Убийство по-домашнему

Пролог

За нашими спинами гудели пропеллеры самолетов, готовящихся к взлету. Аэропорт Бэрбанк, казалось, простирается в бесконечность. На его фоне Айрис была маленькой и испуганной. Приближалась та ужасная минута, которая предшествует отъезду.

— Будь осторожна, любимая, — сказал я, стараясь скрыть волнение. — И передай от меня привет Токио!

— Питер, это было совершенно бессмысленно! Я никогда бы не подписала контракт, если бы знала, что тебя так быстро уволят со службы в военно-морском флоте! — Губы моей жены слегка вздрагивали. — Ведь это в самом деле совершенно бессмысленно! Я уезжаю, а ты остаешься здесь один, как перст…

— Но ведь это всего лишь на три месяца, любимая. И кроме того, подумай, с какой радостью и нетерпением ожидает находящаяся там наша оккупационная армия приезда любимой кинозвезды!

Киностудия моей жены откомандировала в аэропорт фоторепортеров и кинооператоров для того, чтобы те сделали снимки и провели съемки волнующих минут прощания. Раздались щелчки фотоаппаратов и стрекот кинокамер.

— Неужели тебе обязательно нужно возвращаться сейчас в Сан-Диего? — обеспокоенно спросила Айрис.

— Думаю, что да… Я обещал ребятам принять участие в этом торжестве. Они обязательно хотят увидеть меня в штатском.

— Мне просто трудно поверить, что это ты… В этом элегантном шикарном костюме и красивом галстуке! — Айрис взяла меня под руку. — Поезжай осторожно, Питер, умоляю тебя! Мы выпили столько шампанского в отеле на прощание! Да ты и сам ведь знаешь, как на тебя действует шампанское…

— Не забывай надевать галоши и тщательно застегивай плащик, — пошутил я над её предосторожностями, стараясь скрыть пронизывающее меня чувство пустоты и одиночества. — Ты говоришь точно так же, как говорила мне в детстве моя мама…

— Мне очень жаль, что твоей матери нет в живых. По крайней мере я была бы спокойна и знала, что кто-то опекает тебя во время моего отсутствия. — Айрис прижалась ко мне. — И будь осторожен, Питер! Не пей много… И не смотри вслед брюнеткам!

Даже маленьким?

— Даже маленьким! О Питер, любимый! И чтобы ты тосковал по мне!

— Тосковал по тебе, моя девочка? По тебе?

Второй пилот вышел из самолета.

— Прошу прощения, миссис Далас, но через минуту мы взлетаем.

Я обнял жену и поцеловал её. Это был длинный, очень длинный поцелуй. Мне должно было хватить его на целые девяносто дней горького одиночества. Наконец она резким движением вырвалась из моих объятий и, уже не оглядываясь, направилась быстрым шагом в сторону самолета.

Я не собирался разбивать себе сердце и торчать в аэропорту вплоть до того момента, когда самолет взлетит. Поэтому я повернулся и прошел через здание аэропорта, перед которым припарковал свой автомобиль. Открывая дверцу, я почувствовал, как кто-то кладет ладонь мне на плечо. Это был один из молодых людей, которых я видел в аэропорту возле самолета. Стройный парень, с узким лицом, близко посаженными глазами и растрепанными темными волосами.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы едете в Сан-Диего?

— Да, — ответил я.

— Не могли бы вы подвезти меня?

Шампанское настроило меня на великодушный лад.

— С большим удовольствием. Садитесь!

Когда я запускал мотор, самолет Айрис уже разбегался по взлетной полосе. Молодой человек искоса поглядывал на меня.

— Извините… Вы, случайно, не муж той кинозвезды, которая только что улетела в Токио? Айрис Далас?

— Несомненно, — лаконично ответил я.

Он тихо, протяжно присвистнул.

— Да вы счастливчик! — сказал он.

— Счастливчик? Вы правы…

Счастливчик.

Именно так я и думал…

Глава 1

Я проснулся с ощущением, что со мной что-то не в порядке. Такой была моя первая мысль. Это пробуждение не было нормальным. Беспокойные сны куда-то исчезли. Рокот пропеллеров казался чем-то очень отдаленным, он напоминал шум раковины, прижатой к уху. Однако не появилось ничего, что я мог бы назвать действительностью после кошмарных снов. Я чувствовал только тепло и какую-то тупую боль в голове. Кроме того, я понимал, что, если захочу, смогу открыть глаза.

Однако я не хотел. Сознание того, что опущенные веки изолируют меня от окружающего мира, смущало меня. Я смутно осознавал, что уже не впервые просыпаюсь так необычно. Ожили и другие воспоминания. Вокруг меня белизна… коридоры… неприятный запах эфира… беготня… носилки, а потом трясущаяся на ухабах машина скорой помощи. Воспоминание о машине скорой помощи каким-то образом ассоциировалось у меня с гулом пропеллеров. Я лежал покорно и равнодушно, ожидая, чтобы они догудели до конца. Когда их гул превратился лишь в отдаленный комариный писк, я сделал невероятное волевое усилие. Другими словами, я мысленно произнес фразу: «Я лежу в кровати…»

Это усилие ужасно изнурило меня. Я снова долго лежал беспомощно, неподвижно. Я чувствовал — и даже чуточку видел сквозь опущенные веки — солнечные лучи. И что-то возле меня пахло… Наверняка не эфир. Какой-то сладкий, летний аромат… Да… Это был запах роз.

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что лежу на спине. Ощущал, что мне дьявольски неудобно в этом положении. Я попытался повернуться: на правый бок. Мне это не удалось. Мой правый бок показался мне огромным и неуступчивым. Я пощупал пальцами левой руки правую руку. Почувствовал не тело, а что-то твердое, холодное и шершавое. Я был не в состоянии сделать усилие, чтобы понять, что бы это могло быть.

Через минуту я забыл об этом и попробовал повернуться на левый бок. Однако и на этот раз моя попытка оказалась столь же неудачной. Теперь препятствием была левая нога, которая оказалась раза в два больше коровы. Я попытался притронуться к ней. Однако и здесь не почувствовал тела. Те же самые твердость, шершавость, холод.

С меня уже было довольно всего этого. Я отчетливо и громко сказал:

— В два раза больше коровы…

Тут же сбоку я услышал какое-то шуршание, как в кино, когда кто-то у нас за спиной разворачивает конфетку. Близость этого шуршания и связанное с ним ощущение опасности привели к тому, что я открыл глаза.

Я увидел какую-то женщину, которая, в свою очередь, смотрела на меня. Она сидела у самой моей кровати, залитая солнечным светом. Рядом с ней, на маленьком столике, стояла ваза с прекрасными розовыми розами. На коленях она держала огромную коробку шоколадных конфет, перевязанную розовой ленточкой. В тот момент, когда я открыл глаза и посмотрел на неё, она как раз клала в рот шоколадную конфету.

— Кто в два раза больше коровы, любимый? — спросила она. — Я?

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что есть нечто в два раза больше коровы, но был почти уверен, что речь идет не о ней. А может, все-таки о ней? Я внимательно, сосредоточенно смотрел на неё. Это была высокая, полная женщина с красивой кожей и густыми каштановыми волосами, собранными в высокую прическу по последней моде. Немолодая… Ей, вероятно, было не меньше пятидесяти лет. Однако она была еще очень красива, отличалась какой-то пышной, совершенной, зрелой красотой. Так будут выглядеть эти розы, когда у них начнут опадать лепестки. Она была в траурном наряде, который удивительно не соответствовал её зрелой осенней чувственности. В моих беспорядочных ускользающих мыслях возникло убеждение, что эта женщина прикидывается вдовой.

Да, конечно, подумал я. Эта женщина делает вид, что она вдова. На какое-то мгновение мне показалось, что это утверждение прекрасно объясняет ситуацию. Однако потом я вспомнил, с некоторой озабоченностью, что ведь эта дама о чем-то меня спрашивала. Я знал, что очень невежливо не отвечать на вопросы, однако не имел ни малейшего понятия о том, что ей нужно.

За спиной женщины широкие окна с кремовыми парчовыми портьерами выходили в какой-то незнакомый мне залитый солнцем сад. Комната, в которой я лежал, казалась мне очень светлой и роскошной. Тем временем женщина принялась за вторую шоколадную конфету. Может, она собирается угостить и меня? Да, ведь это естественно.

— Нет… большое спасибо, — сказал я.

— За что ты благодаришь меня, любимый? — спросила она ласковым голосом.

— Мне не хочется сладкого, — ответил я.

Она посмотрела на меня огромными ясными карими глазами и сказала:

— Мой дорогой мальчик, меня вовсе не удивляет, что тебе не хочется сладкого после эфира, наркотиков и прочей гадости, которой тебя напичкали.

Она вытянула мягкую пухлую руку и погладила меня по щеке.

— Как ты себя чувствуешь сейчас? Наверняка ужасно, да?

— Ужасно! — торопливо подтвердил я.

— Представляю себе! Но ты не волнуйся, все будет хорошо!

Она потянулась за новой шоколадной конфетой, но заколебалась.

— Ты не чувствуешь тошноты, любимый, когда смотришь, как я ем шоколадные конфеты? — спросила она. — Потому что если тебе нехорошо, я тут же отложу коробку в сторону. Хотя должна признать, что эти шоколадные конфеты просто превосходны. Селена купила их специально для тебя, в этой новой, только что открытой кондитерской на Коуст-Бульвар. Как это похоже на Селену, правда? Она вообразила, что после всего этого тебе захочется шоколадных конфет!

Разговор становился слишком сложным для меня. Я лежал неподвижно, глядя на незнакомую женщину и прислушиваясь к далекому гулу пропеллеров в ожидании, что он вскоре снова приблизится. Я не имел ни малейшего понятия, кем была эта женщина. Однако смотрел на неё с удовольствием. Мне нравились её пышные каштановые волосы и полная белая атласная грудь, смело открытая квадратным декольте вдовьего платья. Мне хотелось прижаться головой к этой груди и просто уснуть. Я принялся напряженно размышлять над тем, кем она все-таки может быть. А может, просто спросить её об этом? Отдельные слова нашего разговора начали путаться у меня в голове: эфир… наркотики… Я долго думал над этими словами и наконец решил задать вопрос, который казался мне деликатным, но вместе с тем хитрым.

— Эфир… — сказал я. — Наркотики! Что, собственно, со мной произошло?

Незнакомка отложила коробку шоколадных конфет в сторону, склонилась надо мной и взяла меня за руку.

— Не волнуйся, дорогой мальчик. Скоро все снова будет хорошо.

Я почувствовал удивление, потом легкое беспокойство.

— Но что… что будет хорошо?

Она глубоко вздохнула.

— Ну, хорошо, любимый… Если ты обязательно хочешь знать… Притронься к своей голове.

Я поднял левую руку и нащупал повязку.

— Повязка, — с удивлением сказал я.

— Браво, любимый! — улыбнулась она, показывая белые здоровые зубы. — А теперь попробуй притронуться к правой руке.

Я высунул из-под одеяла левую руку и притронулся к правому предплечью. Почувствовал то же самое, что и раньше. Что-то твердое, шершавое и холодное. Я повернул голову, чтобы посмотреть. Увидел повязку, а под ней гипс.

— Гипс, — сказал я.

— Еще раз браво! — воскликнула она. Наклонилась надо мной и разгладила ладонью какую-то неровность на золотисто-сером одеяле из дамаста. — Здесь тоже гипс, — сказала она. — Левая нога.

Её серьезное и ласковое лицо оказалось совсем близко к моему. У неё была белая, лишь чуточку огрубевшая шея. От неё пахло какими-то экзотическими, вовсе не вдовьими духами. Этот запах и близость её тела странно смутили меня.

— А когда накладывают гипс? — спросила она.

Я немного подумал, а потом меня осенило.

— Когда кто-то что-то сломает, — быстро ответил я.

— Вот именно!

— Так, значит, я что-то сломал, — констатировал я.

Я был невероятно доволен собой. Одновременно я чувствовал по отношению к ней что-то вроде симпатии за то, что она предоставила мне возможность проявить такую быструю сообразительность.

— Да, любимый. У тебя сломана правая рука и левая нога. И к тому же ты сильно ударился головой. Авария…

— Авария?..

— Автомобильная авария. Ты ехал в бьюике, один… и на полной скорости врезался в эвкалипт.

На её свежих губах появилась слабая улыбка.

— Любимый, ты действительно неисправим… Ты ведь знаешь, как опасно садиться за руль, когда… немного выпьешь.

Я изо всех сил старался понять смысл её слов. Автомобильная авария… Я ехал на автомобиле и врезался в дерево… Сломал руку и ногу… Вот факты, которые я сумел зарегистрировать. А может, мне удастся вспомнить, неясно, как в тумане, почему я внезапно утратил способность управлять автомобилем?

Она неподвижно сидела возле вазы с розами и наблюдала за мной с каким-то терпеливым любопытством.

— Авария… больница, — медленно сказал я. — Но ведь я не в больнице. Я… — я внезапно осекся. — Я был в больнице. Прекрасно помню, что я был там, но сейчас… я не в больнице.

— Да, любимый, ты был в больнице две недели, но вот уже два дня, как ты дома. Доктор Крофт непрерывно пичкал тебя обезболивающими средствами и наркотиками. Не имею понятия, почему… наверное, из-за этой контузии.

Я начал что-то соображать. Я был в больнице, но вышел оттуда. Куда, черт возьми, я вышел из больницы? Я внимательно смотрел на незнакомку и кремовые парчовые портьеры у неё за спиной.

— А где я сейчас? — внезапно спросил я.

Она снова склонилась надо мной так, что её губы почти касались моей щеки. По её абсолютно спокойному до сих пор лицу пробежало легкое беспокойство…

— Любимый… Ты ведь знаешь, где находишься. Ты только внимательнее оглядись вокруг.

Её лицо, обрамленное густыми темными волосами, почти полностью заслоняло мне вид. Однако я послушно огляделся вокруг, так тщательно, как только смог.

И увидел ковер золотистого цвета, множество всяких флакончиков и коробочек на туалетном столике, а дальше, за спиной этой женщины, еще одну, похожую на мою, кровать — широкую, застланную покрывалом в серую и золотистую полоску.

— Тут очень красиво, — через минуту сказал я, — но я вижу все это впервые в жизни.

— Но любимый! Это невозможно! — укоризненно воскликнула она.

Я почувствовал себя чуточку виноватым, потому что мне показалось, что я огорчил её. Поэтому я сказал:

— Мне очень жаль, миссис… Извините. Я стараюсь, как могу… Но я в самом деле прошу вас сказать мне, где, собственно, я нахожусь.

— Но ты ведь дома! Дома! — воскликнула она.

— Д… дома?

— Да, любимый. В собственной кровати, в собственной комнате и в собственном доме в Дона-Бич в южной Калифорнии.

Моя способность ориентироваться во всем этом явно слабела. Я понял, что она сказала, будто бы я дома. Однако я понимал, что дом — это место, которое человек должен прекрасно знать, а этот дом был совершенно незнаком мне. Во всем этом было что-то неясное.

Однако кровать была очень удобной, теплой и возле меня стояли розы. Гул пропеллеров совершенно затих. Я удобнее положил голову на подушку и улыбнулся незнакомой женщине. Она была такая милая… такая добрая. Мне было приятно, что она находится рядом со мной. Если бы она только чуточку меньше говорила!

— Любимый, не улыбайся так, потому что меня это очень огорчает! У тебя такая бессмысленная улыбка. Совсем как у шимпанзе. — В её глазах снова блеснуло беспокойство. — Дорогой мальчик, — продолжала она, — умоляю тебя, постарайся вспомнить все по очереди. Я уверена, что если только ты захочешь, тебе это прекрасно удастся. — Она ненадолго замолчала и потом внезапно спросила: — Скажи… Кто я такая?

Ну и дела! Я оказался в весьма затруднительном положении. Ведь еще минуту назад я сам собирался спросить её об этом. Мне очень хотелось узнать, кто она такая, но вместе с тем я не хотел, чтобы она подумала, будто бы я глуп, как шимпанзе. Я хитроумно, как мне показалось, ответил:

— В любом случае я знаю, что вы не медсестра…

— Само собой разумеется, что я не медсестра, — сказала она и нервным жестом отбросила прядь волос со лба. — Хорошенько посмотри на меня. На кого я похожа? Как тебе кажется?

— Вы барменша, — решительно сказал я. — Прекрасная английская барменша из тех, о которых пишут в романах.

Какое-то мгновение она выглядела так, словно её поразила молния, однако потом на её лице появилось выражение неописуемого восторга.

— Любимый, — сказала она, — это самые прекрасные слова, которые ты когда-либо мне говорил…

В её глазах появилось выражение задумчивой мечтательности:

— …Я подаю какому-нибудь грубоватому иностранцу седло барашка, — сказала она, — в какой-то припортовой таверне… Иностранец ущипнул меня за ягодицу, а потом вдруг оказывается, что это король Карл II, путешествующий инкогнито. Вскоре после этого он поселяет меня в маленьком неприметном дворце над Темзой, где тайно меня навещает…

Казалось, разговор вторгается в какую-то совершенно чуждую мне область.

— …Весь город сходит по мне с ума, — развивала она дальше свои мечты. — У меня прекрасное белье… молодые поклонники, сыновья лучших семейств королевства пьют шампанское из моей туфельки… Но только королю разрешается снимать с меня подвязки…

Она встряхнула головой и с глубоким вздохом вернулась к грустной действительности.

— Нет, любимый! К сожалению… Я не барменша!

— Кто же вы в таком случае? — спросил я, уже слишком уставший, для того чтобы вести себя деликатно.

— Ты ужасно огорчаешь меня, любимый! Но я надеюсь, что доктору Крофту удастся что-то сделать с этим. Думаю, я не требую слишком многого, если хочу, чтобы ты узнал свою собственную мать.

— Ма… мать?

— Конечно! Кем я еще могу быть? — Она была немного уязвлена. — И к тому же, следует признать, я была для тебя очень хорошей матерью, хотя жаль, что мне самой приходится напоминать тебе об этом…

Осознание того, что я выздоравливающий, и к тому же еще после сотрясения мозга, немного ослабило шок, который я испытал. Потому что, нужно признать, большим потрясением было услышать, что эта посторонняя шатенка, которую я видел первый раз в жизни, моя мать! Мать человек всегда узнает сам, без необходимости напоминать ему об этом. В первую секунду я хотел сказать что-то очень решительное, вроде: «Что за чушь! Вы? Моя мать? Но ведь это абсурд!». Когда, однако, я попытался произнести эти слова вслух, они начали выскальзывать, как форель из мокрых рук. Я снова почувствовал страшную слабость, и у меня ужасно разболелась голова. Я бросил попытки объясниться с этой женщиной и молча боролся с собственными мыслями.

Ведь где-то на свете живет моя мать… в этом нет ни малейших сомнений. Но если эта женщина не моя мать, то кто же она? Нет ничего легче, как ответить на этот вопрос, убеждал я сам себя. Моя мать… И тут все обрывалось. Я не имел понятия, кто моя мать. Это обстоятельство показалось мне невероятно тревожным, причем до такой степени, что я сказал вслух:

— Я не имею понятия, кто моя мать…

Женщина, которая в этот момент склонилась над розами, резко повернулась в мою сторону.

— Любимый, умоляю тебя, не старайся все усложнить, — сказала она. — Ты, очевидно, догадываешься, что я опекаю тебя. Я полагала, что тебе будет приятнее, если это буду делать я, а не какой-нибудь бездушный манекен в накрахмаленном белом халате. Но, судя по всему, из меня получилась не самая лучшая медсестра, несмотря на то, что во время последней войны я прошла специальную подготовку и закончила курсы Красного Креста. Если и дальше у тебя будут проявляться подобные странные симптомы, нам не останется ничего другого, как посадить рядом с тобой профессиональную медсестру, которая будет менять тебе простыни, поправлять подушки и дуть в декольте. — Она улыбнулась и легонько похлопала меня по руке. — А ведь тебе не очень этого хотелось бы? Признайся!

Я сам не знал, хотелось бы мне этого или нет. Я чувствовал огромную жалость к самому себе. Её теплые пальцы снова сжали мою левую ладонь.

— Любимый… скажи мне, что ты, собственно, помнишь?

— Я помню больницу… Помню белые…

— Нет, нет, любимый! Речь идет не об этом! Не о больнице! Я имею в виду более существенные вещи, касающиеся твоей личности.

Она повернула голову и показала на другую кровать, стоящую у неё за спиной.

— Кто спит в этой кровати? — спросила она.

— Н… не… не имею понятия!

— Тогда скажи, кто такая Селена? А кто Марни? — Должно быть, она что-то заметила по моему лицу, потому что не дожидаясь, пока я начну выдавливать из себя ответ, быстро добавила: — А как тебя самого зовут?

— Меня зовут… — медленно начал я, но меня тут же охватила паника. С той минуты, как я пришел в сознание, я ни разу не подумал о том, как меня зовут. Я просто знал, что я — это я и что мою личность никто не может поставить под сомнение. Но как меня зовут?.. Как меня зовут? Я в отчаянии уставился на неё, словно её крепкое, склонившееся надо мной тело могло быть для меня опорой.

— Ты даже это не можешь вспомнить? — с беспокойством спросила она.

Я покачал головой.

— Нет… действительно можно сойти с ума, — выдавил из себя я. — Когда я стараюсь думать… натыкаюсь на какую-то пустоту… Это…

— Не огорчайся, не огорчайся, милое дитя, — перебила она меня теплым, успокаивающим голосом. — Это из-за того, что ты ударился головой. Такие вещи часто случаются. Но вскоре ты уже снова будешь чувствовать себя хорошо, Горди.

— Горди?

— Ну, конечно же, любимый! Ведь это твое имя, Горди Френд. А полностью Гордон Рентон Френд Третий.

Кто-то тихонько постучал в дверь. На её вопрос «Кто там?» дверь приоткрылась, и в ней появилась горничная. Я заметил, что её глаза с любопытством устремились в мою сторону.

— В чем дело, Нетти?

— Пришел доктор Крофт, госпожа. Он внизу. Пригласить его войти?

— Ну слава Богу, наконец-то. Нет, Нетти, я сама к нему спущусь.

С этими словами она встала, посмотрела на меня, потом наклонилась и легко поцеловала меня в лоб.

Падающие пряди каштановых волос пощекотали мне щеку, а запах духов окутал меня теплым дыханием.

— Полежи спокойно, любимый, пока я вернусь. И не бойся, не делай никаких усилий. Только непрерывно мысленно повторяй: «Я Горди Френд. Я Горди Френд». Сделай это для меня… Хорошо?

Она вышла из комнаты, крупная и полная какой-то чувственной красоты, несмотря на свой вдовий наряд. После её ухода я сделал то, о чем она меня попросила. Я лежал на спине в большой прекрасной кровати, в залитой солнцем комнате и пытался соединить воедино жалкие обрывки фактов. Так, значит, я попал в автомобильную катастрофу… Сломал левую ногу и правую руку. Получил сотрясение мозга и потерял память. А теперь я нахожусь в моем собственном доме в Лона-Бич в южной Калифорнии. И зовут меня Горди Френд. Я непрерывно повторял: «Я Горди Френд. Я Горди Френд. Я Гордон Рентон Френд Третий».

Однако слова оставались только словами. Я допускаю, что в самом деле меня, должно быть, так зовут, если моя собственная мать так говорит… Моя мать? Мое имя?

У меня в голове снова начали гудеть пропеллеры. И хотя они раздражали и путали меня, они казались мне более реальными и правдивыми чем все, что находилось в этой комнате. Если бы я только мог вспомнить, что означает этот гул пропеллеров…

Пропеллеры… самолет… Я провожал кого-то в аэропорт… Действительно ли так было? Действительно ли я провожал кого-то в аэропорт?

Глава 2

«Провожать кого-то в аэропорт»… Сочетание этих нескольких слов выросло в огромную проблему. На мгновение мне показалось, что я нахожусь на пороге какого-то решающего открытия. Однако через секунду и сами слова, и вызванные ими смутные образы начали путаться у меня в голове. Я совершенно обессилел от того, что попытался сконцентрировать свои мысли на этом одном пункте. И как утопающий, цепляющийся за самую малую щепку от затонувшего корабля, я искал спасения, судорожно хватаясь за единственный установленный факт, что меня зовут Горди Френд.

Простое любопытство, без какой бы то ни было дополнительной причины, заставило меня слегка поднять забинтованную голову, чтобы иметь возможность получше рассмотреть комнату. Она была элегантно и роскошно обставлена, как я мог догадаться по малому фрагменту, который мне до сих пор удалось запомнить. Рядом с роскошным трюмо в стиле рококо стояло кресло, обитое ярко-зеленым шелком. На кресле лежало небрежно брошенное тоненькое белое кружевное нижнее белье. Везде было полно солнца, однако цвета комнаты тоже вносили свой собственный элемент света и красок. Стоящие у моей кровати розы не были единственным источником запаха — везде стояли вазы с прекрасными розами, желтыми тюльпанами, высокими ирисами и стрельчатыми белыми левкоями.

Мои глаза медленно переходили с одного предмета на другой, чтобы в конце концов вернуться к нижнему белью на кресле. Я вглядывался в это белое облачко, словно именно в нем был ключ к разгадке. Дамское белье. Вся атмосфера комнаты тоже насыщена женственностью. Фривольной, живой, какой-то очень индивидуальной. Может, именно в этом и заключается тайна? В том, что моя комната — это женская спальня?

Мне не удавалось справиться с этой упорно терзающей меня мыслью. Чем сильнее я напрягал ум, тем больше все ускользало из-под моего контроля.

— Горди Френд, — громко сказал я. — Гордон Френд Третий.

Внезапно дверь открылась и в комнату вошла моя мать. Я почувствовал её присутствие даже не поворачивая головы. Это сладкое мягкое присутствие, похожее на запах спелой пшеницы, который вторгся в весеннюю свежесть и прохладу комнаты.

Она остановилась у кровати и положила мне на лоб прохладную спокойную ладонь.

— Я привела тебе доктора Крофта, любимый, — сказала она. — Он утверждает, что у нас нет причин для особого беспокойства. Это все из-за сотрясения мозга… Этого следовало ожидать.

Через секунду в полб моего зрения появилась фигура мужчины. Ему могло быть максимум лет тридцать с небольшим, и он был очень смугл. Одет он был внешне небрежно в дорогой английский твид и выглядел невероятно элегантно. Он так же небрежно остановился у кровати, держа руки в карманах. Моя интуиция — обостренная в одном и притупленная в другом направлении — подсказала мне, что самое важное для этого мужчины заключается в том, чтобы выглядеть точно так же, как сотни безупречно одетых членов эксклюзивного клуба землевладельцев. Вся его фигура и костюм, казалось, говорили: я как раз возвращаюсь после игры в гольф. Сегодня нам прекрасно игралось…

Несмотря на такое банальное внешнее впечатление, молодой врач вовсе не выглядел обычным пижоном. Его смуглое лицо было слишком красивым и со слишком правильными чертами, чтобы его можно было назвать рядовым и неприметным, а черные глаза, украшенные длинными ресницами, как у турецкой танцовщицы, не соответствовали виду обыкновенного биржевого маклера в элегантном твидовом костюме.

— Привет, Горди! Как ты себя чувствуешь?

Я поднял глаза и увидел безупречные белые зубы, приоткрытые в улыбке. Сам не знаю, по какой причине я почувствовал к нему антипатию.

— Вы тоже кто-то, кого я должен знать, доктор?

Держа руки в карманах, он покачивался взад-вперед и не переставал смотреть на меня.

— Ты в самом деле не узнал собственную мать? — спросил он.

— В самом деле, — неприветливо ответил я.

— Ну-ну-ну! Действительно, смешная история. Однако придется нам как-то справиться с ней.

— Он подумал, что я барменша, — сказала моя мать со смущенной девичьей улыбкой, покрывшись слабым румянцем. — Я никогда раньше не отдавала себе отчета в том, что это всегда было моим скрытым страстным желанием. — Двести пятьдесят портвейна! — воскликнула она, имитируя хриплый грубый голос. — И поторопись, барышня, с этим напитком!

Почти незаметная скованность в поведении молодого врача свидетельствовала о том, что эта несколько вульгарная шутка не получила его одобрения. Он стал серьезным и перешел на официальный тон.

— Но мы посмотрим, чем тут можно будет помочь, хорошо? — При этих словах он бросил на мою мать короткий профессиональный взгляд и добавил: — Не могли бы вы ненадолго оставить нас вдвоем, миссис Френд?

— Ну, конечно! — сказала она, бросая на меня доверчивый взгляд. — Постарайся быть вежливым и послушным, Горди. Доктор Крофт очень известный и милый человек. Я убеждена, что если ты станешь выполнять его указания, то медленно, постепенно все вспомнишь.

Она направилась в сторону двери, но потом, словно о чем-то вспомнив, вернулась за украшенной ленточками коробкой шоколадных конфет и чуточку пристыженная, как ребенок, который что-то натворил, вышла из комнаты.

Когда мы остались вдвоем, молодой человек стал воплощением вежливости и благожелательности. Он придвинул к кровати кресло и уселся на нем верхом, как на лошади. Какое-то подсознательное чувство, которое я не мог себе объяснить, предостерегло меня, чтобы я был начеку.

— Ну, Горди, — приветливо улыбнулся он мне, — прежде всего я должен представиться. Я Нэйт Крофт. Наверняка ты вспомнишь и меня, и то, что я твой закадычный приятель, а также друг Селены и Марни.

Несмотря на состояние, в котором я находился, я отчетливо и с полной уверенностью чувствовал, что никогда не мог быть «закадычным приятелем» этого молодого человека с нежной смуглой кожей и соблазнительными глазами танцовщицы. Однако вслух я этого не сказал. Я неподвижно лежал и ждал, что будет дальше.

Он закурил сигарету, которую вынул из роскошного дорогого портсигара, упомянув о том, что ему безмерно жаль, что он не может меня угостить. Потом, внимательно глядя на меня сквозь кольца дыма, спросил:

— Скажи мне, Горди, что ты, собственно, помнишь?

— Я помню гул пропеллеров, — сказал я. — Кроме того, мне кажется, я помню какой-то аэропорт и самолет, а также то, что я кого-то провожал. Кого-то, кто улетел на самолете.

— Однако никого конкретно?

С огромными усилиями я старался вызвать в памяти какой-то затертый образ.

— Нет. Никого конкретно. Разве только, что мне кажется невероятно важным то, что я помню.

— Однако в первую очередь ты помнишь этот гул пропеллеров?

— Да. Мне постоянно кажется, что он здесь, в этой комнате. И даже если я его не слышу, то…

— Да, да, понимаю, — прервал он меня, с таким видом, словно по роду службы собирал информацию. — Однако у меня такое впечатление, что это дает мне немного.

Сам не понимая почему, я почувствовал внезапный прилив удрученности и апатии.

— Значит, вы хотите этим сказать, что никто не улетел ни на каком самолете?

— Обычная реакция после эфира. — Доктор Нэйт Крофт держал в пальцах горящую сигарету. — Потеря сознания, проявляющаяся как гул пропеллеров. А тот человек, которого ты якобы провожал… это была женщина или мужчина?

Внезапно я ясно вспомнил, что это была женщина.

— Женщина.

Он пару раз кивнул, словно для него все было совершенно ясно.

— Медсестра из операционной, — констатировал он. — Я часто сталкивался с подобными проявлениями. Пациент цепляется за образ медсестры из-за страха перед потерей сознания. Она становится для него символом реальности, которую больной подсознательно боится утратить, перед тем как окончательно засыпает.

Я не мог понять, почему это конкретное медицинское объяснение вызвало у меня отчаяние. Доктор тем временем продолжил:

— Не думай о пропеллерах, Горди. А что еще ты помнишь?

— Потом еще больницу. Обрывки воспоминаний, — ответил я бесцветным голосом.

— Понятно… — Доктор Крофт рассматривал свои ухоженные ладони. — Ты несколько раз приходил в сознание в больнице. И это все?

Я кивнул.

— Наверное, все, кроме того, что произошло после моего пробуждения в комнате. В этой комнате.

— Ну-ну… Не будем переживать из-за этого, не так ли? — Белые зубы снова блеснули в улыбке. — Как ты относишься к тому, что я немножечко напомню тебе, как было дело, Горди? Мать, наверное, сказала тебе об аварии?

— Конечно, сказала, — признался я.

— Она произошла на Коуст-Бульвар вечером. Припоминаешь? На этом пустынном отрезке шоссе в Сан-Диего.

— Сан-Диего? — повторил я, пытаясь сесть.

— Да. А в чем дело? Сан-Диего тебе о чем-то напоминает?

— Сан-Диего, — еще раз неуверенно повторил я, после чего добавил: — Я служу в военно-морском флоте?

— В военно-морском флоте? — рассмеялся доктор Крофт. — Какие странные мысли возникают в твоей бедной разбитой голове! Пару месяцев назад ты ездил в Сан-Диего, чтобы поступить на службу в армию, однако тебя не приняли. Помнишь?

Кровать была очень удобная, а усилие, которое я вынужден был сделать над собой, чтобы сохранить настроение подозрительности, оказалось слишком изнуряющим. Теперь доктор Крофт казался мне очень милым человеком, понимающим, благожелательным… Может, он слишком ласков, но если не считать этого, то вполне приятен…

— Странно, — сказал я, стараясь изо всех сил полностью доверять ему. — Мне почему-то кажется, что все было совсем по-другому. Но Сан-Диего все же о чем-то напоминает мне. В том числе и о военно-морском флоте. У меня такое впечатление, что я довольно долго служил в военно-морском флоте. С ума сойти можно!

— Но ведь это совершенно естественно! Подсознательные желания, превратившиеся вследствие контузии в конкретные образы. Ты ведь сам знаешь, как страстно хотел поступить на службу в военно-морской флот. Теперь это желание исполнилось — в твоем подсознании. Ну, впрочем, хватит этой болтовни. — Он похлопал меня по плечу. Его ладонь была смуглой и теплой. — Мы еще вернемся к твоим воспоминаниям. Сомневаюсь, чтобы ты помнил о том, что у меня здесь в горах небольшая частная больница. Какие-то туристы, проезжающие мимо в автомобиле, обнаружили тебя, лежащего у дороги. Они выяснили, где находится ближайшая больница, и привезли тебя ко мне. По счастливому стечению обстоятельств, они попали именно к твоему лучшему другу.

— И я был без сознания? — спросил я, слушая его рассказ, как какое-то приключение, которое произошло с кем-то совершенно посторонним.

— Ты пришел в сознание почти сразу же после того, как тебя доставили в больницу, но был не в самом лучшем состоянии. Нам пришлось тут же оперировать тебе ногу и руку. К счастью, еще было не очень поздно и мы избежали опасных осложнений. Однако больше всего, Горди, меня беспокоило сотрясение мозга. Рука и нога — это мелочь, они не причинят тебе ни малейших забот, ни боли. Однако когда я закончил накладывать гипс и ты проснулся после наркоза, твоя память оказалась отнюдь не в полном порядке. Ты совершенно не понимал, что с тобой происходит, и не ориентировался в ситуации. Я довольно долго держал тебя под воздействием успокаивающих средств, поскольку хотел дать возможность мозгу отдохнуть после всего того, что произошло. Ты потом даже несколько раз приходил в сознание, однако по-прежнему не мог сопоставить все, что с тобой случилось. Я сделал вывод, что ты страдаешь временной амнезией, или потерей памяти. Успокаивающее лечение я проводил в течение полных двух недель, пока наконец не подумал, что лучшим лечением будет твое возвращение домой, где вид знакомых лиц и окружения быстрее вернет тебе память. Однако похоже на то, что я оказался слишком большим оптимистом. — Он смущенно улыбнулся.

Его темная рука вторично мягко притронулась к моему плечу. — Но пусть тебя все это не огорчает, старина, — закончил он. — Сотрясение мозга быстро не проходит, кроме того нельзя также предвидеть, как долго продлится потеря памяти. Однако, вероятнее всего, постепенно твое здоровье все же начнет приходить в норму. Возможно, уже через несколько дней или часов…

— Или… лет? — угрюмо продолжил я.

— Нет, нет! Ничего подобного! Ты не должен поддаваться депрессии, Горди!

Его глаза, похожие на глаза одалиски, наблюдали за мной из-за шелковистой занавески ресниц.

— Нет! Я совершенно искренне говорю тебе, что продолжаю оставаться оптимистом! Что касается ноги и руки, тут ты можешь быть совершенно спокоен. Я даже допускаю, что уже завтра разрешу тебе немного передвигаться по дому, в кресле на колесиках. Ты увидишь старых знакомых, навестишь хорошо знакомые тебе места. Да, я в самом деле оптимист!

Хотя я знал, что все то, что он говорит, это обычная тактика врача, но тем не менее почувствовал себя гораздо спокойнее. Меня охватило глубокое расслабление и абсолютная пассивность. Со мной здесь мать и благожелательный друг — врач. Оба делают для меня все, что в их силах. Стало быть, о чем мне беспокоиться? Я лежу в красивой комнате, за мной ухаживают, обо мне заботятся. Все очень добры ко мне, я Горди Френд, Гордон Рентон Френд Третий. Вскоре я узнаю, что следует из того факта, что я Гордон Френд, и начну вести прежний нормальный образ жизни.

Я огляделся в залитой солнцем золотисто-серой комнате.

— Значит, это мой собственный дом? — с большим удовольствием спросил я доктора Крофта.

— Конечно, Горди. После смерти отца этот дом является твоей собственностью.

— Отца? Моего отца?

— Как, ты не помнишь отца? — Доктор Крофт явно удивился. — Мне кажется попросту невозможным, чтобы кто-то мог не помнить старого Гордона Рентона Френда Второго.

— Он был известным человеком?

— Известным? В определенном смысле, наверняка. Он переселился сюда из Сэйнт-Пола всего лишь за несколько лет до смерти. Но даже за столь короткое время сумел остаться у всех в памяти.

— Чем?

— Своим характером и… ну, в общем, тебе об этом лучше расскажет твоя семья.

— Но вы сказали, что он умер.

— Да. Он умер месяц назад.

— Ах, так значит, это по нему моя мать носит траур!

Я лежал неподвижно, обдумывая все это, стараясь представить себе Гордона Рентона Френда Второго, который сумел остаться в памяти у людей. Однако мне это не удавалось. Через минуту я спросил с растущим чувством удовлетворения:

— Это должно означать, что я богатый человек?

— Ах, несомненно, — ответил доктор Крофт. — Я бы даже сказал, очень, очень богатый!

В этот момент в комнату вернулась мать. Проходя мимо доктора Крофта, она по-дружески похлопала его по спине, а потом села у моей кровати, возле роз.

— Ну? Как наши дела, дорогой доктор?

Нэйт Крофт пожал плечами.

— Пока что ничего особенного, дорогая миссис Френд, — ответил он.

— Мой любимый мальчик, — сказала мать, кладя себе на колени мою руку. — Тебе уже немного лучше?

— По крайней мере я знаю, кто был моим отцом, — ответил я.

— Я рассказал ему кое-что, — объяснил доктор Крофт.

— Надеюсь, только кое-что. Бедный Горди… Я убеждена, он еще слишком слаб, чтобы думать об отце.

— Почему? — спросил я. — Разве с ним было что-то не в порядке? Какое-то постыдное дело? Паршивая овца?

Мать рассмеялась своим глубоким мягким смехом.

— Ну что ты, ничего подобного, любимый! Это скорее мы были не в порядке. Перестань, однако, ломать себе над этим голову. Полежи спокойно, а я тем временем задам доктору несколько умных вопросов и узнаю, что мы должны делать с тобой дальше.

— Я могу сказать немного, дорогая миссис Френд. — Доктор Крофт бросил тактичный взгляд на часы. — Пока что прошу делать все то, что и раньше. Что же касается этой несчастной временной потери памяти, то здесь лучшей методикой лечения будет постоянный контакт со знакомыми людьми и предметами. Мы постепенно приведем его в нормальное состояние.

Мать посмотрела на меня, потом перевела взгляд на доктора и понимающе подмигнула ему.

— Если уж речь зашла об известных ему людях и предметах, то как по-вашему, доктор, стоило бы, чтобы он встретился с Селеной?

Доктор Крофт быстро взглянул на выпуклость под одеялом, в том месте, где находилась моя загипсованная нога.

— Да… Именно это я и намеревался предложить.

— Селена, — повторил я. — Вы все время говорите о Селене! Кто такая Селена?

Моя рука по-прежнему покоилась на коленях у матери, которая ласково ее гладила.

— Сынок, — сказала она. — Ты в самом деле очарователен! Может быть, ты даже больше нравишься мне таким, как сейчас… утратившим память.

Она показала рукой на другую кровать.

— В этой кровати, собственно, спит Селена. Селена — это твоя жена.

Белое дамское белье… Атмосфера в комнате, насыщенная присутствием женщины… Моя жена…

— Селена где-нибудь поблизости, миссис Френд? — спросил доктор Крофт.

— По-моему, она с Йеном во дворе.

— В таком случае я пришлю ее сюда. А теперь мне уже действительно пора уходить.

Доктор Крофт снова похлопал меня по плечу.

— Я буду здесь завтра и попрошу доставить кресло на колесиках. Выше голову, Горди! Не успеешь оглянуться, как снова будешь среди нас, старина! До свидания, дорогая миссис Френд!

После его ухода мать встала со стула.

— Ну, а теперь, любимый, поскольку сюда должна прийти Селена, будет лучше всего, если я оставлю вас одних. — Она откинула непокорную прядь со лба и продолжила: — Если существует на свете что-то или кто-то, кто способен вернуть тебе память, так это только Селена. — Она сделала несколько шагов к двери и остановилась. — Нет, нет, в самом деле здесь слишком много цветов! А ведь я говорила Селене, что нет смысла ставить здесь такую массу цветов. Здесь пахнет, как в часовне при отпевании!

Она подошла к стоящему в углу комнаты столику и взяла с него две вазы. Одну, полную красных роз, другую с белыми и сапфировыми ирисами.

— Я унесу эти розы и ирисы в комнату Марни, — сказала она.

Когда она стояла так, держа в обеих руках вазы с цветами, она казалась мне какой-то древней богиней плодородия и урожая. Я с восхищением смотрел, как она шла к двери. Потом испытал чувство какой-то невосполнимой потери и без раздумий закричал ей вслед:

— Пожалуйста, не забирай эти ирисы! Пусть они останутся в комнате!

Она повернулась и посмотрела на меня поверх цветов.

— Почему, дорогой Горди? Это такие печальные цветы! Я прекрасно помню, что ты всегда не выносил ирисы.

— Я бы хотел, чтобы они здесь остались, — внезапно сказал я с волнением, несоразмерным всей этой проблеме. — Прошу тебя, мама, оставь ирисы!

— Ну, хорошо, любимый! Если для тебя это имеет такое значение…

Она поставила вазу с ирисами обратно на столик и вышла, унося с собой розы.

Я лежал и смотрел на стройные стебли фиолетовых и белых ирисов. У меня в мозгу снова загудели пропеллеры. Я мысленно повторял, что через минуту в комнату войдет моя жена. Что у меня есть жена. И что эту жену зовут Селена. Я старался представить себе, как она будет выглядеть. Тщетно. Неясный образ моей жены все время заслоняли эти белые и фиолетовые цветы. Я уже не владел своими мыслями. И снова только эти пропеллеры, и это единственное слово, повторяющееся непрерывно… Ирис… Ирис… Ирис…[1]

Глава 3

Через несколько минут моя неожиданная реакция на ирисы прошла, хотя что-то во мне все же еще осталось. Даже не глядя на них, я чувствовал эти высокие белые и фиолетовые цветы в вазе, словно прикасался к ним, а их название упорно засело в моем мозгу, как пуля в груди убитого.

Я по-прежнему не ориентировался во времени. Я лежал в кровати не знаю как долго, и ко мне постепенно начало возвращаться хорошее самочувствие. Не часто тот, кто потерял память, может вернуться к таким идеальным условиям жизни. У меня очаровательная мать и красивый дом. Я очень богат, и через минуту сюда придет моя жена. Я уже преодолел первую фазу постепенного возвращения к действительности. Несмотря на легкую головную боль и давление гипса, я почувствовал, что кровь снова начинает живее бежать по моим венам, в особенности при мысли о жене.

Селена. Я мысленно играл этим именем. Оно было интригующим. Селена могла быть высокой и стройной, с холодными зелеными глазами. Однако с тем же успехом это могла быть особа худая, костлявая, с узенькими поджатыми губами. Меня внезапно охватило беспокойство. Поскольку до сих пор все складывалось слишком хорошо, следовательно, здесь должно быть какое-то «но»… А что если этим пресловутым «но» будет именно Селена? Костлявая, сухопарая старуха с поджатыми губами?

Неуверенность становилась невыносимой. Чтобы отогнать это чувство, я начал вызывать в своем воображении самые фантастические образы. Селена должна быть брюнеткой — так я себе представлял. Имеется ведь определенный тип брюнеток, по которым я схожу с ума. Сейчас, сейчас, что же это за тип?.. Это слово вертелось у меня на кончике языка…

Импульсивный… Да, именно это!.. Селена должна быть импульсивной брюнеткой!

Дверь внезапно открылась, и на пороге появилась молодая девушка. В одной руке она держала небольшой миксер для коктейлей, а в другой — пустой бокал. Она несколько секунд стояла неподвижно и внимательно смотрела на меня. Я смотрел на нее с приятным ощущением. Ей могло быть лет двадцать, максимум двадцать два. На ней был прекрасно сшитый черный костюм, широкий в плечах, с юбочкой, едва прикрывающей колени и позволяющей видеть длинные стройные ноги. Ростом она была точно мне до подмышки. Волосы цвета воронова крыла спадали на плечи густыми локонами. У нее было лицо французской куколки, с ярко накрашенными в форме лука Амура губами и большими выразительными карими глазами.

Она подошла к кровати и села возле столика с розами. Если моя мать была похожа на розу в полном осеннем расцвете, то эту девушку можно было сравнить с пурпурным бутоном. Она по-прежнему держала в руках миксер для коктейлей и бокал и не переставала смотреть на меня взглядом, в котором я прочел одобрение. Внезапно она улыбнулась и сказала:

— Ну, что скажешь, ты, безумное создание?

Она поставила бокал и миксер на столик, наклонилась ко мне и поцеловала меня в губы. Губы у нее были мягкие и ароматные. Ее молодые груди на мгновение прижались ко мне. Я высунул из-под одеяла здоровую руку и притянул ее поближе, не прекращая целовать. Она отодвинулась от меня и воскликнула:

— Эй, Горди! Хватит! Для сестры этого вполне достаточно!

Откинула назад волосы и села на стул, укоризненно глядя на меня.

— Ну, конечно же, я твоя сестра! А ты думал, кто? Может быть, брат?

Я почувствовал себя очень глупо.

— Доктор Крофт обещал прислать сюда сейчас мою жену, — смущаясь, пробормотал я.

— Ах, Селену? — Она слегка пожала плечами. — Она с Йеном болтается где-то в саду. Нэйт не смог ее найти. — Она повернулась на стуле и приготовила себе «манхэттен». Держала бокал за тонкую ножку и не переставала смотреть на меня.

— Мама говорит, что ты потерял память. Я убедилась, что это действительно так. — Сказав это, она рассмеялась глубоким милым смехом, как мать. — Если бы я пережила то, что ты, то наверняка тоже предпочла бы забыть об этом.

Кожа у неё была белая и нежная, как у матери. На фоне этой белизны губы выглядели волнующе. Я знаю, что нельзя испытывать к родной сестре такие чувства, какие пробуждала во мне эта девушка. Однако я приписывал это потере памяти.

— Хорошо, сестра, — шутливо произнес я, — скажи мне, кто ты, собственно, такая.

— Меня зовут Марни, — сказала она. Она скрестила ноги и при этом движении узенькая юбочка поднялась еще выше. — Вся эта история в самом деле очень интригующа. Мы сейчас поговорим обо мне, но прежде скажи мне, что я могу для тебя сделать.

— Ты можешь, например, подать мне… ну, скажем, бокал коктейля, — ответил я, протягивая руку к бокалу.

Она легко отодвинула мою ладонь и покачала головой.

— Почему нет, Марни?

— Горди! По-моему, ты забываешь — с выгодой для себя, естественно, — что мы должны сделать из тебя порядочного человека!

— Означает ли это, что раньше я был нехорошим?

— Ужасно! И не прикидывайся, будто бы ничего не знаешь!

— Но я действительно ничего не помню! А в чем дело? Почему я был плохим? Может быть, я слишком много пил?

— Вот-вот, то-то и оно! Мой дорогой, ты был постоянно пьян с того момента, когда тебе исполнилось шестнадцать лет. В тот вечер, когда ты попал в эту катастрофу, ты тоже был мертвецки пьян. Теперь, когда я уже выложила тебе правду, я повторяю: ни капли! Таково распоряжение Нэйта!

Казалось, услышав такое мнение о себе, я должен почувствовать себя пристыженным и удрученным. Однако ничего подобного со мной не произошло. Не помню, чтобы я когда-нибудь в жизни проявлял особый интерес к алкоголю, да и сейчас не испытывал такого уж большого желания выпить её коктейль. Я попросил коктейль просто из дружеской вежливости.

— Расскажи мне еще что-нибудь обо мне, Марни, — попросил я. — Какой я, кроме того, что люблю выпить?

— Думаю, самая осторожная характеристика твоего характера была бы, что ты относишься к «золотой молодежи». Но для меня лично, любимый, ты попросту — пьянчуга. Для тех, кто любит таких типов, — возможно, даже весьма очаровательный пьянчуга. Селене, например, такие очень нравятся.

— Селене? Ах, да! Моя жена! — я сделал короткую паузу и потом спросил: — А ты меня любишь?

Марни выпила половину своего коктейля.

— Откуда я знаю? Я всегда считала тебя шалопаем…

— О! А почему?

Она внезапно рассмеялась молодым заразительным смехом.

— Подожди, мой дорогой, пока к тебе вернется память! Тогда не понадобится ничего говорить тебе на эту тему!

Она обтянула юбочку, что привлекло мое внимание к ее коленям.

— Если ты действительно моя сестра, я бы попросил тебя сесть чуточку подальше, потому что… потому что ты заставляешь меня нервничать! — сказал я.

— Успокойся, Горди, не болтай ерунду! — ответила Марни, возвращаясь на прежнее место возле роз. — Нэйт утверждает, что я должна тебе помочь освежить память. Следует ли мне рассказывать тебе истории из твоего детства?

— Рассказывай о чем хочешь, — ответил я.

— Ты скажешь, если мне удастся задеть какую-то струну в твоей памяти, — сказала Марни и глубоко задумалась. — Например, ты помнишь… Нет, оставим это в покое! Лучше скажи, помнишь ли ты тот зимний бал в школе танцев мисс Черчилль в Сэйнт-Поле, когда ты незаметно долил джин в персиковый крюшон, а потом устроил страшный скандал в мужском туалете?

— Ну и предприимчивый был из меня парень! — рассмеялся я. — Нет, я ничего такого не помню.

Марни скривилась.

— Ну, а что ты помнишь о том летнем лагере над озерами, организованном Лигой Чистоты «Аврора», куда взял нас с собой отец? Ты поспорил со мной, что сумеешь пробудить нечистые мысли в мистере Гебере, переоделся в мое платье и довел его до того, что он сделал тебе в лодке на озере непристойное предложение.

— Теперь я начинаю понимать, что ты имела в виду, говоря о том хорошем, к чему может привести потеря памяти, — сказал я, чувствуя себя чуточку не в своей тарелке. — Нет! Я ничего, абсолютно ничего из этого не помню. И вообще, черт возьми, что такое Лига Чистоты «Аврора»?

Марни снова отставила бокал в сторону.

— Горди! — огорченно воскликнула она. — Не собираешься же ты сказать, будто бы забыл, что такое Лига Чистоты «Аврора»!? Да ведь это самая важная вещь в нашей жизни!

— Ну, так все-таки, что это такое?

Марни покачала головой.

— Лучше оставим это в покое, потому что я вижу, что с такой методикой мы далеко не уйдем. — Она наклонилась ко мне и добавила: — Скажи мне лучше, что ты сам, собственно, помнишь? Так будет намного проще.

Я почти забыл, что утратил свою личность. Марни удалось каким-то странным образом привести меня в такое настроение, что моя потеря памяти казалась мне теперь какой-то смешной дружеской шуткой. Однако её последний вопрос снова пробудил во мне беспокойное чувство, что за этим что-то скрывается и что во всем этом есть что-то нехорошее и даже угрожающее.

— Я помню ирис… — медленно сказал я.

— Ирис? — живой взгляд Марни устремился на вазу с цветами. — Какие ирисы ты имеешь в виду?

— Не имею понятия… — Я чувствовал, что мое беспокойство перерастает почти в страх. — Это просто такое слово… Ирис… Я чувствую, что оно очень важное… Если бы только мне удалось связать его с чем-то конкретным!

— Ирис… — Ресницы Марни затрепетали над невинными глазами ребенка, которые минуту назад не производили впечатления невинных.

— Наверняка это какой-то идиотский фрейдистский комплекс, — сказала она. — Ну… а что ты помнишь, кроме этого? — продолжила она расспрашивать меня.

Я покачал головой.

— Может быть, еще какой-то… самолет, — медленно и задумчиво сказал я. — Кто-то… кто-то… Ох! Но зачем все это?

— Горди, любимый, не поддавайся депрессии. — Она снова пересела на кровать и взяла меня за руку. — Подумай лучше, какая прекрасная жизнь открывается перед тобой! Куча денег! Никаких забот… ничего не нужно делать… вся южная Калифорния в твоем распоряжении! Ну, и наконец мы и Селена.

— Селена? — Мои сомнения в связи с Селеной вспыхнули с новой силой. — Расскажи мне что-нибудь о Селене! Как она выглядит?

— Если ты даже Селену не помнишь, — сказала Марни, допивая коктейль и наливая себе новую порцию в бокал, — тебе следует приготовиться к серьезному потрясению!

— Она худая? С длинным носом? — с беспокойством спросил я. — А может, она носит очки в металлической проволочной оправе?

— Селена? — Марни вытерла пальцами красную полоску, которую оставили на краю бокала ее губы. — Дорогой Горди! Селена, вероятно, самое прекрасное создание во всей Калифорнии!

Я испытал чувство глубокого удовлетворения и покоя.

— А может быть, у нее в дополнение к этому еще и приятный характер?

— Ангельский! Она попросту обожает всех и все…

— И у неё благородный, кристально честный характер? — спросил я с энтузиазмом. — Приняла бы ее Лига Чистоты «Аврора» в число своих членов?

— Нет. Лига Чистоты «Аврора» никогда бы не приняла Селену, — сказала Марни, провокационно глядя на меня.

— А почему?

Марни поставила бокал на столик.

— Ну… в этом тебе теперь уже придется убедиться лично.

Глава 4

Я еще не успел ответить, как дверь открылась и в ней появилась девушка в коротком белом кретоновом платье без рукавов. Уже с первого взгляда у меня перехватило дыхание в груди. Это была самая светлая блондинка, какую я когда-либо встречал в моей жизни. Ее волосы, спадающие до самых плеч, так же как волосы Марни, были светлы, как деревенские сливки. Кожа тоже напоминала сливочное мороженое; возможно, она была чуть темнее из-за загара. Вся ее фигура — обнаженные руки, ноги — обладала совершенством греческой скульптуры. Когда я глядел на неё, у меня создавалось впечатление, что я прикасаюсь к ней. Хотя формы у нее были женственные, полные, она подошла к кровати с необычной легкостью и плавностью движений.

— Горди! Любовь моя! — сказала она.

Ее ненакрашенные губы были пухлыми, а глаза — голубыми, как летнее небо. Она присела на кровать, внимательно глядя на меня, при этом ее светлые волосы упали вперед.

— Исчезни, Марни, — сказала она.

Марни смотрела на эту красоту, от которой останавливалось дыхание в груди, и ее взгляд выражал упрямство и неприязнь. Теперь, рядом с Селеной, она казалась мне какой-то поникшей, маленькой, искусственной.

— Послушай, Селена, — сказала она, очевидно, пытаясь тянуть время. — Куда ты торопишься? Неужели тебе так не терпится? У него вся левая нога в гипсе… тебе известно об этом?

— Я тебе уже один раз сказала: исчезни! — Селена повернулась к Марни, и на ее губах появилась мимолетная улыбка, которая тем не менее сумела бы сдвинуть с места целое стадо самых упрямых мулов. — Будь пай-девочкой, хорошо, любимая? Ты умеешь быть такой милой, когда захочешь!

Длинные черные ресницы Марни затрепетали.

— Ну, хорошо, так уж и быть. — Она встала, довольно резко обогнула невестку и, склонившись надо мной, вызывающе поцеловала меня в губы.

— Если дела примут неожиданный оборот, братик, подай сигнал «СОС» и я тут же явлюсь на помощь!

Легким движением она пригладила волосы Селены.

— Не переживай, Белоснежка! — сказала она. — Взяла со столика миксер и бокал и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

— В этом вся Марни! Непослушная девчонка. Но несмотря на это, она милая и приятная девушка. — Теплые от солнца пальцы Селены сжали мою ладонь.

