Учитель

Глава 1 Боль

Александр Петрович сидел на стуле за письменным столом и смотрел на буйство стихии за окном. Погода была паскудной. Вот уже второй день дождь лил, не переставая, ветер завывал в подворотне, да гнул деревья к земле. На дворе стоял январь, но, казалось, вернулась осень. Вместо долгожданного снега, с неба лились холодные потоки воды. Дождь барабанил по подоконнику, стучал в окна и шелестел по мостовой.

— Что за напасть? — думал Александр Петрович. — Даже в свой юбилей не могу насладиться хорошей зимней погодой.

Сегодня ему исполнилось шестьдесят лет. Почти исполнилось. Александр Петрович посмотрел на часы на стене. Только 16:10. Шестьдесят ему стукнет ровно в 18:00. Да. Года пробежали так быстро, словно спешили опоздать на поезд.

С кухни доносился грохот кастрюль, стук ножа по доске и разговоры. Надежда Васильевна, жена его, да старший сын Павел с женой Татьяной готовились к приходу гостей.

— Что за напасть? — произнес Александр Петрович, когда подаренная младшим сыном Сашкой, чернильная ручка оставила на бумаге жирную кляксу.

Александр Петрович трудился над словами благодарности гостям, жене, детям, которые он хотел бы сказать во время вечернего застолья. На память надеяться в его возрасте — только время зря терять.

Резкая боль в животе заставила его скривиться.

— Два дня мучаешь, зараза, — выругался Александр Петрович. — Нет от тебя спокойствия. Хотя бы сегодня оставила в покое.

Вот уже второй день как его мучила боль в области желудка. Появилась она как-то робко, легким покалыванием незаслуживающим особого внимания. Но на утро второго дня покалывание сменилось острой болью, такой сильной, что впору было запрокинуть голову и завыть собакой на луну.

Переждав приступ, Александр Петрович вновь принялся за писанину. Когда-то в молодости он пробовал писать, и у него это даже неплохо получалось, но пришлось забросить это дело. И без этого добра головной боли хватало. Институт, свадьба, дети. Так и жизнь пролетела.

— Шестьдесят, — пробормотал Александр Петрович. — И не верится. Как будто только вчера Надюшу с Пашкой из роддома забирал.

— Да что за напасть! — воскликнул Александр Петрович, когда еще одна клякса ожила на бумаге.

— Сашка, ты чего там? — донесся с кухни голос Надежды Васильевны.

— Да все хорошо. Я тут с ручкой воюю.

— Ты смотри там не слишком воюй. В твоем возрасте уже не воевать, а отдыхать надо.

— Отдохнешь тут с вами, — хмыкнул Александр Петрович, беря другой лист бумаги. — То в магазин пошлете, то картошку чистить заставите или еще хуже — белье гладить… Так что же у меня тут получается.

— Нет. Как-то глупо получается. Из-за кого же тут соберутся, как не из-за меня? Это и ежу понятно. Надо как-то иначе. Может так:

— Нет. Это мне тоже не нравится. Кому же еще сегодня исполняется шестьдесят, как не мне? Эх, тяжеловато как-то оно идет. В прошлом у меня это получалось лучше, значительно лучше.

Воспоминания юности, словно не желая тревожить настоящее Александра Петровича, медленно и неуверенно выплыли из закутков памяти. Александр Петрович вспомнил, как когда-то давным-давно часами сидел над листами бумаги с шариковой ручкой в руках. Как давно же это было! Сколько мук ему довелось испытать, выдумывая истории. Но какие же это были сладостные муки!

— Может, и правда надо было себя пробовать на писательском поприще? — произнес Александр Петрович. — Кто ж его знает как оно должно быть? Писательством на жизнь заработать трудно, а семью кормить надо. Ну, что было, то прошло. Что его думать да гадать, как оно было бы? Вышло-то вот как, и грех жаловаться на жизнь. У тебя семья, жена, дети. Вон какие сыновья выросли, как два дуба рослые и широкоплечие. И в кого они только удались. Я-то ростом не шибко удался, 1 метр 75 сантиметров, а Надюша и того меньше. Хм. Чернобыль может так подействовал? Кто его знает-то? Ну да ничего. Это не важно. Главное, чтобы здоровые были, да счастливые.

Александр Петрович гордился детьми. В отличии от него, имеющего ПТУ-шное образование, сыновья закончили вузы, а младший Сашка даже замахнулся на аспирантуру.

— Небось в доктора наук метит, — подумал Александр Петрович, улыбнувшись. — Ну пусть дерзает. Пусть хоть дети поживут, а нам старикам мало что уже надо в жизни. Кусок хлеба, стакан воды, да внуков побольше.

Александр Петрович расплылся в улыбке, вспомнив Витьку и Валерку, детей Павла.

— Маленькие непоседы, — добродушно произнес Александр Петрович. — Ради них мы и живем. Ради кого же нам еще жить, как не ради детей и внуков? Пусть будут здоровы на радость родителям, да бабки с дедкой.

Александр Петрович улыбнулся, вспомнив, как его с женой называли маленькие проказники. Бабка с дедкой. Это надо же такое придумать.

— Бабка с дедкой. Эх, вы мои выдумщики, — сказал Александр Петрович и посмотрел на листок бумаги перед собой. — Не пишется. Никак не пишется. Небось надо стопочку коньячку пригубить. Может, тогда музы меня и посетят. А ну, пойду-ка с Пашкой муз погоняю.

Александр Петрович потянулся к выключателю. Лампа на столе мигнула и погасла. Поднявшись из-за стола, старик собрался посетить бар в зале. Вдруг что-то уткнулось ему в ногу.

— Шарик, — улыбнулся Александр Петрович, глянув на собаку у ног, радостно вилявшую хвостом. — Что мой дружок? И тебе коньячку налить?

Собака пуще прежнего завиляла хвостом и стала на задние лапы, положив передние на живот старика. Тот погладил собаку по голове, потрепал за ухом и опустил ее ноги на пол.

— Потом мы с тобой поиграем, мой дружочек.

Шарик посмотрел на хозяина добрыми, веселыми глазами пристально, словно спрашивая: а не обманешь?

Александр Петрович снова потрепал собаку за ухом и направился в зал.

Дверца бара скрипнула, когда Александр Петрович открыл ее. Несколько бутылок коньяка, вина и водки дружно глянули на него из полумрака бара. Выстроившись в ряд, они, словно приглашали его опробовать свое содержимое.

Александр Петрович какое-то время постоял в раздумье, решая какой бутылке коньяка отдать предпочтение, затем принял решение и потянулся к маленькой бутылочке «Закарпатского».

— Вот тебя дорогая мы и попробуем, — сказал он, и чуть было не выронил бутылку, когда новый приступ боли схватил желудок. Александр Петрович согнулся пополам и уставился глазами в пол.

— Боже, что же это такое? — едва не простонал Александр Петрович. — Будто ножом кто режет. Без жалости и сострадания.

К счастью Александра Петровича приступ прошел так же неожиданно, как и появился.

