Убить Мертвых

Курьер доставляет

пакет из «Шато Мармон». Он адресован «Дикому Биллу Хикоку»[143], что бесит, но это лучше, чем если бы был адресован Сэндмену Слиму.

Внутри коробки находится новёхонький смокинг, белая рубашка, носки и туфли. В маленькой шкатулке, обтянутой тёмно-зелёной змеиной кожей, лежат миниатюрные серебряные запонки Кольт .45. Добавьте шляпу и шпоры, и я мог бы быть одним из несущих гроб Роя Роджерса[144].

— Кому-то хочется, чтобы сегодня вечером ты симпатично выглядел, — говорит Касабян.

— Давай меняться. Ты отправляешься на вечеринку, а я останусь здесь пить пиво и смотреть «Волшебника страны Оз». Мы оба проведём вечер в компании ведьм и обезьян.

— Я пас. А ты повеселишься с прекрасными людьми. Держу пари, они скучали по тебе.

— Так же сильно, как я скучал по ним.

— Постарайся не наделать больших глупостей, ладно? Если ты выведешь из себя Люцифера, и тебя отправят обратно в ад, то я окажусь в угольной вагонетке прямо за тобой, а я не хочу ещё очень долго возвращаться туда.

— В следующий раз я вернусь в ад только тогда, когда сам захочу.

— Вот же чёрт, это утешает.

Я надеваю костюм дворецкого и новые туфли. Всё сидит идеально. Должно быть, Люцифер велел своему портному пошить его для меня. Ему требовалось изготовить его, видев меня лишь пару минут. Это впечатляюще даже для швеца шмоток из Саб Роза. Впрочем, когда тебе через плечо заглядывает повелитель бездны, это, наверное, ещё лучший мотиватор, чем корзина с фруктами для работника месяца.

Единственная проблема с этим костюмом в том, что пиджак для меня слишком тесен, чтобы носить пистолет и не выглядеть так, будто у меня есть сиамский близнец. Аллегра сводила меня в местный фетишистский магазин, и я попросил их сделать мне для нааца что-то вроде кожаной наплечной кобуры. Он отлично помещается под моей левой рукой, если только у мне вдруг не возникнет желания заняться на вечеринке джампинг джек[145], никто его не заметит. Если бы я сам разрабатывал дизайн костюма, то протянул бы от отворота брюк вверх по ноге тридцатисантиметровую липучку, чтобы можно было закрепить под ней чёрный нож. А пока я просто засовываю его за пояс за спиной. Я проверяю прикроватный столик на предмет чего-нибудь ещё, что мог бы захотеть взять с собой.

— Это что? — спрашивает Касабян.

— Это электронная сигарета. Считается, что она лучше обычной. Хочешь?

— Может, у меня больше и нет яиц, но всё ещё есть толика гордости, так что нет.

В десять звонит мой телефон. Прибыл лимузин, чтобы отвезти меня за Люцифером. Я спускаюсь по лестнице и выхожу через чёрный ход магазина, стараясь уйти так, чтобы меня никто не увидел. Знаю, глупо пользоваться дверью, когда я с лёгкостью могу просто выйти через тень, но мне нравится пользоваться дверью в «Макс Оверлоуд». Думаю, я единственный из знакомых мне людей, у кого всё ещё есть нормальная дверь.

Лимузин точно такой же, как вы видите в фильмах. Длинный, блестящий и чёрный. Водитель открывает передо мной заднюю пассажирскую дверцу и затем возвращается на водительское сиденье. За всю дорогу он не произносит ни слова, скорее всего потому, что его горло было перерезано от уха до уха и выглядит так, словно его зашил слепой человек с помощью проволоки. Похоже, предстоит интересная ночка.

Когда мы оказываемся в квартале от отеля, я набираю номер, который вчера вечером дал мне Люцифер. Ага, у меня дьявол на быстром наборе.

Слышится один звонок, и незнакомый мне голос говорит: «Он сейчас спустится. Ждите его в вестибюле». И вешает трубку.

Я велю водителю лимузина подождать на стоянке у входа в вестибюль. Похоже, персонал знает, что кто-то важный спускается вниз, потому что никто из них не говорит мне переставить машину. Никто из них даже не взглянул на меня. Неужели все в отеле у Люцифера в долгу?

Когда я вхожу в вестибюль, там уже тринадцать хорошо одетых людей. Я уверен, что знаю, что это значит. Они подтверждают это через несколько секунд, когда Люцифер выходит из лифта, и все тринадцать вскакивают, словно дети в последний день в школе. Свору возглавляет женщина в дорогом чёрном платье Джеки Кеннеди и шляпке-таблетке. У неё молодое лицо и идеальная кожа, но, когда она снимает перчатку, её руки похожи на когти канюка[146]. Старые, как король Тут, и сухие, как верхние клыки гремучей змеи из Долины Смерти.

— Хозяин, — с придыханием взволнованно произносит она. Шабаш на миллион долларов у неё за спиной бормочет это слово театральным шёпотом, словно заикающиеся призраки.

— Аманда, как я рад тебя видеть, — со всем дьявольским обаянием говорит Люцифер. — Мне нужно кое-куда, так что, боюсь, не могу остановиться поболтать.

Когда он произносит её имя, старуха с лицом Лолиты улыбается, как маньяк.

— Мы не хотим вас задерживать, Хозяин. Вы надолго в Лос-Анджелесе?

— Не уверен.

— Нам хотелось бы устроить специальную Мессу по поводу вашего прибытия.

— Не нужно. Но всё равно, спасибо.

Аманда разочарована, но продолжает улыбаться. Её сердце отбивает барабанное соло из «Ин-э-гадда-да-вида»[147]. Люцифер не касается канюковой руки женщины, и, хотя технически он, надо полагать, улыбается, чтобы удостовериться в этом, вам понадобится микроскоп. Его презрение к этим людям настолько очевидно, что у меня мурашки бегут по коже. Я не знаю, исполняю ли уже обязанности телохранителя, так что остаюсь на месте.

Аманда отдёргивает руку и лезет в чертовски огромную сумку, которую, кажется, носят все старушки. Я делаю пару шагов в её сторону, просто чтобы убедиться, что она не вытащит из сумочки ничего слишком острого или взрывчатого. Люцифер не мог бы принять более скучающего вида. Она достаёт резную беловато-жёлтую шкатулку и протягивает Люциферу. Беря её, он слегка ей кивает. Мушкетёры «Ребёнка Розмари»[148] позади неё снова начинают бормотать: «Хозяин». Люцифер на секунду переводит взгляд на меня. Теперь я на службе.

Я подхожу ближе, а Люцифер поднимает левую руку и касается макушки Аманды, словно благословляя её. Она в восторге, и, по правде говоря, мне тоже нравится этот жест. Священник благословил бы её правой рукой, но Люцифер нацепил свои дьявольские рога и стал левшой. Был бы у нас гороховый суп, могли бы поставить сцену из «Изгоняющего дьявола»[149].

Я поднимаю руку, и когда Люцифер убирает кисть с головы Аманды, встаю между ним и толпой, и держусь так, пока провожаю его до входной двери. Аманда кричит: «Хвала тебе, Хозяин! Хвала тебе!». Люцифер её игнорирует. Когда он садится в машину, водитель лимузина открывает и закрывает за ним пассажирскую дверцу, и садится впереди. Полагаю, теперь, когда большая шишка здесь, я не заслуживаю открывания двери. Полезно это помнить. Я снова с правящим классом, где каждый знает своё место. Кроме меня, но не думаю, что Люцифер постесняется сообщить мне, чью задницу целовать, а чью бить. Я открываю свою собственную дверцу и залезаю на заднее сиденье лимузина.

— Ты как все «Битлз» в одном флаконе. Вытащить тебя оттуда — это всё равно, как их со стадиона «Шей» в 65-м[150].

— Я был там тем вечером. Звук был ужасный.

— Ты знал их? Они ведь не заключали с тобой сделку?

Он смотрит на меня.

— Не смеши меня. Пит Бест[151] хотел тогда в Гамбурге заключить сделку, но к тому моменту он уже был не в группе, так что какая разница?

Я киваю на шкатулку, которую ему дала Аманда.

— Что за дела с дарохранительницей[152]?

— Ты знаешь, что это такое. Я впечатлён.

— Я пытаюсь серьёзнее относиться к худу. Начал читать кое-какие из книг Видока и подумывать, как сделать мою магию, ну не знаю, более организованной.

— Есть прогресс?

— Не особо. Но я тут подумал, что убивать всех подряд может быть контрпродуктивно. Поэкспериментировал с кое-какими оглушающими заклинаниями. Там на арене я не был большим фанатом оглушать, так что всё это для меня в новинку.

— Я снова впечатлён. Знаю, что размышления совершенно не в твоём характере, поэтому тот факт, что ты рассматриваешь новый подход к вещам, является добрым знаком.

— Знаком чего?

— Что ты на самом деле жив. Что ты станешь новым улучшенным монстром. Не убивать всех подряд означает, что если что-то случилось, то есть кого допрашивать из выживших.

— Конечно, всё это ни хрена не значит. Уэллс нанимает меня убивать тварей, как и ты. Думать — это как играть в оркестре, когда тебе пятьдесят. Это случается только по выходным и праздникам.

— Почему бы нам не согласовать новую политику, начиная с сегодняшнего вечера? Я не ожидаю никаких проблем, но если что-то случится, постарайся использовать магию вместо насилия. Я хочу поддержать идею обновлённого, лучшего тебя.

— Мы всё ещё говорим об убийстве, верно? Не о приучении к горшку.

Люцифер вертит в руках дарохранительницу.

— Там, в отеле, что это была за компания?

— Самый важный шабаш только из людей в городе. Они обладали огромной властью в былые времена, когда Лос-Анджелес только превращался из апельсиновых рощ в город, но сейчас по большей части это всего лишь кучка зануд.

— Всё захватили Саб Роза.

— Саб Роза всегда здесь были главными, но это позволяло иметь гражданских в качестве посредников между ними и политиками и бизнесом. В наши дни все уже вышли за рамки подобного «Чекпойнт Чарли»[153] мышления. Саб Роза могущественны, и на свете нет политика или бизнесмена, которому не хотелось бы водить с ними компанию.

— Итак, что в шкатулке?

Он протягивает мне дарохранительницу.

— Возьми её. Считай своим первым бонусом.

Интересно, насколько Аманде с когтями канюка не понравилось, что там, в отеле, её отшили? Может она из тех, кто в ответ в состоянии проявить неуважение к Люциферу? Подсунуть ему какой-нибудь дурной джу-джу[154] или бомбу в трусах? Я держу дарохранительницу на расстоянии вытянутой руки и открываю крышку. Ничего не происходит. Я заглядываю внутрь.

— Это ногти[155]?

— Да. И вдобавок, наверное, несколько ногтей с ног. Нет, тебе лучше не знать, откуда они взялись.

— Я как раз рассказывал Касабяну про то, что надеюсь, что сегодня вечером мне доведётся увидеть кучу вырванных ногтей. Полагаю, мечты действительно сбываются.

Люцифер закуривает «Проклятие».

— Шкатулка — греческая, из слоновой кости и очень старая. Отнеси её в хороший аукционный дом. Сможешь открыть дюжину видеомагазинов.

— Как думаешь, а за ногти сколько смогу выручить?

Водитель везёт нас на юг по Голливудской автостраде, сворачивает на Силвер-Лейк и направляется вверх по холмам к старому водохранилищу. Там по круговой бетонной дорожке крутой спуск к воде. Водитель останавливается на улице, граничащей с водохранилищем, выходит и открывает дверцу со стороны Люцифера. Никто из них не произносит ни слова, пока водитель закрывает дверцу, возвращается на переднее сиденье и уезжает.

Люцифер говорит: «Он вернётся, когда нам понадобится». И ведёт нас через типичную для Лос-Анджелеса пародию на парк — выжженная трава и ряд полумёртвых деревьев — к торчащей над водой дорожке.

В конце дорожки сгоревшее трёхэтажное бетонное хозяйственное здание. Технически, теперь оно всего лишь двухэтажное. Похоже, во время пожара верхняя часть обрушилась и провалилась на второй этаж. Город закрыл проволочными ставнями все окна первого этажа, чтобы дети не играли в этой смертельной ловушке. Естественно, большая часть их сорвана или отогнута достаточно для того, чтобы кто-нибудь тощий смог протиснуться внутрь. Передние двойные металлические двери закрыты на висячий замок и цепь, достаточно тяжёлую, чтобы привязать Лох-Несское чудовище к парковочному автомату.

Почему я не удивлён, когда Люцифер достаёт из кармана ключ, открывает замок и распахивает двери? Изнутри в нас ударяет порыв холодного влажного воздуха. Здесь пахнет, как в уборной Нептуна. Внутри спускающиеся по кругу к ватерлинии каменные ступени. Несколько старшеклассников сидят на корточках на лестнице за первым поворотом, пьют пиво из литровых бутылок и передают по кругу косяк. Они вскакивают, слегка пошатываясь в той панической манере укурков, когда и стукачи, и копы одинаково пугают. Полагаю, они не часто видят здесь смокинги. Люцифер кивает им, и один из парней кивает в ответ.

— Вы копы?

Пока мы минуем группу, Люцифер поворачивается к мальчику.

— Иногда. Но не сегодня вечером.

Не знаю, то ли из-за темноты, то ли из-за узких стен, а может из-за того, что впервые оказался в незнакомом месте, но лестница кажется чертовски долго ведёт вниз. По ощущениям, изрядно ниже ватерлинии. Когда мы достигаем дна, там ещё одна дверь. Вместо ржавого металла она обтянута красной кожей и имеет латунные петли. Рядом с ней стоит швейцар в позолоченном шёлковом мундире и коротких бриджах, весь усыпанный золотой филигранью, придающей Маленькому лорду Фаунтлерою[156] такой вид, словно он со скидками затаривается в «Уолмарте»[157]. Он открывает дверь, когда слышит нас. Мне кажется, стояние в темноте его не беспокоит. Его глаза кажутся чёрными и слепыми, а рот как будто зашит.

Я начинаю что-то говорить, но Люцифер обрывает меня пренебрежительным взмахом руки.

— Голем. Трофей с какого-то парижского поля горшечника[158]. Французские зомби — самый последний писк моды среди Саб Роза в этом году. Я бы не стал тратить свои деньги впустую. Големы — не более чем заводные игрушки. Открывать эту дверь можно было бы обучить и собаку, а ещё она могла бы приносить и лаять по команде. Эта мёртвая тварь будет открывать эту дверь отныне и до судного дня, но это всё, на что она способна. Абсурд.

— Ему хотя бы не нужно давать чаевые. Они все зашиты, как этот?

— Конечно. Големов лоботомируют, чтобы они не кусались, но их не так легко отозвать, если что-то пойдёт не так.

За дверью ещё один голем, на этот раз со скреплёнными степлером губами, но это ещё не самое смешное. Здесь также гондола, плавающая в подводном канале, освещённом парящими вдоль стен фосфоресцирующими сферами. Голем одет в полосатую рубашку гондольера, чёрные штаны и широкополую шляпу, словно билетёр на аттракционе в Диснейленде, если бы этот аттракцион был спрятан под водохранилищем Лос-Анджелеса и полон оживших трупов. В конце концов, это маленький мёртвый мир.

Люцифер спускается в гондолу, и я следую за ним. Голем, умело орудуя шестом, везёт нас по узкому каналу до Т-образного перекрёстка, где направляет нас в более широкий канал.

— Водитель лимузина, он тоже был порезан и зашит. Он что, голем?

— Нет, он живой. Просто достал.

— Ты перерезал ему глотку?

— Нет, конечно. Извиняясь за содеянное, он сам перерезал себе горло, чтобы доказать свою искренность.

— Полагаю, это лучше, чем закончить в коробке с ногтями.

— Я так и сказал.

— Где мы, чёрт возьми? Как далеко мы под водохранилищем?

— Мы больше не под водохранилищем. Наш безмозглый друг вывез нас в старый приток реки Лос-Анджелес.

— Ха! Мне никогда не приходило в голову, что река Лос-Анджелес — это нечто большее, чем просто грязный бетонный сток.

— Все здесь так думают. Только те, кто помнит те времена, когда река была дикой[159], ценят её.

— Мунинн должен помнить.

— Уверен в этом. Если я правильно помню, его пещера находится неподалёку от другого подземного канала.

— Он будет здесь сегодня?

— Сомневаюсь. Когда дело доходит до общения с Саб Роза, он ещё хуже тебя.

— Куда мы направляемся? Кто там будет?

— Вечеринку организует глава студии, Саймон Ричи. Мне кажется, я уже упоминал, что он гражданский, поэтому вечеринка устраивается в доме одного из по-настоящему выдающихся семейств Саб Роза, Яна и Коралин Гействальд. Прекрасные люди. Они приехали сюда аж из самой северной части Германии, ещё когда эта река ревела по поверхности.

— Получается, им по паре сотен лет?

— Уверен, что они ещё намного старше, но прибыли в Америку двести лет назад.

— Зачем?

— Они были честолюбивы, и у них хватило духу что-то предпринять. Европа кишмя кишела древними семействами Саб Роза, которые ещё столетия назад консолидировали всю власть. Если ты хотел продвинуться, единственным способом было основать свою собственную династию, а единственным способом сделать это — отправиться очень далеко и начать с нуля.

— Как Спрингхилы.

— Именно. Они были первыми. Они проделали очень долгий путь и отдали практически всё, чтобы попасть сюда.

— Думаю, никого из них сегодня мы не увидим.

— Почему?

— Чёрт. Я знаю кое-что, чего ты не знаешь. Меня ждёт приз?

— Довольствуйся своей шкатулкой.

— Причина, по которой ты не увидишь никого из Спрингхилов, заключается в том, что последний из них, крошка Енох, скончался пару дней назад.

— Каким образом?

— Произошёл серьёзный жевательный инцидент. Парень забавлялся с пожирателями.

Люцифер качает головой и швыряет «Проклятие» в воду.

— Это семейство пришло в упадок, и просто продолжало падение. Какой прекрасный способ уйти для последнего из них.

— Вот куда я направлялся, когда покинул тебя в отеле. Я встретился с Уэллсом в загородном доме Спрингхила, чтобы помочь выяснить, что там случилось.

— Ты часто делаешь магический криминалистический анализ для Стражи? Или это был вопрос национальной безопасности?

— Не знаю, есть ли для Уэллса какая-то разница. И это было впервые.

— И ты уверен, что это были пожиратели?

— Все признаки были налицо.

— Молодец. Поздравляю с новой работой. Не знал, что ты такой эксперт по демонам.

— А я и не эксперт, но как только начал разбираться, всё показалось довольно очевидным.

— И Уэллс согласился?

— Думаю, да. С ним трудно сказать наверняка. И его команда была повсюду. Это был чёртов Вудсток[160] на пятистах децибелах. Я едва мог соображать.

— Звучит как трудная работёнка.

— Это был ещё тот геморрой.

— Интересно, что он вызвал тебя ради того, чтобы ты работал в таких ужасных условиях.

— Это Уэллс. Наверное, это был тест. Как будто он издевался надо мной.

— Или отвлекал тебя.

— Что?

