Убийство на Знаменской

3

Иван Дмитриевич Путилин вовсе не ради красного словца обещал своим подчинённым помощь. В силу специфики полицейской работы он не мог объяснить им, что же именно крылось за данным обещанием, однако, в глубине души он питал надежду на то, что помощь эта окажется вполне действенной.

Дело заключалось в том, что в ночь с шестого на седьмое августа отряд филеров столичной полиции, именуемый за скрытность своих действий «летучим», проводил в районах вокзалов масштабную операцию, призванную обнаружить трёх серьёзных международных мошенников. Поляки по национальности, говорившие с заметным акцентом, они намеревались порознь прибыть в Санкт-Петербург для проведения здесь ряда мошеннических сделок с очень дорогой столичной недвижимостью. Стало известно, что двое преступников предположительно прибудут из Эстляндии, но, по крайней мере, один человек приедет из Твери. Поэтому Балтийский и Николаевский вокзалы уже с вечера 6 августа были взяты под плотную, но совершенно незаметную непосвящённым людям, полицейскую опеку.

Приметы мошенников были хорошо известны, причём инициатор задания особо подчеркнул высокую вероятность того, что преступники появятся в Санкт-Петербурге в сопровождении привлекательных женщин. А это означало, что все подобные пары должны были привлекать к себе повышенное внимание филеров. Иван Дмитриевич Путилин совершенно справедливо предположил, что вышедшие из гостиницы «Знаменская» в шестом часу утра обитатели второго номера вполне могли заинтересовать кого-то из сотрудников наружного наблюдения.

Поэтому в то самое время, когда Иванов и Гаевский разговаривали со старшиной извозчичьей артели, начальник Сыскной полиции попросил начальника «летучего» отряда подполковника Кторова безотлагательно привести к нему в кабинет всех филеров, задействованных минувшей ночью в наблюдении у Николаевского вокзала. Оказалось, что это было проще сказать, нежели сделать, поскольку филеры, отработавшие на ногах сутки, сейчас отдыхали. Тем не менее, по просьбе Путилина всех их разыскали и пригласили в Управление Сыскной полиции.

Филерский отряд в системе городской полиции стоял совершеннейшим особняком. Отчасти это объяснялось тем, что на начальном этапе своего существования это подразделение широко использовалось для ведения наружного наблюдения за политически неблагонадёжным контингентом, то есть филеры принимали участие не только в сыске уголовном, но и политическом. Поэтому даже когда политическая полиция обзавелась своим филерским подразделением и отказалась от использования в своих целях «летучего» отряда, последний всё равно остался мало кому известен. О филерах никогда не писали газеты, поскольку цензура ни под каким видом не допускала разглашения применяемых ими приёмов сбора информации, и можно сказать, что власть не признавала самого факта их существования.

Тем не менее, заслуги филеров, то есть полицейских, ориентированных на сбор сведений путём непосредственного наблюдения за подозреваемыми, в деле поддержания порядка переоценить просто невозможно. Пожалуй, только массовая перлюстрация, другими словами, перехват почтовых сообщений, давала полиции Российской Империи больше точной информации, чем филеры.

В четыре часа пополудни в кабинете Ивана Дмитриевича Путилина выстроились восемь человек в армяках, зипунах и старых шинелях без знаков отличия. Все они были без усов, бороды и каких-либо броских отличительных примет. Филером мог стать лишь человек, не имевший физических дефектов и особых примет; кроме того, от сотрудника наружного наблюдения требовалась прекрасная память, как образная, так и цифровая, умение составлять и хранить в памяти словесные портреты десятков разыскиваемых людей, абсолютное здоровье, профессиональное владение всеми видами личного оружия. Были и более специфические вещи, которыми должен был овладеть настоящий филер, например, умение безошибочного устного счёта в шестидесятеричной системе, что было совершенно необходимо для расчёта движения вагонов «конки» и железнодорожных поездов.

Путилин прошёл перед строем, вглядываясь в знакомые лица, полицейских, затем поприветствовал явившихся:

– Ну, здравствуйте, братцы…

– Здра-вия же-лаем, ваше высоко-благо-родие, – отчеканили филёры, заставив начальника Сыскной полиции поморщиться.

