Ученица Холмса

Глава 8 Наше дело

Оксфордский календарь вмещает в себя традиционные три триместра, и каждый имеет свою особенность. Год начинается с осеннего триместра, который длится почти до Рождества, за это время студенческие тела и умы, порядком отдохнувшие и расслабившиеся за лето, вновь входят в ритмы университетской жизни. Дни становятся короче, небо тускнеет, каменные и кирпичные постройки города становятся темными от дождя, а мысли – более собранными.

Время второго триместра, с Рождества до Пасхи, совпадает с зимой и началом весны, когда дни начинают удлиняться и природа являет первые ростки новой жизни. В мае, на Троицу, приходит третий триместр, и все вокруг тогда бурлит и расцветает под солнцем. Это время сдачи экзаменов за год.

Из всех триместров больше всего мне нравится осенний, когда отдохнувший ум начинает работать особенно интенсивно, а улицы почти сплошь покрыты мокрыми осенними листьями.

Теперь, вспоминая первый триместр 1918 года, я не могу отделить его от последующих бурных событий. Я была рада снова заняться накачиванием своего ума знаниями. За первый год я прочно встала на ноги и заложила фундамент, на котором теперь можно было начинать строить основное здание. Я больше не изнуряла себя долгими часами сидения в библиотеке Бодли, хотя внутри меня что-то замирало, когда я чувствовала запах книг. Я начала серьезно заниматься с преподавателями, и хорошо помню, с каким интересом и уважением они порой на меня смотрели, и это радовало меня не меньше, чем «неплохо, Рассел», произнесенное Холмсом. Еще я никогда не забуду тот день, когда пушки на полях Европы наконец замолкли. Это был день всеобщей радости и восторга, с криками, объятиями и поцелуями.

Едва ли можно назвать делом то, что приключилось в конце осеннего триместра. Клиентами в нем выступали мы сами, ибо речь шла о спасении наших собственных жизней. Все это обрушилось на нас подобно шторму, угрожая нашим жизням, психике и нашим с Холмсом отношениям.

Для меня лично это началось отвратительным мокрым декабрьским вечером. Я по горло была сыта Оксфордом с его метеосюрпризами: снег сменялся противным ледяным дождем. Я была одета по погоде, но даже мои высокие ботинки и непромокаемый плащ пришли в плачевное состояние, пока я дошла от Бодли до дома. К этому времени меня чуть ли не тошнило от погоды, от Оксфорда, от моих преподавателей, и к тому же я смертельно устала, чертовски проголодалась и чувствовала, что вот-вот заболею.

Только одно обстоятельство удерживало меня от полного отчаяния – уверенность, что все это ненадолго. Я успокаивала себя мыслями о том, что завтра уже буду далеко отсюда и вечером в это же время погружусь в кресло у огромного камина с бокалом чего-нибудь согревающего в ожидании роскошного ужина в приятной компании и буду наслаждаться хорошей музыкой. Не говоря уже о симпатичном старшем брате Вероники Биконсфилд, который должен приехать домой на Рождество.

Самое чудесное – это Рождество вдали от моей тети. Я собиралась поехать к Ронни в Беркшир на две недели, начиная с завтрашнего дня. И уже давно могла бы быть у нее, как минимум еще три дня назад, если бы не досадная задержка, вызванная последним заданием одного из самых капризных и вредных преподавателей. Но теперь все было позади: задание выполнено, что стоило мне целых шести часов в Бодли. Наконец я была свободна. Завтрашняя перспектива немного согревала меня, несмотря на бушующее вокруг ненастье.

Тем не менее, пока я добиралась до своего жилища, я чувствовала себя мокрой курицей. На пороге я стряхнула с себя воду и достала носовой платок, чтобы протереть очки, после чего толкнула дверь.

– Добрый день, мистер Томас.

– Скорее вечер, мисс Рассел. Погода, я вижу, чудесная.

– О, чудесный вечер для прогулки, мистер Томас. Почему бы вам с супругой не сходить погулять? На улице просто восхитительно. О, какая прелесть! Это сделала миссис Томас? – Я надела очки и уставилась на маленькую нарядную рождественскую елку, которая стояла в углу.

– Да, это дело ее рук. Красиво, не правда ли? Да, кстати, тут для вас кое-что есть. Подождите, я сейчас. – Старик повернулся к стойке для корреспонденции, где каждая ячейка соответствовала определенной комнате. Моя была в третьем ряду крайней слева. – Вот. Это вечерняя почта, а это вот письмо от старой, э-э, пожилой женщины. Она заходила сюда и спрашивала вас.

Среди почты оказалось еженедельное послание миссис Хадсон. Холмс писал редко, так же как и доктор Уотсон (теперь дядя Джон). Я взглянула на другой конверт.

– Женщина? А что она хотела?

– Я даже не знаю, мисс. Она сказала, что ей нужно поговорить с вами, а когда я сообщил, что вы вернетесь позже, передала для вас вот это.

Я с любопытством осмотрела конверт. Он был дешевым, такие всегда можно купить на любой почте или вокзале, и аккуратным почерком на нем было написано мое имя.

– Это ваш почерк, мистер Томас, не так ли?

– Да, мисс. Конверт был чистым, когда она дала его мне, и я надписал его.

Стараясь не трогать угол, где остался смазанный отпечаток большого пальца, я открыла конверт специальным ножичком, который дал мне мистер Томас, и извлекла смятое содержимое. К моему изумлению, там оказалось лишь рекламное объявление стекольных мастерских, что были расклеены по всему городу. Перевернув объявление, я увидела на обратной стороне в самом центре след собачьей лапы, свидетельствующий о том, что листок валялся на улице, прежде чем был помещен в конверт. Я вновь перевернула его в недоумении. Мистер Томас наблюдал за мной, вероятно, испытывая то же чувство, но из вежливости ни о чем меня не спрашивал. Я посмотрела на листок против света. По-прежнему ничего.

– Довольно странное послание, мисс Рассел.

– Да уж. У меня есть тетя с причудами, это похоже на ее фокусы. Полагаю, это приходила она. Прошу прощения, если она причинила вам беспокойство. Как она выглядела?

– Ну, вы знаете, мисс, я бы никогда не подумал, что она ваша родственница. У нее черные волосы и она некрасива... ах, прошу прощения, мисс, но мне кажется, ей бы пошла на пользу консультация с доктором-косметологом, он помог бы ей справиться с этой огромной безобразной бородавкой на подбородке.

– А когда она здесь была?

– Около трех часов назад. Я предложил ей остаться и дождаться вас, хотел угостить ее чашкой чая, но когда пошел открыть заднюю дверь, то услышал, как она сказала, что, пожалуй, пойдет, а когда вернулся, она уже ушла. Если она придет снова, мне провести ее к вам?

– Думаю, что не стоит, мистер Томас. Лучше пошлите кого-нибудь за мной, и я спущусь сама.

Мне не хотелось, чтобы незнакомка пришла прямо ко мне. Я перевела взгляд на ячейку, откуда мистер Томас только что извлек письмо. Очень любопытно. Кто же это мной интересовался и, что самое главное, зачем?

Поблагодарив мистера Томаса, я прошла по коридору и, сев на нижнюю ступеньку лестницы, сняла ботинки. Не думаю, что сделала я это только из-за того, что они были неудобными, просто они запачкались и мне не хотелось доставлять миссис. Томас лишних хлопот с уборкой. Так или иначе, но я поднялась по лестнице в одних чулках, ни единым шорохом не выдавая своего присутствия.

Здание было тихим. Слышен был только шум дождя на улице. Раньше, бывало, поднимаясь по этой лестнице, я удивлялась, сколько шума могли наделать несколько женщин, живущих по соседству. Вот комната Вероники, двери закрыты, что было довольно редким явлением. Мне казалось, я ощущаю ее присутствие, слышу звуки разгульной вечеринки, которую она устраивала неделю назад. А вот комната Джейн Делафилд, тихой, но решительной девушки, которая любит какао. А вот Кэтрин, ее симпатичный брат имеет странное увлечение – кажется, он выращивает розы. Нет, ирисы. Все они уже разъехались по домам, в свои семьи, где тепло и безопасно, в то время как Мэри Рассел, замерзшая и одинокая, поднимается по холодным деревянным ступенькам в свои апартаменты.

На верхней площадке я повернула за угол и достала ключ. Я потянулась к дверной ручке и, погруженная в свои мысли, никак не связанные со странной женщиной, едва не наткнулась на свою чем-то перепачканную дверь. Ключ был уже в дюйме от замка, когда я застыла, ощутив себя автомобилем, вынужденным резко затормозить. Блестящая дверная ручка была вся в грязи, а на замочной скважине виднелись маленькие свежие царапины. Под дверью проступала полоска света...

Я встряхнула головой. Давай, Рассел, не будь такой подозрительной. Миссис Томас часто оставляет свет для меня и разжигает камин, если я задерживаюсь до темноты. Нет никаких причин для беспокойства. Но я была раздражена и из-за погоды, и из-за вынужденной необходимости отложить поездку в Беркшир. Нервы мои были на пределе. Я заглянула в замочную скважину и, чувствуя себя полной идиоткой, под дверь. Ничего не увидев, я вновь достала ключ, но прежде окинула взглядом все вокруг, не заметив ничего зловещего. Однако, пробегая взглядом по коридору, я увидела, точнее мне показалось, что увидела, что-то малозначительное, какую-то деталь. Я медленно вернулась к лестничной клетке и удивилась, заметив на подоконнике грязь, два листа плюща и дождевые капли.

Как это сюда попало? Как такая грязь могла избежать швабры миссис Томас?

«Нет, Рассел. Твое воображение заходит уж слишком далеко. Вероятно, это сама миссис Томас открывала окно, чтобы выгнать моль, отсюда и капли дождя с листвой и... Нет? Тогда это садовники, которые подстригали весной плющ, а теперь вернулись закончить свое занятие? Но зачем им открывать окно?»

Я взяла себя в руки и вернулась к своей двери, где в течение нескольких минут стояла, сжимая в руке ключ и не решаясь им воспользоваться. Больше всего я желала, чтобы со мной оказался револьвер, который Холмс заставил меня взять, но он остался в комнате, в ящике шкафа, и был так же бесполезен, как если бы находился где-нибудь в Китае.

Дело в том, что у Холмса были враги, и их было много. Он объяснял мне это не раз, подчеркивая, что и мне следует быть осторожной, дабы не стать объектом мести его «знакомцев». Я считала, это маловероятным, но тем не менее не могла не признать, что все возможно. И именно тогда, тем дождливым вечером, стоя возле своей двери, я вспомнила давнее предостережение Холмса. Неужели и я теперь стала жертвой чьей-то ненависти к Холмсу?

Меня так и подмывало спуститься по лестнице и попросить мистера Томаса вызвать полицию, но представив оксфордских констеблей с их манерами разгуливающими здесь в грязной обуви, я призадумалась. Они могут спугнуть злоумышленника, и мне потом вряд ли доведется спать здесь спокойно.

Исключив полицию, я оставила себе два варианта. Я могла открыть дверь ключом и встретиться лицом к лицу с тем, кто там находился, но годы общения с Холмсом не прошли для меня даром, и я отбросила эту мысль. Оставалось одно: проникнуть в свою комнату другим путем. К несчастью, единственный другой путь лежал через окна, которые выходили на задний двор и находились на высоте двадцати пяти футов. Летом я один раз влезала в окно по плющу, но тогда было сухо, тепло и светло. Я знала, что стебли выдержат мой вес, но выдержат ли его мои пальцы?

«Боже мой, Рассел, да это же всего лишь двадцать пять футов. Ты стала ленивой в своем Оксфорде, целыми днями просиживая за партой или в библиотеке. Холода испугалась? Но наверху-то опять согреешься. У тебя действительно нет другого выбора. Так что вперед», – сказала я себе.

Пройдя по коридору, я спустилась на один лестничный пролет, затем прошла по другому коридору к другой лестнице в конце его. Она вела во внутренний двор. Я сняла шерстяные чулки, куртку и оставила их вместе с ботинками и сумкой в темном углу. Очки я положила в карман рубашки и застегнула его на пуговицу, после чего, глубоко вздохнув, бросила себя в объятия бушующей непогоды.

Температура, пока я была в здании, еще больше упала, у меня захватило дыхание, когда ледяная вода попала мне за шиворот. Я схватилась вмиг замерзшими руками за ветки плюща и начала подниматься, заметив, что пальцы ног перестают чувствовать что-либо. Я уже сто раз пожалела, что не попросила мистера Томаса вызвать полицию, но тем не менее продолжала подниматься почти механически.

Достигнув второго ряда темных окон, я уже могла видеть освещенные окна своей комнаты прямо у себя над головой. С удвоенной энергией я продолжила подъем. Медленно я поравнялась со своим первым окном и заглянула в щель между занавесок. В этой комнате никого не было, только горел камин. Проклиная все на свете, я, с трудом сгибая руки, переместилась к другому окну. Здесь плющ был тоньше, и я чуть не упала, но успела схватиться за карниз. Ветер заглушил шум, и я прильнула к окну.

На этот раз мне повезло больше. Даже без очков я могла разглядеть пожилую женщину, которую описывал мистер Томас. Она сидела у камина, склонившись над книгой и вытянув ноги в чулках. Я нашарила карман рубашки, расстегнула его и извлекла очки, едва их не уронив. Мне удалось в конце концов нацепить очки на нос, и лицо незнакомки сфокусировалось. Даже издалека она выглядела крайне мерзко, с ее отвратительной черной бородавкой, которая напоминала большое насекомое, ползущее по подбородку. Я отпрянула от окна и лихорадочно соображала, как мне быть. Нужно что-то делать, и побыстрее, пока мои руки совершенно мне не отказали.

Струйки ледяной воды стекали по моей спине к босым ногам. Мозг функционировал медленно из-за холода, но что-то в этой женщине показалось мне знакомым. Что же? Наступив одной ногой на каменный карниз, я вновь всмотрелась в фигуру. Может, ухо? И тут внезапно все встало на свои места. Я просунула свои многострадальные пальцы между рамами и попыталась открыть окно. Женщина подняла голову, затем встала и подошла, чтобы помочь мне. Я взглянула на «нее» со злостью.

– Черт бы вас побрал, Холмс, что вы здесь делаете? И, ради Бога, помогите мне забраться в комнату, а не то вам придется соскребать меня с тротуара.

Вскоре я стояла дрожа на ковре своей комнаты и вытирала очки занавеской, дабы как следует разглядеть лицо Холмса. Он стоял передо мной в поношенной одежде пожилой женщины с этой жуткой бородавкой на лице, ничуть не смущаясь тем, что заставил меня совершить такой подвиг – влезть в окно по плющу, да еще в такой дождь.

– Черт возьми, Холмс, ваша любовь к драматическим представлениям могла стоить мне сломанной шеи, а если после всего этого я заработаю воспаление легких, то это будет исключительно благодаря вашим фокусам. Отвернитесь. Мне нужно снять эту одежду. – Он послушно развернул стул к стене, и я неуклюже стянула с себя перед камином мокрую одежду, влезла в длинный серый халат, который оставила на табуретке еще утром, после чего взяла полотенце, чтобы вытереть волосы.

– Можете теперь повернуться. – Я кинула мокрую одежду в угол, чтобы разобраться с ней позже. Мы с Холмсом были близкими друзьями, но мне не хотелось размахивать своим нижним бельем перед его носом. Всякая дружба имеет свои границы.

Я подошла к ночному столику, взяла расческу и, подвинув табуретку к огню, стала расчесывать мокрые волосы, которые в тепле постепенно высыхали. Кончики пальцев, носа и ног начало покалывать, к ним возвращалась прежняя чувствительность. Холмс нахмурил брови.

– У тебя есть бренди?

– Вы же знаете, что я не пью.

– Я ведь не спрашиваю, пьешь ли ты, – произнес он терпеливо, – меня интересует, есть ли оно у тебя. Я хочу немного бренди.

– Тогда полагаю, что вам придется обратиться к моей соседке.

– Мне кажется, молодая девушка будет не очень рада визитеру вроде меня.

– Это не играет никакой роли, потому что она уехала на каникулы в Кент.

– Что ж, в таком случае будем считать, что она дала нам свое разрешение. – Он вышел в коридор, но потом его голова вновь появилась в дверях. – Кстати, не трогай эту штуку на столе – это бомба.

Я уставилась на черную коробку, опутанную множеством проводков. Вскоре вернулся Холмс с бутылкой моей соседки и двумя ее же бокалами. Он щедро наполнил мой бокал и налил чуть поменьше себе.

– Бренди не очень хорошее, но в этих бокалах оно может показаться вкуснее. Выпей, – велел он.

Я послушно отпила глоток, после чего сразу закашлялась. Но это заставило меня перестать дрожать, и, когда я допила, по всему моему телу до самых кончиков пальцев на ногах разлилось приятное тепло.

– Полагаю, вы знаете, что алкоголь – далеко не лучшее лекарство? – сердито спросила я.

Я действительно была сильно рассержена всем этим маскарадом, да еще эта бомба, лежавшая на моем столе.

– Если бы в этом не было необходимости, я бы не дал тебе бренди. Как бы там ни было, я вижу, что это тебе помогло, и давай побыстрее заканчивай со своими волосами и устраивайся поудобнее. У нас впереди долгий разговор. Ах, какой я стал в старости забывчивый. – Он подошел к корзинке, с какими женщины ходят за покупками, и достал оттуда сверток, который, как я сразу догадалась, был посылкой от миссис Хадсон. Мое настроение сразу поднялось.

– Какой приятный сюрприз. Дай Бог здоровья миссис Хадсон. Однако я не в состоянии вот так сидеть и есть перед грязной старухой, у которой по подбородку ползет насекомое. А если после вас в комнате останутся еще и блохи, то на мое прощение не рассчитывайте.

– Это чистая грязь, – заверил он меня и отклеил мерзкую бородавку, после чего встал и, сняв с себя юбку и блузу, сел уже прежним Шерлоком Холмсом.

– Вот теперь можете пожелать мне приятного аппетита.

Я закончила вытирать волосы и с жадностью протянула руку за пирожком с мясом. У меня были хлеб и сыр, но эти пирожки, даже двухдневной давности, были намного вкуснее.

Спустя некоторое время я отвлеклась от пиршества и заметила, что Холмс наблюдает за мной с выражением любопытства на лице, которое тут же сменилось его обычным выражением некоторого превосходства.

– Я была голодна, – сообщила я, сама не знаю зачем, вроде как оправдываясь, – я имела дело с ужасным преподавателем, из-за которого пришлось пропустить ленч и к тому же проторчать полдня в библиотеке. Что-то не могу припомнить, завтракала ли я сегодня. Впрочем, вполне возможно, что да, но это было уже давно.

– Что же тебя так захватило на этот раз?

– Тема, которая могла бы представлять интерес и для вас. Мы с преподавателем математики занимались проблемами теории и столкнулись с задачами, решение которых предложил ваш старый знакомый.

– Полагаю, ты имеешь в виду профессора Мориарти? – Его голос был таким же холодным, как и дождь за моим окном, но это меня не смутило.

– Совершенно верно. Я провела весь день, изучая некоторые статьи, опубликованные им. Меня интересовали ум и личность не меньше, чем математика.

– И какое впечатление сложилось у тебя об этом человеке?

– Приходит на ум сравнение с хитрейшим и коварнейшим зверем. Его хладнокровное и жестокое использование логики и языка меня потрясло. Мне казалось, в нем есть что-то змеиное, но это было бы несправедливо по отношению к змеям. Уверена, что если бы автор был мне незнаком, то даже один стиль его статей сам по себе заставил бы мои волосы встать дыбом.

– Будучи сама хорошим млекопитающим, ты сделала правильный вывод, – сухо заметил он.

– Ах, – произнесла я, чувствуя, что мой язык немного развязался под действием бренди, – я никогда не считала вас хладнокровным, разве не так, мой дорогой Холмс?

Какое-то мгновение он сидел очень тихо, а потом откашлялся.

– Да, ты права, благодарю.

