Убить Вампира (По ту сторону отчаяния)

1

В Черемухино автобус прибыл в четыре часа вечера. Ольга вышла на автостанции, вошла внутрь. Расписание автобусов висело за стеклом кассы. В недлинном перечне автобусных остановок она быстро разыскала Пырьевку на пути маршрута Черемухино — Лыково. Автобус на Лыково отправлялся в 18–40.

— Скажите, — спросила Ольга у кассира, — а до Пырьевки долго ехать?

— Мину двадцать пять — тридцать, — ответила кассирша.

— Спасибо, — сказал Ольга и отошла от кассы.

Значит, в Пырьевке она будет около семи вечера. Куда она пойдет, она же никого не знает?

И к отцу Лаймы не сможет пойти — он её никогда не видел. Что она ему скажет? Что близкая подруга его погибшей дочери? Чего ей надо?

Нет, в Пырьевку нужно ехать утром. Она спокойно разыщет могилу Лаймы и…

«Господи! — вдруг мелькнуло у Ольги. — Зачем я вообще сюда приехала?»

«Ты должна вымолить у неё прощение, — вспомнились ей слова старухи-гадалки. — Вокруг тебя смерть, одна смерть…»

Ольгу передернуло.

Может, стоит все-таки послушать старуху? Не убудет от нее, если съездит на могилу своей бывшей подруги и помолится там за упокой её души? Нет же! Самое трудное в жизни — переступить через саму себя, отречься от себя. На такое способны, как думала Ольга, только истинно верующие. Сегодня это, может быть, предстоит сделать ей. Сделать то, что делать совсем не хочется: признать свои ошибки, назвать их единственно верным словом без боязни потерять чувство собственного достоинства, оказаться униженной и оскорбленной, презираемой всеми, ведь признание своих ошибок и покаяние — суть одно и то же, синонимы. Нельзя признать свои ошибки, не покаявшись. Теперь она понимает это. И просто не может не сделать то единственное, что от нее требуется.

Ольга вернулась к кассе, снова посмотрела на расписание. Утренний автобус на Лыково отправляется в 10–30. В одиннадцать Ольга будет на месте. Если ничего ужасного не произойдет, вернется к вечернему рейсу в Карск. Она вполне может на него успеть. Значит, так и поступит. Переночует где-нибудь здесь, а утром отправится в Пырьевку. Нужно только узнать, где тут можно остановиться. Ольга снова спросила у кассира:

— Простите, вы не подскажете, здесь есть хоть какая-нибудь гостиница?

Кассирша недоуменно взглянула на Ольгу, но ответила:

— Выйдете из станции и направо вниз. Метров двести пройдете и справа увидите небольшое двухэтажное здание гостиницы.

— Спасибо, — поблагодарила её Ольга и покинула автостанцию.

Черемухино оказалось небольшим поселком, в центре которого высились три — четыре пятиэтажки, остальные дома были маленькие и приземистые. Улицы почему-то были редко засажены деревьями, но и посаженным было не более десяти лет: они еще не набрали своего роста, стволы их можно было легко обхватить руками.

Возле гостиницы вообще не было зелени, только неширокие клумбы по обеим сторонам заасфальтированной дорожки, ведущей прямо к входу. Ольга вошла. В холле никого не было. Она прошла дальше и попала в коридор, вдоль которого располагались комнаты. Справа, в конце коридора, Ольга увидела открытую дверь и направилась туда.

Комната, в которую она заглянула, оказалась небольшим кабинетом с простой неприхотливой обстановкой: стол, несколько стульев, книжный шкаф, до половины набитый документацией в папках, холодильник.

За столом в свете настольной лампы сидела женщина в теплой сиреневой кофте и что-то писала. Ее волосы блестели в тусклом отраженном свете.

— Простите, — вынуждена была прервать её работу Ольга. — У вас тут можно остановиться?

Женщина подняла на нее густо накрашенные глаза и спросила:

— Вы хотите переночевать или снять номер на несколько дней?

— Хотела бы переночевать, — ответила Ольга, чувствуя себя неловко: она не так часто ночевала в гостиницах.

— Присаживайтесь, — пригласила её комендантша. — Подождите секундочку, я узнаю, ушла кастелянша или нет, она работает до четырех.

Комендантша вышла, и вскоре до Ольги донесся её зычный голос:

— Лена! Лена! Ты еще здесь?

Ольге стало тоскливо. Сомнения снова охватили её. Какой черт занес её в это унылое захолустье, в убогую гостиницу, где и постояльцев-то нет? Сказать, что её сюда загнала судьба, все равно, что ничего не сказать или покривить душой. Нужна ли ей эта поездка? Что она делает здесь? Зачем приехала? И почему вообще должна из-за кого-то страдать? Тем более из-за людей не таких уж, если честно говорить, ей и близких.

«Зачем я здесь? — думала Ольга. — Почему?»

Её размышления прервала неожиданно появившаяся комендантша.

— Вы, к сожалению, немножко не успели: кастелянша ушла домой. Но это не страшно, — сказала, увидев, как потемнело лицо Ольги. — У нас есть один номер на двоих. С бельем. Только смотрите, никаких посторонних. У нас с этим строго. Паспорт у вас есть?

— Да, вот, — Ольга вытащила из дорожной сумочки паспорт и протянула его комендантше.

Та раскрыла его и начала просматривать страницу за страницей, раз за разом поднимая голову и глядя на Ольгу.

— Если не секрет, зачем к нам пожаловали?

Ольга посмотрела в любопытные глаза комендантши и сказала:

— Я у вас проездом, завтра утром уеду.

— Понятно, — проговорила комендантша, продолжая выписывать Ольге квитанцию. — Значит, завтра до обеда?

— Я выеду часов в девять утра. Только переночую, — сказала Ольга.

— У нас таких правил нет. Заплатите до обеда, а выезжайте хоть с рассветом.

Ольга не стала спорить. Ей хотелось сейчас поскорее остаться одной. Её охватили усталость и безразличие.

Комендантша быстро прикинула на калькуляторе и назвала сумму. Ольга без возражений вытащила из своего кошелька деньги и тут же расплатилась.

— Комната номер пять. Идемте, я вас провожу. Будете выезжать, сдадите комнату техничке. Я её предупрежу. Во сколько вы, говорите, выедете?

— Часов в девять — полдесятого.

— Так ей и скажу.

Возле пятого номера они остановились, комендантша достала из кармана кофточки связку ключей и открыла номер.

— Внутри шпингалет, можете на него закрыться. В комнате, пожалуйста, не курите, радио громко не включайте. Если понадобится что-то разогреть — кухня в конце коридора направо. Санузел на другом конце. Спокойного отдыха, — сказала напоследок комендантша и вышла.

Ольга закрыла за ней дверь на шпингалет, задернула на окнах шторы, включила свет, забралась с ногами на постель, прислонившись спиной к стене, и укуталась в одеяло: её немного знобило.

Самоубийство Лаймы потрясло её. Она не ожидала от неё такого поступка. Лайма, тихая, неприметная девушка оказалась настолько страстной, преданной, что бездумная и ничего, казалось бы, не значащая измена Сергея в один миг погубила её. Разве могла Ольга предположить, что такое может случиться? Она вообще тогда не придала тому событию никакого значения. Для неё, так же, как и для Сергея, она была уверена, та ночь была не более чем прихоть, забава. Она надеялась, что Сергей после той ночи будет мудрее и не раздует из мухи слона, однако он воспринял все, как трагедию. Уже наутро проклинал себя и просил Ольгу поскорее уйти, оставить его одного.

— Как ты не понимаешь, я же люблю Лайму. Не знаю, что произойдет, если она узнает об этом.

— А что может произойти? — словно не понимая, спрашивала Ольга.

— Да она не простит мне этого, — сжимая виски, говорил Сергей.

— Но ты вовсе не обязан ей говорить, — пыталась образумить его Ольга.

— Как же не обязан? Как не обязан! Я ведь с ума сойду! И какое тогда между нами доверие, искренность? Какое чувство?

И он не смог умолчать, не стал походить на тысячи других женатых мужиков, для которых измена — обычное дело. Обо всем, что произошло, Сергей все-таки рассказал Лайме. И хотя не признался, с кем разделил в ту ночь их брачное ложе, Лайма и сама догадалась. Это только подхлестнуло её. Предательство мужа и близкой подруги. Она не нашла в себе сил больше жить. От Ольги уже ничего не зависело.

За окном сгущались сумерки. Лампа в комнате, казалось, стала гореть ярче. Ольга согрелась и почувствовала себя лучше.

А как бы она сама поступила, если бы ей изменил любимый? Тоже покончила с собой или ответила ему тем же? Можно было только догадываться. Однако Ольгу тогда совсем не мучила совесть. Она не думала о том, что Лайма отважится на такое. Ведь, чтобы покончить жизнь самоубийством, нужна, наверное, смелость. Или одержимость. Или отчаяние! Наверное, все-таки отчаяние, ведь у Лаймы кроме Сергея и неё, Ольги, в этом городе ближе не было никого. Иногда Ольге просто казалось, что они с Лаймой как две сестры, как два колоска на одном стебельке. Может быть, потому она так легко отдалась Сергею? Может быть потому, что чувствовала себя Лаймой? Или хотела чувствовать? Во всем…

Когда-то они, еще до прихода Сергея из армии, таким же теплым уютным вечером сидели вместе в комнате Лаймы и болтали о всякой всячине. Напротив кровати, на которой они сидели, висело зеркало. Ольга то и дело бросала взгляд на их отражение. И вдруг… Вдруг её пронзила какая-то ясная мысль: «А ведь мы чем-то схожи».

— Мы похожи, — не удержалась тогда она и проговорила то, что возникло в тот момент в её душе. — Ты даже не представляешь, как мы похожи, — потрясенная этим открытием, восторженно воскликнула Ольга, продолжая смотреть в зеркало.

Но Лайма ничего на это не сказала. Только внимательно посмотрела туда, куда и Ольга, и, смущенно улыбнувшись, прижалась головой к её плечу. У неё были мягкие шелковистые волосы.

А потом Лайма, словно почувствовала разницу, словно уловила желание Ольги слиться с ней и попыталась убежать. Перед свадьбой покрасилась в другой цвет, черный, сделала более короткой стрижку, сменила губную помаду и цвет теней.

Теперь она не хотела походить на неё! Ни в чем.

«Ах, Лайма, Лайма, — думала Ольга. — Ты никогда ничего не имела своего, всегда принадлежала кому-то, и однажды захотела вырваться из силков, попытавшись сама стать собственником. Но не так-то просто изменить характер, сломать привычку. Вот что убило тебя, а вовсе не какая-то там супружеская измена. Но и я не подарок, каюсь. В этом была и моя вина. Я превратила тебя в зверька в клетке, расставила силки, не желая терять тебя, Лайма. И даже с Сергеем, своим давним приятелем Сергеем, свела тебя, может быть, поэтому»…

Неожиданно Ольга спохватилась. Она ведь не узнала, есть ли в Пырьевке церковь! Может, её там и нет? Ольга ощутила сильное желание исповедаться. Носить в себе всё, она чувствовала, ей уже не под силу. И хотя слабо верила, что кто-то может ей помочь, становилась все больше уверенной, что без этого не обойтись, что так надо, что покаяние будет единственным условием того, что смерти Лаймы и Сергея ей простятся.

Ольга вышла в коридор. Ни души. Направилась к выходу. В холле за столом, уткнувшись в тонкую книжицу, сидела дежурная, низенькая, плотная толстушка с пухлыми пунцовыми щеками, заступившая, очевидно, на ночь. Ольга тихо поздоровалась с ней и спросила, есть ли церковь по дороге на Лыково.

— Есть, — ответила дежурная, оторвавшись от книжки. — В Рокатово. А что? — уже с любопытством уставилась она на Ольгу. Ольге это мало что говорило.

— Да так, ничего. А как далеко от Пырьевки? — спросила она.

— Да почти рядом. Пырьевка — следующий поселок за Рокатово. Вам там что-то надо?

— Да нет, я, собственно, к знакомым, в Пырьевку.

— А-а! — понимающе протянула дежурная, не спуская с Ольги любопытного взгляда.

Ольга вернулась в номер и снова прилегла на кровать, уставившись в противоположную стену.

«Это хорошо, — думала она, — что есть церковь». Она обязательно заглянет в неё.

Голоса за окном стихли, и Ольга уснула.

Ей снился огромный сад, множество невысоких раскидистых деревьев. Кажется, яблонь. Плодов на них не было, и листья, блеклые, потемневшие до черноты, сохранились не везде. Сад был запущен. Длинные корявые ветви переплелись и тяжело клонились к земле. Между деревьями трудно пройти: мешают ветки, но Ольга упорно продирается сквозь них.

Вдруг что-то зацепилось за её пальто. Она обернулась, чтобы взглянуть, и увидела, что сад исчез и она находится в огромном сарае, доверху набитом сеном. Вокруг полумрак, сырость и почему-то запах тлена. Ольга нервничает, отступает к двери сарая, чувствуя, что кроме неё в нем есть еще кто-то, кого она не видит. Страх обволакивает, она продолжает пятиться и вдруг оступается, падает навзничь и… просыпается.

Яркое солнце светит ей прямо в глаза. Пора отправляться в дорогу.

2

В семь утра, как планировал Михайлов, выехать с Горюновым им не удалось. Подвел «Москвич». Куда-то пропало зажигание.

— Ничего не пойму, — разводил в отчаянии руками Горюнов. — Еще вчера ездил, все было нормально.

— Ладно, — махнул рукой Михайлов, — жду тебя в горотделе. Надеюсь, не долго будешь копаться.

До горотдела от Горюнова рукой подать. Михайлов пошел не торопясь, чтобы побыть немного одному, собраться с мыслями.

Парк, мимо которого он шел, печально провожал его взглядом. Среди деревьев нет-нет да и мелькали беззаботные бродяги. Скамейки пустовали, ни крика, ни визга, только шелест листвы от внезапно налетающего ветра да перехлест голых ветвей где-то вверху, в глубине не совсем еще осыпавшихся крон.

