Убийство в «Долине царей»

СКАЗКА В ПЕРЬЯХ

В Доме творчества курортного города Атля на пятом этаже в номере, записанном как «люкс», но весьма далеком даже от второго класса, в отсутствие любви, смерти и администрации остывал труп писателя-детективиста Сергея Анатольевича Чернилова. Беспечно раскинув руки, труп коченел на полу при запертой двери, закрытых фрамугах и в темноте, составляя диссонанс внешнему миру — неугомонному, полупьяному и фривольному…

…С. А. Чернилов прибыл в Дом творчества неделю назад («Поработать вдали от жены», — объяснил он в Литфонде), ни с кем не сошелся на короткой ноге, скорее, обратно — рассорился, накатав жалобу на соседей сверху — из семинара начинающих фантастов, которым полюбилось в полночь собираться над головой Чернилова, петь спьяну и стучать пятками в пол. Наутро похмельные фантасты кое-как замяли дело в кабинете директора, но потом открыто поносили матом детективиста за неуважение чужих традиций и кляузничество. Особенно старался некий Чеймберс, написавший объяснительную буйства галактическим алфавитом собственного приготовления. Для остальных же обитателей дома С. А. Чернилов был темной полуграмотной лошадкой, отсиживающейся за дверью («Небось ежедневно по пятьдесят страниц катает, а предложения соплями склеивает!»); престранным деградирующим на глазах типом («Сначала говорит, а потом долго думает»); психопатом на свободе («Какой-то дерганый») и просто трамвайным хамом («Он не уступил мне место в лифте!»).

Из-за всего из-за этого за ужином его не хватились, на завтраке — тоже.

Впрочем, отсутствие в столовой было обычным в нравах Дома творчества, и соседи С. А. Чернилова по столику совершенно не встревожились. По первой гипотезе: куда он мог деться? — решили, что с тоски и творческого бессилия уехал до срока по-английски. А по второй: куда он мог пропасть? — вспомнили анекдот с бородой о драматурге, который пятнадцать дней пьянствовал, не высовывая нос из номера, пока горничная не пришла за пустыми бутылками и не посоветовала хоть к морю сходить, проветриться. Драматург вытаращил глаза и спросил: «А чего, тут еще и море есть?»

Увеличивая напор смеха за столом, рассказчик — известный народу и неизвестный быдлу прозаик Частников — прибавил отсебятину:

— А море занимало весь вид из его окна! — и сам захохотал надолго.

Но даже если бы популярный прозаик и два других соседа по приему пищи — певец гор Чудачкава и критикесса молодых дарований Ниночка Чайкина, охотно откликавшаяся на Ничайкину, — проявили долю сердобольства после обильного завтрака, поднялись бы в номер пятьсот три, то утерлись бы и ушли, недоумевая в шутку и всерьез. Все было привычно в номере, ни одна деталь не колола взгляда, не возбуждала тревожного любопытства, даже беспорядок, оставляемый вместо себя любым писателем, смотрелся тривиально: раскрытый чемодан выглядывал оцинкованным боком из-под кровати; пятерка разнокалиберных банок и бутылок скрашивала убогость подоконника в отсутствие цветов; домашние тапочки у стола — свидетели, что хозяин вне; рукопись, оборванная на полуслове-полуфразе; стопка изданных-переизданных творений для подарков нужным людям и ручка для автографов; носовой платок в засохших соплях и прочая мало говорящая обывателю ерунда. Зашедшая в полдень горничная смела и эти следы, наградив пинком чемодан, который от страха сразу спрятался подальше, забрав бутылки вместо чаевых, выбросив тапочки в прихожую, но брезгливо оставила следствию носовой платок…

…В полдень же скорый московский подвозил к курортному городку Атля рядового инспектора МУРа Семена Андреевича Черепова. Такими инспекторами — как на подбор, морально устойчивыми, трудолюбивыми до кровавых мозолей, мужественными до остервенения, верными женам до признания в импотенции подругам и добросовестными членами всех добровольных обществ — по горло напичканы советские детективные романы или приключенческие штучки с участием милиции на худой конец. Поэтому сверхоперативное прибытие — до поступления сигнала с места — выглядело своего рода ответной любезностью покойному классику детективного жанра, долгом памяти и как бы надгробным словом: «Спи спокойно в могиле, дорогой друг. Ты воспел наш нелегкий труд, мы за тебя по-товарищески отомстим».

Надо заметить, что Черепов с определенной личной, не достойной общественника радостью ухватился за «живое» дело и подвернувшуюся командировку. В последний месяц его доконали два рутинных следствия — кажется со стороны, ерунда, чушь на постном масле, а поди ж ты, закрой их! Первое — о директоре, который вместе с заявлением о приеме на работу требовал заявление об уходе по собственному желанию без числа, после чего издевался над подчиненными как хотел, но строго в рамках КЗоТа, приходил на допросы и нагло смотрел в глаза Черепова, как бы говоря: «Берите меня голыми руками, мне ничего не страшно, хоть сейчас в тюрьму!» Вторым подспудным делом была жалоба на мужа, который запрещал жене вставлять зубы, аргументируя свой деспотизм тем, что с зубами она уйдет к другому и разрушит семью или по углам целоваться начнет с кем ни попадя. Вот от этой ерунды и сбежал детектив Черепов, более чем странно объяснив начальству скоропалительный отъезд и известие об убийстве Чернилова:

— Это, знаете ли, товарищ полковник, нашло вроде импульса от внеземной цивилизации. Вот осенило и все тут! А как? — черт его знает. Да и он, поди, не знает. Откуда ему, черту-то?..

Каждый инспектор владел своими каналами информации, поэтому полковник ничему не удивился (попробуй удиви такого!), только спросил на всякий случай:

— А не пьян ли ты в стельку, братец?

Черепов даже промолчал от обиды, сжавшей горло, но сотворил усмешку на губах, легко переводимую на слова как: «Ну люди!»

— Источник информации надежен? Проверен неоднократно? — допытывался полковник.

— Сто один процент вероятности.

— Поезжай и привези бандитов сюда, — решил начальник, подмахивая командировочное удостоверение. — Но помни, ты нужен здесь как воздух: рутины все прибавляется, а штат не растет и в отпуск просится.

Полковник знал Черепова без малого двадцать пять лет. Он подобрал его пацаном, стреляющим из рогатки, и вырастил оперативником заместо отца. Он гордился методами работы Семена, хотя получал за них шишки в прокуратуре. Но Черепов умел — не отнимешь! — целиком положиться на интуицию, отринуть полуфакты, забыть намеки, презреть недоговоренности, от которых начинали пляску смерти вокруг трупа и вокруг «дела» другие сыщики. А Черепов шел напролом за интуицией и иной раз приводил преступника за руку, хотя тот даже в свидетелях не числился и вообще непонятно, с какого бока угодил. Когда коллеги беспомощно опускали руки и от стыда убирали с глаз нераскрытое «дело», Черепов вставал в шесть утра, ехал на «шестом» трамвае шесть остановок и у пивного ларька арестовывал шестого в очереди — крупного махинатора, — прикидывая, что следующая благодарность у него по счету — шестая… Изредка, правда, отличался оригинальными идеями и товарищ полковник. В таких случаях они с Череповым щупали друг у друга уши и «версию с холодными ушами» отбрасывали…

В вагоне воняло недоеденной курицей, город наползал окраинами, от обилия запасных путей двоилось в глазах, которые Черепов не смыкал всю ночь, охраняя с верхней полки свои ботинки от сновавших цыган и шантрапы, листая прихваченные в дорогу страницы «дела» о бревне, упавшем и никого не убившем, мучительно размышляя: «Почему? Почему никого не убило бревно? Почему люди разошлись в разгар рабочего дня?..»

Детектив снял с полки портфель, попрощался с попутчиками и вышел в тамбур.

— Почему у нас все поезда зеленого цвета? — в ожидании платформы заговорил он с проводницей.

— Шоб, кода состыкуешь вагоны, у сцепщиков не рябило, — объяснила проводница — простая баба, вытащенная каким-то развратным типом из деревни совсем недавно, брошенная без жилплощади в городе и теперь коротающая ночи в поездах дальнего следования, — наметанным глазом определил детектив.

— А я думал, чтобы люди по зеленому цвету могли отличать поезда от других предметов.

Открылась дверь, и Черепов с грехом пополам сполз вниз. В кармане зашуршали небрежно сложенные бумажки: десять ордеров на обыск, пять — на арест и двадцать повесток на допрос, — оставалось лишь вынуть ручку и вписать фамилии.

Детектив вышел на привокзальную площадь, миновал наискось газон с проборами тропинок и залысинами по углам, остановился у киоска и передернулся: думал-то, что едет на юг, греться, а тут, как и в Москве, был месяц март и кошачий холод. «Разживусь-ка местной газетой, — подумал Черепов. — Если городские следопыты пронюхали о Чернилове — все дело насмарку. Мне шума не надо, я в тишине люблю брать преступника, лишь бы у того шиворот был пришит суровыми нитками».

Среди всевозможных «Организация купит», «Продам дешево», «Пущу на койку двух студенток», «Меняю марки и прочую дребедень» он с трудом отыскал колонку «Хроника происшествий» и облегченно вздохнул. Упоминаемое происшествие под названием «Цена баловства» не касалось смерти Чернилова и случилось в другом конце города:

«В 14 часов 38 минут на пульт дежурного поступил сигнал, что в дом № 8 по улице Ал. Матросова ворвался грабитель с самодельным ножом, находящийся в стадии алкогольного возбуждения. Уже через пять минут участковые Аможнов и Анельзин прибыли к месту происшествия. Однако подняться на 8-й этаж, где бесчинствовал преступник и откуда неслись крики о помощи, милиционерам не удалось, так как оба лифта были заняты. Битый час протолкались участковые в парадном, ожидая лифта, и что же?! Оказалось, пятиклассник Павлик Корчажкин, один (!!!) катался (!!!) сразу на двух лифтах (!!!), таким вот образом заполняя пионерский досуг и растлевая в себе остатки коммунистического воспитания. Юный хулиган доставлен в детскую комнату милиции. Остается спросить: до каких пор от безалаберности учителей и родителей будут грабить неповинных граждан?

Дежурили Ф. Коехчук и Ф. Коехгек».

«Ишь пострел! Вылитый я! Надо его найти и рогатку смастерить», — улыбнулся Черепов, хотя в этот момент думал о другом, о том, что на местную, запуганную бандитами милицию надежды никакой и от непорочного в поступках Павлика Корчажкина будет больше проку.

Правда, детектив еще в поезде решил обходить боком городские власти: на курортах — кругом мафия, воры и лихоимцы. И вот небольшая заметка подтвердила дедуктивность его решения.

Черепов смял газету, уготовив ей другое применение, и пошел в гору, в Дом творчества, — дорогу он знал…

Администратор сидела в холле за столом и ковыряла в носу от безделья. «Сама вся в бриллиантах и конфеты жрет приличные, — профессионально зафиксировал детектив. — Надо ее потрясти в негромкой беседе без посторонних, тем более фамилия всплывала в деле — Алевтина Тимофеевна Чуждая, сорока лет, разведена, один беспризорный ребенок, не курит, но балуется, не пьет, но выпивает, питается сладким и горьким, по ночам принимает гостей на рабочем месте».

Он показал администратору удостоверение, не выпуская из своих рук, и сказал:

— Вам должны были позвонить и предупредить.

Чуждая жеманно улыбнулась и вынула палец из носа:

— Они все такие скучные, эти телефонные «должны»…

— Я не шучу и не играю. Вам звонили или нет? Отвечайте без проволочек!

— Ну звонили, звонили, пять раз уже звонили с утра, — выдавила администратор как признание.

— Мне нужны ключи от номера Чернилова, от пятьсот третьего, — подсказал он.

Чуждая сунула ему ключ, как взятку, и полезла пальцем в нос. Брелок с выцарапанными цифрами 503 оказался чугунной заготовкой для колокольчика: при желании такой болванкой вполне можно было убить или ранить. На всякий случай Черепов осмотрел брелок, но ничего интересного не обнаружил, кроме сгустка запекшейся крови, и спросил:

— А где буду жить я?

— Там и будете, — сказала Чуждая. — Вы там записаны.

«Странная запись. По меньшей мере странная и многообещающая», — подумал детектив, хотя думать и не оставалось времени, надо было воспользоваться расслабленностью администратора, взять ее с пылу, с жару, атаковать до победы.

— Два вопроса, — предложил он, как билеты в кино.

— Хоть десять, — легкомысленно отозвалась Чуждая.

— Когда вы последний раз видели Чернилова?

— Во сне. Два дня назад. Вернее, две ночи: я дежурю через сутки, — объяснила она. — Чернилов поругался с фантастом Чеймберсом, номер шестьсот третий, и крадучись пошел в номер Ниночки Чайкиной на глазах у всех участников скандала.

— Это все, что вы можете сообщить следствию?

— А-а-а! — улыбнулась Чуждая и засунула второй палец в нос. — Вы следователь?

Черепов сообразил, что проговорился, и с досады прикусил язык до крови.

— Продолжайте рассказ, — выкрутился он.

— Ничайкина его выставила. И правильно сделала, одобряю! Совсем стыд потерял, кобель литературный! Разве к дамам ходят с гнусными намерениями при честном народе!.. Потом все разошлись и к ней заглянул Чудачкава с бутылкой. Только не подумайте чего-нибудь плохого, хоть Ничайкина не ангел, если не сказать прямо. Он просил статью о своем творчестве в центральной прессе и, напросившись, ушел резвиться к юным фантасткам, допился там до того, что надел платье и с воплем: «Я в скафандре! Полет проходит нормально!» — упал с лестницы.

«Знаю я эти заказные статьи! Тут бутылкой не отделаешься, — подумал Черепов. — Тут и ящик вряд ли поможет».

— Вы кому-нибудь давали ключ от номера Чернилова?

— Нет. А у горничной свой ключ. Впрочем, может, сменщица вчера давала. У нее спросите…

Черепов поднялся на пятый этаж и замер перед табличкой «503». Откуда-то из стены, из неприметной двери выпорхнула женщина цвета спелой сливы и, легонько хлопнув детектива по щеке, спросила:

— Почему вы забываете бриться, сосед?

«Действительно, — подумал Черепов, — почему я забываю бриться?» — и тут же забыл об этом. В голове вертелась юлой дилемма: вызвать милицию и понятых или самому осмотреть труп и номер в тишине и спокойствии? Как лицо должностное и ответственное, Черепов выбрал вторую посылку, хотя был убежден в ее ошибочности. Он оторвал кусок от газеты, запихнул в рот и нажевал два катыша, какими в детстве пулял из рогатки. Но теперь — взрослым — Черепов засунул их в ноздри, спасая обоняние от трупного запаха.

Наконец, собравшись с духом, а мужества ему было не занимать, Черепов на цыпочках проник в номер. Интуиция не подвела его и на этот раз, зато подвел разум, потому что труп не валялся посреди комнаты. Детектив высморкал катыши в ладонь и первым делом обнюхал ванну: кислотой не пахло, никто не растворял тело Чернилова. Но детектив нутром чувствовал: труп где-то рядом, может быть, доспевает в соседнем номере в полиэтиленовом мешке, хотя именно этому чувству нутра детектив доверял меньше, чем разуму, которому никогда не доверял. «Сам найдется, — подумал Черепов. — И часа не пройдет, как кто-нибудь завизжит на этаже или гаркнет в парке», — и вернулся в прихожую, внутренне напрягшись и сосредоточившись перед осмотром места происшествия.

В прихожей валялись тапочки. Черепов взял их двумя пальцами и, не обнаружив ничего интересного, смутился по привычке, как мальчик в гостях. А привычка такая выработалась, когда он по долгу службы приходил в чужие дома и мялся в коридоре, не зная, разуваться или нет, — и хозяин мялся вместе с ним, не зная, предлагать официальному гостю переобуться или протянуть запястья для наручников. Черепову очень хотелось — был такой грех — сбросить с ног дерматино-бетонные кандалы фабрики «Скороход», юркнуть в теплые домашние туфли преступника и торжествовать, развалившись в мягком кресле, которое наутро будет конфисковано, но он топил свое желание, как нагулянных котят. Теперь ничего топить не требовалось, кроме батарей, тапочки остались в наследство от жертвы, — и, боясь наследить в комнате, Черепов переобулся. Простая мысль, что тапочки могли быть не Чернилова, принесены извне или брошены преступниками, — не посетила утомившуюся голову детектива, тем более и размер совпал.

Первым делом он вооружился лупой и, встав на карачки, дотошно обследовал ковер. Выжженные сигаретами дырки он миновал, не анализируя, а вот несколько пятен в центре исследовал более чем внимательно. Одно пятно он даже лизнул и все равно не разобрался в происхождении. Тогда он надергал клочья ворса, спрятал в полиэтиленовый мешочек и поднялся с карачек. Взгляд сразу поймал подоконник и белые круги на фоне пыли. С помощью школьной линейки Черепов без труда определил, что здесь стояли две трехлитровые банки и три бутылки ноль-восемь. В шкафу скучал костюм-тройка. «Похоронный», — окрестил его Черепов и в карманах нашел сиротливую бумажку, оказавшуюся рецептом. Латинского детектив не знал, потому что в годы познавания мастерил рогатки, и убрал рецепт до выяснения. Затем обшарил письменный стол: стопки чистой бумаги, книжка с автографом Частникова (нечитаная), ручки, штрих, канцелярская ерунда и на дне тетрадь, обложка которой разукрашена надписью: «Дневник Чернилова. Начат два месяца назад».

«Ну вот! — порадовался детектив. — Уж какая-нибудь зацепка меня здесь ждет-дожидается, и я ее, родную, непременно рассекречу!» Но он не сел тут же читать взахлеб с карандашом, а решил осмотреть все до конца. Взял с полки книгу Чернилова и… ошарашенный, побежал в ванную к зеркалу. Глядя то на фотографию Чернилова в книжке, то на себя в зеркало, Черепов обнаружил необычайную схожесть черт их физиономий, хотя и различий было предостаточно.

Наружность Чернилова выглядела поупитанней и гримасой выражала самодовольство, на лице же Черепова без конца что-нибудь дергалось и возилось, да и сам он весь дергался и повизгивал. Взгляд Чернилова был рассеян и блудлив, словно старался зацепить каждую проходящую женщину, взгляд же Черепова словно высасывал что-то из одной точки. Имелись и другие расхождения, например, покойный писатель явно мылся перед съемкой, детективу же с его сыскными заботами было не до ванн, умыться не всегда получалось. Вообще, вглядевшись детально: нос в нос, рот в рот, уши в уши, — детектив усомнился в схожести физиономий, хотя схожесть все-таки была налицо и каким-то непонятным образом достигалась трехдневной щетиной Черепова. «Принц и нищий, одним словом», — подумал он и сразу смекнул, что для пользы следствия перед людьми, видевшими Чернилова мельком или в сумерках, вполне сойдет за убиенного, если не будет бриться и мыться. «А понадобится для дела, — решил детектив, — не постесняюсь, надену костюм Чернилова, надвину шляпу и явлюсь преступнику мстителем с того света! Вот уж он перетрухнет, а я похохочу с удовольствием!»

Но что бы Черепов не думал, а мыться по привычке не хотелось, но неизвестное желание настаивало, но детектив не поддался желанию, но чуть-чуть уступил и полежал в ванной в одежде и без воды. Потом вернулся в комнату и еще раз осмотрел, все ли он осмотрел? Оказалось, не все, оказался еще под кроватью чемодан с несмываемой надписью на боку: «Сережа Чернилов. 5-й отряд. Пионерский лагерь им. П. Морозова».

«Почему он засунул чемодан под кровать, а не убрал в шкаф?» — подумал Черепов одну секунду, потому что в следующую уже решил, что ничего существенного в разгадке не найдет.

Сбитый в эпоху обобществления обобществленным умельцем, чемодан открывался одним пальцем и им же закрывался на ключ. Внутри ожидал применения гардероб потасканного джентльмена: штопаные носки, прожженная сорочка («А ведь Чернилов не курил!» — мелькнула и погасла мысль), рукодельный свитер со стоячим воротом и десяток носовых платков. «По всему видно, болел парень часто от сквозняков, не берег себя, вот и доигрался», — отметил детектив. Этот вывод подтверждался и грязным платком на столе. Черепов рассмотрел его со всех углов и точек зрения, но никаких интересных монограмм не сыскал, неинтересных — тоже, одни цветочки и разводы высохших соплей. «В лаборатории разберутся», — решил он, сунул находку в полиэтилен и сам поперхнулся, закашлялся, засморкался и чихнул три раза. Не найдя ничего подходящего в собственных карманах и не церемонясь с тактом, Черепов стащил один платок из чемодана и только хотел утереться, как!..

— Кто сказал «как»?! — закричал Черепов. — Признавайтесь немедленно, а то пристрелю, и ничего мне за это не будет:

— Какакак… — сбежало в прихожую испуганное эхо и скончалось в дальнем углу.

Но это он сам сказал от удивления, потому что под носовыми платками на дне чемодана лежали топор, обернутый в рабочую рукавицу, нож, пеньковая, ловко скрученная удавка с куском непользованного мыла и пачка снотворного.

Топор был чист и отточен, пенька хоть и отдавала на запах мылом, но это от близкого соседства в чемодане, с ножом последний раз ходили по грибы осенью — сморщенный опенок прилип к лезвию (Черепов его съел на всякий случай), только пачка снотворного оказалась пуста.

Черепов сравнил названия на коробке и в рецепте и расстроился — разные.

«Зачем? Для чего? Для кого он приготовил столько? Кого Чернилов хотел зарубить, заколоть, отравить и подвесить, заботливо смазав удавку? — переполошились в голове мысли, как голуби на чердаке, поднимая из подсознания новые, неоформившиеся, словно пузыри в закипевшем чайнике. — Боялся ли Чернилов? Сам ли угрожал и пал жертвой собственных угроз, накушавшись снотворного? Всегда ли был честен и кому врал, не стесняясь?.. Как мало я знаю в свои-то годы!»

Зажав уши ладонями и прикрыв глаза, Черепов рухнул в кресло и забылся в анализе фактов.