Я предоставила ему возможность убрать со стола. Его движения казались мне ужасно неловкими, но поскольку он терпеть не мог, когда кто-то замечал его недуги, я ничего не сказала. Вероятно, его где-то просквозило в этой женской одежде, и теперь его ревматизм вновь разыгрался.

– Если вы положите это вон туда, то у меня будет прекрасный завтрак.

– К сожалению, нет, я должен положить все это назад в корзину. Это может пригодиться нам завтра.

– Холмс, я не хочу ни о чем и слышать. У меня на завтра планы. Я уезжаю в Беркшир. Я и так уже отложила эту поездку на три дня и не собираюсь больше задерживаться, даже из-за вас.

– Рассел, у тебя нет выбора. Мы должны исчезнуть, прежде чем они найдут нас.

– Кто? Холмс, что происходит? Только не говорите, что мы опять должны выйти туда. – Я махнула рукой в направлении окна, за которым стучали тяжелые капли дождя, вот-вот готового перейти в снег. – Я еще даже не высохла после первого раза. И что это у вас – действительно бомба? А зачем вы ее сюда принесли? Говорите же, Холмс!

– Хорошо. Буду краток: мы должны уйти отсюда, но не сию минуту, бомба была прикреплена к твоей двери, когда я пришел, а по поводу «что происходит» я могу сказать, что это попытка убийства.

Пораженная, я уставилась на него, а потом на опутанный проводами механизм и почувствовала, как похолодела спина. Когда дар речи ко мне вернулся, я снова заговорила, обнаружив, к своему удовольствию, что голос мой по-прежнему тверд.

– Кто же хочет убить меня? И как вы об этом узнали? – Мне показалось, что спрашивать «почему» не было смысла.

– Неплохо, Рассел. Пытливый ум бесполезен, если ты не можешь контролировать им свои эмоции. Скажи мне для начала, почему ты влезла сюда по плющу, вместо того чтобы войти через дверь? У тебя не было с собой револьвера, и ты решила, что если залезешь через окно, то застанешь врасплох своего посетителя. – По его сухому тону трудно было понять, почему это было так для него важно.

– Информация. Мне, чтобы принять решение, нужно было узнать, что меня ожидало. Если бы у меня засела вооруженная банда, я бы спустилась вниз и велела мистеру Томасу вызвать полицию. Кстати, это вы оставили пятно на дверной ручке, чтобы я его заметила?

– Да.

– А грязь и листья на подоконнике?

– Грязь была там еще до моего прихода. Один листик добавил я, чтобы ты уж точно заметила.

– К чему эти загадки, Холмс? Зачем же было рисковать?

Он посмотрел мне прямо в глаза и очень серьезно сказал:

– Потому что, дорогая моя, мне нужно было быть абсолютно уверенным в том, что, несмотря на усталость, холод и голод, ты поймешь эти маленькие намеки и сделаешь правильный выбор.

– Едва ли письмо, оставленное вами, можно назвать «маленьким намеком». Слишком грубо для вас. Вы что, не могли спросить у миссис Хадсон номер моей комнаты? Она бывала у меня раньше. – Что-то здесь не увязывалось.

– Я не видел миссис Хадсон несколько дней.

– Но еда?

– Старый Уилл принес ее мне. Ты ведь знаешь, он для нас несколько больше, чем просто садовник.

– Да, конечно. Но, вы-то сами где были?.. – Я умолкла, помнила странную неуверенность его движений, все факты слились в единое целое... – Боже мой, бы ранены. Они сначала хотели убить вас, ведь так? Куда вы ранены? И насколько серьезно?

– Да так, получил несколько довольно неприятных ссадин на спине, и все. Боюсь только, придется попросить тебя помочь мне переодеться, но не сейчас. Человек, подложивший бомбу, думает, что я умираю. Дело в том, что спустя некоторое время после того, как меня положили в больницу, одного беднягу переехала машина, и он до сих пор лежит там с забинтованной головой и моим именем на табличке над койкой. И могу добавить, что рядом с ним постоянно дежурит полицейский.

– Больше никого не ранило? Миссис Хадсон?

– Миссис Хадсон в порядке, хотя половина стекол с южной стороны повылетели. Теперь в доме, да еще в такую погоду, крайне неуютно, поэтому она уехала к своей приятельнице до конца восстановительных работ. Нет, бомба была не в доме: они заложили ее в один из ульев. Кто-то, он или она, заложил ее, должно быть, ночью, рассчитывая, что она застанет меня на утреннем обходе. Возможно, он использовал радиовзрыватель или бомба реагировала на шаги, но, в любом случае, я могу только радоваться, что она не взорвалась прямо под носом у меня.

– Кто, Холмс? Кто это?

– У меня в голове три имени, хотя этот забавный ход – заложить бомбу в улей – я вряд ли могу соотнести с их уровнем. В прошлом я посадил четырех «пиротехников». Один из них мертв. Второй освободился пять лет назад, хотя я слышал, что он покончил с прошлым и стал отличным семьянином. Третий вышел на свободу полтора года назад и, видимо, живет где-то в Лондоне. Четвертый сбежал из Принстауна прошлым летом. Любой из троих мог подложить мне бомбу, которая, надо сказать, была вполне профессионально установлена. Но твоя бомба – совсем другое дело. Подобные устройства столь же индивидуальны, как и отпечатки пальцев. Я не очень разбираюсь в бомбах, и поэтому, чтобы прочитать конкретно этот отпечаток пальца, мне нужен эксперт. Мы захватим его с собой, когда поедем.

– А куда мы поедем? – терпеливо спросила я, чувствуя, что все мои планы касательно чудесного праздника неумолимо рушатся.

– Конечно же, в большую выгребную яму.

– В Лондон? Но почему?

– Майкрофт, дитя мое, мой брат Майкрофт. Он имеет связи в Скотланд-Ярде и без особого труда сможет достать нужную информацию. Майкрофт сделает всего лишь один телефонный звонок – и узнает примерное местоположение всех трех наших кандидатов, а также кто из них является наиболее вероятным автором этого произведения, – он кивнул головой в сторону стола. – Предположим, мой убийца по-прежнему считает, что я нахожусь в больнице и, полагаю, он вряд ли как-то свяжет тебя и Майкрофта, если учесть, что вы никогда друг друга не видели. У него мы будем в безопасности в течение одного-двух дней и сможем выяснить, не появятся ли какие-нибудь следы. В Суссексе след оказался слишком холодным. Я спешно выехал сюда, но все же не успел застать преступника за работой. И очень сожалею об этом. Перед тобой уже не тот Шерлок Холмс, каким он был раньше, а лишь его жалкое дряхлое подобие.

– Виной тому – бомба, которая едва вас не убила. – Он небрежно махнул рукой с длинными пальцами. – Едем прямо сейчас?

– Думаю, что нет. Он уже знает, что бомба не сработала. И уж, конечно, догадывается, что сегодня ты будешь в полной боевой готовности. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что ты не вызвала полицию. Сегодня он не будет ничего предпринимать, а завтра или подложит тебе еще одну бомбу или, если он достаточно умен и гибок, будет более изобретателен и воспользуется снайперской винтовкой, а может, попробует сбить тебя автомобилем, если ты предоставишь ему такую возможность. Но как бы там ни было, ты не должна ее предоставить. Мы выйдем из дома до рассвета, но не раньше. А пока можешь отдохнуть.

– Спасибо, – ответила я, оторвав взгляд от бомбы, – но сначала ваша спина. Сколько понадобится марли?

– Думаю, немало. У тебя есть?

– Одна из моих соседок – через две двери – подрабатывает медсестрой в больнице. Если вы проделаете с ее дверью ту же операцию, какую только что проделали с дверью другой моей соседки, у нас будет марли сколько угодно.

– Ох, Рассел, ты напомнила мне кое о чем. Подарок к дню рождения. – Холмс достал маленькую узкую коробочку, завернутую в блестящую бумагу. – Открой это.

Я развернула коробочку, сгорая от любопытства, так как презенты Холмса обычно бывали «со значением». Открыв оклеенную темным бархатом коробочку, обычную коробочку для ювелирных изделий, я обнаружила внутри набор новеньких блестящих отмычек, точную копию его собственных.

– Как романтично, Холмс. Миссис Хадсон была бы очень вами довольна.

Он щелкнул языком и поднялся.

– Ну что ж, попробуем их?

Спустя некоторое время мы вновь были возле камина, разжившись несколькими квадратными ярдами марли, большой катушкой лейкопластыря и бутылкой с антисептическим раствором. Я налила ему полный бокал бренди. Когда он снял рубашку, я поняла, что нам потребуется почти вся марля. Я еще раз наполнила его бокал и приготовилась к делу.

– Конечно, было бы лучше, чтобы это сделал Уотсон.

– Если бы он был сейчас здесь, то, без всякого сомнения, мы бы так и поступили. Но его здесь нет, поэтому делай все сама. – Он выпил второй бокал бренди, и я налила ему третий, после чего взяла в руки ножницы.

– Лично я убедилась на собственном опыте, что можно отвлечь сознание от боли, если переключиться на какой-нибудь посторонний раздражитель. Ага, вспомнила. Холмс, расскажите мне историю короля Богемии и Ирен Адлер. – Холмс редко терпел поражение, но эта дама провела его с легкостью. Ее фотография стояла на его книжной полке, как бы напоминая ему о давнем деле, и рассказ о Той Женщине должен был непременно отвлечь его, помочь выдержать перевязку.

Сначала он отказался, но когда я начала отрывать кусочки пластыря, бинтов и кожи, он заговорил сквозь стиснутые зубы:

– Все началось весной 1888 года, если не ошибаюсь – в марте, когда ко мне явился король Богемии и попросил меня – о Боже, Рассел, может, оставишь мне немного кожи? – попросил меня ему помочь. Дело в том, что он связался с женщиной, которая совершенно не подходила для династийного брака. Она была оперной певицей. К его несчастью, она его любила и отказалась вернуть фотографию, на которой они были запечатлены вместе. Эту фотографию ему было необходимо получить, и для этого он нанял меня.

По мере того как я делала свое дело, рассказ Холмса прерывался стонами, а над его бровями появились капельки пота. Я закончила прежде, чем он завершил рассказ, и потому он продолжал, пока я возилась с его окровавленной рубашкой. Завершив свой рассказ финальным описанием того, как Ирен и ее новый муж обвели вокруг пальца и детектива и монарха, Холмс допил остаток бренди и, тяжело дыша, уставился в огонь.

Я повесила выстиранную рубашку сушиться поближе к огню и повернулась к измотанному человеку, сидящему рядом со мной.

– Вам бы немного поспать. Ложитесь на мою кровать... нет, я не желаю ничего слышать. Вам надо полежать на животе некоторое время, кресло для этого не подходит. Никаких возражений – я призываю вас отбросить галантность и застенчивость во имя рациональной необходимости. Идите.

– Опять я потерпел поражение. Ну что ж, сдаюсь, – проворчал он и направился за мной. Я разобрала постель и помогла ему лечь, после чего осторожно натянула на его голые плечи одеяло.

– Спокойной ночи.

– Завтра тебе надо будет переодеться в молодого человека. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь подходящее, – сказал он, уткнувшись лицом в подушку.

– Конечно.

– Возьми маленький рюкзак с самым необходимым. Если придется скрываться долго, купим новую одежду.

– Я сейчас же все соберу.

– И напиши записку для мистера Томаса, что ты уехала на несколько дней, так как узнала, что мистер Холмс тяжело ранен.

– Хорошо. Спите.

Я написала записку, в которой еще попросила мистера Томаса позвонить Веронике Биконсфилд и сказать ей, чтобы она не встречала поезд, которым я должна была приехать, и села заплетать волосы, которые наконец-то высохли. (Единственное неудобство, связанное с длинными волосами, – их мытье зимой.) Я смотрела на угли, а мои руки автоматически заплели косу, которая доходила мне до пояса, и перевязали ее в конце ленточкой. Закончив с одной косой, я начала заплетать вторую, когда из темного угла комнаты услышала тихий и хриплый голос Холмса.

– Я как-то спросил у миссис Хадсон, почему это ты носишь такие длинные волосы. Она мне ответила, что это признак женственности.

Мои руки застыли. Впервые за все время нашего знакомства он сказал мне что-то, касающееся моего облика. Уотсон ни за что бы в это не поверил. Я улыбнулась и продолжила свое занятие.

– Да, я полагаю, она так и думает.

– Это правда?

– Мне кажется, что нет. Короткие волосы слишком неудобны, их всегда нужно расчесывать и подстригать. Длинные намного лучше, как это ни странно.

Ответа не последовало, и вскоре до меня донеслось тихое похрапывание. Я достала из шкафа еще одно одеяло и устроилась с ним в кресле. Положив очки на маленький столик рядом с собой, я уснула.

Первый раз я проснулась через несколько часов, задеревенев в кресле и не понимая, где нахожусь. Огонь в камине догорел, но я увидела завернутую в одеяло фигуру, которая сидела у окна и смотрела в ночь. Я встала и потянулась за очками.

– Холмс? Нам что...

Фигура быстро повернулась и подняла палец.

– Нет, тише, дитя мое, спи пока. Я просто думаю, насколько это возможно без моей трубки. Поспи еще немного. Я разбужу тебя, когда будет пора.

Я положила очки обратно на столик, подбросила угля в огонь и опять устроилась в кресле. Вновь погружаясь в сон, я пережила, ощутила, увидела один из тех памятных снов, которые оседают в уголках сознания и потом, задним числом, кажутся вещими.

Мне приснилась одна фраза, причем листок с ней, отпечатанной крупными буквами, вроде бы оказался у меня прямо перед глазами. Фраза эта была мне знакома и взята из философского вступления к книге Холмса по пчеловодству. Он там писал: «Пчелиный улей следует рассматривать не как совокупность отдельных особей, а как родственный коллектив, в котором все члены находятся в состоянии зависимости друг от друга. Если обычную пчелу оторвать от ее братьев и сестер, она умрет, даже если будет получать идеальные пищу и уход. Пчела не может существовать вне улья».

Я чуть не проснулась от удивления, или это мне только показалось, но когда я посмотрела на Холмса, у него на щеке была отчетливо видна капля дождя.

Конечно, это невозможно. Теперь я совершенно уверена, что все мне приснилось, но зрительное впечатление было таким достоверным. Я упомянула об этом не как о исторической правде, просто это свидетельство того сложного состояния, в котором пребывал мой мозг... и, как я уже говорила, предсказание грядущих событий.

Глава 9 Игра. Начало

– Проснись, Рассел, – произнес кто-то прямо мне в ухо, – игра затевается!

В комнате было темно, так как горела только бунзеновская горелка, и пахло кофе.

– Бог за Гарри! Англия и Святой Георгий! – прошептала я, продолжая речь Генриха.

– Точно. Только боюсь, в этой игре борзые будут гнаться за нами. Вставай, выпей кофе. Следующий твой горячий напиток может быть очень нескоро. И насчет одежды. Одевай все самое теплое, что у тебя есть, а я пока отнесу твоей соседке то, что мы у нее позаимствовали. Кстати, – добавил он, – ты успеешь купить другую бутылку этого ужасного бренди до ее возвращения. Свет включать не надо, мы должны быть невидимыми.

Когда он вернулся, я была одета как парень и держала в руках свои самые тяжелые ботинки.

– Надену их на выходе. У мистера Томаса отличный слух.

– Рассел, ты знаешь здание лучше меня, но все же, думаю, будет правильно, если мы выйдем с другой стороны. Твое крыло может находиться под наблюдением с улицы.

Я задумчиво отхлебнула горячий кофе и поморщилась.

– Вы что, не могли сполоснуть мензурку, прежде чем варить в ней кофе? Он отдает серой, которую я использовала в своих опытах вчера. Хорошо еще, что я не экспериментировала с мышьяком.

– Я сначала понюхал. Немного серы оказывает полезное действие на кровь.

– Она испортила кофе.

– Тогда не пей его. Давай, Рассел, хватит бездельничать.

Я сделала большой глоток мерзкого напитка и вылила остальное в раковину.

– Есть другой путь, – предложила я, – если воспользоваться им, то можно миновать и улицу и заднюю аллею, причем вряд ли кто-нибудь не изучавший средневековой карты этой местности, может о нем знать. Надо пройти через довольно грязный дворик, – добавила я.

– Ну что ж, хорошо. Не забудь только свой револьвер, Рассел. Он может нам пригодиться только в том случае, если не будет валяться в твоем шкафу рядом с этим отвратительным сыром.

– Не трогайте мой сыр, вы просто завидуете моему утонченному вкусу.

– Это я не удостою ответом. Выходи, Рассел.

Мы бесшумно прокрались по коридорам на чердак, где с помощью моих новых отмычек открыли дверь и попали в подобие кельи, куда никто не входил лет сто пятьдесят вплоть до прошлого лета, когда кто-то нашел в библиотеке Бодли манускрипт с ее описанием. Вскоре мы вышли на ужасно скользкую крышу, покрытую льдом и двумя дюймами снега над ним. Наконец Холмс не выдержал.

– Рассел, ты что, заблудилась? Мы плутаем в этом лабиринте почти двадцать минут. У нас мало времени, я надеюсь, ты это понимаешь.

– Понимаю. Но другой возможный наш маршрут предполагал, чтобы мы кое-где висели на руках и перепрыгивали с крыши на крышу. Разумеется, физический дискомфорт – для вас ничто, но мне бы хотелось вновь заняться вашей спиной как можно позже. – Больше я ничего ему не сказала, сконцентрировав свое внимание на выбранном маршруте.

Наконец мы попали в грязный двор, заваленный всяческим хламом. Вжавшись в нишу двери, я шепотом сказала Холмсу:

– Как видите, кроме как через эту и две другие двери, которые закрыты, сюда не попасть. Я вижу две проблемы: во-первых, за воротами на улице могут быть наблюдатели, а во-вторых, они могут узнать, как мы ушли, если, обшарив округу, найдут здесь наши следы. В принципе мы можем опять подняться на крыши.

– Рассел, ты меня просто разочаровываешь. Видеть только две возможности! У нас больше нет времени штурмовать высоту. Они скоро поймут, что ты от них убежала, поэтому оставить следы будет не страшно. Мы не оставим им моих следов. А если тебя все же выследят, воспользуйся своим револьвером.

Я вздохнула и, сунув руку в карман, осторожно вышла во двор. Оглянувшись, я увидела Холмса, который шел по моим следам, задрав юбку так, что видны были его брюки. В другое время и при других обстоятельствах эта сцена вызвала бы у меня дикий хохот, но сейчас мне было не до смеха. Пройдя через ворота с револьвером в руке, я никого не увидела.

Мы проследовали таким образом по аллее до главной дороги, где первые прохожие уже успели превратить снег в грязь. Здесь мы пошли быстрее – Холмс в облике старухи и я, «деревенский мальчишка». Холмс поменял свою грязную черную юбку и черный платок на похожие темно-синие, бородавка же вообще исчезла с его лица, уступив место множеству гнилых зубов. Это было ненамного лучше, на мой взгляд, но на меня тоже обращали внимание – хотя бы потому, что мое лицо было скрыто за шарфом и шапкой.

– Рассел, не надо так вышагивать! – яростно прошептал Холмс мне в ухо. – Выбрасывай ногу перед собой, когда идешь, и немного растопырь локти. Будет лучше, если ты глупо откроешь рот и, ради Бога, сними очки хотя бы на некоторое время, пока мы не выйдем за город. Я не дам тебе врезаться во что-нибудь. И неплохо будет, если ты слегка опустишь голову.

Я ссутулясь тащилась по улице, окруженная утренним туманом, временами останавливаясь, чтобы помочь своей пожилой «мамаше». Когда окончательно рассвело, мы уже стояли на Банберийской дороге, которая вела из города на север.

– К северу, удаляясь от Лондона? Да, день у нас будет долгим.

– Так безопаснее. Попробуй остановить вон тот фургон, может, подвезет нас хоть несколько миль.