— Как ты себя чувствуешь, любимый? — спросила она.

— С каждой минутой все лучше и лучше, — ответил я, улыбаясь ей.

— Я твоя жена, Горди… Ты меня помнишь?

Я подумал, что это решающий момент во всем этом деле. Быть Горди Френдом — это превосходило мечты любого, даже самого амбициозного молодого человека, страдающего потерей памяти.

— Не могу себе представить, чтобы я получил настолько тяжелую травму головы, но, очевидно, так оно и есть… — смущенно сказал я.

— Бедненький мой! Но в принципе, это не такой уж и большой ущерб. Воспоминания о некоторых вещах иногда приносят массу хлопот…

Селена наклонилась и на мгновение крепко прижалась своими губами к моим губам. Губы у нее были теплые и такие же плавные, как ее движения. У меня было такое впечатление, что они сплавляются с моими. Это был поцелуй, который мог стереть память обо всех других поцелуях в жизни. Я подумал, как в тумане: «Неужели я говорил когда-то о брюнетках? Об импульсивных брюнетках? Должно быть, я тогда просто рехнулся!»

— Я не люблю сидеть на кровати, — сказала Селена и ловким движением легла рядом со мной на одеяло в серую и золотистую полоску. Ее волосы светлой волной накрыли всю подушку.

— Ах! — Она с удовольствием потянулась и протянула руку через меня к столику за сигаретами. Закурив, она тихо спросила:

— А что произошло с теми превосходными шоколадными конфетами, которые я купила специально для тебя? Готова поспорить, что мама их съела!

Она огляделась сквозь густую занавеску ресниц. У неё были серо-голубые, как сигаретный дым, глаза.

— Я также вижу, что она унесла половину цветов. Как жаль! Я хотела как можно торжественнее отметить тот момент, когда ты придешь в сознание.

— Если говорить о том, как я пришел в сознание, то я бы назвал этот момент не только торжественным, но также и просто… необычным, — сказал я.

— В самом деле, любимый? — Она повернула голову так, что почти касалась губами моей щеки. — Любимый! С этой забинтованной головой ты выглядишь совершенно по-другому. Как-то более… мужественно. Ну, признайся сам, разве это не интересно? Полное впечатление, что у меня новый муж…

Мне трудно описать впечатление, какое производила на меня Селена. Вероятно, она действительно была самой красивой женщиной в Калифорнии. Что касается этого, тут Марни была совершенно права. Однако Селена была еще чем-то большим. Я действительно не мог её вспомнить, но в той ситуации, в которой мы оказались, не было никакой искусственности. Её манера поведения была одновременно восторженной и вместе с тем очень естественной. Да, Селена это умела! Её необычайная простота и естественность приводили к тому, что в её чувственности была какая-то чистота и непредсказуемость, в ней было что-то от языческой гречанки.

Я здоровой рукой взял прядь её мягких блестящих волос и начал перебирать их пальцами.

— Моя жена, — сказал я. — Сколько времени мы муж и жена?

— Два года, любимый. Чуть больше двух лет.

— Ради Бога, скажи, где я тебя нашел?

— Ах, как мне мешают эти бинты! — воскликнула она и сильно изогнула шею, чтобы меня поцеловать. — В Питтсбурге, любимый, — ответила она.

— Готов поспорить на что угодно, что ты была любимицей Питтсбурга!

— Конечно. Мужчины так и сходили по мне с ума, меня даже выбирали мисс Питтсбург.

— Серьезно?

— Серьезно. — Она крепко прижалась ко мне и переложила мою руку со своих волос на грудь. — Любимый, — сказала она, — Нэйт очень волнуется за тебя. Нэйт так благороден! Постарайся обязательно обрести память, ты не представляешь себе, какую он испытывает профессиональную гордость.

— К черту Нэйта, — сказал я, изучая нежный профиль Селены. — Лучше расскажи мне что-нибудь обо мне. Я люблю тебя?

— Не знаю, Горди. В самом деле не знаю. А как по-твоему, ты меня любишь?

— Да, первое впечатление, что, вероятно, да, — сказал я и поцеловал ее. — А ты? Ты меня тоже любишь?

Она чуть отодвинулась и грациозно потянулась всем телом.

— Ты само очарование, Горди! Я тебя просто обожаю! В самом деле!

— Но у меня, говорят, паршивый характер. Я негодяй… люблю заглядывать в рюмку…

— Чувствую, что Марни уже успела приложить здесь руку, — сказала Селена, и на ее лице появилась почти ненависть. — Отвратительный маленький дьявол! Что она тебе наболтала?

— Только то, что я негодяй и мерзавец.

— Нет, вы только послушайте! Из-за этой девушки я когда-нибудь заболею! Что из того, что ты любишь немножечко выпить? Все любят.

— Ты тоже иногда пьешь немножечко больше чем нужно?

Она улыбнулась, а потом громко рассмеялась своим свободным искренним, чуть хрипловатым смехом.

— Любимый, я всегда все делаю «немножечко больше…»!

Она внезапно села в кровати, разгладила платье и погасила сигарету в пепельнице.

„— Мой милый… все это очень красиво и весело, но я ведь должна была помочь тебе быстро и подробно вспомнить твое прошлое.

— Ты действительно пыталась это сделать, — сказал я.

— Ничего подобного. Я не делала абсолютно ничего, кроме того, что ужасно радовалась, что мой муж пришел в сознание! Ты не можешь себе представить, как досадно спать в одной комнате с мужем, который лежит без сознания и неподвижно, как колода!

— Так значит, ты все время спала в этой комнате?

— Ну, конечно же, в этой! — Она широко раскрыла глаза. — С первой минуты, когда тебя привезли из больницы. — Она показала рукой на другую кровать. — А где же еще, по-твоему, я спала?

— Я только сейчас начал над этим задумываться, — ответил я.

— В самом деле, любимый, это было ужасно… Ты весь в гипсе и в бинтах… — Селена улыбнулась и закурила новую сигарету, глубоко затягиваясь дымом. — Но давай поговорим о чем-нибудь другом.

О чем угодно. Например, хотя бы о том, что ты должен вспомнить…

— Прекрасно! — сказал я. — В таком случае, может быть, о Лиге Чистоты «Аврора»?

— Лиге Чистоты «Аврора»? Неужели мы обязательно должны говорить именно об этом?

— Насколько я понимаю, вы считаете, что я должен все знать о ней. Что это очень важно.

— Да, верно, это невероятно важно, но вместе с тем и невероятно скучно!

— Вот именно! Именно поэтому начнем с Лиги Чистоты.

Она надула пухлые губы.

— Ну, ладно, будь по-твоему. Итак, все началось с твоего отца. Подозреваю, что отца ты тоже не помнишь?

Я покачал головой.

— Я только слышал, что его звали Гордон Френд Второй и что вот уже месяц, как он умер. И это все.

— Твой отец… — Селена задумалась. — Как бы тебе описать твоего отца? Он был невероятно богатым человеком, адвокатом в Сэйнт-Поле. И это самое приятное, что я могу сказать тебе о нем. Однако самой важной чертой его характера было то, что он очень высоко держал голову. — Она задумчиво взяла мою руку и почти неосознанно начала её поглаживать. — Невероятно высоко. Все ему мешало. Сигареты, танцы, помада, алкоголь, секс…

— Ага, понимаю! Рассказывай дальше.

— Какие у тебя приятные руки, любимый! Такие большие и сильные. Как у моряка.

— Моряк… — Что-то шевельнулось в моем подсознании. — Селена, мне кажется…

— Ах, да, мы говорили о твоем отце, — перебила меня Селена и, оторвав взгляд от моих рук, начала говорить очень быстро:

— Что еще можно было бы сказать о нем? Ну, так вот, как ты можешь себе представить, он был человеком с трудным характером. И тут, внезапно, десять лет назад, когда жизнь с ним становилась все более и более мрачной и почти невыносимой, твой отец столкнулся с Лигой Чистоты «Аврора» и до смерти влюбился в эту организацию!

Легкое беспокойство, которое во мне пробудилось, внезапно угасло. Я почти забыл о нем, слушая рассказ Селены.

— Он поддерживал с ней сексуальные отношения? — спросил я.

— Горди! Не будь таким фривольным! — Селена улыбнулась и опустила глаза, чтобы посмотреть на меня. Она по-прежнему держала мою руку прижатой к груди. — Лига Чистоты «Аврора» — это светская организация, и её цель — внедрение в Соединенных Штатах чистоты нравов. Для этого она издает сотни и тысячи брошюрок в духе: «Танцы, юная девушка, — это вымысел дьявола!» или: «Дьявол получает свою долю с каждой бутылки виски!» и тому подобное. Лига ежегодно организует летние лагеря для молодежи, где насаждает чистоту нравов и простоту. Ну и, естественно, Лига категорически против…

— …губной помады, табака, танцев, алкоголя и… секса, — закончил я за нее.

— Вот именно, дорогое дитя! Во главе всей этой мрачной организации стоял отвратительный субъект по фамилии Гебер. Мистер Гебер был представителем и агентом Лиги Чистоты «Аврора» во всем Сэйнт-Поле. Он полюбил твоего отца с первого взгляда, и твой отец тоже с первого взгляда влюбился в мистера Гебера и начал вкладывать в Лигу деньги, в результате чего Сэйнт-Пол становился с каждой минутой все чище и чище в отношении морали…

Она снова положила голову на подушку, и ее светлые волосы оказались возле самой моей щеки.

— Любимый! Ты не можешь себе представить, что это была за жизнь! И, скорее, сможешь это представить себе, как только полностью обретешь память! Говорю тебе, это был кошмар. Каждое утро он проверял, достаточно ли все мы скромны и прилично одеты. Он лично вытирал в ванной пудру с носа Марни. Нам не разрешалось ходить ни в театр, ни в кино. Мы проводили долгие, пугающе долгие вечера дома, слушая, как отец цитирует стихи о чистоте нравов и читает безнадежные брошюрки мистера Гебера. Что же касается сексуальных дел, то твой отец был их особенным врагом.

Она глубоко вздохнула, словно что-то вспомнила.

— Любимый, — сказала она, — если бы ты только знал, как ужасно он всех нас терроризировал!

— Я все понимаю, — сказал я, — но никак не могу представить себя на этом фоне как пьяницу и шалопая.

— Вот именно, Горди. — Она снова взяла мою руку в обе ладони. Мои руки явно почему-то волновали её. — В том-то и дело, что чем больше твой отец боролся за сохранение чистоты нравов, тем больше твои нравы становились развязнее. В школе ты позволял себе самые бесстыдные выходки…

— Переодевался в платье Марни и провоцировал мистера Гебера делать мне нескромные предложения?

Селена в невероятном изумлении села на кровати.

— Любимый! Так значит, ты все это вспомнил?

— Извини, меня, Селена… но я узнал об этом от Марни.

— Ах, вон оно что! — сказала она и снова легла.

— Ну так вот, выходки такого рода и еще похуже, — продолжила она. — Мистер Гебер всегда считал тебя нечистым… Отец охотнее всего выгнал бы тебя из дому. Однако ты должен знать, что Семья с большой буквы «С» — это институт который Лига Чистоты уважает больше всего. Одним из самых любимых стихотворений твоего отца были длиннющие вирши приблизительно в том стиле, что твой сын — это твой сын и его нужно простить семью семь раз. Нет, я ошиблась. Семьюдесятью семь раз… Ну, в общем, ты понимаешь, о чем идет речь.

— Понимаю, понимаю — подтвердил я.

— Закончив школу, ты старался держаться как можно дальше от дома. Получил должность в Питтсбурге, и тебе каким-то чудом удалось избежать мгновенного увольнения. Но, Горди, любимый Горди! Что ты выделывал в этом несчастном Питтсбурге! — Она мечтательно посмотрела прямо перед собой. — Там-то ты и познакомился со мной, любимый. Какой это был вечер! — Она изо всех сил прижалась ко мне. — Горди… Как ты думаешь? Тебе еще долго придется лежать в этом гипсе?

— Не имею ни малейшего понятия. Тебе следует спросить об этом у своего приятеля Нэйта.

Она нахмурила брови.

— Ну, ладно. Так на чем я остановилась? Ага, уже знаю. На том вечере, когда мы познакомились. Вскоре после этого мы поженились. Естественно, я не была во вкусе твоего отца. Однако мы как можно тщательнее стерли всю косметику и купили для меня отвратительный коричневый балахон, похожий на те, которые носят миссионеры в Китае, и ты привез меня домой. Я вела себя безупречно и безумно понравилась твоему отцу. Потом я даже написала стихотворение, направленное против секса, и пила с твоим отцом имбирное пиво. А когда пришла пора спать… помнишь? мы запивали это пиво виски с содовой в высоких бокалах.

Я беспомощно покачал головой.

— Нет, Селена. Опасаюсь, что я ничего этого не помню. Пока еще нет.

Селена долго лежала неподвижно, держа мою руку прижатой к груди. Я чувствовал, как ритмично сильно бьется её сердце.

— И это все происходило в Сэйнт-Поле? — спросил я.

Она утвердительно кивнула.

— А спустя два года мы переехали в Калифорнию?

— Нет, любимый. Ты и я не переехали вместе с ними. Мы остались в Питтсбурге.

— Почему?

— Потому что мистер Моффет… — начала Селена. — Мистер Моффет является главой калифорнийского отделения Лиги Чистоты «Аврора». Однажды он приехал навестить мистера Гебера, и твой отец полюбил его еще сильнее, чем мистера Гебера. Видишь ли, дело в том, что у мистера Моффета еще более чистые нравы. Отец продал дом и всю остальную недвижимость в Сэйнт-Поле и переехал сюда. Вскоре после этого оказалось, что эта чистота плохо отразилась на его сердце. Когда несколько месяцев назад он произносил речь на каком-то собрании Лиги, с ним случился первый приступ (инфаркт). Однако вскоре ему стало лучше, и мы думали, что все будет хорошо. И вдруг, совершенно неожиданно… он умер.

— И мы приехали сюда в связи с его болезнью?

Селена покачала головой.

— Нет, мой милый. Мы приехали уже несколькими месяцами раньше, потому что нам некуда было деваться.

— Другими словами, Питтсбург уже был сыт нами по горло?

— Не нами, а тобой, любимый! Ты потерял работу. На нашем банковском счету едва ли было сто двадцать долларов. Но ты, наверное, помнишь все это, Горди?

Несмотря на все свои усилия, я не сумел ничего вспомнить и со стыдом признался в этом Селене.

— О Боже! — вздохнула она, кладя руку под голову. — Что поделаешь… Жаль, любимый. Это, наверное, все, что можно было бы рассказать о Лиге Чистоты «Аврора». Конечно, за исключением Йена.

— Йена? Марни уже что-то упоминала о нем. Кто он такой, этот Йен?

— Этого никто точно сказать не может. В любом случае, это был единственный веселый замысел твоего отца. Он нанял его как «прислугу за все». Йен — это открытие мистера Моффета. Голландец родом с какой-то Суматры. Одно время он вроде бы служил в голландской армии, а потом вроде бы демобилизовался, сама не знаю, как там было дело. Ростом он, наверное, выше восьми футов, телосложения такого, как мужчины с обложек изданий министерства здравоохранения — но совсем не таких, «из-под прилавка». Всегда улыбается, всегда ходит в одних плавках. Отец и мистер Моффет обожали его, потому что он не пьет и не курит.

— И ему безразличны сексуальные дела? — спросил я.

— На эту тему нам ничего не известно, — задумчиво сказала Селена. — Но ты знаешь? Это простак — в общем-то не в плохом значении этого слова, — и он либо не может, либо не хочет выучить английский, поэтому совершенно нет смысла спрашивать его о чем-либо. — На её лице промелькнула хитрая улыбка. — Но я когда-нибудь все из него вытяну — на пальцах.

Она приблизила ко мне лицо и словно в легкой рассеянности поцеловала меня в щеку.

— Ну вот… Такой была, естественно, в очень сокращенном изложении, твоя жизнь до сих пор. И ты, действительно, ничего из этого не помнишь?

В моем воображении возник полустершийся образ какого-то моряка и ириса… Мне казалось, что снова приближается гул пропеллеров. Однако это была только галлюцинация. На какой-то миг близость Селены, прикосновение ее тела утратили свою магическую силу. Я чувствовал себя как-то неловко, как в тумане.

— Нет, — сказал я. — Я ничего не помню, совсем ничего…

— Ничего страшного, любимый! — Голос у нее был мягкий, успокаивающий. — Никто не требует от тебя, чтобы ты сразу все это вспомнил. Но ты не переживай; давай забудем об этом, отдохнем.

Мы, собственно, еще отдыхали, когда дверь открылась и в комнату величественно вошла мать, держа в руках поднос с разнообразными лекарствами. Увидев рядом со мной на кровати Селену, она остановилась на секунду и посмотрела на мою жену своими спокойными карими глазами.

— Селена, дитя мое, — сказала она, — мне кажется, мы не должны утомлять Горди.

Селена улыбнулась ей.

— Я его не утомляю. Мы как раз отдыхаем…

— Ах, вы отдыхаете… — сказала мать, ставя поднос на столике у кровати. — Это очень хорошо. Я только не уверена, сможет ли он отдохнуть, если ты будешь лежать возле него. А сейчас исчезни, малышка!

— Но мамочка, любимая. — Селена села на кровать и послала матери мужа одну из своих наиболее обезоруживающих улыбок. — Прошу тебя…

— Ты и так уже была здесь слишком долго, любимая!

Селена встала, потягиваясь и оправляя платье. В этот момент у двери раздалось повизгивание и в комнату вбежал маленький черный спаниель. Он вспрыгнул на кровать и, переступая косматыми лапами, принялся лизать мое лицо.

— Питер! — строго вскричала моя мать. — Питер, слезь с кровати!

Пес лизал мое лицо, радостно помахивая хвостом. В тот момент, когда мать назвала его кличку, я почувствовал, что все тело мое покрывается гусиной кожей. Это было такое же ощущение, как тогда, когда при мне произнесли слово «ирис», однако на этот раз оно было гораздо более сильным. Ни восторг ни страх перед чем-то совершенно очевидным, но перед чем именно, я никак не мог уловить, это ускользало от моего сознания.

— Питер? — повторил я. — Этого пса зовут Питер?

— Ну, конечно, любимый, — сказала Селена. — Ведь это твой пес. Он тебя помнит… а ты его не помнишь?

— Питер… Да… да. Мне кажется, я что-то помню. Впервые мне кажется, что я действительно что-то помню.

Спаниель перевернулся на спину и игриво замахал в воздухе всеми четырьмя лапами.

Питер…

Гусиная кожа на теле заставляла меня вздрагивать. Снова загудели пропеллеры, громко, почти оглушительно. Я почувствовал головокружение. Почти не отдавая себе отчета в том, что я говорю громко, я сказал, как во сне:

— Этого пса не зовут Питер… Это меня зовут Питер. Питер! Я вовсе не Горди Френд! Я Питер!

В залитой ярким солнечным светом комнате внезапно возникла какая-то тень. Все показалось мне кошмарным сном; хороший погожий день и безопасность неожиданно сменились грозой, тучами и странным, затаенным страхом. Эта внезапная перемена коснулась также и обеих женщин. Они стояли у кровати и с беспокойством смотрели на меня. Обе были в своем роде красавицами… Селена вся золотистая, как лето, а мать прекрасная, как буйная осень… Однако на их лицах я заметил какое-то странное выражение… Жестокость… а может быть, даже… враждебность?

Они обменялись понимающими взглядами. Да, в этом я был уверен.

Через минуту обе подошли ближе и сели на кровать. Я ощущал тепло их тел, мягкая близость женщин почти душила меня. Мать взяла меня за руку. Длинные тонкие пальцы Селены дотронулись до моего плеча. Улыбка матери была такой ласковой, что мне казалось невозможным, что минуту назад я видел на том же самом лице совершенно другое выражение.

— Мой дорогой мальчик, — сказала она своим низким заботливым голосом, — уверяю тебя, что ты Горди Френд. Что за странные мысли приходят тебе в голову? Мы ведь без устали повторяем тебе, что ты Горди Френд. А кто, как не твои мать и жена, могут лучше знать это?

Глава 5

Селена ушла, забрав с собой пса, а мать осталась возле меня. Ее грудь, обтянутая черным плотным вдовьим платьем, находилась очень близко от моего лица. Резкие экзотические духи заглушали аромат роз. Она не выпускала из рук мою ладонь, и на ее лице была улыбка, которая, казалось, говорила: «Все будет хорошо, мой мальчик»!

— Мое бедное дитя, — сказала она через несколько секунд. — Представляю себе, как это должно быть страшно для тебя, что ты ничего не можешь вспомнить…

Недавний взрыв постепенно стирался в моем сознании. Я уже забыл что, собственно, произошло и что я сказал. Я помнил только, что это было связано с каким-то псом. Что-то на миг блеснуло в моей памяти и оставило после себя пустоту и чувство беспокойства. Что-то там, глубоко, на самом дне сознания, еще оставалось во мне недоверием к сидящей возле меня женщины. Однако мне не удалось понять, в чем причина этого чувства.

Она нежно гладила меня по голове, и ее мягкие холодные пальцы передвигались взад-вперед по бинтам.

— У тебя не болит голова, любимый?

Белое декольте, ласковое лицо, благородная шея, небрежно разбросанные и слегка растрепанные каштановые волосы, — все это объединялось в одном, успокаивающем, впечатлении. У меня не было ни малейшего повода для подозрений… Разве что я сумел бы вспомнить что-нибудь конкретное…

— Да, — сказал я. — У меня немного болит голова. Но что это было минуту назад с этим псом? Что я такого сказал?

— Да ничего, любимый, абсолютно ничего, — рассмеялась мать.

— Я наверняка что-то сказал, — уперся я. — И это было как-то связано с кличкой пса…

— Не терзай себя, любимый! Успокойся. — Говоря это, она склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб. Я подумал, что с той минуты, как я пришел в сознание, все стараются усыпить мою бдительность поцелуями.

— Нэйт предупредил меня, — продолжала мать, — что у тебя могут быть какие-то галлюцинации, видения. Что ты будешь мысленно сопоставлять определенные вещи в убеждении, что это что-то реальное, в то время как в действительности это будут только твои видения. Вот и все, сынок.

Она похлопала меня по ладони и подошла к столику с лекарствами.

— Тебе уже пора принять таблетку, — сказала она. — Короткий укрепляющий сон пойдет тебе на пользу. Для первого дня у тебя и так уже было слишком много впечатлений. Я, Марни, Селена… Боюсь, мы слишком утомили тебя.

С таблеткой в одной руке и стаканом воды в другой она, улыбаясь, села возле меня.

— Открой рот, любимый!

У меня возникла мысль о бунте, о том, чтобы отказаться принять лекарство. Однако эта мысль была очень слабой, мне не приходила на ум никакая отговорка. Кроме того, в этой женщине было что-то такое, что склоняло меня играть роль инвалида. Её фигура, её спокойствие — все это вместе приводило к тому, что я перестал задумываться над мучающими меня проблемами и без остатка поддался убаюкивающему действию подушек. Какие же это были проблемы? Я позволил ей вложить мне в рот таблетку и подать воду, чтобы запить лекарство. Я проглотил и то, и другое.

Она похлопала меня по руке.

— Любимый мальчик, — сказала она. — Улыбнись мне еще раз…

Я улыбнулся, как она хотела. Между нами протянулась нить понимания. — Любимый. — Она еще раз поцеловала меня. — Ты даже оглянуться не успеешь, как спокойно уснешь…

Действительно, произошло так, как она предсказала. Я еще какое-то мгновение смотрел сонными глазами, как она поправляет розы в вазе, а уже в следующий миг погрузился в глубокий сон.

Когда я проснулся, в комнате, кроме меня, никого не было. Солнце исчезло, и серо-зеленый свет, проникающий в окна, наполнял всю комнату каким-то подводным спокойствием. Голова у меня перестала болеть. Мысли были исключительно ясными. Я прекрасно помнил всех людей, которые навещали меня в этот день. И каждое сказанное ими слово.

— Я Горди Френд, — громко объявил я. — Я попал в автомобильную катастрофу и в связи с этим потерял память.

Я неподвижно лежал в кровати. Постепенно начал осознавать неподвижность ноги и руки, заключенных в гипс; впервые осознал эту неподвижность не только как атрибут болезни, но также как помеху свободному передвижению. Я лежу в кровати, подумал я, и у меня нога и рука в гипсе. Я беззащитен. Я не могу двигаться. Не могу отсюда уйти. Я беззащитен…

Однако зачем мне уходить отсюда? Ведь я Горди Френд и нахожусь в своем собственном доме. Меня окружают любовью, опекой… стараются. И все же сознание собственного бессилия пробуждало во мне какое-то предчувствие приближающейся опасности.

Мои глаза, лениво передвигающиеся по комнате, наконец остановились на маленьком столике сбоку. На нем стояла ваза с белыми и пунцовыми левкоями. Но разве, до того как я уснул, в ней не были ирисы?

Ирис… Я подсознательно чувствовал, что ирисы имеют для меня какое-то таинственное значение, и то, что их убрали из комнаты, должно что-то означать. Во мне начало нарастать беспокойство, переходящее почти в чувство паники.

А если я не Горди Френд? Что тогда? Эта мысль сформулировалась у меня в голове без какой-либо разумной причины.

Я понял, что в этом нет ни малейшего смысла. Моя мать, сестра, жена и мой друг-врач, — все вместе заявили, что я Горди Френд. Только какой-то заговор, ничем не объяснимый заговор, враждебный, безумный, мог заставить их всех внушать мне неправду.

Один раз родившаяся мысль, однако, упрямо засела в моем мозгу, набухая, как вскрывающаяся язва.

…А если я не Горди Френд?..

Дверь тихо приоткрылась, и в щели появилось лицо Марни. Оно выражало сосредоточенность, характерную для того, кто наблюдает за спящим.

— Привет! — тихо сказал я.

— О!.. Ты уже не спишь?

Она открыла дверь шире и подошла к кровати. Так же как и в первый раз, она держала в одной руке миксер с коктейлем, а в другой — маленький бокал. Резким движением откинула назад блестящие черные волосы, села у столика с розами и принялась внимательно меня разглядывать.

Её молодое овальное лицо с холодными спокойными глазами и ярко-красными губами было милым и приятным. Не знаю почему, но оно вызывало у меня большее доверие, чем заботливость матери или взрывной темперамент Селены.

— А ты еще пьешь? — удивился я.

— Глупый! То был завтрак, а теперь ужин. Сейчас я тебе тоже принесу. — Она налила коктейль в бокал. — Я подумала, что ты, возможно, перед ужином захочешь немножко выпить и поэтому потихоньку заскочила к тебе. Хочешь?

Убаюканные на минутку подозрения пробудились во мне с новой силой.

— Но ведь ты говорила раньше, что мне нельзя пить…

— Ну, конечно же, тебе нельзя пить, любимый, — рассмеялась она, показывая мелкие белые зубки и кончик розового языка. Она почти страстно склонилась надо мной, подсовывая мне бокал. — Но это маленькое исключение из правил останется между нами…

— Меня соблазнила женщина, — сказал я, беря у неё из руки бокал. Обжигающий вкус, который я почувствовал нёбом, доставил мне удовольствие.

Марни положила ногу на ногу и по-прежнему внимательно смотрела на меня.

— Селена… — внезапно сказала она. — Ну, как она тебе понравилась?

Напиток еще больше обострил мою бдительность. Я чувствовал, что мне непременно нужно соблюдать осторожность. Сам не зная перед кем, не понимая почему.

— А тебе? — ответил я вопросом на вопрос.

Марни пожала плечами.

— Это не имеет никакого значения. Селена ведь не моя жена, а твоя.

— В самом деле? — Не знаю, почему я задал ей этот вопрос.

— Что значит «в самом деле»? — Густые изогнутые ресницы Марни затрепетали. Она вырвала у меня из руки наполовину полный бокал. — Ну знаешь, Горди! Чтобы какие-то несчастные полбокала так ударили тебе в голову…

Дверь снова открылась, и в комнате появилась мать. Ее взгляд остановился на Марни.

— Марни, надеюсь, ты не давала Горди ничего выпить?

— Конечно, нет, — с невинной миной ответила Марни.

— Я уверена, что Нэйт был бы этим очень недоволен, — сказала мать и улыбаясь подошла ближе к кровати.

— Ты голоден, любимый? Сейчас я принесу тебе ужин.

— Я охотно что-нибудь съем, — сказал я.

— Это замечательно! Ты выспался?

— Да. И вообще чувствую себя прекрасно.

Я украдкой наблюдал за матерью, стараясь уловить какие-либо проявления неискренности в ее поведении. Она полушутя, полусерьезно улыбалась мне, словно догадывалась о моих неясных подозрениях и старалась показать их неуместность.

— Только без каких-либо огорчений, любимый, без каких-либо бессмысленных галлюцинаций, — сказала она.

— Без того, что я не Горди Френд?

Марни снова захлопала ресницами. Она повернулась было в сторону матери, однако потом передумала. Мать погладила ее по голове.

— Уходи, доченька, — сказала она. — Мы уже садимся ужинать.

Когда Марни вышла из комнаты, мать обратилась ко мне:

— Ну так как, сынок? Ты уже вспомнил что-нибудь? Может быть, хотя бы меня?

— Еще нет, — ответил я.

Та же самая горничная, которая раньше доложила о визите врача, на этот раз вошла с подносом в руках.

— А вот и ужин для тебя, любимый, — сказала мать. — Когда ты закончишь есть, я пришлю сюда к тебе Йена. Он займется мужской стороной твоего туалета. — После чего она, как бы с облегчением при виде ужина, который стал прекрасным предлогом для ухода, пробормотала еще раз свое «любимый» и вышла.

Горничная придвинула ночной столик и поставила на него поднос с ужином. На ней был, очевидно, рабочий наряд, и она явно старалась придерживаться стиля тактичной, хорошо подготовленной и постоянной горничной. Однако ей это не очень удавалось. Она была довольно толста, а уложенные в сложную прическу обесцвеченные перекисью водорода волосы наводили на мысль о барах. Я помнил, что мать называла ее Нетти.

— Спасибо, Нетти, — сказал я. — Все выглядит очень аппетитно.

— Это очень хорошо, что вы начали есть, мистер Френд, — захихикала она. Ужин, поданный в красивом сине-белом сервизе, действительно выглядел многообещающе. Вот, подумал я, мне представляется прекрасная оказия раз и навсегда покончить с моими безумными подозрениями. Если здесь существует какой-то заговор, то эта девушка наверняка в нем не замешана.

Поэтому я спросил её как бы от нечего делать:

— Как по-твоему, Нетти? Я стал намного лучше выглядеть после этой автомобильной аварии?

Она снова захихикала, поправляя скромный чепчик на менее скромной прическе.

— О, мистер Френд! Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом, я не знаю.

— Почему же?

— Вы потеряли память, правда? — С каждой минутой её тактичность и осторожность уменьшались. — Кухарка говорила об этом на кухне. О Боже! Это ужасно!

— Но какое отношение это имеет к моей потере памяти?

— То отношение, что вы меня спрашиваете, стали ли вы лучше выглядеть после этой аварии. — Она расхохоталась, демонстрируя розовые десны с сетью красных прожилок. — Но ведь я вас никогда в жизни не видела! Я впервые увидела вас, когда вас привезли из больницы…

— Ты новенькая?

— Ну, ясно, что новенькая! Меня приняли на службу сразу после того как… как умер старый мистер Френд. Они уволили тогда всю прислугу, за исключением Йена. Мистер Френд отказал ему от места в самый день своей смерти, однако после смерти старого мистера Френда его снова приняли на службу.

Я изумленно уставился на нее.

— Но ведь мой отец умер месяц тому назад. А автомобильная катастрофа произошла две недели назад. Ты ведь могла видеть меня между двумя этими событиями.

— Нет! Я не видела вас, мистер Френд! — В ее хихиканье прозвучала какая-то странная нотка. — С момента смерти вашего отца вас здесь не было.

— А где я мог быть?

Она немного поколебалась, а потом выпалила:

— Где вы могли быть, мистер Френд? Старая кухарка рассказала мне, когда уходила отсюда. Они говорили, что вы куда-то уехали. Но вы не появились даже на похоронах отца. Старая кухарка говорила, что это… Скорее всего одна из ваших…

Она замолчала, и у меня создалось впечатление, что она хотела прикрыть себе рот рукой.

— Одна из моих?.. Говори же, — настаивал я.

— Ой!.. Я в самом деле не должна… — со смехом начала она выкручиваться.

— Одна из моих?..

— Одна из ваших… штучек, — наконец сказала она, снова широко улыбнулась и, словно это признание создавало между нами какую-то связь, подошла ближе. — Потому что вы… немножечко любите… ну, это, — закончила она выразительным жестом.

— Ага; понимаю! — сказал я. — Другими словами, целых две недели до автомобильной катастрофы я был мертвецки пьян. Но почему я выбрал для отъезда именно тот день, когда умер мой отец?

— Ах, эта старуха! — Нетти снова захихикала. — С ее воображением нужно не кухаркой быть, а писать романы! Чего только она ни навыдумывала!

— Например? Что она рассказывала?

Нетти внезапно пришла в замешательство.

— Э, ничего особенного. — Замешательство сменилось явным беспокойством. — Умоляю вас, мистер Френд, не обмолвитесь никому ни словечком о том, что я вам тут говорила. О том, что вы уехали и так далее… Я не должна была обо всем этом вам рассказывать!

— Забудем об этом, Нетти!

Я не настаивал, так как был уверен, что все равно больше ничего не вытяну из нее в эту минуту. Она неуверенно смотрела на меня, словно никак не могла отважиться. Через несколько секунд, оглянувшись на дверь, она прошептала:

— А может, вы хотите выпить? Я несла из кухни этот тяжелый поднос и не могла…

— Весьма сожалею, — сказал я, — но мне прописали строгую диету.

— Жаль. — Она склонилась надо мной и тихо сказала: — Иногда я имею доступ в подвал… Если на десерт будет что-нибудь с шерри… Может, чуточку джина… В следующий раз я что-нибудь принесу вам, хорошо?

— О'кей!

Розовые десны снова показались во всей своей красе.

— Я тоже люблю иногда пропустить рюмочку, мистер Френд! — доверительно сказала она. — Так что я вас понимаю!

Она поправила сбившийся чепчик и, покачивая бедрами, вышла из комнаты.

Итак, у меня появилась приятельница! Я был доволен этим. Никогда заранее неизвестно, когда может пригодиться друг…

Однако куриная грудка, тушенная в вине, уже не казалась мне такой аппетитной. Так значит, после смерти отца уволили всю прежнюю прислугу… Почему? — задумался я. Кроме того, от меня утаили, что целых две недели до автомобильной катастрофы я был мертвецки пьян. И снова — почему?

Я начинал неосознанно думать о себе в первом лице, хотя речь шла о прошлом Горди Френда. Неужели это должно было означать, что во мне пробуждалась моя личность? А может, у меня всего-навсего появлялись новые привычки? Жаль, что я не знал чего-то больше об амнезии. Мне бы хотелось быть уверенным в том, что упрямая убежденность, будто бы что-то не в порядке, это ее нормальное проявление.

Нетти никогда в жизни не видела меня, или, другими словами, никто из прислуги не видел меня до автомобильной катастрофы. С таким же успехом я мог быть для них ассирийским царем Тилат-Пилезаром III. Пес… Ирисы… Пропеллеры… Проводы кого-то в аэропорт… Сан-Диего… Военно-морской флот…

Почему уволили всю прислугу после смерти отца, и о чем говорила прежняя кухарка, наделенная таким буйным воображением?

Глава 6

Когда я поужинал, мать включила свет и задернула портьеры. В искусственном электрическом освещении комната утратила что-то из своей фривольной веселости и стала почти невыносимо роскошной. Кремовые портьеры, закрывающие окна, были похожи на какой-то изысканный десерт, а кресло блестело зеленой обивкой. Розы казались большими, более розовыми и пахучими, чем настоящие. Я попытался пошевелить ногой в гипсе. Однако мне удалось изменить её положение лишь на несколько сантиметров. И все.

Мне хотелось закурить. Селена выкурила все сигареты, которые были в пачке на столике у кровати. Я немного поразмышлял, не позвонить ли, но, сам не знаю почему, избегал встреч с членами семьи Френдов. Я еще не привел в порядок свои довольно хаотичные мысли. Не знал, могу ли им доверять или должен относиться к ним, как к врагам.

Конечно, они не могут быть врагами, нашептывал мне здравый ум.

Внезапно раздался стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал я.

В дверях появился гигант. Его вид совершенно застал меня врасплох. До сих пор, когда кто-то входил, я мог видеть большой кусок коридора. Теперь я не видел ничего, кроме этого человека.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Ростом он был не меньше шести с половиной футов. На нем были только короткие трусики и голубая спортивная рубашка без рукавов. Волосы, блестящие и светлые, как у Селены, спадали ему на лоб. Обнаженные руки и ноги, невероятно мускулистые, загорели до цвета персика. Единственное, что я сумел заметить на его лице, так это два ряда белых зубов, приоткрытых в улыбке.

Ему хватило двух шагов, чтобы оказаться возле кровати. Он посмотрел на меня сверху вниз. Глаза у него были цвета выгоревшего на солнце голубого шелка. Нос короткий, чуточку курносый. Уголки губ приподняты в дружеской улыбке, словно его развлекало все вокруг и в особенности я.

— Йен, — сказал он, улыбаясь еще шире.

Я уже знал от Селены, что единственный веселый замысел мистера Френда не говорил по-английски. Несмотря на то, что я, в свою очередь, не знал голландского, я делал все, что мог.

— Привет Йен! Что слышно?

Он покачал головой, и при этом светлая прядь волос упала еще ниже, на глаза. Он откинул ее и пожал плечами, словно хотел дать мне понять, что все попытки разговора с моей стороны являются пустой тратой времени. Однако, был ли он простаком или нет, он производил впечатление человека, который знает, что нужно делать, без слов. Он ловко уладил все те дела, которые мать назвала «мужскими», непрерывно при этом улыбаясь, словно я был для него неиссякаемым источником радости.

Когда он уже все более или менее сделал, он внезапно сдернул с меня одеяло. Огромные ручищи втиснулись под меня, и Йен, громко смеясь, поднял меня, как ребенка, и перенес, словно мешок с картошкой, на зеленый диван в противоположном углу комнаты. Потом вынул из шкафа плед золотистого цвета и заботливо укрыл им меня. Несмотря на огромную силу, он делал все это очень осторожно, почти заботливо. Я чувствовал себя, как старая богатая вдова, которая должна оставить семье в наследство кучу денег.

Насвистывая себе под нос какую-то мелодию, вероятно, с Суматры, он принялся перестилать постель.

С особым старанием он воткнул одеяло в уголки пододеяльника, словно ожидал какой-то больничной проверки.

Управившись со всем этим, он снова подошел ко мне, снял плед, старательно сложил его и положил обратно в шкаф. Выдвинул один из ящиков комода и выбрал элегантную шелковую пижаму в красную и серую полоску. Сел рядом со мной и начал расстегивать мне пуговицы. Я хотел запротестовать, но он только громко рассмеялся, стащил с меня куртку, ловко, насколько это позволял гипс, снял брюки и начал переодевать меня в свежую пижаму.

Хорошо было иметь такого исполнительного слугу. Однако все это вместе не доставляло мне удовольствия, потому что напоминало, насколько я беззащитен и беспомощен. Когда Йен склонился надо мной, его светлые волосы защекотали мне грудь. Я отдавал себе отчет в том, что если бы он захотел, то, обняв меня одной рукой, мог бы удушить, как питон серну. Владея только одной рукой, я, случись что-нибудь, полностью зависел от его симпатии или антипатии.

Старательно завязав тесемку моих пижамных штанов, он снова взял меня на руки и перенес на свежезастеленную кровать. Старательно укутал одеялом и с улыбкой посмотрел на меня. Я злился, что он считает меня чем-то очень смешным.

— Йен? — вопросительно произнес он.

Я понял, что он спрашивает, не нужно ли мне еще чего-нибудь.

— Сигарета, — попросил я.

У него была такая мина, словно он не понял, о чем идет речь.

— Закурить, — сказал я, поднося к губам левую руку, словно курил сигарету.

Его лицо внезапно потемнело, и он энергично покачал головой. Неожиданно он стал сердитым. Я вспомнил, что говорила мне Селена — что Йен не курит и не пьет. И что именно это так нравилось в нем мистеру Моффету и отцу.

Под влиянием непонятного импульса я вдруг сказал:

— Я Горди Френд, правда?

— Э?

Я показал на себя пальцем и сказал:

— Горди Френд?

Он улыбнулся. Это была намеренно глупая улыбка, чтобы дать мне почувствовать, что он ничего не понимает.

— Ну, в таком случае, оставим это в покое, — сказал я.

Он немного постоял неподвижно, окидывая меня взглядом с ног до головы, словно хотел убедиться, что все в‘ порядке. Потом, движением головы откинув назад светлые волосы, положил на секунду свою огромную ладонь на мое плечо, кивнул головой на прощание и вышел.

Я снова принялся размышлять над тем, что услышал от Нетти, но тут в комнату вошла мать, а за ее спиной показалась элегантная фигура доктора Крофта.

Мать с улыбкой подошла к кровати.

— Ну? Как твои дела, любимый? Я вижу, Йен навел здесь порядок. И эта пижама — ты всегда так нравился мне в ней. Правда, доктор, ему очень к лицу эта пижама?

Доктор встал рядом с матерью. Он заботливо смотрел на меня своими ясными глазами.

— Как дела, Горди? Я проходил мимо и решил зайти, чтобы навестить тебя еще разок перед ночью. Да! Я уже уладил дело насчет кресла на колесиках. Завтра тебе его доставят. Ну, так как мы себя чувствуем?

Я почувствовал легкую напряженность в поведении матери. Я почти был уверен, что визит доктора Крофта вовсе не так случаен, как он старался это показать. Мать начала быстро говорить:

— Горди был сегодня такой странный после ужина, доктор. Ему казалось, что он — это не он, а кто-то совсем другой. Вы меня понимаете, доктор? Будто бы он не мой сын, Горди. — Она похлопала меня по руке. — Расскажи доктору, любимый, как это было.

Искренность, с какой она об этом вспомнила, должна была успокоить меня, однако этого не произошло! Не знаю, по какой причине, но мои подозрения вспыхнули с новой силой. — Болезненно впечатлительный, я отчетливо чувствовал в поведении матери и спокойном равнодушии доктора какую-то фальшь.

— Ах, нет… ничего серьезного, — смущенно сказал я.

— Нет, непременно скажи мне, Горди, — настаивал доктор Крофт.

— Ну, хорошо, — вздохнул я. — Мне казалось, что я не Горди Френд. И это подозрение не оставило меня до сих пор.

Мать присела на край кровати.

— Значит, тебе кажется, дитя, что мы обманываем тебя? — спросила она и тут же рассмеялась. — В самом деле, любимый, это смешно, чтобы я, твоя родная мать… и чтобы жена и сестра…

Доктор поднял руку вверх. При этом он очень внимательно смотрел на меня.

— Нет, миссис Френд, — сказал он. — Не нужно смеяться. Это вполне понятно. И совершенно естественно. — Он весело улыбнулся мне. — Послушай меня, Горди. В твоем мозгу произошло как бы раздвоение. И все это результат контузии. Существуют воспоминания, которые ты подсознательно отодвигаешь от себя. У меня такое впечатление, что это относится ко всем нам. Часть твоего «Я» побеждает определенные воспоминания. Мозг выкидывает с нами разные фокусы, Горди. Одним из проявлений его бунта является навязывание других образов. Какой-нибудь обрывок отсюда, другой — оттуда. Воображение старается все это каким-то образом связать, навязывая тебе совершенно другую личность. Возьмем, например, такой факт. Твоего пса зовут Питер. А ты, скажем, сохранил воспоминания о каком-то городе, где ты прекрасно развлекался, хорошо себя чувствовал, или о мальчике с таким именем, с которым ты дружил в школе. Твое воображение сплавляет все это воедино, приписывая этому огромное значение. Для тебя это, конечно, очень мучительно и заставляет тебя нервничать. Однако могу тебя заверить, что это всего лишь галлюцинации.

Он облизал губы кончиком острого розового языка и добавил:

— Ты меня понимаешь, старина?

— По-моему, да — неуверенно ответил я.

— Нет, Горди! Скажи честно! Если ты это не понимаешь, обязательно скажи мне!

Мать с беспокойством смотрела на меня. Нэйт говорил очень убедительно. Он всегда так говорил. Может быть, ему удастся меня убедить.

— Ну, конечно же, я понимаю, — обратился я к матери. — Но скажите мне, где я находился в течение двух недель, предшествующих автомобильной катастрофе, в которую я попал?

— Где ты находился? — Мать выглядела спокойной, как никогда. — Как это где? Дома, конечно. Где же еще?

— Я был дома? Здесь? Я остался дома после смерти отца? И именно отсюда поехал в бьюике на прогулку, которая закончилась этой автомобильной катастрофой?

— Ну, конечно, именно так и было, Горди. Потому что ты… — Мать внезапно замолчала и сильно покраснела. — Надеюсь, Марни не наплела тебе никаких глупостей, Горди?

Я обещал Нетти не выдавать ее, однако если мать подозревает, что этой информации я обязан Марни, то меня ничто не сдерживает.

— Я слышал, — сказал я, — неважно от кого, что в день смерти отца исчез из дома и что меня нашли только в разбитом автомобиле. Я также слышал, что это была какая-то особенно долгая пьяная эскапада.

Длинные пальцы матери нетерпеливо барабанили по колену. В ее глазах блеснул гнев. Я думал, что люди такого типа не умеют злиться. Однако она прекрасно владела собой. Почти сразу же на ее лицо вернулась знакомая ласковая улыбка.

— Любимый, кто бы тебе это ни сказал, это было очень гадко с его стороны. Да, честно признаюсь, я чуточку обманывала тебя. Ты устроил одну из своих… гм… своих выходок. — Она бросила быстрый взгляд на доктора Крофта. — Нэйт и я пришли к выводу, что будет лучше пока что не говорить тебе об этом. Что бы там ни было, но это не самое приятное воспоминание и вовсе ни к чему сейчас извлекать его на свет.

— Не переживай, старина, — сказал доктор Крофт со своей смущенной улыбкой. — С каждым из нас иногда происходит что-то подобное. — Его лицо на мгновение стало более серьезным, когда он добавил: — Может быть, это и есть то самое нежелательное воспоминание, которое ты подсознательно стараешься стереть из своей памяти, Горди? Не присутствовать на похоронах собственного отца по причине… по причине… пьянства. Сам видишь, это не те вещи, которые хотелось бы помнить.

Теперь я задал вопрос, на который Нетти не смогла мне ответить.

— Но почему я выбрал для своей пьяной эскапады именно день смерти отца?

Миссис Френд уже полностью владела собой. Она ласково посмотрела на меня.

— Знаешь, любимый, я совершенно не могу тебе это объяснить. Возможно, это депрессия, вызванная смертью отца. Да и потом, в конце концов, — она пожала плечами, — ты никогда не выбирал какие-то специальные даты для таких выходок.

— Но ведь я, похоже, уехал почти в момент его агонии?

Мать похлопала меня по руке.

— Дорогой мальчик, не мучь себя этим напрасно. Должно быть, ты вовсе не понимал, что отец умирает. Он умер только после твоего отъезда.

— Внезапно?

— Да, любимый… почти внезапно. Во всяком случае совершенно неожиданно.

Губы доктора Крофта снова сложились в улыбку, которая на сей раз выглядела очень бледной.

— Возможно, даже его врач не сумел это предвидеть, Горди, — сказал он. — Так что ты совершенно не должен упрекать себя.

После чего он обратился к матери:

— Ну что ж, дорогая миссис Френд, мне было очень приятно, но врач есть врач, мне уже пора.

Он взял мою руку в обе ладони, и его тонкие теплые пальцы на секунду сжали её.

— Надеюсь, мы сумели все объяснить тебе, Горди?

— Думаю, что да, — без особой уверенности сказал я. По лицу доктора пробежала легкая тень, словно он почувствовал, что не сумел убедить меня до конца. Его профессиональная гордость была задета.

— Если такое состояние будет продолжаться, — добавил он чуточку скованно, — нужно будет проконсультироваться с другим врачом. Конечно, у тебя нет причин, чтобы доверять мне.

Я почувствовал, что обидел его, не имея к тому никакого повода.

— Ну, что ты, Нэйт, я полностью доверяю тебе, — сказал я.

— В самом деле? Потому что, видишь ли, с твоей стороны это нонсенс — относиться к нам, как к твоим врагам. Надеюсь, ты веришь, что мы твои друзья и действуем исключительно для твоего блага?

Он улыбнулся, и мать тоже улыбнулась мне.

— Мы твои друзья, любимый. Ты мне веришь? — повторила она вслед за доктором Крофтом.

— Конечно, — сказал я. — Конечно, вы мои друзья.

Глава 7

— Не переживай, Горди, не напрягайся и не думай слишком много. Увидишь, все будет хорошо. А теперь, спокойной ночи! Спокойной ночи, миссис Френд.

Нэйт Крофт направился к двери. Мать внимательно посмотрела на меня, а потом, словно внезапно что-то вспомнив, встала и быстро вышла вслед за ним. Несмотря на то, что она должна была заняться мной, она почему-то долго не возвращалась. И вообще, довольно долго в комнате никто не появлялся. Маленький золотой дорожный будильник, стоящий у кровати, показывал одиннадцать часов. Я немного поразмышлял над тем, не свеситься ли мне с кровати, чтобы погасить свет, однако мне не удалось совершить даже такое незначительное усилие.

Обдумав слова Крофта, я нашел их довольно утешительными. Он предложил обратиться за советом к другому врачу. Нечестный врач не сделал бы ничего подобного. Я начал забывать о своих сомнениях. Подушки были мягкие, как пух. Я закрыл глаза и уже начал погружаться в сон, когда почувствовал, что кто-то открыл дверь. Я приподнял веки и посмотрел.

В комнату на цыпочках вошла Селена. Она направилась к кровати. Сам не знаю почему я притворился спящим. Она остановилась возле кровати и окинула меня долгим, внимательным взглядом.

Сквозь туман ресниц ее фигура казалась немного нерезкой. Однако я отчетливо видел светлые волосы, поблескивающие в приглушенном свете лампы, слышал её легкое дыхание и чувствовал запах духов, теплый и неуловимый, напоминающий аромат летнего луга.

Явно довольная тем, что я уже сплю, она грациозно потянулась, подняв вверх руки и выпятив грудь. Отвернулась от меня, протянула руку за спину, расстегнула пуговицы и сняла через голову белое платье. Небрежно бросила его на кресло и сняла босоножки.

Напевая что-то себе под нос, она подошла к двери, ведущей на террасу, раздвинула портьеры и посмотрела наружу. Белый свет калифорнийской луны освещал ее со всех сторон, изменяя цвет волос, которые теперь казались серебристыми. Она выглядела так красиво и волнующе, что я забыл прикидываться, будто бы сплю, и тихо сказал:

— Привет, Селена…

Она резко повернулась в мою сторону. Волосы рассыпались у нее по плечам. Она подошла ко мне, села на кровать и взяла меня за руку, не выказывая ни малейшей озабоченности в связи с тем, что я вижу её в таком неглиже. Улыбнулась своей живой смущенной улыбкой.

— Любимый! Я была уверена, что ты уже спишь…

Она наклонилась, поцеловала меня в губы и крепко прижалась ко мне. Ее близость снова вызвала у меня мысль о лете и луге, покрытом скошенной травой. О мягком теплом песке и тихом плеске волн. Когда рядом была Селена, на свете существовало только то, что она навевала. Все остальное не имело никакого значения.

— Где ты была весь вечер? — тихо спросил я. Она сделала легкое движение головой, покоящейся на моей груди. Её лицо было так близко от моего, что наши ресницы почти соприкасались.

— Тебе не хватало меня, дорогой? — спросила она.

— Конечно… Но скажи, что ты делала?

— Ах, ничего особенного. — Она пожала плечами. — Во всяком случае ничего особенно интересного. Просто играла в бридж. Мать обожает бридж, но только с недавних пор может им наслаждаться. Твой отец считал эту игру очень грешным развлечением. Мы играли вчетвером: мать, Марни, я и Нэйт.

— Нэйт? Но ведь он очень торопился к какому-то пациенту. По крайней мере, он нам так сказал.

— Знаю, знаю, любимый. — Ее смех прозвучал тепло. — Но матери так не терпелось сыграть в бридж, а четвертого не было, поэтому она уговорила его остаться. Мама давала тебе что-нибудь на ночь?

Я покачал головой.

Она еще раз поцеловала меня.

— Матери нравится роль медсестры, — сказала она. — Однако лично я не доверила бы ей даже павиана. Но ты не бойся, любимый, я останусь с тобой на ночь. Если тебе что-нибудь понадобится, ты только позови меня.

— Что-нибудь, — повторил я, поглаживая ладонью ее атласное плечо.

— Всему свое время, любимый, всему свое время!

Она улыбнулась мне, перевернулась на спину и устремила взгляд в потолок.

— Ах, — вздохнула она. — Почему жизнь такая сложная штука? Почему у людей столько комплексов? Почему никто не может делать то, что хочет и когда хочет? Почему нельзя просто жить вместо того, чтобы лицемерить и вступать в какие-то глупые Лиги Чистоты, у членов которых бородавки на носу и скверный запах изо рта? Ты очень хочешь спать, любимый!

— Нет.

— Ты вспоминаешь свое прошлое?

— Нет!

— Чего бы тебе сейчас хотелось?

— Ну, просто… этого!

— Любимый! — Она взяла мою голову в ладони. — У тебя такие гладкие щеки… И ты так приятно пахнешь… И ты умеешь прижимать к себе, и у тебя такие чудесные губы, вот только этот гипс…

Она начала целовать меня и при этом страстно прижималась ко мне. Очарование, которое она излучала, действовало, как наркотик. Я видел её всего два раза, но у меня было такое чувство, словно я желал её и тосковал по ней всю жизнь. Это было странное, беспокоящее чувство. Не такое, как любовь, к которой привык, более резкое — как голод, которому мы одновременно пытаемся сопротивляться. Какой-то слабый внутренний голос все время предостерегал меня. Будь осторожен с Селеной, говорил он мне. Ты ведь не знаешь, кто твои друзья.

Однако я не придавал большого значения этим предостережениям. Всеми моими чувствами и мыслями без остатка овладела Селена.

— Я схожу по тебе с ума, любимая, — сказал я, даже не отдавая себе отчета в том, что произнес эти слова вслух.

— Я знаю, мое сокровище, — рассмеялась она, тихо, с нотками триумфа. — Конечно, Горди, ты без ума от меня. Так было всегда…

Резким движением она оторвалась от меня и потянулась за сигаретой. Убедившись, что пачка пуста, тихо чертыхнулась, встала, подошла к небрежно брошенному на кресло платью и вынула из кармана маленький платиновый портсигар. Закурила одновременно две сигареты и одну вложила мне в рот.

— Совсем как в кино, — сказала она и с наслаждением затянулась сигаретой. — Знаешь что? У меня есть мысль! Прекрасная мысль! В связи с твоей памятью.

— Черт бы её побрал, мою память! — разозлился я.

— Нет, Горди, тебе нельзя так говорить. Послушай меня. Стихи твоего отца… Уже с незапамятных времен, с той поры как ты начал пить, отец после каждой твоей пьяной выходки велел тебе разучивать на память и декламировать одно из своих стихотворений, осуждающих пьянство. Я помогу тебе снова разучить одно из них. Ассоциации… что-то в этом духе. Я уверена, что это будет очень-очень эффективно для лечения твоей амнезии.

— Я не хочу учить никакие стихи против пьянства! — уперся я.

— Любимый! Не будь таким упрямым! Не усложняй все! — Она встала, подошла к письменному столу и разыскала в одном из ящиков довольно толстый серый томик с золотым тиснением на титульной странице. Как бы нехотя, достала из шкафа великолепный белый пеньюар, который набросила на себя, а потом села в зеленое кресло.

— Причем все это издано за свой счет! Куча денег! — Она принялась перелистывать книгу. — О, вот мое любимое стихотворение «Ода Авроре». Оно просто замечательное! Ну прямо-таки Суинберн. Горди, милый, ты учил это стихотворение по крайней мере пятьдесят раз! Оно должно было врезаться в твою память…

Она со смехом посмотрела на меня.

— Вот видишь, я намного мудрее Нэйта.

Мне все это наскучило. Я хотел только одного — чтобы она как можно скорее вернулась в кровать.

— Ну? Ты готов? — спросила она. — Я прочту тебе первую строфу, потом ты повторишь ее и выучишь остальные и в конце концов все стихотворение.

— Ладно, — сдался я, — давай этого твоего ну прямо-таки Суинберна.

Напустив на себя евангелическое вдохновение, Селена дрожащим голосом начала читать. Через минуту она подняла на меня глаза поверх книги.

— Ну? Разве это не прекрасно, любимый? Отец, естественно, не имеет здесь в виду римскую Аврору. Потому что она была ужасная стерва, которая спала в горах с пастухами и совершала самые отвратительные гадости. Все, что я тебе прочитала, относится к Лиге Чистоты «Аврора» в городе Сэйнт-Пол, штата Миннесота.