– Не надо солдафонства, братцы, не люблю я этого. Мы ведь не в армии, давайте разговаривать как люди, – предложил Путилин, с укоризной взглянув на подполковника Кторова, словно тот был виноват в следовании подчинённых воинскому уставу. – Вопрос у меня к вам будет никак не связанный с вашим последним заданием, но… очень важный. Поэтому вы не спешите с ответом, подумайте хорошенько. Дело в следующем…

Путилин нарочито замолчал, добиваясь того, чтобы филеры прониклись сознанием важности сказанного. Иван Дмитриевич прошёлся по кабинету, затем, крутанувшись на каблуках, вернулся назад, к замершей шеренге.

– Сегодня утром, между пятью и половиной шестого часа, из гостиницы «Знаменская» вышла парочка – мужчина и женщина. Они прошли по Лиговскому проспекту в направлении Знаменской площади, так что кто-то из вас вполне мог их видеть. Приметы такие: мужчина лет сорока или несколько старше, без видимых особых примет, одет в драповое пальто песочного цвета, фетровую шляпу чуть темнее с коричневой лентой, держал в руках трость, возможно, вишнёвого дерева, то есть красного цвета. Трость имела массивную латунную рукоять в виде…

– … львиной головы, – неожиданно добавил один из филеров.

Поскольку Путилин замолчал, полицейский сделал из строя шаг вперёд и представился:

– Головач Константин Михайлович. Наблюдал упомянутого вами господина в сопровождении дамы в тёмно-синей жакетке и синем платье, на голове дамы была шляпка с синей вуалькой.

– Что ж, Головач, молодец, – похвалил Путилин. – Рассказывай дальше: куда шли? что делали?

– Я занимал пост у Знаменской церкви, изображал нищего без ног, сидел в коляске с подогнутыми ногами, а из-под шинели торчали культи, подшитые к переднику – это реквизит наш такой…

– Ну-ну, понимаю, – улыбнулся Путилин, – секреты ремесла, можно сказать.

– Так точно, ваше высокоблагородие. В паре со мной работал Остожков, – филёр кивнул в сторону своего соседа слева (тот сразу вышел из строя и представился: «Остожков Пётр Петрович»). – Он был облачён в полицейский мундир и изображал помощника квартального. Он меня прикрывал на тот случай, если потребуется проверить подозрительную личность. По легенде я должен был останавливать всех подозрительных лиц, отвечающих полученному описанию, заводить с ними склоку, а Остожков под видом квартального должен был вмешиваться в скандал и задерживать подозрительных.

– Так, диспозиция понятна, – кивнул Путилин. – Итак, ты, Константин, сидел перед Знаменской церковью, изображая из себя безногого калеку.

– Примерно в пять часов двадцать минут от гостиницы «Знаменская» в мою сторону двинулись мужчина и женщина. Мужчина – блондин, высокого роста, одет богато, что вполне соответствовало полученному нами описанию польского мошенника. Я решил его проверить. Дождавшись момента, когда они приблизились, я двинулся наперерез, законючил: «Господин, подайте копеечку!» Мужчина сделал вид, будто меня не слышит и попытался пройти мимо, мне же надо было услышать его голос. Нас особо предупреждали, что у поляка не только акцент имеется, но и заметный дефект речи – он «ш» не выговаривает. Поэтому я на своей тележке двинулся за ним, продолжая клянчить копейку. В конце концов, я схватил мужчину за рукав.

– Тростью по лбу не получил? – осведомился Путилин.

Начальник Сыскной полиции уже понял, что перед ним очень даже толковый филёр. Чтоб отсидеть на улице всю ночь в деревянной тележке с подогнутыми ногами, а поутру пристать к прохожему с идиотским – как того требовала легенда – вопросом, тут должно быть нечто большее, чем простое чувство долга, тут надо иметь соответствующий темперамент, закваску, если угодно, злость. Для этого надо быть сыщиком от Бога, а не за зарплату…

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – улыбнувшись, ответил Головач, – Меня, вообще-то, довольно трудно ударить тростью.

