Ученица Юнны

Это было той осенью, когда Юнна взяла ученицу. Девушку звали Мирья; большая, необычайно угрюмая личность, носившая накидку и берет, какой предпочитают художники. Юнна объяснила, что Мирья обладала дарованием, но прежде чем его как-то применить, она должна научиться с уважением относиться к рабочему материалу, а это потребует времени. Черная печатная краска оставлялась обычно на пластинке. Мирья же выкапывала глубокую дыру в самой середине жестянки с печатной краской и небрежно складывала вместе ветошь и тарлатан[1], что было абсолютно непростительно.

— Я должно принять это как есть, — говорила Юнна. Мирья знать не знает, как это серьезно — занятие графикой, она всего лишь делает картинки, свидетельствующие о ее одаренности.

Мари спросила:

— Сколько времени она будет работать у тебя? Нужно ли ее кормить?

— Нет, нет, только кофе. Может быть, какой-нибудь бутерброд, она вечно голодна. Это напоминает мне о том, как я была студенткой и никогда не наедалась досыта.

В те дни, когда приходила Мирья, Юнна не могла работать над чем-либо еще, кроме как заниматься с Мирьей. Мари держалась в стороне и чувствовала огорчение. Разумеется, Юнна от природы обладала склонностью к преподаванию, она много лет была сильным преподавателем художественной школы, до тех пор пока не устала и не захотела спокойно заниматься своей собственной работой. «Во всяком случае, — думала Мари, — эта потребность учить… она заложена в Юнне, она ей по душе. Мне кажется, я понимаю: передавать свои знания дальше и надеяться, что, по крайней мере, хоть кто-нибудь сможет продолжить твое дело достойно…»

Как бы там ни было, Мари чрезвычайно подозрительно относилась к Мирье и к ее артистической накидке. Иногда она спрашивала, как идут дела. Юнна довольно коротко отвечала, что ученица, по крайней мере, приобрела уважение к офсетным[2] доскам и начала убирать за собой после работы.

— Но ведь ты, конечно же, готовишь ей еду?

— Нет, нет, я ведь говорила. Только кофе.

Однажды, когда Мари случайно зашла к Юнне, перепутав день, чтобы одолжить клещи, она угодила прямо на большое кофепитие. На столе были два разных салата, сыр «камамбер» и маленькие паштеты, а бифштекс, предназначенный Мари и Юнне на завтра, был разрезан на изящные ломтики и украшен петрушкой. Ко всему прочему Юнна зажгла свечу. Они пили кофе. Мари же демонстративно ничего не ела. Мирья была крайне немногословна. Мало-помалу она начала рисовать на бумажной салфетке угольным карандашом.

— Что это? — спросила Мари.

— Эскиз.

— А! Эскиз. Это напоминает мне о художественной школе, когда ученики все вместе шли пить кофе за углом, там они сидели и царапали что-то на коробках от папирос и говорили, что на них снизошло вдохновение. Да-да! Так приятно, что ничего не меняется.

Юнна обратилась к Мирье:

— Тебе понравился мой салат? Быть может, возьмешь его домой?

И салат был упакован в пластиковую коробку, а кроме того, Мирья получила с собой половину сыра и банку малинового мармелада. Когда она ушла, Мари спросила:

— Она никогда не улыбается?

— Нет. Но она уже делает успехи. Нужно набраться терпения.

Мари сказала:

— Она совсем растолстеет, если будет продолжать в том же духе. Ты видела, сколько всего она съела?

— Молодые люди вечно голодны, — строго ответила Юнна. — И я была так же застенчива в молодости, как и она.

— Ха-ха! — засмеялась Мари. — Она не застенчива, она всего лишь не заботится о том, чтоб хотя бы попытаться быть приветливой, она думает, будто художнику подобает быть мрачным. Ты можешь показать мне что-нибудь из того, что она сделала?

— Нет, пока не могу. Она — в поиске.

После этого Мари чувствовала все большее раздражение. Кофепития втроем стали повторяться — так сказать, новоиспеченный ритуал, — но Мари не способна была видеть собственными глазами, как Юнна беззастенчиво балует свою протеже.

