Ученик

3

Визиты в неприметное кирпичное здание на Элбани-стрит Риццоли считала самым неприятным моментом в работе детектива отдела по расследованию убийств. Хотя она и подозревала, что коллеги-мужчины впечатлительны в неменьшей степени, ей никак нельзя было показывать свою слабость. Мужчины слишком хорошо умели угадывать болевые точки и тут же устремляли в них едкие стрелы своих колкостей и шуточек. Она научилась с ледяным спокойствием взирать на самое худшее, что мог предложить секционный стол морга. Никто и не догадывался, чего ей стоило с такой невозмутимостью переступать порог этого здания. Она знала, что коллеги считают ее бесстрашной Джейн Риццоли, стервой со стальными нервами. Правда, сейчас, находясь в своей машине на стоянке возле морга, она не чувствовала себя ни бесстрашной, ни стальной.

Прошлой ночью она неважно спала. Впервые за последние несколько недель Уоррен Хойт вновь ворвался в ее сны, и она проснулась в холодном поту, чувствуя, как ломит руки от старых ран.

Риццоли посмотрела на свои изуродованные шрамами ладони, и ее вдруг охватило желание немедленно завести двигатель и уехать прочь, только чтобы избежать процедуры, которая ожидала ее в этом здании. В конце концов, она не обязана находиться здесь, ведь речь шла о преступлении, совершенном в Ньютоне, и это была не ее епархия. Но Джейн Риццоли никогда не была трусливой и гордилась этим.

Она вышла из машины, сильно хлопнула дверцей и направилась в морг.

Она прибыла последней, в лаборатории вскрытия ее уже ожидали трое коллег, которые приветствовали Риццоли кивком. Корсак был одет в безразмерный операционный халат и пышный бумажный колпак. Со стороны он был похож на тучную домохозяйку с сеткой на голове.

– Что я пропустила? – спросила Риццоли, тоже надевая халат, призванный защитить ее одежду от любых неожиданностей.

– Не так уж много. Мы только поговорили про скотч, которым были связаны конечности.

Вскрытие проводила доктор Маура Айлз. «Королева мертвых» – так окрестили ее в отделе по расследованию убийств, когда год назад она заступила на должность патологоанатома судебно-медицинской службы штата Массачусетс. Сам доктор Тирни переманил ее в Бостон из Сан-Франциско, где она с успехом преподавала в медицинской школе. А вскоре и местная пресса радостно подхватила это прозвище. На свое первое судебное слушание в Бостоне, где она выступала со стороны службы патологоанатомов, Маура явилась в глухом черном платье. Телекамеры с удовольствием следили за ее по-королевски величавой фигурой, когда она стремительно поднималась по ступенькам здания суда – женщина с поразительно бледным лицом, на котором выделялись тронутые красной помадой губы, с иссиня-черными волосами до плеч и прямой челкой. Выступая перед судом, она была на редкость невозмутима. Когда адвокат, исчерпав свой резерв обаяния и лести, опустился до откровенной пошлости, доктор Айлз продолжала отвечать на его вопросы с железной логикой, с неизменной улыбкой Моны Лизы на устах. Пресса любила ее. Адвокаты до смерти боялись. А копы из отдела убийств одновременно и робели, и испытывали восхищение перед этой женщиной, которая решила провести остаток дней своих рядом со смертью.

Доктор Айлз руководила вскрытием с присущей ей бесстрастностью. Ее ассистент Йошима, с виду тоже невозмутимый, аккуратно разложил инструменты и установил свет. Оба врача смотрели на тело Ричарда Йигера отстраненным взглядом ученых.

Трупное окоченение уже не было так ярко выражено, как вчера, и сейчас доктор Йигер лежал расслабленно. Скотч сняли, трусы тоже, и кровь в основном была смыта с тела. Его руки безвольно свисали по бокам, опухшие и багровые, в трупных пятнах. Но сейчас всеобщее внимание было приковано к глубокой ране на шее.

– Завершающий смертельный удар, – констатировала Айлз и линейкой измерила рану. – Четырнадцать сантиметров.

– Странно, что она не кажется такой длинной, – сказал Корсак.

– Это потому, что лезвие прошло по линиям Лангера, то есть как раз в зоне максимальной растяжимости кожи. Затем кожа сократилась, и отверстие зрительно уменьшилось. На самом деле рана длиннее, чем кажется.

