Убьём в себе Додолу

1. ВЕК 76, ЛЕТО 2, 22 ДЕНЬ ЧЕРВЕНЯ (22.06.1994г. A.D.)

Утро летнего солнцеворота было солнечным и безветренным. Отремонтированные к Паломной седмице здания неудержимо хвастались друг перед другом свежевыкрашенными фасадами, рождая на лицах прохожих беспричинные на первый взгляд улыбки.

Однако Репня Бондарь шел сегодня на работу далеко не в самом радостном настроении.

Вечор он посидел с друзьями в трактире и потому чувствовал себя сейчас не лучшим образом. Да и то, что поведал ему за чаркой медовухи Вадим Конопля, к веселью не располагало. А поведал ему Конопля о прошедшем среди щупачей и мужей-волшебников слухе: якобы Кудесник изменил мнение по поводу своего преемника и считает теперь, что опосля его смерти руководить Колдовской Дружиной должен Свет Сморода.

Разумеется, слух этот вполне мог быть пустозвонством. Но мог оказаться и истиной. Не секрет, что Остромир в последнее время изрядно сдал, а стало быть, Марена уже бросила на него свой пристальный взгляд. Не секрет и то, что Сморода набирает силу. Не случайно же многие из тех, кто поддерживал предыдущего кандидата в новые Кудесники — Вышату Медоноса, стали брать сторону Света. Члены палаты чародеев хорошо чуют, куда ветер дует!..

Но слава Сварожичам, Остромир покамест жив, а что касаемо Смороды и его преемства, так ведь преемник — еще не Кудесник, а пасть в глазах Остромира не так уж и трудно: провали разочек дело, и от твоего кандидатства в миг одни рожки да ножки останутся.

Размышляя таким образом, Репня шагал по столичным улицам — благо идти было недалече, — внимательно разглядывая спешащих по своим делам молодиц. Женщины были его радостью и горем, источником наслаждения и ненависти, а поелику он был мужчиной разведенным, то мог уделять им вполне достойное внимание. Тем паче что будучи врачом, уделять подобное внимание не так уж и сложно: они сами к тебе приходят, и многие не прочь отблагодарить за поправленное здоровье особым образом. Хотя не будем себе лгать, говорит в них вовсе не благодарность, а надежда на то, что и от врача может родиться дитя с Семаргловой Силой. Вера в подобную чушь среди женщин неиссякаема — ведь почти всякой хочется оказаться мамочкой такого ребенка!..

Репня свернул с Шимской на Купеческую. Это был кратчайший путь от дома, где он снимал светлицу с ванной, к площади Первого Поклона.

В последние дни, накануне Паломной седмицы, Репню оторвали от его привычных занятий — ведь он был не токмо врач, он был одним из немногих неудачников, которым Семаргл оставил на память о своей Силе хотя бы щупачество. И потому Репня ежелетошно привлекался к проверке паломников. А кто может помешать щупачу в процессе работы пощупать некоторых паломниц — тех, кто помоложе да покраснее, — и вручную?

Во всяком случае вчера через его кабинет прошла такая красотуля, с которой он был бы не прочь встретиться и еще раз. Повечерять капельку, а может, и на ночку напроситься… Жаль, справку о состоянии здоровья паломницам приходится выдавать опосля первой же встречи, а на продолжение знакомства в такое время попросту не достает времени (каламбурчик!..). Впрочем, особых причин расстраиваться тоже нет — не первая эта красотуля и не последняя. Будут и сегодня такие — справки отсутствуют у многих, а поклониться Святилищу желают все. Хотя для повышения собственного авторитета в глазах властей ему не мешало бы нарваться и на лазутчика. Но тут как повезет — увы, лазутчиков среди паломников неизмеримо меньше, чем симпатичных девиц.

Репня прошагал по пустой еще в этот час площади и вошел в здание Временной медицинской комиссии. У дверей его кабинета уже стояли несколько человек — в рубищах паломников, но без ожерелий-пропусков на груди. Ранние пташки… По каким-то причинам они явились к богам без справок. Впрочем, его эти причины не касаются. Он должен осмотреть нуждающихся в пропуске и либо выдать им справку, либо сдать карантинной команде министерства охраны здоровья. В общем, наше дело — прокукарекать, а там хоть и не рассветай!..

Репня уселся за стол и принялся ждать дежурного волшебника, который должен был заклинанием активировать в Репне способности к щупачеству: самому Репне на это потребовалось бы не менее получаса, но и в этом случае его запала хватило бы не надолго.

Дежурный волшебник оказался незнакомым — видимо, прикомандированный, один из тех, кого на эти дни вызывают в столицу из удаленных районов княжества. Коротко поздоровался с врачом-щупачом, сотворил заклинание и отправился дальше. Репня с удовольствием посмотрел на его ауру, которая проявилась сразу, едва было наложено заклятье. Вернее, проявилась не аура

— она сияла вокруг головы волшебника изначально, — проявились способности Репни видеть ее.

Волшебник ушел, унеся с собой свою ауру, и Репня пригласил зайти первого из паломников. У него была аура обычного человека, и интереса он для Репни не представлял ни с какой стороны. Тридцатипятилетний мужичина, здоровенный, как бык, слегка сексуально озабоченный, поелику за неимением денег добирался до столицы пешедралом и не решался связаться с паломницами, напуганный россказнями жены о венерических заболеваниях. Репня выдал ему справку, и обрадованный мужичина умчался получать ожерелье-пропуск.

После него в кабинет вошел еще один мужичина, постарше, потом баба лет пятидесяти, за нею еще один мужичина, и еще, и еще, и еще…

И токмо часа через полтора опосля начала приема перед Репней (в нем уже родилась злоба на судьбу) появилась первая девица. Девица была весьма хороша — настоящая куколка. Но сердце у Репни заколотилось не токмо от ее красы: вокруг головы паломницы сияла аура стопроцентной волшебницы. И скорее всего такая аура могла быть токмо… как оно в справочнике-то говорится?… ага, «результатом наведенного заклятья с целью отвлечь внимание проверяющих». С какой это стати настоящая волшебница явится сюда за справкой?…

— Как вас величают, девица? — спросил Репня.

— Вера.

— Почему у вас нет справки?

Девица молча пожала плечами.

— Заплатить за справку есть чем?

Девица ухмыльнулась. Взгляд ее был очень красноречив — так смотрят на собеседника, когда хотят сказать ему: «Знаем мы, что у вас на уме!»

Репня не на шутку обозлился. В этом кабинете на него еще никто так не смотрел: паломники прекрасно понимали, что токмо от врача зависит, попадут они в Перынь или наткнутся на рогатки карантинной команды. Жаловаться-то бесполезно: врач всегда может сослаться на очередь и спешку.

— Раздевайтесь!

Девица взялась руками за подол своего мешка, легким движением скинула рубище, и столько было в этом движении грации и изящества, что в Репне мгновенно проснулся дух Перуна. Корень начал расти, и Репня заерзал на своем стуле.

Девица спокойно смотрела ему прямо в глаза. В ней не было ни страха, ни волнения. Аура по-прежнему казалась аурой волшебницы.

Ах так, возмутился Репня. Ну погодите же!

Он встал, вышел из-за стола, приблизился к паломнице. Та опустила глаза и тут же вновь вскинула их. Теперь во взгляде ее появилось любопытство: она заметила, как оттопырилась его левая штанина. И он не удивился, когда в ее ауре возникло свечение Додолы — розоватые всполохи, короной обвившие голову паломницы.

— Значит, вам нужна справка? — спросил Репня дрогнувшим голосом и подивился бессмысленности своего вопроса.

Паломница опять не ответила. Она переступила с ноги на ногу и вдруг томно, медленным движением, потянулась. Репня содрогнулся: хотимчик взял его в клещи. Корень вырос в полноценный ствол, и паломница вновь перевела взгляд на левую штанину щупача. Ланиты ее порозовели.

Она же видит в моей ауре свечение Перуна, запоздало догадался Репня. Если, конечно, она и в самом деле волшебница…

Возбуждение нарастало. Ее плоть манила его, притягивала взгляд. Репня сделал еще один шаг. Шаг этот был коротким и неуклюжим, врач подбирался к своей пациентке бочком, крадучись, словно сам того не желая.

И тут в нем вновь родилась злоба: как смела эта красотка, будучи волшебницей, вести себя спокойно и выдержанно. Девице должно бояться тронутого Перуном мужчину… А за злобой родилась и ненависть. Ведь перед ним стояла одна из тех, кем не сумел стать сам Репня. А буде и другая, то такая же, как та, что помешала ему сделаться одним из них. А как мстить таким, Репня знал хорошо.

Однако торопиться он не стал. Подошел к лжепаломнице. Как истый врач, наложил ладонь на ее лоб. Никакой порчи в ней, само собой, не было — это ему стало ясно в то же мгновение. И никакого повода отказать ей в справке. Если бы она была обыкновенной девицей. Но аура волшебницы…

Что ж, проверим, какая вы волшебница, подумал он. Кричать-то в любом случае вряд ли станете!..

Он взял ее за руку, подвел к кушетке.

— Ложитесь на живот!

И не дожидаясь, опрокинул ее на спину.

Кричать она и в самом деле не стала. Да и сопротивлялась слабо и неубедительно. Только для проформы — я, мол, не из додолок…

Перси у нее были очень крепкие. И оказались чрезвычайно чувствительными: паломницу затрясло, едва он коснулся губами ее соска. Так что он скинул штаны, уже не боясь, что она вырвется. А войдя в нее, обнаружил, что в ней нет ни капли девственности. Как и невинности.

Она отвечала на каждую его ласку еще более изощренной лаской и быстро довела его до конца.

— Вот так-то! — пробормотал он, когда семя вырвалось из корня.

Она взвизгнула и сжала его стегнами. Как настоящая, умудренная опытом любви женщина.

Но оторвавшись от ее тела и вновь обретя способность видеть и размышлять, он обнаружил, что ее аура так и осталась аурой волшебницы.

Он надел штаны и сел за стол, не сводя с нее внимательного взгляда. Она поднялась с кушетки, бурно вздохнула, изящным движением натянула на гибкое тело рубище паломницы.

— Вы выдали себя, — сказал Репня, поелику аура волшебницы опосля всего случившегося могла сохраниться лишь в одном случае: буде она, эта аура, была наведена настоящим волшебников на обычную женщину. И стало быть, он только что держал в объятиях лазутчицу. Или пособницу лазутчика. В обоих случаях это означало, что он наконец-то поймал врага. Вернее, врагиню…

Тут ему, правда, пришла в голову еще одна возможность. Эта возможность была слишком маловероятна, чтобы оказаться правдой, но чем Велес не шутит…

Однако в любом случае щупач должен поступить строго определенным властями образом. К тому же, как ни мал был шанс, эта женщина вполне могла оказаться тем самым «делом», которое мог провалить чародей Сморода.

И потому Репня не стал выписывать паломнице справку. Он еще раз посмотрел на ее ауру и потянул за сигнальный шнурок, вызывая в кабинет дежурного стражника.

Ночью Свету приснился сон, один из тех снов, от которых к утру не остается ничего, кроме чувства острого сожаления. И хоть непонятно, к чему относится это сожаление — то ли к содержанию сна, то ли к свойствам человеческой памяти, с успехом изгоняющей из себя большинство сновидений, но настроение такие сны не улучшают. А вот раздражения, наоборот, прибавляют. Тем более что вчера был один из двух тренировочных дней…

Сегодня Свет встал, как всегда — в семь.

День предстоял достаточно напряженный. Уже через час его будет ждать в зале кандидат в новые тренеры по фехтованию. В десять надо быть в Институте истории княжества — академик Роща хотел бы проверить гипотезу о том, что найденный при раскопках под Медведем шелом принадлежит князю Ярославу Мудрому. В полдень собрание в палате чародеев, посвященное предстоящей Паломной седмице. Паломная седмица, по обыкновению, принесет Колдовской Дружине лишь дополнительные хлопоты. После обеда консультации в родном Институте теории волшебства. А ближе к вечеру, в восемнадцать, ежеседмичное служение в храме Семаргла — покровитель колдунов требует своих жертв. Хотя бы с точки зрения затрат времени… Туда надо съездить. Обязательно. Боян уже и так косо поглядывает, поелику Свет пропустил служение на прошлой седмице. К тому же, Верховный Волхв прав — среди столичных мужей-волшебников (не говоря уже об отроках) встречаются самые различные люди, и какой же пример подаст им чародей, пропускающий без уважительных причин служение Семарглу… А то, что оный чародей был в оный час занят государственными заботами, так это его, чародея, личное дело. Для волхвовата вера — превыше всего!.. Впрочем, тут он, Свет, впадает в обыкновенное брюзжание. Нет, конечно, для Верховного Волхва Бояна IV превыше всего — те же государственные заботы, и не смотрел он на Света косо. Просто под началом у Бояна вся страна, а не одни только волшебники, и хотя бы от волшебников (тем паче высокопоставленных) он не желал бы иметь дополнительные хлопоты.

Размявшись в физкультурном зале, Свет покрутился под холодным душем, с удовольствием ощущая кожей тугие струи воды. Все-таки постепенно, но неуклонно порожденная нетрадиционной наукой техника вторгается в повседневную жизнь, и там, где ее применение обходится дешевле колдовских услуг, она уже прочно захватила позиции. Кто же будет использовать для работы обычного душа волшебство? В трубу вылетишь!..

Вообще мир без колдунов представлялся Свету весьма любопытным явлением, и потому в своих литературных сочинениях он с удовольствием разрабатывал принципы его устройства. Сочинения эти подписывались псевдонимом «Платон Вершигора», и для них в сейфе была выделена отдельная полка — публиковать свои опусы Свет пока не решался. Может быть, в будущем… А что касается псевдонима, то ничего удивительного — подобный мир и должен быть придуман киевлянином, а не словеном.

Обтираясь насухо полотенцем, Свет окончательно принял для своей последней небыли «Новое приишествие» очередной сюжетный поворот, который вечор пришел ему в голову уже на сон грядущий.

Выпив стакан апельсинового сока (завтрак предстоит после занятий со шпагой), Свет надел костюм для фехтования и без нескольких минут восемь спустился в фехтовальный зал.

Честно говоря, эти занятия отнимали немало драгоценного времени, но, во-первых, позволяли сохранять физическую силу и здоровье, а во-вторых (и в-главных), ведь надо же каким-то образом снимать с души накапливающуюся злобу. Мужи-волшебники чаще всего занимались с этой целью спортивными единоборствами, у чародеев же для разрядки было принято брать в руки шпагу.

Кандидат в новые тренеры уже ждал Света в зале. Прежний мастер седмицу назад преставился от апоплексии, и сегодняшняя встреча была первой, а потому интересной вдвойне. Берендей, отыскавший тренера по своим экономским каналам, сразу доложил хозяину, что претендент по происхождению из германцев. Предки его жили в Словении уже более трех веков, и в каждом поколении один из представителей рода обязательно избирал своей стезей преподавание искусства драки с применением холодного оружия. Гостомысл Хакенберг (так звали претендента) имел обширную практику среди дворянства, но с волшебником, по словам эконома, сталкивался впервые.

— Здравы будьте, чародей!

— Доброе утро, мастер!

Встали в позицию. Приглядываясь друг к другу, сделали несколько выпадов. Особенно энергичны и стремительны у германца были флеши, и после десятиминутного боя Свет убедился, что новый тренер его вполне устраивает. Стопы у Хакенберга были развернуты практически на сто восемьдесят градусов, передвигался он по залу мягко, как кошка, в движениях чувствовалась хорошая квалификация, и в последующие четверть часа германец нанес Свету вдвое больше уколов, чем получил в ответ. Наконец повеселевший Свет запросил пощады.

— Вы меня устраиваете, мастер. Об оплате договоритесь с моим экономом. Я дам ему распоряжения.

Хакенберг улыбнулся:

— Благодарю вас, чародей. — Он вытер со лба пот. — Скажите, буде мой вопрос не покажется вам невежливым, сколько вам лет?

— Сорок один.

— Для своего возраста вы удивительно подвижны, да и реакция — будь здоров!.. Или все дело в волшебстве?

— Что вы, мастер! — Свет взял полотенце и тоже принялся вытирать с лица пот. — В фехтовании волшебные приемы — не подмога. Ведь фехтование, как и всякое единоборство, связано с агрессией, а Дневное волшебство и агрессивность несовместимы. Вот если бы я был Ночным колдуном, тогда — да. Тогда бы вам пришлось опасаться волшебства… Но Ночные колдуны недолго остаются колдунами.

Хакенберг покивал:

— Да, я слышал об этом…

— Конечно, ведь мы не скрываем эти сведения от простых людей. Добрый человек должен быть полностью уверен: Дневной волшебник ввек не причинит ему зла. Это одна из фундаментальных аксиом, на которых держится современное общество. — Свет бросил полотенце на вешалку и дернул сигнальный шнурок. — Однако теперь я должен вас покинуть. — Он кивнул в сторону вошедшего слуги. — Вам покажут, где душ. Жду вас в шестерницу, в этот же час.

Свет поднялся наверх и снова принял душ, на этот раз теплый. Когда он спустился в трапезную, завтрак уже ждал на столе: чародей не любил слишком горячую пищу, трапеза — не баня. Касьян, повар, не сдавал позиций и с похмелья — все было вкусно. Прислуживала сегодня за столом Забава, и ее выходки приходилось терпеть. Впрочем, настроения Свету она испортить не могла. К тому же, он прекрасно понимал, что за вечерней трапезой уже ей придется терпеть выходки хозяина.

Выпив обязательную утреннюю чашку кофе, Свет в прекрасном настроении поднялся в рабочий кабинет. Через минуту в дверь постучал Берендей: пришло время получать от хозяина распоряжения на наступивший день.

Из дому выехали без опоздания, и поэтому Петр, кучер, не гнал. Как обычно, переехали Волхов по Вечевому мосту. Эта дорога была длиннее, но Свет любил Вечевой мост с его замысловатыми решетками и торжественно выглядящими фонарями. Последний раз два враждебных веча встретились на этом мосту (вернее, на существовавшем в те времена) еще при Ярославе Мудром, сумевшем положить конец вольнице Новгородской республики и создавшем Великое княжество Словенское. Однако название моста прошло через века и уцелело.

Перебравшись на Кремлевскую сторону, повернули направо от Детинца и двинулись по набережной. Институт истории княжества находился ближе к окраине города, в Колмово, в районе порта. Переехали через оборонительный вал. Справа, на противоположном берегу, смотрелись в седой Волхов богатые дворцы Торговой стороны, среди которых пребывал и дом самого Света. Набережные были полны разряженных молодиц, катающих в колясках своих орущих или посапывающих груднышей. По реке, приветствуя друг друга негромкими гудками, неторопливо ползли прогулочные пароходики — старинному-то городу сам Дажьбог велел получать доход от туризма.

Свет думал о предстоящей Паломной седмице. Среди всегдашних сотен тысяч паломников, приезжающих поклониться Пантеону, наверняка найдется несколько десятков лазутчиков. И задача Дружины — помочь министерству безопасности выявить и выловить их. Лазутчики всегда были магами, и как правило работали с прикрытием, поскольку в ауре лазутчика не может не быть ярких красок агрессивности. Магов, осуществляющих прикрытие, распознать было гораздо труднее, ибо их ауры мало чем отличались от аур обычных людей. А кроме того, присутствие агрессивности в ауре — еще не доказательство того, что человек совершил или задумал преступление. Агрессивность вообще неотъемлемая часть личности мужчины. А потому малоквалифицированный щупач вполне может принять за мага-лазутчика любого сексуально озабоченного добропорядочного гражданина. Или не успевшего разрядиться своего собрата.

Откуда-то появилось ощущение присутствия наблюдателя. Свет повернулся и глянул в заднее окошечко. Позади его кареты тащился новомодный, пришедший из Аглиции и широко распространившийся в последнее время по городам Словении экипаж. В Аглиции такие экипажи назывались кебами, местные же остряки тут же назвали их «трибунами».

Свет попросил Петра повернуть налево, потом, через квартал, направо, а потом вернуться на набережную. Все сомнения тут же исчезли: трибуна явно преследовала его карету. Свет велел Петру остановиться, спустился на тротуар и зашагал в сторону преследователя. Тут же возникло ощущение смертельной угрозы. Свет вскинул руку с Серебряным Кольцом и сотворил мысленное заклинание. Несомненно, в трибуне находился маг, ибо Свет немедленно уловил сопротивление. Длилось оно всего пару секунд, но для мага это было достаточное время. И подходя к трибуне, Свет уже знал, что увидит.

Извозчик, увидев Серебряное Кольцо, тут же остановился:

— Что прикажете, чародей?

Свет открыл дверцу, заглянул внутрь. Так и есть… Мужчина лет тридцати, мертвые глаза смотрят в никуда, изо рта тянется бледно-зеленая струйка рвоты. На полу под ногами — пистолет. Наверное, был приличным магом, раз сумел, получив отраженный удар, собрать силы для того, чтобы принять яд. К сожалению, в этом случае агрессия была направлена против самого себя, и потому ее энергию использовать невозможно.

— У вас тут труп.

Извозчик спустился на мостовую, заглянул внутрь экипажа, заохал, засуетился.

— Надо позвать стражника…

— Подождите! — резко сказал Свет. — Где он вас нанял и что сказал?

Извозчик сощурился, поднял глаза к небу. Глуповатое лицо его покраснело.

— Нанял на Восточной улице. Сказал, что хочет проследить любовника своей жены. На вашей карете ведь не было знака. Кабы я знал, что она принадлежит чародею, я бы и за сто гривен не поехал. Да нешто я…

— Говорил ваш наниматель с акцентом? — перебил Свет.

— С акцентом?! — Извозчик ошеломленно захлопал ресницами. — Да нет же, конечно. Наш он… С закордонником я и вовсе ни за что не стал бы следить за неизвестной каретой. Тем паче в канун Паломной седмицы… Нешто мы не понимаем?!

Свет сделал знак приблизившему Петру вернуться на свое место и сказал извозчику:

— Пойдите, приведите стражника, я останусь здесь!

Извозчик проследил глазами удалившегося Петра, потом с сомнением посмотрел на Света. Однако ослушаться чародея не осмелился, побежал к ближайшему посту стражи.

Открыт охотничий сезон, подумал Свет. Вот только кто — интересно? Варяги или ляхи? Все они хотели бы узнать о новинках волшебной техники! И как удобно раскинуть свои щупальца в Паломную седмицу, когда веселье и неразбериха, когда можно выйти на сотрудника Института колдовской техники, не являющегося волшебником, а стало быть, при удаче, могущего оказаться беззащитным перед магом!

Он снова посмотрел на труп, не прикасаясь, оглядел пистолет.

Наше оружие, системы «змиулан», четвертого калибра. Если бы это хоть о чем-то говорило!.. «Змиулан» пользуется успехом во всем мире. А в общем-то этого мага скорее всего принесли в жертву только для того, чтобы проверить перед Паломной седмицей, не потерял ли свой нюх Свет Сморода, член палаты чародеев Государственной думы, муж-волшебник Великокняжеской Колдовской Дружины. И пусть он не занимается проблемами изучения перуновой мощи — нового и весьма многообещающего направления в нетрадиционной науке,

— зато умеет распознавать лазутчиков! Кто-то наверняка наблюдал со стороны за схваткой, но поди его отыщи среди пешеходов, шагающих себе мимо стоящей у кромки тротуара трибуны, запряженной переминающейся с ноги на ногу лошадью… В общем, обернется это происшествие только потерей времени и более ничем.

И потому, когда на набережной появились извозчик и сопровождающий его стражник, Свет облегченно вздохнул.

В Институт истории он так и не попал. Пришлось связаться с академиком Рощей и принести ему свои глубочайшие извинения. Договорились встретиться завтра, в это же время. Если, конечно, встрече не помешают очередные внеочередные заковыки.

Место происшествия стражники осматривали недолго, ведь само по себе самоубийство неизвестного говорило о наличии у него преступных намерений. Если это и в самом деле было самоубийство… Но в таких случаях право окончательного вывода остается не за стражниками. Поэтому они лишь сообщили о случившемся в министерство безопасности. Свет, со своей стороны, поставил в известность канцелярию Кудесника. В связи с происшествием, разумеется, придется предстать перед Контрольной комиссией, но тут уже ничего не поделаешь — закон есть закон. А Ночных колдунов Дружина предпочитает выявлять как можно раньше, пока они еще не успели натворить непоправимых бед. Так что если вы член Дружины и оказались замешаны в гибели человека — будь он волшебник, будь простой смертный, — пожалте на комиссию.

В общем, вместо Института истории Свет оказался в министерстве безопасности. Поскольку он и сам не раз рабатывал на министерство, то ждать долго не пришлось. Впрочем, ему бы не пришлось долго ждать, если бы он и не рабатывал на министерство — члены палаты чародеев ждут аудиенции разве что у Великого князя.

Путяте Утреннику о случившемся уже доложили. Сам министр волшебником не был, и, как всегда в таких случаях, на встрече присутствовал опекун министерства от Дружины Буня Лапоть. И хотя Талант Буни уступал Таланту Света, зато Лапоть прекрасно разбирался во всех заковыринах взаимоотношений между министерством и Дружиной.

Сели за стол в уголке кабинета. Утренник, судя по всему, стремился подчеркнуть неофициальный характер разговора, во всяком случае, распорядился, чтобы сударям волшебникам подали сбитень. Сам, впрочем, остановился на коньяке.

— Скажите, чародей, — министр сразу решил взять быка за рога, — не удалось ли вам понять, кого мог представлять неизвестный?

Свет помотал головой:

— Неизвестный был магом. К тому же явно работал с прикрытием. Во всяком случае, угрозу я почувствовал в самый последний момент, когда она стала откровенно смертельной.

Лапоть потеребил нижнюю губу:

— Мне такое представляется в достаточной степени странным.

— Мне тоже, — согласился Свет. — Обычно угрозу чувствуешь намного раньше.

— А не удалось ли вам ощутить прикрывающих? — спросил Утренник. — Где они могли находиться?

— Не удалось… Кстати, ведь характер яда может внести определенность в национальную принадлежность неизвестного.

— Да, — сказал Лапоть. — Но характер яда мы узнаем токмо опосля вскрытия трупа. Врачи просто еще не успели провести аутопсию.

— Насколько мне известно, — заметил министр, — направление ваших теоретических изысканий не связано с изучением электроновой энергии. — Утренник называл перунову мощь новомодным термином, недавно введенным в обиход нетрадиционной наукой.

Свет пожал плечами:

— Ну, впрямую как будто бы нет… Хотя мы знаем об этом явлении настолько мало, что я бы, например, не удивился, если бы оказалось, что кто-то, продвинувшийся в его изучении дальше нас, сумел обнаружить связь наших теоретических разработок с применением пер… электроновой энергии.

— Чародей Сморода занимается определением связи характера волшебных манипуляций с характером ауры волшебника, — пояснил Лапоть.

— Да-да. — Утренник кивнул. — Но насколько я понимаю, буде подтвердится гипотеза об электромагнитной природе ауры…

— Буде подтвердится. — Свет сделал ударение на слове «буде». — Мы не можем основывать какие-либо конкретные выводы на гипотетических высказываниях академика Барсука.

— Я понимаю, — Утренник сделал еще глоток коньяка, — но наша служба должна учитывать любые гипотетические варианты, буде они связаны с безопасностью страны. Академик Барсук недавно высказал мысль о возможности создания электроновых приборов, способных оказывать действие на волшебные манипуляции, вплоть до кардинального искажения их характера.

— В самом деле?.. Я не знаком с этими мыслями Барсука. — Свет пожал плечами равнодушно, но ему сразу стала понятна обеспокоенность министерства безопасности.

Если подобные приборы действительно могут быть разработаны, они немедленно станут средством борьбы с волшебниками вражеской стороны. И тогда хрупкое равновесие, на котором держится современный мир, будет немедленно нарушено.

— И вы полагаете, что…

— Возможно, наши супротивники достигли кое-каких результатов… впрочем, полагаю, не слишком серьезных, иначе Карл не отказался бы от искушения напасть на нас… Но главное, они проверяют, каковы в этой области наши достижения. Ну а допрежь всего они хотели бы ликвидировать нашего лучшего щупача. — Утренник кивнул Свету. — Тогда шансы вражеских лазутчиков выйти на наши тайны несколько повысились бы.

Свет задумчиво посмотрел на министра и проговорил:

— Может быть, вы и правы… Вот только ради столь эфемерных целей жертвовать жизнью квалифицированного мага… А квалификация у него была явно — уж в таких-то вещах я разбираюсь.

— Кто знает… — сказал Утренник. — А вдруг эти цели и не столь эфемерны, как вам кажется.

— К тому же, — добавил Лапоть, — определенный удар по вам, брат чародей, наносится в любом случае.

— Да, — сказал Свет. — Ведь теперь мне предстоит подвергнуться контролю, и до этого по закону я должен быть отстранен от любых государственных дел. А Контрольная комиссия теперь соберется лишь после Паломной седмицы.

— Я немедленно поговорю с Кудесником, — сказал Лапоть, — и сделаю все возможное, чтобы комиссия собралась уже сегодня. Конечно, вашим нервам, брат чародей, все равно предстоит испытание…

Еще бы, подумал Свет. Кто из нас может знать, сколь чисты в подсознании наши помыслы?.. И кому известно, что причиной смерти нападавшего мага было мое желание защититься? А может, я и нанес первый удар, заставив его принять яд!

Он растерянно посмотрел на Лаптя. Буня, сверкнув зеркальной лысиной, кивнул в ответ, и выражение лица его было успокаивающим.

Буня Лапоть слов на ветер не бросал: собрание в палате чародеев перенесли на три часа пополудни, а на час Кудесник назначил Контрольную комиссию. Зато пришлось отправить посыльного в Институт теории волшебства и отменить сегодняшние консультации.

Как и полагалось обрядом, Света ввели в палату, когда члены комиссии уже собрались. Они сидели за столом, все пятеро чародеев, каждый из которых по силе Таланта уступал Свету, но все вместе они были способны противодействовать любым его заклинаниям — как защитным, так и агрессивным. Помимо пятерки главных действующих лиц, присутствовали Буня Лапоть и личный представитель самого Верховного Волхва волхв-волшебник Стрига Бык. Не будучи членами комиссии, они угнездились за отдельным столиком, в сторонке.

Стол, за которым сидели чародеи-контролеры, представлял собой дугу окружности с радиусом в десять аршин. В центре этой окружности разместился стул, на котором должен сидеть контролируемый. Сзади и с боков стул охватывался полукруглым серебряным экраном. В стене за экраном, под самым потолком, темнела узкая щель, забранная серебряной решеткой.

Войдя в палату, Свет увидел удивленные лица некоторых членов комиссии: по-видимому, еще не все знали, кто стал виновником столь спешного сбора.

Согласно обряду, Свет остановился перед столом и поклонился присутствующим.

Буня Лапоть встал:

— Глубокоуважаемые чародеи! Братия! Вы собрались тут по велению Кудесника, поелику предстоящее деяние не может быть отложено на более позднее время. Как видите, даже собрание палаты перенесено Кудесником на час. — Лапоть по очереди обвел взглядом всех присутствующих, стремясь подчеркнуть значение своих слов. — Дело в том, что сегодня в десятом часу утра на чародея Смороду было произведено нападение. Происшествие закончилось смертью нападавшего.

Присутствующие тут же дружно закивали — дальнейшие разъяснения им не требовались. Раз волшебник связан с гибелью человека, по закону он должен быть проверен на Ночное волшебство. Личность же проверяемого полностью разъяснила им ту торопливость, с которой собрали комиссию.

Лапоть сел. Встал Стрига Бык, исполняющий функции хранителя закона, кивнул Свету:

— Сударь Сморода. — Согласно обряду называть контролируемого волшебника словом «брат» запрещалось. — Сдайте хранителю закона ваше Серебряное Кольцо!

Свет снял с указательного перста десницы Кольцо и положил на стол перед Стригой Быком.

— Благодарю вас, сударь! Займите место согласно обряду!

Свет сел на стул перед экраном.

Члены комиссии смотрели на него внимательно и настороженно. Так полагалось по всем правилам проведения контроля: на этот стул садились разные люди, и исходы случались всякие. Бывали и среди чародеев волшебники, связавшиеся с делами Ночи. Им в этой палате не оставалось ничего, как напасть первыми. И однажды не очень внимательный член комиссии в результате отправился на погост, к Велесу и Марене.

С тех пор и оборудовали под потолком позади стула защищенную серебром бойницу. Стоит Стриге Быку поднять десницу, как из бойницы вылетит серебряная арбалетная стрела и вопьется сидящему на стуле в самое основание черепа. Впрочем, такого еще ни разу не было. К тому же, члены Контрольной комиссии — не палачи, столкновение с ними грозит связавшемуся с Ночью лишь полной потерей Таланта да знаний, приобретенных с его помощью.

Стрига Бык взял со стола Серебряный Кокошник, медленными шагами приблизился в Свету, зашел сзади и возложил Кокошник на голову проверяемого.

— Во имя Семаргла!

— Именем его! — отозвались члены комиссии.

Волхв вернулся на свое место.

— Ночь да уйдет из этой палаты! — произнес он ритуальную фразу.

Свет закрыл глаза, откинулся на спинку стула. Он уже проходил через процедуру контроля и знал, что последует. Когда мозг окутали теплые волны, излучаемые Серебряным Кокошником, он расслабился и позволил мыслям течь, куда им вздумается. По экрану сейчас начнут метаться разноцветные пламена, связанные с эмоциями и состоянием нравственности проверяемого. И если он хотя бы раз применил свой Талант целенаправленно во вред словенам, по серебру побегут черные пятна. Конечно, обычный человек вообще ничего не увидит, но среди членов комиссии нет обычных людей. А освященные Верховным Волхвом опытные чародеи обязательно выведут Ночного волшебника на чистую воду. Как бы он ни сопротивлялся… И горе проверяемому, если его действо будет квалифицировано как Ночное волшебство!

Разумеется, не всякое убийство является преступлением. Тут все определяется намерениями и ситуацией. Скажем, убийство убийцы — иногда единственный выход предотвратить еще более гнусное убийство… В общем-то, в ритуале контроля решающее значение имеют ум и мудрость членов комиссии, и теоретически комиссия способна принять любое решение. Но глупцов в Контрольных комиссиях не бывает, это исключено системой отбора. И потому, когда раздался голос Стриги Быка: «Во имя Семаргла!» — Свет с удовлетворением открыл глаза. Настороженность чародеев как рукой сняло, все казались совершенно спокойными, но была в выражениях их лиц некая доля вины. Что ж, порядочный человек всегда стыдится ситуаций, когда жизнь заставляет его подозревать себе подобного в чем-то непорядочном…

Волхв подошел к проверяемому, снял с его головы Серебряный Кокошник и снова произнес ритуальную фразу:

— Ночь да не вошла в эту палату!

Свету вернули Кольцо, пожали ему десницу, похлопали по плечу и засыпали извинениями. Все было, как в первый раз. Но, как и в первый раз, он, даже сознавая необходимость процедуры, не мог избавиться от легкого чувства обиды. Надо думать, члены комиссии сами не единожды проходили через процедуру контроля и были хорошо знакомы с этим чувством. Потому и извинялись.

Стрига Бык вытащил откуда-то, по-видимому, заранее заготовленный протокол, члены комиссии расписались в нем. Поставил свой автограф и Свет. После этого Бык скрепил подписи печатью канцелярии Верховного Волхва, на чем заседание Контрольной комиссии и завершилось.

До собрания в палате оставалось еще более часа, и Свет, решив пообедать, отправился в трапезную Детинца. Едва он, с удовольствием вдыхая запахи, переступил порог, как его окликнули. Свет огляделся. Буня Лапоть был уже здесь, сверкал лысиной, махал из-за стола рукой.

— Садитесь, брат чародей, откушаем вместе.

Подлетел половой, принял заказ, быстро принес солянку в горшочках, свежий хлеб.

Буня целеустремленно работал ложкой, отвешивал поклоны знакомым. Еще не отошедший от пережитой процедуры Свет ел больше по необходимости. Когда подали телятину под грибным соусом, Лапоть сказал:

— Я не мог поговорить с вами до комиссии, сами понимаете — не имел права. — Он вдохнул аромат соуса, отрезал ножом кусок телятины и с удовольствием отправил в рот. — Утром среди паломников обнаружили прелюбопытнейшую девицу.

— Разве уже появились паломники? — спросил Свет.