Я послушно вышла на дорогу и обратилась к фермеру, возвращавшемуся из города в пустом фургоне, с просьбой «помочь моей мамочке добраться до Банбери, чтобы повидать внучатого племянника», фермер оказался человеком разговорчивым и болтал без умолку всю дорогу, что избавило нас от необходимости сочинять для него какую-нибудь историю. Пока мы добирались до Банбери, я научилась улыбаться глупой улыбкой из-под козырька шапки и почти перестала щуриться. Проводив взглядом удаляющийся фургон, я повернулась к Холмсу.

– В следующий раз мы сделаем так: я буду глухой старухой, и вы сможете смеяться над любыми шутками.

Холмс усмехнулся и зашагал дальше по дороге.

Под вечер мы наконец-то попали в Лондон, вконец измотанные. Мы вышли из Оксфорда в северо-западном направлении, а в Лондон вошли с юго-востока, прошагав одному Богу известно сколько миль, чтобы обогнуть город и зайти в него так, чтобы миновать оксфордскую дорогу, которая наверняка была объектом наблюдения. От Банбери до Броутон-Поггз и Хангерфорда через Кент и Гринвич, пешком, на повозках, подводах и фургонах, мы в конце концов оказались в Лондоне, к которому вели все дороги. Судя по молчанию Холмса, я догадывалась, что его спина сильно болит, но все что я могла сделать для него – это купить бутылку бренди. У Майкрофта можно будет оказать более существенную помощь.

После обеда опять пошел снег, но не настолько сильный, чтобы парализовать движение на улицах. В половине восьмого мы вылезли из омнибуса на Пэл Мэл в сотне ярдов от клуба «Диоген», основателем и владельцем которого был Майкрофт Холмс.

Холмс выудил из кармана огрызок карандаша и смятый конверт. При свете фонаря, под которым мы стояли, его пальцы, торчавшие из дырявых перчаток, казались синими. Он медленно написал несколько строк и протянул мне конверт. Его тонкие губы казались пурпурными на бледном лице, которое он прикрывал шалью, чтобы скрыть двухдневную щетину.

– Отнеси это к парадной двери клуба. Вряд ли тебя пропустят внутрь, но отнесут это Майкрофту, если ты скажешь, что это от его кузена. У тебя есть полкроны на тот случай, если возникнет заминка? Хорошо. Буду ждать тебя здесь. Кстати, Рассел, можешь опять надеть свои очки.

Я пошла вперед, с трудом передвигая ноги в насквозь промокших ботинках, которые с утра были такими сухими. Швейцар у входа был не очень настроен пропустить меня, но я была настойчивой и через минуту оказалась в теплом помещении клуба. Мои очки сразу же запотели, и когда где-то рядом со мной прозвучало: «Я Майкрофт Холмс. Где мой брат?» – я почти наугад, ничего не видя протянула руку в вероятном направлении говорящего. Он подхватил и осторожно пожал ее своей большой рукой; пожатие это напоминало погружение в мягкое сдобное тесто. Я уставилась поверх очков на его огромную фигуру.

– Он ждет на улице, сэр. С вашего позволения, он нуждается, точнее мы нуждаемся, в ночлеге и горячем ужине. А также, – добавила я, понизив голос, – в докторе.

– Да, я знаю, что он ранен. Миссис Хадсон позвонила мне и подробно рассказала обо всем, при этом она настаивала, чтобы я взял с собой доктора Уотсона и отправился в Суссекс. Мне стоило труда убедить ее в том, что пользы от этого будет мало и что врачи в Суссексе ничуть не хуже. В конце концов я убедил ее ничего не говорить старине Уотсону до тех пор, пока Шерлок не окрепнет настолько, чтобы принимать посетителей. Честно говоря, я был немало удивлен, когда узнал от моих друзей из Скотланд-Ярда, что брат из больницы исчез. Неужели его раны так легки?

– Нет, вовсе нет. Я уверена, они очень болезненны, но его жизнь вне опасности, если только он не занесет в них инфекцию. Он нуждается в отдыхе, пище и покое.

– И стоит на холоде! – Он приказал подать его пальто, и мы вышли на улицу, где по-прежнему шел снег. Мои очки быстро отпотели, и я взглянула в направлении уличного фонаря.

– Я оставила его здесь, – показала я.

Мой новый знакомый был мужчиной солидной комплекции, однако оказался на удивление проворным и первым подбежал к скорчившейся на перевернутом ящике фигуре в темно-синем и помог ей подняться.

– Добрый вечер, Майкрофт, – сказал Холмс. – Прошу прощения за вторжение в твою спокойную жизнь со своей маленькой проблемой, но, к сожалению, кто-то пытается свести счеты со мной и с мисс Рассел. Думаю, ты не откажешься нам помочь.

– Шерлок, ты глупец, потому что не обратился ко мне раньше. Я бы избавил тебя от целого дня напряженной работы. К тому же ты знаешь, как меня всегда интересовали твои дела, конечно, за исключением тех, что требовали интенсивной физической активности. Пошли в мои апартаменты.

Едва мы вошли в здание напротив клуба, мои очки вновь запотели, и я уже без них начала осторожно подниматься по лестнице, ступая позади братьев. Оказавшись в просторной гостиной, мы плотно задернули занавески, я бросила свой рюкзак на пол, только после этого вспомнив о лежавшем там взрывном устройстве, и плюхнулась в кресло перед камином. Майкрофт послал за едой и сунул нам в руки по стакану с чем-то горячим. Тепло и покой – это было все, что меня интересовало в тот момент.

Должно быть, я так и задремала, потому что через некоторое время почувствовала руку Холмса у себя на плече и услышала его голос у себя над ухом:

– Рассел, я не позволю тебе провести вторую ночь в кресле в скрюченном состоянии. Вставай и пойдем для начала перекусим.

Я покорно встала и надела очки.

– Могу ли я вымыться? – обратилась я не то к Холмсу, не то к его брату.

– Конечно, – воскликнул Майкрофт Холмс и проводил меня в маленькую комнату, где стояла кушетка. – Это будет ваше временное пристанище. Ванная и тому подобное вот здесь. Наверное, вам понадобится переодеться... я тут позаимствовал кое-что у соседки. – Он выглядел слегка смущенным некоторой интимностью этого предложения, но я любезно его поблагодарила, и он вздохнул с облегчением. Было видно, что он, как и Холмс до встречи со мной, не привык принимать у себя женщин.

– Только одно, – начала я нерешительно и сразу заметила беспокойство в его глазах. – Раны вашего брата... не позволяйте ему спать в кресле. Если здесь ему будет лучше...

Его лицо прояснилось.

– Нет, не беспокойтесь, мисс Рассел. У меня достаточно места для всех нас. – Он оставил меня и пошел распорядиться насчет ужина.

Я быстро помылась и одела толстый голубой халат, который нашла на вешалке. Сунув ноги в маленькие мягкие тапочки, я вышла, чтобы присоединиться к братьям, уже сидящим за столом.

Когда я появилась в комнате, Майкрофт немедленно встал из-за стола и помог мне сесть. Холмс (вернувшийся в свое нормальное состояние, с белыми зубами и т. д.) посмотрел сначала на него, потом на меня, положил нож и вилку на стол и медленно поднялся, загадочно улыбаясь. Я села, братья также уселись, причем в уголках рта Холмса по-прежнему пряталась улыбка. Напоминания о моей женственности всегда его удивляли. Как бы там ни было, я не могла винить его за это, поскольку они удивляли меня не меньше.

Еда была великолепной, а вино приятно пощипывало язык. Мы болтали о том о сем, и наконец, отодвинув от себя пустую тарелку, я изрекла:

– Полный желудок, легкость в голове и осознание безопасности ночлега. О чем еще может мечтать человек? Благодарю вас, мистер Холмс.

Мы пересели к огню, и Майкрофт налил всем бренди. Я взяла свой бокал и с мыслью о постели вздохнула.

– Холмс, а как насчет доктора?

– Нет, не сегодня. Мне не нужен доктор. Никто не должен знать о том, что мы здесь.

– А ваш клуб, а повар?

– В клубе умеют молчать, – успокоил меня Майкрофт, – а повару я сказал, что жутко голоден.

– Итак, никакого доктора. Даже Уотсона?

– Особенно Уотсона.

Я вздохнула еще раз.

– Ну что ж, буду считать, что это еще одна проверка моих способностей. Очень хорошо, несите марлю.

Майкрофт отправился за всем необходимым, а Холмс принялся расстегивать свою рубашку.

– Чем мне отвлечь вас на этот раз? – спросила я. – Может быть, история Мориарти, Рейхенбахский водопад?

– Рассел, меня не надо ничем отвлекать, – отрезал он. – Кажется, я уже говорил тебе, что нельзя назвать острым ум, который не может контролировать ощущения своего тела.

– Да, говорили, – ответила я кисло, – тогда, может, заставите ваш ум заштопать эти дыры в вашей рубашке. Впрочем, вряд ли ее можно будет спасти.

Марля на его спине, представшая перед моими глазами, была покрыта бурыми пятнами, а кожа под ней пребывала в плачевном состоянии. Как бы там ни было, но раны более или менее затянулись, кроме одной.

– Мне кажется, здесь остались осколки, – покачала головой я, после чего взглянула на Майкрофта, который сидел в углу и наблюдал за моими действиями. – Не могли бы вы принести что-нибудь для горячей припарки?

В следующие полчаса я делала Холмсу горячие припарки, они же с Майкрофтом обсуждали историю двух недавних покушений. После они выслушали меня, и Холмс трясущимися руками раскурил свою трубку.

– А бомба? – поинтересовался Майкрофт.

– В рюкзаке Рассел.

Майкрофт достал бомбу и, сев за стол, принялся ее изучать.

– Завтра отнесу ее одному своему приятелю для исследования, но, мне кажется, она похожа на ту, что извлекли при расследовании попытки взрыва банка на Вестерн-стрит несколько лет назад.

– И все же, знаешь ли, я поместил этого человека, его звали Диксон, в самый конец списка возможных организаторов покушений. Пять лет назад, когда Диксона освободили, инспектор Лестрейд сообщил мне, что он женился, у него родилось двое детей, он добился определенного успеха на работе и обожает семью. Вряд ли это подходящая кандидатура.

Пока Холмс говорил, в моем мозгу родилось смутное подозрение, и когда он остановился, я спросила:

– Холмс, вы говорили, что миссис Хадсон уехала, а не кажется ли вам, что надо уговорить Уотсона перебраться куда-нибудь в гостиницу на два-три дня или отправиться повидать родственников, пока мы не узнаем, в чем дело?

Он дернулся, и, видимо, это причинило ему боль, поскольку он чертыхнулся и на этот раз медленнее повернулся ко мне с выражением тревоги на лице.

– Боже мой, Рассел, как же я мог... Майкрофт, где телефон? Рассел, поговори с ним. Только смотри не обмолвись о том, где ты теперь находишься или что я с тобой. Знаешь его номер? Хорошо. Ох, не дай Бог, чтобы с ним что-то случилось из-за моей абсолютной, непроходимой глупости...

Я взяла телефон и стала ждать, пока меня соединят. Обычно Уотсон рано приходил с работы и сразу ложился спать, а сейчас было уже начало двенадцатого. Холмс, глядя на меня, грыз в волнении ноготь большого пальца. Наконец меня соединили, и я услышала сонный голос на другом конце линии:

– М-м-да?

– Уотсон, дорогой дядюшка Джон, узнаете? Это Мэри, я должна... нет, со мной все в порядке. Послушайте, дядюшка, я... нет, с Холмсом тоже все нормально, точнее было нормально, когда я в последний раз разговаривала с ним. Послушайте, дядя Джон, вы должны выслушать меня. Слушаете? Хорошо, да, прошу прощения за столь поздний звонок, знаю, что разбудила вас, но вам нужно немедленно покинуть ваш дом, сейчас же. Да, я знаю, что уже поздно, но наверняка есть какая-нибудь гостиница, где вы могли бы остановиться, даже в столь поздний час. Что? Да, хорошо. А теперь соберите вещи и отправляйтесь. Что? Нет, у меня нет времени на объяснения, но на нас с Холмсом было организовано два покушения, подложены бомбы и... да. Нет. Нет, моя не взорвалась, а у Холмса лишь пара несерьезных ранений, но, дядя Джон, вы можете тоже оказаться в большой опасности, поэтому побыстрее покиньте свой дом. Сейчас же. Да, миссис Хадсон жива и здорова. Нет, Холмс не со мной, и я сама не знаю точно, где он. – Я повернулась спиной к Холмсу, чтобы не видеть его и тем самым иметь возможность продолжать столь беззастенчиво лгать. – Он велел мне позвонить вам. Нет, я не в Оксфорде, я в гостях у подруги. А теперь, пожалуйста, сделайте так, как я прошу. Я позвоню вам в гостиницу, когда услышу что-нибудь от Холмса. И, дядюшка, вы не должны говорить кому бы то ни было об этом разговоре, понимаете? Никто не должен знать о том, что Холмс может быть где-нибудь, кроме как дома. Я знаю, вы не очень хорошо умеете притворяться, но это очень важно. Знаете, ведь что будет, если об этом узнают газеты. Перебирайтесь в отель, оставайтесь там и ни с кем не разговаривайте, пока я вам не позвоню. Хорошо? Ах, спасибо. Я буду чувствовать себя спокойнее. Надеюсь, вы не передумаете? Хорошо. До свидания.

Я повесила трубку и посмотрела на Холмса.

– Миссис Хадсон? – спросила я.

– Нет нужды беспокоить ее в столь поздний час. Скоро утро.

Напряжение в комнате спало, и усталость вновь завладела моим телом. Я накинула рубашку на спину Холмса, взяла очки и встала.

– Джентльмены, желаю вам спокойной ночи. Полагаю, наши планы прояснятся завтра?

– Когда мозги будут посвежее, – проворчал Холмс. – Спокойной ночи, Рассел.

– Надеюсь, Холмс, сегодня вы дадите вашему телу возможность отдохнуть.

Он взял свою трубку.

– Рассел, бывают случаи, когда физические недуги могут быть использованы для концентрации сознания. Я был бы полным дураком, если бы не воспользовался этой возможностью.

И это я слышала от человека, который даже не мог сидеть в кресле, прислонившись к спинке. У меня просто челюсть отвисла, и я высказалась довольно жестко, хотя тут же пожалела о своих словах.

– Без всякого сомнения, именно столь мощная концентрация и объясняет то, почему вы забыли о Уотсоне.

Но сказанного вернуть было уже нельзя, и поэтому я поспешила пожелать ему хорошего сна.

– Еще раз спокойной ночи, Рассел, – произнес он с резкостью, которая, вероятно, отозвалась болью в его спине, зажег спичку и поднес ее к трубке. Я взглянула на Майкрофта, который лишь пожал плечами, и отправилась спать.

Было очень поздно или очень рано, когда табачный дым перестал просачиваться через мою дверь.

Глава 10 Проблема пустого дома

Серым ненастным утром меня разбудил крик уличного торговца, и пока я лежала и шарила по полу рукой, пытаясь найти свои часы, до меня донесся тихий звон посуды. Быстро натянув смятые брюки и рубашку из рюкзака, я вышла в гостиную.

– Кажется, я еще не совсем проспала завтрак, – заявила я прямо с порога, и тут слова застряли в моем горле, потому что за столом я увидела третью фигуру.

– Дядюшка Джон! Но как...

Холмс освободил стул и отошел с чашкой в руке к окну, где занавески были слегка раздвинуты. Он двигался с осторожностью и выглядел как раз на свой возраст, но в лице его не было боли, подбородок был гладко выбрит, а волосы тщательно причесаны.

– Боюсь, мой биограф все-таки впитал в себя кое-какие мои уроки, Рассел, – произнес он с забавной ноткой огорчения, за которым скрывалось нечто более серьезное. Он поморщился, когда Уотсон довольно хихикнул и откусил от своего бутерброда.

– Элементарно, мой дорогой Холмс, – сказал он, на что Холмс лишь неопределенно хмыкнул. – Где еще могла быть с тобой Мэри, тем более когда вы оба в опасности, как не у твоего брата? Выпей чаю, Мэри, – предложил он и взглянул на меня поверх очков, – хотя я все же жду от тебя извинений за то, что ты сказала мне неправду. – Он не выглядел обиженным, его голос был ровным, и я поняла, что Холмс часто его обманывал, поскольку Уотсон, как я уже говорила, лгать не умел совершенно. Впервые я поняла, сколько страданий добавило ему это обстоятельство, ведь он не мог чувствовать себя на равных со своим другом, который, будучи наделен более светлым умом, просто им манипулировал. Я села на освободившийся стул и взяла его руку в свою.

– Мне очень жаль, дядя Джон. Я действительно очень сожалею, но я боялась за вас и боялась, что если вы придете сюда, они вас выследят. Я хотела, чтобы вы остались в стороне от всего этого.

Он порозовел до самых бровей.

– Ну хорошо, моя дорогая, хорошо. Я понимаю. Просто знай, что я уже давно сам за себя отвечаю, и едва ли меня можно сравнить с маленьким ребенком, плутающим в лесу.

С моей стороны было неловко лишний раз ему напоминать, что его место занял более молодой и активный помощник, к тому же еще и женского пола. И вновь я была поражена великодушием этого человека.

– Я знаю это, дядя Джон. Мне надо было иметь это в виду. Но как вы... как вы сюда попали? И когда успели сбрить усы? – Судя по коже, сделал он это совсем недавно.

Холмс заговорил, по-прежнему стоя у окна, тоном, в котором читались одновременно и гордость и раздражение отца на умную, но несвоевременную шутку, которую выкинуло его дитя.

– Переоденьтесь, Уотсон, – велел он.

Уотсон покорно отставил чашку, встал из-за стола и направился за дверь, где с усилием влез в заплатанный плащ, доходивший ему до пят, потрепанный котелок, вязаные шерстяные перчатки без трех пальцев и шарф, который он обмотал вокруг шеи.

– Я взял это у привратника из гостиницы, – с гордостью пояснил он. – Холмс, это как в старые добрые времена. Я покинул гостиницу через кухню, побывал в трех ресторанах и на вокзале Виктория, проехал в двух трамваях, омнибусе и кебе. Последние четверть мили я шел целый час. Не думаю, что сам Холмс смог бы проследить за мной, если бы не знал, куда я направляюсь, – подмигнул он мне.

– Но почему, дядя Джон? Я же сказала, что позвоню вам.

Уотсон даже слегка раздулся от гордости.

– Я врач, и друг мой ранен. Это был мой долг прийти сюда.

Холмс пробормотал что-то, раздвигая занавески немного шире. Уотсон ничего не услышал, мне же показалось, что он произнес нечто вроде «Доброта и жалость отравят последние дни моего существования».

– Уотсон, я не позволю вам измываться над моим эпидермисом. Его и так осталось у меня немного после того, как с ним поработала крошка Рассел. Я уже имел дело с двумя докторами и целой сворой медсестер в больнице. У вас что, проблемы с пациентами?

– Нет, вы позволите мне осмотреть ваши раны, потому что, пока я этого не сделаю, никуда отсюда не уйду, – сурово сказал Уотсон.

Холмс яростно посмотрел на него, а потом перевел взгляд на нас с Майкрофтом, потому что мы залились смехом.

– Ну хорошо, Уотсон, только давайте закончим с этим побыстрее. У меня много дел.

Уотсон взял свой медицинский саквояж и вышел, сопровождаемый Майкрофтом, помыть руки. Я с отчаянием взглянула на Холмса. Он закрыл глаза и кивнул, а затем показал жестом в сторону окна.

– В конце улицы, – бросил он и направился вслед за Уотсоном.

Я осторожно отодвинула занавеску и выглянула в окно. Снег подтаял, и на стенах зданий появились желто-серые пятна. В конце улицы сидел слепой мужчина, продававший карандаши. Трудно было говорить о какой-то торговле в этот час, и я продолжала наблюдать за ним несколько минут. Когда я уже собралась отойти от окна, к слепому подошел ребенок и опустил что-то в его кружку, получив взамен карандаш. Я задумчиво посмотрела вслед ребенку, который побежал дальше. С виду обыкновенный школьник. Слепец запустил руку в кружку, словно для того, чтобы пощупать монетку, но я успела заметить, что это был смятый клочок бумаги. Нас обнаружили.

