Учись, студент!

Велеричаво, зло, витиевато

шагают по аллее, в три обхвата

старинные, до неба, тополя

и словно часовые, к мавзолею

носок, навытяжку… фонарь, пурга…

По Тихорецкому (смеркалось) мимо парка

шуваловского еду: справа лес

граница между городом и бесом

асфальт, под ним лежат солдаты. Нет!

Ползут! Колышется, сгибается земля

пурга затихла, снег уже как вата

Из под асфальта вылезают автоматы

ползут к домам, по стенам, за панелей

рубцы хватаясь мертвыми пальцами

ползут по вертикали и бушлаты

вздуваются на спинах пузырями

блокадные, костлявые солдаты,

стучат по стенам, окнам, молотками

из окон бриллианты выбивают (караты)

и гаснут окна от земли до крыш, век.

Вам страшно? Ну а мне уж нет.

Я отбоялся бед, лесов и рек

и темной силы тайной — то узбек

еврей, чеченец, грустный человек

мерещились как сучья над кустами

и выли пропуская лунный свет.

Я отбоялся широты, страна родная

траншеи от Невы до Магадана

я отбоялся помнить как ипали маму

сврхплана бриллианты выбивая

комдивы комсостава коммурая

в лесу, из глаз, я светофоры опускаю

в них прячутся отцы и пикимоны

в них красный, желтый и зеленый стоны

их электричество то жгет то выжигает

на просеках, солдатами из зомби

я отбоялся трещин и колдобин

в лесу-трущебе, на дворцах-опушках

обклеен звездами мой верный белый трактор

со спрятанной на крыше, под брезентом, пушкой

лечу на бреющем по питерскому тракту

а в бардачке скелет засохший, воблин

рулетка и с купюрами по баксу

стихи, да за окном оглобля…

«Эх, прокачу!», — доносится из дубля

из Дублина, Сиднея и Гренобля…