Между тем минуло три, четыре часа, а криков нашедшего или нашедшей труп ни на этаже, ни в парке не раздавалось. Впрочем, детектив — весь в анализах и размышлениях — все равно не смог бы разделить радости находки. Очнулся он, когда его тронули за плечо. Черепов подскочил и закричал:

— Кто вы? Что вам? Как вы вошли сквозь дверь? На счет «три» стреляю! Раз, два, три, четыре, пять…

Женщина отвечала мычанием и показывала пальцем на бумажку, приколотую к стене и озаглавленную как «Распорядок дня», вернее, показывала на строку со словом «Обед».

«Горничная!» — угадал с первого раза Черепов и убрал пистолет.

— У меня к вам два вопроса. — Это был излюбленный метод детектива: один-два вопроса — и ушел от ответа. Через час вернулся, еще парочку задал — и исчез надолго. И так до полной ясности или чистосердечного смягчающего признания.

— Мы-мы-мы, — упиралась горничная.

— Говорите по-человечески! Вам некого бояться, а я и сам все знаю, — стоял на своем Черепов.

Но горничная отвечала тем же.

«Тоже мне, фифа! Вошла без стука и еще изображает из себя тайну мадридского двора!» Но тут горничная на пальцах объяснила, что она глухонемая, и Черепов прогнал ее взмахами рук и движениями напуганной птицы, опасаясь порчи следов, потом тщательно сфотографировал место происшествия разными планами и, почувствовав тоску в животе, решил последовать совету горничной.

На часах было семь. «Глухонемая перепутала обед с ужином». Впрочем, часы стояли. Черепов завел их по солнцу, которое уже село, и запер за собой номер. Порог он присыпал мукой на случай непрошеных визитеров и, размышляя, кому мог понадобиться труп писателя Чернилова, кроме убийц и близких родственников, спустился в холл. Администратор как-то залихватски ему подмигнула, хотя рядом стоял человек с мятым лицом и в перепачканном костюме — ненужный свидетель их знакомства.

— И что за человек моя жена! Да и человек ли? — жаловался он Чуждой. — Вот столб встретишь, скажешь: «Здравствуй, столб», ответит. А эта промолчит!.. Нет, уйду, не буду возвращаться. Там сыро, но хоть не тошно, и свободы — пруд пруди. Сяду на кочку, захочу и посмеюсь вволю, а как надоест — поплачу. Тут-то мне и полегчает. — И убежал прочь, хлопнув входной дверью.

«В своей работе ты должен учесть, что писатели — народ странный, двинутый и легко ранимый, — вспомнил Черепов пестования товарища полковника. — Допрашивать их следует осторожно, играючи, намеками и прикидываясь дураком, но не перебарщивая для достоверности. А то ведь, сволочи и паразиты, во все газеты затрубят, что приезжал, дескать, инспектор МУРа и всячески мешал заслуженному отдыху».

— Кто такой? — спросил детектив, возвращаясь из воспоминаний в реальную жизнь.

— Да сосед ваш.

— Кто такой, я спрашиваю, — повторил Черепов.

— Сосед ваш Частисветов — кастрированный каскадер, как его зовут, хотя на самом деле он просто прыгнул из окна в седло не совсем удачно. Теперь присосался к Литфонду и чешет мемуары за мемуарами, — выдала справку администратор. — Кому он их только не писал! Говорят, что и за самого, который помер, тоже он старался.

— Псих, что ли?

— Да вы все тут чокнутые! — ни с того ни с сего огрызнулась Чуждая.

— А вы все там нормальные?

— Уходите! — закричала Чуждая. — Не мешайте работать на благо родины!

Черепов недоуменно пожал плечами и побрел в столовую, размышляя, что каскадеру (псих он или нет) раз плюнуть перелезть из одного окна в другое, накормить снотворным Чернилова, спустить труп на веревке и вернуться тем же путем, а сообщник в кустах… «Все хорошо, все логично и достоверно, но мотив!»

Из-за угла вышел человек, никогда не причесывавшийся и скорее ковырявший в голове граблями, чем пятерней. Он остановил Черепова вопросом:

— Кто доказал, что под Калугой отлично вызревает капуста? Отвечайте без подготовки!

Черепов отшатнулся и закатил глаза.

— Циолковский доказал своей жизнью! А ведь мы даже не представляем, как это: ночи напролет смотреть в трубу, а спозаранку уже пахать и сеять! Сидим тут упитанные, трескаем в три горла… Кстати, вы не знаете, чем размножается капуста? Кочерыжкой, что ли?

«Фантаст, — сообразил Черепов. — Скорее всего искомый Чеймберс, с которым повздорил Чернилов перед смертью».

— Идите и проспитесь, — посоветовал детектив.

— Устал я дрыхнуть! — искренне возмутился Чеймберс. — Я же не медведь в берлоге, я фантаст в Доме творчества!

Черепов решил взять его на испуг и, бросив резкий пронзительный взгляд, выпалил:

— Вы знали Чернилова?

— Нет, не знал. Я вообще с такими не знаюсь.

— Что вы можете о нем рассказать плохого и хорошего?

— Да вот, что не знал, и могу.

— А врать в вашем возрасте неприлично, — напомнил детектив.

— Не имею обыкновения. Я фантазирую, наглая твоя рожа. — И плюнул Черепову под ноги.

Но детектив только рассмеялся в лицо похмельному негодяю, растер тапочком плевок и пошел в столовую.

«Чеймберс скорее всего псевдоним, — мелькнула догадка. — Стащил зарубежную кличку, чтобы охотней раскупали его фантастическую белиберду. Срочно уточнить, кто он по паспорту… Но как права Чуждая: натуральные психи, санитаров вот не хватает. А я на что? Я и есть самый натуральный санитар общества».

Задача — любым способом занять место Чернилова за столом и заставить соседей сболтнуть лишнего. Где-то ведь прячется зацепка! Шило в мешке или иголка в стогу — какая разница, когда твердо уверен, что найдешь… Черепов оперативно решил поставленную задачу: на скатертях лежали персональные меню с фамилиями сидящих за столом. Место Чернилова оказалось в дальнем углу. Чудачкава, Чайкина и Частников, от чьих фотографий распухло «дело», уже колдовали вилками, ножами и зубами над рагу. Черепов упал на свободный стул и изобразил добродушие на физиономии, которое не встретило понимания и не вызвало взаимности.

Подошла официантка, ляпнула:

— Вы ничего не заказывали — мы ничего персонального не готовили.

— Принесите что есть, — скомандовал детектив, — хоть сухарей.

Когда она отошла, он улыбнулся еще добродушней — прямо американский миллионер, которому за здорово живешь дали доллар, — и предложил:

— Давайте знакомиться!

Ничайкина выронила вилку умышленно и громко, оглядела Черепова, как неполноценного, и спросила, помахивая ножом:

— С чего вдруг?

— И есть ли у вас что выпить за знакомство? — спросил Чудачкава.

«Они уже знают! — догадался Черепов. — Знают и боятся опрометчивого шага-слова-поступка. Но от кого пошла информация? Удостоверение видела только Чуждая… А я-то хотел взять ее в помощники!.. Ну что ж, знают, тем лучше. Или хуже. Или наплевать. Я тоже знаю их почти как облупленных. Пора открывать карты, а прикуп уже кто-то выиграл».

— Когда вы последний раз видели Чернилова? — пошел напролом детектив.

Частников засмеялся чуть-чуть истерично:

— А-а-а! Понимаю!.. Это допрос. Контора пишет, конторе нечем заняться, — и подмигнул Ничайкиной, которая перемигнулась с Чудачкавой, а тот еще с кем-то за соседним столиком.

Официантка поставила перед Череповым тарелку сухарей, но, увлеченный перемигиванием, он к тарелке не притронулся.

— Когда вы последний раз видели Чернилова? — Повторяя, Черепов напустил в голос строгости и сразу впал в меланхолическое забытье.

— Два дня назад, вот здесь, за ужином, — с некоторым любопытством для самого себя сознался Частников. — Вы сейчас произведете арест или можно доесть рагу без наручников?

— О чем говорили? — спросил дотошный Черепов. — Рассказывайте подробно, я не хочу тянуть из вас клещами каждое слово, каждую деталь, каждый факт, столь необходимые в моем деле.

— Говорил Чернилов, трещал без умолку, а мы слушали вполуха. О том, как красива Атля ранней весной, — сказал Частников.

— И что умирать не хочется, но придется, — сказала Ничайкина, — потому что жена смастерит ему памятник.

— А наговорившись, он поднялся, — сказал Чудачкава.

— А поднявшись, пошел к выходу, — сказал Частников.

— А подойдя к выходу, он достал носовой платок, — сказала Ничайкина.

— А достав носовой платок, он высморкался, — сказал Чудачкава.

— А высморкавшись, о чем-то задумался, — сказал Частников.

— И вполне надумавшись, опять высморкался, — сказала Ничайкина.

— Высморкался дважды и ушел, — досказал Чудачкава. — Кажется, ничего не упустили: все слова, все детали и фактики.

Черепов достал полиэтиленовый мешочек и спросил:

— Сморкался сюда?

— Может быть, и сюда, может быть, на пол, — ответил Частников.

— Я имею в виду не мешок, а платок в мешке, — уточнил детектив.

— Ну кто на такие мелочи обращает внимание! — удивился Частников. — Вы же не первый день занимаетесь своим ремеслом, должны знать или догадываться.

Черепов побагровел:

— Вы лжете! Все трое лжете нагло и корыстно! Вы видели Чернилова поздно вечером во время скандала с Чеймберсом!

Литераторы покраснели, как дети, укравшие из буфета варенье и вымазавшиеся в нем.

— Какого скандала в благородном семействе? — спросили они.

— Как какого?! Чеймберс стучал пятками в пол? Стучал! Это доказано логикой происшедшего!

— Может, и стучал. Нам все равно, что делает Чеймберс перед сном. Вполне вероятно, он звал инопланетян в гости. Он любит это дело.

Детектив смешался, пробубнил что-то про заведомо ложные показания и выскочил из-за стола, надеясь тут же провести очную ставку с Чуждой, но кресло администратора пустовало. Черепов подождал пять минут для очистки совести, потом вспомнил, что больше пяти минут он никого не ждет, и поднялся в пятьсот третий. Мука лежала нетронутой вдоль порога. Сдувая ее, детектив вспомнил, что забыл… Забыл поужинать сухарями.

«И вот так всегда в моей работе! Хоть бы сухой паек в командировки давали. Как приятно погрызть или пососать что-нибудь в засаде!»

До девяти он размышлял, кто ему морочит голову, кто принимает за дурака, кто сознательно врет, и рассматривал вещественные доказательства вторично. Особенно полюбился топор, себе бы приобрел такой же: ребра порубить баранине или колышек обстругать для палатки. Жаль, Чернилова не спросишь, где ими торгуют… Но что имела в виду Ничайкина под словами «придется умирать», кроме лжи и фальши?

В девять ноль-ноль, как всякий добропорядочный гражданин, Черепов вышел в холл на своем этаже посмотреть программу «Время» и узнать, чем дышит страна на ладан. Иссиня-черная красавица, кастрированный супруг которой сказывался в нетях, уже коротала вечер перед телевизором. Детектив плюхнулся в соседнее кресло и спросил:

— Вы здесь одна? — заранее предвкушая ответ и следующий вопрос.

— Как будто вы не знаете, что я с мужем. Но он ушел в горы тренироваться два дня назад и как сквозь землю провалился.

«Ну Чуждая! Ну дрянь! Всем разнесла-растрепала!» — выругался Черепов, а вслух сказал:

— Я видел его сегодня, он забегал с разминки весь в грязи, очень озабоченный вашим невниманием.

— Черт с ним. Мне и одной весело.

— Можно вопрос? — спросил детектив.

— Отстаньте, я фригидна.

— Как вас зовут?

Иссиня-черная красавица встала, ушла в номер и заперлась на ключ.

«Ну и черт с тобой, бриться не буду», — подумал Черепов.

Он честно посмотрел «Время», факультативно прихватил «Актуальное интервью» и, выключив телевизор из чувства государственной экономии, тоже вернулся в номер: ему не терпелось сесть за дневник Чернилова.

Вложив его для солидности и по милицейской грамоте в папку с грифом «ДЕЛО № 12 345», детектив начал изучение с последней записи:

«Таинственный и неизвестный науке недуг поражает меня две последние ночи: все, что я делаю во сне, повторяется наяву. Взмахну, например, во сне рукой, с кем-то прощаясь, — и наяву взмахну, вывихнув плечо. Покажу кому-нибудь язык в шутку — да так и просыпаюсь с высунутым языком по самый подбородок. А сегодня до того разругался во сне с рецензентом („Утренняя запись“, — отметил детектив), что сосед, не достучавшись в стену, в дверь, залез через фортку (Черепов даже подпрыгнул на этой строке: „Вот она, близость разгадки!“) и потребовал уняться. Сейчас сунулся к доктору Сковородкину за диагнозом — помощи уж не жду от нашей медицины, — а он не знает что и ответить, только ухмыляется и совсем не по-дружески, словно убить решил исподтишка гадким бандитским способом…» — дальше шли чистые страницы: доктор Сковородкин как решил, так и сделал, недолго думая. Или за него кто-то наемный постарался? Уверенный в безнаказанности, наглый, подлый и чреватый последствиями. Нет, такие приметы постовым не раздашь, до зарезу нужен шрам на ухо или бельмо на глаз.

Черепов смахнул скупую слезу, по-мужски пожалев Чернилова. От подозреваемых рябило в мозгах. С лупой он обследовал форточку, нашел клок шерстяных красных волокон и запаковал в полиэтилен на тот случай, если Частисветов упрется, будто не лазал в форточку. «А если лазал сам Чернилов? Если его труп выбросили вниз и оттуда утащили в неизвестном направлении? Ночью было шумно, пьяный Чеймберс горланил „Заправлены в планшеты космические карты…“» — детектив схватил фонарь и опрометью побежал вниз, перескакивая ступеньки и перемахивая через поручни.

Безнравственный администратор спала, сняв телефонную трубку. Черепов выбежал в ночь и сразу промок до нитки, до мозга костей и до костей мозга, только мозги сохранил сухими. Даже глупец не стал бы искать следов без зонтика под таким тропическим ливнем посреди зимы. Детектив вернулся и растолкал Чуждую:

— У Чернилова был красный свитер?

— Дайте подумать…

— Отвечайте не задумываясь! Ответ — это мой приказ и ваш гражданский долг.

— Чудачкава одевается в красное, когда идет к женщинам, — сказала администратор, — хочет выглядеть зазывным фонарем.

— Зачем вы обманули меня днем, Алевтина Тимофеевна? Зачем придумали какую-то полуночную ссору два дня назад?

— Но мне действительно приснился Чернилов. Как он был зол на Чеймберса!

«Либо она набитая дура, либо хитрая бестия, либо и то, и другое, и третье, — решил детектив. — Ничего, голубушка, запрошу Москву, там всегда найдут, чем тебя прижать к стенке. А тебя приятно прижать, только не к стенке!» — подумал он и сразу прогнал эту мысль, как увязавшуюся дворняжку.

— Не угрожал ли вам Чернилов топором?

— Нет, слава Богу.

— А не обещал ли он вас повесить за что-нибудь?

— Точно не помню, — ответила Чуждая. — Мне иной раз такое постояльцы наобещают — голова кругом.

— А нет ли у вас чего-нибудь пожевать вкусненького? — спросил Черепов, чувствуя бурление в животе.

— Зажевать? — переспросила Чуждая. — Закусить? — удивилась она же. — Пить и распивать у нас запрещено с восемьдесят пятого года.

Детектив махнул рукой безнадежно и пошел наверх. Уже на лестнице он подумал, что надо бы переписать из регистрационного журнала, кто где живет из подозреваемых и кто такой Чеймберс по паспорту. Но поленился спускаться, вспомнил лишь с радостью, что и в их управлении не пьют и не курят с восемьдесят пятого, а под праздники товарищ полковник собирает подчиненных на посиделки, раздает всем по конфискованной жвачке, и так они проводят время в приятных беседах и взаимном уважении.

Когда Черепов вошел в холл, захлопнулись сразу три двери. Этого еще не хватало! — за ним следили, его «вели», и не в открытую, а исподтишка. Взглядом детектив успел лишь схватить дверь Частисветовых. Впрочем, иссиня-черная ведьма могла караулить беспутного мужа. «А кто у меня сосед справа?» — подумал Черепов и решительно постучался. Ему не ответили, хотя свет пробивался из всех щелей и распалял любопытство. Черепов вспомнил, что молчание — знак согласия, и вошел. Старый дед развалился в кресле-качалке и делал губами «тпру-у» каждые десять секунд. «Слава Богу, жив пока! Будить — не будить?» — погадал детектив и разбудил недрогнувшей рукой.

— Добрый вечер, я — следователь. Вы не слышали какого-нибудь шума, возни под окнами две ночи назад?

— Чего? — спросил дед.

— Шума, говорю, не слышали?! — закричал Черепов в стариковское ухо.

Но дед опять взялся останавливать несуществующую клячу, безразличный к гостю и алчный до покоя.

«Так и второе пришествие проспит. Обломов какой-то, а не дед. Я в его годы буду за девками бегать, а он уж на боковую!» — пожалел его Черепов и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор, в надежде сейчас отловить с поличным тех, кто шпионит за ним. Но коридор спал в лучших, традициях ночи, если не считать, что в номер Ничайкиной, крадучись и озираясь, как два отпетых бандита, зашли Частников и Чудачкава на цыпочках. Тотчас повернулся ключ, и опять все стихло, хотя и без них не шумело.

Детектив, не мешкая, последовал примеру двух литераторов с той только разницей, что у замочной скважины присел и засунул в нее глаз. Преступная троица держала совет, но о чем — оставалось гадать. Черепов вынул глаз и всунул ухо. Замелькали обрывки фраз, замельтешили слова, поскакали звуки. Черепов настроил мозг на дешифровку и осмысление. Частников убеждал, Ничайкина оспаривала, отбрыкивалась словами и междометиями. Наконец удалось кое-что разобрать цельным отрывком.

— Подумаешь! — сказал Чудачкава. — Одним детективистом больше, одним меньше. Никто бы и не заметил.

— Он играет с нами, а мы сыграем с ним по-крупному, — сказал Частников.

Я не бирюлька какая-нибудь, — сказала Ничайкина.

— В этом-то и дело, — согласился Частников.

На минуту все притихли, потом Чудачкава сказал:

— Хорошо, я согласен участвовать в уничтожении. Только пусть он не носит сопливые платки к столу. Они ему не помогут.

— Один за всех и все за колхоз! — сказал как будто обрадованный Частников.

— Спокойной ночи, — ответила Ничайкина, выпроваживая заговорщиков.

Черепов опрометью бросился в свой номер, заперся и замер под дверью, как мышка. Отдышавшись, он решил еще раз осмотреть фортку и сделал очевидный вывод, что из нее не могли выбросить труп на газон, разве что сильно размахнувшись и не промахнувшись, так как периметр этажа опоясывал балкон. По балкону скакали и плясали капли, уже загубившие сыскное дело на этом участке сыска.

Детектив с несвойственной ему прежде злостью захлопнул форточку кивком головы, минут пять побродил по комнате среди кресел и стульев, обдумывая план нового дня, и собрался спать, ничего не надумав. Когда он взбил углы подушки и снял покрывало, то обнаружил, что горничная не перестелила за покойным белье. Как ответная реакция, в мозгу засвербило и щелкнуло: убийца — женщина! Интуитивно Черепов всегда был готов помериться силой с этими лживыми натурами по-пионерски, а теперь вспомнил пронзительный, пронзающий взгляд горничной — и словно пелена спала. Почему бы не она с собственным ключом? Чернилов не ждал от глухонемой подвоха, чем сильно упрощал ее задачу. Горничной же никакие допросы и суды не страшны, если она не умеет читать. Впрочем, объяснила она Черепову на пальцах, что глухонемая, на тех же пальцах сознается и в содеянном. Кстати, в номере Ничайкиной стоит ваза, а в этом номере нет. Уж не ваза ли орудие убийства? В этом случае осколки на газоне не смоет даже кислотный дождь…

Черепов разделся, погасил свет и юркнул под одеяло. И тут что-то очень острое врезалось в зад. Первой мыслью было схватиться за пистолет, но детектив не доверял первой попавшейся мысли. Одну руку он резко выпростал к выключателю ночника, другой выдернул «занозу» из ягодицы. На ладони появилась серьга в каплях крови. «Золотая ли? Не подделка? — пронеслось в голове. — Завтра проверю. И заодно поищу владелицу по ушам. Но каков Чернилов при жизни! Я думал о нем лучше». Впрочем, тут же пришел на память случай из практики, когда бандит и бандитка, прибив топором жертву, полюбили друг друга на месте преступления, из-за чего и попались со временем. «Ой! — пронеслось опять со скоростью экспресса. — А если кончик был вымазан кураре или мышьяком?..»

Не зная, чем еще заняться на сон грядущий, Черепов прислонил к стене ухо и подслушал такой разговор в номере Частисветовых:

— Явился — не запылился! Иди к нему и живи с ним.

— Да ему самому жить негде.

— Вот и слоняйтесь вместе по улицам…

«Очень важный разговор», — решил детектив…

С серьгой в кулаке и с тоской в животе Черепов заснул. Беспокойный Чернилов мельтешил перед ним во сне, угощал пирожками с капустой и беляшами с отравой…

Очнулся детектив под утро в мокрых простынях: то ли от пота, то ли от сырости, то ли еще от чего — не догадаешься. На балконе сделал нехитрую зарядку, разгоняя клубы тумана ребром ладони и криками «ха!», подумал: «Преступник хитер и коварен, затаился и выжидает. Он хочет поиграть со следствием в кошки-мышки. Что ж! Он получит в напарники взбесившегося голодного кота, который истомился в засаде!» Животные метафоры вызвали в подсознании и по кромке мозга мысль: неплохо бы привести к пятнам на ковре кинолога с овчаркой, — хотя собак детектив терпеть не мог с тех пор, как прочитал, что объем обонятельных луковиц у лошади в четыре раза больше, чем у собаки. Пять рапортов послал он наверх с предложением использовать лошадей в угрозыске и ни на один не получил ответа. В последнем он советовал использовать пони, которая по размерам близка к собаке, и даже нарисовал архитектурный план, как без лишних затрат, на милицейском энтузиазме переоборудовать собачий питомник в понницу. Но и тут тупоголовое начальство никак не отозвалось: серость, к сожалению, пустила корни-ветви и там…

Задумавшись над судьбой лошади и правопорядка, детектив машинально распахнул дневник и прочитал предпоследнюю запись: «Хорошая фраза пришла мне на ум: „Все течет, все изменяется“. Услышал за обедом от Частникова. Сильно опасаюсь, что он процитировал себя. А так хотелось бы самому использовать!» — «Вот, значит, о чем думал писатель детективного жанра, сморкаясь перед выходом. Что ж, картина преступления выходит из тумана, как месяц. Не пора ли вынимать ножик из кармана? Все равно мне водить», — подумал детектив и собрался завтракать, но попутно решил заглянуть в подсобку горничной из праздного любопытства. Удивился, обнаружив дверь незапертой, еще удивился, обнаружив под кучей веников мешок, и опять удивился, обнаружив в мешке соль с песком. Зачем в субтропическом климате держать соль с песком на пятом этаже? Кто тут устраивает гололедицу и заморозки? Ответ не приходил в голову на голодный живот.