— Неужто попустило? — произнес Александр Петрович несколько минут спустя. — Точно попустило. Ну, и слава Богу.

Перехватив крепче бутылку, старик направился на кухню.

— Пашка, — с наигранной веселостью сказал он, оказавшись на кухне. — А ну-ка составь мне кампанию в этом мероприятии.

Александр Петрович подмигнул сыну и кивнул на бутылку «Закарпатского» в руке.

— Что ж тебе неймется, старый хрыч, — всплеснула руками Надежда Васильевна. Облако мучной пыли взметнулось вверх, заставив ее чихнуть.

— Правда, — улыбнулась Татьяна.

— Батя, — смутился Пашка. — А может давай уже до вечера подождем?

— А зачем до вечера ждать? — развел руками Александр Петрович. — У меня сегодня праздник. Так или не так?

Окинув взглядом собравшихся на кухне, он продолжил.

— А если так, то и командовать парадом буду я. Не обессудьте, но сегодня я имею на это полное право.

— Что с него возьмешь? — как-то уж слишком горестно произнесла Надежда Васильевна. — Но это только сегодня, — повысила она голос.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Александр Петрович. — Так что Паш, составишь компанию старику?

— Ладно, бать. У тебя сегодня день рождение, а отказывать имениннику нехорошо. Немного, для разогрева перед главным торжеством, можно и принять. Ты не против, дорогая, — Павел посмотрел на жену.

— Нет, — ответила Татьяна, нарезая огурцы в салат. — Я сама бы даже немного пригубила.

— Танюша, да ты что?! — вновь всплеснула руками Надежда Васильевна. — Нам еще работать и работать.

— Мам, — вступился за жену Павел. — Праздник как-никак. Да и не напиваться мы же собрались. Слегка пригубим, и работа веселее пойдет, правда, бать? — Павел повернулся к отцу за поддержкой.

— О, как пойдет, — засмеялся Александр Петрович. — Побежит, как Шарик, когда увидит сучку во дворе.

Взрыв хохота сотряс кухню.

— Ну, Сашка ты даешь. Всегда скажешь что-то такое, что ноги отказываются держать, — сказала Надежда Васильевна, отсмеявшись.

Звонкий лай раздался в кухне. Шарик, увлеченный весельем других, и себе решил повеселиться.

— Шарик, что разлаялся? Иль сучки захотел? — спросил Александр Петрович. — С тебя хватит, и так целый двор детей имеешь.

Собака села на лапы и залаяла.

— Шарик, перестань, — послышался голос Надежды Васильевны.

— Да, что вы к нему прицепились, — сказал Павел. — Дайте ему полаять, у его хозяина юбилей.

— Хватит того, что я вам разрешила выпить, — сказала Надежда Васильевна. — Вы мне весь дом на ноги поставите из-за этого юбилея.

— Да что тебе, Надюш, не ймется? Чего ты сердишься? Или может тебе тоже стопочку налить? — предложил Александр Петрович, разливая коньяк по стопкам.

— Чур тебя, старый дурень, — воскликнула Надежда Васильевна. — Как не пила эту гадость, так и до смерти не выпью.

— Что, и сегодня даже не примешь? — Александр Петрович постарался придать лицу как можно больше разочарования. Получилось не очень, глаза продолжали радоваться, когда лицо кривилось.

— Ох, скорее бы это все закончилось, — вздохнула Надежда Васильевна и присела на стул. — Давай пейте и будем дальше работать. Скоро гости придут.

— Придут — подождут, — сказал Александр Петрович. — А у нас сейчас тоже мероприятие намечается.

— Ох, как ты мне уже с этими своими мероприятиями надоел, — покачала головой Надежда Васильевна. — Что ни день, то мероприятие. Так можно и совсем смероприятиться. Устала уже от тебя.

— Мам, — рассмеялся Павел. — Да перестань ты. Жизнь прожита, дети воспитаны, дом на даче построен, и деревья там посажены. Даже вот собака заведена, — Павел погладил Шарика, вертевшегося под ногами. — Дай старику отдохнуть на старости лет. Хочет выпить, пусть выпьет. Сколько той жизни осталось?

— Что с вас возьмешь? — сказала Надежда Васильевна, принимаясь за чистку картошки. — Делайте что хотите, меня только не трогайте.

— Вот такой Надюша ты мне больше нравишься, — сказал Александр Петрович. — Покладистость тебе к лицу. Будь такой и дальше.

— Тогда, старый дурень, ты совсем на голову залезешь. О тебе же, дурак, забочусь, — губы Надежды Васильевны дрогнули, а по щеке скатилась слеза.

— Мам, перестань, этого нам только не хватало, — развел руками Павел.

— Мама, и правда, не надо плакать. Все будет хорошо, — принялась утешать Надежду Васильевну Татьяна.

— Ну вас, — махнула рукой Надежда Васильевна. — Всегда до слез доводите.

— Ладно, бать, — сказал Павел, беря стопку в руки. — Давай по-быстрому. И правда, надо работать.

— Конечно, по-быстрому, — согласился Александр Петрович. — По-долгому будет вечером. Только вот закусить бы чем-то, а то без закуски пьют только алкоголики.

— Вон оливье есть, — встрепенулась Надежда Васильевна, вскочила и принялась насыпать салат из блюда в тарелки. — Котлет пару возьмите, хлеба.

— Вот это другое дело, — улыбнулся Александр Петрович, подошел к жене и чмокнул в щеку. — За что тебя люблю, за то, что не дашь умереть с голода.

Улыбка появилась на лице Надежды Васильевны.

— Уйди, не мешай работать, — сказала она и вернулась к чистке картошки.

— Ну давайте, мои дорогие, — сказал Александр Петрович, поднимая стопку. — Чтоб все у нас было хорошо.

— За тебя, бать. За твои следующие шестьдесят лет, — сказал Павел.

— Вот-вот, — сказала Татьяна. — Чтобы и через шестьдесят лет мы собрались на ваш следующий юбилей.

— Спасибо, — произнес Александр Петрович. — Только что же мне делать со следующими шестьюдесятью годами? Деревья посадил, хибарку на даче построил, детей вырастил.

— Строй новый дом бать, — подсказал Павел, выдохнул и коснулся губами стопки.

— Надюша, может еще пару сыновей вырастим? — старик повернулся к жене.

— Типун тебе на язык, старый дурак, — отозвалась Надежда Васильевна.

Александр Петрович рассмеялся и выпил залпом содержимое стопки.

— Ух, хорошо пошло, — сказал старик, закусывая котлетой.

— Да, неплохо, — согласился Павел, набирая в ложку оливье и отправляя его в рот.

Александр Петрович потянулся за ложкой и… схватился за живот. Боль пронзила нутро. Старик почувствовал, как руки покрылись потом, а по спине прошелся холодок.

— Господи, да что же это такое?! За что же ты меня наказываешь? Чем я провинился? Что сделал не так? — мысли раненной ланью задрожали и сбились в кучу.