– Шпатель для отдавливания языка? – спросил Йошима.

– Спасибо. – Айлз взяла из рук ассистента шпатель и аккуратно просунула закругленный деревянный кончик в рану, бормоча себе под нос: – Скажи «а-а-а».

– Какого черта? – недоуменно произнес Корсак.

– Я измеряю глубину раны. Почти пять сантиметров.

После этого Айлз поднесла к ране лупу и вгляделась в развороченную полость.

– Перерезаны одновременно левая сонная артерия и левая яремная вена. Задета и трахея. Уровень трахеального проникновения, чуть ниже щитовидного хряща, заставляет меня сделать вывод, что перед нанесением удара шея была растянута. – Она взглянула на детективов. – Ваш неизвестный убийца оттянул голову жертвы назад, а потом уже совершил намеренный удар.

– Экзекуцию, – уточнил Корсак.

Риццоли вспомнила, как в лучах ультрафиолета светились волоски, приклеившиеся к забрызганной кровью стене. Это были волосы доктора Йигера, вырванные в тот момент, когда лезвие вонзилось в кожу.

– Что это было за лезвие? – спросила она.

Айлз не сразу ответила на вопрос. Вместо этого она повернулась к Йошиме и попросила:

– Клейкую ленту.

– У меня все готово.

– Я стяну края раны, а ты наложишь ленту.

Корсак хмыкнул, догадавшись, что они собираются делать.

– Вы опять хотите заклеить его?

Айлз бросила на него насмешливый взгляд.

– Вы предпочитаете суперклей?

– Лентой вы закрепите его голову, я правильно понял?

– Да бросьте, детектив. Скотчем голову не приклеишь. – Она вновь посмотрела сквозь лупу и кивнула. – Отлично, Йошима. Теперь я вижу.

– Видите что?

– Чудеса, которые творит скотч. Детектив Риццоли, вы, кажется, интересовались лезвием?

– Умоляю, только не говорите, что это был скальпель.

– Нет, это не скальпель. Взгляните.

Риццоли взяла лупу и вгляделась в рану. Под прозрачным скотчем явственно просматривались параллельные бороздки, которые тянулись вдоль одного края раны.

– Зубчатое лезвие, – сказала она.

– На первый взгляд похоже.

Риццоли оторвалась от лупы и встретила спокойный взгляд Айлз.

– Но на самом деле это не так?

– Резец не имел зазубрин, поскольку другой край раны абсолютно гладкий. Вы заметили, что параллельные бороздки появляются только на одной трети разреза? Они не тянутся по всей длине. Так вот эти следы остались там, где лезвие вытаскивали. Убийца вонзил лезвие под левой челюстью, потом вел его к кадыку, а остановился на краю трахеального кольца. Бороздки появляются в том месте, где он закончил надрез и слегка повернул лезвие, чтобы его вытащить.

– Так откуда эти борозды?

– На орудии убийства зазубрины имеются лишь на оборотной стороне, и именно они оставляют параллельные борозды. – Айлз снова посмотрела на Риццоли. – Мы имеем дело с типичным охотничьим ножом.

Охотник. Риццоли взглянула на широкие мускулистые плечи Ричарда Йигера и подумала: «Это не тот мужчина, который согласится на роль добычи».

– Так, позвольте мне выяснить один вопрос, – вмешался Корсак. – Выходит, жертва, этот доктор Тяжелоатлет, спокойно наблюдает, как наш злодей достает огромный охотничий нож, и позволяет полоснуть им по своему горлу?

– Не забывайте, что он связан по рукам и ногам, – заметила Айлз.

– Плевать, пусть даже он был бы связан, как Тутанхамон. Любой нормальный мужик сражался бы, как зверь.

– Пожалуй, он прав, – согласилась Риццоли. – Даже со связанными конечностями можно сопротивляться. Можно брыкаться, наносить удары головой. А он мирно сидел, привалившись к стене.

Доктор Айлз выпрямилась. На какое-то время она замерла и в своем хирургическом халате стала похожа на настоятельницу монастыря. Потом, обернувшись к Йошиме, произнесла:

– Дай мне мокрое полотенце. И посвети-ка сюда. Давай протрем его как следует и осмотрим кожу. Каждый сантиметр.