– Почему это?

– А я сдачи всегда даю.

– Молодец, Константин, – Путилин похлопал филёра по плечу, – продолжай, что там было дальше?

– Схватил я его за рукав, значит. А он на меня тростью замахнулся и эдак как рыкнет: «Чтоб тебе, паршивец!» Ну, а мне-то надо услышать его нормальную речь, поэтому я не отстаю, следую за ним и всё хнычу: «Какой вы герой, на безногого нищего тростью замахиваться, дайте, господин, копеечку, дайте, а то не отстану!» Этому мужчине в песочном пальто уже и спутница его говорит, дай, дескать, калеке денежку, пусть отвяжется…

– По имени она к нему не обратилась? – быстро уточнил Путилин.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, иначе я бы запомнил.

– Хорошо, что было дальше?

– В общем, я за ним тянусь, хнычу, скандал устраиваю. Тут подтягивается Остожков, дабы замять, согласно выработанной легенде, возникшую склоку. Так что пусть далее вам Пётр Петрович доложит…

Путилин повернулся к стоящему подле Остожкову:

– Ну-с, Пётр Петрович, доложи, как было дело?

– Я увидел, что Головач уже достаточно «нагрузил» подозреваемого, тот и тростью на него замахивался, и вообще, видно, уже до каления дошёл. Я живо подскочил, назвался помощником квартального, всё как положено по легенде, спросил, имеет ли господин жалобы на действия нищего? Господин на чистейшем русском языке отвечает, что никаких жалоб у него нет. Я продолжаю тянуть свою волынку, дабы получше убедиться в том, что не ошибся, дескать, не желает ли господин пройти в околоток и «оформить субчика», Головача, то есть? Тот мне опять своё: претензий не имею, протоколов никаких не надо, ровным счётом ничего не случилось. Ну, я по говору-то слышу, что господин явно не наш «клиент», не тот, кого мы тут всю ночь сторожили. Говорит совсем без акцента и чисто, все буквы по-человечески выговаривает. Не поляк явно, хотя по приметам вполне подходит. Ну, и разошлись все мы с миром. Отвесил я Головачу подзатыльник для видимости, тот для видимости захныкал, поплевался, ну, а парочка эта пошла себе по Невскому. Я, встав на углу у церкви, имел возможность видеть и Невский проспект, и площадь.

– Так и ушли? – уточнил Путилин.

– Так и ушли, ваше высокоблагородие.

– Описать парочку можете?

– Так точно! – бодро заверил Остожков и в целом довольно верно повторил все те детали облика разыскиваемых, что были уже хорошо известны Путилину. Ничего нового в своём описании филёр не упомянул.

– Гм, понятно. Что-то ещё сказать можете? – спросили у него начальник Сыскной полиции.

– Разрешите дополнить, ваше высокоблагородие, – неожиданно подал голос Головач, – Мужчина в песочном пальто имел тросточку приметную.

– Интересно, продолжай. Что в ней было приметного? – оживился Путилин.

– Трость отменная, ваше высокоблагородие, на заказ деланная. Я таких раньше никогда не видел. Рукоять в виде львиной головы, грива такая роскошная выделана. Тонкое литье! Глазки маленькие из черного камня, такие, как бусинки, словно живые. Что за камень сказать точно не могу, сердолик или что… главное, что блестящий. Сверху, там где рука гривы касается, вся эта львиная голова блестит как отполированная, такого ярко-желтого цвета, хоть зайчики ею пускай. А вот под рукояткой орёл в кружочке – как на целковом, а под ним деревянная вставочка, а на ней буковки накладные, из латуни, как бы вделанные в тело самой трости…

– Ну-ка, ну-ка, – Путилин испытал радостное предвкушение близкого успеха, – скажи-ка, братец, нарисовать тросточку сможешь?

– Так точно.

– Садись к столу, вот тебе бумага, вот карандаш, – Путилин лично подал всё необходимое филёру, а сам уселся напротив. – Попробуй-ка изобразить.