Ничего не клеилось в этом деле. Кому нужна была смерть Кравченко? Ракитиной? Не было, казалось, никакого мотива. Его отказ продолжать с ней отношения может только возмутить вспыльчивую женщину, но никак не довести её до убийства. Отец Лаймы? У него больше всего поводов лишить зятя жизни: тот стал виновником гибели его дочери, причем дважды, так как почти всякий горячо любящий отец воспринимает замужество своей дочери как гибель. Отец Лаймы был против её замужества. Вот почему на свадебных фотографиях его нет. Самоубийство Лаймы еще больше увеличило недовольство, переросшее в откровенную ненависть. Теперь остается выяснить, как он это сделал. Выходит, как ни крути, а ехать в Пырьевку необходимо.

Михайлов поднялся на второй этаж горотдела, вошел в кабинет Горюнова, сел за свободный стол, раскрыл дело, заново начал пересматривать бумаги. Дошел до фотографии Ракитиной. Что-то всё-таки знакомое проступало в её чертах. Михайлов не мог только понять — что.

Зазвонил телефон. Михайлов снял трубку.

— Товарищ майор, — послышался в ней голос дежурного. — Горюнов ждет вас внизу. Машина на ходу.

— Спасибо, — сказал Михайлов, — сейчас спущусь.

Еще раз посмотрел на фотографию.

«Наверное, показалось», — подумал он и убрал дело в сейф.

Они ехали минут пятнадцать. В салоне тихо звучало радио. Мимо плавно проносились неприхотливые пейзажи средней полосы: холмы, овраги, посадки, перелески. Уже вовсю разгулялась осень — трава пожухла, листья на деревьях почти полностью облетели, ветер гонял по небу хмурые тучи.

— Николай Николаевич, как вы думаете, это дело у нас зависнет? — спросил Горюнов.

— Всё зависит от того, что расскажет нам отец Лаймы. Что там мы знаем о нем?

— Ничего особенного. Родился в сорок втором, сейчас на пенсии, живет в Пырьевке.

— В квартире Кравченко не найдено ни одного его отпечатка, ни одного следа, — с сожалением сказал Михайлов.

— Это еще ничего не доказывает, — не унывал Горюнов. — Может, он просто ловко замел следы.

— Может, и так. Пробрался в квартиру Кравченко незамеченным и ушел из нее, как человек-невидимка.

Михайлов замолчал и всю оставшуюся дорогу только слушал радио и смотрел в окно.

В Черемухино въезжали со стороны железнодорожной ветки. На въезде в поселок Горюнов притормозил и спросил у прохожего, где находится райотдел милиции. Подъехав к серому двухэтажному зданию, Горюнов припарковал свою машину. В дежурной части Михайлов с Горюновым представились, и их сразу направили к начальнику.

С начальником Черемухинского райотдела подполковником Лахновским Михайлов еще не сталкивался, однако тот сразу ему понравился. Михайлов ввел его в курс дела, вкратце рассказав об угоне автомобиля, его преследовании и убийстве Кравченко. Внимательно выслушав, Лахновский связался с дежурным и спросил его, не объявлялся ли Свирида.

— Он здесь, товарищ подполковник.

— Пусть зайдет, — сказал Лахновский и посмотрел на Михайлова.

— Ребят мы пока отпустили, хулиганку на них вешать не стали — совсем еще дети. Хотя на учет поставили: сегодня покатались на угнанной машине, завтра сами начнут угонять. Но вы их разыщите быстро: Свирида в своем районе каждый куст, каждый плетень знает. Участковым там четвертый год. Он с вами и поедет.

— Мы хотели бы сначала взглянуть на найденные «Жигули». В них ничего не обнаружили?

— Вроде ничего. Если вы не возражаете, я дам вам сопровождающего, он всё покажет.

— И еще. — Михайлов не спешил уходить, не решив до конца всех вопросов. — Нам, скорее всего, понадобится разрешение на вскрытие могилы Лаймы Кравченко в Пырьевке, вы не сможете с этим помочь?

— Все, что в моих силах, — сказал Лахновский. — Сейчас же свяжусь с нашим прокурором.

— Тогда мы пока осмотрим машину.

Михайлов и Горюнов вместе с худощавым сержантом вышли во внутренний двор райотдела, где в тени кирпичного здания стоял угнанный автомобиль. Михайлов сразу полез в салон. Ему показалось, что на чехле на переднем сиденье есть небольшие темные пятна. Он подозвал сержанта.

— Вы не в курсе, анализ этих пятен проводился?

— Не могу сказать, — ответил тот. — Я вчера не работал.

— Надо бы срочно сделать анализ. Возможно, это кровь.

К ним приблизился невысокий коренастый лейтенант и представился участковым Свиридой.

— Мне о вас подполковник Лахновский говорил. Я в вашем полном распоряжении.

Михайлов окинул лейтенанта оценивающим взглядом и сказал:

— Тогда первым делом заедем к малолетним угонщикам, а затем в Пырьевку, к Кречету. — И обратившись к сержанту. — Вы меня поняли, сержант? Чехол немедленно на экспертизу. Через час мы свяжемся с дежурным, пусть результаты оставят ему.

— Хорошо, товарищ майор, будет сделано.

Но выехали они только через час. В кармане Михайлова лежало долгожданное разрешение на вскрытие могилы Лаймы Кравченко, подписанное прокурором. Свирида в общих чертах обрисовал Кречета.

— Живет здесь года, наверное, два, не больше. Откуда приехал, не знаю. Держится уединенно, поселился за деревней. Нигде не работает. Наверное, занимается огородом, держит хозяйство. К себе никого близко не подпускает и ни с кем в Пырьевке не водится. Я несколько раз заезжал к нему по долгу службы — я ведь должен всех знать. Мне он показался несколько странным. В разговоре постоянно отворачивается, прячет глаза. Я сначала думал, что он из бывших заключенных. Проверил по картотеке, — нет, у нас не числится, может, и не сидел.

— А дочка его? — спросил Михайлов.

— Дочку хорошо помню. Красивая была девчонка. Жаль, умерла.

— А Кречет, случайно, автомобиль не водит? У него есть машина?

— Машину не видел. Водит он или нет, не знаю. А что, это важно?

— Сейчас все важно, лейтенант. Эти «Жигули», на которых лихачили ваши пацаны, были угнаны из Карска. Предположительно женщиной.

— Или мужчиной, переодетым в женщину, — вставил Горюнов.

— И вы думаете, что это был Кречет?

— Мог быть кто угодно. Наверняка не установлено.

Вскоре показалось Рокатово. Бросился в глаза купол храма, скрытого домами и пышными деревьями.

— Мальчишки живут в этой деревне, — сказал Свирида. — Сейчас здесь будет поворот направо и метров через сто двор того, самого младшего из угонщиков, Славика по прозвищу Бряка. Думаю, сначала лучше заглянуть к нему: он еще не так бесцеремонен, да и боязлив немного.

— Хорошо, — сказал Михайлов, — будем иметь в виду.

Горюнов свернул направо, проехал еще немного вперед и остановил машину у невысокого крашеного штакетника, на который ему указал Свирида. За забором они увидели небольшую побеленная известью избу с серой, потемневшей от времени шиферной крышей.

3

На крыльце, выходящем во двор, стояла пожилая женщина в кожухе, черном платке и с помойным ведром в руке. В её глазах отразился испуг, свободная рука невольно потянулась к груди.

— Здравствуйте, Мария Степановна, — сказал Свирида, отворив калитку и входя во двор. — Мы снова к вам. Славик ваш далеко?

Женщина не выпускала из рук ведро. Казалось, она совсем о нем забыла.

— Вы хотите его арестовать?

— Да нет же, Мария Степановна, — усмехнулся Свирида и покачал головой. — Я же вам вчера говорил: никто вашего Славку сажать не будет. Просто у наших товарищей появились новые вопросы.

Женщина все еще недоверчиво покосилась на Свириду, потом на Горюнова и Михайлова.

— Мария Степановна, — выступил вперед Михайлов. — Поверьте, нам сейчас очень важно поговорить с вашим сыном. От этого, может быть, зависит судьба не одного человека.

Женщина несколько расслабилась.

— Я его сегодня еще не выпускала во двор. Всю ночь не спала. Это ж надо — чуть в тюрьму не угодил. Связался с этими. Говорила ему, говорила.

Она, наконец, поставила ведро на крыльцо.

— Проходите, он там, в хате, телевизор смотрит.

Они вошли в дом.

— Слава! Слава! Где ты там? А ну, подь сюды, тут к тебе знов милиция. Да вы присаживайтесь, вот стулочки, садитесь, — пригласила их хозяйка.

Появился Бряка, замер испуганным сурком на пороге.

— Ну, здравствуй еще раз, Слава, — обратился к нему Свирида. — Тут товарищи из области хотят с тобой поговорить.

Мальчик посмотрел сначала на Горюнова, потом на Михайлова, затем уткнулся глазами в пол.

— Скажи нам, Славик, где вы нашли машину, на которой в район приехали? — спросил его Михайлов.

— Ну, отвечай же, — насела на сына мать. — Шляться где попало, так ты герой. Отвечай, когда тебя спрашивают!

— Мы на рыбалку ходили: я и Толик, — вполголоса пробубнил мальчик. — Машина в кустах была, возле Пырьевки.

— А точнее? — проговорил Михайлов.

— Возле старого кладбища, в кустах.

— А почему вы решили, что она ничья? Может, кто-то на могилку приехал?

— Да на том кладбище давно никого не хоронят, а двери у неё все открыты были и стояла она как-то не так.

— Как?

— Если на кладбище приезжают, то заезжают с другого края, а тут машина совсем в стороне, возле посадки, ну как брошенная.

— Ладно, — остановил его Михайлов, поняв, что мальчишка толком ничего не может объяснить.

— И вы сразу сели в машину?

— Нет, мы сначала вернулись домой и рассказали обо всем Сеньке.

— Это Прыщ, самый старший из них, — подсказал Михайлову Свирида.

— И он предложил вам покататься? — спросил Михайлов.

Слава утвердительно кивнул головой.

— Ну, а вещи в машине были?

Мальчишка нахмурил брови, будто припоминая что-то, потом нетвердо сказал:

— Нет, я не видел. Вещей, кажется, не было.

— Точно? — переспросил Михайлов.

— Отвечай, когда тебя старшие спрашивают! — дернула его за плечо мать, и Слава как выстрелил:

— Сумка была спортивная, небольшая. Сенька её себе взял, сказал, что на рыбалку с ней ходить будет.

— Больше ничего?

— Ничего.

— А в сумке что лежало?

— Не знаю, я не видел, — по-прежнему уставясь в пол, промямлил мальчик.

Михайлов с Горюновым переглянулись.

— А где именно вы обнаружили сумку?

— На переднем сиденье.

— Хорошо, — сказал Михайлов, поднимаясь. — Заглянем к твоему другу. Он далеко живет?

— Да через две хаты, — махнула рукою в том направлении мать Славика. — Он, видно, сегодня дома: вчера Гаврилыч разорялся, тоже давал ему нагоняй.

Они попрощались, вышли во двор, остановились возле машины.

— Ну что? — сказал Михайлов. — Зайдем к Прыщу, надо взглянуть на сумку, может, она еще цела. А потом в Пырьевку.

Двор Прыщей был обнесен высоким зеленым забором с металлическими воротами.

— Семья Прыщей одна из самых зажиточных в колхозе, — сказал Свирида, когда они подошли к воротам. — Старший Прыщ у всех на виду, работяга. От этого и достаток в доме. Сын не в него. Удивляюсь даже, чего нынешней молодежи не хватает? Думаю, меньшой Прыщ мне еще долго нервы будет портить.

Он стал громко колотить кулаком в ворота. За ними грозно залаяла сторожевая собака. По её хрипам чувствовалось, что злости у неё хоть отбавляй.

На лай вышел хозяин. Властным окриком унял пса и отворил калитку.

Увидев Свириду в форме и с ним еще двух человек в штатском, он подозрительно окинул всех взглядом, потом сказал:

— Я уже в курсе. Мне вчера мать все рассказала. Я отстегал его по первое число. Олег Степанович, вы уж простите меня, ради Бога, не углядел. Поверьте, он мне каждый день душу выматывает. Скажите, что ему за это будет?

— Пока мы его только ставим на учет, дальнейшее зависит от него самого, — ответил ему Свирида.

У Прыща как камень с души свалился.

— Но мы сейчас не за этим к вам заглянули. Ваш Сеня дома?

— Да дома, сегодня я его никуда не пустил.

— Нам нужно у него кое-что уточнить. Вы не могли бы его позвать? — попросил Михайлов.

— Да вы заходите во двор, я сейчас пса загоню.

Прыщ открыл им калитку, приглашая войти, а сам направился к собаке, начавшей опять рвать цепь и лаять. Хозяин снова гаркнул на нее, отчего та испуганно поджала хвост, взял за кожаный ошейник и заволок в деревянную будку, после чего припер выход небольшим, сколоченным из досок щитом. Затем крикнул, что было мочи, оглушая округу:

— Сенька, Сенька, паразит, а ну, выдь сюды!

Затем он опять обратился к милиционерам:

— Может, в дом зайдете?

— Да нет, — отказался Михайлов. — Мы ненадолго.

Через пару секунд из дома выскочил сын Прыща. Глаза его испуганно забегали, как только он увидел участкового и с ним еще двоих неизвестных. Также испуганно, казалось, торчал его высокий белобрысый чуб.

— А ну, паразит, иди сюда! — снова грохнул на него отец. — Что застыл как пень? Сумел набедокурить — умей и ответ держать!

Парень робко приблизился.

— Мы опять по вчерашнему происшествию, — сказал Михайлов. — Вспомни, пожалуйста, в машине были какие-нибудь вещи? Это очень важно.

— Отвечай, засранец, когда тебя спрашивают! — дернул сына за предплечье отец. Сенька едав не расплакался. Михайлов неодобрительно глянул на старшего Прыща, и тот, поймав взгляд Михайлова, чуть остепенился.

— Отвечай, было там что?