– Что мы ищем? – спросил Корсак.

– Я вам скажу, когда увижу.

Буквально через какие-то мгновения, подняв правую руку мертвеца, Айлз разглядела отметины на боку. Под лупой явственно обозначились две розоватые шишки. Она провела по ним пальцем.

– Волдыри. Тройная реакция Льюиса.

– Льюиса что? – спросила Риццоли.

– Тройная реакция Льюиса. Это особая реакция кожи. Сначала наблюдается эритема – красные пятнышки, а потом воспалительная гиперемия, вызванная расширением артерий. И наконец, на финальной стадии, появляются волдыри как следствие повышенной сосудистой проницаемости.

– Мне это очень напоминает след от электрошокера, – сказала Риццоли.

Айлз кивнула:

– Точно. Это классическая реакция кожи на удар током. Именно этим он и вывел его из строя. Одного разряда достаточно, чтобы человек полностью утратил нервно-мышечный контроль. За это время можно успеть связать его по рукам и ногам.

– И как долго держатся эти волдыри?

– На живом теле они обычно пропадают через пару часов.

– А на мертвом?

– Смерть останавливает процессы в коже. Поэтому мы до сих пор и видим их. Хотя они еле различимы.

– Выходит, он умер в течение двух часов после получения удара током?

– Совершенно верно.

– Но ведь электрошокер вырубает человека всего на несколько минут, – возразил Корсак. – На пять, ну на десять максимум. Чтобы вывести жертву из строя, убийца должен был повторно ударить его током.

– Поэтому будем искать другие следы, – согласилась Айлз.

Она направила луч лампы ниже вдоль тела.

Яркий свет безжалостно скользнул по гениталиям Ричарда Йигера. До сих пор Риццоли избегала смотреть на эти анатомические детали. Ей всегда казалось, что разглядывание половых органов трупа есть не что иное, как очередное надругательство над жертвой. Сейчас, когда пучок света сосредоточился на вялом пенисе и мошонке, Ричард Йигер выглядел особенно беспомощным.

– Еще волдыри, – сказала Айлз, стирая кровь с кожи. – Вот здесь, в нижней части брюшины.

– И на бедре, – тихо произнесла Риццоли.

Айлз подняла взгляд:

– Где?

Риццоли указала на еле различимые отметины слева от мошонки жертвы. Вот они, последние трагические моменты жизни Ричарда Йигера, подумала Джейн. Он в полном сознании, но не может шевельнуться. Не может защитить себя. Накачанные мышцы, долгие часы тренировок в спортзале – все напрасно, потому что тело ему больше не подчиняется. Мускулы парализованы электрическим разрядом, который пронзил нервную систему. Его тащат из спальни, словно тупую корову на бойню. А потом сажают к стене, чтобы он мог наблюдать за тем, что будет происходить дальше.

Но эффект от электрошокера кратковременный. Вскоре его мышцы вновь наливаются силой, пальцы сжимаются в кулаки. Он видит, как насилуют его жену, и ярость наполняет его тело адреналином. На этот раз он двигается, мышцы подчиняются ему. Он пытается подняться, но звон разбившейся чашки, упавшей с колен, выдает его.

Следует очередной удар электрошокером, и он опять валится, как мешок.

Она смотрела на лицо Ричарда Йигера, в его открытые глаза и пыталась представить, какие зрительные образы запечатлел его мозг в последние минуты жизни. Собственные ноги, беспомощно вытянутые вперед. Жена, распластанная на бежевом ковре. И нож, зажатый в руке охотника, замахнувшегося для смертельного удара.

В комнате отдыха шумно. Со стороны мы похожи на зверей, запертых в клетке. Орет телевизор, а металлические ступени лестницы, ведущие к верхнему ярусу камер, клацают от каждого шага. С нас не спускают глаз. Камеры видеонаблюдения повсюду – в душе, даже в туалете. Сверху, из окон сторожевой будки, охранники смотрят, как мы копошимся в этом колодце. Они видят каждое наше движение. Тюрьма «Соуза-Барановски» представляет собой шестиуровневое здание; это новейшее исправительное учреждение Массачусетса, чудо техники. Замки не имеют ключей и открываются с компьютерного терминала в сторожевой башне. Команды подаются обезличенными голосами по селектору. Двери в камеры открывают пультом дистанционного управления, при этом охранников мы не видим. Иногда я задаюсь вопросом: а живые ли это существа, или нас сторожат роботы, чьи силуэты мы можем разглядеть за стеклом? Впрочем, мне безразлично, кто следит за мной – человек или машина, ведь все равно им не проникнуть в мои мысли; не пробраться в мир моих мрачных фантазий. Этот мир принадлежит только мне.