— Да, ныне Верховный решил открыть доступ в Перынь на два дня раньше. Паломников ожидается больше, чем в прошлом лете… Так вот, один из щупачей, работающих с паломниками, обратил внимание на странную девицу. Мы бы хотели, чтобы вы тоже на нее посмотрели.

— Кто он, этот щупач?

— Его величают Репня Бондарь.

Свет хорошо знал Бондаря: когда-то они вместе учились в школе волшебников. И хотя после испытания Додолой Репне пришлось сделаться врачом, но чувствительности к аурам он не потерял (бывает такое чудо), и министерство безопасности систематически привлекало его к работе по выявлению лазутчиков среди желающих поклониться Пантеону. Щупач он был квалифицированный и, кажется, никогда не ошибался. Во всяком случае, Свету такие ошибки известны не были.

— Я съезжу туда, — сказал Свет.

Лапоть кивнул, и трапеза продолжилась.

Заседание палаты началось в три пополудни.

Собрались в полном составе — все тридцать семь чародеев. Помимо них, присутствовали приглашенные: министр безопасности, товарищ министра внешних сношений и личный представитель Великого князя Словенского. Приглашенные правом голоса не обладали.

Открыл заседание Кудесник.

— Глубокоуважаемые чародеи! Братия! Я думаю, нет нужды напоминать вам, по какой причине мы здесь собрались. Однако, прежде чем мы перейдем к обсуждению проблем, связанных с Паломной седмицей, я бы хотел напомнить, что одно решение не было принято нами еще на прошлом заседании. Речь идет об официальном допуске в имяслов христианских имен. Все вы помните, что обсуждение состоялось в прошлый раз. Хочу токмо поведать вам, какие решения приняты другими палатами. И палата великородных, и палата земских представителей допуск одобрили. Отношение волхвовата осталось неизменным.

Свет мысленно кивнул. Волхвы всегда были самым консервативным слоем общества, но, с другой стороны, там, где нет консерваторов, и общественная стабильность, как правило, отсутствует — кто-то же должен сдерживать розовых оптимистов, готовых подхватывать любую скороспелую инициативу велеречивых ослов от политики.

Но что касаемо официального допуска в обращение христианских имен, тут, конечно, волхвоват палку перегнул. Все равно петры и павлы — как и марины с софиями — живут во всех уголках Словении, и большинство из них вспоминает данные местным земским волхвом имена только в дни святителей. Как ни крути, а препятствовать этому процессу стоило бы лишь в том случае, если бы страна стремилась к изоляции и в изоляции этой было бы спасение от грядущих бед.

По-видимому, подобным образом рассуждал не один Свет, потому что через три минуты палата чародеев Государственной думы тридцатью голосами против одного при шести воздержавшихся проголосовала за официальный допуск христианских имен к регистрации.

Затем слово было предоставлено товарищу министра внешних сношений. Товарищ министра одернул камзол, поправил на груди пышные франкские кружева.

— Судари чародеи! Я уполномочен Великим князем ознакомить вас с нынешней международной обстановкой. — Он обвел глазами присутствующих. — На сей день главной угрозой для Великого княжества Словенского по-прежнему остается Скандинавская империя. Польское королевство в настоящее время занято своими проблемами с Австро-Германией. Угроза Уралу уменьшилась в связи с тем, что у Золотой Орды возникла напряженность с басурманскими государствами. Во всяком случае рубежных конфликтов, подобным тем, что были тридцать лет назад, в ближайшее время не предвидится. — Он снова обвел глазами членов палаты. — Что касаемо Скандинавии, то за лета, прошедшие опосля поражения в последней войне, благодаря помощи Аглиции и Франкии, Стокгольм в немалой степени восстановил свои международные позиции. В настоящее время Скандинавское внешнеполитическое ведомство возобновило систематические консультации с Ригой, а в самой Балтии поднимает голову партия воссоединения, ставящая своей целью приведение страны под крыло Карла XXII. Официальная Рига, правда, вкусив независимости, не спешит возвращаться в объятия варягов, да и мы, со своей стороны, приняли кое-какие меры, заключив, в частности, с Балтией договор о гарантиях безопасности. Однако позиции сторонников Карла в правительственных кругах Риги остаются достаточно серьезными. Разумеется, Стокгольм желал бы иметь возможность угрожать Ключгороду с обеих сторон Чухонского залива. Как вы понимаете, значение портового Ключгорода для нашей страны остается непреходящим, поелику транспортные потоки через Мурман все-таки в достаточной степени ограничиваются климатическими условиями. И потому восстановление блокады Словении в Варяжском море Стокгольм ставит своей главной стратегической задачей. Кроме того, Карл, вестимо, желал бы вернуть территории, потерянные Скандинавией по Готландскому договору 1955 лета.

Свет в очередной раз отметил про себя, что светские государственные лица в своих речах уже вовсю пользуются христианским летоисчислением. Как ни крути, а мир стремится к определенному единообразию. Хотя бы в области торговли и информации.

— Как вы помните, — продолжал товарищ министра, — согласно Готландскому договору, Великому княжеству Словенскому отошли земли на юге Суоми, вплоть до Котки, и в провинции Похьос-Карьяла. Думаю, не надо разъяснять, насколько в результате возросла безопасность Ключгорода. Немалое значение для нас имеет и обретение Балтией независимости. Как вы понимаете, маленькие государства в первую очередь думают о сохранении своей территории, а не о приобретении чужой. Кроме того, надо отметить, что государства Западной Европы весьма заинтересованы в сохранении и расширении торговли с Новгородом, и это играет нам на руку. Тем не менее мы не можем не учитывать возможность новой войны со Скандинавией, а в случае поражения — возможность возобновления блокады нашего флота в Чухонском заливе… Все это я вам объясняю с той целью, чтобы вы поняли серьезность тех просьб, с которыми мы собираемся обратиться к вам.

Чародеи зашумели. Раздались крики, что присутствующие и так прекрасно понимают серьезность внешнеполитических задач и им-де не требуется разжевывать очевидное. Кудесник встал, тряхнул седой гривой и энергичным взмахом руки восстановил тишину.

— Сударь! — обратился он к товарищу министра внешних сношений. — Поведайте палате, каковы наши взаимоотношения с Киевом.

Товарищ министра одернул кружева на груди и сказал:

— Как и всегда, братские.

Свет поморщился. «Как и всегда…» Ни одного века не прошло, чтобы между Новгородом и Киевом не вспыхивали разного масштаба войны. Были времена, когда великие князья Киевские (те же Рюриковичи, что и Новгородские) не единожды собирали рати, стремясь мечом приобщить своих северных родственников к кресту Христову. За что чуть и не поплатились, когда на них обрушился со своей ордой Батый. Слава киевскому Иешуа, северные родственники оказались не злопамятными, откликнулись и помогли во второй половине XIII века освободить Киев и загнать татарские полчища назад, в Среднюю Азию, за Хвалынское море. К счастью, у освободителя Киева, Великого князя Святослава III Новгородского, хватило мудрости (впрочем, ведь Ярослав Мудрый был его прямым предком), чтобы не навязывать русам свои порядки и вернуться в земли Словенские. А то бы не миновать очередной религиозной схватки, и осталось бы Менгу-Тимуру, внуку Батыя, лишь выползти из своего Хорезма, взять обе ветви русских братьев тепленькими да и сесть на оба русских престола. Впрочем, братские узы оказались более крепкими, чем узы веры, и потому, когда начинало пахнуть жареным для одной Руси, вторая всегда приходила на подмогу. На том и продержались почти тысячу лет. А обороняться-то было от кого. Да и сейчас, к слову, не перевелось…

Между тем товарища министра внешних сношений сменил министр безопасности.

— Судари чародеи! Я коротко поведаю вам о положении на рубежах княжества. Как и допрежь, самая серьезная обстановка на западных и северо-западных границах. В последнее время увеличилось количество задерживаемых рубежниками лазутчиков на Нарове и около Котки. Соответственно, мы полагаем, увеличилось и количество просачивающихся. Думается, это связано с тем, что Институтом нетрадиционных наук с некоторых пор ведутся работы по новым, весьма перспективным для обороны страны направлениям. Сквозь южные границы, через территорию Русского царства, тоже проникают лазутчики, но там мы работаем совместно с русами и справляемся. На юге Урала идет активная заброска лазутчиков со стороны Орды, но это было всегда, едва токмо Урал стал играть для нас нынешнее промышленное значение. То же и с нефтяными и газовыми промыслами Зауральской Сибири. В общем, тамошние наши службы с задачами справляются. Но вот район Ключгорода и столицы нас весьма волнует. А если учесть, что вот-вот начнется Паломная седмица и к Перыни уже потянулись богомольцы, среди которых может скрываться сколь угодно большое число лазутчиков, то мы вынуждены обратиться к палате чародеев с просьбой оказать нам помощь волшебниками высокой квалификации. Боюсь также, что чародею Смороде в эти дни будет тяжело справиться в одиночку с проверкой подозреваемых, а потому хотелось бы, чтобы палата выделила еще троих-четверых чародеев-щупачей.

Путята Утренник поклонился и сел.

— Кому что-либо не ясно? — спросил Кудесник.

Всем было ясно все.

— Мы предварительно переговорили с министром безопасности, — продолжал Кудесник, — и полагаем предложить палате следующую расстановку сил. Здесь, в столице, остается чародей Сморода. Опричь его, уже сейчас надо направить по одному чародею-щупачу в Псков, Корелу, Борисов-на-Онеге и Ключгород. Возможно также, не след забывать и о Менеске… По первым четырем городам, я думаю, замечаний быть не должно. Псков рядом с рубежами Балтии, Ключгород — важнейший порт в устье Невы, Корела — не менее важный транспортный узел на северо-западе озера Нево, такое же положение и у Борисова-на-Онеге. По обычаю, прежде чем решать вопрос в приказном порядке, я должен спросить, не найдутся ли четверо… нет, с учетом Менеска — пятеро желающих.

Свет огляделся. К проблеме безопасности относились серьезно все — в последнюю войну у многих чародеев при осаде варягами Ключгорода, Корелы и Борисова-на-Онеге погибли отцы и старшие братья. Поэтому желающих оказалось с избытком. После этого Кудеснику осталось только сделать выбор.

Когда заседание завершилось, Свет отправился на площадь Первого Поклона — отсюда традиционно начиналась для паломников, прибывших в столицу, дорога в Перынь, к Святилищу. На площади Первого Поклона стоял кумир Мокоши, а рядом с площадью размещалась Временная медицинская комиссия, проверяющая у паломников наличие справок о состоянии здоровья: святой волхвоват стремился обезопасить столицу и паломников от заразных болезней. Здесь же за определенную плату могли проверить здоровье те, кто не удосужился получить справку у своего местного врача. Больных сразу же изолировали и подвергали лечению. Среди членов медицинской комиссии работало немало щупачей: тут было идеальное место для выявления лазутчиков.

За квартал от площади карету Света остановил стражник: дальше движение экипажей запрещалось. Свет велел Петру дожидаться и отправился к площади пешком, обгоняя традиционно не спешащих и традиционно одетых в рубище паломников. Впрочем, одежду некоторых из них следовало бы называть каким-нибудь другим словом. Рубищем у этих богомольцев и не пахло — мешки с дырами для рук и головы были изготовлены из очень дорогой аглицкой ткани, а их обладателям явно не доставало золотых колец на перстах и жемчужных ожерелий вокруг шей.

На площади царила торжественная обстановка. Цепочка желающих отдать Первый Поклон медленно тянулась мимо двадцатипятиаршинного кумира богини судьбы и супруги Дажьбога. Паломники протягивали к Мокоши обнаженные руки и шептали молитву. Некоторые становились на колени и осеняли себя крестом. По-видимому, это были поменявшие веру христиане, в волнении забывшие, что перед ними не Иешуа. Впрочем, супружница Дажьбога принимала от людей любые знаки поклонения, и крестящихся не поправляли — лишь просили поспешить и не создавать у ног богини толпу. Саженей за пятьдесят до кумира стояла палатка, тут дежурные волхвы принимали от паломников принесенные богине дары.

Свет пересек площадь по краю и направился туда, где скрывались за углом отдавшие Первый Поклон. У входа в здание Временной медицинской комиссии уже образовалась небольшая очередь: управляющему явно пора было привлекать к работе дополнительное количество врачей. Свет прошел к служебному входу, предъявил пропуск, попросил провести его в свободный кабинет и вызвать щупача Бондаря.

Ждать пришлось недолго.

Свет не встречался с Репней, кажется, уже лет пять и был слегка удивлен, обнаружив, что бывший соученик слегка полысел. Похоже, они встречались в последний раз несколько раньше, чем казалось Свету… Впрочем, внешность Репни лысина не портила. Наоборот, она придавала щупачу Бондарю величественности и импозантности: Репня и в сорок оставался Репней.

Поздоровались как всегда — прохладно. Свет из вежливости поинтересовался, как поживает семья Бондаря, и получил такой же вежливый ответ, что-де неплохо поживает, уже тринадцать лет, как развелись, а признаков Таланта у сына и посейчас не обнаружено. Сказав это, Репня бросил на Света быстрый взгляд и снова опустил глаза.

Свет сконфузился, но виду не показал.

Неудобно как получилось, подумал он. И похоже, голубок, я вам по-прежнему не нравлюсь…

Но говорить ничего не стал: все, что могло быть сказано об их взаимоотношениях, было сказано давно. Еще четверть века назад.

Бондарь тоже молчал, знакомо покусывая нижнюю губу. Пауза затягивалась.

— Что за девицу вы обнаружили, щупач? — не выдержал наконец Свет. — Чем она так интересна, что потребовался я?

Разумеется, Репня уловил сарказм. Но сдержался, лишь судорожно вздохнул. А потом сказал:

— Девица и в самом деле интересная — и на внешность, и, так сказать, на внутренность.

— Внешность меня не интересует.

— Знаю! — Репня фыркнул, однако колкости себе не позволил. — На то вы и муж-волшебник… В общем, аура у нее потрясающей силы, забивала находящихся рядом. Такую ауру наши щупачи должны были обнаружить у нее еще в раннем детстве, и пройти мимо школы колдуний она никак не могла.

— Но прошла?

— Но прошла… Поэтому я сразу обратил на нее внимание. Справки у нее не было, и я спросил, почему она ее не получила. А она заявила, что не знает… якобы ничего не помнит! — Репня сделал многозначительную паузу.

— И вы сразу подумали о заклятии на амнезию, — сказал Свет.

— Столь мощная аура не очень-то согласуется с возможностью подобного заклятия, — возразил Репня. — Но дальше — больше… Медицинское освидетельствование показало, что обнаруженная девица либо замужняя женщина, либо блудит. — Репня снова сделал многозначительную паузу.

— Ага, — сказал Свет. — А значит, заклятие на амнезию тут же становится возможным, потому что ее аура является результатом наведенного заклинания, и стало быть девицу использовали как прикрытие при медицинском освидетельствовании, в результате чего мы проспали лазутчика.

— Вряд ли я бы даже с таким прикрытием проспал ауру другого волшебника, — сказал Репня. В глазах его заметались странные искры.

— Вы стали самоуверенным. — Свет неодобрительно покачал головой. — Кто из нас может сказать что-либо определенное о возможностях Таланта…

— Вот именно! — воскликнул Репня и снова замолчал.

Свету надоели эти многозначительные паузы.

— Ладно, — сказал он. — Где она у вас? Отправьте ее в министерство безопасности. Там я с нею и познакомлюсь. А через нее и на партнера-лазутчика выйдем.

И тут Бондарь все-таки не выдержал:

— Вы глупец, Сморода! Нешто вам не приходит в голову другое объяснение для этой странности?!

— Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду! — Репня вскочил и пробежался по кабинету, взмахивая руками, аки ворон крыльями. — Я имею в виду, что обнаружил вторую мать Ясну!

Свет хотел покрутить перстом у виска, но в разговоре с Репней Бондарем подобные жесты были не лучшей репликой. К тому же, если теория волшебства уже один раз была нарушена, почему не может быть второго?

— Так где она у вас? — повторил Свет и направился к двери.

Репня не ошибся и на этот раз: у девицы и в самом деле оказалась аура волшебницы. Свет почувствовал ее даже сквозь стену. А чтобы открыть дверь, пришлось послать за стражником — ограничиться охранным заклятьем, с такой-то пленницей, было бы верхом легкомыслия, и девицу посадили под добротный навесной замок, изготовленный из прочной стали и требующий наличия у желающих пообщаться с задержанной реального ключа. Стражник явился быстро, отпер замок, открыл дверь.

— Оставайтесь оба в коридоре, — сказал Свет.

Стражник щелкнул каблуками, Репня Бондарь скривил физиономию, куснул нижнюю губу, но промолчал. Свет обновил с-заклинание, шагнул в темницу.

И чуть не ослеп. Пришлось тут же сотворить новое заклинание, ослабляющее Зрение. Пылающая аура притухла, и он смог рассмотреть пленницу.

Девица с ногами сидела на лежанке и без интереса смотрела на нежданного гостя. Волосы цвета спелой пшеницы, карие глаза, одета в обычное рубище, в ауре преобладают фиолетовые цвета, но угрозы не ощущается. И никаких особых примет.

— Здравы будьте, девица!

Пленница спустила с лежанки ноги, но не встала.

— Здравы будьте, дяденька!

Сказала и улыбнулась. Свет нахмурился: ему показалось, что в ответном приветствии прозвучала малая толика издевки. А может, и вправду показалось.

— Как вас величают, сударыня?

— Вера.

— Хорошее имя… А где вы живете?

— Не знаю, дяденька, не помню.

Она снова улыбнулась, на этот раз растерянно и как-то странно: словно не верила, что происходящее является реальностью.

— Не величайте меня, Вера, дяденькой, величайте чародеем.

В ее глазах вспыхнуло удивление, вспыхнуло и тут же потухло, будто задернули в окне занавеску.

— Хорошо, чародей.

Улыбка ее угасла, в ауре усилились фиолетовые цвета.

— Значит, где вы живете, не помните… А что вы помните?

Девица пожала плечами и подняла глаза к свежепобеленному потолку. Взгляд карих глаз затуманился.

Свет ждал.

— Дорога… — медленно произнесла девица. — Люди… Дали мне эту одежду… Позвали с собой…

— Дали вам одежду? Стало быть, вы были не одеты?

Девица снова задумалась. Потом с усилием сказала:

— Не знаю… Не помню. Все как в тумане…

— А что это были за люди?

Последовала новая пауза.

— Мужчина, высокий… Лица не помню. А с ним, кажется, женщина… — Девица помотала головой. — Нет, не помню!

— Шпейс е сканд? — быстро спросил Свет.

— Что?

Свет повторил заданный по-варяжски вопрос.

— Не понимаю, — сказала девица. И похоже, не солгала: никаких изменений в ауре не произошло. Впрочем, так же себя должна вести и наведенная аура.

Свет сделал два шага в сторону паломницы. Она вдруг съежилась. Свет сделал еще шаг. И тогда девица быстро вскочила с лежанки, стащила через голову свой мешок и застыла перед Светом, опустив голову. А Свет обнаружил, что особые приметы у задержанной все-таки есть. Молочно-белые перси девицы явно не знали прикосновения солнечных лучей. Такой же белизной сверкала полоска кожи на стегнах и вокруг треугольничка пшеничных волос на лобке.

И вот тут аура девицы изменилась: в ней появились розовые цвета. Девица подняла голову, обнаружила, что ее прелести гостя не интересуют, поняла — любить ее не собираются. Взгляд ее тут же сделался дерзким и наглым. И тогда, неожиданно для себя самого, Свет повернулся к ней спиной и вышел из темницы.

Репня со стражником ждали в коридоре.

— Ну что? — сказал Репня.

— Пока она пусть остается здесь. — Свет задумчиво потер подбородок. — Решение будет сообщено позднее.

Репня кивнул. А Свету вдруг показалось, что та, которая осталась за запираемыми стражником дверями, пытается проникнуть в его желания. Он словно видел, как она натягивает на молочно-белые свои перси мешок, как силится вникнуть в невнятный говор, раздающийся в коридоре. И в нем зрела уверенность, что она с удовольствием вспоминает, как он смотрел на ее обнаженное тело. Вот только причина этого удовольствия была ему непонятна.

Покидая здание Временной медицинской комиссии, он оглянулся.

Репня Бондарь смотрел ему вслед, и физиономия щупача цвела ехидной улыбкой.

Верховный Волхв понимал, сколь заняты сейчас волшебники. Поэтому проповедь его оказалась короткой, и служение продолжалось не более получаса.

На ступеньках храма к Свету подошел Буня Лапоть, сверкнул лысиной.

— Брат чародей! Мне бы хотелось с вами поговорить. Прошу в мой экипаж.

Свет отдал приказ Петру, чтобы тот пристроился к карете министерства безопасности, и последовал за Лаптем. Буня сотворил экранирующее заклинание, после чего сказал:

— Завтра академик Барсук собирается продемонстрировать результаты своих последних исследований. Министр считает, что вам надо присутствовать на демонстрации. Кудесник с ним согласен.

Свет поморщился: опять надо будет извиняться перед академиком Рощей. Впрочем, история немного подождет. И подольше ждала, веками…

— Когда начало?

— В два пополудни.

Слава Сварожичам, перед Рощей извиняться не придется. Но консультации опять откладываются. Впрочем, если может ждать история, то уж рвущиеся в теоретики молодые волшебники и тем более подождут. Пока что теория волшебства от их лишнего ожидания все равно ничего не потеряет…

— Я буду у Барсука.

Буня удовлетворенно кивнул:

— Теперь вот что… Вы уже видели девицу, выловленную щупачом Бондарем?

— Да.

— И каково ваше мнение?

Свет, подумав, сказал:

— Девица в самом деле очень интересная. Такого типа ауры я в своей жизни еще не встречал, но сдается мне, что аура наведена.

— Иными словами, — сказал Буня, — эта девица может быть связана с лазутчиками.

— Может быть.

Буня задумался.

— У нее амнезия, — сказал Свет. — Возможно, потеря памяти тоже вызвана заклятьем.

— Вот как! — удивился Буня. — Тогда ею тем паче следует заняться. Коли память заклята, значит в ней есть что скрывать.

— Наверное, — сказал Свет. — Если амнезия не вызвана естественными причинами.

— А это возможно?

— Разумеется.

Буня вновь задумался. Лошади неторопливо постукивали копытами по мостовой. В заднее оконце были видна карета самого Света.

— Из ваших слов я понял, — сказал Буня, — что определенного мнения о характере заклятья у вас не сложилось. Не так ли?

Свет поморщился:

— Да, вы правы… С подобной аурой мне встречаться еще не приходилось, и потому однозначный ответ я бы дать поостерегся.

Буня шумно вздохнул: похоже, его такой ответ не устраивал.

— Ну в самом деле, — сказал Свет. — Что я мог понять за какие-то пять минут? Чтобы сделать однозначные выводы, требуется поработать с подозреваемой в течение некоторого времени, понаблюдать за ее поведением, выявить стандартные реакции. На это пяти минут мало.

— Бондарь говорил что-то по поводу новой матери Ясны, — сказал Буня.

— Что вы думаете об этом?

Свет снова поморщился:

— У Бондаря часто эмоции берут верх над рассудком. Потому он и волшебником не стал.

— А если он прав?!

Свет снова пожал плечами:

— Я не могу утверждать что-либо определенное после столько краткого осмотра.

Буня задумчиво почесывал переносицу, устремив в боковое окно невидящий взгляд. И вдруг спросил, повернувшись к Свету всем телом:

— Вы еще не забыли дело графини Фридриксон?

— Нет, конечно, — сказал Свет. — Мне пришлось потратить на нее немало времени. И проявить немало гостеприимства.

— А не проявить ли вам гостеприимство и в нынешнем случае?

— Вы имеете в виду, что мне следует поселить эту девицу у себя?..

— А почему бы и нет?

Свет нахмурился:

— Вряд ли у меня сейчас достанет времени на необходимое с нею общение…

— Я думаю, от некоторых обязанностей вас можно было бы и освободить,

— быстро сказал Буня. — И я мог бы поговорить об этом с министром и Кудесником. Полагаю, с подозрительными поработают другие чародеи-щупачи. К вам будут обращаться лишь в самых сложных случаях.

— А стоит ли уделять этой девице столько внимания? — Свет пожал плечами. — Даже если бы она оказалась связанной с лазутчиками…

— Если она окажется связанной с лазутчиками, ею займутся наши люди. Меня интересует другой вариант развития событий. — Буня положил ладонь на руку Света. — А что если перед нами действительно вторая мать Ясна? Вы ведь хорошо представляете себе, как нам нужна такая колдунья. Сколько зря тратится времени и средств на тех, кто оказывается пустышкой! Ведь с додолками каши не сваришь.

Свет удивленно хмыкнул: об этой стороне дела он почему-то не подумал. А стоило бы… Помнится, Кудесник не раз говорил о том, как много потеряла Колдовская Дружина с исчезновением матери Ясны. Да и сам он тогда так считал.

— Что ж, пожалуй, вы правы…

— Мне бы хотелось, чтобы вы приняли ее уже завтра, — быстро сказал Буня. — И чтобы она чувствовала себя у вас как дома. Расходы вам возместят.

Свет кивнул:

— Хорошо, я отдам своему эконому соответствующие распоряжения. Если у вас все, я бы вышел здесь.

— У меня все. — Буня протянул было десницу, но тут же убрал ее. — Хотя нет… Есть у меня одно опасение. — Буня помолчал. — Если она и в самом деле лазутчица, не облегчаем ли мы супротивнику задачу? Не подставляем ли своего лучшего щупача под удар?

Свет пожал плечами:

— Вряд ли! Вы ведь знаете силу, данную мне Семарглом.

— Силу, данную вам Семарглом, мы знаем. — Буня обреченно вздохнул. — Что ж, иногда приходится идти и на определенный риск.

— Да нет тут никакого риска! А если и есть, тем интереснее для меня будет эта гостья. Так что привозите.

— Ладно, договорились, — сказал Буня и дал знак кучеру остановить карету.

Свет пересел в свой экипаж и удовлетворенно потер руки. Все-таки фехтование изрядно облегчило ему сегодняшний день.

Слава Семарглу, его ждал спокойный ужин. А после ужина — «Новое приишествие».

И даже Забава не сможет помешать ему в очередной раз пообщаться с Кристой.

2. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА

Отца своего Забава ввек не знала.

Светозара Соснина, мать ее, была членом Ордена дочерей Додолы, и этим все сказано. Вполне возможно, что она и сама не ведала, от которого из своих кавалеров пригуляла ребенка. Впрочем, когда Забава была маленькой, этот вопрос ее совершенно не интересовал. Большинство подружек матери тоже были одинокими додолками, и вполне естественно, что их дети об отцах не вспоминали.

Когда Забаве исполнилось семь, Светозара Соснина утонула, купаясь в Онеге. Забаву приютил Орден. Она росла и воспитывалась в одном из детских приютов, организованных Орденом в Борисове-на-Онеге. Додолки научили ее грамоте и арифметике. Девочка была некрасива на личико, но опекающая ее мать Заряна разглядела в дурнушке будущую красу и решила, что наилучшей долей для сиротки во взрослой жизни будет работа горничной. Там, глядишь, и парня какого-нибудь доброго встретит… Так мать Заряна говорила Забаве, и у девочки не было причин не верить опекунше.

Росла Забава смышленой и бойкой на язычок. Немудреную науку, требующуюся горничной для четкого исполнения своих обязанностей, постигала хорошо. А в невеликое свободное время, когда в приюте все было вымыто и убрано, когда младшие дети накормлены и уложены, а старшим разрешалось еще не спать, Забава с удовольствием читала сказки. Особенно ей нравились сказки о красивых юных волшебниках, влюблявшихся в дурнушек и силой своего Таланта делавших своих избранниц писаными красавицами. Юные волшебники снились ей чуть ли не каждую ночь, беремями бросались к ее ногам, тут же признавались ей в любви, и утренний петух прерывал ее сны на самом прекрасном месте — когда ее вели под венец.

В приюте, где жила Забава, юных волшебников не было (сироты мужеского пола воспитывались только в приютах волхвовата), но в конце концов роль волшебника выполнила природа. Забава расцвела на личико, приобрела стройную фигуру, с достаточным в нужных местах количеством округлостей. И узнала, что волшебники не женятся. После этого желание соблазнить волшебника превратилось у юной девушки в навязчивую идею.

Она и не догадывалась, что идея эта возникла у нее не самопроизвольно, что мать Заряна исподволь, осторожно внедряла это желание в пылкое сердце своей воспитанницы. Как не знала и того, что мать Заряна выполняла персональное задание магистрессы Ордена. Не ведала она и о том, что в разных концах княжества такие забавы воспитывались в приютах додолок в немалом количестве. Когда девушке исполнилось семнадцать, мать Заряна устроила ее в качестве горничной в одну из высокородных борисовских семей. Глава семьи не был волшебником, и смазливая статная горничная быстро привлекла его внимание. Забава была приучена к тому, что исполнение прихотей хозяев входит в прямые обязанности прислуги. И потому, когда через пару месяцев глава семьи зажал новенькую горничную в темном углу и принялся тискать ее тугие перси, Забава отнеслась к этому как к неизбежному злу, присущему ее работе. Она просто вырвалась из рук хозяина и пообещала рассказать о его притязаниях хозяйке. Хозяйка была ревнивой мегерой, и хозяин тут же дал своим рукам окорот. Забава, однако, понимала, что, узнав о случившемся, хозяйка первым делом избавится от предмета, к которому вожделеет муженек. Поэтому выполнять данное хозяину обещание девушка вовсе не собиралась — работа ее куда как устраивала, платили хорошо, и времени свободного, которое Забава по-прежнему тратила на чтение сказок, было немало.

Прошло еще два месяца. Хозяин убедился, что супруга ни о чем не ведает, и легко понял, почему промолчала горничная. Осмелев, он снова взялся за свои притязания. Обжимашки в темных углах Забава переносила стоически, но однажды хозяин, застукав ее в кладовой, завалил горничную на старую кушетку и принялся задирать на ней юбки. Будучи физически крепкой, Забава молча отбивалась, рассчитывая выйти из пикового положения без особого шума. Однако хозяин оказался гораздо сильнее своей горничной, а Забава не собиралась предавать свою главную мечту. И потому, почувствовав прикосновение к своему животу его мерзкого упругого обнаженного корня, завопила так, словно ей в живот вонзили острый нож.

Естественно, ревнивая хозяйка устроила жуткий скандал. За пределы дома, правда, скандал не вышел, но Забава вылетела оттуда с треском. Ей было обещано, что работы в Борисове она опосля случившегося ввек не найдет, что хозяйка лично позаботится об этом.

Мать Заряна встретила ее в приюте тепло, попеняла ей на неосторожность, поругала этих падких на сладкое великородных жеребцов, которые хотят от молоденьких девушек лишь одного, пообещала найти воспитаннице работу в другом городе.

Забава умылась слезами на ее плече, а выплакавшись и успокоившись, уснула, так никогда и не догадавшись, что мать Заряна прекрасно знала наклонности бывшего хозяина своей воспитанницы (сама когда-то с ним спала, покудова ревнивица не застукала — потому и пришлось уйти в приют) и что работа Забавы у прелюбодея была всего лишь профессиональным испытанием.

Посмотрев, как улыбается во сне юная горничная, впервые столкнувшаяся с мужицкими притязаниями на ее тело, мать Заряна пошла сочинять письмо магистрессе Ордена. Вскоре магистресса узнала, что воспитанница матери Заряны успешно прошла испытание, не пожелав отдаться простому — пусть и высокородному! — смертному.

Через седмицу опосля возвращения в приют Забава узнала, что нашелся родной брат ее утонувшей матери дядя Берендей, служащий экономом у чародея Смороды.

Берендей и в самом деле был дядей Забавы, и это было матери Заряне известно очень давно — с тех пор, когда была еще жива утопленница. Знала она и о том, что Берендей проклял связавшуюся с додолками сестру, но характером отличается добрым и отзывчивым. Как ведала и о том, что Берендей Сосна женат на женщине с бесплодным чревом. И потому еще десять лет назад опекунша Забавы прекрасно просчитала все варианты.

В результате Берендею Сосне через третьих лиц было сообщено о существовании племянницы и о случившемся с нею конфузе. В результате воспылавший родственными чувствами — весьма смахивавшими на отцовские — дядя Берендей поговорил со своим хозяином, зная, что с этой стороны невинности племянницы ничего не грозит. В результате Забава Соснина попала в столицу и принялась выполнять спланированное еще десять лет назад матерью Заряной задание, о котором не имела ни малейшего понятия.

Забава представляла себе нынешних волшебников совершенно не такими, каким оказался чародей Сморода. Он вовсе не был юн. Он вовсе не был красив. Он вовсе не собирался оказывать Забаве косметические услуги — и не потому, что Забава в них не нуждалась.

Более того, он в конце дня был совершенно непереносим.

Однако многочисленные сказки, читанные-перечитанные на сон грядущий, подготовили плодоносную почву. Зерна, посеянные в душу впечатлительного ребенка любимой воспитательницей, проросли. А горячие девичьи слезы, обильно залившие подушку в первый же вечер, заставили эти ростки взойти. К тому же, чародей Сморода носил то же имя, что и Забавина мать, а боги никогда не допускают зряшных совпадений… Словом, на третий день после появления в доме чародея Забава намару втюрилась в нового хозяина.

Первое время она старалась не афишировать своей любви. Потребность заботиться заложена богами в каждую женщину. К тому же забота о хозяине входит в профессиональные обязанности любой прислуги. И потому Забаве было не трудно скрывать зародившееся в ней чувство. Помогало и то, что глаза ее были покудова обычными. Но даже обычные глаза быстро привлекут чужое внимание, когда при утренней встрече с хозяином в них загорается особое, присущее лишь влюбленным сияние, сияние, которое не гаснет потом целый день, а вечером — когда ты уже лежишь в своей постели — превращается в жгучие слезы.

Шила в мешке не утаишь. И потому Забава скоро стала замечать, как с подозрением поглядывает на нее дядя Берендей, как шушукаются за ее спиною слуги, как неодобрительно покачивает головой тетя Стася.

Лишь чародея не интересовало, что происходит с его новой служанкой. Он равнодушно встречал по утрам ее сияющий взгляд. Он не обращал ни малейшего внимания на то, что, подавая ему завтрак, обед или ужин, она слишком часто касается его плеча упругими персями. Он принимал ее восхищенные улыбки, как должное — ведь она была одной из служанок, а он членом палаты чародеев.

Поначалу отсутствие внимания к ней со стороны волшебника удивляло Забаву — по поведению предыдущего хозяина она уже прекрасно понимала, как действует на мужчину прикосновение женской груди. Потом странное равнодушие стало ее возмущать, и теперь она смотрела на чародея с вызовом, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить. В конце концов она и нагрубила бы, кабы не страшилась, что он выгонит ее и она уже больше ввек не увидит его, такого холодного, такого далекого, такого равнодушного… Выдержки ей хватило не на долго. И начались слезы — в самое неподходящее время, безо всякой видимой причины, на грани истерики.

Вот тогда не выдержал и Берендей. Однажды вечером, когда Забава готовилась ко сну, он заявился в комнату племянницы.

Глаза у Забавы опять были на мокром месте. Некоторое время Берендей крякал да хмыкал, не зная с чего начать: все его беседы с молодыми девицами ограничивались указаниями, где вымыть да что закупить в продуктовой лавке или на рынке. К тому же перед ним лежала плачущая племянница, и он в очередной раз пожалел, что боги не дали ему детей — тогда бы он знал, как с нею разговаривать.

— Послушайте, племяша, — начал он наконец. — Так дальше нельзя. Он вам не пара.

Забава молчала, тихо плача в подушку. Берендей сел рядом, погладил племянницу по каштановой голове. И тогда Забава уткнулась ему в плечо и разрыдалась в голос, заливая горючими слезами рукав дядиного кафтана. Берендей продолжал гладить ее по мягким волосам, пережидая, пока закончится истерика. Наконец рыдания стихли, и он повторил:

— Чародей вам не пара.

— Почему? — пробормотала Забава. — Разве высокородные не женятся на простых девушках?

Берендей снова крякнул и сказал:

— Высокородные женятся на ком хотят. В том числе и на простых девушках. Но чародей Свет не просто высокородный, он волшебник. А волшебники не женятся ни на ком.

— Почему? — спросила Забава.

— Да потому что им это не надо.

— Почему? — спросила Забава в третий раз.

— О боги! — воскликнул Берендей. — Неужели вы не знаете таких простых вещей?!

Забава помотала головой.

— Да потому что ему нечего с вами делать в постели. Потому что в обычном смысле он не мужчина. Потому что все его силы уходят на волшебство.