В комнату вошел Майкрофт и налил себе чаю. За дверью послышался шум, и я напряглась, но брат Холмса оставался спокойным.

– Утренние новости. – Он встал, чтобы забрать почту. Потом Уотсон что-то спросил у него, он вручил мне газету, и у меня захватило дух. На первой странице я прочитала:

ТЕРРОРИСТ СТАЛ ЖЕРТВОЙ СОБСТВЕННОГО ИЗОБРЕТЕНИЯ. ВАТСОН И ХОЛМС – МИШЕНИ?

Мощная бомба взорвалась сегодня, через несколько минут после полуночи, в доме доктора Уотсона, известного биографа мистера Шерлока Холмса, убив человека, ее устанавливавшего. Очевидно, доктора Уотсона не было дома, но никто из его близких и соседей не знал, где он. Дому нанесен серьезный ущерб. Вспыхнувший в результате взрыва пожар был быстро локализован. Других жертв нет. Представитель Скотланд-Ярда заявил нашему корреспонденту, что террорист был опознан как Джон Диксон. Мистер Диксон был осужден в 1908 году за попытку взрыва банка на Вестерн-стрит в Саутгемптоне.

До нас дошли неподтвержденные слухи о бомбе, взорвавшейся совсем недавно на отдаленной ферме мистера Холмса в Суссексе, а один надежный источник проинформировал нас о том, что при взрыве детектив был серьезно ранен. В следующих выпусках мы будем публиковать новые подробности о происшествии.

Я перечитала заметку еще раз, не веря в реальность происходящего. Мое сознание было словно окутано туманом, и я никак не могла выйти из этого состояния. Руки сами собой положили газету на стол поверх чашек и яичной скорлупы, а потом упали мне на колени. Я не знаю, сколько времени прошло, пока я не услышала голос Майкрофта, наклонившегося к моему плечу:

– Что с вами, мисс Рассел? Может быть, еще чаю?

Я протянула руку и указала пальцем на газету. Прочитав ее, он медленно опустился на стул. Взглянув на него, я увидела пытливые глаза – глаза Холмса, потонувшие в мясистом, бледном лице, и поняла, что его мозг работает так же лихорадочно и так же бесплодно, как и мой.

– Нам действительно крупно повезло, – вымолвил он наконец, – мы успели как раз вовремя.

– Вовремя для чего? – поинтересовался Холмс, входя в комнату и застегивая рубашку.

Майкрофт вручил ему газету, и Холмс присвистнул, прочитав заметку. Когда вошел Уотсон, Холмс повернулся к нему.

– Мне кажется, дружище, что мы должны быть искренне и глубоко благодарны Рассел.

Уотсон прочитал о своем чудесном спасении и упал на свой стул, который Холмс предусмотрительно подпихнул под него.

– Майкрофт, дай доктору виски. – Но тот уже и сам сообразил это. Трясущейся рукой Уотсон взял стакан, словно не замечая его. Внезапно он вскочил и схватил свой черный саквояж.

– Я должен ехать домой.

– Вы не должны делать ничего подобного, – отрезал Холмс и забрал саквояж из его рук.

– Но хозяйка дома, мои бумаги! – Его голос дрогнул.

– В газете написано, что никто не пострадал, – рассудительно заметил Холмс, – бумаги подождут, с соседями и полицией вы свяжетесь позже. А пока пойдете спать. Вы всю ночь провели на ногах и перенесли сильное потрясение. Выпейте виски.

По старой привычке Уотсон подчинился своему другу и выпил, после чего обвел всех сонным взглядом. Майкрофт взял его за локоть и проводил в комнату, которую не так давно занимал Холмс.

Холмс зажег свою трубку. Мы молчали, хотя мне казалось, что я слышу, как мы думаем. Холмс уставился в одну точку на стене, я нашла в кармане кусочек проволоки и, сгибая его в руках, нахмурилась. Майкрофт сел на стуле между нами и тоже выглядел озабоченным.

Мои пальцы теребили проволочку, выделывая из нее самые разные фигуры, пока она наконец не сломалась. Не выпуская из рук сломанные кусочки, я нарушила молчание:

– Ну что ж, джентльмены, признаюсь, что я сбита с толку. Может ли кто-нибудь из вас объяснить, почему, если за Уотсоном следили и, соответственно, было известно, что его нет дома, Диксон все же попытался установить бомбу. Вряд ли его интересовали дом или бумаги Уотсона.

– Действительно непонятно, не так ли, Майкрофт?

– Это существенно меняет суть дела, согласись, Шерлок?

– Диксон работал не один...

– И он не был главным действующим лицом.

– А если и был, то его компаньоны оказались на удивление ненадежными, – добавил Холмс.

– Вероятно, его не проинформировали о том, что его жертва покинула дом...

– Но было ли это случайностью или сделано намеренно?

– Мне кажется, у преступников должна быть хоть какая-то организованность...

– К сожалению, Майкрофт, это не государственные структуры.

– Верно, но хотя бы на элементарном уровне, чтобы обеспечить преступнику возможность выжить...

– И все же странно. Я не могу себе даже представить, чтобы Диксон мог сработать так неуклюже.

– Но ведь это же не самоубийство? После серии подготовленных этими мстителями убийств?

– Никто из нас не погиб, – напомнил ему Холмс.

– Пока, – пробормотала я, но они не обратили на меня внимания.

– Может, это какая-нибудь провокация? Надо подумать.

– Если его кто-то нанял... – начал Холмс.

– Может быть, Лестрейд проследит поступления на его банковский счет? – с сомнением в голосе предложил Майкрофт.

– ...и это не было просто прихотью моих старых знакомцев...

– Вряд ли.

– ...объединиться, чтобы уничтожить меня и всех моих близких...

– Полагаю, я был бы следующим, – произнес Майкрофт.

– ...тогда почему же мертв Диксон?

– Несчастный случай или самоубийство не подходят. А не мог ли тот, кто его нанял, сам взорвать его?

– Не теряй голову, Майкрофт, – одернул его Холмс.

– Это вполне обоснованный вопрос, – запротестовал тот.

– Да, возможно, – смягчился Холмс, – а если бы кто-нибудь из твоих людей взглянул на это до Ярда?

– Может, не до, но хотя бы одновременно.

– Впрочем, вряд ли там можно что-то найти.

– Но почему?

– Кто знает, может, кто-то избавился таким образом от необходимости платить? – практично заметил Майкрофт.

– Не думаю, что тут дело в деньгах.

– Пожалуй, если учесть, что бомба, приготовленная для мисс Рассел, высочайшего качества, – согласился Майкрофт.

– Меня особенно бесит то, что Диксон для нас теперь недоступен, – проворчал Холмс.

– Может, поэтому его и убрали?

– Но ему же не удалось расправиться с нами, – возразил Холмс.

– Они были недовольны его провалом и решили использовать иные методы.

– Это обнадеживает, – вставила я, – бомб больше не будет. – Но Холмс продолжил:

– Возможно, ты права. И все же мне очень нужно было бы с ним поговорить.

– Я сам виноват. Мне бы сразу же надо было установить за ним наблюдение, но...

– Ты же не мог предполагать, что он появится так быстро.

– Если бы только я добрался до Рассел чуть-чуть пораньше...

В конце концов мне надоел этот словесный теннис, и я вмешалась:

– Вы не могли «добраться до Рассел», потому что пролежали без сознания до вечера понедельника в результате воскресной попытки разнести вас на мелкие части.

Холмс посмотрел на меня, Майкрофт Холмс на своего брата, а я на свои руки.

– Я не говорил, что был без сознания, – мрачно заметил Холмс.

– И еще вы пытались уверить меня в том, что бомба взорвалась в понедельник вечером. Однако не учли, что я кое-что понимаю в этом деле. Кроме того, ранам на вашей спине было по меньшей мере сорок восемь часов, но никак не двадцать четыре, когда я увидела их в первый раз. В понедельник я была у себя до трех часов, и вы не связывались со мной. Миссис Томас развела огонь в обычное время. Так что в пять часов вы были еще без сознания. Однако когда я вернулась в восемь, мистер Томас чинил что-то в коридоре перед моей дверью без всякой на то необходимости. Теперь я знаю, что он знаком с вами, и все стало на свои места. Очевидно, где-то между пятью и восемью вы позвонили ему и велели приглядывать за моими комнатами до моего, возвращения. – Я полагаю, во вторник вы попросили его под каким-нибудь предлогом не пускать меня к себе до вашего появления – вы собирались приехать, несмотря на ранения. Однако мне кажется, вы думали прибыть значительно раньше, и поэтому мистер Томас покинул свой пост, как вы ему и велели, по истечении установленного времени. Что же задержало вас до шести тридцати?

– До шести двадцати двух. Целый ряд различных непредвиденных обстоятельств. Лестрейд опоздал на наше совещание, медсестра спрятала мою одежду, потом принесли пострадавшего парня, и я договаривался с медицинским персоналом, чтобы вновь прибывшего положили вместо меня; когда я наконец добрался до дома, то оказалось, что там полно полиции, и мне пришлось ждать, пока они уйдут на обед, и только тогда я пробрался в дом, чтобы взять все, что мне было нужно, и осмотреть то, что осталось от улья. Спасибо Уиллу, если бы не он, мне бы ни за что не справиться. Кроме того, я опоздал на поезд, а в Оксфорде никак не мог поймать такси.

– А почему бы вам было не позвонить из больницы? Или не послать телеграмму?

– Я послал телеграмму. Томасу. С какой-то крохотной станции, где, мне кажется, поезда останавливаются самое большое шесть раз в год. А в Оксфорде я позвонил ему и сказал, чтобы он ничего тебе не говорил.

– Но, Холмс, что побудило вас приехать? Почему вы решили, что мне угрожает опасность? Или это была простая предосторожность? – Он выглядел каким-то скованным, но вовсе не из-за больной спины. – У вас была какая-нибудь причина...

– Нет! – Это последнее слово, произнесенное мною, заставило его повысить голос, и нам стало ясно, что в его действиях не было никакой логической последовательности. – Нет, это было просто наваждение. Здравый смысл требовал, чтобы я оставался на месте преступления, предварительно известив тебя, чтобы была начеку, но я... честно говоря, я не смог подчиниться логике. Я только и думал о том, как бы побыстрее добраться до твоей двери, и когда обнаружил, что в состоянии ходить, тут же отправился к тебе.

– Как странно, – сказала я. – Я хотела было привести очередной контраргумент, но, немного подумав, решила, что не стоит. – Очень странно, – повторила я, – но все же приятно. Если бы не вы, я почти наверняка воспользовалась бы дверью, поскольку там были лишь две царапины на замочной скважине, один маленький листик и кусочек грязи на подоконнике.

С чувством облегчения Холмс ответил:

– Ты бы это заметила.

– Может быть. Но вряд ли додумалась бы до того, чтобы забраться наверх по плющу, да еще в такую жуткую ночь. Я сильно сомневаюсь на этот счет. В любом случае, вы пришли, обнаружили и обезвредили взрывное устройство. Кстати, а как сами-то вы попали ко мне, тоже по плющу? С такой спиной – вряд ли. Или вам удалось обезвредить бомбу не входя в комнату, стоя за дверью?

Холмс встретился глазами с братом и покачал головой.

– Учеба сделала ее совсем сумасшедшей, – произнес он и повернулся ко мне. – Рассел, всегда есть альтернатива. Альтернатива, Рассел.

Я замерла в изумлении, затем признала поражение.

– Лестница, Рассел. Во дворе стояла приставная лестница. Ты, должно быть, видела ее в течение последних нескольких недель.

Холмс и его брат разразились смехом, когда увидели выражение моего лица.

– Ну, хорошо, я совершенно упустила это из виду. Итак, вы взобрались по лестнице, обезвредили бомбу, спустились вниз, убрали лестницу и вернулись через коридор, оставив один листик и отпечаток лапы в конверте. Но, Холмс, вы не могли уж очень-то разминуться с Диксоном. Ведь все шло практически одно за одним.

– Думаю, мы разошлись на улице, но не разглядели друг друга за пеленой дождя.

– Это говорит о том, что Диксон или его босс были обо мне хорошо осведомлены. Преступник знал, где находятся мой комнаты. Он также знал, что миссис Томас будет убираться в них, и ждал, пока она уйдет. Это он мог видеть с улицы. Он поднялся по плющу в темноте, залез в окно и установил свой смертоносный сюрприз... – Я вспомнила, что хотела спросить у Майкрофта: – А мог он выйти через дверь после того, как установил бомбу?

– Конечно. Она была подготовлена таким образом, что устанавливалась на боевой взвод, когда дверь закрывалась.

– После он вышел через окно и исчез, и все это заняло у него чуть больше часа. Шустрый человек был этот мистер Диксон.

– И все же спустя тридцать часов он совершает фатальную для себя ошибку и погибает при взрыве в доме Уотсона, – задумчиво произнес Холмс.

– Наша юная леди напомнила мне о другом факте, над которым также стоит задуматься, – заметил Майкрофт Холмс. – Это осведомленность Диксона о ее привычках. То же самое можно сказать и в отношении тебя.

– То, что я проверяю ульи перед сном? Но, по-моему, так делает большинство пчеловодов, разве нет?

– Но ты же сам объявил во всеуслышание, что это твоя привычка, – в своей книге, не так ли?

– Да, это верно, к тому же, не случись это вечером, произошло бы утром.

– Не вижу большой разницы, – вздохнул Майкрофт.

– Думаю, надо было купить собаку, – с сожалением сказал Холмс.

– Однако ни в одном официальном отчете не упоминается имя мисс Рассел.

– Вне всякого сомнения, в деревне все знают о нашем сотрудничестве.

– Итак, этот парень читал твою книгу, знает деревню и знает Оксфорд.

– Возможно, Лестрейду удастся узнать что-нибудь по этому поводу.

– И надо еще иметь в виду, что он использовал, точнее использует, детей в качестве посланников.

– Довольно не похоже на обычных моих знакомцев, замечаешь?

– Да, ты говорил, но Уотсон сегодня забыл о том, что они предпочитают себя не обнаруживать.

– Мне не нравится то, что убийца использует детей, – произнес Холмс.

– Да, и это пагубно сказывается на их морали, надо думать, мешает их сну.

– И их учебе, – добавил нравоучительно Холмс.

– Но кто? – вырвалось у меня. – Кто это может быть? Не думаю, что у вас много врагов, которые ненавидят вас так сильно, что хотят смерти не только вашей, но и всех ваших друзей, и не жалеют денег на наблюдателей и террористов, к тому же они достаточно умны, чтобы организовать все это на таком уровне.

– Я все время думал над этим вопросом, Рассел, но без всякого результата. Есть немало таких, что подходят под первую категорию, кое-кто из них располагает солидными финансами, но я не могу припомнить никого, кто подходил бы под третью. Мне непонятно, чей сильный ум стоит за всем этим.

– Вы говорите, это сильный ум, да? – спросила я.

– Да, бесспорно, он умен. Умный, целеустремленный, по меньшей мере состоятельный и абсолютно безжалостный.

– Похоже на Мориарти, – бросила я в шутку, но он воспринял это всерьез.

– Да, в точности он.

– Но, Холмс, вы же не имеете в виду...

– Нет-нет, – поспешно добавил он, – рассказ Уотсона абсолютно точен. Он мертв. Это похоже на другого Мориарти, о котором мы не знаем. Кажется, для меня пришло время возобновить старые связи с преступным миром этого славного города. – Его глаза заблестели, а у меня замерло сердце.

– Сегодня? Но ведь ваш брат...

– Майкрофт вращается в гораздо более высоких кругах, чем те, что я имею в виду. Его область – политиканство и шпионаж, она мало пересекается с миром террористов и голодных уличных мальчишек. Нет, мне нужно пойти и навести справки самому.

– Я с вами.

– А вот этого ты не сделаешь. И не смотри на меня так, Рассел. Не то чтобы я пекусь о твоей добродетели, хотя в лондонских трущобах можно увидеть такое, от чего твои глаза полезут на лоб. Дело в том, что это задача как раз для одного старика, который давно известен в самых низах лондонского общества своими редкими визитами. Спутник вызовет комментарии, кривотолки.

– Но ваша спина?

– С ней все в порядке, спасибо тебе.

– А что сказал Уотсон? – настаивала я.

– Что она заживает гораздо быстрее, чем я того заслужил, – ответил он тоном, ясно дающим понять, что вопрос закрыт. Я сдалась.

– Значит, вы хотите, чтобы сегодня я осталась здесь?

– Это вовсе не обязательно, даже будет лучше, если ты уйдешь отсюда, и они будут это знать. Как мы... ах, да, – вздохнул он, вспомнив что-то. – Да, именно так. Майкрофт, где у нас коробочка с гримом?

Его брат поднялся со стула и вышел. Холмс покосился на меня.

– Рассел, если я ничего не узнаю к семи часам, то в семь сорок пять встречаемся в Ковент-Гардене. И в зависимости от результатов дня определимся, что делать дальше: вернуться ли сюда или отправиться домой как раз к Рождеству. – Последние его слова я восприняла с большой долей скептицизма.

– Надеюсь, сегодня вы будете осторожны более обычного, постараетесь остаться незамеченным и беречь спину? И всегда будете держать наготове револьвер, не так ли?

Он уверил меня в том, что будет предельно осторожен, после чего дал мне ряд инструкций, касающихся соблюдения маскировки, и объяснил, как добраться до Ковент-Гардена.

Вошел Майкрофт с маленьким чемоданчиком в руке, поставил его перед Холмсом и с беспокойством взглянул на нас.

– Сначала вы поедите, Шерлок. Будь добр, не тащи мисс Рассел на этот холод, предварительно ее не накормив.

Завтрак был всего лишь два часа назад, но Холмс не стал возражать.

– Да, конечно. Одни приготовления займут не меньше часа. Так что распорядись пока, чтобы нам приготовили ленч.

– Но первым делом, – напомнила я, – телефон. – Я заставила Холмса поговорить с миссис Хадсон. Это был долгий разговор, но в конце концов она согласилась остаться там, где находилась, и не приезжать ни в коттедж, ни в больницу. Мой разговор с Вероникой Биконсфилд был намного короче, и все же лгать друзьям всегда труднее, чем посторонним людям, и я не думаю, что она поверила в какие-то мои срочные проблемы. Расстроенная, я вернулась к еде, которую только принесли, Холмс же в это время готовил себя к вылазке.

Шерлок Холмс избрал себе профессию, и она подходила ему, как перчатка к руке. В восхищении, граничащем с благоговением, мы наблюдали, как его страсть бросать вызов судьбе, его жажда острых ощущений, его внимание к деталям, артистизм и пытливый ум объединились, чтобы трансформировать его лицо с помощью грима в подобие лица его брата. Вблизи сходство казалось незначительным, но стоило отойти на несколько ярдов, и оно становилось очевидным. Он вынул изо рта специальные прокладки, и я поспешила проглотить остатки моего ленча.

– Не знаю, насколько оправданно было пожертвовать собственными усами ради маскировки со стороны Уотсона, но тебе, Рассел, вовсе не помешало бы немного волос под носом. Майкрофт, будь добр, сходи и принеси брюки и пиджак Уотсона, которые лежат на его кровати, а также найди что-нибудь подходящее для прокладок и побольше лейкопластыря. – Вскоре под его руками я почувствовала, что прокладки утолщили мои щеки, на бровях добавилось волос, а на лбу появились нарисованные морщины. Он критично меня осмотрел.

– Не слишком двигай лицом. А сейчас я порву пару одеял, и ты ими укутаешься, чтобы за полнотой скрыть свой рост. Снимай рубашку, Рассел, – сказал он ровным голосом, и это было настолько обычно и естественно, что я уже взялась за воротник, когда Майкрофт неловко хмыкнул.

– Шерлок, разве это так уж необходимо? Мне кажется, пластырем можно приклеить к ее одежде все что угодно, а?

