Убийство на улице Дюма

Глава 4. В каждой работе…

Дождь заладил с раннего утра и лил, не ослабевая. Из кухонного окна было видно, как он лупит по растениям во дворике. В Провансе уже несколько месяцев не шли дожди – Полик не мог вспомнить, когда был последний, – и сейчас погода компенсировала упущенное время. По радио объявили, что жителей деревни в Верхнем Провансе эвакуировали из-за опасности наводнения. Он вспомнил гравийную дорожку, ведущую к ферме родителей возле Ансуи, в южном Любероне – от наводнения далеко, но после таких вот дождей она тоже превратится в болото. Купленный им «Рейнджровер» в эти дни окупался: уже не надо парковаться на шоссе за триста метров от каменного дома родителей, а на полноприводной машине можно проехать на самые дальние виноградники отца и его жены Элен. Хотя отец, ему уже под восемьдесят, предпочитал ходить пешком.

«Буду ходить, пока смогу», – бурчал он в ответ на предложение подвезти. Но Полик подозревал, что у отца на самом деле другие мотивы: недавно Альсест Полик нашел в междурядье виноградника римскую монету и был теперь одержим идеей найти еще. Эту монету он показывал всем, кто появлялся в доме, – от родственников до служителя электрической компании, пришедшего снимать показания счетчика. Хотя надпись стерлась, Альсест был совершенно уверен, что бюст, явно различимый, изображал Адриана: бородатый, с длинным орлиным носом, одетый в тогу и лавровый венок. Отец стал, как показалось Полику, в одну ночь фанатичным любителем истории и заставлял Бруно возить себя в Экс (родители в «la grand ville»[5] сами ездить не любили), чтобы брать в библиотеке книги по римской истории.

– Папа! – простонала Лея, опуская на руки белокурую головку.

Бруно Полик обернулся к дочери.

– Сольфеджио! Сольфеджио! – заговорила она. – Терпеть его не могу. Зачем нас заставляют? Я и так умею читать ноты!

Она подняла голову и отпихнула от себя тетради. Они поехали по полированному сосновому столу и упали на пол. Полик отошел от окна, приблизился к дочери, обнял ее.

– Ты же знаешь: чтобы попасть в Экс в консерваторию, нужно прослушать все курсы нотной грамоты, хотя ты ее уже знаешь. – Дочь не ответила, и Полик добавил: – Лея, ты любишь петь, но в каждой работе, как ты ее ни люби, есть обязанности, которые тебе делать не нравится. Но чтобы работа получалась как следует, приходится иногда… – Он поискал нужное выражение, но нашел только одно: – Изрядно попотеть.

Он находил излишне трудные, но обязательные занятия теорией музыки скорее вредными, чем полезными. Идеальный способ убить в ребенке любовь к музыке, сказала однажды Элен. Если бы его, сына люберонских крестьян, заставили проходить тот же курс сольфеджио, который проходит его маленькая дочка, он бы навеки оперу разлюбил. Лея любит петь – почему ей нельзя просто петь, а теорией заняться, когда станет старше?

Он нагнулся, поднял упавшие тетради и прошептал:

– Мятное мороженое с шоколадной крошкой.

Лея просияла, кивнула, подняв два пальца, то есть два рожка мороженого. Полик достал из морозильника мороженое, Лея полезла в буфет за блюдцами.

Они уже доедали светло-зеленый сладкий холод, когда открылась дверь.

– Мама! – завопила Лея. – У нас перерыв на мороженое!

Элен Полик уставилась на мужа, изображая гнев, а потом рассмеялась.

– А ты не хочешь? – спросила Лея.

Элен не понимала, как муж и дочь могут есть мороженое, когда так холодно, хоть печь растапливай.

– Нет, я бы лучше выпила горячего пунша, – ответила она и прислонилась к стенке – снять резиновые сапоги.

– Сейчас будет, – пообещал Полик, ставя чайник.

Лея подошла к бару и спросила:

– Мам, ром или виски?

Супруги Полик переглянулись.

– Ты думаешь, это хорошо, когда девятилетний ребенок знает, что льют в горячий пунш? – спросил Бруно у жены.