Забава оторвалась от дядиного плеча. Глаза ее расширились, брови гневно изогнулись — ведь он посягнул на достоинство ее сказочных героев, ведь он хотел убить ее мечту.

— Я не верю вам! — крикнула она. — Вы просто не хотите, чтобы я поднялась выше вас! Не зря же вы ненавидели мою маму!..

Дядя Берендей поднялся с кровати. Ноздри его широкого носа затрепетали.

— Вы просто пустоголовая девчонка! — сказал он холодным голосом. — И воспитывала вас такая же глупая курица, как моя сестра. Я вам еще раз повторяю: чародею не требуется ваша любовь, а сами вы ему нужны токмо для того, чтобы подавать на стол да убирать его дом. А потому выбросьте из головы блажь! Вам ввек не окрутить чародея Света — Додола над ним не властна. И если вы не успокоитесь, я собственноручно задеру на вас юбки и пройдусь шпандырем по вашему заду так, что вы ни сесть ни лечь не сможете. Думаю, я имею на это право.

— Да уж! — сказала гневно Забава. — Право у вас такое есть! Вы ведь прекрасно понимаете, что это вам я обязана своей работой… Но даже если вы накажете меня, я вам все равно не поверю!

— Тьфу! — Дядя Берендей выругался и выбежал вон.

Через пять минут к Забаве пришла тетя Стася. Снова были слезы — на этот раз, правда, обоюдные, — снова были объяснения и уговоры. В конце концов Забава была вынуждена поверить, и тетя удалилась, вырвав из уст племянницы обещание, что та выбросит из головы «эту блажь».

На утро выяснилось, что ничего не изменилось. Блажь выбрасываться не пожелала. Забава по-прежнему смотрела на хозяина сияющими глазами, но теперь сквозь это сияние просматривались упрямство и безысходность. За завтраком, подавая чародею тарелку с пшенной кашей, Забава опять коснулась его плеча персями да так явно, что чародей недовольно обернулся и попросил служанку быть поосторожнее. Тогда Забава явилась убирать его кабинет в тот час, когда хозяин там работал, чем вызвала новое неудовольствие с его стороны. Чародей даже попросил своего эконома напомнить прислуге, что комнаты должны убираться в его отсутствие.

Дядя Берендей и тетя Стася вновь были вынуждены провести со своей племянницей воспитательную беседу. Сила солому ломит… В конце концов служанка перестала беспокоить своего хозяина, но всем, кроме чародея, было прекрасно видно, каких сил это ей стоит.

И когда у Забавы позеленели глаза, эконом, боясь, что переполненная Додолой девица наделает глупостей и будет изгнана хозяином из дома, засадил служанку на кухню и запретил ей появляться в тех помещениях, где она может столкнуться с чародеем. А когда племянница все-таки выскочила в трапезную, дядя собственноручно запер ее в чулане и продержал до вечера голодной, пообещав, что в следующий раз ослушницу засадят под замок до тех пор, покудова из ее глаз не исчезнет зелень.

Лишь тогда Забава сдалась. Она провела в кухонных работах первый месяц своего зеленца. Лишь одной Додоле были известно, что творилось у девушки на душе.

Дяде и тете было очень жаль племянницу, но что они могли поделать?.. Они пытались обратить внимание Забавы на молодых парней-слуг, работающих в дневное время в доме чародея, но все было тщетно: Забаву не интересовал ни один мужчина, кроме чародея. Оставалось надеяться, что дело поправит великий лекарь сердечных ран — время.

Великий лекарь надежд не оправдал: в начале второго месяца зеленца у Забавы случился нервный срыв. Два месяца она пролежала в больнице, вернувшись в дом бледной тенью той Забавы, что приехала в столицу. Но зеленец к тому времени прошел.

И хотя было видно, что со своей любовью Забава так и не справилась, теперь она уже могла встречаться с хозяином.

А когда тот сказал, что рад ее видеть, лицо Забавы изменилось так, что у Берендея от страха зашлось сердце. Ему стало ясно: добром дело не кончится.

Но ничего не случилось. День проходил за днем, Забава держала себя в руках, и дядя стал надеяться, что следующий зеленец придет к племяннице, когда она уже излечится от своей блажи и влюбится в кого-нибудь более подходящего.

3. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ТРАВЕНЬ

Первый день, проведенный в школе волшебников, запомнился Свету на всю жизнь.

По-видимому, привезли его в школу от Кудесника спящим, потому что дороги он не помнил, а проснулся уже в том помещении, которое стало его жилищем на долгие девять лет. В нем он находился и весь первый день.

Проснулся Свет от боли в спине. Обнаружил, что лежит совсем не в своей постели, а на чем-то очень жестком, и тут же все вспомнил. Конечно, он ведь не в Старой Руссе, он в Новгороде. Должно быть, уже там, где учат на волшебника. Ведь мама последние несколько дней твердила ему, что он теперь будет учиться не дома, а в столице, поелику на волшебников дома не учат.

Спать больше не хотелось. Хотелось узнать, где он оказался. Свет встал. Лежал он и в самом деле не на кровати. Странное деревянное сооружение, больше похожее на широкую скамейку, кроватью не назовешь. Нет ни спинок, ни пухового тюфяка. Дома у него, правда, пухового тюфяка тоже не было — отец говорил, что княжескому сыну негоже нежиться на перинах, — но матрас все-таки был помягче и потолще.

Свет осмотрелся. Кругом камень. Низкий потолок, серые ничем не украшенные стены, слева от «кровати» и почти под потолком маленькое оконце, сквозь которое виден кусочек голубого неба. Да, светлицей это жилище не назовешь, каморка какая-то для слуг. В стене напротив — деревянная дверь. Свет хотел было броситься к двери, рассчитывая посмотреть, что за нею находится, но, не сделав и двух шагов, вдруг обнаружил: это ему совершенно не интересно. Либо коридор, либо другая комната — ничего другого там быть не может. И не нужны они ему вовсе. А нужна ему одежда.

Он продолжил осмотр. Под окном стол, у стола табурет, над столом, ближе к окну, газовая светильня. Справа от стола висит на стене пустая полка. Еще дальше маленький шкаф, похожий на платяной. В шкафу — какое-то тряпье серого цвета, под шкафом — две пары башмаков. Ни обуви Света, ни его одежды нигде нет. А в каморке достаточно прохладно — вон уже и «гусиная кожа» появилась. Наверное, надо одевать то, что находится в шкафу.

Свет снял с вешалок серое тряпье. Тряпье оказалось рубашкой и штанами, хоть и неказистыми на вид, но сразу согревшими озябшее тело. И вполне удобными — наверное, шили по снятым с него размерам.

За шкафом оказалась небольшая ниша, в которой разместился умывальник. Едва Свет умылся и вытерся висящим тут же полотенцем, не интересующая его дверь отворилась. В каморку вошел черноволосый худощавый мальчишка одного со Светом роста, одетый в такие же, как у Света, рубашку и штаны. В руках

— прикрытый белой салфеткой поднос.

— Здравы будьте, новичок!

— Здравы будьте!

— Отец Ходыня сказал, вы будете трапезничать здесь.

— Кто это — отец Ходыня? — спросил Свет.

— Отец Ходыня — наш пестун, — ответил мальчишка. — А мы его воспитанники. Вестимо, отец Ходыня будет нас воспитывать. — Мальчишка поставил поднос на стол. — Меня величают Репня Бондарь.

— Светозар Сморода. — Свет аккуратно повесил полотенце на вешалку. — Сын старорусского посадника.

Мальчишка покусал нижнюю губу, засмеялся:

— В школе волшебников живут лишь сыновья Кудесника. — Он посмотрел на разворошенную «кровать». — А лежанку за собой положено заправлять.

Свету смех нового знакомца не понравился, и он хотел было затеять ссору. Но решил не связываться: ни к чему первый же день на новом месте начинать с драки. Да и отец просил его вести себя примерно…

— И как тут у вас, в школе волшебников?

— У нас тут нормально. Кормят лучше, чем в приюте. А теперь, опосля вашего появления, и учиться начнем.

— Опосля моего появления?

— Да. — Репня сдернул с подноса салфетку. — Вы седьмой воспитанник отца Ходыни. Волшебное число…

Свет ничего из этого объяснения не понял, но переспрашивать не стал. Посмотрел на поднос. Там была тарелка любимой им пшенной каши, большая кружка молока и черный хлеб с маслом. Сразу жутко захотелось есть.

— Не буду вам мешать. — Репня ушел.

Свет с удовольствием позавтракал. После завтрака ему стало грустно, и он немножко поплакал. Потом заправил лежанку. На его взгляд, получилось вполне прилично, хотя мамки, наверное, заправили бы лучше.

А потом снова пришел Репня. Но на этот раз он был не один. Вслед за ним в каморку вошел высокий дядька в голубой одежде. Одежда была Свету знакома: в такой ходил брат Вольга, настраивающий у отца волшебное зеркало. И вообще такую одежду носили колдуны — Свет это знал.

— Здравы будьте, мой мальчик!

— Здравы будьте, дядя!

Репня громко хмыкнул, собрал со стола грязную посуду и ушел.

— Воспитанники величают меня отцом Ходыней, — сказал волшебник, садясь на табурет. — Так будете величать меня и вы, Свет. Согласно закону, вы зачислены в школу колдунов, будете учиться волшебству.

— А если я не захочу?

Отец Ходыня строго сдвинул брови:

— В этом ваш долг. Разве вам не говорили об этом?

Свет вздохнул:

— Говорили.

— Вот и хорошо. — Отец Ходыня не улыбнулся, но брови его разошлись. — Сегодня вы проведете день в своей келье. Трапезничать вам принесет Репня — с ним вы уже познакомились.

— А выходить отсюда нельзя? Тут скучно.

Отец Ходыня встал с табурета:

— Скоро вы забудете, что такое скука. А выходить вам и не захочется.

Отец Ходыня оказался прав. Едва он вышел, Свету совершенно расхотелось покидать келью. Вот минуту назад, когда отец Ходыня сидел на табурете, хотелось — да еще как! — и уже все хотение прошло.

Но скука осталась. И потому, когда Репня принес ему обед, Свет встретил его как старого друга.

— Скучаете? — спросил Репня.

Свет кивнул.

— Ничего, — сказал Репня. — Настанет вечер, пойдете на молебен. А завтра все будет нормально. Здесь так всех новичков встречают.

Много позже Свет узнал, что новичков встречают так для того, чтобы обострить их естественное детское любопытство, которое поможет им легче пережить начальный период разрыва с домом. Но тогда он этого не знал. И потому сказал:

— Плохо встречают.

Репня покусал нижнюю губу:

— Не умрете. Я вот не умер… Вы почти сразу учиться начнете, а я уже три месяца жду, покудова семерка наберется. Я у отца Ходыни первый.

И снова Свету захотелось с ним подраться.

— У вас тут дерутся?

Репня в ужасе вскинул руки:

— Что вы!.. Мы раз с Олегом в трапезной подрались, так нас на три дня посадили в карцер на хлеб и воду. Отец Ходыня говорит, что будущим волшебникам следует учиться сдерживать в себе Перуновы желания.

На хлеб и воду Свету не хотелось. Тем паче когда тебя ждут щи из щавеля и голубцы.

— Ну я пошел. — Репня направился к двери. — А то отец Ходыня не велел мне с вами разговаривать. Кстати, выходить не пытайтесь, на дверь наложено заклятье. — Репня исчез.

Это было интересно, и Свет, тут же забыв об обеде, попытался подойти к выходу. Ничего не получилось. У двери ему было делать совершенно нечего, и ноги не собирались туда шагать. А тело не собиралось ползти. Поневоле пришлось заняться щами да голубцами.

Репня приходил в келью в этот день еще трижды, болтал обо всякой чепухе, но изнывающего со скуки Света его болтовня приводила в восторг. Когда Репня унес грязную посуду после ужина, Свет с нетерпением стал ждать обещанного молебна.

Отец Ходыня зашел за ним, когда небо в окошке уже стало чернеть.

— Пора на молебен, мой мальчик. Перед отходом ко сну у нас принято воздавать хвалу Семарглу.

Слава Сварожичам, молиться Свет уже был научен. Дома по вечерам тоже молились, вставали на колени, кланялись стоящему в углу кумиру Сварога, благодарили Дажьбога и жену его Мокошь за жизнь и прожитый день, вспоминали и других богов. Кроме Семаргла. Мама говорила, что Семаргл не любит, когда ему молятся простые люди. Он не их бог, у него даже жены нет. И потому Свет спросил:

— С какой стати Семарглу? Он не мой бог.

— Отныне он ваш бог. — Отец Ходыня погладил Света по голове. — Семаргл — повелитель и защитник всех волшебников.

С отцом Ходыней Свет преодолел дверь своей кельи безо всяких сложностей. Они шли по скудно освещенным газовыми светильнями коридорам. Вдоль коридоров тянулись деревянные двери. Из дверей выходили люди: мальчишки в серых рубашках и штанах, подростки в темно-синих одеждах, похожих на халаты, мужчины в таких же балахонах, но голубого цвета. Все двигались в одном направлении.

Вскоре Свет с отцом Ходыней оказались в большом полутемном зале. Вошедшие в зал поворачивались в одну сторону и становились на колени. Опустился на колени и Свет.

У дальней стены зала, на небольшом возвышении, стоял кумир бога в голубых одеждах. Лицо кумира было удивительное — не строгое, как у Дажьбога, и не злобное, как у Перуна; не мрачное, как у Велеса, и не веселое, как у Ярилы. Лицо этого бога было ДОБРОЕ. Доброту излучали его глаза, ею дышала каждая черточка божьего лица.

Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов и богинь он не видел никогда — ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям, но отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу, хотя ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света иногда мама.

Потрясенный Свет даже не заметил, как началась проповедь. И лишь потом обнаружил, что в зале звучит мощный голос человека, одетого в оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны, и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в лицо Семарглу и словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко без надежды на возвращение…

В реальность его вернул громовой бас волхва:

— Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братия и воспитанники! Да убьем в себе Додолу!

Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие тут же отозвались:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Еще дважды гремел по залу голос волхва, и дважды откликались молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми, пропищал и Свет:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Через много лет, когда его положение в Колдовской Дружине позволило ему знать многое из того, чего не знают простые мужи-волшебники, Свет выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать особое чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.

За девять лет учебы в школе волшебников, с постепенным повышением своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился понимать пересыпанные специфическими терминами проповеди. Проповеди эти были разными — в зависимости от того, что происходило в прожитый день. Позже, когда он стал мужем-волшебником, ему пришлось бывать на еженедельных богослужениях, проводимых в храме Семаргла самим Верховным Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были разными. Но во все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

4. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 69, ВЕРЕСЕНЬ

Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал своему отпрыску две вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми годам Репня Бондарь твердо знал: а) мать его Лада и сестра Купава — женщины и как всяких женщин их необходимо любить, уважать и защищать; б) волшебники — единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для большинства словенских мужчин, а второй стал естественным выводом для словенского рубежника, у которого содержанием всей жизни была работа и который был не слишком близок даже к обычным людям.

Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница княжества проходила в нескольких сотнях саженей от избы, где жили два Бондаря и две Бондаревы. Впрочем, самого Микулы в тот день дома не оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от семьи, на другой заставе, куда получил новое назначение. Через день-другой он собирался прислать за женой и детьми экипаж.

Однако вместо экипажа пришли ордынцы. Это была первая из серии провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах княжества. Нападение на заставу было хорошо подготовлено и прекрасно спланировано. Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.

Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в ту ночь они проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний Репня уже прекрасно разбирался в оружии — как-никак сын рубежника! — и сразу узнал голоса ордынских «чингизов». Голоса звучали солидно и во множестве. Пару раз, правда, им ответили и словенские «онеги», но быстро затихли. Конечно, мушкет «чингиз» по сравнению с винтовкой «онега» выглядит стареньким дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в упор, недостатки мушкетов как-то скрадываются…

В избу Бондаря ворвались пятеро. Молодые уверенные в себе ордынцы, все как один чернявые и узкоглазые — чистопородные монголы, сильные, опытные. Пока они ломали дверь, мама успела запихать перепуганного Репню в шкаф. Купава вскарабкалась на чердак. Дверца в шкафу оказалась закрытой не полностью, но Репне поначалу ничего не было видно. Он токмо понял, что зажгли светильню: по стоящей напротив шкафа родительской кровати побежали неверные тени. А потом грубый голос спросил по-словенски:

— Где мужик?

— Нет его, — сказала мама. — На другой заставе.

По-видимому, незваные гости знали это, поелику искать не стали.

— А щенки где? — спросил тот же голос.

— С отцом, — ответила мама.

Незванные гости загоготали, заговорили меж собой по-ордынски.

— А что, ягодка? — сказал грубый голос. — Холодно спать без мужика?.. Так и быть, я его заменю. Скидай одежду. Попробуем, сколь ты сладка.

Наверное, мама не поспешила выполнить приказ, поелику тут же послышался треск раздираемой материи. А потом Репня увидел в щель мамино обнаженное до пояса тело. В поле зрения появились двое ордынцев. Они держали маму за руки. Мама смотрела в сторону шкафа — Репне показалось, она глядит ему прямо в глаза — и что-то беззвучно шептала. Ордынцы содрали с ее стегон остатки разорванной ночной рубашки и опрокинули маму на кровать. А потом Репня увидел еще одного ордынца. Ордынец был без штанов. Внизу живота у него торчала огромная коричневая изогнутая, болтающаяся из стороны в сторону палка. Ордынец сказал грубым голосом: «Послушная, ягодка», — упал на маму, схватил ее за волосы. Репня зажмурился, ожидая, что сейчас случится что-то страшное, и страдая от собственного бессилия: ведь он должен был ее не только любить и уважать, но и ЗАЩИЩАТЬ.

Но страшного не было. Похохатывали ордынцы, переговаривались меж собой гортанными голосами, да слышалось чье-то шумное дыхание. И тогда Репня не выдержал и открыл глаза.

Голый ордынец прыгал на маме, поднимая и опуская задницу. Мама лежала тихо, повернув голову влево и глядя на шкаф. Нижняя губа ее была закушена, шуйца свисала с кровати до полу. Ордынец прыгал все быстрее. И тут мама вдруг облизнула языком губы и закрыла глаза. Репня подумал, что она сейчас умрет, и от ужаса затаил дыхание. Но мама снова облизнула губы и вдруг заурчала, как урчал списанный по ранению со службы и с тех пор ошивавшийся при кухне пес Полкан, когда повар Бермята давал ему свежую кровь. А потом мамина рука поднялась с пола, схватила ордынца за спину. Мама задергалась под ордынцем, закинула ему на задницу ногу. Репня услышал ее визгливый, какой-то ненормальный — такого он ввек не слышал — голос:

— Еще-о-ох!.. Еще-о-ох!

И понял, что прыганье ордынца маме приятно. Открытие это так поразило его, что он чуть не вылез из шкафа, желая понять, от чего же маме приятно. Но побоялся.

Ордынец содрогнулся, перестал прыгать. Другие загалдели громче. Ордынец слез с мамы, палки внизу его живота уже не было, там висел такой же, как у Репни, токмо большой и мокрый корень. А потом на маму взобрался другой ордынец…

Много позже, уже став взрослым, Репня понял, почему мать не сопротивлялась, когда ее насиловали. Она рассчитывала, что изверги насытятся ее телом и уберутся из избы. И таким образом Купава избежит поганых ордынских лап. Понять маму Репня понял, но ее визгливого «Еще! Еще» не простил никогда.

Тем паче что уловка не помогла. Грубый ордынец надел штаны и приказал осмотреть чердак. И тогда мама, корчащаяся под другим ордынцем, завыла. А потом завизжала, как задавленная собака, Купава.

Репню тоже нашли. Но не тронули.

— Пусть щенок живет, — сказал грубый ордынец. — Пусть запомнит нашу силу. — Он рассмеялся. — Его мать и сестра оказались сладкими ягодками. Странно, но язычницы всегда хороши в постели. Может, им помогают в этих делах их многочисленные боги.

Ордынцы убрались. А Репня сидел рядом с еще теплыми телами, гладил мамины и купавины волосы, старался не смотреть на их вспоротые животы. Плакать он не мог, и взгляд его так и привораживала картина, на которую он не хотел смотреть.

Вскоре подоспела помощь с соседних застав и близлежащего города. Ордынцев выбили за пределы территории княжества. Репню подобрали, пообещали, что отец заберет его через день-другой.

Но отец за сыном не приехал. Он был убит в те же часы, когда ордынские собаки терзали плоть его жены и дочери: на новую заставу Микулы Бондаря тоже было произведено внезапное нападение. Репню подобрали волхвы, поместили в детский дом при Южноуральском волхвовате. А через два года в нем проснулся Талант, и его перевели в школу волшебников.

Ни волхвы, ни пестуны понятия не имели, какую печать наложила на восьмилетнего ребенка увиденная им сцена изнасилования матери. Они предполагали, что случившееся породит в душе сироты ненависть к ордынцам.

Репне часто снилась та ночь. Но он просыпался не от того, что видел вспоротые женские животы и мертвые глаза матери и сестры. Репня просыпался в холодном поту от того, что снова и снова раздавался в его памяти визгливый мамин — и не мамин — голосок: «Еще! Еще!» И снова и снова видел он скребущие по спине насильника-ордынца мамины нежные пальчики.

Через много лет посеянные в душу ребенка зерна ненависти и ревности проросли.

5. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

Гостью привезли в половине девятого.

Свет уже закончил в физкультурном зале очередное сражение с духом Перуна и успел принять душ, когда Берендей доложил ему о прибытии Веры. И хотя у чародея не было ни малейшего желания до завтрака заниматься государственными делами, однако, помня о просьбе Буни Лаптя, он решил поступить вопреки своему желанию.

Гостья выглядела одинокой и беззащитной. Она стояла посреди сеней, прижав руки к груди, и широко открытыми глазами смотрела на спускающегося по лестнице Света. Похоже, она никак не ожидала такого поворота в своей судьбе. Или делала вид, что не ожидала…

На ней было все то же вчерашнее рубище, и прислуга встретила гостью с плохо скрытым удивлением. Однако невежливых реплик никто себе не позволил: Свет уже успел предупредить челядь. Даже Забава держала язычок за зубами.

Спустившись, Свет подошел к паломнице, с большим трудом — мышцы едва ли не отказывались совершать непривычную работу — изобразил на лице улыбку и проговорил:

— Здравы будьте, девица!

Паломница, похоже, проглотила ком, стоящий у нее в горле, и ответила:

— Здравы… будьте… — Как будто произносила вызубренные без понимания слова незнакомого ей языка. И после некоторой паузы добавила: — Чародей…

Свет сделал вид, что не замечает замешательства паломницы, и, повернувшись к прислуге, сказал:

— Вера будет в течение некоторого времени моей гостьей. Прошу любить и жаловать!

Он с удивлением заметил, каким взглядом одарила «гостью» Забава. Словно раненая волчица охотника…

О Сварожичи, сказал он себе. Кажется, мой разговор с нею был полностью бесполезным. Сколь же велики заблуждения людские! И сколь велики заблуждения женщины!..

Впрочем, ему тут же пришло в голову, что подобное отношение служанки к гостье может стать и полезным. В любом случае это будет дополнительный материал для наблюдений и выводов.

— Забава! — сказал он. — Проводите Веру в гостевую. Надеюсь, там все готово?

— Там все готово. — Забава произнесла эти слова самым мирным тоном, но ухо Света уловило в них малую толику раздражения.

Впрочем, возможно, он и ошибался, потому что Забава тут же — дружеским жестом — взяла гостью за руку и повела за собой.

Свет с Берендеем поднялись в кабинет.

— Полагаю, нашей гостье потребуется одежда? — спросил эконом.

— О Велес! — воскликнул Свет. — А ведь я и не подумал об этом!.. Конечно же потребуется. Сегодня же найдите портного, и чтобы к ужину у нее было платье.

— Портной у меня есть, — сказал Берендей. — Сколько платьев нужно заказать?

— И в самом деле, — удивленно сказал Свет. — Ведь одного же ей будет мало…

— Несомненно! Такой девушке мало будет и трех!

— Нет уж, — сказал Свет. — Три, и ни платьем больше.

— А домашние?

— Разумеется, — сказал Свет. — Двух хватит?.. Кстати, не забудьте о неглиже. — И поразился, с какой легкостью сорвалось с его языка новомодное франкское словечко. — Вызовите приказчика из одежной лавки и закажите все необходимое. — И вспомнив просьбы Буни Лаптя, добавил: — Денег не жалейте. Пусть она чувствует себя, как дома.

— А кто она такая? — спросил удивленно Берендей.

— Этого я вам сейчас сказать не способен… Но выходить из гостевой она сможет только в сопровождении вас или Забавы. Я наложу соответствующее заклятие.

Эконом понимающе кивнул головой:

— Где она будет трапезничать?

— Вместе со мной, разумеется…

Тут Свету пришло в голову, что девица, одетая в рубище, вряд ли будет чувствовать себя как дома за одним столом с чародеем.

— Когда ей сошьют платье, будет трапезничать за моим столом, а пока подавайте ей в гостевую. Предварительно поинтересуйтесь, какие блюда она предпочитает.

По-видимому, Берендей вспомнил о предыдущей гостье этого дома, потому что больше не удивлялся. Даже не спросил, когда доставят личные вещи нынешней гостьи.

Зато осмелился поинтересоваться:

— Вы не делаете ошибки, приставив к ней Забаву?

— Нет, — сказал Свет. — Вы свободны! Велите подавать завтрак!

Два часа, проведенные Светом в Институте истории княжества, оказались не слишком плодотворными. Полной потерей времени они, конечно, не стали, но и новых знаний не добавили.

Найденный при раскопках шелом и в самом деле принадлежал когда-то князю Ярославу Владимировичу. Свет свершил над находкой волшебные манипуляции, и ум его впитал в себя те события, которые пережил князь, когда носил найденный шелом. Происходило это в начале 66 века от сотворения мира (около 1015-1020гг. A.D.) — в период, который уже был в некоторой степени очищен от более поздних летописных искажений.

Но с другой стороны, это доказывало подлинность обнаруженной реликвии. А поскольку вновь полученное знание подтверждало обретенное ранее, подлинная летопись начала второго христианского тысячелетия могла считаться окончательно восстановленной.

Великий князь Киевский Владимир Красное Солнышко действительно умер в христианском 1015 году. Престол занял его сын Святополк. Сердце киевлян не лежало к новому князю, они бы хотели жить под братом его Борисом, ходившим в ту пору с ратью на печенегов. Но Борис не пожелал поднять десницу на старшего брата. В благодарность Святополк подослал к Борису наемных убийц. Следом убил он и еще одного своего брата, князя Древлянского Святослава, а вот с третьим братом, Глебом Муромским, его постигла полная незадача. Глеб изловил подосланных к нему убийц и, собрав рать, выступил против Святополка. Судьбина хоть редко, но порой наказывает злодеев, и братоубийца получил наконец свое. А Глеб сел на киевский престол.

Ярослав в это время княжил в Новгороде и подумывал, в случае неудачи Глеба, сам рассчитаться со Святополком за смерть братьев, планируя после победы собрать под свою десницу всю Русь. Победа Глеба изменила его планы. Размышляя над происшедшим, Ярослав понял, что на фундаменте заимствованной религии объединить страну удастся не скоро. Однако он прекрасно понимал и другое: разнузданное язычество — тоже слабый клей для создания единого народа. А потому, отказавшись от проведенного отцом крещения, не вернулся и к полному язычеству. Верховным богом был провозглашен свой бог — Сварог, но ввести полный монотеизм Ярославу не удалось — народ не желал отказываться от других своих богов. Ярославу хватило ума не хвататься за меч.

В результате к 1040 году на основе нового Пантеона — некоего симбиоза язычества и монотеизма — на севере Русской равнины возникло единое государство Словенское, столицей коего стал Господин Великий Новгород, а Ярослав Владимирович получил в народе прозвище Мудрый. Справедливости ради, надо сказать, что сын его Всеволод Ярославич, а особенно внук Владимир Всеволодович — неоднократно мыслили приобщить крещеную Киевскую Русь к своей вере, но вместо этого им пришлось заниматься отражением крестовых походов, кои сообразительные и предприимчивые папы римские, понимавшие, что за враг появился на северо-востоке Европы, начали собирать уже во второй половине XI века. В конце концов западноевропейские рыцарские полчища стали тем молотом, который на наковальне местной веры и выковал страну, уже почти тысячу лет растущую и набирающуюся сил, ведомую в будущее Рюриковичами — потомками Ярослава Мудрого. Во всяком случае, когда в первой половине XIII века из просторов Центральной Азии в Европу явилась орда, ведомая монгольскими ханами Темучином, а позже Батыем, и быстро захватившая государства Средней Азии и раздробленную Киевскую Русь, на границах Великого княжества Словенского ей устроили встречу, навсегда отбившую у татар желание заглядывать севернее Дебрянска и Менеска. А в самом конце века нашествия Святослав III и вовсе загнал орду назад, в азиатские степи.

Второй особенностью Словенской Руси — в отличие от христианских стран того времени — стало то, что Сварог и Сварожичи поощрительно относились к волшебству и волшебникам. Более того, в начале становления волхвовата сами волхвы в большинстве своем были волшебниками. В результате в землях Словенских возникла особая культура, резко отличающаяся от остальной Европы и своими достижениями в колдовских науках быстро заставившая церковь христову изменить свое негативное отношение к ведьмам и магам — ведь с чужими волшебниками способны бороться только такие же волшебники.

Колдовская наука проникала во все области жизни, волшебники начинали играть в делах общества все более и более важную роль, и закономерным итогом этого процесса стало формирование еще одной ветви власти — наряду с волхвоватом и воинством — Колдовской Дружины. Конечно, католический мир не мог спокойно взирать, как на севере Русской равнины набирает силу нехристианская страна. Этнические процессы одной силе всегда противопоставляют другую, и у границ Словенской Руси быстро сформировались два мощных государства — Скандинавская империя севернее Варяжского моря и Польское королевство — юго-восточнее.

И лето за летом, век за веком проходили в постоянных схватках, развивающих военное искусство и волшебную науку…

Впрочем, академик Роща воспринял отчет Света без разочарования.

— В исторической науке любое знание бесценно, — сказал он, и Свету ничего не оставалось как согласиться.

— В очередной раз восхищен вашим Талантом, — продолжал академик, — и радуюсь, что он проникает лишь в достаточно отдаленное прошлое. Иначе не видать бы мне от вас помощи, как своих ушей.

— Я и сам этому рад, — сказал Свет. — Если бы я был способен проникать умом во вчерашний день, то сыск и министерство безопасности завалили бы меня уликами с мест преступлений по эти самые уши.

6. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА

Тоска для Забавы стала привычным ощущением.

Убирала ли она комнаты или подавала чародею на стол, ложилась ли спать вечером или вставала рано утром, в душе ее не было и капельки веселья. Рана-то на сердце постепенно поджила, перестала саднить, но зато душа превратилась в какой-то комок, бесформенно-тяжелый, бессмысленно-пустой, не дающий радоваться молодости и жизни…

Особенно донимала Забаву тоска в банный день. После парилки, посиживая с домочадцами на свеженьких простынках в предбаннике и попивая квас, Забава всякий раз была вынуждена переносить их неумеренные восторги. Ольга без устали восхищалась ее телом и предлагала вознести хвалу Додоле за то, что она одарила Забаву подобным богатством. Не отставала от нее и тетя Стася. Она тут же заводила разговор о том, что богине семьи одной хвалы мало — Додоле нужно, чтобы подобное богатство не пропадало за ненадобностью. И кстати, не один мужичок уже готов наложить на это богатство свою лапу. Конечно, тетя Стася не произносила в точности таких слов, но Забаве казалось, что при том смысле, который имела в виду тетя, именно они и должны были звучать.

Забава растирала простыней свой плоский живот, смотрела на свои круглые стегна и упругие высокие перси с небольшими розовыми сосками и думала о том, что единственного мужичка, которому она позволила бы наложить на это богатство свою лапу, оно, богатство это, интересует так же, как ее — строительство новой христианской церкви в столице. Кажется, строят такую где-то в Волотово. Или в Савино?..

А Ольга восторгалась все безудержней, а тетя усиливала свой нажим. «Вот такой-то — справный парень, из приличной семьи, и детей любит… Или вот такой — тоже ничего!» Приходилось тете отвечать, опосля чего тетя обижалась и больше о возможных забавиных женихах не заикалась. До следующего банного дня…

Разумеется, Забаву и саму интересовала собственная судьба. И не токмо в банный день. Ее очень пугал очередной зеленец, который наступит в следующем году. А то, что он наступит, сомневаться не приходилось: ведь боги создали женщину не токмо для того, чтобы влюбляться, но и для того, чтобы рожать детей. Вернее, не так: боги создали женщину для того, чтобы она, влюбляясь, рожала детей. А не сходила от любви с ума…

Забаве было страшно. Она прекрасно понимала, что когда придет зеленец, ей не составит больших трудов найти мужчину и заманить его к себе в постель. У мужчин, правда, глаза цвета не меняют, но ведь всем известно, что зеленец у них длится всю сознательную жизнь… Но она также понимала и другое — разрешится она через девять месяцев от бремени не дитем любви, но пасынком. А пасынков боги нередко наказывают за грех их родителей…

Вот тут Забаве и пришло впервые в голову, что мать ее когда-то согрешила — ведь все остальные боги относятся к безмужности совсем не так, как Додола. И что происходящее с нею сейчас — лишь расплата за грех, совершенный когда-то Светозарой Сосниной. Разве несчастная любовь — не божье наказание?.. А божье наказание люди должны принимать безропотно…

Но душа ее бунтовала. И Забава давно бы уже сходила в храм Додолы и помолилась богине, попросив ее поразить сердце равнодушного слуги Семаргла, но ведь мать Заряна не раз говорила ей, что Додола ввек не помогает тем, кто не способен обольстить мужчину самостоятельно, — в таких женщинах нет духа Додолы, и они не пользуются ее покровительством.

А кроме как от Додолы, ждать помощи было неоткуда. И потому Забава решила безропотно нести на своих плечах выпавшее ей божье наказание. А если такая жизнь приведет ее к сумасшествию — что ж, на все воля богов! К тому же, Додола не бросит свою дочь, если та не сдастся, рано или поздно богиня поможет ей сломить упрямство того, кому Мокошь предопределила быть возлюбленным Забавы. Тем паче, если «безропотно нести выпавшее наказание» означает еще и добиваться от суженого ответного чувства.

Так решила Забава. И в один из вечеров сделала первый шаг.

В тот вечер была не очередь Забавы нести хозяину вечерний чай, но Забава воспользовалась тем, что Ольга припоздала, и, схватив на кухне поднос, помчалась наверх.

Свет даже и не заметил, что с подносом явилась не та служанка — скорее всего, он и не знал, кто должен подать ему вечерний чай.

— Благодарю вас! — раздраженно сказал он, когда она поставила поднос на стол. — Я сам налью. Вы свободны.

Забава стояла справа от него, переминаясь с ноги на ногу. Наконец Свет осознал, что рядом с ним по-прежнему кто-то находится, и поднял на служанку удивленные глаза.

— Я ведь вам сказал, что…

Свет не договорил, потому что Забава стремительным движением расстегнула на кофточке две пуговицы и обнажила левую грудь, нацелившуюся на хозяина отвердевшим розовым соском.

— Возьмите меня, — прошептала Забава. — Я люблю вас.

Лицо Света вдруг перекосилось.

— Уберите эту… это, — сказал он. (Забаве показалось, что он едва не выговорил «эту гадость».) — Я вас больше не задерживаю. И передайте эконому, чтобы он зашел ко мне, как освободится.

Забава отшатнулась, пристыженно опустила голову, спрятала грудь в наперсенник и застегнула пуговицы. Потом подняла на хозяина поблескивающие не скатившимися слезинками глаза и прошептала едва слышно:

— Не надо говорить эконому. Вы можете выгнать меня и сами. Скажите, и я передам дяде.

На этот раз чародей Свет посмотрел на служанку с любопытством:

— Ах да, вы же племянница Берендея!..

Если бы в его взгляде была хоть толика мужского интереса, Забава бы немедленно повела плечами, выпятила в сторону хозяина перси, но во взгляде чародея было что угодно, опричь интереса к ней как к женщине, и Забаве оставалось лишь смиренно слушать.

Свет даже не встал из-за стола.