– Что? – Холмс непонимающе взглянул на него и только тут понял, в чем дело. – Ну да, конечно. – Он выглядел слегка ошарашенным. – Иди сюда.

С помощью различных ухищрений он придал моей фигуре очертания тела Уотсона, после чего надел на меня его шляпу, шарф и перчатки, оставив открытым только лицо в очках Уотсона, которые, впрочем, вполне мне подходили.

Холмс проделал сходную процедуру с собой, и вскоре мы стояли как пара египетских мумий. Он облачился в пальто брата и прибавил последние штрихи к своему гриму.

– Теперь еще раз прокрутим наш план... А, вот и Уотсон, вы как раз вовремя.

– Холмс? Это вы? А где мои брюки? Что вы делаете? – Удивленный и сонный голос Вэтсона напомнил мне об абсурдности всего этого предприятия, и расхохоталась. Холмс-Майкрофт искоса посмотрел на меня, но тут настоящий Майкрофт присоединился ко мне, и вскоре даже сам Холмс заулыбался.

– Мой дорогой Уотсон, мы делаем ноги. Враг выследил вас, чего я и опасался, или уже дежурил у дома. Если они притащились за вами, тогда, вероятно, они еще не знают, что я нахожусь в доме моего брата. К моему удовольствию, здесь слишком много «если», но от этого мало пользы. Пока. Я выйду сейчас, преобразившись в своего брата. Рассел – через двадцать минут одетая как вы, Уотсон. За дверью я поверну направо, поскольку мой маскарад более совершенен. Рассел же пойдет налево, так что они будут видеть ее только на расстоянии. Через двадцать минут после ее ухода вы двое тоже отправляетесь вместе, без головных уборов, медленно поворачиваете направо и следуете вниз по улице. У вас обоих будут револьверы, но я уверен, они не посмеют совершить двойное убийство средь бела дня. Уотсон, вы пойдете с Майкрофтом и будете в полной безопасности. Встретимся как только сможем.

Он надел шляпу Майкрофта, которая тут же съехала ему до бровей. Не обращая внимания на наши улыбки, он снял ее, наклеил изнутри несколько слоев пластыря и снова надел. Потом он обмотал шею шарфом Майкрофта, а на руки натянул его кожаные перчатки. С лица Майкрофта на меня смотрели глаза Холмса.

– В семь сорок пять, Рассел, где договорились. Ты знаешь, что делать. И, ради Бога, будь осторожна.

– Холмс? – Это был голос Уотсона. – Дружище, с вами все будет нормально? Я имею в виду вашу спину. Может, вам прихватить кое-что? У меня в саквояже флакон морфия... – замялся он.

Холмс с изумлением посмотрел на него, затем заразительно засмеялся. И успокоился лишь тогда, когда его гриму стала угрожать опасность.

– И после стольких лет знакомства... – развел он руками, – вы предлагаете мне морфий. Мой дорогой Уотсон, у вас настоящий талант все преувеличивать. – Холмс немного смягчился и приподнял бровь. – Вы же знаете, что я никогда не принимаю наркотики, когда расследую дело, Уотсон. – Он засунул в рот свои прокладки и вышел.

За ним сразу же увязался маленький оборванец, который до этого болтался возле слепого продавца карандашей. Вскоре надо было идти и мне. Я повернулась к Майкрофту, чтобы поблагодарить его и пожать ему руку, затем во внезапном порыве потянулась и поцеловала его в щеку. Он густо покраснел. Уотсон обнял меня, что, вероятно, со стороны выглядело очень трогательным, и я вышла на улицу с черным медицинским саквояжем в руке и револьвером в кармане.

За дверью я сразу почувствовала, что за мной наблюдают не только Уотсон и Майкрофт Холмс сверху, но и враждебные глаза сзади. Мне стоило большого труда спокойно шествовать походкой Уотсона, но я старательно играла свою роль и для всех остальных была всего-навсего пожилым доктором, возвращавшимся домой. Следуя инструкциям Холмса, я остановила кеб, но передумала и направилась в западном направлении, к Грин-парку, и поймала другой кеб. Отказалась и от него и на следующей улице села наконец в третий. Я громко назвала адрес Уотсона, но когда мы проезжали по Парк-лейн, изменила направление. Возле дома, о котором мне сказал ранее Холмс, я вышла, щедро заплатив кебмену, и поднялась на третий этаж, потом прошла по коридору до двери с надписью «Хранилище». С помощью ключа, который дал мне Холмс, я ее открыла и зашла внутрь. Включив свет, закрыв дверь и прислонившись к ней, я наконец перевела дух.

Все шло как было задумано. Хранилище было одним из потайных мест Холмса, которые находились в самых неожиданных местах по всему Лондону, от Уайтчепеля до Уайтхолла. Уотсон в одном из своих рассказов как-то упоминал о них, Холмс также пару раз затрагивал эту тему, но я никогда не бывала ни в одном из таких убежищ.

Это была небольшая старая комната без окон, в которой было только самое необходимое для жизни, но зато множество вещей и приспособлений для перемены внешности. В длинных железных ящиках, занимавших чуть ли не четверть комнаты, лежала различная одежда, а перед огромным столом, заваленным всякими карандашами, красками и коробочками, висело большое зеркало, окруженное электрическими лампами. Кухня состояла из раковины, газовой плитки и двух кастрюль. Там еще стояли стул и маленький столик, весь в пятнах краски. Из другой мебели была длинная софа, занимавшая еще четверть комнаты, и кричащих цветов китайская ширма, стоявшая за «кухней». Ширма, как я и предполагала, отделяла туалет.

Освоившись немного, я стала избавляться от своего наряда. Я аккуратно сложила одежду Уотсона, чтобы вернуть ему впоследствии, другие элементы маскарада – пластырь, прокладки и прочее – побросала за софу, грим с лица смыла над раковиной и, порывшись в куче одежды, достала оттуда рубашку и надела ее вместо своей, испорченной пластырем, которую также бросила за софу.

В кухне я обнаружила коробочку с чаем, чайник и несколько банок сгущенного молока. Приготовив чай, я налила его в кружку и села за стол, разглядывая предметы, находившиеся в комнате. Меня поразил сам факт ее существования. Странным все же был этот человек. Иметь полный шкаф усов, бород, разноцветных париков, как женских, так и мужских? Неужели Холмс в самом деле надевал эту рубашку? Сколько нормальных мужчин имеют в своем гардеробе ленточки для волос, нижнее женское белье, три пары накладных ресниц, две дюжины галстуков, коробку из-под сигарет, заполненную искусственными зубами? Но что самое главное, как ему удавалось незаметно содержать все это? Как он втащил сюда эту софу, не привлекая ничьего внимания, а зеркало? Да, это было большое здание, но неужели никто не обратил внимания на временами доносящийся из «хранилища» шум, на звук льющейся по ночам воды, на посещения странных лиц? Интересно, что бы сказал Холмс, если бы его задержали в гриме одного из самых отвратительных представителей низов и потребовали объяснений. Кто устанавливал раковину, оборудовал туалет? И кто, черт возьми, платил за газ, за электричество?

Чем больше я думала, тем больше разгоралось мое любопытство. Зачем этому человеку понадобилось подобное убежище, которое могло выдержать долгую осаду? Я нашла разложенными прямо на софе три банки трубочного табака, пакет с фунтом кофе и множество книг. Было совершенно ясно, что это было убежище не для отдыха и расслабления, ибо Холмс с его ростом вряд ли хорошо спал бы на этой софе. Разумеется, он приезжал сюда не отмечать праздники, о чем говорила узкая дорожка, вытоптанная по центру ковра от одного края к другому и свидетельствующая о том, что он часами ходил туда-сюда в раздумье.

Да, либо мой друг был болен паранойей, либо жизнь этого скромного пчеловода со странными способностями была гораздо сложнее и даже опаснее, чем я полагала.

Тем не менее, я не считала его сумасшедшим.

У меня не было никаких сомнений насчет того, что комнатой последний раз пользовались не так давно. Заварка в чайнике казалась относительно свежей, на посуде и столе осело совсем немного пыли, а воздух, хоть и душный, не был застоявшимся, и в нем чувствовался запах табака. Я покачала головой. Даже я не подозревала, насколько по-прежнему активной была его жизнь.

Я задалась вопросом, что же делать мне дальше. Конечно, я могла остаться здесь, пока не подойдет время нашей с Холмсом встречи. При мысли о взрывных устройствах и воображаемых убийцах кружка чая, разогретые бобы и какая-нибудь книга казались мне более чем соблазнительными.

Однако там, на улице, были Холмс и Уотсон с Майкрофтом, и прятаться в этой дыре значило для меня просто струсить. Нелогично, но верно. Вряд ли я могла что-то сделать для них, но мое самолюбие настаивало на том, что надо идти. Конечно, знай я, насколько хитер и изворотлив был наш противник, я скорее всего не покинула бы своего убежища.

После четырех лет войны манера одеваться претерпела серьезные изменения, стала гораздо менее требовательной, и даже представителей высших слоев общества можно было частенько увидеть в одежде, немыслимой до 1914 года. И все же у меня ушло довольно много времени, прежде чем я смогла отыскать себе что-нибудь подходящее. Это была твидовая юбка достаточной длины и более или менее приличная блузка. Чулки и подвязки я нашла быстро, но с туфлями были проблемы. Нога Холмса была больше моей, а выбор женской обуви был ограничен. Я нашла пару алых босоножек на четырехдюймовом каблуке и попыталась представить в них Холмса. У меня не хватило воображения. (Но если не Холмс, то кто же? Я поставила их, пораженная этой мыслью. «Не отвлекаться, Рассел», – приказала я себе.) Взяв пару черных туфель на низком каблуке, я обнаружила, что по крайней мере могу в них ходить.

Я включила свет и села перед зеркалом. (Интересно, многих ли молодых женщин учили основам макияжа мужчины?) Надев жемчужное ожерелье и маленькие серьги, я повязалась платком и взглянула на свое отражение.

Забавно. Ничто не подходило мне ни по размеру, ни по цвету, а ноги уже начали болеть, и все же я твердо решила идти. Я собрала одежду Уотсона, выключила свет, сделала глубокий вдох и резко дернула дверь.

Не последовало ни взрыва бомбы, ни выстрелов, и никто на меня не бросился. Я закрыла за собой дверь и отправилась тратить деньги, которые так бессовестно одолжила у брата Холмса.

Глава 11 Еще одна проблема: старый кеб

Моей первоочередной задачей было вернуть Уотсону его одежду, но, покидая здание, я обнаружила, что выхожу из магазина. Убежище Холмса было расположено почти идеально, и я запросто могла провести там несколько дней, ни разу не высунув носа на улицу, поскольку это был один из двух лондонских магазинов (не буду говорить какой, так как эта укромная комната может еще пригодиться), в которых можно было найти все на свете. Здесь я не только была в безопасности, но и могла купить еду и даже развлекаться.

Обрадованная этим открытием, я отослала узел с одеждой Уотсона в клуб Майкрофта, после чего вернулась в убежище, где допила свой чай, немного передохнула и наконец, ближе к второй половине дня, не спеша вышла из здания. Здесь я столкнулась с проблемой. Холмс настаивал на том, чтобы я придерживалась обычного своего распорядка, только мне нужно было взять четвертый кеб, а тут прямо перед носом у привратника стоял только один-единственный. Я дала привратнику хорошие чаевые и покачала головой.

Через пятнадцать минут подъехал третий кеб. Уже начинало темнеть, и в это время все они были свободны. Кеб казался очень теплым, а мое новое одеяние совсем не грело. Наверняка Холмс не рассчитывал на мою негибкость. Я взглянула через дверь на кебмена, сделала шаг назад и махнула, чтобы проезжал. Кебмен выглядел очень раздраженным, что, вероятно, можно было сказать и обо мне. Не обращая внимания на привратника, я поплелась было вниз по улице, когда предо мной внезапно возник старый, видавший виды кеб, в который была впряжена такая же старая доходяга-лошадь.

– Кеб, мисс? – раздался голос возницы этого анахронизма на колесах.

Я мысленно послала Холмсу проклятие. По сравнению с другими этот кеб был намного холоднее. Я объяснила, куда мне нужно, погрузила свои покупки, сделанные ранее в магазине, и села. Привратник посмотрел мне вслед так, будто я была ненормальной. Возможно, он был и прав.

Тогда я еще совсем не знала Лондона, хотя и изучала карты, поэтому прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что мы едем в другом направлении. Точнее, не то чтобы в совершенно другом, но мы делали очень большой крюк. Первой моей мыслью была та, что кебмен нарочно удлиняет маршрут, чтобы вытрясти из меня побольше денег за проезд. Я уже открыла было рот, но тут меня поразила страшная мысль: а что если меня выследили? Что если кебмен был одним из людей слепого торговца карандашами? Сначала я испугалась, но затем рассвирепела. Высунувшись из окошка, я вывернула шею, чтобы увидеть возницу.

– Эй, приятель, куда это ты меня везешь? Так мы не попадем в Ковент-Гарден.

– Попадем, мисс. Это более удобный путь, так мы избежим дорожных пробок, мисс, – подобострастно проскулил голос.

– Хорошо, а теперь послушай. У меня здесь заряженный револьвер, и я пристрелю тебя, если ты немедленно не остановишься.

– Но, мисс, вы же не сделаете этого, – прохныкал он.

– С каждым мгновением я все больше убеждаюсь, что придется. Останови кеб сейчас же!

– Но, мисс, я не могу сделать этого, действительно не могу.

– Почему же?

Показалась лохматая голова, и я уставилась на нее.

– Потому что, если мы остановимся, то опоздаем в театр, – сказал Холмс.

– Вы! Вот негодяй! – вспылила я. Оружие дернулось в моей руке, и Холмс, увидев это, быстро убрал голову. – Послушайте, вот уже второй раз за три дня вы разыгрываете со мной ваши дурацкие спектакли. – Я поймала изумленный взгляд прохожего и понизила голос. – Если вы еще раз проделаете нечто подобное и в моей руке опять будет оружие, я не ручаюсь за последствия, слышите? Я за себя не отвечаю, и это так же верно, как то, что мою мать звали Мэри Маккарти.

Я откинулась на спинку сиденья и перевела дух. Через пару минут до меня донесся тоненький голосок:

– Да, мисс.

Не доезжая до театра, он повернул свой старый кеб в темный переулок, примыкающий к одному из бесчисленных лондонских маленьких парков. Дверь кеба распахнулась, и Холмс уставился на меня.

– Твою мать звали не Мэри Маккарти, – произнес он.

– Да, ее звали Джудит Клейн. Просто не надо меня больше пугать так, пожалуйста. Я хожу перепуганная и к тому же слепая с того момента, как покинула квартиру вашего брата, и очень устала.

– Прошу прощения, Рассел. Мое извращенное чувство юмора не раз подводило меня и раньше. По рукам?

– По рукам.

Он влез в кеб.

– Рассел, теперь твоя очередь повернуться ко мне спиной. Едва ли я смогу войти в театр в обличье кебмена.

Я поспешно вылезла через дверь с другой стороны. Через несколько минут он появился из кеба в пальто и шляпе, с усами и тростью, под пальто вечерний костюм. К нему подошел небольшого роста мужчина, тихонько что-то насвистывая.

– Добрый вечер, Билли.

– Добрый вечер, мистер... Добрый вечер, сэр. – Он дотронулся до шляпы, приветствуя и меня.

– Билли, смотри не сверни себе шею среди этих коробок. И если замерзнешь – под сиденьем есть плед. Единственное, что от тебя требуется, это не заснуть. Держи ухо востро.

– Все будет в порядке, сэр. Не беспокойтесь. Удачного вам вечера, сэр, мисс.

Я была настолько смущена, что даже не заметила, как он взял меня под руку.

– Холмс, как вы меня нашли?

– Ну, не буду утверждать, что это просто совпадение, я полагал, будто мое убежище тебе, возможно, придется по душе и ты проведешь там весь день. К тому же и привратник, когда я говорил с ним час назад, и служащий, которому ты отдала посылку для Уотсона, заверяли меня, что ты еще не выходила. Рассел, это промах. Надо было оставить эти брюки.

– Понимаю. Извините. А что вы разузнали новенького?

– Видишь ли, я не разузнал абсолютно ничего. Ни одной сплетни, ни единого слова, никто даже понятия не имел о каких-либо поползновениях против старого Холмса. Должно быть, я теряю чутье.

– А может, ничего и не было?

– Может быть. В общем, любопытная ситуация. Я заинтригован.

– А я замерзла. Итак, что мы собираемся делать сейчас?

– Мы будем слушать голоса ангелов и людей, дитя мое, и погрузимся в мир музыки Верди и Пуччини.

– А после?

– После мы наконец-то пообедаем.

– А потом?

– Боюсь, что мы забьемся назад в квартиру моего брата и будем выглядывать из-за занавесок.

– Кстати, как ваша спина?

– К черту мою спину, я хочу, чтобы ты прекратила рассуждать на эту тему. К твоему сведению, меня осмотрел отставной военврач, который промышляет тем, что делает подпольные операции и латает огнестрельные раны. Он сказал, что это пустяк, и велел убираться, так что я нахожу эту тему утомительной.

Я была рада, что его настроение улучшилось.

Вечер, который последовал за всем этим, остался в моей памяти надолго. Дважды я засыпала и, проснувшись, обнаруживала свою голову на плече Холмса, но он, казалось, ничего не замечал. Он был настолько увлечен музыкой, что, я уверена, начисто забыл о моем присутствии, забыл, где находится сам, забыл, как дышать. Мне никогда особо не нравилась опера, но в тот вечер – к сожалению, не могу вспомнить, что именно мы слушали, – даже я начала кое-что понимать. (Между прочим, здесь я позволю себе опровергнуть записи биографа Холмса, поскольку никогда не видела, чтобы Холмс мягко покачивал рукой в такт музыке, как однажды написал Уотсон.)

В антракте мы выпили шампанского и отошли в тихий уголок, чтобы поменьше быть на виду. Холмс умел быть очаровательным, когда хотел, но в тот вечер он просто блистал, рассказывая о своих беседах с представителями высших каст Индии и тибетскими ламами, о последних своих исследованиях, посвященных губной помаде и ее разновидностям, рассуждая о музыкальном мире вообще и только что услышанных нами ариях в частности. Я была поражена этим Холмсом, которого впервые видела таким беззаботным, с трудом верилось, что этот же человек часами может пребывать в унылом, подавленном настроении, писать скучноватые монографии на тему дедукции как науки и метить краской пчелиные спины, дабы проследить их путь по Суссекским холмам.

– Холмс, – спросила я, когда мы вышли на улицу, – я понимаю, что вопрос может показаться вам несколько детским, но скажите – вы чувствуете себя в ладу с самим собой? Я спрашиваю исключительно из любопытства, вам не обязательно отвечать.

Он предложил мне руку, и я оперлась на нее.

– "Кто же я такой?" Ты это имеешь в виду? – Он улыбнулся и ответил самым странным образом: – Ты знаешь, что такое фуга?

– Вы уходите от разговора?

– Нет.

Некоторое время, пока мы шли в тишине, я думала, что же он хотел этим сказать.

– Я поняла. Две отдельные части фуги могут показаться совершенно не связанными между собой, пока слушатель не получит полное о ней представление, и вот тогда внутренняя логика музыки и обнаружит скрытую связь.

– С тобой приятно разговаривать, Рассел. Уотсону потребовалось бы на это не менее двадцати мучительных минут. О, это еще что такое? – Он дернул меня за руку, и мы остановились в тени здания, которое только что обогнули, с замиранием сердца уставившись на неровные отблески ламп и очертания шлемов и фуражек констеблей в том месте, где мы оставили кеб и Билли. Были слышны громкие голоса, подъехала карета «скорой помощи». Холмс прислонился спиной к стене.

– Билли? – прошептал он хриплым голосом. Как они могли нас выследить? Рассел, я что, теряю хватку? Я никогда не встречал человека, который мог бы сделать это. Даже Мориарти не смог бы. – Он тряхнул головой, словно для того, чтобы прояснить мысли. – Я должен осмотреть место, прежде чем эти болваны затопчут все доказательства.