Константин, вооружившись толстым карандашом, неожиданно ловко набросал эскиз трости, похоже изобразив и львиную голову с разинутой пастью и развивающейся гривой, с несколькими латунными кольцами ниже рукояти и металлическим наконечником.

– Ты где это, Константин, так ловко научился карандашом возить? – удивился Путилин.

– Я в детстве любил карты географические перерисовывать. Ну, вот нравились они мне, не знаю почему. Так руку и набил. А ежели карту географическую в точности воспроизвести можешь, то считай, что всё что угодно нарисуешь. Вот тут, пониже рукояти, эти самые накладные буковки, о которых я сказал. Буквы не наши, латиница, точно помню. Всего их было, наверное, пять-шесть-семь, не более, и среди них «H» и «S», Буквы всё же мелковаты были, да и тростью мужчина двигал, так что особенно не присмотришься.

– Так-так-так, очень хорошо…

– И потом ещё…

– Продолжай! – Путилин просто не мог нарадоваться на толкового филера.

– Полагаю, что в трости был скрыт стилет, либо кинжал.

– Ага, это интересно. Почему так думаешь?

– Во-первых, трость эта заметно сужается книзу. Во-вторых, подумайте сами, как бы человек замахнулся обычной тростью? Он бы взялся за её тонкий кончик и взмахнул той частью, где львиная голова. Ведь по сути это настоящая булава, причём с металлическим шаром на конце, который не страшно повредить, ведь латунь не погнётся, не расколется. А этот господин замахнулся на меня именно тонким концом. Понятно, почему он так поступил: сжимая в руках рукоять, он моментально может превратить свою трость в колюще-режущее оружие.

– Ай да Константин, ай голова светлая! Хорошо соображаешь, – похвалил филёра Путилин и неожиданно спросил, – пойдёшь ко мне в сыскные агенты?

– Как так? – не понял филёр и как будто бы даже растерялся.

– Да очень просто. Сколько тебе лет?

– Тридцать, ваше высокоблагородие.

– Откуда родом?

– Архангелогородский я.

– Действительную где служил?

– На флоте, здесь же, в Питере, в роте обеспечения при Минных классах.

– Водку пьёшь?

– Ну, это как посмотреть…

– Ну да, у нас не пьют только староверы, да болезные на голову и то потому, что им не дают, а то бы пили непременно. У меня правило строгое: пить – пей, да разум не пропивай, – предупредил Путилин и взыскательно посмотрел в глаза собеседнику. – Пойдёшь служить в сыскные агенты?

– А начальство отпустит?

Путилин улыбнулся бесхитростному вопросу. Повернувшись к подполковнику Кторову, немо наблюдавшему за тем, как у него сманивают толкового сотрудника, Путилин вежливо поинтересовался:

– Виктор Леонидович, отпустите Константина Головача в Сыскную полицию служить?

Подполковник горестно вздохнул и покачал головой, словно бы говоря: «да кто ж меня спросит?» На самом деле он, разумеется, ничего такого не сказал, а только коротко кивнул:

– Константин Михайлович справится.

– Ну, вот и хорошо, – Путилин поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен. – Жду тебя завтра, Константин Михайлович, к полудню в цивильном, фартук с культями брать не надо, тебе он здесь не понадобится. Подходи прямо в мою приёмную, секретарь будет предупреждён, – и, повернувшись к остальным филерам, всё ещё стоявшим шеренгой поперёк кабинета, добавил, – благодарю за службу, господа агенты филерского обеспечения!

Врачебно-полицейский комитет при градоначальстве Санкт-Петербурга являлся органом, отслеживавшим соблюдение законодательства в части предоставления интимных услуг. Контроль за деятельностью «жриц любви» во второй половине девятнадцатого века был двояким: паспортным и медицинским. Женщины, желавшие заниматься промыслом на ниве разврата, должны были сдать паспорта и получить взамен особые документы, подтверждавшие их официально узаконенный статус проституток. Обитательницы публичных домов имели на руках билеты жёлтого цвета, поэтому таковых женщин в просторечии называли «билетными» проституками; те же, кто занимался древнейшей профессией индивидуально, получали вместо паспортов особые бланки, в силу чего их именовали «бланковыми» проститутками. Были, впрочем, и такие женщины, которые уклонялись от официальной регистрации и действовали на свой страх и риск без оформления билетов и бланков. Такая категория проституток называлась «комиссионерской», поскольку их сводники официально именовались «комиссионерами».