На вахте по-прежнему сидела Чуждая. Сменщицей не пахло: у нее был специфический запах. «Одно из одного, — подумал детектив, — или я не спал, или спал больше суток, или смена администраторов после завтрака». Гипотезы требовали проверки фактами, пытливый ум был бессилен.

Усаживая непокорное тело на стул, здороваясь с Чудачкавой и Частниковым, Черепов вспомнил, что опять не заказал поесть вкусненького. Одновременно он отметил-сфотографировал на память: натура поэта совершенно тождественна его физиономии, и у прозаика характер читается на лице.

— Я сегодня без платков, — прозрачно намекнул детектив Чудачкаве.

— Ну и слава Богу, — отмахнулся тот.

Ничайкина словно спорхнула на свое место, платье парашютом накрыло стул, в нос Черепова шибануло духами, какими эксперт их отдела забивал трупный запах при опознании.

— Допросы сегодня будут? — вежливо спросил Частников у детектива.

— Не надо превращать серьезное дело в фарс, — ответил Черепов.

— Я не ожидал, что все настолько серьезно, — Частников заговорщически переглянулся с Ничайкиной и Чудачкавой. — Впрочем, юный друг не лучше ль старых двух? — мысль Сократа, слова народные…

— Оказывается, в Атле есть цирк, а в цирке — медведь по кличке Шарик, — сообщила Ничайкина. — Отнесу-ка я ему конфет.

— Вам не хватает цирка за этим столом? — спросил Чудачкава.

После вопроса поэта молчали и ели, задумавшись о своем, только, перейдя к кофе, Частников открыл рот для слов, а не пище:

— Утром невзначай задумался над проблематикой «Трех мушкетеров» и обнаружил, что это совершенно развратная и гадкая книжонка. Как ее можно рекомендовать подросткам? — уму непостижимо. Вот уголовникам…

— А что такое? — встрепенулся Черепов, который в трудные минуты перечитывал страницы о мужественном д’Артаньяне.

— Посудите сами. Четыре здоровых бугая по каждому поводу и без распускают кулаки, убивают, нигде не работают — только числятся охранниками, пьют запоем, скандалят, уводят чужих жен, избив мужей, ждут смерти мужей, чтобы альфонсировать вдов, и — что самое печальное в их поведении! — готовы жизнью заплатить, лишь бы увенчать любимого короля рогами. Миледи рядом с ними — ангел, патриот земли французской.

— У меня идея — лекарство от пансионной скуки, — сказал Чудачкава. — Давайте перенесем сюжет на современную почву и поставим спектакль, тем более концертный зал пансионата в нашем распоряжении благодаря моей дружбе с директором, которую я питаю продовольственными заказами.

— А не выбрать ли нам для постановки детектив с убийством в самом начале? — спросил Частников.

— Разве бывают детективы с убийством в конце? — удивился и поразился Черепов.

— Бывают, — ответил маститый и общепризнанный, — вот ваш, например.

— Нет, «Три мушкетера», — решила за всех Ничайкина. — Я буду миледи и с радостью отравлю какую-нибудь стерву из писательских жен. Хотя Частисветова, конечно, больше подходит и на стерву, и на отравительницу.

— Я берусь накатать пьесу, — сказал Частников. — Мне это проще, чем некоторым разрешиться детективом на девятом месяце.

Черепов резко встал и вышел: слова прозаика он воспринял как оскорбление покойного. В тот же миг, подскочив со стула, за детективом понесся Чеймберс, сверкая пятками в воздухе, но Черепов — непонятно почему — спрятался от него в нише. Фантаст пролетел, не заметив. Черепов было бросился вслед, чтобы сбить подножкой и заломить за спину руки Чеймберсу, но не придумал с ходу, чего спросить у поверженного фантаста. «В конце концов, он мог бежать и не за мной, — подумал детектив. — Мало ли дел у человека после завтрака. Не убил — и на том спасибо».

Минуя холл, Черепов почувствовал, как его опять неудержимо влечет к администраторскому креслу. И опять за столом таращила бессонные глаза Чуждая, а желанной сменщицы, которая два дня назад сигнализировала в Москву об убийстве Чернилова, опять не было. Сменщица являлась информатором Черепова и в свете собранных им на месте данных могла бы кое-что уточнить, подсказать и объяснить. Заранее условились они по телефону делать вид поверхностного знакомства, чтобы не спугнуть преступника, заранее обсудили детали, как приготовить ловушку преступнику, заранее наметили экстренные меры по борьбе с преступником — и вот! — словно в воду канула! Куда она могла исчезнуть, испариться, рассеяться? Не к бандитам же подалась, соблазнившись материальной выгодой.

— Вы уже спрашивали, — сказала Чуждая. — Я вам ответила: она в вынужденном отпуске.

«Когда это я спрашивал? Не перепутала ли она меня с другим? И кто этот другой? И зачем он интересовался? И каким размером обуви он наследит на моей муке? А есть ли в его домашней библиотеке „Три мушкетера“? Есть ли библиотека или сам дом?» — пронеслось водоворотом по голове и кануло в Лету.

— Поэтому я и дежурю сутками, — добавила Чуждая. — Между прочим, без согласия профсоюза.

Как же ему выкручиваться без помощника? И жива ли еще его информатор? Может, неспроста упало на язык «как в воду канула»? Там, в воде, и надо ее искать водолазам?

— Она уехала на похороны по телеграмме, там и ищите, — подсказала Чуждая. — У директора есть заявление.

«Телеграмма — хитро и тривиально расставленные силки. И думать нечего! И нечем. Кто-то хочет нагрузить меня заботами по самые уши, а я давно сыт по горло».

— У вас должен быть регистрационный журнал с паспортными данными отдыхающих, — сказал Черепов. — Мне необходимо взглянуть краем глаза и кое-что запомнить краешком мозгов.

Безропотный администратор подвинула тетрадь со следами чаепитий на клеенчатой обложке.

— Черт побери! — выругался детектив, скользя по фамилиям украдкой. — Чеймберс и по паспорту Чеймберс! А вот это что за фрукт? Злодеев?!

— Вас удивляет, что Чудачкава — псевдоним? — спросила Чуждая.

— Значит, певец гор — лишь ширма? — ужаснулся догадке Черепов.

— Национальным меньшинствам всегда легче живется в многонациональной культуре, — ответила администратор.

В какой-то миг детектив позавидовал ее жизненному опыту и пожалел логические цепи собственных рассуждений: «Только не Злодеев! Человек с такой фамилией обречен быть убийцей. Я могу прямо сейчас арестовать его и отвезти в Москву в наручниках, плюнув на дедуктивный метод, так сказать, растоптав основу многолетней работы…»

— А почему тут нет моих паспортных данных? — спросил Черепов и без ответа Чуждой сообразил кое-как, что он не отдыхает в Доме творчества, а работает с надрывом для здоровья. Он — такой же член коллектива, как и Чуждая, только его трудовая книжка лежит в другой организации. Хотя, как ни крути, Чуждая обязана была проверить его паспортные данные: мало ли какой уголовный элемент мог воспользоваться добрым именем Черепова и загадить его до неузнаваемости, смешать с дерьмом, выставить на общественное осуждение.

От новой информации трещала голова, ладони самовольно сжимались в кулаки и бесцельно хватали посторонние для следствия предметы. Черепов поспешил в номер и в спешке поскользнулся перед дверью на зеркальном полу. Хорошо хоть голова его упала в муку и он отделался шишкой посреди лба и синяком на кобчике. А вот часы встали. А может, и не ходили с вечера. Детектив включил репродуктор и хотел уточнить время по радио, но от шишки и синяка что-то в нем надломилось, и он сбился, считая: «Пик — раз, пик — два, пик — три или опять два? — пик-пик…»

Он лег на кровать, расслабился и попытался собрать внутреннюю энергию, наложив на грудь металлические предметы. На третьей попытке в дверь постучали. После призыва войти вошел Частников.

— Вы переутомились от завтрака? — участливо спросил знаменитый.

— Нет. — Черепов сел из вежливости. — Прошу вас не ступать на ковер и занять кресло, а не стул.

— А что с креслом?

— Так, — намекнул детектив, — кое-что. Признавайтесь побыстрей, я домой хочу.

— Я по поводу высказанной идеи. В самом деле, почему бы нам не сыграть «капустник»? Всем известен сюжет «Трех мушкетеров», я напишу первые два акта, а дальше будем действовать экспромтом. Все мы люди творческие, и, я надеюсь, повеселимся на славу, высмеем эту глупую безнравственную книжонку. А там, глядишь, замахнемся и на что-нибудь более популярное у быдла. Как вам, к примеру, пьеска под названием «Анжелика — дура из дур»? Или — «У Фантомаса проснулась совесть»?

— Вы что ж думаете, я в дом отдыха приехал отдыхать и веселиться? — спросил Черепов.

— Помилуйте! В те редкие минуты, когда вы, так сказать, не при исполнении и мозг ваш отдыхает, хоть и в доме отдыха, почему бы не развлечь друг друга представлением, в котором все и актеры, и зрители, и одновременно просто приличные люди? Я уже переговорил со многими. Все в восторге. Упираетесь только вы.

— Я слишком занят преступлением, — отрезал Черепов. — Да и не фигляр я площадный.

— Простите за дилетантский совет, но у меня — поклонника серьезного детективного жанра — часто складывалось впечатление, что бандиты, шпионы и убийцы совершают преступления только в те моменты, когда следователь собирается в отпуск, или проводит уик-энд с семьей, или сидит в ложе театра с другом детства, или сам, наконец, выбегая из состава драмкружка, замечает что-то неладное… Вот тут-то, мешая его культурному отдыху и развитию творческих задатков…

Заговоренный до одури, Черепов не заметил, как Частников закурил без разрешения и уже прожег три дырки в ковре, аналогичные тем, что детектив обнаружил накануне и бросил неисследованными. «С какой целью он втягивает меня? — мелькнуло между мыслями о ковре. — Что за намеки о следователе на отдыхе? Уж не готовится ли еще одно убийство, еще одна смерть под занавес? Частников явно что-то вынюхал или предчувствует, сам не решается и тащит меня!» Объятый ужасом от собственных предположений, Черепов согласился.

— Вот и отлично. Я знал, что уговорю вас, дело нехитрое. — Прозаик бросил окурок в приоткрытую фортку, но промахнулся, но не заметил промаха. — Вы представите нам д’Артаньяна в виде студента, изгнанного на колхозные поля за врожденную безалаберность. Завтра после обеда мы соберемся в холле и я прочту сценарий, ха-ха-ха…

Он ушел почти счастливый. Детектив выбросил окурок и сразу пожалел: ведь в окурке могла быть какая-то информация. «Играть я, конечно, не собираюсь: нашел медведя плясать под дудку! Надо было ему в открытый рот плюнуть, отомстить за дырки в ковре. Но смысл присутствия есть: подозреваемые будут кривляться перед глазами, а допросы пойдут в порядке дружеской беседы на отвлеченные темы, — думал Черепов. — Кто же меня дурит? А главное — цель дурения? Нет! Не поддаваться на провокации, остерегаться ловушек, пытливым умом постигать преступника — вот чем я должен заняться немедленно!»

Жаль, что такие правильные теории детектива никак не оформлялись в конкретный план работы. Дело выглядело чересчур запутанным — ни одного конца, только узлы. С тоской в голове Черепов вспомнил преступление, раскрытое за пять минут: водитель сбил лося и уехал, не заметив, что номер грузовика застрял в рогах.

Детектив выработал план экстренных мер, а дальше решил действовать по интуиции: а) разыскать доктора Сковородкина; б) купить азотной и соляной кислоты; в) справиться в морге о невостребованных трупах; г) проверить рецепт Чернилова в аптеке. Все меры заставляли его покинуть Дом творчества и спуститься в курортный центр. Пятым пунктом детектив наметил розыск Павлика Корчажкина. Пропавшая сменщица требовала замены. В одиночку Черепов работать не умел и не хотел, поэтому звал в соратники пионеров и юных следопытов из числа бездельников и лоботрясов. Что ж! Тут нет ничего удивительного и порочащего: сам Шерлок Холмс не брезговал их услугами. Последний подручный Черепова из третьего класса отлично зарекомендовал себя в одном темном деле, но — как на грех — впоследствии помешался на кружке дзюдо и теперь отдыхал в Кащенке. Впрочем, Черепов был уверен, что Павлик в трудную минуту не подкачает.

Уже собравшись на выход, детектив открыл дневник Чернилова наобум, как гадательную книгу, и прочитал: «Самый лучший самогон в округе у бабки Марфы».

«Для кого отметил писатель этот факт? Кто она, бабка Марфа? Что общего у нее с непьющим Черниловым? Или выпивающим? Или злоупотребляющим? Пятна на подоконнике! Что было в посуде? А ведь Чернилов брился, наверняка брился. А одеколона нет! Неужто выпил от безысходности? — полетели мысли. — Вроде была Марфа-посадница, проходила по какому-то делу, но жива ли? А если жива, здесь ли проживает? Ладно, понадобится — спрошу в местном угрозыске».

Детектив решил и впредь читать дневник Чернилова наобум, по прочитанному выстраивать гипотезы и делать следующие шаги в работе.

У входа в Дом творчества на площадке детектив увидел Чудачкаву, «в миру» Злодеева. Против поэта гор у Черепова были две улики: красный свитер и собственная машина, на которой можно было бы бесхлопотно вывезти труп на свалку и, созвав крыс, замести следы. Чудачкава как раз в красном свитере стоял у машины и улыбался солнцу.

— Подвезти вас в центр?

«Что ж, — подумал Черепов минут пять, — ехать недалеко. Успею задать пару вопросов и надергать шерстинок из свитера для экспертизы».

…С того момента, как детектив забрался в машину и пристегнулся ремнем, ясные картинки следствия навсегда померкли в его глазах. Мир предстал перед Череповым в ватном и кисельном обличье; выкованные им железные прутья логики, готовые по кивку головы одеться в бетон нарсуда, вдруг превратились в веревки, в сети, наброшенные на детектива убийцами-пауками. Может, зря он попросил Чудачкаву для затравки разговора прочитать какой-нибудь сокровенный стих.

прочитал Чудачкава.

Может быть, отсюда и пошли все злосчастья дня? И ему — детективу, которому опыта не занимать и другим не одалживать, — не стоило отвлекать себя проалкогольной поэзией, ущемляя интересы сыска, а стоило сразу поймать увертливый взгляд Чудачкавы и сразу спросить-выведать о Чуждой:

— Что она тут днюет и ночует? Дома у нее нет, что ли?

— Понравилась? — скабрезно ухмыльнулся Злодеев, лишь на секунду сбросив маску Чудачкавы. — Могу совет дать, как подобраться к ней быстро и без шума.

— Дайте! — попросил детектив, обнимая певца гор.

— Не лапайте меня без толку и не щипайте, — передернулся водитель. — Я не педераст и могу врезаться с непривычки.

— Извиняюсь, — пробормотал Черепов и убрал руку, сжимая выдранные для экспертизы шерстинки.

— Слабость у Алевтины одна, — досказал Злодеев, — пестрая наклейка, лучше с загранбуквами. Содержимое ее не интересует. Если хотите втереться в доверие или на ночь, возьмите… ну хоть засохшую какашку, заверните во что-нибудь пестренькое и подарите. Она с ума сойдет от счастья. Сами рады не будете.

«Только сумасшедшей в мою компанию не хватало!» — подумал детектив, но сам решил, что эксперимент стоит свеч, где бы только фантик взять? А какашка у него есть! Полудрагоценная!

— Женщина она отзывчивая, любит многих в отсутствие мужа, — продолжал Чудачкава. — Помните? У Аристофана в «Лисистрате»: «Я собрала вас и хочу всех вместе…» По сути, именно этим и должен заниматься честный администратор — ублажать постояльцев.

— Жалко Чернилова, — как бы ни к селу ни к городу ляпнул Черепов, хотя сказал и к селу и к городу, интуитивно ощутив необходимость такой фразы.

— А я с самого начала твердил: не закладывай бабку Марфу, не плюй в колодец, дрожжевая мафия тебе не простит, а клиенты покусают! — рявкнул певец гор.

— И что же? — с надеждой спросил Черепов.

— А черт его знает! — ответил Чудачкава, поворачивая руль во все стороны. — Вы у него и спросите.

«Спросить-то язык не отвалится, ответит — вряд ли», — подумал детектив и без труда прикинулся этакой дубинного ловушкой:

— Я и не слышал никогда про дрожжевую мафию.

— Деревня! — обозвал Чудачкава.

— Что там делают?

— Ясно — что! Не пироги пекут. Дрожжи с хлебокомбината тырят, самогонку варят, стригут «капусту», — объяснил Чудачкава бестолковому. — Заправляют всем Батон и Сайка — семейный подряд. Где-то у них цех в горах. Охраняют его Бубл и Пряник и подружка их общая — Четвертинка Черного. Она и проговорилась, полюбила меня как поэта гор и выложила как на духу.

— Надо же! — легко прикинулся полным дураком Черепов, а в голове уже образовался вопрос: «Чего это Частисветов скрывается в горах?»

— Да, — сказал Чудачкава, хотя мог бы и не говорить. — А бабка Марфа держит сбыт. А Чернилов, с вашего позволения, такой честный, что решил ее заложить. Или заложил. Тогда я ему не завидую.

— Вот бы мне Четвертинку Черного, — помечтал Черепов, как закоренелый бабник.

Певец гор резко затормозил:

— «Булочная» напротив.

Повинуясь команде, как зомби, детектив вышел на тротуар, а Чудачкава тотчас подхватил двух девиц на заднее сиденье и, гогоча, умчался по загородному шоссе.

Стоило бы сесть и задуматься, но не было времени. «Чего думать без толку! Все равно в конце будет так, как хочу я, то есть правда восторжествует». Черепов купил хлеба и, пока жевал, кормя голубей крошками, вспомнил, что азотная и соляная кислота есть в его походной лаборатории, в портфеле. Этот пункт отпал сам собой, и детектив поплелся в морг, спрашивая дорогу у каждого встречного.

Почему-то прохожие озирались на него, смотрели вслед, даже улыбались. Черепов подумал: «Может, пистолет торчит и выпирает?» — и переложил его в задний карман брюк.

«А вот и морг!» — скоро обрадовался детектив, глядя на закрашенные окна, лихо взбежал по ступенькам и рывком заставил дверь открыться. Темнота и спертый воздух с привкусом формалина, аптеки и сивушных масел объяли Черепова. На ощупь он сунул кулак и распахнул им еще одну дверь. Раздался звон, похожий на сигнал «тревоги» и на телефонный одновременно, замелькали, чередуясь, две фиолетовые лампы, кто-то прогавкал. Детектив не успел сообразить кто и не догадался, но успел краем глаза схватить груды мешков, бочки, трубы, оцинкованную стену… Перед ним вырос мордоворот, сюзюрюлевый в сумерках, в перепачканном халате и, сграбастав детектива за лацканы пиджака, дыша перегаром, прохрипел:

— Ах ты засранец!

Черепов выхватил удостоверение вместо пистолета, сунул в мордоворота, нагло заявив: «Видел?» — но пропустил удар коленом в пах. Разгибаясь, детектив открыл рот для произнесения коронного «й-а-а!» и ответного удара, но получил по уху.

— Я… — тихо начал Черепов, протягивая удостоверение вторично, но волосатый кулак заткнул его и второй раз. Заткнутым же Черепов испытал ощущение бесконечного полета, за ним — внезапную боль пониже поясницы и яркий уличный свет. Лязгнул засов с той стороны двери, женский голос спросил:

— Что там стряслось опять?

— Курортник чересчур любопытный, — ответил мордоворот. — Козел, щеколду сорвал!

— Что-то подозрительно много у тебя курортников зимой шляется.

— Точно курортник, мешок с дерьмом. Небось сортир искал…

Черепов шустро вскочил, выхватил пистолет и забарабанил в дверь:

— Откройте именем закона!

Мордоворот ответил фразой, переводимой на язык приличных людей как: «Иди, родись обратно».

— Я буду стекла бить! — закричал Черепов. — Считаю до трех! А потом — до пяти! Стреляю без промаха одним пальцем!

«Нет. Зачем же я буду бить стекла? — опомнился он. — А голова на что? Да и нет тут никаких стекол, они с противоположной стороны».

Черепов отбежал за угол и по очереди ощупал зубы: два шатались.

«Быстро я подобрался к преступникам! — похвалил он себя. — Но и этот Батон — не промах. Надо же придумать: в морге устроили самогонный цех — чудесное прикрытие! Любопытные за километр такие места от греха обходят. А Чудачкава про какие-то горы мне мозги вкручивал, совсем дураком посчитал. Частисветов теперь вне подозрений, надо только выяснить, с кем он шляется по улицам… Ну что ж, устроим наблюдение, подготовим засаду и возьмем с поличным — все как всегда. Наблюдение можно было бы установить прямо сейчас, но сейчас главное — сберечь зубы для будущих схваток. В моей работе зубы — первое дело».

Черепов выбрался на улицу и спросил первого встречного:

— Фде полифлиника?

— За углом, — ответил встречный и показал большим пальцем направление.

Шлепая по мокрому снегу и держась за поясницу, Черепов кое-как добрел до входа, миновал вестибюль под пристальными взглядами больных и выздоравливающих, оттеснил очередь плечами, просунул голову в окошко регистратуры и, оскалившись, как страшный зверь из фильма ужасов, попросил талончик к стоматологу не своим голосом. Медсестра попыталась спровадить его в травмапункт, но он быстро урезонил ее попытки, помахав удостоверением красноречиво и ненавязчиво. Исколобродив четыре раза коридор, детектив наконец обнаружил кабинет стоматолога рядом с черно-красным плакатиком: «Члены тела, требуйте отдыха!» И опять не подвела его интуиция: он легко нашел искомое, — ведь табличка на двери извещала: «Доктор Д. Р. Сковородкин».