Старик чувствовал, как боль, словно неведомое чудовище, расползается по телу, поглощает его все больше и больше. Тошнота подступила к горлу.

— Бать, с тобой все нормально, — обеспокоился Павел.

— Папа, — послышался взволнованный голос Татьяны. — Что с вами?

— Что случилось? — спросила Надежда Васильевна, отвлекаясь от чистки картошки. Увидев согнутого пополам мужа, она вскочила на ноги, нож упал на пол, картошина выпала из руки и покатилась под стол.

— Сашенька, что случилось дорогой? — Надежда Васильевна взяла Александра Петровича за плечо, наклонилась и попыталась заглянуть мужу в глаза.

Старик не обращал ни на кого внимания. То, что происходило внутри пугало его и злило одновременно. Он чувствовал бессилие.

— Что же ты не отпускаешь, тварь? — думал он. — Господи помоги! Дай сил пережить это!

— Сашенька, ты слышишь меня? — плакала Надежда Васильевна. То, что Александр Петрович никак не реагировал на ее слова, расстраивало ее еще больше. Страх за жизнь мужа терзал ее так же сильно, как и волнение, охватившее ее при виде мучений мужа.

— Ему надо лечь, — сказала Татьяна.

— Бать, ты как? Сможешь дойти до кровати? — спросил Павел.

— Надо скорую вызвать, — заголосила Надежда Васильевна.

— Не надо скорую, — прошептал Александр Петрович. — Уже лучше, — соврал он.

Александр Петрович понимал, что то, что происходит у него в животе — плохо. Но врачей он не любил. Как и любой нормальный мужик, он их попросту боялся.

— Лучше? — спросила Надежда Васильевна. — Что ж ты согнутый стоишь, если лучше? Может все же вызовем скорую?

— Никаких скорых, — пробурчал Александр Петрович. — Если говорю лучше — значит лучше. Сейчас разогнусь.

Дрожащей рукой он надавил на живот, словно пытался выдавить оттуда боль, затем набрал воздух в легкие. Спустя мгновение приступ отступил так же быстро, как и появился. Тошнота также не спешила задерживаться. Александр Петрович выпрямился.

— Ну, вот видишь, — сказал он, повернувшись к жене. — Все прошло. А ты сразу скорую.

— Точно прошло? — глаза Надежды Васильевны начали что-то выискивать в глазах мужа.

— Прошло, прошло, — ответил Александр Петрович, чувствуя, как жизнь возвращается в тело.

— Слава Богу, — сказала Надежда Васильевна. — Давай я помогу тебе добраться до кровати.

— Нет, мам, давай я, — вмешался Павел. Руки его обхватили отца за плечи с явным намерением совершить задуманное.

— Да что вы как над маленьким! Ей Богу! — взмолился Александр Петрович. — Я себя прекрасно чувствую и сам смогу дойти, куда надо.

— Сашенька, тебе надо показаться врачу, — сказала Надежда Васильевна. — Может это лечить надо?

— Какому еще врачу? — встрепенулся Александр Петрович. — Не надо никакого врача. Видишь, прошло уже все.

Александр Петрович попрыгал для пущей убедительности.

— Бать, может и правда, надо врачу показаться? — поддержал мать Павел.

— Что, и ты туда же? — сказал Александр Петрович, с укором взглянув на сына.

— И я туда же, папа, — сказала Татьяна. — Может это что-то серьезное. Надо обязательно показаться врачу.

— И не подумаю, — сказал Александр Петрович. — С нашей медициной к врачам ходить нельзя. Не лечат людей, а калечат.

— Но вдруг что-то серьезное, — попыталась убедить мужа Надежда Васильевна. — Врачи все же.

— Нет, — отрезал Александр Петрович и направился в комнату.

— Упрямый какой, — охнула Надежда Васильевна, когда Александр Петрович покинул кухню. — Что ни говори, а он свое. Что мне с ним делать?

— Ничего мам, — сказал Павел. — Может, съел что-то не то.

— Ты видел, как он согнулся? — не унималась Надежда Васильевна.

— Я согласна с мамой, — поддержала Надежду Васильевну Татьяна. — Если бы что-то съел или даже выпил, так бы не согнулся. У него лицо аж скривилось. Лучше бы ему врачу показаться.

— Конечно лучше, — сказала Надежда Васильевна. — Только он же упрямый, как осел. Сама Танюш видела.

— Как-то да будет, — пожала плечами Татьяна. — Успокоится, образумится и сходит к врачу.

— Такого образумишь, — вздохнула Надежда Васильевна и глянула на часы на стене. — Ой, пять часов уже! Скоро гости придут. Танюша, дочисть, пожалуйста, картошку за меня, а я начну стол накрывать. Пашка, поможешь мне? Не хочу тревожить отца. Пусть отдохнет.

— Помогу, помогу, — отозвался Павел.

Александр Петрович добрался до спальни и лег на кровать.

— Что же это такое происходит? — думал он, глядя на местами потрескавшийся потолок. — И в шестьдесят лет нет мне спокойствия. Такой боли я отродясь не чувствовал. За что же ты меня так наказываешь, Господи? Всю свою жизнь я преданно служил тебе. Исправно ходил в церковь и молился часто. Этому же и детей учил. Так за что же ты меня наказываешь? Если ты милосерден, то где твое милосердие? Если ты справедлив, то где твоя справедливость? Если ты помогаешь, то где твоя помощь? Думал, хоть на старости лет не буду мучиться, а тут такое дело. И правда, старость — не радость. Скорее бы дожить свой век и уйти тихо-мирно. Хоть умереть, Господи, ты позволишь мне не мучаясь или даже в этом я не могу на тебя положиться?

Слезы выступили в уголках карих глаз Александра Петровича, когда он почувствовал, что боль возвращается.

— За что, Господи? — прошептал он. — За что?

Но теперь боль не была похожа на нож, живьем разрезающий плоть. На этот раз это было, словно огонь лизнул мокрый кусок дерева. Жжение сменилось покалыванием. Александр Петрович положил руку на живот и вздохнул.

— Может и правда сходить к врачу. Хотя бы анализы какие сделать, чтобы знать что к чему. Может ничего страшного и нет. Гастрит какой или, не дай Боже, язва вернулась. Попью таблеток, и все образумится.

Александр Петрович провел рукой по животу, чувствуя, как боль вновь отступила, оставив после себя пульсацию сродни биению сердца. Боль прошла, и Александр Петрович воспрянул духом, да и Шарик этому немало помог: сел у кровати и принялся зубами тянуть за штанину.

— Что ж тебе не ймется, дружок? — Александр Петрович почесал собаку за ухом. — Поди, может, на кухню и попроси хорошенько. Авось Надюша тебя чем угостит вкусным. Котлетой какой. Ты же любишь котлеты, правда?

Александр Петрович постучал пальцем по носу Шарика, чем привел того в восторг. Отпустив штанину, собака выскочила из комнаты. Спустя мгновение она вернулся, неся в зубах мячик. Поставив передние лапы на кровать, Шарик бросил его старику.