— Мирья, сегодня холодно, почему ты без шапки? Я говорила тебе, что нужно носить шапку. Надень мою! Мирья, вот программа выставок, которые тебе надо посмотреть. Вот тебе рецепт этого салата, тебе надо научиться готовить самой… Вот тебе кое-какие книги по теории графики, они тебе несомненно пригодятся…

Непонятно, как Юнна, которая умела так трезво держать на почтительном расстоянии окружающий мир, теперь буквально нянчилась с персоной, которая, по мнению Мари, не обладала ни единой крупицей элементарной вежливости, не говоря уж об обаянии.

Однажды, что было непростительно, Мари оказалась одна в мастерской Юнны, где наткнулась на рисунок в технике акватинты[3], сделанный Мирьей. Он был просто никакой, это ни в какие ворота не лезло.

Осень продолжалась. Юнна отложила свою работу и начала мастерить книжные полки — вовсе ей не нужные. Мирья приходила регулярно и всегда была такой же голодной и угрюмой. Однажды Мари обнаружила, что Юнна начала давать Мирье витамины, как раз аккуратно положенные в маленькую баночку на рабочем столе.

— Вижу, — разразилась Мари, — вижу, что ты слишком заботишься о здоровье своей Дочери. Ты положила витамины в мою баночку.

— Вовсе нет, это просто точно такая же баночка. Ты приняла свои витамины утром. Не будь ребячливой!

И Мари тут же вышла и очень тихо закрыла за собой дверь, после этого на кофепитие она больше не являлась.

То было печальное время…

Однажды ноябрьским вечером Мари пришла к Юнне и заявила, что хотела бы немедленно посмотреть самый ужасный из фильмов, какой только может найти Юнна, фильм с убийством, а лучше со многими.

Юнна поискала на видеополке.

— Есть один — совершенно ужасный. Я не решалась показать его тебе.

— Хорошо! Поставь!

Когда фильм кончился, Мари глубоко вздохнула.

— Спасибо! — поблагодарила она. — Мне уже лучше. Странно, что Юнссона пришлось убрать, в последнюю минуту он стал сентиментальным, это на него совсем не похоже. И эта бездомная собака там вовсе ни к чему.

— Напротив, собака там как раз кстати. Юнссон один-единственный раз поступает вопреки своей природе, а природа всегда мстит за себя. Это неплохо — вставить в фильм иррациональную деталь, иначе все слишком просто: он лишь властвует над своими гангстерами, покуда они его не прикончат.

— Ведь он не мог по-другому, — сказала Мари, — он был рожден предводителем. Полагаю, это его и погубило. Но ведь они бы не справились ни с одним-единственным налетом, если б он все не рассчитал… А потом?

— Не имею ни малейшего представления, — ответила Юнна. — Пожалуй, им придется самим позаботиться о себе. Вообще это всего лишь слабый, второразрядный фильм, возможно, я все приукрашиваю.

Она зажгла свет.

— Я собираюсь вечером почитать. Бог с ним, с этим фильмом.

При свете лампы мастерская показалась особенно пустой.

— Ты, кажется, не убирала? — спросила Мари.

— Нет! Тебе нечего почитать? Я принесла несколько книг, что могли бы быть тебе интересны. Новеллы и все такое.

Мастерская и вправду казалась чрезвычайно пустой. И рабочий халат Мирьи не висел больше на вешалке.

Мари открыла одну из книг. Вечер проходил абсолютно спокойно, никто не звонил, слышалось лишь гудение снегоочистителей на улице.

Спустя несколько часов Юнна произнесла:

— Думаю, можно снова повесить ту литографию. Просто как воспоминание!

— Да! — сказала Мари. — Как воспоминание!

— Вообще-то, — продолжала Юнна, — я рассказывала, как когда-то в молодости двинулась прямым маршем из их художественной школы прямо посреди семестра, чтобы работать самостоятельно.

— Да, это ты и делаешь.

— Во всяком случае, это было событием по тем временам, демонстрацией!

— Я знаю. — Мари перевернула страницу. — Этот преподаватель, что был у тебя, твой профессор? Тот, что был слишком властным?

— Мари, — сказала Юнна, — порой ты в самом деле бываешь слишком простодушна…

— Ты так считаешь? Но иногда ведь можно ляпнуть что-нибудь лишнее, не правда ли?

И они снова погрузились в чтение.