— Сумку одна, — чуть слышно пробормотал Сенька. — Больше ничего.

— Какая сумка? Большая, маленькая?

— Небольшая, спортивная.

— А в сумке что? — опять спросил Михайлов.

— Ничего не было. Пустая.

— И где же она? — спросил Свирида.

Мальчик запнулся, будто обдумывая что-то.

— Где сумка, отвечай? — не выдержал отец.

— В сарае. Я её ненарочно взял. Думал, для рыбалки пригодится.

— Ах ты, стервец, гаденыш! Мало тебе своего добра, на чужое потянуло?! — замахнулся на него отец, но Горюнов быстро перехватил тяжелую руку.

— Спокойнее, батя, спокойнее.

— Принеси нам сумку, пожалуйста, — попросил Михайлов, и Сеня, чуть сгорбившись, неторопливо засеменил в сторону сарая.

— Живо! — не удержался, чтобы опять не крикнуть на него отец.

Через минуту Михайлов держал в руках небольшую спортивную сумку.

— Сумку мог бы опознать только Бутенков. Нам же остается только гадать, она это или не она, — сказал он Горюнову и, широко раскрыв сумку, заглянул внутрь.

— Ну-ка, Женя, посмотри ты, — подозвал он к себе поближе Горюнова.

Горюнов заглянул в сумку.

— Может быть.

Тогда Михайлов обратился к Прыщу:

— В общем, вы понимаете, что сумка у вас изымается как вещественное доказательство.

— Я понимаю, — сказал Прыщ, провожая милиционеров до калитки. — Всегда поможем, если что надо.

Не успели они дойти до машины, как сзади снова раздалось громкое:

— А ну марш домой, паразит, я чем тебе приказал заниматься?!

Дальше их путь лежал в Пырьевку. Михайлов чувствовал, что им предстоит долгий и серьезный разговор с отцом Лаймы.

4

Тяжелый пузатый «ЛАЗ» тащился очень медленно. А на переезде и вообще чуть ли не ползком перевалился через рельсы.

Ольга утром, подходя к автостанции, немного озябла, но, сидя у самого двигателя, она согрелась и теперь могла спокойно подумать обо всем, что с ней случилось. Однако все мысли о тех днях словно унеслись куда-то, и Ольга думала о чем угодно, только не о том, что так волновало её в последнее время.

Но может, она сознательно гнала эти мысли? Может, нарочно не хотела ни о чем вспоминать? Хотя и понимала, что все равно ей никуда не деться, что все случившееся рано или поздно опять ее настигнет, и тогда неизвестно, как она избавится от этого.

В автобусе несколько пассажиров тихо дремали, уткнувшись кто в оконное стекло, кто в воротник. Ольге не спалось, и это радовало, потому что каждый раз перед сном она закрывала глаза со страхом: а вдруг опять ей приснится что-то, чего она меньше всего хотела бы видеть, чувствовать или переживать.

Сверкающий купол рокатовской церкви она заметила еще издали, на подъезде к деревне. Да его и невозможно было не заметить. Местная церковь была, наверное, здесь самым высоким сооружением. И хотя крест на куполе едва доходил до третьего этажа, церковь была видна далеко, может, оттого, что в любое время дня её серебристая луковица во все стороны рассеивала солнечные лучи.

Ольга вышла у небольшой кирпичной остановки, дождалась, пока «ЛАЗ» скроется из виду и только тогда пошла дальше вдоль по улице, не упуская из виду церковный купол.

Стрелки на часах замерли на одиннадцати. Она приехала почти по расписанию, значит, у нее еще есть время, прежде чем прибудет новый автобус. Но по-другому она бы не попала в Рокатово: кроме этого и вечернего автобусов рейсов больше не предполагалось. Но это ничего, главное, что она на месте, а значит, сделает все, как ей посоветовали, и как, она верила, ей нужно поступить.

Её это не удивляло. Она родилась в стране истого, казалось бы, атеизма. С детства воспитывалась в абсолютном равнодушии к церкви. Ни отец, ни мать никогда, сколько она себя помнит, не навязывали ей ни своих взглядов, ни своего безверия. Иногда, только бабушка, суеверно наслушавшись на улице бабьих россказней, одергивала мать, говоря: «Сегодня не шей, не убирай — праздник!» — и мать слушала её, хотя ничего не смыслила ни в постах, ни в обрядах, ни в атрибутах, не знала, кто такой Николай-угодник и в честь какого события отмечают Пасху.

Бабушка тоже в этом разбиралась слабо, но, общаясь со старушками во дворе, часто из солидарности с ними подсказывала всей семье, что грех, а что дело святое, когда нужно сходить в церковь, а когда освятить воду.

Так же и Ольга. Её мало занимали библейские истории, и в церковь она бегала исключительно ради любопытства или эстетической потребности, ибо весь этот блеск, мишура, позолота и багрянец, тихое пение старушек и какое-то неземное упоение очаровывали её, как, впрочем, и красивое кино, и музеи, и демонстрация мод.

Но теперь она почувствовала какую-то иную потребность, чем просто довериться кому-то или поговорить с кем-то по душам. Тут было что-то другое. Хотелось высказаться не просто человеку, но кому-то… Ольга даже не могла понять, кому, и думала, что батюшка ей поможет. Слепая уверенность воодушевила её. Мнилось, что, исповедавшись, она изгонит из себя все страхи, отвернет все несчастья, душа её обретет покой и равновесие.

С такой уверенностью она вошла во двор церкви, села на лавочке у невысокого решетчатого забора и стала ждать, когда откроется церковь и она сможет поговорить с настоятелем.

Церковь представляла собой двухэтажное, если не считать купола, почти квадратное здание, задний и боковой фасады которого утопали в пышных зарослях. Несколько высоких осин за забором создавали преграду холодному северному ветру. К входу вела неширокая дорожка из каменных плит, между которыми пробивалась молодая трава. Над дверью — навес, опиравшийся на деревянные столбы.

С полчаса просидела Ольга на скамейке. Мимо неё иногда проходили какие-то старушки в черных платках, окидывали Ольгу подозрительными взглядами и скрывались за углом церкви, где, наверное, были жилые строения. Ольга терялась: неужели сегодня церковь закрыта? Потом из-за угла вышла еще не старая женщина в черном ситцевом платке и подошла к ней.

— Ты чего-то хотела, дочка? — спросила она. — Если на службу, то её сегодня не будет, а если заказать что, то храм работает по субботам и воскресеньям: у нас в округе не так много прихожан.

Ольга поднялась, глянула в теплые глаза женщины и, несколько смутившись, произнесла:

— Я бы хотела увидеться с батюшкой. Мне очень нужно.

Женщина с любопытством посмотрела на Ольгу, но расспрашивать не стала.

— Вообще-то сегодня он не принимает, но раз ты приехали издалека, я спрошу, может, он уделит несколько минут.

— Спасибо большое, — кротко сказала Ольга.

Женщина повернулась и вскоре скрылась за углом церкви.

Ольга ждала еще минут двадцать. Может, женщина забыла или батюшка не захотел к ней выйти? Ольга не знала, что и думать.

«Хорошо, хоть еще не холодно», — думала в ожидании.

Однако женщина, вопреки сомнениям, сдержала слово. Спустя время опять вышла из-за угла и поманила Ольгу к себе.

— Сейчас батюшка оденется и примет тебя. Есть чем покрыть голову?

— Есть, — засуетилась Ольга, доставая из сумки светло-коричневый берет.

— Тогда ступай за мной.

Ольга послушно последовала за женщиной, еще не зная, о чем будет говорить — всё перемешалось в голове. А переступив порог низкой комнатушки, посреди которой на столе стояла купель, и совсем растерялась.

В помещении прежде всего в глаза бросалась скудость обстановки. Ни единого украшения на четырех покрашенных белилами стенах, только скромная икона Богоматери в верхнем левом углу. Видно, церковь действительно была небольшой и холодной, если крестили обычно в этой узкой, отапливаемой углем комнатке. На вымощенном плиткой полу стояли простые деревянные скамьи. Свет проникал через задернутые белыми накрахмаленными занавесками окна. Люстрой служила крохотная керосиновая лампа, стоявшая на древнем комоде, где, видимо, хранилось всё необходимое для обряда.

Вскоре дверь отворилась, и в комнату вошел бородатый мужчина в рясе. Присмотревшись к нему, Ольга заметила, что священник не так уж и стар. Скорее всего, ему не было и сорока. Это открытие еще больше смутило Ольгу, и она совсем растерялась: ведь этот человек старше её на каких-то десять-пятнадцать лет, как же она ему будет исповедоваться?

В облике батюшки было что-то аскетичное. Высокий, худой, с длинным, почти неподвижным лицом, он мало напоминал Ольге тех упитанных, оплывших от жира служителей церкви, с которыми она сталкивалась на венчаниях или крестинах у своих друзей и знакомых. Глубоко запавшие глаза, восковый лоб, иссохшие руки — всё говорило о том, как много этот человек постится или страдает. И если бы Ольга не знала, что перед ней стоит священнослужитель, точно брезгливо бы отвернулась от него и тем более не заговорила. Но сан будто придавал его внешности совсем иное толкование, более душевное, что ли, и Ольге сразу стало спокойнее, умиротвореннее, она уже без боязни могла открыться этому человеку, рассказать без утайки о своей жизни, мыслях, несчастье, которое её постигло.

Она поднялась со стула, на котором сидела, и приготовилась к любым вопросам, но батюшка мягко тронул её за руку, возвращая на место, и, подвинув другой стул, сел рядом.

— Варвара Тимофеевна сказала, что вы хотели со мною поговорить, — начал он издалека. — Но среди своих прихожан я что-то вас не припомню. Вы неместная?

Ольга отрицательно качнула головой.

— Как вы тогда оказались здесь? С какой целью?

— Я приехала издалека, — сказала Ольга, и что-то вдруг помешало ей говорить. Какие-то сомнения опять закрались в душу. Стоит ли вообще рассказывать ему о чем либо? Она же приехала сюда за сотню километров не просто затем, чтобы поговорить. Может, лучше подняться и уйти? Сможет ли он понять её? Что она ему скажет?

Но батюшка не торопил её, ждал, пока она сама осмелиться всё рассказать.

— У вас, наверное, случилось что-то скорбное? Это произошло с вами или с вашими близкими?

— С моими друзьями.

Ольга наконец нашла в себе силы начать.

— Очень сожалею, — сказал батюшка.

— Понимаете, во всем, во всем прежде всего виновата я. Вернее… Точнее, не во всем. Я их не убивала. Лайма сама пошла на это, но подстегнула её именно я. Я так думаю. Из-за меня это всё!

При упоминании имени Лаймы взгляд священника переменился, и, хотя Ольга этого не заметила, ему стало не по себе.

— Вы сказали — Лайма? Случайно, не Лайма Кречет?

— Это её девичья фамилия, а по мужу она Кравченко. Вы её тоже знали? — подняла на него печальные глаза Ольга.

— Сталкивался с ней. А потом приезжал молодой человек.

— Сергей, — перебила его Ольга. — Это мог быть только Сергей, её муж.

— Он был удручен, подавлен и хотел просить у неё прощения. Кажется, он был искренен.

— Знаете, как он сильно её любил. Если бы меня так любили. Но я… я… — Ольга хотела обозвать себя нехорошим словом, но вовремя опомнилась — наверное, в храме сквернословить неприлично. — Понимаете, это из-за меня она покончила с собой.

На священника ее слова произвели сильное впечатление.

— Постойте, вы говорите, что она покончила с собой?

Ольга удивленно посмотрела на него.

— Разве вы не знали?

— Её отец сказал, что она умерла от воспаления легких. Молодой человек тоже не упоминал о причине её смерти. Впрочем, я тогда и не допытывался. — Священник на минуту задумался. — Выходит, она была самоубийцей?

— Простите её, батюшка, она же не со зла. Это я во всем виновата. Из-за меня Лайма на это пошла.

Вдруг Ольга заметила, что батюшка её совсем не слушает, а думает о чем-то своем. Она спросила его:

— Вы меня слышите?

— Мне говорил старый настоятель этого храма, — неожиданно, будто и не пропадал, начал говорить священник, — что есть что-то нехорошее в этих местах и рано или поздно оно проявится. Он ждал этого всю жизнь, но так и не дождался. Когда мне это рассказывал, я отказывался верить, считая всё выдумкой его старческого угасающего сознания, но теперь я понимаю: он предупреждал меня, как будто знал наверняка!

Ольга не могла взять в толк, о чем он говорит, и что-то страшное пронзило её. Она испуганно стала вглядываться в лицо человека, который нес неизвестно что.

— Так вы говорите, он сильно любил её?

— Да, — ответила ему Ольга.

— Как сильно?

— Очень, очень сильно, я бы сказала даже, безумно, — проговорила, хотя сама в такую любовь совсем не верила: не те времена, думала, для безумных страстей.

— И он пришел, чтобы сказать, что не может без неё жить, умолял её простить его и вернуться. Вернуться!

Священник не смог усидеть на месте, резко поднялся и заходил вокруг стола с купелью.

— Теперь я всё понимаю: он её вызвал!

— Откуда вызвал? — ничего не понимала Ольга.

Священник снова опустился возле неё на стул.

— Вы говорили, что она покончила с собой.

— Да. Повесилась.

— А он потом три дня ходил к нам в церковь и ставил за её упокой свечки. Поставит — и к ней на могилу. Вернется и снова уходит. Понимаете?

Ольга отрицательно покачала головой.

— Он хотел вернуть её!

— Но разве это возможно?

— Для этого мира ничего невозможного нет. Он не позволил её душе уйти на тот свет, раскаялся и попросил вернуться. И значит, она еще не мертва!

Ольга посмотрела на настоятеля как на сумасшедшего. Ей стало не по себе. Она поднялась, чтобы уйти, но священник удержал её.