— Ах, вот тебе чего хочется, проказник, — засмеялся Александр Петрович, принимая сидячее положение. — Вот кто-кто, а ты не дашь мне спокойно умереть.

Александр Петрович поднял мячик и выбросил его в коридор. Шарик, гавкнув, выскочил из комнаты, чтобы вернуться с мячиком в зубах. И вновь тот оказался на кровати возле Александра Петровича.

— Вот ты какой, — сказал Александр Петрович. — Так и хочешь, чтобы Надюша меня с тобой на улицу выставила. Ты же знаешь, как она не любит, когда ты носишься по квартире и гоняешь пыль. Но, что с тобой поделаешь?

Александр Петрович взял мячик и сделал вид, что бросил его в коридор. Залаяв, шарик метнулся за ним, но спустя мгновение вернулся ни с чем. Растерянное выражение на морде собаки вызвало у Александр Петрович умиление и улыбку.

— Что не нашел? — спросил Александр Петрович. — Значит плохо искал.

Шарик гавкнул и уселся на лапы возле кровати. Глаза собаки, словно говорили: меня не проведешь.

— Лови, — сказал Александр Петрович, бросая мячик.

Шарик сорвался с места и устремился за игрушкой.

— Что вы здесь вытворяете?! — воскликнула Надежда Васильевна, входя в спальню. — Саша, ну сколько раз я тебя просила, не разрешай собаке бегать по дому. А мне потом пыль выметать из-под кроватей и столов. Шарик, — сказала она, заметив собаку, тащившую тапок из прихожей. — Ну, что ты вытворяешь? Совести совсем нет.

Собака не обращая внимания на Надежду Васильевну, улеглась на ковре посреди комнаты и принялась грызть тапок.

— Ну, посмотри на него! — хлопнула руками по бедрам Надежда Васильевна. — Как об стенку головой. Что за несносная собака. Выгнать тебя пора.

Надежда Васильевна забрала тапок у Шарика и хлопнула его им по заднице. Собака поджала хвост и убежала в коридор.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Надежда Васильевна, присаживаясь на кровать возле мужа.

— Отлично, — отозвался Александр Петрович. — Прям, заново родился.

— Ты все шутишь. Может, все же сходишь завтра к врачу? — спросила Надежда Васильевна, положа руку на ногу мужа.

Александр Петрович хотел было вновь взорваться, да только в голубых глазах жены было столько заботы и тепла, что старик растаял и произнес:

— Схожу, схожу. Вот завтра, прям с утра и схожу.

— Вот и хорошо. А то волнуюсь я. Может и правда что-то серьезное?

— Типун тебе на язык, — буркнул Александр Петрович. — Ты смотри, накаркаешь еще.

— Ну, все молчу, молчу, — сказала Надежда Васильевна, прикладывая палец к губам. — Пойду дальше стол накрывать. А ты полежи еще немного и начинай одеваться. Не будешь же ты, ей Богу, в спортивном костюме за стол садиться.

— А почему нет? — поднял брови Александр Петрович. — Встретить шестьдесят лет в спортивном костюме очень даже хорошая перспектива.

— Ой, Сашка, Сашка, — вздохнула Надежда Васильевна, развернулась и направилась в зал, где звенел тарелками и чашками Павел.

В проеме дверей появился Шарик. Убедившись, что Надежды Васильевны в комнате нет, он развернулся и убежал. Не прошло и минуты, как Шарик вбежал в комнату с тапком в зубах. Вскочив на кровать к Александру Петровичу, он улегся у того в ногах и принялся грызть тапок.

— Ай да Шарик, — заулыбался Александр Петрович. — Ты такой же осел, как и я. Нашему упрямству можно позавидовать. А ну, давай, сюда тапок или ты хочешь, чтобы и я этим тапком получил?

Александр Петрович потянулся к Шарику за тапком, но собака вскочила, спрыгнула с кровати и убежала в коридор.

— Ну, твое дело, — сказал старик, провожая Шарика взглядом.

Глава 2 День рождения

Спустя два часа Александр Петрович сидел за столом в окружении родных и близких и обводил каждого из них взглядом. Он сидел во главе стола, как и положено юбиляру, и улыбался. Здесь были те, кого он хотел видеть в любую погоду и днем и ночью. Его Надюша, Пашка и Сашка, Танюша, маленькие непоседы Витька и Валерка. Были еще Костя, его лучший друг, Костина жена Люба, Олег, второй лучший друг Александра Петровича с женой Наташей, мать и отец Тани, Михаил Александрович и Людмила Игоревна. Вот и все гости. Да и не хотел Александр Петрович больше никого приглашать, хоть и напрашивались. Стар он уже был для гуляний. В его возрасте не гулять, а отдыхать надо. Сколько той жизни осталось. Александр Петрович вспомнил, что где-то вычитал, что в Украине средняя продолжительность жизни мужчин составляет всего шестьдесят два года.

— Это что же, мне осталось два года жить? — подумал Александр Петрович. — Хотя, — старик мысленно махнул рукой. — Если так подумать, то ради чего мне уже жить? Детей вырастил, внуков дождался, вон какие шалопаи, — Александр Петрович посмотрел на Витьку и Валерку.

В эти минуты в глазах старика было столько любви, сколько он, наверное, и к детям мало когда испытывал. Да, свою биологическую программу он выполнил. Так что шестьдесят два или семьдесят два для него не так уж и важно. Хотя жить, конечно, хотелось. Да только вот, жизнь ли это? Власть о людях думать не хочет. Только о себе думает, о своих бездонных карманах, дорогих машинах, вилах за границей. А жизнь между тем дорожает, а вот пенсия расти не хочет. Как была неполных тысяча четыреста гривен, так и осталась. Что ж за них купишь, если только содержание квартиры обходится в пятьсот гривен? А одеться? А кушать купить? А детям помочь? Родители все же. Дал жизнь, изволь заботиться.

Нет, это не жизнь. Александр Петрович вспомнил, как когда-то в молодости мечтал купить машину. И что? Где та машина? Даже за границу ни разу не поехал. А Сашка вот ездил на автобусе. В Германии был, в Чехии. Фотографии привозил. Красиво там конечно. Это не бедная Украина, в которой мужики мрут в шестьдесят два года. Это еще, конечно, кому повезет.

— Эх, — вырвалось у Александра Петровича.

— Что ты так вздыхаешь, Сашка? — спросил Костя, насыпая в тарелку пюре. — Тебе не вздыхать, а радоваться надо. Шестьдесят лет, как-никак, празднуешь. Ты глянь, какой стол. Три дня пить и есть, — рассмеялся Костя. — Или может тебе картошечки положить? Что-то ты загрусти, не ешь ничего.

— Эх, Костик, сколько мы с тобой этой самой картошечки съели, — сказал Александр Петрович. — Помнишь, когда мы только познакомились, когда это было? Где-то в конце семидесятых, так ведь?