Черепов вошел, как к себе домой, но готовый ко всему. Навстречу поднялся чуть ли не с объятьями человек: полулысый, полубородатый — не поймешь что, Ильич, одним словом.

— Всегда рад порядочному пациенту! — сказал он.

Детектив выказал удивление гримасой.

— Надоело заниматься неблагодарной работой, — пояснил Д. Р. Сковородкин, усаживая пациента в кресло, как дорогого гостя. — Что за интерес вставлять протезы пенсионерам? Мало того что у них денег на взятки нет, еще и труд напрасный: все равно скоро помрут. — Он ослепил Черепова лампой. — Откройте рот… Шире! Еще шире!.. Так… так… и так… Надо драть — выбора нет. Все, что шатается, надо драть, драть и драть. Гвоздями не прибьешь, ха-ха-ха!.. Подумайте о чем-нибудь приятном — сейчас будет больно. Очень больно. Заморозка кончилась, а я вообще садист по натуре…

— А-а-а! — закричал детектив и через секунду потерял сознание…

В себя приходить не хотелось, туманные картинки радовали подсознательный глаз, пестрые зайчики прыгали в извилинах, но Д. Р. Сковородкин без умолку трещал, но ничего ценного для следствия не выбалтывал, но и Черепов сейчас не мог учинить допрос, наслаждаясь туманом и резвостью зайчиков.

— В былые времена я дергал ведро зубов за смену. Двенадцатилитровое! Один раз челюсть отхватил, все отделение укатывалось…

Детектив, шатаясь, пошел к двери.

— Приходите завтра, — пригласил любезный Д. Р. Сковородкин, не переставая хохотать. — Посмотрим, что я там натворил… Если кровь долго не будет останавливаться, заткните дырку языком, — крикнул он уже в коридор…

Детектив хотел возразить, что одним языком две дырки не заткнешь, не змея он все-таки, но передумал, выбрался из поликлиники, глотнул свежего воздуха и рухнул на скамейку. «Почему Д. Р. Сковородкин не удивился моему внешнему виду? Все засматривались, только этот фон-барон проигнорировал! Неужели его предупредил мордоворот?» Боль парализовывала очумевшее сознание, но сложившаяся ситуация требовала немедленного осмысления и немедленных героических поступков. По-другому Черепов работать не умел в свои годы. Вспомнив лишь, что у него осталось одиннадцать зубов, детектив взялся отрабатывать версии. Через два часа одна ему приглянулась: «Он знает Батона в лицо — раз. Батон морочит ему голову — два. Батон его не боится — два с хвостиком. Батон скорее всего — Д. Р. Сковородкин. Стоматолог — единственный подозреваемый в деле, чья фамилия не начинается на букву „Ч“. Следовательно, либо он главарь и убийца Чернилова, либо его фамилия Чковородкин. В остальном все стройно и логично, все в голове сходится, тем более Батон по-грузински — большой начальник, а Чудачкава хоть и Злодеев, но вполне может оказаться законспирированным грузином. Чем черт не шутит. Хотя при чем тут Чудачкава? А при том, что Злодеев!»

Детектив встал и собрался идти, подумав: «Не время рассиживать на лавках. Нужны улики, из версий Батону робу не сошьешь». Неожиданно рядом оказался мальчик, который показал Черепову язык, «нос», хотел еще показать кузькину мать, но передумал и спросил:

— Дядь, ты чего по улицам в тапочках ходишь? Из больницы удрал?

— Тебя как звать, пострел? — спросил Черепов.

— Павлик.

— А фамилия твоя Корчажкин.

— Откуда знаешь?!

— Я в уголовном розыске работаю, я, брат, все знаю, даже где раки зимуют. Давай с тобой дружить. Я тебе рогатку смастерю.

— То-то я смотрю, у тебя от драк морда опухла.

— Всяко бывает, работа специфичная, — сознался Черепов. — Хочешь, вместе будем бандитов ловить после уроков?

— А меня не прибьют?

— Бандиты детей не убивают, — соврал Черепов для пользы дела.

— А в тапочках по снегу ходить не заставишь?

— Вот тебе первое задание: возьми рецепт и купи в аптеке лекарство.

— Яд, что ли?

— Ты купи — там посмотрим, попробуем.

Павлик обернулся мухой: видно было, что к существованию очереди в аптеке он отнесся так же, как к существованию географической Америки на уроке географии. Но лекарство по рецепту, найденному в пиджаке Чернилова, Павлик не принес.

— Сказали, пусть мамка сама придет, а мне рано.

— Вот оно что, — задумался Черепов и внимательно изучил рецепт. Возглас негодования вырвался из его глотки: рецепт был выписан на фамилию «Чайкина» доктором Сковородкиным.

У детектива голова пошла кругом и по спирали, приняла квадратную форму и опростоволосилась. Павлик отвел его на лавочку, тихой беседой и хлопками по щекам привел в чувство.

Расчувствовавшись, Черепов не сделал даже робкой попытки проанализировать свалившийся на него факт. Все равно такого количества комбинаций, которые складывались из кучи улик, мозги его были не в состоянии просчитать. Требовалось оправдать хотя бы половину подозреваемых, но за что? Не было никому оправдания в мыслях Черепова, тем более он твердо знал: по действующему законодательству можно посадить любого человека, и только врожденная лень милиции позволяет кое-кому еще шляться на свободе. Да и самих милиционеров давно пора упечь подальше, и тогда наконец наступит счастье народное, придет день, когда Черепов останется без работы. В этот день детектив встанет пораньше, выйдет во двор тюрьмы, увидит, что преступники унывают за решеткой, и вздохнет полной грудью… Какие светлые картинки из далекого будущего! А пока тяжелые наследники царского режима не давали покоя Черепову, пока перед мысленным взором детектива лежал временно утерянный труп писателя Чернилова и одним видом взывал к мести.

— Помоги-ка мне, Павлик, — сказал Черепов и, оперевшись на плечо юного друга, побрел к моргу, высматривая в кустах удобные места для засад и наблюдений.

Плохо было Черепову, но он крепился изо всех потусторонних сил. Такая работа — ничего не поделаешь. Напрасно писатели (кстати, и покойные тоже) рисуют ее в романтических тонах захватывающими мазками: погони, схватки, перестрелки, прыжки с высоты птичьего полета на высоту птичьего помета, хмурая харя преступника, обезоруженного следовательской логикой. Ничего этого Черепов давно уже не видел уцелевшим глазом, а на теле его много лет назад свели последние живые места беспощадные бандитские кулаки и кастеты. И так — изо дня в день: только уймешь синяк мокрым полотенцем — глядь, на том же месте, как грибы, еще пять высыпались. И синяк — вроде милости, могли ведь и пальнуть с близкого расстояния, пырнуть в пьяном угаре, скинуть в пропасть, как мешок с г…, д… и ф…, украсть партбилет в автобусе, замучить пытками жену, которой нет, — да мало ли чего низменного в арсенале пройдох и убийц. Кому, кроме следователя, придет в голову по утрам рассматривать собственное тело в зеркале: все ли при мне? все ли руки-ноги сберег во вчерашнем поединке? — подсчитывать уцелевшие зубы, гадать, как высморкаться из перебитого носа? А до пенсии — бездна лет, тридцать переломов, десять пуль, восемьсот ссадин и одна реанимация. Да и какая к черту пенсия, пока по земле бродят преступники — группами и в одиночку, шарят лихоимцы, шуруют пройдохи, ищут, чем поживиться у трудового народа, ищут, ищут и не могут найти, благодаря таким, как Черепов…

— Дядь, а ты какой оклад мне положишь, чтобы у меня была материальная заинтересованность? — прервал мысли Черепова меркантильный Павлик.

— Оклад? — Детектив задумался надолго, чуть ли не навсегда. — Я тебя почетной грамотой награжу. Посмертно или перед всей школой.

— А часами именными?

Но мозги Черепова уже переключились, издав едва уловимый щелчок:

— Вот, Павлик, видишь дом? Внутри него живут преступники. Как с ними совладать — я еще не решил, но ты незаметно следи за всеми, кто входит и выходит, а по утрам докладывай мне. Дай честное слово, что с честью выполнишь задание.

Буду следить, пока не надоест, — серьезно ответил Павлик.

— Вот и слава Богу, — успокоился Черепов. — А с докладом приходи в номер пятьсот три, в Дом творчества. Знаешь такой? На горе.

— Знаю, — сказал Павлик. — У меня там мамка администратором. Я и без доклада хожу туда обедать.

— Так ты сын Алевтины Тимофеевны Чуждой? — удивился скоропалительной догадке Черепов.

— Да, — сознался пионер и смущенно потупился, словно его мать была героиней или кинозвездой.

— А я пойду отдыхать, набираться сил к схватке, — решил детектив.

— Сам дойдешь? — спросил Павлик. — Может, костыль тебе принести?

— Не впервой, — ответил детектив и сердечно попрощался с рукой юного друга.

Но, проковыляв километр, или чуть больше-меньше (он не считал, хотя должен был по инструкции), Черепов понял, что после дневных передряг вряд ли доберется на своих двоих, а не свалится в кусты на обочине. К тому же он потерял тапочек Чернилова, а где — не заметил, задумавшись о постороннем. «Господи, опомни меня, сам я уже не в силах!» — попросил детектив и посмотрел на сновавшие такси с вожделением, достал бумажник и долго разглядывал радужные купюры. «Как можно тратить такие красивые картинки без крайней необходимости? Не расстанусь с ними никогда!» — решил он и оставшийся путь пропрыгал на одной ноге, обутой в уцелевший тапочек. «Куплю Чернилову новые, белые», — утешал он себя в потере…

В холле привычно пробавлялась бездельем Чуждая. Недолго думая (да и времени думать не было), детектив подмигнул ей и вызвал лифт кнопкой, раздумывая в ожидании, зачем подмигнул заговорщически и почему Чуждая не ответила взаимностью. Неожиданно двери разошлись, из лифта выскочил чудной Чеймберс — трезвый и с перекошенным от страха (ненависти? зависти? дурости?) лицом. Черепов по-лошадиному прянул в сторону, очищая путь разъяренному фантасту, хотя успел подумать, что успел бы, изловчившись, в прыжке вывернуть Чеймберсу руку и задать пару нескромных вопросов на засыпку. Но пока он размышлял в сторонке, фантаст порвал какие-то бумаги в клочья и убежал в непонятном направлении, постреливая молниями в волосах. Детектив собрал за Чеймберсом мусор, как уборщица, фотографию которой только что обещали повесить на Доску почета, поднялся на пятый этаж и возле двери вспомнил, что, уходя на задание, не присыпал порог мучицей, а значит — наверняка упустил размер обуви того, кто попытался бы в отсутствие детектива тайком подобраться к секретам следствия с помощью отмычки или дубликата ключа. От удивления («Как я мог забыть?!»), злости на себя («Остолоп безответственный!») и удара кулаком в лоб («Вот тебе, халтурщик!») ослабевший после драк и врачей Черепов поскользнулся на зеркальном полу уцелевшим тапочком, рассыпал ценный мусор, брошенный Чеймберсом, и набил шишку с кулак возле правого уха. «Ну уж она мне вовсе ни к чему, — подумал Черепов. — Одно дело, когда бандиты уродуют и издеваются, тут еще можно стерпеть как-нибудь, но когда сам летишь на ровном месте — это форменная рассеянность. А я должен быть постоянно собранным, ждать выстрелов и нападений из-за всех углов». Прочитав себе короткую нотацию и вновь собрав клочки, Черепов поднялся, но так неудачно и бестолково, оперевшись на ногу в скользком тапочке, что опять не удержался, шлепнулся и набил шишку под левым ухом. Держась за уши и как бы не пуская боль в голову, детектив на коленях одолел расстояние до входной двери и без сил рухнул в номер, захлопнув дверь ногой…

Черепов не ведал, сколько времени и как провел он на полу, свернувшись калачом, но, видимо, много и бесполезно, так как сквозняк основательно потрудился над поясницей детектива. «Еще пару дней активного розыска, — подумал Черепов, — и бандиты от радости будут носить мне передачи в больницу. Надо спешить изо всех оставшихся сил».

Быстро наметав в голове извилинами оперативный план действий, Черепов, кряхтя и охая, открыл портфель и выудил из походной лаборатории два пузырька с соляной и азотной кислотой. Резиновые перчатки, обязательные техникой безопасности («Хорошо еще техникой, а не комитетом», — мрачно пошутил он и мрачно улыбнулся), Черепов забыл на работе. Но грустить и проклинать себя по такому поводу не было времени. Оставив графин без стакана и боясь нажечь дыр в ковре или на полировке неосторожным движением, так как руки от волнения плохо слушались, а плечи подпрыгивали от нетерпения, детектив перебрался в ванную комнату и без труда приготовил «царскую водку» — три объема соляной на один объем азотной кислоты. «Царская водка» понадобилась Черепову для эксперимента над серьгой, обнаруженной накануне в постели. Видимо, когда-то где-то какой-то царь проверял таким напитком крепость духа подданных, но времена поменялись, царь помер, и теперь вот криминалисты пользовались старыми рецептами в повседневной работе.

Черепов без сожаления уронил серьгу в стакан, понимая всю необходимость эксперимента, и, подперев щеку ладонью, сел на край ванны смотреть, что будет. Но ничего интересного моментально не произошло, даже пустячного взрыва, разметавшего бы все в ванной комнате и убившего детектива. Не зная, чем себя занять в ожидании какого-нибудь результата, и не имея в походной лаборатории других химических препаратов, Черепов побросал в стакан шерстинки из свитера Чудачкавы, а за ними — и носовой платок Чернилова. Шерстинки и платок не стали испытывать адское терпение следователя и мгновенно растворились. Все-таки действовала «царская водка»! Не подкачала! Черепов даже пальцами щелкнул от удовольствия, хотя серьга держалась из последних сил, морщилась, кукожилась, худела не по часам, а по минутам, выжимая из себя примеси, но держалась…

И тут Черепов краем уха услышал, как кто-то возится с дверным замком. Он хотел крикнуть: «Входите, незаперто!» — но, увлеченный опытом, затаился, как мышка, и даже свет погасил от страха. Между тем кто-то, навалившись плечом, и без телепатических подсказок детектива сообразил, что дверь открыта, бесшумно проник в номер и сразу прошмыгнул в комнату. Черепов досчитал до пятидесяти, загибая пальцы и давая преступнику возможность освоиться как дома, и выпрыгнул из ванной, готовый к схватке, щупая пистолет в привычном месте и вспоминая, что убрал его в задний карман брюк. Но пистолет не понадобился: возле кровати Черепова стояла безоружная и беззащитная с виду Ничайкина и трясла простыни.

— Вот это подарок! — завопил детектив, подкравшись, как барс, и схватил критикессу за бока.

— Я… я… просто заглянула, дверь меня пустила…

— Без стука, без приглашения, собственным ключом… — подсчитывал Черепов.

— Просто положить некуда, карманов нет.

— А зачем вам куда-то класть ключ от моего номера?

— Тут во всех номерах такие замки, что к ним любой ключ подходит и даже палец к некоторым.

— А что вы потеряли в моих простынях?

Ничайкина стушевалась и сникла, по розовой щеке поплыла черная слеза.

— Этого я вам никогда не скажу, хоть под пыткой.

— Немедленно признавайтесь в содеянном, — посоветовал Черепов, — и советский народ в лице советского самого гуманного суда немедленно вас простит так, как вы этого заслуживаете!

— Но в чем сознаваться? Посоветуйте!

— Лучше во всем сразу, даже в побочном.

— Нет, во всем я не могу: половину просто не помню — ту, что из девичьей жизни, — да и признание займет не один день.

— Тогда!.. — грозно начал Черепов, растопыривая руки, как символ справедливости.

Но Ничайкина перебила его:

— Да ведь я полюбила вас, дурачок вы мой недогадливый! Простите… — Она забросала лицо ладонями и ускакала в свой номер, вскидывая пунцовые коленки.

«Однако! Какой я хват! — подумал Черепов, оставшись наедине с мыслями, и любовно рассмотрел себя — изувеченного и покореженного — в зеркало. — Сейчас она мне все выложит как на духу, или я ничего не понимаю в женщинах, в которых любой дурак разберется, не то что следователь со стажем. Представлюсь, что взаимен в любви, и покорю без труда, как Чудачкава — Четвертинку Черного. Жаль только, что у Ничайкиной глаза цвета моего поноса, и долго я с ней не побеседую — живот не позволит», — решил детектив.

Но сразу же не понесся вдогонку, а заглянул в ванную и посмотрел на результат экспертизы. Результат оказался вполне положительным: серьга растворилась полностью. Следовательно, она была золотая. Что и требовалось доказать любым подручным способом. На то и «царская водка», чтобы растворять царские металлы без остатка. Проклиная судейскую бюрократию, Черепов тут же накатал акт экспертизы по форме, и, не решив ничего путного, как обойтись с раствором, спустил его в унитаз. «Ну-с, а теперь поболтаем с барышней!» — Черепов от удовольствия полюбовной схватки даже потер ладонь о ладонь и алчно постучал уцелевшими зубами…

Ничайкина стояла у окна спиной к детективу и смотрела на море, видимо успокаивая себя его внешним видом после вырвавшегося признания.

— А что за человек был Чернилов? — спросил Черепов как можно ласковей, как о подарке к Восьмому марта.

— То есть как это «был»? Вы что, его похоронили?

«Стыдно, — покраснел детектив внутренностями. — Стыдно допускать детские промахи с моим опытом в органах».

— Что имел в виду Чернилов, когда сказал за ужином: «Умирать не хочется, а придется»? — спросил Черепов, уходя от вопроса о похоронах к существенному вопросу.

— А вот вы у него и спросите.

Лицо детектива побелело и покрылось мелкими багровыми точками: сколько ему еще терпеть издевательства от этих зажравшихся литераторов! Он не совладал с нервами, плюнул на этику, призрел приличия и закричал во всю глотку, как гестаповец в кино:

— Хватит валять дуру! Даже если вы дура и есть! Выкладывайте все, пока я всерьез не разбушевался!

Ничайкина прошептала — скорее для контраста, чем с испуга:

— Подите вон. Немедленно. Хамская ваша морда.

Черепов усмехнулся «хамской мордой», вынул из кармана бланк допроса, заполнил пробел фамилией «Чайкина» и вручил влюбленной или притворившейся — он еще толком не разобрал. Но Ничайкина порвала бумажку, не утруждая глаза чтением, и, пользуясь какой-то безграничной силой духа, выбросила детектива за дверь. В полете с ноги Черепова соскочил второй подарок Чернилова. Детектив не собирался оставлять улику в руках влюбленной нахалки и забарабанил в дверь, но добился лишь того, что изо всех номеров высунулись любопытные головы, даже голова глухонемого спящего соседа. Тогда он попробовал отпереть Ничайкину своим ключом — и без толку. Довольный уже этим открытием — явной ложью критикессы, — Черепов пошел к себе, насвистывая мотив собственной песни «Нет от меня покоя бандитам…», пока, перемещаясь по воздуху, его не догнал тапочек Чернилова и дружное улюлюканье любопытных.

«Гады!» — Черепов просто взбесился от такого неприкрытого издевательства, ему даже захотелось откусить Ничайкину правую руку, пославшую тапочек, но он проявил выдержку, достойную чина, и лишь разодрал улику в клочья. «Морочьте, морочьте мне голову! — подзуживал он невидимых противников. — От Черепова еще никто не уходил добровольно!»

Чтобы вернуть себя в привычное состояние духа и загрузить голову любимой дедукцией, детектив подхватил дневник Чернилова и плюхнулся на кровать, приняв позу отдыхающего сатира. Но первая же запись, в которую уперся сосредоточенный взгляд, только добавила Черепову треволнений схожестью с недавно читанной: «Самый лучший и самый крепкий самогон в округе у бабки Марфы. Честь и хвала ей за это!» — «Да что он поминает ее на каждой странице?! Прямо рекламное бюро, а не писатель!» Всем хорош был при жизни Чернилов, но такую неуемную страсть к сивушным напиткам Черепов осудил безоговорочно — слишком много сил положил он в памятном восемьдесят пятом.

Опять распахнулась дверь, детектив опять молниеносно напрягся, опять готовый ко всему на всякий случай. На пороге стоял сияющий Частников — «человек промежности», как окрестил его в дневнике покойный Чернилов.

— Весь в мыслях! Весь в напряженной работе и еще кой в чем. Сколько силы в этой позе! Сколько необъятного… — начал он, откровенно любуясь детективом.

— Что-то я не слышал про такую новую моду — входить без стука в специально отведенные места! — взъерепенился Черепов.

— Так незаперто, — добродушно ответил известный прозаик. — Значит, ничем непотребным, скоромным и беззаконным вы не заняты, и я могу смело войти, не опасаясь получить пепельницей в лоб.

— Ладно, — смирился Черепов, уставший от трепотни. — С чем пожаловали на этот раз?

— Пришел знакомить вас со сценарием, как обещал.

— Мы договаривались на завтра.

— А я сегодня написал и решил, чего тянуть? Я всех ознакомил, все в восторге. Сейчас иду от Ничайкиной. Представьте, она как маленькая девочка или козочка прыгала по кровати — так ей понравилось. Надеюсь и здесь сорвать аплодисменты или дружескую похвалу.

— А я от кого пришел? — спросил Черепов, проверяя себя.

— Вы лежали с закрытыми глазами, — ответил Частников. — Я заходил пару часов назад, грех было вам мешать…

— Что от меня на сей раз требуется? — перебил детектив, порядком уставший от вранья и балагана, в который заманивал его прозаик. Если б не могучее желание, свившее гнездо в голове Черепова, — собрать всех подозреваемых на репетиции и дедуктивно обработать, — он бы давно прогнал взашей Частникова.

— От вас требуется убить Рошфора до захода солнца. Рошфор — уже почти приснопамятный Чеймберс, — сказал маститый. — Думаю, вам будет приятно.

— И чем я его должен убить? Пулей из табельного пистолета? Кирпичом?..