— Это то, что сделал бы я, если бы не хотел, чтобы кто-нибудь что-нибудь обнаружил. Я бы позвал кого-то новенького, а затем сделал бы так, чтобы он не смог выполнять свою работу. Ему было бы приятно, что я его попросил, и слишком неловко что-то сказать, когда он облажается.

— И зачем это Уэллсу?

— Понятия не имею. Я не сказал, что он это сделал. Я сказал, что я бы так поступил.

— Тебе намного больше есть чего скрывать, чем Уэллсу или Страже.

— Справедливо.

Мы выплываем из-за поворота, и пещера впереди открывается в освещённый сотнями факелов и свечей огромный мраморный зал. Это место прорезает дюжина других каналов, и в каждом есть по управляемой големом гондоле, провозящими гостей под арочными каменными мостами.

Существуют две знакомые мне Венеции, и одна из них — это отель в Вегасе. Другая — это пляж Лос-Анджелеса, на котором красивые девушки выгуливают своих собак, нося как можно меньше одежды, а мутантные куски загорелой постчеловеческой говядины потягивают ледяной стероидный латте и качают железо, пока их грудные мышцы не станут размером с «Фольксвагены». Эта Венеция чертовски далека от них. Это старая сказочная Венеция с Казановой, чумой и украденными костями Святого Марка, в том смысле, что это высококачественная худу-копия. Надеюсь, без чумы. Она не так велика, как настоящий город, и над нашими головами сводчатая крыша, так что мы, скорее всего, всё ещё находимся в части старой системы реки Лос-Анджелес.

Через каждые несколько метров есть причал с парой ведущих вверх от воды ступенек. Голем останавливается у одного из них, и мы с Люцифером выходим. Должно быть, здесь пара сотен человек. Людей и других существ. Известные Таящиеся и гражданские смеются и болтают с тяжеловесами Саб Роза. За спинами они могут дерьмово отзываться друг о друге, но если уж на то пошло, деньги — это единственная истинная раса, и все находящиеся здесь — цвета зелёных бумажек и высотой с горы.

Люцифер поправляет галстук и быстро окидывает меня взглядом, как будто с меня сталось бы переобуться в клоунские туфли во время лодочной прогулки. Он кивает и говорит: «Пойдём, выпьем».

Я слегка удивлён, что этот грёбаный абсолютный властелин, великий визирь и ночной управляющий ада может просто куда-то войти без того, чтобы нас атаковала толпа, как тогда в отеле. Но, конечно же, такие люди не делают ничего подобного, не так ли? Если бы по воде прогуливались Иисус, Джесси Джеймс[161] и стадо розовых роботов-единорогов, эта компания даже бы не взглянула. Интересно, Люцифер специально велел своему портному сшить мне слишком тесный, чтобы носить пистолет, пиджак, потому что меня так и подмывает начать палить для того, чтобы просто увидеть, подпрыгнет ли кто-нибудь.

Мимо проходит голем в белой форме официанта с подносом шампанского. Люцифер берёт один бокал и протягивает мне.

— Никакой нажираловки сегодня вечером. Ты на работе, так что можешь вежливо потягивать.

— Не беспокойся. Всем этим големам нужен хороший увлажняющий крем. Я не пью ничего, в чём могут оказаться чешуйки кожи покойника.

— Не волнуйся. Они все сертифицированы как гипоаллергенные.

— Кажется, я начинаю вспоминать, почему, блядь, ненавижу грёбаных Саб Роза.

Когда принёсший наши напитки ряженый труп отворачивается, он задевает моё плечо, и его поднос вместе с остальными напитками падает на землю. Несколько дюжин голов поворачиваются в нашу сторону. Итак, вот что требуется, чтобы привлечь их внимание. Пропавшее впустую бухло. Высокий грузный парень проталкивается сквозь толпу. Он крупный, но не толстый. Быть может, в какой-то бывшей жизни он был копом или боксёром. Он протягивает одну руку для рукопожатия, а другую кладёт Люциферу на плечо.

— Мистер Макхит, рад вас видеть. Пожалуйста, простите меня за этот беспорядок. Теперь, когда они столько популярны, так трудно найти по-настоящему хороших субнатуралов.

Люцифер тепло пожимает парню руку.

— Да не проблема, Саймон. Видел бы ты, с какого рода помощью мне приходится мириться дома.

Здоровяк смеётся. Не громким подхалимским лос-анджелесским смехом, а тихим расслабленным смешком. Его сердцебиение даже не особо участилось. Он явно слегка дунул, раз такой расслабленный рядом с Люцифером.

— Саймон, хочу познакомить тебя с моим коллегой. — Люцифер полуоборачивается ко мне, не сводя глаз с Просто Саймона. — Это Джеймс. Тебе он, скорее всего, известен как…

— Сэндмен Слим, — говорит Саймон. Он протягивает мне руку. Я пожимаю её, но ничего не говорю. Я не совсем уверен, какого рода поведения хочет от меня сегодня вечером Люцифер, но, полагаю, не яркого и жизнерадостного.

Люцифер улыбается.

— Джеймс, будь паинькой и поздоровайся.

— Привет.

— Я очень рад, что вы смогли прийти сегодня. Я так много слышал о вас, Джеймс. Или предпочитаете Сэндмена Слима?

— Старк. Просто Старк.

— Джеймс, это Саймон Ричи, глава студии, снимающей мой маленький фильм, — говорит Люцифер.

— Уже нашли кого-нибудь на роль его?

— Роль кого? — спрашивает Ричи.

Я киваю на Люцифера.

— Его. Вашу звезду. У вас уже есть Люцифер?

— Ещё нет. Вы, наверное, можете себе представить, какая это трудная роль.

— Без базара.

Я смотрю на Люцифера.

— Мистер Макхит, у вас в Даунтауне должно быть много актёров. Как насчёт Толстяка Арбакла[162]? Может, вы сможете отпустить его на насколько недель поработать?

— Какая интересная идея. И не подумаю.

Ричи смеётся и бросает на меня оценивающий взгляд, вероятно, гадая, действительно ли я тот монстр, о котором он слышал. Десять к одному, что до того, как пробиться в кинобизнес, он был лос-анджелесским полицейским. У него этот взгляд, который видит во всех виновных, пока не доказано обратное. Он хочет знать, настоящий ли я, или ещё одна голливудская декорация. Здорово. Это повышает вероятность того, что произойдёт какая-нибудь глупость, пока Люцифер в городе.

— Не желаете ли перекусить? Смею заверить, что в отличие от официантов, наши повара очень даже живые, и лучшие в городе.

— Спасибо, не нужно, — говорит Люцифер. — Думаю, мы просто погуляем и поздороваемся с несколькими людьми. Не желаешь присоединиться к нам?

— Сперва мне нужно потушить небольшой пожар. Наша новая импортная старлетка пошла в разнос. Нельзя позволять чехам бродить без присмотра. Они тут же организуют рабочих и устроят революцию.

— Знаешь, где Ян с Коралин?

— Вон там, в большом танцевальном зале, — отвечает Ричи, указывая направление через пару мостов. — Почему бы вам не пойти туда, а я вас догоню.

— Отлично, — говорит Люцифер. — Увидимся там.

Ричи протягивает мне руку.

— Приятно было познакомиться. Я бы как-нибудь с удовольствием порасспрашивал вас о ваших приключениях в подземном мире. Это может быть историей.

— Ну. Ладно.

Когда он уходит, я говорю:

— Если он позвонит, мне ведь не обязательно в самом деле говорить с ним?

Люцифер пожимает плечами и идёт дальше.

— Так было бы лучше. Если ты этого не сделаешь, это сделает кто-нибудь другой, и они всё переврут. Уж поверь мне. Я разбираюсь в таких вещах.

— Думаешь, они превратят меня в игрушку? Я бы хотел быть игрушкой.

— Только если она много болтает, и у неё нет выключателя.

Когда мы переходим через один из каменных мостов, я вижу кое-что забавное.

— Чёрт, я совсем забыл об этом.

— О чём.

— Вон там Элвис и Мэрилин Монро беседуют с какой-то пьяной блондинкой. Ненавижу всё это.

— Не будь таким предвзятым лишь потому, что это не твой тип развлечения.

— Людям не следует брать напрокат призраков для своих вечеринок. Призракам не следует иметь лучших агентов, чем живые люди.

— Никогда не думал, что ты такой пуританин, Джимми.

Эррол Флинн стоит на перилах моста и мочится в канал. Это ссыт всего лишь призрак, поэтому он не издаёт ни звука, но всё равно, когда заканчивает, получает взрыв аплодисментов.

— Чувак, этим богатым мудакам действительно нравятся покойники.

— Давай посчитаем. Большинство знаменитостей больше ценятся мёртвыми, чем когда-либо при жизни. Почему бы им не получить свою долю? В наше время почти у всех важных людей есть контракт на прекрасное голубое далёко. Они продолжают работать, и это отсрочивает то осуждение на вечные муки, которое, как знает большинство, ждёт их.

Я хочу курить, но устал клянчить у Люцифера «Проклятие». Ощупываю карман и нахожу электронную сигарету. Делаю пробную затяжку. Это не настолько ужасно, как я думал.

— Впервые слышу, как ты откалываешь шутку про ад.

— В аду очень весело, если ты там главный.

Танцевальный зал напоминает крысиную стаю Лас-Вегаса в тематическом парке «Восставшего из ада». Саб Роза, гражданские и Таящиеся щеголяют в смокингах и вечерних платьях, но даже здесь есть несколько уклоняющихся. Кабал Эш выглядит так, будто спал под протекающим контейнером для мусора, а пахнет и того хуже. Выглядеть омерзительно — семейная традиция Эшей. Знак их статуса в высшей лиге. И они ещё не самый худший клан. По крайней мере, они носят одежду.

На сцене играет оркестр, но никто не танцует. Мертвецы ещё туда-сюда, но, полагаю, металлическая группа — это слишком сурово для этой толпы. Мне потребовалась минута, чтобы узнать их сквозь шум.

— Это «Убийство овец в Скул-Вэлли»[163].

Люцифер ставит пустой стакан на поднос блуждающего голема.

— Да ну?

— Не та группа, которую я ожидал бы увидеть на подобной вечеринке.

— Это потому, что они были любимой группой моей дочери, а не моей.

Это голос женщины, глубокий, мелодичный с аристократичным немецким акцентом. Её кожа белая, как полная луна, а радужки глаз — золотистые.

— Коралин, я так рад тебя видеть.

Он берёт её за руку, а она целует его в обе щёки.

— Столько времени прошло, дорогой, — говорит она.

— Ты — одна из тех вещей, которые делают стоящим приход в этот глупый мир.

Она искренне смеётся.

— Как интересно, что твоя дочь выбрала группу на сегодняшний вечер. Думаю, Джеймс знал её.

— Это правда? Вы знали Элеонору?

— Не думаю, что в то время она пользовалась своей настоящей фамилией. Как она себя называла? Не Элеонора Вэнс?

— Да. Это была какая-то глупость из старой книги.

Она смотрит на меня.

— Вы знали Элеонору?

— Нет, мэм. Мистер Макхит ошибся. Я не знал её.

Это по-своему правда. Я совсем не знал её. Я просто утихомирил её. Прости, Элеонора. Я игнорирую твою последнюю просьбу. Я ни за что не скажу твоей маме, что ты украла то, что украла лишь потому, что хотела её взбесить. Не этой женщине. Не здесь.

— Ян где-то здесь?

— Он помогает Саймону отыскать его пражскую шлюшку.

— Некоторые у них получаются чертовски хорошими, — говорит Люцифер.

— Надеюсь, лучше, чем у французов их проклятые големы.

Коралин принимает сигарету, которую ей протягивает Люцифер.

— А вы, должно быть, тот самый маленький монстр, о котором я так много слышала. Тот самый, что пытался сжечь дотла Беверли-Хиллз.

— Только Родео-драйв. И это была не моя вина. Другой парень выстрелил первым. Извините, если я испортил кому-то из ваших друзей джинсы за тысячу долларов.

— Да пошли эти старые клуши со своими безмозглыми мальчиками по вызову. Мне жаль, что я пропустила всё веселье. В следующий раз, когда у тебя будет приступ геноцида, ты просто обязан, прежде чем приступить к нему, позвать меня.

— Это свидание.

Я смотрю в её золотистые глаза, но не могу их прочесть. Как и не слышу её сердца, и не могу прочувствовать её мысли. У некоторых Саб Роза над домами что-то вроде анти-худу плаща. Он сводит к минимуму чары и основные магические порчи. Держу пари, что этим вечером Гействальды врубили его на полную катушку. Самое волнительное, на что мы можем надеяться, это что Кабал настолько напьётся, что затеет драку с призраком Брюса Ли.

— А вот и мальчики, — говорил Коралин. — И они нашли маленькую потаскушку. Интересно, сколько членов она уже отсосала сегодня вечером?

Я смотрю на Люцифера, но он игнорирует меня и это высказывание.

Ян Гействальд настолько же тёмный, насколько светлая Коралин. У него тёмно-оливковый цвет лица и изрядно морщинистое лицо, как у того, кто слишком много времени провёл в пустыне, щурясь на солнце.

Ричи обнимает женщину за плечи и улыбается так, словно только что выиграл в лотерею.

Эта женщина — брюнетка, а её тёмные зрачки в ясных белках глаз похожи на пулевые отверстия в снегу. У неё идеальные точёные скулы, как у француженок, но нос, которого не касался пластический хирург, и полные губы выглядят скорее итальянскими или греческими.

Голливудская красота может заставить упасть ваш IQ, но тут тот другой вид, который словно конец света. Великолепие Армагеддона. Она входит в комнату, точно Ангел Смерти в мини-юбке, и всё, о чём вы можете думать, это: «Если бы мне сейчас выстрелили в голову, я бы умер с улыбкой».

Брюнетка криво ухмыляется мне. Я пялился, и она меня поймала. Уже вне игры.

— Ты нашёл дорогу домой, — говорит Коралин.

— Она заставила нас побегать, но мы её выследили, — отвечает Ян. — Бедный Саймон уже был весь в слезах.

— Это был пот, а не слёзы. Последнее время обычно другие люди занимаются для меня охотой и собирательством. — Говорит Саймон.

Брюнетка протягивает мне руку.

— Привет. Я Бриджит.

— Старк. Приятно познакомиться.

— И мне.

Ричи просыпается.

— Прости, дорогая.

Он берёт её за плечи и наводит на Люцифера, словно она артиллерия.

— Это Бриджит Бардо. Бриджит, это мистер Макхит. Ты будешь сниматься в его фильме «Несущий свет».

— Рада познакомиться, Макнож. Вы прихватили свой кинжал?

Люцифер кивает на меня.

— Я прихватил его. Он носит нож.

— Только потому, что не смог засунуть пистолет под этот чёртов пиджак.

Бриджит и Коралин улыбаются.

— Я рад, что ты здесь и заботишься о нашем особенном госте, — говорит Ричи. Он похлопывает Люцифера по спине.

— Слышал? Спенсера Чёрча нигде нет. — Говорит Ян.

— Пропал? — Спрашивает Ричи.

— Никто не знает.

— Спенсер Чёрч — наркоман, игрок и наркодилер, — говорит Коралин. — Он либо спит в канаве, либо похоронен в пустыне. Но сейчас не время и не место говорить о подобных вещах. Это же вечеринка.

— Почему бы нам не сделать круг по комнате? Я знаю, что многие здесь хотели бы выразить своё почтение. — Говорит Ян.

Люцифер кивает.

— Всегда любил немного коленопреклонения. Идём?

Люцифер, Ян, Коралин и Ричи прогуливаются впереди, выглядя впечатляюще и важно. Мы с Бриджит следуем в нескольких шагах позади. Достаточно близко, чтобы за всем приглядывать, но достаточно далеко, чтобы выглядеть парочкой шестнадцатилетних подростков, притворяющихся, что мы не с родителями.

— Итак, ты и есть знаменитый Сэндмен Слим. Полагаю, нам обоим для работы приходится иметь забавные имена. Ты же понял, что моё имя — это маленькая шутка?

— Ты имеешь в виду, как та Бриджит Бардо, французский суккуб с пропеллером из шестидесятых? Ставшая знаменитой в «И бог создал женщину». Получившая признание в «Презрении». Слегка чокнутая, но любит собак. Ещё есть Бардо, как буддистское состояние бытия. Жизнь, смерть, просветление и порция картошки фри. Да, думаю, я всё понял.

— Очень мило. Большинство американцев не понимают.

— Не сильно за меня радуйся. В Калифорнии все становятся буддистами на пятнадцать минут. Потом они понимают, что им нельзя есть хот-доги с чили, и просветление начинает звучать как бремя.

— Знаешь, я думала, ты будешь уродливее.

— Ха. Спасибо?

— Слышала, что ты весь в шрамах. На самом деле, выглядишь не так уж плохо.

— Похоже, ты разочарована.

— Ты до этого на меня пялился. Видел мою работу?

— Ричи сказал, что ты была актрисой во Франции. Приехала поработать в Голливуде?

— Саймон собирается помочь мне с фильмами другого рода, чем те, в которых я снималась дома.

— Ты что, застряла в тухлых римейках американских боевиков, которые там снимают?

— Нет, в порнографии. Я очень известна в Европе. И в Японии.

Эй, по крайней мере, она не сказала, что она мертва.

— За последние годы я встречал в клубах пару местных порнозвёзд. Так и не знаю, что для них хуже — не узнавать их, или узнавать слишком быстро.

Она улыбается.

— В любом случае, всё нормально. Всё, что имеет значение, это чтобы этот человек не был слишком груб или не слишком радовался встрече с тобой.

— Хорошее решение. Я и сам пытался справиться с нечто подобным.

— Знаю. Может, ты меня и не знаешь, но я узнала тебя и твой забавный ном де плюм[164].

— Не вини меня. Демоны дали мне его за моей спиной. Я даже не знал, пока один коп не сказал мне.

— Это лучше, чем «шлюха». Это то, что обычно говорят у меня за спиной.

— Большинство людей — идиоты. Нет ничего хуже высказывающих тебе своё мнение идиотов.

Я затягиваюсь своей фальшивой сигаретой. Она действительно не так уж плоха на вкус, но у пластика твёрдая фактура, словно всасываешь никотин через шпаклёвочный пистолет.

— Итак, ты снимаешься в «Несущем свет». Ты ангел, или как?

— Не будь глупым. Я Ева, разрушительница мужчин, а значит, и всего мира.

— И вот он я, без бокала, чтобы поднять за тебя тост.

— Видишь? Я гораздо хуже, чем ты мог бы быть, Сэндмен Слим.

— Люди обзывают тебя за спиной, но поверь, они бы называли меня и того хуже, если бы не боялись, что я спущу с них шкуру и буду использовать её вместо кухонных прихваток.

— Дружба с Люцифером должна помогать.

— Я не настолько туп, чтобы считать, что мы друзья, но мы и не враги. У нас есть некоторые общие интересы.

— Значит, ты именно тот, кем считают тебя люди?

— Что гласит теория этой недели?

— Что ты вроде вампира, но без крови. Ты силён, как вампир. Ты быстр. Ты исцеляешься и можешь заглядывать внутрь людей. Некоторые полагают, что ты был вампиром, но Люцифер исцелил тебя, и теперь ты его собственность.

Я по привычке стучу пальцем по сигарете, чтобы стряхнуть пепел. Болван. На куске пластика нет пепла.