Вот и сейчас, когда я сижу перед телевизором и смотрю шестичасовой выпуск новостей, я вновь погружаюсь в свой мир. С экрана улыбается женщина-диктор, и она сопровождает меня в моих фантазиях. Я вижу облако ее черных волос на подушке. Вижу, как блестит от пота ее кожа. Но в моем мире она не улыбается; о нет, ее глаза широко раскрыты, огромные зрачки кажутся бездонными, а губы искажены гримасой ужаса. Все это я представляю себе, глядя на хорошенькую дикторшу в изумрудно-зеленом костюме. Я вижу ее улыбку, слышу ее хорошо поставленный голос, и мне интересно, как будут звучать ее вопли.

Но вот на экране появляется новая картинка, и мысли о дикторше испаряются. Репортер стоит перед домом доктора Ричарда Йигера в Ньютоне. Мрачным голосом он извещает о том, что спустя двое суток после убийства доктора и похищения его жены никто не задержан. Я уже слышал об этом деле. И вот я придвигаюсь ближе, пристально вглядываюсь в экран, жду, когда мелькнет знакомое лицо.

Наконец я вижу ее.

Камера показывает ее лицо крупным планом, когда она выходит из дома. Следом за ней выплывает какой-то громила. Они останавливаются во дворе, беседуют о чем-то, не догадываясь о том, что все это время за ними наблюдает телекамера. Мужчина выглядит грубым и неопрятным, с обвисшими щеками и зачесанными на лысину прядями волос. Рядом с ним она кажется маленькой и хрупкой. Как давно я ее не видел, и с тех пор она очень изменилась. Хотя ее волосы – все та же непослушная копна черных кудрей, и одета она в очередной брючный костюм темно-синего цвета. Пиджак смотрится чуть великоватым, но это и неудивительно на такой худышке. Но вот в лице что-то изменилось. Когда-то в его прямых чертах сквозила уверенность, оно было не то чтобы красивым, но привлекало внимание – возможно, потому, что в глазах светился незаурядный ум. Сейчас она выглядит усталой и встревоженной. Она явно похудела. Это видно по ее лицу, по впалым щекам.

Она вдруг замечает телекамеру и устремляет взгляд прямо на меня, ее глаза видят меня так же, как и мои ее, как будто мы стоим друг против друга. У нас общая история, интимный опыт общения, и мы навеки связаны, словно любовники.

Я поднимаюсь с дивана и подхожу к телевизору. Прижимаю ладонь к экрану. Я не слушаю, что говорит репортер, мое внимание сосредоточено только на ее лице. Моя маленькая Джейни. Как твои ручки, все еще беспокоят тебя? Ты все еще чешешь ладони, как тогда, в зале суда? Тебе эти шрамы так же дороги, как и мне? Ты тоже воспринимаешь их как отметины любви? Как напоминание о моих чувствах к тебе?

«Отойди от экрана, черт тебя дери! Ничего не видно!» – раздается чей-то вопль.

Я не двигаюсь. Я стою перед экраном, касаюсь ее лица, вспоминаю, с каким смирением смотрели на меня эти черные как уголь глаза. Вспоминаю ее шелковистую кожу. Безупречная кожа, не обезображенная макияжем.

«Уйди, придурок!»

Она вдруг исчезает с экрана. Вместо нее опять появляется дикторша в изумрудно-зеленом костюме. Еще минуту назад я был готов впустить в свой мир эту напомаженную пресную куклу. Теперь она для меня не более чем очередное хорошенькое личико, еще одна нежная шейка. Один мимолетный взгляд на Джейн Риццоли напомнил мне о том, что такое действительно стоящая добыча.