— Постойте, постойте, вы неправильно меня поняли. Я вам кажусь, наверное, безумцем. Я сам себе порой кажусь ненормальным. Но вот вы пришли, сказали мне о них, и я сразу понял. Сядьте, пожалуйста, выслушайте меня до конца. Понимаете, в последнее время в округе стали происходить странные вещи. Говорю это не понаслышке. По крайней мере, два человека точно умерло при удивительных обстоятельствах. Я отпевал их. У обоих на шее ранки. Как будто укусы зверя. Я хоть и священник, но по части земной все же рационалист, и сам попытался для себя определить причину этих смертей и не смог. Потом в Пырьевке произошел падеж скота. Это они сообщили, что падеж. На самом деле раз в неделю корова оказывалась мертва, причем в её теле не оставалось ни капли крови!

— Ну и что?

— Теперь, когда вы рассказали мне всё, я понял, чьих рук это дело.

— И чьих же? — Ольга уже стала жалеть, что пришла сюда. Этот странный священник стал пугать её.

— Я думаю, что это… В общем, это Лайма их всех лишила жизни!

— Лайма?! — не могла поверить Ольга.

— Да. Она стала вампиром!

Это не укладывалось в голове. Ольга почувствовала, как у неё слабеют ноги.

— Я вам все объясню. Постарайтесь только понять меня. Пожалуйста.

Ольга посмотрела в глаза священнику. В них была мольба.

— Нет, — вновь вскочила со своего места Ольга. — Вы хотите убедить меня в том, что Лайма — мертвая Лайма! — каким-то чудом ожила и начала убивать людей и животных?

— Да, — ответил священник.

— И я должна верить этим россказням?

— Понимаете, существует поверье, что вампирами чаще всего становятся самоубийцы. Но с Лаймой этого, может быть, и не произошло бы, если бы в естественный ход вещей не вмешался её муж. В своем огромном раскаянии он не позволил душе Лаймы отойти на тот свет. Он умолял её вернуться к жизни, сам не понимая, к чему это может привести. Если бы он этого не хотел так сильно…

— Но это же какая-то нелепица! — не удержалась, чтобы не воскликнуть Ольга.

— Почему нелепица? Разве вам не приходилось поднимать находящегося при смерти человека своей огромной любовью? А те, кто находился в состоянии клинической смерти, разве не рассказывают они о том, что прежде чем забрать их в мир иной, у них всегда спрашивали, не ждет ли их кто-нибудь на этом свете? И разве вам не известно, что жизнь человека кончается только тогда, когда его ничто больше здесь не держит! — воскликнул настоятель.

— Во всё это трудно поверить.

— А вы поверьте. Как верят в чудеса, как верят в силу Христа. Поверьте: душа Лаймы не даст никому покоя. Я боюсь, что её муж вскоре сойдет с ума.

— Хуже, — сказала Ольга.

— Что вы сказали?

— Я говорю: хуже. Его позавчера нашли убитым в собственной постели. Без головы. И на простынях не было ни капли крови!

— Значит, она пришла к нему!

— Вы все-таки думаете, что это сделала Лайма?

— Я просто убежден.

Ольга испуганно уставилась на священника.

— На Лайму это так непохоже. Я не верю, что это она убила всех тех людей и выпила кровь у скота. Она была такая добрая, чистая.

— Вы забываете, что этими качествами обладал человек, а не вампир, которым после смерти стала Лайма.

— И все равно не верю, что это была Лайма, пусть она даже и превратилась в вампира.

— А пропавшая голова? Вы же сами сказали, что там не обнаружили ни капли крови! Выходит, она сначала выпила всю кровь, а потом забрала с собой его голову. Только зачем?

На этот вопрос и у Ольги не было ответа. Тишина на минуту окутала комнату.

— Что нам теперь делать? — нарушила её Ольга.

— Нужно остановить Лайму.

— Как?

— Только традиционным способом: осиновый кол в сердце.

— Это значит, что нужно разрыть её могилу? — Ольга похолодела.

— А как еще до нее добраться? — Священник снова стал невозмутимым.

Ольга не знала, что сказать. Зачем она приехала в эту деревню? Зачем встретилась с этим странным настоятелем? Что теперь делать?

— Мне кажется, тянуть не стоит, ведь скоро исполнится сорок дней со дня её похорон. После этого срока её душа никогда не сможет уйти и будет вечно мыкаться по земле, досаждая другим.

Тут Ольга вспомнила, как во сне к ней явилась Лайма.

«Тебе не разлучить нас!» — сказала она тогда.

Значит, так может продолжаться всю жизнь, и всю жизнь душа Лаймы будет доказывать Ольге, что Сергей принадлежит только ей, Лайме. От этого можно сойти с ума!

— Я согласна, — сказала, избавившись наконец от всех сомнений, Ольга.

— Тогда мы сейчас оттрапезничаем, а после обеда отправимся в Пырьевку.

Ольга не стала противиться.

— Как вас зовут? — обернулся на пороге батюшка.

— Ольга, — ответила девушка.

— Священная, — тихо произнес он и закрыл за собой дверь.

5

Они вышли только около часу дня. Пока готовился обед, пока ели, потом отец-настоятель отдавал распоряжения по хозяйству. В серых брюках и теплой кожаной куртке настоятель он совсем не был похож на священника, больше на геолога. Это сравнение убрало, казалось, мнимую преграду, разделявшую Ольгу и ее духовного наставника.

— Пойдем более коротким путем — через посадку. Это всего минут двадцать ходу. Вечером в Пырьевке нельзя появляться. Под покровом темноты эти звери творят неизвестно что. Днем же они нам не страшны.

Уверенность и боевой настрой священника придал силы духа и Ольге. Теперь она была убеждена, что они поступают правильно. Зло нужно остановить, пока оно не распространилось повсюду. И Лайма сейчас была таким злом.

По дороге батюшка поинтересовался, как Ольга догадалась сюда приехать.

— Сначала мне приснилась Лайма, — сказала она. — Мне показалось, она хотела что-то сообщить, но во сне только забрала голову Сергея и сказала, что мне их не разлучить. Я испугалась, потому что не собиралась забирать у Лаймы её мужа, но она снова и снова приходила ко мне в сновиденьях и постоянно повторяла: «Тебе не разлучить нас». И тогда я подумала, что мне нужно вымолить у неё прощение, пусть и запоздалое. Я не смогу жить дальше с чувством вины. Поэтому я здесь.

Священник слушал внимательно.

— Вы правильно сделали, Ольга, что так поступили. Даже если люди умирают, их души еще долго витают поблизости, и от нас зависит, приблизить их к себе или отдалить. Я, думаю, не открою вам истины, сказав, что умершие живы, пока живут в нашем сознании. Вот почему о мертвых принято говорить либо хорошо, либо ничего. Память о плохом приносит в наш мир еще больше зла.

Они шли проселочной дорогой. Сентябрь в этом году радовал. На солнце было, как летом: тепло и приятно. Священник надел солнцезащитные очки.

— С тех пор как у меня ослабло, яркое солнце быстро утомляет глаза. Вы удивлены?

— Да нет, ничего, — сказала Ольга. — Просто непривычно видеть батюшку в очках.

— Что поделаешь, — развел он руками. — Все мы люди, и никто из нас не застрахован от болезней, травм и стихийных бедствий. А вот и Пырьевка, — остановился на секунду батюшка. — За этим полем будет поворот. Нам лучше свернуть там, и вскоре мы окажемся у дома отца Лаймы.

Ольга посмотрела туда, куда указывал священник, и поразилась. Они стояли на самом солнце. А там, над домом отца Лаймы, все уже потемнело, туда, гонимые холодным северным ветром, надвигались серые тучи.

Ольга спросила:

— А вы случайно не знаете отца Лаймы? Я с ним ни разу не сталкивалась. Он ведь почти никогда не приезжал в Карск.

— В церкви я его ни разу не видел. Да и хоронили Лайму без отпевания. Я еще удивился, когда узнал о смерти его дочери, что он собирается забрать её из Карска и похоронить на пырьевском кладбище. Даже направил к нему одну из наших прихожанок, но он грубо её прогнал. К тому же на кладбище, где он похоронил Лайму, давно никого не хоронят. Говорят, то место больно нехорошее. Хотя мне кажется, он похоронил её там чисто из практических соображений, ведь кладбище находится за его огородом.

У Ольги на душе стало еще более муторно. По безмерному скошенному полю тихо носился ветер, и что-то устрашающее слышалось в его шуме.

— А если мы расскажем ему обо всем, — неожиданно спросила Ольга, — он нас поймет?

— Не знаю, но думаю, поговорить с ним надо обязательно. И даже если он нам не поверит, посчитает за сумасшедших, могилу Лаймы придется раскопать.

Такого Ольга представить не могла. Разве она сможет смотреть на разложившегося мертвеца? Она просто не выдержит этого.

Они приближались к посадке, за которой находился дом Кречета. Священник осторожно тронул Ольгу за руку:

— Хочу сказать вам, чтобы вы были осмотрительны. Я почему-то ему не доверяю.

Они остановились на минуту, чтобы собраться с духом.

— Ну что? — проговорил, наконец, настоятель. — С богом.

Ольге всё показалось каким-то нереальным. Неужели это не сон, и она на самом деле идет с этим чудаковатым священником на могилу Лаймы? Зачем? Она просто поверила ему на слово, поверила какой-то сказке, нелепице. Какие вампиры в наше время? Откуда?

Ольга заметалась:

— Послушайте… Я не знаю. Зачем мы туда идем? (Священник удивленно посмотрел на нее.) По-моему, это нелепая затея. Вы мне такие страсти рассказываете. Вы хоть сами в это верите?

Священник подождал, пока Ольга успокоится, но её всю колотило.

— Послушайте, Ольга, — сказал он, когда она замолчала. — В вас сейчас говорит сомнение. И страх. Но этого не надо бояться. Это также естественно, как вода, воздух, солнце. Это наш мир.

— Какой мир? — вновь прорвалось у Ольги.

— Просто наш мир. Вы убедитесь в этом. Только успокойтесь. Мы же не можем так необдуманно туда сунуться. Отец Лаймы может нам помешать, тогда придется сначала усыпить его бдительность. А если вы придете к нему с таким раздражением и страхом, он сразу обо всем догадается, и наши усилия окажутся напрасными.

Твердый голос священника и его неоспоримые аргументы немного успокоили Ольгу.

— Вы идете? — спросил он. — Соберитесь, сейчас это важно, — и пошел вперед.

— Святой отец! — крикнула ему вдогонку Ольга. Как же она хотела поверить ему.

— Да? — обернулся он.

— А кол? Вы забыли выстругать кол.

— Кол? — переспросил её батюшка с удивлением, как будто вообще не понимал, о чем речь.

— Вы говорили, что вампира можно убить, только воткнув ему в сердце кол.

— Да-да, — встрепенулся он. — Идемте, неподалеку я видел осины.

В посадке, куда они зашли, густо росли липы, клены и акации. В глубине затесались и редкие осины.

Священник вытащил из внутреннего кармана куртки складной нож и стал наклонять одну из веток осины.

— Положите в свою сумочку, — попросил он её, когда заострил кол, — мне некуда его спрятать.

Ольга убрала кол в сумку и с облегчением вздохнула. Теперь ей казалось, бояться нечего.

Они медленно пробрались по узкой тропинке, усыпанной красными осенними листьями и плодами терновника, на другую сторону посадки.

Прямо перед ними возник дом отца Лаймы.

6

Двор Кречета примыкал к самой посадке и располагался почти в полукилометре от деревни. Низкая саманная хижина, крытая потемневшим от времени шифером, почти вся утопала в бурьяне и высоких кустах желтой акации и бузины. Крыша держалась прочно и была еще совсем цела, хотя кое-где и поросла мхом. Единственное выходившее на эту сторону окно было так сильно замусолено, что наверняка совсем не пропускало света. Наличники потемнели, краска на них облупилась. Некогда побеленные стены местами потеряли всякий цвет. Забор отсутствовал: Кречету бояться было некого, его самого в округе опасались и сунуться к нему не осмеливались. Но может, отсутствие забора говорило еще и о полном безразличии хозяина к собственности.

Неподалеку от хижины чернел высокий деревянный, покосившийся от времени, но еще стойкий сарай. Форточка на фронтоне его хлопала раз за разом от ветра. По левую сторону от хижины серел небольшой заглохший сад, за сараем тянулся под самые ограды кладбища давно не копанный огород. Редкие кусты с острыми листочками, а пониже репейник, указывали на недостаток солнца и скудость почвы. Как будто солнце поднималось здесь изредка и ненадолго.

Священник остановился посреди двора, посмотрел в сторону огорода и сказал Ольге.

— Он, наверное, дома. Вы готовы?

Ольга кивнула.

— Тогда пошли.

Они подошли к двери, грубо вытесанной и растрескавшейся, и батюшка громко постучал. Не дожидаясь приглашения, открыл дверь и вошел в дом. Ольга последовала за ним.

Миновав сумрачный узкий коридор, они попали в большую темную комнату, служившую и кухней и столовой. Собственно говоря, вся хижина Кречета состояла из двух комнат: той, в которой сейчас находились Ольга со священником, и примыкавшей к кухне спальни. Блеклый свет проникал сюда так же, как и в спальне, из крохотного оконца, завешенного какой-то тряпкой. Пол был деревянный, некрашеный, сильно потемневший от времени, а всю обстановку составляли грубый стул, стол, пара скамеек за столом, ветхий ларь, заменявший хозяину буфет, и старинная русская печь, покрытая сажей и слоем вековой пыли. На гвоздях у входа висели какие-то отрепья, которые, скорее всего, хозяин изредка надевал. Из-за двери в спальню торчал край тусклого побуревшего платяного шкафа, такого же мрачного, как и все остальное.

«Вот это да! — поразилась Ольга. — Как же тут Лайма жила? Или всё это пришло в запустение после её смерти? Хотя, судя по всему, пыль тут не вытирали столетиями».

За столом сидел, вероятно, сам хозяин. Казалось, он спал: в полутемной комнате трудно было рассмотреть его лицо.

Увидев отца Лаймы, Ольга опешила и замерла на месте, оставив за собой раскрытой дверь.

— У нас принято дверь закрывать, — неожиданно произнес Кречет, и его хриплый, продирающий до костей голос эхом разнесся по небольшой комнате. Казалось, он совсем не удивился их появлению. Как будто давно ждал этого.