— Я не являюсь ничьей собственностью. Мне платят за мои услуги, — говорю я. — А ещё я работаю фрилансером на Золотую Стражу. Они уж точно не на стороне мистера Макхита.

Впереди Кабал Эш вцепился в булки Люциферу. Думаю, парень откачал свою спинномозговую жидкость и заменил её текилой. Он эпически, роскошно пьян. Если бы у его пьянства были ноги, оно было бы Александром Великим и покорило весь известный мир. А затем бы его неделю рвало в унитаз из чистого золота, который оно украло из гостиной Зевса.

Прямо сейчас Кабал своей мёртвой хваткой на руке Люцифера делает вечеринку тухлой. Он качает её, словно думает, что добывает нефть. Женщина, одетая в такие же грязные лохмотья, что и Кабал, пытается оттянуть его под предлогом ещё выпить. Может, я должен вмешаться и оттащить парня, но это не моя вечеринка, и чертовски весело стоять прямо там, где я стою.

Подружке-оборванке Кабала наконец-то удаётся отодрать его грабли от Люцифера и поспешно увести пьянчугу в толпу c глаз долой.

— Приятно слышать, что ты никому не принадлежишь. У мужчин, особенно американцев, огромное желание покупать и продавать друг друга. В моём случае их влечёт то, что я модель и делаю всякие сексуальные штучки в журналах и фильмах, а потом, когда они меня заполучают — или думают, что заполучают — они хотят, чтобы я на ночь превратилась в маленькую мышку-домохозяйку.

— Я понимаю, как то, что ты делаешь, может напугать парня.

— Но мне кажется, что ты меня не осуждаешь.

— В этой жизни я весьма далёк от того, чтобы судить.

— Что это ты куришь?

— Не уверен. Думаю, это низкосортный крэк для несовершеннолетних роботов.

— Могу попробовать?

Она делает глубокую затяжку и вызывает приятное красное свечение светодиода в том месте, где должен быть горящий конец этой штуковины. Открывает рот буквой «О» и выпускает серию идеальных колец дыма. Улыбаясь, она возвращает мне сигарету.

— Вот что вы сейчас курите в Лос-Анджелесе? Не уверена, что одобряю. Пороки не должны быть безопасными. Они — это то, что напоминает нам о том, что мы живы и смертны.

Я швыряю штуковину, и она прыгает по полу в идущий вдоль стены один из притоков канала.

— Вот. Спасибо, что спасла меня от слишком долгой жизни.

— Значит, тебе не нравится, когда тебя называют Сэндмен Слимом. На твоей странице в Википедии сказано, что иногда тебя называют Диким Биллом.

— Я есть в этой чёртовой Википедии?

— Крошечная статья, полная примечаний, что никто не знает, правда ли хоть что-то из этого. Она весьма забавная. Тебе понравится.

— Почитай мне как-нибудь. У меня такое чувство, что на чешском она будет звучать лучше.

— Но всё это не даёт ответа на мой вопрос. Как мне тебя называть?

Впереди Люцифер, прижимая телефон к уху, отворачивается от своих поклонников. Судя по выражению его лица, кто-то получит в зад вилы размером с «Кадиллак».

— Зови меня Джеймс. Не Джимми или Джим. Просто Джеймс. А как мне тебя называть?

— Бриджит вполне сойдёт.

— А. Думал, мы исповедуемся в настоящих именах.

— Нет. Я лишь спросила, как тебя называть.

Теперь, когда вот уже пару секунд не получает королевских почестей, Ричи понимает, что Бриджит нет рядом с ним. Он оглядывается по сторонам, как выживший на «Титанике» в поисках спасательного жилета.

— Думаю, тебя вот-вот пригласят обратно на сцену.

Бриджит слабо вздыхает.

— Тебе везёт. Твой шеф не проводит все свои часы бодрствования в беспокойстве о том, что ты можешь трахать кого-то ещё.

— Он о таком не упоминал.

Она улыбается и машет рукой, чтобы привлечь внимание Ричи.

— Мне надо идти. Было приятно поговорить с тобой, Сэндмен. Пардон. Джеймс.

— И с вами, мисс Бардо.

Уходя, она легонько проводит пальцем по тыльной стороне моей руки.

Обычно я не думаю о девушках из порно, как об актрисах, но Бриджит может быть исключением. Когда она подходит к Ричи, то одаривает его улыбкой «Красотки», словно считает центром мира.

Похоже, центр мира Люцифера полетел в тартарары. Он манит пальцем, и мы покидаем танцевальный зал. Никаких прощаний. Никаких рукопожатий. Ничего. Должно быть приятно просто начать идти, зная, что все остальные последуют за тобой. Что в точности и произошло. Ян, Коралин и Ричи практически рванули за ним. Ричи тянет за собой Бриджит, словно щенка на поводке. Она смеётся. Я проталкиваюсь сквозь толпу, обхожу волосатого зверюгу нагуаля с парочкой ведьм, пожирающих сырое мясо с подноса голема. Волчок держит голема за руку, чтобы тот не мог сбежать.

Я догоняю их как раз в тот момент, когда все прощаются. Люцифер жмёт последние несколько рук, посылает несколько воздушных поцелуев, и мы снова двигаемся.

— Что происходит?

Он ещё раз смотрит в свой телефон и суёт его в карман.

— Мы возвращаемся в отель. Очевидно, Аманда со своим шабашем так и не ушли, и они не особо-то любезны с персоналом отеля, который слишком напуган, чтобы вышвырнуть её.

— Чьи последователи глупее, твои или божьи?

— Мои — дурачки, а его — самодовольные щёголи. Выбирай сам.

— Мне следовало догадаться, что маленький говнюк будет здесь.

Люцифер смотрит на меня. Я киваю на симпатичного молодого парня, хмуро выпивающего с краю группы других прелестных молодых особ. Это Зигги Стардаст, парень с дурными манерами из «Бамбукового дома кукол», который думал, что я дельфин, выполняющий трюки за рыбёшку.

— Это сын Яна и Коралин. Кажется, его зовут Ренье. Недовольный маленький зануда и бездельник.

— Сдаётся мне, типичный Саб Роза.

Люцифер направляется к первой гондоле, которую видит, опередив собиравшуюся сесть в неё недовольную женщину Саб Роза. Она собирается что-то сказать, видит меня и качает головой.

— Это Медея Бава, глава Инквизиции Саб Роза.

Я сажусь в лодку, и она говорит:

— О человеке судят по его компании.

— Согласен. Ты живёшь одна с тридцатью котами, и всех зовут Мистер Усатик.

Она стоит и хмуро глядит на меня, пока голем-гондольер увозит нас прочь.

— Твоя подруга? — cпрашивает Люцифер.

— Она то ли хочет сжечь меня на костре, то ли отключить мне кабельное. Точно не помню.

— Почему ты не убьёшь её?

Я смотрю на него. Не могу сказать, это он всерьёз или нет.

— Потому что она ещё ничего не сделала.

— Не будь идиотом. Если всегда будешь ждать, пока твои враги сделают первый ход, то будешь мёртв ещё до завтрака.

— Но это твои фанаты, а не враги, испортили тебе вечер. Ты просто не можешь победить.

— Мы могли бы поставить на паузу твою политику «не убий». Аманда и её люди могут быть неуправляемыми, но так или иначе с ними нужно разобраться.

— Ты хочешь, чтобы я зарезал тринадцать человек в вестибюле отеля?

Он пожимает плечами.

— Сделай это на парковке, если волнуешься за ковры.

— Это не сосущие серу демоны. Не обещаю никого убивать.

Он молча закуривает сигарету. На этот раз мне не предлагает.

— Если тебе нужно поиграть в гуманизм, разберись сперва с Амандой. Прикончи её, и остальные, скорее всего, слиняют по домам. Я разберусь с ними позже.

— Пока мы разбираемся с досадными ситуациями, охуенное тебе спасибо за Элеонору там, во время разговора со старушкой.

— Не будь таким серьёзным. Ты ненавидишь Саб Роза, потому что не знаешь, как на них оторваться.

— «Несущий свет» звучит забавно. Кстати, отличное название. На слух как из уст кузена Люка Скайуокера с заячьей губой. Может, они смогут нанять эвоков[165] на роль остальных падших ангелов.

Когда голем причаливает к лестнице водохранилища, Люцифер набирает шофёра и велит ему ждать нас там, где высадил.

Когда мы возвращаемся на улицу, его там нет. Этот кретин хочет, чтобы ему по кругу перерезали горло и сзади тоже, чтобы оно соответствовало передней части?

— Возвращайся внутрь. Я подожду, — говорю я.

— Успокойся. Вот он.

Лимузин прижимается к обочине, и Люцифер направляется прямо к нему. Я хватаю его за руку и держу, пока водитель не выйдет. Когда тот покидает машину, то я делаю то, что, уверен, прежде никто кроме Бога никогда не делал. Я сбиваю Люцифера с ног. У вылезающего из лимузина парня нет сердцебиения или нервного дыхания того, кто только что заставил ждать Повелителя мух. Он больше похож на меня, когда я охочусь.

За ним из машины выбираются ещё пять человек. На них чёрные комбинезоны, ботинки и балаклавы, типичный тактический трансовый прикид, но на костюмах нет знаков различия. Насколько мне известно, это может быть Департамент полиции Лос-Анджелеса, Доктор «Ноу» или Общество охраны животных.

В следующий раз, как бы ни тесен был этот чёртов пиджак, я возьму пистолет с собой.

Шестеро мужчин разделяются на две группы. Четверо с чем-то выглядящим нелетальным направляются к Люциферу. Двое с пушками идут на меня.

У того, что повыше, автоматический дробовик АА-12. У его приятеля что-то вроде штурмовой винтовки G3. Это означает, что они работают на людей, которые могут позволить себе лучшие игрушки, что в свою очередь означает, что они, скорее всего, профи. Проклятье. Я надеялся откупиться от них бесплатным прокатом фильмов. Попкорн из микроволновки в комплекте.

Парень с дробовиком начинает палить, едва переступив бордюр, тесня меня обратно к водохранилищу и стараясь отрезать, чтобы я не смог помочь Люциферу. Хороший план. Пока у него в руках эта бомбарда, я не побегу навстречу заряду двойной нулёвки[166] и не стану атаковать его. Я делаю в точности то, чего он хочет от меня. Падаю.

На оружейном языке это называется стрельба в падении. Вы падаете назад, одновременно поднимая оружие и стреляя. Если у вас хорошо получается, то падение — отличный способ стрелять в вооружённого нападающего, не схлопотав пулю в ответ. К сожалению, я в этом не силён. К счастью, попасть в темноте во что-то наацем намного проще, чем пулей.

Я щёлкаю наацем вверх и наружу, нанося ему отметину сбоку на горле. Судя по забившему оттуда красному фонтану, должно быть, я перебил сонную артерию. Удачный бросок. Вдвойне удачный, потому что его приятель с G3 поворачивается взглянуть и получает в лицо струю кровавого спрея. Ослеплённый, он вскидывает винтовку, но слишком боится попасть в Люцифера или одного из своих людей, чтобы стрелять. Он пытается вытереть глаза рукавом. На то, чтобы прочистить один глаз, у него уходит около десяти секунд. Достаточно долго, чтобы я успел сложить древко нааца и раскрутить его как хлыст, нанеся парню удар в центр груди. Его бронежилет не даёт наконечнику копья проникнуть глубоко, но то, как он заскрипел зубами, говорит мне о том, что есть контакт.

Я бросаюсь вперёд, доставая нож. Всё ещё полуслепой и раненый, он начинает панически палить. Это более достойно, чем просто стоять там. Мой пиджак расстёгнут, и ткань откидывается назад, когда пара его выстрелов проходит слишком близко от меня. Наконец он прочищает оба глаза, но я уже прямо рядом с ним, так что это не поможет. Я врезаюсь плечом ему в грудь прямо в то место, куда попал наац, и он с глухим стуком падает на спину. Прежде чем он успевает среагировать или врезать мне прикладом винтовки, я вонзаю чёрный клинок прямо ему в горло, пока не чувствую, как оно проходит через позвоночник.

Я оглядываюсь на Люцифера. Остальные четверо парней окружили его.

У двоих из тактической команды «тазеры»[167] размером с РПГ. Ещё у двоих нечто, выглядящее как промышленные сеткомёты. Эти двое застыли наготове, ожидая, пока электрические парни загонят Люцифера в их любящие объятия. Что означает, что они стоят там как парочка мачо-уток, которые прямо перед началом охотничьего сезона обдолбались и вытатуировали мишени по обеим сторонам голов. Но я не могу быть уверен, что в их оружии нет встроенных аварийных винтовок на случай, если не сработает нелетальная часть.

Я хватаю G3 и всаживаю две пули в голову ближайшей утки, чтобы посмотреть, станет ли кто-нибудь стрелять в ответ. Все смотрят на меня, но никто не стреляет. Я даю второй утке две пули в грудь и одну в голову, чтобы убедиться, что он уже не поднимется. Остальным двоим не так повезло.

Есть много теорий, посвящённых бою и приёмам ведения войны, от «Искусства войны» Сунь-Цзы до тотальной войны фюрера, «когда ты ‘ракета’, то ‘ракета’ до конца»[168]. У всех этих теорий есть одна общая мысль: знай своего врага. Его тактику, сильные и слабые стороны. Тогда в девяноста девяти процентах случаев ты заставишь его пищать как церковная мышь и драпать как Дорожный бегун[169]. Конечно, если ошибёшься, то станешь трёхметровым бананом, а парень, с которым бьёшься — Кинг-Конгом с голодухи. Это в своём роде описывает мерцающих близнецов[170] c «тайзерами»-переростками.

Видя, что остальные члены их команды мертвы, они делают единственное, что могут. Стреляют в Люцифера и не прекращают накачивать его зарядом бодрости, надеясь самостоятельно свалить с ног.

Насколько я видел, всё это время Люцифер только и делал, что наблюдал за происходящим, словно в зоопарке, гадая, что же такого смешного дальше собираются сделать обезьянки. Хотя, когда втыкаются дротики «тайзера» и начинает течь электричество, он вздрагивает. Затем застывает на месте, и секунду мне кажется, что его так сильно поджарили током, что у него замкнуло мозги. Мгновение спустя он вытягивает руки в жесте, вызывающим неприятные воспоминания. Телохранитель или нет, я к нему и близко не подойду.

Люцифер, некогда величайший из всех ангелов, вызывает не один, а два пылающих гладиуса[171]. Он делает ими плавный синхронный мах сверху-вниз, разрезая надвое обоих тайзеровцев. Мечи между стрелка́ми, и опущены вниз. Он поднимает руки под углом и бьёт бандитов чуть выше пояса, но не останавливается. Продолжает движение, пока мечи не проходят сквозь них. Их тела — не что иное, как груды горелого мяса, и они разлетаются на части, как террористы-смертники на барбекю на заднем дворе.

Люцифер стоит с опущенной головой, уставившись в землю и изучая тлеющее месиво. Интересно, как давно он последний раз пользовался этими мечами? Наверное, они и ему навевают забавные воспоминания. Наконец он поднимает голову и направляется ко мне.

Я инстинктивно вскидываю винтовку к плечу, целясь ему в левый глаз. Он замирает. Внимательно смотрит на меня, гадая, что я делаю и почему. Наконец опускает руки, и мечи гаснут. Я роняю винтовку к боку.

Он подходит, как будто собираясь что-то сказать, но в нашу сторону по улице с рёвом несутся два фургона без опознавательных знаков. Подкрепление для первой команды. Я отбрасываю пустую винтовку и несусь к лимузину, завожу его, включаю заднюю и давлю в пол педаль.

Фургоны разгоняются примерно до семидесяти, и я набираю столько же, когда мы врезаемся. Фургон номер один разносит мне задний бампер и взгромождается на багажник. Затем фургон номер два заползает прямо на задницу первого, толкая его и лимузин по дороге ещё на три метра. Хорошо, что я не делал ничего существенного со своими позвонками, а то у меня наверняка бы заболела шея.

Оба фургона затихли и дымятся, но люди внутри застряли ненадолго, а я не собираюсь ждать, пока Ли Марвин[172] со своей Грязной дюжиной[173] выберутся пострелять.

В полуквартале от нас у тротуара стоят два лимузина, чтобы развезти остальных гостей с вечеринки по домам. Я делаю жест Люциферу следовать к головной машине и пускаюсь за ним.

Теперь я это чувствую. Жар в моих мышцах и костях шепчет мне, как старый забытый друг. Я больше не работаю на Люцифера. Я не ночной уборщик Стражи, зачищающий кровососов и ёбарей демонов. Я снова на арене, где воздух пахнет кровью и пылью. Что-то кричит у моих ног, потому что я заставляю его кричать. А затем я заставляю его заткнуться. Я швыряю его голову на трибуны, чтобы напомнить толпе, как выглядит настоящий монстр, и это как вернуться домой.

Я первым добираюсь до лимузина и пробиваю кулаком окно со стороны водителя, чтобы вытащить шофёра. Ломоть размером с мармеладку моей лобной доли варит ровно настолько, чтобы напомнить мне, что водитель, скорее всего, просто перепуганный жлоб на дерьмовой работе. Я вытаскиваю его через окно и толкаю так сильно, что он приземляется на противоположный тротуар, от греха подальше. Люцифер уже в лимузине, когда я проскальзываю за руль. Стартовав, я слышу позади хлопки выстрелов. Толпа с вечеринки кричит и бежит обратно к воде.

Над головой слышится шлёп-шлёп лопастей вертолёта, и сверху на нас льётся свет прожектора. На дальнем конце водохранилища, перегораживая дорогу, припаркованы бок о бок два фургона. Я выключаю фары и смотрю на Люцифера.

— Надеюсь, это не твой любимый костюм.

— Почему?

Я вдавливаю педаль и выкручиваю руль вправо, юзом пуская лимузин через бордюр на траву. Пока мы ещё под деревьями, я толчком открываю дверь, хватаю Люцифера и выкатываюсь влево. Мы сильно ударяемся о землю, но не так сильно, как лимузин, когда тот врезается в воду. Капот откидывается и врезается в ветровое стекло. Потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы автомобиль скрылся в маслянистой пене пузырей. Вертолёт зависает над местом крушения, яркий свет в его брюхе превращает сцену в вегасовское уличное шоу.

К тому времени, мы с Люцифером уже спрятались за автомобилями на противоположной стороне улицы. Пока фургоны и вертушка концентрируются на том месте, где машина въехала в водохранилище, мы по переулку направляемся в жилой район. Должно быть, я потянул мышцу или что-то в этом роде, когда мы выкатывались из машины. У меня свело и жжёт бок.

Где-то через квартал я замечаю старый «Джип Рэнглер» на подъездной дорожке любителя воскресного экстрима. Я открываю его ножом, но не завожу двигатель. Просто втыкаю нейтралку, и мы с Люцифером выталкиваем автомобиль на улицу. Затем запрыгиваем внутрь и катимся с горки. Он медленно едет без двигателя и фар. Я не лучше вас вижу в темноте, а мой бэтменовский прибор ночного видения, должно быть, потерялся на почте, так что мы практически ползём вниз с холма.