Я возвращаюсь на диван и вместе со всеми смотрю рекламный репортаж про автомобили «лексус». Но мысли мои не о передаче. Я вспоминаю, каково быть на свободе. Бродить по улицам города, вдыхая запахи проходящих мимо женщин. Не цветочные ароматы из флаконов, а настоящий запах женского пота, женских волос, нагретых солнцем. В летние дни я любил втираться в толпу горожан, собравшуюся у перехода в ожидании зеленого сигнала светофора. В толпе кто заметит, что мужчина, стоящий сзади, с наслаждением вдыхает запах ваших волос? Кто заметит, что мужчина, оказавшийся рядом, не сводит глаз с вашей шеи, наблюдая, как бьется жилка, которая как раз и источает самый сладкий запах?

Нет, они ничего не замечают. Светофор зажигается зеленым. Толпа начинает движение. И женщина тоже, даже не догадываясь о том, что охотник уже учуял ее запах.

– Сложенная ночная сорочка еще не означает, что убийца копирует почерк Хойта, – сказал доктор Лоуренс Цукер. – Это всего лишь демонстрация силы. Убийца как бы подчеркивает свою власть над жертвой. Над ситуацией.

– Так же, как это делал Уоррен Хойт, – возразила Риццоли.

– И не только он, но и другие. Не могу сказать, что это уникальный почерк Хирурга.

Доктор Цукер смотрел на нее каким-то странным, почти неживым взглядом. Он был психологом-криминалистом Северо-Восточного университета и часто консультировал Бостонское полицейское управление. Год назад он помогал отделу убийств в работе по делу Хирурга, и портрет преступника, который он нарисовал, оказался удивительно точным. Иногда Риццоли задавалась вопросом, насколько нормальна психика самого Цукера. Только человек, близко знакомый с пороком и злом, мог глубоко проникнуть в мысли такого человека, как Уоррен Хойт. Ей всегда было неуютно в присутствии Цукера, а его вкрадчивый голос, почти шепот, и пристальные взгляды вызывали ощущение полной незащищенности. Но он был одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал Хойта; возможно, он мог бы понять и его двойника.

– Дело не только в сложенной сорочке, – продолжала настаивать Риццоли. – Есть и другие схожие детали. Жертву связали скотчем.

– Ну, это тоже не новость. Вы когда-нибудь видели телевизионное шоу «Макгайвер»? Он демонстрирует тысячу и один способ применения клейкой ленты.

– Ночное вторжение через окно. Жертвы, застигнутые врасплох в постели…

– Да, ночью люди особенно уязвимы. Логично нападать именно в это время.

– И перерезанное одним взмахом лезвия горло.

Цукер пожал плечами:

– Тихий и эффективный способ убийства.

– Но если сложить все вместе… Ночная сорочка. Скотч. Способ вторжения. Смертельный удар…

– И в итоге получается неизвестный субъект, который использует довольно стандартные методы. Даже чашка на колене жертвы – это вариация на старую тему, которая была в ходу у серийных насильников. Они ставили тарелку или другую посуду на ноги мужу. Стоило ему шевельнуться, и маньяк получал сигнал тревоги. Это весьма распространенная практика, поскольку она эффективна.

В раздражении Риццоли достала фотографии с места преступления в Ньютоне и выложила их на стол.

– Мы пытаемся найти пропавшую женщину, доктор Цукер. Пока у нас нет никаких зацепок. Я даже думать не хочу о том, что ей сейчас приходится выносить – если она еще жива. Так что будьте любезны, посмотрите внимательно на эти снимки. Расскажите мне все, что можете, об этом ублюдке. Скажите, как найти его. Как найти ее.

Доктор Цукер нацепил очки и взял со стола первую фотографию. Ни слова не говоря, он какое-то время разглядывал ее, потом потянулся за следующей. Слышны были лишь скрип его кожаного кресла и неразборчивое бормотание. Из окон его кабинета просматривался пустынный в этот летний день кампус Северо-Восточного университета. Лишь несколько студентов валялись на траве, разложив вокруг свои сумки и учебники. Риццоли с завистью смотрела на них, таких беспечных и невинных. Она завидовала их слепой вере в будущее. Их счастливым снам, не омраченным кошмарами.

– Вы сказали, что обнаружили сперму, – прервал ее размышления доктор Цукер.

Она неохотно отвлеклась от созерцания безмятежных студентов и повернулась к нему.

– Да. Вот на этом овальном ковре. Лабораторный анализ подтверждает, что группа крови носителя отличается от группы крови мужа. Код ДНК ввели в базу данных.