— Я не собираюсь выгонять вас. И вашему дяде ничего говорить не собираюсь. — Он поморщился. — Я не понимаю ваших чувств, но знаю, что они возможны среди людей. Я прощаю вас, хотя вы мне и помешали. — Он снова поморщился.

Забаву бросило в жар. Уже из его «Ах да» она поняла, как мало значит ее любовь для этого человека, но гримаса его была просто убийственной: так морщатся, съев лимон либо попробовав прокисший суп. Или увидев что-либо уродливое… Уж лучше бы он дал ей пощечину!

Забава выпрямилась, закусила губу.

— А я не нуждаюсь в вашем прощении! — не выдержала она. — Так что можете меня выгнать!

Она повернулась и, не оглядываясь, вышла из кабинета.

Расплаты она ждала со страхом, но без сожаления: в конце концов, чему быть — того не миновать. Однако расплаты не последовало. Ни в тот вечер, ни на следующий день дядя не объявил ей хозяйскую волю. Более того, он даже не сделал ей выговора за несдержанность.

И Забава поняла, что все случившееся между нею и Светом чародей решил не выносить из кабинета. Но больше подобных скоропалительных предложений она ему не делала. Просто старалась почаще бывать у него на виду — если, конечно, позволял этикет взаимоотношений между служанкой и хозяином — да, проходя мимо дверей кабинета, если хозяин пребывал там, мысленно обращалась к нему: «Я же люблю вас! Неужели вы и в самом деле не понимаете, что это такое? Ведь вы же волшебник!»

День проходил за днем, но ничего в жизни Забавы не менялось. По-видимому, звание «волшебник» оказывалось недостаточно серьезным для того, чтобы хозяин влюбился в свою служанку.

7. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ЛИПЕЦ

На первом же уроке по теории колдовства выяснилось, что отец Ходыня является не только пестуном, но и учителем. Что он способен не только следить за тем, чтобы воспитанники вовремя умывались и трапезничали, учили уроки и укладывались почивать, но и способен укрепить в своих воспитанниках Талант и развить его. Впрочем, совсем не этим открытием запомнился Свету тот, первый урок.

Пестун привел их в свою келью, всех семерых своих воспитанников. Усадил на простую деревянную скамейку, велел подождать и вышел.

Воспитанники с любопытством крутили головами. На одной из стен висела обычная школьная доска, только раза в три меньше, чем в классах, где учили арифметике, языку и прочим общим наукам. Зато место на остальных стенах занимали полки, уставленные коробочками, баночками, корзинками. Под потолком висело чучело летучей мыши. Репня Бондарь немедленно сунулся к одной из полок, намереваясь заглянуть в ближайшую банку, но отец Ходыня помешал этим поползновениям.

Он вошел в келью, неся в руках накрытый покрывалом странный предмет, который, после того как пестун поставил его на стол и снял покрывало, оказался круглой деревянной клеткой — на манер птичьей. Но в этой клетке сидела кошка — правда, не черная, а серая. Она равнодушно оглядела мальчишек сквозь прутья зелеными глазами и, свернувшись в клубочек, замурлыкала.

— Что ж, мальчики мои, — сказал отец Ходыня, — сегодня мы непосредственно приступаем к тому, ради чего вас сюда собрали. Первое, что вам следует себе уяснить — колдовская наука является одним из китов, на которых держится могущество и благополучие любого развитого государства. А потому она требует к себе чрезвычайно серьезного отношения. Обыкновенное мальчишеское любопытство — это не то, на чем зиждется колдовство. — Отец Ходыня строго посмотрел на Репню Бондаря. — Колдовство зиждется на трудолюбии и чувстве ответственности, а чувство ответственности не позволяет воспитаннику совать свой нос туда, до чего он еще не дорос… Бондарь!

Репня встал, виновато глядя на пестуна. Отец Ходыня подошел к полке и взял в руки банку, на которую покушался Репня. Открыл крышку, поднес банку к воспитанникам.

— Любопытные могут посмотреть.

Любопытными оказались все. Заглянул, разумеется, и Свет: интересно ведь. Банка была полна какого-то серебристого порошка.

— Это высушенные цветы папоротника, — сказал пестун. — При неправильном с ними обращении могут свести волшебника-недоучку с ума. — Глаза отца Ходыни сделались холодными и строгими. — Надеюсь, впредь столь легкомысленным образом ваше любопытство проявляться не будет. А воспитанник Бондарь сегодня вечером пять раз перепишет «Правила обращения с колдовскими атрибутами»! Ясно?

— Ясно. — Репня мученически вздохнул.

Вздохнул и Свет: свободного времени у Репни сегодня не будет — «Правила» насчитывали сорок параграфов на четырех страницах. Если потратить на каждую страницу по десять минуточек, переписка займет более трех часов!..

— Это наказание научит вас, Репня, чувству ответственности, — сказал пестун. — А для всех остальных послужит уроком.

Репня сел, уныло посмотрел на Света. Свет изобразил на лице горячее сочувствие и подмигнул наказанному.

— Теперь займемся непосредственно материалом нашего сегодняшнего занятия, — продолжал отец Ходыня. — Прежде чем мы приступим с вами, судари мои ясноглазые, к вопросам, связанным с теорией колдовской науки, я бы хотел, чтобы вы уяснили для себя две вещи. — Он сделал паузу и убедился, что все его слушают. — Вещь первая. Изучение волшебства — это главным образом одиночество. — Он поднял указательный перст десницы. — Вестимо, существуют стандартные заклинания и стандартный набор колдовских атрибутов, но… — Он снова сделал паузу. — Талант каждого из вас сугубо индивидуален. Кому-то Семаргл дал больше, кому-то меньше, и вам самим предстоит определять наилучшие для себя заклинания и атрибуты. К примеру,

— он снова обвел воспитанников глазами, — каждый волшебник, хоть и используя стандартные заклинания, по-своему накладывает охранное заклятье на двери помещений. Мощь заклятья, длительность его действия и трудности, с коими столкнется тать, возжелавший проникнуть в заклятые вами двери, зависят от технологии наложения заклятья. На практических занятиях каждому из вас предстоит опытным путем подобрать наиболее подходящую персонально для каждого из вас технологию: ритм заклинания, интонационную окраску, предметную атрибутику… В силу разницы в Талантах то, что найдет для себя Бондарь, окажется малоподходящим для Смороды и наоборот. Поэтому мы и отрываем вас от ваших родителей, поэтому каждый из вас живет отдельно от других воспитанников, поэтому ни один волшебник не заводит собственной семьи. Ясно?

— Ясно! — хором отозвались воспитанники.

— А теперь вторая, еще более важная вещь. Ее я вам продемонстрирую экспериментально. Так будет гораздо нагляднее.

Отец Ходыня подошел к полке, выбрал несколько коробочек, достал из ящика стола ступку и пестик. Бросив в ступку по щепотке каких-то кристалликов из разных коробочек, он принялся растирать содержимое пестиком. Потом достал из стола тонкую свечку на низком подсвечнике и зажег ее. Воспитанники, уже понявшие, что наблюдают некое колдовское действо, во все глаза следили за манипуляциями своего пестуна.

Отец Ходыня простер к клетке с кошкой руки, нараспев произнес непонятные слова. Кошка встала, потянулась, снова замурлыкала, помахивая пушистым хвостом. Отец Ходыня что-то крикнул, вскинул руки к потолку.

И тут шерсть на кошке встала дыбом. Кошка зашипела, потом заорала благим матом и принялась носиться по клетке на манер белки в колесе.

Отец Ходыня взял щепотку порошка из ступки, бросил в пламя свечи. Полыхнул багровый всполох, по келье поплыл вкусный запах.

Свет с шумом перевел дыхание и почувствовал, как его сердце ухнуло куда-то в самый низ живота. И навалился страх, жуткий, душный, беспросветный. Вокруг Света взметнулись в небо толстые колья, забушевал кругом кровавый огонь. И сквозь огонь уставилась на него мерзкая морда какой-то образины. Сердце скакнуло из живота под горло, и он задохнулся от ужаса, закрыл глаза руками, сжался в комок, пытаясь втиснуться в землю. А потом раздался за кольями громоподобный рык…

Все исчезло. Воспитанники с испугом смотрели друг на друга, дрожащие и потные. Отец Ходыня открыл клетку, взял кошку на руки, погладил, почесал за ухом. Кошка успокоилась, улеглась вздыбленная шерсть, поднялся трубой хвост. Пестун посадил кошку назад, в клетку, и прикрыл покрывалом.

Отставив клетку в сторону, он обвел взглядом перепуганных мальчишек, покивал головой.

— То, что я сейчас вам показал, называется «Ночное волшебство». Оно направлено не на пользу, а во вред живым существам. Я специально проделал этот эксперимент, чтобы вы на всю жизнь запомнили, чем может обернуться для других людей — и не токмо людей — ваше творчество. — Он снова обвел взглядом воспитанников. — Собственно говоря, я всего-навсего напугал это животное, а потом дал вам почувствовать, что оно в данный момент ощущает. Однако сам по себе страх может оказаться причиной смерти, и тогда я бы стал убийцей. К счастью, этого не случилось, а то бы я был немедленно дисквалифицирован… Что вы ощутили, Бондарь? — Он посмотрел на Репню.

— Жуть! — только и сумел произнести Репня.

— Вот именно — жуть, — сказал пестун. — А могло быть и хуже. И потому занятия Ночным колдовством категорически запрещены как для отроков, так и для мужей-волшебников. Пойманные на нем немедленно подвергаются наказанию.

— А каково это наказание? — тут же спросил Репня.

— А наказанием является лишение вас Таланта.

— Разве человека можно лишать Таланта? — с сомнением произнес Свет. — Ведь Талант дан ему Семарглом.

Отец Ходыня кивнул:

— Вы правы, мальчик. Однако Талант дается Семарглом для того, чтобы человек использовал его на благо других людей. Пока это все, что вам следует знать и понимать. Итак, я формулирую два основных закона жизни волшебников. — Он опять поднял перст десницы. — Первое. Сила колдуна — в одиночестве. Второе. Ночное колдовство лишает колдуна Таланта. Повторите.

Воспитанники повторили.

И повторяли не один год.

8. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

Свет появился в Институте нетрадиционных наук без четверти два. Ждать не пришлось ни минуты. Охрана была предупреждена, и стражник тут же проводил чародея к академику Барсуку.

Войдя в кабинет, Свет поздоровался и огляделся. Он уже бывал здесь раньше и потому сразу заметил, что в кабинете произошла перестановка. Нет, рабочий стол Барсука стоял на прежнем месте, у дальней стены. Не сменили своих привычных мест и шкафы, в которых, помимо трудов Барсука, хранились многочисленные документы, необходимые ему в работе. Зато стол для совещаний увеличился в размерах, и за ним сидели отнюдь не сотрудники академика. Впрочем, сотрудники академика — двое молодых людей — в кабинете тоже присутствовали. Они стояли у небольшого демонстрационного столика, который расположился возле шкафов. На столике разместилось странное сооружение: колесо на оси с изогнутой, как ворот у колодца, ручкой, над колесом на металлических спицах два небольших металлических шарика. Рядом с сооружением, на простенькой деревянной подставке лежала украшенная хохломской росписью шкатулка.

На странное сооружение бросали любопытные взгляды все присутствующие. Во главе стола восседал белогривый и сухой, как жердина, Кудесник Колдовской Дружины Остромир. Хозяин кабинета академик Ярополк Барсук, маленький и худенький, похожий на бородатого мальчишку, занимал место ошуюю, а справа от Кудесника утвердился министр безопасности Путята Утренник. Здесь же пребывали читающий какую-то бумагу секретарь Кудесника Всеслав Волк и привычно сверкающий лысиной опекун министерства безопасности от палаты чародеев Буня Лапоть. Остальные были Свету незнакомы, но по их мундирам можно было сделать вывод, что они представляют на совещании различные ведомства министерства ратных дел. Впрочем, никого из воевод не было: по-видимому, обещанные на сегодня чудеса большого интереса у высшего военного руководства еще не вызывали.

Едва Свет сел на свободный стул, Путята Утренник встал:

— Начнем, пожалуй, судари мои… Мы собрались с вами здесь для того, чтобы присутствовать при эксперименте, подготовленном академиком Барсуком. Смею надеяться, что эксперимент этот будет иметь весьма огромное значение. И потому отношение министерства ратных дел к происходящему представляется мне несколько легкомысленным. Впрочем, я надеюсь, что присутствующие на нашем совещании сотрудники министерства сумеют оценить увиденное и доведут информацию до воевод. — Министр безопасности посмотрел строгим взглядом на ратников и повернулся к Барсуку: — Прошу вас, академик!

Поднялся хозяин кабинета:

— Я бы хотел сначала продемонстрировать уважаемым сударям результаты нашей работы, начатой в грудне прошлого лета. Хотел бы также попросить всех присутствующих приберечь вопросы на потом, а покудова выполнять все мои просьбы.

Он сделал знак своему сотруднику. Тот взял со стола хохломскую шкатулку и подал академику.

Барсук повернулся к присутствующим:

— Я хотел бы пояснить сударям ратникам, почему на эту демонстрацию приглашен чародей Сморода. Дело не токмо в том, что он самый сильный в стране щупач и потому работает на министерство безопасности.

Свет слегка удивился — называть себя работником министерства безопасности он бы не стал. Впрочем, академик мог и не знать сути взаимоотношений чародея Смороды с министерством безопасности.

— Дело еще в том, — продолжал Барсук, — что, опосля Кудесника, чародей Сморода — самый сильный в стране волшебник, и потому заклятье, наложенное на любой предмет совместно Кудесником и чародеем Смородой, вряд ли может быть снято кем бы то ни было в приемлемые для нашего эксперимента сроки.

Ратники переглянулись, но предпочли оставить это вступление без комментариев. Лишь один из них кивнул головой.

Академик снял с шуйцы поблескивающий изумрудом перстень, открыл крышку шкатулки и положил украшение внутрь. Затем передал шкатулку одному из своих сотрудников. Тот вернул разукрашенный ящичек на прежнее место, на подставку рядом со странной установкой.

— Поелику судари ратники — не волшебники, я поясняю свои действия. Сейчас я попрошу Кудесника и чародея Смороду наложить на шкатулку охранное заклятье. Перстень я положил туда потому, что заклятье, наложенное на пустую шкатулку, оказывается гораздо более слабым, чем то же заклятье, наложенное на шкатулку, в которой лежит ценная вещь. Волшебникам это хорошо известно.

— Академик совершенно прав, — отозвался Кудесник.

Барсук удовлетворенно потер руки:

— А теперь я прошу Кудесника и чародея Смороду наложить на шкатулку совместное охранное заклятье.

Свет с Кудесником переглянулись, кивнули друг другу. Их ауры, видимые из всех присутствующих только волшебниками, стали ярче, глаза закрылись, губы шевельнулись.

— Заклятье наложено, — сказал Кудесник.

Барсук снова потер руки:

— Могут ли присутствующие здесь волшебники подтвердить наложение заклятья?

— Подтверждаю, — сказал Всеслав Волк.

— Подтверждаю, — эхом отозвался Буня Лапоть.

— Сколько бы времени потребовалось вам, чтобы снять наложенное заклятье? — спросил Барсук.

Буня и Волк прикрыли глаза, пошевелили губами.

— Думаю, не менее получаса, — сказал Лапоть.

Волк лишь согласно кивнул.

— Судари ратники могут проверить, — сказал Барсук. — Прошу кого-нибудь попытаться достать мой перстень.

Один из представителей министерства ратных дел, рыжебородый и широкоплечий, встал, сделал несколько шагов к демонстрационному столу и вдруг остановился.

— У меня нет ни малейшего желания прикасаться к вашей шкатулке!

Академик слегка улыбнулся:

— И не удивительно… Как известно, действие охранного заклятья в том и заключается, чтобы у незванных гостей пропало всякое желание взять охраняемый предмет или войти в охраняемое помещение.

— Это известно всем и каждому. — Ратник пожал плечами и вернулся за стол.

Барсук снова, на этот раз хитро, улыбнулся.

— А теперь прошу всех присутствующих внимательно следить за происходящим! — Академик сделал знак одному из своих сотрудников.

Тот подошел к странной установке на демонстрационном столике, взялся за ручку и принялся крутить ее. Некоторое время ничего не происходило. Кто-то из ратников, таращивших глаза на крутящего ручку молодого человека, шумно перевел дыхание.

И тут между металлическими шариками с треском проскочила маленькая молния. Свет аж вздрогнул — так велико было напряжение ожидания. И тут же ощутил: охранное заклятье на шкатулке исчезло. Сейчас перстень академика мог бы стать добычей любого татя, стоило бы только выставить шкатулку на улицу. Свет обменялся удивленным взглядом с Кудесником.

— Прошу вас снова попытаться открыть шкатулку, — предложил академик рыжебородому.

Тот скривился, но встал. Сделал по направлению к демонстрационному столику два шага, остановился. Потом решительно подошел, взял шкатулку в руки, достал перстень и передал его академику.

— Что скажут судари чародеи? — поинтересовался Барсук, водворяя перстень на привычное место.

— Заклятье снято! — удивленно воскликнул Буня Лапоть.

— Могли ли снять его Кудесник и чародей Сморода?

— Могли, — сказал Буня. — Но они этого не делали.

— Мы бы заметили, — отозвался Всеслав Волк, глядя в сторону своего начальника.

Кудесник уже справился с удивлением и спокойно смотрел на Барсука, ожидая объяснений. Барсук вновь удовлетворенно потер руки, дал знак своим сотрудникам. Те накрыли установку кожаным футляром и покинули кабинет.

Академик обвел присутствующих довольным взглядом:

— Только что, судари, вы наблюдали действие электроновой машины. Мы обнаружили, что электроновый разряд снимает действие охранных заклятий.

Свет посмотрел на присутствующих. Кудесник и министр безопасности выглядели абсолютно спокойными. Буня Лапоть и секретарь Кудесника были откровенно ошарашены. Буня аж рот разинул. На лицах ратников был нарисован непобедимый скептицизм.

Рыжебородый вдруг фыркнул:

— Не вижу смысла в применении такой машины. Она слишком велика по размерам, в силу чего для работы разведчиков практически не пригодна.

— Я бы просил присутствующих воздержаться от скоропалительных выводов, — сказал Барсук. — На первый взгляд наша машина действительно не годится для практического применения. Но… — Он сделал долгую паузу. — Если моя теория о том, что природная молния имеет электроновый характер, верна, то применение электронства может иметь немалое оборонное значение.

— А ведь былины говорят о том, Перун должен поразить Семаргла молнией и Семаргл опосля этого потеряет всю свою силу, — сказал вдруг Кудесник. — Это ведь одна из причин, почему он не откликается на чувства Додолы…

— Да, — отозвался Барсук. — А кроме того, науке давно уже известно, что природная молния уничтожает любые заклятья.

— К тому же, — сказал доселе молчавший министр безопасности, — кто даст нам гарантию, что электроновую машину нельзя уменьшить до карманных размеров? Ручное огнестрельное оружие, как известно, поначалу тоже нельзя было спрятать в карман.

Ошарашенный рыжебородый сидел с распахнутым ртом, а Свет вдруг подумал, что это совещание может иметь далеко идущие последствия. И не только для жизни чародея Смороды, но и для судьбы всей страны.

Из Института нетрадиционных наук Свет возвращался в служебной карете Кудесника.

Сам Остромир после эксперимента выглядел спокойным, даже равнодушным. Зато приблизившийся к Свету Всеслав Волк едва сдерживал дрожь в голосе:

— Брат чародей! Кудесник приглашает вас в его карету.

Свету и самому стоило бы после такого приглашения с трудом сдерживать дрожь в голосе — редко кому доводилось удостоиться чести проехаться в служебной карете Кудесника, — но, когда он отдавал распоряжения Петру, в голосе его не звучало ни малейшего намека на возбуждение.

И теперь, сидя напротив Кудесника и его секретаря за плотно задернутыми шторами служебной кареты, Свет не ощущал никакого волнения. Судя по ходившим в последнее время среди волшебников слухам, разговор с Кудесником рано или поздно все равно должен состояться, так почему бы ему не произойти теперь? Света, правда, несколько смущало присутствие Всеслава Волка, но, с другой стороны, не зря же говорят, что у Кудесника нет секретов от своего секретаря! Потому эта должность так и обзывается… Чародею вдруг пришло в голову, что если бы варяги или ляхи сумели каким-либо образом завербовать Всеслава Волка, то ему как лазутчику цены бы не было. Только вот беда — зацепить его нечем. Волк не мздоимец и не тать, а уж насчет бабского племени — на чем ловят немало ратников и светских — и говорить нечего. Впрочем, все равно Кудесник очень быстро бы разоблачил новоявленного лазутчика — пусть Остромир и не столь силен, как Свет, в выявлении злых намерений, зато ему нет равных в выявлении лжи. Потому он, кстати, и доверяет секретарю как самому себе. Хотя лжеца, прикрытого другим волшебником, думается, не удалось бы разоблачить и Кудеснику — слишком слабы у таких людей изменения в ауре. Иначе Буня Лапоть с Путятой Утренником не стали бы огород городить, сразу поселяя Веру к Свету. Для начала показали бы ее Кудеснику — и, возможно, на этом бы все и завершилось…

Остромир некоторое время сидел, откинувшись на спинку сиденья и прикрыв глаза. Свет понял, что Кудесник обдумывает увиденное. Потом старик вдруг встрепенулся, выпрямился, тряхнул седой гривой и сказал:

— Ну-с, братья мои, что вы можете сказать по поводу показанного нам в кабинете академика? — Он повернулся всем телом к секретарю. — Сначала вы, Всеслав.

Волк задумчиво покусал костяшку перста:

— Полагаю, у министерства безопасности прибавится работы. И министр, судя по его словам, это уже хорошо понял. Организация охраны академика и его сотрудников — лишь начало. Опричь охраны, надо будет выявить всякого, кто мог наблюдать за экспериментами Барсука — вплоть до уборщиц — и позаботиться о том, чтобы вражеские лазутчики не могли войти с ними в контакт. Работа немалая и не слишком привычная: до сих пор министерству безопасности больше приходилось заниматься различными направлениями традиционной, волшебной науки, а электронство, как я понимаю, волшебникам не подчиняется. Тем не менее, в связи с тем, что резко увеличивается количество замешанных в деле, министерству безопасности потребуется более активная помощь со стороны Дружины. Хотя то, что нетрадиционной наукой занимаются люди, не владеющие Талантом, значительно облегчает нашу задачу.

Кудесник слушал внимательно, не сводя глаз со своего секретаря. Из этого Свет сделал вывод, что равнодушие главного волшебника княжества было напускным: на самом деле возникшие проблемы его в немалой степени взволновали. Когда Волк закончил, острые глаза Кудесника впились в Света.

— А ваше мнение, чародей?

Карета вдруг остановилась. Свет выглянул в боковое окошечко. Оказывается, они подъехали к пересечению Медведевской и улицы Берегинь — одному из немногих столичных перекрестков, которые уже требовали руководства проездом со стороны стражника-регулировщика. Впрочем, стражник быстро разглядел знаки на служебной карете Кудесника.

— Я во всем согласен с чародеем Волком, — сказал Свет, когда экипаж снова тронулся, — но полагаю, что проблемы, которые теперь встанут перед Дружиной, несколько глубже… Жаль, что с нами нет сейчас чародея Лаптя. Министерству безопасности действительно придется менять методы своей работы, но брат Лапоть в первую очередь волшебник… То, что нам продемонстрировал академик Барсук, может в немалой степени затронуть именно волшебников. Конечно, в нынешнем виде продемонстрированная нам машинка практически неприменима, однако по судьбе отдельных технических устройств мы прекрасно знаем, что все они поддаются изменениям и улучшению. В этом преимущество нетрадиционной науки перед волшебством. Разумеется, министерству безопасности придется менять организацию своей работы, но, по-видимому, многое придется менять и в деятельности Колдовской Дружины. На мой взгляд, установка, созданная академиком Барсуком, гораздо опаснее для нас, чем кажется на первый взгляд. Если простой человек сможет снимать охранное заклятье, наложенное даже наиболее высококвалифицированными волшебниками, то такому заклятью будет грош цена. И тогда наши волшебники останутся без изрядной части своей работы.

— Так может, попросту стоит добиться запрета на подобные научные исследования? — сказал Всеслав Волк.

Кудесник молчал, и Свет понял, что тот ждет от него продолжения.

— Добиться запрета на исследования Барсука мы, разумеется, сумеем, — сказал он. — Дружина обладает для этого достаточным общественным весом. Тем паче что волхвоват, как мне кажется, должен нас поддержать… Но история учит нас, что запретами проблемы не решаются. Разве у нас есть гарантия, что подобными исследованиями не занимаются варяги, ляхи или австро-германцы? А тогда своим запретом мы попросту нанесем удар по обороноспособности собственной страны. Если же на Западе электронством не занимаются, то мы тем более должны активизировать эту работу. Ведь если установка академика Барсука снимает охранное заклятье, то, возможно, подобная установка способна снимать и другие заклятья… Кстати, молния Перуна, насколько я знаю, снимает все волшебные заклятья… И если Барсук прав насчет электронового характера молнии, то такая установка, судари, вполне может быть использована в интересах обороны…

— А вы, пожалуй, правы, — сказал Всеслав Волк. — Я об этом не подумал.

Кудесник по-прежнему молчал, и Свет продолжил:

— Исходя из выше сказанного, получается, что мы должны не запрещать подобные исследования, а, наоборот, помогать им. А чтобы развитие нетрадиционной науки не преподнесло нам неожиданный сюрприз, надо, чтобы ею занимались, помимо обычных людей, и волшебники.

Кудесник наконец нарушил свое молчание:

— Но ведь тогда придется менять всю систему подготовки волшебников.

— Конечно! — Свет понял, что заботит Кудесника. — Наши поколения уже вряд ли способны освоить новые знания. Но детей надо учить по-другому. И чем скорее начнем, тем лучше! Нетрадиционная наука, как известно, развивается очень и очень быстро.

— Мы способны ее и попридержать, — сказал Всеслав Волк.

— Нашу — да, — согласился Свет. — Но не забывайте о других странах. Их маги могут не последовать нашему примеру.

Кудесник вновь погрузился в раздумья. Замолчал и его секретарь. А Свет понял, что высказанные им мысли были для Остромира не слишком неожиданными. И не удивился, что, когда его высадили возле Вечевого моста (Кудеснику не надо было переезжать Волхов), Остромир попрощался с ним необычайно тепло.

Свет некоторое время смотрел вслед удаляющейся карете, украшенной эмблемами Колдовской Дружины, потом подозвал ожидающего неподалеку Петра, сел в свой экипаж и хотел было отправиться к площади Первого Поклона. Однако вовремя вспомнил, что он теперь свободен от ежедневной проверки заподозренных в лазутчестве паломников.

9. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 76, 11 ДЕНЬ ЛИСТОПАДА

О том, что ныне ему предстоит испытание Додолой, Свет узнал перед утренней трапезой. Новость эта взволновала его так, что он с трудом заставил себя поесть. В голову лезли мысли о неудаче, о неизбежном изгнании из школы. Если бы знать хоть, что оно из себя представляет, это испытание!.. К чему подобная таинственность?

Отец Ходыня, разумеется, заметил состояние воспитанника. Подошел, потрепал по плечу:

— Не волнуйтесь, мой мальчик! Все будет в полном порядке. — Он строго посмотрел на тарелку с едва тронутым омлетом. — А вот голодовка может вам токмо помешать. — Строгость с лица пестуна исчезла, оно стало спокойным и доброжелательным.

Свет с трудом заставил себя съесть омлет и пшенную кашу с молоком.

Сегодня в трапезной присутствовала мать Ясна: наверное, ее командировка по другим школам закончилась. Впрочем, Свет отметил этот факт лишь краешком сознания — все мысли занимало предстоящее испытание.

В коридоре к Свету подскочил Репня Бондарь, шепнул:

— У меня сегодня испытание Додолой.

— И у меня, — сказал Свет. — Интересно, в чем оно заключается?

— Хотите, расскажу?

Тут же рядом с ними возник отец Ходыня:

— Сморода! Бондарь! Отправляйтесь в свои кельи. Я приду за вами.

Пришлось разойтись. Оказавшись в родимой келье, Свет устроился на лежанке, закинул руки за голову и вновь обратился мыслями к предстоящему экзамену. Интересно, откуда Репня узнал о его характере. То, что испытание Додолой определяет всю дальнейшую судьбу воспитанника, было известно всякому. Об этом отец Ходыня не уставал повторять все последнее лето, подчеркивая, что токмо опосля этого экзамена они смогут считать себя реальными кандидатами в волшебники. А все не выдержавшие испытание будут немедленно отчислены из школы, и впереди у них останется жизнь обычных людей. Ну разве что они смогут стать врачами…

Свет знал, что Додола — одна из богинь Пантеона. Но на уроках теологии о ней практически не говорилось, а когда воспитанники спрашивали, отец Ходыня заявлял, что в свое время они все узнают. По ежедневным же молебнам было ясно одно: Додолу в себе необходимо убить. Удалось ли это Свету? Увы, он понятия не имел. И потому испытывал нешуточный страх.

Отец Ходыня пришел за ним часа через два.

— Айда, мой мальчик!

Свет встал с лежанки. Сдерживая обрушившуюся вдруг на него дрожь, спросил:

— Что мне взять с собой?

Отец Ходыня внимательно посмотрел на него, и Свет вдруг впервые понял, что когда пестун смотрит на него таким взглядом, он в этот момент попросту прощупывает своего воспитанника. Захотелось закрыться, спрятаться, но тут на ум пришел Первый Закон Поведения: «ВОСПИТАННИК ВСЕГДА ДОЛЖЕН ГОВОРИТЬ ПЕСТУНУ ПРАВДУ!»

— В чем заключается испытание? — спросил Свет.

А вдруг теперь отец Ходыня скажет!.. Но нет, надежда оказалась пустой.

— Вам не нужно это знание, — ответил отец Ходыня.

— А Репне Бондарю?

— Он сказал, знает?

— Да.

Отец Ходыня удовлетворенно кивнул:

— Хорошо…

Что именно хорошо, Свет не понял.

— Бондарь узнал от меня, — продолжал пестун. — Так надо. — Он шагнул к двери. — Айда!

Они прошли по коридору, спустились по лестнице на первый этаж. Свет вдруг понял, что они идут в сторону бани. Однако отец Ходыня прошагал мимо ее дверей, а Свет почувствовал на дверях охранное заклятье: сегодня был не банный день.

Отец Ходыня остановился у следующей двери:

— Входите!

Тут охранного заклятья не было. Свет взялся за деревянную ручку.

Дверь открылась. Содрогаясь от возбуждения, Свет шагнул через порог и очутился в небольшой комнатке.

Воздух пах смолой и тайной. Обшитые еловыми досками стены, в противоположной стене забеленное мелом большое окно, справа некрашенная закрытая дверь, от которой явственно тянуло теплом, слева дубовая скамейка и над нею вешалка, около скамейки медицинский стол.

Сзади чуть скрипнули петли. Свет обернулся.

За спиной стояла мать Ясна в белом балахоне врача, смотрела на него пронизывающим взглядом ведуньи.

— Раздевайтесь до трусов, Свет.

Свет послушно скинул башмаки и одеяние воспитанника. Пол был теплым на ощупь. Как в бане.

— Ложитесь на стол.

Свет взгромоздился на стол и разочарованно вздохнул. Тайна исчезла: ему предстоял обычный медицинский осмотр. Так оно и случилось. Мать Ясна положила ему на грудь руки, и Свет непроизвольно поежился: руки колдуньи были изо льда. Словно прикосновение зимы… Свет закрыл глаза, привычно отринул все мысли. Волна холода прошла по его телу, и мать Ясна сказала:

— Все в порядке. Вы абсолютно здоровы.

Свет слез со стола, взялся за свой балахон и разочарованно воскликнул:

— А как же испытание Додолой?

Мать Ясна улыбнулась. Глаза ее потускнели, перестали быть глазами ведуньи, но зато в них появилось что-то иное, странное и непонятное.

— Пройдите вот туда, — мать Ясна указала на некрашеную дверь, — и хорошенько вымойтесь.

Свет открыл дверь. За нею была баня, но баня не обычная, совершенно не похожая на ту, в которой мылись воспитанники. Здесь вместо камня вокруг было сплошное дерево. В углу рядом с полком стояла пышущая жаром каменка, но запаха дыма не было. Зато баню наполнял какой-то другой запах, пряный, волнующий, таинственный. На широкой скамейке у стены расположилась деревянная шайка, а на стене висел березовый веник. В углу, у скамейки, лежали вверх дном еще несколько шаек.

Свет скинул трусы, повесил их на гвоздик. Взял шайку и набрал из бака воды. Вода была в самый раз — горячая, но не кипяток. Свет вдруг ощутил восторг — ему показалось, что когда-то, давным-давно, он уже мылся в такой бане. И рядом был отец, но не отец Ходыня, а папа…

Откуда-то потянуло холодком.

— Ну как вы тут?

Свет стремительно оглянулся и оторопел: перед ним стояла обнаженная мать Ясна. Улыбаясь, она подошла к нему, опустила в шайку с водой шуйцу. Свет смотрел во все глаза — тело у матери Ясны было белым и каким-то круглым. Но не в этом было главное отличие от тела Света. На груди у матери Ясны виднелись две шарообразные выпуклости, центр каждой выпуклости украшал коричневый кружок с небольшим холмиком. А внизу живота росли черные кудрявые волосы. И больше не было ничего…

Мать Ясна плеснула на Света горячей водой, взяла в руки веник, опустила в шайку. При каждом движении выпуклости на ее груди колыхались из стороны в сторону, маленькие коричневые холмики на них явно выросли.

До сих пор, в понимании Света, женщины отличались от мужчин только более тонкими, похожими на мальчишеские голосами. Да и то не всегда.

Оказывается, широкие одеяния волшебников много чего скрывали.

— Что это? — Свет обрел наконец дар речи.

Мать Ясна улыбнулась странной улыбкой:

— Это перси.

— А зачем они?

Мать Ясна взяла еще одну шайку, набрала из бака воды и вылила на себя. Вода сбегала с плеч на эти самые «перси» и двумя струями стекала на пол.

— Мы будем мыться вместе, — сказала мать Ясна, и Свет понял вдруг, что она не знает, как ответить на его вопрос. А может, попросту не желает отвечать.

Тогда он задал другой вопрос:

— А где же ваш корень?

— У меня его нет.

— А как же вы писаете?

— Полезай на полок, — сказала мать Ясна, и Свет понял, что не дождется ответа и на последний вопрос.

Он вздохнул и забрался на полок, окунувшись в восхитительный жар. Мать Ясна уселась рядом, коснулась Света горячим упругим стегном, протянула ему веник.

Они отхлестали друг друга веником, и это тоже было восхитительно. А потом мать Ясна намылила мочалье, и Свет начал мыть ее. Спина у матери Ясны была гладкой, попка упругой, а «перси» тяжелыми и скользкими. Свет тер их мочальем, и они все время стремились убежать из-под рук в сторону. Душу Света томили какие-то неясные желания: то вроде бы хотелось коснуться похожих на большие соски коричневых холмиков на персях матери Ясны, то вроде бы стоило погладить ладошкой ее живот. Но эти желания, едва оформившись, вдруг вытеснялись чем-то другим, непонятным, но знакомым, давно забытым, но близким. Смутное воспоминание бередило сердце, и Свет пытался понять его, и смывал мыльную пену с тела матери Ясны уже автоматически, как мыл спину в бане тому же Репне Бондарю.

А потом за мочалье взялась мать Ясна. Она терла Свету спину, и вместе с мочальем его кожи касались упругие перси. Потом она вымыла ему корень, и в душе Света вновь проснулись смутные желания — он даже провел мокрой рукой по щеке матери Ясны, но так и не понял, для чего это сделал. А потом мать Ясна принялась мыть ему голову, и вновь неоформившееся воспоминание вытеснило из души все желания, кроме одного: вспомнить. В сознание билась мысль, что все это мать Ясна делает неспроста, что, возможно, это не подготовка к испытанию, а само испытание, но все было неважно. А важно было вспомнить.

И когда мать Ясна, окатив Света водой из шайки, на секунду прижала его голову к своей левой перси, он вспомнил.

Голод, страшный голод, смертельный голод… Прикосновение к щеке чего-то теплого и упругого, пахнущего вкусно-вкусно… Поворачиваем голову, в губы попадает твердое, и голод отступает… Он вспомнил все ясно и отчетливо, как будто происходило это с ним совсем недавно. И происходившее не имело никакого отношения к порозовевшему телу матери Ясны.

— Мама, — прошептал он. — Мамочка!