Когда мы выезжаем на Фонтейн, я завожу двигатель и сворачиваю на бульвар Сансет, где мы сразу же теряемся в стране чудес ночной жизни бампер-в-бампер города. Никогда в жизни не был так счастлив застрять в пробке среди миллиона других мудаков. Я бросаю взгляд на Люцифера, чтобы понять, как тот себя чувствует. Он хмурится и ощупывает пальцем место на манжете пиджака, где потерял пуговицу.

Вернувшись в «Шато», мы не сильно удивились, узнав, что Аманда со своими приятелями по шабашу убыли спустя несколько минут после нашего отъезда, и там никогда не было никаких проблем.

Мы поднимаемся на лифте на этаж Люцифера, выходим и протискиваемся сквозь часы «Алисы в Стране Чудес». Моя шея и левый бок, на который я приземлился после прыжка из машины, онемели, если не считать спазмов в виде покалывания. Правый бок пылает и сочится красным по всему моему прекрасному костюму. Я хочу выпивку и настоящую сигарету.

Я начинаю садиться, и Люцифер говорит: «Не пачкай кровью мой диван».

— Это не твой диван.

Я сажусь.

Почти на каждой плоской поверхности в номере есть чёрный гостиничный телефон. Люцифер садится напротив меня и берёт тот, что стоит на кофейном столике между нами.

— Администратор? Не могли бы вы позвонить в номер доктора Олвиссенда[174] и попросить его немедленно прийти в мой сьют? Благодарю.

— Если ты делаешь это ради меня, не беспокойся. У меня есть собственный врач.

— Ты имеешь в виду маленькую девочку или пропавшего старика?

— Похоже, Касабян отрабатывает своё содержание.

— Он рассказал мне о девушке. Что касается Кински, то это часть моих должностных обязанностей — отслеживать всех небесных отверженных. Никогда не знаешь, когда может понадобиться архангел.

— Может быть, ты сможешь нанять его для вечеринки, как у этих идиотов сегодня вечером. Он сможет обратить твоих гостей в соляные столбы.

Люцифер снимает пиджак и бросает его на кресло. Берёт на другом конце стола вырезанную из хрусталя бутылку, наполняет два стакана и пускает один ко мне по столу. Когда я тянусь к нему, то чувствую, как от живота к бёдрам растекается влага.

— Болит?

— Это Царская водка?

— Да.

— Тогда недолго будет болеть.

— Это из-за пули или прыжка из машины?

— Думаю, удачный выстрел из винтовки. Если б это был дробовик, я бы всё ещё лежал на спине. Не так всё плохо. Он попал мне в бок, так что пуля прошла насквозь. На этот раз никаких пуль внутри меня. Но, кажется, я теряю много крови.

— Врач скоро будет здесь.

— Хочу позвонить Кински.

— Милости прошу.

Обе мои руки покрыты кровью. Не очень помогает, когда пытаешься набирать на крошечной клавиатуре сотового.

Сюрприз, сюрприз. Меня встречает голосовая почта Кински.

— Чёрт возьми, док. Ты где? Я истекаю кровью, а всё, что у меня есть под рукой — это Люцифер, степлер и пара коктейльных салфеток. Ты говорил обращаться за помощью к Аллегре, но она не знает, как с таким справляться. Пожалуйста, перезвони.

Я иду обратно и плюхаюсь на диван.

— Приятно поболтал?

— Знаешь, где он?

— Нет.

— Я тебе не верю.

— У меня есть общее представление, но он могущественный парень. Ангелы очень хороши в том, чтобы быть невидимыми и неслышимыми, когда они этого не хотят.

— Тогда какой от тебя толк?

— Никакого. Мы, ангелы, пережили своё время. Мы стали ненужными. Но, полагаю, ты уже это знаешь.

— Дарохранительница исчезла. Осталась в лимузине. Вот тебе и мой бонус.

Я беру свой стакан. Что-то отражается в стекле, и на секунду я вижу лицо Элис. Я быстро оборачиваюсь, и боль в боку ослепляет. Там никого нет.

Почему я не могу ничего забыть, как обычные люди? Мой мозг до сих пор не разрушился лишь потому, что я нефилим? Я проглотил целый океан красного пойла и «Джека Дэниэлса», но по-прежнему всё помню. Каждая женщина похожа на Элис, и каждая сигарета пахнет как моя кожа, горящая внизу.

Воспоминания — это пули. Некоторые проносятся мимо и лишь нервируют тебя. Другие разрывают на части и оставляют от тебя лишь кусочки. Однажды ты словишь ту самую между глаз, и не будет шанса увидеть её приближение. Просто мелькнёт лицо, или почудится запах, или её прикосновение. А затем — бац, и ты готов. Самое разумное решение — это убить память. Добраться до неё прежде, чем она доберётся до тебя. Ещё одного глотка должно хватить. Раньше это не срабатывало, но какого чёрта, может, на этот раз мне повезёт. Я допиваю Царскую водку.

— Джеймс, я не хочу, чтобы ты волновался. Я прослежу, чтобы о тебе позаботились. Знаю, что при том, как работает твой разум, это должно звучать зловеще, но тебе просто придётся с этим жить.

— Ты беспокоишься лишь потому, что я должен тебе денег.

Он это игнорирует и указывает на мой живот.

— Ты всё ещё истекаешь. Тебе нужно прижать рану.

— Я не резиновый. Спереди я зажал, но не могу дотянуться до дырки в спине.

Он встаёт и обходит стол.

— Повернись, чтобы я мог взглянуть на твою спину.

Я плавно разворачиваюсь и чувствую, как он прижимает к ране одну из подушек.

— Я весь в крови, пьяный, и какой-то незнакомец держит надо мной подушку. Это снова напоминает летний лагерь.

— Ты отлично сегодня поработал. Раньше меня заметил нападение. Надеюсь, ты знаешь, как это меня смущает.

— Это будет наш маленький секрет.

— Столетие назад, я бы его не пропустил.

— Столетие назад они бы прибыли на речном пароходе и экипажах, запряжённых лошадьми. Их не смогла бы не заметить и Хелен Келлер[175].

Кто-то с кожаной сумкой проходит сквозь часы. Это старик в мятой рубашке и с жутко всклокоченными ото сна волосами.

Люцифер рявкает на старика.

— Ты не особо спешил, старый дурак.

— Ich schlief. Es tut mir leid, mein herr.[176]

— Позаботься о его ранах.

Старик кивает и ставит сумку на стол, а Люцифер возвращается в своё кресло. Я начинаю снимать пиджак, но доктор Олвиссенд машет мне остановиться. Он достаёт из сумки бритву-переросток для перерезания глоток и парой плавных махов Джека-Потрошителя разрезает пиджак и рубашку, так что может теперь просто снять их с меня. Не хотел бы я встречаться с дочерью этого парня. Он вытирает кровь с моих ран и достаёт из сумки несколько флаконов. Расставляет их на столе и начинает смешивать лекарство.

— Итак, кто из них это сделал? — спрашиваю я.

— Из кого?

Я заглядываю через плечо доктора, чтобы видеть его.

— Кто из всех, кто тебя ненавидит, тебя подставил? Мейсон? Аэлита? Какой-нибудь гражданский, который не хочет, чтобы его душа висела на крюке в адской мясной лавке? Может, Брюс Уиллис боится, что твой фильм будет иметь больший успех, чем его?

— Ты такой забавный. Понятия не имею.

— Предположи.

— Не Мейсон. Он бы не так это сделал. Он бы предпочёл что-нибудь более… баро́чное. Крылатые змеи. Огонь с неба.

— Да. Лиззи Борден[177] с лучами смерти.

— Именно.

— Сперва я подумал, что это была Стража, но — и не обижайся, я всего лишь гонец — ты не на радаре у Аэлиты. Она считает всех вас реликтом и сифилисом. Причудливым антиквариатом.

— Повезло мне.

— Остаётся только один кандидат. Кто-то с вечеринки. Саб Роза?

— Как это?

— Кто ещё знал, куда ты собираешься вечером?

— Только ты и Касабян.

— Касабян не знал, когда ты уходишь. Если бы я был тем, кто организовал нападение, то просто позволил бы тем парням захватить тебя. Это означает, что либо я устроил так, чтобы меня снова подстрелили, либо это был кто-то другой.

— На вечеринке было много людей. Включая гражданских.

— Да, но у скольких из них есть контакты, чтобы устроить подобное нападение? Они пришли за тобой с нелетальным оружием, так что ты им был нужен живым. Это значит, что у кого-то есть контакты, чтобы организовать хватай-и-тащи подобного масштаба, и яйца, чтобы полагать, что сможет удержать тебя. По мне, так это не похоже на гражданского. По крайней мере, не на самостоятельно действующего гражданского.

— Не думаю, что они хотели выкуп. С кого они будут требовать за меня выкуп?

— Один из твоих генералов? Мейсон? Бог?

Люцифер смеётся.

— Если бы я был нужен Отцу, он бы не стал посылать спецназ. Может быть, дождь из жаб или нашествие саранчи, но не детей в пижамах ниндзя.

— Как насчёт гражданского, который или которая хочет обратно свою душу?

— Гм-м.

Доктор наливает в руки приготовленное им зелье и мажет им мои раны. Оно густое и пахнет дизельным топливом. Он достаёт из потёртой деревянной коробки пару жирных блестящих жуков. Одного кладёт мне на живот, а второго на спину. Те начинают пожирать мазь.

— Дерьмо!

Я пытаюсь вырваться, но доктор хватает меня.

— Nicht bewegen.

— Он велит тебе не двигаться, — говорит Люцифер.

— Быть подстреленным — это одно. Но пищей для жуков — совершенно другое.

— Успокойся и принимай своё лекарство, как хороший мальчик.

Поедая мазь, жуки обгрызают омертвевшую кожу вокруг моих ран, оставляя за собой нить. Когда они заканчивают, обе раны закрыты чем-то вроде толстой заплатки из паутины.

Доктор убирает своих жуков и что-то говорит Люциферу.

— Он говорит, что внутреннее кровотечение у тебя уже прекратилось, и что у тебя не останется даже шрамов. Он говорит, что все твои шрамы, включая ожог на руке, очень хорошо заживают.

— Он знает способ остановить это?

Люцифер что-то говорит Олвиссенду. Доктор смотрит на меня и смеётся.

— Знаю. Только идиот не хочет исцеляться.

— Забудь, — говорю я.

После того, как доктор убирает инструменты, они с Люцифером пару минут беседуют. Олвиссенд глядит на меня и кивает на прощание.

Люцифер берет два «Проклятия», закуривает, и одно протягивает мне.

— Отвечая на твой вопрос, я не знаю, кому из Саб Роза или гражданских понадобилось бы меня похищать. Если они работают на одного из моих врагов, почему бы просто не убить меня? Я бы отправился прямиком в ад, туда, где нанявший их генерал смог бы со мной разобраться.

— Как насчёт того пропавшего парня, Спенсера Чёрча? Его душа у тебя?

— Нет, не уверен, что вообще встречал этого человека.

— Похоже, в городе пропали и другие люди. Практически все они — Таящиеся из «Бамбукового дома». Знаешь что-нибудь об этом?

— Нет.

Теперь, когда моему правому боку лучше, я сильнее чувствую шею и покалывание в левом боку.

— Тебе нужно быть осторожным. И тебе нужна бо́льшая помощь, чем моя. — Кто ещё у тебя здесь есть?

— Я сделаю несколько звонков. Но пока всё не разрешится, большую часть дел я буду вести из этого сьюта.

— Хорошо, потому что мне кажется, что на завтра мне захочется взять отгул.

— Конечно. Мы можем поддерживать связь по телефону и через Касабяна. Поговорю и дам тебе знать, когда ты мне снова понадобишься.

Я беру рубашку, которую разрезал доктор.

— Могу одолжить что-нибудь из одежды?

Люцифер встаёт и направляется в спальню. Это позволяет мне хорошенько его рассмотреть и подтверждает то, что мне, казалось, я видел ранее.

Он возвращается и бросает на стол стопку аккуратно сложенных шёлковых рубашек.

— Бери, какая нравится. И несколько запасных.

Я перебираю стопку рубашка за рубашкой, бросая каждую на стол.

— Тебе нравятся эти цвета, не так ли? Чёрный, тёмно-красный и багровый.

— А почему ты спрашиваешь?

— Это хорошие цвета, чтобы скрывать кровь. У тебя идёт кровь, так ведь?

Какое-то время он пристально смотрит на меня. Достаточно долго, чтобы я задумался, не сказал ли наконец что-то не то, и теперь ему придётся давать горничной дополнительные чаевые, чтобы та отодрала мой череп от потолка. В итоге он кивает.

— Да, это так.

— Но тебя ранили не сегодня вечером. Ты всегда носишь эти цвета, так что мне кажется, что у тебя эта рана уже давно.

Он улыбается.

— Продолжай. Ты произвёл на меня впечатление.

— Вот почему ты здесь, а не в аду. Ты пострадал в драке с одним из своих генералов, с которым поссорился, но не хочешь, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Лучше перебраться сюда и изображать эгоистичного мудака, чем оставаться в Даунтауне и скрывать всю эту кровь.

Он наклоняет голову и пыхтит «Проклятием».

— Не плохо. Ты не во всём прав, но ближе, чем я думал.

— В чём я ошибся?

— Никто в аду не делал этого. Я получил раны на Небесах.

Люцифер встаёт и расстёгивает рубашку. Большая часть его тела, от талии до груди, замотана в льняные бинты. Тут и там насквозь просочились кровь и жёлтая лимфа. Рядом с сердцем большое кровавое пятно. Это та кровь, что я заметил ранее.

— Есть вещи, которые не может выдержать даже ангел. Неодобрение Отца — одна из них. — Он садится и морщится. — Его молнии — другая.

Он застёгивает рубашку.

— Думаешь, о своих шрамах на арене? Видел бы ты моё лицо до того, как хирурги поработали надо мной. Конечно же, в те дни у нас в аду не было ни лекарств, ни медицинских инструментов. Мои врачи оказывали мне помощь отколотыми от стен обсидиановыми ножами и упавшими с Небес вместе с нами обломками клинков мечей.

— Ты всегда был таким? Всё это время, что был в аду?

— Папочка указал мне на дверь с горящим огнём лицом.

— Твои генералы знают, что ты ранен?

— Они сражались рядом со мной. Конечно же знают.

— Раз они знают, это значит, что и Мейсон знает.

— Полагаю, что так.

— Рана становится всё хуже, не так ли? Она кровоточит сильнее, чем раньше, и тебе пришлось уйти, чтобы скрыть это. Что случилось? Тебя сглазили?

Люцифер жестом указывает на стол.

— Выбери рубашку и оденься.

Я беру красную, настолько тёмную, что почти чёрную. Пока я её надеваю, он пристально смотрит на меня.

— Портье вызовет тебе такси.

Он вытягивает из кармана несколько сотенных и протягивает мне.

— Это поможет тебе добраться домой и купить выпивку, чтобы заглушить боль. Поговорим позже.

Я иду к часам и наклоняюсь, чтобы пройти сквозь них. Останавливаюсь и гляжу на него.

— Ты сам сказал мне стать умнее в своих поступках, так что не нервничай из-за того, что я начинаю задавать вопросы.

Я толкаю дверь с другой стороны часов и переступаю порог, когда он говорит: «Мне кажется, ты мне больше нравился, когда просто убивал тварей».

— Как и мне, — говорю я, закрывая дверь.

Это то, чего я уже давно не испытывал. Это боль. Настоящая боль. Сквозь швы на моих пулевых ранах прогрызают себе путь огненные муравьи. Одни используют свои жвала, а другие, дёрганные психи на спидах, делают это с помощью бензопил и отбойных молотков. Я помню это чувство с моих первых дней в качестве человеческой боксёрской груши в Даунтауне, и позже, на арене. Я не люблю это вспоминать и уж точно, бля, не люблю испытывать. Это то, что чувствуют обычные люди, а не я. Я дома, и моё тело постепенно приобретает свой собственный разум. Оно считает, что у него есть право голоса в вопросе, как здесь всё устроено. Оно хочет, чтобы мои шрамы затянулись, и лишает меня самого основного оружия — моей брони. Моё тело устраивает революцию, и больше не признаёт меня своим великим и прославленным диктатором. Боль олицетворяет сжигание моего чучела.

Это не только пулевое ранение, но и асфальтовая болезнь от выпадения из лимузина. Я даже не обратил на неё внимание прошлым вечером, когда был занят тем, что вовсю заливал украденный джип и отель. Мои брюки изодраны в клочья, а рубашка Люцифера стала жёсткой от засохшей крови. Возможно, мне нужно пересмотреть свои приоритеты. Возможно, придётся отложить принцип не-убивать-всех-подряд, пока я работаю над защитными заклинаниями. Получать удары без своей брони больше не весело.

Как бы мило это не было, я не могу вечно лежать здесь, свернувшись в большой клубок пошло-всё-в-жопу.

Был бы я по-настоящему умён, то зашёл бы в Интернет, прошёл тест на определение способностей и полностью сменил карьеру. На работу с мягкими предметами и подальше от пуль. На фабрике маршмэллоу или потогонном производстве плюшевых игрушек. Может, нарядиться клоуном и научиться делать животных из воздушных шаров для детских вечеринок. Я знаю несколько зверьков, о которых детишки и не мечтали.

— Проснулся, — говорит Касабян.

— Как скажешь, Альфредо Гарсиа.

— Что случилось с твоим красивым платьем для воскресной школы?

— Выпрыгнул из машины.

— Кто бы сомневался.

Я медленно вылезаю из кровати и ковыляю в ванную поссать и почистить зубы. Умываюсь холодной водой, но легче не становится. Я так же зомбирован, как вчерашние големы. Надеюсь, кто-нибудь соизволит сжечь мой изжёванный безголовый труп, когда я умру. Мысль о том, чтобы в итоге оказаться куклой-марионеткой у какого-нибудь миллиардера, вызывает у меня желание перестрелять всех Саб Роза, до которых смогу только добраться, начиная с Восточного Лос-Анджелеса, далее на запад, не останавливаясь, пока не упрусь в океан. Для перевозки такого количества пуль мне понадобится пикап. Интересно, сможет Касабян ездить на механике?

Всё ещё на автопилоте, я плюхаюсь обратно на кровать. Это больно, но мне ещё долго не нужно будет шевелиться. Я рад, что сказал Люциферу, что беру отгул.

Когда я был ребёнком, то выдёргивал магию из воздуха. Даже не задумываясь. Это было так же естественно, как дышать. Прошлым вечером я оказался голым без своего пистолета. Я не могу жить без своего оружия и никогда не откажусь от него, но и не могу рассчитывать, что пушки вытащат меня из любой передряги. Мне нужно подружиться со своим внутренним ребёнком, вернуться в то время, когда магия — это было так же просто, как быть покусанным соседской собакой. С тех пор как вернулся, я находился в режиме арены. Там я приобрёл привычку к оружию, а здесь мне нужно от неё избавиться.

Пора выпить. Чего-нибудь, чтобы расслабиться и выпустить маленького Старка из подвала, где его заперли играть в пятикарточный стад[178] с мамочкой Нормана Бейтса[179]. Конечно же, та жульничает. Мёртвые думают, что им всё сойдёт с рук, потому что тебе будет их жалко. Если играешь в карты с мёртвыми, позаботься о том, чтобы быть на сдаче, и не позволяй им покупать тебе выпивку. Они подсунут тебе рогипнол[180] и вытащат золотые пломбы из зубов.