– Я почему-то сомневаюсь в том, что наш неизвестный настолько беспечен, чтобы засветиться в базе данных ДНК. – Цукер оторвал взгляд от фотографии. – Готов спорить, что он и отпечатков пальцев не оставил.

– Во всяком случае, в нашей картотеке ничего не обнаружено. К сожалению, в доме Йигеров побывало человек пятьдесят приглашенных на похороны матери миссис Йигер. Представляете, сколько неидентифицированных отпечатков мы имеем?

Цукер уставился на фотографию, запечатлевшую доктора Йигера на фоне забрызганной кровью стены.

– Это убийство произошло в Ньютоне?

– Да.

– Но это ведь не ваш округ. Почему привлекли именно вас? – Он пристально уставился на нее, и от его взгляда Риццоли опять стало не по себе.

– Меня попросил детектив Корсак…

– …которому поручено расследование. Я прав?

– Да, но…

– Вам что, в Бостоне не хватает убийств, детектив? Зачем вы ввязываетесь в это дело?

У нее возникло ощущение, будто Цукер прокрался к ней в душу и шарит там, пытаясь нащупать болевые точки.

– Я уже сказала вам, – произнесла она, глядя ему в глаза. – Женщина, возможно, еще жива.

– И вы хотите спасти ее.

– А вы – нет? – выпалила она.

– Мне вот что интересно, детектив, – сказал Цукер, который пропустил мимо ушей ее колкость. – Вы с кем-нибудь беседовали о деле Хойта? Я имею в виду, о том, что оно коснулось лично вас?

– Что-то я не пойму, куда вы клоните.

– Вы получали какие-нибудь советы?

– Вы хотите знать, не посещала ли я психиатра?

– То, что вам довелось пережить, – страшное испытание. Уоррен Хойт проделывал с вами такое, что не всякий коп выдержал бы. Он нанес вам травму – не только физическую, но и душевную. Для многих подобное потрясение могло бы отозваться тяжелыми последствиями. Воспоминания. Ночные кошмары. Депрессия.

– Да, воспоминания не из приятных. Но я вполне с ними справляюсь.

– Это всегда было вам свойственно, не так ли? Выстоять любой ценой. И никогда не жаловаться.

– Ну почему же? Я, как и все, подвержена слабости.

– Но никогда не показываете виду. И уж конечно скрываете свою ранимость.

– Терпеть не могу нытиков. И не хочу быть одной из них.

– Я не об этом. Я говорю, что нужно быть до конца честным с собой, чтобы признать существование определенных проблем.

– Каких проблем?

– Не мне вам рассказывать, детектив.

– Нет уж, расскажите. Раз вы считаете, что я свихнулась.

– Я этого не говорил.

– Но так думаете.

– Вы первая произнесли слово «свихнулась». Вы действительно ощущаете это состояние?

– Послушайте, я пришла сюда по этому поводу. – И она ткнула в фотографии с места убийства Йигера. – Почему мы вдруг стали говорить обо мне?

– Потому что, когда вы смотрите на эти фотографии, вы видите только Уоррена Хойта. И мне просто интересно почему.

– То дело уже закрыто. И я вычеркнула его из памяти.

– В самом деле? Это правда?

Его вопрос она оставила без ответа. Ей были ненавистны его попытки проникнуть к ней в душу. Ненавистны прежде всего потому, что он знал правду, в которой она не смела признаться. Да, Уоррен Хойт оставил шрамы. Ей достаточно было взглянуть на свои ладони, чтобы лишний раз убедиться в этом. Но самой тяжелой была не физическая боль. В то лето она, заточенная в темном подвале, утратила ощущение собственной непобедимости, чувство уверенности в себе. Уоррен Хойт убедительно продемонстрировал ей, насколько она, в сущности, уязвима.

– Я не собираюсь сейчас обсуждать дело Уоррена Хойта, – сказала она.

– Но ведь именно из-за него вы здесь.

– Нет. Я здесь потому, что вижу параллели между этими двумя убийцами. И кстати, не я одна. Так же думает и детектив Корсак. И давайте наконец перейдем к делу.

– Хорошо, – мягко улыбнулся он.

– Ну так что скажете об этом убийце? – Она опять ткнула пальцем в снимки.

И в очередной раз Цукер уставился на фото доктора Йигера.