— В семьдесят восьмом, Санек, — ответил Костя. — Отлично помню, как мы на Десне вместе рыбу удили. У тебя червяки закончились, и ты решил у меня попросить.

— Да, да, и я это помню, — кивнул Александр Петрович. — Так мы потом пекли картошку всю ночь и самогонкой запивали или наоборот, пили самогон и картошкой заедали.

— Точно, точно. Еды никакой больше не было, осталась одна картошка.

— А какого коропа мы тогда подняли, — вспомнил Александр Петрович.

— Эй, вы чего? — вклинилась Надежда Васильевна. — Это вечер воспоминаний или празднование дня рождения? Никак не пойму. А ну быстро насыпайте тарелки. Костик, твоя очередь тост говорить.

— Ну, Надежда, ты ни грамма не изменилась с тех пор. Как ты только Сашку отпустила на ту рыбалку?

— Чего мне это стоило, — вмешался Александр Петрович. — Неделю после этого кушать готовил.

Взрыв хохота сотряс зал.

— Александр Петрович, вам грех жаловаться на Надежду Васильевну, — сказала Татьяна. — Вы только посмотрите сколько она всего наготовила: салаты какие только пожелаете, котлеты, и свиные и рыбные, капуста тушенная с грибами, битки свиные, индюк запеченный. А вы еще сладкое не видели. Там один торт лучше другого, а вы говорите. Такую жену на руках носить надо с утра до вечера.

— Я ж и носил, — сказал Александр Петрович. — Чего б ей тогда такой стол готовить? Я свою Надюшу люблю. Ею меня, и правда, Бог наградил.

— О-о-о, если бы вы знали, сколько он мне тогда на рыбалке про Надежду наговорил, — встрял Костя.

— Неужто плохое? — всплеснула руками Надежда Васильевна.

— Только хорошее. Я даже завидовать ему стал. Думал где бы и себе такую жену найти.

— И не говорите, что не нашли? — улыбнулась Наташа, жена друга Олега.

— Наше-е-ел, — протянула Костя. — Послал мне Бог Любашу. Теперь, Сашка, я тебе не меньше могу наговорить о жене, чем ты мне тогда.

— Давайте, вы может, потом наедине поговорите? — вмешался Сашка-младший. — Бать, день рождения все же. Здесь не говорить, а пить и есть полагается.

— Ну, все-все, молчу, — сказал Александр Петрович.

Костя тоже замолчал, увлекшись салатом оливье.

— Чей следующий тост? — спросил Павел. — Кому речь держать?

— Костя, хватит есть, — сказала Надежда Васильевна. — Желай другу что-нибудь.

— Так я же ни ел еще ничего.

— Потом поешь, — сказала Люба, его жена. — Нельзя же человеку отказывать.

— Нельзя, значит нельзя, — Костя отложил вилку и поднялся из-за стола.

— Что ж я буду говорить, если у меня стопка пустая? — сказал он, потянувшись к стопке.

— Это мы сейчас исправим, — сказал Павел. Взяв бутылку «Хортицы», он разлил ее содержимое по стопкам.

— Пашка, может папе не надо? — обеспокоилась Надежда Васильевна. — У него желудок больной же.

— Это что же? — послышался голос Олега. — Именинник да в свой день рождения и не выпьет за свое здоровье? Да это как-то не по-нашему.

— Конечно, не по-нашему, — поддержал Олега Костя. — Немножко водочки и желудок будет здоровее некуда. Давай, Сашка. Я тост говорить буду.

Александр Петрович смотрел на стопку до краев наполненную казенкой и думал, а может, и правда, не стоит? Да как-то неловко перед гостями. И день рождения все же. Как тут не выпить. Авось обойдется.

— А вы куда руки тянете? — спросила Татьяна у Витьки и Валерки. Витька, который сидел ближе к маме, подобрался к ее стопке и пытался поднять ее не разлив содержимое. Валерка округлив глаза, наблюдал за братом. — Ты посмотри! Рано вам еще, — сказала Татьяна и отставила стопку подальше от рук детей.

— Дам по жопе, — пригрозил Павел, взглянув на сыновей исподлобья.

Дети притихли и уткнулись носами в тарелки.

Тем временем, Костя поднял стопку, взглянул на друга и сказал:

— Ну, Сашка, что же тебе пожелать?

Александр Петрович поднялся со стула и взял в руку стопку. Взгляд его устремился на друга.

— Шестьдесят лет — это тот возраст, — начал Костя, — когда можно остановиться, посмотреть на прожитую жизнь, порадоваться достижениям, погрустить о несбывшихся мечтах, подумать о будущем, но главное, можно, посмотреть на свое настоящее, на детей, внуков и сказать себе: Я не зря прожил жизнь. Но часто наше настоящее нас не радует, так как нет в нем очень важной для стариков вещи — здоровья. Поэтому я хочу тебе, Сашка, пожелать здоровья. Что бы хватило тебе его и внуков вырастить и правнуков понянчить. В нашем возрасте здоровье — это единственно чего всегда не хватает. Поэтому желаю здоровья и только здоровья. За тебя, мой друг! — сказал Костя и поднял стопку.

Звон стопок заглушил слова благодарности Александра Петровича.

— Хорошо иметь таких друзей, — подумал Александр Петрович. — С таким, как Костя и в огонь и в воду. Никогда не подведет. Спасибо, Костя.

Александр Петрович, поднес стопку к губам и выпил содержимое. Ухнув, он потянулся за бутербродом со шпротами.

— Кажется, пронесло, — подумал Александр Петрович, пытаясь почувствовать, как отнесся желудок к алкоголю.

— Как ты? — Надежда Васильевна повернула голову к мужу.

— Все хорошо. Не переживай.

— Ну, и слава Богу.

За разговорами и пожеланиями прошел весь вечер. Александр Петрович старался пить мало, да и ел немного. Стол ломился от еды, но Александр Петрович как будто этого не замечал, аппетита не было, да и боль вернулась. Благо, она не была такой острой, как раньше и ее можно было терпеть. Но, как и любой мужик, Александр Петрович всегда любил хорошо поесть. И теперь глядя на еду на столе испытывал сожаление от того, что из-за страха как бы не стало хуже и куда-то девавшегося аппетита не может себе позволить приналечь на всякие вкусности на столе.

Когда уже под конец застолья подошла его очередь говорить последнее слово, Александр Петрович поднялся со стула, окинул собравшихся взглядом и сказал:

— Сидел весь день и пытался составить речь. Не получилось. Ну да черт с ней. Попробую что-то сказать, как говорится, экспромтом. Так вот. Сегодня, когда сидел с ручкой в руке, перед глазами пронеслась вся жизнь. Вспоминал, что о детстве, вспомнил, как Надюшу с роддома забирал, даже как Шарик у нас появился…

Собака едва услышала свое имя, выползла из-под стола и уселась на лапы у ног хозяина.