Перси матери Ясны затанцевали перед его глазами, неоформившиеся желания, вызванные близостью обнаженного женского тела, умерли, и он окунулся во мрак…

Очнувшись, он услышал певучий женский голос:

Как да вдоль по ре-эче-эньке Как плыла лебе-оду-ушка.

Как да мово ми-ило-ого Увели в нево-олю-ушку…

Свет открыл глаза. По телу разливались теплые волны: над ним склонилась мать Ясна в белом балахоне врача, и руки ее, плавая над грудью Света, излучали жар. Заметив, что воспитанник пришел в себя, она отступила на шаг и ласково сказала:

— Ну вот и хорошо, вот и ладушки.

Свет поднялся на локте:

— Что со мной?

— Все в порядке. Одевайтесь!

Свет удивился:

— А как же испытание Додолой?

— Оно уже состоялось.

— Разве? — Свет потер ладонями лицо. — Что-то я не помню.

Мать Ясна перестала улыбаться и строго сказала:

— Всякое семя знает свое время.

А Свет вдруг заметил, что лицо матери Ясны кажется непривычно-розовеньким, а коротко подстриженные — как у воспитанника — волосы стоят ежиком.

Он слез с медицинского стола и принялся одеваться. Натянул серую пару, надел башмаки, вопросительно посмотрел на мать Ясну. И вдруг замер: над волосами матери Ясны сияло розово-фиолетовое облачко. Свет зажмурился, помотал головой, снова открыл глаза. Нет, показалось. Не было там никакого облачка — волосы как волосы.

— Что с вами, Свет? — спросила с тревогой мать Ясна.

— Нет, ничего, — сказал Свет. — Слабость…

— Это скоро пройдет. — Мать Ясна отвернулась. — Вы свободны!

Свет понял: от него не ждут никаких вопросов. И унес вопросы в коридор.

В коридоре стоял отец Ходыня, выжидательно смотрел на Света. Потом он повернулся к вышедшей вслед за воспитанником матери Ясне, и Свету показалось, что волшебники переглянулись.

Отец Ходыня сказал:

— Отправляйтесь к себе, воспитанник! И ни с кем не вступайте в разговоры!

В келье Света ждал Репня Бондарь. Он сидел на табуретке и без интереса перелистывал учебник математической магии. Когда Свет вошел в келью, ему показалось, что над головой Репни висит красное облачко. Но стоило Репне оторваться от учебника, как облачка и след простыл. Да и было ли оно вообще? Может быть, Свет попросту заболел: не зря же с ним возилась мать Ясна…

— Ну как? — спросил Репня.

— Говорят, испытание состоялось.

— Что значит «говорят»? А вы сами разве не помните?

— Тот-то и оно, что не помню.

— Странно! — Репня покусал нижнюю губу. — Может, вы провалились?

— Может быть. — Свет уныло вздохнул. — А как у вас?

— Ну я-то все помню. — Репня издал короткий самодовольный смешок. — Мать Ясна мыла меня в бане.

Света словно обухом по голове ударили. Точно, ведь и с ним было тоже самое! Перед глазами проплыло обнаженное тело матери Ясны — сначала молочно-белое, потом изрядно порозовевшее. И кажется, это меня сильно взволновало, с удивлением подумал Свет. Странно, никогда не волновался, моясь в бане… Наверное, мать Ясна наложила на меня какое-то заклятье… Он вспомнил, как они терли друг друга мочальем и подивился: от чего там можно было хлопнуться в обморок?.. Сколько раз я тер мочальем Репню, и ввек не было никаких обмороков!..

Репня что-то рассказывал, увлеченно, с упоением, размахивая руками. Свет помотал головой, и в сознание прорвались последние слова Репни:

— …но тут у меня встал.

— Кто встал? — Свет непонимающе смотрел на Репню.

— Не кто, а что! — поправил Репня. — Корень, разумеется.

Похоже, он вспоминал мытье в бане с каким-то особым чувством, которого не было у Света.

— Что значит — встал? — Свет ошарашенно хлопал ресницами.

— Встал — значит поднялся и отвердел. — Репня тоже казался удивленным. — Не понимаете, что ли?

— Не понимаю…

— Глупышка! — Репня смотрел на Света с жалостью.

Жалость эта Свету не понравилась.

— Ну а дальше? — сказал он недовольно.

— А дальше — не скажу! — Репня ухмыльнулся. — Но думаю, что испытание Додолой я прошел!

— Бондарь! Что вы здесь делаете? — В дверях стоял отец Ходыня. — Разве не вам я сказал, чтобы вы сидели у себя?!

Репня медленно положил учебник на стол. Репня поднялся и с вызовом посмотрел на отца Ходыню. Свету показалось, что он хотел сдерзить, но, по-видимому, сумел сдержаться. А еще Свету показалось, что утром Репня был совсем другим — вроде бы даже ростом пониже… Наверное, он действительно прошел испытание, и сегодня впервые его назовут не воспитанником, а отроком. И перед Репней откроются кладовые волшебных знаний. Действующие, а не учебные заклятья. Настоящие колдовские жесты. Ему начнут преподавать реальную алхимию, высшую математическую магию и много других волшебных наук. И Репня станет мужем-волшебником. А его, Света, с позором выставив из школы волшебников, переведут в школу врачей.

— Идите, к себе, Бондарь! — Отец Ходыня не повысил голоса, и это уже не удивило Света: отныне с Репней будут разговаривать, как с равным. — И вы, Сморода, тоже ждите, покудова вас не позовут.

Репня подмигнул Свету и исчез за дверью. Отец Ходыня последовал за ним. Вот только подмигивать Свету он не стал.

Позвали Света в три часа пополудни. Отец Ходыня не зашел к нему перед обедом, и трапезу пришлось пропустить. Впрочем, голод Света уже не волновал. Ему хотелось только одного: чтобы закончилось это тоскливое ожидание. И когда открылась дверь, он был готов к любому позору.

В келью вошли двое — отец Борис и незнакомец в голубом одеянии мужа-волшебника. Вздрогнув, Свет поднялся с лежанки. В полном молчании колдуны завязали Свету глаза черной лентой и, взяв его с двух сторон под руки, вывели из кельи. С каждым шагом душу Света охватывало все более сильное волнение. Поворот следовал за поворотом, и Свет быстро потерял всякое представление о том, в какой уголок школы его ведут. Но руки, крепко державшие его за локти, казались руками друзей — он вдруг таинственным образом почувствовал уверенность в этом, — и потому Свет начал успокаиваться. В конце концов все можно пережить, даже позор, подумал он. И удивился: еще утром такая мысль вряд ли пришла бы ему в голову, еще утром позор для него был страшнее смерти.

Наконец колдуны остановились, отпустили его локти. Свет замер в ожидании неведомо чего.

— Во имя Семаргла! — раздался вдруг пронзительный голос.

— Именем его! — отозвался слитный хор других голосов.

С головы Света сняли черную ленту, и он зажмурился — таким ярким показался ему хлынувший в глаза свет.

— Во имя Семаргла!

— Именем его!

Когда глаза Света привыкли к нестерпимой иллюминации, оказалось, что его привели в освещенный всего лишь десятком свечей зал торжеств. Окна зала были задрапированы тяжелыми черными шторами. Свет стоял в центре незамкнутого каре выстроившихся вокруг отцов и отроков-волшебников, одетых в парадные балахоны. Десятки глаз смотрели на Света. А потом откуда-то появился еще один незнакомец в одеянии мужа-волшебника и воздел к небу руки.

— Мужи! Отроки! Братия! — возгласил он. — Мы собрались здесь в знаменательный час! Сегодня воспитанник вашей школы Светозар Сморода прошел испытание Додолой и присоединился к священному братству Колдовской Дружины! И пусть он покудова еще мало осведомлен в колдовских науках, но отныне он вступает в наши ряды. — Незнакомец повернулся к Свету: — Воспитанник Сморода! Властью, данной мне Кудесником, я нарекаю вас нашим братом. Ночь да не войдет в вашу душу, отрок-волшебник! Учитесь, овладевайте силами Дневного волшебства. Запомните, как сегодня вы приняли за яркий свет слабые огоньки свечей, и не поддавайтесь губительному влиянию Додолы. Благослови вас Семаргл!

Из-за спины незнакомца выдвинулся пастырь:

— Во имя Семаргла!!!

— Именем его! — отозвался хор голосов.

Свет был ошарашен. Словно во сне, смотрел он, как к нему приближаются два отрока и снимают с него серую пару воспитанника. А потом двое отцов надевают на него темно-синее одеяние отрока, и до Света доходит наконец, что это вовсе не сон.

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! — провозглашает пастырь. — Да убьем в себе Додолу!

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! — повторяет хор мужских и юношеских голосов.

И Свет, подобно эху, откликается:

— Да убьем в себе Додолу!

10. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ДОДОЛА

Додола была младшей и самой любимой дочерью Сварога. Так утверждали старословенские былины.

Зачем Сварогу потребовалась такая дочь, былины не объясняли, но ведь пути божьи неисповедимы…

Во всяком случае, Додола с самого своего рождения стремилась к тому, к чему стремятся все женщины мира во время трех месяцев зеленца. Кроме тех, кто решил посвятить себя колдовству…

Для начала она попыталась соблазнить своего отца. Однако ничего из ее начинания не получилось — поскольку богу-породителю для осуществления своих планов не требовалась женщина, то и соответствующего инструмента у него не оказалось. Была ли наказана Додола за свои матримониальные поползновения, неизвестно: былины ничего на этот счет не говорили. Но вряд ли — ведь именно Сварог создал дочь постоянно озабоченной своей женской природой. Стало быть, этим он преследовал какие-то собственные, далеко идущие цели.

Однако, даже если наказание и состоялось, оно в намерениях Додолы ничего не изменило. И когда у нее ничего не получилось с отцом, она обратила свой божественный взор на собственных братьев. Былины рассказывали, как для начала она сунулась к Дажьбогу. Но тем уже завладела Мокошь, и богине судьбы совсем не улыбалось обзавестись соперницей — пусть и в лице своей юной сестренки. И хотя в первую ночь, воспользовавшись ротозейством старшей сестры, Додоле удалось-таки совратить Дажьбога, развиться их отношениям Мокошь не позволила. Однако Дажьбог не подвел Додолу, и плодом той распрекрасной ночи стало рождение Словена, от коего, как известно, и пошли дажьбожьи внуки — словене.

Додола же после рождения первенца обратила внимание на одного из двоих своих еще не связанных узами брака братьев — Семаргла. И не просто обратила внимание… Она влюбилась в Семаргла напрочь, потеряв голову, как могла влюбляться только одна Додола. Остальным-то богиням было не до любви, они занимались массой других дел — следили, чтобы вовремя явилась в Словению весна, чтобы все живое в свой срок ушло к Велесу, в загробный мир. Да и мужей надо было держать в ежовых рукавицах — чтобы те, лежебоки, не забывали выполнять обязанности, возложенные на них Сварогом. Хотя вполне возможно, что и остальные богини спали со своими мужьями каждую ночь. Просто отец создал их обычными, с нормальным сексуальным циклом, и плоды этих ночей не могли быть неожиданными. Додола же пребывала в зеленце все время… Впрочем, судя по всему, бог-породитель для этого ее и создал. Ведь должен же кто-то из богов думать о любви и деторождении…

А вот Семаргл о любви не думал. И жениться не собирался. Задетая его невниманием Додола тут же возненавидела своего равнодушного братца — ведь от любви до ненависти всего один шаг. Возможно, эта пылкая ненависть и привлекла к ней внимание самого старшего сына Сварога — Перуна, который до сей поры думал лишь о войне да охоте и плевал на женские прелести. На прелести Додолы он плюнуть не смог. Или не захотел. Во всяком случае, они сошлись, любвеобильная красавица Додола и мужичина до мозга костей, злобный и агрессивный Перун. И родили первого Рюрика. А потом начали рожать воинов. Ведь должен же кто-то радовать Перуна кровавыми схватками, а кому его радовать как не собственным детям. Но, видно, и в превратившейся со временем в благообразную матрону Додоле по-прежнему жило юношеское увлечение. А может, даже Перун оказался неспособным заполнить ненасытный Додолин колодец. Во всяком случае, из года в год, из года в год, едва Перун уносился на очередную войну, Додола тут же пыталась совратить Семаргла. И, по-видимому, от ее поползновений круговая оборона этого женоненавистника начала давать трещины — во всяком случае однажды Сварог, убоявшийся, что ревнивый Перун, прознав о художествах своей женушки, убьет брата, пообещал Семарглу лишить его божественной силы, если он не выдержит искушения. А когда Семаргл пожаловался отцу на свою сексуальную озабоченность, тот пообещал ему родить еще одну сестру. Но как видно забыл свое обещание. Или решил испытать стойкость сына. Как бы то ни было, Семаргл и до сей поры остается неженатым, зато научился обращать свое либидо в колдовскую энергию. И когда родится будущая жена небесного покровителя чародеев, земные чародеи умрут, превратившись в обычных смертных. И тогда же рухнет цивилизация Земли.

11. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 79, ЦВЕТЕНЬ

В первый раз Свет столкнулся с происками Додолы еще будучи отроком. С тех пор прошло более двадцати лет, но он хорошо помнил, как все случилось.

Опосля испытания Додолой отроков стали выпускать за стены школы, а третье лето отрочества кандидатам в мужи стали выдавать карманные деньки: Дружина полагала, что волшебник должен уметь считать копейку. Такое умение открывало отроку еще один столп, на котором держится мощь страны. И он начинал понимать, что жизнь основывается не только на силе волшебников, но и на знаниях и энергии купцов. А от купцов оставался всего один шаг до тех, кто производил богатства, коими торговали купцы.

Получив от дьяка-бухгалтера положенную сумму, Свет бросил монетки в выданный этим же дьяком кошелек и отправился в расположенную поблизости от школы лавку. В лавке этой он бывал уже не раз, глазел на выставленные на полках товары, пока купец, богатырского сложения мужичина с вострыми глазами и метлообразной пшеничной бородищей, не грозил ему пудовым кулаком:

— Неча, парнище, на товар пялиться, коли денег нет! Вот я тебе по хребту-то!..

Много позже Свет стал понимать, что такая встреча оказывалась безденежным воспитанникам по просьбе школьных пестунов — очередное напоминание отрокам, чтобы берегли копейку.

Но в этот день Свет зашел в знакомую лавку с чувством собственного достоинства, солидно и сдержанно, весьма удивленный той уверенностью, которую ему вдруг дал кошелек с десятком металлических кружочков. Он представлял себе, как степенно подойдет к прилавку, достанет из кармана деньги, и бородатый купчина тут же изменит к «парнищу» свое отношение.

Купчины за прилавком не оказалось. На Света взглянула светловолосая девица, такая же востроглазая и крупная, как и бородач. По-видимому, это была дочь купчины.

— Слушаю вас!

— Я… это… — Свет обежал взглядом полки и витрину, и тут глаза его наткнулись на горку леденцов. — Мне бы конфет. К чаю.

Востроглазая смотрела на него с любопытством, и любопытство это Свету не понравилось: ему показалось, что девица сомневается в его платежеспособности. Он с достоинством вытащил из кармана кошелек:

— Вот!

Девица улыбнулась странной улыбкой. Не обращая внимания на горку леденцов, вышла из-за прилавка и, открыв находившуюся в боковой стене дверь, поманила Света перстом:

— Проходите сюда.

Сама она осталась стоять на пороге, и Свет, проходя мимо, поневоле задел плечом содержимое ее объемистого лифа. Содержимое было одновременно и твердым, и упругим. Как резиновый мяч.

По-видимому, это была кладовка. Во всяком случае, когда глаза Света привыкли к полумраку, который не могло рассеять подслеповатое окошко под потолком, забранное решеткой, вокруг обнаружились стеллажи, заставленные коробками, бочонками и мешочками разных размеров. Несколько мешков лежали прямо на полу. Конфеты в таких мешках храниться не могли.

Свет повернулся к девице, намереваясь задать удивленный вопрос, но слова застряли у него в горле. Девица смотрела на потенциального покупателя во все глаза. Потом она с шумом проглотила слюну, и до Света вдруг дошло, что он интересует купеческую дочь совсем не как потенциальный покупатель. Он произнес мысленное с-заклинание. Аура девицы проявилась, засияла во всю мощь розовым светом, светом, выражающим дух Додолы.

— Зачем вам конфеты, сладенький? — сказала девица тонким вибрирующим голосом и облизнула губы. Шагнула вперед и вдруг прижалась к Свету всем своим жарким телом. — Ну же, не стойте истуканом!

Свет отпрянул. Тогда девица плюхнулась на ближайший мешок и, все так же не сводя со Света широко открытых глаз, потянула кверху подол платья, медленно и грациозно. Открылись полные икры, обтянутые ажурными аглицкими чулками, потом круглые коленки. А потом подол поднялся над краем чулок, сверкнули полоски молочно-белой кожи, пересеченные треугольными клинышками голубых подвязок.

— Какой же вы несмелый, — едва слышно прошептала купеческая дочь.

И тут сзади распахнулась дверь. Свет обернулся. В проеме стоял бородатый купчина. Девица взвизгнула, вскочила с мешка. Падающий подол прошуршал по чулкам. Девица, закрыв руками лицо, кинулась к двери, наткнулась на широкую грудь отца, отлетела в сторону. И тут купец захохотал. Девица затряслась, слезы хлынули из ее глаз, персты затеребили рукав отцовского кафтана.

— Папенька! Папенька, я ничего! Он ничего…

Купец продолжал хохотать. А отсмеявшись, прорычал:

— Экая вы дурища! Нашли кого соблазнять! Да в нем мужицкого-то нет ничего! — Потом снова засмеялся, но уже не издевательски, по-доброму. Хлопнул несильно по обтянутому ситцем круглому дочкиному заду. — Ладно, вижу, созрели. Пора вам и парня подыскивать.

Купец освободил от своего могучего тела дверной проем, и, глядя с доброй улыбкой вслед ускакавшей дочери, проговорил:

— Ну что, сударь волшебник, заглянули к дочке под подол? И как же это она сумела вас сюда затащить?

Свет молчал: вопросы были риторическими. Купец подмигнул ему:

— Да уж!.. Если Додола бабу возьмет, баба горы свернет, не то что мужика. Только… — Он поднял кверху указательный перст десницы. Совсем как отец Ходыня. — Только взглядами бабу не накормишь. Впрочем, вам-то все это ни к чему.

И когда выдал Свету полфунта леденцов, не взял ни копейки.

— Это вам премия, сударь волшебник. За то, что вы открыли мне истину. Не сомневайтесь, уж теперь-то я о дочке позабочусь.

Вечером Свет рассказал о случившемся отцу Ходыне. Тот, как всегда, внимательно выслушал, доброжелательно покивал:

— Вам ведь уже объясняли, почему люди делятся на мужчин и женщин, не так ли?

Свет кивнул. Доброжелательность медленно стерлась с лица пестуна, сменившись смесью презрения и негодования.

— И вот среди женщин распространилось поверье, будто бы ребенок от волшебника сам рождается волшебником, и мать делает неубиваемой колдуньей. Каких токмо глупостей не сочиняют дурные головы!.. И хотя раз за разом женщинам приходится разочаровываться в своих надеждах, поверье не исчезает. — Отец Ходыня возмущенно фыркнул. — Хотелось бы знать, кто разносит по миру эту ерунду!

А много-много позже, уже будучи членом палаты чародеев, Свет узнал, что смесь презрения и негодования на лице отца Ходыни была не более чем лицемерной маской. Потому что поверье это распространялось самой Дружиной. Дабы мужи-волшебники систематически, в течение все жизни, проходили через то, что в школе называлось «испытанием Додолой». И Свет не раз убеждался, что распространяемые слухи достаточно действенны. Во всяком случае, женские прелести он видел нередко и с радостью убеждался, что на него их притягательность не распространяется. А значит, он сумел убить в себе Додолу окончательно.

12. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: РЕПНЯ

Репня возненавидел мать Ясну не сразу. Поначалу все случившееся воспринималось им, как нечто нереальное. Словно спишь себе и видишь очень хороший сон. Потом вдруг он безо всякой причины переходит в кошмар, и ты очень-очень хочешь проснуться, но будильник почему-то не звонит…

В конце концов будильник все же прозвонил. Будильником для Репни стал перевод в школу лекарей, которая размещалась в том же приюте, что и школа волшебников, но в других зданиях. Ученики двух школ друг с другом не встречались, но мылись ученики-лекари в той же бане, что и волшебники. И потому Репня каждую седмицу взбирался на тот же полок, на котором они сиживали со Светом. И каждую седмицу он проходил мимо той двери, за которой все и случилось. Хорошее, за которым началось плохое… Не единой ночью, снова и снова пытался он представить ТО. Как словно магнитом притягивало его ладони незнакомое женское тело, как ласковы были руки матери Ясны, как странно было ощущение, когда в его корень вошел дух Перуна, и мягкая плоть волшебным образом преобразилась в полноценный ствол. И как ударило в голову, когда корень вошел во что-то теплое и сырое, и как…

Последнее Репня ясно вспомнить не мог. Он понимал токмо одно: такое бывает раз в жизни. И не раз, лежа в постели, мысленно звал мать Ясну. Ведь он любил ее, любил так, как не любил никого.

Но она не пришла.

И тогда он ее возненавидел. Ведь она наверняка знала, что ее додолин колодец, приняв в себя корень Репни, лишит воспитанника Семаргловой Силы, и, наверное, должна была понимать, как плохо ему опосля этого будет. Но даже и не подумала прийти, поинтересоваться его самочувствием, узнать, чем ему можно помочь…

Так он объяснял свое состояние себе. Хотя в глубине души понимал, что первое бы, что он сделал, — это разорвал на матери Ясне ее балахон, чтобы выскочили из-под голубой ткани упругие круглые перси…

Учеба в школе лекарей была не легче, чем в школе волшебников. А Репня вовсе не собирался оставаться неучем. Работал он со старанием, даже с каким-то упоением. И потому труд и время постепенно притупили боль потери. От былых чувств к матери Ясне осталась лишь глухая ненависть.

В школе лекарей учеников не держали взаперти, и уже скоро, гуляя по городу, он повстречал шуструю, востроглазую служаночку с узкой талией и круглым задом. Служаночка была себе на уме и быстро присушила юношеское сердце. Да и сопротивляться не стала, когда однажды вечерком, в ее комнатке, опосля осторожных поглаживаний и несмелых поцелуев гость вдруг взялся расстегивать на хозяйкином платье пуговицы лифа. Лишь шептала: «Миленький, миленький…» — покудова шепот не перешел в сдавленный стон.

Вот тут Репня и обнаружил, что мать Ясна на белом свете не одна. Что все додолины колодцы одинаковы. И что хорошенькую служаночку можно любить ни сколь не хуже, чем неприступную волшебницу. И даже лучше — опосля встреч с нею не бывает этой тупой боли, терзающей сердце.

Через много лет, давно уже расставшись с нею, он понял, как опытна и умела была служаночка. Как осторожно, но упорно подвела она своего любовника к желанию отшлепать даму сердца по голым ягодицам. Ему понравилось. А уж про нее и говорить нечего: оргазм у служаночки был таким бурным, какого он больше ввек ни у кого не встречал. Репня, обнаруживший вдруг, что любовь с избиениями ничем не хуже любви с объятиями, в своей даме души не чаял. Избивал он ее около двух лет и даже стал поговаривать о том, что женится на ней, когда закончит школу.

Исчезновение служаночки стало для него ударом почти такой же силы, как изгнание из школы волшебников. Правда, перенес он его гораздо легче. В конце концов, у служаночки было полное право сменить надоевшую ей руку и начать получать синяки от другого. Возможно, если бы Репня встретил ее, и разразилась бы сцена, но служаночка исчезла не токмо из его жизни, она исчезла и из хозяйского дома, прихватив кое-какую мелочь из хозяйской бижутерии — драгоценности, слава Сварожичам, хранились в сейфе.

К тому же, уже через несколько дней Репня нашел служаночке замену — аппетитную парикмахершу с Волховской набережной. Это была любовь с интересом. Парикмахерша не токмо принимала его в своей постели, но и стригла бесплатно. За это, наверное, она и наградила его сифилисом.

Впрочем, в то лето такая болезнь уже не представляла для Репни сложности. Он вылечил не токмо себя, но и свою возлюбленную. В благодарность она предложила ему больше не появляться, и месяца через три вышла замуж за аптекаря. Репня на нее не обижался — во-первых, он в свою даму сердца ничуть не был влюблен, а во-вторых, ее изворотливость даже восхитила его. И разве он не стригся у нее без оплаты?.. К тому же, ей совершенно не нравилось, когда ее били по ягодицам.

После парикмахерши их у Репни было великое множество. Каждая его любила — Репня стал очень красивым молодым человеком, — но ни одной не нравилось заниматься сексом с избиениями. Впрочем, на его сердце они зарубок не оставляли. Он знал, что на смену одной придет другая, что на его век их хватит, но надо было избавляться от дурной привычки. Потому что карьера женатого врача как правило развивается более удачно, чем холостого

— а к тому времени он уже закончил школу и стал лицензированным лекарем. Пользуясь недолгой любовью своих партнерш, он усиленно боролся с собой. И в конце концов победил. С последней из этой цепочки он получал удовольствие уже без желания отшлепать ее.

Ее звали Лада. Как мать Репни.

На Ладе он и женился.

Их счастье длилось больше года — покудова не родился Святополк. Но опосля родов проклятая Додола пробудила в Ладе чувственность, и любовные ласки стали завершаться такими стонами, что Репня боялся, как бы не проснулся в детской Святополк. Впрочем, то что Лада в оргазме исходила стонами, было не страшно. Страшным стало то, что опосля них Репне снились другие стоны. Раз за разом, снова и снова, он переживал ту давнюю ночь, последнюю ночь матери, любимой проклятым ордынцем. И забытая, казалось, навсегда привычка вернулась. Обычные ласки начали оставлять его неудовлетворенным.

Это был конец. Они промучились друг с другом еще год. Будучи хорошей женой, Лада очень любила мужа. Будучи замужней женщиной, она любила его корень. Но полюбить тяжелую мужнину руку она не смогла — в конце концов, даже замужняя женщина и хорошая жена не может все время стоять или лежать, иногда ей хочется и посидеть.

Княжеский суд долго пытался помирить их. Еще в течение целого лета они несколько раз сходились и расходились. Все было тщетно: любовь без рукоприкладства не нравилась мужу, а любовь с рукоприкладством была ненавистна жене. В конце концов суд был вынужден развести их. Причиной была названа «сексуальная несовместимость супругов».

Святополк остался с матерью. А Репня решил впредь семьи не заводить.

13. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

Забаве новая обитательница дома не понравилась сразу. Женское чутье подсказывало служанке, что у нее появилась возможная соперница. Конечно, рубище паломницы — не вечернее платье. Конечно, загорелая мордашка — не украшенное макияжем личико. Конечно, чародею все равно на кого не обращать внимания — что на собственную служанку, что на неведомо откуда взявшуюся неизвестную девицу, — но…

Но под рубищем паломницы угадывалось изящное горячее тело, какое может принадлежать лишь стопроцентной шлюхе. Но загорелая мордашка и безо всякого макияжа была способна произвести на любого мужчину надлежащее впечатление. Но в конце концов, если Забава надеется охмурить волшебника, почему не может надеяться на то же самое любая иная женщина? Даже шлюха! Тем более такая кукла, как эта…

Так что в Забаве, едва она увидела гостью, проснулось старое как мир чувство. И она бы при первой же встрече выразила бы к этой кукле свое отношение, но ведь хозяин попросил держать язык за зубами.

Забава держала язык за зубами, хотя хозяин откровенно кукле улыбнулся, знакомя ее с обитателями дома. Держала она язык за зубами, ведя куклу в гостевую. Даже не ответила ни на один вопрос этой девицы.

Потом она заметила, что возле дома толкутся какие-то неизвестные люди

— по виду явные агенты стражи. Это ее полностью успокоило. Женщина, за которой следят, чтобы она не сбежала, вряд ли способна стать соперницей в любви.

Однако вскоре произошло то, что поколебало спокойствие Забавы. В дом прибыл портной. Само по себе это еще не было сверхъестественным явлением — портной бывал здесь и раньше. Но раньше он приходил для того, чтобы снять мерки с чародея, а сейчас хозяина дома не было. Все остальные же сами ходили в пошивочную мастерскую. Так что не требовалось много ума, чтобы понять, к кому пригласили портного. Тем паче что перед уходом портной разговаривал с дядей Берендеем, а убирающаяся в гостиной Забава слышала их разговор от начала до конца.

— Я снял мерки и определил модели, — сказал портной. — Значит, три платья?

— Да, три, — сказал дядя Берендей. — И желательно первое уже сегодня к вечеру. Для примерки можете приезжать в любое время.

— Я сошью его сам, — сказал портной. — А мне примерки не требуются. Но стоить оно будет дорого.

— Сколько бы ни стоило, — сказал дядя Берендей. — Все будет оплачено. Главное, чтобы оно было готово к ужину.

— Значит, будет готово, — сказал портной. — Остальные к завтрашнему вечеру. Для примерки их привезут завтра в одиннадцать. Устроит?

— Устроит.

А когда портной удалился, дядя Берендей позвал к себе Ольгу, и они куда-то ушли. Вернувшись же, притащили два домашних платья из лавки готовой одежды, а также целую гору нижнего белья и женских мелочей. Вплоть, до косметики.

Вот это Забаве уже не понравилось. А тут еще Ольга, явившись на кухню, сказала:

— Ну и ну! Никогда не видела, чтобы наш хозяин тратил деньги на женщину. Да еще так много. — Она с ухмылкой глянула на Забаву. — Сдается мне, голубушка, что наш волшебничек готовит нам всем сюрприз. Может, он открыл способ ублажить женщину, не работая своим корнем?

Забава вцепилась ей в волосы — едва растащили. А когда дядя Берендей принялся в своей комнате в очередной раз воспитывать племянницу, та, ничтоже сумняшеся, заявила:

— Я вашей с чародеем гостюшке все зенки повыцарапаю. Можете так и сказать хозяину. И пусть он не рассчитывает, что я буду этой лахудре прислуживать!

Дядя Берендей опешил. А потом сказал:

— Не дело служанки оценивать гостей хозяина…

— А с какой стати она здесь появилась? — оборвала его Забава. — Еще ни разу у нас в гостях женщин не было!

Дядя Берендей вдруг улыбнулся:

— Была одна. Еще до вашего здесь появления. Выдавала себя за графиню. Оказалась варяжской лазутчицей. Хозяин и вывел ее на чистую воду.

Но Забава гнула свою линию:

— А чего он тогда ей улыбался? Я ни разу не видела, чтобы он хоть кому-либо улыбался. Разве что Кудеснику своему разлюбезному… Нам, во всяком случае, — точно ни разу.

— О боги! — Дядя Берендей всплеснул руками. — Когда вы наконец перестанете верить своим сказкам?.. Да не улыбался он ей! Волшебники вообще никогда никому не улыбаются. Даже друг другу. — Дядя Берендей взял Забаву за руку. — Он токмо ИЗОБРАЖАЛ улыбку. И помяните мое слово, нашей гостье эта его улыбка еще боком выйдет, не иначе. Той лжеграфине он тоже улыбался. А потом ее бросили в острог… Так что можете умерить свою ревность.

Ревность Забава умерила. Она вспомнила, что улыбка хозяина и в самом деле напоминала странную гримасу. Просто ярость залепила ей, Забаве, очи. Нет уж, упаси, Свароже, увидеть когда-нибудь такую «улыбку», адресованную кем угодно лично ей! Уж лучше ненависть, чем подобная «приветливость»!

— Что же мне с вами делать? — сказал дядя Берендей. — Ведь дойдет с вами до беды.

Забава мягко высвободила руку из широкой дядиной ладони. И сказала:

— Не надо со мной ничего делать. Я сама с собой все сделаю.

И уже выйдя из комнаты, поняла, что ее последняя фраза прозвучала достаточно двусмысленно.

Портной сдержал слово, данное Берендею: к ужину Вера спустилась в трапезную.

Свет быстро убедился, что деньги будут заплачены не зря. Голубое платье, усыпанное бисером и украшенное легкими франкскими кружевами, выглядело очень шикарно. По-видимому, это понимала и сама Вера. В ее движениях вдруг появилась уверенность, этакая плавность и, пожалуй, даже княжественность. А Свет легко убедился, что его гостья умеет носить красивые вещи. И если это не присущий некоторым женщинами врожденный талант, то значит, с красивыми вещами ей встречаться приходилось. Вывод напрашивается сам собой — амнезию ее нельзя назвать полной. Во всяком случае, уголок мозга, отвечающий за женственность, она не затронула.

Впрочем, Света ее женственность не интересовала, он отметил эту особенность девицы только в связи с пресловутой амнезией. И предстоящий ужин был не просто привычной вечерней трапезой, он должен был стать поединком между прикидывающейся больною подозреваемой и следователем. Если, конечно, наличие в этом доме подозреваемой не является плодом больного воображения хозяина…

Для начала он решил ее поразить.

Она еще не подошла к столу, когда Свет стремительным движением выдвинул гостевой стул. По меркам словенской знати это было проявление величайшего уважения. В доме какого-нибудь посадника оно стало бы нормальным жестом по отношению к женщине-гостье. Но не в доме чародея… Даже Берендей поразился неожиданному поступку хозяина. Забава же и вовсе стала чернее тучи.

Однако дальнейшее поразило их еще больше. Гостья приняла необычное поведение хозяина как должное, величественно кивнула Свету, неторопливо села и не сделала ни малейшей попытки водрузить на стол локти. Увидев потрясенные лица прислуги, спросила:

— Я что-нибудь не то сделала? Извините, ради бога! Я, к сожалению, забыла все правила поведения за столом.

Свет отметил про себя киевское выражение «Ради бога» и сказал:

— Ничего страшного, сударыня, не обращайте внимания.

— Ну нет, — решительно сказала Вера. — Если учиться заново манерам, так не откладывая… Что я неправильно сделала?

Свет посмотрел на Берендея, но чем мог помочь эконом своему хозяину в нынешней ситуации?.. И Свет решил сказать правду:

— Сударыня, вы сделали все правильно. Надеюсь, если так пойдет и дальше, ваша память восстановится достаточно быстро.

Но она не уловила скрытого смысла, улыбнулась:

— Как было бы хорошо, если бы ваши слова стали истиной!

Свет сел напротив гостьи и велел подавать. Пока прислуга суетилась вокруг стола, он изучал ауру Веры.

Аура сегодня была такой же, как и вчера. Перед Светом явно сидела волшебница, и от волшебницы этой не исходило ни малейшей угрозы. А вот любопытство исходило. Впрочем, о любопытстве говорила не аура, любопытство светилось на лице паломницы.

По-видимому, заклинание, включающее Зрение, переполнило чашу: Свет ощутил нарождающееся в душе раздражение. Но сегодня духу Перуна поддаваться было нельзя, и он сказал:

— Приятного аппетита!

— Приятного аппетита! — отозвалась Вера.

Принялись за трапезу. Сегодня Касьян приготовил форшмак и зайца, тушеного в сметане. Была также цветная капуста в кляре и паштет из печенки. На сладкое — желе из клубники и клюквенный мусс. Ну и какой же ужин без булочек-шанежек, ореховых трубочек и медовой коврижки! Подали и медовуху.

Поначалу трапезничали в привычном для Света молчании. Вера только посматривала по сторонам. Свет же, со своей стороны, хотел, чтобы разговор начала именно гостья: иногда первые слова человека в состоянии расслабленности дают больше информации, чем не один десяток допросов. Если, конечно, допрос не проводится по полной форме. Впрочем, после проведенного по полной форме допроса с человеком за одним столом не посидишь — аппетит пропадет даже у самого голодного и толстокожего.

— А вы любите поесть, — заметила наконец гостья, неторопливо работая вилкой и ножом. — И как все вкусно!

— Да, поесть я люблю, — согласился Свет. — И у меня справный повар. Должны же быть у человека в жизни радости…

— У всех мужчин жизненные радости находятся в желудке, — сказала Вера.

— Откуда вы знаете? — быстро спросил Свет.

— Откуда-то знаю, — не смутилась Вера. — Эта фраза родилась у меня сама собой. Я вроде бы и не собиралась говорить ничего такого. — Она оттопырила нижнюю губку. — А ведь вы не верите, что у меня амнезия, правда?

Забава вдруг фыркнула и выскочила на кухню.

— Поживем — увидим! — сказал Свет, проводив служанку взглядом.