Я наливаю стакан «ДД» и делаю большой глоток. Виски не очень хорошо сочетается с зубной пастой, но я уже наполнил стакан, а как только виски выпущен на свободу, тебе приходится с ним разбираться, как с любовью или бешеной собакой.

На полу валяется смятый пакет из «Пончиковой Вселенной». Я пью, а Касабян любит глазированный шоколад с пудрой. Мы отбросы, которые никогда не встречались Дороти в Стране Оз.

Я отрываю от пакетика квадратик и складываю его снова и снова, пытаясь вспомнить последовательность. Когда заканчиваю, у меня в руках кривобокий журавлик-оригами. Я кладу его на прикроватный столик, отрываю ещё один квадратик и начинаю складывать. Требуется пара попыток, но, наконец, у меня получается что-то вроде талидомидного[181] кролика. Теперь я в ударе и делаю рыбку, собаку и слона с чересчур длинными ногами. Словно сбежавшего с картины Дали.

Я расставляю своих животных-выродков вокруг стакана с виски, как карусельных зверей, и шепчу им несколько слов, не на демоническом, а на тихом английском, словно пытаюсь выманить кошку из-под кровати.

Моя мать однажды рассказала мне историю, которая, по её словам, была вычеркнута из Библии. Про то время, когда Иисус был маленьким мальчиком. Он тайком сбегает с полей, где трудится Его семья, и Мария находит Его на берегу реки, делающим птичек из грязи. Маленькие скульптуры сохнут на солнце, выстроившись рядом с Ним. Мария кричит на Него и велит возвращаться к работе. Иисус встаёт, но, прежде чем уйти, проводит руками над птичками из грязи, и те оживают и улетают. Отличный способ дать понять своим предкам, что не собираешься заниматься семейным бизнесом.

Животные-оригами начинают шевелиться. Слон делает шаг. Журавлик опробует крылья. Я наклоняюсь ближе и дую на них. Дело сделано. Они маршируют и порхают вокруг стакана, как в специальном диснеевском мультике. Я беру их, ставлю на пол и указываю на Касабяна. Они начинают долгий поход к Ноеву ковчегу через всю комнату.

Я делаю ещё один глоток и вижу камень Люцифера на столе рядом с деньгами, которые он дал мне прошлым вечером. Может это всевидящий камень? Жвачка? Может, мне нужно начинать таскать с собой пращу, потому что он знает, что мне придётся столкнуться с великаном, который никогда не ходил в воскресную школу и не знает, чем заканчивается эта история? Я пристально смотрю на него, и камень взмывает с моей ладони и парит примерно в пятнадцати сантиметрах над ней. Я стукаю по нему пальцем, и он начинает вращаться. Может, Люцифер должен забрать у меня камень, как Дэвид Кэррадайн[182] в «Кунг-фу». А может он стебётся надо мной, и это тупо камень.

— Что за дерьмо? — спрашивает Касабян.

Звери пересекли комнату, поднялись по ножам стола и начинают карабкаться на скейтборд Касабяна.

— Убери их от меня!

— Парень, не шевелись.

Я сгибаю палец и представляю себе пукалку. Когда дёргаю пальцем, кролик слетает с платформы Касабяна, словно наступил на мину-оригами. Рыбка и собака получают такие же смертельные выстрелы. Когда я пытаюсь сделать снайперский выстрел в слона, он, кажется, это замечает, и выстрел опрокидывает пиво Касабяна тому на клавиатуру. Он пинает бутылку со стола, а слон сматывается в окно. Может, журавлик и комковатый и не слишком аэродинамичный, но отнюдь не тупица. Он выпархивает в окно вслед за слоном.

— Да мать твою, какая муха тебя укусила? — кричит Касабян.

К счастью, пивная бутылка была почти пуста. Я указываю на неё.

— Давай! Кидай, я открыт!

Его не нужно долго упрашивать. Касабян делает полуоборот и шестью из своих ног пинает в меня бутылку. Та, кувыркаясь, летит мне в голову.

Когда она в тридцати сантиметрах, я рявкаю что-то на демоническом, и бутылка взрывается миллионом осколков. Ладно, это не совсем магический щит, но я не пострадал.

— Даже и не мечтай просить меня убрать это стекло.

— Попрошу горничную. Давай. Пни что-нибудь ещё. Мне нужно попрактиковаться.

Мне не нужно повторять ему дважды. Он пинает в меня пустой футляр от DVD, проволочную подставку для ручек и стопку картриджей для принтера.

На этот раз я сдерживаюсь и мысленно разбрасываю вокруг себя маршмэллоу. Футляр от DVD отскакивает и рикошетит от потолка. Подставка для ручек отскакивает и улетает в ванную. Я блокирую два из картриджей для принтера.

— Мои крылья подобны стальному щиту![183]

Я так доволен собой, что пропускаю третий картридж, и он попадает мне в глаз.

— Тачдаун! — Кричит Касабян.

— Чёрт. Больно.

Я делаю ещё глоток из своего стакана. Боль в животе и боку не проходит, но постепенно отдаляется. Словно я гляжу на неё с третьего этажа. Звонит мой сотовый. Снова звонит. Касабян снова работает за компьютером. После третьего звонка телефон замолкает. Секунду спустя звонит телефон на столе Касабяна. Он поднимает трубку и смотрит на меня.

— Да, он здесь. Конечно, звонил. Он просто ведёт себя сегодня как маленькая сучка.

Я догадываюсь, кто на другом конце провода. По большей части Касабян слушает и время от времени что-то ворчит.

У него на мониторе проигрывается «Чёрное воскресенье»[184] с выключенным звуком. Какие-то очень плохие люди прибивают дьявольскую маску ведьмы к прелестному личику Барбары Стил. Я видел, как это делали в реальности. Рад, что эта версия чёрно-белая.

Парочка «ладно», за которыми следует «да», и Касабян вешает трубку.

— Угадай, кто это был, — говорит он.

— Если только речь шла не о том, что я выиграл в лотерею, то мне плевать.

— Люцифер велит тебе отвечать на чёртов телефон.

— Чего хотел?

— Сегодня ты ему не нужен, и может быть, завтра тоже. Ричи с какими-то шишками приезжают в «Шато» на встречу.

— Он всех их знает? Он им доверяет?

— Он сказал, что ты спросишь об этом, и велел не волноваться. Ему принадлежат все их души. Они не осмелятся обманывать его.

— Это как раз те люди, которые и собираются надуть его.

— Он говорит, что у него всё под контролем.

— Надеюсь, он весело проводит время и соглашается лишь на благородную наготу.

— Знаешь, ты последнее время много пьёшь, даже по твоим меркам.

— «Самогон, самогон, чтоб дьявол жажду утолил. Клялись законом взять его, но дьявол всех опередил». Это написал Роберт Митчем для «Дороги грома»[185], в год господа нашего 1958.

— Ты не Роберт Митчем, это не «Мыс страха»[186], и дьявол зол на тебя. Ты мог бы подумать о том, чтобы чередовать «Джека» с, ну не знаю, чем-нибудь, что не «Джек».

— Слышал что-нибудь новое о Мейсоне?

— Не-а.

— Слышал когда-нибудь о парне по имени Спенсер Чёрч?

— А должен?

— Скорее всего, нет. Это пропавший богатый нарик.

— Что-то новенькое.

— Как насчёт Саб Роза? Семейств? Они есть в Кодексе?

— Всё есть в Кодексе.

— Кроме того, что мне нужно.

— Попробуй задавать правильные вопросы.

— Значит, это моя вина. Ты ничего от меня не скрываешь.

Касабян игнорирует меня и смотрит свой фильм.

— Что в нём говорится о семействах?

— Скука. В основном истории. Родословные. Кто кого породил. Есть один забавный факт, который следует знать и рассказать. Всякий раз, когда много семейств находятся в одной и той же географической области, каждая семья специализируется на своём виде магии. Это как франшиза. Чтобы удерживать деревенщин от междоусобиц.

— Спрингхилы были голубых кровей, так что, полагаю, у них должно быть право первого выбора. Какой вид у них?

— Голубая кровь в прошедшем времени. К концу у них почти ничего не осталось. Не знаю, с какой магии они начинали, но даже в конце они были довольно уважаемыми изготовителями оберегов. Амулеты. Талисманы. Защитные руны.

— А что насчёт Гействальдов?

— Ясновидящие. Гадалки. Если спросите меня, то всё это так называемое искусство является посмешищем. Я встречал может пару-тройку ясновидящих, у которых в кармане наскребалось пятицентовых на четвертак. В отношении других я в покере договаривался с дилером и забирал все их деньги. Они даже не смогли заметить, что я жульничаю. Что же за провидец-то такой? Всё это так называемое искусство — для лохов.

— По Гействальдам видно, что у них всё в порядке. Их дом размером с долину Сан-Фернандо. Кто-то сказал, что они дают советы студиям, какие фильмы снимать.

— Всё равно звучит как бред.

— А что говорится об Эшах? Кабале и его сестре.

— Ещё одно старое семейство. Они провернули какие-то тёмные делишки в Старом Свете, пустились в бега и очутились здесь. Никто не знает наверняка, кем Кабалу приходится Косима, та тёлка — сестрой или женой. Чёрт, скорее всего, они уже и сами не помнят, что делает зрелище ещё противнее, если ты когда-нибудь их видел.

— Довелось.

— Мои соболезнования. Эши в Чёрном Солнце. Магии хаоса. Технически, речь идёт о контроле над элементалями, чтобы приносить удачу вам и невезение вашим врагам. Силовая йога для правящего класса. Она нравится магнатам и политиканам. Это в общих чертах, но никто не подвергался нападению, так что всё законно. Все знают, что крупные сделки Эши заключают неофициально. Месть. Изгнание. Может даже дутая продукция[187].

— Они торговцы душами?

— В Лос-Анджелесе торговля душами — это больше чем проституция и наркотики, вместе взятые. Так много людей потеряли свои, либо те, что у них есть, настолько прогнили, что нуждаются в пересадке.

— Думаешь, они убили бы кого-нибудь ради конкретной души?

— Есть такое мнение.

— Работа с элементалями означает, что в списке их рождественских открыток скорее всего есть крутые демоны.

— Наряду с их размером футболки и любимым битлом.

— Знаток демонов, их когда-нибудь ловили на грязной игре?

— Инквизиция предпринимала несколько шагов, но так и не смогла найти ничего для того, чтобы сделать большее, чем просто оштрафовать их. Эши — одно из старейших семейств в мире. Они знают, как заметать следы.

— Если только и не собирались заметать следы. Если только не хотят сделать из кого-то пример.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего.

Я мысленно прохожусь по дому Спрингхила, от того месте, где тянула лямку швейцара маршал Джулия до стоящей на страже над костями и хрящами Санта Муэрте, к разорванному магическому кругу, который на самом деле был шестиугольником, нарисованным для призыва тёмных сил. Одной тёмной силы. Пожирателя. Может, Кабал с Косимой знали, что Енох Спрингхил Торчун, и отправили ему нечто особенное? Но зачем это нужно? Судя по тому, что все говорят, Спрингхилы были настолько мелкими, насколько только можно пасть, и при этом ещё иметь в доме водопровод. Если вы хотите кого-нибудь убрать, чтобы заявить о себе, почему бы не заняться Гействальдами? Но Эши слишком умны для этого. И если бы просто хотели развлечься, то выбрали бы гражданских лохов, а не другого Саб Роза. И всё же, есть мёртвый парень и сожравший его демон.

Я даже не знаю, почему меня это волнует. Я не знал этого парня. Я не знаю никого из этих людей. Но я не люблю, когда мне лгут, особенно если из-за это лжи в меня стреляют. Спрингхила сожрали. На Люцифера устроили засаду. Ещё один Саб Роза по имени Спенсер Чёрч пропал. Карлос потерял своего приятеля, Тоудвайна, а у той женщины в «Бамбуковом доме» пропал ребёнок. Скорее всего, всё это не имеет ко мне никакого отношения, но раз Люцифер собирается втянуть меня в миллиардерскую помойку Саб Роза, я знаю, что мне в затылок уже нацелен пистолет.

— Дай мне Уолтера Кронкайта[188] по аду. Какая погода там внизу?

Касабян отворачивается от фильма и смотрит на меня. Вздыхает.

— Тут нечего рассказывать. Обычный бардак. Парни мочат парней. Женщины мочат парней, который только что замочили парней. Там внизу сезон повторных показов. Ничего нового.

— На днях я бродил по Восточному Лос-Анджелесу и на секунду мне показалось, что я видел Мейсона.

— Показалось. Это невозможно.

— Значит, он там внизу. Ты это видел.

— Мне не обязательно это видеть. Я знаю.

— От Люцифера?

— Просто знаю.

— Этого недостаточно. Мне необходимо знать, что происходит. Люцифер здесь по какой-то причине, и это не съёмки чёртова фильма.

— Ничем не могу помочь. Кстати, о кино, заткнись. Два путешествующих врача собираются открыть гроб Барбары Стил и вернуть её к жизни.

Раз уж угрожаешь, делай это по-крупному. Когда делаешь это по-крупному, убедись, что готов идти ва-банк, если кто-нибудь бросит тебе вызов.

Я иду к столу и бью по кнопке питания монитора Касабяна.

— Эй, я смотрю.

Я беру под мышку Касабяна с его платформой, открываю дверь и несу его вниз по лестнице.

Он громко шепчет:

— Опусти меня! Верни обратно!

Я выношу Касабяна через заднюю дверь в переулок. Если какие-нибудь посетители мельком увидят голову на платформе, то просто подумают, что я выбрасываю манекен или старую рекламу фильма.

Касабян довольно сдержан, учитывая его положение. Он не начинает кричать, пока я не закрываю заднюю дверь.

— Парень, какого хера ты творишь? Верни меня внутрь.

— Пора тебе, Твитти[189], покинуть гнёздышко. Весь мир у твоих ног. Я видел табличку «Требуется помощь» у «Пончиковой Вселенной». С твоими организаторскими способностями ты уже к концу недели будешь управлять этим местом. Вайя кон Диос[190], Альфредо Гарсиа.

— Ты спятил? Что если нас кто-нибудь увидит?

— Люди будут платить кучу баксов, чтобы увидеть тебя. Может, тебе стоит отправиться в Гриффит-парк и записаться в контактный зоопарк. Чёрт, ты будешь их звёздным аттракционом.

— Это из-за денег? Я не присваивал их. Я инвестировал их для нас. Чувак, магазин на последнем издыхании. Нам понадобятся финансы, когда он пойдёт ко дну.

— Дело не в деньгах, не в отношении и не в том, что ты высираешь пиво из дырки в шее. Ты перерос это место. Ты одинокий волк, а не командный игрок, и я не собираюсь тебя удерживать.

Я лезу в карман, комкаю одну из сотенных Люцифера и швыряю ему.

— Ступай и купи себе туфли на платформе. Высокие люди всегда получают лучшие предложения о работе.

Когда я возвращаюсь в дом, он всё ещё сидит там с открытым ртом, а сотня лежит у его металлических ног.

Я закрываю за собой дверь и жду. Сразу же слышу царапание, словно бродячая кошка пытается проникнуть в дом после того, как была выставлена за дверь на ночь. Касабян сквозь дверь сыпет проклятиями, но не настолько громко, чтобы услышал кто-нибудь ещё. Он этого не хочет. Удары ногами и проклятия продолжаются тридцать-сорок секунд, становясь всё громче. Затем прекращаются. Я прислушиваюсь. Ничего.

Ладно. На это я как-то не рассчитывал. Этот жадный до денег фонарь из тыквы ведь не настолько безумен, чтобы обогнуть дом и направиться к передней двери?

Я взбегаю по лестнице достаточно высоко, чтобы меня не увидели посетители, и прохожу через тень в переулок.

Сперва я его не вижу. Затем слышу царапание над головой. Ебать. Эта маленькая сороконожка уже на полпути вверх по стене, карабкаясь к окну ванной на своих цепких ножках. Он движется медленно, но уверенно. Я понятия не имел, что он на это способен. Что-то ещё, что он скрывал, наряду со всей остальной информацией, которую держал под замком?

Я пытаюсь что-то сказать. Когда он глядит вниз, его глаза расширяются. Он кричит и начинает падать. Я вскидываю щит, который использовал ранее в комнате. Касабян прямо над мусорным контейнером, так что я запрыгиваю внутрь и ловлю его, когда он отскакивает от щита.

Он кричит:

— Выбирайся! Немедленно выбирайся!

— Успокойся. Ты бывал во множестве более грязных мест, чем это.

— Мудак, посмотри вниз.

Я отодвигаю в сторону платформу Касабяна и смотрю себе под ноги. На дне контейнера, на груде бутылок «ДД», коробок и потёртых футляров от DVD лежит мужская рука. Несколько сантиметров кости торчат из изорванного и разодранного запястья. Похоже, у крыс был воскресный фуршет.

— Пожалуйста, верни меня внутрь.

— Чем ты так расстроен? Она не твоя.

Я выбираюсь из мусорного контейнера и ставлю его на землю.

— Извини. Я не могу снова тащить тебя голым по коридору. На этот раз у тебя будет маскировка.

В контейнере поверх мусора лежит диснеевская коробка. Я беру её, надеваю на Касабяна и заношу его внутрь, а затем отношу наверх, в комнату. Включаю питание на мониторе и ставлю его перед ним. Всё ещё идёт «Чёрное воскресенье». Он с минуту пялится на него, словно впервые в жизни видит кино, а затем выключает.

— Пиво осталось? — спрашивает он.

— Думаю, да.

Я беру бутылку из мини-холодильника, откупориваю и задвигаю под него его ведро. Касабян всё ещё пялится в пустой экран монитора.

— Видел эту хуйню?

— Она была практически у меня на ноге.

— Как думаешь, откуда она?

— От руки какого-то парня.

— Я имею в виду, узнал её? Выглядит знакомо?

— Она выглядит как рука. Хочешь поизображать Шерлока Холмса? Могу бросить тебя обратно и хоть весь день играй с ней в ладушки.

— Разбросанные части тел. Это плохое предзнаменование для меня. Я не могу позволить себе потерять что-нибудь ещё.

— Это точно. Вселенная сделала остановку возле нашего мусора, чтобы лично доставить тебе послание из Великого Запределья. Возьми себя в руки. Наверное, какой-то алкаш сдох в округе, и собаки добрались до него. Или снова на пляж выбросили медицинские отходы, и дети растащили по всему городу ноги и глазные яблоки.

— Какое расточительство. Рука в идеальном состоянии, как эта.

— Поищу ещё одну. Сможешь носить их, как ангельские крылья.

— У меня больше такого не будет. Люцифер никогда этого не допустит.

— Ты имеешь в виду тело?

— Знаешь, это унизительно. Вся эта ситуация. Я даже не собака. Я половина собаки. Более того, моё окружение состоит из вас с Люцифером, грызущих мою задницу, словно это филе миньон. Вам обоим нужна информация, и я знаю, что однажды скажу одному из вас то, что вам не понравится, и вы без раздумий бросите меня в дробилку для древесных отходов.

— Я не могу помочь тебе с телом. Чёрный клинок — это гнусная демоническая колдовская машина. Что бы он ни отрезал, оно остаётся отрезанным, и вся королевская конница, вся королевская рать не может, ну, ты знаешь.