Глаза Селены стали серьезными и темными.

— Ты действительно не помнишь это стихотворение? Совсем не помнишь?

— Нет, — ответил я. — К счастью…

— Ах, Горди. — На ее лице появилась гримаса. — Ты в самом деле ужасный! Впрочем, это неважно. В любом случае выучи это стихотворение. Может, оно пригодится.

Она еще раз прочитала две первые строчки. Я повторил вслед за ней. Они легко запоминались, однако не пробуждали во мне никаких ассоциаций.

— Каким чудом мы могли декламировать эти стихи и при этом не лопаться от смеха? — удивился я.

— От смеха? — Селена посмотрела на меня почти с испугом. — Дорогой Горди, ты не задавал бы такие глупые вопросы, если бы помнил отца… Это был человек просто… поразительный! Ты боялся его больше, чем мы все, за исключением, может быть, одной Марни. Именно поэтому ты так пил, потому что только в пьяном виде отваживался противоречить ему. Не хочешь попытаться выучить теперь вторую строфу?

— Нет! Категорически и решительно нет! — ответил я.

Она соблазнительно склонилась надо мной.

— Ну, Горди, дорогой… Прошу тебя… Ну еще только одну. Хорошо?

— Ну ладно, — ответил я.

— Уверяю тебя, Горди, это действительно мое любимое стихотворение].

Она снова начала читать.

Я выучил и эту строфу. Потом Селена велела мне повторить обе, одну за другой. Однако это никак не помогло мне освежить память. Селена разочарованно прекратила дальнейшие попытки и через секунду уже лежала в своей кровати.

— Спокойной ночи, любимый, — сказала она, наклоняясь, чтобы погасить лампу, стоящую между кроватями. В свете луны ее рука нежно прикоснулась к моей щеке. Я поцеловал тонкие белые пальцы.

— Спокойной ночи, Селена.

— Наверное это не продлится долго, Горди?

— Что не продлится долго?

— Этот гипс!

— Надеюсь, что нет, Селена.

Когда я так лежал, сонный, но уже, собственно, отдохнувший, очарование Селены начало постепенно меркнуть и одновременно вернулось прежнее беспокойство. Я совершенно не помнил стихов отца. И, если быть честным, Селену тоже не помнил. Я не помнил ничего. У меня стояли перед глазами покрытые красными прожилками розовые десны Нетти. Эта девушка с обесцвеченными волосами и явной склонностью к алкоголю, намекающая с хихиканьем об «определенных событиях», казалась мне единственным нормальным существом в этом доме. В день смерти отца уволили всю прислугу. Внезапно именно это обстоятельство показалось мне источником всего зла…

— Селена! — позвал я.

— Да? Слушаю, любимый, — сонным голосом спросила она.

— Почему сразу после смерти отца вы уволили всю прислугу?

— Что? — В ее голосе чувствовалась теперь пробудившаяся бдительность.

— Я спросил, почему сразу после смерти отца вы уволили всю прислугу?

— Что это за глупые вопросы, Горди!?

У меня создалось впечатление, что Селена уклоняется от ответа на вопрос.

— Прошу тебя, Селена. Мне обязательно нужно это знать. Именно это одна из тех вещей, которые, как колючка, засели в моем сознании, — солгал я. — Возможно, если ты ответишь мне на этот вопрос, я легче вспомню и другие вещи.

Она тихо рассмеялась, а рука, которую она протянула ко мне, легла на мою подушку. Я не притронулся к ней, у меня почему-то не было желания это делать.

— Но, любимый, ведь это так просто. Раньше отец сам нанимал прислугу. Ты не представляешь себе, что это были за типы! Они только шныряли по углам и воровали сигареты. Отец платил им за то, чтобы они шпионили за нами. Нашу «эмансипацию» мы начали именно с того, что уволили всю прислугу. Этим занялась мать. И сделала это замечательно! Она просто вымела их из дома, как мусор.

Объяснение было простым и абсолютно убедительным. Оно прекрасно укладывалось в рамки здравого смысла. Я взял её за руку и крепко пожал её.

— Спасибо, Селена.

— Тебе это помогло?

— Боюсь, что нет.

— Это фатально! — Селена убрала руку. — Но теперь уже действительно спокойной ночи, любимый…

Теперь, когда Селена объяснила мне, что в увольнении всей прислуги не было ничего странного, остатки моих подозрений развеялись в воздухе. Впервые за весь вечер мне было хорошо без всяких оговорок. Загипсованные сломанные нога и рука совершенно не болели. Голова тоже перестала меня беспокоить. Я начал погружаться в сон с приятным чувством расслабленности. Моей последней сознательной мыслью было: «Я Горди Френд. А Селена моя жена».

Перед тем как окончательно уснуть, я повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на Селену. Она лежала, повернувшись ко мне спиной, и под тонким одеялом вырисовывалась удлиненная линия ее бедра. Её волосы блестели на подушке, как расплавленное серебро.

Мне снились эти волосы. Казалось, это должен быть чудесный сон, однако это было не так. Светлые волосы Селены закрывали меня всего, обвивались вокруг шеи, душили…

Я проснулся в холодном поту. Я точно знал, что кто-то прикоснулся к моей щеке. Я находился в полном сознании. Это Селена, подумал я. Прикосновение было легкое, кончиками пальцев. И нежный запах. Что это за аромат? Лаванда?

Не открывая глаз, я с чувством глубокого удовлетворения вытащил руку из-под одеяла и взял эти пальцы. Однако это не были гладкие мягкие пальцы Селены. Это была старая, очень старая ладонь… костлявая, шершавая и сморщенная, как шкурка ящерицы.

С отвращением и испугом я выпустил ее из руки и широко открыл глаза. Над моей кроватью склонилась какая-то фигура. Яркий лунный свет четко обрисовывал её контуры. Низкая, полная женщина, укутанная в какую-то черную, спадающую тяжелыми складками шаль. Её лицо находилось не дальше нескольких сантиметров от моего лица. Высушенную, как пергамент, кожу пересекали глубокие борозды. Круглые блестящие глаза не отрываясь в упор смотрели на меня. От всей фигуры веяло запахом лаванды и старости.

Все это произошло очень быстро. Я не был готов ни к чему подобному и почувствовал, как у меня мороз идет по коже.

— Горди… — Это слово она прошептала каким-то хриплым ломающимся голосом. — Горди… мой Горди…

— Я Горди, — автоматически сказал я.

— Ты? — Проницательные глаза внимательно всмотрелись в меня. Старческий голос задрожал от бессильной глубокой злости: — Нет… Ты не Горди! Они сказали, что мой Горди вернулся… Они обманули меня! Они всегда меня обманывают! Ты не Горди! Ты попросту еще один из Селениных…

Она расплакалась.

Я, весь дрожа, сел на кровати.

— Кто вы? И что вы такое говорите? Прошу немедленно объяснить мне!

Что-то белое — наверное, платочек — заслонило склонившееся надо мной лицо. Повеяло сильным запахом лаванды.

— Горди, — простонала она. — Где мой Горди?..

Она отвернулась.

— Вернитесь! — с мольбой позвал я её.

Однако я услышал лишь шарканье ее домашних тапочек по полу, а потом скрип открываемой и закрываемой двери.

— Прошу вас! — позвал я просительным шепотом. — Вернитесь! Умоляю вас, вернитесь.

Она ушла.

Я долго сидел опершись спиной на подушку. Сердце, как отбойный молоток, стучало у меня в груди.

«Ты не Горди! Они обманули меня…»

После исчезновения этой женщины я просто не мог поверить в её существование. Мне казалось, что это была всего лишь материализовавшаяся форма моих галлюцинаций и беспокойства.

«Они сказали, что мой Горди вернулся… Они обманули меня! Ты попросту еще один из Селениных…»

Я посмотрел на другую кровать. Волосы Селены блестели на подушке, на том же самом месте.

— Селена! — позвал я. — Селена!

Она пошевелилась.

— Селена!

— Да, да, я слышу, любимый! — Слова звучали нечетко, как и бывает сквозь сон.

Она села на кровати, протирая глаза, и откинула назад волосы.

— Что? Что случилось, Горди? Тебе что-то нужно?

— Эта женщина, — возбужденно сказал я, — эта старая женщина… кто она?..

— Старая женщина? — зевнула Селена. — Какая старая женщина, любимый?

— Ну, та старая женщина, которая была здесь минуту назад. Я проснулся и увидел, что она склонилась надо мной. Кто она?

Селена сидела несколько секунд ничего не говоря. Потом прошептала:

— Любимый… я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь!

— Ну, я говорю об этой старой женщине! — уперся я. — Кто эта старая женщина, которая живет здесь в доме?

— Мама? Но маму вряд ли можно назвать старой женщиной!

— Я говорю не о матери, — горячился я.

— Так о ком же? В этом доме нет ни одной старой женщины.

— Нет, наверняка есть! Она была в шлепанцах и…

Селена расхохоталась. Ее смех был низким, пульсирующим.

— Ах, мой бедненький! Тебе что-то приснилось! Какие-то старые ведьмы в шлепанцах! У тебя кошмарные сны, бедняжка!

— Но я не спал, — отчаянно защищался я. — Я видел её так же отчетливо, как сейчас вижу тебя!

— Любимый! Не ломай над этим свою бедную больную голову. Наверняка это сказывается действие наркотиков. Ты просто напичкан наркотиками. С таким же успехом ты мог увидеть оленя.

Она откинула одеяло и встала. Подошла ко мне и села на кровать, еще теплая после сна. Обняла меня и поцеловала в лоб, прижимая мою голову к своей груди.

— Да, любимый! Селена защитит тебя от всех старых ведьм в шлепанцах.

Трудно себе представить что-то более убаюкивающее и успокаивающее, чем прикосновение ее мягких и нежных рук и прядь светлых волос, щекочущих щеку. Но теперь волосы казались мне похожими на те, которые терзали меня во сне, которые душили.

— Ну? Уже прошло? — спросила она через минуту. — Эта старая ведьма уже ушла, любимый?

— Кажется, ушла, — солгал я. — Спасибо, Селена, и прости, что я разбудил тебя.

— Ах, любимый!

Она похлопала меня по руке и встала. Рассмеялась, а перед тем как лечь, выдвинула ящик столика, стоящего у её кровати, и вынула оттуда маленький пистолет. Показала мне его, не переставая смеяться.

— Смотри, любимый! Это твой собственный пистолет. В следующий раз, когда увидишь эту старую ведьму, крикни и я застрелю её…

Она бросила пистолет обратно в ящик, легла и протяжно зевнула.

— Спокойной ночи, Горди.

— Спокойной ночи.

В моей голове царило замешательство. Я лежал и старался как-то привести мысли в порядок. Я был болен, напичкан наркотиками. Вполне возможно, что вся эта сцена была только сонным бредом. Я старался вспомнить каждую мельчайшую подробность. Итак, я проснулся и увидел, как надо мной склоняется какая-то фигура. Я чувствовал, как важно установить раз и навсегда, была ли здесь в комнате какая-то старая женщина или нет. Если она была, то она заявила, что я не Горди Френд. Значит, Селена меня обдуманно обманула. А если Селена меня обманывает, это значит, что вся эта история просто нагромождение лжи.

Внезапно я почувствовал слабый запах лаванды. Я огляделся по сторонам и увидел что-то белое на ковре. Я взял этот предмет в руку.

Это был дамский носовой платочек. Маленький платочек, какими обычно пользуются старые женщины.

И он пахнул лавандой.

Глава 8

Я положил платочек в карман пижамы и прикрыл его большим носовым платком, который дал мне Йен. Я чувствовал, что должен быть спокойным и решительным. Меня буквально преследовала эта мысль. Кем бы ты ни был, мысленно повторял я, ты должен держаться.

В лунном свете комната казалась особенно красивой. Селена — светловолосая и притягивающая, как луч лунного света, — лежала в соседней кровати и спала, а возможно, только притворялась, что спит. Какая-то часть моего «Я» хотела ее позвать, она тосковала по ее теплой близости и объятию рук. Однако я прогнал эту мысль, старался даже не смотреть в ту сторону. Я со всей определенностью убедился в том, что Селена лжет… что она фальшива.

Я снова почувствовал глубокое беспокойство. Старая женщина существует на самом деле. Селена старалась внушить, что мне это только приснилось. Она лжет потому, что если бы она подтвердила присутствие такого человека в доме, я потребовал бы встречи с этой женщиной, и старушка повторила бы то, что уже один раз мне сказала: «Ты не Горди Френд…»

Я мысленно повторял эти слова. С какой-то упрямой трезвостью, присущей ночью больным людям, я был совершенно убежден в том, что я не Горди Френд. Мой инстинкт нашептывал мне это с самого начала. Однако я не мог ничем конкретным подтвердить это убеждение, вплоть до того момента, когда появилась таинственная старушка и платочек, пахнущий лавандой.

Да! Я не Горди Френд!

Этот факт я воспринял с удивительным спокойствием. Я лежал в кровати, в красивой, роскошно обставленной комнате, являющейся частью богатого дома, который, как мне сказали, является моим собственным домом. Однако это не мой дом. Меня опекает и угождает мне женщина, которая утверждает, что она моя мать. Однако это не моя мать. Молодая девушка, выдающая себя за мою сестру, старалась пробудить во мне воспоминания детства, но это была не моя сестра. Меня ласкала и сжимала в объятиях чудесная молодая женщина, утверждающая, что она моя жена. Однако это не моя жена. Мои неясные и еще нечетко сформулированные подозрения пытались подавить в зародыше объяснениями врача, который якобы является моим другом. Мне объяснили, что я страдаю психическим расстройством в результате автомобильной катастрофы…

Друг! В тихой, залитой лунным светом комнате это слово приобретало особенно мрачное значение. Все прикидывались моими друзьями, усыпляли мою бдительность липкой, успокаивающей сладостью одной фразы: «Ведь мы твои друзья».

Но это не мои друзья. Напротив — это мои враги. И я не в красивой залитой лунным светом комнате. Я в тюрьме…

Я не мог найти никакого другого выхода. По крайней мере четыре человека составили заговор против меня, утверждая, что я Горди Френд. Мать, сестра или жена не целуют обманщика, как сына, брата или мужа, врачи не ставят под удар свою репутацию. Разве что на это имеется какая-то дьявольски важная причина. У них должна была быть какая-то невероятно серьезная причина для того, чтобы создать фальшивого Горди Френда. А я стал их жертвой.

Жертва. От этого слова, родившегося в моем мозгу, у меня прошел мороз по коже, как от прикосновения руки той незнакомой старой женщины. Несмотря на всю заботу и опеку, я жертва Френдов, жертвенный ягненок, которого холят и балуют перед тем как… перед тем как…

Низкий заботливый голос Селены нарушил тишину в комнате.

— Горди, Горди, любимый!

Я лежал неподвижно, ничего не отвечая.

— Горди… ты спишь?

Я чувствовал, как под бинтами сильно стучит пульс у меня в висках.

— Горди!

Я услышал, как она откидывает одеяло, засовывает ноги в шлепанцы и идет на цыпочках через комнату. На какой-то миг она оказалась в моем поле зрения… стройная, гибкая, полная очарования, с блестящими волосами. Она склонилась надо мной и внимательно посмотрела на меня. В ее движениях было что-то обдуманное, целенаправленное. Я с горечью осознал, что близок к тому, чтобы влюбиться в своего собственного врага. Вскоре она отвернулась и ушла. Я слышал, как дверь тихо открылась, а потом закрылась.

Я был в отчаянии от того, что не могу пойти за ней и проверить, куда она направилась. Этот внешне незначительный факт снова напомнил мне, насколько я бессилен. Я больше чем жертва, я совершенно беззащитен, со сломанной рукой и ногой, жертва, лишенная всяких шансов на побег.

И ко всему прочему, я психически неполноценен. После глубокого раздумья я пришел к убеждению, что именно это обстоятельство самое пугающее. Я знал, что не являюсь Горди Френдом, но одновременно не имел ни малейшего понятия, кто я такой. Я предпринимал нечеловеческие усилия, чтобы как-то связать несколько мечущихся у меня в голове фактов. Ирисы… моряк… пропеллеры и Питер… пес… Питер… Питер… На какое-то мгновение мне показалось, что я вот-вот что-то вспомню, но потом все снова стиралось. У меня уже начала кружиться голова от чрезмерных усилий. Память отказывалась мне помочь. Я не мог ни на что рассчитывать, абсолютно ни на что, кроме собственного ума.

Я мог полагаться полностью и исключительно на себя.

Или, может быть, не только на себя? Мне пришла в голову мысль, что у меня есть два потенциальных союзника. Один — это старая женщина, которая знает, что я не Горди Френд, и будет готова открыто это сказать. Если бы мне только удалось каким-то образом с ней встретиться! Тогда бы я мог наконец узнать, кто я. Конечно, это будет нелегко, потому что семья Френдов, вероятнее всего, постарается держать ее подальше от меня. Но есть и другой союзник, к которому я имею более легкий доступ. Нетти с деснами в красных прожилках. Только надо соблюдать осторожность. Если Френды сориентируются, что мои подозрения нечто большее чем болезненный бред калеки, то я выложу мой единственный козырь… Однако, возможно, осторожно, с помощью Нетти…

Мой мозг, только недавно освобожденный от действия наркотиков, очень быстро устал. Я совершенно обессилел и был не в состоянии разобраться в сложной ситуации. Белый чепчик Нетти кружился у меня в голове, как карусель.

Я заснул еще до того, как вернулась Селена.

Проснулся я — как и предыдущим утром — от того, что солнце ярко светило мне в лицо. Я открыл глаза. Уже в который раз меня поразила роскошь этой комнаты. В соседней кровати спала Селена. Я видел на подушке контуры ее округлой щеки, прикрытой прядью блестящих волос. Она была такой же теплой и соблазнительной на солнце, какой она была холодной и коварной при лунном свете. Мне хотелось, чтобы она в самом деле была моей женой. Мне хотелось притворяться, что все в порядке, поскольку я подсознательно этого желал. Вся старательно обдуманная прошедшей ночью логика моего поведения казалась мне теперь мрачной игрой воображения. Да, верно, если говорить о старой женщине, то тут Селена солгала. Но даже если она солгала, почему я должен слепо верить этой старушке, что я не Горди Френд? А может, она сумасшедшая и Селена старается это скрыть от меня, учитывая мое состояние? Или, может, старушка плохо видит и в туманном свете луны просто-напросто ошиблась? Уже сами бинты могли ввести её в заблуждение.

Каким было бы наслаждением забыть обо всех терзающих меня сомнениях и иметь возможность расслабиться! Как приятно было бы просто быть Гордоном Рентоном Френдом Третьим!

Из кармана пижамы доносился слабый запах лаванды. Он действовал на меня, как холодный душ. Селена солгала. Пока я не сумею объяснить себе причину её лжи, мне следует соблюдать осторожность. И обязательно нужно что-либо предпринять. Я не могу терять ни минуты. Я прекрасно понимал, что в этой войне с Френдами время играет решающую роль.

Дверь открылась: у меня появилась надежда, что это Нетти с завтраком. Однако в комнату вошла Марни. Она была в китайской пижаме, босиком. Блестящие черные волосы были еще растрепаны после сна. Она подошла к кровати и села, скрестив ноги.

— Как ты себя сегодня чувствуешь, Горди? Как твоя амнезия?

Она улыбнулась, глядя на меня чуточку бессовестными огромными карими глазами. Она была так молода, что даже прямо из постели, без грима, выглядела привлекательно. Несмотря на все то, что я уже узнал, мне казалось просто невозможным подозревать её в причастности к заговору. Она улыбалась так обезоруживающе…

Марни бросила взгляд на спящую Селену.

— Ох уж эта Селена! — высокомерно сказала она. — Спит, как корова!

Она потянулась через меня и взяла с ночного столика портсигар, оставленный там вчера Селеной. Закурила, не меняя позы и опираясь на одну руку.

— Ну так как, Горди? — спросила она. — Как прошла первая ночь?

— Без каких-либо особенностей, — сказал я. И хотя это было рискованно, отважился добавить: — Ко мне приходила какая-то старушка. Но кто это мог быть? Может, моя бабушка?

Селена внезапно проснулась, причем так неожиданно, что я начал сомневаться, действительно ли она спала все это время. Она села в кровати и очаровательно нам улыбнулась.

— Привет, Марни! Добрый день, любимый Горди! Ты все еще думаешь об этой старушке?

Она выскользнула из постели и села на мою кровать напротив Марни. Наклонилась ленивым движением и чмокнула меня в щеку. Я старался подавить возбуждение, которое вызывала во мне её близость.

— Я вижу, что ты не до конца поверил мне сегодня ночью, любимый, — сказала она, бросив короткий взгляд на Марни. — Бедному Горди приснился кошмарный сон, о какой-то старой колдунье с жилистой шеей и хищными когтями. Он глубоко убежден, что такое создание действительно живет в нашем доме. Скажи ему, Марни, что мы в самом деле не прячем таких старушек ни на чердаке, ни в подвале.

— Старушек? — повторила Марни, пуская в мою сторону кольца дыма. — Мне очень жаль, Горди, но мы действительно не подкармливаем в доме никаких старушек.

Она сказала это легким, шутливым тоном, но я обратил внимание, как они с Селеной почти незаметно обменялись понимающими взглядами. Со сжавшимся сердцем я понял, что её уже обо всем предупредили. Это должно было произойти ночью, когда Селена на несколько минут вышла из комнаты. Очевидно, утаивание от меня существования этой женщины было для них настолько важным, что Селена без колебаний встала ночью и предупредила об этом всех домочадцев. Точно так же, как я не мог подавить волнение, вызванное близостью Селены, я не мог уже больше заблуждаться. Селена была моим врагом. Все в этом доме были моими врагами!

— И что же интересного она сказала? — внешне равнодушно спросила Марни, опустив глаза и делая вид, что стряхивает какую-то несуществующую пылинку с красного шелка пижамы. — Я говорю о той старой колдунье, которая тебе приснилась.

Но я не попался в расставленную ловушку.

— Ничего, — солгал я. — Она просто появилась у моей кровати, а потом растаяла в воздухе. Сама знаешь, как это бывает в снах.

— Значит, ты наконец понял, что тебе это только снилось? — спросила Селена.

— Конечно.

— Любимый! — воскликнула она. Склонилась надо мной и еще раз поцеловала. Я испугался, что она почувствует запах лаванды, доносящийся из кармана моей пижамы, и поймет, что у меня есть вещественное доказательство того, что старая женщина вовсе не была сонным видением. Однако Селена ничего не почувствовала. Напротив, она повеселела, словно одержала какую-то победу. Заранее зная, что она соврет, я все же рискнул задать вопрос:

— А как спала ты, Селена?

— Я, любимый? Ты ведь знаешь меня! Как только положила голову на подушку и сказала тебе «спокойной ночи», заснула, как суслик.

Она поправила волосы на затылке и сказала:

— Кстати! Знаешь что, Марни! Вчера вечером мне пришла в голову прекрасная мысль. Я заставила Горди выучить две строфы стихотворения отца против пьянства. Полагала, что этим способом он лучше все вспомнит.

— Ну, и как получилось? Хорошо?

— Не очень, — ответил я.

— Но в любом случае это была прекрасная мысль. — Энтузиазм Марни был чуточку преувеличенным. — Просто прекрасная. А где этот томик? Он должен разучить остальные строфы.

Она увидела лежащую на ночном столике книгу, взяла её в руки и начала перелистывать. Хотя эта мысль внешне была абсурдной, мне показалось, что с этим стихотворением связано что-то очень важное. Слишком горячо они старались, чтобы я его выучил. Чтобы проверить это, я сказал:

— Нет, Марни. Никаких стихов. Я и так достаточно страдаю!

— Но ты должен выучить, обязательно должен, Горди!

— Да, любимый, — поддержала её Селена, прижимаясь ко мне еще крепче. — Прошу тебя, милый, не создавай нам трудностей.

— Сначала ты повторяешь те строфы, которые вчера выучил, — предложила Марни.

— Да я их уже не помню — соврал я.

В глазах Селены промелькнул блеск беспокойства. Я убедился, что мои подозрения справедливы. Знание мною этого стихотворения составляло часть плана. Я немного подумал, стоит ли продолжать притворяться, что я все забыл, но отказался от этой мысли. Я еще слишком мало знал, и, возможно, было опасно чересчур рано доводить дело до какого-нибудь кризиса. Поэтому я что-то пробормотал себе под нос, пару раз начал и якобы сбился, а потом продекламировал обе строфы. Они явно были довольны. Потом Марни прочитала мне третью строфу. Когда я и её повторил без ошибок, их восторгу просто не было границ.

Все это время исполнения роли в комедии, понятной мне только наполовину, я питал в душе надежду, что сейчас войдет Нетти с моим завтраком. План у меня тоже был готов лишь наполовину, однако я отдавал себе отчет в том, что освобождение, или объяснение ситуации, может прийти только со стороны Нетти.

Марни как раз читала четвертую, еще более мрачную, чем другие, строфу, когда открылась дверь и вошла миссис Френд. Я уже не называл её мысленно матерью. Когда я увидел, что она держит в руках поднос с завтраком, я почувствовал холод в сердце. Она добродушно согнала девушек с кровати, после чего поставила передо мной на одеяло поднос и поцеловала меня.

— Как ты себя чувствуешь, дорогой мальчик? — сказала она. — Догадываюсь, что девушки слишком утомили тебя? — Она смотрела на меня с любовью и бдительным беспокойством. — Несомненно, ты выглядишь сегодня лучше, любимый. Более отдохнувшим. И ты по-прежнему ничего не помнишь?

— К сожалению…

— Он как раз разучивал с нами «Оду Авроре» отца, — сказала Марни. — Горди просто чудо! Он уже выучил наизусть четыре строфы.

Если это известие даже и имело какое-то значение для миссис Френд, ей удалось это скрыть. Она лишь улыбнулась в ответ и принялась раскладывать приборы на подносе.

— Это очень мило с его стороны, — сказала она. — Он сможет продекламировать завтра все стихотворение перед мистером Моффетом. Это будет прекрасный жест в его адрес.

— Мистер Моффет? — спросил я. — Кто такой мистер Моффет?

— Близкий друг твоего отца, любимый.

— Ты ведь знаешь. Я рассказывала тебе. «Аврора» — Лига Чистоты, — вмешалась Селена.

— Так значит, он должен завтра прийти сюда? — спросил я.

Миссис Френд присела на кровать и начала поправлять свою прическу.

— Да, он придет сюда. Завтра будет ровно тридцать дней, как умер твой бедный отец, Горди. Мистер Моффет хочет в связи с этим нанести нам официальный визит. Опасаюсь, что это будет ужасно скучно, но все, что мы можем сделать во имя памяти отца, так это хорошо принять мистера Моффета.

Молодые женщины встали по обе стороны от миссис Френд, которая критическим взглядом окинула измятую красную пижаму Марни и белое неглиже Селены.

— Не забывайте, мои дорогие, — сказала она, — что завтра вы должны быть в полном трауре. Исключительно черный цвет. И никакой помады. Я не хочу, чтобы о вас говорили, как о девушках легкого поведения.

Сказав это, она рассмеялась своим низким звонким смехом.

— А Горди продекламирует стихотворение отца. Да, это будет замечательно. Просто замечательно!

Селена подошла к столику, взяла серый томик, открыла его наобум и начала читать, завывая:

— Нет, вы только послушайте! Теперь он заигрывает с Авророй. — Она внезапно захихикала. — И даже не умеет грамотно писать. Написал «будет» через «е», а нужно через «и». Нет, в самом деле!..

— В самом деле, — глубоко вздохнула миссис Френд. — Иногда твои пробелы в образовании, Селена, очень огорчают меня.

Селена разочарованно посмотрела на нее.

— Ты считаешь, что это написано правильно?

— Конечно, любимая!

— О Боже! Никогда не смогу запомнить все это! — Селена с улыбкой подошла ко мне и добавила: — Любимый, ты очень огорчен тем, что у тебя такая необразованная жена?

Я почти не слушал ее, так как в это время в голове у меня возник определенный план. Ваза с ирисами имела для меня какое-то странное значение. А когда я спал, её убрали из комнаты. Спаниель Питер тоже пробуждал у меня какие-то воспоминания, и его тоже нет. Где сейчас может быть этот пес? Я улыбнулся миссис Френд и сказал:

— Я скучаю по моему песику. Не мог бы он прийти ко мне?

На лице миссис Френд появилось выражение легкого замешательства.

— О Боже! Я так рассчитывала, что ты не спросишь о нем.

— А что случилось?

— Он заболел, бедняжка. Сегодня ночью. Бедное создание, его всего трясло. И у него был такой горячий нос! Надеюсь, он не заболел чумкой! — Её выразительные глаза передвинулись с Марни на Селену. — Я велела Йену сразу отнести его к ветеринару. — Она похлопала меня по руке, не переставая улыбаться. — Но пусть тебя это не огорчает, любимый. Это прекрасный ветеринар, и я уверена, что через несколько дней твой песик вернется к тебе в полном здравии.

Она встала с кровати. Даже такое прозаическое действие выглядело в ее исполнении красиво.

— Ну, а теперь, девочки, дадим Горди возможность спокойно позавтракать. Нам подадут завтрак у меня в комнате, так что можете не переодеваться.

И по традиции одна за другой они одарили меня поцелуями Иуды. Миссис Френд обняла за талии обеих молодых женщин, и все три в нежном объятии вышли из комнаты.

Оставшись один с моим апельсиновым соком, кофе, яичницей и аккуратно нарезанными тостами, я попытался сложить в единое целое фрагменты услышанной информации. Они так хотели помешать мне установить мою настоящую личность, что вынесли вазу с ирисами и убрали пса из опасения, чтобы эти две вещи не стали ключом к разгадке. Они также обманули меня, если говорить об этой старой женщине. Они хотели, чтобы я обязательно выучил наизусть и продекламировал мистеру Моффету уже завтра это смешное стихотворение мистера Френда. Старый мистер Френд, мой мнимый отец, умер тридцать дней назад без какой-либо видимой причины.

Я чувствовал, что за всем этим скрывается что-то мрачное, страшное. Если бы мне только удалось добраться до сути…

Медленно, постепенно я приходил в себя после первого потрясения, и в моих мыслях начали появляться самые удивительные проекты. Каждый гражданин, которому угрожает опасность, обращается в полицию. Однако как же мне сообщить в полицию, если я лежу в кровати, неспособный передвигаться? Для этого мне требовалась помощь людей, которые были моими врагами. Нет! Нужно придумать что-то более реальное.

Машинально поглощая завтрак, я снова подумал о Нетти, У меня нет стопроцентной уверенности. Она тоже может участвовать в заговоре против меня, как и остальные домочадцы. Однако никаких доказательств у меня нет, имеются только подозрения, и я должен действовать очень и очень осторожно. Нетти знает прежнюю кухарку, ту, которая служила здесь, когда был жив старый мистер Френд, и знала Горди. Кухарка на что-то туманно намекала. Селена сказала мне, что отец платил прислуге за то, чтобы она следила за членами семьи. Следовательно, это означало, что все прежние слуги настроены недоброжелательно по отношению к семье Френдов, а из этого следует, что они мои потенциальные союзники. Если бы только Нетти знала, где сейчас прежняя кухарка, и если бы мне удалось с ней поговорить…

Я закончил есть и лежал на спине, задумчиво покуривая сигарету из платинового портсигара Селены. Слабая надежда, что спасение придет со стороны не известной мне, уволенной кухарки. Но несмотря на это, я с нарастающим нетерпением ждал звука шагов Нетти, которая вскоре должна была прийти за подносом.

Наверняка Нетти придет за подносом.

Вскоре я действительно услышал в коридоре звук шагов. Дверь открылась и… вся моя надежда лопнула, как мыльный пузырь. На пороге стоял Йен.

На гиганте-голландце были те же самые синие купальные трусики и голубая рубашка, что и накануне. Он показался мне еще больше — насколько это было возможно — и предупредительнее. Непокорные светлые волосы падали ему на лоб, а губы были приоткрыты в благожелательной улыбке.

— Сервус! — сказал он.

В эго утро у него было со мной много работы. Он перенес меня в ванную и вымыл с головы до ног теплой водой, однако его почти нежная заботливость казалась мне еще более зловещей, чем вчера. Когда он втирал мне в кожу нежный туалетный тальк, он казался мне огромным рабом какого-то верховного жреца, готовящим жертву для заклания.

Наконец я вернулся в аккуратно перестеленную кровать с уложенным по-больничному одеялом. Йен рассмеялся и задал свой обычный вопрос:

— Э?

Я покачал головой. Мне не приходило на ум ничего, о чем бы я мог попросить его без опасности для себя.

Он откинул назад волосы и направился к двери. Он уже ступил на порог, но внезапно вернулся и взял со столика поднос с завтраком.

— Нет! — невольно воскликнул я.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на меня.

— Нет! — повторил я. — Поднос. Прошу не забирать.

Загорелый лоб Йена покрылся морщинками от умственного напряжения. Он посмотрел на поднос, потом на меня и улыбнулся, поняв, о чем идет речь. Поставил поднос обратно на столик и показал пальцем на недоеденный ломтик тоста.

— Э?

— Да, да… — сказал я.

Йен не двигался с места. Я понимал, что он хочет подождать, пока я съем тост, и убрать поднос.

Я снова покачал головой.

— Нет, — повторил я. — Прошу оставить это и уйти.

Казалось, он обиделся.

— Уходи! — сказал я, показывая рукой на дверь.

Он посмотрел в том направлении, куда указывал мой палец. Казалось, он понял, о чем я говорю. Пожал плечами и вышел.

Я одержал первую маленькую победу. Поднос давал мне какой-то шанс увидеть Нетти.

Мой скромный стратегический маневр завершился успешно. Прошло еще несколько минут. Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Нетти. Белый чепчик приколот чуточку сбоку на обесцвеченных волосах. Несмотря на скромную плиссированную юбку, в ее коренастой фигуре было что-то явно вульгарное. Через левую руку у нее была переброшена салфетка, как у официантки.

— Йен забыл убрать поднос, сэр! Я пришла за ним.

Она осторожно оглянулась и с таинственной миной подошла к кровати. Продемонстрировала розовые десны в доверительной, чуточку бесстыдной улыбке, которая, однако, в эту минуту показалась мне в сто раз милее всех соблазнительных улыбок Селены.

Она внезапным движением сняла с руки салфетку, показывая мне небольшую бутылку, которую держала пальцами. Поднесла бутылку мне под нос.

— Джин, — пояснила она. — Кухарка послала меня в подвал, так что я, воспользовавшись случаем, сама чуточку отхлебнула. А потом сразу подумала о вас.

— Большое тебе спасибо, Нетти.

Я взял в руки бутылочку, а Нетти стояла, глядя на меня с заботливостью птички, наблюдающей за птенцом, которому она принесла вкусного червячка.

Френды не позволяли мне пить. Относительно этого у меня не было ни малейших сомнений. У меня также не было сомнений, что даже они не были бы настолько коварными, чтобы подсылать ко мне Нетти, для того чтобы она соблазняла меня совершать какие-то запрещенные поступки. Следовательно, Нетти мой союзник. Она сама любит выпить, а меня считает родственной душой. Связь между двумя пьяницами бывает очень крепкой, и её следует использовать.

Я выпил джин одним глотком и кивнул Нетти в знак одобрения. Это явно доставило ей удовольствие, потому что она захихикала и сказала:

— Хорошо пошло, а?

— Святая правда, — сказал я, разглядывая бутылку и пытаясь тянуть время.

— Я стащила целую бутылку, — сказала она. — Немного спрятала для себя на потом. Но если вы захотите еще…

— Нет, Нетти. Большое спасибо. Пока что мне этого достаточно. — Я поднял на нее серьезные глаза и закончил: — Знаешь что, Нетти? Все в этом доме стараются помочь мне вспомнить разные события из моей жизни. Но до сих пор, честно говоря, только тебе одной это удалось.

— Мне, мистер Френд? — удивилась она, вытирая руки передничком, словно они были влажные, а я собирался пожать ей руку. Снова захихикала. — Каким образом?

— Может, помнишь, вчера ты говорила мне о прежней кухарке? О той, которую уволили в тот день, когда приняли тебя.

— Ах… — сказала она с легким разочарованием. — Вы говорите о старой Эмме!

— Эмма! — повторил я. — Я имел в виду именно Эмму, Нетти. Сразу после твоего ухода я вспомнил, что кухарку звали Эмма. А ты мне вовсе не сказала. Ты только в общем упомянула о прежней кухарке. Понимаешь?

Видно было, что Нетти не особенно интересует эта тема.

— Да, — сказал я. — Это очень важно, потому что это первая вещь, которую я вспомнил. — Я на секунду заколебался. — Это Эмма рассказала тебе о моей пьяной эскападе, верно?

— Да, сэр, Эмма.

— Подозреваю, что она обо мне не самого лучшего мнения.

Нетти скривилась.

— А, да что там Эмма! Сам папа римский для неё недостаточно святой! Да, она очень плохо отзывалась о вас, — со смехом сказала она. — В её глазах вы были большим грешником.

— А остальные члены семьи тоже?

— Ваша мама? Селена? Марни? — Нетти снова рассмеялась. — Это бездельницы, как она их назвала. Обычные проститутки. — Она кивнула. — Просто счастье, что Эмма ушла. Интересно, как бы она назвала меня, если бы осталась здесь еще на пару дней?

Я взял чуть влажную руку Нетти и пожал её.

— Ты мой друг, правда, Нетти?

— Друг? Конечно, я ваш друг, — с чувством воскликнула она. — У меня и у вас, мистер Френд, много общего. Можете быть спокойны. А может, еще один стаканчик джина?

Я покачал головой.

— Просто скажи, что говорила обо мне кухарка. Ведь если она в чем-то упрекала меня, то я, наверное, имею право объяснить тебе, что она была не права?

Мне показалось, что Нетти немного нервничает, когда она спросила:

— Что говорила о вас Эмма?

— Вчера ты упоминала, что она говорила о моем пьянстве сразу после смерти отца или о чем-то в этом роде…

Нетти внезапно рассмеялась.

— Ах! Вот вы о чем! Э… ничего особенного! В самом деле. Просто глупая болтовня.

— И все же я хотел бы…

— Так ведь в самом деле ничего особенного… — Она поправила волосы на затылке и снова рассмеялась. — Я думала, что лопну от смеха, когда она начала рассказывать. Она сказала, — Нетти сделала короткую паузу, — сказала, что все это очень странно — ваше пьянство и внезапная смерть хозяина. И что наверняка это вы отправили его на тот свет. Или если не вы, то в любом случае кто-то из них. — Она зевнула во весь рот. — Эта Эмма просто молилась на вашего отца! Считала, что он воплощение Иисуса Христа, вокруг которого кружат дьяволы. Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что она просто-напросто была в него влюблена.

Возможно, это было следствием моей слабости, но я чувствовал, как элегантная пижама прилипает к вспотевшему телу. Нетти смеялась, когда Эмма говорила ей обо всем этом. Я бы тоже хотел иметь возможность так смеяться. Однако я не мог смеяться, потому что наконец напал на след, опирающийся, правда, на сплетни прислуги, но этот след мог логично объяснить мое присутствие в этом доме.

А если Френды действительно убили отца? И если приписали это именно мне? Я должен ждать здесь, заключенный в гипс, когда полиция придет арестовать меня как Горди Френда, убийцу собственного отца? Убить кого-то, а потом подставить беззащитного, ничего не подозревающего человека, страдающего потерей памяти, чтобы он играл роль убийцы… Разве это не поистине дьявольский план?

Я спросил Нетти, как бы между прочим:

— А ты не знаешь случайно, где сейчас может быть Эмма?

— Эмма? — Нетти подбоченилась. — Естественно, знаю. Не далее как несколько дней назад я столкнулась с ней в супермаркете на Коуст-Бульвар. Она работает в семье каких-то Кэртисов на Темпл-Драйв. Но это уже маразматическая старуха. Мистер Френд, она ведь такая старая, что ей уже, собственно, пора помирать. Лично я надеюсь, что не доживу до такой старости и умру молодой. — Она снова продемонстрировала розовые десны. — Быть старше шестидесяти? И никаких радостей в жизни? Нет, нет! Это не для меня!

Я чувствовал, как важно для меня, чтобы сюда пришла Эмма.

Если бы мне только удалось найти какой-нибудь правдоподобный предлог! И если бы Нетти смогла незаметно привести её сюда…

Я уже хотел что-то сказать, но Нетти опередила меня. В её глазах появился какой-то новый блеск, а когда она наклонилась ко мне, я отчетливо почувствовал запах алкоголя.

— Ну и ночка была у вас сегодня, мистер Френд!

— У меня? — Я продолжал прикидываться равнодушным.

Она наклонилась еще ниже. Теперь у неё в глазах были упрямство и злость, но я чувствовал, что это связано не со мной. Возможно, как Эмма, она не любила женщин из семьи Френдов?

— Я слышала, что вы проснулись очень перепуганный… Я обещала миссис Френд не говорить вам об этом, но раз уж мы друзья…

Она замолчала, потому что увидела, какое впечатление произвели на меня её слова. Она вот-вот уже должна была рассказать об этой странной старушке, но захотела еще больше разжечь мое любопытство, чтобы я вытягивал из неё словечко за словечком и тем самым дал ей возможность насладиться её же собственными неделикатностью и доверительностью.

— А, ты имеешь в виду мою сегодняшнюю ночную гостью? — сказал я, стараясь попасть ей в тон.

— Гостью? — скривилась Нетти. — Я бы не назвала её гостьей. Проснуться и увидеть над собой кого-то с такими пугающими глазами! Скандал — держать это в тайне от вас, потому что вы больны, и вообще…

— Так, значит, я не должен был ничего знать об этом?

— Нет. — Нетти смотрела на меня с беспокойством, словно боялась, что весь её захватывающий рассказ совершенно непонятен для меня. — Но все-таки… вы знаете или нет?

Вот удобный случай!

— В общем-то нет, Нетти. Не имею понятия.

— О чем ты не имеешь понятия, любимый мой?

Эта фраза, произнесенная тихо и деликатно, донеслась до меня от двери, как дуновение весеннего ветерка.

Я посмотрел поверх головы Нетти.

На пороге стояла миссис Френд — представительная, высокая, со своей милой улыбкой.

Глава 9

Нетти выхватила из моей руки пустую бутылку и неловко спрятала её под салфеткой. Её лицо покраснело от волнения. Миссис Френд подошла ближе, взяла меня за руку и улыбнулась нам обоим.

— Уходи, Нетти, — сказала она. — Наверняка ты нужна в кухне.

Нетти неразборчиво пробурчала: «Слушаю, госпожа», поправила белый чепчик на голове и, быстро схватив поднос, побежала к двери.

Было почти невозможно, чтобы миссис Френд не заметила неловкий маневр Нетти с пустой бутылкой. Однако не показала виду. В руках она держала небольшой пакетик из цветной бумаги. Присев на кровать, она вытащила из пакетика плоскую шоколадную конфетку с мятным привкусом и положила её в рот. Другой конфеткой угостила меня.

— Съешь, любимый. Не думаю, чтобы такая мятная конфетка могла сегодня повредить тебе, — сказала она.

Испытывая в душе сильные подозрения относительно всей семьи Френдов, я с трудом переносил её заботу. Уже так мало оставалось, чтобы я довел разговор с Нетти до счастливого конца, а теперь все пропало и эта женщина кормит меня мятными конфетками!

— Ах, эта Нетти, — сказала миссис Френд, — Марни клянется, что когда мы все ложимся спать, Нетти приводит к себе разных моряков. На твоем месте я не стала бы слишком доверять этой девушке, любимый.

— С этим гипсом? — с горечью спросил я.

Она рассмеялась своим звонким заразительным смехом, однако тут же лицо её стало серьезным.

— Горди! Я бы хотела, чтобы ты не был настроен так враждебно по отношению к нам!

— Враждебно?

— Я понимаю, что это объясняется исключительно потерей памяти. Но если бы ты хоть перестал быть таким ужасно подозрительным.

Она снова взяла шоколадную конфетку.

— Ты ведь знаешь, — продолжила она, — что все мы хорошие люди. Подумай, ведь ты мог бы вернуться к какой-нибудь ужасной матери, жене, сестре… — Она глубоко вздохнула. — Да тут в общем-то и говорить не о чем. Мы ничего не можем поделать с тем, что ты чувствуешь себя так, как чувствуешь… Мы только можем стараться помочь тебе. Да, вот что… приехал Нэйт и привез тебе кресло на колесиках. Он сейчас показывает кресло Йену и объясняет — на пальцах, естественно, — как с ним следует обращаться, потому что Йен сможет возить тебя в этом кресле. Сейчас он придет сюда… Я имею в виду Нэйта.

Сидя так, в скромном черном вдовьем платье и жуя одну за другой мятные конфетки, миссис Френд прекрасно играла роль понимающей, любящей матери. Я пытался представить её как убийцу мужа и вдохновительницу заговора, имеющего целью передать меня в руки полиции, но это было почти невозможно. Почти…

Меня подмывало вынуть из кармана пижамы пахнущий лавандой платочек и сказать: «Посмотрите на этот платочек. Он является доказательством того, что вы обманываете меня. Он является доказательством того, что в этом доме находится какая-то старая женщина, которая знает, что я не Горди Френд!»

Ясно, что ничего подобного я не сказал. Было бы просто неоправданным легкомыслием показать им, что у меня имеются кое-какие доказательства, подтверждающие мои подозрения. Уже сам факт, что они об этом догадываются, был для меня достаточно опасным.

На всякий случай я притронулся к карману пижамы… Мой платок показался мне более жестким и гладким чем раньше. Воспользовавшись тем, что миссис Френд отвернулась, чтобы поправить что-то в букете роз, я внимательнее посмотрел на карман. Торчащий из него платочек был совершенно новым… Я осторожно вытащил его и неуверенными пальцами поискал другой платочек, пахнущий лавандой, который должен был лежать внизу.

Однако я его там не нашел.

Я был так потрясен прямо-таки сверхчеловеческим коварством Френдов, что начал подозревать миссис Френд. Каким-то необъяснимым образом она догадалась обо всем и лично вытащила платочек из моего кармана. Однако тут я вспомнил Йена. Это Иен снимал с меня пижаму, когда мыл и массировал меня. Йен со своей страстью к чистоте и порядку, должно быть, заменил старый платок на новый и при этом забрал также и другой платочек.

Меня охватила растерянность и почти отчаяние. Этот платочек был единственным материальным доказательством для внешнего мира — если мне вообще когда-нибудь удастся вступить с ним в контакт, — что Френды мои враги. Теперь я лишился его.

Тем временем миссис Френд оставила в покое розы и принялась — кстати, без всякой необходимости — поправлять мои подушки.

— Из меня получается не самая лучшая сиделка, правда, любимый? Но так у меня во всем… должна честно в этом признаться. Я сначала загораюсь делать что-либо, а потом мне быстро это надоедает. Как жаль, что ты был без сознания, когда тебя привезли из больницы. Ты убедился бы, какой я тогда была прекрасной сиделкой. Я измеряла тебе температуру, проверяла пульс и вовремя подавала все необходимые лекарства. Да, кстати, не пора ли принять что-нибудь?

Я заранее был подозрительно настроен ко всем медикаментам миссис Френд.

— Нет, спасибо! Я прекрасно себя чувствую, — ответил я.

— Это хорошо, сынок. Но мы на всякий случай спросим у Нэйта, как только он здесь появится. Ему это лучше знать.

Через минуту в комнату вошел Нэйт. В это утро на нем был двубортный серый костюм. В руке он держал какую-то зеленую книгу, похожую на телефонный справочник. Он небрежно бросил книгу на стол.

— Привет, Нэйт, — сказала миссис Френд. — Ну, как дела? Надеюсь, Йен понял, как нужно обращаться с креслом?

— Конечно. Для такого простака он вовсе не глуп. Что касается моего мнения, то Йен не потому не научился говорить по-английски, что не может, а просто потому, что не хочет, чтобы ему морочили голову.

Доктор Крофт подошел ближе к кровати и окинул меня долгим испытующим взглядом.

— Ну, Горди, как дела? Как мы себя чувствуем?

— Горди по-прежнему не до конца доверяет нам, доктор, — пожаловалась миссис Френд. — Он старается быть очень послушным и исполнительным, но я прекрасно это чувствую.

Между белыми зубами доктора Крофта показался кончик розового языка. Это должно было означать какую-то профессиональную реакцию. Однако выглядело это так, словно фаворит султана приглашал меня уединиться за персидский ковер.

— Я как раз… крепко размышлял над этим, Горди. В этой несчастной автомобильной катастрофе ты здорово ударился головой. Меня вовсе не удивляет то, что я слышу от миссис Френд. Вполне понятно, что ты сопротивляешься своей собственной личности. Но это пройдет, а пока что я предлагаю проконсультироваться еще с одним врачом.

Говоря это, он развернул стул и уселся на него верхом, как на лошадь.

— Я знаю многих врачей по этой специальности, Горди, и могу пригласить к тебе трех или четырех прекрасных неврологов. Каждый из них скажет тебе то же самое. Однако, — добавил он, тщательно разглядывая свои смуглые руки, — это ничего не даст. Потому что уже самого факта, что я выбрал именно того врача, а не другого, будет достаточно, чтобы ты отнесся к нему с недоверием. Признайся сам, разве я не прав? Хотя это нонсенс — вообразить себе, что известный, пользующийся прекрасной репутацией врач станет рисковать своей профессиональной карьерой только для того, чтобы внушить кому-то, что он не тот, кем является на самом деле… Но я готов поспорить, что твоя реакция на мое предложение была бы именно такой, а не какой-нибудь другой. И не упрекай себя в этом, старина. Это не твоя вина. Просто так обстоят дела.

Талант доктора Крофта вызывать доверие почти равнялся способностям миссис Френд.

— Поэтому, — он улыбнулся, взял зеленую книгу и протянул её мне, — мы поступим следующим образом. Вот телефонный справочник. Найди там врачей и выбери фамилию, которая тебе нравится. И сам позвони. Хорошо? — Он похлопал меня по плечу. — Тут уж не будет никакого обмана, — закончил он, — и это наверняка поможет тебе справиться с твоим психологическим комплексом. Все прояснится, и к тебе вернется память раньше, чем ты успеешь произнести слово «эскулап».

Я взял в руки телефонный справочник и посмотрел на доктора Крофта и миссис Френд. Оба благожелательно и поощряюще улыбались. На какое-то мгновение я даже был склонен поверить, что ложно и смешно интерпретирую болтовню горничной, склеротические выходки незнакомой старушки и мои собственные болезненные видения. Ясно ведь, что ни один коварный заговорщик не предложил бы своей жертве ничего подобного.

Я нашел в соответствующем разделе номера врачей. Прочитал несколько фамилий. Доктор Фрэнк Грабер… Доктор Джозеф Грин… Доктор Дадиус Гридлкук… Гридлкук. Эта фамилия чем-то притягивала меня. Я подумал о том, чтобы позвонить доктору Гридлкуку. Однако до меня постепенно начало доходить, каким гениальным был этот последний ход семейства Френдов.

Если я вызову доктора Гридлкука, то позвоню ему как человек больной, недовольный моим теперешним врачом. Уже одно это сориентирует его соответствующим образом. Потом он должен будет прийти ко мне домой. Здесь его встретят доктор Крофт, миссис Френд, Селена и Марни. Они с наслаждением сыграют роль заботливой семьи, старающейся любой ценой развеять мрачные видения и сомнения любимого сына. До того как доктор Гридлкук успеет сесть у моей кровати, он уже будет соответственно настроен. И даже если мне удастся поговорить с ним с глазу на глаз, то что я скажу ему? Что какая-то старая женщина, существование которой они отрицают, сказала, что я не Горди Френд, и, как след своего ночного визита, оставила платочек, который у меня к тому же забрали? И что я вообразил, будто старый мистер Френд не умер естественной смертью, а был убит, и на меня хотят взвалить вину?

Доктор Крофт и миссис Френд внимательно смотрели на меня, ожидая моего решения.

— Ну так как, любимый? — спросила миссис Френд. — Разве Нэйту не пришла в голову прекрасная идея?

Личность доктора Гридлкука как потенциального избавителя начала понемногу стираться в моем воображении. Единственное, чего я мог добиться, вызывая его, так это усиления бдительности Френдов. Я пришел к выводу, что не перехитрю их, если они не поверят, что окончательно убедили меня. И именно сейчас у меня была возможность провести их.

Я отложил в сторону телефонный справочник и одарил обоих обезоруживающей — по крайней мере мне так казалось — улыбкой.

— Вы слишком близко принимаете все к сердцу, — сказал я. — Я абсолютно не намерен прибегать к консультации другого врача. Еще вчера меня мучило чувство, что я не Горди Френд, но сегодня все прошло.

— Любимый мальчик! — расчувствовалась миссис Френд.

Однако доктор Крофт по-прежнему внимательно смотрел на меня.

— Ты говоришь это серьезно, Горди?

— Да, серьезней некуда!

— Честно? Потому что это очень важно. Это очень важно для того, чтобы твое здоровье пришло в норму.

— Помереть мне на этом месте, если я вру. — Я дружески улыбнулся Нэйту. — Что бы там ни было, но ты ведь лечил моего отца, а сейчас занимаешься мной. Я был бы законченным ослом, если бы не доверял старому семейному врачу.

Отчасти я сказал это для того, чтобы проверить, какую роль играл Нэйт Крофт в последней болезни мистера Френда. Ответ неожиданно пришел со стороны миссис Френд. Печально глядя на розовые розы, она тихо прошептала:

— Нэйт не лечил твоего отца, Горди. Отца лечил старый доктор Леланд. Очень уважаемый, замечательный старичок, разве что, возможно, чуточку старомодный, — обратилась она ко мне со своей обычной сияющей улыбкой. — В конце концов, если хочешь, доктор Леланд может тебя навестить. Но я считаю, что Нэйт намного симпатичнее.

— Гм… — буркнул я себе под нос. — Предпочитаю иметь дело с Нэйтом.

Так, значит у ложа смерти старого мистера Френда сидел «уважаемый, замечательный старичок» доктор Леланд! Наверняка этот уважаемый старичок составил свидетельство о смерти. А тот факт, что Френды готовы вызвать по моему требованию доктора Леланда, доказывал, что с их стороны это вовсе не блеф. Я почувствовал глубокое облегчение. Нэйта Крофта они могли соответствующим образом обработать, но ведь не втянули же они в свой заговор старого уважаемого доктора Леланда.

Я посмотрел на Нэйта, чтобы убедиться в том, какое впечатление произвели на него мои последние слова, и констатировал, что, вероятнее всего, никакого.

— Ты склонен и дальше терпеть меня рядом с собой? Ну что ж, отлично! — Его голос был сладок, как мед. — Мы преодолели последнее препятствие. Теперь лечение пойдет намного быстрее.

— Это чудесно! — Миссис Френд протянула доктору Крофту бумажный пакетик с конфетами. — Возьми шоколадную конфетку, Нэйт, для того чтобы отметить такое торжественное событие!

— Большое спасибо. — Доктор Крофт взял шоколадную конфету и откусил кусочек.

— О'кей, Горди. А теперь послушай меня, старина. Я доставил тебе кресло на колесиках, чтобы ты испытал его еще сегодня после обеда. Ты получишь большую свободу передвижения. Представляю себе, с каким удовольствием ты оставишь эти четыре стены, и вовсе не удивляюсь этому. А сейчас, — он взглянул на часы, — тебе, вероятно, необходимо немного поспать. Просто для укрепления, для того, чтобы набраться сил перед этим экспериментом.

— Я подумываю над тем, не принять ли ему что-нибудь перед сном, — шепнула миссис Френд, подходя к столику, на котором стоял поднос с лекарствами.

— Не беспокойтесь, — сказал доктор Крофт. — У меня имеется при себе соответствующее средство. Оно действует очень быстро и не оставляет никаких нежелательных последствий. — Сказав это, доктор Крофт вынул из кармана пиджака маленькую коробочку. Миссис Френд принесла стакан воды, а Нэйт протянул мне таблетку.

— Прими, Горди, — сказал он.

Если я откажусь, это значит, что я им не доверяю, и я потеряю то, чего мне удалось добиться. Поэтому я взял из руки доктора таблетку, а у миссис Френд — стакан воды. Они поощрительно улыбались мне, когда я глотал лекарство.

Сразу после этого они вышли из комнаты. Доктор Крофт, был прав, говоря о быстром действии лекарства, потому что почти немедленно я почувствовал сильную сонливость. Эта сонливость лишний раз напоминала мне о моей потере памяти. В том месте, где были мое имя, фамилия и воспоминания прошлого, зияла дыра. Постепенно, как бы нехотя, эту пустоту начала заполнять фигура Нетти… нечеткая, смазанная как картинка в зрачке близорукого человека. Мне удалось их обмануть и убедить, что они сумели внушить мне все, что они только хотели. Следовательно, первый раунд я выиграл. А теперь… если бы мне только удалось уговорить Нетти, чтобы она тихонько привела в мою комнату Эмму. Или хотя бы сказала мне правду о старой женщине.