— А хоть бы и кирпичом. Я поищу подходящий экземпляр на свалке. Но было бы куда эффектней заколоть его вилами после небольшого сражения у стога.

«Да ведь он совершенно сознательно пудрит мои и без того бедные мозги этим представлением! Или — осторожно выводит на Чеймберса, не имея веских улик, а только умозаключения?» — пробежала серой мышкой мысль по извилинам Черепова.

— Впрочем, все по порядку, — сказал Частников. — Итак, вы — молодой агроном д’Артаньян с армянским акцентом. На телеге вы едете в колхоз и говорите себе обнадеживающие слова: «Вот ы кончылас жызн студэнта. Я тэпэр спэцыалыст. Я рад, што прылажу сваи знаниа к ползе калхоза. Мыльон тонн злакових и кармапладов взрашу я для родыны!» Вдруг из-за поворота выскакивает мотоциклист Рошфор — Чеймберс, проваливается в ухаб и с головы до ног заливает вас грязью. Вы похожи на чушку, мотоциклист злорадно хохочет, покрывая трескотню мотора, довольный безнравственным поступком, и спешит прочь…

— Отличное начало! — похвалил Черепов. — Сколько злодейства в одном поступке! Уже за это стоит убить Чеймберса понарошку.

— Вы приезжаете в колхоз, — продолжал Частников, не смутившись комплиментом, — и встречаете меня, праздного бездельника по роли — председателя Луидова, который идет на охоту. Поскольку живность в лесах давно перевелась, Луидов заходит во двор бабки Марфы и объявляет немедленную амнистию всем ее кроликам. Заключенные охотно покидают клетки, звучит беспорядочная стрельба, во время которой шальная пуля ранит д’Артаньяна в бедро почти смертельно. Бабка Марфа привечает молодого специалиста на чердаке, лечит самогоном и малиновым вареньем. А потом — влюбляется! д’Артаньян же влюблен с первого взгляда…

— Но ведь бабка Марфа — как бы старуха! — удивился детектив сюжетной концепции Частникова.

— Нет, у меня она молодая девушка, резко постаревшая в детстве. Правда, все зовут ее не бабка, а мадам Марфа.

— Почему?

— Потому что до замужества звали мадемуазель.

— А кто ее муж?

— Страшный человек, бухгалтер Дуплессин. Чуть что сразу достает кулак из кармана и бьет наотмашь обидчика. Иной раз и невинному попадает. Думаю, вы догадались — это Чудачкава.

«Он же Злодеев!» — подумал Черепов и, увлекшись сюжетом, выпустил нить следствия.

— А мотив? — спросил он, забыв и про само следствие.

— Настоящие накладные, — прервал вопрос Частников, — потому что подложные Рошфор отвез в райком на мотоцикле. Рошфор — секретарь парткома и любовник бабки Марфы по совместительству, на пару они вершат обман трудового народа. Две эти полуграмотные женщины тревожат честного, но беспечного председателя сильнее, чем уборка картофеля, сев озимых и телефонная директива из райцентра.

— А я грешным делом решил, что Рошфор — Чеймберс! — искренне сознался Черепов.

— Переодетая и то не до конца женщина Чеймберс, к тому же инопланетянка под занавес, а бабка Марфа бисексуальна в пределах Солнечной системы, когда нужно для дела, — объяснил Частников. — Перед тем как уйти навсегда в бригаду трех механизаторов — героев соцтруда, — д’Артаньян просит у нее что-нибудь на память. — Частников сунул нос в рукопись: — «Да что ж тебе дать, окаянному, чтоб ты отвязался? Кольцо? Муж узнает — тебя прибьет, да и дорогое оно. Ежели каждому любовнику по кольцу, сама по миру пойду». — «Дай, дай хоть что-нибудь… Мне позарез надо. Дай, и я исчезну с механизаторами». — «Ну на вот, возьми накладные и серьгу в придачу. Отдашь накладные моему человеку, который покажет тебе такую же серьгу…»

— Вы забыли про акцент, — позлорадствовал Черепов.

— Верно. «Дай, дай хот што-ныбуд… Ы и ысчезну», — так лучше?

— Гораздо, — решил детектив. — Вы пишите симпатическими чернилами?

— Вот еще новость! — удивился Частников. — Пишу, как все: справа налево. Ах, вас удивляет, что бумага чистая и держу я ее вверх тормашками? Текст здесь. — Прозаик постучал пальцем по затылку. — С бумажкой сверяюсь по привычке.

— Я готов к репетициям. Вижу — повеселимся на славу, — сказал детектив. — Мне только надо разложить кое-что по полочкам.

— Могу помочь, если найдутся полочки, — отозвался Частников.

— Спасибо, сам управлюсь.

— Не проспите ужин, как обед, — посоветовал прозаик и ретировался…

«Что ж! — подвел итоги Черепов. — Вывод у меня такой: хитроумный Частников под личиной представления вполне сознательно поведал все, что знал и думал. Он считает убийцей Чеймберса, бывшего партийного работника, на которого нынешний фантаст не похож, как капля азотной кислоты на каплю соляной. Но не бывало в нашей прежней действительности: днем человек занимался хозяйственной деятельностью в райкоме, а по ночам летал в другие галактики перенимать партийный опыт. Чудачкава, видимо, закончил бухгалтерские курсы в глубокой юности; следовательно, умеет считать, если учился на совесть, но драчлив и пишет с ошибками. Спрашивается: зачем в меня влюбилась Ничайкина, раз она критикесса и лесбиянка? Какую роль сыграл в их жизни мордоворот? Где они познакомились и составили преступный заговор? С кем крутит шашни Ничайкина: с Частисветовой или с Чуждой? Обе для меня — женщины-загадки! Что за намек проскользнул, будто Ничайкина и есть желанная бабка Марфа? В ее номере, по крайней мере, нет самогонного аппарата. Но за какие заслуги так честил и хвалил ее покойный Чернилов в дневнике?» Страшная догадка обожгла мозги детектива: критикесса и есть искомый Батон, отсюда — ее хлебобулочная бисексуальность — черная и белая, — по ее приказу Д. Р. Сковородкин ввел Чернилову смертельную инъекцию самогона. Непроясненной для следствия оставалась лишь роль Частисветова, удравшего в горы, глухонемой горничной, хранившей мешок соли с песком на пятом этаже, и самого Частникова. Кто он — осторожный друг или безумный враг?

Между тем кончался второй день расследования, а дерзкий бандит(-ка), угробивший(-ая) писателя, сидел (-а) где-то за углом, в номере и не думал(-а) сдаваться.

Черепов полистал дневник в раздумьях и беспочвенных догадках, нашел еще одну запись об отличном самогоне бабки Марфы и с ненавистью бросил тетрадь в дальний угол. «Пора переходить к следственным экспериментам», — решил детектив и оперативно накарябал такое безобразие: «Прошу доставить в № 503 один литр самогона к 21.00. Оплату гарантирую. Подпись: неразборчиво».

Записку он подсунул Ничайкиной под дверь и отправился на ужин.

Чуждая уже смотрелась в кресле как незатейливый предмет обихода, с которого необходимо стирать пыль периодически. Черепов вдруг решил открыться ей в своих догадках и, улегшись грудью на стол администратора, приблизил губы к уху Чуждой.

— Да пошел ты! — закричала администратор, опережая слова и поступки детектива. — Мало ему девок на этажах! Нет, лезет к замужней женщине! Хватит дураком прикидываться, сыщик! Приехал шпионить — так шпионь! Потом доложишь по инстанциям…

— Ваш муж в тюрьме, — зачем-то прошептал Черепов и, схватив краем глаза приоткрытую дверь каморки, отданной для отдыха администраторам, увидел голые волосатые ноги на раскладушке. Жаль, что за волосами он не различил татуировок тем же краем глаза, по которому сегодня основательно прошелся кулак мордоворота. Но удержал себя от искушения выяснить, кому принадлежат татуированные ноги и татуированные ли они вообще, медленно разогнулся, все еще сдерживаясь из последних сил, повернулся и… уперся в живот Чеймберса.

Фантаст затушил о ладонь окурок, выдохнул в лицо Черепову дым последней затяжки и нагло сказал:

— Верните то, что я сегодня порвал в гневе, а вы подобрали из любопытства. Это очень важно для науки и всего человечества.

Детектив рассмеялся в наглое лицо и пошел в столовую, но Чеймберс задержал его железной хваткой. Черепов вмиг посерьезнел, физиономия его приобрела тупое, бандитское выражение.

— Будешь путаться под ногами и мешать следствию — сломаю руку, — заявил он.

Чеймберс отступил, будто пораженный многочисленностью неприятельского войска.

— Мой бластер всегда к вашим услугам, — лишь промямлил…

В столовую детектив проскользнул боком, чтобы сотрапезники не увидели его сразу, а он бы подслушал, о чем у них там речь. И ему удалось! Ему всегда все удавалось.

— Как ваши успехи? — спросил Частников.

— По-моему, клюнул, — ответил с виду беззаботный Чудачкава.

— И у меня клюнул, — сказал Частников.

— Не слишком ли много наживки на одну сикильдявку? — спросила Ничайкина. За два часа ничего не осталось в ней от прелестной девушки, которой она никогда не была, так как постарела в детстве, — мегера, и только. — Он омерзителен! Еще одна беседа с этим пришибленным — и я сама свихнусь.

— Два дня назад вы утверждали обратное, — заметил Чудачкава.

— Два дня назад он выглядел менее пришибленным.

— Интересно, кто его так пришиб? — спросил Чудачкава.

— Да уж не я! — выпалила Ничайкина.

— А он что об этом думает? — спросил Чудачкава.

— Не ссорьтесь. Если вам лень — я дошибу его в одиночку — уж больно экземпляр великолепный, — решил Частников. — Сейчас он объявится, надо занять его нейтральной беседой. Пусть поломает озабоченную голову.

— А вот и я, — объявил Черепов, поднимаясь из укрытия — широкой спины гражданки за соседним столиком.

Все три сотрапезника принялись насвистывать в потолок.

Черепов поерзал на стуле, создавая заду максимум удобств, и спросил без задней мысли:

— Что сейчас: обед или ужин? А может, опять завтрак, ха-ха!

— Вы прервали очень интересный диспут, предлагаю вам включиться, — сказал Частников. — Я доказывал, что приключения, фантастика и детективы — это не жанры художественной литературы, это адаптированная скоропись для слабоумных и для тех, кто вследствие неурядиц и перевозбуждений временно ослаб душой и помыслами. Адаптируйте «Мертвые души» — великолепный авантюрный роман; добавьте в «Ревизор» песен и плясок — чудесный водевиль без хэппи-энда; уберите из «Преступления и наказания» мучительные раздумья — чем не советский детектив, в котором сначала показывают преступника, а потом долго рассказывают, как его ловили всем отделением.

«Если он так не любит детективы, с чего ему жаловать писателей-фантастов? — ослепила Черепова мысль. — А если он ненавидит детективы до такой степени, что готов прибить писателя-фантаста, то кто же убил Чернилова и когда прибьют Чеймберса? Мог ли Частников — такой сытый, вальяжный, довольный — поднять нож (пистолет, топор, пачку снотворного) на собрата по перу? Мог. Но и Чеймберс мог… И безнравственный Чудачкава… И Частисветов-мемуарист, спустившись с гор… У них жанровая война, пленных не брать».

Между тем слова вылетали из Частникова непрерывно:

— Автоматизированность жизни, заданный нам ритм: встал, умылся, сходил на работу, посмотрел «ящик», лег, опять встал и тут же лег, — все это съедает жизнь без остатка. Именно искусство призвано отделить сегодняшнее «встаю» от завтрашнего «встану» и вчерашнего «встал». А детективы, как автомат, как хамство в трамвае, строятся из заданных элементов. Какая тут жизнь? Какое искусство! Не до него. Я прочитал сотню детективов, но толком не могу вспомнить ни одного, как наряд партработника. Что я делал во время чтения? Проводил время, отвлекался. Но и алкоголик проводит время, отвлекается за бутылкой. А попросите его вспомнить пять последних пьянок — не вспомнит ни одной, пил по схеме с условными друзьями!.. Вот за что у меня душа болит!

— А на меня очень сильное впечатление произвели романы Сименона, — начал Черепов…

— Кого?! — закричал Частников, нечаянно плюнул в детектива куском котлеты и не извинился. — Да этот бумагомаратель, да этот чернилопереводчик катал по восемьдесят страниц в день! Вы представляете, что такое восемьдесят страниц? Их просто переписать дня и ночи не хватит! Когда уж тут оставлять сильное впечатление! Подумать, что пишешь, и то нет времени! Да этому «ширпотребу», этому стахановцу пера надо было руки оторвать при рождении!..

«Чего он меня задирает? Что ему надо?» — мучительно думал Черепов, удовольствуясь пищей святого Антония и убегая в номер от разъяренного Частникова. Рука невольно потянулась в карман за ордером на арест, но детектив переборол невольное желание: «Что я ему предъявлю в суде? У меня нет веских улик! Его задиристость в лучшем случае квалифицируют как мелкое хулиганство. Оскорбление классика детективной литературы стахановцем и „ширпотребом“ — вообще неподсудно. В худшем случае Частников отделается штрафом, а убийцы Чернилова продолжат отдых на свободе».

Лишь в номере он вспомнил, что за весь ужин (или обед?) ни разу не посмотрел в глаза Ничайкиной. А мог бы — глаза были под носом. Прочла ли она записку? Приготовила ли самогон на продажу? — и тут зазвонил телефон! Черепов растерялся и опешил не на шутку: откуда? Но аппарат стоял на столе, как ни в чем не бывало, и периодически требовал, чтобы к нему подошли. Детектив мог поклясться честью оперативника, что раньше телефона не видел или не замечал. Но клясться было некому, и боевого знамени под рукой не было. Он хотел сказать «алло», как начинающий разговор, но из глотки вырвалось лишь «а-а-а!». И, перебивая его бессмысленные восклицания, в трубке раздался гневный голос Частникова:

— Разве народ, воспитанный на Анжелике и Мегрэ, — не быдло?

Голос ошпарил ухо детектива, и без того подогретое дедуктивными мыслями. Он отбросил трубку, аппарат шмякнулся об пол, а Черепов полетел на кровать и затих в раздумьях.

«Что ж он так, бедный, переживает, что мучается и укромного места себе не находит? Ну не нравятся детективы — и не читай на здоровье, отложи в сторонку и займись чем-нибудь. Мне, к примеру, тоже не нравится, что людей без неведомой мне причины убивают, но я же не звоню всем подряд. Я тихонечко преследую тех, кто мне не нравится, а вы, товарищ Частников, меня отвлекаете. Нехорошо». Прочитав в мыслях нотацию известному прозаику, детектив поднял дневник, заброшенный со злости на бабку Марфу в дальний угол, и наткнулся на самую первую запись: «Встретил следователя Черепова. Настоящий труженик угро, даже по ночам изобличает преступников. Такой хороший и простой человек — хоть сейчас пиши с него книгу!» Детектив хватанул эти строки, как лекарство. Закравшиеся было вопросы: «Откуда его знал Чернилов? Где они встречались? И почему после этой встречи Чернилов завел дневник?» — Черепов выбросил из головы до свободной минуты. А сейчас все в нем бурлило, клокотало, требовало найти и передать судьям — что? — детектив пока и сам толком не знал. Он выпрыгнул в коридор, полностью готовый к подвигам, и увидел, что уже началась программа «Время» и Частисветова, кутаясь в шаль, коротает за просмотром собственное время. Черепов тут же присел рядом.

— А вы, оказывается, обыкновенный бабник, — с грустью заметила Частисветова. Вчера со мной заигрывали, сегодня от Ничайкиной вылетели. Какая программа на завтра? Могу подсказать стабильные варианты.

— А вы, оказывается, того… бисексуальны и хлебобулочны, — бестактно парировал Черепов.

— Дурак! — закончила разговор Частисветова. — Кретин! — И ушла в свой номер.

«Может, и дурак, может, и кретин, а только ведь правду в глаза сказал, а правду не спрячешь, вылезет она, голубушка, пристыдит и, глядишь, образумит!» — утешился Черепов и в одиночку досмотрел программу, вспоминая, что бисексуальна-то Ничайкина, а за иссиня-черной красавицей в отставке никто вроде худого не замечал, но это-то и казалось самым страшным: нет худа, нет и добра.

Опять пришлось прихватить «Актуальное интервью», уже ненавистное своей монотонностью, но обязательное с точки зрения политпросвещения.

Черепов вернулся в номер, погасил свет и вышел на балкон, чтобы наблюдать и подмечать уличные несуразности. В тот же миг какая-то тень внизу отделилась от дерева и побежала через парк. Черепов выхватил фонарик. Попав под луч, тень обернулась мужчиной в черном плаще со свертком под мышкой. Детектив погасил фонарь и вернулся в номер размышлять над увиденным: «Стоит спускаться вниз или не стоит?» Пораскинув мозгами, Черепов решил: стоит. Во-первых, так и не объявился труп Чернигова; следовательно, пора самому выходить на поиск. Во-вторых, окурок Частникова все еще лежал на газоне пристально не изученным. В-третьих, требовал проведения следственный эксперимент над Чуждой, подсказанный днем Чудачкавой.

Черепов запер номер на три оборота, присыпал порог мукой и… упал, стукнувшись затылком и набив еще одну шишку — четвертую за день. Краем глаза Черепов успел заметить, что сбил его с ног пулей промчавшийся Чеймберс. «От инопланетян он спасается, что ли? Или за ними гонится?» — подумал Черепов и, пока думал, совсем забыл, что ему надо было догнать Чеймберса, заломить левую или правую руку и выдавить хоть какое-нибудь признание, столь необходимое в деле сыска.

Кряхтя и проклиная научную фантастику, детектив спустился вниз и не обнаружил Чуждой на привычном месте. Он порылся на ее столе в корреспонденции и нашел телеграмму, адресованную Фантомасу. Оценив юмор товарища полковника, Черепов сунул телеграмму в карман и вышел на улицу. Дождя не было, следовательно, ничто не могло омрачить поиски трупа. Но сначала детектив занялся окурком Частникова. Через пять минут он уже собрал под окнами две пригоршни, рассортировал на парапете и, подумав еще минут пять, углубился в парк, бросив материал следствия на произвол дворника.

Конечно же фонарик он — разиня! — умудрился забыть и в карманах обнаружил лишь затвердевшую с утра горбушку.

— Звезды, звезды, хотите хлеба? — предложил детектив.

Звезды отвечали бессмысленным мерцанием. Детектив запустил в них горбушкой и обругал забытый фонарь матом.

Не один раз проклял Черепов свою злополучную забывчивость, копошась в кустах можжевельника и лавровишни, карабкаясь на дубы и с верхних ветвей осматривая окрестности пристально, переползая лужи и трясясь от холода, но два часа поисков не дали ничего путного без фонарика, лишь несколько костей, винных пробок и пестрых фантиков, да еще пятку детектив порезал осколком стекла, провалившись в яму. Кости были явно не черниловские, во всяком случае Черепов представлял их в другом виде. Кости и пробки детектив выбросил без сожаления, а вот фантики приберег для следственного эксперимента. Еще через час Черепов решил прекратить поиски, но, как всегда, отчаянная мысль прокралась в мозг нежданной-негаданной фразой из учебника судебной медицины: «Известно, что трупы, разлагаясь, выделяют фосфор и в темноте светятся». — «Ну вот, не зря учился, — похвалил он себя, хотя не помнил, чтобы он где-нибудь учился. — Надо теперь не ползать, а ходить и искать в парке свет».

Как раз вдали что-то мерцало, блестело, переливалось и фосфоресцировало. Черепов припустил к источнику света и, еще не дойдя, стал чертыхаться и проклинать тропинку, которая привела его к уличному фонарю. Быстро позвав дедукцию, Черепов сделал молниеносный вывод: «Убийцы тоже могли попасться грамотные и прочитать, что трупы в темноте светятся, умышленно закопать или бросить неживого Чернилова рядом с фонарем, будто пьяного. Следовательно, искать следы надо под фонарями». Детектив рухнул на карачки и тщательно осмотрел и обнюхал почву — ничего обнадеживающего. У второго фонаря — только слабый запах мочи. Зато под третьим его ждал труп Чернилова собственной персоной. Сразу, конечно, детектив не опознал Чернилова: труп лежал на животе и вонял хуже помойки. «Еще бы! Два дня преет, — подумал детектив. — Как его могли не заметить! Вот люди! Небось специально обходили, чтоб в свидетелях не оказаться». И, превозмогая брезгливость, скрупулезно исследовал все, что попалось на глаза и под руки. Ничего не найдя, он не расстроился: труп оправдал все издержки и потраченное время своим присутствием. Одно смущало: внутри трупа что-то неритмично постукивало, вроде испортившейся часовой мины. Черепов взвалил тело на спину и потащил к шоссе, по дороге раздумывая: «Куда? В морг к мордовороту — нельзя, он ударит меня наотмашь по уцелевшим зубам. В милицию? А если они с Батоном заодно, моют друг другу руки под одним крантиком?» — но скоро выдохся, бросил труп под пальмой и пошел ловить автотранспорт. С удостоверением в протянутой руке он остановил первую же машину, которая, впрочем, объявилась через час с лишком, и велел водителю ехать к пальме, а сам прыгнул в кузов. И тут оторопь взяла детектива — труп исчез, превратился в какую-то бордовую лужицу бордового цвета, причем не крови — какая кровь польется из двухдневного трупа! — а скорее — щей, заправленных портвейном. Черепов послушал, как умеет ругаться матом шофер, погулял на всякий случай среди пальм по аллее, заметил, что они высажены в шахматном порядке, и, не открыв ни одной тайны, не совершив ни одного героического поступка, взмолился: «Ветер, ветер, ты могуч, а я слаб от бесконечной борьбы. Ветер, брось гонять стаи туч, лучше поймай банду преступников!» — но ветер в ответ затих, и расстроенный Черепов побрел в Дом творчества.