— Да не звал я тебя, Шарик, не звал, — сказал Александр Петрович и потрепал собаку за ухом. — Так, к слову пришелся. В общем, — повернулся Александр Петрович к гостям, — многое пришлось вспомнить. Пришел я к тому, что прожил я свою жизнь не зря.

— Бать, ты что хоронить себя собрался? — Павел посмотрел на отца. — Ты это, не смей, рано еще.

— Да что ты к отцу прицепился, — сказала Надежда Васильевна. — Дай отцу закончить.

— Нет, Паша. Помирать я еще не собрался. Мне надо еще… как ты Костя сказал? — Александр Петрович повернулся к Косте. — Правнуков понянчить.

— Да Сашка. И правнуков и праправнуков, — улыбнулся Костя.

— Ну, про праправнуков не знаю, а вот правнуков понянчить хотелось бы. Да только знаете. Я сегодня думал уже об этом. Я где-то читал, что у нас в Украине средняя продолжительность жизни мужиков — шестьдесят два года. Вот я и подумал, а мне-то уже шестьдесят. Сколько тут до шестидесяти двух осталось? Два года?

— А ты, бать, меньше подобной хрени читай, — вмешался Сашка-младший. — Мало ли что могут написать. У нас в государстве нельзя верить тому, что пишут.

— Ну, не говори, Сашка, — замотал головой Павел. — Чему-чему, а вот этому как раз верить нужно. В Украине мужики на самом деле, как мухи дохнут.

— Саш, — сказал Олег, повернув голову к другу. — Ты не думай об этом. Живи себе потихоньку, сколько Бог отмерил. Кто-то и до шестидесяти не доживает, а кто-то и до девяноста дожить может. Так что как кому отмерено.

— Олежка прав, — сказал Костя. — У тебя отец сколько прожил, почти девяноста лет?

— Восемьдесят три, — поправил Александр Петрович.

— Ну вот. И мой отец восьмой десяток разменял. То алкаши мрут в шестьдесят, а то и меньше. А мы мужики здоровые, водкой не злоупотребляем, разве что по праздникам.

— Да, у нас в Украине, что ни день, то праздник, — рассмеялся Михаил Александрович, отец Татьяны.

— Да Миша, тут ты прав, — согласился Александр Петрович. — У нас, что ни день, то праздник. У нас народ не может без водки. Нация алкашей какая-то. Какой же мы пример показываем подрастающему поколению. Вон хотя бы Валерке с Витькой, — Александр Петрович кивнул на внуков, дырявивших вилками куски торта на тарелке. — Как-то неправильно это.

— Ну, а что ты хочешь, Сашка. Жизнь у нас такая. Ты же видишь у нас все высокое, и безработица, и преступность, и инфляция, и цены, только зарплаты и пенсии низкие. Как получается, так и живет, — сказал Костя.

— Значит, неправильно живем, — возмутился Александр Петрович. — Мне вон Сашка фотографии показывал, те, что за границей сделал. Там же другая жизнь. Там люди по-другому живут. И действительно живут, а не существуют, как мы.

— То ты не равняй палец с сам знаешь чем, — сказал Костя.

— Костя, — одернула мужа Люба. — Дети же.

— А что дети? Я ничего такого не сказал. Просто Сашка там люди другие, вот и живут по-другому. А у нас… как наш президент когда-то говорил? Народ у нас быдло. Имеем то, что и имеем.

— Ага, — засмеялся Павел. — Имеем то правительство, которое нас потом и имеет.

— Да Пашка, — кивнул Костя. — Именно так. Рыба откуда начинает гнить? С головы. Отрубить голову, так может все остальное свежим останется.

— Вы все правительство, президент, голову рубить, — сказал Александр Петрович — А кто это? Роботы или машины? Те же люди, что и мы с вами.

— Вот я про то и говорю, — заметил Костя. — Люди у нас такие. Каждый о себе думает. Как у нас говорят: моя хата с краю. Менталитет у нас такой. Мен-та-ли-тет. Тут уже ничего не поделаешь. Семьдесят лет Союза не прошли даром.

— Э-э-э, — протянул Олег. — Ты, Костик, так не говори. — Я в Союзе за свою зарплату мог не только одеться, обуться, семью прокормить, но и на машину насобирать денег. Мои дети ели булочки по одной копейке и батоны по пятнадцать копеек, колбасу Докторскую по два рубля тридцать копеек и пили молоко по тридцать две копейки за литр. А посмотри, что сейчас творится? Народ нищий, а верхушка жирует, все никак не нажрется. Может, дай-то Бог, подавится.

— Ну, что вы развели тут за балаган? — вмешалась Надежда Васильевна. — У нас День Рождения, а вы старое ворошите. Раньше была одна жизнь, сейчас другая. Зачем старое ворошить? Воспоминаниями сыт не будешь. Дайте Сашке слово договорить.

— Времена, и правда, другие были, — Александр Петрович провел пальцами по щекам. — Надо как-то приспосабливаться только вот как же его приспособишься-то, когда народ не живет, а выживает.

— Голова, Сашка, с головы все начинается, — вставил Костя.

— Да уймись ты наконец, — сверкнула на мужа глазами Люба.

— Нет Костя, не голова, а народ, люди. Вот наша проблема.

— Сашка, ну что ты ей Богу? Что ты так разошелся? Заканчивай речь уже, — сказала Надежда Васильевна. — Итак развели здесь Бог знает что.

— Как говорил Верещагин из фильма «Белое солнце пустыни»: за державу обидно, — скривился Александр Петрович. — Ну, да ладно. Так о чем я говорил? А, вспомнил. Хотел сказать, что многое было в жизни — и плохого, и хорошего. Все прошло. Что-то к счастью, что-то, может быть, к сожалению. Но сегодня, стоя перед вами, хотел бы сказать вам всем большое спасибо. Спасибо, что были со мной, помогали, поддерживали в трудную минуту. Поэтому давайте выпьем за вас. За то, что бы мы еще не раз встретились за этим столом. За вас!

— Я вот…, - хотел было продолжить Александр Петрович внезапно возникшую мысль, но звон стопок заглушил его слова.

— Ну и черт с ним, — подумал Александр Петрович, чокаясь с Костей.

— Спасибо, Сашка, — сказал Костя. — Что касается меня, то мы с тобой еще не одну бутылочку разопьем и не одно день рождения отпразднуем. — Скоро мои шестьдесят будем праздновать.

— Если память меня не подводит, то через два года? — спросил Александр Петрович.

— Именно так, — кивнул Костя. — Два года разницы у нас с тобой. Два года. Ну, давай выпьем. А то смотри все выпили, а мы с тобой заговорились.

— Давай, Костик, — поддержал друга Александр Петрович и опрокинул стопку в себя. После того, как боль вернулась Александр Петрович побоялся пить много, поэтому, когда Павел разливал водку, он попросил его налить ему не больше половины стопки. И сейчас, чувствуя волнение в желудке, понимал, что так оно и, правда, было лучше.