У меня забрали почти все, но у меня еще оставалась Нетти. Розовые, с красными прожилками, десны Нетти… Белый чепчик на голове… её дыхание, пропитанное запахом джина… покачивание бедер.

Я проснулся бодрый и отдохнувший. Будильник показывал час дня. Вся комната утопала в солнце. В открытые окна дул свежий теплый ветерок, колышущий шелковые портьеры. Это действительно чудесная комната! Такая светлая, веселая, как летний день там, за окнами. На мгновение я почувствовал, что очень тоскую по Селене, Селене, которая сама была летом, воплощением всех страстных желаний мужчины… Селене с волосами из расплавленного серебра и теплыми щедрыми губами…

Но уже был час дня. А час дня — это ланч. А ланч — это Нетти. Я весь дрожал в нервном ожидании её прихода.

Ровно в час пятнадцать дверь открылась и в комнату вошла Селена. На ней не было ничего, кроме очень смелого белого купального костюма, который почти ничего не прикрывал. В руках она держала поднос.

— Ланч, любимый! — весело воскликнула она.

Она подошла ближе и поставила поднос на столик.

Потом села возле меня на кровати. Ее голубые глаза искрились весельем, а обнаженное, разогретое солнцем плечо прижалось ко мне.

— Мой любимый, мой дорогой Горди! Ничего не делает, только ест и спит, спит и ест! И ничегошеньки, кроме этого, его не интересует.

Она поцеловала меня, и при этом ее волосы свесились вниз и защекотали мне щеку.

— Где Нетти? — не смог удержаться я, чтобы не задать вопрос.

— Нетти? А зачем тебе эта вульгарная девица?

— Низачем, — ответил я. — Я просто спрашиваю, где она.

— Опасаюсь, что ты этого не узнаешь. — Улыбка Селены была сладкой, как мед. — Да и никто этого не знает, за исключением, возможно, нескольких моряков, которые знают телефоны таких девиц.

Я понял, что она хочет этим сказать, и почти ненавидел ее в эту минуту.

— Нетти была невыносима… вечно воровала алкоголь. И тебе тоже незаметно принесла бутылочку джина, Горди! Не воображаешь же ты, что мы могли поощрять нечто подобное, имея в перспективе завтрашний визит мистера Моффета и разные связанные с этим дела.

Она погладила меня по руке, потом подошла к окну и выглянула наружу.

— Мама была по отношению к ней очень щедра… я бы сказала, слишком щедра. Увольняя ее, мама выплатила ей жалованье за целый месяц.

Глава 10

После ланча Йен вкатил в комнату инвалидное кресло. Как и все в этом доме, оно было роскошным, — с собственным ходом, толстыми шинами, яркой шелковой обивкой.

У Йена был гордый, почти властный вид. Словно кресло было какой-то новой игрушкой, приложением к которой являлся я. С нежностью маленькой девочки, укладывающей в колясочку любимую куклу, он поднял меня с кровати и посадил в кресло. Потом достал из шкафа зеленый плед, в который тщательно меня укутал. Он еще довольно долго вертелся возле меня, разглаживая и поправляя пижамную куртку; наконец сделал шаг назад, глядя на меня с широкой улыбкой, открывающей красивые здоровые зубы. Потом прокатил кресло вокруг комнаты и расхохотался. В кровати я был забавен, а в кресле на колесиках попросту неописуемо смешон.

Я подумал, не спросить ли у него о пахнущем лавандой платке и о том, не он ли забрал его у меня. Однако я передумал, потому что такой вопрос был рискованным, я уж не говорю о том, какого труда стоило бы мне объяснить ему это на пальцах. Наконец он остановил кресло. Теперь я старался сам управлять креслом единственной здоровой рукой, и хотя у меня это получалось довольно легко, Йен неожиданно закричал:

— Nein! — Он ухватился своей огромной ручищей за ручку сзади и остановил кресло. Лицо у него потемнело. Да, у меня было кресло на колесиках, но Йен, судя по всему, не собирался предоставлять мне возможность пользоваться даже такой ограниченной свободой, какую давало это устройство.

Продолжая хмуриться, он вытолкнул кресло из комнаты в широкий солнечный коридор. Это был мой первый взгляд на дом, являющийся якобы моей собственностью. Йен выкатил кресло из коридора в салон, который был одной из красивейших комнат, какие мне приходилось видеть. Одна стена была стеклянная и открывала широкую перспективу гор, с глубоким, пересекающим их ущельем. Я не думал, что дом стоит так высоко и одновременно так далеко от цивилизации.

Из салона мы въехали в просторную, заполненную по самый потолок книгами библиотеку. В углу стоял столик, на нем — пишущая машинка, рядом телефон. Сознание того, что существует хотя бы такое средство сообщения с внешним миром, добавило мне бодрости.

Из библиотеки балконная дверь вела на террасу, полную красивейших цветов. Йен как раз толкал кресло в ту сторону, когда в библиотеку вошла миссис Френд и приблизилась ко мне со своей обычной чарующей улыбкой.

— Мой дорогой мальчик, как приятно видеть тебя здесь, — сказала она. — Ну, как тебе нравится твой дом? Замечательный, правда?

— Но такой изолированный от мира, — ответил я. — У нас есть какие-нибудь соседи?

— К сожалению, нет, — рассмеялась миссис Френд. — В окрестностях нескольких миль нет ни одной живой души. Раньше недалеко отсюда жил старый фермер, который выращивал авокадо в этом маленьком каньоне за домом, но отец купил у него всю ферму, потому что не переносил соседей. Такие у него были наполеоновские вкусы. Он любил жить высоко — владеть всем тем, что охватывал его взгляд. — Она похлопала меня по руке. — Вся компания собралась у бассейна. Может, хочешь, чтобы Иен отвез тебя туда, немножко развлечешься?

— Весьма охотно, — ответил я.

— Счастливая молодежь, — вздохнула миссис Френд. — А у вашей матери нет ни минутки отдыха. Мне нужно возвращаться на кухню, чтобы организовать обед.

С этими словами она ушла. Йен выкатил кресло через балконную дверь на выложенную разноцветной кафельной плиткой террасу, а оттуда на травянистую дорожку, вьющуюся среди цветущих кустов гибискуса, олеандра и мимозы. С этого места не открывался никакой вид, поэтому одновременно исчезло чувство уединения, осталась только ароматная, почти душная близость цветов и кустарника. Изгиб дорожки, ведущей под металлическую перголу, неожиданно вывел нас к краю длинного бассейна с широким цементным бортиком.

Такой бассейн мог только присниться. Со всех сторон его окружали эвкалипты, он буквально утопал в более низкой живой изгороди из карликовых апельсиновых деревьев. Запах кремово-белых цветов был почти удушающим, а спелые апельсины висели, как огненные шары, резко контрастируя с темно-зелеными листьями и зарослями. Вода в бассейне была прозрачной, и в ней отражалось сапфировое небо.

На широком бортике бассейна лежали разноцветные мягкие матрацы. На одном растянулась Селена в белом купальнике, а возле нее лежал Нэйт Крофт. У молодого врача, очевидно, не было срочных визитов, потому что он был в белых купальных трусиках. Смуглокожий, он выглядел так же экзотически и непривычно, как и в твидовом костюме. Он лежал так близко к Селене, что его обнаженное плечо почти касалось её тела. Марни тоже была здесь. В коротеньком сарафанчике из желтой материи, она сидела на краю бассейна, опустив длинные загорелые ноги в воду.

Увидев меня, все трое вскочили с мест и подбежали ко мне, смеясь и комментируя мое кресло.

Когда я услышал из уст Селены, что Нетти рассчитали, мне показалось, что это уже конец. Однако теперь возможность передвигаться в кресле (хотя и такая ограниченная) снова пробудила во мне надежду. Поэтому я смеялся и обменивался шутками с остальной компанией, чувствуя удовольствие от того, что моя внешняя беззаботность провела их.

Придвинув меня к самому бортику бассейна, Йен, очевидно, посчитал, что на этом его обязанность закончилась. С широкой улыбкой он стащил с себя голубую спортивную рубашку и, лениво потягиваясь, сел на бортик бассейна.

Он действительно был сложен, как молодой бог. Взглянув на него хотя бы один только раз, Брунгильда несомненно бросила бы своего Сигурда. Разглядывая его, я заметил, что Марни тоже наблюдает за ним. Она наполовину опустила веки, а глаза скрыла за изогнутыми ресницами. Но меня удивляло выражение её молодого лица. Какое-то интенсивно сосредоточенное, почти озабоченное.

Йен нырнул в воду. Через секунду из голубого зеркала показалась его голова. Он смеялся, откидывая назад мокрые волосы. Теперь они были значительно темнее, цвета мокрого песка.

Марни заметила, что я наблюдаю за ней. На ее лицо быстро вернулась обычная циничная улыбка.

— Вот перед тобой образец абстинента, Горди! — сказала она. — Йен не пьет, не курит. Тебе следует брать с него пример.

Йен играл огромным мячом. Он подбрасывал его вверх и ловил, потом бросал в воду и нырял за ним, как цирковой морской лев. Селена стояла возле меня, рассеянно опираясь рукой на мое плечо. Внезапно она прыгнула в воду и поплыла к Йену. В воде она чувствовала себя так же свободно и хорошо, как этот гигант. Подплыв к Йену, она схватила мяч и, смеясь своим низким хрипловатым смехом, начала удирать с ним.

Йен поплыл за Селеной и схватил её за ногу. Мяч выскользнул из ее мокрых рук и подпрыгнул на воде, как огромный пурпурный цветок. Но Йен и Селена не обращали внимания на мяч, они барахтались и переворачивались в воде, не переставая смеяться. Видны были их переплетенные, сильно загорелые тела, когда Селена полушутя старалась вырваться из его объятий. Она была без купальной шапочки, и волосы, облепившие голову, подчеркивали прекрасную форму ее черепа. Казалось, она вот-вот удерет от Йена, когда он снова бросился за ней. Когда его сильные атлетические руки оплели ее талию, передо мной на миг промелькнул ее профиль. Глаза у нее блестели, а губы полуоткрылись в какой-то полной возбуждения улыбке.

Внезапно я почувствовал сильную боль в плече. Я посмотрел вверх и понял, что это Нэйт сжимает меня так конвульсивно, что у него побелели ногти. Я взглянул на его лицо — он совершенно не отдавал себе отчета в том, что делает. Губы у него побледнели, а в глазах, устремленных на эти два переплетенных бронзовых тела, таилось бешенство.

Я уже успел достаточно узнать о моих врагах, однако этот факт был для меня полной неожиданностью. Теперь мне уже не требовалось размышлять над тем, почему молодой врач ставит на карту всю свою карьеру, присоединяясь к заговору против меня. Мужчина, так резко реагирующий на контакт Селены с другим мужчиной, способен сделать ради нее все — даже совершить преступление, если в этом возникнет необходимость.

Преступление?.. Это слово заставило меня вздрогнуть.

Эта внешне невинная забава в бассейне явно вызывала напряженность. Она передалась даже мне. Совершенно неожиданно Нэйт прыгнул в воду, а вслед за ним и Марни.

Оба бросились на Селену и Йена, и тут все очарование исчезло. Все четверо фыркали и плескались водой, чувствовалась явная разрядка. Четверо веселых молодых людей, играющих мячом в воде. Они явно забыли обо мне. Пользуясь этим, я очень осторожно начал откатывать кресло от бассейна. До сих пор за мной без устали наблюдали, и я ничего не мог планировать заранее, мог только использовать каждый самый незначительный удобный случай. Мне удалось въехать под самую перголу. Никто этого еще не заметил; как можно быстрее я покатил кресло по заросшей травой дорожке, оттуда на террасу и в библиотеку.

Я собирался найти таинственную старушку. Она ведь должна быть в просторном роскошном доме, способном укрыть по меньшей мере дюжину старушек.

Дверь, ведущая из библиотеки в коридор, была приоткрыта. Я двинулся в этом направлении. Толстые резиновые шины полностью заглушали шум колес, катящихся по пушистому зеленоватому ковру. Подъехав уже почти к самой двери, я увидел удаляющуюся фигуру миссис Френд. Я знал, что поскольку она находится в доме, все мои поиски напрасны. Отказавшись от этой мысли, я развернул кресло и покатился в сторону камина. Над камином висели четыре фотографии в одинаковых рамках: на первой была изображена Селена, на второй — Марни, на третьей — миссис Френд, а на четвертой — солидный светловолосый мужчина с воинственно подкрученными усами, вероятно, Гордон Рентон Френд Второй.

Я внимательно смотрел на фотографию человека, умершего двадцать девять дней тому назад, который якобы был моим отцом. С фотографии на меня глядело очень строгое лицо. Я прекрасно понимал, как совсем по-другому должен был выглядеть этот дом под его руководством. Неожиданно я почувствовал к нему большую симпатию. Что, собственно, связывало нас друг с другом? Завтра приедет мистер Моффет, перед которым я должен продекламировать «Оду Авроре». Имеет ли это какую-то таинственную связь с умершим мистером Френдом? И какую именно? Или с его жизнью… или, возможно, скорее с его смертью?

Все мои сомнения, временно усыпленные информацией, что доктор Крофт не лечил старого мистера Френда во время его последней болезни, ожили с новой силой. А может быть, все-таки Френды убили отца и так опутали старого доктора Леланда, что он подписал свидетельство о смерти? И теперь они боятся, что все это станет явным… Конечно, у меня не было ни одной конкретной причины, чтобы делать такие предположения, кроме информации «из других рук», полученной от Нетти. Однако как иначе можно объяснить эту игру и упорное внушение мне, что я Горди Френд? И кроме того — где настоящий Горди Френд? Неужели он все еще продолжает свою пьяную эскападу? А может, его где-то прячут до того момента, когда я отвечу за убийство?

Мысль о настоящем Горди Френде навела меня на то, что я должен был заметить с самого начала, а именно, что среди семейных фотографий Френдов отсутствует фотография Гордона Рентона Френда Третьего! Но ведь должна же она быть, это не подлежало сомнению. Нельзя ведь забывать единственного сына. Внимательнее присмотревшись к стене, я заметил по обе стороны от фотографий Селены и Марни маленькие отверстия от гвоздиков и более темные прямоугольники невыгоревшей на солнце краски. Да… Несомненно здесь должно было висеть пять фотографий, а портреты Марни и Селены перевесили так, чтобы сохранить симметрию.

Меня не удивило, что семейство Френдов убрало фотографию Горди. Теперь, когда мне уже позволили свободно передвигаться в кресле по всему дому, они не могли рисковать и оставлять ее на старом месте. С чувством легкого воодушевления я понял, что моя внешняя покорность судьбе и притворная вера в то, что они говорят, могут принести мне большую пользу. Веря, что я не буду за ними шпионить, они, вероятнее всего, не потрудились уничтожить фотографию Горди. Может быть, даже не спрятали ее далеко?.. Возможно, просто положили в ящик?

Я огляделся по комнате. Почти все стены сверху донизу занимали полки с книгами. Фотографию могли засунуть за любую из книг. Однако вначале я решил заглянуть в маленький столик, на котором стояли пишущая машинка и телефон. В первом ящике я обнаружил только какие-то счета и бумаги. Но когда выдвинул второй… на меня посмотрела фотография, которую я искал.

Она была в такой же рамке как и четыре остальных, висящих над камином. Сильно возбужденный, я взял ее в руку и внимательно рассмотрел. Она изображала молодого человека со светлыми, коротко подстриженными волосами, слабой улыбкой и темными, иронично глядящими глазами, напоминающими глаза Марни.

Рамки и глаз мне вполне хватило вместо подписи.

У меня уже не оставалось ни малейших сомнений.

Я держал в руке фотографию Горди Френда.

Глава 11

Первой моей мыслью было то, что у меня в руке неопровержимое доказательство. Это не моя фотография.

Через секунду в моей голове снова загудели пропеллеры не громче комариного писка, принося сомнения. Откуда я могу знать, что выгляжу не так, как на этой фотографии? Вместе с потерей памяти стерлось воспоминание о собственной внешности, а с той минуты, как я пришел в сознание, у меня не было удобного случая посмотреть на себя в зеркало. Во всей спальне не было ни одного зеркала.

А может, я выгляжу именно так, как этот молодой человек на фотографии? И что тогда? Хватит ли этого, чтобы я действительно стал Горди Френдом? На противоположной стене висело длинное зеркало в красивой раме. Я быстро направил кресло в эту сторону. Несколько секунд я испытывал самое странное чувство в жизни: я подъезжал к зеркалу, не имея ни малейшего понятия, что в нем увижу.

Я остановил кресло. Перед тем как посмотреть на себя, я еще раз очень внимательно изучил фотографию, запоминая все мельчайшие детали этого лица. А потом поднял взгляд.

Этот критический момент принес мне новую неуверенность и разочарование. Глядящий на меня из зеркала человек в общем-то имел черты, похожие на человека с фотографии. Насколько я мог ориентироваться, учитывая бинты, мои волосы были такого же русого цвета. Может, я выглядел на несколько лет старше, чем он, был увереннее в себе, решительнее. Я почти был уверен, что на фотографии изображен не я, и все же вынужден был бесстрастно признать, что между нами имеется сходство — достаточное, чтобы заронить сомнения мне в душу.

На какое-то время я совершенно забыл о фотографии, поглощенный изучением собственного лица. Оно мне нравилось. И казалось каким-то знакомым. Я не очень хорошо помнил его, но знал, что лицо мне не чужое.

— Питер, — неожиданно сказал я сам себе.

Отражение в зеркале каким-то странным образом усилило мою реакцию на это имя. — Ирис… — попытался продолжить я. — Моряк… Сан-Диего… Пропеллеры… Я провожал кого-то в аэропорт.

В углу зеркала мелькнуло что-то белое. Я перенес взгляд с моего собственного лица на это белое пятно и увидел Селену. Она перешагнула через порог комнаты и неуверенно остановилась в дверях. На ней был купальный костюм, мокрые волосы облепили голову. Она не догадывалась, что я вижу ее в зеркале. Она смотрела прямо на меня, и на ее лице было очень бдительное выражение.

Я сунул фотографию молодого человека под зеленый плед, которым были укутаны мои ноги.

— Горди, любимый! — воскликнула Селена.

Я повернул кресло, словно только сейчас заметил ее присутствие. Она улыбнулась мне своей теплой успокаивающей улыбкой. Предыдущие беспокойство и бдительность скрылись где-то под маской. Она подошла ко мне и поцеловала в губы. Губы у нее были холодные и влажные от воды.

— Мы беспокоились о тебе, любимый, — сказала она. — Ты так неожиданно исчез. Мы уж думали, что случилось Бог знает что! Но что ты здесь делаешь, скажи, ради Бога?

— Смотрю на себя в зеркало. Я ведь впервые вижу свое лицо.

Селена громко рассмеялась.

— Такое лицо разглядывают с гордостью, правда?

— Ну, оно совершенно рядовое, — сказал я. Потом показал на висящие над камином фотографии и спросил: — Этот пожилой мужчина с седыми усами, наверное, отец?

— Конечно, — Рука Селены начала легко, нежно поглаживать мою шею. — Ты не помнишь его?

Я покачал головой. Рука Селены передвинулась вперед и вверх; нежно пощекотала мне подбородок, потом губы. Она ждала, чтобы я поцеловал ей руку и забыл обо всем. Однако теперь я уже был осторожнее. Я уже не представлял из себя такой легковерной жертвы, как раньше.

— Селена, — сказал я, — почему здесь нет моей фотографии?

Её рука тем временем передвинулась под бинты и начала гладить мне волосы надо лбом.

— Неужели ты не помнишь, любимый? Ты не переносил фотоаппараты. Никогда не разрешал фотографировать себя.

Мне следовало предположить, что на это у неё будет готов ответ.

Она присела на подлокотник кресла, при этом, очевидно, почувствовала рамку, потому что посмотрела на меня, сунула руку под плед и вытащила фотографию. С минуту смотрела на неё слегка прищуренными глазами. Потом рассмеялась, поцеловала меня в ухо и шепнула:

— Любимый, что ты собираешься сделать с этой ужасной фотографией?

Я не сумел скрыть замешательство с такой же беззаботностью, как она. Возможно, я колебался слишком долго, перед тем как ответить.

— Я только что нашел её и не имел понятия, как я выгляжу. Я ведь уже говорил тебе. Подъехал к зеркалу, чтобы проверить, моя ли это фотография.

Мои слова, понятно, не объяснили ни того, почему я так старательно прятал фотографию под пледом, ни того, каким образом я «только что» нашел предмет, спрятанный в ящике. Однако пока что ничего лучше мне в голову не приходило. Через секунду я равнодушно добавил:

— Это, наверное, моя фотография? Мне трудно увидеть что-то из-под этих бинтов.

Она снова рассмеялась.

— Ах, Горди! Не будь ребенком. Конечно же, это не ты! Я еще раз тебе повторяю, что ты никогда не разрешал себя фотографировать. Это твой кузен Бенджи. Помнишь его? Такой шумный парнишка, хотя в Йельском университете его очень любили. Он получал награды за работы в области метеорологии. Теперь он занимается метеорологическими исследованиями в Китае.

По тону её голоса я понял, что мне не удалось провести её, и в душе злился на себя. Теперь она знала, что моя доверчивость была притворной, показной. Знала, что несмотря на горячие протесты с моей стороны, мои подозрения настолько сильны, что я тайно прокрался в библиотеку и рылся в ящиках в поисках фотографии. Я утратил и без того ничтожное преимущество.

Теперь они будут со мной вдвойне осторожны.

Селена небрежно бросила фотографию на козетку и заявила, что пришла, чтобы отвезти меня обратно к бассейну. Я сказал, что в саду очень жарко для меня и пока что я предпочел бы остаться в доме. Я не надеялся, что эта отговорка удовлетворит её, однако тем не менее она не протестовала. Очевидно, она была уверена, что впредь ничего подобного мне совершить не удастся.

Она только улыбнулась, поцеловала меня и сказала:

— Появляйся как можно скорее, любимый! Нам очень не хватает тебя.

После чего оставила меня одного.

Я не хотел ехать с ней в сад не потому, что у меня имелся какой-то конкретный план, что делать дальше, — я просто был так угнетен всем этим, что не смог бы притворяться веселым при всей компании. Пахнущий лавандой платочек… потом Нетти… а теперь эта фотография… одно за другим. С изумительной ловкостью Френды накрывали козырями все мои тузы! Теперь у меня не осталось ничего, абсолютно ничего, что бы я мог противопоставить угрожающей опасности.

Внезапно зазвонил телефон. Я быстро, прежде чем звонок могла услышать миссис Френд или кто-нибудь другой в глубине дома, подъехал к столику и взял трубку. Кровь пульсировала у меня в висках. Я не составил никакого определенного плана и чувствовал лишь то, что любой контакт с внешним миром является для меня очень важным. Однако на этот раз я был осторожнее. Меня научило этому последнее поражение, нанесенное мне Селеной.

Я сказал равнодушным, лишенным всякой индивидуальности голосом:

— Алло! Квартира мистера Френда.

В трубке раздался мужской голос. Это был голос пожилого человека, говорящего невыразительно и тихо.

— Могу я поговорить с миссис Френд? Я имею в виду старшую миссис Френд.

— Миссис Френд в саду у бассейна, — соврал я. — Может быть, передать ей что-нибудь?

Мужчина кашлянул.

— Я… гм… Позвольте спросить, с кем я говорю?

Будь осторожен, подумал я.

— Это камердинер. — И для уверенности добавил: — Новый камердинер.

— Ага… — Мой собеседник колебался. — Ну хорошо. Прошу вас передать кое-что миссис Френд. Это говорит Петербридж, адвокат покойного мистера Френда. Прошу сказать миссис Френд, что я приеду завтра после обеда вместе с мистером Моффетом, как мы и договаривались. Возможно, у неё уже изменились планы.

— Слушаюсь, мистер Петербридж.

— Благодарю вас. А… гм… гм… Как себя чувствует её сын? Мне бы хотелось, воспользовавшись случаем, узнать, как его здоровье. Какая ужасная автомобильная катастрофа! Надеюсь, завтра он уже будет чувствовать себя сносно?

— Да. Молодой мистер Френд чувствует себя в основном неплохо, — ответил я, продолжая играть роль камердинера. Однако спросить о чем-либо я не отважился. Я только сказал: — Значит, это назначено на завтра?

— Да. На завтра. — Мистер Петербридж издал какой-то странный звук, который можно было бы назвать кашлем. — Завтра должно состояться это испытание… — закончил он.

Испытание…

— Это все, сэр? — спросил я.

— Да, вроде бы все. Передайте миссис Френд, чтобы она сообщила мне, если у неё имеются какие-то возражения или если произойдут какие-то изменения. Однако ничего подобного я не предвижу.

Что-то щелкнуло в трубке, и мой контакт с мистером Петербриджем, адвокатом покойного мистера Френда, прервался.

Я несколько секунд сидел неподвижно, глядя на трубку. Психически, так же как и физически, я все еще был инвалидом. Я не мог владеть собой, и этот разговор, такой непонятный и одновременно полный намеков на какие-то планы, которые должны были воплотиться в жизнь, привел меня в состояние невероятного возбуждения. Завтра должно состояться испытание. Значит, время теперь играло решающую роль. У меня оставалось всего лишь несколько часов, до того как… до того как что-то произойдет. Чувство, что я попался в ловушку, стало почти невыносимым.

Я чувствовал себя, как муха, приклеившаяся к клейкой ленте.

Я сидел и смотрел на телефон, и тут вдруг мне в голову пришла одна сумасшедшая мысль. Нетти действительно ушла, но она оставила кое-что после себя. Другими словами, она сказала мне, что Эмма, прежняя кухарка, служит сейчас у какого-то семейства Кэртисов на Темпл-Драйв.

Я снял трубку и сказал телефонистке:

— Я бы хотел соединиться с семейством Кэртис на Темпл-Драйв. Но я не знаю номера их телефона.

Ожидание показалось мне вечностью. Наконец телефонистка сообщила мне номер. Георгис Кэртис, 1177, Темпл-Драйв?

— Да.

— Номер телефона: Лона 3–1410. Хотите, чтобы я вас сейчас соединила?

— Да, пожалуйста!

Я услышал на противоположном конце линии тихий зуммер. Я не имел понятия, как мне удастся уговорить Эмму прийти в дом Френдов. Я также не знал, каким образом, даже если она и придет, мне удастся незаметно провести её ко мне в комнату и использовать её информацию для разоблачения заговора. Ведь Эмма утверждала, что мистера Френда убили. Я должен каким-то образом вытянуть из неё, что навело её на эту мысль.

Когда я ждал соединения, мне казалось, что вся комната у меня за спиной кишит моими невидимыми врагами. Наконец зуммер прекратился, и в трубке раздался чей-то голос:

— Алло?

— Это квартира Кэртисов?

— Да.

— Попросите, пожалуйста, к телефону кухарку.

— Кухарку? Ну… конечно, пожалуйста! Подождите минутку.

Наступила новая, полная напряжения пауза. Потом я услышал другой женский голос, хрипловатый и как будто несмелый.

— Алло? Кто это говорит?

— Это Эмма?

— Кто? Кто вам нужен?

— Это Эмма, та, которая работала раньше у семейства Френдов?

— Эмма?

— Да…

— А-а-а! Вы, наверное, говорите о кухарке! Такой пожилой, седой?

— Да, да! — торопливо повторил я.

Снова пауза, потом тот же голос:

— Эммы здесь нет. Она уволилась пару недель назад. Сейчас здесь работаю я.

Я почувствовал, как у меня внезапно сжалось сердце.

— А вы, случайно, не знаете, каким образом я мог бы связаться с ней?

— С Эммой? Эмма заболела. Вы ведь знаете, что Эмма очень стара. Она уже вообще не работает.

— Но, может быть, вы знаете, где её можно найти?

— Я знаю только, что она поехала к дочери. Погодите, погодите… куда же она поехала? Вайоминг? Висконсин… В один из этих штатов.

— И все-таки?

На противоположном конце прервали разговор. Я медленно опустил трубку на вилки.

— Ты звонил кому-то, Горди?

Я оглянулся. На пороге стояла Марни. Она прислонилась к дверному косяку, в её красных губах торчала сигарета. Её молодые любопытные глаза не отрываясь смотрели на меня.

Меня захлестнула волна сомнения — даже на один-единственный краткий миг я не в состоянии уйти от бдительности Френдов. Однако я попытался улыбнуться Марни.

— Кто-то звонил матери, и я взял трубку, только и всего, — сказал я. — Какой-то мистер Петербридж.

Я не имел понятия, много ли она подслушала из моего безнадежного разговора с преемницей Эммы. В любом случае, по ней это не было видно. Она подошла ко мне и положила руки мне на плечи. Обычное выражение цинизма и иронии внезапно исчезло с её лица, она стала просто молоденькой испуганной девушкой. Странным ломающимся голосом она выдавила из себя:

— Разве это не страшно…

— Что страшно?

Её губы дрожали.

— Ты такой милый, хороший человек. Я уже больше не могу на это смотреть!

— На что, Марни?

— На то, что они с тобой вытворяют… Селена…

Мать… Нэйт… Все вместе! Это дьяволы во плоти, это воплощение сатаны!

Она опустилась на поручень кресла. Обвила руками мою шею и прижалась лицом к моей щеке. Начала говорить прерывающимся голосом.

— Я не выношу их! Я всегда их не выносила. Они такие же подлые, как отец, а может, даже еще хуже! — Она целовала меня в щеки, в веки, в губы с какой-то дикой страстью. — Они способны на все! На все! И они никого не пощадят!

Я был застигнут врасплох. Неужели это какой-то новый дьявольский коварный ход этой семейки? А может быть, я каким-то невероятным образом заполучил союзника в ту минуту, когда уже потерял всякую надежду? Я обнял ее и прижал к себе так, что почувствовал её юную грудь. Она всхлипывала все сильнее и сильнее. Я поцеловал её волосы. Она вздрогнула и крепче прижалась ко мне.

— Скажи мне, — прошептал я, — скажи мне, Марни, деточка, любимая… Что они со мной делают?..

— Я не могу… не могу… нет…

Она вырвалась из моих объятий. Посмотрела на меня с залитым слезами лицом.

— Я не могу… не могу…

Она прижала ладонь к губам, заглушая громкое рыдание, и выбежала из комнаты.

Глава 12

Я выкатил свое инвалидное кресло на террасу.

— Марни! — позвал я. — Марни! Вернись!

Однако Марни словно не слышала моего крика. Она быстро бежала по заросшей травой дорожке, ведущей к бассейну. Через несколько секунд она вообще скрылась из глаз. Дьяволы! Это слово непрерывно звучало у меня в ушах. Мать, Селена, Нэйт — все они дьяволы во плоти, сказала Марни. Марни, которая тоже участвует в заговоре и знает, какие намерения у них по отношению ко мне.

— Привет, любимый! Ты совсем один?

Я оглянулся. Миссис Френд вышла из библиотеки и приближалась ко мне. Её дородная красота расцвела, как сад в разгаре лета. В одной руке она держала небольшую корзинку, в другой — большие садовые ножницы. Кого она напоминает мне в эту минуту?

Одну из Парок? Может ту, которая перерезает нить жизни?

— Я так рада, что вижу тебя, любимый. Я была уверена, что ты вместе со всеми возле бассейна. Давай пойдем в патио. Там значительно прохладнее, больше тени.

Толкая мое кресло по террасе, она не умолкала ни на секунду. Мои нервы были напряжены до предела. Для меня была невыносимой мысль, что эта женщина сзади, которую я не вижу, может в любую минуту воткнуть ножницы мне в спину.

— Мы на месте, любимый! Согласись, что здесь чудесно, правда?

Мы находились в небольшом патио. Вдоль стен стояли горшочки с красными розами. В тени нависающих ветвей перечного дерева была расставлена белая и зеленая садовая мебель.

Миссис Френд направила мое кресло к одному из стульев, на который села. Из корзиночки она достала пряжу и спицы: её белые руки начали двигаться с быстротой молнии. Самым поразительным для меня было то, что все, что делала миссис Френд, было пронизано каким-то покоем и материнской лаской.

— Ну, любимый! — сказала она, поднимая улыбающееся лицо над вязанием. — Как мы себя чувствуем в кресле? Ты не слишком устал?

События, происшедшие в течение последнего получаса, совершенно изнурили меня. Я был убежден, что самый опасный участник заговора — это миссис Френд. Если бы мне только удалось её сломать, весь заговор рухнул бы. Но как? Они была так прекрасно уверена в себе, а я не располагал ничем… кроме мистера Петербриджа.

Я сказал как можно спокойнее:

— Звонил мистер Петербридж.

— О! В самом деле, любимый?

— Да. Адвокат отца.

— Да, Горди, я ведь знаю. И чего же желал уважаемый мистер Петербридж?

— Он просил передать тебе, что приедет завтра после обеда вместе с мистером Моффетом, как и договаривались, если, конечно, у тебя не изменились планы.

— Это замечательно, — улыбнулась она. — Мне не понадобится ему звонить.

Её невозмутимое и полное добродушия спокойствие совершенно вывело меня из равновесия.

— А зачем, собственно, придет сюда завтра мистер Петербридж? — спросил я.

— На собрание, Горди, — ласково ответила она. — У нас ведь завтра собрание Лиги Чистоты «Аврора», а тебе известно, что мистер Петербридж тоже её член. Отец очень настаивал на этом, а ведь отец был весьма выгодным клиентом.

— Значит, завтра здесь должно состояться пленарное заседание Лиги? — спросил я. — Поначалу я понял, что должен явиться только мистер Моффет.

— О нет, любимый! Конечно, вся Лига. — Миссис Френд закончила один моток шерсти и принялась искать в корзинке другой. — Очевидно, я не сказала тебе этого достаточно ясно. Должно состояться торжественное богослужение в честь памяти отца, на котором, естественно председательствовать будет мистер Моффет. Возможно, я не совсем верно назвала это богослужением, так как Лига не является религиозной организацией. Это будет просто что-то вроде торжественного события. Да, именно так я бы это назвала.

— Мистер Петербридж назвал это «испытанием», — сказал я.

— Так оно и есть, любимый. Потерпи, и сам убедишься. Мы все должны стараться быть ужасно, ужасно хорошими. Никакого алкоголя, никаких сигарет. Нельзя оставить на виду даже ни одной пепельницы. Все одеты в черное. Никакого грима… И как можно более набожное, святое выражение лица. Вот, посмотри, любимый, что-то в этом роде!

Она отложила в сторону вязание и напустила на лицо выражение мрачного благочестия.

— Надеюсь, — сказала она, — что тебе удастся настроиться на соответствующий лад, любимый. Тебе еще нужно сегодня немного потренироваться. Лучше всего, если ты будешь думать при этом о чем-нибудь очень гадко пахнущем… например, о дохлой мыши. Я всегда так делаю. — Она глубоко вздохнула. — Но я торжественно клянусь тебе, что это будет уже в последний раз. Послезавтра мы навсегда бросим эту Лигу Чистоты. Дитя мое, если бы ты знал, сколько я из-за нее натерпелась! Знаешь, её члены плохие люди. Впрочем, ты сам в этом убедишься, когда увидишь их. Отвратительные лицемеры. Вся их жизнь — это один большой возмутительный скандал. Я вспоминаю времена в Сэйнт-Поле, когда я отдала бы полжизни за то, чтобы иметь возможность приподнять юбку выше колен и станцевать канкан во время одной из высокопарных проповедей мистера Гебера! Естественно, я никогда на это не отважилась, — с грустью закончила она. — Я всегда очень боялась твоего любимого отца.

Я не мог отрицать, что миссис Френд очаровательна. Я заметил, что она становится особенно очаровательной тогда, когда старается отвлечь меня от какой-то опасной темы. Однако я упрямо вернулся к единственному интересующему меня вопросу и спросил:

— А чего, собственно, вы ожидаете завтра от меня?

— От тебя, любимый? — Небольшая рыжая бабочка села на белую грудь миссис Френд, она прогнала её спокойным движением руки. — От тебя, Горди… Ничего, кроме того, чтобы ты прилично выглядел, был вежливым и старался притворяться, что все это тебе абсолютно не скучно. Только и всего. Ну и можешь продекламировать «Оду Авроре». Ты уже выучил её всю наизусть? — Она искоса посмотрела на меня.

— Более или менее, но еще не полностью.

— В этом все мы поможем тебе сегодня вечером. Мистера Моффета это очень порадует, потому что, видишь ли, любимый, тебя всегда считали паршивой овцой в нашей семье. Ему доставит невыразимую радость, когда он убедится, как сильно ты изменился к лучшему.

Она положила вязание на колени.

— Знаешь, ни в чем никогда нельзя быть уверенным заранее. А может быть, именно это собрание вернет тебе память? Конечно, Горди, ты никогда не видел мистера Моффета и не принимал участия в калифорнийских собраниях Лиги. Но ты столько раз участвовал в таких вещах в Сэйнт-Поле, что не исключено, что это заденет какую-то струну в твоей памяти.

Постоянно держаться начеку и помнить, что нельзя принимать за чистую монету все, что они говорят, а также выуживать крупицы правды по тону голоса, жестам — требовало от меня невероятных усилий. Так, значит, Горди паршивая овца в семье, человек с фатальной репутацией. Если мистера Френда действительно убили и этот факт станет явным, то — совершенно очевидно — подозрение упадет на Горди. Однако мистер Моффет и мистер Петербридж никогда его не видели. Следовательно, Горди — единственный член семьи, за которого можно выдать кого-нибудь без боязни, что обман будет раскрыт.

Да… У Френдов были большие шансы осуществить свой смелый план, в котором я их подозревал, если, конечно, они вообще отважатся на такое безумие.

И Бог свидетель, что отваги им не занимать.

Дьяволы во плоти… Не об этом ли думала Марни, когда так их характеризовала?

Слащавость и доброта миссис Френд действовали на меня, как мягкая пуховая подушка, которую положили мне на лицо, чтобы меня задушить. Я почувствовал непреодолимое желание вырваться на свободу. Наверняка ничего хуже в жизни не могло со мной случиться.

— Ты хочешь задеть в моей памяти какую-то струну, мама, — намеренно провоцировал я ее. — Хочешь, чтобы ко мне полностью вернулась память…

— О Горди! Почему ты разговариваешь со мной таким неприятным тоном! — сказала она, откладывая в сторону вязание и морща лоб. — Любимый, неужели ты все еще не можешь избавиться от своих глупых подозрений в отношении нас? Я сразу так подумала, когда Селена рассказала мне о фотографии вашего кузена Бенджи, которую ты раскопал в каком-то ящике.

Ага, так значит, Селена уже сообщила об этом. Нужно признать, они были прекрасно организованы!

— Кузена Бенджи? — наивно спросил я. — Ага, ты имеешь в виду того, который учился в Гарварде, а потом стал ботаником в Индии? Он ведь сейчас в Индии, правда? Так мне, по крайней мере, кажется…

Миссис Френд продолжала спокойно вязать на спицах.

— Да, любимый.

Я не верил собственным ушам. Наконец-то я ее на чем-то поймал.

Глядя ей прямо в глаза, я сказал:

— Жаль, что вы не согласовали как-то эту историю с Селеной!

— Горди! Что ты несешь?

— Дело в том, что Селена говорила мне, будто бы этот кузен Бенджи закончил Йельский университет, занимался метеорологией и в настоящее время находится в Китае. Ей следовало предупредить тебя, мама, чтобы ты не ошиблась в таких деталях. Но это, в конце концов, естественно, вряд ли четыре человека могут так подробно знать каждую версию.

— Послушай, любимый, — сказала миссис Френд, снова откладывая вязание и напуская на лицо выражение легкой обиды, — что ты, собственно, имеешь в виду под словом «версия»? Что же касается того, является ли твой кузен метеорологом в Китае или ботаником в Индии, то признаюсь тебе честно, что я не имею об этом ни малейшего понятия. Это ваш кузен со стороны отца, и я никогда в жизни не видела его во плоти. Очевидно, Селене известно о нем больше, чем мне.

— Очень сомневаюсь, — сказал я. — Ты вообще лжешь несравненно лучше Селены. Например, взять это вранье о старушке, которая навестила меня ночью… Ты наверняка придумала бы что-нибудь более ловкое…

Невзирая на то, какие последствия могут иметь мои слова, я почувствовал огромное облегчение, выбросив из себя все, что думал об этом.

Миссис Френд смотрела на меня с изумлением, в котором, однако, я не мог найти даже тени замешательства или беспокойства.

— Старушка, любимый?

— Не пытайся делать вид, будто тебе об этом ничего не известно. Селена специально разбудила тебя сегодня ночью, чтобы сказать об этом.

— Горди! Умоляю тебя, скажи мне честно и открыто, что ты имеешь в виду, а не то, чувствую, я сойду с ума!

— Наверняка тебе не повредит, если я приведу несколько неопровержимых фактов. Пусть Селене не кажется, что меня удастся обмануть, даже если у меня украли этот платочек, пахнущий лавандой. Нетти все мне рассказала. По крайней мере это мне удалось из нее вытянуть до того как вы успели от нее избавиться.

— Горди, неужели ты хочешь инсинуировать, что я уволила Нетти, потому что…

— Я не хочу инсинуировать. С меня уже довольно инсинуаций! Я хочу только сказать, что с самого начала вся ваша четверка — Селена, Марни, доктор Крофт и ты — кормите меня ложью. Я прекрасно отдаю себе в этом отчет и не позволю продолжать меня обманывать.

— Любимый! Слава Богу… — Миссис Френд схватила меня за руку и крепко сжала ее. — Наконец-то ты со мной искренен. Ты не имеешь понятия, как я тебе благодарна. Уточни, что именно ты считаешь ложью с нашей стороны.

— Не знаю… я сам уже ничего не знаю.

Я не хотел упоминать о моих подозрениях относительно смерти мистера Френда, поскольку это было слишком опасно.

— Вы обманывали меня, когда речь шла об этой старой женщине…

На лице миссис Френд появилась улыбка, полная терпеливого понимания.

— Если бы я знала, что ты имеешь в виду, говоря о старушке, то, возможно, мне удалось бы объяснить тебе это.

— Я говорю о той старой женщине, которая пришла ко мне в комнату ночью.

Я уже овладел собой и не стал упоминать о том, что старушка упрямо утверждала, что я не Горди Френд.

— Селена сказала мне, что эта старушка — всего лишь плод моего воображения.

Я внимательно вглядывался в лицо миссис Френд. Сейчас она сломается, подумал я. Однако миссис Френд никогда не была так далека от того, чтобы сломаться, как сейчас.

— Селена говорила тебе, что в нашем доме нет никакой старой женщины? — повторила она. — Это очень странно, любимый. Конечно, в нашем доме живет старая женщина!

Я ожидал всего, что угодно, но только не того, что услышал.

— Почему же, в таком случае, Селена меня обманула?

— Я совершенно не могу себе это объяснить, любимый. — Голос миссис Френд звучал успокаивающе. — Конечно, мне неизвестны подробности вашего разговора. Ты ведь все еще немножко болен. Весьма вероятно, что это ночное происшествие вывело тебя из равновесия и заставило нервничать, а Селена полагала, что ты будешь лучше спать и успокоишься, если она тебе скажет, что тебе это только приснилось. Ты не можешь требовать от меня, чтобы я тебе объяснила, чем руководствовалась Селена и какие умственные процессы происходили в её пустой голове. Иногда мне кажется, что Селена вообще не думает.

И снова миссис Френд удалось оставить меня с носом. Я только спросил слабым голосом:

— Ну, и кто же эта старушка?

— Твоя бабушка, любимый! Эта бедняжка — моя мать. Она живет с нами с тех пор, как мы поселились в Калифорнии. Она уже очень старенькая и немощная, но в любом случае нельзя отрицать, что она существует, и она ни в коем случае не является сонным видением.

— А мог бы… мог бы я увидеть её?

— Увидеть её? — Лицо миссис Френд озарила улыбка глубокой благодарности. — Любимый, ты в самом деле хотел бы этого? Мама всегда очень любила тебя, а ты, опасаюсь, не слишком заботился о ней, сынок. Ты не поверишь, как она будет счастлива, если ты её навестишь, даже если этот визит будет коротким.

Это было типично для миссис Френд. Я пускал в неё стрелу, а она перехватывала ее в воздухе и принималась ею восхищаться, словно это был цветок. Однако на этот раз она немного перестаралась. Она считала, что поступает очень дипломатично, позволяя, чтобы я нанес визит её матери. Однако ни она, ни остальные не догадывались, что старушка решительно заявила, что я не Горди Френд. Если мне хотя бы немножко повезет, мне, возможно, удастся превратить этот последний фортель миссис Френд в грозный бумеранг.

— Так, может, мы сейчас навестим бабушку? — спросил я.

— Прекрасно! — Миссис Френд положила вязание обратно в корзиночку, встала и нежно поцеловала меня в щеку. — Горди… ты в самом деле очень милый мальчик.

Встав у меня за спиной, она покатила кресло обратно в сторону дома.

— И именно по этой причине ты испытывал подозрения, любимый?

— Да, — солгал я.

Мы двигались по широкому солнечному коридору, ведущему в совершенно неизвестное мне крыло дома. Наконец мы остановились перед какой-то закрытой дверью. Миссис Френд тихонько постучала, и на её губах расцвела улыбка искреннего удовольствия.

— Мама, мамочка, можно?

Мои пальцы, судорожно впившиеся в поручни кресла, дрожали от возбуждения.

— Мамочка, любимая! — вторично позвала миссис Френд.

— Это ты, Марта? — спросил из-за двери старческий, чуть скрипучий голос.

— Да, мамочка, это я. К тебе можно на минуточку?

— Входи, входи.

Миссис Френд открыла дверь и втолкнула мое кресло через порог в красивую лавандово-серую комнату. В кресле у окна сидела, укутавшись в плед, какая-то дама солидного возраста и смотрела в сад. Когда миссис Френд подкатила кресло ближе к окну, старушка даже не взглянула на нас. Я четко видел ее профиль. Внимательно всматривался в морщинистое пергаментное лицо, большие глаза, утопающие в глубоких глазницах. Нет… сомнений не было. «Моя бабушка», сидящая в кресле у окна, наверняка была той самой старушкой, которая стояла этой ночью у моей кровати.

— Дорогая мамочка, — сказала миссис Френд. — Посмотри только, какой сюрприз я тебе приготовила…

— Что еще за сюрприз… э?

Старушка с трудом повернулась в кресле и посмотрела прямо мне в глаза.

Вот он, критический момент.

Старушка посмотрела на кресло на колесиках, а потом на меня. Постепенно морщинки, окружающие её рот, растянулись в полной восхищения улыбке.

— Горди… — сказала она и протянула ко мне исхудавшие руки. Её утолщенные в суставах пальцы делали какие-то жадные движения в воздухе, словно она не могла дождаться той минуты, когда обнимет меня. — Горди! — воскликнула она. — Это мой Горди! Мой любимый маленький Горди… Пришел навестить свою старую бабушку…

Миссис Френд подкатила мое кресло поближе. Худые пальцы передвинулись вверх по моей руке. Сухие губы нежно прикоснулись к моей щеке.

Мне внезапно показалось, что я слышу прерывающийся от рыданий голос Марни:

— Нет, я уже не могу смотреть на то, что они вытворяют с тобой… Это дьяволы во плоти… Это воплощение сатаны!

Глава 13

Миссис Френд руководила этим «коротким визитом» уверенной и решительной рукой опытного режиссера. Она затрагивала незначительные безопасные темы, одаряя старую даму и меня чарующими улыбками. Наконец, спустя несколько минут, она снова подвергла меня еще одному, на сей раз прощальному, поцелую «моей бабушки» и выкатила мое кресло в коридор.

Когда мы снова оказались в солнечном коридоре, она сказала с ослепительной улыбкой:

— Ну как, мой мальчик? Не такая она уж и страшная.

Меня подмывало ответить: «Она — нет, это ты страшная», но, конечно, я этого не сказал. Со своим дьявольским талантом к интригам миссис Френд удалось перетащить мать на их сторону. Я оказался в ловушке, и никакой резкий искренний ответ ничего бы здесь не изменил.

Утверждая, что солнце очень полезно для меня, она выкатила кресло на террасу. Потом предложила отвезти меня к бассейну, но в эту минуту на дорожке показались Селена, Нэйт и Марни в купальных костюмах. Они окружили мое кресло — молодые, красивые, дружелюбные. Внимательнее всего я приглядывался к Марни. У меня здесь не было никого, возможно, кроме неё. Однако на лице Марни не осталось даже тени недавнего взрыва. Она была так же неискренна, как остальные.

— Селена, ты знаешь, что мы только что были у бабушки? — В голосе миссис Френд чувствовался легкий упрек. — Ради Бога, скажи, почему тебе пришло в голову внушать Горди, что она не существует?

Селена вовсе не смутилась. Она только непринужденно рассмеялась и сказала:

— Действительно, это было идиотизмом с моей стороны!

— Тогда почему же ты это сделала?

— Ах, просто потому, что я спала, мама. Я вообще не очень-то понимала, что ему нужно. Горди был испуган; мне казалось, что это лучший способ его успокоить. И только позднее я сообразила, что Горди подозревает нас. Тогда я подумала, что если он поймет, что это неправда, то будет еще хуже. Поэтому я на всякий случай попросила Марни, чтобы она подтвердила это.

Она ласково погладила руку Марни.

— Правда, Марни, так оно и было?

Марни в ответ только пожала плечами. Селена устремила свои лучистые глаза на Нэйта.

— Я рассказала обо всем этом и Нэйту, и он как врач сказал, что я поступила правильно. Ну, разве это было не так, Нэйт?

— Да, именно так, — уверенным голосом ответил Нэйт.

— Селена, дорогое дитя, — вздохнула миссис Френд, — у меня такое впечатление, что порох тебе не изобрести. Попроси прощения у Горди.

— Прости меня, любимый, — сказала Селена, целуя меня в лоб. — В следующий раз, когда какая-нибудь старушка захочет с тобой переспать, я подробно расскажу тебе всю её биографию.

Они все глубже погрязали в своем обмане. Это напомнило мне японских дипломатов во время последней войны, заверения которых в дружбе сопровождал гул их бомбардировщиков. Неужели они действительно полагали, что усыпили мои подозрения?

— Ну… — миссис Френд чарующе улыбнулась, — значит, все чудесным образом объяснилось, правда, Горди?

После чего она дала дальнейшие инструкции. Селена, Нэйт и Марни должны переодеться, меня же передали в руки Йена, который отвез меня в спальню и, что было совершенно излишне, выкупал.

Когда его ладони мыли и массировали меня, в моей голове начали формулироваться новые мысли. Я не верил миссис Френд, что мистер Петербридж приезжает сюда завтра исключительно в роли члена Лиги Чистоты «Аврора». Еще не понимая всю их политику, я с уверенностью знал, что они ждут от меня завтра чего-то совершенно конкретного и что это имеет какое-то отношение к стихотворению мистера Френда.

Возможно, мне удастся воспользоваться этим стихотворением для контратаки.

Йен извлек меня из ванны и принялся крепко вытирать. Я спросил его, совершенно неожиданно:

— Йен… Почему мистер Френд тебя уволил?

Рука Йена, в которой он держал пушистое зеленое банное полотенце, замерла на моем животе. Он смотрел на меня голубыми, словно ничего не понимающими, глазами.

— Тебя, — показал я на него пальцем. — Почему мистер Френд сказал тебе: «Йен, убирайся!»?

Казалось, он впервые понял, о чем идет речь. Он просиял и начал кивать головой так энергично, что прядь светлых волос упала ему на лоб.

— Почему, — повторил я, — почему мистер Френд сказал тебе: «Йен, убирайся!»? Понимаешь? Почему?

Йен рассмеялся низким веселым смехом, который указывал на то, что причина увольнения кажется ему очень смешной. Он все еще смеялся, когда одевал меня и наконец перенес в кресло.

Когда Йен вкатил меня в большой салон, как раз подавали коктейли. Вся семья и доктор Крофт удобно разместились в креслах поблизости от балконной двери. Они смеялись и болтали — типичное раскованное семейное настроение.

С согласия доктора Крофта миссис Френд позволила мне выпить один коктейль, ввиду «особого случая», как она выразилась. Ведь завтра нас ждет мрачный день. Поэтому нужно компенсировать это сегодня.

Эта «компенсация» переместилась затем в столовую, где к обеду подали отличное шампанское и где прислуживала какая-то новая горничная, преемница Нетти. Мы все должны были чувствовать себя очень, очень свободно. Однако никому это не удавалось, а я совершенно открыто сидел с угрюмым видом. Марни была молчалива, и вид у нее был какой-то отсутствующий. Юмор Селены, Нэйта и даже самой миссис Френд был слишком резким, для того чтобы быть искренним. Они позволяли себе шуточки в адрес Лиги Чистоты, соревновались в идеях, как бы заставить согрешить здесь мистера Моффета.

Явно ощущалась напряженность. Неужели дело приближалось к кульминации?

Во время обеда никто ни разу не упомянул о стихотворении, однако я чувствовал, что все о нем думают. Эта их принужденная свобода являлась частью обдуманного заранее пролога к моменту, когда кто-нибудь из них как бы мимоходом скажет, что было бы забавно послушать сейчас «Оду Авроре».

Когда мы уже сидели в маленьком салоне и пили кофе, наблюдая прекрасную панораму неба и гор, Селена встала со стула и, подойдя ко мне, присела на подлокотник кресла. Это была очень неудобная поза, заставить Селену принять ее мог только прилив нежности или желание создать впечатление такого прилива нежности. Я полагал, что это скорее второе… И оказался прав. Она почти сразу положила ладонь мне на плечо, соблазнительно улыбнулась и загнусавила:

— «В тавернах, где молодежь любовно изгибается…» В самом деле, ведь это божественно! Целый день я повторяю это про себя. Горди, было бы замечательно, если бы завтра ты продекламировал это в присутствии всех этих изможденных девиц. Знаешь что, давай выучим эту оду до конца.

— Блестящая мысль, — сказал доктор Крофт, подхватывая, очевидно, заранее заготовленное предложение. — Я умираю от желания выслушать все стихотворение от начала до конца. Я никогда не слышал его полностью.

Не отрывая глаз от вязания, миссис Френд сказала:

— Марни, сходи, принеси тот серый томик из комнаты Горди.

Марни откинула назад блестящие черные волосы, довольно долго как-то странно смотрела на меня, а потом быстро выбежала из салона. Вскоре она вернулась. Селена взяла у нее книгу и начала перелистывать страницы.

— Очень некрасиво насмехаться над собственным отцом, — сказала миссис Френд. Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Обещай мне, Горди, сохранить серьезность, когда будешь декламировать это стихотворение. Хорошо? Это очень важно, ведь будет присутствовать мистер Моффет.

Селена наконец нашла нужную страницу.

— Осталось уже только две строфы, Горди, — сказала она.

Нэйт поднялся с места и подошел к нам. Он встал за стулом Селены и с внешним безразличием положил ладони на её обнаженные плечи. Миссис Френд отложила в сторону вязание. Марни с сухим треском зажгла спичку. Всеобщее внимание было так сконцентрировано на мне, что я почти ощущал его, как прикосновение пальцев к телу.

Вся их субтильность куда-то улетучилась.

Селена начала читать чуть сонным, мечтательным голосом.

На лице миссис Френд появилась легкая гримаса.

— Ну нет! Этого бы наверняка хватило, чтобы довести до пьянства самого Мохаммада, верно? Опасаюсь, Горди, что твой отец был не лучшим последователем Суинберна, — улыбнулась она мне. — Ну а теперь будь милым и повтори первую строфу: «О матери, оплакивайте…»

Селена смотрела на меня прищуренными глазами. Нэйт тоже глядел на меня. И Марни.

— Итак, начнем, любимый. — Миссис Френд начала взмахами руки отбивать в воздухе ритм. — «О матери, оплакивайте своих заблудших деток…»

— Нет! — решительно сказал я.

Рука Селены, которой она обнимала меня, внезапно стала твердой. Губы доктора Крофта неожиданно сжались. А миссис Френд спросила:

— Что нет, любимый?

— Я не собираюсь учить это проклятое стихотворение!

Глаза Марни внезапно широко раскрылись. Миссис Френд встала со стула и подошла ко мне.

— Ну-ну, сынок, не будь таким упрямым. Я сама знаю, что это стихотворение идиотское. Знаю также, что тебе это неприятно. Но… я прошу тебя…

Я покачал головой.

— Но почему, любимый? Ради Бога, скажи, почему ты не хочешь?

Миссис Френд была глубоко потрясена. Впервые её улыбка стала искусственной и принужденной, так что каждый мог убедиться в том, насколько она неискренни… Я чувствовал себя прекрасно.

— Я не буду учить, — сказал я, — потому что я гражданин свободной страны и никто не имеет права заставлять меня учить вирши, которые вообще не должны были появляться на свет Божий.

— Но любимый… Я ведь тебе говорила… Это для мистера Моффета!

— Чихать я хотел на мистера Моффета, — решительно сказал я и помолчал минутку, чтобы насладиться вызванным впечатлением. — И вообще, зачем вы мне морочите голову? Ведь то, продекламирую я это стихотворение или нет, не может иметь ни малейшего значения! Ты сама так сказала. Назвала это жестом очарования. Ну так вот, никакого жеста очарования не будет!