– Подождите, Холмс. Это может быть ловушкой. Возможно, нас поджидает кто-нибудь с духовым ружьем или винтовкой.

Холмс внимательно осмотрел улицу и медленно покачал головой.

– За весь вечер мы несколько раз представляли собой отличные мишени. Учитывая такое скопление полицейских, это было бы слишком большим риском для него. Нет, пойдем. Единственное, на что я надеюсь, это на то, что расследование ведет человек, у которого есть хоть крупица здравого смысла.

Я последовала за ним настолько быстро, насколько позволяли мне мои каблуки. Подойдя поближе, я увидела маленького жилистого человека, который протянул руку Холмсу, здороваясь. На вид ему было лет тридцать пять.

– Мистер Холмс, рад видеть вас. А я-то гадал, не измените ли вы свою внешность? Мне кажется, вы должны иметь какое-то отношение ко всему этому.

– Инспектор, к чему такому «этому»?

– Видите ли, мистер Холмс, кеб... Могу ли я чем-нибудь вам помочь, мисс? – Последние слова были адресованы мне.

– А, Рассел, мне бы хотелось представить тебя моему старому другу. Это инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Его отец был моим коллегой по ряду дел. Лестрейд, это моя... – Быстрая улыбка мелькнула на его губах. – Моя помощница, мисс Мэри Рассел.

Лестрейд уставился на нас двоих, а затем разразился смехом, к моему негодованию. Неужели такова будет реакция каждого полицейского?

– Ох, мистер Холмс, вы такой же шутник, как раньше. А я уж совсем позабыл ваши шутки.

Холмс выпрямился в полный рост и холодно посмотрел на него.

– Лестрейд, я хоть раз позволял себе шутки, которые касались бы моей профессии? Хоть когда-нибудь? – Последние слова прозвучали в холодном воздухе резко, подобно выстрелу, и юмор Лестрейда быстро улетучился. Остатки улыбки придали его лицу что-то крысиное. Он бросил на меня быстрый взгляд и откашлялся.

– Ну да, хорошо, мистер Холмс, я полагаю, вам бы хотелось посмотреть, что они оставили от вашего кеба. Один из наших людей давно знал Билли, еще со старых времен, и решил позвонить мне. Не сомневаюсь, за сегодняшнюю работу он получит повышение по службе. О своем товарище можете не волноваться, с ним будет все в порядке уже, я полагаю, через день-два. Похоже, это был хлороформ. Он уже начинал приходить в себя, когда его нашли.

– Спасибо вам за это, инспектор. Вы уже осмотрели кеб изнутри?

– Нет-нет, мы еще ничего не трогали. Только заглянули туда. Я же говорю, что этот человек получит повышение. Он сообразительный.

Я заметила одного из людей в форме, который слонялся неподалеку от нас и прислушивался к нашему разговору. Я подтолкнула локтем Холмса и обратилась к Лестрейду:

– Инспектор, мне кажется, это он, вот тот, не так ли? – Человек, на которого я обратила внимание, видимо, услышал мои слова, поскольку поспешно отошел, смутившись. Холмс и Лестрейд посмотрели в его сторону.

– Вообще-то да, но как вы угадали?

Холмс прервал его:

– Лестрейд, вам еще не раз предстоит убедиться в том, что мисс Рассел никогда не угадывает. Она иногда выдвигает экспериментальные гипотезы, но никогда не гадает.

– Я рада за этого человека, – добавила я, – он возвращается к положению, которое занимал когда-то. Люди, подобные ему, могут служить примером для молодых полицейских.

Теперь все внимание Лестрейда было приковано ко мне.

– Так вы его знаете, мисс?

– Если мне не изменяет память, я никогда не видела его прежде.

Холмс тем временем смотрел на кеб с непроницаемым лицом.

– Тогда как же...

– Но это же так очевидно. Человек его возраста может занимать столь невысокий пост либо в силу, скажем так, ограниченных умственных ресурсов, либо вследствие смещения вниз по служебной лестнице. Вряд ли это было что-то криминальное, иначе он уже давно не был бы в форме. Судя по морщинам на его лице, можно сделать вывод о том, что несколько лет назад он пережил большое горе и долгое время пытался залить его алкоголем, однако не так давно ему удалось преодолеть этот затянувшийся кризис – несомненно, усилием воли, поэтому он может служить примером остальным, – закончила я и наградила потрясенного Лестрейда самой невинной из своих улыбок. – Все очень просто, инспектор.

Маленький человек широко открыл рот и снова засмеялся.

– Да-а, мистер Холмс, понимаю, что вы имели в виду. Не знаю, как вам это удалось, но это явно ваши умозаключения. Вы абсолютно правы, мисс. Его жена и дочь погибли четыре года назад, и он стал пить, даже на службе. Мы держали его только на бумажной работе, где он не мог причинить никакого вреда, но год назад он взял себя в руки и, думаю, в ближайшее время наверстает упущенное. А теперь пойдемте, я возьму фонарь, и мы осмотрим ваш кеб. – Он отошел в сторону и прокричал кому-то, чтобы ему принесли фонарь.

– Рассел, тебе не кажется, что твое шоу было слишком драматичным? – пробормотал Холмс.

– Хороший ученик воспринимает все лучшее от своего учителя, – ответила я.

– Ну, что же, пойдем посмотрим, что теперь можно воспринять от этого старого кеба. Я жажду узнать что-нибудь новенькое о человеке, который преследует нас и наших друзей. Надеюсь, наконец удастся поймать какую-нибудь ниточку.

Кеб был освещен множеством фонарей, и его потрепанный корпус выглядел еще хуже, чем при уличном освещении.

– Вот здесь мы нашли вашего человека, – показал Лестрейд, – мы старались не ходить здесь, но все же пришлось его поднимать и переносить. Он лежал на боку, в старом поношенном костюме, накрывшись пледом.

– Что? – Костюм был Холмса, а плед – из кеба.

– Да, он был накрыт пледом и сладко спал.

Холмс передал Лестрейду свои шляпу, пальто и трость и достал из кармана небольшую, но мощную лупу. Пригнувшись к земле, он стал похож на большую гончую, которая ищет след. Наконец он издал легкое восклицание и извлек из другого кармана маленький конвертик.

– Что ты скажешь по поводу этого, Рассел? – спросил он, указывая на мостовую.

Я подошла поближе и увидела следы.

– Две пары ног? Одна сегодня побывала в грязи, а другая... Это не масло?

– Да, Рассел, но здесь где-то должна быть и третья. Возле двери кеба? Нет? Может быть, внутри. – С этими словами он отворил дверь. – Лестрейд, пусть ваши люди снимут все отпечатки пальцев, хорошо?

– Да, сэр. Я уже послал за экспертом, он вскоре должен быть здесь. Человек он новый, но, говорят, хороший специалист. Его зовут Макриди.

– О да, Рональд Макриди. Его статья о типах преступников заслуживает интереса, как вы думаете?

– Я, э-э, незнаком с ней, мистер Холмс.

– Жаль. И все же рекомендую, лучше позже, чем никогда. Рассел, все это были твои вещи, да?

Я посмотрела через его плечо. Что сталось с теми красивыми и довольно дорогими нарядами, что я купила? Я осталась лишь в тех платье и плаще, что были на мне, все остальное превратилось в бесформенные разноцветные лоскуты. Обрывки синей шерсти, зеленого шелка, белого полотна устилали кеб изнутри вперемешку с кусками разорванных коробок, бечевок и бумаги, в которую все это было завернуто. Кожаное сиденье было изрезано, и повсюду валялся конский волос, которым оно было набито.

Холмс принялся осматривать все через лупу, в то время как Лестрейд держал фонарь. Были новые конверты, новые записи и вопросы. Вскоре приехал эксперт и снял отпечатки пальцев. Тем временем кто-то разжег костер, и полицейские собрались вокруг него, грея руки и ворча. Уже было поздно и заметно похолодало. Все чаще до меня доносилось недовольное ворчание. В кебе было тесно, и потому я вылезла оттуда и подошла к констеблям.

Я улыбнулась самому высокому из них, который оказался рядом со мной.

– Я хотела сказать, что очень рада тому, что вы здесь, все вы. Видите ли, мистер Холмс не совсем здоров, к тому же он уже не тот, каким был раньше, поэтому присутствие представителей закона является для нас большим подспорьем. Особенно ваше, мистер... – Я наклонилась к констеблю, который был старше остальных.

– Фаулер, мисс. Том Фаулер.

– Особенно ваше, мистер Фаулер. Мистер Холмс отметил вашу оперативность. – Я улыбнулась всем остальным. – Спасибо всем вам за бдительность и усердие.

Вернувшись к кебу, я заметила, что ворчание прекратилось. Когда Лестрейд отошел, я взяла фонарь, чтобы посветить Холмсу.

– Итак, ты считаешь, что я состарился? – спросил он с иронией.

– Только не ваш ум. Я сказала это, чтобы воодушевить полицейских, которым надоело здесь торчать без толку. Может, я кое-что и преувеличила, но теперь они будут повнимательнее.

– Кажется, я уже говорил тебе, что здесь на нас вряд ли нападут.

– А я начинаю подозревать, что этот ваш противник знает вас достаточно хорошо, чтобы, планируя свои действия, принимать во внимание ваши соображения.

– Эта мысль уже приходила мне в голову, Рассел. Так вот, – он сел, – теперь твоя очередь. Мне нужно, чтобы ты все осмотрела. Есть ли здесь какие-нибудь обрывки не твоей одежды? Это займет некоторое время, и я пришлю тебе в помощь вон того высокого полицейского, другого попрошу принести глотнуть чего-нибудь горяченького, а сам отправлюсь на осмотр окрестностей.

– Холмс, пожалуйста, возьмите кого-нибудь с собой.

– После твоей речи они будут из кожи лезть вон, чтобы защитить мое старое немощное тело.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы разобрать содержимое кеба, но вскоре с помощью молодого констебля Митчелла я извлекла наружу кучу кусков бумаги и лоскутов материи. В моих руках в результате оказалось три конвертика с вещественными доказательствами. Мы вылезли из кеба, отряхнулись и выпили горячего сладкого чая. Тем временем появился Холмс со своими телохранителями.

– Благодарю вас, джентльмены, за помощь. Теперь выпейте чайку. Давайте-давайте, – сказал он и хлопнул самого ревностного констебля по спине, подталкивал его к горячему питью. – Ну, Рассел, что-нибудь нашла?

– Одну пуговицу с обрывком коричневого твида, которая была срезана чем-то острым. Еще один ошметок светло-серой глины. И один светлый волос, но не мой – этот значительно короче. Кроме того, много пыли, грязи и мусора – кеб явно давно не чистили.

– Им не пользовались долгое время, Рассел, так что эти твои находки малоинтересны.

– А вы, Холмс, что вы нашли?

– Несколько интересных вещей, но мне нужно выкурить над ними трубку, а может даже, и две, прежде чем я скажу что-либо по этому поводу.

– Холмс, долго мы еще здесь пробудем?

– Еще с час. А что?

– Я пила шампанское, потом кофе, а теперь чай. Не думаю, что смогу протянуть еще час.

– Конечно. – Он оглянулся, оценив недостаток женской компании. – Пусть старина Фаулер покажет тебе место в парке. Возьми с собой фонарь.

Я с достоинством окликнула констебля, названного Холмсом, и объяснила ему задачу, после чего он вывел меня по тропинке в парк. Мы беседовали о детях и прочих вещах, а когда дошли до маленького строения, где я уединилась, он остался ждать меня снаружи. Решив свою проблему, я пошла помыть руки. Я положила фонарь на полку под зеркалом. Протянув руку к крану, я увидела на нем прилипшую светло-коричневую глину. Я поднесла фонарь поближе, не веря своим глазам.

– Мистер Фаулер, – крикнула я.

– Мисс?

– Пойдите позовите мистера Холмса.

– Мисс? Что-то не так?

– Нет; все в порядке, просто приведите его.

– Но я не должен...

– Я буду в безопасности. Идите!

После секундного колебания его тяжелые шаги быстро удалились в ночь. Я слышала его громкий голос, ответные крики и топот бегущих по тропинке в мою сторону людей. Холмс ступил на порог и остановился в нерешительности.

– Рассел?

– Холмс, может человек, которого мы ищем, быть женщиной?

Глава 12 Побег

– Рассел, это как раз тот самый вопрос, над которым я собирался поразмышлять с моей трубкой. К тому же ты избавила меня от величайшего греха, который сыщик не может себе позволить: от способности не видеть очевидного. Покажи, что ты нашла.

Его глаза возбужденно сверкали в лучах фонарей. Послали еще за фонарями, и вскоре маленькое каменное строение засияло светом, Фаулеру доложили, что уборка там проводилась вчера до восьми вечера. Я отошла в сторону и вместе с Лестрейдом наблюдала за работой Холмса, который придирчиво осматривал даже самые незначительные предметы и детали, постоянно бормоча что-то себе под нос и изредка давая указания.

– Опять ботинки, маленькие ботинки, каблуки, не новые. Ага, велосипедист. Лестрейд, вы выставили пикеты? Хорошо. Она пошла сюда, здесь она стояла. О! Еще один светлый волос, да, слишком длинный волос, чтобы быть мужским, я полагаю, и совершенно прямой. Рассел, пометь, пожалуйста, эти конверты. Грязь у нее на руках, следы в раковине и на полке. Но нет отпечатков пальцев. Перчатки? – Холмс взглянул невидящим взором на свое отражение в зеркале и тихонько присвистнул сквозь зубы. – Почему у нее на перчатках была грязь и зачем ей было ее смывать?

Этот вопрос сбивает меня с толку. Лестрейд, еще света вот сюда, и пусть фотограф еще раз снимет кеб, после того как Макриди закончит. Так, как я и думал, она правша. Умылась, стряхнула воду с рук, точнее с перчаток, – и к двери. Эй, приятель, сойди с отпечатков ног. Небо, помоги нам! Теперь на улицу, потом... нет? Не на улицу, обратно на тропинку, вот здесь и здесь. – Он выпрямился и, нахмурившись, посмотрел на голые ветки над головой. – Но в этом нет никакого смысла... Лестрейд, сегодня мне понадобится ваша лаборатория, и, кроме того, необходимо, чтобы весь парк был оцеплен, дабы ничья нога не ступала сюда до тех пор, пока я не увижу его при дневном свете. Рассел, сегодня будет дождь?

– Я не специалист по лондонскому климату, но не думаю, что дождь будет. Для снега же, конечно, слишком тепло.

– И все же вероятность есть. Бери эти конверты, Рассел. Нам предстоит много чего сделать до рассвета.

По правде говоря, это Холмсу предстояло много чего сделать, поскольку в лаборатории был только один микроскоп, к тому же Холмс не сказал мне, что он ищет. Я немного посидела рядом с ним в лаборатории, чувствуя, что веки постепенно тяжелеют, несмотря на большое количество выпитого кофе, и следующее, что я осознала, был тот факт, что уже наступило утро. Холмс стоял у окна и курил трубку. Попытавшись встать, я почувствовала, что все мое тело задеревенело после нескольких часов в неудобной позе. Мой позвоночник громко хрустнул, когда я откинулась на спинку стула, и Холмс повернулся.

– А, Рассел, – произнес он с усмешкой, – ты что, всегда спишь на стульях? Сомневаюсь, чтобы твоя тетя это одобрила. Не говоря уже о миссис Хадсон.

Я протерла глаза и посмотрела на него.

– Судя по вашему юмору, вы довольны своими ночными исследованиями, не так ли?

– Наоборот, дорогая Рассел, абсолютно недоволен. В моей голове гнездятся смутные подозрения, но ни одно из них меня не удовлетворяет. – Он невидящим взглядом уставился на оконную раму, потом перевел свои стальные глаза на меня и улыбнулся.

– Я расскажу тебе обо всем по пути в парк.

– Но, Холмс, будьте разумны, как я выйду в таком виде? – Он посмотрел на мое мятое платье, испачканные чулки и неудобные туфли и кивнул.

– Я узнаю, есть ли здесь женщина, которая могла бы нам помочь. – Не успел он пошевелиться, как в дверь постучали.

– Войдите.

Вошел и остановился в дверях молодой констебль.

– Мистер Холмс, инспектор Лестрейд просил сказать вам, что для молодой леди пришла какая-то посылка, но...

Холмс кинулся из комнаты, отметая все сплетни о старости, боли в спине и ревматизме. Я слышала, как он кричал:

– Не трогайте посылку, не трогайте ее, позовите специалиста по обезвреживанию бомб, оставьте ее, Лестрейд, вы задержали человека, который ее принес?..

Я последовала за ним вниз по лестнице. Молодой полицейский посторонился, давая мне пройти.

– Я как раз и собирался сказать, что посылкой уже занимаются специалисты, а инспектор Лестрейд намерен пригласить мистера Холмса на допрос молодого человека, который ее принес, но мистер Холмс выскочил, даже не дав мне возможности закончить, сэр. – Последние его слова были адресованы появившемуся Лестрейду, который перехватил Холмса на ходу. Внизу я увидела несколько человек, колдовавших над каким-то свертком. На мгновение воцарилась тишина, и все смотрели на них. Наконец Холмс повернулся к Лестрейду.

– Так вы задержали того, который принес это?

– Да, он здесь. Он говорит, что час назад его остановил на улице мужчина и предложил две гинеи за доставку посылки. Это был человек небольшого роста, со светлыми волосами и в теплой куртке. Сказал, что посылка для его друга, которому она понадобится утром, но сам он не может ее доставить. Он дал ему одну гинею и даже взял адрес, чтобы после доставки прислать вторую.

– На которую ему нечего рассчитывать.

– Он тоже так думает. Впрочем, он не больно-то умен, даже не знает толком, сколько это – гинея, ему просто нравится ее блеск.

Все это время мы наблюдали за работой двух специалистов, за их напряженными лицами, пока они осторожно снимали бечевку, разрезали бумагу и доставали содержимое, которое оказалось смятой одеждой. В конце концов на столе остались лежать шелковая юбка, шерстяная кофта, брюки, две пары шерстяных чулок и пара туфель. Из всего этого вылетела и упала на пол записка.

– Наденьте перчатки, прежде чем ее поднять, – распорядился Холмс.

Удивленный полицейский надел перчатки и, подняв записку, передал ее Лестрейду. Тот прочел ее и передал Холмсу, а Холмс медленно зачитал ее вслух голосом, в котором слышались нотки беспокойства и сомнения:

"Дорогая мисс Рассел,

Зная, что Ваш компаньон испытывает определенные затруднения и вряд ли сможет обеспечить Вас нормальной одеждой, прошу Вас принять это с моими наилучшими пожеланиями. Вы будете чувствовать себя вполне удобно.

Доброжелатель".

Холмс несколько раз моргнул и отдал записку Лестрейду.

– Отправьте это в лабораторию, путь поищут отпечатки пальцев, – проворчал он, – одежду надо проверить на наличие пятен, ржавчины и прочего. Выясни, откуда она взялась. И, ради Бога, найди кого-нибудь, кто сможет обеспечить мисс Рассел «нормальной одеждой», не то это дело вообще не сдвинется с мертвой точки. – Когда он повернулся в холодной ярости, я услышала, как он выдохнул: – Это уже чересчур.

Вскоре появилась масса одежды, и форменной, и штатской, вся очень неудобная. В парк мы поехали на полицейской машине. Лестрейд сидел рядом с водителем, а Холмс сзади со мной. Он молчал, погруженный в свои мысли, и смотрел в окно, барабаня длинными пальцами по колену. Он не распространялся о своих лабораторных изысканиях, и я решила отложить расспросы до более подходящего момента. В парке он порыскал в течение нескольких минут по тропинкам, затем кивнул сам себе и залез обратно в машину. На все вопросы Лестрейда он ответил глубоким молчанием, и мы так же молча вернулись в Скотланд-Ярд, где прошли в кабинет Лестрейда и остались там с Холмсом вдвоем.