Спустя час гости начали расходиться. Правда, Павел с детьми ушел еще раньше. Дети все же маленькие, а время было позднее. С Павлом ушли и родители Татьяны, Михаил Александрович и Людмила Игоревна. Татьяна вызвалась помочь Надежде Васильевне убрать со стола.

Когда все расходились, Александр Петрович вызвался проводить их с Шариком к метро. Правда, провожать пришлось только Костю с женой Любой. У Олега была своя машина, поэтому они с женой уехали своим ходом.

Метро находилось рядом, минут десять-пятнадцать ходьбы. Александр Петрович решил прогуляться перед сном, да и Шарика надо было выгулять. Не все же ему взаперти сидеть. Животные, как и люди, любят свободу, к сожалению, люди этого не понимают. Еще когда Сашка приволок откуда-то маленького черного щенка, Александр Петрович поддерживал жену в том, чтобы не держать собаку в доме. Правда, мотивы у них с женой были разные. Надежда не хотела лишней грязи в квартире, а Александр Петрович не хотел неволить собаку; ведь это живое существо. Александр Петрович всегда считал, что собакам место в загородных домах, селах, но никак не в высотках. Но глядя в проникнутые искренней добротой и преданностью глазенки щенка, Александр Петрович, в конце концов, встал на сторону сына. Надежде Васильевне пришлось уступить и смириться с еще одним жителем, за многие годы ставшим полноправным членом семьи.

— Я тебе вот что скажу, — произнес Костя, когда он, Александр Петрович, и Люба шли по улице к метро. Дождь прекратился, оставив после себя озера луж. Ветер утих, но холод стоял невероятный. — Все эти разговоры о возрасте, — все это чушь собачья. Зачем думать о том, что невозможно изменить. Шестьдесят лет или сто — это не так уж и важно. Жизнь вообще простая штука, если меньше думать, — рассмеялся Костя.

— Ну, не скажи Костя. Зачем-то нам мозги все же дал Бог, — сказал Александр Петрович. — Если не думать, зачем же еще?

— А черт его знает, — пожал плечами Костя. — Вот апендикс у человека тоже есть, но для нашего организма он-то бесполезен. Правду я говорю, Любаша? Ты же у нас врач.

— Правда, Костя, правда, — ответила Люба, беря Костю под руку. — Ух, как холодно, — сказала она, теснее прижимаясь к мужу.

— Может и так, а может и не так, — ответил Александр Петрович. — Если Бог вложил в нас что-то, то это для чего-то нужно. Не может быть бесполезных органов у нас в теле.

— Какой ты упрямый, — хмыкнул Костя. — Даже старость тебя не изменила. Каким был, таким остался. Тут тебе сам специалист говорит, что может, а ты не может, да не может.

— Как говорят, Костя, горбатого могила исправит, — ухмыльнулся Александр Петрович. — Если за шестьдесят лет не изменишься, то уже никогда не изменишься.

— Это точно, — рассмеялся Костя. — Я как бросал носки под диван тридцать лет назад, так и в неполных шестьдесят продолжаю это делать. Ох и получаю нагоняй от Любаши. А мне все как мертвому припарка.

— Кого, кого, а вот тебя и могила, тьфу, тьфу, убереги Боже, не исправит, — заметила Люба. — Так что не обвиняй Александр Петрович в упрямстве. Осел и тот ребенок по сравнению с тобой.

— Нет, ну ты видишь Сашка, какие эти женщины, — Костя состроил гримасу. — Ну, никак им не угодишь.

— А нам угождать не надо, — сказала Люба. — Нас понимать надо. Если ты это за свои 58 лет жизни не понял, то кто тебе врач? Уж не я точно.

— Эх, Сашка, — вздохнул Костя. — Вот так и живем — я ей пять копеек, она мне рублем рот затыкает. Ничего возразить не могу. Видишь, какая умница, все знает. Может из-за того, что книги читает. Но иногда, — Костя повернулся к Александру Петровичу и прошептал, — мне кажется, что лучше пусть бы ни читала.

— Я все слышала, — сказала Люба. — Может, если бы и ты книги читал, то знал бы, зачем человеку мозги.

— И что ей сказать после такого? — приуныл Костя. — Перед лучшим другом и так унижает. А еще любимая жена называется. Ты бы лучше, вон у Шарика поучилась, — кивнул на собаку Костя. — Иногда и молчать полезно.

— А ты мне, что это рот затыкаешь? — повернула голову к мужу Люба. Выражение на лице вряд ли можно было назвать приветливым.

— Все, все молчу, — засмеялся Костя, видя реакцию жены. — Я шучу, а ты все на веру воспринимаешь.

— Костя, — Александр Петрович решил вмешаться. — Я вот что тебе скажу. Иногда мне кажется, что женщины мудрее мужчин. Нет, нет, ты дослушай, — он взял Костю за руку, порывавшегося что-то сказать. — Ведь известно, что женщины больше склоны руководствоваться в жизни чувствами, а не головой, как мужчины. Мне когда-то Надюша предлагала, чтобы я пробовал себя на писательском поприще. Я как сейчас помню. «Сашка, — говорила она. — Если чувствуешь, что это твое, не сомневайся. Берись и делай. Семью как-то вдвоем прокормим». Но я не слушал ее. Для меня семья была на первом месте. Надо же и кормить было, и одевать, и вещи какие-то в квартиру покупать. Благо завод выделил квартиру, а так, кто бы мне ее дал, если бы писательствовал. Но, знаешь, жизнь не такая легкая штука, как кажется на первый взгляд. Сейчас я думаю, да что греха таить, я чувствую, что чего-то не хватает мне в жизни. Как будто осталось что-то незаконченное. Нет… как это сказать… удовлетворения что ли. Нет. Вы не поймите меня неправильно. Бог мне свидетель. Я вполне доволен своей жизнью. У меня чудесная семья, жена, дети, но все равно. Чувствую, что чего-то не хватает. И от этого какой-то тяжелый осадок на душе остается.

— Эх, Сашка, — Костя положил руку на плечо друга. — Всегда ты воду баламутишь. Да перестань ты думать о том, что могло быть. Ну, вышло, так как вышло. И черт с ним! Сам говоришь, у тебя чудесная семья, так и живи для семьи, как всю жизнь жил. Да и кто тебе мешает писать сейчас. Пенсия есть, крыша над головой тоже имеется. Пиши, если душа желает.

— И правда, Саша. Почему бы тебе не попробовать сейчас писать, — поддержала мужа Люба. — Детьми заниматься уже не надо, разве что внуками, когда в гости придут. Кто знает, может мы сейчас идем с новым Достоевским или Толстым.

— Во-во, Любаша дело говорит, — ухмыльнулся Костя и подмигнул другу. — Сам же говорил, что женщины мудрее мужчин.

— Боюсь, стар я уже для этого, — вздохнул Александр Петрович. — Мне же не двадцать лет, и даже не тридцать. Тут уже о смерти стоит задуматься, а не о писательстве.