«Не слишком ли много помех следствию? Не слишком ли много глаз следит за моими действиями? Не слишком ли перебарщивают преступники в борьбе со мной? Почему они бессовестно нарушают неписаные законы сыскной работы? Почему не выводят меня на ложный след, почему лазают без спроса в номер, вырывают трупы прямо из рук? — думал он почти лихорадочно. — Того гляди, и меня ни за что ни про что шлепнут, не постесняются. Пора, брат, пора перестраиваться со страной, как учит программа „Время“, менять оперативный курс и, может быть, даже прикинуться на время полным Ваней-дурачком, способным лишь предлагать к опознанию сопливые платки… Нет, невидимым убийцам не выбить меня из колеи, как Частисветова — из седла, зря стараются, я тверд в стремлении, а стремление мое оправдано государственной необходимостью. Потерпел от бандитов фиаско здесь и сейчас — ничего, отыграюсь там и потом. Зато как отыграюсь! Чертям тошно станет! Тот же мордоворот падет в ноги и будет молить о пощаде, а я ему: „Ты, мордоворот, когда мне зубы выбивал, о чем думал? Поделом тебе, дурачина, следственный изолятор, мог бы вырасти честным санитаром, а связался с бандитами, пошел по кривой дорожке — и вот результат, теперь кусай локти…“ Но эти приятные картинки у меня впереди, а сейчас самое время проверить Чуждую на вшивость, и правду ли сказал о ее пристрастиях Чудачкава, он же Злодеев? Это и будет следственный эксперимент, в результате которого я узнаю, кто из них нагло врет мне в лицо». В дальнем кармане у него, как реликвия и талисман, лежал окаменевший кал снежного человека, оставшийся в наследство от деда — сподвижника Семенова-Тян-Шанского. Черепов полюбил свое наследство, когда посмотрел по телевизору передачу, в которой выступали серьезные бородатые люди, вернувшиеся из экспедиции с аналогичной реликвией. Они положили какашку снежного человека на стол перед ведущим и полтора часа любовались, обсуждая, есть она или нет ее… Но подарок снежного человека, гревший карман, в связи с экономической нестабильностью мог подняться в цене, а Чуждая могла оказаться неразборчивой в питании или проглотить, не разгрызая, поэтому Черепов поднял с газона свежий, еще пахнувший кошачий батончик, ловко сунул в пеструю обертку, скрутил образцово-показательную конфетку — прямо на выставку достижений — и побежал, охваченный азартом, экспериментировать с администратором. «Если съест и не поморщится, значит, мимо нее ночью можно черта пронести, не то что Чернилова» — так сформулировал он цель следственного эксперимента.

— Спасибо, — сказала Чуждая и спрятала «конфетку» в карман.

— Ешьте, чего тянуть, — предложил Черепов, хотя это было нарушением условий эксперимента.

— Я ребенку отнесу.

— Нет, ешьте при мне. Это приказ. А для Павлика у меня другой сюрприз.

— Да ну вас с вашей конфетой, — огрызнулась Чуждая и выбросила, не соблазнившись пестрой оберткой.

Детектив остался доволен результатом. Или огорчен — он еще не решил и, насвистывая среди ночи мелодию из «Спокойной ночи, малыши», пошел к лифту, вспоминая о телеграмме полковника. Она была секретной, но шифр Черепов знал: таким же пользовался Пушкин в десятой главе «Евгения Онегина».

В лифте детектив прочитал: «Думаю, тебе полезно знать, что два дня назад из заключения бежал муж А. Т. Чуждой — Корчажкин — опасный рецидивист. Привет тебе. Полковник».

Черепов порядком расстроился, что так легко объясняется фигура в черном, которую он «ловил» лучом фонаря с балкона. Впрочем, все ли так просто, как кажется на первый взгляд? Корчажкин-старший мог улететь из тюрьмы на захваченном самолете и к моменту убийства поспеть в Дом творчества, выпрыгнув с парашютом, застать жену в дружеских объятиях Чернилова и задушить писателя голыми руками из ревности, а жену незаметно выпороть. Видимо, и полковник рассудил так же, раз не поленился сбегать на почту и послать телеграмму. Чьи волосатые ноги выглядывали днем из каморки, — детектив теперь знал. «Не поймаю убийц Чернилова — хоть этого на место верну, когда он признается, — утешал Черепов себя. — Благодарность у меня будет десятая, значит, и брать Корчажкина надо с десятой попытки».

Мука лежала на пороге нетронутой. Тем не менее на столе Черепова ждал сверток, который он видел под мышкой у предположительного Корчажкина. Детектив надеялся обнаружить в свертке отрубленную голову Чернилова со следами пыток или бомбу на взводе, но выудил лишь две поллитровки самогона и записку: «Извините за опоздание. О деньгах не беспокойтесь. Бабка Марфа».

Такая наглость уже не влезала ни в одни ворота. Мало того что убийцы беззастенчиво проникали в номер Черепова, в святая святых следствия, по первой прихоти, мало того что они в грош не ставили его дедуктивные маневры и ловушки, мало того что они стащили труп Чернилова из-под самого носа… да мало ли еще чего! Но вот так, внаглую спаивать следователя, уповая на его врожденную жадность! Нет, этого им нельзя спустить.

Фыркая и негодуя, Черепов выскочил из номера, пересек вымерший до утра коридор и подсунул под дверь Ничайкиной бумажку в пять рублей. Потом подумал некоторое время и добавил еще трешник.

— Не надо мне таких подарков от преступного мира! — сказал он шепотом и вернулся.

«Итак, совершенно ясно, что Ничайкина — бабка Марфа, Корчажкин у нее на посылках… А если я закажу завтра ведро? Даже коромысло? Принесет Корчажкин или испугается?.. Не шутка ведь, идти по городу с ведрами самогона!.. Но как они обошли муку? Есть только два пути: наследив, они могли заново присыпать порог моим же продуктом, учет-расход которого я не веду, а могли запрыгнуть в номер через балкон. Больше меня на такую дешевую наживку не возьмешь. Впредь я буду осторожен и находчив. Балконную дверь я запру изнутри и припру стулом, а перед входной расставлю капканы и ловушки». Черепов с головой залез в чемодан Чернилова и вынул веревку. Петлю он расстелил прямо под дверью, а свободный конец привязал к ручке. Если бы ночью бандитский кто-то открыл дверь, то поймал бы сам себя за ногу.

Похвалив свою смекалку, Черепов постелил простыни, брошенные Ничайкиной комом, и «умер» до рассвета, оставив включенным лишь шестое чувство, которое зарегистрировало, что всю ночь шебуршали скрипуны, до зари скрипели шебуршуны и к утру разбежались по постели детектива радужными зайчиками…

А с первыми лучами солнца детектив уже лазал по деревьям с топором Чернилова. Только двенадцатая заготовка удовлетворила его хулиганские запросы. Возвращаясь в номер, Черепов заметил, что рядом с администратором сидит, по-видимому, ее муж-рецидивист. С утра пораньше предполагаемый Корчажкин-старший выглядел довольным в том смысле, что добрался до воли, но голые ноги его, не дававшие покоя любопытному Черепову, прятались под столом, и детектив не смог опознать в них вчерашние, выглядывавшие из каморки, а нагнуться и взглянуть — постеснялся.

В номере Черепов вытянул резинку из плавок Чернилова, смастерил Павлику рогатку и, пристреливая ее на воробьях и воронах, крепко задумался: «Зачем писателю зимой плавки? Может, он был морж? Логично, ничего не скажешь. Но зачем моржу на отдыхе топор? Может, он был дровосек? Тоже логично. Но зачем дровосеку плавки?.. Если Чернилов рубил деревья с плеча, — значит, плавки не его, и, глядишь, еще объявится хозяин. А если он был морж?.. Стоп! Если он был морж и топором рубил проруби, веревкой страховал себя при купании, а снотворным кормил подплывавших акул?..» От мыслей у Черепова затрещала и в одном месте лопнула голова (детектив обметал дыру на живую нитку). Самым обидным было то, что из строя голова вышла утром, хотя днем в ней могла появиться нежданная необходимость. Детектив переворошил личные вещи потерпевшего, но никаких лекарств от головы не нашел, кроме топора. Это лишний раз подтверждало гипотезу, что Чернилов был мужик здоровый, то есть морж или дровосек. Тогда детектив вспомнил: внизу, в административном крыле, есть амбулатория с дежурным врачом, который по долгу службы и клятве Гиппократа обязан привести мозги Черепова в чувство или в рабочее состояние.

Он запер дверь на четыре оборота и спустился в амбулаторию. Очередь из инвалидов и лиц со слабым здоровьем миновать без приключений не удалось. С приключениями тоже. На некоторое время Черепов поневоле превратился в кончик хвоста, уговаривая мозги чуть-чуть потерпеть и не брызгать наружу. Мозги за много лет работы в органах привыкли к устным директивам и уговорам и попритихли.

В кабинете доктор встретил Черепова объятьями. Уже сами объятья выглядели для знакомства чересчур подозрительно, а когда доктор сказал:

— Что ж вы, батенька, дружочек мой ненаглядный, отдыхаете-отдыхаете, а ко мне и не зайдете? Давно жду, — Черепов понял, что и на этот (трехтысячный, наверное) раз интуиция его не подвела. Вот только куда?

— А зачем? — спросил он, прикидываясь дурачком и кривляясь, как наметил еще с вечера.

Зубы вам вырывали?

— Нет, — соврал для пользы следствия.

— А это с чьими пришла депеша? — На ладони доктора оказались две бирки с привязанными зубами.

Черепов замолчал, как ошпаренный, и покраснел одним местом. Взгляд его, со стыда опускаясь долу, невольно скользнул по халату доктора, и на нагрудном кармане детектив разобрал выведенную химическим карандашом надпись: «Ф. Р. Сковородкин»!

Кто он, муж жены или просто дальний-предальний родственник-однофамилец? — детектив с ходу не сообразил. Но Ф. Р. Сковородкин был вылитый Дзержинский что в фас, что в профиль, поэтому Черепов не заподозрил его в дурных намерениях и с готовностью распахнул рот.

Ф. Р. Сковородкин долго искал во рту Черепова и, не найдя ничего шатающегося, явно расстроился, до слез, даже чертыхнулся в сторонку.

— Голова у меня трещит, — сказал Черепов.

— Это от зубов, скоро пройдет, — пробурчал доктор и постучал Черепова по безжизненной коленке.

Детектив вынул из кармана рецепт Ничайкиной и спросил:

— Ваших рук дело?

— Моих, — тут же сознался в содеянном Ф. Р. Сковородкин.

Выпишите на мою фамилию такой же.

— Зачем?

— Хочу узнать, от чего это лекарство.

— Я вам могу и без рецепта сказать.

— А как же клятва Гиппократа.

— Могу сказать, поклявшись Гиппократом.

«А могу и обмануть! — подумал детектив. — А я, простофиля, тебе поверю! Не на того напал, злодейский доктор!»

Покидая Ф. Р. Сковородкина, замученного допросом, Черепов решил войти в столовую парадным строевым шагом, отдавая честь обеими руками направо и налево. Может, хоть тогда кто-нибудь сообразит, что он не вирши сюда писать приехал, а преступников ловить. Может, и ненавистный Чеймберс наконец сообразит, что приспело идти с повинной. Но твердое намерение детектива погубил вынырнувший из лифта Частников. Не здороваясь и обнимая детектива, как закадычного и даже родного, прозаик сначала замучил его рассказами, что все прекрасное должно иметь форму шара, а потом велел внимательно рассмотреть окружающих. Больше всех к форме шара стремился сам Частников, и детектив на основании такого безупречного алиби перевел его из группы подозреваемых в группу добровольных помощников, Павлику для компании.

— Вы уже выучили роль? — спросил Частников, вдруг забывая про философскую ересь. — Ничайкина шьет вам фетровую шляпу с пучком воробьиных перьев на макушке, а Чудачкава мастерит шпагу из шампура.

— Слушайте! — заговорщически прошептал Черепов в любезно подставленное ухо. — Я открою вам тайну, вы надежны. Никакой я не писатель, я — оперуполномоченный.

— Разве уполномоченный не может быть великим артистом?

— Может, может, но у меня другое смертельно опасное задание: я ищу убийц Чернилова с утра пораньше и до позднего вечера. Об этом никому, молчок.

— Нам остается только позавидовать и пожать вашу руку: сыщику гораздо опасней, но гораздо проще в работе, чем было убиенному писателю. Скажем, сыщик может с закрытыми глазами миновать бабушку у подъезда, беззубую девочку в песочнице или ударника комтруда с фальшивым значком на груди. Писатель же детективист, если увидит ненароком бабушку, сразу должен придумать мотив, по которому старушка в конце романа перестреляет два отделения милиции из украденного в тире ружья и погибнет под пытками конкурирующего синдиката, руководимого ударником комтруда.

— При чем тут синдикат?

— Как же! Продолжение надо писать или нет? Читатель ждет! — сказал Частников. — Когда у девочки вырастут острые зубки, разве не отомстит она за бабку, разве не схватится один на один с ударником в бурьяне, разве не откусит фальшивый значок с пиджака?

«А он не так прост, — подумал Черепов. — Но и не так сложен. Все-таки форма шара дает о себе знать».

Четыре кружки кофе, проглоченные Череповым на завтрак, привели его в чувство, близкое к обмороку, но он сумел кое-как прислушаться к разговору, которым потчевали друг друга Ничайкина с Чудачкавой, совершенно игнорируя дотошного сыщика:

— Вам положить немного лимона в чай?

— Будьте так добры.

— Что вы! Меня это нисколько не затруднит, только обрадует.

— Очень надеюсь.

— Может быть, хотите посмотреть книги, которые я выбрал утром в библиотеке Дома творчества?

— Может быть, да.

— Не согласитесь ли вы после завтрака последовать в мой номер и провести приятные минуты за чтением художественной литературы?

Ах, это так необычно и неожиданно! — Ничайкина бросила умоляющий взгляд на Черепова, но тот притворился, как умел и как решил, — полным дурачком. «Тоже мне писательница! — лишь подумал сгоряча. — Книжки для нее читать необычно и неожиданно!»

— Впрочем, я согласна. Другого занятия все равно никто не предложит. Пусть будет что будет, мне не привыкать.

Чудачкава тотчас вскочил и убежал, якобы раскладывать книжки.

«Глупая, маленькая, доверчивая Ничайкина! Разве по силам тебе пробудить в Черепове ревность! — думал детектив. — Я не смогу полюбить тебя и ответить взаимностью ни за какие улики на свете. Я — однолюб!» Лишь девушке, проходившей боком по делу, за которое детектив получил вторую благодарность и заказ к праздникам, он отдал бы руку и сердце и даже окаменелый след снежного человека. Но Дездемона Подносова была замужем, растила семерых детей и ждала со дня на день восьмого. Так распорядилась разлучница-судьба. Разбив сердце детектива и отринув руку с какашкой, она обрекла его на холостяцкую долю и одинокую старость.

В воспоминаниях о красоте Подносовой детектив не заметил, как остался один в столовой. Последней мелькнула широкая спина Чеймберса, ловко пролезшая в дверь. Детектив подумал, что сейчас очень удобный момент догнать и просто дать пинка Чеймберсу, раз уж он никак не придумает, о чем спросить фантаста в дружеской беседе. Но и на этот раз пересилил себя, опять победили железная выдержка и дисциплина, натренированная на преступниках.

Детектив прикончил уже шестую кружку совсем холодного кофе, а Павлик все не шел с докладом, чего-то выжидал в засаде, вынюхивал под стенами морга. «Не схватил ли его Батон или мордоворот за шиворот?» — вдруг очнулся Черепов и опрометью побежал к моргу.

На полдороги он отметил, что, потеряв тапочки Чернилова в ходе следствия, так и не удосужился обуть собственные ботинки. Возвращаться не было времени: Батон уже пытал юного друга, затягивая ремень на брюках и продлевая агонию ребенка. К счастью, вблизи оказался обувной магазин, в котором, к несчастью, лежали галоши да чешки. Но Черепов с честью вышел из дефицитной дилеммы, применив дедуктивный подход к проблеме. «Галоши черные, а чешки белые, — быстро отметил он. — В последний раз я обещал Чернилову белые, а тапочки или чешки — не уточнял, размер — тоже».

В спортивной обуви он почувствовал себя гораздо уверенней, спокойней, надежней, этаким пружинистым монстром. Ноги сами поднесли его к моргу и у ступеней замерли в нерешительности. Сначала Черепов не понял, в чем дело, но, подняв взгляд от чешек, увидел в дверном проеме мордоворота, прислонившегося к косяку и активно досасывающего окурок. Мордоворот тоже признал следователя.

— Опять в гости пожаловал? — спросил он. — Сказано тебе русским языком: от ворот поворот.

Детектив не стал глупо препираться с преступником, он широко расставил ноги, сунул руку в один карман, второй, третий, четвертый, в штаны, в трусы, под мышку… пистолета не было. И не было времени вспоминать, где он мог оставить пистолет или выронить ненароком. Черепов выхватил рогатку, вложил окаменевший подарок снежного человека и, прицелившись в правый глаз мордоворота, закричал:

— Именем Закона Союза Советских Социалистических Республик вы арестованы. Следуйте за мной! — и мотнул головой красноречиво и выразительно, как ему показалось.

— Щас. Вещички в тюрьму соберу. Подожди меня тут, — ответил мордоворот и закрыл дверь на засов.

Детектив подождал пять минут, потом прихватил еще пять — мордоворот как в воду канул вместе с вещами, а пальцы онемели на какашке. Идти на приступ морга в одиночку, с рогаткой и без бронежилета показалось Черепову теоретически возможным и героическим, но практически нежелательным и безрассудным. Поэтому он занялся поисками пистолета, спрятавшись в кусты.

— Дядь, ты чего тут присел по соседству? — услышал он знакомый голос.

— А-а, Павлик, верный помощник! — обрадовался Черепов. — Пистолет где-то обронил вчера или сегодня.

— Где-то тут? — уточнил Павлик.

— Где-то тут, — подтвердил детектив, — или где-то там. Это не имеет значения, важно, что он исчез, не попрощавшись.

— А в руке у тебя что?

— Это я тебе рогатку смастерил. Чтобы ты был вооружен по последнему слову техники. Стреляй на здоровье в бандитов.

Павлик искренне похвалил рогатину, а резинку забраковал, сказав: «Хлипкая». Детектив с тоской вспомнил плавки Чернилова, принесенные в жертву ради этой игрушки.

— Что слышно в засаде? — спросил Черепов.

— Вчера двоих сдали, — доложил Павлик. — Первого под вечер привезли, он еще орал, как резаный, и дрыгался, но скоро затих.

— Понятно, — нехорошо усмехнулся детектив.

— А второго за полночь. Этот уже не орал, оттащили его без всяких носилок, за шиворот…

— Я смог бы его опознать, — вставил детектив.

— А больше ничего не видел, — досказал Павлик. — Да и тебя не было.

— Отличная работа, — похвалил Черепов, — и грамотная не по годам.

— Можно я теперь домой сбегаю?

— Чего ж, пробегись, я покараулю, — согласился детектив. — Кстати, ты в одних кустах-то долго не сиди, меняй углы наблюдения.

— А то! — ответил Павлик и убежал, размахивая рогаткой.

«Какая бездна между отцом и сыном! — подивился Черепов. — Насквозь прогнивший Корчажкин и Павлик — румяное яблочко, упавшее с дикой безжизненной груши!» За этой мыслью незаметно пролетели два-три часа. Мордоворот не выходил с вещами. Впрочем, Черепов не стал бы брать его голыми руками. У детектива затекли ноги, из носа хлынули сопли. В ход пошел платок Чернилова, но его хватило ненадолго. Детектив чихнул раз, другой… вспомнил, что чихать в засаде он не имеет никакого морально-физического права согласно инструкции о засадах, поэтому вышел из кустов и побрел куда глаза глядят. «Из Москвы я не мог выехать без табельного пистолета, — рассуждал Черепов как можно логичнее для состояния своих мозгов. — Значит, преступник украл его вместе с кобурой из-под самого моего носа. Значит, он готовит новый удар и, вполне вероятно, мое „самоубийство“!» Такие мысли не радовали детектива, а только заставляли быстрей перебирать ногами в надежде на спасение. Он уже миновал торговый центр, прошел одно злачное место, набитое преступниками до отказа, второе, не отмечая их злачности, весь в думах о том, что мозгов осталось в запасе на два дня, и замер у продовольственного магазина. Сквозь стеклянную витрину он долго наблюдал, как продавщица разбавляла творог кефиром, тщательно перемешивая сукастой палкой и не стесняясь покупателей, но некая хандра уже напала на детектива, и он не стал арестовывать аферистку с поличным. Проститутки всех мастей, шулера, «наперсточники» и просто отребье гуляли вокруг, словно по тюремному дворику, но и они не могли вывести Черепова из оцепенения.

Наконец, он поднял взгляд от чешек и увидел море. Захотелось прыгнуть с пирса и уплыть на середину какого-нибудь океана, но вода отталкивала. Веселая мамаша с коляской остановилась рядом, взяла ребенка на руки и, показывая Черепову со всех сторон, сказала хохоча:

— По-моему, таких прелестных малышек к нам забрасывают с других планет. Ну откуда в нашей задрипанной действительности…

Детектив побежал от нее стремглав, спотыкаясь, стараясь из-за ее болтовни не отпустить мысль, что труп Чернилова увезли инопланетяне, и развивая эту мысль в быстром беге: Чеймберс — их резидент в пансионате, Корчажкина-старшего с голыми ногами они подбросили на летающей тарелке, морг — космодром в пятом измерении и в четвертом — тоже, Частников обо всем догадывается с пеленок, но он — кривляка и шалун, он — «человек промежности». Неужели судьба уготовила Черепову — скромному работнику угро без высшего образования и с девятью благодарностями, среди которых отсутствовала лишь благодарность за внедрение в дело сыска пони, — первым раскрыть межпланетное преступление, взять кавалерийской атакой гуманоидное логово и припечатать к стенке фактами и дедукцией?! Но при чем тут дрожжи? Ха! Яснее ясного: инопланетная банда полюбила самогон вместо воды и, расщепляя внутри преступный продукт, творила беззакония… Много, очень много вопросов на пути к истине, но одно понятно: надо спасать любимую планету. Люди в беде!

— Не хотите ли пистолет? — услышал Черепов и схватил взглядом человека в мятой одежонке. — Отличная игрушка, бьет на пять метров. И цена доступная.

Можно было бы на месте арестовать торговца оружием, но тогда придется сдать пистолет как вещественное доказательство. А без пистолета Черепов — как без рук и головы; без пистолета дело его — труба; без пистолета он — как мордоворот без кулаков. Детектив проверил: обойма на месте, номер сбит или превращен в непонятные каракули ГОСТа. Повертел в руке:

— Сколько?