«Табель о проституции», принятый в 1861 году, довольно подробно регламентировал правила предоставления интимных услуг и нормы поведения проституток. И «жёлтобилетным», и «бланковым» девицам предписывалось еженедельно проходить медицинское освидетельствование, причём каждой из них надлежало иметь личные гинекологические инструменты. Это требование послужило источником большого числа разнообразных шуток и частушек, немало веселивших современников, но совершенно не смешных и не понятных вне исторического контекста. Медицинские осмотры отнюдь не были формальностью, врачи Врачебно-полицейского комитета очень ответственно подходили к контролю здоровья своих подопечных. Исторически, ещё со времён Императора Николая Первого, повелось так, что обязательные осмотры проституток в столице проводились в четырёх местах: в Калинкинской больнице для страдающих венерическими и кожными заболеваниями и в трёх специальных смотровых кабинетах, оборудованных в зданиях полицейских частей – Рождественской, Петербургской и Литейной.

Благодаря этому, в Санкт-Петербурге происходило одновременное и непрерывное накопление сведений о проститутках по двум независимым каналам: как через учёт в адресном столе «билетов» и «бланков» официальных проституток, так и через медицинские карты, заполняемые при еженедельных осмотрах. Понятно, что из поля зрения властей ускользали «комиссионерские» проститутки, но полиция деятельно боролась с ними, выслеживая и высылая их из города в порядке административного наказания. Ежегодно такого рода высылкам на срок до четырёх лет подвергалось около трёхсот «нелегальных проституток.

Если спутница погибшего в «Знаменской» гостинице мужчины была «комиссионерской» проституткой, то шансы сыскных агентов отыскать её равнялись практически нулю. Но если эта женщина бявлялась легализованной профессионалкой и состояла на учёте во Врачебно-полицейском комитете, то надежда выйти на её след становилась вполне даже осуществимой. Опыт такого рода розысков имелся у обоих агентов.

С технической точки зрения задача, стоявшая перед Владиславом Гаевским, не отличалась особой сложностью. Ему надо было просмотреть картотеку всех проституток, зарегистрированных в Санкт-Петербурге, как «желтобилетных», так и «бланковых», выписать тех из них, кто отвечал бы приметам рыжеволосой спутницы убитого, после чего, действуя через территориальные органы полиции, вызвать всех этих дамочек на опознание сотрудниками гостиницы. В теории всё это выглядело просто, как колумбово яйцо, но недаром на Руси во все времена говорили, что бесы прячутся в мелочах. В том, что предстояло Гаевскому, таких мелочей набиралось слишком много.

Во-первых, картотека Врачебно-полицейского комитета Санкт-Петербурга насчитывала более пятнадцати тысяч карточек зарегистрированных в городе проституток. Несложный арифметический подсчёт показывал, что если всю эту бумажную гору Гаевский с участием двух помощников возьмётся просматривать со скоростью хотя бы пять карточек в минуту, то такой просмотр мог бы затянуться примерно на шестнадцать часов непрерывной работы. Во-вторых, сыскному агенту следовало чётко определиться с теми критериями, руководствуясь которыми он собирался искать загадочную дамочку. Учётные карточки проституток содержали некоторые детали их облика, в частности, возраст, рост, цвет глаз, состояние кожи, телосложение, особые приметы. Что было известно Гаевскому о её приметах? Рост – два аршина десять дюймов, возможно, чуть больше; довольно высока, стало быть. Возраст, по словам портье, не более двадцати лет, ладно, если положить с запасом, то двадцать два года. Цвет глаз – неизвестен, на глазах была вуалька. Кожа вроде бы белая, чистая, насколько можно судить по шее и нижней части лица. Особые приметы – неизвестны. Сколько таких проституток в столице, молоденьких и с чистой кожей? В-третьих, существовала ещё одна важная для дела мелочь, а именно – указание на рыжие волосы, которыми обладала спутница погибшего. Хорошо, если она действительно рыжая, таких проституток в Питере будет не очень много. А если женщина была в парике? Стало быть, имеет короткие волосы, возможно, стрижена после инфекционной болезни. Значит, молодых да стриженых тоже надо помещать в список требующих предъявления к опознанию.