Однако гостью такой ответ не удовлетворил.

— А вот мне интересно, — сказала она, — зачем вы освободили меня из тюрьмы?

— Вы были вовсе не в тюрьме, — сказал Свет. — Вас просто держали в изоляторе.

— И из одного изолятора я попала в другой!

— У меня вы в гостях…

— Но с чего бы это вы пригласили меня в гости? Я вам что, понравилась?

— С какой вдруг стати вы мне должны понравиться! — возмутился Свет. И осекся. — Меня просто заинтересовало ваше заболевание. В моей практике такого еще не встречалось, но я очень надеюсь с ним совладать.

— Значит, я вам не понравилась? — гнула свое Вера.

Пора покончить с такими вопросами раз и навсегда, подумал Свет. И сказал:

— Милая девица! Вы не могли мне понравиться или не понравиться. Чародеи женщинами не интересуются!

— Странно! — сказала она. — А мне показалось, тот мужчина, что меня осматривал первым, очень даже заинтересовался.

Свет раздраженно фыркнул:

— Ну с ним-то такое вполне возможно! Он не волшебник и уж тем паче не чародей…

— А чем отличается чародей от волшебника?

— Силой Таланта. Чародей это волшебник более высокой квалификации.

И мне странно, подумал он, что вы не разобрались в ауре Бондаря. Если вы — волшебница, должны были… Или все это говорится только для того, чтобы запутать меня?..

В трапезной вновь появилась Забава, и Свет бросил на нее мимолетный взгляд. Забава явно сгорала от ревности: ее недалекому бабскому умишку не хватало понимания, что любая ревность в отношении волшебника попросту смехотворна.

— Это правда или вы шутите? — сказала Вера. — Неужели возможно такое, чтобы мужчина, если он здоров и достаточно молод, не интересовался женщиной?

— Волшебники — не мужчины, — сказал Свет. — Как и колдуньи — не женщины. Они вынуждены жить с теми телами, какими их оделила Мокошь, но они не простые люди. И как не простых людей, их не интересуют людские страсти.

Если они не связываются с додолками, добавил он мысленно.

Вера почувствовала его раздражение. Или заметила ненависть в глазах Забавы. А может быть, узнала все, что хотелось… Во всяком случае, завершился ужин в привычной Свету тишине. Вот только сегодня эта тишина была ему совсем не с руки.

В десять вечера Свет решил, что настала пора занять наблюдательный пункт. Он вышел из кабинета, но по дороге завернул на первый этаж.

Дом был тих. Прислуга уже отправилась спать, и только Берендей сидел на кухне над какими-то бумагами. Поднял глаза, вопросительно посмотрел на хозяина. Свет помотал головой, и эконом вернулся к проблемам домашнего хозяйства.

На втором этаже, естественно, тоже царила тишина. Но когда Свет приблизился к гостевой, из-за двери донеслось негромкое пение. Голосок у гостьи был неплох — тонок и нежен, — зато мелодия показалась Свету отвратительной. И совершенно незнакомой. Во всяком случае, в Словении таких песен не пели.

Свет осторожно подкрался к двери, проверил наложенное заклятье. Заклятье было в порядке — никому из нормальных людей, находящихся в гостевой, и в голову бы не пришло подойти к двери. Следов попытки снять его изнутри вроде бы не наблюдалось.

Все так же, крадучись, Свет пробрался к входу в секретную каморку и медленно повернул ключ в замке. Нахмурился: секретная каморка всегда вызывала любопытство новеньких служанок, как-то сам застал Ольгу заглядывающей в замочную скважину, пришлось даже выговор ей сделать. Среди низшей прислуги ходили самые дикие предположения о характере таинственной комнаты, которую дозволялось убирать только жене Берендея Станиславе. Говорили, что хозяин хранит там свои деньги, а сейф в кабинете — лишь дымовая завеса. Впрочем, кое-кто из девиц в своих предположениях доходил и вовсе до полной глупости: мол, чародей — полный извращенец, держит за закрытой дверью картинки с изображением неодетых дам и занимается, глядя на них, сухим непотребством, потому-то на живых женщин и внимания не обращает, как и все они, эти чародеи, им, наверное, токмо колдуньи подходят…

Свет не обращал на подобную болтовню никакого внимания: у кого что болит, тот о том и говорит, что возьмешь с глупых куриц, они даже слова «онанизм» никогда не слышали… Впрочем, такие разговоры продолжались недолго — жена Берендея быстро просвещала новеньких, и их интерес к чародею так же быстро пропадал. Эта тактика не сработала лишь с Забавой…

Свет вошел в каморку и наложил на ее дверь легкое защитное заклятье. Отдернул шторку, прикрывающую окошко в гостевую. Со стороны гостевой окошко представляло собой самое обыкновенное зеркало, расположенное над умывальником. На противоположной стене каморки шторка закрывала другое такое же окошко — в кабинет Света.

Газовые светильни по ту сторону зеркала были потушены, но поскольку на улице было еще достаточно светло — да и окна открывались на Волхов, на заход солнца, — то искусственного освещения и не требовалось.

Вера в легком домашнем платье расположилась на кровати, лежала поверх покрывала, закинув руки за голову, смотрела в потолок и мурлыкала свою странную песню. Так продолжалось минут пять. Свет терпеливо ждал.

Наконец гостья встала, потянулась и, тряхнув пшеничной гривой, подошла к окну. Свет насторожился. Вера легко справилась со шпингалетом и оконной рамой, приблизила лицо к прутьям решетки. Свет качнул головой: обычно выходцы из Западной Европы при открывании русского окна испытывали поначалу определенные трудности — они привыкли, что половинка рамы поднимается снизу вверх. Впрочем, настоящих лазутчиков супротивники, разумеется, готовили достаточно квалифицированно, и русские рамы они открывать умели.

Вера смотрела вниз, на набережную, но никаких жестов не делала, а лица девицы Свету не было видно. По-видимому, она просто разглядывала людей, прогуливающихся по берегу Волхова.

В комнате постепенно стало темнее. Свет ждал.

Вера снова замурлыкала песню, закрыла окно и подошла к зеркалу. Посмотрела на свое отражение. Свет с трудом подавил в себе желание опустить глаза. Впрочем, если она была колдуньей с развитым Талантом, она должна была почувствовать, что на нее смотрят. Однако никаких признаков этого не наблюдалось. Вера подмигнула себе, улыбнулась. Взяла гребень и принялась расчесывать волосы. Пшеничные волны струились между зубьями гребня. Потом гостья принялась расстегивать пуговицы на платье. А Свет подумал, что сейчас в ее движениях нет ничего от великородной дамы: они были резки и стремительны.

Через пару минут он получил возможность внимательно изучить обнаженную женскую фигурку. Параллельно с ним ее внимательно изучала и Вера. У нее были полные, но высоко поднятые перси с большими околососковыми кружками. Сами соски притаились, но Вера потерла их перстами, и они набухли, поднялись, вызывающе нацелились на Света. Потом Вера провела руками по плоскому животу, по нешироким стегнам никогда не рожавшей женщины. По-видимому, она себе нравилась. А Свет снова изучал странно расположенные участки незагоревшей, молочно-белой кожи. Купальник, в котором она жарила на солнце свои телеса, был явно необычной формы — такие в Словении в ходу не были. Впрочем, западная мода теперь вовсю спорит с отечественной, так что сам по себе такой рисунок загара — еще не улика. Но на размышления наталкивает.

А вот розового свечения в ее ауре почему-то не было, хотя соски по-прежнему торчали вызывающе.

Было и еще что-то странное, зацепившееся за край сознания, но Свет не мог понять — что. И лишь когда гостья уже натянула на себя ночную рубашку и расстелила постель, до него дошло.

В движениях Веры не наблюдалось никакой скованности, а лицо было безмятежно-спокойным. Как будто девица укладывалась спать в свою собственную постель, в своем собственном доме, в окружении своих собственных слуг.

Покинув наблюдательный пункт, Свет отправился к себе в кабинет. Пора было браться за рукописи.

Он достал из ящика стола наброски, открыл чернильницу, положил перед собой чистый лист бумаги. И обнаружил, что его мысли гуляют далеко-далеко от Кристы и ее жизненного пути. Гораздо больше его интересовала судьба Веры.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Все-таки Криста была его личным делом. Ну не поработает он сегодня над рукописью… Ничего особенно страшного из-за одного раза не случится. А вот Вера и ее судьба — это уже дело сугубо государственное. И даже не имеет значения, что его просил Буня Лапоть. Любой волшебник — а тем паче чародей! — обязан в первую очередь жить заботами страны. Для того его и учили…

Свет взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу и принялся чертить схемку возможных вариантов.

Во-первых, Вера и в самом деле вполне могла оказаться вражеской лазутчицей. Тогда ее пребывание в доме должно привести к тому, что связники попытаются установить с нею контакт. Разумеется, пока она из дому не выходит, такие контакты маловероятны. Впрочем, если вражеская разведка узнает, что Вера побывала в руках службы безопасности, такие контакты станут и вовсе невероятными, а девица тут же превратится в отработанный материал. Нет, в этом варианте, лазутчица — вовсе не его задача…

Во-вторых, девица, возможно, обыкновенная жертва Ночного колдовства. Вот тут дело выходит из ведения министерства безопасности и попадает в сферу интересов Колдовской Дружины, а стало быть, превращается в хлеб самого Света. «Поработай, Светушка, коль хошь кушать хлебушко…» Так, бывало, пела мама. Строчки вырвались из памяти, давным-давно забытые, похороненные под слоем колдовских знаний… Надо бы как-нибудь съездить к старикам, показаться им на глаза. По волшебному зеркалу-то он связывается с ними периодически, но изображение в зеркале — далеко не то, что живой человек… Ему, конечно, это без нужды, но им в радость будет. Так говорит Берендей, а Берендей разбирается в делах простых смертных, в их чувствах и поступках. С другой стороны, жена Берендея, Станислава, тоже — хоть и не рожала — разбирается в этих чувствах и поступках. Станислава же считает, что, явившись к родителям в гости, Свет не принесет им ничего, кроме расстройства. Все вы, волшебники, слишком холодны, и если для чужих людей это не страшно, то для материнского сердца будет настоящим ударом…

Впрочем, вернемся к гостье…

Если Вера и в самом деле оказалась жертвой Ночного волшебства, надо попытаться восстановить ее память. Там наверняка Ночной колдун, а Ночной колдун — это угроза и для простых людей, и для государства. И чем быстрее он будет разоблачен, тем лучше. Заклятье памяти — работа очень нелегкая, и не один волшебник не станет выполнять ее смеха ради. Все случаи, связанные с заклятьем памяти, в конце концов приводили к раскрытию преступлений — либо совершенных наложившими такие заклятья волшебниками, либо заплатившими им за эту операцию (да и за молчание тоже) людьми. Но и в подобном случае волшебник нарушает кодекс Колдовской Дружины и должен понести наказание. Волшебники не могут быть связаны с преступлениями и с преступниками — это известно каждому подданному Великого князя Словенского, на этом вся жизнь держится…

В-третьих, Вера вполне способна оказаться тем, что подозревает в ней Репня Бондарь. И хотя у Репни мать Ясна после испытания Додолой попросту превратилась в пунктик, это вовсе не означает, что он обязательно неправ.

Света всегда интересовала тайна матери Ясны, причем не тайна ее исчезновения — здесь-то ничего неясного не было, все объясняла записка самой матери Ясны. Нет, Света интересовала тайна ее появления.

Жила себе девочка как девочка, воспитывалась в приюте у додолок. И не удивительно, что пошла по их исхоженным тропам. Ан тропы привели ее совсем не туда, куда планировалось, и оказалась девочка нарушением божеских законов.

Десять лет назад, когда мать Ясна исчезла, Свет пробовал разобраться в тайне ее появления. Впрочем, этим занимался не один Свет. Колдовской Дружине мать Ясна была вот как нужна, и над секретом необыкновенных возможностей ее организма пыталась работать специально созданная лаборатория в Институте теории волшебства. Пыталась-пыталась, да так ничего и не напыталась. Хоть и впрямь верь в слухи, распускаемые додолками. Будто бы матерью Ясной была сама Додола, явившаяся в Словению с ей одной известными целями. А потом, мол, ушла Додола за кордон, пройтись гребешком по западноевропейским магам. И рано или поздно настанет время, когда она вернется!

Неужели вернулась?

Свет поморщился. Не верил он, что боги способны напрямую вмешиваться в людские дела. Когда-то, может быть, так и делалось, но сейчас… С какой стати, разве что-нибудь изменилось в жизни? Появилась, правда, установка академика Барсука. Но от установки до изменений в жизни дорога не близкая. Может быть, не одно поколение пройдет.

Так что богиня семьи тут ни при чем, пусть мечты додолок остаются самим додолкам. Но факт есть факт, и раз была одна мать Ясна, может быть и вторая. И если Свет заставит проявиться в Вере ее, так сказать, «матьясненную» сущность, Колдовская Дружина окажется очень многим ему обязана. И тогда Кудеснику в своих размышлениях придется окончательно остановиться на кандидатуре чародея Смороды. Сила, как известно, солому ломит…

И наконец, есть еще один вариант, вариант, который государству не угрожает ничем. Впрочем, поскольку этот вариант угрожает лично чародею Смороде и поскольку чародей Сморода играет в делах государства немалую роль, то можно считать — выдвигая лозунг «Угроза Смороде — угроза Словении», — что и в этом случае дело приобретает государственное значение. А вариант этот заключается в том, что Вера подослана додолками.

14. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ДОДОЛКИ

Додолки — сами они называли свое сообщество «Орденом дочерей Додолы»

— выделились из святого волхвовата еще в тринадцатом веке, когда развитие волшебной науки и успешное применение ее достижений в борьбе с захватчиками-ордынцами привело к резкому повышению роли волшебников в жизни общества.

Уже тогда появились колдуньи-отступницы, утверждавшие, что женщина создана Сварожичами не для свершения волшебных обрядов, а для рождения словен. Не случайно же соитие отнимает колдовскую силу, а занятие волшебством не лишает возможности любить и рожать.

С веками философское учение додолок развивалось и постепенно превратилось в воспевание секса в пику Таланту. Додолки утверждали, что поскольку Додола возненавидела Семаргла, то истинные женщины не должны ни коим образом касаться в своих жизненным делах волшебства и волшебников. Разве что для того, чтобы отвратить их от их связи с Семарглом. Ибо когда в мире не останется волшебников, тогда и Семаргл лишится своей силы, и ему не останется ничего иного как броситься к ногам Додолы. И тогда она отомстит ему за его равнодушие тем, что простит и сделается любовницей равнодушного избранника. И тогда в мире наступит мир и покой, потому что Перуну придется думать не столько о войнах, сколько о том, как бы не остаться у разбитого корыта с рогами на божественном лбу.

Это была чисто женская философия, своим пацифизмом представляющая угрозу обороноспособности государства, а потому Орден дочерей Додолы был запрещен. И, естественно, ушел в подполье.

Однако борьба с додолками оказалась делом нелегким, ибо трудно выявлять преступниц, все преступные намерения которых заключаются в желании переспать с мужчиной да побудить к этому другую женщину (пусть она и является колдуньей). Если же оный мужчина оказывался волшебником или учеником волшебника, так ведь его ложиться в постель с додолкой силой никто не принуждал, а женское обольщение в цивилизованных странах не является преступлением ни по каким законам.

В 70-м веке от сотворения мира, правда, Верховный Волхв Всеслав II и тогдашний Великий князь Словенский Святополк V попытались бороться с Орденом дочерей Додолы законодательными методами, пытаясь ввести контроль за сексуальной жизнью подданных. Волхвоват объявил, что секс для женщины допустим лишь в период зеленца, когда сама природа реализует данные женщине богами способности к деторождению. А в остальные девять месяцев секс — грех, который, впрочем, может быть частично искуплен молитвами.

Однако полным успехом попытки ограничений не увенчались. Подстрекаемые додолками словенки, заявив, что их лишают чуть ли не единственной радости в этой распроклятой жизни, объявили бойкот своим мужьям. А когда к этому бойкоту присоединилась Великая княгиня Словенская Светлана, неразумный указ был обречен. Оставшемуся в одиночестве Всеславу II пришлось смириться с поражением, нанесенным ему блудницами-еретичками. Все, что ему удалось, — это внедрить в общественное сознание необходимость сексуальных постов, которые каждая супружеская пара должна соблюдать по календарю организма жены.

Колдовская же Дружина уже тогда имела на эту проблему собственный взгляд. Кудесник Творимир сумел в тогдашних нелегких условиях организовать своеобразное статистическое исследование и обнаружил, что дети, рожденные додолками, гораздо чаще награждены Семаргловой Силой, чем дети «нормальных» женщин. Он же выдвинул предположение, что этот феномен связан с постоянством сексуальной жизни дочерей Додолы, не соблюдающих, как все прочие, сексуальные посты. В начале XX века по христианскому летоисчислению гениальная догадка Творимира была подтверждена исследованиями академика Травина. И в самом деле, Талант оказался связан — хоть и не в прямой зависимости — с уровнем либидо.

Но Творимир оказался гением и в еще одном направлении. Уже в то время он предугадал дальнейшее усиление социальной роли Дружины, поняв, что рано или поздно проблемы Таланта и волшебников станут играть немалую роль и в международных отношениях. А стало быть, рано или поздно перед Дружиной во весь рост встанет проблема естественного отбора среди тех, кого Семаргл отметил печатью Таланта. И вот тут философия додолок, а вернее ее жизненное отражение станет своеобразным испытательным стендом для желающих посвятить себя служению княжеству на волшебной стезе. Эту мысль Творимир сумел внедрить в умы великих мира того, и уже при следующем Великом князе Святополке VI были приняты все меры, чтобы Орден дочерей Додолы перестал подвергаться гонениям. Тем паче что опасения, высказываемые Всеславом II, оказались несостоятельными: катастрофического роста рядов Ордена не было. Да и быть не могло, потому что жизнь все расставляет на свои места — рано или поздно (а чаще всего рано) большинство додолок обзаводились круглым животом и после благополучного разрешения от бремени превращались в мамаш, которых больше волновали болезни и проблемы собственного дитяти, чем интересы Ордена. Конечно, всякая очередная магистресса Ордена — а ими, за единичным исключением, становились не способные понести — пыталась покончить с подобным порядком, но, как уже было сказано, жизнь все расставляет на свои места… Ведь если боги наградили женщину способностью рожать, стало быть стремление родить богоугодно. А потому ряды Ордена постоянно обновлялись, и набрать слишком большую силу он был не способен. Но свою роль в жизни общества играл и играл хорошо. Во всяком случае женские заботы практически Колдовской Дружины не касались, и вряд ли бы нашелся чародей, которого бы такое положение вещей не устраивало. А установившееся между Дружиной и Орденом равновесие не могло не играть положительной роли в стабильности общественной жизни.

С веками в словенском обществе сложился настоящий культ женщины. Словенки никогда не знали «охоты на ведьм», через которую прошла Западная Европа во времена, когда римская католическая церковь объявила магам и магии войну, признанную много позже самой главной ошибкой христианской церкви.

Кстати, если бы войны с магией не было, ее бы стоило спровоцировать. Ибо существует мнение, что если бы церковь не боролась со своими магами, словенская колдовская наука не ушла бы, по сравнению с наукой Западной Европы, вперед, а результатом этого стало бы неизбежное уничтожение Великого княжества Словенского в беспрерывных крестовых походах — одна страна не выстоит против целого континента, если не окажется на голову сильнее своих врагов.

Впрочем, историческая наука не занимается сослагательным наклонением… Она изучает то, что с обществом случилось. Хотя причины того, что с обществом случилось, она тоже изучает. Если это необходимо тем, кто занимается историей как наукой. Но поскольку в Словении историей как наукой занимались в основном члены Колдовской Дружины, то причины, почему волшебники — в отличие от всего остального общества — не подвержены культу женщины, словенская история не изучала.

И потому Свет Сморода даже не задумывался над своим отношением к слабому полу.

15. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

Когда Свет спустился к завтраку, Веры за столом еще не было. Забава, увидев хозяина, засияла, как начищенная добросовестной хозяйкой сковородка.

— Доброе утро, чародей! Прикажете подавать?

— Доброе утро, Забава. — Свет сел за стол, внимательно посмотрел на служанку.

Ему вдруг показалось, что ее хорошее настроение вызвано именно отсутствием в трапезной Веры.

— Где наша гостья?

Синие глаза Забавы тут же выцвели.

— Ваша гостья предпочитает завтракать у себя. Велела подать в гостевую.

Свет отложил взятую было ложку, нахмурился:

— С каких это пор в моем доме не выполняются хозяйские распоряжения? Я ведь сказал, что она будет трапезничать вместе со мной.

Забава помрачнела еще больше:

— Ей было предложено спуститься к завтраку, но она отказалась. Нешто ее упрашивать?

— Нет, — сказал Свет и встал из-за стола. — Упрашивать не надо.

Когда он подошел к гостевой, ему вдруг показалось что там никого нет. Сотворив заклинание, он остолбенел: комната и в самом деле была пуста. Он распахнул дверь и остолбенел еще раз.

Вера сидела в кресле у окна, смотрела на улицу. Когда Свет открыл дверь, гостья даже не пошевелилась. Ауры у нее не было. Вообще никакой. Впрочем, продолжалось это лишь долю секунды. Свет тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Вера медленно обернулась. Свет с шумом проглотил слюну: аура была на месте, цветной шапкой окружала волосы гостьи. Но это была вовсе не аура волшебницы — преобладал розовый цвет обычной женщины, намертво взятой в плен Додолой. И было бы не удивительно, если бы у гостьи оказались в придачу еще и зеленые глаза. Но глаза были вчерашние, карие. Вот только взгляд их сегодня был не только внимателен, но и откровенно насмешлив.

— Почему вы не идете завтракать вниз? — сказал Свет. И поморщился: вопрос прозвучал детским лепетом.

— Потому что вы — грубиян и невежа. Завтрак в компании такого типа не способен доставить женщине ни малейшего удовольствия.

Свет кашлянул, прочистив горло:

— Когда это я вам грубил?

— Да только что!.. Лишь грубиян и невежа может ворваться в комнату к гостье без стука. Если я, конечно, гостья. — Она улыбнулась. — Однако меня преследует мысль, что я все-таки нахожусь в заключении. А поскольку тюремная камера столь комфортна, то вывод прост: зачем-то я вам нужна. А раз нужна, значит могу выдвигать своим тюремщикам определенные условия. В том числе и требовать, чтобы завтрак мне подавали сюда. Логично, не правда ли?

Свет пришел в себя, еще раз прочистил горло.

Интересно, что у нее с аурой, подумал он. Неужели аура волшебницы и вправду была наведена? Неужели мы и в самом деле купились на простую прикрышку?

«Простая прикрышка» по-прежнему смотрела на него с улыбкой, явно ждала ответа.

Ну какая из нее волшебница, с досадой подумал Свет. Вон как улыбается! Ладно, поставим нахалку на место.

— Вы можете требовать все что угодно, — сказал он. — Но если через десять минут не спуститесь в трапезную, останетесь без завтрака. А может, и без обеда.

Улыбка ее погасла, полные губы собрались в тонкую ниточку. Вот теперь она уже была похожа на волшебницу. Если бы не розовые пламена в ауре…

— Хорошо, через десять минут спущусь. — Она встала с кресла, взялась за пуговицы на платье, посмотрела на Света. — Может быть, вы все-таки выйдете? Или вам интересно, как я буду переодеваться.

— Вот уж этот процесс меня совершенно не интересует! — Свет вышел из гостевой и спустился вниз. Сказал Забаве: — Поднимитесь к ней. Она будет завтракать со мной.

Забава набычилась, тряхнула каштановыми кудрями. Но возражать не решилась, отправилась за гостьей.

В трапезную заглянула Ольга.

— Прикажете подавать, чародей?

— Нет. Подождем, пока до нас снизойдет гостья.

Ольга скрылась в дверях кухни.

А Свет задумался, крутя в руках ложку. Честно говоря, после того как у гостьи пропала аура колдуньи, смысла возиться с этой девицей больше не было. Правда, странно, что он некоторое время вообще не ощущал никакой ауры. Если, конечно, это ему не пригрезилось… Ведь не бывает, чтобы у человека исчезла аура. Это все равно что исчезла сама жизнь! Наверное, пригрезилось… Впрочем, какая разница! Раз эта девица не колдунья, надо применить к ней стандартное заклятье на снятие амнезии, и после этого она сама расскажет, кто с нею так обошелся. А может, попробовать на ней установку академика Барсука? Хорошо было бы, да только на это никто не пойдет. Опасно во всех смыслах — и с точки зрения заботы о ее здоровье, и с точки зрения возможной утечки информации… Он положил ложку на стол и вздохнул. Чушь все это! Ведь если бы ее первоначальная аура была наведенной, он должен был бы обнаружить это еще позавчера. А он не обнаружил. Объяснить такое противоречие можно только одним: аура была наведена волшебником такой квалификации, до которой чародей Сморода еще не дорос. А подобных волшебников всего один, да и тот Кудесник. Но ее улыбка!.. Нет, что-то тут не так…

Раздавшиеся на лестнице шаги прервали его размышления. Он повернул голову. По лестнице спускалась Забава. Синие глаза ее метали фиолетовые молнии. Позади Забавы шла гостья. Она была без фиолетовых молний, зато при полном параде. И довершала полный парад аура. Аура настоящей волшебницы.

Свет сидел в кабинете и откровенно злился на себя.

Ну почему его так поразила эта вновь приобретенная аура колдуньи? Ведь он уже сделал вывод, что с гостьей что-то не так, а эта аура была лишь подтверждением правильности сделанного вывода. Так нет же! Чуть язык не проглотил! И, конечно, она заметила его состояние. Даже смеялась над ним, нет, не вслух, но он же видел, как подрагивали ее губы. Да, колдуньи не смеются, но она смеялась. Ведь не может же быть, чтобы за то время, пока она переодевалась к завтраку, на нее вновь навели лживую ауру. Кто навел-то? Забава, что ли? Чушь какая! Нет, это можно объяснить только одним: она играет с ним в какую-то игру. И эта игра ему совершенно непонятна. Да и не нравится… Впрочем, дурак он дурак, есть и другое объяснение. Хороший волшебник мог бы навести такую ауру с улицы, через фасадную стену дома.

Свет бросился наружу, подозвал одного из болтающихся поблизости соглядатаев.

— Слушаю вас, чародей!

— Скажите, любезный, не останавливался ли кто-либо возле моего дома с полчаса назад? — Свет прикинул объем работы по наложению необходимого заклятья. — Он должен был провести тут минут десять.

Соглядатай покачал головой:

— Нет, чародей. Если бы кто-либо задержался здесь на такое время, мы бы его заметили.

— А экипаж не стоял?

— Было дело. Остановилась одна карета. Пристяжная решила характер показать. Но продолжалось это не более минуты. Кучер, в конце концов, так огрел ее кнутом, что с нее тут же все упрямство слетело. Пошла как миленькая.

— Что за карета, не заметили?

— К сожалению, не обратил внимания.

Ничего не заметил и второй соглядатай.

Работнички аховы! — зло подумал Свет. Впрочем, ведь им никто не говорил, чтобы они обращали внимание на останавливающиеся возле дома чародея кареты. Их забота, чтобы птичка из клетки не улетела. Эх, если бы тут дежурили волшебники! Те бы сразу засекли процесс наложения заклятья. Но будет слишком жирно, если работу соглядатаев начнут выполнять волшебники. Даже если следить надо за домом чародея Смороды!..

Раздраженный, он вернулся домой. В кабинете его уже ждал Берендей.

Поговорили о хозяйственных делах. Свет просмотрел список расходов, связанных с проживанием в доме гостьи, поморщился. И поймал себя на том, что морщится он не по поводу расходов — их возместят, — а по поводу необходимости возиться с этой девицей.

— Что-нибудь не так? — спросил озабоченно Берендей.

— Нет, все в порядке.

— Еще два платья должны быть готовы к сегодняшнему вечеру.

Свет снова поморщился. И тут его осенило. Мысль показалась ему достаточно интересной. Он сложил бумаги и сказал:

— Все в полном порядке, Берендей. Пришлите-ка ко мне Забаву.

Через несколько минут Забава вошла в кабинет, замерла в выжидательной позе, скромно сложив руки на белом фартучке. Однако синие глаза ее по-прежнему метали фиолетовые молнии. А Свет вдруг обнаружил, что не знает с чего начать.

— Слушаю вас, чародей.

Свет посмотрел на лежащие перед ним бумаги, словно пытался попросить у них помощи.

— Вот какое дело, девочка… У меня будет к вам одна просьба… Да, именно так. Просьба…

Молнии в глазах служанки погасли, вместо них разлилось сплошное теплое сияние: ведь он назвал ее так необычно — девочкой.

— Я слушаю вас, чародей!

— Вы присядьте-ка, — спохватился Свет. — Разговор у нас с вами предстоит серьезный. И может оказаться длительным.

Теперь, помимо теплого сияния, в глазах служанки зажглась надежда, и была она настолько откровенной, что Свет — неожиданно для самого себя — смутился. Пока Забава, не зная куда деть руки, устраивалась на стуле, он опустил глаза на стол, делая вид, будто читает какую-то очень важную бумагу. В общем, собственное поведение не понравилось ему до такой степени, что он решил немедленно выстрелить из главного калибра.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы подружились с нашей гостьей.

Она восприняла это как начало хозяйского выговора, потупилась, судорожно поправила фартучек.

— Право, я, кажись, не позволяю себе ничего…

— Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду, что вы должны сойтись с нашей гостьей поближе.

Забава аж подпрыгнула. Вскинула на него глаза. В них уже не было надежды и теплого сияния — лишь возмущение да фиолетовые молнии.

— Я?! С этой лахудрой? — Подбородок Забавы взметнулся кверху. — По-моему, в обязанности служанки подобная работа не входит!

Свет хрюкнул — опять он зашел не с той стороны.

— Вы меня не поняли…

Недовольный собой, он встал из-за стола, прогулялся, собираясь с мыслями, по кабинету. Она не сводила с него глаз — возмущение сменилось ожиданием, но не равнодушным — любопытствующим.

А ведь я давно не интересовался ее аурой, подумал Свет. Сел за стол, сотворил мысленное с-заклинание.

Нет, аура ее совершенно не изменилась. По-прежнему слишком много розового. У Света вдруг исчезла всякая уверенность, что запланированный разговор закончится так, как ему требуется. Во всяком случае первый шаг был явно неверен. Впрочем, кто вообще способен разговаривать с обычными женщинами!.. Все у них на чувствах, все на эмоциях…

Он пригасил Зрение и начал сначала:

— Вы ведь знаете, наверное, в каком сложном международном положении живет наша страна?

Она снова подпрыгнула — похоже, он поражал ее сегодня раз за разом.

— Э-э-э… Я как-то не задумывалась об этом, чародей.

— А зря не задумывались!.. Впрочем, все верно — что вам до этого положения? Это только такие, как я, должны ломать голову над тем, чтобы все остальные словене жили в мире.

Вот тут, похоже, он попал в точку. В ней родились беспокойство за него и желание хоть как-то облегчить ему столь многотрудную жизнь. Надо было ковать железо, пока горячо.

— Видите ли, Забава, в чем дело… Наша гостья не обычная гостья. Вполне возможно, что она является врагом нашей с вами страны. Она утверждает, что потеряла память, но может статься, попросту лжет. Я, как вы знаете, слишком занят, чтобы заниматься ею вплотную. К тому же, это дело длительное, а времени нет. Да если еще учесть, что со мной она держится настороже… Вам же будет гораздо проще сблизиться с нею — ведь вы женщина. И за обычными житейскими разговорами легко можете понять, в самом ли деле она потеряла память или лишь прикидывается. — Он замолк, ожидая ответа.

Ответила она не сразу. Нахмурила брови, выпятила нижнюю губку, перебрала на коленях складки верхней юбки. И наконец сказала:

— Неужели вам не хочется поговорить с очень красной женщиной самому?

Свет чуть не ляпнул, что красные женщины его совершенно не интересуют. Как и некрасные… Но кое-какой опыт в разговорах с собственной служанкой был им уже приобретен. Поэтому он возмутился:

— С чего вы решили, что она очень красна? Я, например, так не считаю. По-моему, вы будете покраснее.

Выстрел оказался метким: она аж зарделась от удовольствия. А Свет сделал для себя вывод, что обычным женщинам надо говорить не то, что думаешь, а то, что им хочется услышать. Тогда с ними вполне можно ладить.

И действительно, лицо Забавы засветилось улыбкой.

— Что ж, я могу попробовать… Я попробую, чародей. Думаю, проще всего это будет, если вы сделаете меня на время горничной этой женщины. Тогда у нас с нею окажется очень много времени для разговоров.

— Только нам с вами сразу надо договориться об одной вещи. О содержании ваших с нею бесед не должен знать никто посторонний. Ни дядя Берендей, ни тетя Стася, ни другие люди…

— Никто?!

— Ни один человек!

В том, как она произнесла слово «никто», явно зазвучало сомнение. Да и глаза она опустила. И вот тут Свет вдруг понял, что она хотела бы услышать еще.

— О содержании ваших бесед знать должен один я. Каждый вечер мы будем с вами встречаться, и вы будете рассказывать мне, как прошел день.

Это наверняка оказалось то, о чем она не могла и мечтать, потому что глаза ее тут же засияли и она сказала звенящим от радости голосом:

— Я согласна! Я очень постараюсь!

— Вот и хорошо. — Свет старательно расслабил лицо, но на липовую улыбку духу не хватило. Впрочем, Забава и без его улыбки вылетела из кабинета сама не своя от свалившегося на нее счастья.

Свет с удовольствием потянулся в кресле, встал, подошел к окну. Внизу, на набережной, парами-тройками совершали утренний моцион новгородские женщины. Каждая катила перед собой детскую коляску со спящим под пологом дитем.

Гуляйте-гуляйте, подумал Свет. Оказывается, с вами вполне можно иметь дело.

Он еще немного посмотрел на прогуливающихся вдоль волховских вод мамаш и вернулся к столу: надо было просмотреть переданную ему вчера на рецензию работу одного из сотрудников академика Рощи. Работа была посвящена периоду, охватывающему конец шестьдесят восьмого века — время избавления Киевской Руси от ордынских захватчиков, и весьма Света интересовала.

Однако поработать не удалось. Не прочитав и двух страниц, он почувствовал пульсацию, исходящую от волшебного зеркала.

В доме у Света имелось три волшебных зеркала. Тем, которое размещалось внизу, в зеркальной, пользовались все домашние, и оно требовало для инициации присутствия дежурного колдуна и потому использовалось только днем. Два других — в кабинете чародея и в его спальне — были настроены на самого Света. С помощью этих зеркал с ним могли связаться в любое время, но исключительно по важным государственным вопросам.

Поэтому пришлось отвлечься от событий конца шестьдесят восьмого века и вернуться к заботам начала семьдесят шестого.

Едва он сотворил заклинание, зеркало осветилось. В нем появилась встревоженная физиономия Буни Лаптя.

— Добрый день, брат! Извините, что помешал, но дело архиважное.

— Слушаю вас, брат.

— Вчера поздно вечером найден труп академика Барсука.

О боги, подумал Свет. И суток не прошло!

— Как это случилось?

— Странная история. Труп был обнаружен кучером академика сразу опосля возвращения из института. В карете… Удар ножом в сердце. — Буня выглядел очень усталым, даже слегка изможденным. — Кучер вызвал стражу. Те немедля подключили нас. Сыскники работали чуть ли не до утра.

— Сыскники-волшебники? — спросил Свет.

— Разумеется! Теперь они собираются организовать магическое проявление. Хотелось бы, чтобы и вы присутствовали. Ваш Талант поможет им избежать ошибки.

Свет непроизвольно поморщился, поняв, что от этого дела ему удрать не удастся никоим образом. Если потребуется, Путята Утренник тут же подключит Кудесника. Впрочем, Кудесник давно уже сказал Свету, что, с его уровнем Таланта, ему бы с самого начала стоило работать в министерстве безопасности. А поскольку заниматься в первую очередь безопасностью страны чародей Сморода не пожелал, пусть смирится с тем, что, несмотря на любые успехи в науке, его все равно будут систематически привлекать к самым серьезным делам…

Разумеется, смерть Барсука несерьезным делом не назовешь. В связи со вчерашним экспериментом, пожалуй, это будет наиболее важное из государственных дел.

— Где я должен быть? — спросил Свет.

— Мы будем ждать вас в доме академика. Моховая, семь…

— Немедленно выезжаю. Баул с собой взять?