Доктор Крофт, с миной преданного друга, сказал:

— Горди, не упрямься. Для матери так важно, чтобы ты продекламировал это стихотворение, ведь это в самом деле мелочь.

Я посмотрел на него. Я все же предпочитал иметь дело с мужчиной после всех этих бабьих нежностей.

— Может быть, я бы и позволил себя уговорить, но только при одном условии, — сказал я.

— При одном условии? — Лицо доктора озарила новая надежда. — При каком именно?

— При условии, что вы перестанете меня обманывать и наконец скажете, почему для вас так ужасно важно, чтобы я продекламировал это стихотворение.

— Перестанете обманывать? — Нэйт резким тоном повторил эти слова. — Горди, мне казалось, что мы уже покончили с твоими подозрениями. Я полагал…

Миссис Френд, которая все еще не могла прийти в себя после того, что услышала, открыла рот, чтобы что-то сказать, но её неожиданно опередила Селена:

— Хорошо! Это ставит нас в зависимое положение, — сказала она и рассмеялась хрипловатым смехом: — Почему бы нам не сказать ему правду?

— Селена! — крикнула миссис Френд.

— Разве ты не видишь, как глупы мы были до сих пор? Ты отругала меня за то, что я солгала о бабушке. Но это еще хуже. Горди не верит нам… ведь это ясно. Зачем же вводить его в заблуждение, если он не позволяет себя обманывать?

Она склонилась надо мной так, что ее пушистые волосы защекотали мне щеку.

— Бедный Горди, — сказала она, — наверняка ты считаешь нас дьяволами во плоти. Меня это вовсе не удивляет. Но все это ужасно глупо, потому что правда так невинна! Я не вижу ни малейшей причины, почему бы тебе её не узнать.

Я посмотрел на её улыбающиеся губы, они были так близко от моих губ. Я бы предпочел, чтобы она не была так красива.

— Правда невинна? — повторил я.

— Конечно. — Селена посмотрела на миссис Френд. — Давай я расскажу ему обо всем, мама.

Я тоже смотрел на миссис Френд. По её чуть наморщенному лбу я догадался, что Селена что-то импровизирует, а её свекровь беспокоится, что из этого выйдет. Наконец она лаконично сказала:

— Делай, как знаешь, Селена.

Селена прижалась ко мне еще крепче.

— Горди, любимый, это стихотворение… — Голос у нее был нежный, подозрительно слащавый. — Конечно, это стихотворение очень важно. И ты проявил большую сообразительность, догадавшись об этом. Мы не говорили тебе об этом потому… ну… просто это была идея мамы. Видишь ли, все это имеет отношение к твоей склонности к выпивке. Мать это всегда ужасно огорчало. Потом наступила эта потеря памяти, и мама сказала, что раз уж ты все забыл, то, возможно, забудешь также об алкоголе. Она боялась, что если я скажу тебе правду о том, что должно быть завтра, об этом стихотворении, то ты вспомнишь о своей пагубной привычке и тем самым навсегда потеряешь шанс вылечиться. Правда, так оно и было, мама? — обратилась она к миссис Френд.

Миссис Френд явно была довольна, к этому времени она уже полностью овладела собой. И даже продолжила вязать.

— Да, это правда, Селена, — сказала она. — Горди, дорогой мальчик, я так радовалась и так надеялась, что ты больше не будешь пить.

Нэйт, очевидно, тоже чуть успокоившийся, посчитал необходимым вставить и свои медицинские сказочки.

— У тебя большие шансы на это, Горди. Временная потеря памяти может привести также к тому, что в ней сотрется склонность к алкоголю, пробудившаяся в результате неправильного образа жизни.

Я посмотрел на Марни; она была ключом к загадке. Однако её лицо ничего не выражало. Она сидела скованно, равнодушно глядя на Селену.

— Что ж, предположим, что это правда, — сказал я. — Вы обманывали меня, чтобы спасти от губительного воздействия алкоголя. Вы и вся эта Лига Чистоты «Аврора»!

— Дорогой Горди, дело вовсе не в Лиге, — сказала миссис Френд, не отрывая глаз от вязания. — Никто из нас не против того, чтобы иногда выпить немного виски. Речь также не идет о том, чтобы читать мораль. Мы просто не хотим, чтобы ты наносил вред своему здоровью.

— Весьма благодарен, — иронично ответил я. — А теперь прошу объяснить мне, какое отношение все это имеет к стихотворению.

— Дело в том, что это ужасно глупо, любимый. — Ладонь Селены нежно поглаживала короткие волосы у меня на затылке. — А все это вместе привело к определенному условию в завещании отца.

Я посмотрел на миссис Френд.

— И именно с этой целью приезжает завтра мистер Петербридж, — спросил я, — который вовсе не является членом Лиги Чистоты, верно?

Миссис Френд слегка покраснела, однако ничего не ответила.

— Да, любимый, — сказала Селена. — Именно поэтому приезжает мистер Петербридж, а точнее говоря, именно поэтому приезжают также мистер Моффет и вся Лига.

— Чтобы услышать, как я декламирую «Оду Авроре»?

— Вот именно, — ответила Селена, — и еще по нескольким причинам. Ох, все это так глупо, что лучше покончить с этим как можно быстрее. У твоего уважаемого отца был пунктик на почве алкоголя, понимаешь, Горди? А ты пил… понимаешь? Отец обязательно хотел отучить тебя, понимаешь? Ну и поставил в завещании это условие. Состояние после его смерти переходит к тебе как к единственному сыну. Это понятно. Но ты получишь его только в том случае, если на тридцатый день после смерти отца будешь абсолютно трезв… Настолько трезв, что сумеешь продекламировать «Оду Авроре» в присутствии всех членов Лиги, а потом подпишешь обязательство быть абстинентом. Мистер Петербридж приезжает как поверенный отца в этом деле. Если он посчитает тебя образцовым сыном и мужем, ведущим спокойную домашнюю жизнь, если ты продекламируешь стихотворение, а потом подпишешь обязательство быть абстинентом — наследство будет твоим! Таким способом отец решил отучить тебя от пьянства.

Она поцеловала меня в ухо.

— Вот видишь, котик! Вот и вся страшная правда, которую мы так старательно от тебя скрывали.

Я внимательно посмотрел на неё. Трудно было выглядеть более невинно.

— А если завтра я не буду трезв и не прочту наизусть стихотворение, а также не подпишу обязательство воздерживаться от алкоголя — что тогда?

Она пожала плечами.

— Ну что ж! Тогда ты будешь беден, как церковная мышь. Все наличные деньги, вся недвижимость и прочее перейдут в собственность Лиги, чтобы у нее были средства для облагораживания всей южной Калифорнии.

Глаза всех присутствующих были устремлены на меня. Первой подала голос миссис Френд.

— Теперь ты видишь, любимый, как ужасно, ужасно важно для тебя самого выучить это стихотворение…

— Конечно, — сказал я. — Но почему это так важно также для всех вас? Просто из бескорыстной любви ко мне?

— Конечно, любимый, — сказала миссис Френд. — Если ты продекламируешь стихотворение, ты получишь наследство. Станешь фантастически богат! А если ты этого не сделаешь… будешь нищим. Я не хочу, чтобы мой сын был нищим.

Я посмотрел на Марни. Мне показалось, что она едва заметно кивнула.

— Но независимо от того, что произойдет со мной, ваши доли не пропадут? Я имею в виду часть наследства, которая должна достаться тебе и Марни.

— Конечно, нет, — ответила миссис Френд.

Марни внезапно встала. Она стояла выпрямившись, молодая, полная странного напряжения. Её силуэт резко вырисовывался на фоне темнеющего пейзажа.

— Не верь ей, — коротко сказала она.

Миссис Френд бросила на неё испуганный взгляд. Марни смотрела на всех с презрением и вызовом.

— Боже мой, раз уж вы начали, имейте смелость сказать ему всю правду! Чего вы, собственно, добиваетесь? Или вы обманываете просто для удовольствия?

Я улыбнулся ей. Наконец мой союзник поднял забрало.

— Другими словами, — сказал я, — все вы также непосредственно заинтересованы в этом?

— Конечно, мы заинтересованы, — с вызовом сказала Марни.

— Марни!

Марни откинула назад черные блестящие волосы, совершенно игнорируя резкий тон матери.

— Меня тошнит от ваших постоянных уверток! Хочешь, чтобы я рассказала обо всем вместо тебя? Горди пил. Селена была не в состоянии отучить его от этого. И мама тоже. Не говоря уже обо мне. Отец считал, что все мы несем ответственность за это, и утверждал, что мы недостаточно энергично боремся с дьяволом. Поэтому все мы едем в одной тележке. Отец считал, что наша обязанность — отучить Горди от пагубной привычки. И прекрасно обусловил это в завещании. Ни ты, мама, ни я, ни Селена не получим ни цента, если Горди не выдержит экзамен перед Лигой Чистоты!

Она резко повернулась в мою сторону.

— Вот и вся эта замечательная история. На сей раз правдивая, уверяю тебя!

Она села на диванчик и подтянула под себя ноги.

— Слава Богу, что я выбросила это из себя, — закончила она. — А теперь я уже не в состоянии сказать ни слова.

Я ожидал, что миссис Френд взорвется. Однако ничего подобного не случилось. Она только слегка пожала плечами и сказала:

— Марни права, Горди. Думаю, что во мне просто говорит мать. Я всегда вижу тебя маленьким мальчиком в коротких штанишках, который, облизываясь, посматривает на стол со сластями. Конечно, теперь ты взрослый человек и отвечаешь за свои поступки. Было бы даже оскорбительным продолжать скрывать от тебя правду.

— Так, значит, вы уже больше ничего от меня не скрываете?

Я почувствовал такое огромное облегчение, что мне даже захотелось смеяться. Конечно, они продолжают меня обманывать. Но причина, по которой они это делали, казалась мне теперь невероятно глупой, даже смешной. А я подозревал их в таких ужасных поступках! Внушил себе, что попался в когти изощренной банды убийц, которая собирается взвалить на меня тяжесть своих преступлений. А тем временем… вся эта тайна заключается попросту в том… в этом! Марни со своей девичьей импульсивностью сильно преувеличила, называя их дьяволами. Это просто горстка обычных людей, которые оказались в затруднительном положении.

Миссис Френд не отрываясь смотрела на меня.

— Так, значит, ты сделаешь это, любимый, правда? Не только ради нас, но прежде всего ради самого себя.

Мне была смешна теперь мысль, что я мог когда-то считать ее кем-то другим, а не просто порядочной милой пожилой дамой в затруднительном финансовом положении.

— Ради меня самого? — спросил я.

— Конечно, любимый.

— Может быть, ты хотела сказать… ради Горди Френда?

Миссис Френд окаменела. Селена и Нэйт обменялись взглядами. Все это было чересчур очевидно.

— Но Горди! Любимый! — начала миссис Френд.

— Не стоит продолжать запутываться во лжи, — сказал я. — Мне бы хотелось знать, где Горди. Может быть, он снова совершает какую-нибудь пьяную эскападу? Или штучку, как вы это называете? Думаю, что да. Как это гадко с его стороны! Все счастье Френдов висит на волоске, а он шатается где-то или сидит в баре и пьет…

— Тут уж не до шуток, старина, — с горечью прервал меня доктор Крофт.

— Ты так полагаешь? А мне это кажется безумно смешным! — рассмеялся я ему в лицо. — Наверняка ты нашел меня в своей больнице. Это ведь ты доставил товар, верно? Субъект с потерей памяти прекрасно сыграет роль Горди Френда, продекламирует перед мистером Моффетом «Оду Авроре» и тем самым спасет состояние Френдов.

Миссис Френд встала. Она была белой, как бумага. Селена соскользнула с подлокотника кресла. Они встали по сторонам от доктора Крофта и молча смотрели на меня. Было время, когда эти две женщины, стоящие рядом и глядящие на меня, казались мне страшными, как две Парки. Но теперь они уже не пробуждали во мне страха.

— И что же теперь? — спросил я. — Будем продолжать играть в угадайку или сыграем в открытую?

Марни внезапно громко рассмеялась. Она вскочила с диванчика и с энтузиазмом поцеловала меня в щеку.

— Наконец-то ты решился на это! — воскликнула она. — Я с самого начала чувствовала, что ты победишь.

— Другими словами, ты признаешь, что я не Горди Френд?

— Конечно, ты не Горди Френд! — воскликнула Марни. — До того как Нэйт привез тебя сюда из больницы, никто из нас никогда не видел тебя!

Глава 14

Миссис Френд резко схватила Марни за руку и оттащила от меня. Они несколько секунд стояли друг против друга: вдохновитель заговора и Иуда, который его выдал.

Я был убежден, что в этом взрыве антагонизма они совершенно забыли обо мне. Я тоже не думал о них. Я был поглощен вновь возникшей ситуацией. Им обязательно был нужен Горди, чтобы спасти состояние, но они нигде не могли найти его. Поэтому решили выдать кого-нибудь за него… Ничего проще. Узнав об условии завещания, я перестал подозревать Френдов в более мрачных намерениях.

Им требовались исключительно деньги — достаточный мотив. Зачем же мне упрямо оставаться при своих подозрениях, в подтверждение которых у меня никогда не было никаких доказательств?

Молчание длилось так долго и было таким напряженным, что не могло не дойти до моего сознания. Нэйт взял Селену за руку. С легким беспокойством я констатировал, что она не сделала ни малейшей попытки освободиться. Оба очень внимательно смотрели на миссис Френд и Марни, словно от результата этой стычки зависело все их будущее.

Когда наконец миссис Френд заговорила, ее голос звучал ласково, но это было лишь поверхностное впечатление.

— Мы так измучились, — тихо сказала она. — Нам пришлось преодолеть столько препятствий, столько трудностей… Зачем ты все испортила?! Зачем ты это сделала, Марни?

— Что я такого сделала? — с вызовом спросила девушка. — Сказала ему правду? Я считаю, что он должен её знать!

Миссис Френд пожала плечами.

— Ты могла бы по крайней мере предоставить решение кому-нибудь более ответственному, — сказала она.

— И кто же этот «более ответственный»? Может быть, ты, мама? — Марни рассмеялась. — Прекрасная работа. Фантастическая сеть лжи, в которой все мы запутались. Он очень умен, а ты и Нэйт считали его законченным дураком! Он подозревал, что не является Горди Френдом, уже через пять минут после того, как пришел в сознание…

Миссис Френд, сделав огромное усилие, сумела улыбнуться.

— Уже поздно для упреков, мое дитя. Что случилось, то случилось. — Остатки своей жалкой улыбки она адресовала мне. — Ты должен поверить мне, что все это мы делали из лучших побуждений… Мы хотели, чтобы было как можно лучше…

— Как можно лучше… для кого? — снова взорвалась Марни.

Нэйт Крофт подошел к ней. Под внешним спокойствием чувствовалась сдерживаемая ярость.

— Хорошо, Марни, ты добилась, чего хотела! Сыграла свою большую роль на сцене… Теперь предоставь уладить остальное тем, кто лучше понимает серьезность положения.

— Серьезность положения! — Марни в ярости повернулась в его сторону. — Может быть, вся эта «серьезность» должна заключаться в том, что семейство Френдов хитроумно получит наследство отца, а ручки доктора Крофта останутся чистенькими?

— Прекрати, Марни!

— Прекрати, прекрати, — с гримасой передразнила его Марни. — Для врача у тебя слишком своеобразное понятие о том, что является серьезным. Неужели ты считаешь, что вы порядочно обращались с этим человеком? Он потерял память… Бедняга не имеет понятия, кто он… а мы стараемся внушить ему, что он кто-то совсем другой. Он нас раскусил. Но он не может ничего сделать — с рукой и ногой в гипсе он полностью зависит от нашего к нему расположения. Мы над ним издеваемся. Да, я не боюсь этого слова! Издеваемся! А ты говоришь, что я не отдаю себе отчета в серьезности положения! Ты так постыдно относишься к одному из своих пациентов исключительно потому, что страстно желаешь Селену…

Нэйт покраснел еще больше. Селена, которая единственная из всей компании была спокойна и даже весела, как обычно, громко рассмеялась и сказала:

— Марни, любимая! Хотя бы разок вычеркни из своего лексикона слова «страстно желать».

— Хорошо, если ты вычеркнешь их из своей жизни. — Марни повернулась ко мне и несмело протянула руку. — Я не могла больше смотреть на то, что они вытворяют с тобой! Я давно уже хотела сказать тебе правду, но не могла на это решиться, пока оно как-то само собой не получилось… так, как сейчас, при всех!

— Эта странная любовь к правде возникла в тебе довольно поздно, Марни, — ледяным тоном заметила миссис Френд.

— Я не имею ни малейшего намерения отрицать свою вину перед ним. — Марни по-прежнему смотрела на меня блестящими глазами. — Я так же виновата, как они, не меньше. Мы все замешаны в это. Но умоляю тебя, не считай меня такой же тряпкой, как их.

Селена снова рассмеялась.

— Я уже поняла, — сказала она. — Наша маленькая Марни почувствовала, как обычно, «слабость» к подвергаемой пыткам жертве в инвалидной коляске. — Она улыбнулась мне. — Будь осторожен, любимый! Ведь это уже не твоя сестра!

— Заткнись! — взорвалась Марни.

— Ох, действительно, снова слова «страстно желать» вкрались в наш разговор.

Я мысленно сравнивал двух этих женщин: Марни, рискующую ради меня потерей всего состояния и ссорящуюся с семьей, и Селену, которая с самого начала со спокойным цинизмом и без малейших угрызений совести использовала меня как орудие для достижения своих грязных целей. Но почему же, в таком случае, вид Селены заставил мое сердце биться сильнее?

Марни устремила на меня взгляд своих больших темных глаз и спросила:

— Скажи… ты очень ненавидишь меня?

Я улыбнулся ей.

— Да нет же, напротив! После того, что я подозревал, я мог бы теперь перецеловать всех вас, включая Нэйта. Но сейчас мне бы хотелось узнать немного фактов.

— Что же тут еще говорить? Ты наверняка должен был сам обо всем догадаться. — Марни с вызовом посмотрела на доктора Крофта. — А ты думай только о своем дипломе, Нэйт.

Потом она снова обратилась ко мне.

— В тот вечер, когда умер отец, Горди снова отправился пьянствовать. Ты не знаешь Горди, но это было в его стиле. Он пил целый день без перерыва. Я была последней, кто видел его в тот вечер. Он прошел мимо меня в холле и сказал, что сыт по горло всей нашей семейкой и что уезжает в Лос-Анджелес. Я видела, как он уезжал. Я не остановила его, потому что не понимала, что отец умирает, и, кроме того, никто из нас не знал об этом условии в завещании. Конечно, потом, когда завещание огласили, Горди стал главной фигурой драмы. Мы перетряхнули весь Лос-Анджелес в поисках его. Мать даже послала за ним детективов.

— И что же? Вы не нашли его?

Селена с сожалением пожала плечами.

— Нет. Вероятно, он сейчас в Мексике. Пьяные эскапады Горди заканчиваются, как правило, в постели какой-нибудь мексиканской сеньориты. С этим ничего нельзя поделать. Когда он протрезвеет и решит, что уже пора вернуться, — тогда он возвратится.

Миссис Френд опустилась на стул; она смирилась и устала. Теперь она казалась мне почти старухой. Только Нэйт держался в сторонке — враждебный, бдительный.

— Значит, вы остались без Горди, от которого все зависело. И вы боялись, что благородная Лига Чистоты уведет у вас из-под носа все состояние. И тогда Нэйт нашел меня. Как это произошло? Где он нашел меня?

Нэйт беспокойно пошевелился, а Марни объяснила:

— В своей больнице! Тебя принесли туда без сознания. Какие-то люди нашли тебя, лежащего у шоссе в Сан-Диего. Наверное, тебя сбил какой-то дорожный пират. Потом, когда тебе уже сделали операцию и наложили гипс, Нэйт установил у тебя потерю памяти. Именно это и натолкнуло его на гениальную мысль!

Селена встала с диванчика и, слегка отодвинув Марни, присела у моих ног.

— Мы тогда пришли в отчаяние. До собрания Лиги оставалось меньше недели, и ни следа Горди. Тут Нэйт сказал мне о тебе. Ты просто свалился к нам с неба. Мы с Горди жили здесь всего несколько недель, причем большую часть этого времени Горди находился в невменяемом состоянии. Ни мистер Моффет, ни мистер Петербридж никогда его не видели, а после смерти отца мы рассчитали всю прислугу. Не осталось никого из тех, кто знал Горди, за исключением Йена, а Йен ведь не в счет. — Она улыбнулась мне. — Любимый, люди благороднее и лучше нас тоже поддались бы искушению. Достаточно было привезти тебя из больницы, положить в кровать и внушить, что ты наш заблудший Горди. И если бы ты выдержал этот экзамен перед господами из «Авроры» и мистером Петербриджем — дело было бы сделано.

— Даже то, что у тебя сломана именно правая рука, очень упрощало ситуацию, — вздохнула миссис Френд, — подпись, сделанная левой рукой на обязательстве быть абстинентом, не вызвала бы никаких подозрений. — Она нетерпеливо откинула со лба непокорную прядь волос. — Так или иначе, с нашей стороны это был героический поступок. Ты должен беспристрастно признать, что мы были очень гостеприимны и прилагали все старания, чтобы ты чувствовал себя в нашем доме как можно лучше.

Я заметил, что постепенно мое настроение радикально изменяется. В первую минуту после взрыва Марни я был бедной жертвой, счастливо спасшейся от превратностей судьбы. Теперь, почти незаметно, мы все возвращались в типичную семейную атмосферу Френдов. Марни как бы отодвинули в тень. Миссис Френд улыбалась мне так, словно я был по меньшей мере соучастником их заговора. Рука Селены как бы случайно нашла мою руку. Теплое пожатие её ладони нисколько не утратило своего очарования… Возможно, даже напротив — сейчас, когда я уже не считал ее врагом.

— Все это прекрасно, — сказал я, — но, пожалуйста, объясните мне, что должно было быть дальше? Что вы собирались делать после того, как получили бы с моей помощью наследство, и тут явился бы настоящий Горди? Ведь если бы мистер Моффет и мистер Петербридж увидели настоящего Горди, весь этот отлично спланированный заговор был бы раскрыт.

— Но они никогда в жизни не увидят настоящего Горди, любимый! — Миссис Френд так ловко вставила слово «любимый», что я почти этого не заметил. — Мы собираемся продать дом и сразу после этого уехать из Калифорнии. Никто из нас не испытывает особой привязанности к ней.

— А что будет со мной?

— Этого мы еще окончательно не решили. — Уголки губ миссис Френд опустились в чуточку жалостливой улыбке. — Мы должны были подождать и увидеть, как ты поведешь себя, когда узнаешь правду. Мы обязательно взяли бы на себя оплату твоего лечения в больнице. И если бы оказалось, что тебе требуются деньги… — Она осеклась, но тут же закончила: — Не делай такого обиженного лица! Мы ведь не знали тебя. Однако если бы ты захотел принять вознаграждение за оказанную тобой услугу… мы были готовы уплатить солидную сумму.

— А если бы я захотел шантажировать вас? Ведь я держал бы вас в руках до конца жизни! Неужели вы не рассматривали такую возможность?

— Ну что ж, это был риск, на который нам пришлось бы пойти. Что бы там ни было, лучше иметь состояние и подвергаться шантажу, чем не иметь его и не подвергаться шантажу. И потом, — миссис Френд взяла в руки вязание, — мы были готовы также к шантажу. До того как Нэйт нашел тебя, мы думали о том, чтобы просто нанять какого-нибудь человека без особых принципов и сыграть с ним в открытую. И такой человек наверняка бы шантажировал нас. Однако… если говорить о тебе, — улыбнулась она, — не думаю, что может существовать подобное опасение. Верно?

— Конечно, здесь нет ни малейших сомнений, мама, — сказала Селена. — Ведь это порядочный человек.

Миссис Френд с невозмутимым спокойствием манипулировала спицами.

— Все мы здесь, — сказала она, — представляем собой банду уголовников и должны очень стыдиться. Но мне вовсе не стыдно. Абсолютно! Завещание твоего отца, то есть моего мужа, в высшей степени оскорбительно и нечестно. Ты сам, очевидно, должен это признать. У нас все права на это состояние, а мысль о том, что оно может достаться Лиге Чистоты… — Она вздрогнула. — Да ты подожди до завтра! Сам убедишься! Мистер Моффет как наследник нескольких миллионов долларов! Нет уж, извините! При самой мысли о чем-то подобном у меня мороз идет по коже!

Воцарилось молчание. Марни, свернувшись в клубочек на диванчике, иронически смотрела на Селену, по-прежнему державшую меня за руку. Доктор Крофт явно чувствовал себя не в своей тарелке. Все понимали, что миссис Френд удалось произвести нужный эффект и теперь его нужно только поддержать.

Вскоре взгляд миссис Френд устремился на меня.

— Теперь ты уже знаешь всю правду. Марни была права… Нам следовало давно покончить с этим маскарадом. В самом деле… чего нам стоило скрывать все это от тебя. Я уволила эту пьянчужку Нетти, так как боялась, что она дает пищу твоим подозрениям. Селена придумала фигуру мифического кузена… как, кстати, его звали?… уже не помню… чтобы как-то объяснить исчезновение фотографии Горди. Бедняжку Питера мы временно отдали ветеринару, ну и наконец проблема с бабушкой! Знай, что бедняжка уже очень старенькая и с головой у нее не все в порядке. Поэтому мы решили не посвящать ее во все, а сказали ей только, что Горди вернулся, и собрались держать её в комнате, пока все не прояснится. Однако ночью она украдкой выскользнула из своей комнаты и неожиданно появилась у тебя, чем доставила нам неописуемые хлопоты. Селена поступила необдуманно, утаивая от тебя её существование, но она боялась, что ты захочешь её увидеть, а она все разболтает. — Она вздохнула. — Оказалось, однако, что мы недооценили бабушку, — продолжила она. — Нужно было посвятить её в заговор с самого начала. Сегодня утром, когда я сообразила, что ты непременно захочешь с ней встретиться, я все ей объяснила. Она пришла в восторг. С лету все поняла и пришла в восхищение при мысли, как она будет прикидываться, будто считает тебя настоящим Горди! У бабушки всегда было меньше комплексов, чем у кого-либо из нас, — добавила она, пожимая плечами.

Она немного помолчала, глядя в окно на погружающийся в сумерки ландшафт.

— И знаешь, что я тебе скажу? — неожиданно произнесла она. — Что это прекрасное чувство и невыразимое облегчение, когда не нужно уже лгать и можно говорить правду — всю правду!

Может быть, потому, что я привык не доверять словам миссис Френд, в её выражении «всю правду» я почувствовал легкий перебор. Прежние подозрения еще не совсем угасли во мне. Все, что я услышал, было вполне правдоподобно, но ведь и все другие фантастические истории, которыми меня до сих пор потчевали, тоже казались мне возможными. Неужели это еще один блеф?

— Да, — сказала как бы про себя миссис Френд. — Это большое наслаждение говорить правду. Особенно для кого-то такого, как я, кто не является прирожденным лгуном. — Она посмотрела на меня из-под ресниц. — Даже теперь, когда, говоря правду, мы теряем все шансы получить наследство, которое, как я по-прежнему считаю, принадлежит нам по праву.

Мои подозрения внезапно развеялись. Я понял, к чему клонит миссис Френд. Да, конечно, она продолжала играть, но её цели были более непосредственны и не так мрачны, как я себе это воображал. При всем своем замечательном таланте делать хорошую мину при плохой игре, она еще не утратила надежду, что на меня стоит делать ставку. Она усиленно старалась смягчить мое сердце своей беззащитностью и очарованием. Невероятно тактично она давала мне понять, что по окончании дела я могу рассчитывать на солидный куш.

И теперь она ждала, что я скажу: «Можете не беспокоиться о завтрашнем дне. Вы очаровали меня до такой степени, что я не позволю Лиге Чистоты увести состояние у вас из-под носа».

Однако я молчал, поэтому она сказала с легкой гримасой:

— Ну, а теперь, когда тебе уже все о нас известно, ты считаешь нас очень подлыми?

— Да, котик, — чарующе улыбнулась мне Селена. — Ты, наверное, ужасно сердишься?

Мне казалось, что я должен сердиться. Что бы там ни было, даже если завещание мистера Френда было обидным, они ведь все были готовы преступить закон, используя меня для этой цели как невинную жертву. В глубине души, однако, я не очень сердился. Несмотря на то, что поведение обеих — миссис Френд и Селены — имело мало общего с этикой, я относился к ним с явной сентиментальностью.

— Нет… Я не сержусь, — сказал я. — Может, я сам преступник? Но больше всего меня интересует во всем этом одно: я не Горди Френд. Кто же я в таком случае?

Я почувствовал какое-то чисто личное волнение, не имеющее ничего общего с семейством Френдов. Питер… Сан-Диего… Пропеллеры… Ирис… Все эти терзающие меня туманные образы снова возникли у меня в голове. Через минуту я снова смогу стать человеком, имеющим собственное имя, собственную жизнь…

Миссис Френд отложила вязание. У неё было выражение искренней озабоченности на лице.

— Мне очень жаль, любимый, — сказала она. — Боюсь, что именно этого мы не можем тебе сказать.

— Не можете сказать? Почему?

— Потому что, видишь ли, мы сами не знаем.

Я повернулся к Марни, которая по-прежнему сидела, свернувшись клубочком, на диванчике. В минуты волнения и беспокойства я всегда почему-то обращался к ней.

— Она говорит правду? — спросил я.

Марни кивнула головой.

— Да… это правда, — тихо сказала она. — Мы не знаем. Никто из нас этого не знает, даже Нэйт. Мы не имеем ни малейшего понятия, кто ты.

Глава 15

Я почувствовал себя, как узник, которого уже вот-вот должны выпустить на свободу, но неожиданно захлопывают дверь у него перед носом.

— Но ведь кто-то должен…

— К сожалению, это так! — сказал доктор Крофт, который до сих пор не принимал участия в разговоре. — Когда тебя привезли в больницу, при тебе не нашли ничего, буквально ничего, что позволило бы установить твою личность. Ни бумажника, ни каких-либо документов, ничего, кроме одежды, которая производила впечатление совершенно новой — без меток прачечной. — Он слабо улыбнулся. — Ты должен признать, что я взял на себя огромный риск, «одалживая» тебя в такой ситуации миссис и мисс Френд. Я бы никогда не отважился на что-то подобное, если бы у тебя было имя и в любую минуту тебя могла опознать семья.

— А те люди, которые привезли меня в больницу?

— Марни уже сказала тебе. Это мотоциклисты, которые обнаружили тебя лежащим у автострады, совершенно без сознания. Марни подозревала, что ты стал жертвой неосторожного водителя, который потом сбежал, но мне кажется, что это грабеж. Возможно, ты взял кого-то по пути в автомобиль и этот кто-то таким способом отблагодарил тебя… Он ударил тебя, ограбил, а потом сбежал на твоем автомобиле. Это подтверждало бы мои подозрения, что рана на голове от удара кастетом.

Миссис Френд снова приветливо улыбнулась мне.

— Не терзайся, не ломай себе голову, любимый, пытаясь вспомнить, что могло произойти. Я уверена, что раньше или позже к тебе полностью вернется память. А тем временем ты можешь чувствовать себя среди нас, как в семье…

— Да, да, котик, — поддакнула Селена, потершись атласной щекой о тыльную сторону моей ладони. — Мы все просто обожаем тебя! Уверяю, что говорю правду. Мы усыновим тебя!

Если бы я злился, то мог бы сказать, что поскольку они меня похитили, в их обязанности входило обеспечить мне по крайней мере крышу над головой и нормальное питание до тех пор, пока я не буду знать, куда мне идти.

Однако я не был в таком настроении. Человек без имени и без прошлого ужасно одинок. А Френды были единственными людьми, которых я знал. Поэтому я невольно льнул к ним.

— Ясно, — сказал Нэйт, — что в соответствующее время мы сделаем все, что будет в наших силах, чтобы разыскать твою семью. Вынужден с сожалением признаться, — он говорил немножечко озабоченно, — что во время этого… этого маскарада я приложил все силы, чтобы еще больше заглушить твою память. Теперь, конечно, это изменится. Торжественно даю тебе мое честное слово, что все мои знания в области неврологии и психиатрии в твоем полном распоряжении.

— Бескорыстно? — иронически спросил я.

Доктор Крофт пришел в еще большее замешательство.

— Я не могу упрекать тебя за твое отношение ко мне, старина, — сказал он. — Как врач я поступил нечестно, сам в этом признаюсь. В свое оправдание могу сказать только то, что я уверен, что твоему здоровью не был нанесен вред… С другой стороны, это был единственный способ сохранить для семьи Френдов, с которыми я дружу, состояние, поставленное под угрозу злобным завещанием…

Нэйту удалось так же ловко, как и миссис Френд, найти оправдание своему поведению. В своей гладкой и хитроумной речи он доказал, что его скандально неэтичный поступок как врача по отношению ко мне был рыцарским жестом в отношении беззащитных женщин.

— Теперь возникает проблема, — продолжил доктор Крофт, держа руки в карманах и раскачиваясь взад-вперед, что, впрочем, входило в его привычку. — Раз уж ты все знаешь, то что ты об этом думаешь? Я имею в виду, естественно, завещание.

Его глаза были устремлены на меня. Миссис Френд прекратила вязать. Селена убрала мою руку с лица, чтобы иметь возможность видеть меня. Даже Марни беспокойно шевельнулась на диванчике.

— Вы хотите знать мое мнение об условии, помещенном мистером Френдом в завещание?

— Лично мне интересно, как бы ты повел себя, если бы был на месте, например, миссис Френд, Селены, Марни или хотя бы даже на моем месте, — объяснил доктор Крофт.

Я посмотрел на Селену, которую Нэйт так явно «страстно желал» и которая меня тоже едва не поймала в капкан. Я размышлял о зрелой красоте миссис Френд и девичьем очаровании Марни.

В конце концов я сказал то, что действительно было правдой.

— На твоем месте, Нэйт, я поступил бы, вероятно, точно так же, особенно если вся эта Лига действительно такая лавочка, как вы говорите…

— Ах, уверяю тебя, это так и есть, — быстро вставила миссис Френд.

— В таком случае… — Нэйт внимательно изучал свои ухоженные ногти; этот жест, внешне безразличный, на самом деле свидетельствовал о большом напряжении, — … в таком случае… может быть, после всего этого ты бы согласился…

Он не закончил фразу. Да, в общем-то, в этом не было необходимости. Не подлежало ни малейшему сомнению, куда он клонит.

— Мы гарантируем тебе, — спокойно вмешалась миссис Френд, — что в связи с этим у тебя никогда не возникнет ни малейших хлопот. Даже если все раскроется, мы всю вину возьмем на себя. Мы присягнем, что ты пациент из больницы Нэйта, страдающий потерей памяти, которому мы внушили, что он Горди Френд! Ты всего лишь невинная жертва. То же самое относится и к Нэйту… Мы готовы присягнуть, что он никогда в жизни не видел Горди и искренне нам поверил, когда мы забрали тебя из больницы как Горди Френда.

— В худшем случае, — дополнил доктор Крофт, — это будет только техническое нарушение закона. Если бы ты знал, сколько лет семья страдала от тирании старого мистера Френда, ты бы понял, что они имеют абсолютное моральное право на состояние.

Селена вскочила на ноги и, не выпуская моей руки, склонилась надо мной с доверительной улыбкой.

— Да! Сделай это, любимый, умоляю тебя! Кому какое дело до того, морально это или нет! Подумай, какое наслаждение иметь много денег, и как ужасно их не иметь… Ты только представь себе маму, продающую гамбургеры, или Марни в качестве горничной в гостинице с подозрительной репутацией… Или меня… О Боже! Ну, на что я могу сгодиться? Разве только пойти на панель… — Она немного подумала и добавила мечтательным голосом: — Кто знает? А может, это было бы не так уж и неприятно? — Она посмотрела через плечо на миссис Френд. — Мама, как тебе кажется, разве это не забавно? Конечно, при условии, что эта панель будет на роскошной улице!

— Не мели глупостей, Селена! — призвала ее к порядку миссис Френд, после чего перенесла взгляд на меня. — Ну так как, любимый?

Возможно, потеря памяти сопровождается потерей чувства этики. А возможно, это очарование Селены, которая уже меня не обманывала, а муж у нее был горьким пьяницей, бросившим ее именно в тот момент, когда он мог что-то для нее сделать… В любом случае я точно знал, что скажу. И я сказал:

— Я сделаю для вас то, чего вы от меня ожидаете, при условии, что вы возьмете на себя все возможные, связанные с этим хлопоты, а потом поможете мне установить мою личность.

— Ну, конечно же, поможем! — просияв воскликнула миссис Френд, — Любимый, любимый мальчик! Мы обязательно поможем тебе!

— Ты ангел. Я всегда говорила, что ты ангел. Как хорошая гадалка, — сказала Селена, нежно водя пальчиком по моей щеке.

Теперь, когда кризис был позади, Нэйт снова превратился в ревнивого самца. На его смуглых щеках вспыхнул румянец.

— Селена! Прекрати его соблазнять! — неожиданно закричал он.

— Почему, любимый? Он так поддается соблазну… — Селена подошла к доктору Крофту и равнодушно коснулась губами его щеки. — Но и тебе мы тоже очень благодарны, Нэйт, поверь мне! Ты просто прелесть!

Миссис Френд пересела на диванчик к Марни, сжала ей ладони и сказала:

— Доченька, любимая, не злись на меня за то, что я была так неласкова и нехороша с тобой. Но, оказывается, именно ты была права. Он согласился на это только потому, что ты честнее меня и Селены.

— Хорошо, уже все хорошо, мама. — Марни нетерпеливо вырвала руку из ладони миссис Френд. — Мы добились, чего хотели. Теперь нет причины плакать.

Миссис Френд вздохнула.

— Господи, какой у меня упрямый ребенок, — сказала она. Встала с диванчика и, направившись в мою сторону, подняла с пола серый томик стихов мистера Френда. Вернулась на прежнее место и, найдя то, что искала, довольно хмыкнула.

— Ах, насколько сейчас приятнее, когда все мы верим друг другу, все так хорошо понимаем друг друга…

Она разгладила страницы открытой книги.

— А теперь, любимый, ты должен действительно хорошо выучить это стихотворение. Наизусть. Мистер Моффет наверняка в эту минуту молится на коленях, чтобы ты запнулся или чтобы на тебя напала икотка, одним словом, чтобы ты сделал нечто такое, что явно будет свидетельствовать о том, что ты пьян, а это выведет тебя из игры.

Она подняла глаза над книжкой.

— Нэйт, Селена! Садитесь, мои дорогие! Меня раздражает, когда вы торчите возле меня.

Селена и Нэйт сели на диванчик. Миссис Френд тем временем говорила тихо, словно про себя:

— Сейчас увидим. Еще только две строфы. Одна — это та, которую мы уже читали. Прочтем теперь последнюю.

Она склонилась над книжкой, но, придя к выводу, что шрифт слишком мелок, огляделась в поисках очков. Засунула руку в свою объемистую сумочку, и через секунду на кончике ее носа уже были большие очки в металлической оправе.

— Ага, вот здесь!

Она начала читать с пафосом, отбивая ритм ударами ладони.

Через минуту отложила книгу в сторону и посмотрела на нас поверх очков.

— Ваш бедный отец! — сказала она. — Не говорите никому, но я вам выдам тайну: на нашей свадьбе он выпил полную рюмку кизиловой настойки!

Она вновь была хорошо знакомой мне очаровательной миссис Френд. Силой своего «Я» она сумела превратить нас в невинную теплую семейную компанию, собравшуюся в салоне после хорошего обеда. Никто, глядящий со стороны, не догадался бы, что имеет дело с пятью способными на все субъектами, организующими в настоящее время преступный заговор.

Внезапно мне пришло в голову, что если Френды умеют проигрывать с хорошей миной, то, возможно, они еще более искусные актеры, чем я поначалу думал. А если я снова позволил себя обмануть? Если они сказали мне только часть правды, и эта маленькая комедия, которую предстояло разыграть перед мистером Моффетом, являлась только прологом к… чему-то другому? Не было никаких оснований так думать. Абсолютно никаких, однако волосы у меня на голове зашевелились.

— Ну как, любимый? Ты готов? — Миссис Френд одарила меня своей ласковой материнской улыбкой. Потом снова подняла ладонь и начала отбивать ею такт в воздухе, возможно, даже чересчур ритмично.

— «Время пришло, когда искушение…»

Глава 16

Когда я уже выучил все стихотворение наизусть, миссис Френд заявила, что пора идти спать, завтра надо быть в наилучшей форме. Селена проводила до двери Нэйта, который явно тянул с уходом. После того как миссис Френд сказала, что пойдет еще пожелать спокойной ночи матери, Марни вызвалась отвезти меня в спальню. Я бы и сам справился, без её помощи, но мне хотелось ненадолго остаться с ней с глазу на глаз.

Когда мы оказались в спальне, она придвинула мое кресло к одной из кроватей. Сама опустилась на другую и откинула со лба непокорную прядь черных волос. Запал, с которым она воевала из-за меня со всей своей семьей, угас. Она снова была такой, как обычно, — холодной, владеющей собой и ироничной.

Я почти полностью избавился от своих подозрений, однако хотел проверить, не считает ли Марни меня идиотом. Я улыбнулся ей и сказал:

— Я очень благодарен тебе, Марни. Если бы не ты, они бы не сломались и не сказали бы мне правду.

— Я очень рада, — сказала она. — А что еще я могу для тебя сделать?

Я с любопытством посмотрел на неё.

— Скажи мне, Марни… Почему сегодня после обеда ты так упрямо утверждала, что они дьяволы?

— Потому что это правда! Они относились к тебе не как к человеку, а всего лишь как к орудию, которое использовали для своих целей. Мне было жаль тебя. — На её лице появилась гримаса. — Я могу показаться тебе сейчас коварной, как мама. Но я вовсе не так благородна. Я боялась. Я знала, что ты начинаешь подозревать нас, что ты куда-то звонишь. Я испугалась, что ты звонишь в полицию и все испортишь. Мне тогда пришло в голову, что если я кое о чем ловко намекну, то заставлю их открыть карты, и у нас появится больше шансов получить наследство с тобой как союзником, а не нашей жертвой.

— Похоже на то, что ты еще хитрее них, — рассмеялся я.

— Возможно.

— И в любом случае намного искреннее.

Её холодные глаза не избегали моего взгляда.

— Я считаю, что после всего, что ты пережил, тебе причитается хотя бы немного искренности.

— И ты была права, — сказал я. — Значит, ты не сердишься на меня за то, что я простил их и даже обещал им помочь?

— Им? Не будь глупым! Ты ведь и мне помогаешь в такой же степени. Признаюсь тебе искренне, что я очень рада. Не знаю, хотела ли я в жизни чего-то больше, чем этих денег.

Одна из её стройных длинных ног, свисающих с кровати, беспокойно покачивалась.

— Боже! Как ужасно я хочу этих денег! Как только я получу свою часть, смоюсь отсюда так быстро, что за мной только пыль будет стоять столбом.

— А в чем, собственно, ты их обвиняешь?

— В чем я их обвиняю? — повторила она, глядя на меня, как на сумасшедшего. — Во всем! Сколько я себя помню, в этом доме всех тиранили. Сначала — отец. Он безраздельно владел нашей жизнью, лишая её всякой привлекательности. Меня пичкали неотвратимостью, физическим воздержанием и смирением, а к хлебом насущным. Наверное, я еще в колыбели грешила против святого Духа. Когда отец подружился с мистером Моффетом и вступил в Лигу Чистоты, он не стал лучше с домашними. Он умел лишь часами вести разговоры на темы морали с мистером Моффетом. Жаль, что ты тогда не знал меня! Еще несколько недель назад я была похожа на бедненькую серую мышку, готовую скрыться в норке, как только кто-то повысит голос.

Она закурила сигарету и продолжила, затягиваясь дымом:

— Меня заставляла жить лишь надежда, что отец когда-нибудь умрет. Он был уже стар… Годами, ложась в постель, я представляла себе, что он умирает… — Она рассмеялась. — А другой темой были сексуальные дела. Впервые я осталась с глазу на глаз с мужчиной, когда мне был уже двадцать один год, другими словами, три недели назад. Ты понятия не имеешь, какое у меня было замусоренное воображение. — Она с грустной миной смотрела на свою ногу. — А потом… отец действительно умер. Мне казалось, что теперь-то уж начнется настоящая жизнь. Я стала краситься, накупила множество самых модных тряпок, тонких чулок. Перед каждой едой коктейль. Я дымила, как труба! Однажды даже условилась о свидании. Я была убеждена, что наконец-то достигла желанной цели. Но вскоре поняла, что все это так же гадко и подло, как и раньше… а, возможно, еще хуже…

Мне трудно было поверить, что эта молодая девушка с чувственными губами, провоцирующим поведением и цинизмом еще три недели назад была маленькой перепуганной мышкой, дрожащей под деспотической дланью мистера Френда. До сих пор я считал всю семью Френдов приспособленной и обладающей большим жизненным опытом, и только теперь, впервые, понял, каковы эти женщины в действительности.

Три женщины, которым только три недели назад удалось эмансипироваться и избавиться от невероятной викторианской тирании главы семьи.

— А почему после смерти отца жизнь показалась тебе такой же невыносимой, Марни? — спросил я.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

— Из-за мамы и Селены, — сказала она.

— Из-за мамы и Селены? — удивленно повторил я.

— Ты слышал когда-нибудь слово «подавить»? Попробуй быть женщиной в одном доме с мамой и Селеной! — Она покачивала ногой. — Мне кажется, с отцом было лучше. Он по крайней мере не был так страшен.

— Страшен? А разве они страшны?

— Ох, они, конечно, не отдают себе в этом отчета, — сказала она.

Подтянула ноги на кровать, скрестила их и положила ладони на щиколотки. — Видишь ли, у них обеих дьявольски сильные характеры, которые всегда подавлялись отцом. Теперь, когда его нет, они развились, как те ужасные южноамериканские растения, пожирающие людей. Они поглощают все, не исключая меня.

Они проглотят любого… буквально любого. Не остановятся ни перед чем, подслащая все это красивыми словами и улыбками; будут делать вид, что они такие ласковые, такие очаровательные!

Она в упор смотрела на меня; её блестящие волосы волнами рассыпались по плечам. У меня было странное впечатление, что таким способом Марни хочет предостеречь меня.

— Скажи мне, — внезапно спросила она, — почему ты согласился на этот план? Ведь лично тебе он не сулит никакой выгоды?

— Но я ведь ничего и не теряю, верно?

— Думаю, что да.

— Разве я не мог сделать это из бескорыстной дружбы?

— Нет… Ты не делаешь это ради дружбы, — сказала она, покачав головой. — Ты делаешь это просто ради Селены!

Я невольно пришел в замешательство.

— Ведь это ясно, как на ладони. Ты такой же, как все другие… позволил себя поймать. Она уже поймала Горди, в любом случае, ту жалкую развалину, в которую он превратился. И Нэйта, а сейчас… — Она горько рассмеялась. — Помнишь, я сказала тебе, что три недели назад у меня впервые в жизни было свидание с мужчиной? Этим мужчиной был Нэйт. Я познакомилась с ним у подруги и привела его домой. Все считали его моим парнем… А теперь? Никто об этом даже и не вспоминает. Селена только один раз посмотрела на него… и он уже был готов. А ты…

— Думаю, что я как-нибудь справлюсь.

— Ты? — Марни снова рассмеялась. — Подожди немножко. Скоро Селена войдет в эту комнату. Она будет чарующей и ангельской — в связи с завтрашним днем. Это первая стадия. Потом ты увидишь боль у неё в глазах и она скажет тебе, как это ужасно — иметь мужа-пьяницу. И наконец, что Нэйт, конечно, ужасно мил и что она ему очень предана, но зато какие у тебя прекрасные мускулы! — Её горечь обжигала. — А ты говоришь, что справишься! Ты? Ты даже оглянуться не успеешь, как уже будет поздно.

Моя реакция на слова Марни была довольно сложной. Какой-то внутренний голос говорил мне: «Она права! Будь осторожен!». Другой, напротив, был на стороне Селены, приглушенный, однако, ироническим взглядом Марни.

— Ты, наверное, думаешь, что это во мне говорит зависть, потому что Селена так красива? — Её лицо внезапно стало серьезным. — Я говорю это ради твоего собственного блага, поверь мне! Селена действует, как яд. Она дрянь. Дрянь в принципе. Дело не только в Горди или Нэйте. Такая судьба ожидает каждого мужчину, который приблизится к ней. — Она сделала маленькую паузу и жестко закончила: — Даже Йена.

— Йена?

— Да, даже Йена! Я видела Селену с Йеном незадолго до смерти отца. И я… ах! Я должна была уже давно сказать тебе об этом! Это скандал, ну и пусть, если мне удастся открыть тебе глаза…

Я неожиданно вспомнил огромную полуобнаженную фигуру Йена. Его взрыв смеха, когда я спросил, почему мистер Френд уволил его. А потом — очаровательную загорелую Селену, барахтающуюся с ним в бассейне. Внезапно меня охватил гнев, настолько сильный, что я не мог себе этого объяснить. Марни не спускала с меня взгляда.

— Селене уже надоел Горди, — продолжила она. — Цинично, даже не шевеля пальцем, она позволяла ему напиваться до смерти. Она начала флиртовать с Нэйтом, чтобы получить возможность позже использовать его. Вскоре, однако, ей с ним тоже станет скучно и она вышвырнет его как мусор. А ты — следующий в списке. Я даже допускаю, что в этом нет вины Селены. Такая уж она есть! Она уничтожает людей, даже не отдавая себе отчета.

Не зная, против кого, собственно, мне следует направить свой гнев, я обратил его против Марни.

— Ты не пересаливаешь чуточку с этой заботой обо мне? — спросил я. — Какое тебе дело до того, оставит меня Селена с носом или нет?

— Какое мне дело? — Она слегка пожала плечами. — Не имею понятия. Я просто уже не могу смотреть на то, что Селена вытворяет. Но в одном я уверена: у неё имеется какой-то план относительно тебя. Я убеждена в этом.

— План? — Я снова ощутил прежнее беспокойство. — Какой план?

Марни немного помолчала, а потом в задумчивости покачала головой и сказала:

— Не знаю. Но что-то есть. Я читаю это по её глазам.

Она подалась вперед и коснулась пальцами моей ладони с серьезностью, которая показалась мне почти детской.

— Не верь ей, — сказала она. — Умоляю тебя! Обещай мне, что ты не будешь ей верить!

Это был особенный момент. Я почти ожидал такого предостережения, и это должно было меня обеспокоить, так же как образ Селены — чудесной и одновременно циничной, — возникший в моем воображении. Однако… я вовсе не ощущал беспокойства. Единственное, что смущало меня в эту минуту, — что Марни выглядит так молодо и вместе с тем она измучена и как-то подавлена. Я прижал её к себе и поцеловал.

— Я очень благодарен тебе за предостережение!

— Ты не слишком принял его к сердцу!

— Ну, заранее никогда ничего неизвестно…

— Ну что ж, ты сам убедишься в этом. Раньше или позже её намерения станут явными, и тогда ты плача придешь ко мне и скажешь, что я была права.

— Хорошо. Знаешь что, давай заключим договор: если Селена меня отравит, я приползу к тебе из последних сил и попрошу противоядие!

Я еще раз поцеловал её. Сначала её губы поддались, но уже через секунду враждебно сжались. Она освободилась из моих объятий.

— Ради Бога, хватит! Прекрати меня целовать!

— Но почему, Марни?

— Потому что… — Она посмотрела на меня широко открытыми глазами. Её губы подрагивали. Внезапно она вскочила с кровати и закричала: — О Боже! Меня тошнит от тебя! Меня тошнит от всех мужчин! — Она неестественно рассмеялась. — До меня, случайно, никто тебе это уже не говорил?

— Но, Марни! Девочка!

— А, к черту все это! Сейчас я пришлю Йена, чтобы он помог тебе лечь. И кроме того, я считаю, что вы все, мужчины, должны держаться вместе и основать какой-то клуб!

Когда она бежала к двери, я увидел ее лицо. Оно было бледным, полным нервного напряжения Внезапно я почувствовал себя мерзавцем.

Вскоре явился Йен. Он был в пижаме. По его растрепанным волосам и закрывающимся глазам я сделал вывод, что Марни, очевидно, разбудила его. Однако несмотря на это, он было услужлив, как всегда. Он почти механически исполнял ежедневный ритуал укладывания меня спать. Мне никогда не нравились его прикосновения. А в этот вечер, когда у меня перед глазами все еще стояли образы его и Селены в воде, я с трудом сдерживался чтобы не ударить его кулаком в загорелое лицо. Он отнес меня в кровать, как ребенка, укутал одеялом, дружелюбно и ласково улыбаясь, и наконец ушел.

Только после его ухода я понял всю правду, о которой должен был догадаться с самого начала. Марни была совершенно права, говоря о моем восхищении Селеной. Я не любил её. Здесь не было ничего романтического. Это было кое-что похуже. Несмотря на то, что она с самого начала обманывала меня, она была у меня в крови. Вот как выглядела правда. Плохо это или хорошо, но я не мог от этого освободиться.

С первых же минут моей борьбы с самыми разными чувствами по отношению к семье Френдов на первое место всегда выдвигалась Селена. Это стало для меня сейчас так же ясно, как ясно я видел перед собой её темно-голубые глаза. Я ненавидел Френдов, когда считал их своими врагами, потому что мне была ненавистна мысль, что Селена мой враг. А сегодня вечером я присоединился к их заговору вопреки инстинкту самосохранения, просто для того, чтобы найти в Селене союзника. Даже в эту минуту, когда меня охватывало еще более ясное предчувствие грозящей опасности, я ощущал необыкновенное возбуждение при мысли, что она вот-вот окажется здесь.

Через минуту дверь открылась, и на пороге появилась Селена.

— Привет, любимый, — сказала она. — Марни уже успела предостеречь тебя от меня? Наверняка. Не зря я видела этот подозрительный блеск в её глазах.

Она подошла к кровати и села на нее. Взяла меня за руку и, чуть откинув голову назад, рассмеялась своим чувственным смехом.

— Извини, любимый, что я явилась так поздно. Но у меня возникли осложнения с Нэйтом.

В эту минуту я был совершенно счастлив.

— А чего он хотел?

— Он злится, что я сплю здесь. Считает, что поскольку мне уже не нужно притворяться твоей женой, я должна перебраться в какую-нибудь из этих мрачных гостиных в другом крыле дома. Он уперся, как осел. Я объяснила ему, что в этом гипсе ты не представляешь для меня никакой опасности, что ты и так уже видел все, что можно было увидеть, и поэтому нет смысла устраивать теперь этот переезд. — Она наклонилась и поцеловала меня в губы. — И кроме того, все эти разговоры так мучительны.

— Это ужасно. — Её руки были обнажены. Я слегка передвинул ладонь по ее теплой гладкой коже. Туманно подумал: «Бедный Нэйт», но очень туманно.

Она опустилась на подушки.

— Любимый, — сказала она, — ты не имеешь понятия, с какой радостью я жду завтрашнего дня. Ты действительно ангельски добр. Разве не чудо, что все обернулось так счастливо? Ты знаешь, я убеждена, что Горди никогда не был бы настолько трезв, чтобы продекламировать это стихотворение. — Её глаза испытующе посмотрели на меня из-под густых ресниц. — Бедный Горди! Я очень привязана к нему. Говорю тебе искренне, но иногда… это страшно — быть женой пьяницы. Ты понимаешь меня, любимый?

— Я не понимаю, как жизнь вообще может быть для тебя страшной, — ответил я. — В конце концов Горди не один на свете. По тебе сходит с ума Нэйт.

— Нэйт, — глубоко вздохнула она. — Да, думаю, ты прав. Нэйт уговаривает меня развестись с Горди и выйти замуж за него.

— В самом деле? — резким тоном спросил я.

— Поэтому он так горячо помогает нам. Сначала он не хотел впутываться в это дело, но когда я сказала, что не могла бы решиться выйти за него без цента… Ведь если уж дело должно было дойти до развода с Горди, то было бы лучше, чтобы он был богат и отвалил мне какую-нибудь приличную сумму, верно?

Она лежала на спине, с сияющим лицом глядя в потолок. От явного бесстыдства её слов у меня на секунду сперло дыхание. Значит, вот каким способом Френды получили бесценную помощь доктора Крофта… Селена выступила в качестве приманки, доведя молодого врача до того, что он поставил на карту всю свою профессиональную карьеру. «Бедный Нэйт», подумал я вторично, но уже не так туманно.

— Значит, по окончании дела о наследстве ты собираешься развестись с Горди и выйти замуж за Нэйта? — спросил я.

— Ах, любимый, как мучительно думать о таком далеком будущем! Должна признать, что Нэйт очень мил. Но он чуточку высокомерен. Тебе так не кажется?

Она повернулась на бок, так что её лицо оказалось прямо напротив моего. Её пальцы начали небрежно перебирать рукав моей пижамы. Она сдвинула его чуточку повыше, разглядывая мою руку.