– Ром, деточка, – ответила Элен. – Что я могу сказать? У нас очень развитой ребенок.

– Ты устала и промокла, – сказал Бруно, накидывая на плечи Элен ее любимое шерстяное пончо.

– Больше промокла и расстроилась. Пришлось в этот уик-энд работать на виноградниках… ты знаешь, каково это, у твоего папы приходилось.

– А что такое, мам? Лозам не хватает почвы? – спросила Лея.

Элен подошла к любимому креслу возле камина и села. Обновив свой сельский дом в Пертюи, чета Поликов сохранила только несущие стены, а первый этаж сделала как можно более открытым. Много внимания уделили большой современной кухне с камином, с двух сторон от которого стояли два больших кресла. Родители Бруно, приехав первый раз после ремонта, обходили дом, не веря своим глазам.

«Оригинально!» – бурчала старшая мадам Полик, проводя рукой по ящикам нержавеющей стали и металлу рабочих поверхностей. Она предпочитала дуб.

– В начале ноября полезно дополнительно окучить лозы. Защищает от морозов, – ответила Элен, глянув на дочь. Растирая себе ноги, она продолжала говорить, переведя взгляд на мужа: – Но с этими дождями… мы пошли работать в погреб, расставлять вино для розлива. Оливер, кажется, поругался с женой: молчал как рыба. А я, хотя этим делом занимаюсь уже лет двадцать, никогда не привыкну к такой холодной-холодной-холодной сырости винного погреба.

– Ну, если повезет, сможешь окучить их на следующей неделе, – произнес Полик. – Дожди уже кончатся, а морозы еще не начнутся.

– Надеюсь, ты прав, – улыбнулась Элен. – Но Оливер все равно в полной панике.

– Это у Оливера Боннара любимое состояние. Оно позволяет ему не общаться с женой. У тебя, если шире посмотреть, отличный работодатель. Позволяет тебе делать все, что ты хочешь, и ставить на бутылках свою фамилию. В основном владельцы винных ферм слишком для этого глупы и упрямы.

– Ты прав, – согласилась Элен. – Но мне хотелось бы когда-нибудь завести свою ферму.

Бруно Полик улыбнулся и накрыл колени жены шерстяным одеяльцем. Учитывая его жалованье полицейского и цены на землю в Провансе, мечта жены стать самой себе хозяйкой была безнадежна.

– Может, и не в Провансе, – добавила Элен, улыбнувшись. – Что-нибудь подешевле. В Чили, например? – Она поежилась и натянула одеяло повыше. – Бруно, не подбросишь еще полено?

Он кивнул и направился к задней двери, и тут у него зазвонил телефон.

– Полик слушает.

– Простите, господин комиссар, что беспокою вас в субботу, – произнес собеседник.

– Все в порядке, Ален. Что случилось?

– В университете убили профессора, – ответил Ален Фламан, один из любимых агентов комиссара.

Полик вышел из кухни и взбежал по лестнице в небольшой кабинет.

– Что известно? – спросил он, плотно закрывая за собой дверь.

– Профессора Мута нашла утром уборщица. Сначала она решила, что у мужчины сердечный приступ, но присмотрелась и увидела, что у него проломлен висок. Когда прибыла «Скорая» и санитары увидели тело, они тут же позвонили в полицию. Я постарался побыстрее оказаться на месте. Профессора ударили по голове.

– Понятно, спасибо. Выезжаю. Вы еще там?

– Да. Это один из гуманитарных корпусов, сто двадцать четыре по улице Жюля Дюма. Четвертый этаж. Вы там увидите полицейских, мы оцепили все здание.

– Тогда ждите меня. Я буду через тридцать минут.

Лея внизу демонстративно вздохнула и с размаху хлопнула карандашом по столу.

– Лея! – одернула ее сидевшая рядом Элен.

– Но папа телефон наверх унес! А это значит, что он прямо сейчас уедет в Экс!

– Вероятно, дорогая.

– А кто же мне поможет сольфеджио сделать? Я же провалюсь!

– Я помогу, – ответила Элен, беря учебник дочки по теории музыки.

Лея посмотрела на мать скептически. Элен Полик сделала вид, что не заметила приподнятой брови дочери.