Ольга вздрогнула. Священник вернулся и закрыл за ней дверь.

— Я тебе говорил, чтобы ты здесь не появлялся, — так же грозно произнес Кречет. — Мало тебе других неприятностей?

— Я подумал, тут такой случай, что мне нужно прийти самому, — сказал дрогнувшим голосом священник.

— Кто она? — спросил Кречет.

— Подруга Лаймы. И я подумал, что нужно привести её к тебе. Она, кажется, обо всем догадывается.

Кречет поднял на Ольгу глаза, и она онемела: они горели слабым красным огнем.

Ольга стала задыхаться, её охватил ужас. Они что, знакомы и заодно? Ей казалось, что всё кончено, время остановилось и никто ей больше не поможет. В глазах ее потемнело, и Ольга потеряла сознание.

— Она каким-то образом узнала про тебя, — продолжал батюшка. — И я подумал, что её нельзя отпускать, она может потянуть за собой еще кого-нибудь, а у нас и без неё бед хватает. Если бы не твоя Лайма, мы бы жили спокойно, но тебе надо было её пожалеть, — совсем прорвало его.

— Заткнись! Не тебе судить о Лайме. Чтобы там не говорили, она наша. Моей крови!

— Зачем тогда ты отпустил её в город?

На это хозяину ответить было нечего. Видно, они уже не первый раз обсуждали это.

— Свяжи её пока и брось в подпол, — приказал Кречет. — Я сегодня сыт. Пусть останется на ужин.

Священник взял со скамьи веревку, перевернул тело Ольги и связал ей сзади руки. Потом открыл дверцу подпола, и спихнул туда бездыханное тело девушки. Когда он прикрыл дверцу половиком, Кречет сказал:

— Это всё из-за него. Говорил, что он ей не нужен, но она не послушалась.

Священник сел напротив него.

— Но ведь это он своими мольбами оживил её.

— Он был только средством! — крикнул Кречет. — Только средством. Я бы и сам её оживил, у неё моя кровь!

— Я понимаю. Но она могла бы и не узнать ничего и всю жизнь прожить нормальной человеческой жизнью.

Кречет, услышав это, сорвался с места.

— Ты думаешь, я хотел втягивать её во всё? Думаешь, хотел, чтобы она волком выла по ночам и принюхивалась к запаху крови? Разве тебе так просто нести службу и смотреть на всех алчными глазами?

— Но ты же знаешь, нормальные люди обходят стороной мою церковь. А те, что ходят ко мне, такие же, как мы.

Тут в окно негромко постучали. Собеседники вздрогнули и, недоумевая, переглянулись. Хозяин поднялся из-за стола, подошел к окну и громко спросил:

— Кого там еще лихая несет?

Снаружи ответили:

— Нам нужен Антон Павлович Кречет. Мы из милиции. Можно войти?

Кречет посмотрел на священника.

— Ну вот, — сказал сипло, — еще гости пожаловали.

Он прошел в спальню и вскоре вышел оттуда с ружьем.

— Что ты задумал, Антон? — испугался батюшка.

— Пусть полежит, — сказал Кречет и положил ружье на скамью за столом.

7

Михайлов, Горюнов и Свирида подъехали к дому Кречета.

— Может, оставить машину неподалеку? — с предосторожностью предложил Горюнов.

— Да что вы, — стал успокаивать его Свирида, — я этого Кречета знаю. Тихий, мирный человек. С виду, правда, несколько суров и угрюм, а так — мухи не обидит.

И все же они остановились метрах в двадцати от дома. Выбравшись из машины, Михайлов с Горюновым стали осматриваться, Свирида сразу решительно направился к дому.

— В такое время дня Кречет должен быть здесь, я уверен, — сказал он и постучал в окно.

Через несколько минут сухо скрипнула дверь и на пороге появился сам хозяин. Три пары глаз с любопытством уставились на него. От них не укрылись ни его серые испещренные зелеными прожилками и коричневыми точками глаза, полные решимости и жестокости, ни рот с припухлыми чувственными губами, вокруг которого залегли глубокие складки, ни толстые волосатые руки, которые оканчивались скрюченными сурово сжатыми пальцами. Особенно отталкивающе действовали на всякого, кто видел Кречета, его вздернутый нос, выпуклый лоб, мясистые уши с плотными краями, изъеденными какой-то болезнью. Его некогда сильные, крепкие плечи теперь согнулись, однако во всем торсе, опирающемся на короткие ляжки с кое-как приделанными к ним нескладными сухопарыми ногами, еще теплилась грозная мощь, как остаток прежней здоровой жизни.

Взглянув на троих милиционеров, стоявших перед ним, Кречет тут же опустил глаза, будто не хотел, чтобы они смотрели в них.

— Антон Павлович, здравствуйте. Это я, Свирида. Вы меня узнаете?

— Как же, помню, — недружелюбно ответил Кречет. — Вы, кажется, наш участковый.

— Точно, — заулыбался Свирида. — Тут товарищи из области хотели бы с вами поговорить по поводу вашего зятя и дочери.

Кречет посмотрел сначала на Михайлова, потом на Горюнова, но на его лице ничего не отразилось.

— Я никогда не общался со своим зятем и ничего про него не знаю, — сказал Кречет. — А если вы насчет Лаймы, то тут и так всё ясно, мне добавить больше нечего.

— Нет, мы не по поводу Лаймы, мы хотели бы все-таки поговорить о вашем зяте.

— Тогда это не ко мне. Я же сказал вам: я с ним не общался.

— Вы не любили его? — спросил Горюнов.

— А я должен был его любить? Он что — баба?

Возникла пауза.

— Мы можем пройти в дом? — спросил Михайлов.

— Зачем? Вы разве не всё выяснили?

— Нет, не всё, — сказал Михайлов и впился взглядом в Кречета.

— Нам хочется взглянуть, как вы живете, — сказал Горюнов. — К тому же ваш участковый признался, что он ни разу не был у вас дома. А участковому, согласитесь, по долгу службы положено знать о своих подопечных всё.

— Я не его подопечный, — сурово ответил Кречет.

— А позвольте узнать, Антон Павлович, на что вы живете, если не работаете и хозяйство не держите? — спросил Кречета Михайлов, входя в дом.

— У меня есть огород.

— И всё?

— Мне достаточно.

Преступив порог, гости остановились, увидав на лавке бородатого мужчину в кожаной куртке. Свирида, приглядевшись, узнал в нем настоятеля рокатовского храма.

— А вы что здесь делаете, святой отец? — спросил он.

Но священник, казалось, совсем не встревожился, хотя и ответил не сразу:

— Да вот пришел уговаривать Антона Павловича посетить нашу церковь. Он человек одинокий, пора бы ему и к Господу приобщиться. Ведь на том свете неприкаянная душа продолжает мытариться, и лишь божья благодать её успокаивает. Но я больно засиделся. Пойду, не буду вам мешать, — засобирался, поднимаясь со своего места, настоятель.

Свирида уловил что-то неестественное в его поведении.

— И как часто, батюшка, вы, переодевшись в мирское, отправляетесь наставлять своих прихожан на путь истинный?

— Не в одежде дело, сын мой, а в том, что под одеждой да на сердце.

— И все же я попрошу вас пока не ходить, святой отец, — остановил его Михайлов. — Вы поможете нам совершить один очень неприятный обряд.

Теперь настала очередь заволноваться священнику.

— Какой обряд?

Михайлов вынул из кармана листок бумаги.

— Согласно санкции прокурора, мы имеем право вскрыть могилу Лаймы Кравченко, чтобы убедиться, действительно ли она захоронена.

Кречет возмутился:

— Я вам не позволю вскрывать могилу дочери. По какому праву? Как вы смеете?

— Дело в том, любезный, — выступил вперед Горюнов, — что вашего зятя позавчера убили.

— Я б его сам убил!

— Причем убили зверски: оторвав потом голову. И как утверждают многочисленные свидетели, это могла быть женщина.

— При чем же тут Лайма? Она умерла больше месяца назад. Это мог быть кто угодно. Хоть та шлюха, из-за которой Лайма наложила на себя руки!

— Возможно. Только на месте преступления замечена была ваша дочь, гражданин Кречет. Усекаете? Видели-то именно её. Что вы на это скажете?

— Скажу, что дочь моя умерла! Слышите? Умерла! И я вам не дам разрывать её могилу!

— Могилу мы все равно вскроем, но не сейчас. У нас есть еще к вам вопросы, — обратился к Кречету Михайлов. — Где вы были семнадцатого сентября, то есть позавчера?

— Это что же получается, и я уже подозреваемый?

— Проанализировав ряд фактов, — сказал Горюнов, — мы пришли к выводу, что у вас были все основания убить Кравченко. С самого начала вы его, по словам матери Кравченко, открыто ненавидели и препятствовали браку с вашей дочерью, а после ее смерти вполне могли отомстить за нее.

— Чушь! Все это чушь! За кого вы меня принимаете! — вспылил Кречет.

— И все же, где вы находились позавчера ночью?

Кречет резко отвернулся, оперся руками о подоконник, опустил голову. После некоторого молчания, сипло произнес:

— Я никуда не хожу и не езжу. Я был дома.

— Значит, у вас нет алиби, — констатировал Горюнов. — Придется вам проехать с нами в райотдел для дачи показаний. А пока покажите, где могила вашей дочери.

— Дочь я вам не дам, — вдруг повернул голову Кречет и уставился на Горюнова жестким холодным взглядом. — Вы не возьмете её у меня. Слышите!

— Напрасно вы так, Антон Павлович, — сказал Михайлов. — Мы ничего вашей дочери не сделаем. Только удостоверимся, что она в могиле. У вас есть лопата?

— Я сказал, мою дочь вы не тронете! — Кречет стал отступать к столу и вдруг схватил со скамьи ружье и направил его на стоявших. — Вы сами здесь сдохнете, твари! — крикнул он и ухмыльнулся дико и страшно.

Свирида попытался сделать шаг, но Кречет тут же перевел на него ствол и выстрелил, откинув к стенке. Вторым выстрелом он метил в Михайлова, но тот успел упасть и откатиться в сторону. Горюнов ловко прыгнул к Кречету, выбил из рук двустволку и вместе со вскочившим Михайловым они скрутили его, защелкнув за спиной наручники.

Отец-настоятель стоял, онемев от неожиданности.

Михайлов бросился к Свириде. Тот сильно ударился головой о стену. Но рана была неопасная. Пуля задела плечо, не раздробив кость.

— Лейтенант, лейтенант, вы меня слышите? — спросил Михайлов.

Свирида шевельнул головой и слабо застонал.

— Как вы себя чувствуете?

Свирида приоткрыл глаза.

— Сейчас Горюнов отвезет вас в больницу.

— Не стоит беспокоиться, товарищ майор, вы же видите, он в меня не попал, царапнул только. Перевяжем, и все. Вы же один здесь не справитесь, если мы уедем.

Михайлов посмотрел в глаза Свириде. Тот был прав.

— Хорошо. Горюнов, у тебя есть в машине аптечка?

— Конечно, есть, куда ж без нее?

— Надо продезинфицировать рану. Я — на кладбище.

— А с этим что будем делать? — кивнул Горюнов на Кречета.

— Возьму с собой, — ответил Михайлов.

Он подошел к Кречету и приказал подняться.

— Мне нужны темные очки, — произнес Кречет. — Я не могу выходить на улицу без очков.

Михайлов посмотрел по сторонам. Очки лежали на подоконнике. Он взял их, надел на Кречет, и они пошли к выходу.

— Идемте с нами, святой отец, — обратился Михайлов к батюшке. — Будете отпевать Лайму при повторном захоронении.

Горюнов помог подняться Свириде, и они неторопливо двинулись к машине.

8

Через небольшой невскопанный огород Михайлов вел Кречета под локоть. За ними, не отставая ни на шаг, семенил отец-настоятель. Он тоже надел очки.

«Прямо зомби какие-то», — подумал Михайлов.

Тучи сгущались. Ночь, казалось, наступит раньше обычного.

Кладбище утопало в зарослях сирени, акаций и черемухи. Почти все могилы были заброшенные и давно поросли бурьяном. Ограды повалились или утонули в сухих стеблях высоких трав. Кресты покосились и почернели от времени. Только на могиле Лаймы не было дикой поросли, и она сразу бросалась в глаза.

— Давненько здесь никого не хоронили, — заметил Михайлов.

— Лет двадцать, не меньше, — сказал настоятель. — Хоронят теперь выше, за балкой, а у покоящихся тут и даже родственников, наверное, не осталось.

Михайлов приковал наручниками Кречета к одной из сохранившихся оград и взял у священника лопату.

Земля оказалась рыхлой, еще не слежавшейся. Михайлов копал без особых усилий, энергично откидывая землю. И Кречет, и настоятель следили за его работой с большим вниманием.

— Может, вас сменить? — раздался вдруг голос Горюнова, вынырнувшего из-за кустов густой желтой акации.

— Да пока не устал, — ответил Михайлов. — Что Свирида?

— Перевязал его и оставил в машине — так будет лучше.

Постепенно яма углублялась. Михайлова и Горюнов сменяли друг друга.

На кладбище опустился туман — оно располагалось в низине.

— Да, где бы мы еще так потрудились, — произнес Михайлов, выбрасывая наверх очередную лопату земли. Он стоял в яме уже почти по пояс.

Копая, Михайлов искоса наблюдал за Кречетом. Тот не проявлял никаких эмоций.

«Странно, — думал он, — то он с ружьем бросался, чтобы защитить могилу дочери, то вдруг стал абсолютно равнодушен ко всему, что происходит. С чего бы?»

Михайлов воткнул лопату в землю и протянул Горюнову руку:

— Ну-ка, вытащи меня отсюда, надо перекурить.

Горюнов помог Михайлову выбраться из ямы.

— Мне уже скоро по шею будет, а гроба все нет, — сказал Михайлов. — Глубоко, видно, закопали.

— Или вообще не закапывали, — сказал Горюнов.

— Все может быть. Копнем еще на полметра и, я думаю, все станет на свои места.