— Думаю, не надо. Хватит Серебряного Кольца.

Зеркало потемнело. Свет вызвал Берендея.

— Пусть Петр выводит экипаж, — сказал он, едва Берендей появился на пороге. — Я выезжаю.

— Слушаюсь!.. Вас там ждут.

— Кто?

— Курьер от чародея Лаптя.

Буня, не будучи уверенным, что застанет Света дома, прежде всего отправил к нему посыльного. Через посыльного разыскать человека проще. К тому же, курьеры привозят с собой официальную бумагу от министерства безопасности, и вы расписываетесь за ее получение. Конечно, если вы не подчинены Путяте Утреннику, вы можете на эту бумагу и начихать, но в случае какого-либо разбирательства между инстанциями эта бумага наверняка явится на свет.

Свет спустился вниз, расписался, вскрыл пакет. Все верно, послание лишь подтверждало полученное им по зеркалу приглашение.

— Передайте чародею Лаптю, что через десять минут я буду в пути.

Посыльный кивнул, а Свет отправился к волшебному зеркалу — отменять и сегодняшние консультации в Институте теории волшебства. Теперь уже — поскольку ныне была пятница — до окончания Паломной седмицы.

Около дома Барсука дежурили два стражника в партикулярном. Выслушали Света и вызвали Буню Лаптя — стражники были из министерства безопасности. Буня провел Света в дом.

Временная штаб-квартира сыскников располагалась в гостиной — кабинет академика осматривали в поисках документов, способных пролить хоть какой-нибудь свет на происшедшее.

В гостиной сидели двое в мундирах офицеров охраны порядка, писали какие-то бумаги. Тут же со своим колдовским баулом находился сыскник-волшебник Буривой Смирный. Со Смирным Свет был знаком — сыскник занимался особо важными преступлениями государственного значения, и Свету уже приходилось встречаться с ним. Смирный, правда, относился к Свету с некоторой ревностью, но от помощи никогда не отказывался, благо убедиться в способностях чародея Смороды ему пришлось еще в самый первый раз — при расследовании убийства одного из отпрысков княжеской фамилии. И осужденный позднее на казнь другой отпрыск был разоблачен исключительно потому, что не был волшебником и понятия не имел о том, что среди членов Колдовской Дружины появился колдун, кое в чем опережающий самого Кудесника.

Поздоровались. Буня попросил Смирного ознакомить его и чародея Смороду с добытыми следствием фактами.

— Вечор, — сказал Смирный, — около восьми часов, академик отправился из института домой. Как показал его кучер, ехали обычным маршрутом. Никаких происшествий по дороге не случилось. Академик находился в экипаже один. Никого с собой не подвозил. Никуда не заезжали. Когда въехали во двор дома, кучер спустился с козел, открыл дверцу кареты, а там — труп.

— Орудие преступления? — спросил Лапоть.

— Отсутствовало. Характер разреза тканей позволяет предположить, что смертельный удар был нанесен узким обоюдоострым режущим предметом. Более точные данные будут получены опосля аутопсии.

— Отпечатки перстов?

— Достаточно много. В наших архивах ни одного из них не зафиксировано. Впрочем, в экипаже с академиком в последние дни ездило немало людей.

— Иными словами, — сказал Лапоть, — академика мог убить человек, который ранее преступлений не совершал. Что-либо из вещей убитого пропало?

— Да. Пропал кошелек с кое-какой мелочью. Думаю, это попытка увести следствие в сторону, желание представить происшедшее как ограбление.

— Почему?

— Потому что обычный человек проникнуть в карету незаметно вряд ли способен, а волшебнику для ограбления не было необходимости убивать.

Буня подумал и сказал:

— Пожалуй, вы правы.

— Насколько мне стало известно, с сегодняшнего дня академика должны были взять под охрану стражники-волшебники, — продолжал Смирный. — Причины этого мне никто не сообщил, но полагаю, что произошло нечто, потребовавшее подобного уровня охраны.

— Произошло, — сказал Буня. — Если бы мне могло прийти в голову, что произойдет еще и убийство, я бы распорядился взять под охрану академика еще вчера. — Он виновато посмотрел на Света. — К сожалению, это потребовало бы кое-каких мероприятий, существенно осложнивших бы жизнь академику и задержавших его на работе до поздней ночи… Но мы слушаем вас, брат Смирный.

— В качестве предварительной версии предлагаю следующую… Нападение было произведено волшебником. А нож использовался для того, чтобы не применять Ночное волшебство и, стало быть, избежать возможности разоблачения со стороны Контрольной комиссии.

— Вы что же, — удивился Буня, — полагаете, что академик убит кем-то из наших?

— Я покудова ничего не полагаю, — сказал Смирный, — я излагаю возможные варианты. К тому же, насколько мне известно, Контрольные комиссии существуют не только у нас, но и во всех цивилизованных странах.

— Хорошо. — Буня повернулся к Свету. — Будут ли у чародея Смороды вопросы?

— Нет, — сказал Свет. — Факты ясны. А предположения и варианты на данном этапе мне кажутся излишними. Сначала надо сделать магическое проявление.

Они отправились во двор.

Карета, в которой было совершено преступление стояла в сарае. Тут царил полумрак, и для волшебного действа обстановка была очень даже подходящей: работе не мог помешать ни солнечный свет, ни ветер.

Проявляющая смесь у сыскника была уже готова. Он достал из своего баула курительницу, спички и посмотрел на Света:

— Тут есть одна сложность. Место преступления — я имею в виду экипаж академика — невелико по объему. Боюсь, нам будет не очень удобно находиться при окуривании внутри.

Свет задумался. И в самом деле, в карете во время окуривания много не насидишь — дым глаза выест. А дверцы должны быть закрытыми, иначе окуривание станет бесполезным. Если же окуривать весь сарай, то потребуется не курительница, а стационарное кадило. И не будет никаких гарантий, что в спектрограмме следы вчерашнего происшествия не смешаются со следами каких-либо событий, происходивших в самом сарае — вон он какой старый. Может, здесь баранов резали!.. И хотя баран — не человек, его смертный ужас вполне мог впечататься в стены сарая. Тем паче если баранов было много… Поди потом разберись!

— У экипажа дверцы с обеих сторон, — сказал Смирный. — Можно поставить курительницу на пол кареты, а самим подождать здесь. Потом быстро, через обе дверцы, проникнуть внутрь. Чтобы дым не успел выветриться. Только там вряд ли хватит места для троих.

— Я бы тоже хотел посмотреть, — сказал Буня Лапоть, глядя на Света.

Свет пожал плечами:

— Пожалуйста! Я могу и здесь постоять.

Буня, по-прежнему глядя на Света, некоторое время пребывал в раздумьи.

— Нет, — сказал он наконец. — Чего ради мы тогда вас сюда вызвали? Смотрите вы вдвоем. Брат Смирный достаточно квалифицированный сыскник, а у вас есть алиби. Так что резона мешать следствию с вашей стороны нет.

Ого, подумал Свет. Они уже и меня прощупали. Когда, интересно? Не иначе утренний «курьер» позаботился. Успел поинтересоваться, в какое время хозяин вечор вернулся и не уезжал ли еще куда-либо. Надо будет разобраться, у кого длинный язык. Впрочем, было бы странно, если бы Буня прежде, чем привлечь меня к делу, не произвел проверку.

Он кивнул. Сыскник насыпал в курительницу проявляющую смесь, зажег и поставил бронзовую пиалку на пол кареты. Закрыл плотно дверцу.

— Надеюсь, мы узнаем что-нибудь новое, — сказал Буня. — В противном случае все обернется лишь потерей времени.

— Никогда не мешает проделать дополнительную проверку, — не согласился с ним сыскник. — Пусть ничего нового не узнаем, зато спать будем с чистой совестью.

— В этом вы правы, — сказал Буня, — но я все равно не буду спать спокойно, покудова не найдем убийцу.

Сыскник пожал плечами: для него это было обычное дело в цепочке таких же дел, ведь он не знал об установке, которую изобрел академик.

— У Барсука было много недругов в ученом мире? — спросил Свет.

— Вы имеете в виду убийство по найму? — Сыскник еще раз пожал плечами. — Думаю, были. В науке, как в любви, — всегда найдутся ревнивые соперники. Тем паче в нетрадиционной науке… Мы еще не успели заняться этим направлением.

— А почему вы упомянули нетрадиционную науку? Думаете, там работают морально нечистоплотные люди?

— Да нет, я бы не сказал… Просто там еще нет признанных авторитетов, и каждый стремится оставить в истории собственное имя. В такой ситуации склоки неизбежны.

Из щелей кареты начали вытягиваться тонкие струйки дыма. Смирный достал из баула янтарную Волшебную Палочку, сжал ее перстами десницы. Потом вытащил крышку курительницы, передал ее Свету.

— Давайте забирайтесь в экипаж с противоположной стороны. Постарайтесь не уронить курительницу. Как только захлопнете дверцу, задержите дыхание. Потом заскочу я. Так мы не выпустим из кареты много дыма. Когда я сотворю заклинание, накроете курительницу крышкой. Потом обменяемся мнениями по поводу толкования спектрограммы.

Свет кивнул: поскольку сыскник, в отличие от него, должен был производить волшебные манипуляции, тому было лучше оказаться в экипаже вторым. Свет обошел карету и сказал:

— Я готов.

— Давайте!

Свет медленно, стараясь не создавать вихрей внутри экипажа, открыл дверцу, зажмурился, вскочил на ступеньку, втиснулся в уголок сиденья и захлопнул дверцу. Через секунду экипаж качнулся — Смирный присоединился к своему коллеге. Свет услышал, как он творит акустическую формулу заклинания, и снова почувствовал, как качнулась карета — сыскник взмахивал Волшебной Палочкой. Свет подождал пять секунд, наклонился и приоткрыл правый глаз.

Все было в порядке. Центр экипажа почти очистился — дым, подчиняясь колдовским манипуляциям Смирного, устремился к стенкам кареты.

Свет быстро накрыл крышкой курительницу и вздохнул. Ничего, запах, когда не слишком интенсивен, даже кажется приятным. Впрочем, и аромат духов бывает противен, если переборщить с количеством.

Сыскник подождал, пока дым не сгустится тонким слоем у стенок кареты, и сотворил новое заклинание. Частички дыма качнулись, заметались, успокоились. Свет потер Серебряное Кольцо, включил Зрение, и перед его волшебным взором родилась ее милость Спектрограмма. Смирный тоже крутил головой, бормотал что-то себе под нос, внимательно изучая невидимые глазу обычного человека переплетения разноцветных полос. Наконец он повернулся к Свету:

— Вы закончили, чародей?

— Да. Думаю, больше отсюда мы ничего не вытянем.

— Жаль, повторное заклинание уже не дает возможности получить правильную картину. А то бы и чародей Лапоть мог проверить наши впечатления.

— Увы, брат… Семарглу виднее.

Они выбрались из кареты.

— Ну как? — Буня с нетерпением переводил взгляд с одного волшебника на другого. — Что вы обнаружили?

— Кто начнет? — спросил Свет.

— Давайте вы, чародей, — сказал сыскник. — Все равно отчет писать мне. Да и Зрение у вас острее.

— Ничего нового к тому, что вы уже установили, я не обнаружил. Психологическая картина происшедшего чрезвычайно проста. Никаких отпечатков ужаса. Лишь очень короткий болевой шок. Либо академика убил неожиданным ударом кто-то хорошо ему знакомый, кого он ни в коей мере не опасался. Либо убийца наложил заклятье на невидимость, и академик вообще его не видел. Как известно, присутствие заклятья на невидимость можно обнаружить в течение очень короткого времени после его действия. Вот если бы мы могли произвести проявление сразу после убийства…

— Если бы такое было возможно, убийства, совершаемые волшебниками, вообще ушли бы из жизни общества, — сказал Буня. — А ваши выводы, брат Смирный?

— Я полностью согласен с чародеем Смородой. Практически ничего нового проявление нам не дало. Придется вести сыск обычным путем: мотив, способ и тому подобное.

Буня покачал головой:

— Мда-а-а… Я, честно говоря, рассчитывал на большее…

Сыскник собрал свой баул и сказал:

— Пойду оформлять протокол. — Он повернулся к Свету. — Вы подождете или прислать его вам на подпись с посыльным?

Свет вопросительно посмотрел на Буню.

— Думаю, брат, мы не будем задерживать чародея Смороду, — сказал Буня. — Оформление полученных результатов подобных жертв не требует.

Смирный попрощался со Светом и ушел в дом.

— Вы намерены привлечь меня к расследованию? — спросил Свет Буню.

Буня некоторое время раздумывал. Потом махнул рукой:

— Нет. Коли сыск будет вестись обычным путем, ваша помощь вряд ли потребуется. Брат Смирный в этом деле дока. Вам же, мне кажется, надо поплотнее заняться вашей гостьей. Сдается мне, почти одновременное ее появление и убийство академика Барсука суть звенья одной цепи.

— Может быть, — сказал Свет. — А может, и нет. Не исключена и случайность.

— Не исключена и случайность, — пробормотал Буня. Он напряженно над чем-то размышлял.

— Смерть Барсука чрезвычайно своевременна для наших противников, — сказал Свет. — Если они тоже занимаются этой проблемой, у них будет фора.

— Им до успехов академика еще далеко, — сказал Буня. И спохватился: — Впрочем, этого я вам не говорил. Это уже относится к государственной тайне.

— Понимаю. — Свет скрипнул зубами: на сердце накатилась удушливая волна раздражения. — Я, кстати, ничего от вас и не слышал.

Буня пожал ему десницу.

У кареты Света ждал посыльный с пакетом от Кудесника. Свет расписался, залез в карету и сломал печать на пакете.

Послание было лично от Кудесника. Остромир настоятельно приглашал чародея Смороду разделить с ним сегодня дневную трапезу.

16. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 91, СЕРПЕНЬ

Колокольчик зазвенел, когда напряженка схлынула. Запланированные начальством дела были вскрыты, а новых почему-то не привозили. Наверное, родной город вымер. Или, наконец, уснул.

Впрочем, Репня на это не надеялся и потому помчался открывать.

Это оказался вовсе не дежурный фаэтон. В конус, выхваченный из мрака газовым фонарем, вступила женщина. Репня удивленно смотрел на нее: он был готов дать голову на отсечение, что еще секунду назад в радиусе десяти метров от него не было ни единого человеческого существа. Во всяком случае он никого не заметил. Одета незнакомка была довольно-таки небрежно, на голове простенькая шляпка, лицо под вуалью, подол темной верхней юбки изрядно запылен — явно шла пешком. И издалека.

— Вам кого, сударыня?

— Вас, сударь.

Голос с хрипотцой показался неожиданно знакомым, но кому он мог принадлежать, Репня не имел ни малейшего понятия. К тому же ему показалось, что хрипотца была нарочитой.

— Прошу! — Заинтригованный Репня отступил в сторону.

Незнакомка на секунду замерла на низеньких ступеньках, но Репня готов был поклясться, что по сторонам она не оглядывалась. Потом уверенно шагнула внутрь.

— Слушаю вас…

Гостья не ответила. Подошла к выкрашенной белым двери в прозекторскую, замерла, постояла секунду, как на крыльце, и направилась к кабинету дежурного.

Еще более заинтригованный Репня двинулся за ней. В нем уже зрела догадка.

Гостья открыла дверь, шагнула через порог и, подняв вуаль, обернулась к вошедшему следом Репне.

Он не отшатнулся. Догадка оказалась верной: перед ним стояла мать Ясна. Но сердце заколотилось.

Она молча смотрела на него — знакомые красивые глаза, знакомый подбородок с ямочкой. Вот токмо от глаз разбегались к вискам незнакомые морщинки — все-таки ей было уже далеко за сорок, буде не все пятьдесят.

— Узнали?

Репня лишь сглотнул.

— Не ждали?

— Ждал, — сказал Репня внезапно осипшим голосом. — Очень давно. И очень ждал…

Мать Ясна кивнула без улыбки:

— Понимаю. Но вы должны были справиться сами. И с обрушившимися на вас переменами, и с внезапной любовью.

— А с чего это вы взяли, что я был в вас влюблен?

Хотел произнести эти слова гордо, с вызовом, но голос внезапно задрожал, и получилось так, словно протявкал нашкодивший щенок.

— Вы ведь были не первый. — Мать Ясна по-прежнему не улыбалась, и Репня был ей за это благодарен. — И далеко не последний… Может быть, предложите мне чаю?

Репня, отрывисто покашляв, справился с голосом:

— Предлагаю.

— А я не отказываюсь. — Мать Ясна сняла шляпку с вуалью, повертела в руках. — Куда бы это деть?

Волосы у нее по-прежнему были коротко постриженными, но кое-где их уже слегка присыпало пеплом седины.

Репня отобрал у нее шляпку, убрал в шкаф у двери.

— Присаживайтесь!

Она присела, но не к столу, а на кушетку у стены, откинулась на спинку:

— У-ух! Устала я…

Репня пожал плечами и пошел набирать воду в чайник. Сердце по-прежнему колотилось, аки сумасшедшее. Как же он ее, оказывается, все-таки ненавидит!..

Когда он вернулся, мать Ясна по-прежнему сидела на кушетке, разглядывала кабинет. Репня снял с газовой горелки кипятильник для инструментов (он кипятил инструменты даже для работы с трупами: привычка — великая сила!), зажег газ и поставил на треногу чайник. Мать Ясна внимательно следила за его манипуляциями.

— Как вы все-таки стали непохожи на того мальчугана! — сказала она, когда он сел за стол.

Репня покусал нижнюю губу:

— Надо отметить, к этому приложили немало усилий. В том числе и вы.

Она вздохнула:

— Да, я знаю. Но такова жизнь… Вы же должны понимать. Лишь в условиях жесткого самоограничения человек сохраняет Талант.

— Понимание не приносит облегчения тем, кому вы сломали жизнь. — Репня стиснул персты. — Зачем вы учили меня пять лет? Чтобы потом выбросить за ненадобностью?

— Но ведь нет иного пути. Было бы гораздо хуже, если бы вас учили десять лет. Да еще вручили бы вам в руки судьбу других людей. А потом какая-нибудь шлюшка сделала бы с вами то же, что и я. Только вам было бы уже гораздо труднее приспособиться к жизни.

— А может быть, те несколько лет, что я прожил бы волшебником, стоили бы всего моего нынешнего существования!

Мать Ясна покачала головой:

— Вы рассуждаете по-детски. Впрочем, со своей точки зрения вы правы… Но меня оправдывает то, что я жалела вас. — Она снова вздохнула.

— Ведь в какой-то степени вы все были моими детьми.

— Детьми! — Репня возмущенно фыркнул. — Дети приносят женщине боль, а мы приносили вам наслаждение. Дети из колодца выходят, а мы в ваш колодец входили.

Лицо ее вдруг скривилось.

— Если вам будет легче от оскорблений, что ж, продолжайте… — Она низко склонила голову и закрыла руками лицо.

Потрясенный Репня молчал: уж чего-чего, а плачущей мать Ясну он себе представить ввек не мог. Уж проще вообразить стоящую под цветущей вишней снежную бабу!

Всхлипывания не прекращались. Репня неуверенно поерзал на стуле и наконец не выдержал — встал, подошел к кушетке, коснулся ладонью тронутых серебром волос.

Мать Ясна словно только этого и ждала — вскочила, спрятала у него на груди залитое слезами лицо. Репня непроизвольно погладил ее по спине. И вдруг вернулось то самое, давным-давно выброшенное из памяти, вроде бы убитое ненавистью и беспорядочными связями, но, оказывается, все-таки выжившее. И не менее могучее, чем тогда.

— Я ведь любила вас, мой мальчик, — произнесла сквозь всхлипывания мать Ясна.

Вы любили каждого из нас, хотел сказать Репня. Для того, чтобы своей любовью погубить.

Но не сказал. Слова уже были лишними, в дело вступили персты, судорожно расстегивающие пуговицы на ее темной кофточке. Она подняла заплаканные глаза, вопросительно посмотрела на него. И он не выдержал, слизнул языком с ее щек соленые дорожки. Дорожки эти привели к ее губам. Губы были все те же — мягкие и теплые, и перси были те же — упругие и гладкие, да и вся она была та же. Наверное, поэтому сделала с ним то же, что и пятнадцать лет назад. Правда, разодрать одежду на себе она не позволила, сама скинула со все еще гибкого стана многочисленные юбки. Зато, хотя он был уже на полном взводе, немного с ним поиграла. И как в тот давний день добилась своего: он с рычанием опрокинул ее на кушетку, расплющив своей тяжестью белые перси, с рычанием вошел в нее и с рычанием забился на извечно желанном теле.

И только, перестав содрогаться в оргазме, обнаружил, что кожа на ее тонкой шее и над персями тоже испещрена тонкими, аки ниточка, незнакомыми морщинками. Но противно ему не стало. Ведь былая ненависть к ней ушла. Он снова был пятнадцатилетним уверенным в себе подростком, снова до жути любил свою первую женщину и снова понимал, что прошел испытание Додолой.

Однако об этом, кроме Репни, знал лишь клокотавший на горелке чайник.

Потом они сели пить чай. То ли от чая, то ли от пережитого соития мать Ясна раскраснелась, морщинки на ее лице разгладились, глаза заискрились — перед Репней сидела если и не девчонка, то почти молодая женщина.

— Значит, теперь вы работаете здесь? — спросила мать Ясна, снова оглядев кабинет.

— Нет, — сказал Репня. — Работаю я в земской больнице ассистентом хирурга. А здесь токмо прирабатываю в вечернее и, если требуется, в ночное время. Кому-то ведь надо и трупы резать.

— Неужели вам не хватает основного заработка. Врачи в больницах имеют хорошо оплачиваемую практику.

Репня хотел сказать, что холостому мужчине требуется гораздо больше денег, чем находящейся на обеспечении казны волшебнице. Но не сказал: ему показалось, что эта часть его жизни не касается никого, даже матери Ясны. Ему вдруг захотелось, чтобы зазвонил входной колокольчик, чтобы потребовалось открыть приемный люк. А потом взять в руки скальпель. Не должно здесь быть этого чаепития — в нем есть что-то неправильное, то, чего в жизни не бывает: жизнь, как бы мы ни надеялись, далека от содержания эротических юношеских снов.

Колокольчик не зазвонил. А мать Ясна продолжала свои расспросы.

— Вы ведь не женаты, насколько мне известно?

— Не женат.

Репне вдруг показалось, что это не просто праздный интерес. С какой стати вообще мать Ясна явилась сюда? Что ей от него нужно?

— В вас борются два духа, мой мальчик, дух Семаргла, с его отвращением к женщинам, и дух Перуна. Отсюда и все сложности. Мне очень жаль, что вам не удалось обуздать в себе Семаргла. Его дух при исчезнувшем Таланте — лишь генератор неизбежных бед.

— Зачем вы мне это говорите? — спросил Репня, стиснув персты. — Зачем вы явились сюда?!

Его любовь к матери Ясне стремительно улетучивалась. Он снова увидел, что перед ним сидит стареющая женщина, которой почему-то пожелалось сексуальных приключений со своим бывшим воспитанником. С одним из бывших… Неужели ей это не надоело? Ведь вся ее жизнь была сплошным сексуальным приключением. В котором ломались хрупкие жизни ее юных любовников…

Мать Ясна встала, подошла к нему, по-хозяйски погладила по голове. Репня, не удержавшись, резким движением оттолкнул ее руку.

— Ну-ну, мой мальчик… Успокойтесь. Вы слишком агрессивны в обращении с женщиной!

И тут Репня вспомнил, что, когда он лежал на теле этой старухи, у него не было ни малейшего желания бить ее. Неужели он излечился от своей болезни? Или это Ясна его излечила?.. Впрочем, ведь она же волшебница.

Он вдруг обнаружил, что впервые подумал о ней просто как об «Ясне». Без добавочного словечка «мать». Ведь матерью она ни для него, ни для любого другого из словен не являлась. И пусть секс не лишал ее, в отличие от всех прочих волшебниц, Таланта, но ведь ребенка родить она все-таки побоялась! Ему показалось, что она чего-то ждет от своего бывшего воспитанника, но чего, он не знал, а спросить боялся.

— Значит, вы желаете знать, зачем я захотела с вами встретиться? — В голосе Ясны зазвучали резкие металлические нотки. — Все очень просто, мой мальчик, все очень просто… Вам ведь известно, какие задачи возложило на меня государство. И я должна решать эти задачи… К сожалению, в последнее время мне стали надоедать пятнадцатилетние ничего не умеющие юнцы. Вот я и решила воспользоваться помощью опытного, знающего толк в сексе мужчины. И должна сказать, вы полностью вылечили меня. Я опять чувствую в себе дух Додолы.

Репня вспыхнул. Ясна снова, как и пятнадцать лет назад, обвела его вокруг перста. Он-то подумал, что она тоже вспоминает тот памятный день, а она… Какой же он осел! Как он мог подумать, что эта, с позволения сказать, женщина может чувствовать хоть что-то, похожее на любовь! Всю свою жизнь она ломала души неокрепших пацанов, и дальше будет заниматься тем же, покудова ее тело будет манить юнцов, не познавших еще более молодых женщин.

В нем с новой силой вспыхнула ненависть. Эта женщина воспользовалась им, как своего рода массажером. Сама, являясь машиной по естественному отбору среди начинающих волшебников, она и его сделала машиной. И ведь решилась же, сучка, на такое! Не стала искать любовника на стороне — пришла к тому, кто уже был ею однажды сокрушен.

— Я благодарна вам за помощь, мой мальчик! Вы были на высоте. А теперь мне пора.

Репня стал медленно подниматься из-за стола:

— Ну нет!.. Вы думаете, я позволю вам снова ломать жизнь мальчишек? Как бы не так! — Он загородил своим телом дверь.

Ясна фыркнула, неторопливо направилась к шкафу, взяла свою шляпку. Потом смерила Репню с ног до головы презрительным взглядом, подошла вплотную и прошипела:

— Чем же вы собираетесь помешать мне, вы, бесталанный щенок, способный лишь на то, чтобы резать мертвечину? Я получила от вас все, что желала. Прочь с дороги!

Он уложил ее на пол одним ударом, и удар этот был страшен. Однако она не потеряла сознания, приподнялась на локтях, пытаясь сесть, и прохрипела:

— Щенок бесталанный…

На этот раз он ударил Ясну в челюсть ногой, вогнав все остальные слова, которыми она хотела его одарить, ей обратно в глотку.

Остальное проходило как бы за пределами его сознания. Он рычал, но ему казалось, что рычит совсем не он, а кто-то другой, и не здесь, а далеко-далеко. Он наносил по трепыхающемуся на полу телу удар за ударом, но ему виделось, что эти удары наносят все несостоявшиеся волшебники, и это в них во всех живет неотвязная мысль: «Убью стерву!» Как ни странно, но судорожные движения забиваемой насмерть женщины не были защитой. Она даже не пыталась прикрыть руками голову. Она лежала на спине и неотрывно смотрела на своего мучителя, даже не зажмуриваясь, когда на нее обрушивался очередной удар. Потом ее губы сделали попытку произнести какую-то фразу, и, наверное, произнесли, но избивающая ее банда так и не расслышала какую, а повторить Ясна не успела — очередной удар сотни ног пришелся стерве в висок и стал смертельным.

Стихло рычание многочисленных глоток. Наступила звенящая тишина, и Репня с удивлением обнаружил, что он тут один. Он да лежащее на полу тело. Лицо Ясны превратилось в сплошной синячище, и из этого месива выглядывали остановившиеся глаза, в которых навсегда застыло странное ощущение — словно перед смертью ее посетило озарение, и она поняла, что это расплата за содеянное.

Репня помотал головой. Его вдруг заколотила мелкая дрожь — он наконец осознал, что такое натворил.

И если бы сейчас раздался звук колокольчика, Репня бы тоже расценил его, как расплату за содеянное. И пошел бы открывать дверь, и равнодушно выслушал бы ахи и охи, и не подумал бы сопротивляться, когда за ним явились стражники.

Но Мокоши было угодно, чтобы колокольчик не зазвонил.

Репня помаленьку пришел в себя. В кабинете по-прежнему висела звенящая тишина. За стеной в прозекторской лежали мертвые тела. Перед ним тоже лежало мертвое тело. Мертвецы в морге — это нормально, скорее лишним был тут он, живой. Но мертвые не должны лежать в кабинете, здесь люди отдыхают, заполняют документы, пьют чай и занимаются любовью. Иногда.

Репня снова взглянул в лицо убитой им женщины. Это оказалось непростым делом, и он удивился: уж ему-то вздрагивать от такой картины!..

Все было прекрасно. Пожалуй, даже хорошо знакомые с Ясной люди не опознали бы сейчас лежащий перед ним труп. И аура наверняка уже погасла. Значит, так тому и быть! Вот токмо содержимое ее сумочки… Он оглянулся. Впрочем, нет, сумочки с нею не было, это он помнит точно. Тогда карманы!

Он обшарил тело. Правый карман пуст, в наперсеннике токмо то, чему там и положено находиться. Впрочем, он ведь уже лазил туда сегодня. Как давно это было! И как будто не с ним вовсе!

Конверт он нашел в левом кармане. Обычный белый конверт, с маркой княжеской почты. Надпись: «Репне Бондарю». Он было начал вскрывать конверт, но опомнился — ведь в любой момент фаэтон мог привезти очередного мертвеца. Схватился за начинающий остывать труп, поднял на руки. Какой же все-таки она была легкой, даже опосля смерти!.. Перенес тело в приемную, положил на стол, вернулся в кабинет, проверил, нет ли на полу крови.

Крови не было — сам того не желая, он бил аккуратно, не нанеся никаких серьезных внешних повреждений. Синяки и неглубокие ссадины не в счет — с них много крови не бывает. Но пол вымыл. У-у-уф! Все остальное может и подождать несколько минут. Снять с мертвой одежду, сложить тряпки в сборник да заполнить документы. Он оформит ее как неизвестную бродяжку. Мало ли таких привозят в морг, уж ему ли не знать! Так безвестными и хоронят, если родственники не находятся. А у Ясны родственников нет. Ее, правда, будет искать вся Колдовская Дружина вкупе со стражей и министерством безопасности… Что ж, пусть ищут, все равно ее никто не узнает — мертвый волшебник ничем не отличается от мертвого простого человека. А что касается санитаров, якобы привезших тело, — заполним документацию неразборчиво. Ну накажут за небрежность, но доказать злой умысел никто не сможет.

Он сел за стол, вскрыл конверт.

«Мой мальчик! — гласило послание. — Раз вы читаете эти строки, то все уже закончено. Я мертва. Значит, мой замысел претворен в жизнь. Простите за то, что я избрала вас орудием своего самоубийства, но боги запрещают человеку лишать себя жизни собственными руками. Простите меня и за все остальное, за все зло, что я вам принесла. Если бы я понимала это раньше!.. Если бы я была женщиной!.. Нет, я была в первую очередь членом Колдовской Дружины, да еще с таким удивительным неуничтожаемым Талантом. Но вы нашли способ его уничтожить, и я еще раз благодарю вас за это. К сожалению, я слишком поздно поняла, что женщина лишь тогда может быть счастливой, когда рядом с нею ее дети. Увы, природа обделила меня способностью рожать, а своим школьным воспитанникам я не столько помогала взлетать в небо, сколько подрезала им крылья. Тем, же кто взлетал, я и вовсе была не нужна. Потому я и пришла сегодня к вам. Хоть на несколько минут, но я была вам нужна. Пусть даже не я, а мое тело. Если все пройдет по моему плану, вам нечего бояться. Я оставила в школе записку, что слагаю с себя обязанности члена Колдовской Дружины, но понимая, что, в силу определенных причин, мою отставку не примут, предпочитаю исчезнуть. Оформите случай со мной, как смерть неизвестной при неясных обстоятельствах. Я попытаюсь наложить на себя перед смертью отвращающее интерес заклятье, и к моему телу отнесутся равнодушно. Постараюсь наложить заклятье и на вас — чтобы в вашей ауре не было следов совершенного убийства. Так что если вы не привлечете к себе когда-либо внимание волшебников, работающих на стражу, то легко избежите наказания. А я буду уверена, что моя смерть предотвратит чью-нибудь предстоящую гибель. Не удивляйтесь — я давно знаю, что вы способны на это. Потому я и прилагала в школе все усилия, чтобы вы не прошли испытания Додолой. Если бы вы стали волшебником, ваша душа привела бы вас в объятия Ночи. Но насчет своей ауры вы станете уверены токмо опосля того, как встретитесь с кем-нибудь из сильных волшебников — а вдруг вы убили меня слишком быстро, и я не успела наложить на вас полное заклятье… Это моя маленькая месть вам за совершенное убийство — побудьте немного в неведении относительно вашей дальнейшей судьбы. Все-таки убийство должно быть наказано — пусть хотя бы и таким образом. Надеюсь, боги простят меня. Ясна».

Перед подписью стояло слово «мать», но оно было зачеркнуто.

О Сварожичи, подумал Репня. Как же мне все это сразу не пришло в голову?! Почему меня не озаботило то, что я убиваю волшебницу безо всякого сопротивления с ее стороны?! Да она бы одним движением бровей перевела мою агрессивность на меня самого. Воистину она меня знала.

Она знала его. Все получилось шито-крыто. Ее тело действительно не привлекло к себе внимания. Колдовская Дружина искала свою сестру где угодно, токмо не в моргах. А когда начала искать в моргах, было уже поздно: тело избитой неизвестной женщины давно лежало под слоем земли на Савинском погосте, в его дальнем углу, где хоронили нищих и бродяг.

Но она знала его гораздо лучше, чем он сам. Он избегал волшебников высокой квалификации в течение месяца опосля совершенного убийства. Весь этот месяц он жил в страхе разоблачения. За эту пытку он убил бы ее еще раз. Увы, теперь она была уже вне его досягаемости.

Через месяц он случайно встретился со Светозаром Смородой. Это был волшебник достаточно высокой квалификации, чтобы обнаружить в ауре беседующего с ним человека линии состоявшегося убийцы. Не обнаружил — Ясна успела.

И нет худа без добра. Тело Ясны действительно излечило его. Ему больше не требовалось для удовлетворения избивать своих любовниц. Но во второй раз он жениться все равно не стал.

17. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

Трапеза у Остромира получилась достаточно странной.

Удивительным оказалось уже то, что на обеде не присутствовал Всеслав Волк. Свет усиленно пытался вспомнить хоть один случай, когда бы секретарь не составлял компанию руководителю Колдовской Дружины, но ничего подобного так и не вспомнил. Кроме того, ему показалось, что среди охранников резиденции Кудесника царит явное оживление. Похоже, Остромир ждал неприятностей. И Свет бы не удивился, если бы тот сообщил ему какую-либо сногсшибательную новость. Например, поставил бы гостя в известность, что уходит в отставку по состоянию здоровья и предлагает на свое место кандидатуру чародея Смороды.

Обед, однако, начался, а новостями и не пахло. Не назовешь же новостью то, что на первое подали холодный малиновый суп с варениками и сливками: Кудесник любил потчевать своих гостей сладкими супами. На взгляд же Света, суп этот был слишком приторным. Зато на второе подали фаршированного гуся. Повар Кудесника умел создать из гуся и яблок настоящий шедевр. И Свет воспользовался возможностью получить удовольствие. Дома такого блюда не отведаешь: Касьян, как ни подталкивал его Свет, на подобный подвиг оказался не способен. Птица была его слабым местом. Зато все остальное он умел сотворить лучше, чем повар Кудесника. Впрочем, сам Кудесник уже не мог оценить кулинарные таланты своего кухаря. Его желудка хватало лишь на нечто усиленно протертое и не очень аппетитное на вид.

Беседа за столом шла никчемная. Кудесник рассказывал, какого судака выловил один из его слуг в Ильмене на прошлой седмице, а Света так и подмывало поинтересоваться, попробовал ли уху из оного судака сам Кудесник или только слюнки глотал. Потом старик принялся расспрашивать Света, как тот борется с духом Перуна. Свет поведал о занятиях фехтованием и умолчал о литературных потугах: эта новость могла оказаться оцененной неправильно. Всей Дружине было известно, что из книг Кудесник уважает лишь учебники по волшебным наукам. Более того, злые языки утверждали, что из оных учебников старик уважает лишь те томики, к коим приложил десницу автор по имени Остромир.

Словоблудие продолжалось почти до самого конца трапезы. Кудесник задавал глупейшие вопросы и с полным вниманием выслушивал глупейшие ответы, которые выдавал ему собеседник. Разумеется, Свет понимал, что разговор этот имеет под собой какую-то логическую основу, но определить ее, как ни старался, не сумел.