— На бутылку, как всегда, сами понимаете… — пожаловался тщедушный.

— За бутылкой к бабке Марфе побежишь?

— К кому ж еще?

«И этот инопланетянин, — с тоской подумал Черепов, — и пистолет у него марсианский, работает на перегонном топливе».

— Сколько просишь? — уточнил Черепов.

— Десятка.

«Дешево, очень дешево, — отметил детектив, — может, предложить сто?» — но тут же одумался, сунул мятую бумажку хлипкому и бегом скрылся за акациями.

Все-таки какой подлец позарился на его табельный земной пистолет с кобурой? Надо поймать подлеца и хорошенько высечь, подвесив на дереве. Карманники пистолеты не берут — боятся и брезгуют, а рецидивисты сначала бьют по голове и убивают. Нет, эту загадку ему никогда не открыть и нечего думать впустую. А о чем тогда думать? Какую версию предпочесть и отрабатывать? Какую? Какую? Какую?

Детектив замер посреди площади и завыл напропалую: «Какую?» — но быстро опомнился, собрав на себе сотни две удивленных взглядов, и припустился дальше. Бег успокаивал и вдохновлял Черепова, но голова не проходила и по-прежнему издавала треск, который раздражал мысли, которые прятались от треска в разных закоулках организма и не высовывались, не поддавались на призывы и уговоры Черепова вернуться к месту применения и прогнать свивших в голове гнездо зайчиков. Детектив взбежал на пирс и опустил голову в ледяные волны, надеясь заморозить треск, — не спасло, а непонятного происхождения компания в голове стала чокаться хрустальными рюмками и крякать хором. Тогда он плюхнулся на скамейку и два часа сидел, не шелохнувшись и уперевшись в асфальт взглядом, словно клюкой. Наконец одна мысль сдалась и навестила голову. Мысль была простая и актуальная: «Треск и веселые компании зайчиков насылают инопланетяне своими передатчиками, чтобы помешать оперативной работе Черепова». И тут же треск сгинул, а компания мертвецки захрапела, значит, мысль попала в точку.

Детектив успокоил себя внушением, сполз со скамейки и увидел над головой канатную дорогу. Непонятная сила — вроде интуиции, только еще непонятней, — потянула его к турникету. Он проскочил без очереди, без билета — по удостоверению — и прыгнул в движущуюся кабину. Фуникулер потащил; детектива над городом. Черепов дотошно осмотрелся: прямо под ним проплывал морг, на ступеньках которого сидел мордоворот как ни в чем не бывало. Черепов плюнул в него с досады и погрозил кулаком бесстрашно, но прыгать не решился, перетрусил. Потом он увидел кладбище на холме, покрытое пятнами прелого снега. Что-то общее было у морга и кладбища, но что? — ускользало, не доходя до беззаботных зайчиков. Два раза прокатился Черепов вверх-вниз, четырежды плюнул на макушку мордоворота и все-таки сообразил, несмотря на помехи! рано или поздно, утром или вечером бандиты захотят избавиться от тела Чернилова, а где лучше всего спрятать труп? На кладбище! Идеальней места не придумаешь — любой дурак об этом знает или догадывается. А милиция пойдет искать в кустах, в море, в бетоне, только кладбище минует. Что ж, бандиты рассудили хитро, но перед Череповым они все равно сопляки, все равно он разгадает их каверзы.

Детектив спрыгнул с фуникулера на ходу, добежал до кладбища, в глухом углу нашел свежевыкопанную пустую могилу и сразу понял, для кого она и где он проведет ближайшую ночь. Требовалось экипироваться и выспаться хоть одним глазом, Черепов поспешил в Дом творчества.

Минуя холл огромными прыжками, он заметил, что администратор и критикесса мило беседуют и звонко хохочут. Рикошетом о него ударились слова «Чернилов» и «ненормальный», но детектив не стал прятаться за угол и подслушивать из любопытства, но очередной раз отметил для себя, что Чуждая — женщина легкомысленного образа жизни, а Ничайкина и в тридцать пять лет осталась девушкой неразумного поведения и безответственного языка. «Дуры, дуры они!» — сказал он в диктофон диспетчера, поднимаясь на лифте.

На пятом этаже Черепов, как всегда, поскользнулся, набил «юбилейную» пятую шишку, но «праздновать» с возликовавшими зайчиками не стал и даже не расстроился — так много забот одолевало его перед ночной схваткой. Дверь в номер была приоткрыта. Хоть детектив понемногу и привыкал, что его номер — проходной двор, тем не менее, действуя по технике безопасности, он достал пистолет и пинком распахнул дверь. Посреди комнаты горничная мыла пол, заняв сексуально-возбуждающую позу.

— Уйдите! Немедленно вон! — закричал Черепов и дулом пистолета показал на дверь. — И не смейте ничего трогать в мое отсутствие! Это приказ номер один, а приказ номер два я сообщу завтра на рассвете. — И тут же подумал: «А чего я ору? Она же глухонемая».

Расправившись с горничной по записке, детектив бессмысленно походил из угла в угол, решая на прогулке дилемму: регистрировать оружие в местной милиции или нет? Так и не надумал однозначно, но времени угробил предостаточно. В ванной он перезарядил пистолет и подумал, что без кобуры ему — заслуженному оперуполномоченному трех республик — все-таки неловко, не тот внешний вид. Тогда Черепов сбегал в столовую и украл варежку, с помощью которой повар хватал раскаленные сковородки. Из чемодана Чернилова детектив извлек иголку с катушкой ниток и очередной, уже предпоследний носовой платок. Платок он порвал узкими полосами и пришил к варежке в виде тесемок, снял пиджак и повесил самодельную кобуру на левое плечо, как инспектор в американском боевике. Потом натянул пиджак и полчаса тренировался перед зеркалом в доставании пистолета из кобуры. Получалось неплохо, мордоворот явно не успевал огреть Черепова лопатой. На всякий случай детектив положил еще топор за спину под ремень, а в карманы брюк сунул по бутылке самогона, собираясь и бутылки при необходимости использовать как оружие. Вполне удовлетворенный, он сел на стул посреди комнаты ждать полуночи, хотя за окном едва темнело, сел, бегая взглядом по записям Чернилова: «Частников посоветовал мне побольше читать. Мне! Писателю! Прописал библиотерапию! Подлец он и зараза». — «Опять этот неугомонный Частников! — тоже разозлился детектив. — Нигде от него не спрячешься. Дышло ему в одно место!»

И вдруг вошла Ничайкина, как всегда без стука и тихой сапой. Вид у нее был нерешительный, поэтому Черепов не испугался, даже не вздрогнул.

— Я долго размышляла над вашим предложением и решила вам отказать, — сообщила критикесса молодых дарований.

— Почему? — искренне удивился Черепов: он решил, что Ничайкина отказывает в ведре самогона, которое детектив лишь думал заказать да и забыл в мучительных раздумьях.

— Не хочу я идти за вас замуж ни под каким соусом. Во-первых, вы не сделали мне ничего хорошего, кроме чего-то плохого. А во-вторых, вы женаты.

— Кто вам сказал?!

— А что мне говорить? Я не слепая. Посмотрите на свою правую руку, а потом задавайте глупые вопросы.

Черепов поднес ладонь к носу и всерьез опешил, хоть и решил пр привычке притвориться дурачком… На пальце сидело, как влитое, обручальное кольцо. Откуда? Когда? Где? Почему? Вокруг? Черепов окончательно запутался.

— Теперь, — продолжала Ничайкина, насладившись угрюмыми гримасами детектива, — теперь, когда между нами конь не валялся, как мне вас называть? Только не говорите «крысенок мой ненаглядный».

— Семеном Андреевичем, — прошептал сраженный Черепов.

— Семен Андреевич, вы не находили на своей кровати вот такую серьгу? Ответьте, как коммунист на партсобрании.

— «Царская водка» пусть ответит, — пролепетал Черепов и рухнул в обморок.

Ничайкина привела его в чувство брызгами воды и жгучими хлопками по щекам.

— Пойдемте ужинать, — предложила она. — Вы от голода на стуле не держитесь, а лечиться приехали.

Детектив с большим трудом и личным мужеством повиновался ее команде, собрал-таки силы и запер дверь на шесть оборотов. Казалось, что в каждом глазе у него по бревну и тем не менее он еще умудряется подсматривать в щелку, отмечать и анализировать…

Ничайкина повела его осторожно, как смертельно раненного, поэтому в коридоре Черепов против обыкновения не поскользнулся. Мимо просвистел паровозом Частисветов — угрюмый нелюдим, за ним неслась жена и пиявила. Детектив было погнался следом, чтобы допросить подозрительную парочку, но силы отказали ему, да и Ничайкина держала цепко.

В лифте им попался самодовольный нахал Чудачкава, а детектив ощутил приступ тошноты.

— Чеймберс сошел с ума и решил, что вы — инопланетянин, — поведал Чудачкава.

— Я и есть пришелец с другого света, — ответил Черепов, едва ворочая языком.

— Он с утра рвется взять у вас интервью для районной газеты. Если будет донимать — звоните в неотложку. Впрочем, он уже решил завтра тайно сдаться в руки санитаров.

— Пустите, — промямлил детектив. — Пустите, мне надо вернуться. Я забыл желудочные капли на окне, — соврал он без зазрения совести…

Кое-как добравшись до номера — где на четвереньках, где перекатами, где по-пластунски, — Черепов из последних сил расстелил петлю под дверью, рухнул на кровать и провалился в небытие…

Глубокой ночью его разбудил шепот:

— Черепов! Черепов! Полно тебе! Проснись и иди.

Откуда шептали и кто? — детектив не разобрал спросонок и приписал слова внутреннему голосу. Поэтому вскочил повинуясь, проверил снаряжение, запер дверь на семь оборотов и пошел.

Чуждой на месте не было, в приоткрытую дверь он опять разглядел голые волосатые ноги. «Хоть бы штаны натянул, уголовник проклятый! — разозлился Черепов уже на улице. — А может, у него нет штанов? Может, он на них спустился из камеры, когда перегрыз решетку? Может, подарить ему завтра черниловские и заодно арестовать?» Ежась от холода и прыгая через лужи, детектив поспешил на кладбище…

Через два часа оперуполномоченный Черепов уже сидел в засаде на краю могилы. Ночь была — глаз выколи и не заметишь, бриз дул промозглый, а с кустов, в которых прятался Черепов, сыпались капли за шиворот. Никогда еще детективу не было так страшно в засаде. Кресты погоста двоились в глазах и вместе со «звездами» складывались в нешуточные погребальные орнаменты, каждая ворона пролетала стаей, ветер выл, как побитая баба, а то голодным младенцем. «Страшно мне, — думал Черепов, — просто жуть берет. Самая натуральная жуть. И оторопь. Но вот какой я отчаянный, сижу, стуча зубами, креплюсь не на шутку». Эхо разнесло мысли Черепова по кладбищу, но, отскочив от черной стены леса, мысли вернулись в голову. Враги и бандиты могли их запросто перехватить и расшифровать, и-детектив ради безопасности и успеха посчитал за лучшее не думать и не гадать попусту.

Он выдернул пробку зубами и хватил из бутылки пять булек самогона. Посуду Черепов поставил рядом на всякий случай и облизал сосульку на усах, закусывая. «За все, чем темен белый свет, я должен отомстить до двух», — выскочила мысль (Черепов не успел ее поймать), понеслась к лесу и не вернулась. «Перехватили, — смекнул детектив. — Идут! Всей бандой приближаются братья Сковородкины с лопатами, мордоворот с ломом, Ничайкина с Чудачкавой в обнимку и Частников с телом Чернилова на закорках. А я даже без Павлика с рогаткой!.. Ну ничего, не привыкать. Главное, продержаться до двух, а в два я спою петухом гимн Советского Союза, убью мордоворота, как-нибудь изловчившись, и привезу в Москву связанным. Нет, я брошу его на дно могилы и заставляю плясать канкан на трупе Чернилова, пока не сознается… Лишь бы бабка Марфа, в которой я без труда узнаю Частисветову, не выдернула осиновый кол и не пошла на меня, ухая и свиристя». От страха Черепов залил в глотку еще пять булек и немного самогонки плеснул в дуло пистолета для профилактики. «Скорей бы! — подумал он вместе с приунывшими зайчиками. — В такой позе и при запоре долго не высидишь, а я в засаде!»

Неожиданно хрустнула ветка за спиной. Черепов в ответ хрустнул предохранителем и медленно повернул тугую голову. «У-ух!» — раздалось за решеткой соседней могилы. Падая на бок, Черепов трижды выстрелил на непонятный «у-ух», кинул туда же пустую бутылку и, не дождавшись ответа, сам притворился мертвым. Минут пять он лежал по щеки в снегу. Кладбище молчало, даже кресты и «звезды» перестали скрипеть, как разомлевшие половицы, словно приуныли или напряглись для ответного удара. На всякий случай Черепов звонко пукнул, создавая эффект разорвавшейся гранаты, потом усадил тело в привычную позу орла, достал другую бутылку и сделал десять булек. «Опять не они, — с тоской подумал детектив. — Они беззвучны и бестелесны, эти шишиги и кикиморы, которые не дают мне жить по ночам, которые мерещатся в каждой тени повсюду и не ловятся самым скотским образом. Простой пулей их не возьмешь, тут нужна серебряная, а я — растяпа — не запасся. Знал же, что с нечистой силой связываюсь, все равно не захватил. Стоп, обручальное кольцо неизвестного происхождения. Уж не оно ли с примесью серебра?» Черепов стянул кольцо в пальца, сунул в рот, смял зубами и забил камнем в дуло. Страх как рукой сняло, но какая-то робость осталась.

— Жить хочешь? — спросили его естественным голосом и по-дружески.

— Нет, — храбро ответил Черепов, выпил еще десять булек, посидел, кряхтя и бездумно улыбаясь, и сам не заметил, как звонко лопнул внутри него стеклянный колокол, разорвал внутренности и парализовал разум и волю детектива.

— Зайчики, зайчики, дайте покоя, — только и успел прошептать Черепов…

Очнулся он в номере поперек кровати. За окном бушевал погожий день. Петля лежала у двери без добычи, топор щекотал поясницу. «Живой, — подумал о себе детектив. — Опять на автопилоте добрался. Ну и слава Богу. Еще два-три героических поступка — и можно ехать в Москву с чистой совестью», — и это было последнее, что он подумал головой, так как зайчики-извилины переругались всерьез и одни решили и впредь служить детективу, а другие переметнулись к бандитам.

— Черепов! Ты враг живительной силы! — кричали и прыгали дьявольские извилины и при этом позвякивали бубенцами.

— Я враг всего преступного! — скулили хорошие и били в колокола.

— Это тебе так кажется, — убеждали зайчики от дьявола.

Оглохнув от гама в голове, Черепов выключил все извилины и впредь решил думать спинным мозгом.

Но спинной мозг не участвовал в предыдущем расследовании, был чист от догадок и помыслов, поэтому первым по позвоночнику пробежал вопрос: «Кто убийца Чернилова и где труп?» Получалось по версии спинного мозга, что любой из наугад выбранной толпы мог оказаться бандитом-убийцей, и если бы сейчас прикачался на кресле старик сосед («Кстати, как он там? жив ли? или заснул безмятежно?») и сознался в содеянном, Черепов лишь усмехнулся бы, щелкая наручниками, а удивиться бы не смог. Но дед не торопился с повинной, видно, умер или спал, останавливая во сне лошадь, и Черепов пропустил через позвоночник второй вопрос: «Почему мокнет левый бок на его сухом теле? Нет ли какой зияющей раны в области сердца?» Но и этот вопрос остался без ответа, хотя бок не высох.

Взгляд Черепова обежал помещение и замер на столе. Что за дрянь там валяется вторые сутки кучей?.. А-а-а! Порванные Чеймберсом бумажки — улики против него. Кое-каких клочков недоставало, видно, детектив растерял их, когда кувыркался в холле на зеркальном полу. Но и без клочков было ясно, что фантаст разодрал собственные наброски к роли Рошфора. В конце этот дубина рассчитывал пришить д’Артаньяна из бластера. Вот уж дубина стоеросовая и инопланетная!

Черепов осмотрел себя в зеркало: все ли уцелело после ночной схватки с невидимками? Вроде все, только физиономия выглядела не уставшей от алкоголизма, как в остальные дни, а притомившейся, да вот гардероб порядком поизносился, пока детектив ползал в кустах. «Много чистого белья осталось от Чернилова», — подсказал спинной мозг.

Детектив спустился вниз и спросил у Чуждой:

— Не могли бы вы отпустить мне его вещи?

— Что же вы не поехали со всеми? — спросила вместо ответа Чуждая.

— Куда мне ехать! Я еле ползаю.

— К историческому месту — озеру Плевок Дракона, — объяснила администратор. — Это такая романтическая лужа в горах. Какой-то герой утонул в ней от плевка дракона, когда приехал сражаться за царевну.

Черепов махнул рукой на безнадежную дуру, вернулся в номер и надел костюм Чернилова без спроса. Тут же, никак не предупредив, у детектива отвалилась челюсть и возвращаться на место ни за что не хотела. Черепов подвязал ее последним носовым платком из чемодана Чернилова.

Впереди высвечивались два экстренных дела: надо было, воспользовавшись отсутствием подозреваемых, осмотреть их номера — это три. А восемь — срочно отрастить бороду и стать неузнаваемым в среде преступников. Детектив интуитивно определил, что восьмое — более важно, и прилег на кровать. Борода не подвела и в считанные секунды выросла такая длинная, что конец ее Черепов заправил в штаны. Тут он заметил, что муки осталось на одну присыпку. Значит, поневоле придется идти в город. Или занять на кухне и не вернуть? Или вернуть и не занимать? Или занять кого-нибудь беседой и вернуть ему должное? Черепов запер дверь на семь оборотов и задумался: чей номер обыскать первым? Чей — последним? А кого приберечь на серединку? Чеймберс, Чеймберс! — стучало в позвонках и било по ушам. «Пожалуй, — согласился со спиной детектив. — Он — наиболее вероятный рецидивист.

А почему? А по кочану! Зря, что ль, у него руки трясутся!..»

Черепов сделал шаг к лифту, другой, поскользнулся на ровном месте и набил шишку на затылке. «Хватит с меня, дудки!» — решил он, поднимаясь враскоряку, и к лифту подкатил, будто не в чешках, а на коньках фигурного катания.

Вдруг, откуда ни возьмись, вышел Ф. Р. Сковородкин и сказал:

Что-то вы мне, батенька, положительно не нравитесь.

— Вы мне тоже, только отрицательно, — нагрубил Черепов.

— И все-таки не нравитесь, — решил доктор. — А это плохо.

Черепов показал ему язык, спрятался в лифте и долго-долго, большую часть суток, ехал на шестой этаж.

Номер Чеймберса он открыл своим ключом и тремя отмычками. Фантаст укладывал чемоданы и, увидев Черепова в дверях, совершенно растерялся:

Бог мой!.. Вы!.. Такой подарок! Входите же, садитесь! Вот сюда, или сюда… помягче. Суетился он чересчур подозрительно, и Черепов насторожился. — Как хорошо, что вы зашли. Я, право, сам бы не решился, а ведь преклоняюсь перед вашим разумом. Расскажите, сделайте милость и одолжение, как там у вас?

— Обычно у нас, — любезно рассказал Черепов, — без работы паразиты не оставляют.

— Работа, работы, да-да. Ну а вообще вот, как?

Зависит от конкретного задания. В последнее время много рутины.

— А нельзя ли мне как-то поучаствовать?

Черепов снисходительно усмехнулся, потом посерьезнел:

— Нельзя, у меня уже есть помощник из местных, и к тому же я вас подозреваю.

Чеймберс совершенно расстроился таким ответом и принял вид оплеванного, наиболее шедший его лицу.

— Я понимаю, догадлив и гадлив. Вы не хотите делиться со мной. Вы свято храните галактическую тайну. Что ж, жаль, несмотря на мою гадливость. Контакт опять не состоялся, ха-ха-ха. До свидания. — Чеймберс подхватил чемоданы, на балконе взял в зубы авоську со стеклотарой и, взмахнув чемоданами, как крыльями, полетел на север.

Детектив помахал ему вслед платком Чернилова, вытер скупую слезу и тут же заметил, что, пролетая над моргом, фантаст растворился, а чемоданы полетели дальше, без хозяина.

Прыгая через три ступеньки и норовя свернуть себе шею, Черепов пулей вылетел из Дома творчества и, никого не убив, промахнувшись, пулей же полетел к моргу. Внезапно скончалась зима. Крестьянин перестал торжествовать и растопил дровнями печь. Но Черепов и этого не заметил. Что-то больно ударило в зад, он обернулся и увидел Павлика, строившего наглые рожи из черт лица и поигрывавшего рогаткой.

— Ты что, паршивец, дяденьку не узнал? — закричал Черепов.

— Извини, дяденька, не узнал. Больно здорово ты бородой замаскировался.

Детектив сказал:

— При встрече со мной ты должен отдавать честь и докладывать о случившемся.

— А ты сам что ж пост покинул, меня не дождавшись? — упрекнул ребенок Черепова.

— Ноги затекли вместе с соплями. А вот почему ты тут шляешься, почему не в засаде? Без грамоты хочешь остаться? Туда только что бандит с неба упал!

— Я сам бандит, — ответил Павлик гордо.

Черепов внимательно посмотрел в лицо Павлика и понял, что перед ним карликовый Чеймберс.

Фантаст тоже понял, что не обманул детектива обличьем ребенка, и юркнул в кусты. Мощно оттолкнувшись чешками, Черепов прыгнул за ним, в самую гущу кустарника. Но карлик оказался ловчей и увертливей. Когда детектив разжал ладони, в них, вместо карлика, лежал окаменелый след снежного человека, а Павлик Корчажкин — Чеймберс уже мелькал в чаще парка на недосягаемом расстоянии. Черепов лишь заметил, как он бросил в урну то ли бумажку, то ли еще что и сел выковыривать иголки шиповника из тела.

Так как детектив не рассмотрел точно, что выкинул фантаст-оборотень, то взял всю урну и понес в свой номер.

Чуждая прошептала ему, округляя и выпучивая глаза:

— Сковородкин вызвал вашу жену самолетом.

— Вы бы лучше голые ноги в каморке прикрыли какой-нибудь хламидкой! — закричал на нее Черепов.