Владислав ехал во Врачебно-полицейский комитет и с холодком в груди представлял как объём предстоявшей ему работы, так и тот результат, который будет получен после её выполнения. Хорошо, если из пятнадцати тысяч питерских проституток он по нескольким чертам словесного портрета сумеет отобрать хотя бы одну тысячу потенциально подозреваемых (да больше их будет, больше!). Получившийся огромный список он пофамильно задиктует по телефону во все те участки, где эти дамочки зарегистрированы. Полиция соберёт поименованных проституток в определённый день к назначенному часу и он, Владислав Гаевский, начнёт метаться по городу в компании с гостиничным портье и коридорным, показывая им этих женщин. Хорошо, если полицейские чины сработают точно и сумеют обеспечить поголовную явку всех названных женщин. А если нет? Значит, придётся приезжать в один и тот же участок и во второй раз, и в третий… И самое противное заключалось в том, что никакой гарантии конечного успеха вся эта работа не имела. Будет достаточно проглядеть всего одну карточку в картотеке Врачебно-полицейского комитета, и этот недосмотр превратит всю работу в бесцельную суету… Вот такая она, правда жизни.

Не лежала у Владислава Гаевского душа к этой работе. Но он знал, что сделать её обязательно надо. И сделать непременно хорошо. Даже не потому, что за результат последует строгий спрос со стороны Путилина (хотя и по этой причине тоже). А прежде всего потому, что никакого другого реального выхода на загадочную рыжеволосую женщину у следствия просто не было.

Агафон Порфирьевич Иванов ничего не знал о том, что Путилин благодаря сообщению филера твёрдо установил следующее: парочка, вышедшая из второго номера не садилась в вагон конной железной дороги на Знаменской площади, а повернув с Лиговского проспекта, пешком двинулась по Невскому. Сообщение это делало совершенно бессмысленной поездку сыскного агента в Управление «конки», поскольку при всём своём желании он ничего выяснить там так и не смог бы.

Но ввиду отсутствия оперативной связи между Ивановым и его начальником, Агафон был вынужден потратить вечер седьмого августа на то, чтобы перехватить на кольце «конки» вагоновожатых и кондукторов, проезжавших ранним утром через Знаменскую площадь, и поговорить с каждым из них. Результат этих переговоров оказался нулевым: никто из работников «конки» так и не вспомнил интересовавшую сыскного агента парочку.

Впрочем, определённое внутреннее удовлетворение Агафон Порфирьевич всё же испытал, поскольку теперь он был твёрдо уверен в том, что обитатели второго номера со второго этажа гостиницы «Знаменская» не садились в вагон «конки» на площади и, видимо, вообще утром седьмого августа не пользовались этим видом транспорта. Если бы в ту минуту сыщик узнал, что сделанное им открытие устарело и не является открытием, он бы, наверное, помянул крепким словцом и собственную фортуну, и судьбу, и хитроумную парочку из гостиницы.

Но поскольку ничто не испортило Агафону Иванову настроение, то он успел к десяти часам вечера подъехать к зданию Врачебно-полицейского комитета, где принялся помогать своему напарнику Гаевскому проверять учётные карточки столичных проституток. Более часа сыскные агенты сидели, не разгибая спины, практически обложенные ящиками, точно солдаты за брустверами траншей, пока, наконец, в начале двенадцатого часа, Владислав Гаевский не скомандовал «На этом баста!»

Так прошли первые сутки с момента кровавого убийства в гостинице «Знаменская».