еще как-то дали нам ведро лукового супа, печеные бананы и коньяк. Сейчас-то я вспоминаю: его там грамм пятьдесят на всех было, но мы себя тогда крутыми чувствовали, просто дальше некуда. Потом Дерк ставил нам какой-нибудь фильм или рассказывал про партизанов во время войны. Мы к нему даже ревновали.

Дерк еще говорил, что французы чемпионы мира по сидению на корточках и что у него в этом деле рекорд. Он правда мог прийти, сесть в углу на корточки и так просидеть весь вечер. Мы как-то пытались его пересидеть, но ни у кого даже близко не получилось. Джули Сигрейв вообще лодыжку сломала.

Мы это дело называли «клуб путешественников». Я как-то на другой день после клуба в Дувр сбежал. Меня копы на перекрестке поймали у «Слона и за́мка»,[6] я там попутку ловил. У меня, помню, денег было фунт семь пенсов и бутерброд с вареньем. В первый раз меня в полицейской машине привезли, якобы я опасности подвергался. Правда, когда потом бегал, никто меня уже не возил. Тогда, наверно, уже общество было в опасности, не знаю.

А во Францию мы и правда поехали. Флокс нас и к дюне свозила — это бог знает где, почти в Испании. Ехали в школьном автобусе: нас десять человек плюс Флокс и еще одна учительница, по фамилии Мосс, — Флокс с нами одну не отпустили бы. Мы все говорили, что, если ее похитят, мы сами автобус поведем (Джимм Фоли как раз недавно «ягуар» угнал). Короче говоря, навесили нам эту дуру, но мы на нее особо внимания не обращали.

В Портсмуте сели на паром. Украли пузырь виски, напились. Уэйн Сапсфорд чуть за борт не выпал, но мы его в последний момент пожалели и выловили. Потом автобусом пилили через всю Францию, и все время дождь шел. Питались печеными бобами из банки. Потом наконец доехали до дюны размером с нашу высотку.

Это было что-то! Все тут же повыскакивали и бегом наверх, а там метров сто! Выдохлись все, пока долезли. Я был второй. А первой вообще девчонка влезла — Полетта Джеймс, черная. Я так озверел, что надавал ей как следует прямо тут же. Ну то есть не тут же, а когда догнал. Потом мы с ней перелезли на ту сторону, и я вообще про все забыл: кругом девчонки голые загорают! У нас с Полеттой просто челюсти поотпадали. Пока ехали и наверх лезли, забыли, что во Франции девки топлес валяются. Это шок был просто. Ходим, пялимся и пальцем тычем.

Говорят, потом к этому делу привыкаешь, надоедает даже. Не знаю, мне бы лично никогда не надоело.

Шелли Розарио тоже без лифчика загорала. У нее фигурка оказалась получше, чем у других. Тина с Джули от зависти зеленые ходили. Потом, когда вернулись, она так каждую пятницу перед физрой и загорала за времянкой. А мы ей все напоминали, чтобы не забыла случайно. Зимой вся в мурашках лежала.

Флокс никогда лифчик не снимала, а мы и предложить боялись. Спросили ее как-то, как она к этому относится. Она сказала, нормально, а дальше никто тему развивать не решился. Шелли она разрешила (Джули там тоже что-то такое пыталась, только никто ей особо не интересовался), а сама не стала. Мы тогда чуть шеи себе не свернули: в бикини ей заглядывали. Я, помню, подумал: сегодня ночью точно кончу. Я тогда еще ничего про это не знал, но уверен был на сто процентов.

Пробыли там четыре дня.

В палатках никто не спал. Один раз ночью дождь пошел — промокли все. Играли с французами в кегли. Они у нас выиграли, а мы их за это отметелили. Мы их звали petit salauds[7] — Флокс научила. Ходили на рынок, покупали хлеб, сыр, персики и вино. Не крали даже. Здорово было.

А потом уже пора было домой ехать.

Когда вернулись, в автобус войти было страшно. Обратно три дня ехали: никто не мылся, везде пакеты от чипсов, бутылки из-под колы, бобы, крошки. Кого-то вырвало, Джули Сигрейв описалась. Духан тот еще. Мы потом уже с открытыми окнами ехали: как остановишься или окно закроешь — все, газовая камера.

Флокс сказала, завтра всем прийти и все отдраить, иначе будет много крови. В десять все как штык явились. Взяли у сторожа шланг, затащили в автобус и включили на полную мощность, а заднюю дверь открыли. В пять минут весь мусор вымели наружу. Потом, правда, пришлось еще друг друга отмывать, Флокс, сторожа и весь школьный двор. Дурдом, конечно. Ржали как сумасшедшие. Сторожу, в общем, ничего не сделалось, он нас просто обещал порубить и во дворе закопать.

Потом дома всем надавали за то, что мокрые пришли. Вчера — за то, что грязные, сегодня — за то, что чистые.

Такое вот парлэ франсэ.