Касабян отхлёбывает пиво. Оно вытекает из его шеи прямо в ведро со звуком, напоминающим что-то среднее между лёгким летним дождиком и как будто кто-то писает в бумажный стаканчик.

— Итак, мой выбор: я могу вернуться в ад на вечное проклятие и муки, но, по крайней мере, у меня будет тело, либо я могу вечно быть здесь с тобой в качестве Зардоза[191] на скейтборде. Ты бы подумал, что это лёгкий выбор, но это не так.

— А в Кодексе говорится что-нибудь о том, что кто-нибудь в твоей ситуации собрал тело обратно?

— Нет, но я скажу тебе одну вещь, которую узнал. Любое заклинание может быть разрушено. Любое разрушенное заклинание может быть восстановлено.

— Если хочешь, я могу поговорить с боссом.

Он качает головой и бросает бутылку в мусорное ведро.

— Забудь. Офисные интриги — это последнее, во что мне нужно ввязываться.

— Я могу понять, насколько отстойная твоя ситуация, но, на тот случай если ты не заметил, никто из нас не волен отправиться пить Май-Тай на Мауи. Возможно, если мы не будем шпынять друг друга в ду́ше, то сможем что-нибудь сделать для улучшения этой дурацкой ситуации. Я не знаю, что именно, но, может быть, хоть что-то.

— Собираешься что-то улучшить? Пиздец, прям гора с плеч. Только не забудь сказать Санте, что мне понадобится стремянка, когда он на следующее Рождество подарит мне ту пони.

Я встаю и начинаю искать какую-нибудь незапятнанную кровью одежду. Когда я натягиваю ботинки, Касабян говорит: «Вельзевул — единственный из крупных генералов, который ещё не присоединился к шайке Мейсона. У того все остальные генералы, но армия Вельзевула почти такая же большая, как все остальные вместе взятые. Но если его прикончат, или он переметнётся, на этом всё. Мейсон победил.

— И Люциферу некуда идти.

— Аллегра может обучить его работе на кассе. Он сможет быть ночным менеджером, а мы станем его боссами.

Я проверяю ящики прикроватной тумбочки в поисках чего-нибудь покурить. Ищу в карманах электронную сигарету, а затем вспоминаю, что швырнул её в канал в танцевальном зале. Иногда мы делаем глупости, чтобы позабавить женщин.

— Есть кое-что ещё.

— Не говори мне. У Мейсона есть герпесный пистолет. Или бомба, дающая всем жирную задницу, и они впадают в депрессию и садятся весь день есть мороженое, пока он не возьмёт верх.

— Всё верно, Мейсон кое над чем работает. У него есть свой собственный Манхэттенский проект, над которым вместе трудятся алхимики, колдуны, ведьмаки и демоны. Один из шпионов Вельзевула выяснил это и передал весточку. Из того, что я слышал, сразу же после этого он оказался в Тартаре.

— Ты можешь слышать, как Люцифер общается с другими демонами?

— Не всегда и не всё. Но я слышал достаточно.

Я пожимаю плечами и прекращаю поиски курева. Всё нормально. Мне нужно прогуляться, чтобы избавиться от шишек в ногах и боку.

— Это не новость. У Мейсона всегда одновременно два-три дела.

— Ага, но раньше ничего подобного.

— И что же это?

— Он пытается сделать новый ключ от Комнаты Тринадцати Дверей.

Не знаю, что я ожидал услышать, но только не это. Но в этом есть смысл. Хуже всего то, что этот хрен достаточно талантлив и непреклонен, чтобы на самом деле это сделать.

— Ты это не хотел мне рассказывать?

— Ты стрелял в меня однажды. Ты грозил сбросить меня в океан и бросить на съедение койотам, так что я слегка опасался, что ты слишком остро отреагируешь.

— И ты не потому скрывал, что считал, что можешь заключить сделку с Мейсоном?

— Заключить сделку с парнем, который взорвал меня и оставил вот таким? Он на самом верху моего списка людей, которым можно доверять.

— Ладно. Спасибо, что признался.

— Ты довольно спокойно воспринял это.

— Нет. Отнюдь.

Я направляюсь к тени рядом с дверью кладовки, останавливаюсь и поворачиваюсь к Касабяну.

— За нами никто не присмотрит, кроме нас самих. Мы просто букашки на ветровом стекле Бога. Тебе нужно стать серьёзнее и работать вместе со мной над этим, иначе мы оба окажемся в Тартаре.

— Что за хрень в этом Тартаре? Даже в Кодексе ничего не сказано.

— Не знаю, но я уяснил, что всё, что пугает демонов, должно пугать и меня. Нам необходимо ещё поговорить, но мне нужно какое-то время побыть одному, чтобы прояснить голову.

— Мне тоже.

— Кстати, что это было на заднем дворе? Я бы не оставил тебя там.

— Оставил бы.

— Только в том случае, если бы решил, что ты собираешься вечно меня наёбывать. Тогда бы да, но только тогда.

— Повезло мне, что какой-то лох потерял руку.

— Видишь, ты ошибался. Оказывается, это было доброе предзнаменование.

Касабян поспешно разворачивается и нажимает кнопку извлечения на DVD-проигрывателе.

— На сегодня достаточно фильмов про дьявола?

— У меня неожиданно пропало для них настроение. Может, посмотрю «Великое молчание»[192].

— Посмотри ещё один фильм про дьявола. «Ослеплённый желаниями»[193]. Оригинал. С Люцифером проще общаться, если представляешь его в дурацком плаще в британской забегаловке.

— Может, так и сделаю.

— Я позже зайду в «Бамбуковый дом». Принести тебе чего-нибудь?

— Буррито. Карнитас. Острые. Не те для старушек, что тебе дают. Много сальсы и зелёного перца.

— Что-нибудь ещё, босс?

— Спасибо, что не нашинковал, когда я рассказал тебе о том, что Мейсон замышляет новый ключ.

— Ты выбрал удачное время. Я собирался попробовать не убивать всех остальных людей в мире, но отложил этот вопрос, так как они пытаются убить меня. Что означает, что ты становишься моим проектом «не убий».

— Повезло мне.

— Повезло нам. Может мы и обречены, но хотя бы не являемся ошмётками в мусорном контейнере.

Я выхожу из тени в коридоре возле квартиры Видока. Видока с Аллегрой. Мне нужно начинать думать о ней именно так. Я люблю старика, но раньше меня беспокоило, что он болтается здесь в одиночестве. Теперь, когда он с Аллегрой, всё по-другому. Не знаю почему. Хотя, знаю. Не хочу, чтобы это место тоже было тем, что разрушил Мейсоном.

Я стучу в дверь квартиры, и отвечает Аллегра. Она смотрит на меня.

— С каких это пор ты стучишься?

— В прошлый раз, когда я был здесь, ты сказала, что я прихожу только тогда, когда нуждаюсь в лекарстве или меня нужно заштопать, поэтому я решил прийти и попробовать вести себя какое-то время как обычный человек.

Она делает шаг назад и шире открывает дверь.

— Входи.

Подходит Видок, вытирая руки о чёрную тряпку, которая, подозреваю, изначально была не такого цвета. Он заключает меня в медвежьи объятия.

— Рад тебя видеть, мой мальчик. И смотри-ка, никакой крови. Нам нужно вино, чтобы отпраздновать.

— Благодарю.

Беря из буфета бутылку вина и бокалы, он говорит:

— Аллегра собиралась тебе звонить. Скажи ему.

Она улыбается мне.

— Эликсир Чашницы готов. Мы закончили его с час назад.

Видок возвращается с бутылкой, протягивает бокалы и наливает все вина.

— Аллегра догадалась. Зачастую, когда те старые ведьмы записывали свои зелья, они пропускали шаг-другой, чтобы сберечь секреты. Мы работали всю ночь, но смесь не становилась однородной. И тут Аллегра интуитивно нашла решение. Ты желаешь сохранить своё тело, так что его мы и добавили в неё. Я нашёл в мусорном ведре одну из твоих окровавленных рубашек, отрезал клочок и бросил туда. В этом весь фокус. Эликсир должен готовиться для каждого индивидуально. И конкретно этот — твой.

Он протягивает мне маленькую старинную аптекарскую бутылочку янтарного цвета. Что-то типа той, которой пользовалась Мэтти Эрп, чтобы прятать от Уайетта[194] лауданум[195].

— Спасибо. Я не шучу.

Видок встаёт рядом с Аллегрой, обнимает её и целует в висок.

— Она скоро заменит нас всех. А ты, ты снова станешь самим собой, в рубцах и морщинах, как мошонка Люцифера.

Что можно сказать на это? Я поднимаю свой бокал.

— За яйца дьявола.

Аллегра и Видок поднимают свои.

Он говорит:

— Пу ле бурсе дю диабль[196].

Мы с Видоком осушаем бокалы. Аллегра вежливо пригубливает из своего и спрашивает:

— Кстати, о дьяволе: это правда, что ты работаешь на него?

Я прикладываю руку к ране, где вошла пуля.

— Похоже на то. Прошлым вечером я спас засранцу жизнь.

Аллегра глядит на меня с видом разочарованной училки, но Видок наклоняется, чтобы получше рассмотреть пулевое отверстие.

— Шёлк Сан-Рафаэль. Ле петит арейни[197] прекрасно делают свою работу, не так ли?

— Даже не знаю. Мои глаза были закрыты.

Он смеётся и наливает нам ещё вина.

— Я тебя не виню. Они мерзкие маленькие твари.

Когда он предлагает налить Аллегре, она качает головой.

— Как ты можешь на него работать?

— Я работаю на него, потому что он мне платит, как и Стража.

— Тебя не беспокоит брать у него деньги?

— А брать у меня, когда я тебе плачу? Часть твоей зарплаты идёт из тех средств, что он даёт мне. Зарплаты за работу, которую ты даже больше не делаешь.

— Я не святоша, но не думаю, что это правильно.

— Совсем недавно ты умоляла меня познакомить с ним. Теперь ты вдруг Коттон Мэзер[198]. С чего бы это?

— Хотеть увидеть его — это не то же самое, что работать с девяти до семнадцати на того, кто является сущим злом.

— Это не он отправил меня в ад. Он не тот, кто хочет уничтожить мир, Небеса и всё, что между ними. Это Мейсон. Люцифер всегда предельно открыто вёл себя со мной. Меня беспокоят люди. Кроме того, он выдал мне гонорар практически сразу, как я вернулся, так что я ему должен.

— Ты действительно считаешь, что его волнует, что он задолжал тебе? Думаешь, он не обманет тебя, чтобы забрать твою душу?

— Меня не волнует, что он сделает. Меня воспитали платить свои долги. Кроме того, я же Пиноккио, помнишь? Не совсем настоящий мальчик. Никто не знает, есть ли вообще у нефилимов душа.

— Всё верно, папенькин сынок, заступись за старика.

— О чём ты?

— Ты сказал, что Люцифер помог тебе, когда ты охотился на Мейсона и Круг. До сих пор он платил тебе деньги только за то, чтобы ты ничего не делал, а только пьянствовал. Теперь он здесь с работой, которую легко мог поручить другим людям, что означает, что это всего лишь повод держать тебя рядом.

— Прошлым вечером я вытащил его задницу из огня, и в доказательство этого во мне есть дырки.

— Как думаешь, сколько копов принадлежат Люциферу? Сколько политиков, солдат, шпионов и корпоративных миллиардеров в одной лишь Калифорнии? И ты единственный, кто может защитить его?

— Думаешь, не могу?

— Подумай вот о чём. Твоя мама была красивой одинокой женщиной, а твой отец был ангелом.

Видок вдыхает аромат вина в своём бокале и пожимает плечами.

— Несомненно, возможность того, что Люцифер твой отец, приходила тебе в голову и раньше.

— Мне много чего приходит в голову, но глупости я отсеиваю.

Аллегра подходит и кладёт ладонь мне на руку. Я знаю, что она пытается быть доброй, но ощущение такое, словно это коп собирается защёлкнуть браслеты.

— Чем больше ты с ним, тем сильнее он будет засасывать тебя в свой мир, так что ты действительно начнёшь вести себя как его сын, а сделав это, ты будешь таким же как он, и больше не будешь Старком.

— Для того, кто говорит, что он не святоша, ты чересчур хорошо разбираешься в теме дьявола.

— Мне нет дела до дьявола. Я беспокоюсь о тебе. Он станет манипулировать тобой, обманывать тебя и превращать тебя в то, что ты ненавидишь.

Я убираю руку из-под её ладони и наливаю себе ещё вина.

— Тебе просто завидно, что всем известно имя моего отца, а о твоём никто даже не слышал.

— Это не шутки.

— Всё является шуткой, если смотреть на это с правильной точки зрения, и именно с этой точки зрения я рассматриваю данный разговор.

Я залпом проглатываю вино и ставлю бокал.

— Я провёл одиннадцать лет в Даунтауне, и ты полагаешь, что Змейка Джейк собирается обвести меня за те несколько недель, которые потребуются для съёмок фильма? Мне плевать, если он мой отец. Это означает лишь то, что он трахнул мою маму. Я вырос с другим парнем, который трахал мою маму и каждый день моей жизни желал мне сдохнуть. Чёрт, во всемирном конкурсе на звание самого лучшего папы Люцифер побеждает хотя бы потому, что не хочет, чтобы я лежал с медяками на глазах. Как я уже говорил, он не тот, из-за кого я не сплю по ночам. Меня беспокоят люди.

Видок встаёт между нами и кладёт руки нам на плечи.

— Почему бы нам всем не присесть, не выпить ещё вина и забыть этот разговор о дьяволах и отцах. Ни одна из этих тем никогда не ведёт ни к чему приятному.

Я гляжу на Аллегру. Её сердце бешено колотится, а зрачки расширены. Дыхание ровное, но ей приходится работать над этим.

— Спасибо, но мне нужно кой-куда.

— Пожалуйста, не уходи, — говорит она.

Она снова кладёт ладонь мне на руку. Я высвобождаюсь и иду к двери.

— Ещё раз спасибо за эликсир. Что мне с ним делать?

— Просто выпей, — отвечает Видок. — Но сперва смешай с чем-нибудь. На вкус он слегка напоминает скипидар.

— Возьму немного «Маргариты» с маленькими зонтиками. Спасибо.

— Возвращайся поскорее, ладно? — Говорит Аллегра.

Я открываю дверь и выхожу в коридор. Мне нечего ей сказать, поэтому не говорю ничего.

Конечно же мне приходило в голову, что Люцифер может быть моим отцом, но как вообще подобное может укладываться в голове? Неужели он тайна всей моей жалкой жизни? Почему у меня было так много силы, когда я был ребёнком, и почему я ни черта с этим не сделал, когда повзрослел? Неужели всё так просто? Может, вот почему Мейсону было так легко отправить меня в ад. И почему регулярно убивают или ранят всех, кто мне дорог. Самое худшее — это быть вынужденным признать, что Аэлита, возможно, права. Может, я и есть Мерзость. Папенькин сынок, просто щепотка старой серы.

Спустя десять минут я беседую с Карлосом в «Бамбуковом доме кукол». В музыкальном автомате звучит «Бали Хай» Така Шиндо.

По шкале от одного до десяти, насколько злобно я себя веду? Скажем, один — это Санта печёт печенье для сироток, а десять — это Гитлер ест младенцев с Фредди Крюгером.

— Ты уж точно не Санта. Но я не вижу, чтобы ты макал младенцев в салатную заправку. Для меня то, насколько злобно ты себя ведёшь, целиком зависит от того, сколько следов крови ты оставляешь на моих полах.

— Ты же не считаешь, что я обманом пытаюсь заставить тебя стать серийным убийцей, или работать на налоговую службу, или совершить ещё что-нибудь ужасное?

— Нет. Тебе просто нужно не забывать вытирать ноги где-то в промежутке между убийством тварей и тем, когда приходишь сюда.

— Рад слышать. Я доверяю тебе, потому что ты бизнесмен, и я знаю, что ты бы не хотел, чтобы вокруг твоего бара ошивался Ганнибал Лектер[199].

— Какое мне дело? Благодаря бизнесу, который ты приносишь, я смогу рано уйти на пенсию. Если для этого тебе нужно съесть несколько человек, я отвернусь.

— Ты святой. Ты мать Тереза[200] со счастливым часом[201].

— Я просто называю вещи своими именами. Братан, может ты и чокнутый, но не такой уж злобный.

— Спасибо. Я просто хотел узнать второе мнение.

— Хочешь чего-нибудь поесть?

— Может просто немного риса с чёрной фасолью. И мне понадобится буррито на вынос. Достаточно острое, чтобы расплавить блок цилиндров двигателя. Это другу, не мне, так что я заплачу тебе за него.

Карлос качает головой.

— Не глупи. Хочешь немного красного пойла?

— Двойную. Сегодня я пью за двоих. За себя и свои шрамы.

Карлос приносит бутылку и стакан, и наливает мне две приличные порции. Я достаю аптекарскую бутылочку и гляжу сквозь янтарное стекло.

— Что за дрянь?

— Лекарство.

— Ты болен?

— Ненадолго.

Я переворачиваю бутылочку и выливаю всё содержимое в Царскую водку.

— Лехаим[202], — говорит Карлос.

— Де нада.

Я опрокидываю стакан одним глотком. Мои рот, горло и желудок очень этим недовольны. Я стискиваю губы, чтобы всё не вышло обратно.

— Так хорошо?

— Хуже. Словно собака с раком сожрала крысу с проказой и высрала её мне в глотку.

— Мне как-то давали такое в Эль-Пасо. Нужно было запивать его козлиной мочой, но я оклемался.

— В другой раз.

— Та пожилая леди вернулась.

— Какая пожилая леди?

— Ну та, с пропавшим ребёнком.

— Аки.

— Да, тем самым. Она закончила с Титусом. Надеюсь, он не стащил все деньги этой женщины.

— Он всегда оставляет им достаточно, чтобы оплатить его выпивку.

— Серьёзно, мне не нравится, когда люди связываются со старушками. У ми мадре[203] был рак, и она отдала все свои деньги по социальной страховке некоему целителю.

— И что случилось?

— Он дал ей гомеопатическое лекарство, и она почувствовала себя лучше. Конечно, эта гомеопатия была просто сладким вином с имбирём и чуточкой низкосортного морфия. Когда у неё закончились деньги, лекарство перестало поступать. Она вернулась к обычному врачу, но к тому моменту рак был уже повсюду. Позволь сказать тебе, что болеть раком — херово, но быть на мели и болеть раком — самая дерьмовая участь, которая может выпасть на долю человека.

— Приятель, мне жаль. Хочешь, пойду и поговорю с Титусом?

— Не парься. Просто болтаю вслух. Я приглядываю за ним.

— Титус может слегка всё затягивать, но он хорош в своём деле. Если кольцо настоящее и малыш здесь, он отыщет его.

— Пусть лучше его ищейки лают, если он хочет продолжать выпивать здесь.

Карлос удаляется обслуживать других клиентов. Я вижу, как некоторые из них пялятся на меня в зеркало за стойкой бара. Сегодня хорошая публика. Никто не пытается заговорить со мной.