— Любимый… какие у тебя руки! Они всегда приводили меня в восторг. И какие мускулы! Как у атлета.

Просто поразительно, как не соответствовала реакция моих чувств реакции ума. Я внезапно вспомнил циничные слова Марни. Она почти дословно предсказала поведение Селены. Однако вместо того, чтобы отнестись к этому как к предостережению, я чувствовал удивительное возбуждение и радость.

— Знаешь что, любимый? — Селена поглаживала светлые волосы на моей руке. — Я никогда не чувствовала себя лучше, чем в роли твоей жены. Это постоянное притворство было невероятно возбуждающим, так же как меня возбуждает прикосновение к тебе. Мне это очень нравится. — Она придвинулась еще ближе и поцеловала меня в губы. — Рядом с тобой у меня быстрее бежит по жилам кровь. А это так приятно.

Она чуть отодвинулась и вытащила у меня из-под бинтов прядь волос, которые начала наматывать себе на палец.

— Любимый… Ты действительно не знаешь, кто ты?

— Действительно.

— А может быть, ты женат?

— Может быть…

— На какой-нибудь отвратительной бабе с морщинистой шеей и в бигуди.

— И это не исключено.

— Любимый! Тебе не кажется, что было бы замечательно, если бы к тебе никогда не вернулась память?

Я погладил её по щеке.

— Ты действительно так думаешь?

Глаза у неё были мечтательные, сонные.

— Мне кажется, что именно поэтому ты так возбуждаешь меня. Кто ты? Неизвестно. Никаких привычек. Никаких запретов. Просто… мужчина. Да, мужчина. Ох, как бы я хотела, чтобы к тебе никогда не вернулась память!

— Я нравлюсь тебе таким?

Она чарующе улыбнулась.

— Безумно. Пусть к тебе не вернется память, пусть не вернется! Я разведусь с Горди. Буду богата. Безумно богата. Ты тоже сможешь разбогатеть, если потребуешь у Горди солидную сумму. Мы уехали бы вместе и занимались чудесными вещами. Ты был бы частью меня. Тем, что я сама создала. Я научила бы тебя всему, всему с самого начала… — Руки Селены приблизились к моей груди. — Как только тебе снимут гипс, я научу тебя всему… — прошептала она.

Кровь словно молотом стучала мне в виски. Я не мог сдержать этот стук, хотя он причинял почти физическую боль. Я помнил о Нэйте. Я также помнил о Йене. Но мне все это было совершенно безразлично.

— Любимый… — шепнула она мне на ухо, так что я почувствовал тепло её губ. — Любимый… скажи мне… ты меня любишь?

— Люблю ли я тебя? — Я схватил её за плечо и отодвинул, чтобы иметь возможность взглянуть ей прямо в глаза. — Любить… возможно, это неподходящее слово, если говорить о тебе… Как ты думаешь?

— Любимый! — Она рассмеялась низким, глубоким голосом. — Подумай только… ты и я!..

Она вскочила с кровати, волосы рассыпались у неё по плечам. Она обошла вокруг кровати и встала так, что я не мог её видеть.

— Ты мой самый дорогой…

— Я слушаю тебя, Селена.

— Я раздеваюсь. Повернись.

— Я лежу отвернувшись. Все в порядке. Там, где ты стоишь, я все равно тебя не вижу.

— Я знаю, что ты меня не видишь, именно это я и имею в виду. Повернись.

Я повернулся на кровати. Селена стояла между мной и окном. Она расстегнула платье на спине и позволила ему упасть на пол. Улыбнулась мне, показывая белые зубы между приоткрывшимися красными губами.

— Ты и я, любимый, — сказала она.

Глава 17

Когда на следующее утро Йен пришел, чтобы разбудить меня, Селены уже не было в комнате. Первый взгляд на гигантского голландца напомнил мне, что наступил Великий День. Дело в том, что его могучее тело, обычно обнаженное до пояса, теперь скрывалось под белой рубашкой. Кроме неё, на нем был серый летний костюм и черный вязаный галстук. Он выглядел неуклюже и неубедительно деловито. Очевидно, ему внушили, что нельзя непрерывно смеяться, поэтому весь ритуал он совершал молча и с серьезным видом. Он умыл меня и — насколько позволял гипс — одел в легкий серый костюм с траурной повязкой на рукаве. Затем усадил в кресло и накрыл колени наименее ярким пледом, какой ему удалось найти. Сделав все это, он выкатил мое кресло на застекленную веранду, где уже собралась за завтраком вся компания.

Я с первого взгляда почти не узнал миссис и мисс Френд. Миссис Френд обычно тоже одевалась в черное, но яркий грим и искусная прическа производили эффект фривольности, одетой во вдовье платье. Теперь все было по-другому. Лицо совершенно не накрашено, волосы собраны в простой узел на затылке. На ней не было никаких драгоценностей, и, кроме того, ей удалось каким-то образом пригасить свой темперамент и напустить на себя вид слабой скорбящей вдовы.

Обе молодые женщины тоже были одеты во все черное. Меня поразило, как сильно этот цвет изменил Марни. Она выглядела так, как, по её собственным словам, должна была выглядеть при жизни отца: маленькая испуганная мышка, готовая скрыться при первом же громком слове. Только Селене не помогли эти перемены. Несмотря на плохо сшитое платье и гладкую прическу, она по-прежнему выглядела привлекательно и соблазнительно.

— Любимый! — воскликнула она, когда я появился, и окинула меня испытующим взглядом. — Ты чудесно выглядишь в этом отвратительном костюме! Тебе следует только придать лицу чуть более торжественное выражение. Вот, теперь лучше! Прекрасно! Горди Френд — спасенный пьяница!

Хотя миссис Френд изменила свой внешний вид, однако её обычная рациональная и практичная манера поведения осталась без изменений. Она сказала мне, что мистер Петербридж явится до прибытия членов Лиги. Как душеприказчик умершего он обязан был тщательно проинспектировать дом в поисках проявлений нарушения закона в виде бутылок с алкоголем, пепельниц и тому подобных аксессуаров дьявола. Ожидают, что он приедет через час.

После завтрака миссис Френд провела с нами совещание в салоне, поскольку именно здесь должно было состояться собрание Лиги.

Несмотря на огромную роскошь, с какой был обставлен салон, миссис Френд удалось создать в нем атмосферу спокойного достоинства. Конечно, здесь не было ни одной пепельницы, но зато в наименее подходящих местах были расставлены фотографии покойного мистера Френда и нескольких членов его семьи. На рояль положили красивую старую шаль, на которую поставили вазу, полную бессмертника, как это делают в лучших пансионатах. Для членов Лиги предназначалось несколько рядов стульев; в одном из углов стоял небольшой стол. Тут должен был председательствовать мистер Моффет в обществе семьи покойного.

Мы провели генеральную репетицию. Другими словами, миссис Френд велела мне трижды продекламировать «Оду Авроре», исправляя мою интонацию и жесты, так чтобы я выглядел закоренелым грешником, который наконец опомнился и раскаялся.

— Относительно мистера Петербриджа мы можем не беспокоиться, — сказала она, — у меня такое впечатление, что этот старый выпивоха на нашей стороне. Главную опасность представляет, конечно, мистер Моффет. Этот наверняка будет выискивать малейшие недостатки. Достаточно один раз споткнуться — и мы погибли! Наверное, все вы хорошо понимаете, что мы не можем с риском для себя затевать судебный процесс и связанные с таким процессом осложнения…

Это последнее замечание адресовалось мне. Я с серьезным видом кивнул головой. Я понимал, даже слишком хорошо, почему мы должны избегать процесса.

— А теперь я познакомлю тебя с обычной программой таких собраний, любимый, — сказала миссис Френд. — В качестве вступления — какая-нибудь легкая песня. Потом мистер Моффет произнесет прекрасную речь об отце, и наконец придет твоя очередь… декламировать стихотворение. Потом, вероятнее всего, мистер Моффет будет говорить о радости по причине возвращения заблудшей овечки. Следующим пунктом будет подписание тобой обязательства абстиненции, или, другими словами, что ты никогда в жизни не притронешься к алкоголю, дорогой мальчик. Возможно, будет желательно, чтобы и ты, любимый, сказал несколько слов. Или нет, может, лучше не нужно! Я не слишком доверяю твоему чувству юмора. Мы откажемся от твоего выступления. Торжество закончится песней. Все окружат тебя и поздравят как нового члена Лиги. Я сказала мистеру Моффету, что потом приглашаю их в плавательный бассейн — тем самым мы уберем их из дома. Все ясно?

— Вполне, — сказал я.

— И ни слова о потере памяти, любимый! Я не сказала ни мистеру Петербриджу, ни мистеру Моффету, что Горди страдает амнезией, так как опасалась, что это может вызвать у них определенные подозрения. Однако, не зная, что ты не настоящий Горди, они не станут задавать коварных вопросов. В этом я абсолютно уверена.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал я. — Мне, правда, хочется спросить, уверены ли вы на все сто процентов, миссис Френд, что ни один из членов Лиги не видел раньше Горди?

— Не думаю. Каким образом они могли бы его видеть? Совершенно себе это не представляю.

Теперь миссис Френд окинула критическим взглядом по очереди двух молодых женщин семьи Френдов.

— Ты, Марни, выглядишь прекрасно, — сказала она. — Но ты, Селена, — она вздохнула, — сделай что-нибудь со своим бюстом.

— Не могу же я отрезать себе груди…

— Нет, любимая. Не думаю, чтобы в этом была необходимость, — сказала миссис Френд, еще раз окидывая всю комнату внимательным испытующим взглядом.

— А теперь я приведу бабушку, — заявила она. — Она очень возбудилась при мысли, что примет участие в собрании. Думаю, будет прекрасный эффект, если мы посадим её возле Горди. Горди — со старенькой бабушкой по одну руку и женой по другую. Только помни, Селена, что ты должна вести себя как жена, а не как кокетка. Вот так. — Тут миссис Френд сделала какое-то неопределенное движение рукой и добавила: — О Боже! Как я буду счастлива, когда все это закончится! Какая мучительная история! Просто кошмар!

Она вышла и вскоре вернулась, ведя под руку свою мать, одетую, конечно, тоже в черное. Миссис Френд удобно усадила её в кресло рядом со мной. Бабушка наклонилась ко мне, обвевая меня запахом лаванды и пыли. Она приподняла старческие веки, под которыми блеснули сообразительные глаза.

— Это замечательное развлечение, — шепнула она. — Лучше чем радио, и может, даже забавнее Джека Бенни, — захихикала она и добавила! — Этот Джек Бенни ужасно забавный субъект, таких не было в Сиэтле во времена моей молодости.

Она все еще хихикала при мысли, что в Сиэтле, когда была девушкой, не знала таких забавных парней, когда горничная объявила о приходе мистера Петербриджа.

— Пригласи его сюда, Сюзанн, — сказала миссис Френд.

После ухода горничной меня захлестнула новая волна беспокойства. Неужели я добровольно кладу голову на плаху? Я взглянул на Селену. Она заговорщически улыбалась мне. Я вспомнил последний вечер и перестал нервничать.

Через минуту в дверях появился мистер Петербридж. По законам драмы это должен был быть высокий строгий господин со стальными проницательными глазами, а тем временем адвокат покойного мистера Френда оказался маленьким худеньким человечком с розовой лысиной и выцветшими голубенькими глазками.

Миссис Френд встала и торжественно провозгласила:

— Мистер Петербридж!

— Ах, дорогая миссис Френд, — сказал человечек.

Миссис Френд взяла его за руку и провела через комнату.

— Полагаю, вы всех знаете, — сказала она. — Моя мать… Марни… Селена. А это Горди. Ах, я забыла, что вы не знаете моего сына! Позвольте мне представить его вам.

Мистер Петербридж смотрел на мою закованную в гипс правую руку и нерешительно размышлял, должен ли он подать мне левую руку или вообще не подавать руки. Наконец он все обдумал и вообще не подал мне руки.

— А, да. Я слышал об автомобильной катастрофе, в которую вы попали. Это просто чудесное спасение.

Он неловко улыбнулся мне. Он казался очень скованным.

Миссис Френд положила ладонь ему на плечо.

— Дорогой мистер Петербридж, — сказала она. — Я знаю, что в этой ситуации вы чувствуете себя неловко. Честно говоря, это завещание немножко… немножко… как бы это сказать… странное, верно? Однако мы должны с этим примириться. Вы помните, что должны осмотреть весь дом? Может быть, мы сразу и пойдем? Уладим это быстро, пока не явились наши глубокоуважаемые гости.

— Глубокоуважаемые гости, — повторил за ней мистер Петербридж. — Должен честно признаться, что никогда не мог понять энтузиазма вашего покойного супруга по отношению к этой Лиге Чистоты. Что касается меня, то должен сказать, что я очень люблю пропустить стаканчик шерри перед обедом.

— О! Какой неисправимый человек! — Миссис Френд похлопала его по рукаву пиджака. — Ну что ж, пойдемте искать следы разврата в этом доме, вы и я.

С этими словами она проводила мистера Петербриджа из комнаты. После короткой паузы бабушка снова захихикала.

— Это еще забавнее, чем Джек Бенни! — заявила она.

Никто из нас не произнес ни слова. Тем временем вошел Йен и неуклюже сел на один из деревянных стульев. Вскоре вернулась миссис Френд с мистером Петербриджем. У хозяйки было очень довольное лицо.

— Ну, значит, это мы уже уладили, — сказала она. — Мистер Петербридж считает, что наш дом не грешнее обычного американского дома. Верно?

— Ах… да… да… дорогая миссис Френд. Я не заметил ничего запретного… Ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие бедного мистера Френда.

Он сел возле миссис Френд, его маленькие ручки передвигались вверх-вниз по полосатым брюкам. Казалось, он все сильнее и сильнее нервничает. Я размышлял над тем, чем это может быть вызвано.

Миссис Френд с дружеской свободой и непринужденностью поддерживала прерывающийся ежеминутно разговор вплоть до того момента, когда со стороны подъездной дорожки донесся рокот мотора.

— Вот и они! — воскликнула она. — Лига! Кажется, мистер Моффет нанял автобус, чтобы привезти всех вместе. Они это любят. Так всегда веселее.

Через минуту снова появилась испуганная, как мне показалось, горничная и доложила хозяйке:

— Они уже приехали, госпожа.

Сразу после этого салон стал наполняться гостями. Всего их было тридцать или даже сорок человек.

Я ожидал, что члены Лиги должны быть субъектами мрачными и строгими — как наши траурные наряды. Однако оказалось, что это вовсе не так. Большинство гостей были одеты в белое — тактичный жест в сторону нашего траура — и уж никак не производили впечатление мрачных. Они резко выделялись на нашем фоне и, хотя старались напустить на лица выражения, подобающие визиту в дом траура, им трудно было скрыть внутреннюю радость жизни. У меня создалось впечатление, что они приехали сюда прямо с какого-то совместного развлечения — с пляжа, где играли с мячом или среди взрывов смеха закапывали в песок одного из самых толстых товарищей.

Несмотря на внешние атрибуты спортивного образа жизни, ни один из гостей не выглядел достаточно здоровым. Мужчины были либо толстые, среднего возраста, либо молодые и худые, усыпанные прыщами. Что же касается девушек и женщин, то ни одна из них не спровоцировала бы на свист даже самого пьяного матроса. Однако было видно, что все они довольны собой и благодарны «Авроре» за свою чистоту, ставящую их гораздо выше тех несчастных, от которых пахнет табаком и алкоголем. Я еще четче понял вчерашние слова миссис Френд. При мысли о том, что эти люди могли бы унаследовать миллионы мистера Френда, моя кровь тоже бурлила в венах.

Переговариваясь тактичным шепотом, подталкивая друг друга локтями в чистом, невинном флирте, они заняли простые деревянные стулья, обратившись лицами к нашей семейной компании.

Мистера Моффета до сих пор еще не было видно. Я подозревал, что он специально отрежиссировал свое появление, и не ошибся. Через минуту после того, как все члены Лиги расселись по местам, в дверях появился какой-то мужчина и, с достоинством пройдя среди своих спутников, подошел к миссис Френд. Он ухватил её за руку и принялся энергично трясти.

— Дорогая миссис Френд, какое скорбное событие. Мы, однако, глубоко верим и явственно чувствуем, что он по-прежнему среди нас — в тепле дня, в этих красивых цветах в саду, в прекрасном заходе солнца… — Его лицо озарилось улыбкой, когда он добавил: — Смерти не существует, дорогая миссис Френд.

Мистер Моффет был невероятно подвижен; огромный, еще довольно молодой, с вьющимися рыжими волосами и красноватым пушком, растущим на тыльной стороне ладоней. Он излучал какую-то интенсивную жизнерадостность, словно черпал её из электрической батареи, спрятанной под довольно помятым костюмом. Его манера поведения при этом была непривычно фамильярной.

Потом он повернулся ко мне и схватил мою левую руку, которую принялся трясти так же энергично.

— А это Горди… наш Горди! — Он внимательно смотрел на гипс. — Несчастный случай, да? Ну что ж, иногда нам требуется какое-нибудь сильное потрясение, чтобы прозреть. Ах, алкоголь — это орудие дьявола! Он бывает причиной худших трагедий, чем сломанная рука или нога. Тебе повезло, мой мальчик. Но и мы чувствуем себя счастливыми, потому что сегодня наступил великий день. Потому что сегодня ты прозрел.

Он склонился надо мной. По его слегка раздутым ноздрям я сделал вывод, что он проверяет, не пахнет ли от меня алкоголем. «Прозрение», очевидно означало на языке Лиги спасение.

Я слабо улыбнулся и сказал:

— Да… я прозрел…

Мистер Моффет крепко похлопал меня по плечу.

— Это прекрасно! Это похвально! — Его блестящие темно-карие глаза безуспешно пытались выразить восхищение, которого он в действительности совершенно не испытывал при мысли о моем спасении.

— Будем искренни, дорогой юноша, — сказал он. — Сегодня нам нужно уладить здесь одно дело. Речь идет о деньгах, юноша. О признании права на наследство. — Тут он слегка поклонился в сторону мистера Петербриджа. — Проясним все это сразу. Я бы не хотел, чтобы ты или твоя дорогая мать думали, что мне нужны деньги. Мистер Френд был прекрасный, чудесный человек, однако он не всегда все понимал. Что значат деньги по сравнению с самыми ценными вещами в жизни, которые ничего не стоят? Солнечный свет над вершинами гор. Луч, который загорается в глазах твоей матери, когда ты возвращаешься к ней, дорогой юноша, после своих путешествий… Вот что главное в жизни! Для нас, подчеркиваю еще раз, для нас, членов Лиги, в сто раз приятнее приветствовать нашего нового единомышленника, который прозрел, чем стать богаче на эту незначительную сумму денег!

Говоря это, он показывал в широкой улыбке большие желтые неровные зубы.

— Бог всегда хранил нас, юноша. Когда наступали трудные времена, никогда не было недостатка в друзьях, готовых помочь нам щедрой рукой. Маммона. Так это характеризует библия — грязная маммона. И я тоже так всегда к этому относился. Мы не допустим, чтобы между нами и нашим другом встала грязная маммона.

Произнеся эти исторические слова, мистер Моффет еще раз сильно похлопал меня по плечу. Потом драматически повернулся лицом к собравшимся, поднял обе руки вверх, словно приветствовал восходящее солнце и громко крикнул:

— Юноши и девушки! Споем гимн «Авроры»!

Одна из поднятых рук играла роль дирижерской палочки. Какая-то довольно потрепанная девушка села за рояль. Все встали с мест и запели веселую песню. Я улавливал лишь обрывки текста… «Аврора… радость… лучи солнца… смерти нет… прозреешь…

Когда прозвучали последние аккорды гимна, мистер Моффет выступил с речью в честь покойного мистера Френда. В ней он четко разделил всех на тех, кто прозрел, и тех, кому это было не дано. Эти последние — несчастные заблудшие души, грешные, обреченные на развратную жизнь и ослепление в грехе на земле, а потом на полное забвение после смерти. Напротив, прозревшие завоевали себе ценную привилегию находиться в обществе мистера Моффета на земле, а потом, в вечности, жить в веселой Валгалле чистоты.

Мистер Френд несомненно прозрел.

Я попытался представить себе хмурого старого джентльмена, знакомого мне исключительно по фотографии, который развлекается в набожной компании мистера Моффета, а потом возвращается после такой пасторали домой и старается искоренить зло в своей собственной семье. При мысли об этом я почувствовал легкую тошноту.

Мистер Моффет прославлял многочисленные огромные достоинства мистера Френда и закончил восхищением его поэтическими талантами. Внезапно, прежде чем я успел приготовиться, он повернулся ко мне, как фокусник на арене цирка, и воскликнул:

— А сейчас, господа, мы получим невыразимое удовольствие услышать его собственного сына, который прозрел и который продекламирует нам наиболее вдохновенное стихотворение своего отца, «Оду Авроре».

Со всех сторон послышался восхищенный шепот. Мистер Моффет поднял руку вверх.

— Однако прежде я хочу сказать кое-что еще, что наверняка хотел бы сообщить вам наш друг Горди. — Тут его голос понизился до волнующего шепота. — Вплоть до последней минуты он шел по неверному пути… катился по этой дороге слабости и легкомыслия. Алкоголь, дети мои, это орудие дьявола. Дело с ним было все хуже и хуже. Однако теперь он увидел красный свет! Теперь он переключил скорость, нажал на тормоз… Если он еще продекламирует нам стихотворение отца, — он замолчал на секунду и поднял вверх обе руки, сплетая их над головой, как боксер, победивший соперника, — то мы скажем в этот прекрасный летний день, когда самая маленькая птичка щебечет от радости, скажем, что… он вернулся… Вернулся ко мне… К вам…

Раздались оглушительные аплодисменты. Сидящая рядом со мной бабушка приглушила платочком восхищенное хихиканье. Я в отчаянии посмотрел на Селену, а потом на миссис Френд. Обе сидели спокойно, опустив глаза. Охваченный внезапной паникой, я почувствовал абсолютную пустоту в голове. Однако в этот момент Селена подняла глаза и подмигнула мне. Я успокоился и овладел собой. Честно говоря, я неожиданно почувствовал такой прилив духа, что решил отказаться от невыразительной декламации, которую мне навязывала миссис Френд, в пользу героического пафоса мистера Моффета.

— «Семь грехов ведут наших сыновей к пагубе, — зарычал я. — Семь грехов, искушающих нас, как уличная девка…»

Я чувствовал, что владею всей аудиторией. Я словно вырубал каждое слово, крепко, выразительно, вкладывая все больше страсти в каждую последующую строфу. Когда я закончил, снова раздались бурные аплодисменты. Мистер Моффет с нескрываемой яростью в глазах подошел ко мне и сильно похлопал меня по плечу. Не успел я оглянуться, как он уже схватил какую-то бумагу и перо и сунул мне все это в руки.

Я прочел первые слова:

«Нижеследующим обязуюсь отречься с сегодняшнего дня от всего нечистого, питья алкоголя…»

Мне не требовалось читать до конца, чтобы понять, что передо мной декларация трезвости. Я держал перо в левой руке, зависшей над документом. Я колебался… Если я поставлю фальшивую подпись, то неизбежно свяжу свою судьбу с Френдами. Не знаю, хорошо это или плохо.

В этот момент Селена вскочила со стула, словно в приливе какого-то неожиданного вдохновения. С блестящими от евангельского восторга глазами она крепко схватила меня за руку и воскликнула:

— Ах, подпиши это, Горди! Отрекись раз и навсегда от алкоголя, он орудие дьявола!

Мистер Моффет уставился на неё, изумленный этим внезапным взрывом страсти. Когда я перенес взгляд с Селены на него, мне пришлось приложить массу усилий, чтобы не рассмеяться. Склонившись над документом, я нацарапал левой рукой внизу что-то, должное означать: Горди Рентон Френд Третий. Селена вернулась на место с выражением невыразимого облегчения. Мистер Моффет вырвал у меня из рук документ и принялся размахивать им над головой.

Я прозрел.

Все члены Лиги бурно аплодировали. Движением ладони мистер Моффет подал знак начинать песню. Снова раздались звуки рояля. Вся Лига встала и запела прощальный гимн в честь «Авроры».

Все произошло довольно быстро и гладко. Мистер Моффет либо смирился с действительностью, либо решил отложить все юридические формальности на будущее. Я посмотрел на него, пытаясь угадать его самые тайные мысли, и понял, что мистер Моффет не из тех людей, которые поддаются отчаянию. У него за пазухой было еще что-то, кроме жестких рыжих волос.

Все это вместе начинало мне не нравиться.

Глава 18

— А теперь, любимые юноши и девушки, — обратился мистер Моффет к своему стаду, — час отдыха! Миссис Френд пригласила нас провести наш Солнечный Час в её саду, в плавательном бассейне. Надеюсь, у всех с собой имеются купальные костюмы «Аврора»?

Собравшиеся хором ответили, что имеются.

— Итак, дорогие юноши и девушки, к воде!

Шумно отодвигая стулья, вся Лига вскочила с мест, окружила со всех сторон мое кресло и с энтузиазмом приветствовала нового товарища. Когда они по очереди обращались ко мне с сердечными поздравлениями, я заметил, что в салон вошли двое посторонних мужчин и неуверенно остановились у двери. Один из них был чуть сгорбленный, пожилой, с покрытым красными прожилками носом и седыми волосами; другой — молодой, очень крепкого телосложения; у него было самоуверенное лицо и вид человека, который наверняка еще не прозрел. Пока «юноши» и «девушки» мистера Моффета смеясь выражали надежду, что уже скоро я смогу участвовать в их чистых развлечениях, мистер Петербридж покинул общество миссис Френд и присоединился к двум мужчинам у двери. Все трое принялись конспиративно шептаться.

Постепенно все члены Лиги Чистоты «Аврора» ушли через библиотеку и террасу в парк. Когда вышел последний из них, мистер Моффет еще раз сердечно пожал мне руку.

— Мы приветствуем тебя в нашей Лиге, Горди, сердечно приветствуем! Мы будем вместе переживать много высоких мгновений! Ах, из этого твоего прекрасного бунгало получится такая штаб-квартира для Лиги, что о лучшей и мечтать не приходится. Просто идеальная! — он одарил улыбкой стоящую рядом миссис Френд. — А грязная маммона? — рассмеялся он так же громко, как и фальшиво. — Кому принадлежат все земные блага отца, как не его вдове и осиротевшим детям, если, конечно, они окажутся достойными этого?..

Неровные зубы блеснули еще раз, когда он закончил этот зловещий вывод. Потом выпрямился и значительно веселее, чем пристало человеку, потерявшему минуту назад несколько миллионов долларов, медленно вышел из салона, чтобы присмотреть за своими агнцами во время Солнечного Часа. Однако до того как он вышел, его глаза скользнули в сторону стоящих у двери двух мужчин. Он тут же отвернулся, прикидываясь, будто не замечает их.

Миссис Френд, очевидно, не заметила этого мимолетного взгляда, потому что её лицо продолжало сиять. Она слегка сжала мне руку и тихо сказала:

— Удалось! Мой дорогой мальчик, ты был великолепен, просто великолепен! Удалось…

Она вышла вслед за мистером Моффетом, чтобы и дальше играть роль гостеприимной хозяйки. Селена и Марни проводили бабушку в её комнату. Йен исчез.

Наверное, я тоже должен выехать в сад к бассейну, но перспектива глядеть на членов Лиги Чистоты в купальных костюмах «Аврора» была выше моих сил. Поэтому я остался на месте. Кроме мистера Петербриджа и двух незнакомцев, по-прежнему стоящих у двери, в салоне никого не было. Я бросил взгляд в их сторону, думая о мистере Моффете и странным образом чувствуя себя не в своей тарелке. Словно по сигналу, все трое направились в мою сторону. Мистер Петербридж, судя по всему, очень нервничал.

— Мистер Френд… гм… гм… похоже на то, что вы выполнили все указанные в завещании условия. Я бы даже сказал, вы выполнили их блестяще.

— Следовательно, мистер Моффет не может ничего предпринять? — спросил я.

— Если говорить о завещании, то… гм… нет. — Лицо мистера Петербриджа было пурпурным от озабоченности, о причине которой я не мог догадаться. — Однако… мистер Френд… прежде чем мы приступим к обсуждению подробностей… есть еще одно дело… Не могли бы вы уделить нам немного времени?

— Ну, конечно, — ответил я, чувствуя, как его волнение передается мне.

— Все это очень странно. Как минимум странно… — Мистер Петербридж сделал легкое неопределенное движение рукой в направлении пожилого сгорбленного мужчины с носом, покрытым красными прожилками, и седыми волосами. — Это доктор Леланд. Не знаю, знакомы ли вы? Доктор Леланд тот самый врач, который лечил вашего отца во время его последней болезни и вплоть до… гм… вплоть до смерти…

Мое волнение перешло в панику. Миссис Френд не дала мне никаких инструкций в связи с доктором Леландом.

Доктор Леланд смотрел на меня из-под тяжелых усталых век. Через минуту, которая показалась мне вечностью, он медленно протянул руку.

— По-моему, я не имел удовольствия быть знакомым с вами, мистер Френд — сказал он.

Я почувствовал невыразимое облегчение, пожимая его сухую костлявую руку.

— А это, — почти простонал Петербридж, показывая на другого из вновь пришедших, — это инспектор Сарджент.

Инспектор! Я почувствовал руку правосудия на своем плече. Молодой инспектор Сарджент не протянул мне руки. Он бесстрастно улыбался.

— Может, здесь есть какая-нибудь более уединенная комната, мистер Френд? — спросил он. — То, о чем мы должны поговорить, это… ну, секретное дело.

Рядом со мной не было миссис Френд. Не было никого. Я мог рассчитывать только на себя. Кивнув троим джентльменам, я покатил свое кресло через салон и по коридору в маленький кабинетик, где еще никогда не был. Ситуация была очень странная. Я почти не знал дом, который якобы принадлежал мне. Я вспомнил свое беспокойство сегодня утром, когда впервые увидел мистера Петербриджа, и мысленно спросил себя, возможно ли, чтобы я добровольно надевал себе петлю на шею.

Неужели я делал это уже сейчас?

Я вспомнил также странный взгляд мистера Моффета, который он бросил на инспектора перед тем как выйти из салона. Я был почти уверен, что это какой-то дьявольский план мистера Моффета, направленный на признание завещания недействительным. И если я продержусь, все будет в порядке.

Инспектор Сарджент закрыл дверь кабинетика. Все трое окружили мое кресло. Я был удивительно спокоен. Нынешняя реальная опасность отодвинула в тень прежние беспокойство и волнение.

— Слушаю вас, — сказал я.

Мистер Петербридж в большом замешательстве выдавил из себя:

— Я полагаю… гм… что инспектор Сарджент… — после чего он замолчал.

Инспектор уселся без приглашения и вытащил из кармана блокнот и карандаш. В течение всего этого времени он не переставал мне улыбаться.

— Прошу прощения за этот блокнот и карандаш, мистер Френд. Обычная процедура.

— Да, пожалуйста!

Большая рука с карандашом зависла над блокнотом.

— Вас зовут Гордон Рентон Френд Третий?

— Да.

— И вы, естественно, сын покойного мистера Френда, умершего в этом доме месяц назад?

— Все верно.

Это свершилось! Я сказал! Назад дороги уже не было.

— Я слышал, что вы и ваша жена приехали сюда из Питтсбурга за две недели до смерти старшего мистера Френда. Я не ошибаюсь?

Вот подходящий момент, чтобы признаться в потере памяти. Это было бы прекрасной защитой от трудных вопросов. Однако миссис Френд скрыла это от мистера Петербриджа. Если сейчас я внезапно заявлю о потере памяти, это покажется очень подозрительным. Поэтому я решил молчать до тех пор, пока инспектор не скажет, что ему нужно.

— Нет, — ответил я на последний вопрос. Серые, ничего не выражающие глаза инспектора встретились с моими.

— И в день смерти отца вы уехали в Лос-Анджелес?

— Да.

— Вы поехали к кому-нибудь в гости?

Хотя я не отважился сказать о потере памяти, я мог по крайней мере скрыться в дымовой завесе… алкоголизма. Пьяные выходки Горди были общеизвестны, если не из других источников, то хотя бы из самого завещания мистера Френда. Мне совершенно не повредит, если я признаюсь в этом.

Я сконфуженно улыбнулся и сказал:

— Буду с вами совершенно искренен… Я Пил. И вообще не поехал в Лос-Анджелес в гости. Я отправился туда просто пить.

— Понятно. — Инспектор впервые перестал улыбаться, хотя в этом месте улыбка была бы наиболее уместна.

— Приблизительно в какое время дня вы уехали отсюда?

Марни мне говорила. Когда же это могло быть?

— Ближе к вечеру.

— Тогда еще не было известно, что ваш отец умирает?

— Конечно.

— Но раньше в этот же день вы были дома?

— Да.

— Вы не заметили чего-нибудь необычного?

У меня появилось странное ощущение в области желудка. Однако с той же самой беззаботной улыбкой, что и раньше, я ответил:

— Опасаюсь, что в том состоянии, в котором я находился, вряд ли я мог что-то заметить… А почему вы спрашиваете об этом, инспектор?

Инспектор Сарджент закрыл блокнот и положил руку на колени.

— Это неприятное дело, мистер Френд, — сказал он, — и я бы не хотел вас беспокоить. — Его голос должен был выражать соболезнование, но не выражал. — Речь идет о том, что определенные особы делают… гм… как бы это назвать… неприятные инсинуации.

— Мистер Моффет? — импульсивно спросил я.

Слабый румянец залил лицо инспектора, которое стало выглядеть еще моложе.

— Если быть честным — да.

Сориентировавшись, что за всем этим скрывается мистер Моффет, я почувствовал себя бодрее. Миссис Френд заверила меня, что исключено, чтобы мистер Моффет подозревал во мне мошенника. Я уже был так уверен в себе, что мог перейти в атаку.

— Мне кажется, что все возможные инсинуации, выдвигаемые мистером Моффетом, имеют под собой исключительно финансовую почву, — сказал я.

— Конечно. Я знаю, что речь идет о значительной сумме, — ответил инспектор Сарджент официальным тоном. — Но полиция обязана реагировать на жалобы. Вы сами это понимаете.

— Ну, конечно.

— Я выяснил все как можно тщательнее, — продолжал инспектор. — Мне не хочется доставлять хлопоты осиротевшей семье без крайней необходимости. Я обратился к двум единственным людям вне семьи, которые могли бы мне помочь.

Он показал на мистера Петербриджа и доктора Леланда, который, казалось, погрузился в какие-то мрачные раздумья.

— После того как я побеседовал с этими джентльменами, — почти с грустью в голосе произнес инспектор Сарджент, — я пришел к убеждению, что обвинения мистера Моффета вынуждают меня начать расследование.

Я снова почувствовал спазм в желудке.

— И каковы же эти обвинения?

— Может, будет лучше, если мистер Петербридж и доктор Леланд повторят вам то, что я услышал от них.

— Прошу вас, мистер Френд, понять, каким неприятным и болезненным является для меня это дело, — вмешался в разговор мистер Петербридж. — Прошу мне поверить, что я совершенно забыл и думать об этом, до тех пор пока инспектор Сарджент не спросил меня. Речь идет о том, что в тот день, когда умер ваш отец, а точнее, за пару часов до вызова к нему доктора Леланда, ваш отец позвонил мне. Он очень нервничал и договорился встретиться со мной на следующий день. Заявил, что хочет изменить завещание. Хорошо зная взрывоопасный характер вашего отца и его постоянное…

В этом месте инспектор прервал его.

— Доктор, может быть, сейчас вы скажете мистеру Френду то, что я услышал от вас?

Впервые доктор Леланд оживился, проявляя такую же озабоченность, как и мистер Петербридж. Может быть, он чуть лучше владел собой.

— Дело представляется следующим образом, мистер Френд. После приезда вашего отца в Калифорнию его лечил я. Он давно болел. У него было очень слабое сердце. Когда меня вызвали к нему впервые после приступа, его состояние было таким плохим, что я бы не удивился, если бы он умер в течение ночи. Тогда я велел ему лежать в постели. Вы понимаете?

Я кивнул, стараясь не допускать к себе мысль, которая повисла надо мной, как градовая туча.

— Итак, в тот вечер, о котором идет речь, меня вызвала ваша мать. Приехав, я обнаружил мистера Френда в очень плохом состоянии. Сердце билось очень слабо, неритмично. У него были трудности с дыханием, бред. Одним словом, все признаки опасного приступа. Я оставался с ним несколько часов, делая все, что в моих силах. Потом произошло резкое ухудшение, сердце перестало работать, и спустя несколько минут наступила смерть…

Он помолчал, прикрыв глаза тяжелыми веками.

— Вы не врач, дорогой мистер Френд, поэтому я не вижу необходимости вдаваться в медицинские подробности. Важно то, что у меня были основания полагать, что у вашего отца случился новый сердечный приступ, оказавшийся фатальным. Давно зная состояние его здоровья, я подписал свидетельство о смерти, не испытывая ни малейших подозрений или сомнений. Утверждаю со всей решительностью, что любой врач на моем месте поступил бы точно так же.

Он снова замолчал. Это была многозначительная пауза.

— Однако когда инспектор обратился ко мне с определенными вопросами, я пришел к выводу, что, действительно, некоторые симптомы были не совсем ясны. Кроме того, в последние несколько недель, предшествующих смерти, здоровье вашего отца значительно улучшилось. Так что теперь… — он беспомощно развел руками, — не скажу, чтобы я разделял подозрения инспектора Сарджента. Абсолютно это не утверждаю. Говорю лишь то, что я уже не уверен на сто процентов в своем диагнозе. И я настолько Ответственный человек, что без колебаний признаюсь в этом. Должен, однако, допустить возможность, что причиной смерти мистера Френда была чрезмерная доза дигиталиса, который я ему прописал.

— Видите ли, мистер Френд, — спокойно сказал инспектор, — именно это обвинение и выдвигает мистер Моффет. Он навестил меня вчера в моем служебном кабинете и заявил, что, по его мнению, вашего отца отравили.

А вот и петля!

— Вы, конечно, понимаете, мистер Френд, что в этих обстоятельствах я не мог легкомысленно отнестись к заявлению мистера Моффета. Опасаюсь, что до того как закончится дело о наследстве, нужно будет произвести эксгумацию и вскрытие. — Он вытащил из кармана какую-то бумагу и положил её на поручень кресла. — Вот распоряжение об эксгумации. Его должен подписать один из членов семьи. Я полагал, вам будет легче подписать этот документ, чем вашей матери.

Я отчаянно искал нужные слова, но напрасно. С намеком на сарказм, я сказал:

— А что будет, если я заявлю, что считаю обвинения мистера Моффета безосновательными, и не соглашусь, чтобы нарушали покой моего отца для успокоения каких-то глупых, ни на чем не основанных подозрений?

— Я бы советовал вам все же подписать этот документ, мистер Френд. Отказ только вызвал бы подозрение, что вы боитесь результатов вскрытия.

Инспектор Сарджент смотрел на меня проницательными стальными глазами. Я старался выдержать этот взгляд — однако это был не самый приятный момент в моей жизни.

— У меня правая рука в гипсе, — сказал я. — Подпись будет нечеткой.

— Это не имеет значения. Даже какого-либо условного значка или крестика, поставленного в присутствии этих двух джентльменов, будет вполне достаточно.

Инспектор Сарджент вынул авторучку, положил документ на подлокотник моего кресла, вложил авторучку мне в руку и показал пальцем, где я должен подписать. Вторично за этот день я нацарапал имя и фамилию «Гордон Рентон Френд Третий» левой рукой. Вслед за мной поставили подписи мистер Петербридж и доктор Леланд, после чего инспектор положил бумагу в карман.

— Я знаю, что вы будете с нетерпением ждать результатов, мистер Френд. — сказал он. — Со своей стороны, я приложу все старания, чтобы ускорить ход дела. Полагаю, что смогу сообщить вам результат в течение ближайших двадцати четырех часов.

Мистер Петербридж и доктор Леланд торопливо бросились к двери, как две комнатных собачки, которым очень нужно во двор. Инспектор Сарджент пожал мне левую руку и улыбнулся своей ничего не выражающей улыбкой.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, мистер Френд. Наверняка вы правы. Вероятно, это последнее отчаянное усилие мистера Моффета, направленное на получение денег. Я на вашем месте даже не стал бы говорить обо всем этом семье. Они только зря будут нервничать. А зачем им напрасно нервничать, если окажется, что убийства не было?

— Конечно, — ответил я.

Он открыл дверь, и мистер Петербридж и доктор Леланд выбежали из комнаты, словно за ними кто-то гнался.

Инспектор Сарджент вышел вслед за ними и тщательно закрыл за собой дверь.

Глава 19

Я выкатил кресло из маленького кабинета в залитый солнцем коридор. Дом Френдов всегда утопал в солнце. Я со вздохом подумал о тумане и ураганах, вообще о чем-нибудь, что нарушило бы атмосферу ласки и дружелюбия.

В большом салоне я застал всю семью — в прекрасном настроении. Селена уже успела сменить неуклюжее черное платье на веселенький гавайский купальный костюм. Она также распустила собранные над ушами волосы, которые теперь свободно спадали на плечи, блестя на солнце. Марни тоже переоделась. Она сидела, поджав под себя ноги, на диванчике и жадно затягивалась сигаретным дымом. Миссис Френд — по-прежнему в скромном вдовьем платье — сидела у окна со своим вечным вязанием на спицах. На коленях у неё была открытая большая коробка шоколадных конфет. Все три дамы взглянули на меня как бы вскользь, а миссис Френд одарила меня своей материнской улыбкой.

— Любимый, Лига Чистоты только что закончила свой Солнечный Час и погрузилась в автобус. Ты такой милый мальчик. Однако я считаю, что с твоей стороны гадко, что ты не попрощался с мистером Моффетом. Как бы там ни было, он проглотил эту горькую пилюлю по-деловому. — Она ненадолго замолчала, разыскивая в коробке какую-то особенно привлекательную конфету. — Но кто был тот симпатичный молодой человек, который разговаривал с мистером Петербриджем и доктором Леландом? Они все куда-то исчезли, прежде чем я успела поздороваться с ними…

Спокойствие миссис Френд никогда не казалось мне более невыносимым, чем сейчас. Поэтому я сказал довольно жестким тоном:

— Этот симпатичный молодой человек — инспектор полиции.

Все три изумленно посмотрели на меня, а миссис Френд с внешне невозмутимым спокойствием тихо спросила:

— И чего же хотел этот инспектор, любимый?

— Он хотел, чтобы Горди Френд подписал разрешение на эксгумацию, — безо всяких церемоний бросил я им прямо в лицо. — Есть подозрение, что покойный мистер Френд был убит.

Марни резким движением погасила в пепельнице недокуренную сигарету. Даже миссис Френд отреагировала так сильно, что её рука с шоколадной конфетой неподвижно повисла в воздухе. Я же прежде всего чувствовал ужасную усталость.

— Перестаньте нервничать, дорогие дамы. Я безупречно сыграл роль Горди. — Я сделал короткую паузу и закончил. — Вы зря делаете такие удивленные лица.

— Удивленные? — Селена проницательно посмотрела на меня. — Что ты имеешь в виду?

— Я с самого начала подозревал нечто подобное. Но потом поддался неотразимому очарованию Френдов и позволил оставить себя в дураках. Все это время вы знали, что старого мистера Френда отравили. Вы также знали, что когда-нибудь это должно стать явным. Именно на этот возможный случай меня доставили сюда.

— Но… — начала Селена. Миссис Френд бросила на неё красноречивый взгляд, потом встала и, глядя мне прямо в глаза, подошла к моему креслу.

— Как ты сказал? Что тебя доставили сюда… С какой целью?

— Конечно, как козла отпущения. Но кстати, а где сейчас, черт возьми, торчит ваш маленький Горди? Я догадываюсь, что вы будете тщательно прятать его, до тех пор пока все это грязное дело не забудется и я не буду осужден.

— Ах, глупенький! — воскликнула Селена.

— Да, любимый. — Миссис Френд не спускала с меня глаз. — Если ты в самом деле так думаешь, то должна признать, что ты глупец. — Полным достоинства движением она подозвала к себе двух молодых женщин, вставших по обе стороны от неё. Через секунду миссис Френд очень медленно начала говорить:

— Я знаю, что у тебя имеются все основания не доверять нам и нашим словам. Однако, несмотря на это, я хочу сказать тебе кое-что, и это будет чистая правда. Клянусь тебе, что ни одна из нас не имела ни малейшего понятия о подозрении касательно причин смерти моего мужа. Ни одна из нас не знает также, где в настоящую минуту находится Горди. Я тебя… тебя «доставила сюда», как ты выразился, просто по причине, которая тебе хорошо известна. — Она сделала короткую паузу. — Ты веришь мне?

— Какое имеет значение, верю я или нет?

— Для меня это имеет огромное значение, — потому что я очень полюбила тебя, — она взяла Селену за руку, — и девочки тоже искренне полюбили тебя. И мы не хотим, чтобы ты считал нас дьяволами.

Снова прозвучало это слово.

— Но, возможно, ты поверишь мне, если я обращусь к твоему разуму, — продолжила миссис Френд. — Мне абсолютно ничего не известно о том, что подозревается отравление, и я считаю это совершенно бессмысленным. Но каким образом, подумай сам, мы могли бы взвалить на тебя вину, если бы даже у нас было такое намерение? Это могло бы удаться нам только в том случае, если бы мы сумели внушить тебе, что ты Горди Френд. Но нам это не удалось. Ты ведь мог сразу же вызвать полицию и заявить, что как жертву амнезии мы заманили тебя сюда после смерти мужа и использовали в качестве орудия для того, чтобы вырвать наследство из рук мистера Моффета. Если бы ты заявил, что не являешься Горди Френдом, полиция нашла бы множество свидетелей, готовых подтвердить твои слова. Хотя бы нашу прежнюю прислугу, которая, прекрасно знала Горди… Люди из Питтсбурга, где Горди работал. Множество людей в Сэйнт-Поле, где Горди воспитывался… Мой дорогой мальчик! Тебя оправдали бы раньше, чем ты успел бы произнести слово «Аврора»!

Теперь она улыбалась своей обычной, невероятно ласковой улыбкой.

— Одним словом, это не мы держим тебя в своих руках, а наоборот. — Во время всей своей речи она держала в руке шоколадную конфету, которую сейчас положила в рот. Наверное, это была нуга. — Скорее мы должны зависеть от твоей симпатии или антипатии.

И снова миссис Френд одержала верх. Её логические рассуждения были безупречны. Я, как обычно, почувствовал себя глупо.

Миссис Френд не переставала улыбаться. Селена тоже сияла, позабыв о недавнем гневе. Марни по-прежнему оставалась недоверчивой и бдительной.

— Ну так как, любимый? Или ты считаешь, что я не права? — спросила миссис Френд.

Я пожал плечами.

— Хорошо, — сказал я. — Прошу прощения.

— Тебе не за что просить прощения, любимый. Я прекрасно понимаю, что ты мог разнервничаться из-за всей этой истории с полицией. — Взмахом руки она отослала обеих молодых женщин на прежние места, а сама села на свой стул у окна. — Надеюсь, что все мы уже успокоились. Самое главное — не нервничать.

Словно в подтверждение того, что не надо нервничать, она взяла вязание и начала быстро двигать спицами.

— А теперь, любимый, расскажи нам все по порядку.

Я сделал так, как она велела. Все три дамы очень внимательно слушали мой рассказ, а когда я закончил, миссис Френд отложила вязание и сказала:

— Ну, видишь? Разве я была не права? Нет причины нервничать. Ведь ясно, как солнце, с какой целью мистер Моффет выдвинул такого рода обвинение. Ни капли правды! Какой отвратительный человек! Я весьма сожалею, что отнеслась к нему так предупредительно. Только одно во всем этом хорошо: если я даже испытывала какие-то угрызения совести и сожаления, Что мы лишили его денег, то теперь я полностью избавилась от них. Полностью!

Её спокойствие граничило, наверное, с глупостью.

— Вы упорно не хотите видеть опасности, — обратил я её внимание. — Если бы вы остались с глазу на глаз с тигром, то, наверное, глядя в его разинутую пасть, все еще звали бы: «Кис-кис…»

Миссис Френд рассмеялась.

— А знаешь, это хорошая шутка!

— Боже мой, да взгляните хоть на секунду правде в глаза! Неважно, справедливо обвинение мистера Моффета или нет. Однако фактом является то, что конкретно семью Френдов обвинили в убийстве, а в настоящий момент Френды — это я. В любом случае мы должны быть ко всему готовы. Неизвестно, что может произойти. Если вы не сумеете отнестись к делу серьезно, я начну действовать сам — так, как буду считать нужным.

— Да, — неожиданно произнесла Марни. — Ты прав. Ты совершенно прав.

Селена тоже кивнула головой.

— Да, мне тоже так кажется. Хотя все это дело словно не от мира сего!

— Я не сомневаюсь ни на минуту, что ты уладишь все это самым лучшим образом, любимый, — сказала миссис Френд. — Мужчины вообще подходят для такого рода дел лучше, чем женщины. — Она подняла на меня взгляд, в котором не было даже тени улыбки, и добавила: — Что мы должны делать для начала?

— Для начала я попросил бы вас рассказать обо всем, что случилось в день смерти мистера Френда.

— Да ничего не случилось, любимый.

— А я знаю по меньшей мере об одной вещи, — сказал я. — Мистер Френд уволил Йена. Почему?

Миссис Френд заморгала.

— Не имею ни малейшего понятия. У моего мужа бывали разные настроения и капризы. Очевидно, в тот день у Йена было недостаточно веселое лицо.

— А может, кто-то из вас сумеет это вспомнить? — Я посмотрел на Селену и Марни.

Марни взглянула на Селену, которая только пожала плечами.

— Нет. Признаюсь, я даже совершенно забыла об этом. — Её глаза встретились со взглядом Марни. — Но можно просто спросить у Йена.

— Да, верно! — поддержала её миссис Френд. — Если ты действительно хочешь узнать, почему Йена уволили, то лучше всего спросить у самого Йена. Марни, деточка, приведи сюда Йена!

Марни встала с диванчика и вышла. Я подумал, что ведь уже однажды спрашивал об этом Йена и не получил никакого ответа. Поэтому я не питал особых надежд добиться какого-нибудь результата сейчас — разве что миссис и мисс Френд знают какую-то более эффективную систему, дающую возможность объясниться с этим человеком. Вскоре вернулась Марни в обществе голландца. Он все еще был в своем праздничном костюме и с гладко причесанными волосами.

— Прошу… Можете спросить у него? — обратился я к миссис Френд.

Миссис очень медленно задала вопрос. Казалось, Йен понимает её, но так же как это было со мной, вместо ответа он неожиданно расхохотался. Все три дамы пытались продолжать расспрашивать его. Он отвечал жестами, которые — по крайней мере для меня — были совершенно непонятны. Однако миссис Френд явно понимала, что он хочет сказать. Через минуту она отослала его движением руки и сказала:

— Ну… я уже знаю.

— Вы поняли его?

— Конечно, любимый. Он ведь говорил совершенно ясно. Но это даст нам немного. Йен совершенно не знает, почему его уволили.

— Не знает? Как? Как он может не знать этого?

— По крайней мере я так поняла. И это вполне возможно. Муж вызвал его, отругал и уволил. Йен совершенно не догадывается, в чем тут дело. Он просто принял увольнение к сведению. Нет, в самом деле, это уже становится мучительным. Ведь он мог бы хоть немножко постараться и выучить несколько слов по-английски, верно? А что еще ты хочешь знать?

— Во время последней болезни у мистера Френда была сиделка?

Миссис Френд покачала головой и объяснила:

— Конечно, когда он серьезно болел, у него была сиделка. Однако в последнее время состояние его здоровья улучшилось настолько, что мы её уволили.

— И кто же потом его опекал?

— Все понемножку, любимый. Йен брил его, умывал, перестилал кровать, девочки следили, чтобы он вовремя принимал лекарства. Но нужно признаться, что ни одна из нас не сидела возле него слишком долго. — Она глубоко вздохнула. — Если бы ты знал отца, ты бы понял нас. Это был не самый легкий пациент.

— А что касается его лекарств… Это был только дигиталис?

Миссис Френд пожала плечами.

— Признаюсь тебе честно, я не очень-то их знаю. В любом случае были, наверное, какие-то капли. Очень много капель. Ему подавали их с водой.

— Да, это был дигиталис, — сказала Марни. — Ты ведь хорошо знаешь мама, что он принимал дигиталис.

— Я всегда забываю эти трудные названия, любимая. — Миссис Френд вопросительно посмотрела на меня. — Еще что-нибудь?

— Кто давал лекарство в тот день?

— Утром, наверное, я… Он должен был принимать эти капли два раза в день.

— А кто давал капли вечером?

Миссис Френд посмотрела на Селену.

— Не ты, любимая?

— Нет, — ответила Марни. — Я. По крайней мере… должна была дать ему.

— Что значит «должна была дать»?

Марни была бледна и сконфужена. Она гораздо лучше представляла себе грозящую опасность, чем миссис Френд и Селена.

— Сразу после ужина я пошла в спальню отца, потому что это было время, когда он вторично принимал лекарство. Поскольку он уволил Йена, ужин принесла ему одна из горничных, а потом забрала пустую посуду и приборы. Он был в отвратительном настроении. Я подумала, что, может быть, горничная залила одеяло помидорным соком или что-то в этом роде.

Предложила дать ему лекарство, но он крикнул, чтобы я ушла и прислала ему Горди.

— Горди?

Она кивнула.

— Я пошла наверх за Горди, который был пьян. Я дала ему немного крепкого черного кофе, привела в относительный порядок и велела спуститься вниз к отцу.

— Отец ничего не говорил о том, почему он хотел видеть Горди?

— Нет. Но он всегда, когда был в таком отвратительном настроении, хотел видеть Горди. Надеялся поймать его на пьянстве и получить возможность произнести речь о дьяволе. Да я в общем-то никогда не задумывалась над тем, почему он хотел видеть Горди.

— А после визита к отцу ты встретила Горди в холле? Он сказал тебе тогда, что уже сыт всем этим по горло и что уезжает в Лос-Анджелес… верно?

— Приблизительно.

— А ты не спросила, что произошло между ним и отцом?

— Нет. Я только спросила, было ли все так, как обычно. На что Горди ответил потоком ругани и пошел в гараж.

— А ты?

— Я? Вернулась к отцу, чтобы дать ему лекарство.

— И ты дала лекарство?

— Нет. В комнате была Селена.

— Это правда? — обратился я к Селене.

— Да, котик. Я была в спальне отца, когда вошла Марни.

— И ты дала отцу лекарство?

Селена взяла сигарету и закурила.

— Нет, не дала. Я спросила только, не хочет ли он принять лекарство, на что он ответил мне, что нет, потому что уже принял.

Я почувствовал беспокойную дрожь.

— Это должно было означать, что Горди дал ему лекарство?

— Вероятно.

Я снова обратился к Марни.

— В котором часу все это происходило?

— Приблизительно в половине девятого. Собственно, это началось в половине девятого, а закончилось почти в девять.

— А тогда, когда вы обе с Селеной были у него после отъезда Горди, отец чувствовал себя вполне нормально?

— Совершенно нормально. Хотя, правда, мы пробыли у него не дольше нескольких минут.

Затем я обратился к миссис Френд.

— А когда вы обнаружили, что у мистера Френда сердечный приступ и вызвали доктора Леланда?

— Сейчас… погодите, я вспомню… Это было, вероятно, около половины одиннадцатого. Да, верно. Он обычно засыпал около одиннадцати. Я заглянула к нему, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь и… увидела, что у него сердечный приступ.

— Мистер Петербридж говорил, что мистер Френд позвонил ему и заявил, что хочет изменить завещание, и что это произошло за несколько часов до вызова доктора Леланда. Из этого следует, что он звонил в присутствии Горди…

Я посмотрел на свои руки, а потом быстрым взглядом окинул троих женщин.

— Вы отдаете себе отчет в том, что это означает? — спросил я. — Мистер Френд в фатальном настроении. Он вызывает к себе Горди, который совершенно пьян. Мистер Френд, вероятно, отчитывает его, а потом выгоняет из комнаты. Затем звонит мистеру Петербриджу и заявляет, что собирается изменить завещание.

Я внимательно посмотрел на миссис Френд.

— Мистер Френд угрожает сыну лишить его наследства раз и навсегда. Потом просит подать лекарство. Каждый знает, что чрезмерная доза дигиталиса смертельна для человека с больным сердцем. Сразу после этого Горди уезжает. Заявляет, что едет в Лос-Анджелес. И с этой минуты нет никаких его следов…

Я повысил голос, не отводя глаз от миссис Френд.

— Кто нам поручится, что Горди говорил правду? Кто поручится, что он не отравил отца, а потом, испугавшись, не удрал, например, в Мексику?

Я почувствовал ужасную усталость и подавленность.

— Если вскрытие покажет чрезмерную дозу яда в организме, то не будет на свете такого полицейского, который бы максимум через двадцать минут не арестовал Горди по обвинению в убийстве. — Я горько рассмеялся. — А для инспектора Сарджента я — Горди Френд. Я подписал обязательство абстиненции. Я подписал разрешение провести эксгумацию. Даже если правда то, что вы обо всем этом ничего не знали, результат будет тот же.