Номер он запер изнутри на восемь оборотов, заткнул замочную скважину носовым платком и тогда уже вывалил содержимое урны на ковер. Чего только в ней не было! И чего хочешь могло быть в руках мерзкого Чеймберса. Только спинного мозга не хватало на дедуктивное решение. Подготавливая логически-интуитивный всплеск сознания, Черепов включил голову ненадолго. Но голова молчала или мычала, как горничная, лишь при ходьбе на одном месте в ней щекотно перезванивались таинственные бубенцы и служебные телефоны. И неудивительно — на голове уж давно живого клочка без шишек и надолбов не оставалось, и разнесло ее, бедную, до размеров воздушного шарика, и западала она от сквозняков набок, и, если б не могучая натренированная шея, давно бы улетела голова с попутным ветром.

Веселую мелодию, бесцельно гулявшую по извилинам головы, охотно подхватил спинной мозг, пощелкивая и постукивая позвонками, а рефлективно настроенные руки-ноги пустились в пляс. Черепов с трудом принудил тело повиноваться, выключив все мозги, какие только оставались в его распоряжении. Но так как занятия себе он придумать без мозгов не мог, то и делать ему сразу стало нечего, хоть опять пляши и ликуй на потребу головы.

От безделья Черепов собрал мусор, вытряхнутый на ковер, в урну и вышел на балкон с ценной уликой под мышкой и страстным желанием завязать знакомство со светилом.

— Свет мой, солнышко, скажи, я ль на свете всех сильнее, всех умнее и глупее? Доложи, родимое, всю правду по инстанциям, кто убил Чернилова, а меня пусть не ждут в Управлении напрасно. Не вернусь я с задания, здесь погибну, как герой и не моргнув глазом!

Солнце согласно молчало, а к подъезду Дома творчества подкатил автобус с малиновой надписью на боку «Экскурсионный». Из дверей по одному стали выходить подозреваемые, разглядывая на свет сувенирные бутылочки с целебными драконовыми плевками. Черепов прикусил губы до крови и с досады, что друзья по столу и враги по жизни выходят не из забранного решетками и бронированного «чумовоза», а, из прогулочного «Икаруса». Несправедливость душила детектива. В каждого из подозреваемых он бросил какую-нибудь дрянь из урны, а те в ответ забросали его выразительными взглядами. Черепов дико рассмеялся, расхохотался, заржал, зафыркал, включил все мозги на секунду и немного поплясал посреди балкона вместе с прыгавшими повсюду зайчиками. «Пусть преступник-испугается моей бесшабашности! — решил он. — Еще ни один следователь не танцевал с горя». Потом машинально прислонился остывшими ушами к батарее парового отопления, но ждать, когда уши нагреются, не стал, а затянулся глубоко, до пяток, окурком, неизвестно где подобранным и кем зажженным, одновременно размышляя, с чего вдруг потянуло курить и чем это он умудряется размышлять. Черепов подошел к столу, стряхнул пепел на ковер и накарябал непослушными руками пятнадцать одинаковых записок: «пОлнОстьЮ гОтОв к чЕстнОЙ фИнАльнОЙ схвАткЕ. ждУ в нОмЕрЕ квАдрАтнЫмИ сУткАмИ. ОстАльнОЕ, бАндИт, пОнИмАЙ кАк знАЕшь». Записки он разбросал в самых людных местах пансионата — в столовой, на столе администратора, в холлах всех этажей — и почти счастливый своим геройским поступком побежал в номер готовиться к нешуточной борьбе с правонарушителем, во время которой надеялся обрести полное счастье; но перед дверью, как всегда, промахнулся, не рассчитав движенья ног, пузом проскользил по полу, оставляя пуговицы в щелях паркета, и головой разбил экран телевизора. Искры высыпались из аппарата и волос Черепова. Детектив всерьез испугался и всерьез рассердился: «Хватит! Дудки! Сил моих нет больше! — гневно подумал он, наслаждаясь воем дудок в голове. — Голову не жалко, от нее один черт толку нет. А вот за пуговицы я отомщу паркету. Теперь мне ясно, о чем думала горничная, когда волокла мешок соли на пятый этаж. Но она дотащила и струсила, а мне храбрости не занимать, да и занимать не у кого. Один я такой храбрец на белом свете остался». Он пинком распахнул дверь подсобки, вытащил мешок из-под груды тряпок-веников и в полчаса покрыл слоем песка и соли весь пол на пятом этаже. Никто не пытался предотвратить дворницкий поступок детектива. Правда, Частисветов высунул было нос из номера, да чуть без носа и не остался — так лихо отшил его Черепов.

— Что за свинство вы устроили? — спросил кастрат и каскадер, муж и мемуарист.

— Хрю-хрю! — ответил Черепов звонким голосом и бессмысленной гримасой.

— Я бы рекомендовал вам…

— Засунь свои рекомендации себе в одно место и пусть они там лежат в целости и сохранности!..

Высыпав последки соли и песка на порог собственного номера, Черепов со злости разодрал мешок. Получилась отличная половая тряпка, детектив назвал ее Светой и решил с ней дружить по-мужски и крепко. Посреди комнаты он поставил стул, сел, на колени положил пистолет и прикрыл его верной Светой, а в зубы сунул топор. Оставалось — ждать преступника, не жалея терпения. И Черепов по долгу службы ждал, прекрасно сознавая, что никуда от него преступник не денется, придет как миленький, и совершенно не понимая, почему у него варежка и весь левый бок до сих пор мокрые.

Где-то смеркалось: то ли на дворе, то ли в глазах Черепова, то ли еще где. Но когда, почему и вокруг? — этого детектив так и не выяснил. И не хотел выяснять, да и не у кого было, а сам он не знал разгадку, чувствовал, вот она, бери ее голыми руками и клади перед судьями, но откуда брать, из каких закромов, и если брать — во что складывать?..

Незаметно детектив сомкнул глаза и увидел чудной сон с непонятным значением: будто идет он с ведром в засаду и видит очередь у морга, почему-то послушно встает в конец, а не лезет в кусты, как обычно, и тут из морга вместо привычного и уже почти родного мордоворота выходит писаная красавица и говорит: «Самогон в тару покупателя отпускаться не будет». — «Так вот она какая, бабка Марфа! Предмет неустанных восхищений Чернилова!..» — думает Черепов чешками и носовыми платками и… просыпается от злобного стука в дверь.

Сбросив остатки сна на пол и моментально подготовившись к схватке, Черепов закричал что было мочи:

— Входите! Мне не страшно!

Дверь отлетела в сторону и на пороге возникли голые волосатые ноги без владельца, татуированные цветами радуги. Черепов лишь заметил, что ногти на ногах заклеены гашеными профсоюзными марками, и судорожно подумал: «Что за причуды у этого Корчажкина? Может, он сам — профбилет?» Вихрем ворвавшись в комнату, ноги пустились вприсядку вокруг стула, на котором только что счастливо почивал Черепов, а теперь сидел, прикованный ужасом. Ноги лишь на секунду замерли и тотчас скрестились в «сиртаки». У детектива закружилась голова от мельтешенья перед глазами, он выплюнул топор, чтобы при падении ненароком не отрубить себе голову, и сам рухнул без чувств. Ноги прошлись по телу детектива туда-сюда, отбивая чечетку или просто утрамбовывая жертву. Не было ничего живого в их пляске, равно как и мертвого, ноги словно выполняли нудную механическую работу, заданную хозяином, но и старались привнести собственного творчества. Визжа от боли, Черепов изловчился, зубами схватил левую за пятку, правую — за мизинец и держал, пока челюсть не онемела. Заодно он успел нашарить ордер на арест, вписать в него «Ноги» и предъявить двум преступникам. Ноги не испугались, хотя и согнулись в коленях, точно опешили. Тогда Черепов перетрухнул сам, разжал челюсти и пулей вылетел на балкон. Ноги растерянно застыли посреди комнаты, а детектив вспрыгнул на балюстраду и завопил звонко, с надрывом и без всякой надежды на спасение:

— Советский народ! Слышишь ли меня?! Если слышишь, помоги схватить бандитов и зайчиков!

Но внизу из кустов его слушал один Павлик в виде Чеймберса и ласково уговаривал в ответ:

— Сигай ко мне, дядь. Прыгай смело, шею свернешь.

Черепов запустил в него урной, но, как обычно, промахнулся метров на десять, потому что не целился, привыкнув в милиции кидать гранаты с самонаводящимся броском. А вот Павлик в ответном ударе трижды поразил противника из рогатки. «Научил на свою голову!» — расстроился Черепов, судорожно соображая неизвестно чем, в какую сторону спасаться: сзади — неугомонные ноги, впереди — пропасть в пять этажей и беспощадный Павлик. Детектив перемахнул на балкон Частисветовых и забрался в номер. Хозяев не было видно. «Разбойничают на большой дороге, грабят ни в чем не повинных граждан. Больше им некуда податься», — решил Черепов. Миновав холл, он на цыпочках подкрался к своему номеру и, высунув в проем полглаза, посмотрел, что творится в его апартаментах. Ноги по-прежнему стояли в полном бездействии посреди комнаты, от них шел пар. Детектив, стараясь не производить малейшего шума, расстелил петлю Чернилова за порогом и, сосчитав до трех, показал «нос» и пропищал:

— А я уже тут!

Ноги понеслись на призыв, не разбирая дороги, Черепов ловко дернул веревку, поймал потные ноги в петлю и скрутил тугими узлами. «Самое трудное позади, — подумал он. — Часть преступника у меня в кармане, а без ног ему далеко не уползти».

Победно насвистывая «Наша служба и опасна, и трудна…», Черепов перекинул вязанку ног через плечо и отправился в каморку за остальной добычей. Но из лифта вышел угрюмый Частников. Счастливый детектив бросился к нему:

— Посмотрите, какой матерый преступник попался!

— Мне некогда, я иду на охоту, — рассердился Частников и вынул ружье из-за пазухи в доказательство.

— Бросьте игрушку, мастер слова, я ведь тоже вооружен, и мои пули имеют обыкновение долетать быстрее, — строго сказал детектив.

— Я вас не знаю, моя фамилия Луидов, у меня есть охотничий билет.

— Вы Частников с ружьем!

— Мне лучше знать.

— Вы правда идете на охоту?

— С чего вы взяли?!

Черепов побагровел, как закат, позеленел, как трава, и посинел, как никогда.

— Именем закона — прочь с дороги! — закричал он.

Частников будто бы испугался и отступил, но за его спиной оказался Чудачкава, он же Злодеев, который сразу обхватил детектива, точно девку на панели, и стал щекотать, приговаривая:

— Я тебя, подлеца, давно раскусил. Ты — двойник Чернилова! Один морочит мне голову для алиби четвертинками черного, а настоящий убивает детей и шпионит за моей родиной!

— Что за чушь! — против воли засмеялся Черепов и огрел патриота вязанкой ног.

Но поэт не ослабил хватки и даже откинул волосы со лба, готовясь поразить детектива ударом головы, а Частников взялся постукивать Черепова прикладом по спине, как в запертую дверь, приговаривая:

— Отдай бабке Марфе серьгу, не то больно сделаю.

— Может, тебе еще «царской водки» налить? — бесстрашно ответил Черепов. — у меня осталось на пол стакана.

— Отойди, Дуплессин, в сторонку, — приказал Луидов-Частников. — Сейчас я из двух стволов нафарширую вора и предателя дробью.

Тогда Черепов закричал, подражая милицейской «сирене», и это подействовало лучше слов и ударов: преступники отбежали к лифту и застыли в нерешительности, а Частников с перепугу превратился в шар и запрыгал на одном месте. Детектив мог брать их голыми руками, но вместо этого подумал: «Что будет еще?» — и в тот же миг еще выскочил из-за угла в виде распутной Чуждой и сразу спрятался, как будто и не было еще вовсе.

«А дальше?» — спросил сам себя Черепов. Дальше выехал безногий дед в кресле-качалке, запряженной парой гнедых пони. Не просыпаясь, дед отхлестал детектива Светкой, схватил за шиворот, как балбеса-переростка, и поволок по коридору под улюлюканье опомнившихся преступников. Черепов не знал что и подумать, тем более и думать он не мог, поэтому доверился бушевавшим внутри инстинктам, остановил повозку, уперевшись пятками в соль с песком, и выбросил деда в открытое окошко, но прежде отнял любимого друга Свету. Дед так и не открыл глаза перед смертью. «И хорошо, — подумал Черепов, — пятаки не понадобятся», — но в следующую секунду уже огорчился, что не успел взять показания у безногого, а с ног какой спрос? — они и рта на допросе не откроют. Детектив снял штаны Чернилова, дал понюхать двум пони, вскочил в кресло, звонко хлестнул штанами любимых животных и понесся по коридору, крича во всю глотку: «След! След! Ищите гадов!» — прямо на оторопевших Частникова и Чудачкаву, которых сразу след простыл, причем первый сдулся, а второй убежал.

Увлекшись атакой, детектив проморгал, как с люстры свесилась змеей голая Ничайкина и набросила на него шляпу из воробьиных перьев. Черепов выронил штаны от удивления и выпал из кресла. Ничайкина прыгнула на детектива сверху, с соседней люстры упал на пони Частисветов, визжа от страха, а остальные преступники размножились в двух Чудачкав, трех Злодеевых, аннигилировав спущенного Частникова, вооружились шампурами и прыгнули со всех сторон. Но они упустили время, размножаясь: Черепов уже оторвал Ничайкиной руку, которая обернулась батоном, стоивишм когда-то (когда?) двадцать две копейки, почавкал горбушкой и, отмахиваясь несъеденной частью, как дубинкой или костыльком, благополучно выбрался из окружения. Юркнув в свой номер, он заперся на девять оборотов и долго плакал в Светку, утирая ею же сопливый нос.

Положение его выглядело безнадежным, зайчики в голове вовсю били в набат. Черепов позвонил товарищу полковнику и слезно попросил прислать бронепулемет, пистомат, автомет и побольше гранат с самонаводящимся броском против Павлика, но начальник, по макушку увязший в рутине, отказал приемному сыну категорически, посоветовал отстреливаться до последнего патрона из табельного оружия, а последний употребить так, как подсказывает совесть честного оперативника. Пока Черепов слушал подсказки совести и полковник раздавал бесплатные советы по телефону, на детектива набросилась остервеневшая мебель: упала люстра на голову, и сразу ускакала под кровать, стул предательски пнул ножкой и отбежал на безопасное расстояние, стол ударил углом под дых и вышел на балкон освежиться, а шкаф прищемил детективу нос дверцами, упал и рассыпался древесно-стружечной трухой. Черепов, поддавшись мебельной панике, тоже убежал и спрятался на дне ванны, свернувшись калачиком. Некоторое затишье, некоторая передышка, некоторый покой позволили ему в очередной раз собраться с некоторыми силами. Он сбросил остатки черниловской одежды и для полной безопасности накрылся Светкой, повернул крантик над головой и напился, не вставая. Вскоре выпали волосы, и на их месте за считанные секунды выросли перья. «Это от перемены климата и воды, — успокоил себя детектив, — это сейчас пройдет». Но перья росли, как ни в чем не бывало и не считаясь с самовнушением, и уже порядком мешали под мышками, свешиваясь метелками. Черепов посмотрел в зеркало и едва не помер от ужаса, встретившись взглядом с собственной образиной: борода его распушилась павлиньим хвостом, вместо бровей торчали хохолки, а тело покрылось нежным цыплячьим пухом. Он тут же решил побриться, намылил зеркало и отказался от своего немедленного решения, выскочил на балкон в чем мать родила и попробовал взлететь, каркая, курлыкая и свирища. Не вышло. Попробовал с разбега. Опять не вышло. Попробовал с чемоданами, имитируя Чеймберса. Все без толку. «Фальшивка! — подумал Черепов. — Кругом обман, а мне так хотелось улететь к чертовой матери!» — и стал ощипывать сам себя и рвать перья, даже не ошпарив тела по технологии, и запихивать в Светку, делая из лучшего друга подушку, но в разгар работы услышал, как трещит входная дверь под чьим-то напором. «Надо было запереть на десять оборотов», — подумал детектив, склевал последний мусор с ковра и опять спрятался в ванну, в гущу травы. «Откуда она здесь? — гадал детектив, пока дверь сопротивлялась последними шурупами. — Ах да, вода течет, трава растет, лампочка вместо солнышка, и я в перьях… Может, снести яичко напоследок, гы-гы-гы?» Ничего другого, более существенного он подумать не успел, так как дверь сдалась и упала. По ней прошла, точно по трапу, женщина, в которой детектив без труда узнал красавицу из тревожного сна, прерванного пляшущими ногами. В зобу детектива сперло дыхание, а женщина остановилась, приняла вид победителя и громко сказала:

— Сергей, где ты? Выходи немедленно.

— Вы ошиблись номером, — ответил Черепов, высунув гребешок из ванны, — тут нет никакого Сергея с тех пор, как двое суток назад он погиб от преступной руки.

Но уже вбежали, не слушая его объяснений, братья Сковородкины, а за ними мордоворот собственной персоной с оплеванной головой.

— Предательница! — завопил Черепов и, подняв крыло с пистолетом, выстрелил бабке Марфе прямо в глаз.

Убитая наповал, красавица вытерла полотенцем лицо и сказала братьям-разбойникам:

— Что вы ждете? Берите его — дело ясное.

— Да, да, опасен и помутнен, — согласились братья, и мордоворот им подкрякнул.

На Черепова набросили рубашку, ломая перья, и он сразу присмирел, тем более мордоворот исподтишка погрозил ему кулаком.

— Ладно, сегодня ваша взяла, — согласился детектив, подставляя запястья для наручников, которых никто не предлагал, и одновременно решая, что никому не даст сдачи, как Светка-подушка. — Но за меня отомстят, когда покончат с рутиной, так и знайте. — Он вынул обойму из пистолета, вылил воду под ноги и передал оружие — красавице.

Братья Сковородкины и мордоворот отнесли Черепова в машину «скорой помощи» под грустными взглядами подозреваемых. Частников помогал им, нес правую руку детектива. Заступаться за Частникова никто не решался, и он стал готовиться к смерти, смирившись с поражением. Когда машина остановилась перед моргом, Черепов сказал дрожжевой мафии:

— У меня есть последнее желание: потрогайте мои уши.

Но ему не ответили и уши не потрогали, опять взяли на руки, как смертельно раненного, и понесли в морг. На двери Черепов прочитал: «Психиатрическая больница г. Атля. Приемный покой». но конечно же не поверил какой-то вывеске.

Детектива внесли туда, откуда недавно гнали пинками, опалили перья над газовой плитой, привязали к койке и оставили в покое. Несмотря на сумрак, Черепов рассмотрел, что с соседней кровати на него скалится в улыбке Чеймберс.

— Наконец-то я в кругу милых сердцу инопланетян, — сказал фантаст почти счастливо. — Дайте ручку, бумаги побольше и заверните меня во что-нибудь мокрое.

Черепов понял, что Чеймберс уже не опасен, и вырвал включатель мозгов с корнем…

— Да! Мы жгли свечу с обеих сторон, по вашему образному выражению, но не думали над ним издеваться! — сказал Частников. — Просто подтрунивали. Мы же не знали, что он на самом деле сошел с ума, а сам он забыл написать на себе аршинными буквами. Мы считали, все детективисты от рождения слабоумные, иначе с чего вдруг их влечет к легкому жанру.

— Но зачем вы морочили ему голову и так не совсем здоровую? — спросил Ф. Р. Сковородкин.

— Мы решили, что он пишет детектив, используя нас как прообразы, и платили той же монетой, — ответил Чудачкава. — По приезду он строчил днем и ночью, а потом вдруг странно затих. Мы хотели помочь бедняге собственными фантазиями.

— И для смеха подбросили ему топор, веревку, рецепт, серьгу и четвертинку черного? — спросила красавица, жена Чернилова. — А если б он взял и повесился?

— Я, например, разработала оригинальную любовную линию, — сказала Ничайкина. — Жаль, что он ее не использовал.

— А я ввел дрожжевую мафию, — сказал Чудачкава. — Ничего подобного в советской литературе еще не было.

— А я от самого себя оторвал и подбросил ему такой сюжет — пальчики оближешь! — сказал Частников.

— Чеймберс по нашей просьбе стучал пятками в пол, чтобы его развеселить, — сказал Чудачкава, — но свихнулся почему-то первым.

— Как видите, мы сделали все возможное, лишь бы облегчить его творческие муки, — подытожил Частников. — Но кто знал, что он давным-давно в помутненном рассудке.

— Он сошел с ума всего неделю назад, решив после разговора с вами, что вы — носители вселенского зла, — сказал Ф. Р. Сковородкин. — Он заболел в один присест, когда выписал себе ордера на обыск и на арест, а на билет Союза писателей наклеил бумажку «Всесоюзный уголовный розыск имени В. И. Ленина».

— Вообще-то, он с детства мечтал стать следователем, но его не взяли в милицию из-за слабого здоровья, — сказала жена Чернилова. — Когда и как вы начнете его лечить?

— Вопрос стоит так: нужно ли в принципе его лечить? — ответил Ф. Р. Сковородкин. — Наконец он стал тем, кем мечтал стать всю жизнь, и сейчас думает, что находится в Краснознаменном доме для престарелых оперуполномоченных. Если мы вернем ему рассудок таблетками и уговорами, он опять будет несчастным человеком. Впрочем, вы — жена, воля ваша.

— Можно его видеть? — спросила жена Чернилова.

— В другой раз.

— То есть завтра? — уточнил Частников.

— Почему? — удивился Ф. Р. Сковородкин.

— Завтра мы сдаем вам Частисветова, — сказал Чудачкава. — Он почти готов, осталось положить последние штрихи…

Выпроводив посетителей из кабинета, Ф. Р. Сковородкин прошел в отделение. Больной сидел на кровати, обмазывал голову фекалиями и шептал:

— Господи… хорошо-то как с бубенцами да с колокольцами! Вот оно счастье-то, вот!

На соседней койке в позе бога из Паленке лежал Чеймберс и управлял одному ему видимыми рычагами космоплана. Подлетая к очередной планете, фантаст хлестался мокрым полотенцем до бесчувствия и летел дальше.

Застеленным оставалось лишь место для писателя приключенческого жанра. Но, говорят, он уже выехал из Москвы, и Частников, Чудачкава и Ничайкина поджидают его с большим нетерпением. Им скучно без дураков и конъюнктурщиков…