Михайлов присел неподалеку на один из валунов, вытащил из кармана сигарету, прикурил от протянутой ему Горюновым зажигалки. Горюнов также закурил, присев на корточки. Кречет опустился на землю возле ограды. Настоятель так и стоял, не шелохнувшись и не выказывая никаких эмоции. Горюнов сделал несколько глубоких затяжек, выдохнул дым через нос и спросил Кречета:

— Отчего же ты, батя, так зятька своего не любил?

— Не твое собачье дело, — вдруг окрысился Кречет.

Но на его злость Горюнов только рассмеялся.

— Ишь, как преступничек-то наш запел. Больно ты грозный. Только теперь мы с тобой по-другому разговаривать будем. Теперь ты, падла, по статье пойдешь. За нападение на представителя закона. Ясно? — Горюнов поднялся и, подойдя к Кречету, наклонился над ним. — И нечего прятаться за черными очками, мафиози, мать твою! — Горюнов сорвал с Кречета очки и отшвырнул их в сторону. Тот моментально зажмурился, и Горюнов увидел, как перекосилось его лицо и на руке, прикованной к ограде, надулись жилы.

Священник тут же метнулся за очками Кречета и принес их ему, с обидой выговорив Горюнову:

— Может, вы и представитель закона, но так издеваться над гражданином не имеете права: у него плохое зрение, ему солнце вредно!

Михайлов позвал своего товарища:

— Горюнов, успокойся, еще успеешь со всем разобраться, надо копать пока не стемнело.

Горюнов плюнул в сторону, отбросил недокуренную сигарету и спрыгнул в яму.

Вскоре лопата воткнулась в крышку гроба. Михайлов заинтересованно склонился над ней.

— Вытаскивать не будем, только откроем крышку и посмотрим, на месте она или нет.

Горюнов расчистил верх:

— Тут лопатой не подберешься. Сгоняю-ка я за монтировкой.

— Добро. — Михайлов помог Горюнову вылезти из ямы.

Деревянный гроб еще не успел прогнить, только материя на нем потемнела от сырости.

Горюнов обернулся в один миг и снова спустился в могилу.

— Давай, вскрывай, — не терпелось увидеть труп Лаймы Михайлову. Не могла же она, мертвая, выбраться из могилы, добраться до Карска, убить своего мужа и, угнав машину, с его головой вернуться обратно. Кто поверит в такую ерунду?

— Что там? — не мог успокоиться он.

Горюнов откинул крышку гроба в сторону и — ахнул.

Лаймы в гробу не было!

Тут Кречет безумно расхохотался. Михайлов удивленно посмотрел на него. Горюнов подтянулся на руках, вылез из ямы и, подскочив к Кречету, наотмашь отвесил ему несколько звонких оплеух.

— Ах ты, дрянь, сука! Ты что, издеваешься над нами? Где твоя дочь, отвечай! — ударил он Кречета еще раз.

Батюшка хотел было тронуться с места, но Горюнов сурово посмотрел на него:

— А вы, святой отец, стойте там. Тут вы нам не помощник.

Михайлов подошел к Кречету.

— Поднимитесь и отвечайте, где ваша дочь? Если она захоронена, то в каком месте?

Но Кречет продолжал истерично смеяться.

— Вы слышите меня? — Михайлов схватил его за грудки и рывком поднял на ноги. — Отвечайте: где труп Лаймы?

В ту же секунду Кречет нахмурился и сказал, глядя на Михайлова сквозь очки:

— А был ли мальчик? — и опять, сотрясаясь всем телом, громко рассмеялся.

Михайлов со злостью оттолкнул Кречета от себя и, переведя дух, сказал Горюнову:

— Надо искать. Перерыть здесь всё — дом, сарай, погреб. Пока не стемнело.

— А с этим что? — кивнул Горюнов на Кречета.

— Да заткни его! — не смог удержаться Михайлов и взял под локоть настоятеля. — Идемте, святой отец, обратно. Нам теперь важнее найти Лайму.

Священник нерешительно тронулся с места, то и дело оборачиваясь.

— А что будет с Кречетом?

— Что с ним будет? — отрешенно сказал Михайлов. — Ему теперь одна дорога — в тюрьму.

Когда Михайлов со священником скрылись из виду, Горюнов с негодованием посмотрел на Кречета. Тот уже не смеялся. Он вперился в Горюнова взглядом и неожиданно сказал:

— Вам всем, собакам, сегодня придет конец. Пусть только стемнеет и взойдет луна. Лайма вернется, вот увидите.

— Да иди ты к дьяволу! — возмущенно бросил Горюнов и резко ударил его в челюсть.

Кречет поник.

9

— Что вы обо всем этом думаете, святой отец? — спросил Михайлов настоятеля.

Мрак почти окутал посадку, и потемневшие деревья превратились в сплошную сизую стену.

— Думаю, что зло обязательно породит новое зло. Зря вы обидели отца Лаймы, он ни в чем не виноват.

— А кто тогда виноват?

— Зло. Просто зло, — сказал настоятель.

— Но разве у зла нет лица, имени, названия?

Священник посмотрел куда-то в сторону и произнес:

— У зла только одно имя, одно лицо и одно название — зло!

Михайлов не стал больше дискутировать на эту тему. Они пришли во двор.

— Может, я вам больше не нужен? — спросил священник. — У меня ведь тоже есть свои обязанности.

Михайлов внимательно посмотрел на него и спросил:

— Мне все-таки интересно, святой отец, что вас связывает с Кречетом? Вы ведь не просто так сюда пожаловали. Что вас связывает с этим нелюдимом?

Настоятель поднял глаза на Михайлова, и, хотя за черными стеклами очков они не были видны, по слабому напряжению опустившихся плеч, по едва заметному трепету голоса Михайлов понял, что его вопрос встревожил священника.

— Меня с ним ничего не связывает, — выдавил из себя батюшка. — Я его едва знаю.

— Тогда почему вы здесь?

— Я уже говорил вам: такие люди, как Кречет, должны находиться в лоне нашей церкви.

— Убийцы?

— Он не убийца. Вы сами спровоцировали его своим недостойным поведением.

— Ладно, святой отец, оставим в покое мораль. Сейчас меня больше интересует пропавший труп девушки. Вы случайно не знаете, где мог похоронить ее Кречет?

Священник отвернулся от Михайлова.

— Не знаю.

— Хорошо, — сказал Михайлов и посмотрел на часы. Стрелки на циферблате показывали пятнадцать минут четвертого.

К ним подошел Горюнов.

— Ну что там Кречет? — спросил его Михайлов.

— Успокоился немного.

— Тогда осмотри дом, а я загляну в сарай. Не мог же он закопать свою дочь на огороде?

Горюнов направился в дом, Михайлов — в сарай.

«С чего начинать?» — подумал Горюнов, переступая порог.

Дом Кречета был небольшой. Длинные неширокие сени, в конце которых на чердак поднималась крутая деревянная лестница с высокими плоскими перилами.

«Вряд ли Кречет прячет труп дочери на чердаке», — подумал Горюнов, но все равно решил проверить. Поднялся по лестнице, откинул наверх ляду и заглянул на чердак.

Он оказался низким и пыльным. Кроме хлама и старых, изъеденных мышами журналов и газет, на чердаке больше ничего не было. И все же Горюнову пришлось подняться, так как скудного света, который едва пробивался через маленькое треугольное слуховое окно, было явно недостаточно, чтобы отчетливо всё разглядеть: края чердака тонули в темноте. У Горюнова в машине был фонарь, но возвращаться за ним не хотелось.

Он чиркнул зажигалкой. Ничего похожего на гроб или саван не увидел. Спустился в сени, внимательно осмотрел деревянные полы. Может здесь есть погреб? Нет. Все доски в полу оказались плотно подогнанными, и видно было, что их давно не трогали, даже в небольшие стыки набились грязь и мусор.

Горюнов зашел в кухню, потом заглянул в спальню — ничего. Открыл шкаф. Только одежда Кречета. Вернулся обратно на кухню, встал посреди комнаты и осмотрелся. Затем наклонился, разглядывая пол.

Тут ему послышалось, как кто-то глухо застонал. Под полом? Пришлось снова зажечь зажигалку: на дворе стало быстро смеркаться, и здесь все гуще становилась тьма.

В полу под откинутым половиком Горюнов обнаружил дверцу. Он приподнял ее и заглянул в подпол. Ничего не видно. Спускаться Горюнову совсем не хотелось. «Может, просто посветить?» — подумал он, опустился на колени и, наклонившись, просунул в погреб руку с зажигалкой.

Внизу ему показалось чье-то скрюченное тело.

«Что за дьявол?» — подумал он, и внезапно какая-то вспышка ослепила его. Кто-то сильно саданул его чем-то тяжелым по голове, и Горюнов тяжело грохнулся вниз.

Крышка подпола тут же захлопнулась.

10

Михайлов осторожно вошел в сарай и вздрогнул, когда за его спиной сильно захлопнулась дверь.

«Неужели на дворе поднялся ветер?» — подумал он, привыкая к темноте.

Здесь оказалось еще темнее, чем в доме. Пахло сыростью и затхлой гнилью. На каждом шагу из-под его ног поднималась густая пыль.

«Быстро стало темнеть», — опять подумал Михайлов и зажег спичку. Она на мгновение осветила небольшое пространство возле него. Он успел заметить справа от себя на гвозде керосиновую лампу, снял её, поднял защитное стекло и зажег фитиль. Теперь стало немного светлее, и Михайлов смог все хорошо рассмотреть.

Сарай оказался небольшим, но длинным: метров двенадцать в длину и шесть в ширину. Наверное, когда-то здесь была конюшня, потом возле неё построили дом. Справа и слева сарай был забит сеном. Оно хранилось и на чердаке, больше похожем на антресоли.

«Зачем Кречету столько сена, — удивился Михайлов, — у него же нет скотины?»

Он выдернул пучок из кучи и поднес поближе к свету. Сено оказалось несвежим, скорее всего, прошлогодним. Как оно еще не вспыхнуло от прелости?

Михайлов стал взбираться по высокой деревянной лестнице. Оказавшись наверху, он посветил вокруг, но и тут, кроме сена, ничего не было. Он разгреб несколько холмиков, но под ними тоже ничего не обнаружил.

«Здесь, наверное, бесполезно искать. Надо только допрашивать Кречета. Без его помощи Лайму не отыскать», — подумал Михайлов, спускаясь вниз. Все-таки придется ему порыться и в этих кучах. Он подвесил лампу повыше, чтобы лучше осветить помещение, взял стоявшие у двери вилы и стал разгребать сено сначала с одной стороны, потом с другой. В воздухе поднялась пыль.

«Неужели придется рыться до утра?» — спрашивал себя Михайлов, видя, что сена в сарае не так уж и мало, и если ему захочется перекидать всё, то на это уйдет уйма времени. Однако делать нечего. Такие сеновалы — самое удобное место для того, чтобы что-нибудь прятать. Хотя, кто знает, может, он роется тут напрасно.

Неожиданно вилы потяжелели, как будто на них бросили что-то упругое и массивное. Михайлов воткнул вилы поглубже и напрягся, пытаясь поднять груз. Тот вроде поддался. Михайлов потянул его на себя и увидел, что это тоже сено, только уложенное в плотный куб. Значит, насыпано сено было только сверху, а дальше шла стена из сенных блоков. Зачем?

Михайлов быстро раскидал по сторонам то, что мешало ему добраться до стены из сена, и увидел, что кубы плотно перетянуты вокруг веревками. Он крепко ухватился за одну из них и с силой потянул на себя. Куб выпал из своего гнезда, обнажив чернеющую пустоту. Михайлов потянул второй куб, потом третий, пока не образовался проход, достаточный, чтобы забраться внутрь.

Свет от керосиновой лампы сюда не проникал, и Михайлов вынужден был снова зажечь спичку.

Вспыхнувший на мгновение свет выхватил из замкнутого темного пространства гроб, стоявший на таких же кубах из сена, какие окружали эту своеобразную пещеру.

Михайлов медленно приблизился к нему, чувствуя, как сильно стучит сердце. Он зажег еще одну спичку и, присветив себе, откинул крышку гроба. Там, еще не сгнившая, однако посиневшая, со множеством зеленых пятен на лице, лежала Лайма. Одной рукой она прижимала к себе голову Кравченко.

Михайлова как молнией поразило. Он попятился, придерживаясь рукой стен, и выбрался из этого жуткого склепа из сена наружу. Он был потрясен. Все это никак не укладывалось в сознании. Почему Кречет не захоронил свою дочь на кладбище? И откуда здесь оказалась голова Кравченко? Конечно, Михайлов ожидал от поездки в Пырьевку многого, но только не этого.

Надо взять фонари, позвать сюда всех, немедленно раскидать это тленное сено.

Он вспомнил, что видел в бардачке машины Горюнова фонарь. Нужно взять его, иначе тут и сам голову потеряешь.

Михайлов выбрался из сарая. Небо заволокло серыми тучами, сумерки быстро окутывали двор. Опустившийся на огород белесый туман полностью скрыл кладбище.

— Горюнов! Горюнов! — крикнул Михайлов, но никто ему не ответил.

Он сам пошел к машине, тоже утонувшей в тумане. На какое-то мгновение острое предчувствие опасности охватило его. Он снова крикнул громко:

— Свирида, как ты там? Ты меня слышишь?

Но и Свирида ему не ответил. Видно, еще не пришел в себя. Михайлов побрел к тому месту, где они оставили машину. Вскоре из тумана показался бампер. Потом появились и остальные части. Обе задние дверцы оказались открыты.

— Свирида, где ты? — спросил Михайлов, приближаясь.

Какой-то глухой чавкающий звук послышался из салона. Михайлова бросило в пот. Внизу левой дверцы он заметил две ноги. Кто-то стоял на коленях на земле, туловище было скрыто в машине.

«Что это?» — подумал Михайлов, и рука его машинально потянулась к кобуре.

— Эй, кто там? А ну, покажись! — не своим голосом произнес он. — Покажись, тебе говорят!