– Ваш неизвестный явно человек организованный. Но вы это уже знаете. Он пришел на место преступления в полной боевой готовности. У него был алмаз для резки стекла, электрошокер, скотч. Ему так быстро удалось вывести из строя обоих супругов, что остается только удивляться… – Он взглянул на нее. – Вы исключаете, что у него был сообщник?

– У нас только один комплект отпечатков подошв.

– Выходит, ваш убийца очень ловкий. И хитрый.

– Но он оставил сперму на ковре. То есть дал нам ключ к установлению его личности. Это же чудовищная ошибка.

– Да, верно. И он наверняка это знает.

– Тогда зачем он стал насиловать ее прямо в доме? Почему бы не сделать это позже, в безопасном месте? Если уж он такой организованный и ему удалось проникнуть в дом, сломить сопротивление мужа…

– Может, в том и состоял его замысел.

– В чем?

– Подумайте сами. Доктор Йигер сидит связанный и беспомощный. Вынужденный наблюдать за тем, как другой мужчина овладевает его собственностью.

– Собственностью… – повторила она.

– Да, в сознании нашего неизвестного женщина является олицетворением собственности. Причем собственности другого мужчины. Большинство сексуальных маньяков не рискуют нападать на пары. Они предпочитают охотиться за одинокими женщинами, это легче. Присутствие мужчины опасно. И все-таки наш убийца выбирает именно такой вариант. И заранее готовится нейтрализовать мужчину. Может быть, это часть игры? И присутствие зрителей – еще один источник возбуждения?

«Зрителя в единственном числе». Она перевела взгляд на снимок доктора Йигера, замершего у стены. Да, она тоже подумала именно об этом, когда впервые вошла в гостиную.

Взгляд Цукера устремился в окно. Повисла пауза. Когда он вновь заговорил, голос его был тихим и сонным, словно он находился под гипнозом:

– Все это связано с темой силы. И власти. Господства над другим человеком. Не только над женщиной, но и над мужчиной. Возможно, на самом деле его больше возбуждает именно мужчина. Наш неизвестный понимает, что рискует, но устоять не может. Он находится в плену своих фантазий, которые властвуют над ним, а он в свою очередь властвует над жертвами. Он – всемогущий. Победитель. Враг обезоружен, беспомощен и жалок, и наш герой поступает так, как всегда поступали армии-победительницы. Он захватывает свой трофей. И насилует женщину. Удовольствие усиливается сознанием того, что доктор Йигер сломлен. Атака, предпринимаемая нашим неизвестным, – это больше чем сексуальная агрессия; это демонстрация мужской силы и власти. Победа одного мужчины над другим. Завоеватель предъявляет свои права.

Студенты на лужайке стали подниматься, стряхивая траву с одежды. Послеполуденное солнце окрасило пейзаж в теплые золотистые тона. «Чем обернется остаток дня для этих молодых людей? – подумала Риццоли. – Возможно, вечером удовольствий, веселой беседой за пиццей и пивом. И глубоким сном, не омраченным ночными кошмарами. У меня такого больше никогда не будет».

Зажужжал ее сотовый телефон.

– Простите, – сказала она, доставая мобильник.

Звонила Эрин Волчко из лаборатории по исследованию волос, тканей и микрочастиц.

– Я исследовала образцы ленты, которой был связан доктор Йигер, – сказала она. – И отчет послала по факсу детективу Корсаку. Но думаю, тебе тоже будет интересно узнать результаты.

– Ну и что мы имеем?

– На липкой стороне ленты имеются короткие коричневые волоски. Они оторвались, когда сдирали ленту с конечностей.

– А волокна?

– Они тоже присутствуют. Но здесь есть одна интересная деталь. На ленте, которую содрали со щиколоток жертвы, обнаружился темно-коричневый волос длиной двадцать один сантиметр.

– Его жена блондинка.

– Я знаю. Потому-то мне эта находка и кажется интересной.

«Неизвестный, – подумала Риццоли. – Это его волос». И спросила:

– Есть клетки эпителия?

– Да.

– Возможно, нам удастся определить код ДНК с этого волоса. Если он совпадет с кодом спермы…

– Он не совпадет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что этот волос никак не может быть волосом убийцы. – Эрин сделала паузу. – Если только он не зомби.