Я допиваю остатки коктейля из собачьего дерьма и ставлю стакан, чувствуя тошноту. Вот на что мы готовы, чтобы оставаться уродливыми. Я проверяю свои руки, надеясь, что может смогу увидеть, как шрамы обратно вырастают прямо у меня на глазах, как волосы Лона Чейни младшего[204] в «Человеке-волке»[205]. Ничего. Я не могу жить без шрамов. Бьюсь об заклад, если вежливо попрошу, то кто-нибудь из присутствующих привяжет меня к своему заднему бамперу и протащит несколько кварталов. Я как восстанавливающийся после травмы марафонец. Только мне, чтобы восстановить свою дыхалку, нужно снять несколько слоёв кожи. Разве я так много прошу? Где Мейсон и Аэлита, когда ты нуждаешься в них? Они бы протащили меня в Аламогордо[206] и обратно.

Враги убивают тебя ножом в спину. Друзья убивают добротой. В любом случае ты покойник.

Мне не следовало так наезжать на Аллегру, но я не мог просто стоять как истукан, когда она открыла рот. Есть вещи, которые ты думаешь, и вещи, которые произносишь вслух, и это очень разные штуки. Можно было ожидать, что кто-то вроде неё, полгода изучающий худу, должен бы это знать. Ты никогда не говоришь вслух: «Дьявол — твой папочка». Неважно, что так думаешь ты и все остальные в комнате. Ты не произносишь эти слова. Слова — это оружие. Они проделывают большие кровавые отверстия в мироздании. И слова — это кирпичики. Произносишь что-нибудь вслух, и оно начинает твердеть. Произносишь это достаточно громко, и оно становится стеной, через которую тебе не пробиться. Последнее, что мне нужно, это большой кирпичный Люцифер у меня на пути.

Какой ребёнок захочет иметь отцом Люцифера? Он бы дарил тебе самые дерьмовые на свете рождественские подарки. С другой стороны, он бы устраивал отличные вечеринки на Хэллоуин.

Карлос возвращается с бутылкой.

— Хочешь ещё, чтобы смыть привкус во рту?

— Половину. Спасибо.

Какая-то женщина что-то говорит парню на соседнем со мной стуле.

— Та симпатичная рыженькая в блузке от Гуччи. Она смотрит на тебя всё время, что я здесь. Почему бы не подойти и не поздороваться?

Парень оглядывается и встаёт. Женщина скользит на его место.

Узнаю этот акцент. Оборачиваюсь и смотрю на неё.

— Бриджит?

— Мне бы хотелось сказать тебе, что тебя нелегко найти. Что мне пришлось рыскать по закоулкам Лос-Анджелеса, чтобы выследить тебя. Правда в том, что тебя до смешного легко найти. Все друзья Саймона знают, где ты пьёшь.

— А они знают, где я беру свои донатсы?

— Не вполне уверена, что знаю, что это такое.

— Глазурь и жир, а между ними маленькое пирожное. Иногда сверху шоколад. Иногда в них кладут промышленные отходы, которые по вкусу напоминают вишню или яблоки. Это как есть сахарные мины.

— А-а. Ты имеешь в виду кобли. Да, я их обожаю.

— Нет. То, что ты ела дома, наверное, напоминало еду. Ты не в Америке, пока не съешь американский донат.

— Значит, мне нужно попробовать. Возьмёшь меня с собой?

— Если пообещаешь не рассказывать друзьям Ричи. Мне всё равно, что они знают о местечке Карлоса. Ему больше денег. Но человек должен иметь возможность спокойно наслаждаться оладьями.

— Это будет наш секрет. Это красное вино? Помираю с голоду. Не возражаешь?

— Это не вино.

Она фырчит и отплёвывается. Ругаясь по-чешски.

— Что это за жуткая дрянь?

— Царская водка. На любителя.

Появляется Карлос со стаканом воды.

— Выпейте, иначе к утру у вас не будет никаких вкусовых рецепторов.

— Бриджит, это Карлос. Карлос, Бриджит.

— Приятно познакомиться, Бриджит. Мы где-то встречались?

— Она снимается в фильмах. Возможно, ты видел один из них. Она известна под именем Бриджит Бардо.

— О, да.

Он кивает. С полуулыбкой, очевидно, не зная, что делать со своим лицом.

— Конечно. Ладно.

Другой посетитель делает ему знак принести выпить.

— Думаю, ты заставила его покраснеть, — говорю я.

— Как мило. Не думала, что калифорнийцы способны краснеть.

— Это исчезающий вид. Правительство окольцовывает их как кондоров и панд.

— Ты совсем не такой, как я ожидала. Ты ужасно глупый, Джеймс.

— Я происхожу из давнего рода сказителей небылиц. Наш фамильный герб представляет собой пули над скрещёнными пальцами, а под ним надпись: «Чушь собачья юбер аллес[207]».

Она достаёт из сумочки сигареты, но Карлос её останавливает.

— Прошу прощения. Здесь нельзя.

— Я в баре, полном вампир и ведьм, но чего люди опасаются, так это моей сигареты.

— Добро пожаловать в Америку, где все живут вечно и все прекрасны, если у вас есть деньги.

— Зачем ты пьёшь этот ужасный напиток?

— Дурная привычка, которую я приобрёл по ходу дела.

— Когда ты пропадал?

— Пропадал, ага.

— И ты продолжаешь его пить? Мне казалось, тебе должно хотеться забыть о том месте.

— Нет. Я не хочу ничего забывать. Ни единой секунды.

— Почему?

— Потому что кое-кто должен мне за это. За каждую секунду, что я был там. За каждый удар. За каждую дурную привычку и каждый дерьмовый сон. И за Элис.

— А вот и ты. Тот человек, которого я искала. Он прятался в твоих глазах. Глазах убийцы.

— Что ты здесь делаешь, Бриджит? Разве Ричи не должен покупать тебе Францию или что-то в этом роде?

— Саймон прямо сейчас с мистером Макхитом. Я не жду его возвращения в ближайшее время. Он говорит, что они обсуждают фильм, но мне кажется, что он лжёт.

— Он пытается пересмотреть условия сделки со своей душой? Я бы с удовольствием послушал этот разговор.

— Саймон может быть очень убедительным.

— В это я верю.

Меня чертовски бесит, какая она красивая. Я видел, как друзья проходили через это. Влюблённость в порноактрис может оказаться сродни подсаживанию на Твинки[208]. Обычно это скорее пристрастие, чем еда. И те и другие такие сладкие и ох как неотразимые, и с этим ничего нельзя поделать. Потом ты начинаешь ревновать, либо ей наскучивает, и сладкому форсажу приходит конец. Раздаётся треск, и вот ты подавленный, беззубый, одинокий и с крошками на простынях. Мне не нужно вести Бриджит в «Пончиковую Вселенную». Она и есть «Пончиковая Вселенная».

А может я просто говнюк, напуганный её баллистической красотой и ищущий повод сбежать, как ребёнок, который никогда не мог понять, как разговаривать с девочками.

— Ты так и не сказала, зачем пришла.

— Хотела увидеть Лос-Анджелес не только из окна лимузина. И наш разговор на вечеринке прервали. Слышала, что пропустила всё веселье, когда вы с мистером Макхитом ушли.

— Веселье вроде дырки от пули в боку.

Её глаза расширяются.

— Правда? Дай взглянуть.

Ладно. Может, я был слишком резок. В конце концов, возможно, она нечто большее, чем донатсы.

Я встаю и задираю рубашку. Она поднимается со стула и присаживается на корточки, чтобы получше рассмотреть повреждение. На нас глядят со всех уголков бара, и на этот раз я их не виню. Эта публика, наверное, считает, что порнозвёзды каждую ночь устраивают мне медосмотр. Лучше так, чем они будут знать, что большая часть моей светской жизни проходит в пьянстве и совместном просмотре с головой покойника «Убийц».

— На тебе всегда всё так быстро заживает?

— В последнее время нет. Но я надеюсь, что исправил это.

— Я тоже.

— Ты знаешь что-нибудь о том парне, о котором говорили на вечеринке, Спенсере Чёрче?

— Почему ты им интересуешься?

Я пожимаю плечами.

— Потому что я долгое время был пьян и выпал из жизни, так что пропустил пару сотен вещей. Сюда приходит женщина и спрашивает меня о своём пропавшем ребёнке. Затем я слышу, что, оказывается, пропали и другие люди. По правде говоря, Спенсер Чёрч мне по барабану, но следующим вечером кто-то пытался заставить исчезнуть моего босса, и меня из-за этого подстрелили. Если Чёрч пропал, то я хочу знать, кто его похитил, или может он сделал это по собственной воле.

— Боюсь, я не очень хорошо его знала. Знаю, что некоторые из друзей Саймона покупали у него наркотики.

— Он разозлил кого-нибудь из них? Взял деньги и не привёз?

— Насколько мне известно, нет.

— Никогда прежде не слышал о наркодилере из Саб Роза. Я предполагал, что они должны быть, но до этого момента никогда не задумывался об этом.

Карлос ставит рядом два стакана коричневого пива и подходит к нам.

— Я слышал, вы говорили о Спенсере Чёрче?

— Знаешь его?

— Да, чёрт побери, я знаю этого мудака. Он торговец коксом, причём низкопробным. Он раньше толкал своё дерьмо рядом с моим баром, а значит, их жалобы клиентов приходилось выслушивать мне, а не ему. Ему абсолютно, стопроцентно запрещён вход в любое здание, в котором я нахожусь.

— Отличная политика.

— За исключением того, что этот крысоёбаный конча[209] и кусок дерьма только что сюда вошёл.

— Спенсер Чёрч здесь?

— Пару минут назад. Он в самом конце бара. Ты его не пропустишь. Тощий черноглазый торчок, похожий на страдающее мигренью пугало.

Я смотрю на Бриджит.

— Пойду поговорю с этим парнем.

— Думаешь, он тебе что-нибудь скажет?

— Ричи не единственный, кто может быть убедительным.

Я проталкиваюсь сквозь толпу в конец бара. Чёрча нетрудно заметить. Он занимает много недвижимости. Никто не хочет к нему приближаться. Когда-то давным-давно его одежда была лучше, чем у Кабала Эша, но пахнет он хуже и выглядит так, словно неделю спал под эстакадой автострады. Обе его руки плашмя лежат на стойке бара. У него длинные, грязные и ломаные ногти. Его пристальный взор устремлён на тысячу метров за заднюю стену. Посреди сотен бубнящих голосов и музыкального автомата, он не слышит, как я подхожу. Я делаю Карлосу рукой знак подойти и привлечь его внимание.

Я стою прямо позади Чёрча, когда Карлос пристально смотрит на него.

— Парень, какого чёрта ты здесь делаешь? Я же говорил, что тебе здесь не рады.

Чёрч не двигается. Не моргает. Он просто смотрит прямо перед собой. Я киваю Карлосу попробовать ещё раз.

— Эй, засранец. Тебе нужно убраться. Как сейчас. Как пять минут назад. И не возвращайся.

На этот раз Чёрч, кажется, заметил, что на него кричат. Он медленно поднимает голову, как пробуждающийся после тысячелетнего сна Сфинкс. Шевелит губами и что-то шепчет.

— Что? — Спрашивает Карлос и придвигается ближе. — Что?

Чёрч рычит и едва не перепрыгивает через стойку, хватая Карлоса грязными когтями. Его рот открыт, и он вытягивает шею, словно хочет укусить его. Карлос кричит и упирается руками в барную стойку. Чёрч издаёт булькающее рычание. Пространство расчищается, когда люди пытаются убраться подальше от этого хаоса.

Чёрч щёлкает чёрными зубами в сантиметрах от лица Карлоса. Я хватаю Чёрча за затылок и врезаю его головой в стойку бара. Я чувствую, как хрустит его челюсть, но это даже не замедляет его. Он оборачивается и бросается на меня. Рычит и кусает воздух, только теперь его рот работает не слишком хорошо. Раздробленная нижняя челюсть болтается, как мешочек с овсянкой. Его зубы и язык черны как дёготь. Должно быть, кто-то подсунул нечто интересное ему в шприц. Но даже от мета рот так быстро не сгниёт. Что с ним?

Чёрч хватает меня за руки и открывает чёрную яму рта. Для тощего парня он силён. Должно быть, за последние тридцать секунд он выкачал годовой запас адреналина.

У меня появляется слабый намёк на приступ паники. Что, если Чёрч только кажется сильным, потому что сработал эффект волос Самсона[210], и я становлюсь слабее по мере того, как мои шрамы исчезают?

Его зубы клацают у моего уха.

Есть лишь один способ выяснить.

Я хватаю мистера Овсяная Челюсть за плечо, разворачиваю и швыряю, словно мешок с мусором. Он летит через весь бар и вмазывается в заднюю стену, оставляя в штукатурке крайне отрадную вмятину. Пока я любуюсь своей работой, испытывая тёплое головокружительное чувство облегчения от того, что всё ещё в состоянии причинять неоправданно серьёзный вред своему ближнему, Чёрч перекатывается на бок и встаёт. Он держит тело под странным углом. Похоже, он сломал спину, когда врезался в стену. Его левое плечо сильно вывихнуто. Рука повисла плетью, такая же обмякшая, как и челюсть. Если ему и больно, он этого не показывает. Он покачивается, восстанавливает равновесие и бросается на меня.

Его голова резко дёргается назад, и затем взрывается. Не вся. Только задняя часть. Сквозное ранение.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто стрелял. Это Бриджит, стоя на коленях на барной стойке, полицейской хваткой держит двумя руками странный маленький пистолет. Из ствола вьётся белая струйка CO₂.

У меня мелькает мысль: «Когда, чёрт подери, ты превратилась в Эмму Пил?[211]». Но, прежде чем успеваю озвучить её, в зал вваливаются ещё два голодных пугала с чёрными ртами. Бриджит поворачивается и стреляет в одного из них, едва тот успевает сделать три шага внутрь. Другой бросается к женщине у музыкального автомата. Блондинке-гражданской, одетой в кожаную куртку слишком большего размера своей подруги. Её счастье, что её девушка — байкерша. Пугало вцепляется ей в плечо, но не может прокусить толстую кожу. Подруга блондинки тянет её в одну сторону, а я обхватываю парня за горло и тяну в другую. Это не помогает. Он не задыхается и не отпускает куртку.

— Сломай ему шею!

Это Бриджит.

— Не дай ему оцарапать её! Сверни ему шею!

Я убираю руку с его шеи, хватаю за нижнюю челюсть и затылок, и резко кручу. Слышно, как хруст позвонков и хребта перекрывает музыку. Я знаю это, потому что все находящиеся в баре одновременно охают. Он оседает на пол рядом с пугалом, которое подстрелила Бриджит. Плачущая блондинка падает на свою подругу, которая тянет её прочь. Они врезаются в стол, и одна из бутылок разбивается о пол. Этот звук срабатывает как выстрел стартового пистолета. Все в баре решили ёбнуться одновременно, и сбивая друг друга с ног в панике ринулись к выходу. Менее чем через минуту остались только Бриджит, Карлос, эти трупы и я. Не считая парочки пьяных дэдхедов, развалившихся за угловым столиком в пурпурных одеждах некромантов.

Менее пьяный, глядя на нас, качает головой.

— Ничего особенного. Футбольные матчи в школе некромантов были жёстче.

— Мы закрыты, — говорит Карлос.

Дэдхеды, пошатываясь, уходят, пока мы с Бриджит оттаскиваем трупы к задней двери. Карлос подходит к дверям и запирает их.

— Может один из вас сказать мне, что это, чёрт возьми, только что было? — спрашиваю я.

Я смотрю на Бриджит.

— Не волнуйся. Что бы ты ни думал, что видел, сегодня вечером здесь никто не умер. — отвечает она.

— Ты говоришь о том, что Чёрч и остальные уже были мертвы? — спрашивает Карлос.

Бриджит кивает.

— Хочешь сказать, что это была шайка Бродяг с высоких равнин[212]? — интересуюсь я.

— Высоких равнин?

— Зомби.

— Да.

— Как ты узнала, что Чёрч с друзьями собираются сюда?

— Я не знала. Я пришла сюда в поисках тебя.

— Ты повсюду разгуливаешь с этим пистолетом?

— Конечно.

— Почему?

— Это часть того, зачем я приехала в Лос-Анджелес. Моя настоящая работа. Я убиваю мёртвых.

Карлос склоняется над телом Чёрча.

— Ваши друзья начинают протекать на мой пол. Мне следует беспокоиться?

— Задняя дверь не заперта?

Карлос кивает.

Я хватаю Чёрча и одного из оставшихся Бродячих за лодыжки, а Бриджит хватает третьего. Мы выволакиваем их в переулок за баром. Мусорный контейнер полон примерно наполовину, но я могу уместить их, если как следует утрамбовать.

— Не стоит, — говорит Бриджит.

— Почему?

Бриджит идёт к следующему зданию. Из уличного крана капает вода. Она открывает его сильнее и моет руки. Когда она заканчивает, я следую её примеру и помещаю руки под струю, давая холодному потоку смыть чёрную дрянь с моих ладоней. Когда мы заканчиваем, я вытираю руки о джинсы. На Бриджит красная футболка с названием чешской группы, чёрная мини-юбка и сапожки.

Она вопросительно смотрит на меня.

— Валяй, — говорю я ей.

Она не стесняется. Радостно вытирает руки о мои джинсы и даже опускается на колени, чтобы почистить между пальцами моими манжетами. Жаль, что я до этого не додумался.

— Я так понимаю, ты не особо много знаешь о восставших? — спрашивает она.

— До вчерашнего вечера даже никогда не видел.

— Знаешь, как их убить?

— Кажется, я только что это сделал.

Она качает головой.

— Мы не убили ни одного из них. Лишь их мозг. Остальное всё ещё живо и скоро очнётся. Вот почему бессмысленно выбрасывать их в мусорный контейнер. Они просто выберутся оттуда. Восставший без мозга по-прежнему может удерживать тебя, пока другие нападают и убивают. Либо кусают или царапают, передавая свою заразу.

— Ладно. Как ты их убиваешь?

— Нервы — это ключ. Ты должен полностью уничтожить их нервную систему, вырвав позвоночник.

Нужно было мне остаться дома и посмотреть с Касабяном «Ослеплённого желаниями».

— Однажды я проделал это с одним демоном. Содрал всю кожу с пальцев и суставов, и это было очень больно.

Бриджит делает «зачем заморачиваться, пытаясь научить идиота жонглировать?» лицо.

— Не тупи. Для этого есть инструменты. Мои сейчас не при мне, но смотри сюда.

Она берёт обломок доски от ящика из-под апельсинов и что-то рисует на земле. Это похоже на копьё, но с чем-то вроде когтя и длинными загнутыми назад зубьями на одном конце, напоминает руку с загнутыми не туда пальцами.

— Ты пользуешься демонским оружием. Наац? Можешь придать ему похожую форму?

— Никогда не пробовал, но, скорее всего. Дай пару минут.

— Не затягивай. В зависимости от повреждений, восставшие оживают через пять-десять минут.

Она ходит взад-вперёд, пока я переконфигурирую наац. Стук её сапожек эхом разносится по переулку. Она не напоминает ту женщину, с которой я беседовал в баре. Скорее тигрицу, ждущую возможности съесть убитую ей антилопу.

— Что это был за пистолет? — Спрашиваю я.

— На сжатом углекислом газе, как в парке развлечений. Мой более мощный, и стреляет заострёнными покрытыми серебром стрелами из нержавеющей стали.

— Зачем серебро?