Я немного помолчал.

— Как бы там ни было, нужно сохранить спокойствие, — сказал я. — Самое главное, не нервничать заранее, не так ли? — обратился я к миссис Френд.

Глава 20

Внезапные взрывы гнева миссис Френд всегда застигали меня врасплох. И теперь произошел один из них. Она с возмущением смотрела на меня, её лицо покраснело от гнева.

— Ну знаете ли, это в самом деле уж слишком! Обвинять моего сына в убийстве! Причем в моем собственном доме! Ты, кто никогда в жизни не видел его!

— Я не по своей вине оказался в вашем доме, — сказал я, — и был бы счастлив, если бы не слышал о вашем сыне. Но поскольку, благодаря вам, я вынужден играть его роль, то, наверное, имею право поразмыслить над тем, что он мог и чего не мог сделать?

Марни прыснула коротким невеселым смешком. Селена подошла к миссис Френд и ласково погладила её.

— Мама, любимая! Не будь такой впечатлительной. Он прав. Мы должны быть готовы ко всему. Я, так же как и ты, убеждена, что это абсурд и что отца не отравили. Но если мы обе ошибаемся, то должны считаться с тем, что подозрение упадет на кого-нибудь из членов семьи. Я его не убивала. А ты, мама?

Миссис Френд нетерпеливым движением отодвинулась от Селены и резко сказала:

— Не болтай глупости, Селена!

— А может, это ты? — Селена посмотрела на Марни.

— Конечно, я могу признаться, — медленно процедила Марни. — Если маме станет лучше от этого…

— Слышишь, мама? — Селена откинула волосы назад и с невозмутимым спокойствием смотрела на миссис Френд. — Кто еще мог это сделать, как не Горди? Во всяком случае, у него единственного была возможность… и вероятный мотив. Но я, так же как и ты, считаю, что Горди невинен, как ягненок. Только одно меня в этом озадачивает. Если бы это была обычная пьяная выходка, то Горди уже давно должен был вернуться. Ну и… как бы это сказать? Человек никогда не в состоянии предвидеть, что может сделать другой человек, который почти непрерывно «под газом». Я всегда забываю, что это можно называть изысканнее.

В миссис Френд проснулась уязвленная мать.

— Я глубоко убеждена, — горячо заявила она, — что мой Горди никогда… никогда бы намеренно…

— Может, он сделал это нечаянно… — предположила Селена. — Может быть, отец попросил лекарство, а Горди был пьян… Не отсчитал как следует капли и… по ошибке подал ему слишком большую дозу. Потом, когда понял это, испугался и сбежал. Горди всегда удирает в затруднительных ситуациях. — Селена повернулась ко мне. — А ты как думаешь? Разве не могло быть именно так, как я говорю?

— Могло, — сказал я с внутренним убеждением.

Селена рассмеялась так весело, словно все уже прояснилось и уладилось.

— Ну вот! — сказала она.

— Значит, все будем продолжать жить в счастье и достатке, — сказала Марни, иронически глядя на Селену и пуская кольца дыма. — Если уж ты такая сообразительная, может быть, скажешь, что мы должны теперь делать с присутствующим здесь молодым человеком? Мы уговорили его, что он Горди. Что же дальше? Может быть, то, в чем он нас подозревает? Уговорим его взять на себя убийство, которое он не совершал?

— Ну, конечно, любимая, — сладко улыбнулась ей Селена.

Я потерял дар речи.

Селена встала с диванчика, подошла ко мне, села на ковер у моих ног и положила ладони мне на колени. При этом она не переставала улыбаться мне ослепительной улыбкой.

— Любимый, совершенно очевидно, что мы должны теперь сделать! Если ты признаешься полиции, что не являешься настоящим Горди, мы потеряем все шансы вырвать деньги у этого чудовища Моффета и у нас будут огромные неприятности. Ведь все, что мы делали до сих пор, совершенно незаконно, верно? Поэтому ты по-прежнему должен быть Горди. Ведь если результат вскрытия окажется для нас неблагоприятным, нам придется сказать всю правду — и подозрение падет на тебя… Тогда ты просто скажешь честно, что был пьян и мог по невнимательности дать отцу слишком большую дозу лекарства и… — она слегка пожала плечами. — Ведь это не преступление, правда? С каждым может произойти ошибка. Я уверена, что они это поймут…

— И великодушно простят меня, осыпая утешительными поцелуями, да?

— Почему бы и нет? А кроме того, мы будем очень богаты и сможем тогда дать им кучу денег и новые автомобили, конечно, если в этом возникнет необходимость.

Я никогда не мог понять, является ли эта невероятная наивность Селены просто позой или нет.

— Мне очень жаль, — сказал я, — но я не настолько предан семье Френдов, чтобы отсидеть ради вас десять лет за убийство.

Глаза Селены погрустнели.

— А разве тебе грозило бы что-нибудь подобное?

— Я был бы счастлив, если бы дело закончилось десятью годами.

Селена задумчиво поглаживала мои колени.

— Нет! Я бы этого не вынесла, — с глубоким вздохом сказала она. — Мы должны придумать что-нибудь другое… Но что, любимый?

Несмотря на невеселую ситуацию, я чувствовал, что прикосновение её руки по-прежнему возбуждает меня. Однако теперь это не имело значения, дело выглядело слишком опасным для меня, чтобы еще раз делать из себя козла отпущения. Во всяком случае, я точно знал, что «нужно придумать».

— Если вскрытие ничего не покажет, — сказал я, — я останусь здесь до тех пор, пока не прояснится дело с наследством. Однако в противном случае… можно сделать только одно.

— Что именно? — с любопытством спросила Селена.

— Мне нужно будет исчезнуть отсюда — причем, как можно быстрее.

— Исчезнуть?

— Если уж мы должны говорить совершенно искренне и открыто, — начал я, чувствуя легкое удовольствие от того, что могу, наконец, обходиться чуточку жестче с семьей Френдов, — скажу только одно: я не знаю, кто я, однако мне точно известно, что я не хочу быть козлом отпущения! Если инспектор Сарджент придет к выводу, что это Горди отравил своего отца, и захочет арестовать меня как Горди, я безо всяких оговорок скажу ему всю правду. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, сколько у меня будет хлопот в связи с этим, но в любом случае это спасет меня от газовой камеры.

— А что будет с нами? — взволнованно воскликнула Селена, широко открыв глаза. — Если ты так поступишь, нас обвинят в заговоре и Бог знает в чем еще…

— Именно поэтому, как я сказал, вы должны как можно скорее от меня избавиться.

— Но…

— Конечно, решение не идеально, но в этом пасьянсе не может быть идеального решения. Вы должны спрятать меня так, чтобы полиция не могла найти меня, а потом навести её на след настоящего Горди. Пусть они ищут его. А когда найдут, все будет зависеть от вас.

— Но ведь инспектор Сарджент уже видел тебя! — запротестовала Селена, — Когда он найдет Горди, сразу поймет, что это не тот человек, который подписал обязательство абстиненции.

— Он видел в бинтах. Кроме того, мы с Горди довольно похожи, да и потом, — я рассмеялся, — ты и миссис Френд сумели бы уговорить самого Эйнштейна, что земля плоская. Сумеете уговорить и инспектора, что у него плохое зрение.

Селена надулась.

— Знаешь что… я не думала, что ты такой эгоист…

— Эгоист! Побойся Бога! Разве я уже не достаточно сделал для семьи Френдов?

Марни уже некоторое время молча наблюдала за всей этой сценой. Теперь она рассмеялась и сказала:

— Ага, наконец-то ты поумнел! Не думала, что ты сумеешь не поддаться прелестям Селены!

— Заткнись, Марни! — заорала Селена.

— Это ему ты должна приказать заткнуться, — сказала Марни и, подойдя ко мне, присела на поручень кресла.

— Это прекрасно! — сказала она. — Наконец ты поднял голову. Только держи её повыше! Ты сейчас хозяин… скажи им, что они должны делать. Им придется слушаться тебя!

Я посмотрел на неё и улыбнулся. Марни всегда появлялась в тот момент, когда я в ней нуждался.

— Ты знаешь какое-нибудь место, где я мог бы прятаться до тех пор, пока мне не снимут гипс?

— Конечно. — Марни сверху вниз посмотрела на Селену. — У страстного поклонника Селены, уважаемого доктора Крофта здесь в горах есть вилла. Если мы поместим тебя там, тебя никто не найдет.

— Поместите. Вот именно. В таком состоянии я не могу передвигаться самостоятельно.

— Тебя отвезет Йен. Ты даже можешь оставить его при себе и можешь доверять ему. Если ты прикажешь ему закопать труп, он сделает это, а через пять минут забудет обо всем. Если полиция станет допытываться о нем, мы скажем, что уволили его. Имеем же мы пока еще право нанимать и увольнять собственную прислугу?

— У кого-нибудь имеются какие-то возражения против моего плана? — Она повернулась к миссис Френд и Селене.

К моему удивлению, ни у миссис Френд, ни у Селены никаких возражений не оказалось. Селена даже сказала, что она уже все обдумала и готова признать, что это замечательная идея. Миссис Френд, которая уже полностью овладела собой, прошептала:

— Да, любимый, — и улыбнулась мне. — Взвесив все «за» и «против», я считаю, что это, очевидно, будет самым разумным. Однако полагаю, что ты отправишься туда только после вскрытия? Ведь если ты исчезнешь до того как это будет действительно необходимо, то есть до того как инспектор Сарджент захочет арестовать тебя, ты вызовешь ненужные подозрения по отношению ко всем нам.

— Конечно, я подожду результатов вскрытия, — сказал я. — Однако вовсе нелишне составить план заранее.

— Селена уладит дело с Нэйтом, — продолжила миссис Френд, словно она, а не Марни была автором идеи. — Я убеждена, что Нэйт поймет ситуацию. Как приятно, что хоть что-то мы уже решили, — с облегчением вздохнула она. — Не потому, Боже сохрани, чтобы я беспокоилась; я свято убеждена, что вся эта история является исключительно вымыслом мистера Моффета. — Она взглянула на часы и воскликнула: — О Боже! Уже давно прошло время ланча. Любопытно, почему эта кухарка так копается. Нужно поглядеть, что там происходит. — Она встала и добавила: — Марни! Пойди к бабушке и успокой её, потому что она всегда нервничает, когда проголодается. Как вы думаете, мои дорогие? Нужно ли рассказать ей обо всем этом? Мне кажется, для нее это слишком сложно, но, с другой стороны, бабушкин жизненный… — Эту фразу она закончила уже за дверью.

Марни пробормотала:

— Сплошная морока, — и быстро вышла из комнаты, чтобы успокоить бабушку.

Мы с Селеной остались вдвоем. Она по-прежнему сидела на ковре у моих ног, а её рука нежно блуждала по моим коленям. Внезапно Селена скривилась и подняла на меня глаза.

— Это было подло с моей стороны — уговаривать тебя, чтобы ты остался и взял всю вину на себя. Наверное, ты уже избавился от подозрений по отношению к нам? Это вовсе не интрига, в самом деле. Мне просто пришла в голову такая мысль…

— Должен признать, не самая лучшая.

— Ах, котик, — вздохнула она. — Разве все это не ужасно?

— Конечно, трудно охарактеризовать это по-другому.

— Но я все же надеюсь, что тебе не придется прятаться у Нэйта. Йен возил меня туда иногда на свидания. Это должно было быть так романтично, а между тем это ужасная дыра. — Она положила ладонь мне на руку. — Любимый, разве тебе не было бы там скучно до смерти в компании с одним Йеном, безо всяких воспоминаний? Разве тебе не было бы приятнее, если бы я тоже поехала с тобой?

— Для такой энергичной женщины ты иногда бываешь поразительно ограниченной… — улыбнулся я ей.

— Ты в самом деле так думаешь, любимый? — рассмеялась она. — Наверное, ты прав. — Её лицо, теплое и прекрасное, как летний полдень, внезапно оказалось совсем близко от моего. — А если все, что я говорила тебе вчера вечером, это правда?..

— Что?

— Ну… что ты так на меня действуешь. Каждое прикосновение… Верь мне, что для меня это что-то совершенно новое. Когда тебя нет со мной, я ни на минуту не перестаю думать о тебе. Разве не все равно, кто кого отравил… любимый! — Её губы крепко прижались, к моим губам. Она чуть приподнялась, так что сидела почти у меня на коленях. Обвила руками мою шею. Я притянул её еще ближе. Светлые мягкие волосы щекотали мне веки. Сквозь эту золотистую бахрому я заметил в комнате какое-то движение. Я отодвинул её волосы с глаз, не отрывая губ…

В дверях стоял доктор Нэйт Крофт.

Он стоял оцепенев и глядел на неё горящими глазами.

— Селена!

Селена выскользнула из моих объятий, встала и увидела Нэйта. Откинула волосы назад и непринужденно улыбнулась ему.

— О, это ты Нэйт! Привет!

Большинство мужчин, чувствуя то, что сейчас несомненно чувствовал доктор Крофт, пришли бы в ярость. Однако у доктора Крофта, очевидно, был не такой характер. Он тяжело опустился на стул, словно ноги отказались ему повиноваться.

— Неужели ты не пропускаешь ни одного мужчины? — глухо спросил он.

— Как ты сказал? Я не понимаю тебя, Нэйт. — Селена смотрела на него широко открытыми глазами. — Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь…

Он смотрел на неё, измученный, подавленный. Вот судьба мужчины, который полюбит Селену, подумал я.

— Я полагал, что на этот раз все будет спокойно… Ведь я наложил ему гипс… Я… впрочем, какая разница.

— Нэйт… Не будь смешным!

— Смешным! — Его голос задрожал от бессильного гнева. — Я поставил все на карту, потому что ты сказала, что любишь меня. Помнишь? Поклялась, что разведешься с Горди и выйдешь за меня, потому что любишь меня. — Горькая улыбка искривила его побледневшие губы. — Но ты не выйдешь, верно?

Селена подошла к нему и погладила по предплечью.

— Любимый, стоит ли беспокоиться о будущем?

— А если ты даже выйдешь за меня, то все равно попадется какой-нибудь первый встречный… — Он впервые посмотрел на меня. — Прекрасно! Весьма рекомендую вам! Советую вам попробовать, если до сих пор вы этого еще не сделали! Попробуйте влюбиться в… шлюху!

— Нэйт!

Он резко повернулся в её сторону.

— Да! Потому что это лучшая характеристика.

Селена рассмеялась своим звучным смехом.

— Возможно, но ты мог бы придумать что-нибудь более изысканное. Нэйт, — она поцеловала его в ухо, — любимый, ты всегда устраиваешь сцены. Ты всегда такой подозрительный! Я поцеловала его просто потому, что он уезжает.

Нэйт окаменел.

— Уезжает?

— Да, любимый, уезжает. Ты только представь себе, что случилось. Я лучше сразу расскажу тебе. Декламация стихотворения и все потом прошло гладко, Мы были уверены, что все позади. А тем временем этот отвратительный Моффет…

Она рассказала ему коротко и деловито, в шокирующей меня манере, что сделал этот отвратительный Моффет. Не позволяя ему вставить ни слова, она изложила ему мою версию касательно Горди и план вывоза меня из дома, если результат вскрытия окажется неблагоприятным. Мне и без того было жаль Нэйта, но теперь, при виде его дрожащих губ и жалобного выражения лица, я чувствовал, как у меня сжимается сердце. Мне во всей этой авантюре нечего было терять. Он терял все. Страстно желая сделать из Селены верную жену, он рисковал всей своей профессиональной карьерой. Ему грозило обвинение в соучастии в преступлении, но даже малейшее подозрение означало его крах как врача.

— Понимаешь, любимый, если у полиции возникнут какие-то подозрения, мы попытаемся перевезти его в твою виллу, — почти рассеянно говорила Селена. — Йен отвезет его туда. Так будет лучше всего. Надеюсь, у тебя нет возражений, правда?

— Но, Селена! — почти простонал он. — Если полиция найдет его в моей вилле…

— А позже, когда уже можно будет снять гипс, ты поедешь туда и снимешь его. Хорошо? Тогда он сможет сам о себе заботиться.

Она обняла его и прижалась к нему всем телом. Её губы были почти у самых его губ.

— Нэйт, любимый, я знаю, что ты сделаешь это для меня…

— Селена…

— Не будь эгоистом, Нэйт! — Она гладила его ухо. — Ведь это именно ты впутал его во всю эту историю! Это просто минимум того, что ты можешь для него сделать!

В эту минуту вошла миссис Френд и улыбнулась мне, а потом доктору Крофту.

— Здравствуй, Нэйт, — сказала она. — Ты как раз успел на ланч! Это очень хорошо!

— Ланч, — глухо повторил Нэйт. — Как вы можете говорить о ланче, когда мистер Френд…

Миссис Френд прервала его жестом.

— Мой дорогой, мы все дали обещание сегодня на эту тему больше не говорить. Если завтра дело примет плохой оборот, у нас уже имеется готовый план. Нет смысла непрерывно рыться в неприятных вещах. — Она подошла ко мне и начала толкать мое кресло в направлении столовой, напевая что-то себе под нос.

— Теперь мы должны всего лишь вооружиться терпением до завтра, — заметила она. — То есть до приезда инспектора Сарджента. Я очень рада, Нэйт, что ты останешься на ланч. Кухарка приготовила действительно чудесный бифштекс!

Глава 21

Мы ели этот прекрасный бифштекс и старались вооружиться терпением. У нашего плана, возможно, в определенном смысле, несовершенного, было по меньшей мере то единственное достоинство, что он был очень прост. Нэйт сказал, что у него на вилле имеется значительный запас консервов. Мы решили, что в том случае, если завтра результат вскрытия укажет на отравление, постараемся оттянуть начало расследования до следующего дня. Как только стемнеет, Йен отвезет меня в горную виллу доктора Крофта. На тылах поместья Френдов находилась мало используемая дорога, ведущая через пустынные, никем не заселенные окрестные горы. Следовало только соответственно проинструктировать Йена — вот и все.

Этот последний пункт я и Марни взяли на себя. Марни покатила меня по длинному коридору — мимо двери, ведущей в её комнату, а потом мимо двери в комнату миссис Френд — в ту часть дома, где жил Йен. Мы тихо постучали и вошли. При виде нас Йен встал с кровати, завязывая пояс голубого купального халата.

Он улыбнулся Марни, вопросительно посмотрел на меня и откинул со лба светлые волосы.

— Если я буду говорить медленно, Йен меня поймет. Разреши, я все ему объясню, — сказала Марни.

Она положила руку на его могучее плечо.

— Йен, завтра отвезешь его, — она показала на меня, — на автомобиле. Понял?

Он кивнул, не переставая улыбаться.

— Отвезешь его в горы. В тот домик, куда возил Селену. Помнишь?

Он снова кивнул.

— Останешься там с ним на некоторое время.

Светлая прядь упала ему на глаза, когда он снова кивнул.

— И никому ни слова, ни слова! Никому! Никогда! Ты никогда не скажешь ни слова…

Загорелая до цвета бронзы рука Йена полностью накрыла ладонь Марни.

— Я, — сказал он, — я…

Марни посмотрела на меня.

— Он понял. Я уверена, он понял, что от него требуется.

— Йен возил Селену только в одно место?

— Да. Только на виллу Нэйта. Два раза.

— О'кей!

— Ага! Еще одно. — Она снова обратилась к Йену. — Когда будешь отсюда выезжать, не едь по главной дороге. Поезжай по той, что сзади, за домом.

Лицо Йена нахмурилось.

— Дорога сзади. За домом. Старая дорога.

Однако Йен не понимал, о чем идет речь.

Марни взяла карандаш, нашла обрывок бумаги и нарисовала эскиз дома, обозначив главную подъездную дорожку и вьющуюся старую дорогу на тылах. Потом показала рисунок Йену.

— Не там, — показала она на рисунке, — а здесь, по старой дороге. Поедешь по дороге на тылах дома. — Она снова показала карандашом. — Так всегда ездил Горди. По дороге Горди…

Морщины на загорелом лбу Йена разгладились в знак того, что он понял. Он взял карандаш из руки Марни и приблизительно на половине дороги поставил маленький крестик. Потом вопросительно посмотрел на Марни.

Марни увидела крестик.

— Нет, Йен. Не там. Ты просто поедешь по дороге Горди. Возьмешь автомобиль. — Она провела карандашом вдоль дороги, показывая, что он должен отвезти меня в горы в домик Селены. — Понимаешь?

Наконец он понял, что от него требуется; это было ясно видно по широкой довольной улыбке. И когда мы с Марни выходили из его комнаты, он стоял улыбаясь и кивая головой.

Приятно было видеть, что хоть один человек в доме доволен создавшейся ситуацией.

После визита к Йену не оставалось ничего другого, как, терпеливо ждать. Остаток дня мы поэтому провели в ожидании и, несмотря на призывы миссис Френд надеяться на лучшее, настроение с каждым часом ухудшалось. У меня все время стоял перед глазами образ Горди-убийцы, по крайней мере возможного убийцы. Нэйт должен был возвращаться в больницу. Три дамы и я как-то дотянули до вечера, который пытались заполнить после ужина скучной игрой в карты. Однако я не мог сосредоточиться. Я предчувствовал множество нагромождающихся препятствий, которые могли разрушить весь наш искусный план.

Хотя миссис и мисс Френд обещали навести инспектора Сарджента на след настоящего Горди, я понимал, что все же я был Горди, которого он знал, и что он направит поиски, в первую очередь, по моему следу. Сарджент вскоре узнает, если еще не узнал, что доктор Крофт друг Френдов. А когда он к тому же узнает, что у доктора Крофта есть вилла в горах, то наверняка направится туда. Мой план, собственно, вовсе не был никаким планом, это была отчаянная попытка избежать неизбежного. А единственным шансом спасти самого себя, а при случае и Френдов, было оставаться в укрытии до тех пор, пока не снимут гипс и не выяснится, кто я такой.

Но это было равнозначно возвращению памяти. От этого все зависело. От моей памяти.

Я посмотрел через столик на Селену. Её светловолосая голова склонилась над картами. Кожа у нее была нежная и слегка загорелая. И — странно! Хотя я видел, как она довела Крофта до того, что он совершенно сломался, хотя я был убежден, что в случае чего она выдаст меня в руки полиции, не моргнув и глазом, — я чувствовал, что мне будет её недоставать. Даже тот, кто страдает потерей памяти, понимает, что такие женщины встречаются нечасто…

Она перехватила мой взгляд и улыбнулась мне.

— Не знаю, как другие, — сказала она, — а я уже иду спать.

Миссис Френд, которая играла с Марни, положила какую-то карту, потом быстро убрала её, и, тихонько кашлянув, положила другую.

— Селена, ты по-прежнему собираешься спать в той же комнате, где и этот милый мальчик? — спросила она. — Лично мне это кажется довольно странным и я не знаю, как бы к этому отнесся Нэйт.

— Ну, конечно же, мама, в той же, — рассмеялась Селена. — Не говоря уже обо всем остальном, он ведь такой беспомощный! Даже после отъезда отсюда ему потребуется сиделка, правда? — обратилась она ко мне.

— Да, — ответил я.

— Я почитаю ему что-нибудь из стихотворений отца, чтобы он быстрее уснул. Там среди прочих есть стихотворение, направленное против секса. Наверняка ты охотно послушаешь его…

— Хорошо, — сказал я.

Марни послала мне ироническую улыбку, а миссис Френд вздохнула:

— Ну, что ж, собственно, это уже не имеет большого значения. О черт! Я вовсе не хотела снести этого валета треф. Была бы такая отличная секвенция…

Несмотря на снос валета треф, миссис Френд удалось составить другую красивую секвенцию и выиграть партию. Она выиграла у всех нас довольно значительную сумму. Поскольку у меня совсем не было денег, я расплатиться не мог, однако миссис Френд потребовала от девушек расплатиться. Селена пошла за кошельком, сказав, чтобы я не забыл взять в спальню стихи отца. Марни взяла в руки серый томик и открыла его наугад.

Громовым голосом она начала читать:

— О Боже, какие грязные мысли были у отца, — сказала она, с отвращением бросая серый томик на рояль так неловко, что стоящая на нем фотография покойного мистера Френда в рамке перевернулась вниз лицом.

— Марни! Нет, в самом деле! Это уж чересчур! — крикнула миссис Френд.

— А вот и были! — сказала Марни, с вызовом глядя на мать. — Сколько я тебе должна?

— Три доллара и семьдесят пять центов, любимая.

— О'кей, а не то ты до самой смерти мне не забудешь.

Марни выбежала из комнаты, а миссис Френд улыбнулась мне и сказала, словно оправдываясь:

— Это дело принципа. Я всегда внушала своим детям, что каждый, даже самый маленький долг следует отдавать. — Она вздохнула. — Однако иногда у меня такое впечатление, что я бьюсь головой об стенку. Извини меня, любимый, за то, что я выйду на минутку, но если я не прослежу за ними, они возьмут деньги из моего кошелька.

С этими словами она вышла, быстро поправляя по пути растрепавшиеся пряди волос.

Это очень хорошо, подумал я, что миссис Френд старается заложить в дочь и невестку основы морали… Жаль только, что она не занималась сыном.

Меня очень волновала мысль о завтрашнем дне. Я рассчитывал на то, что немного успокоюсь, когда Селена почитает мне вздорные стихи мистера Френда. Я придвинул кресло к роялю и взял в руки серый томик. Невольно я поднял перевернутую фотографию мистера Френда и поставил её как следует. При этом я заметил, что задняя стенка сдвинулась, очевидно, при падении, и виден небольшой белый конверт, помещенный между фотографией и рамкой. Я взял его в руки, на нем было написано: МАМА.

Конверт не был заклеен, и внутри был виден какой-то листок бумаги. Это не было письмо, посланное по почте. Кто-то из домочадцев, должно быть, написал его и спрятал за фотографией.

Поскольку я был настроен подозрительно ко всему, связанному с семейством Френдов, я решил вынуть листок из конверта. До того как я успел это сделать, в коридоре раздались шаги. Я быстро засунул конверт в карман пиджака, поправил заднюю стенку рамки, поставил фотографию на прежнее место и отодвинул кресло от рояля.

В комнату вошла миссис Френд, держа в руке несколько банкнотов в один доллар и мелочь.

— Ага! — с триумфом воскликнула она. — Вот они! Я уже отправила девочек спать, любимый. Отвезти тебя в спальню или ты справишься сам?

— Большое спасибо, я поеду сам.

Она подошла ко мне и с улыбкой сжала мою руку:

— Поверь, любимый, я искренне полюбила тебя. Ты мне как сын.

— Надеюсь, я поступаю лучше чем он.

Она слегка нахмурила брови.

— В самом деле, я бы очень хотела, чтобы ты мне поверил. Я глубоко убеждена, что в словах мистера Моффета нет ни крупицы правды. Абсолютно! Да, конечно, очень хорошо, что мы приготовили на всякий случай этот план, но ты убедишься, что никаких причин для опасений нет. Все будет хорошо, — она укоризненно посмотрела на фотографию мужа, стоящую на рояле. — Ты поверишь, что в молодости он был очарователен? У него были красивые усики… совсем как у молодого лисенка. Никогда не забуду тот вечер, когда он сделал мне предложение… Он встал передо мной на колени, а потом приподнялся и поцеловал… Как замечательно щекотали эти усики. Никогда раньше меня не целовал никто с такими усами. Думаю, что именно поэтому я вышла за него.

— И это неопровержимо доказывает, что мистера Френда не могли убить. — Я иронично улыбнулся.

— Ах, ты! — воскликнула миссис Френд и слегка ударила меня по руке. — Ты такой ворчливый, потому что прикован к креслу. Я просто вспоминаю, и все. А знаешь что? В прошлом году мой муж вывихнул ногу и купил пару отличных костылей. Они лежат где-то на чердаке. Завтра я велю принести их и мы посмотрим, сможешь ли ты ходить с одним костылем. Это было бы замечательно, правда?

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня, и при этом меня окатила волна тяжелых дорогих духов.

— Надеюсь, теперь ты веришь мне, да?

— Верю ли я?.. — улыбнулся я ей.

— Любимый мальчик, — сказала миссис Френд. — Мы будем долго хранить память друг о друге в наших сердцах.

И она величественно вышла из комнаты, сжимая в ладони доллары и центы.

Я покатил кресло в золотисто-серую комнату. Из ванной доносился плеск воды; очевидно, Селена принимала душ. Я бросил томик стихов на её кровать, а сам придвинулся к своей и вытащил из кармана конверт. Я инстинктивно чувствовал, что в нем находится что-то очень важное. Люди не прячут письма за рамками фотографий без особых причин. Дрожащими от волнения пальцами я вытащил из конверта маленький листок бумаги. Тщательно разгладил его. Текст был напечатан на пишущей машинке. Вот его содержание:

«Дорогая мама! Я тщательно все обдумал и пришел к убеждению, что незачем ждать результатов вскрытия. Все так или иначе в конце концов станет явным — зачем же продлевать это ужасное состояние? Я собирался сбежать, но как?.. Мне остается только один путь. Прошу тебя, мама, поверь мне, что я не хотел отравлять отца. Только тогда, когда он отругал меня и позвонил старому Петербриджу, заявляя, что раз и навсегда лишает меня наследства, мне пришла в голову эта фатальная идея. Он попросил, чтобы я дал ему лекарство. Так легко было налить половину флакончика. Он ничего не заметил…

А потом, когда доктор подписал свидетельство о смерти, я счел себя спасенным. Но, к сожалению, случилось по-другому. Мне никогда ничего не удавалось в жизни. Вот так обстоит дело. Надеюсь, что, наследство, несмотря ни на что, достанется вам. Так должно быть. Поверь мне, мама, что я сделал это также ради тебя, чтобы у тебя была хотя бы чуточку более сносная жизнь. Так или иначе… прощай, мама. И не беспокойся обо мне. Я выбрал совершенно безболезненный способ».

Я почувствовал, что волосы у меня на голове встают дыбом. В полубессознательном состоянии я посмотрел на подпись, неловко нацарапанную карандашом, словно кто-то поставил её левой рукой. Под письмом была подпись: «Горди».

Прочтя первые несколько строчек этого дьявольского письма, я решил, что передо мной подлинное письмо самоубийцы, который убил мистера Френда. Однако я быстро понял, в чем дело. Правда в своей страшной выразительности словно встала перед моими глазами. Это письмо, сообщающее, что убийца мистера Френда готовится совершить самоубийство, было подписано «Горди». Речь, однако, шла не о настоящем Горди, том, который исчез в день смерти отца и больше не появился…

Письмо касалось подставного Горди!

Это было письмо миссис Френд от меня, сообщающее, что я намерен совершить самоубийство.

Когда я смотрел на письмо, мое внимание приковало одно неграмотно написанное слово: «зачемже».

Да. Не было, не могло быть никаких сомнений относительно того, кто написал это письмо. Я убедился в том, насколько справедливы были мои подозрения. Уже тогда, когда я в бессознательном состоянии лежал в клинике доктора Крофта, у Френдов наверняка был готов план. Я нужен был им для того, чтобы оставить с носом Лигу Чистоты и провести мистера Петербриджа. Однако это был только пролог. Они прекрасно понимали, что неожиданная смерть мистера Френда раньше или позже вызовет подозрения. И что им понадобится козел отпущения. Именно эта роль с самого начала предназначалась для меня. Еще один раз за этот вечер миссис Френд обманула меня.

Теперь я понял, почему она и Селена так легко согласились с планом Марни спрятать меня в вилле доктора Крофта. Им, в первую очередь, нужно было успокоить меня, так как они знали, что прежде чем дело дойдет до реализации каких бы то ни было планов, меня уже не будет на свете.

Марни с самого начала была права. Френдов можно было охарактеризовать только одним словом: дьяволы.

Это письмо написала Селена. Слово «зачемже» неопровержимо указывало на это. Однако это не означало, что она действовала в одиночку. Я мысленно представлял себе лицо миссис Френд, обнаруживающей за рамкой фотографии письмо, когда инспектор Сарджент склоняется над моим мертвым телом. Я видел его так отчетливо… С мокрыми от слез глазами она читает дрожащим голосом письмо и шепчет: «Бедный мальчик… мой бедный любимый мальчик!»

В письме упоминается, что я не буду ждать результатов вскрытия. Или другими словами… я должен совершить самоубийство раньше. Вероятно, сегодня вечером.

«Я выбрал совершенно безболезненный способ».

Они уже даже знали, каким способом убьют меня. Каким чудом я могу расстроить им этот план, если ничего, абсолютно ничего не знаю о нем!

Я неподвижно сидел в своем несчастном кресле, ясно отдавая себе отчет в том, что я совершенно лишен возможности самостоятельно передвигаться из-за гипса.

Я ощутил пронизывающий страх.

Внезапно до меня дошло, что плеск воды в ванной прекратился несколько минут назад. Я засунул письмо обратно в карман пиджака.

Я вспомнил вчерашние слова Марни: «Наступит минута, когда ты сам убедишься в том, кто такая Селена, и плача придешь ко мне…»

Марни… Да, Марни!

Дверь ванной открылась, и в комнату вошла Селена. Она завернулась, как в тогу, в пурпурную банную простыню; одно плечо у неё было обнажено. Светлые волосы она собрала высоко на макушке. Она была просто чудо! Она выглядела прекрасно — как римская императрица.

— Привет, дорогой, — чарующе улыбнулась она. — Вот твоя мнимая жена!

Но это не была моя мнимая жена. Это был мой плач.

Глава 22

Селена стояла в мягком свете лампы, находящейся на столике между нашими кроватями. Она вынула из портсигара две сигареты, закурила их, потянувшись через кровать, вставила одну из них мне в губы.

— Закури…

Она немного полежала на спине, с наслаждением потягиваясь на покрывале в серебристую и желтую полоску и не переставая улыбаться мне.

— Наша последняя ночь, — тихо сказала она. Села на кровати и подтянула колени к подбородку. Её лицо оказалось совсем близко от моего. Она нежно пощекотала губами мое ухо.

— Может быть, я позову Йена, чтобы он помог тебе раздеться и лечь? В этом кресле у меня к тебе нет совершенно никакого доступа.

Когда я выберусь из кресла и окажусь в клетке, дверца ловушки захлопнется, подумал я. Поэтому я ответил ей такой же улыбкой и сказал:

— Еще минуточку, Селена! Когда я сижу, я чувствую себя более мужественным.

— Ах, ты! — Она села ко мне на колени и обняла меня за шею. От неё пахло шампунем и нагретой простыней. — Тебе очень неудобно?

— Нет…

— Я не травмирую твою больную ногу? — Она гладила меня по щеке.

— Как ты думаешь… где может быть сейчас Горди? — рискнул я задать вопрос.

— Ох, Горди!.. Не будем говорить о нем. Кого это может интересовать? — Она смотрела мне в глаза, одновременно обрисовывая пальцем контуры моего носа. — Скажи мне, ты не считаешь, что Нэйт вел себя сегодня как ребенок?

— Ты так думаешь?

— Ну, весь этот скандал…

— Действительно.

— Надеюсь, ты не злишься, что я его поцеловала? Что бы там ни было, а он нам нужен. Я вынуждена быть с ним милой.

— Я не имею ничего против того, чтобы ты целовала Нэйта.

— О! Я бы предпочла, чтобы ты был против! — Она надулась. — Я хочу, чтобы ты ревновал меня. К каждому мужчине, который прикоснется ко мне. Любимый, будь ревнивым!

Губы Селены скользнули по моей щеке и страстно прижались к моим губам. У меня в голове промелькнула мысль: «Неужели это уже начало?!» Неужели это вступление к «безболезненному самоубийству»? Я подумал также о Марни, о молоденькой Марни, спящей где-то в другом крыле дома. О Марни, которая сказала «дьяволы».

— Любимый. — Губы Селены теперь были возле моего уха. — Когда все закончится, ты пришлешь мне письмо, хорошо? Напишешь, где ты. Ведь ты обещал мне. Или, может, не обещал?

— Конечно, Селена!

— О, я прекрасно знаю, что ты считаешь меня глупой… Что у меня куриные мозги. Ты сам мне это говорил. Наверняка ты будешь кричать на меня и издеваться надо мной… Но я прошу тебя, скажи «да».

— Я ведь уже сказал.

— Любимый!

Я взял её за шею и отодвинул её голову назад, так что мы теперь смотрели прямо в глаза друг другу.

— Знаешь, что тебя угнетает, Селена? Ты влюбилась в меня.

— Да. Я чувствую, что влюбилась в тебя.

Трудно в это поверить, но когда она так смотрела на меня, на её длинных ресницах заблестели слезы. Её очарование действовало на меня, как виски. Я размышлял над тем, что бы я чувствовал, если бы мог верить ей. Внезапно она скривилась.

— Какая я идиотка! Нужно что-нибудь выпить. Тебе я тоже дам.

Она спрыгнула с моих колен и выбежала из комнаты. Я чувствовал странную опустошенность, я был потрясен. Так значит, это и есть тот самый способ? Напиток? Старый испытанный способ — отравленный напиток? Собрав всю силу воли, я старался овладеть собой. Однако ситуация этому совершенно не благоприятствовала: женщина, которую ты почти любишь, должна тебя убить.

Мысль о Марни уже превратилась в какую-то манию. В эту минуту мне требовалось нечто большее, чем собственная хитрость. Мне требовался союзник. Могу ли я верить Марни? Она ведь тоже из семьи Френдов. Но кому еще, кроме неё, я могу верить? Я вспомнил её черные ироничные глаза и почувствовал себя немножко лучше.

Встреча с Марни должна состояться в тайне. Селена не должна об этом знать. На ночном столике у моей кровати стоял неубранный поднос с лекарствами, еще с тех времен, когда миссис Френд изображала мою сиделку. Я увидел маленькую коробочку со снотворным. Взял оттуда два порошка, а остальное с трудом положил на место. Развернул левой рукой бумажки и высыпал порошки себе на ладонь. Пустые бумажки спрятал в карман.

Тем временем вернулась Селена с напитками. Я с удовольствием заметил, что она принесла чистое виски. Улыбаясь, она подошла ко мне. Один бокал поставила на стол, а другой протянула мне.

— Выпей, любимый.

— Нет. Еще не сейчас.

— Почему?

— Сначала вернись на свое место, — сказал я, слегка постучав кулаком по коленям.

Она хрипловато рассмеялась. Поставила свой бокал на столик рядом с моим и уселась ко мне на колени. Моя левая рука находилась у неё за спиной, возле самых бокалов. Она сидела, повернувшись спиной к столику, и не могла ничего видеть. Селена прижималась щекой к моему лицу. Нежные шелковистые волосы щекотали мне ухо. Я насыпал белый порошок в свой бокал, размешал пальцем, а потом осторожно поменял местами бокалы. Сделать это было легче легкого.

— Любимый, — шептала она мне в самое ухо. — Как чудесно будет выбраться отсюда… Я не выношу всю семью Френдов. Никогда не любила их… — Она подняла руку, чтобы погладить меня по голове. — Я вышла за Горди только потому, что оказалась буквально на улице и думала, что он богат. Отвратительный спившийся тип. В самом деле! А Марни — это маленькая хитрая коварная крыса! Миссис Френд — фальшива, как кошка. Большая толстая кошка… — Она крепче прижалась ко мне. — Ох, любимый, как было бы замечательно вырваться от этих Френдов!

— Что ж, выпьем за это, — предложил я. — Чтобы вырваться от Френдов!

Она рассмеялась и, повернувшись к столику, взяла в руки оба бокала. Подала мне тот, который считала моим. Мы одновременно подняли бокалы вверх. Её темно-пурпурные губы приоткрылись. Я подумал: если в моем бокале был яд, то, значит, я убийца!

— До дна! — сказал я, и мой голос показался мне странно чужим и жестким.

Она подняла бокал к губам и выпила его полностью. Я сделал то же самое.

— Б-р-р! Ну и крепкое! — Она вздрогнула и поставила оба пустых бокала на столик. Когда она снова повернулась ко мне и обняла меня за шею, лицо у неё изменилось… оно стало серьезным.

— Знаешь, любимый…

— Что, Селена?

— Что я говорила это серьезно.

— Что ты говорила серьезно?

— Что люблю тебя. — Она коротко рассмеялась. — И что я действительно никого так не любила. Наверное, я в самом деле шлюха. Да, наверняка. Видишь ли… я… Я была бедной. — Она играла моим галстуком. — Я всегда считала, что мир должен обеспечить меня средствами к существованию. В принципе я презирала всех мужчин и старалась только использовать их в своих интересах. И тут вдруг… появился ты!

Я внимательно наблюдал за ней, зная, что вскоре произойдет. Лоб у меня от напряжения покрылся морщинами.

— Появился я… — произнес я.

— Ты — это нечто совершенно другое. Нечто совсем другое, с чем я еще не освоилась. Это почти, как боль, мой дорогой… как боль…

Глаза Селены, пристально глядящие в мои глаза, стали почти умоляющими.

— Скажи мне, это наверное, любовь… правда? Если даже болит, это должна быть любовь?

— Откуда мне знать?

Веки Селены опустились, словно внезапно стали тяжелыми, её взгляд затуманился.

— Но ты не любишь меня, правда? Смешно, но только сейчас я ясно осознала это. Забавно, правда? — Она рассмеялась странным неестественным смехом. — Но это неважно. Если кого-то действительно любишь, не думаешь о взаимности. Но ты меня желаешь. Я знаю. Я чувствую это. Это так, как в той песенке… Любимый, ты не считаешь, что это точно так, как в той песенке?

— Я не знаю, о какой песенке ты говоришь, Селена.

— Ну… песенка. Обыкновенная. Ты ведь знаешь песенки… Ну, такая, что… он может приходить домой, когда захочет… то есть мой парень, Джо… Синди Лу принадлежит Джо, так уж получилось, и с этим ничего не поделаешь…

Её губы нашли мои и крепка прижались к ним.

— Любимый… люблю тебя… люблю тебя… люб…

Я ощущал её тепло и вес; сквозь красную простыню я чувствовал её груди. Обнаженным плечом она касалась моего подбородка, руки все еще импульсивно обнимали меня за шею. Через несколько секунд я почувствовал, как её пальцы разжимаются. Руки безвольно скользнули по моей шее. Со слабым вздохом она откинулась назад и соскользнула с моих колен. Она лежала на ковре у моих ног.

Волосы Селены, собранные в узел на макушке головы, рассыпались и были похожи сейчас на зеленом фоне ковра на тонкие серебряные проволочки.

Она не умерла. Она спала.

Она не собиралась меня отравлять. И я её тоже не отравил.

Я почувствовал огромное облегчение.

Однако мои чувства к Селене были слишком сложны, чтобы сейчас размышлять над ними. Важной была только угрожающая мне опасность. Я объехал вокруг лежащей на ковре Селены и двух кроватей и направил кресло к комоду, где в ящике лежал пистолет Горди. С оружием в руках я чувствовал бы себя значительно увереннее.

Я выдвинул ящик, однако пистолета в нем не оказалось. Постепенно утрачивая надежду, я обыскал все возможные места, где он мог быть, не исключая небрежно разбросанной одежды Селены. Конечно, я ничего не нашел.

Теперь я четко понимал, что это не Селена, а кто-то другой собирался убрать меня «безболезненным способом». И что для этой цели он собирался воспользоваться пистолетом Горди. Горди, совершающий самоубийство собственным пистолетом! Что могло быть убедительнее для инспектора Сарджента?

Я выехал из спальни в коридор и тщательно закрыл за собой дверь. В коридоре было темно, но в окна просачивался лунный свет. Я легко передвигался по пушистому ковру, не нарушая ночной тишины. Доехал до поворота коридора, ведущего в другое крыло дома. Комната Марни была первой слева. Следующая дверь вела в комнату миссис Френд. Я заметил все это, когда мы с Марни шли к Йену.

Я тихо повернул ручку двери, ведущей в комнату Марни, и слегка её толкнул. Было совершенно темно. Я переехал через порог и как можно тише закрыл за собой дверь.

Подъехал вплотную к кровати Марни. Сквозь раздвинутые оконные занавески падал лунный свет. Я отчетливо видел молоденькое спокойное лицо спящей Марни. Слегка прикоснулся к её плечу. Она даже не шевельнулась… Я повторил этот жест и почувствовал, как она замерла под одеялом. Я знал, что она проснулась и сейчас громко закричит.

— Марни… это я… Не бойся… — тихо сказал я.

— Ты? — неуверенно спросила она. Повернулась на бок и включила ночник.

Черные волосы окаймляли её маленькое личико. Без грима она выглядела лет на пятнадцать. Она чуточку подозрительно смотрела на меня. Не менее подозрительно, чем я на неё. Нерасчетливая доверчивость могла стоить мне жизни.

Когда мы так смотрели друг на друга, я заметил возле неё что-то розовое, прислоненное к стене. Это был большой потрепанный матерчатый заяц с большими ушами. Марни спала здесь в темноте с игрушкой! Все мои подозрения развеялись в мгновение ока.

— Помнишь наш договор? — спросил я. — Я сказал, что когда Селена меня отравит, я приползу к тебе за противоядием.

Я вытащил из кармана письмо самоубийцы и бросил его на одеяло. Она вынула листок бумаги из конверта и, поднеся его к лампе, прочитала. Потом подняла ко мне побледневшее лицо.

— И ты… ты случайно это нашел?

Я рассказал ей обо всем с самого начала.

— Это написала Селена. Я понял это по грамматическим ошибкам. Ты говорила, что она что-то затевает. Видишь, что она задумала? Я должен совершить самоубийство сегодня ночью. Когда завтра явится инспектор Сарджент с результатами вскрытия, все будет прекрасно и гладко устроено.

Казалось, она не слушает то, что я продолжал рассказывать о Селене и исчезнувшем пистолете. Она сидела неподвижно, глядя на меня и судорожно сжимая в руке письмо. Внезапно она бросила его на одеяло и обвила руками мою шею.

— Слава Богу, что ты вовремя все сообразил!

Из её груди вырвался короткий всхлип. Молодые неопытные губы прильнули к моей щеке.

— И ты пришел с этим ко мне… В горе ты пришел ко мне…

Глава 23

Она прижалась ко мне всем телом, словно неожиданно исполнилась её мечта, в осуществление которой она никогда не верила. Несмотря на беспокойство, я чувствовал себя польщенным и одновременно слегка сконфуженным. В последнее время моя мужская гордость постоянно находилась под угрозой со стороны миссис Френд и Селены. Теперь, рядом с этим юным существом, дрожащим от тревоги за меня, я чувствовал себя увереннее. Так уж бывает в жизни. Те, кого мы любим, всегда предают, а те, о ком мы не заботимся, всегда готовы прийти на помощь.

— Не тревожься, любимая, — сказал я, гладя ее темные густые волосы, — ведь я еще жив.

Она подняла на меня испуганные глаза.

— Но ведь невозможно, чтобы кто-то был настолько подлым — сказала она.

— Но ты ведь говорила, что они дьяволы. Помнишь? И ты не ожидала этого?

— Никогда в жизни. Я знала, что Селена что-то затевает, но мне бы никогда не пришло в голову нечто подобное.

— И они при тебе никогда ничего не говорили на эту тему?

— Ну что ты! Ты ведь сам убедился в том, какие между нами отношения, и знаешь, что они никогда при мне не осмелились бы… — она вздрогнула. — И что же ты теперь собираешься делать? Обратиться в полицию?

— И позволить арестовать себя по обвинению в мошенничестве относительно Лиги Чистоты? Нет уж.

— Но ведь они попытаются убить тебя!

— Чтобы это сделать, им вначале нужно усыпить мою бдительность. А я бдителен, Марни. — Я улыбнулся ей. — И кроме того у меня теперь есть союзник.

Она ответила на мою улыбку слабой гримасой. Я видел, что она очень испугалась.

— Там спит мать, да? — Я показал на стенку.

— Да.

— Мне это не нравится… Может быть, в эту минуту она подслушивает нас… Давай переберемся в салон.

— Зачем?

— Чтобы посовещаться.

Она послушно встала и поискала босыми ногами потертые шлепанцы. На стоящем у кровати стуле лежал серый халат, наверное, ровесник Марни. Она торопливо набросила его на себя, чуть сконфуженно улыбаясь мне.

— Я не очень элегантна в частной жизни, — сказала она.

— Это даже лучше. Я научился не доверять элегантности.

— Но мне ты доверяешь?

— Думаю, что да.

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Ты вынужден, у тебя нет выбора.

Она подошла к двери и высунула голову наружу. Потом кивнула мне, как заговорщик другому заговорщику, и я выкатил кресло в коридор. Марни быстро вернулась, чтобы погасить лампу и закрыть дверь. Она тихонько толкала кресло, катящееся по залитому лунным светом коридору в маленький салон. Именно здесь состоялся мой первый разговор с инспектором Сарджентом. Марни зажгла только одну лампу и тщательно закрыла дверь.

— Может, лучше запереть на ключ, — сказал я, вспомнив о пистолете Горди.

Она повернула ключ в замке, а потом, съежившись на стуле, внимательно посмотрела на меня. Она перестала подражать Селене. Теперь она была просто обычным ласковым ребенком. Такой она мне нравилась в сто раз больше.

— Ну? — выжидательно спросила она.

Я глубоко задумался. Теперь все казалось мне намного проще.

— Прежде всего, — начал я, — мы уже знаем из письма Селены, что она уверена в неблагоприятном результате вскрытия. Или другими словами, Селена знала с самого начала, что мистера Френда отравили. Когда после встречи с Горди ты вернулась в спальню отца, Селена тоже была там, верно?

— Да.

— Следовательно, существуют только две возможности: либо Селена вошла в тот момент, когда Горди наливал отцу слишком большую дозу дигиталиса, и сориентировалась в ситуации, либо они отравили его вместе. Это кажется мне даже более вероятным. Возможно, они сделали это даже без заранее обдуманного намерения. Мистер Френд заявил им, что намеревается лишить их наследства. Для доказательства этого он позвонил мистеру Петербриджу. Потом попросил лекарство. И тогда они дали ему слишком большую дозу.

Мысли путались у меня в голове.

— Когда все уже было кончено, они поняли, какой опасности подвергаются. Они не были уверены, что доктор Леланд подпишет свидетельство о смерти с диагнозом сердечного приступа. Наверняка не были уверены. Что же им оставалось делать? Если преступление раскроется, подозрение в первую очередь падет на Горди, который является паршивой овцой в семье и известен своими пьяными выходками. О'кей! Поэтому Горди делает вид, что уезжает в Лос-Анджелес на одну из своих эскапад. Если с доктором Леландом все пройдет гладко, он вскоре сможет вернуться. В противном случае спрячется так, чтобы полиция не могла его разыскать. Такой план, естественно, взваливает всю вину на Горди. Но это типично для Селены.

Марни молча слушала, неотрывно глядя на меня блестящими глазами.

— Доктор Леланд подписал свидетельство, — продолжил я, — однако на этом все не закончилось. Ознакомившись с содержанием завещания, Селена поняла, что никто из вас не получит ни цента, если не явится Горди. Пока что ему не угрожала никакая опасность, но тем временем к Нэйту в клинику привезли меня и Селена решила, что будет гораздо удобнее использовать для этих целей меня вместо Горди. После того как я уже сыграю спектакль перед Лигой и если преступление раскроется, я буду вынужден совершить самоубийство как Горди. При этом все будут довольны. Селена получит деньги. Горди будет в безопасности — он начнет новую жизнь в других краях, под другим именем… — Я помолчал. — Ну как, все сходится?

— Да, это похоже на коварство Селены, — сказала Марни.

— Следовательно, все сводится к одному: где сейчас Горди? Твоя мать действительно нанимала частных детективов, чтобы те разыскали его в Лос-Анджелесе? Или это только сказочка, сочиненная для моего бенефиса?

— Нет, она в самом деле велела его искать. Они приходили сюда к нам. Я сама видела двух подозрительных субъектов с сигарами.

— Это означало бы, что твоя мать не принимала участия в заговоре. По крайней мере, тогда еще не принимала. — Мне внезапно пришла в голову новая мысль. — Если бы Горди действительно был в Лос-Анджелесе, эти субъекты обязательно напали бы на его след. Следовательно, его там вовсе не было. Он должен быть в таком месте, откуда может контактировать с Селеной. Как тебе кажется? Есть только одно такое место… Где-то поблизости, где, однако, никому не придет в голову искать его…

Она смотрела на меня, не понимая, что я говорю.

— Не думаешь же ты, что он… в доме?

— Нет. Но он где-то неподалеку. Мать говорила мне вчера, что на задах вашего поместья есть какой-то старый дом, принадлежавший раньше фермеру, у которого отец купил ферму, когда поселился здесь. Тебе что-нибудь об этом известно?

— Конечно.

— Это где-то на половине старой дороги, по которой должен увезти меня отсюда Йен на виллу Нэйта?

— Да… все верно.

— А сегодня вечером, когда ты объясняла Йену, по какой дороге он должен меня везти, ты несколько раз повторила, что это дорога Горди. Помнишь? И когда ты упомянула имя Горди, Йен поставил крестик на твоем рисунке. Этот крестик означал именно тот старый дом?

Марни даже покраснела от волнения.

— Да, ты прав! Но каким образом Йен…

— Кто-то должен доставлять Горди еду, — сказал я, — и передавать известия от Селены. Ты сама говорила, что Йен сделает для каждого все, ни о чем не спрашивая. А если Селена и Йен… — Я не закончил фразу. — Готов поспорить на все, что угодно, что Горди все это время прячется в старом доме.

Марни вскочила со стула.

— А если… если дело обстоит так, как ты говоришь… то что?

— Потом мы подумаем над этим. Сейчас речь идет о том, справедлива ли моя дедукция. Любимая… Ты должна отвезти меня туда, и причем немедленно!

— Ты что, с ума сошел? — вскричала она. — В этом гипсе! Ты не сумеешь в таком состоянии даже сесть в автомобиль!

— Костыли, — сказал я. — Где-то в кладовке за библиотекой есть костыли. Мне говорила об этом твоя мать. А с костылями я смогу передвигаться самостоятельно.

— Но даже если Горди действительно там прячется, у него наверняка имеется при себе пистолет. Как ты будешь защищаться только одной рукой и костылем?

— Несмотря ни на что, мне это кажется более безопасным, чем сидеть и ждать, когда от меня решат избавиться.

Она взяла мою руку и крепко сжала её обеими ладонями.

— Прошу тебя, разреши мне поехать туда одной. Я знаю этот дом. Я выскользну незаметно и поеду по дороге, которая проходит за нашим домом. И посмотрю, есть там кто-нибудь или нет…

Я покачал головой.

— Нет. Это не ты в опасности. Я и без того упрекаю себя за то, что прошу, чтобы ты отвезла меня туда.

— Но…

— Послушай меня, детка. Ты хочешь помочь мне, правда?

Она резко вскинула голову.

— Конечно, хочу… Конечно.

— Тогда сделай то, о чем я прошу тебя. Беги оденься, принеси костыль и фонарик. Чем быстрее мы двинемся в путь, тем лучше.

Она была такая перепуганная, что я подтянул её к себе левой рукой и поцеловал в щеку.

— Будь послушна, Марни. Ну, беги!

Она неожиданно улыбнулась, весело, озорно. Потом повернула ключ в замке и тихонько выскользнула в коридор.

Головоломка укладывалась так быстро, что я был изумлен ясностью своей дедукции. Если Горди действительно прячется в этом старом доме, то наверняка он должен привести вынесенный мне приговор в исполнение. Я думал только о том, как именно. Может, он должен был прокрасться в нашу спальню и инсценировать самоубийство в кровати, рядом с Селеной? Но ведь ей самой сделать это было бы намного легче. Она сидит у меня на коленях, обнимает смуглыми руками, шепчет на ухо, что любит меня… Неужели она не захотела совершить убийство собственными руками? Неужели ей хватило на это порядочности?

Я огляделся в поисках какого-нибудь орудия защиты. На письменном столе у окна лежал нож для разрезания бумаги. Я подъехал и взял нож в руки. Это было что-то вроде стилета в кожаных ножнах, вероятно, памятка о войне на Тихом океане. Я вытащил стилет из ножен и проверил его пальцами. Он был острый. Я засунул его в карман и сразу почувствовал себя лучше.

Через несколько минут вернулась Марни. На ней были черный костюм и белая блузка. В одной руке она держала электрический фонарик, в другой — костыль. Я попробовал; через минуту я поймал равновесие. Опираясь на костыль левой рукой и волоча правую ногу, я мог кое-как передвигаться. Это требовало немалых физических усилий, но все же получалось.

Марни с сомнением смотрела на меня. Потом, по данному мной знаку, помогла мне сесть обратно в кресло и взяла у меня костыль.

— Все в порядке, — сказал я. — А теперь… в путь!

Марни пошла впереди, а я ехал за ней. Проходя мимо столика, она взяла стоящую на нем бутылку виски и поставила возле меня на кресло.

— Мне почему-то кажется, что это нам пригодится, — сказала она.

Она повела меня через библиотеку на террасу, а потом по покрытой гравием дорожке, ведущей к гаражу.

В лунном свете мы видели все окрестности, а поскольку гараж находился по другую сторону дома, чем комнаты Селены и миссис Френд, риск, что мы их разбудим, был невелик.