И лишь когда подали фруктовые соки (спиртного у Кудесника не водилось), Остромир отослал слуг из трапезной и задал первый серьезный вопрос:

— Скажите-ка мне, брат, что вы думаете по поводу убийства академика Барсука?

Свет понял, что Кудесник, даже не успев получить предварительные выводы сыскников, пожелал узнать мнение чародея Смороды. Наверное, у него были для этого причины.

— Я участвовал в проявлении спектрограммы на месте убийства, — сказал Свет. — Полное отсутствие всяких следов. В спектре лишь короткий болевой шок. Это означает одно из двух: либо Барсука убил хорошо ему знакомый человек, либо академик попросту не видел убийцу. А вот кучер убийцу точно не видел — это сыску уже известно. На мой взгляд, есть два варианта — преступление совершил либо волшебник, либо человек, прикрытый волшебником. Но колдовство в деле замешано обязательно.

Кудесник почесал белесую бровь:

— А если кучер является сообщником убийцы и покрывает его?

Свет пожал плечами:

— Теоретически это, конечно, возможно, но на практике вряд ли. Тогда бы кучер после убийства скрылся. Ведь они должны были понимать, что с ним наверняка будут работать сыскники. Его же расколют в два счета… Нет, полагаю, кучер полностью чист.

Кудесник размышлял, шевеля губами. Свет смотрел на него и думал, что Остромиру уже не по силам его работа. Вон каким изможденным выглядит лицо старика. Словно он трое суток трудился. Или две седмицы не ел.

— Наверное, вы правы, — проговорил наконец Кудесник. — Должен вам сказать, что его величество весьма озабочен возможными последствиями этого преступления.

Свет кивнул: это было и ежу понятно. Он ждал, что Кудесник даст ему задание подключиться к расследованию убийства. Но нет — Остромир спросил:

— Что там у вас с этой девицей-паломницей?

— Пока ничего определенного сказать не могу. — Свет развел руками. — На лазутчицу она не очень похожа.

— А на мать Ясну?

Свет лишь пожал плечами — врать Остромиру все равно было бессмысленно.

— Активизируйте с нею работу, — сказал Кудесник. — Это очень важно. — Он встал. — Не буду больше вас задерживать. Благодарю за то, что приняли приглашение отобедать со мной. Старику так приятно, когда кто-либо скрашивает его одиночество за столом.

Свет знал, что Остромир неравнодушен к этикету, и тоже рассыпался в благодарностях за приглашение. Попрощались сердечно, за руку.

Когда Свет вышел из трапезной, непонятная суета среди охранников уже завершилась. Все было тихо-мирно — как всегда. Откуда-то появился Всеслав Волк, проводил гостя до кареты.

— Домой, — сказал Свет Петру: сегодня была пятница, день обязательной тренировки.

Он забрался в карету, откинулся на спинку сиденья, недоумевая, для чего же вызывал его Кудесник. Ведь не для того же, чтобы накормить гусем с яблоками. И когда карета въехала на Вечевой мост, он все понял.

Остромир попросту прощупывал чародея Светозара Смороду: не он ли является волшебником, замешанным в убийстве академика Ярополка Барсука.

Забава прибиралась, чувствуя на себе взгляд гостьи. Кукла, едва горничная появилась в светлице, взяла с полки первую попавшуюся — как показалось Забаве — книгу, с ногами забралась в кресло и принялась усиленно делать вид, будто читает. Забава решила покамест не обращать на нее внимания. Она вытирала пыль, переставляла с места на место стулья и пыталась сообразить, как ей приступить к выполнению хозяйского задания. Ничего умного в голову не приходило, и Забава маялась, физически ощущая, как растет в комнате напряжение. А поелику работать в полной тишине она не привыкла, ничего не оставалось, как начать напевать себе под нос.

А потом кукла перестала изображать из себя увлеченную читательницу, отложила книгу в сторону и сказала:

— У вас в доме принято убирать комнаты в присутствии гостей?

Вопрос поставил Забаву в тупик. Неужели куклища и в самом деле считает себя гостьей?.. Или это сказано для того, чтобы начать разговор?

«Куклища», похоже, сообразила, что ее вопрос оказался прислуге не под силу. А может, она попросту измаялась в одиночестве, и ей очень хотелось поговорить. Во всяком случае, она тут же продолжила:

— Странный у вас хозяин!..

— Почему? — спросила Забава.

— Ну как же! — с воодушевлением отозвалась Вера. — Приглашает к себе в дом гостью, а сам никаких знаков внимания ей не оказывает.

Еще вам знаки внимания оказывать, подумала Забава. Но разговор завязался, а такой ответ лишь прервал бы его на неопределенное время. Если не на всегда. И потому Забава сказала:

— Мой хозяин очень занятый человек. Его разные глупости не интересуют.

— Глупости?! — Гостья фыркнула. — А кто он такой, ваш хозяин?

Забаве вдруг показалось, что кукла завязала разговор не просто так. Осторожнее, голубушка, сказала она себе. Как бы тебя не превратили в дойную корову! Не лучше ли покамест прикинуться дурочкой?..

— Мой хозяин чародей, — сказала она, пожав плечами.

— Чародей? — Кукла удивилась. — А что это значит? Он волшебник, что ли?

— Волшебник. И очень высокопоставленный.

Кукла потерла лоб. Похоже, ей и в голову не приходило, что она находится во власти волшебника. А может, она попросту разыгрывала удивление.

Осторожнее, Забавушка, напомнила себе Забава. Не дай себя обвести вокруг перста.

Но похоже, вокруг перста кукла ее обводить не собиралась. Она посмотрела на Забаву с сомнением, словно не верила тому, что услышала.

— Этот айсберг, и вдруг волшебник! Мало верится…

Забава не знала, что такое айсберг. Она поняла только, что это вряд ли что-то хорошее, и бросилась защищать своего возлюбленного.

— Сама вы… асбер… Да если хотите знать, он очень хороший! Он меня на работу взял, когда…

Она осеклась, поняв, что едва не наговорила лишнего. Совсем не обязательно этой кукле знать такие вещи.

Кукла смотрела на нее с легкой улыбкой, и были в этой улыбке странная жалость и… понимание, что ли?.. Или покровительство?.. Забава и сама не могла понять, что еще было в этой улыбке. Но вспомнила, что так иногда смотрела на нее мать Заряна. А она, Забава, никогда не знала, как отвечать на такой взгляд — то ли виновато потупить глаза, то ли дерзко вскинуть подбородок. Однако в данном случае не оставалось ничего, кроме как вскинуть подбородок.

Улыбка стерлась с лица куклы. Но и гневная гримаса, как того ждала Забава, не родилась.

— Уж очень он холоден, — сказала кукла осуждающе. — С ним рядом сидишь, и кажется, что тебя замораживают.

— Так он же волшебник! — воскликнула Забава. — Они все такие. Они же не могут вести себя, как обычные люди. Разве вы этого не знаете?

Кукла вздохнула:

— Видите ли… Вам, наверное, не говорили. Дело в том, что я очень многого не помню. Не знаю, что со мной произошло, но…

— Ах вот в чем дело?! — Забава постаралась, чтобы удивление была разыграно как можно правдоподобнее.

И похоже, это удалось. Во всяком случае, во взгляде куклы что-то изменилось.

— Теперь понимаете? — Голос ее зазвучал доверительно. — Я даже не знаю, в этой ли стране я родилась или откуда-то приехала.

— Говорите-то вы по-нашему…

— Зато совершенно не помню своей жизни. Мне даже кажется, что меня величают вовсе не Вера. Что это имя кто-то в мою память вложил. — Кукла растерянно развела руками, помолчала. Потом сказала: — Так вы говорите, волшебники все холодные?

— Вообще-то, ходят слухи, что они холодны потому, что им не нужны женщины. Но я думаю, это ерунда…

Глаза куклы удивленно распахнулись.

— А их у вас много, волшебников этих?

— Наверное, много.

— Тогда вы правы. Конечно, могут быть отдельные мужчины, не нуждающиеся в женщинах. Но много таких мужчин быть не может.

— Вы и вправду так думаете?

— Конечно. Ведь если мы с вами нуждаемся в них, то и они должны нуждаться в нас.

И столько в кукле было веры в свои слова, что Забава чуть было не ляпнула: «Если бы так…» Но вовремя вспомнила, что она тут не для того, чтобы делиться с неизвестной девицей своей сердечной болью, и с еще большим усердием принялась вытирать давно уже вытертую пыль, размышляя, как бы повернуть разговор на куклу.

Кукла сделала это сама:

— Слушайте, а не может быть так, что меня заколдовал какой-нибудь волшебник? Потому я и не помню ничего.

— Зачем? — Забава удивленно пожала плечами. — Волшебники ничего не делают бесплатно. Так могло быть, если только вы сами попросили его и заплатили деньги.

— В самом деле? — Гостья задумалась. — Слушайте, а может ваш хозяин расколдовать меня?

Забава снова пожала плечами:

— Не знаю. Наверное, может. Он очень справный волшебник. Как это говорят… ква-ли-фи-цированный. А у вас есть чем заплатить?

— Ну деньги-то всегда можно заработать. — Гостья легкомысленно махнула рукой. — Буду ему должна. Расплачусь, когда заработаю.

— А что вы умеете делать?

— Что я умею делать… — Гостья почесала затылок. — А вправду… Что я умею делать?.. Совершенно не помню. — Она помолчала. — Подождите-ка… Ведь если ваш хозяин меня расколдует, то я вспомню, что я умею делать. А если не сумеет расколдовать, то я ему и платить не должна. Логично?

— Логично, — сказала Забава.

— А вы не могли бы его попросить об этом?

— Почему я? — удивилась Забава. — Вы ведь с ним трапезничаете вместе. Сами и поговорите…

Кукла скривилась:

— Да я бы с удовольствием трапезничала здесь. Когда он со мной за столом, у меня весь аппетит пропадает. Сидит, как будто ему лом в спину загнали… Впрочем, я все понимаю. Меня, наверное, в чем-то подозревают, иначе бы не держали в четырех стенах. Это скорее похоже на арест, чем на заинтересованность странной болезнью. Вам не кажется?

— Вовсе нет, — сказала Забава. — Мой хозяин никого не арестовывает — он не стражник.

И тут же поняла, что в разговоре этом все происходит вопреки ее желаниям. Она почти ничего не узнала об этой женщине, зато сама хоть по чуть-чуть, но давала ей какие-то знания.

— Мне надо идти, — сказала она. — Я вам еще нужна?

Кукла внимательно посмотрела на нее и сказала:

— Удивительно, как можно любить такой кусок льда!

Забава замерла:

— О чем это вы?

— О вашем хозяине, естественно. — Кукла мягко улыбнулась. — А точнее говоря — о вас.

— С чего вы взяли, что я в него влюблена?.. Он — мой хозяин, я просто должна выполнять его указания.

— И потому вы расскажете ему обо всем, что от меня узнали…

— А я ничего от вас и не узнала! — запальчиво воскликнула Забава. И прикусила язык, поняв, что фактически проговорилась.

Кукла снова мягко улыбнулась:

— Милая девочка! Да если он не обязал вас рассказывать ему, о чем мы с вами будем разговаривать, то он просто глупец. А он вовсе не глупец… Вы ведь очень его любите?

Забава вновь начала протирать тряпкой уже вытертую этажерку.

— Вижу, что очень, — сказала кукла, не дождавшись ее ответа. — А между тем, вашему хозяину угрожает опасность. И очень серьезная.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. — Кукла продолжала улыбаться, но улыбка ее стала грустной. — Скажите, Забава, вы верите, что я — необычная женщина?

Забава пожала плечами.

— Будь я обычной женщиной, — продолжала кукла, — меня бы не заточили в доме вашего разлюбезного хозяина. Хотите, я вам помогу?

— Чем вы можете мне помочь! — Забава фыркнула.

— Я сделаю так, что ваш хозяин изменит к вам свое отношение.

Забава застыла, впилась глазами в лицо гостьи.

— Правда, правда, я могу так сделать. Хотите?

Кукла произносила обыкновенные словенские слова, и Забава прекрасно знала, что за ними вполне способна спрятаться столь же обыкновенная ложь. Верить было нельзя, но Забава поверила: за этими словами пряталось нечто такое, что не поверить оказалось просто невозможным.

— Хочу, — прошептала Забава. Лицо ее запылало, тряпка выпала из мгновенно вспотевших рук, но она этого даже не заметила. В приюте у додолок ходили рассказы о ведьмах, умевших присушить мужчину к женщине. Или женщину к мужчине. Почему бы Вере и не оказаться подобной ведьмой?.. Ведь она права, обычную женщину чародей не стал бы содержать в своем доме, а на лазутчицу она и тем паче не похожа.

— Впрочем, я могу поступить иначе, — сказала гостья. — Хотите, я излечу вас от любви к нему? Для вас, честно говоря, это было бы лучше.

— Нет, — прошептала Забава. И вдруг завопила с отчаянием: — Нет! Нет! Не-е-ет!!! Только попробуйте, и я убью вас. Нет! — Она бросилась на кушетку и затряслась в рыданиях…

…Когда Забаве удалось, наконец, с собой справиться, оказалось, что она залила слезами гостье всю кофточку.

— Ишь! — Она поднялась с кушетки. — Разревелась, корова, — не остановишь…

На душе было легко и чисто. Как и всегда, когда удается выплакаться на плече человека, понимающего ваше состояние.

— Ну вот и хорошо, — сказала гостья. — Вы верите мне, Забава?

Слова вырвались сами собой:

— Я верю вам, Вера.

— Тогда ничего не говорите своему чародею о том, что у нас здесь происходило. Якобы я все время молчала. А потом скажите, что вам показалось, будто бы я пыталась заколдовать вас.

Забава вытерла слезы, помотала головой:

— Ничего не получится. Он сразу поймет, что я вру.

— Не поймет! — Вера победно улыбнулась. — Он может понять только в том случае, когда ложь направлена ему во вред. А вы соврете исключительно для его же пользы.

Паломная седмица стала ближе еще на один день.

Репня сдал ключ от кабинета сменщику, доложился старшему врачу и покинул здание Временной медицинской комиссии. Перед ним во весь рост встала проблема свободного вечера. Ни с кем из приятелей он встретиться сегодня не договорился, а на любовном фронте в последнее время образовался небольшой отпуск, что было весьма не кстати. Но не все ведь в жизни зависит от мужчины. Любовь — работа для двоих…

Впрочем, если говорить честно, то нынешняя свобода была даже хороша. Во всяком случае, опосля недавнего знакомства с потерявшей память паломницей он бы не пожелал сейчас встречаться ни с кем другим.

Это было какое-то наваждение. Ну что могло быть в этой куколке такое, чего он не знал? Да, была в ней стать, но с каких это пор его можно было зацепить статью до такой степени. Стать — лишь повод для одной-двух встреч, покудова дело не дойдет до постели. Стать — чтобы переспать. А в постели сразу же выясняется, что за статью у них у всех скрывается одно и то же.

Но эту куколку ему хотелось увидеть снова.

Репня шел по площади Первого Поклона, поглядывая на хорошеньких паломниц, жаждущих преклонить колени перед богиней судьбы, и размышлял о том, что могло выгнать всех этих девиц из родительских домов и погнать в неблизкую дорогу. Правда, все они как правило отправлялись в паломничество под присмотром матерей, нянек или старших сестер, но ведь не секрет и то, что в Паломную седмицу около Перыни для многих паломников начинается путь, завершающийся свадьбой. Такова статистика, а статистика все знает. Может, за этим и едут сюда молоденькие красотки?

В то, что они желают токмо поклониться богам, Репня не верил. Как не очень верил в этих богов вообще. Он уже давно считал, что богов выдумали волхвы и волшебники, дабы держать в подчинении простых людей. Волшебников Репня еще терпел — без них не проживешь, — но какую пользу княжеству приносят волхвы?..

Он покинул площадь, и его мысли вновь вернулись к беспамятной паломнице. Но теперь он не ломал голову над тем, чем она могла его зацепить. Впрочем, теперь он себе и не лгал. Зацепила она его тем же, что и другие. И хотел он с нею не просто встретиться, он хотел с нею еще раз переспать. А вот такого с ним не было уже давно. В последнее время все они стали для него девицами на один вечерок. Познакомился, переспал, познакомился, переспал… Совсем перестали греха бояться!

Но эта куколка, кажется, затронула в нем не токмо корень. Жалко лишь, что она теперь ему совершенно недоступна. В дом к чародею Смороде запросто не проникнешь.

И тут Репне в голову пришла мысль, как это можно организовать. Он аж присел на уличную скамейку — такая в ноги ударила слабость. Идея была чрезвычайно дерзкой, но вполне могла оказаться осуществимой на практике. Вряд ли эта девица стала бы рассказывать кому бы то ни было о том, что произошло у нее с врачом во время медицинского осмотра. Для этого надо быть последней дурой!.. Нет, идея хороша. А попытка — она, как известно, не пытка. Может, что и выгорит — чародей Сморода, как известно, волшебник, его любовные эмоции не интересуют.

Репня вскочил со скамейки, кликнул проезжавшего мимо свободного извозчика и отправился на Торговую сторону.

За ужином прислуживала Ольга.

— А где Забава? — спросил Свет у Берендея.

— Она плохо себя почувствовала. Лежит в своей комнате.

Ужин протекал прекрасно. Гостья молчала и только поглядывала время от времени на хозяина. Словно ждала, что он украсит стол беседой. А он только рад был, что можно помолчать. После тренировки в нем явственно накопилось раздражение, и следовало побыстрее перебраться в кабинет и заняться разрядкой. Впрочем, надо было еще перемолвиться парой слов с Забавой. Если она заболела, позднее поговорить не удастся: ей придется пораньше лечь спать.

— Я, пожалуй, зайду к вашей племяннице, — сказал он Берендею. — Посмотрю, что с ней.

Берендей даже вздрогнул от удивления. А Свет подумал, что и в самом деле никогда особенно здоровьем прислуги не интересовался. И уж тем паче в ее комнаты не заходил. Но ведь можно и начать, не так ли?..

Он перехватил очередной взгляд Веры. Взгляд был странным — в нем явно читалось ожидание. Впрочем, мало ли что женщине на ум придет! Если считать содержимое ее мозга умом… Впрочем, не будем забывать, что наша гостья — предполагаемая волшебница. И стало быть, не свойственное волшебнице поведение преследует собой определенную цель. Во всяком случае, к этому надо быть готовым. Тогда она не застанет меня врасплох.

Он не стал ждать, пока гостья закончит ужин, извинился и отправился к Забаве.

Забава была потрясена его визитом не меньше своего дяди. Она лежала на койке поверх одеяла и широко раскрытыми глазами смотрела на хозяина. Его появления здесь она определенно не ожидала.

— Что с вами?

— Голова болит. — Она тут же спохватилась: — Ой, да ничего страшного. Полежу немного — пройдет.

Свет поморщился:

— Я, конечно, не квалифицированный врач, но головную-то боль снять способен. Могли бы попросить…

И обнаружил, что эти слова стали для Забавы еще большим потрясением, чем его появление здесь. Она даже дар речи потеряла. Впрочем, верно… Ведь он никогда не лечил своих домочадцев. Всегда считал, что каждый должен заниматься своим делом. Врачи — лечить, волшебники — колдовать…

Свет подошел к служанке, наложил ей на лоб руки, уловил пульсацию. Бросил в обе ладони по плотному пучку энергии. Забава тут же затихла, даже дыхание затаила. Кожу на ладонях слегка покалывало, но это было нормально: все-таки он давно не практиковался в подобных действиях. А вот что было ненормально, так это то, что слегка уменьшилось раздражение. Впрочем, он всегда умел справляться с собственной агрессивностью.

Пульсация со лба Забавы перетекла на виски, за ней отправились и ладони Света. Наконец пульсация прекратилась.

— Ой! — сказала Забава. — Какие у вас теплые руки.

— Прошло? — спросил Свет.

— Нет еще! — поспешно сказала Забава.

Свет понял, что она солгала — просто ей очень хочется, чтобы его руки еще немного полежали на ее висках. Поморщился, но противиться не стал: пусть ее.

Наконец Забава вздохнула:

— Все прошло. Спасибо вам!

Свет тут же сел на табуретку.

— Рассказывайте!

Забава смутилась:

— А рассказывать-то и нечего. Не снизошла лахудра до меня. Молчала всю дорогу. Даже на вопросы не отвечала.

Свет внимательно посмотрел ей в глаза: что-то там было, в их глубине. Но тут же убедился в своей ошибке — ничего там не было. Да и пронизывающий взгляд она выдержала очень легко.

— Жаль! — Он встал. И неожиданно для самого себя добавил: — Вам лучше полежать сегодня.

— Нечего мне лежать! — Забава заволновалась, вскочила с кушетки. — Подождите!.. Не знаю, было ли это на самом деле или нет, но мне показалось, что лахудра пыталась меня заколдовать. Я все время ловила на себе ее взгляд. И с головой… Словно мне ленточку на голову повязывали.

— Ничего, — сказал Свет. — Не бойтесь. Я развяжу любую ее ленточку.

Забава просияла, а Свет отправился в кабинет. Но не успел взяться за перо, как Берендей доложил, что пожаловал Репня Бондарь.

— Проси!

Похоже, сегодня Мокошь решила устроить вечерок потрясений. И следом за экономом и служанкой наступила очередь удивляться хозяину.

В этом доме бывали разные люди — от мелких торговцев до высокопоставленных волшебников. Как-то даже побывала персона, принадлежащая к княжествующей фамилии. Но Репня Бондарь здесь не был никогда. И Свет не мог себе представить причин, по которым бывший друг детства мог заявиться в его дом.

Конечно, ему всегда было жаль Репню. Судьба этого человека могла бы сложиться совсем по-другому, стань он волшебником. И ведь в воспитанничестве подавал немалые надежды… Но богам зачем-то понадобилось, чтобы будущий колдун оказался слишком уж одержимым силой Перуна, а мать Ясна лишь выявила в нем эту одержимость…

Свет никогда особенно не интересовался взрослой жизнью Бондаря — слишком уж в разные плоскости загнала их Мокошь. Слышал, что Репня женился, завел ребенка, но потом что-то у них там не срослось, и семья рассыпалась. Впрочем, подробностей Свет не знал. Да и не интересовался ими. Как не интересовался вообще аспектами взаимоотношений мужчины и женщины. Конечно, жизнь заставляла его влезать в эту область, но он влезал в нее только потому, что жизнь заставляла, и ровно настолько, насколько жизнь заставляла. Он понимал, что присутствие женского пола в этом мире неизбежно, но считал, что женщина должна занимать более зависимое от мужчины положение, чем то, которое она занимала в словенском обществе. Он даже пытался создать мир с такими женщинами в своих литературных опусах. Ведь не зря же, в конце концов, боги создали волшебниц такими легко уязвимыми!.. В Словении, правда, в силу уважительного отношения к женщине вообще, волшебницы чувствовали себя неплохо, но в католической Западной Европе бывали времена, когда на колдуний открывали настоящую охоту. Папа объявлял очередной крестовый поход — на этот раз против порождений дьявола, — и по Европе начинали бродить шайки вооруженных высокородных бандитов, называющих себя рыцарями. В течение нескольких месяцев происходило поголовное изнасилование всех девственниц, после чего крестовый поход объявлялся успешно завершенным. А папа ждал, пока не подрастет следующее поколение.

Словенские волшебницы подобным экзекуциям не подвергались никогда. Их переход в сословие обычных женщин совершался добровольно. Разве что пропаганда додолок давила, но сама по себе пропаганда — не насилие. Правда, в высшие круги Колдовской Дружины волшебниц не допускали, но это и не удивительно. Представьте себе воеводу, который тут же потеряет способность руководить армией, едва на него залезет вражеский лазутчик и острыми коленками раздвинет ему ноги. Вы скажете, что такого воеводу можно обеспечить усиленной охраной?.. Конечно, можно. Но что будет, если воевода по собственное воле предоставит возможность раздвинуть свои ноги одному из охранников. И опять же потеряет способность управлять армией. Разумеется, это бы происходило не со всяким воеводой — не в каждой волшебнице просыпается материнский инстинкт, — но, к сожалению, заранее предугадать, каков будет исход, не могут даже ведуньи…

Разумеется, порядочное государство не вверит в руки подобных воевод свои армии. Потому даже в Словении волшебницы проходят лишь начальную подготовку — зачем вбухивать средства в обучение того, от кого не будет запланированной отдачи. Дружина воспитывает девочек с Талантом отдельно от мальчиков и никогда не дает им возможности сделать карьеру. Исключение составила лишь мать Ясна. Но мать Ясна была феноменом-самородком. Да и ей не вдруг удалось доказать, что раздвинутые ноги не влияют на ее силу. Даже через публичное совокупление пройти пришлось… Впрочем, мать Ясна — это мать Ясна, тут ни убавить ни прибавить. И если бы Вера оказалась с такими же способностями, какое бы подспорье было Дружине!

Открывшаяся дверь прервала размышления Света. Он встал, кивнул вошедшему:

— Здравы будьте! Проходите, присаживайтесь.

— Здравы будьте, чародей! — Репня сел в предложенное кресло и принялся осматривать кабинет. — Неплохо живете. Дом мне ваш нравится.

— Благодарю за комплимент! — Свет отметил про себя, что в голосе Репни не слышалось зависти.

В кабинет вошла Забава с подносом, улыбнулась Свету, поставила перед ним стакан со сбитнем, равнодушно посмотрела на гостя:

— Что пожелаете?

— Водка. Лучше можжевеловая. Если есть…

Забава фыркнула:

— У чародея Смороды все есть!

Она налила гостю выпивку. Гость улыбнулся, подмигнул. Забава встретила эти знаки внимания с ледяным спокойствием, осведомилась у хозяина, не пожелают ли судари еще чего, и, оставив поднос на столе, вышла. Когда дверь за нею закрылась, Репня сказал:

— Хорошенькая бабенка! Ишь как задницей крутит!

Свет не знал, как отреагировать на эти слова, поэтому промолчал, лишь слегка пожал плечами.

— Я бы ею занялся, — продолжал Репня, — если бы она не была влюблена в своего хозяина.

Свет поморщился и спросил:

— С чего вы взяли?

Репня ухмыльнулся:

— Догадаться не трудно! Во-первых, если девица в присутствии одного мужчины не обращает ни малейшего внимания на другого, то об ее чувствах к первому догадаться не трудно. А во-вторых, слишком много молоденьких служанок у волшебников влюблено в своих хозяев. Все они, глупенькие, хотят родить от вас. И лишь позже начинают разбираться, что к чему.

Свет снова поморщился, а Репня усмехнулся: в компании обычных мужиков ему бы давно уже за подобный тон дали по физиономии. Нет, правильно он решил, придя к этому кастрату!

— Значит, у чародея Смороды все есть? — Репня подмигнул Свету. — Боюсь токмо, эта девчушка не понимает, что того, что нужно ей, у чародея Смороды нет.

— Вы отнимаете у меня время, Бондарь!

Да, подумал Репня. Светушка настолько не мужик, что аж не понимает, что я его только что оскорбил. Ну да ладно, не стоит зарываться.

— Извините, чародей. — Он перешел на деловой тон. — Я пришел к вам не просто так. Хочу предложить вам свою помощь.

Свет посмотрел на него с подозрением:

— И в чем она будет выражаться?

Репня вспомнил, что перед ним стоит целая рюмка водки, осушил ее и спросил:

— Та паломница все еще у вас?

— Да.

— Вы разобрались с нею?

— Нет еще. А вы решили помочь мне с нею разобраться?

— Именно!

Во взгляде Света родилось откровенное презрение.

— И каким же образом? Вы что, стали вчера волшебником?

Репня решил не обращать внимание на тон хозяина:

— Волшебником я не стал. Но помочь вам могу.

Свет понял, что гость вовсе не занимается пустопорожней болтовней.

— В таком случае я вас слушаю, Бондарь.

Репня посмотрел на пустую рюмку, покусал нижнюю губу и сказал:

— Выяснить, есть ли у неизвестной задатки матери Ясны, очень просто. Надо всего лишь затащить ее в постель. Или изнасиловать. Как известно, защититься от насильника волшебница не способна, поскольку предстоящее ее жизни не угрожает. Но на всякий случай — буде перед нами полный феномен — вы подстрахуете меня своим Талантом. А заодно — если она все-таки окажется способной на колдовское противодействие — выясните силу ее Таланта. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я способен уговорить женщину? Как и доставить ей максимум удовольствия?..

Свет откинулся на спинку кресла.

— В ваших, Бондарь, талантах, — он сделал ударение на последнем слове, — я давно не сомневаюсь. С тех пор, как мать Ясна испытала вас Додолой.

— А теперь, — Репня по-прежнему не обращал внимания на язвительность хозяина, — мы с вами устроим подобное испытание возможной преемнице матери Ясны. И сразу увидим, способна ли она ее заменить.

Он был спокоен: план явно близился к осуществлению. Во-первых, Сморода не отказал сразу, а стало быть его в любом случае удастся уговорить. А во-вторых, чародей задумался, так что, возможно, и уговаривать не придется.

И тут Свет спросил:

— А откуда вы знаете, Бондарь, что матери Ясне вообще нужна замена?

Репня улыбнулся: подобные вопросы давно уже не доставляли ему беспокойства.

— Бросьте, Сморода! Слухами земля полнится. Вы не единственный знакомый мне волшебник.

Свет снова задумался. Репня взял бутылку водки, налил себе еще одну рюмку. Выпил, закусил ломтиком лимона. Вопросительно посмотрел на хозяина: чего это он столько раздумывает над такой заманчивой идеей.

А Свет раздумывал вовсе не над самой идеей. Идея сразу показалась ему вполне многообещающей. Тем паче что если результат окажется негативным, можно спокойненько отправить гостью в чертоги министерства безопасности. И пусть они сами разбираются с нею. Вот только не окажется ли все это для него слишком противным? Да, он способен смотреть на обнаженную женщину без омерзения, но каково будет наблюдать за двумя совокупляющимися телами? Бр-р-р!.. И все-таки игра стоит свеч!

Репня от нечего делать выпил еще рюмку, благо хозяин не протестовал. Наконец Свет произнес:

— Хорошо. Пойдемте!

Они прошли по коридору к гостевой. Около двери Репня сказал:

— Э-э, да мне не хочется туда входить! Тут охранное заклятье?

— Разумеется. Вы же не живете в этом доме. — Свет снял заклятье.

— А как вы будете защищать меня? Примените заклятье на невидимость?

— Это не ваша проблема. Можете заходить. Начнете через пять минут.

Репня пожал плечами и скрылся за дверью. Свет сотворил жесткое заклятье, чтобы никто из домашних не помешал Репне проводить испытание, а потом еще и создал акустическую блокировку. Хотя сопротивление со стороны гостьи и маловероятно, но не стоит, чтобы ее крики переполошили весь дом. Потом он отправился в каморку для наблюдений, заглянул в стекло.

Репня что-то говорил, сидя в кресле. Гостья расположилась на тахте, внимала. К сожалению, акустическая блокировка не позволяла слышать их беседу, но Свет к этому не очень и стремился: в такие моменты ничего умного люди не говорят.

У Веры по-прежнему была аура волшебницы, и Свет постарался быть аккуратным в настройке — иначе более или менее квалифицированная колдунья сразу заметит присутствие чужого Таланта.

Впрочем, если гостья и заметила это, виду она не подала. А Репня уже приступил к делу, пересел на тахту, облапил девицу, принялся освобождать ее от одежды. Рванув пуговицы на кофточке, раздел Веру до пояса, быстренько обнажился сам. Он был уже готов — его перунов корень превратился в полноценный ствол.

А Свет вдруг обнаружил, что происходящее вовсе не вызывает у него омерзения. Наоборот, он почувствовал, что в нем проснулся интерес: ведь даже мужской корень в рабочем состоянии он видел впервые в жизни.

Репня взялся за Верины юбки. Вера вела себя спокойно, и Свет понял, что криков не будет. Снял акустическую блокаду.

— Да что там, милашка, не ломайтесь! — ворковал Репня. — Ведь раз я проник в этот дом и прорвался сквозь все заклятья, значит вы мне нравитесь.

— Зато вы мне не нравитесь, дяденька! — отвечала Вера, но рука ее не слишком уж активно отталкивала шуструю десницу Репни.

А потом рука Репни пробралась под юбки, и Свет понял, что Вера прекратила всякое сопротивление.

Дальнейшее происходило как во сне.

Юбки трещат и оказываются на полу… Репня увлеченно вылизывает молочно-белые перси… И вот Вера уже лежит на спине, а Репня взбирается на тахту, намереваясь пронзить девушку своим подрагивающим копьем.

Свет вдруг представил себе, что бы он чувствовал в этот момент, оказавшись на месте Веры. И понял: ничего хорошего он бы не чувствовал. Вроде бы хозяин дома казался порядочным человеком, и вдруг…

Как же это я? — подумал Свет. Да не может же такое происходить в моем доме. Это что же она обо мне подумает?!

И словно сверкнула молния в мозгу. Родилась акустическая формула, возникли из небытия жесты. И формула, и жесты были незнакомыми. Не учили они такого заклятья в школе. И в справочниках его не было.

Но это уже не могло остановить Света. Шепот, взметнувшиеся вверх руки с танцующими перстами. Вот вам!..

Репня взвыл. Его снесло с тахты. Он пал на колени, уставившись на низ своего живота.

О Сварожичи! Что это? Его полноценный добротный ствол превратился в какой-то гороховый стручок. Как будто он купается в прохладных водах Волхова, а не занимается любовью.

— Ах вы, сучка безмужняя!!!

Репня вскочил с пола, сжал кулаки, сделал шаг к тахте.

И Свет понял, что сейчас произойдет непоправимое.

Он выскочил из каморки и бросился к гостевой. К счастью, от волшебника, наложившего охранное заклятье, не требуется много времени для его снятия. Однако сейчас счет времени шел на секунды, и Свет пожалел, что не воспользовался мягким заклятьем.

Наконец он справился с дверью и ворвался в гостевую.

Непоправимым и не пахло. Вера с ногами сидела на тахте. Увидев Света, она лишь прикрыла руками обнаженные перси. Репня, не глядя на нее, одевался. Натянув штаны, он взял в руки башмаки и сорочку с кафтаном. Потом, не глядя и на Света, направился к двери. Свет двинулся следом. Репня шел как во сне, натыкаясь на стены и запинаясь об углы. Шагнул на лестницу, ведущую вниз. Тогда Свет взял его за плечо и отвел в свой кабинет.

И только тут Репня словно бы проснулся. Он ошарашенно закрутил головой, посмотрел на одежду в своей руке и прошептал:

— Вы видели, что эта сука со мной сотворила. А когда я хотел ей физиономию раскроить, и перстом двинуть не смог. — Он втянул голову в плечи. — Нет, скажу я вам, такое не удавалось и матери Ясне! И вообще, от этой стервы надо быть подальше. — Он со страхом поглядел на Света. — Впрочем, вам-то это не грозит.

Свет подождал, пока он оденется. Потом налил ему еще стопку можжевеловой водки и проводил до выхода.

Репня был настолько ошарашен случившимся, что даже не попрощался. Он ушел, ссутулившийся и жалкий, а Свет отправился в гостевую. Кажется, я внес еще один вклад в развитие колдовства, подумал он. Правда, практического применения открытое заклятье не имеет. Оно пригодно разве что для колдуний, не одержимых манией деторождения. Но учить маленьких девчушек все равно нет смысла, потому что, когда они вырастают, манию деторождения Додола обрушивает на них нежданно и без нашего спроса.

Вера уже оделась, стояла у фальшивого зеркала, расчесывала волосы. Свет снова обратил внимание, как красиво ее волосы струятся сквозь зубья гребня.

— Вы извините моего гостя, — сказал он. — В своей тяге к женскому полу он становится иногда просто неудержим.

Вера внимательно посмотрела на него, и ему показалось, что она видит его насквозь — такой странный взгляд был у нее в этот момент. Пронизывающий и всепрощающий… Свет вдруг подумал, что такой вот взгляд должен быть у его Кристы из «Нового приишествия». Надо будет запомнить и попытаться описать.

Вера положила гребень на полку, еще раз поправила волосы.

— Я очень благодарна вам за помощь. — Она улыбнулась. — Но, право, чародей, это вовсе не та помощь, которая мне от вас нужна.

Свет хотел спросить, какая же помощь от него ей нужна. Но не спросил: накатил приступ злобы. Свет скрипнул зубами, кивнул и отправился в кабинет

— бороться со злобой.