— Для восставших в этом нет необходимости, но серебро позволяет использовать их также против вурдалаков, зверолюдей, и прочих нежелательных элементов.

— Ты должна дать мне как-нибудь попробовать.

— После того, как сводишь меня в свой магазин донатсов.

— Ты действительно здесь для того, чтобы сниматься в фильмах?

— Конечно. Я давно хотела перебраться в Голливуд, но была нужна дома. Моя эротическая карьера шла хорошо. Я зарабатывала деньги, и у меня было достаточно времени для настоящего занятия моей семьи. А теперь я нужна здесь. Было нетрудно добиться, чтобы Саймон пригласил меня. Я собираюсь сниматься в высокобюджетном голливудском фильме, и у меня по-прежнему будет время заниматься другой своей работой. Это то, что вы называете беспроигрышным вариантом, да?

— Думаешь, вокруг есть ещё Бродячие?

— Если здесь их трое, то их гораздо больше. Сколько — это вопрос. Мы считаем, что с численностью нужно разбираться немедленно, пока ситуация не вышла из-под контроля.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Моя семья веками выполняла эту работу. В Старом свете и Новом. Я рома́.

— Цыгане.

— Мой дедушка пристрелил бы тебя за это слово.

— В меня стреляли и за меньшее.

— Я слышала.

— Давай убедимся, что я всё правильно понял. В город только что вошла кавалерия, и это чешская порнозвезда-убийца зомби. Я всё правильно понял?

Она скрещивает руки и смотрит на меня так, словно если бы мы не были в графике, то она надрала бы мне задницу.

— Простите. Не думала, что моя жизнь покажется такой странной ковбою-алкоголику, наёмному убийце на службе у Люцифера.

— Я не критиковал. Просто пытаюсь разобраться в резюме каждого. Вчера вечером ты была милашкой на вечеринке, а сегодня уже женщина-кошка.

Она пожимает плечами.

— Быстро раскрытые секреты часто кажутся более важными, чем они есть на самом деле.

— Всё важно, когда появляются пушки и зомби.

Она стучит по запястью.

— Часики тикают, Дикий Билл.

— Готово. Как выглядит?

Я протягиваю ей наац. Она берёт его и легко вращает, делая выпады и нанося уколы в воздух. Она приседает в сильном выпаде вперёд, делая жест, будто пронзает им тело и выдёргивает обратно. Кем бы она там ещё ни была, с оружием обращаться она умеет.

— Чёрч придёт в себя первым. Принеси его мне, и я покажу тебе, как это делается.

Я отшвыриваю в сторону остальных двоих и поднимаю Чёрча. Он уже начинает подёргиваться.

— Прислони его лицом к стене.

Я так и делаю, и становлюсь позади неё.

— Твоё оружие ещё не идеально сконфигурировано, но ты это исправишь, когда я покажу тебе настоящее. Лучше всего войти через спину, так тебе не придётся вырывать грудную клетку и органы. Движением вверх втыкаешь оружие в спину на уровне сердца, чтобы оно скользнуло между рёбер. Постарайся, чтобы оно не вышло из передней части тела. Лезвия раскроются внутри тела и захватят позвоночник. Вращаешь лезвия, чтобы отсечь соединительную ткань, и резко тянешь, используя вес своего тела. Только когда позвоночник вырван, восставший мёртв.

Зомби стонет. Его тело выпрямляется, насколько это возможно, но остаётся лицом к стене. В отсутствие мозга ему и в голову не приходит развернуться.

— Ты можешь заняться следующим, — говорит она.

Бриджит сворачивает наац до минимально возможного размера. Встаёт под углом сорок пять градусов к телу Чёрча, перенеся основной вес на заднюю ногу, а затем раскручивает наац над головой. На третьем обороте она щёлкает им, словно выбрасывая лезвие. Оружие в секунду удлиняется, пронзая Чёрча в спину. Это его пробуждает. Он стонет и извивается, как рыба на леске, тянясь назад единственной здоровой рукой, чтобы ухватиться за наац. Бриджит резко дёргает наацем вправо. Чёрч застывает. Лезвия изображают кухонный комбайн в его мёртвых внутренностях. Бриджит приседает и подпрыгивает, что не так-то легко в её сапожках. Опускаясь, она что-то кричит по-чешски и откидывается всем весом назад. Спина Чёрча разрывается, и его позвоночник выскакивает наружу, словно рычаг однорукого бандита. На этот раз он падает и остаётся лежать.

— Теперь ты.

Бриджит складывает наац и протягивает мне.

Второй Бродячий одет в коричневые шорты и рубашку. Какой-то курьер. Перебирая руками, он пытается подняться на ноги, используя в качестве лестницы мусорный контейнер. Его спина повёрнута ко мне. Когда он выпрямляется, я раскручиваю и бросаю наац.

Тот выходит у него спереди, и один из шипов цепляется за край мусорного контейнера.

Когда я тяну наац, мусорный контейнер тоже движется, и Бродячему приходится отбивать чечётку, чтобы удержаться на ногах.

Бриджит вздыхает и идёт к мусорному контейнеру. Бродячий кидается к ней, а она спокойно с разворота встречает его боковым ударом ногой в голову. Пока он оглушён, она забирается на крышку мусорного контейнера и пинком освобождает наац.

— Благодарю.

— Не болтай. Прикончи его.

— Возможно, это самые чудесные слова, когда-либо сказанные мне женщиной на первом свидании.

Я дёргаю запястьем, как это делала она, но шипы всё ещё торчат снаружи передней части тела парня. Вращение помогает зарыться ему в грудь, но я застреваю в грудной клетке. Я толкаю и таскаю парня по всему переулку, словно худший кукловод во Вселенной.

— Ты всё обосрал. Никакого изящества. Используй свою силу. Просто выдери его.

Я делаю полшага вперёд, а затем резко отступаю назад, тяня всем своим весом. Спина Бродячего взрывается, и его грудная клетка, лёгкие, сердце и позвоночник вываливаются на асфальт переулка. Вонь хуже, чем в демонском сортире.

— Теперь ты знаешь, почему мы стараемся так не делать, — говорит Бриджит.

— Спасибо, сестра Рэтчед[213]. Тащи другого. Я начинаю входить во вкус.

Бриджит приводит в вертикальное положение третьего. Он делает один пьяный шаг в её сторону. Отступая назад, она наступает каблуком левого сапога на кусок печени курьера. Бриджит лишь на секунду потеряла равновесие, но этого оказалось достаточно, чтобы Бродячий ринулся вперёд и схватил её за запястье.

Она набрасывается на парня с кулаками, коленями и локтями, молотя его и крутя рукой, стараясь высвободиться из его хватки. Живой парень отпустил бы её просто от боли. Проблема в том, что Бродячие не чувствуют боли, а ни один из её ударов недостаточно силён, чтобы уложить его, потому что она всё ещё устраивает фигурное катание на кишках другого Бродячего.

Я делаю взмах наацем и бросаю. Он попадает Бродячему прямо в спину, и на этот раз остаётся внутри. Дёргаю запястьем и тяну. Его позвоночник выскакивает из спины, как костяной чёрт из табакерки.

Я бегу туда, где Бриджит, прислонившись к мусорному контейнеру, соскребает с сапог кусочки лёгких, мышц и Бог знает чего ещё.

— Мне очень жаль.

— Знаешь, сколько стоят эти сапоги? Конечно, нет, потому что если бы знал, то обосрался.

— Прости. Денег у меня нет, но я могу войти в любой магазин в мире и стащить тебе другую пару.

— Мне плевать на эти сапоги. Саймон купит мне столько грёбаных сапог, сколько я только пожелаю. Меня беспокоит, что я скажу ему, что случилось с ними.

— Он не знает о твоём хобби?

— Саймон может быть милым человеком, но девяносто девять процентов его IQ сосредоточены в его члене. Я его секс-трофей, и он не может воспринимать меня никак иначе.

— Слишком плохо. Он кое-что упускает.

Бриджит обводит взглядом залитый кровью переулок.

— Я видала более аккуратные убийства, но также видала и худшие.

— Мне нужно кое-кому позвонить по поводу случившегося. Я не могу оставить кучу трупов валяться у задней двери Карлоса. Я знаю кое-кого, Золотую Стражу. У них есть все виды ресурсов. Они могут справляться с подобными вещами.

— У меня тоже есть люди. Они знают, как избавляться от восставших. Кроме того, мне не слишком по душе ваша Стража.

— Что ты имеешь против них?

— Они правительство. Полиция. Этого достаточно.

С этим не поспоришь. Я позволяю ей позвонить своим людям.

Я возвращаюсь в бар. Карлос закрывается, ставит стаканы в посудомоечную машину, сбрасывает лёд в раковину и протирает барную стойку.

— Бриджит заканчивает на заднем дворе. Тела скоро исчезнут.

— Никогда не думал, что увижу здесь что-то страшнее тех скинхедов, что раньше приходили сюда, но ты всегда умудряешься удивлять меня.

— Не волнуйся. Мы собираемся с этим покончить и убедиться, что этого больше не повторится.

— Эстачидо[214]. Буду признателен.

— Наверное, не самое лучшее время спрашивать, но можно мне всё-таки буррито на вынос?

Карлос секунду смотрит на меня.

— Посмотрю, что можно сделать.

Я иду в мужскую комнату и осматриваю себя в зеркало. Выгляжу не так уж плохо, но кровавых брызг больше, чем я надеялся. Стягиваю рубашку и вешаю на крючок на тыльной стороне двери одной из кабинок. Включаю кран в одной из раковин и жду, пока польётся горячая вода.

Минуту спустя входит Бриджит, захлопывая крышку сотового телефона.

— Мои люди уже в пути.

— Кто твои люди?

— Друзья.

— Ромалы?

— Некоторые.

Она проходит через ту же процедуру, что и я только что. Смотрит в зеркало. Не удовлетворена увиденным и включает воду в другой раковине.

— Куда ты повесил свою рубашку?

— На дверях туалета есть крючки.

Она снимает блузку и возвращается к раковине лишь в лифчике и юбке.

Я держу свои глаза при себе, оттирая с рук и лица последние капли мёртвого парня. Наверное, мне также стоит что-то сделать со своими ботинками, но я бы чувствовал себя глупо, начищая обувь рядом с полуобнажённой женщиной. Я могу подождать, пока не вернусь домой.

Бриджит сушит лицо бумажным полотенцем.

— Как я выгляжу?

— Как Мона Лиза, убивающая ради острых ощущений.

— Да нет же, дурень. Приглядись поближе. Есть ещё кровь? У меня на шее? На руках? Проверь спину.

— Ты в порядке.

— Отлично, — говорит она и мокрыми руками откидывает назад волосы.

— Теперь ты.

Она поворачивает меня к свету и проверяет лицо.

— Ты пропустил пятнышко.

— Где?

— Наклонись.

Она стирает большим пальцем что-то с моей щеки. Потом со лба. Её пальцы перемещаются мне на затылок. Её руки пульсируют там, где мышцы работают под кожей. Так непохоже на ту милашку на вечеринке у Гействальдов. И оставленное нами только что в переулке протухшее мясо. Её сердцебиение и дыхание участились. Она проводит другой рукой по моей груди.

— Мне нравятся твои шрамы.

И вот, мы целуемся.

Мои руки скользят по её спине и бёдрам. Я едва могу вспомнить, каково это — быть так близко к другому телу, не пытаясь пнуть или пырнуть его. Кожа Бриджит гладкая, что в каком-то смысле является совершенно новым ощущением. Неужели любая кожа такая? Неужели я в самом деле позабыл о телах всё, что не имеет отношения к их убийству?

Я веду руками вверх по животу Бриджит, чтобы взять в ладони её груди. Она тянется назад, чтобы расстегнуть лифчик, и бросает его на раковину. Мы ловим себя в зеркале, и как же нелепо мы выглядим. Лижемся в туалете. Оставляя на полу запёкшуюся кровь. Бриджит улыбается мне и с удивительной силой толкает в кабинку, где я повесил свою рубашку.

Я сажусь на унитаз, и она следует за мной внутрь, закрывая и запирая за собой дверь. Она опускается мне на колени, широко расставив ноги, и мы снова целуемся. Её юбка задралась, и она елозит бёдрами вверх-вниз по стояку, который одиннадцать лет прятался в моих штанах.

Возможно, она отчасти телепат, потому что тянется вниз, расстёгивает мне молнию и даёт моему члену выскочить и прижаться к животу. Она наклоняется и обхватывает его рукой.

— А как же твой приятель Ричи?

— Слишком много болтаешь.

Она отпускает мой член, встаёт, лезет под юбку и стягивает трусики, балансируя по очереди на каждой ноге, с уверенностью и отработанным движением берущего прицел снайпера.

— Ты должна знать, что я давно этим не занимался.

— Заткнись.

Она опускает бёдра, хватает мой член и направляет в себя. Ощущение одновременно знакомое и странное, точно так же, как всё происходящее одновременно знакомо и странно. Хорошая новость заключаются в том, что тела есть тела, и даже если твой мозг на перезагрузке, сенсорная память берёт верх, когда ты чувствуешь, как начинает двигаться её тело. После пары неуклюжих попыток мы попадаем в плавный ритм, и кажется, что наши тела синхронизировались. Бриджит опускается всё глубже и глубже, когда я двигаюсь вверх в неё.

Мои руки снова скользят по её телу, берут в ладони её груди и щиплют соски. Она откидывается назад, упираясь руками и локтями в стенки кабинки и одновременно с силой вжимаясь бёдрами вниз. Каждые несколько ударов я кладу руки ей на талию и удерживаю её, находясь глубоко в ней, а затем отпускаю, и мы возвращаемся к нашему ритму.

Мы оба тяжело дышим и покрылись потом. Потрошение Бродячих было прогулкой по пляжу. Это может нас убить.

Что-то орёт с другого конца комнаты, отражаясь от кафельных стен. Это короткий отрывок из песни Джонни Кэша «Кольцо Огня».

Бриджит на секунду замирает.

— Дерьмо.

Она хватает меня за волосы, а толчки её бёдер становятся всё сильнее и быстрее. Она стонет, обхватывает меня руками за шею и крепко целует. Её дыхание становится прерывистым. Её ногти впиваются мне в плечи. Как раз, когда Джонни в последний раз напоминает нам, что всё горит, горит, горит в кольце огня, Бриджит сильно вжимается в меня и остаётся так. Её руки стискивают мне плечи, и она вот-вот пустит кровь. Затем она медленно расслабляется, издаёт протяжное хриплое «ох» и снова начинает нормально дышать. Мы какое-то время остаёмся так, упёршись лбами. Сперва это мило. Мы оба в истоме, но пот продолжает заливать нам глаза и жечь. Она смеётся, гладит меня ладонью по щеке и встаёт, протягивая руку между ног, чтобы выпустить меня из себя.

Бриджит отпирает кабинку и направляется прямо к своему телефону. Мне нет необходимости спрашивать, на кого стоит рингтон «Кольцо Огня». Я засовываю обмякший член обратно в штаны и направляюсь к раковине, чтобы снова вымыться.

Бриджит смотрит в телефон, читая сообщение.

— Звонок был не важным, но в сообщении мои люди пишут, что грузовик поблизости. Нам нужно куда-нибудь уйти, прежде чем они приступят к работе.

— Меня это устраивает.

Бриджит подходит к раковине, чтобы помыться рядом со мной. Она толкает меня плечами. Я толкаюсь в ответ. Это очень странное ощущение, не видеть голой женщины все эти годы, а теперь находиться рядом с той, чья профессия — быть голой, поэтому она полностью расслаблена и не спешит снова натянуть одежду. Но она играет. По-прежнему расслабленная. По-прежнему довольная. И я понимаю, что половина её удовольствия от осознания того, что она сделала, и это взрывает мне мозг.

— Ты всегда заканчиваешь охоту на зомби, совращая девственника?

Она улыбается мне в зеркале.

— Сколько времени ты этим не занимался?

— Одиннадцать лет.

— Бог мой. Теперь можешь рассказывать своим друзьям в школе, что видел настоящую живую голую девушку.

— Я не разговариваю с большинством людей, которых знаю. Остальные либо не люди, либо мёртвые.

— Можешь рассказать Карлосу.

— Думаю, он знает.

— Ты ещё не вернулся, да?

— Да.

Она улыбается.

— В следующий раз нам нужно что-то с этим сделать.

Мы идём в бар. Стулья подняты, свет выключен. Передняя дверь открыта. Карлос курит снаружи.

— Я думал, ты бросил, — говорю я.

— Снова начал. Сегодня вечером. Я знал, что всё это — выезжать за твой счёт и делать на тебе деньги — было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я просто не думал, что всё закончится тем, что меня чуть не съедят в собственном баре.

Бриджит подходит к Карлосу и обнимает его за плечи.

— Тайный мир за кулисами мира поначалу всегда выглядит странным, но видеть друзей Джеймса должно быть тоже странно, да?

— Это верно.

— Не бойся за свой бизнес. Клиенты вернутся. К концу недели ты будешь зарабатывать больше денег, чем когда-либо. Люди любят экзотику, но ещё больше они любят опасность. А опасность, которой они избежали — лучшая из всех.

— Ты так думаешь?

— Я видела это своими собственными глазами. У тебя будет очередь снаружи. Тебе понадобятся швейцар и смазливые официантки.

Он оглядывается через плечо на меня.

— Мне никогда не нравились бархатные верёвки[215], но, полагаю, бывает и худшая судьба.

— Определённо.

Как закончить в мусорном контейнере. Видел это дважды сегодня. Ни у одного из суши на заднем дворе не отсутствуют конечности, так что кто-то ещё за последние пару дней потерял руку у «Макс Оверлоуд». Интересно, она принадлежала едоку или съеденному?

— Мне нужно идти. Саймон меня ждёт. — Она поворачивается ко мне. — Я тебе позвоню. Нам много о чём нужно поговорить.

Она чмокает Карлоса и меня в щёку и садится в ожидающее у светофора на углу такси.

— Интересная ночь, — говорит Карлос.

— Можно и так сказать.

— Не забудь своё буррито.

Он протягивает мне коричневый бумажный пакет.

— Спасибо. До завтра.

— Смотри, чтобы тебя не съели по дороге домой.

— В этом и состоит моё программное заявление.

К тому времени, как я свернул за угол, уровень адреналина падает, и вся та боль, с которой я проснулся, резко возвращается. Пулевая рана пульсирует, и я проскальзываю в нишу, наполовину скрючившись. Даже с этой болью, я рассуждаю разумнее, чем прежде. Прислоняюсь к стене и напеваю какое-то исцеляющее худу. Ничего слишком мощного. Я просто хочу приглушить боль на несколько децибел, но не стереть её. Я не хочу забыть, что мне больно, но и не хочу спотыкаться, как калека. Глупо, что я не подумал воспользоваться этим заклинанием, как проснулся. Что со мной такое, что для того, чтобы прочистить мозги, мне требуется резня.

По дороге домой я останавливаюсь у «Пончиковой Вселенной» и беру кофе и пакет традиционных глазированных. Пока жду сдачу, вспоминаю канун Нового года и как целуюсь с Кэнди посреди тел, крови и запаха кордита[216] в ту ночь, когда мы уничтожили Авилу, и гадаю, почему меня влечёт только к женщинам, которые получают удовольствие от кровавой бойни.