Холмс подошел к рабочему столу, выдвинул ящик и извлек оттуда пачку сигарет. Достав одну, он прикурил от спички и отошел к окну, где встал спиной ко мне, уставившись невидящим взором на набережную. Докурив сигарету до конца, он вернулся к столу и с силой вдавил окурок в пепельницу.

– Я должен отлучиться, – резко сказал он, – и я не хочу, чтобы кто-то из этих твоих неуклюжих приятелей меня сопровождал. Они испортят мне все дело, одним своим видом распугав тех, кто мне нужен. А пока меня не будет, составь список всего необходимого и отдай его здешнему... наверное, у них есть какой-нибудь заведующий хозяйством. Одежда на два-три дня, и ничего лишнего. Мужская или женская – на твой выбор. Будет неплохо, если ты добавишь также пару вещей для меня, ты знаешь мои размеры. Это сэкономит немного времени. Я вернусь через пару часов.

Я встала, в душе моей кипела злость.

– Холмс, вы не можете так поступить со мной. Вы ничего не сказали, не поделились вашими планами, только пихаете и кидаете меня туда-сюда. А ведь у меня тоже могут быть планы, которые вы вовсе не учитываете, и держите меня в неведении, будто я Уотсон. А теперь еще намереваетесь уйти и оставить меня с каким-то списком. – Он уже двинулся в направлении двери, и я, продолжая бубнить, последовала за ним. – Сначала вы называли меня своей помощницей, а теперь обращаетесь как с прислугой. Даже ученик заслуживает большего. Я хочу знать...

Я как раз подошла к окну, когда раздался звук, подобный громкому шлепку ладони по столу. Холмс отреагировал моментально и бросился на меня, сбив с ног. Окно разлетелось на сотни острых как бритва осколков, мы упали на пол, и Холмс схватил меня за плечо.

– Ты ранена?

– Боже мой, это было...

– Рассел, ты в порядке? – яростно переспросил он.

– Да, мне кажется. А вы... – Но он уже бежал к двери, в которой показалось лицо инспектора с широко раскрытым ртом. Холмс схватил его в охапку, и они вместе кубарем скатились с лестницы.

Я тихонько подошла к разбитому окну и выглянула из него одним глазом. Паровой буксир двигался вниз по реке, а на мостовой стояла мама с ребенком и с изумлением смотрела вслед удалявшемуся кебу. Через секунду из здания выскочили Холмс и другие люди, которые окружили ее, отчаянно жестикулируя и засыпая вопросами. Я увидела, как Холмс посмотрел наверх в сторону окна, у которого стояла я, повернулся, чтобы сказать что-то инспектору в твидовом костюме, после чего ссутулясь побрел назад в Ярд.

Спустя некоторое время кабинет Лестрейда наполнился людьми, которые стали замерять углы и извлекать пули из стены. Однако никто не догадался заткнуть или занавесить чем-нибудь окно, из которого дул ледяной ветер. Поэтому я перешла в кабинет по соседству, где не было окон. Когда вошел Холмс, я уже знала, что спорить с ним бесполезно, и все же попробовала.

– Я думаю, одежда понадобится нам из расчета на несколько дней, так что уточни список, Рассел, – были его первые слова, – и держись подальше от окон, не ешь, не пей ничего, в чем абсолютно не уверена, и держи револьвер под рукой.

– Не бери конфетки у незнакомых дяденек, так? – спросила я с сарказмом, но он не рассердился.

– Правильно, я вернусь через два-три часа. Будь готова к выходу, как только я появлюсь.

– Холмс, вам нужно хотя бы...

– Рассел, – прервал он меня и, подойдя ближе, схватил за плечи, – мне очень жаль, но время – деньги. Ты просила рассказать, что происходит, и я сделаю это. Ты хочешь быть в курсе, я понимаю, но подожди немного. Мне бы хотелось, чтобы ты сама сделала последнее умозаключение. Не сейчас, Рассел. Пожалуйста, удовлетворись пока тем, что есть. – Он обхватил руками мою голову, наклонился и поцеловал меня в бровь. Я села, как громом пораженная, и просидела так довольно долго после того, как он ушел... именно поэтому он, вероятно, так и поступил.

То, что Холмс был так возбужден, не давало никаких шансов дождаться его через два-три часа. Раздраженная, я передала список молодой женщине-полицейскому, приложив к нему свои последние деньги, и вернулась в кабинет без окон. И тут я вспомнила о посылке, которая пришла сегодня утром и которую я видела только издалека. Зайдя в лабораторию, я побеспокоила человека в белом халате, который стоял у стола с туфлей в руке. Он повернулся, когда я вошла, и я лишилась дара речи, когда увидела, что он держал в руке. Это была моя туфля.

Эта пара туфель, которая теперь лежала в лаборатории, была похищена из моей комнаты еще осенью. Я проходила в них неделю в октябре, а когда через две недели стала искать их, то не нашла. Это меня огорчило, но, откровенно говоря, больше потому, что я приняла это за признак рассеянности, которая с каждым днем прогрессирует. Я полагала, что где-то их оставила. И вот они здесь.

Я с облегчением заметила, что одежда была мне незнакома, хотя и соответствовала моему вкусу. Она была новой, купленной в большом магазине в Ливерпуле, и недешевой. Это было все, что могли выжать эксперты.

Записка, прилагавшаяся к посылке, лежала поодаль. Я подошла и взяла ее. Она была серой от порошка для выявления отпечатков пальцев, но бумага была слишком грубой, чтобы на ней остались отпечатки. Я прочла ее, автоматически отметив про себя особенности шрифта, и уже хотела было положить на место, как вдруг все внутри у меня похолодело. Да, это было слишком для одного дня. Я села на табуретку и через некоторое время поделилась с экспертом тем, что увидела. Когда появился Лестрейд, я сказала ему то же самое. Спустя некоторое время я вновь вернулась в кабинет без окон, куда женщина-полицейский принесла покупки, доложив, что отбирала все очень тщательно. Я пробормотала что-то о благодарности и села, погрузившись глубоко в свои мысли.

Когда ворвался Холмс с растрепанными волосами и горящими глазами, я уже пришла в себя и разбирала покупки. Увидев его, я вздрогнула и уронила ботинок.

– Боже мой, Холмс, где вы были, откуда этот ужасный запах? Полагаю, в доках, и, судя по вашим ногам, осмелюсь предположить, что вы лазили по отстойникам, но этот неприятный сладковатый дурман? Что это?

– Опиум, мое дорогое дитя. Его запах впитывают в себя волосы, одежда, хотя сам я его и не курил. Мне надо было быть уверенным, что за мной не следят.

– Холмс, нам нужно поговорить, но я не могу дышать в вашем присутствии. Здесь есть довольно приличный душ в отделении для заключенных. Возьмите эту одежду, но смотрите, чтобы она не соприкасалась с тем, что на вас сейчас.

– Нет времени, Рассел. Нам нужно убираться.

– Вовсе нет. – Моя новость была важной, но она могла и подождать, а это нет.

– Что ты сказала? – спросил он. Шерлок Холмс не терпел пререкательств, даже с моей стороны.

– Я знаю вас достаточно хорошо, Холмс, и догадываюсь, что нам предстоит долгое и опасное путешествие. Но если уж выбирать, что лучше – дышать этой гадостью или быть разорванной на куски взрывом бомбы, то я бы предпочла последнее. С радостью.

Холмс посмотрел на меня и, поняв, что меня не переубедить, замысловато, как заправский докер, выругался и выскочил за дверь, яростно требуя у бедного полицейского за дверью указаний по поводу душа.

Когда он влетел обратно, я была уже переодета в парня и готова идти. Мне в голову пришла мысль, что в этом путешествии с Холмсом новая одежда очень быстро превратится в обноски.

– Очень хорошо, Рассел, я чистый. Пошли.

– Здесь чашка чая и бутерброд, а я пока осмотрю вашу спину.

– Ради Бога, женщина, мы должны быть в доках через тридцать пять минут! У нас нет времени чаевничать.

Я спокойно села и положила руки на колени, с интересом наблюдая, как его скулы слегка покраснели, а глаза сузились от нетерпения. Он явно нервничал, потому что сорвал куртку так резко, что одна пуговица с его новой рубашки покатилась по полу. Я положила ее в карман и взяла марлю, пока он глотал свой чай. Рана почти зажила, и я обработала ее довольно быстро, так что через пять минут мы были уже на улице.

Мы устроились на заднем сиденье автомобиля, который ехал очень быстро. Водитель был больше похож на отъявленного хулигана, чем на владельца транспортного средства, но я ничего не сказала по этому поводу. Наконец, когда мы были уже к югу от моста Тауэр, Холмс нарушил молчание.

– Послушай Рассел, – начал он, – я не хочу, чтобы ты...

Но я прервала его, ткнув свой указательный палец ему в лицо. (Сейчас вспоминая все это, я удивляюсь, как могла я, девятнадцатилетняя девушка, тыкать пальцем в лицо человека втрое старше меня, да к тому же еще и моего учителя, но тогда это не имело никакого значения.)

– Нет уж, Холмс, это вы послушайте. Я не могу заставить вас доверять мне, но и не позволю, чтобы вы делали из меня дурочку. Вы мне не нянька и не обязаны охранять и защищать меня. Я не давала вам повода усомниться в моих способностях детектива. Вы также признали, что я достаточно взрослая, потому что не далее чем десять минут назад назвали меня женщиной. И я на правах взрослого равноправного партнера могу принимать собственные решения. Я видела, что вы пришли голодный и уставший, и посчитала своим долгом защитить наше партнерство, положив конец вашей глупости. Да, глупости. Вы считаете, что физические лишения никак на вас не сказываются, но вы ошибаетесь, Холмс. Ум, даже ваш ум, находится в зависимости от тела. Отсутствие воды, еды, открытые раны ставят наше партнерство, и меня в частности, под угрозу. А этого как раз я и не хочу.

Я забыла о водителе, который одобрительно откликнулся на эту драматическую декларацию. Он разразился смехом и даже хлопнул рукой по рулю.

– Здорово, мисс, – прогоготал он, – почему бы вам не заставить его стирать по ночам носки, а? – Только тут я наконец смутилась и покраснела.

Водитель по-прежнему хихикал, и даже Холмс смягчился, когда мы прибыли на место. Это была грязная и мрачная верфь неподалеку от Гринвича. Река была грязной и темной, вода высокой и очень холодной на вид. Возле пирса плавал труп собаки. Место было безлюдным, только из-за стоявших в отдалении зданий доносились голоса и шум машин.

– Спасибо вам, молодой человек, – поблагодарил шофера Холмс, – пошли, Рассел.

Мы осторожно спустились вниз к железным воротам, которые тихо открылись перед нами и так же тихо закрылись. Человек, который открыл ворота, проводил нас в дальний конец верфи, где стоял невзрачный катер. Мужчина на палубе поприветствовал нас.

– Добрый день, мистер Холмс. Добро пожаловать на борт, сэр.

– Я очень рад видеть вас, капитан, действительно очень рад. А это моя... – Он покосился на меня. – Моя помощница, мисс Рассел. Рассел, капитан Джонс управляет одним из самых быстрых катеров на реке. Он согласился взять нас в море.

– В море? О Холмс, я не думаю, что...

– Рассел, давай будем говорить быстро и коротко. Джонс, мы можем отправляться?

– Да, сэр, и чем быстрее, тем лучше. Если вы спуститесь вниз, малыш Брайн покажет вам ваши места. – Мальчик появился, как только мы поднялись на борт по узкому трапу. Он открыл дверь и высунул голову, после чего пошел помогать отцу.

Узенькая лестница вела вниз в каюту, где с одной стороны было маленькое подобие кухни, а с другой стояли стулья и диван, прикрепленные к полу. Передняя часть каюты открывалась в коридор с двумя дверями в маленькие спальни, между которыми были расположены туалет и ванная. Очень удобно и со вкусом. Мы удобно устроились на стульях, двигатель заревел, и за иллюминаторами замелькали кварталы Лондона. Я наклонилась вперед.

– А теперь, Холмс, я должна вам сказать кое-что...

– Сначала немного бренди.

– Вы слишком часто угощаете меня спиртным, – заметила я.

– Это против морской болезни.

– Я не страдаю морской болезнью.

– Мисс Рассел, мне кажется, события последних дней несколько ослабили твою память. Если мне не изменяет слух, то, что ты только что сказала, неправда. На палубе ты собиралась мне сказать, что не хочешь в море, потому что тебе может быть плохо, не так ли?

– Ладно, допустим, я не люблю морские путешествия. Давайте свое бренди. – Я сделала два больших глотка и поставила стакан на стол. – А теперь, Холмс...

– Да, Рассел, ты хочешь узнать результаты моего сегодняшнего опиумного похода и...

– Холмс, – почти закричала я, – послушайте же меня.

– Конечно, Рассел. Я весь внимание, просто я думал...

– Туфли, Холмс, туфли, которые были в посылке. Это были мои, мои собственные туфли, их украли еще в Оксфорде. Они исчезли где-то двенадцатого-тринадцатого октября.

На полминуты воцарилось молчание.

– Боже праведный, – вымолвил он наконец, – как странно. Я очень благодарен тебе, Рассел, что бы я без тебя делал?

Это так взволновало его, что я не сразу решилась сообщить ему вторую часть новости.

– Это еще не все. Но сначала допейте бренди, Холмс. Та записка, что была в туфле. Я очень внимательно изучила ее, очень внимательно, и пришла к выводу, что она отпечатана на той же машинке, что и записка с требованиями о выкупе Джессики Симпсон.

Удар не был смягчен, факты были убийственны, но самое главное заключалось в том, что это сказала ему я, а для него это был очень чувствительный удар. Дважды за два дня я спасла его от серьезной ошибки. Первую еще можно было понять, хотя она чуть не стоила жизни Уотсону, но эта вторая... Догадка была у него прямо под носом, у него в руках. Она коренным образом меняла ход расследования, и он упустил это из виду. Он резко встал и, повернувшись ко мне спиной, отошел к иллюминатору.

– Холмс, я...

Он поднял палец, и я проглотила слова, которые могли сделать только хуже: "Холмс, еще четыре дня назад вы истекали кровью. Холмс, за последние восемьдесят часов вы спали самое большое двенадцать. Холмс, вы были взволнованы, когда увидели записку и поэтому не обратили внимания на особенности буквы "а", вытянутую "л" и сжатую "м", но вспомнили бы об этом позже, если не сегодня, то завтра или послезавтра". Как бы там ни было, но ничего этого я не сказала, потому что он услышал бы только одно: «Холмс, вы оплошали».

Мы уже проплыли Лондон, когда я заметила, что его спина расслабилась и он поднял голову. Я облегченно вздохнула и заняла позицию у другого иллюминатора.

Через десять минут он вернулся на свое место, достал трубку и сел.

– Ты абсолютно уверена, да?

– Да. – Я начала описывать ему отличительные черты, которые заметила, но он оборвал меня:

– В этом нет необходимости, Рассел. Я тебе всецело доверяю. – Он выпустил облачко дыма и потушил спичку. – И твоему уму, – добавил он. – Неплохо. Это означает, что теперь у нас есть мотив.

– Месть за неудавшееся похищение Джессики.

– Это, и осознание того, что мы можем отреагировать на любую подобную попытку в будущем. Кроме того, любой хоть мало-мальски знакомый с литературными опусами Уотсона знает, что Шерлок Холмс всегда доберется до того, кто ему нужен. В данном случае – это женщина. – Я с удовольствием отметила в его голосе свойственные ему иронию и юмор, и больше ничего. – Но меня крайне интересует тот факт, почему я не могу ничего выяснить о ней.

Я постаралась уйти от щекотливой темы и спросила о результатах его исследований за последние восемнадцать часов. Он с удивлением посмотрел на меня.

– Восемнадцать часов? Мне кажется, я держал тебя в курсе.

– Ваше бормотание в парке было неприличным, а если вы разговаривали со мной в лаборатории перед рассветом, то я вас не слышала.

– Странно, мне казалось, ты меня внимательно слушала. Ну что ж, хорошо. Что касается парка, точнее останков старого кеба. Там работали двое здоровенных мужчин и один, как я думал, поменьше и полегче, в ботинках с квадратными каблуками. Двое подошли к Билли сзади, пока он стоял возле лошади и, очевидно, с кем-то разговаривал. Как бы то ни было, они лишь сбили его с ног, а с хлороформом работали Маленькие Ботинки. Твоей одеждой занимались двое здоровяков, в то время как маленький оставался с Билли и держал у его лица маску с хлороформом. Когда они закончили, Маленькие Ботинки забрались внутрь и методично искромсали ножом сиденье. Это был обоюдоострый нож с короткой ручкой и узким лезвием длиной около шести дюймов.

– Мерзкое оружие. С выкидным лезвием?

– Скорее всего. Меня беспокоят обстоятельства этого погрома. Тебе что-то показалось странным?

– Надрезы. Они действительно странные, все одинаковой длины и сделаны в одном направлении, причем заканчиваются они перед краем сиденья. Будто под кожей искали что-то. Не было ли там свидетельств того, что кто-то рылся внутри сиденья?

– Нет, не было. И не меньше меня интересует вопрос, почему именно Маленькие Ботинки, их босс, сам сделал эти надрезы? Я что-то недопонимаю, Рассел. Надо будет посмотреть фотографии – может, они освежат мою память.

– А когда это будет?

По его лицу пробежала усмешка.

– Это сделаешь ты, Рассел. Нет, дай мне объяснить все в конце, сообразно логике. Ты уже хорошо знаешь, что я не люблю отвлекаться во время рассказа.

– Напомню: в кебе я обнаружила пуговицу с четким отпечатком большого пальца крупного мужчины, светлый волос и следы светло-коричневой грязи на полу и сиденьях...

– Итак, пока ты разбиралась в лохмотьях своей одежды, я пошел по следу. Грязь была видна очень хорошо, она вывела меня через парк на дорожку, посыпанную мелким гравием. Здесь след терялся. Потом ты обнаружила такую же грязь в женском туалете, после чего я пришел к выводу, что две пары больших ног ушли тем же путем, как и пришли, по дорожке с твердым покрытием, однако Маленькие Ботинки передвигались задом наперед, они прошли через парк, вошли в туалет, вымыли руки и вышли к тому месту, где все трое встретились, после чего они сели в автомобиль или кеб и уехали. Причем и здесь Маленькие Ботинки тоже шли пятясь.

– Поэтому вы и хотели взглянуть на следы при свете дня? Чтобы убедиться, что их обладатель действительно шел вперед спиной?

– Точно. Ты читала мою работу по отпечаткам ног под названием «Сорок пять способов скрыть след»? Нет? В ней я упоминал, что не раз использовал так называемые реверсивные, или обратные, следы, а также следы, скрытые внутри других, в чем ты сама убедилась во вторник утром. Однако их легко обнаружить при внимательном изучении. Еще одна статья, над которой я работаю, посвящена проблемам различий между женскими и мужскими следами. Я показывал ее тебе? Нет, конечно, тебя ведь не было. Я пришел к выводу, что независимо от того, во что обута нога, расположение пальцев и то, как каблук ставится на землю, может обнаружить пол их обладателя. Идея осенила меня во время одного из наших разговоров. Кажется, это было вечером. После внимательного изучения того, что обнаружила ты, и моего дознания в парке днем я окончательно убедился, что это была женщина около пяти с половиной футов ростом и довольно худая – менее ста двенадцати фунтов. Возможно, блондинка...

– Только возможно?

– Только возможно, – повторил он. – Она умна, начитанна и не лишена чувства юмора.

– Вы имеете в виду записку.

– Я знал об этом и раньше. Ты читала мою монографию по почвам Лондона?

– "Записки об отличительных признаках..." – начала я.