Марни вывела автомобиль из гаража. С её помощью и опираясь на костыль, я ухитрился кое-как втиснуться на переднее сиденье. Марни дала мне виски, положила костыль сзади, а потом откатила мое инвалидное кресло в тень, где никто не мог его заметить, даже если бы после нашего отъезда заглядывал в гараж.

Наконец она села за руль и вопросительно посмотрела на меня.

— Все в порядке, — заявил я.

Марни осторожно развернулась на покрытой гравием автостоянке и выехала на подъездную дорожку. Никто из нас не говорил ни слова. Мы молча ехали по старой неиспользуемой дороге, ведущей в направлении пустынных далеких гор.

Теперь я начал думать яснее и спокойнее. Я понял, что со стороны Горди мне угрожает не такая серьезная опасность, как я раньше себе представлял. Их план состоял в том, чтобы убрать меня так, чтобы у инспектора Сарджента не возникло никаких подозрений в том, что это не самоубийство. Другими словами, Горди не мог застрелить меня, особенно в присутствии Марни. У меня улучшилось самочувствие после того, как я втянул её в это дело. Моя схватка с Горди будет скорее схваткой интеллектов.

Дорога казалась мне бесконечной. Мы были в той части южной Калифорнии, где, проехав мимо последнего жилья, человек оказывается на другой планете. По обеим сторонам дороги тянулись заросли, а перед нами возвышались голые горы, напоминающие скелеты чудовищ доледникового периода.

— Тут где-то есть небольшое ущелье, — сказала Марни. — Здесь у фермера была плантация авокадо.

— Мы уже подъезжаем?

— Да.

— Погаси фары.

Несколько минут мы ехали только при лунном свете. Вскоре дорога повернула влево.

— Это здесь, — сказала Марни.

Мы подъехали ко входу в небольшой каньон. Перед нами в лунном свете белели неясные контуры какого-то дома.

— Останови здесь. Лучше, чтобы он нас не услышал.

— А ты сумеешь пройти такое расстояние с костылем?

— Я должен.

Мы увидели густой кустарник. Марни свернула с дороги и укрыла автомобиль в кустах. Она вышла из машины, подала мне костыль и, вытащив ключ зажигания, спрятала его в черный кожаный чехольчик, который держала в той же руке, что и фонарик. Я сунул костыль под мышку, а Марни помогла мне вылезть из машины. В лунном свете её лицо было бледным и напряженным.

— Ты в самом деле безумец, если собираешься идти с этим костылем, — обеспокоенно сказала она. — Ты разобьешься!

Я похлопал её по руке.

— Ни о чем не беспокойся. И прошу тебя, делай то, что я тебе скажу. Нас ждет нелегкое испытание.

Мы вместе начали медленно продвигаться по дорожке, ведущей к дому. Марни подпирала меня справа, что очень мне помогало. Белые контуры строения становились все отчетливее — я различал уже большой старый дом и прилегающий к нему домик поменьше.

— Это гараж, — шепнула Марни. — Тыльную часть дома переделали под гараж.

Все окна были темны. Дом выглядел вымершим. Казалось, сюда много лет не ступала нога человека. Мы подошли еще ближе. Замшелый деревянный забор отделял двор от окрестной пустоши. В заборе виднелась маленькая сорванная с петель калитка и широкий проем для въезда в гараж.

— Сначала гараж, — шепнул я.

Мы прошли вдоль подъездной дорожки; на траве мой костыль не производил ни малейшего шума. Таким образом мы добрались до гаража. Двухстворчатые ворота были закрыты. Марни удалось осторожно приоткрыть их настолько, что она смогла протиснуться внутрь. Она обернулась и помогла мне.

В гараже царила полная темнота, пахло затхлостью и пылью.

— Фонарик, — шепнул я.

Сноп света осветил гараж. Перед нами стоял автомобиль. Новый темно-синий кабриолет, который вряд ли можно было ожидать увидеть в брошенном доме. Марни сдавленно вскрикнула.

— Это автомобиль Горди, — сказала она. — Тот, на котором он уехал из дому.

Она подошла к капоту и через окно осветила внутренность автомобиля. Я последовал за ней. Ключ зажигания торчал на своем месте. Однако в автомобиле никого не было. Марни повернулась ко мне.

— Ты был прав. Горди должен быть в этом доме. — Её голос дрогнул. — Что будем делать теперь?

— В окнах не видно никакого света. Либо он спит, либо пьян. Сколько дверей в этом доме?

— Входная дверь и черный ход.

— А сколько комнат?

— Кухня, гостиная и спальня. В спальне стоит старый топчан.

— Знаешь, куда выходят окна?

Она кивнула.

— Отлично.

— Что будем делать теперь? — еще раз спросила она.

— Убедимся, дома ли он. Если он спит и мы не разбудим его, тем лучше.

— А что потом?

— Потом, — угрюмо сказал я, — ты убедишься в том, что твой брат преступник, а ваша невестка — преступница. Ты боишься?

Рука Марни нашла в темноте мою руку и крепко пожала её. Она выключила фонарик и медленно вышла из гаража. Я ковылял вслед за ней.

Она шла впереди меня, огибая гараж и направляясь к тыльной части дома. В лунном свете я различал три темных окна и едва заметную в густой тени дверь. Марни подошла к последнему окну с левой стороны. Мы заглянули внутрь. В лунном свете, падающем в окно, мы увидели небольшую скупо меблированную комнату. У одной из стен стоял старый потертый топчан, на котором лежал небрежно брошенный матрац. На нем никто не спал. Не было также видно никакой постели. Словно никто не приближался к топчану с того момента, когда предыдущий владелец выехал из дома.

Мы перешли к кухонному окну, а потом к следующему, в которое увидели гостиную безо всякой мебели. Три окна позволили нам осмотреть внутренность всего дома. Одно было ясно: там нет ни Горди, ни кого-либо другого.

— В гараже стоит его автомобиль, — сказала Марни. — Он не мог уйти далеко. Как ты думаешь? Может, он нас услышал и где-то спрятался? — спросила она, и я почувствовал, как она вздрогнула.

— Заглянем внутрь, — ответил я.

Она приоткрыла дверь, при этом заскрипели петли. За дверью находилась кладовка. Ей стоило немалых усилий провести меня через эту кладовку. Мы были в кухне. Здесь пахло тухлятиной и гнилью, словно где-то в углу лежала дохлая крыса.

Марни посветила вокруг фонариком. Никаких консервных банок, никакого мусорного ведра. Словом, никаких следов какого-либо жильца. В спальне — то же самое. С потолка до одного из углов топчана протянулась огромная паутина.

— Как минимум месяц здесь не было ни одной живой души — заметил я.

— Откуда же здесь в таком случае автомобиль? — спросила Марни дрожащим голосом. — Если здесь нет Горди, то откуда взялся его автомобиль? — Она подошла к двери гостиной, по-прежнему держа в руке ключи от автомобиля. Когда я с трудом передвигался вслед за ней, у меня в голове внезапно родилась новая мысль, которая переворачивала вверх тормашками весь мой план и вызвала у меня дрожь ужаса.

Мы стояли рядом у двери, ведущей в гостиную, окидывая взглядом освещенное фонариком пустое помещение. Здесь воздух тоже был пропитан крепким запахом гнили. Половицы были сломаны и выщерблены.

— Пойдем отсюда, — с отвращением шепнула Марни и провела по полу лучом фонарика. На мгновение стал виден угол комнаты справа от нас.

— Марни!

— Что?

— Освети еще раз вон тот угол справа.

Когда она направила туда луч света, я убедился, что мое первое впечатление не обмануло меня. Две половицы были разболтаны и сильно выщерблены. Более светлые пятна свидетельствовали о том, что это дело недавнего прошлого. На запыленном полу валялись щепки.

— Видишь? — Мой голос прозвучал как-то отстраненно и бесцветно.

— Но…

— Тебе придется это сделать, — сказал я. — Я не справлюсь, черт возьми! Придется тебе…

Мы понимали друг друга без слов. Она сунула фонарик мне в левую руку, в которой я уже держал костыль. Я старался удерживать луч света по возможности неподвижно. Марни тем временем подошла к замеченному нами месту. Она пошевелила одну половицу, которая сразу поддалась. Отбросила её в сторону. Потом следующую и еще одну. Она работала с необычной страстью, словно это имело какое-то значение.

Я подошел на несколько шагов ближе. Марни уже сняла четыре половицы. Я посмотрел вниз, в образовавшуюся теперь темную дыру. Марни вернулась ко мне и, всхлипывая, судорожно схватила меня за руку.

Я почти был уверен в том, что сейчас увижу, но это не ослабило потрясения. Мне не понадобилось долго вглядываться, чтобы отчетливо увидеть труп мужчины с простреленной грудью.

Пальцы Марни больно впились мне в тело, а её всхлипывание перешло в рыдания.

— Горди! — закричала она — Горди! Горди!

Я тоже, конечно, знал, чей это может быть труп.

Мы нашли то, что искали.

Марни крепко прижалась ко мне. Я хотел увести её из этого кошмарного места как можно быстрее, однако был не в состоянии этого сделать. Это она должна была меня увести. Сильнее чем когда-либо я ненавидел собственное увечье. Через минуту однако Марни смогла овладеть собой. Она обняла меня за талию своей худенькой рукой, и нам кое-как удалось выбраться на свежий воздух. Костыль болезненно натирал мне под мышкой. Я стоял, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал. Костыль я поставил рядом.

— Сигарету? — спросил я. Лучше отвлечь её внимание.

Она вытащила из кармана жакета начатую пачку сигарет, закурила две и одну из них вставила мне в губы. Резкий дым показался мне чудесным ароматом после этой затхлости. Я был еще полуживой от испытанного потрясения. Не потому, что мы нашли труп человека, которого я никогда в жизни не видел, а потому, что это открытие заставляло прийти к выводам, о которых я даже боялся подумать.

В ярком лунном свете лицо Марни было мертвенно бледным.

— Уже лучше? — спросил я.

— Да. Уже все в порядке.

— Марни… извини, что я заставил тебя пережить такое.

— Не болтай ерунду… У тебя с этим ведь нет ничего общего.

Она замолчала, а я еще выразительнее почувствовал окружающую нас пустоту и тишину.

— Мы ошибались, да? — тихо сказала она через несколько секунд. — Мы неправильно представляли себе все.

— Мы не ошиблись, любимая, — с горечью сказал я. — Возможно, мы просто не догадались обо всем.

— Не обо всем?

— Марни! Ты не понимаешь? — Я уже должен был осознать, что коварство Селены не знает границ. Однако теперь, когда я понял все, во мне возникло бессмысленное чувство отчаяния, как если бы я очень любил её. — Сначала мы предполагали, что Горди отравил отца, а Селена в этот момент вошла в комнату. Потом пришли к выводу, что они сделали это вдвоем. Однако в своих допущениях мы не продвинулись достаточно далеко. Селена подала отцу яд, а Горди поймал её на месте преступления. Он понял, что произошло. Нельзя ведь в такой ситуации доверять хроническому алкоголику, даже если он и захочет быть лояльным. Никогда неизвестно, что ему стукнет в голову. Поэтому, — я пожал плечами, — она заманила его сюда и застрелила. Одно преступление или два…

— Селена! — пронзительно крикнула Марни. — Но зачем Селене понадобилось убивать отца? Его отравили, потому что он собирался кого-то лишить наследства… Может, он хотел лишить наследства Селену?

— Ты еще не поняла? Мистер Френд в тот же самый день уволил Йена. Почему? Потому что он, так же как и ты, должно быть, застал его с Селеной. Целомудренная невестка, устроившая у него под боком роман с образцовым слугой, рекомендованным самим мистером Моффетом! Что могло привести его в большую ярость?

— А Йен… Может быть, Йен поставил крестик на моем рисунке, потому что помогал ей? Привез его сюда?

— Ты сама говорила, что Йен готов даже закопать чей-либо труп и сразу же забудет об этом. Возможно, он не участвовал в совершении преступления, она использовала его только для вспомогательных работ — сорвать половицы, поставить автомобиль в гараж…

— Но Горди! Ведь без Горди Селена не получила бы ни цента!

— Она тогда еще не знала об этом условии в завещании. Никто из вас не знал. — Я горько рассмеялся. — В ту минуту, когда мистер Петербридж оглашал завещание, Горди вместе с её шансами на получение наследства отдыхал под полом. Ей пришлось пережить несколько горьких часов, пока Нэйт не увидел меня.

— Значит, ты думаешь, что мама и Нэйт ничего об этом не знали?

— Наверняка не знали. Нэйт слишком труслив, чтобы позволить втянуть себя в преступление — даже ради Селены! А мать? Она бы никогда не допустила, чтобы Горди убили… Верно?

— Верно, — уверенно ответила Марни. — Никогда в жизни. — Кончик её сигареты светился в темноте. Внезапно она сказала: — Поэтому она должна была и тебя убить. Она не могла взвалить вину на настоящего Горди. Ведь как бы ловко она ни инсценировала самоубийство, полицейский врач сразу бы сориентировался, что Горди давно уже не было в живых, когда было подписано обязательство абстиненции. И тогда весь заговор был бы раскрыт.

— Конечно, — подтвердил я. — Единственное спасение для Селены состояло в том, чтобы сегодня я совершил самоубийство. Селена знает, что мама и ты слишком втянуты во все это дело, чтобы что-то сказать, когда инспектор Сарджент идентифицирует мой труп как труп Горди. — Я снова рассмеялся. — Как жаль, что я не доставлю ей этого удовольствия!

Марни внимательно смотрела на меня в лунном свете.

— Тебе очень больно?

— Что? — недоуменно спросил я.

— От того, что ты узнал о Селене.

— А тебе не больно от того, что твой отец и брат были убиты?

— Извини. Это был идиотский вопрос. — Марни придвинулась ближе и взяла меня за руку. — Что будем делать дальше?

— Большого выбора у нас нет. Завтра явится инспектор Сарджент и заявит, что старого мистера Френда отравили. Мы спокойно можем избавить его от необходимости ждать результатов вскрытия и нанести ему визит сейчас. Пусть прибавит к своей коллекции еще один corpus delicte[2]!

— И мы расскажем ему о Селене?

— А ты как думаешь? Может, нам совершить харакири, чтобы спасти её шкуру? Наверное, ты полагаешь, что я без ума от неё?

— А разве это не так? — Она неожиданно вырвала свою ладонь из моей руки. — Впрочем… какая разница… — Она бросила на землю окурок и растоптала его каблуком. — Конечно, при этом раскроется весь наш заговор против Лиги Чистоты. У тебя, у мамы, у Нэйта, у меня — у всех нас будут неприятности!

— Естественно. Хотя, возможно, инспектор Сарджент, у которого будет болеть голова от двух убийств, не станет особенно заниматься нами. В любом случае мы выйдем из этого дела с достоинством. Опасаюсь только, что для тебя закончатся прекрасные дни. Никаких денег… тебе придется служить горничной в гостинице с подозрительной репутацией.

— Мне все равно. Только чтобы я могла не смотреть на них. Такая работа очень мне нравится.

— Ты хорошая девушка…

— Я? — Она повернулась ко мне. — Это ты хороший. Это ты оказался в трудном положении. — Она положила руки мне на плечи и, встав на цыпочки, поцеловала меня в губы. При этом коротко рассмеялась, но этот смех скорее напоминал рыдание. — Ну и место ты себе выбрал, чтобы потерять память. — Губы у неё были сладковатые, я чувствовал рядом с собой молодое крепкое тело. Благодаря ей, я на минуту забыл об этой кошмарной ночи.

— Будем уже собираться, — сказала она, отодвигаясь от меня. — Подожди меня здесь, я подъеду на автомобиле.

— Нет.

— Как нет? Не можешь же ты идти так далеко.

— А вот и могу. Мне вовсе не требуется сиделка.

Я сунул костыль себе под мышку. Наверняка она подумала, что я упрям, как осел, и, возможно, была права. Однако это ковыляние к автомобилю добавило мне чуточку независимости.

Я очень устал, пока мы добрались до автомобиля, а кожа у меня под мышкой горела огнем. Марни помогла мне сесть в машину, положила костыль на заднее сиденье и наконец сама уселась за руль.

Она протянула руку к ключу зажигания, но тут же опустила её на колени. Через секунду начала рыться в карманах жакета, неуверенно глядя на меня.

— Ключи, — сказала она. — Я не давала тебе подержать ключи?

— Нет. Они были у тебя в руке, когда мы входили в дом.

— Должно быть, я…

— Потеряла? — воскликнул я.

— Должно быть, я уронила их, когда мы сделали это ужасное открытие. Мне придется… придется вернуться за ними.

— В ту комнату?

— Я не боюсь, уверяю тебя, не боюсь. — Она послала мне слегка неуверенную улыбку. — Это не займет даже минуты. Вот, держи пока. — Она сунула мне в руку бутылку виски. — Выпей глоточек. Тебе это пойдет на пользу. Я сейчас вернусь! — Она вышла из автомобиля, тут же вернулась и взяла у меня бутылку. — Может, и я немного выпью?

Она сделала глоток, отдала мне бутылку и быстро направилась в сторону дома. Я провожал взглядом её стройную маленькую фигурку до тех пор, пока она не исчезла из виду.

Это действительно хорошая девушка, подумал я.

Оставшись один, я принялся размышлять над ближайшим будущим. Там, в этой ужасной комнате, когда я смотрел на труп Горди, мне было совершенно ясно, как я должен поступить дальше. Теперь уже нет. Конечно, я должен отдать Селену в руки Сарджента. Однако это будет одновременно означать конец профессиональной карьеры Нэйта, нищету для миссис Френд и Марни, и, вероятно, арест всех нас. Весь дом Френдов рухнет, как стены Иерихона…

Я ломал себе голову над тем, как спасти что-нибудь из этих развалин. Бесплодно и чуточку сонно думая над этим, я внезапно услышал звук, от которого кровь застыла у меня в жилах. Это был шум автомобиля, доносящийся со стороны дома Френдов.

Шум становился все сильнее. Поскольку наш автомобиль был спрятан в густых кустах, я не видел дорогу. Снопы света упали на кусты, скользнув по нашему автомобилю, и начали удаляться. Автомобиль направлялся в сторону старого дома.

Шум прекратился. Потом дверца автомобиля открылась и захлопнулась. Я услышал даже шорох шагов по гравию.

У меня в голове замелькали самые странные мысли. Это не могла быть полиция. Инспектор Сарджент не мог подозревать правду о Горди. А если это не полиция, то… кто? Может быть, Селена очнулась после окончания действия снотворного… Или — что казалось мне более вероятным — Йен?

С возрастающим беспокойством я продолжил свои размышления. Если инспектор Сарджент должен утром обнаружить мой труп и идентифицировать его как труп Горди, Селена ни в коем случае не может допустить, чтобы нашли другой труп, так небрежно спрятанный в старом доме. Однако, с другой стороны, она не отважилась уничтожить труп Горди, потому что, если бы план, связанный с моей особой, не удался, выгоднее для неё было бы позволить найти труп настоящего Горди как убийцы и самоубийцы, даже если бы при этом должен был раскрыться весь заговор. Однако теперь она настолько была уверена в успехе своего плана, что могла позволить себе уничтожить труп Горди. Вероятно, она разделила функции: она должна была убрать меня, а Иену предстояло заняться трупом Горди. Не зная, что у Селены ничего не вышло, он приехал исполнить свои обязанности.

Когда все сложилось в логическое целое, меня охватила паническая тревога за Марни. Я утешал себя только тем, что и она ведь должна была услышать шум автомобиля. И даже если бы она находилась в доме, у неё было бы достаточно времени, чтобы выйти через черный ход и скрыться где-нибудь в зарослях. Однако шли долгие минуты, а Марни не возвращалась. Мое беспокойство нарастало по мере того, как меня начали терзать самые странные предположения.

А что будет, если она еще не нашла ключи и все еще ищет их, пока не станет слишком поздно? Или если она хотела их перехитрить и ей это не удалось…

Я успокаивал себя тем, что если это действительно Йен, то Марни с ним справится. Но справится ли? Йен как соучастник двойного убийства является ведь кем-то совсем другим; это вовсе не всегда улыбающийся веселый Йен, которого она так хорошо знает.

Моя беспомощность тревожила меня так же, как натертая подмышка. Я знал, что совершенно бессмысленно ковылять туда к ней на костылях. Вместо того чтобы помочь Марни, я стал бы для неё обузой. Минуты шли, и мое беспокойство стало невыносимым. Я оглянулся, пытаясь увидеть что-нибудь через плечо. Костыль лежал на заднем сиденье. Сильно перегнувшись назад и вытянув руку как можно дальше, я сумел прикоснуться к нему. С огромным усилием я перегнулся еще сильнее. Пальцы сжали костыль. Но когда я хотел подтащить его в мою сторону, он выскользнул у меня из пальцев и упал на пол. Я попытался поднять его, но мне мешала высокая спинка сиденья. С острым чувством отчаяния и разочарования я опустился обратно на сиденье.

Тяжело дыша после предпринятых усилий, я собирался с силами для новой попытки. Возле меня лежала бутылка виски. Я поднес её к губам и сделал большой глоток. Каким-то чудом я не проглотил напиток сразу. Меня поразил странный вкус виски. Я попробовал еще немножко. Остаток выплюнул в окно. Виски было странно густым и горьким. Оно явно было отравлено.

Я все понял. До отъезда из дома Марни взяла по пути стоящую на столике в салоне бутылку виски. Её поставила там Селена. Следовательно, мое «самоубийство» должно было произойти в салоне. Если бы сцена в спальне развивалась по плану, то Селена под каким-нибудь предлогом предложила бы перейти в салон. Там она налила бы мне стаканчик виски. После моей смерти вытащила бы из-за фотографии мистера Френда письмо, вложила мне в левую руку пистолет Горди, приставила бы его к виску и — выстрелила. Когда шум выстрела поднял бы на ноги весь дом, она первая оказалась бы среди встревоженных домочадцев, спешащих в салон.

Вот, значит, как это должно было произойти… Я сильно нервничал, так как то, что происходило сейчас, вовсе не казалось мне лучше. Марни глотнула виски из отравленной бутылки. В спешке она не обратила внимания на странный вкус.

Марни не возвращается, потому что находится под действием наркотика. Наверняка сейчас она лежит без сознания где-то в темноте между автомобилем и домом, в котором покоится труп Горди в своей мрачной могиле под полом.

Ужасное беспокойство и предчувствие опасности каким-то удивительным образом обострили мой ум. Когда я вторично безуспешно протянул руку к костылю, я внезапно вспомнил кое-что. Это были слова миссис Френд, сказанные ею накануне… Какое счастье, что у меня правая рука в гипсе и что я могу на законных основаниях подписать обязательство абстиненции левой рукой. Счастье! Потому что если бы не это счастье, весь сложный план просто провалился бы. Сравнение моей обычной подписи с подписью Горди сразу разоблачило бы все коварства.

Нужно признать, что обнаружение меня Нэйтом было исключительным везением для семьи Френдов. Однако не является ли чрезмерным везением то обстоятельство, что моя рука заключена в гипс и я не в состоянии ею двигать? И потом… Нэйт Крофт с побледневшим лицом и отчаянием в глазах в тот день, когда он неожиданно вошел в салон и застал Селену в моих объятиях… Он тогда сказал… Что же он сказал? «Неужели ты не пропускаешь ни одного мужчины? Я предполагал, что на этот раз все будет спокойно. Ведь я наложил ему гипс».

«Я наложил ему гипс…»

Нэйт с самого начала предупредил меня, что я не буду чувствовать никакой боли ни в руке, ни в ноге. Я воспринял эти слова как диагноз врача. Однако разве не может быть так, что гипс, так же как и все остальное, связанное с семейством Френдов, был обманом? И что Нэйт только сделал вид, будто установил у меня перелом правой руки — исключительно для того, чтобы я подписал документ левой рукой? А гипс на ноге… «Я предполагал, что на этот раз все будет спокойно… «Я наложил гипс…» Я вспомнил его страстную и нелегкую любовь к Селене, осознание им её развратности и горячее желание гарантировать себе её верность. А если он наложил мне гипс без необходимости, чтобы таким способом обезвредить меня и не дать мне возможности сблизиться с Селеной? Что-то вроде пояса верности?

Не успев даже додумать эту мысль до конца, я вытащил из кармана нож для разрезания бумаги, высоко подвернул штанину брюк и принялся разрезать гипс. По мере того как я это делал, я все сильнее отдавал себе отчет, чему подвергнусь, если мои подозрения окажутся несправедливыми. Но мне это было совершенно безразлично. Желание добраться до Марни заслоняло все остальное.

Освобождение ноги от гипса продолжалось недолго. Однако времени заняться рукой у меня не было. В эту минуту мне хватало двух ног и одной руки.

Я вылез из автомобиля и всем весом оперся на левую ногу. Она затекла и была слабой, но не болела. Сделал несколько шагов в направлении дома. При ходьбе меня пошатывало, но главным было то, что я шел. Мое возбуждение и тревога все больше возрастали. Мне удалось как-то справиться с Френдами, но я позволил Нэйту, ревнивому любовнику, сделать из меня дурака. Приди мне в голову эта мысль раньше, сегодня я уже был бы далеко от опасного дома моих врагов.

Однако пока что тревога за Марни была сильнее всего. Я поднял с земли нож и сунул его в карман. С некоторыми усилиями, медленно, я выбрался из кустов и направился к дорожке, ведущей к дому.

В бледном лунном свете я отчетливо видел другой автомобиль, припаркованный у самой входной двери старого дома. Судя по угловатым, довольно резким контурам, это, вероятно, был фургон. Я осторожно продвигался вперед. Мой взгляд, уже привыкший к темноте, различил человеческую фигуру, выходящую из парадной двери. Деталей я не видел, но когда эта таинственная фигура подошла к автомобилю, я убедился в том, что был прав. По росту и широким плечам я узнал Йена; он приблизился к багажнику, наклонился и что-то искал там. Когда он выпрямился, я увидел, что в обеих руках он держит какие-то угловатые темные предметы. Йен направился обратно в дом.

Я быстро и бесшумно, насколько это позволяла моя непослушная нога, последовал за ним. Марни наверняка шла тем же самым путем. Я внимательно оглядывался вокруг, но нигде не видел её лежащего тела. Так я добрался до живой изгороди и начал на цыпочках красться по газону вдоль дорожки, ведущей к гаражу. Но ведь Марни не собиралась идти в гараж. Она должна была только найти ключи, потерянные в комнате. Весь в холодном поту, я далеко обогнул гараж и приблизился к дому сзади.

Во дворе не было ни деревьев, ни кустов. Пугающе яркий, резкий лунный свет заливал все вокруг. Нигде никаких следов Марни. Я бегом, как можно быстрее, пересек освещенную дорожку, чтобы попасть в тень дома. Ведя одной рукой по стене, я добрался до окна гостиной. Осторожно встал на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь.

Лунные лучи освещали комнату. Невольно мой взгляд устремился в тот угол, где мы обнаружили труп Горди и где Марни сняла несколько половиц и уложила их одна на другую. К моему огромному удивлению, половицы были уложены на место. И никаких следов трупа Горди. Переведя взгляд в другой угол комнаты, я увидел огромную фигуру Йена. Он стоял у двери, ведущей в кухню. Наклонился и положил на пол два угловатых предмета. Три или четыре таких же предмета уже лежали там.

С первого взгляда я не смог определить, что это такое. Но уже через минуту понял, что это канистры с бензином. За спиной Йена виднелась какая-то женская фигура. Её белая рука легла на плечо голландца. Он обернулся и полностью закрыл её от меня. По тому, как он наклонился, я сделал вывод, что он целует её. Они довольно долго стояли, замерев в страстном объятии. Я видел, как две белые руки нежно передвигаются по широкой спине Йена. Я подумал — с ненавистью, которая на мгновение заслонила даже беспокойство о Марни: значит, Селена приехала вместе с ним. Он разбудил её, и они приехали вместе. Глядя на них, я думал, что то же самое должен был чувствовать в свое время Нэйт. Бедный Нэйт…

Внезапно они исчезли. Я услышал звук открываемой входной двери. Потом короткая пауза и шум удаляющегося автомобиля.

Все произошло так быстро, что я не успел ничего сообразить. Зачем они привезли сюда бензин и сразу после этого уехали? Связано ли это каким-то образом с Марни?

Я все еще стоял как вкопанный, когда внезапно услышал приближающиеся со стороны кухни женские шаги. Так значит, Селена отправила Йена домой. Следовательно, он не принимает участия в преступлении, а является только бессознательным орудием в её руках. Поэтому она уложила половицы обратно на место, чтобы скрыть труп Горди. Йен должен был только доставить канистры с бензином… и в награду получил этот поцелуй. Она использовала его так, как использовала Горди, Нэйта, меня…

Да, теперь уже Селена действует самостоятельно.

Я знал, что должен сейчас делать. Подожду, пока она войдет в гостиную, потом проскользну в заднюю дверь. Застигнутая врасплох внезапным появлением своей недавней жертвы, она потеряет голову и позволит поймать себя на месте преступления.

В кухонной двери снова показалась женская фигура. Она немного постояла, словно в раздумье, потом побежала в правый угол комнаты и начала поднимать половицы. Кошмарным был вид этой женщины, лихорадочно срывающей половицы, которые должны были открыть пугающую картину…

Это не заняло у неё много времени. Уже спустя несколько минут она встала с колен и быстро перешла в другой угол комнаты. Взяла в руку одну тяжелую канистру бензина и потащила её по полу в противоположный угол. Я услышал, как она откручивает пробку. Потом она подняла канистру и наклонила её. До меня донесся плеск льющегося бензина.

Её план был дьявольски прост. При таком количестве бензина достаточно одной спички, чтобы сгорел дотла весь старый дом… труп Горди… гараж… автомобиль… все!

В такое позднее время и на таком расстоянии никто не увидит зарева. А потом когда-нибудь кто-нибудь случайно обнаружит, что старый брошенный дом наконец-то сгорел. И на этом все закончится.

Она поставила пустую канистру на пол. Запах бензина, очевидно, раздражал её, потому что она отвернулась и приблизилась к окну. Я едва успел отодвинуться в тень… но от того, что я увидел, волосы у меня на голове встали дыбом. Мне казалось, что я теряю почву под ногами.

Она остановилась у окна, залитая лунным светом. Впервые я отчетливо увидел лицо этой женщины.

Это была не Селена.

Это была Марни.

Глава 24

Я так ослабел, что вынужден был прислониться спиной к стене. Самые странные мысли мелькали у меня в голове. Немного придя в себя, я понял, насколько ошибочны были мои представления о действительности. Мысленно пробежал всю схему запланированного преступления, до самых мельчайших подробностей. Так значит, я еще раз постыдно остался в дураках. Я вел себя так, как этого от меня и ожидали. И попался в самую страшную ловушку, которую для меня когда-либо расставляли.

Как прекрасно каждый поступок, каждый мотив, приписываемый мною Селене, подходил Марни. Старый мистер Френд застал её с Йеном. Он вызвал Марни к себе и в приступе гнева угрожал лишить наследства. Именно Марни подавала ему лекарство, когда вошел Горди. Потом она заманила брата в брошенный старый дом и застрелила его. В дальнейшем для грязной работы она использовала Йена.

Все её дьявольское коварство внезапно стало ясным для меня. Каким образом я обнаружил письмо самоубийцы? Марни знала, что я возьму с собой в спальню томик стихов мистера Френда, поэтому она бросила книгу на рояль так, чтобы фотография перевернулась и чтобы я мог заглянуть под рамку. Это был, конечно, первый шаг в её жестоком плане, который должно было увенчать мое самоубийство в салоне. Она читала мои самые потаенные мысли, как большие заголовки в газете, прежде чем я сумел это понять. Она знала, что, не доверяя Френдам, я прочту письмо. Знала, наконец, что если у меня в голове зародится такое подозрение, я вспомню наш с ней договор и сумею вырваться от Селены, чтобы прийти к ней за помощью.

Замысел спрятать письмо под рамкой фотографии был очень рискованным. Он мог не сработать. Однако необходимость выманить меня из комнаты Селены была так велика, что Марни пришлось рискнуть. Если бы это не удалось, у неё наверняка имелся в запасе другой способ.

Однако я заглотил первую же наживку. А когда уже оказался в комнате Марни, моей единственной союзницы, все пошло как по-писаному. До этого она уже спрятала пистолет брата. Она могла вкатить мое кресло в салон, угостить меня виски из отравленной бутылки, а потом, когда меня бы уже не было в живых…

Однако по каким-то причинам дело приобрело другой оборот. Я оказался настолько сообразительным, что догадался о том, где находится Горди, и настаивал, чтобы она отвезла меня туда. Она не могла отказать мне, не возбуждая подозрений. С этой минуты ей пришлось импровизировать дальнейшие события.

Нужно признать, что делала она это прекрасно.

Очевидно, еще раньше она велела Йену привезти сюда бензин и не могла это отменить. Знала, что, хотя не должна отходить от меня ни на минуту, должна в момент приезда Йена оказаться в доме, иначе он мог бы легко, заглядывая в разные углы, наткнуться на труп Горди. Поэтому она сделала вид, что потеряла ключи от автомобиля и ей нужно вернуться. Потом притворилась, будто глотнула виски из отравленной бутылки — которую сама же и взяла из дому, — чтобы поощрить и меня сделать то же самое. Теперь, готовя все К; уничтожению трупа Горди, она была уверена, что я без сознания лежу в автомобиле.

Как только дом загорится, Марни отвезет меня обратно, посадит в инвалидное кресло, вкатит в салон и инсценирует самоубийство в соответствии с письмом. Если бы даже произвели вскрытие и обнаружили следы снотворного, это не вызвало бы никаких подозрений. Ведь я был болен, и меня уже довольно долго пичкали самыми разнообразными лекарствами.

Да и потом, как она сама сказала, можно было не опасаться остальных членов семьи. После моей скоропостижной смерти мать, Селена и Нэйт не осмелились бы раскрыть, что я был ненастоящим Горди. Они сами слишком впутались в это дело.

Да, это была гениальная инсценизация.

Я начал размышлять о поведении Марни с самого начала нашего знакомства. Марни, прикидывающаяся единственной искренней и честной особой в доме, которая присоединилась к заговору только под давлением. Марни, хитроумно отравляющая мои мысли разговорами о Селене… Марни, предостерегающая меня от Иена… Марни, играющая роль маленькой союзницы, для того чтобы я ей слепо доверял и в нужный момент пошел под нож, как баран.

Неожиданная дрожь сотрясла все мое тело. Из дома донесся звук волочимой по полу канистры с бензином. Я не мог не поддаться искушению еще раз заглянуть в окно.

Да, в семействе Френдов был только один дьявол.

Я собрался с мыслями, чтобы составить какой-нибудь план, поскольку опасность угрожала мне по-прежнему. Мое вторжение в дом в эту минуту не имело смысла, ведь у Марни был пистолет. Она застрелила бы меня, прежде чем я успел бы до неё добежать.

Постепенно я пришел к убеждению, что у меня остался еще один козырь. Марни не знает, что я догадался о гипсе. Она по-прежнему полагает, что я неподвижно сижу в автомобиле и сплю глубоким наркотическим сном. Так должно было быть и так будет…

Я тихонько отошел от окна, обогнул гараж и оказался на дороге. Осторожно, на цыпочках, я подошел к спрятанному в кустах автомобилю. Вокруг валялось множество обломков гипса. Я тщательно собрал все куски и выбросил их в кусты. Потом сел в автомобиль. С заднего сидения взял одеяло и прикрыл себе ноги.

В первую минуту я собрался также разрезать гипс, лишающий подвижности мою правую руку, но после краткого раздумья отказался от этой мысли. Я не смог бы скрыть это. А сомнительная, в первые минуты, подвижность руки была бы уже не столь полезной после разоблачения Марни. Я распоряжался обеими ногами, одной рукой и был готов ко всему… При этом у меня даже было определенное преимущество. Я решительно положил к себе на колени бутылку, откинулся назад и уперся головой в спинку. Закрыл глаза и приоткрыл рот. Марни сейчас вернется сюда. Одной спички достаточно, чтобы бензин взорвался и все охватил пожар. Тогда ей придется поторопиться, чтобы как можно быстрее закончить мрачное дело в салоне Френдов.

Я не слышал её шагов и внезапно увидел её лицо у окна, максимум в нескольких дюймах от меня.

Она довольно долго стояла неподвижно и внимательно смотрела на меня. Из-под опущенных век я отчетливо видел её блестящие глаза, белый овал лица и волосы. Её глаза блестели жестким упрямым блеском.

— Ты спишь? — шепотом спросила она.

Я издал какое-то неразборчивое бормотание, словно подсознательно реагировал на её голос. Она еще ниже склонилась надо мной. Я чувствовал на щеке её быстрое теплое дыхание. Она захихикала. Как маленькая девочка, пытающаяся сдержать смех в церкви.

Через секунду её голова исчезла из окна автомобиля. Я слышал, как она возится около машины. Открылась дверца с противоположной стороны, и Марни села рядом со мной на место водителя. Снова возбужденно захихикала. Никогда в жизни я не слышал подобного смеха — волосы встали дыбом у меня на голове.

Вставляя ключ в замок зажигания, она задела рукой мое колено. Даже сквозь одеяло я почувствовал тепло её ладони.

Я интенсивно размышлял. У Марни есть пистолет. Он может быть только в двух местах: в правом или левом кармане жакета. В случае необходимости она должна взять его в правую руку, следовательно, он наверняка у неё в правом кармане. Правый карман был с моей стороны. Делая вид, что я шевелюсь во сне, я слегка повернул голову и посмотрел вниз. Либо мне показалось, либо в самом деле этот карман слегка оттопыривался…

Марни завела мотор. Ей придется выехать на дорогу задним ходом. Это лучший момент — обе руки у неё заняты.

Автомобиль медленно сдавал назад. Я сделал вид, что меня бросило на неё. Молниеносно засунул руку к ней в карман.

Она крикнула — громко, пронзительно. Впилась ногтями правой руки в тыльную часть моей ладони. Автомобиль остановился. Ногти впивались все глубже и глубже… Другую руку она поднесла к моему лицу. Я чувствовал, как острые ногти разрывают мне щеку. Пистолет уже почти был у меня в руке, когда она вырвала его у меня. Я увидел направленное на меня дуло. Изо всех сил ударил её под руку. Раздался выстрел, а потом звон разбитого стекла. Единственной свободной рукой я схватил её запястье. Она бешено, со страстью ведьмы, сопротивлялась. Кричала пронзительным голосом, в котором был не страх, а ярость.

В какой-то момент она достала ногтями до моих глаз. Я невольно отклонился назад. Она воспользовалась этим и вырвала у меня другую руку. Но уже через секунду я снова схватил её… В этот миг раздался выстрел. Потом второй и третий.

Крик Марни прервался так внезапно, словно кто-то перерезал его ножницами. Оружие со стуком упало на пол. Её руки вздрогнули, одна из них судорожно сжала мое запястье. Я чувствовал, как этот захват усиливается, становясь невыносимым. А потом тело Марни начало оседать. Пальцы медленно отпустили мою руку. Через секунду она лежала на полу, свернувшись в клубочек. С левой стороны на её белой блузке я увидел темное, постепенно расширяющееся пятно. Её голова лежала на сиденье. Глаза смотрели куда-то прямо перед собой, а из горла вырывался тихий храп.

Я склонился над ней и потрогал пульс. Одна из пуль, должно быть, попала в сердце. Спустя несколько секунд Марни умерла.

Чувствуя страшное головокружение, я вылез из автомобиля. Спотыкаясь, обошел кусты, чтобы выбраться на дорогу. Посмотрел на дом. В окна были видны взвивающиеся вверх языки пламени. Погребальный костер Горди полыхал…

Я медленно вернулся к автомобилю. Не так я все себе представлял. В ушах у меня все еще звучал пронзительный крик Марни. Под её скорчившимся телом я заметил что-то белое. Я потянулся над её головой и поднял белый листок — прощальное письмо Горди, письмо самоубийцы. Я спрятал его в карман.

Я чувствовал, что должен удирать отсюда… удирать как можно быстрее. Но как? На автомобиле с разбитым стеклом и с телом Марни?

Трудно было сказать, что я думал. Перед глазами у меня мелькали какие-то картины. Я вспомнил автомобиль Горди, стоящий в гараже с ключом в замке зажигания. И быстро пошел в сторону горящего дома. Пламя уже выбрасывало красные языки в окна, однако гараж еще не горел. Скоро и туда доберется огонь. Через несколько минут не будет ни дома, ни гаража.

Я с трудом открыл старые скрипучие ворота и оказался возле автомобиля. Неловко, одной рукой, запустил мотор и медленно выехал на дорожку. Потом по гравийной подъездной дорожке отъехал подальше от огня.

Довольно долго я неподвижно сидел за рулем, обдумывая ситуацию. В перчаточном ящике автомобиля нашел сигареты. Закурил и удобно откинулся на спинку сиденья.

Испуг прошел, но остался хаос. Марни убила отца и брата — а теперь сама мертва… Она погибла, пытаясь совершить третье убийство. Но как я могу объяснить все это инспектору Сардженту, не отдавая самого себя к нему в руки?

Я должен отсюда исчезнуть! В этом у меня не было ни малейших сомнений. Если полиция узнает, что было два человека, которых звали Горди Френд, это фатально закончится для всех. Я могу удрать на этом автомобиле. Все уверены, что Горди уехал на нем несколько недель назад. Никто не заметит отсутствия автомобиля. Я могу поехать туда, куда захочу. Что значит мое неведение относительно собственной личности в сравнении с опасностью, которой я подвергаюсь, оставаясь в доме Френдов?

Да… но даже если они избавятся от моей беспокойной особы, что станет с Селеной и миссис Френд? После исчезновения Марни и человека, которого считают её братом, полиция начнет розыск.

Вскоре найдут останки мужчины в сгоревшем старом доме и труп Марни в автомобиле. Без объяснений, которые могу дать только я один, инспектор Сарджент наверняка арестует мать и Селену по обвинению в убийстве не только старого мистера Френда, но также меня и Марни. Теперь, когда я убедился в том, что они обе стали жертвой обмана почти так же, как и я, ожило прежнее чувство симпатии к ним. Я не могу так просто сбежать, оставляя их одних под угрозой обвинения в совершении трех убийств, в которых они были неповинны…

Когда я высунулся из автомобиля, чтобы выбросить окурок сигареты, письмо Горди зашуршало у меня в кармане. Это навело меня на определенную мысль. Я вытащил листок из конверта и при ярком свете полыхающего дома прочел его еще раз.

Да. Есть только один выход из создавшейся ситуации.

Мой мозг работал необычайно четко. Я побежал к автомобилю, в котором лежало тело Марни. Быстро, чтобы не думать о том, что делаю, я отодвинул его в сторону, задним ходом выехал на дорогу и, объехав автомобиль Горди, поставил машину в гараж. Дом пылал, как факел, языки пламени уже лизали крышу гаража.

Я поднял лежащий возле сиденья водителя пистолет. Проверил, не остались ли где-нибудь в автомобиле кусочки гипса. Взял с заднего сидения костыль. Когда я выходил из гаража, крыша уже полыхала. Через несколько минут пламя поглотит все.

С костылем и пистолетом я подошел к черному ходу. Еще видно было зияющее отверстие окна комнаты, где лежал труп Горди. Я придвинулся как можно ближе. Жар был почти невыносимым! Я бросил пистолет и костыль в огонь.

Теперь нужно было подумать о гипсе. Я не имел понятия, что происходит с гипсом в огне, однако не мог рисковать. Я был уверен, что гипс на моей правой руке так же не нужен, как и на ноге. Я быстро разрезал его стилетом и пошевелил ладонью. Так же как и нога, рука затекла, но никакой боли я не чувствовал. Я бросил куски гипса вместе с бинтами через окно в комнату и вернулся в кусты, туда, где Марни припарковала автомобиль. Я тщательно собрал осколки стекла и куски гипса и швырнул все это в огонь. Немного постоял, размышляя, не забыл ли чего. Потом сел в автомобиль Горди и поехал домой. Мне оставалось сделать лишь только одно.

Я припарковал автомобиль за гаражами и вошел через террасу в темную библиотеку. Йен был единственным человеком, который мог еще не спать, но он жил в другом крыле. Маловероятно, чтобы я привлек к себе его внимание.

Я зажег маленькую лампу на письменном столе. Пишущая машинка стояла на обычном месте возле телефона. Рядом на столике лежала бумага.

Я вставил лист в каретку. Текст письма я составил еще по дороге. Я знал, что должен написать. Письмо, которое я собирался оставить, должно было быть написано человеком, владеющим только левой рукой.

Вот что я написал.

«Дорогая мама, то, что я пишу, безумно важно. Скажи Сардженту, что это Марни убила отца. Я знал об этом с самого начала, потому что вошел в комнату отца в тот момент, когда она давала ему лекарство. Я знал, что после смерти отца буду богат. Марни умоляла, чтобы я молчал, поэтому я обещал ничего не говорить. Именно потому я уехал — я боялся, что если останусь дома, то невольно когда-нибудь проговорюсь. Я бы и сейчас ничего не сказал, если бы Сарджент чего-то не подозревал. Марни тоже сориентировалась. Она просила, чтобы я сегодня встретился с ней в библиотеке, когда все вы уже будете спать. Мне пришлось насыпать снотворное в бокал Селены, потому что в противном случае я бы не смог выйти, не вызвав подозрений. Марни ждала меня и сказала, что вскрытие наверняка покажет следы яда и все раскроется. Она угрожала обвинить меня в соучастии, если я её выдам. Я ответил, что все это ничего не даст, потому что Сарджент так или иначе узнает правду. Она утверждает, что, возможно, я прав и единственное, что нам остается, это бегство, пока еще не поздно. Она не оставит меня в доме, потому что я все о ней знаю. Она украла мой пистолет и угрожает убить меня, если я не поеду с ней. Я сделал вид, что согласен. В этом гипсе я совершенно беззащитен. Я сказал Марни, что не двинусь с места без костыля и что она должна принести мне его. Я обманул её, сказав, что костыли на чердаке, а не в кладовке, чтобы выиграть время и получить возможность написать это письмо. Она закрыла меня на ключ в библиотеке. Скоро она вернется. Говорит, что удерет в Мексику и возьмет меня с собой. Но я ей не верю. Она что-то упоминала о старом доме на ферме и очень странно на меня смотрела. У неё есть пистолет. Подозреваю, что она хочет убить меня там… Никому не придет в голову туда заглядывать. Я стараюсь сбить её с этой мысли. Но если мне это не удастся и я не вернусь до завтрашнего утра домой или не позвоню, загляните на старую ферму. Умоляю тебя, мама, умоляю, сделай это! Марни скоро будет здесь… Я должен закончить… Я должен…»

Я взял в левую руку карандаш и неуклюже подписался внизу: «Горди». Потом сунул лист под машинку так, чтобы один уголок торчал и чтобы завтра утром его нашли.

Это письмо, представляющее собой смесь правды, полуправды и лжи, было единственным, что я мог сделать. Во всяком случае, оно указывало на истинного преступника и привлекало внимание инспектора к ферме. Когда он обыщет пожарище и найдет останки Марни в гараже и Горди в доме, мое письмо покажется ему настолько неясным, что ему придется самому додумывать, подожгли ли дом Марни и Горди сообща или Марни убила Горди, а может, и наоборот. После пожара никто не сможет установить, что Горди умер уже давно. Я все устроил так, что даже если бы некоторые предметы не сгорели, нужные вещи окажутся в нужном месте, то есть костыль и: гипс в той же комнате, что и останки Горди. Я не был уверен, должен ли я оставить пистолет у тела Марни или возле Горди. Я выбрал Горди, потому что мне это показалось более правдоподобным. Марни смертельно ранила его, однако ему удалось вырвать пистолет у неё из руки и выстрелить… Потом из последних сил он добрел до дома, где умер.

В моем письме между строк была информация для миссис Френд и Селены, что Марни убила брата в тот же день, когда отравила отца, и что она спрятала мертвое тело в старом доме на ферме.

Я позволял им догадываться о правде и указывал, что они должны говорить полиции. Если они не наделают ошибок, то должны защититься. Они даже могут получить наследство, с некоторым весельем подумал я. Полиция никогда не узнает о существовании подставного Горди и о том, что подпись на обязательстве абстиненции была фальшивой. Если они поверят, что Марни отравила отца, не будет никаких юридических оснований для лишения наследства миссис Френд и Селены. Наверняка у них будет еще много хлопот с мистером Моффетом, но, между нами говоря, они и не с такими справлялись!

Перед моим мысленным взором встал образ Селены. И не один, а дюжина образов, сливающихся в один. Я видел, как она склоняется надо мной в лунном свете… И как обнимает меня за шею золотистыми руками, глядя на меня темно-синими глазами с этими невероятными слезами на ресницах. «Я люблю тебя, я в самом деле думаю, что люблю тебя… Это нечто совсем другое. Это как боль… А когда болит, то это, наверное, любовь, верно, любимый?!»

Тогда я считал её убийцей. Коварной лживой убийцей, лишенной совести. Однако теперь со странно сжавшимся сердцем я подумал: а может быть, она говорила правду? Может быть, впервые в жизни она полюбила?

Внезапно я почувствовал страстное желание увидеть её еще раз. Мне хотелось обнять её и почувствовать атласную теплоту её тела. Однако я знал, что не могу этого сделать. Если я увижу её еще раз, как я смогу уйти от неё? А ведь я должен уйти.

Я вернулся к письменному столу и выдвинул ящик, в котором миссис Френд держала деньги. Не мог же я уехать без единого цента за душой. Я взял пятьдесят долларов. Когда миссис Френд поймет, сколько я сделал для неё, она подумает, что в общем-то дешево уплатила за это.

Я погасил лампу. С противоположной стороны коридора находилась ванная. Я посмотрел на себя в зеркало — я был грязен и растрепан, на рукаве небольшое красное пятно. К счастью, небольшое. Я вытер пятно полотенцем, которое затем запихнул в карман, чтобы где-нибудь по дороге уничтожить его вместе с письмом самоубийцы, отредактированным Марни. Быстро пошел к гаражу, сел в автомобиль Горди и уехал. Я не знал, куда еду, да мне это, впрочем, было совершенно безразлично.

Чтобы только подальше…

Эпилог

Я сидел в мрачном холле скромной гостиницы Лос-Анджелеса, когда мне на глаза попалась газета. Я находился здесь уже неделю, потому что дешевая гостиница в большом городе — это лучшее укрытие.

В общем-то у меня не было особых причин прятаться. С той минуты, когда появились сенсационные сообщения об убийствах в Дона-Бич, я жадно прочитывал все газеты и убедился в том, что дело приобрело именно такой оборот, какой я предвидел. Инспектор Сарджент удовлетворился версией, что это Марни убила отца, хотя старый дом на ферме сгорел дотла, так что невозможно было восстановить происшедшие там события. Найденные куски гипса убедили инспектора, что труп Горди был моим трупом. С миссис Френд и Селены, которые прекрасно сыграли свои роли, были сняты все подозрения. Даже мистер Моффет, хотя он и кипел от ярости, заявил в газетном интервью, что готов отказаться от всяких претензий на состояние Френдов.

Только это звено, соединяющее меня с миссис Френд и Селеной, поддерживало меня в убеждении, что я вообще жив. Потратив почти все пятьдесят долларов, я знал о своей личности не больше, чем раньше.

Тысячу раз в день я повторял про себя слова: «Питер… Ирис… Самолет… Прощание в аэропорту». Но эти слова, когда-то полные содержания и значения, теперь ассоциировались исключительно с семейством Френдов. Селена, выносящая черного спаниеля из золотисто-серой комнаты. Селена, склонившаяся над вазой ирисов. Её светлые волосы… её губы, раскрытые в улыбке…

Мое будущее было пустым и неопределенным, как лицо утопленника.

Уже наступил вечер. Я в угрюмой задумчивости сел в одно из потертых кресел в холле гостиницы и бросил равнодушный взгляд на первую страницу газеты в поисках новых сенсаций в деле Френдов. Внезапно мой взгляд упал на довольно большую фотографию мужчины, под которой была помещена короткая заметка. Что-то показалось мне знакомым в этом молодом худощавом лице с близко посаженными глазами и буйной темной шевелюрой. Ниже фотографии я прочел: «Признается в нападении и ограблении мужа известной кинозвезды».

Без особого интереса я начал читать сообщение о том, что этот молодой человек по имени Луис Кривелли арестован за нападение. Во время допроса он признался, что около месяца назад попросил некоего Питера Даласа подвезти его на автомобиле в Сан-Диего. По пути он ударил Даласа и украл у него автомобиль и деньги. Газета далее сообщила, что этот факт еще больше усложняет тайну исчезновения Питера Даласа, недавно демобилизованного из военно-морского флота. Месяц назад он попрощался в аэропорту с женой, известной кинозвездой Айрис Далас, улетающей с группой артистов в Токио для выступлений перед американской оккупационной армией. Питер Далас уехал на своем автомобиле из аэропорта Бэрбанк, и с той минуты бесследно исчез. Полиция собирается выехать вместе с Кривелли на то место, где он, по его собственным словам, оставил оглушенную жертву, и начать розыск снова. Предполагают, что Питер Далас страдает потерей памяти, спровоцированной ударом Кривелли.

В этом месте газета отсылала читателя к седьмой колонке на третьей странице. Я тут же отыскал упомянутую колонку. Над окончанием информации о Кривелли была фотография.

На огромном летном поле большой американский бомбардировщик. Перед ним красивая темноволосая женщина и мужчина, с довольно глупым видом глядящие друг на друга. Конечно, для меня это не была всего лишь красивая темноволосая женщина и какой-то мужчина, а бомбардировщик не был обычным самолетом.

Я прекрасно вспомнил этот самолет. И эту женщину. А лицо стоящего рядом с ней мужчины было так же хорошо мне знакомо, как и мое собственное. И ничего удивительного. Дело в том, что это и было мое собственное лицо.

Чувство облегчения, которое я испытал в этот момент, нельзя сравнить ни с чем. Не потому, что я в мгновение ока вспомнил все свое прошлое. Нет, потому, что каждая, самая мелкая деталь фотографии, как живая, встала у меня в памяти. Я провожал кого-то в аэропорт… Питер… Айрис… Теплое солнце. Ветер, развевающий юбку Айрис. Её слова: «И чтобы ты тосковал по мне!»

Я вспомнил все это так же отчетливо, как если бы уехал из аэропорта десять минут назад.

— Айрис, — сказал я вслух её имя. Какое это чудесное чувство!

Но в газете было кое-что еще. В самом низу колонки я прочел.

«Айрис Далас, которая только в конце прошлой недели узнала об исчезновении мужа, немедленно приехала из Японии и со вчерашнего дня находится в своем доме в Беверли-Хиллз».

Именно этого я ждал. В темном углу холла стояла телефонная кабина. Я подбежал к ней. Рука у меня дрожала так, что мне с трудом удалось опустить монету в автомат. Телефонистка нашла номер Айрис Далас и соединила меня. На противоположном конце линии раздался женский голос;

— Алло?

Вначале я хотел спросить, говорю ли я с миссис Айрис Далас, но это было излишне. Этот голос был такой же частью моего существа, как мои собственные пальцы.

— Привет, любимая, — сказал я. — Я всего лишь хотел сказать тебе, что через час буду дома.

— Питер! — Её голос сорвался так неожиданно, что я почувствовал, как у меня сжимается сердце. — Питер! Я не могу в это поверить!

— Я тоже.

— Любимый, я умирала от тревоги. Откуда ты звонишь?

— Из Лос-Анджелеса. Из одной дешевой гостиницы.

— Но что случилось?

— Похоже на то, что меня ударили по голове.

— Да. Я знаю, конечно, знаю. А я так предупреждала тебя, чтобы ты был осторожен! Но это неважно, Питер! Тебя ищет пол-Калифорнии! Где ты был?

Где я был? Я подумал о Селене, но под влиянием этого голоса её очарование развеялось, как туман. Она казалась мне вульгарной.

— Питер! Умоляю тебя, скажи, где ты был?

— Ах, не будем об этом.

— Но я должна знать, любимый! Меня осаждают толпы репортеров…

— Ну так сплавь их побыстрее.

— Я попытаюсь, но мне ведь нужно бросить им какую-нибудь кость.

В первую минуту я хотел сказать ей, что был у друзей[3]. Это было бы даже наполовину правдой. Но у Френдов я понял, какой опасной может быть полуправда. Для блага Селены и своего собственного блага я должен солгать. А ложь должна быть простой.

— Скажи им, что я ничего не помню. Что я внезапно оказался в этом районе Лос-Анджелеса. Я больше ничего не знаю.

— В самом деле больше ничего?

— В самом деле. У меня в голове абсолютная пустота.

— Хорошо. Я так и скажу им. — Она немного помолчала, а потом добавила с легким беспокойством в голосе: — А я тоже должна поверить в эту версию?

Я уже размышлял над тем, хватит ли мне денег на такси или ехать за её счет.

— Попытайся, а если тебе это не удастся, я придумаю что-нибудь другое.

— Что-нибудь… вроде правды?

— Никогда ничего не известно заранее. Если ты меня припрешь к стенке, то, возможно, я даже скажу тебе правду.