Михайлов навел в сторону машины пистолет. Чавкающий звук на минуту прекратился.

— Ну-ка, поднимись! — приказал Михайлов, и колени стали неторопливо отрываться от земли, стопы нашли опору, потом за стеклами задней дверцы показалась спина в куртке. Настоятель?! Это был он. Священник медленно повернул к Михайлову голову, и он потерял дар речи. Лицо батюшки уже не было человеческим. Михайлов увидел два ярких, налитых кровью глаза. Изо рта по подбородку, капая на грудь, стекала струйка свежей крови.

Тут и с другой стороны кто-то поднялся. Михайлов увидел Кречета. Его глаза также горели алым огнем, и рот испачкан кровью.

— А, майор, — с ехидством произнес Кречет. — Вы как раз вовремя. Мы только приступили к трапезе. Не желаете ли присоединиться?

— Я не ужинаю с тварями, — выдавил из себя Михайлов и выстрелил Кречету в голову. Тот упал. Тогда Михайлов перевел пистолет на священника и два раза нажал на спусковой крючок.

Оглушительные выстрелы эхом разлетелись по балке. Священника откинуло в сторону, он упал навзничь и так и застыл со вскинутыми вверх руками.

«Еще с людоедами я не сталкивался», — подумал Михайлов. Надо срочно разыскать Горюнова и выбираться отсюда поскорее, пока совсем не стемнело. Тут уж делать нечего.

Он повернулся и направился было к дому, как услышал сзади какие-то шорохи. Страх охватил его. Михайлов повернул голову и обмер: Кречет медленно поднимался с земли. С виска его стекала кровь.

«Неужели я в него не попал? С трех метров?» Он снова стал поднимать пистолет, однако еще не донес его до уровня глаз, как с другой стороны зашевелился настоятель и тоже стал подниматься с земли.

«Да что это за день такой сегодня? — каруселью завертелось в голове Михайлова. — Куда я попал, черт возьми!»

— А ты неплохо стреляешь, майор, — ухмыльнулся Кречет и громко злорадно расхохотался.

На этот раз Михайлов прицелился точнее и выстрелил раз, потом другой. Сначала в грудь, потом в самый лоб Кречета. Он отлетел метра на полтора и затих. Михайлов тут же перевел пистолет на священника и тоже выстрелил два раза на поражение. Батюшка мешком повалился на землю и скрутился, как червь.

«Что же тут все-таки творится? — думал Михайлов и терялся в догадках. — Где Горюнов?»

Но тишина ничего не могла ему ответить.

11

Когда Горюнова оглушили, он кубарем скатился в погреб и тяжело свалился на Ольгу. Это привело её в чувство. Голова её гудела. Она никак не могла открыть глаза. Хотя, если бы и открыла, все равно бы ничего не увидела: в подвале стояла непроглядная тьма. Однако ощущения Ольги постепенно возвращались к ней. Конечно, первым, что она отчетливо почувствовала, была огромная тяжесть, свалившаяся сверху. Ольга постепенно стала припоминать, где она и что с ней.

Она вспомнила, как пришла в церковь, как говорила с отцом-настоятелем. Потом они пошли в Пырьевку, к отцу Лаймы. А потом они вошли в эту хижину. Да, они вошли, и тут начались настоящие кошмары. Ни Кречет, ни сам отец-настоятель оказались не теми людьми, за которых они себя выдавали. Кто же они на самом деле?

Отец-настоятель плел какую-то ахинею по поводу каких-то вампиров, которые здесь обитают, про Лайму… Что же он говорил про Лайму? А, что её, якобы, оживил Сергей, и она теперь не мертва. Не совсем мертва. Бред какой-то!

Ольга шевельнулась, но все тело её тут же заныло, тяжесть, свалившаяся на неё, стала неимоверной. Она попробовала выдернуть из-под неё ноги. Ей удалось это. Что на неё сбросили, подумала она, открыв глаза, но в темноте различить что-нибудь было невозможно. Ольга тронула упавшее ногой, но так и не смогла определить, что это. Что-то мягкое, весомое.

Вдруг это «что-то» застонало, и Ольге стало не так страшно. Выходит, она не одна, они сбросили в подвал еще кого-то.

— Эй! — сначала тихо, потом немного громче, произнесла Ольга. — Эй! Вы меня слышите?

Никто ей не ответил.

— Вы кто? — спросила Ольга, и снова услышала в ответ тишину. Ах, если бы её руки не были связаны, она бы попыталась выбраться отсюда во что бы то ни стало.

«Какая я все-таки дура, — подумала Ольга, — что послушалась эту чертову гадалку и приехала сюда. Что я здесь забыла?»

Человек на полу застонал.

— Эй! Вы слышите меня? — опять обратилась к нему Ольга. — Что с вами? Вы живы?

На этот раз раздался слабый мужской голос:

— Кажется, жив. — Горюнов слабо застонал. — А вы кто?

Ольга, отталкиваясь ногами, подобралась к стене и села.

— Я? Я дура, каких свет не видывал, вот и валяюсь здесь со связанными руками. А вы? Вас они тоже связали?

— Вроде нет, — ответил ей тот же голос, но уже не так безнадежно.

— А спичек у вас, случайно, нет, может, костерчик небольшой устроим?

— А вы, я вижу, шутница, — проговорил Горюнов. — Я, кажется, светил зажигалкой, когда заглядывал сюда. Она, скорее всего, где-то здесь и лежит. Пошарьте вокруг себя руками, она не могла далеко улететь.

— Как же я пошарю связанными руками, странный вы человек? Вы не связаны, сами и пошарьте.

— Да я еще не то, что рукой, вообще ничем шевельнуть сейчас не могу.

— Может, вам массаж сделать? Или позвать наших друзей, чтобы они снова вам кости размяли? — ехидно заметила Ольга.

— А вы прямо мегера какая-то, — с трудом вымолвил Горюнов.

— А вы бесполезный болтун! Чего вы лежите? Ждете, пока они вернуться? Мужик тоже мне!

— Ну, ну, без оскорблений, пожалуйста, хотя вы и правы. Я поднимаюсь.

— Курорт нашли тоже.

Ольга услышала, как Горюнов зашуршал вокруг себя, сначала в одной стороне, потом в другой.

— Кажется, нашел.

— Ну так зажгите свет. Долго мы будем в темноте сидеть?

— Сейчас, дайте дух перевести. Вы думаете, я отошел?

— Я думаю, вы могли бы сюда и не входить.

— Очень остроумно. Вы издеваетесь?

Горюнов зачиркал зажигалкой. Слабый огонек едва осветил его перекривленное лицо.

— Товарищ лейтенант?! — не удержалась, чтобы не вскрикнуть Ольга. — А вы почему здесь, товарищ лейтенант?

Горюнов пристально уставился в направлении её голоса, вытянув вперед руку с зажигалкой.

— А вы кто?

— Это же я, Ольга. Ракитина Ольга, вы разве не помните меня?

— О, черт! — скривился еще больше Горюнов. — А вы-то что здесь делаете?

— То же, что и вы: сижу.

— Я не за это вас спрашиваю: что вы делаете в Пырьевке?

— Ну, это долгая история. Может, вы сначала как-нибудь развяжете мне руки?

— Сейчас, — стал подбираться к Ольге Горюнов, — сейчас.

Он подполз к ней на четвереньках и попытался распутать веревку.

— У вас что, ножа нет? — видя, что у Горюнова ничего не получается, вспыхнула она.

— Если бы был, я бы не возился так долго.

Наконец тугой узел поддался, Ольга освободила руки, стала растирать онемевшие запястья.

— Вы хоть понимаете, что здесь происходит? — спросила она Горюнова.

— Так же, как и вы.

— Мне кажется, они сильно опасны.

— Теперь они не застанут нас врасплох, — проговорил Горюнов, вытащив из-за пазухи пистолет. — Ну что, будем выбираться? — поднял он вверх голову, ища выход.

— Давно пора, — поддержала его Ольга.

Горюнов полез наверх по лестнице. Добравшись до крышки подпола, он прислушался, не ждут ли их там, но, не услышав ни звука, откинул крышку на сторону и, выставив вперед пистолет, стал медленно выбираться наверх.

В доме никого не оказалось. Удостоверившись в этом, Горюнов тихо позвал Ольгу и тоже помог ей выбраться.

— Пойдем во двор, — шепнул он ей, — разыщем своих. Пора уже разобраться со всем.

Горюнов потянул Ольгу за собой, и они вышли во двор.

12

Теперь, выбираясь из дома, они прислушивались к каждому шороху, каждому скрипу, каждому завыванию ветра. Туман был таким густым, что видно было только вход сарая и край дома. Остальное тонуло в серости и сгущающихся постепенно сумерках. Сверху наваливалась бездыханная тьма, в ней также не было ни звука.

— Надо взять фонарь, — сказал Ольге Горюнов.

— А где он?

— В моей машине. Это здесь, недалеко. Без фонаря нам не обойтись.

Вдруг тишину взорвали два коротких выстрела. Потом еще два. Они заставили вздрогнуть и Ольгу и Горюнова и остановиться. Выстрелы раздались из-за дома. Там была машина. Может, это стрелял Свирида?

Горюнов выглянул из-за угла дома. Ольга жалась к его плечу, настороженно озираясь. За углом ни зги не видать. Горюнов стал всматриваться в туман, прислушиваясь, — ничего. Выстрелы будто канули в сумерки.

Тут под чьей-то ногой, совсем рядом, треснула ветка, раздался неторопливый хруст шагов. Горюнов похолодел, еще крепче сжал свой пистолет. Кто-то приближался к ним. «Жаль, нет луны», — подумал Горюнов, насторожившись. Он свободной рукой отодвинул от себя Ольгу, как бы давая ей понять, чтобы она отступила, но Ольге до того стало страшно, что она наоборот еще ближе подсунулась к нему, обдав его своим горячим дыханием. Её тело прижалось к его бедру.

«Сейчас бы дать света. Прожекторами высветить всю округу, — опять подумал Горюнов, — спрятался бы кто-нибудь».

Тут из тумана вынырнул силуэт.

«Надо бы подпустить его поближе, поближе», — подумал Горюнов и облегченно вздохнул, когда увидел, что напугавшим их призраком оказался Михайлов. Он брел, устало опустив плечи, в руке его был пистолет. Значит, это он стрелял? В кого?

— Товарищ майор, — выскочил Горюнов к нему навстречу, не скрывая радости.

— Горюнов? — сказал Михайлов. — Где вы пропадали?

— Да так, — ответил ему Горюнов, — на Канары ездил.

— А это кто с тобой? — заметил Михайлов за Горюновым еще одну фигуру.

— Это я, товарищ майор, — выступила вперед Ольга.

— Ракитина? — не сдержался, чтобы не удивиться Михайлов. — Пропавшая душа?

Ольга смутилась. Горюнов подошел к Михайлову.

— Вы что-нибудь понимаете здесь, товарищ майор? — спросил он Михайлова.

— Пока ничего. Знаю только, что мы столкнулись с какими-то людоедами. И Кречет, и этот святой батюшка… Они загрызли Свириду.

— О, Боже! — схватилась за рот Ольга.

— Но я пристрелил их, — сказал Михайлов. — Теперь они не будут нам докучать.

— Я в этом сомневаюсь. — Произнес вдруг Горюнов и посмотрел куда-то мимо Михайлова. Михайлов обернулся, и сердце его вздрогнуло еще раз. Из тумана к ним навстречу двигались две пары маленьких красных точек, постепенно обрастая формой и плотью.

— Ну что ж, в темноте мы от них не укроемся, а сарай битком набит сеном. Есть в валках. Я их задержу там пока, а вы с Ольгой вытаскивайте сено во двор. Нужно осветить его, уверен, против огня они не пойдут.

— Их еще можно убить осиновым колом! — выпалила Ольга.

— Нам некогда слушать сказки, Ракитина, — оборвал её строго Михайлов, меняя обойму. — Помогите лучше Горюнову.

Горюнов с Ракитиной побежали в сарай. Михайлов перезарядил пистолет. Минут пять он их удержит, а дальше, как бог на душу положит.

Кречет с настоятелем остановились в нескольких шагах от Михайлова.

— Кажется, у нашего майора остался один патрон? — усмехнулся Кречет, увидав Михайлова с пистолетом наготове.

— Да не совсем так, — ответил ему Михайлов, обдумывая, как их удержать.

— Майор поиграть с нами решил? — засмеялся перекошенным кровавым месивом лица Кречет, — ну что ж, поиграем.

Не успел он закончить фразу, как резко шарахнулся в сторону и исчез, словно растворился в тумане. Так же неожиданно пропал и священник.

— Господи! — произнес Михайлов. — Что здесь творится? — Но не успел он и глазом моргнуть, как что-то молниеносно вырвалось из тумана, сверкнули два алых глаза, и на Михайлова налетел какой-то страшный порыв, кто-то сбил его с ног, вцепился крепко в его горло руками, придавил грудь и попытался задушить.

«Ну уж нет», — подумал Михайлов и, собрав всю свою силу, резко выкрутил плечи, схватил нападавшего за запястья, потянул их на сторону, коленом с маху пнул навалившегося на него в торс и сбросил с себя.

Теперь красные глаза горели перед ним. Но они больше не пугали Михайлова. Он, не медля, нанес противнику прямой удар правой в челюсть, тут же левой в расквашенную переносицу, и снова правой.

Соперник Михайлова оказался не из слабых, он громко зарычал, схватил Михайлова за предплечье, чуть не выдрав кусок, и с невероятной силой отбросил, как собачонку. Михайлов пролетел несколько метров и грохнулся оземь. Кречет поднялся и стал наступать на Михайлова.

Михайлов растерялся: голыми руками этих монстров не остановишь. Где же пистолет? Куда они выбили его? И хотя Михайлов видел, что убить этих тварей нельзя, задержать, остановить хоть на минуту можно. Но где искать тот чертовый пистолет?