– Да, эту. Я не настаивал на том, чтобы ты изучала Лондон, но сам я провел большую часть жизни в этом городе. Я вдыхал его воздух, ходил по его земле и я знаю его, как муж знает свою жену. – Я не отреагировала на это сравнение, несмотря на его многозначительное «знаю». – Некоторые из лондонских почв я могу узнать по одному только виду, другие требуют изучения под микроскопом. Почва, которую я обнаружил в кебе и в раковине, была необычна лишь в некотором смысле. Дом на Бейкер-стрит, в котором я жил, был построен именно на ней, но на поверхность она выходит лишь в нескольких местах, и отличить образец из одного места от образца из другого можно только с помощью сильной лупы.

– Значит, грязь с Маленьких Ботинок была родом с Бейкер-стрит.

– Как ты догадалась? – спросил он с улыбкой.

– Осенило, – сухо ответила я. Он приподнял одну бровь.

– Злые шутки тебе не идут, Рассел.

– Извините, но о чем говорит тот факт, что она побывала на Бейкер-стрит, прежде чем отправиться в парк?

– Объясни это сама, – потребовал он.

Я послушно прокрутила в голове факты, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Грязь, которая была на тропинке, в кебе, на сиденьях (на сиденьях?), на дорожке (кажется, там ее было совсем немного?) и в женском туалете (абсурд и издевательство) на полу и в раковине (в раковине – значит?..).

– Грязь была у нее на руке. На левой руке и правом ботинке. – Я замолчала, не веря самой себе, и бросила взгляд на Холмса. Его серые глаза лучились. – Это хорошо поставленная инсценировка. Она хотела, чтобы вы знали, что она была здесь, и она специально испачкала обувь грязью с Бейкер-стрит, чтобы утереть вам нос. Более того, она специально вымыла руки в женском туалете, чтобы вы знали, если еще не догадались к тому времени, что он это она. Я не могу в это поверить, ведь надо же быть просто сумасшедшим, чтобы самому выдать себя таким образом. В какую игру она играет?

– На редкость неприятная игра. В ней фигурируют три бомбы и смерть, но я согласен, что в фокусе с посылкой и взорвавшимся ульем есть доля юмора. Меня мучает одно... – промолвил он и умолк.

– Да?

– Ничего, Рассел. Просто рассуждения без оснований, бесплодные попытки найти истину. Мне казалось, что во всем преступном мире был только один человек, наделенный подобным умом, – это профессор Мориарти. Если бы я знал намерения снайпера, который стрелял в нас сегодня, когда мы были в кабинете Лестрейда, или то, какие цели преследовал Диксон в своих попытках, или хотя бы... Да, я полагаю... – и он вновь умолк.

– Холмс, я правильно вас понимаю? Все эти действия, направленные против нас, не имели своей целью нас уничтожить?

– Уничтожить? Нет. И ты права, ты правильно поняла меня. Я не верю в серию провалов, в то время как лицо, стоящее за всем этим, заставляет нас вновь и вновь убеждаться в его высокой компетентности. Случайности могут быть, но меня настораживают совпадения, и, кроме того, я полностью отрицаю существование у меня ангела-хранителя. Да, – задумчиво произнес он, – это серьезная проблема.

– Стоит трех выкуренных трубок, не так ли, Холмс? – заметила я.

– Нет-нет, пока нет. Никотиновая медитация служит для обдумывания реальных фактов, а не для того, чтобы извлекать их из ничего. Мне не кажется, что у нас есть все факты.

– Пусть, но ведь вы можете поразмышлять и вообще, абстрактно. Если она не хочет убивать нас, то каковы же ее намерения?

– Я не говорил, что она не собирается убивать нас. Скорей всего, она пока не собирается этого делать. И если мы предположим, что события последних дней соответствовали ее намерениям, то остаются три вероятности: первая – она пока не хочет убивать нас; вторая – она хочет, чтобы мы знали, что имеем дело с умным, обеспеченным и безжалостным противником, который полностью контролирует нас; и третья – она хочет, чтобы мы не высовывались либо покинули Англию.

– И это как раз то, чем мы сейчас занимаемся?

– Точно, – бесстрастно подтвердил он.

– Я... – Я просто застыла в ожидании.

– Ее действия требуют от меня этого. Она знает меня достаточно хорошо, чтобы предположить, что я пойму ее намерения и откажусь сотрудничать с ней. Поэтому я сделаю то, чего хочет она.

В конце концов я решила, что бренди повлияло на интенсивность и качество моих мозговых процессов. Я покачала головой и спросила его:

– А почему бы просто не исчезнуть на несколько дней? Неужели действительно необходимо...

– Бежать? – перебил он. – Ретироваться? Скрыться? Ты совершенно права. Еще сегодня утром я мог бы согласиться, что нескольких дней уединения в квартире Майкрофта или в одном из моих убежищ будет вполне достаточно. – Я содрогнулась при мысли о нескольких днях в той комнате с Холмсом. – Но сегодняшнее происшествие заставило меня изменить свое мнение. Посылка с одеждой – это была всего лишь умная шутка. А вот пуля... Та пуля. Она чуть не задела тебя. Я уверен, что все было просчитано, – произнес он хоть и не глядя на меня, но я все же почувствовала что-то в его голосе.

Чтобы скрыть это «что-то», он резко поднялся и принялся расхаживать взад-вперед по каюте, заложив руки за спину.

– Я начинаю чувствовать себя щепкой, плывущей по волнам неизвестно куда. Очень неприятное чувство. Если бы я была одна, то, скорее всего, доверилась бы волнам, пусть несут куда захотят, а я посмотрю. Но, так или иначе, это не выход из положения.

– И какой же тогда выход? Наступление? Всеобщая атака? На кого? Это все равно что колотить туман битой для игры в крикет. Оборона? Но как защищаться от миража? Она читала сказки Уотсона, мою книгу о пчелах, мои монографии о почвах и следах, которые недоступны для широкого круга читателей, и Бог его знает что еще. Женщина! Она повернула против меня мои же собственные исследования, причинила мне физические и моральные страдания, выбила меня из колеи на целых пять дней, преследовала меня от самого моего дома, пока не вынудила уйти в море. И ты знаешь, – заметил он и достал свою трубку, – она даже проникла в одно из моих убежищ! Да, сегодня, там были следы... Я до сих пор не могу поверить, что это могла сделать женщина. Она предвосхищает мои умозаключения, составляет для меня сценарии моих же собственных действий и при этом оставляет впечатление, что для нее это не более чем увлекательная игра. Даже Мориарти не заходил так далеко, а он действительно был мастером своего дела, причем мастером с большой буквы. – Он замолчал, после чего резко расправил плечи.

– Да, это соперник, не знающий себе равных, – заявил он уже более спокойным голосом и зажег свою трубку. Выпустив изо рта облачко дыма, он продолжил:

– Рассел, я тут подумал над твоими словами, которые ты произнесла сегодня утром. Ты ведь знаешь, что я частенько задумываюсь над мнениями других людей и особенно над твоими. Вынужден признать, что твой протест совершенно оправдан. Ты уже действительно взрослая и, учитывая твою натуру, я был вдвойне неправ, обращаясь с тобой как с Уотсоном. Приношу свои извинения.

Я восприняла это с недоверием, ожидая вероятного подвоха, но он продолжал совершенно бесстрастным голосом, как будто рассказывал мне о погоде:

– Сегодня во время моих бесплодных скитаний среди людских отбросов Лондона я почему-то подумал о твоем будущем. Мне не давала покоя одна мысль, точнее вопрос: «Чем должен заниматься ученик, сдавший выпускной экзамен?» Ведь все экзамены, которые я заставлял тебя сдавать, ты сдала на «отлично». В этом случае выбор у меня небогатый. Учитывая исключительность этого дела, вполне резонно предположить, что самое наилучшее – это убрать тебя из-под огня, как я поступил и с Уотсоном, до тех пор, пока что-нибудь не прояснится. Нет, не перебивай меня. К моему величайшему неудовольствию, я обнаружил, что не могу этого сделать. Я начал думать об этом еще в Уэльсе. Но сейчас, когда все повернулось таким образом, у меня просто нет другого выхода. Поэтому... – Он замолчал, вынул изо рта трубку, посмотрел в нее, сунул обратно в рот и полез в карман. В моей голове мелькнули две мысли: «Слава Богу, наконец-то» и «Боже мой, он собирается избавиться от меня».

Он извлек из кармана портсигар и достал оттуда маленький свернутый клочок тонкой бумаги, бросил его передо мной и занялся вытряхиванием пепла из трубки, в то время как я развернула листок. На нем было всего лишь пять строк, написанных в спешке от руки неровным почерком:

Египет – Александрия – Саид Абу Бахадр

Греция – Фессалоники – Томас Каталеро

Италия – Равенна – Фр. Доменико

Палестина – Яффа – Али и Махмуд Хазр

Марокко – Рабат – Питер Томас.

За каждым именем следовал ряд цифр, напоминавших обозначение радиочастот. Я подняла голову, но Холмс вновь стоял у иллюминатора спиной ко мне.

– Я уже не раз говорил, что считаю недооценку опасности проявлением скорее глупости, чем храбрости, тем более в нашем положении. Иначе, если бы я руководствовался другими принципами, я не дожил бы до своих лет. Это так же верно, как и то, что положение вещей очень серьезное. Я признаю это не без стыда. Но рассчитываю на время и расстояние. Я знаю, хотя пришел к этому медленно и болезненно, что они могут быть сильным оружием. Должен признаться, что все происходящее не по мне. Я предпочитаю прямую атаку, ее интенсивное развитие и быстрое завершение.

– И что же вы предлагаете, Холмс? – спросила я настороженно. Самое долгое его путешествие длилось три года; нечто подобное, несомненно, отразится на моем университетском дипломе.

– Это продлится не очень долго. Но достаточно, чтобы посеять сомнения у нашего противника. Может быть, она в чем-то ошиблась? Или я попросту решил исчезнуть? Где же я? Кроме того, это позволит Майкрофту и бестолковому Скотланд-Ярду распространить информацию и начать расследовать мое исчезновение. К тому моменту, когда мы вернемся (я вздрогнула: мы!), она уже упустит свой шанс. Она будет в ярости, потеряет осторожность, обнаружив, что мы поломали ее планы, ее традиционную тактику угрозы, вызова, ответа и контратаки. К счастью или к несчастью, ты тоже вовлечена в это дело. – Мое внутреннее ликование быстро сменилось нахлынувшими противоречивыми вопросами и чувствами: «Может быть, он хотел исчезнуть, потому что с ним была я? И куда он собирался отправиться? В Тибет?»

– Более того, ты вовлечена в него в качестве моей помощницы. Под влиянием сложившихся обстоятельств у меня нет выбора: я должен тебе доверять.

Я не нашла никакого разумного ответа на это заявление и выпалила первое, что пришло мне в голову:

– А что бы вы сделали, если бы в ту ночь я вошла в свою комнату через дверь?

– Гм. Интересно. Ладно, это к делу не относится. Мы сейчас здесь, и это так, а не иначе. И, чтобы удовлетворить твои требования о равных правах для партнеров, я предоставляю тебе право принять следующее наше решение. Куда мы поедем? Знаешь, Рассел, – весело добавил он, – я, пожалуй, не помню, был ли у меня хоть какой-нибудь отпуск за последние четверть века.

За истекшие трое суток я видела бомбу в своей комнате и последствия взрыва еще одной на спине Холмса, провела тринадцать трудных и напряженных часов, добираясь до Лондона, едва не пристрелила Холмса, пыталась приобщиться к высокой моде, образчики которой превратились в лохмотья, почти ничего не ела, мало спала, мерзла, а кроме всего прочего, в меня еще и стреляли, и теперь, после всего этого, от меня ждали какого-то решения. Это было уже слишком, но я себя переборола.

Взглянув на двухдюймовый клочок бумаги в своих руках, на котором было написано пять строк, я спросила:

– А это все?

– Ни в коем случае. Капитан Джонс готов просто кружить по морю, если мы попросим его об этом, или доставить нас в Южную Африку. Главное, что нам нужно, это держаться подальше от Соединенного Королевства недель шесть или восемь.

– Два месяца! Холмс, я не могу отсутствовать два месяца, меня выгонят, если я столько пропущу. А моя тетя поднимет на ноги целую армию. А миссис Хадсон, а Уотсон...

– Миссис Хадсон отправляется завтра в путешествие.

– В путешествие? Миссис Хадсон?

– Кажется, ей нужно навестить родственников в Австралии. Не беспокойся и о Уотсоне; самая большая опасность, которая его подстерегает там, куда его спрятал Майкрофт, это подагра. Преподаватели в университете не будут иметь ничего против, поскольку их проинформируют, что ты уехала по срочным семейным делам. Тетю тоже поставят в известность о том, что ты в отъезде.

– Боже праведный! Если Майкрофт сможет ее приручить, ему просто цены нет. – Я чувствовала, что мои доводы разбиты.

– Итак?

– Кто эти люди? – спросила я. Холмс взял бумажку из моих рук.

– Это почерк Майкрофта, – ответил он.

– И у Майкрофта есть... дела, связанные с поездками по этим местам?

– Вроде того. Он сказал, что если мы решим ретироваться с поля боя, то могли бы принести кое-какую пользу Его Величеству. – Глаза Холмса светились восторженным огнем, и я поняла, что он уже все решил. Он помахал бумажкой перед моим носом. – Я уже испытал на себе, что задания Майкрофта всегда несут в себе массу развлечений, – добавил он.

Я забрала бумажку обратно, расправила ее на столе и указала на четвертую строку:

– Вот.

– Что?

– Палестина. Израиль, Сион, Святая Земля. Я хочу прогуляться по Иерусалиму.

Холмс медленно покачал головой.

– По правде говоря, я не выбрал бы это место. Греция – да. Марокко – может быть. Даже Египет, но Палестина? Очень хорошо, выбор твой, и я уверен, что наша противница никогда не догадается, куда мы поехали. Палестина так Палестина.

К полуночи мы проплыли мимо побережья Франции и, сохраняя радиомолчание, продолжили путь. Капитан Джонс зашел к нам в каюту. Он резко выделялся среди членов команды редкими рыжими волосами, довольно запущенными ногтями, прямой осанкой и суровыми, но вежливыми манерами. Мальчик был уменьшенной копией своего отца. Все они были отобраны Майкрофтом, который где-то прятался вместе с Уотсоном.

– Добрый вечер, Джонс, – сказал Холмс. – Бренди? Или виски?

– Нет, спасибо, сэр. Я не пью в море. Не стоит искать приключений, сэр. Я спустился к вам, чтобы спросить, не определились ли вы с дальнейшим маршрутом.

– Палестина, Джонс.

– Палестина, сэр?

– Палестина. Знаете – Израиль, Сион, Святая Земля. Полагаю, этот маршрут обозначен на ваших картах?

– Конечно, сэр. Видите ли, дело в том... Вы ведь давно там не были? Теперь это далеко не лучшее место. Там была война, вам, должно быть, известно об этом? – проговорил он.

– Конечно, известно. В Лондоне отдадут все необходимые распоряжения.

– Очень хорошо, сэр. В таком случае я ложусь на курс сегодня?

– Можно и утром, Джонс, нам незачем спешить, не так ли, Рассел?

Я открыла глаза.

– Совершенно незачем, – произнесла я и снова закрыла их.

– В таком случае утром, сэр, мисс. – Его шаги затихли наверху.

Холмс тихо встал, и я почувствовала, что он смотрит на меня.

– Рассел?

– М-м-м.

– Сегодня больше ничего делать не надо. Иди спать. Или тебя опять укрыть одеялом?

– Нет-нет, я пойду. Спокойной ночи, Холмс.

– Спокойной ночи, Рассел.

Я пробудилась ранним серым утром, когда звук двигателей изменился. Проходя через каюту за стаканом воды, я увидела силуэт Холмса, который сидел на стуле, прижавшись коленями к подбородку, с трубкой в руках, и смотрел на море. Ничего не сказав, я вернулась к себе, и не думаю, что он меня заметил. Я проспала весь день и проснулась только теплым, почти летним вечером.

Впрочем, что уж там было говорить о лете, поскольку вслед за солнечной погодой последовали несколько дождливых недель, но все же солнца было достаточно, чтобы мы с Холмсом смогли позагорать на палубе. Лондон, укутанный покрывалом своих тяжелых желтых туманов, представлялся нам другим миром, в то время как мы грелись и дремали под теплым солнцем, и я частенько ловила себя на мысли, что хорошо бы наша преследовательница уже умерла от бронхита или от воспаления легких.

Дни летели быстро. К моему удивлению, Холмс не тяготился вынужденным бездействием, а отдыхал и веселился. Целыми часами мы играли в различные интеллектуальные игры. Он демонстрировал знание тонкостей кодов и шифров. Мы проводили эксперименты на предмет того, когда различные нагретые вещества начинают самовоспламеняться, но капитану это не понравилось, и мы прекратили эти опыты. Прошло Рождество с горящим пудингом и свечами, с крекерами и бумажными коронами, и после обеда Холмс поднялся на палубу с шахматной доской.

Мы сыграли с ним всего лишь несколько партий до моего поступления в Оксфорд, и некоторое время теперь приноравливались к гамбитам и стилю игры друг друга. За последние полтора года я значительно повысила свой уровень в этом отношении. Мы играли регулярно, несмотря на то что с самого начала черный слон, а затем, белый король упали за борт и нам пришлось использовать вместо них солонку и большой земляной орех.

Холмс выигрывал большинство партий, но не все. Он был хорошим игроком, с живым воображением, однако предпочитал немыслимые гамбиты и отчаянные комбинации хорошо построенной позиционной обороне или атаке. Шахматы были для него не более чем упражнением, порою скучным, и всегда лишь жалкой альтернативой настоящей игре.

Однажды жарким полднем, когда мы проплывали мимо острова Крит, Холмс в очередной раз поднялся на палубу с шахматами. Мы сыграли три полупартии, которые иначе и назвать было нельзя, ибо я сдавалась все три раза на середине игры, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Однако в четвертой завязалось отчаянное сражение. В ответ на мой захлебнувшийся ферзевый гамбит он повел настолько яростное наступление, что мои фигуры оказались парализованными. Я попробовала сыграть ладьей, но через два хода потеряла ее. Вражеские пешки почти вплотную приблизились к моему королю, который был защищен одним лишь ферзем. Именно с его помощью мне удалось несколько разрядить обстановку, но тут Холмс ударил своими тяжелыми фигурами, и вскоре мой ферзь был съеден его конем.

– Что с тобой, Рассел? – участливо спросил он, – это не похоже на тебя.

– Так уж вышло, Холмс, – ответила я и пошла пешкой, после чего картина внезапно резко изменилась не в пользу моего оппонента. Его король попал под удар двух пешек и слона, в то время как мой был надежно прикрыт оставшимися фигурами. В три хода я поставила ему мат.

Мне хотелось прыгать, скакать, целовать от радости капитана Джонса, но вместо этого я попросту рассмеялась. Он посмотрел на меня с изумленным выражением лица, потом, выйдя из этого состояния, хлопнул себя по колену и залился восторженным смехом. Наконец он вернулся к доске, проанализировал последние шесть ходов и покачал головой.

– Неплохо, Рассел. Здорово. Признаться, такого я не ожидал. Мои дети меня превзошли, – с пафосом произнес он.

– У меня была похожая ситуация в игре с преподавателем математики несколько месяцев назад, вот я и извлекла из нее урок.

– Не ожидал, что ты поймаешь меня пешками. Хорошая комбинация.

– Да, согласна. Иногда приходится приносить в жертву ферзя, чтобы спасти партию.

Он с удивлением посмотрел на меня, потом его лицо внезапно изменилось: черты обострились, а само лицо побледнело, несмотря на то, что его кожа была коричневой.

– Холмс? Холмс, с вами все в порядке?

– Гм? А, да, Рассел, все нормально. Лучше не бывает. Благодарю тебя за интересную игру. Ты предоставила мне много пищи для размышлений. – Суровое выражение его лица смягчилось, и он улыбнулся. – Спасибо, дорогая Рассел. – Он едва дотронулся рукой до моей щеки, после чего встал и ушел вниз. Я осталась сидеть на залитой солнцем палубе, победа в моих руках превратилась в пепел.

Я не видела его до тех пор, пока мы не прибыли в Яффу.