Тут вспыхнул первый костер, ярко осветив двор, сарай и Горюнова, поджигающего следующую связку. Это, однако, не остановило Кречета. Он все неудержимо шаг за шагом приближался к Михайлову, скалясь и посапывая. Михайлов зыркнул по сторонам, ища, чем бы огреть Кречета, но, к сожалению, ни камней, пригодных для такой цели, ни каких-то других подходящих предметов поблизости не было.

Тут всего в каких-то полутора метрах от себя Михайлов неожиданно заметил свой пистолет. Не долго думая, он перекатился к нему, схватил и, направив на ухмыляющегося Кречета, несколько раз выстрелил ему в голову. Кречет упал.

— Держите его! Держите, товарищ майор! — неслась к нему на помощь Ракитина. — Их так просто не убьешь.

В руках её был зажат осиновый кол, про который она совсем забыла. Михайлов не стал препираться, он перевернул пока еще неподвижное тело Кречета, и Ольга со всего маху вогнала в его сердце кол.

Кречет выпучил от боли глаза, изогнулся весь, схватился за кол своими толстыми волосатыми корявыми лапами и попытался вырвать его. Но Михайлов навалился на кол всем телом и вогнал его глубже. Кречет, проткнутый насквозь, страшно закричал, задергался под Михайловым и вскоре испустил дух. Михайлов тяжело отвалился от него на сторону. Он еле дышал. Так же тяжело дышала стоявшая над ним Ольга.

А на Горюнова наседал священник.

Где уж делся тот боязливый, ни во что не вмешивающийся настоятель? Теперь это тоже был зверь. Они будто ждали, когда наступят сумерки. Темнота будто питала их. Он давно вырвал из рук Горюнова пистолет и далеко отшвырнул его. Теперь он швырял самого Горюнова. Ему это, казалось, доставляло удовольствие.

Вот он схватил Горюнова в охапку и грохнул его о стену сарая, вот высоко поднял над собой и отшвырнул в туман, вот схватил его за шиворот пальто, с недюжинной силой притянул к себе и уставился своими красными немеркнущими зрачками в его угасающие глаза. Он тоже будто играл, будто находил в этом издевательстве над человеком неприкрытое наслаждение, снова и снова то поднимая Горюнова на ноги, то бросая на землю.

Михайлову аж муторно было смотреть на все это. Он поднялся с помощью Ольги и пошел в сторону сарая.

«Их же можно остановить, можно», — думал он, приближаясь к священнику. Тот не видел его. Михайлов находился у него за спиной, и священник, увлеченный мучением Горюнова, совсем, казалось, забыл об опасности. Но может, они думают, что их невозможно убить?

Тут Михайлов увидел на углу, под стрехой крыши, косу. «Это ж лучшее оружие всех времен и народов», — подумал с радостью он и осторожно, чтобы не спугнуть раньше времени священника, стал снимать её с крюка.

Священнику, видно, те временем надоело ослабевшее, совсем не сопротивляющееся тело Горюнова. Он снова приблизил его к себе, в который раз взглянул в полуприкрытые глаза Горюнова и, дико захохотав, опустил его перед собой.

Горюнов, как бестелесный, повис на его руках. Священник в восторге задрал голову в верх и еще громче расхохотался неземным жутким воем.

Вдруг сзади он услышал голос Михайлова и недовольно повернулся к нему.

— Нехорошо, святой отец, так мучить своих прихожан, — вскользь заметил ему Михайлов.

Священник не успел даже возмутиться, как Михайлов размахнулся и быстро снес ему голову обнаруженной косой.

— Надеюсь, наш Диснейленд на сегодня окончен, — сказал он подошедшей к нему Ольге. Ольга уткнулась в плечо Михайлова головой и разрыдалась.

— Ну, ну, — стал успокаивать её Михайлов, — не рыдайте так сильно, всё кончено, кончено.

Он наклонился над Горюновым.

— Женя, Жень, ты как?

Горюнов тяжело открыл глаза.

— Кажется, в порядке.

— Встать сможешь?

— Попробую.

Михайлов помог ему подняться, усадил на один из снопов сена возле сарая. Ольга стала еще жечь костры.

— Это не Пырьевка, а прямо Упырьевка какая-то, — проведя рукой по лбу и волосам, сказал Горюнов.

Ольга поднесла ему пистолет.

— А, благодарю вас, — взял его у неё из рук Горюнов и убрал обратно в кобуру. — Я даже не успел ни разу и выстрелить из него.

— Еще настреляешься, — проговорил Михайлов, опускаясь рядом. Ольга тоже присела возле них. Не каждый день выпадают такие нагрузки.

— Что теперь? — спросил Михайлова Горюнов, чувствуя, как гудит и ноет все его тело.

— Теперь нам осталось только забрать голову Кравченко, и можно ехать домой.

— Как! — удивленно уставились на него Горюнов и Ракитина. — Она здесь?

— В гробу Лаймы. Я нашел её в сарае.

— Так что, сходить за фонариком?

— Не надо, в сарае есть керосиновая лампа, — сказал Михайлов и поднялся. Войдя в сарай, он подошел к потухшей керосиновой лампе, снял её и вернулся обратно во двор. Зажечь фитиль ему не удалось.

— Наверное, кончился керосин. Все-таки придется за фонариком идти.

— Я пойду, — стал подниматься Горюнов. — Пригоню сюда машину, подсвечу еще фарами — все ж веселее будет.

— Дойти сможешь? — поинтересовался Михайлов.

— Постараюсь, — ответил ему Горюнов, отряхиваясь от сена и пыли.

Вскоре Горюнов скрылся в тумане. Михайлов сел на связку сена возле Ракитиной. Оба стали смотреть на огонь. Это был добрый огонь, огонь, на который бы смотрел и смотрел, не отрываясь.

13

Горюнов пошел к своей машине. Проходя мимо Кречета, он невольно посмотрел на него. Кречет больше не подавал никаких признаков жизни.

«Собаке, собачья смерть», — подумал он, отворачиваясь с отвращением.

Подойдя к машине, он заглянул на заднее сиденье, где лежало истерзанное тело Свириды.

— Прости, друг, что задержались немного, — сказал, закрывая дверь снаружи. — Скоро и твои мучения окончатся. Сейчас заберем товарищей и — домой. Немного осталось.

Горюнов захлопнул дверь и с другой стороны, обошел машину вокруг и сел за руль. Он вдруг почувствовал, как сильно устал, как сильно ноют его кости. Священник изрядно его помял, за неделю, наверное, не отойдешь. Может, стоит взять отгул? Такие страсти не каждый божий день.

«Надо все-таки сразу достать фонарь», — подумал Горюнов, открывая бардачок. Слава богу, тот оказался на месте. Не забылся. А то в последнее время он сам себя перестал узнавать: то то забудет, то это. Провериться сходить, что ли?

Горюнов положил фонарь рядом с собой на соседнее сиденье. Включил радио. Салон быстро наполнила тихая нежная музыка. «Ты один у меня, нет другого, — пела мягким ласковым голосом певица. — И никому не разлучить нас», — заканчивала она все время припев.

«Никому не разлучить нас», — витало вокруг в воздухе и в голове Горюнова. Он вставил ключ зажигания и повернул его. Машина слабо зажужжала и стихла. Горюнов еще раз включил зажигание. Машина еще раз загудела натужно и снова стихла.

«Что за черт!» — подумал Горюнов и случайно бросил взгляд в зеркало заднего вида.

— О! Только не это! — протянул он, увидев, как на него окровавленной физиономией уставился Свирида. Казалось, он ехидно ухмыляется над ним.

«Но он же был накрыт!» — мелькнуло у Горюнова, и в то же мгновение мертвый Свирида схватил Горюнова за горло и стал душить, скрипя зубами и не сводя с Горюнова взгляда в зеркале.

Горюнов заметался, стал сползать вниз, чтобы хоть как-то ослабить хватку Свириды, схватился за его руки, попробовал разжать их, но у него ничего не получалось: хватка была, как железная.

«Боже, как просто всё», — застучало в его висках, и все же он еще не хотел умирать. Ему еще рано умирать! Он потянулся одной рукой к фонарю, подтянул его к себе, взял и сразу наотмашь стал бить им назад, пытаясь попасть в голову мертвеца. Пару раз ему удалось это сделать, и он почувствовал, как хватка Свириды ослабла. Тогда Горюнов перекинул его руки на одну сторону и резко дернул на себя, затащив тело Свириды между передними сиденьями. Тут же, мгновенно выхватив из-за пазухи пистолет, он поднес его дулом к глазу мертвеца и, сказав: «Ну что, родимый, отмучился?» — резко нажал спусковой крючок. Глаз Свириды вместе с пулей ушел назад. Горюнов откинул на заднее сиденье ослабевшее тело Свириды, как мог быстро выбрался из машины и побежал к телу Кречета. Нельзя было терять ни минуты!

Он вырвал из тела Кречета кол и помчался обратно к машине. Труп Свириды уже выбирался из нее.

— Да нет, родной, так не бывает, — схватил его за волосы Горюнов и завалил на спину, пока еще ноги Свириды не выбрались из салона. Закинув его, он с силой воткнул в его сердце кол, заставив Свириду закричать так, что содрогнулась от этого крика, казалось, вся земля, а где-то неподалеку сорвались с деревьев вороны и застрекотали, всполошившись.

14

Услышав этот крик, на секунду замерли и Михайлов с Ольгой. Они продолжали подбрасывать сено в огонь, дожидаясь Горюнова.

— Что это? — испуганно спросила Михайлова Ольга.

— Не знаю, — ответил ей Михайлов. — По голосу вроде не Горюнов. Хотя от таких кошмаров, как наши, закричишь и не таким голосом.

Тут до них долетел звук работающего мотора.

— А это уже Горюнов. Живой все-таки, черт.

Ольга обрадовано улыбнулась. Вскоре из тумана вынырнула машина, ярко ослепив Михайлова и Ольгу. Кто был за рулем, разобрать было трудно. Михайлов поднял к поясу пистолет: сейчас всего можно ожидать. Ольга спряталась за его спиной. Машина остановилась в нескольких метрах от них, но все еще находилась в тумане.

— Когда вы уже начнете мне доверять? — выступил на свет Горюнов. Он был весь в крови, рубаха на его груди торчала клочьями, однако Михайлов облегченно вздохнул и опустил свой пистолет. Ольга радостно вскрикнула и бросила Горюнову на шею.

— Вот это я понимаю: благодарность собственных граждан за отличную работу. А то только и слышишь: менты поганые, да кого вы защитить можете?

— Ладно, Женя, давай фонарь, заберем голову Кравченко и будем отчаливать.

— А с телом Лаймы что будем делать?

— Завтра райотдел пусть тут порядок наводит, с нас хватит.

Горюнов взял фонарь, сумку, и все втроем они вошли в сарай, широко распахнув двустворчатые ворота старой конюшни. Свет костров высветил почти половину сарая. И все же гроб с телом Лаймы еще находился в темноте в сенном склепе.

— Я лучше постою здесь, — сказал Ольга, увидев, какая там тьма.

Михайлов с Горюновым скрылись в этом своеобразном захоронении. Вскоре они вернулись обратно. Горюнов нес сумку в руках.

— Ну что? — спросила Ольга.

— Все в порядке, держи! — бросил он сумку ей в руки. Ольга машинально схватила её и тут же брезгливо оттянула от себя на вытянутые руки. — Нет, лучше вы заберите её.

Она не договорила. Сумка выпала из её рук. Лицо её перекосило гримасой. Михайлов с Горюновым инстинктивно обернулись. Из своего логова вышла Лайма! Глаза её налились кровью и горели так же ярко, как перед этим горели глаза её отца и настоятеля. Она пристально вперилась в Ольгу, словно хотела загипнотизировать, и, ни на секунду не спуская с неё глаз, стала приближаться к ней.

— О, черт! — разом воскликнули Михайлов с Горюновым и попытались было вытащить из карманов пистолеты, но не успели они и подумать об этом, как Лайма без особого усилия ударила одной рукой сначала Михайлова, потом другой Горюнова, и они, будто необоримой силой, оказались отброшенными к стенам сарая.

Лайма остановилась у окаменевшей Ольги, приблизила свое лицо к ней и сказала, так четко и ясно чеканя слоги, что Ольге стало не по себе:

— Тебе никогда не разлучить нас. Слышишь — никогда!

Потом Лайма наклонилась к сумке и вытащила оттуда голову своего мужа. Михайлов и Ольга смотрели на неё ошеломленными глазами. Горюнов потерял от удара сознание.

Лайма прижала к своей груди голову Сергея и, снова взглянув на Ольгу, повторила:

— Тебе не разлучить нас!

После этих слов Лайма отвернулась от Ольги и пошла обратно в свое логово.

Михайлов поднялся, подошел к Горюнову, взвалил его себе на плечо и сказал Ольге:

— Надо отсюда выбираться.

Они вышли во двор. Михайлов опустил Горюнова на землю возле машины и повернулся к сараю.

— Нам больше ничего не остается, — сказал он Ольге, взял пучок горящего сена и швырнул его вовнутрь сарая. Огонь быстро побежал по полу, лизнул стены, взобрался под крышу. Буквально через пять минут все внутри сарая пылало, трещало и лопалось. Во дворе Кречета стало светло как днем, когда огонь вырвался наружу. И вдруг изнутри сарая раздался нечеловеческий душераздирающий вопль Лаймы, заставивший вздрогнуть и Ольгу и Михайлова.

— Она как живая, — сказал, заплакав, Ольга. — Боже, спаси её душу!

— Поехали отсюда, — сказал Ольге Михайлов, — нам тут больше делать нечего, — повторил он снова ранее сказанную фразу.

Он поднял с земли тело Горюнова и запихнул его на заднее сиденье.

Уже сидя в машине, Ольга и Михайлов еще смотрели, как ярко пылает сарай. О чем думал Михайлов, о чем Ольга — можно было только догадываться. Но еще долго они сидели неподвижно и не отрывали от пылающего пламени своих взоров. И лишь когда рухнула крыша сарая, когда стали валиться деревянные стены, Михайлов негромко сказал:

— Ну что ж, пора и честь знать, — и стал заводить мотор.

Ольга устало прислонилась щекой к стеклу и почувствовала, какое оно приятно-прохладное.