— Опять двадцать пять. Кто про что, а ты про смерть, — рассмеялся Костя. — Ну, смотри сам. Как-никак твоя жизнь, тебе и решать. Ну, давай друг пять, — сказал Костя, когда они подошли к станции метро. — Даст Бог свидимся. Меньше думай о плохом.

— До свидания, Саша. Заходите с Надюшей в гости, — сказала Люба. — Раньше часто захаживали, а в последнее время уже и дорогу к нам забыли.

— Хорошо, Люба, — сказал Александр Петрович. — Постараемся зайти. Как-то времени все не было. Сама знаешь, какая у нас жизнь в стране. Заботы, хлопоты. Никуда от них не деться.

— Знаю, Саша, знаю. Приходите. Мы с Костей будем ждать. До свидания, — сказала Люба и спустилась в переход.

— Только не забудь бутылочку коньячка принести, — подмигнул Костя. — Ну, все. Будь здоров, — сказал он и последовал за женой.

— Ну, что Шарик, — Александр Петрович повернулся к собаке, — ты все столбы обошел? Можем идти домой?

Собака посмотрела на хозяина, вильнула хвостом и побежала вперед, старательно обегая лужи.

— Ух, — вырвалось у Александр Петрович, когда он почувствовал, как щеки и нос защипал мороз. — Днем дождь, ночью мороз. Непонятно, что с погодой творится. То осень, то зима. Все это… как его… глобальное потепление. До чего природу довели, что она уже не знает, когда у нее что.

Александр Петрович плотнее закутался в пальто и последовал за собакой.

— Ну, что, проводил Костю с Любашей? — спросила Надежда Васильевна, когда он вернулся домой. — Шарик, куда побежал? — повернулась она к собаке, метнувшейся на кухню. — А ну быстро в ванную ноги мыть!

— Проводил, а где Татьяна? Ушла что ли уже? — спросил Александр Петрович, заглядывая в кухню. — И Сашки не видно.

— Да Сашка пошел провожать Танюшу. Скоро придет.

— Тогда понятно, — сказал Александр Петрович, снимая пальто в прихожей.

— Шарик, я кому сказала в ванную, — нахмурилась Надежда Васильевна, заметив, как собака побежала на кухню. — Идем, я тебе ноги помою. Что за собака упрямая.

Надежда Васильевна схватила собаку за ошейник и поволокла в ванную.

— Вся в хозяина, — улыбнулся Александр Петрович. — А где это мои тапочки? Что-то я их не вижу. Неужто Шарик затащил куда-то?

— Я их в стенку в прихожей спрятала, — перекрывая шум бегущей воды, из ванны донесся голос Надежды Васильевны. — Подальше от этого лохматого проходимца. Стой смирно, Божье ты наказание. Саша, нашел?

— Нашел, нашел, — ответил Александр Петрович, направляясь в зал. Спустя мгновение к нему прибежал Шарик, довольный, что убежал от Надежды Васильевны. Запрыгнув на диван, собака начала моститься возле старика.

— Что это у тебя ноги мокрые? — спросил Шарика Александр Петрович.

— Что, что, — сказала Надежда Васильевна, заходя в зал. — Не дал ноги вытереть, вот они и мокрые. А что это ты сегодня не ел за столом ничего? — спросила она мужа.

— Да, что-то не хотелось, — ответил тот.

— Что, опять желудок болел? — обеспокоилась Надежда Васильевна.

— Было малость, но не волнуйся, уже не болит.

— Ты помнишь, что ты мне обещал?

— Помню, завтра с самого утра схожу в поликлинику.

— Вот и славно. Я иду спать, — сказала Надежда Васильевна, выходя из зала. — Мне завтра на работу.

— Да я тоже пойду, — Александр Петрович двинулся следом за женой. — Сонливость какая-то появилась. А что это ты опять в субботу работаешь?

— Слава Богу, что хоть в воскресенье меня не трогают, — сказала Надежда Васильевна, входя в спальню и включая свет. — Ты же знаешь этих частников, они готовы работать сутки напролет только бы заработать больше денег.

— Конечно знаю, — ответил Александр Петрович. — Эх, люди с ума посходили. Кроме денег ничего больше не хотят знать.

— А что, Саша, поделаешь? Надо же людям как-то выживать. А что это ты сегодня ополчился за столом? На тебя это не похоже. Тихий, тихий, а тут разошелся. Я даже подумала, тот ли это Сашка, которого я знаю тридцать шесть лет, — сказала Надежда Васильевна, забираясь под одеяло.

— Надюша, неправильно все это. Вот и разошелся.

— Что неправильно?

— Да все. Вся наша жизнь неправильна. Вот чувствую, что что-то не так. Что-то не хватает. Какая-то она бессмысленная, что ли.

— Сашенька, так все люди живут. Так устроено наше общество. Тут уже ничего не поделаешь.

— Эх, Надюша. Может ты и права. Но от этого как-то пусто на душе становится. Вот чувство такое, плохое какое-то, — сказал Александр Петрович, раздеваясь.

— Что-то ты расчувствовался. О чувствах заговорил. С каких это пор тебя чувства начали беспокоить? — удивилась Надежда Васильевна.

— А вот как стукнуло шестьдесят, так и начали. Говорят, на старости лет человек мудрее становится. Может, со мной как раз то, помудрел, — улыбнулся Александр Петрович, представ перед женой в одних трусах.

Внезапно Надежда Васильевна нахмурилась.

— Сашка, а ну-ка повернись, — попросила она мужа.

— А это тебе зачем? — вскинул брови Александр Петрович. — Неужели давно не видела меня в таком виде?

— А вот представь, не видела. Поворачивайся говорю тебе, — не унималась Надежда Васильевна.

— Ну, поворачиваюсь, — Александр Петрович развернулся на триста шестьдесят градусов.

— Сашенька, Бог мой. Да ты никак похудел, — всплеснула руками Надежда Васильевна. — И как это я не заметила раньше. Кожа висит, словно тебе не шестьдесят, а сто шестьдесят лет. Это все твое «не хочется кушать».

— Старый я. Вот и худею, — сказал Александр Петрович. — Ты что разве не знаешь, что в старости люди вниз растут, а не вверх. Так и у меня. Сужаюсь, а не расширяюсь, — рассмеялся Александр Петрович собственной шутке. Но Надежде Васильевне его шутка совершенно не понравилась.

— Только скажи мне еще раз «не хочу кушать», я тебе дам не хочу. Шарик и тот ест больше, чем ты. А ты же взрослый мужчина, тебе надо хорошо питаться.

— Как скажешь, Надюша, — ответил Александр Петрович. — Ну что, я могу лечь в кровать или мне и дальше быть моделью на подиуме?

— Ложись уже, несчастье ты мое, — сказала Надежда Васильевна, заворачиваясь в одеяло. — Шарик — первое несчастье, а ты — второе. Что мне с вами делать? Не любила бы, выгнала бы на улицу обоих, может образумились бы.

— Эх, Надюша, — сказал Александр Петрович, гася свет в спальне. — Несчастье плюс несчастье и будет тебе одно большое счастье.

— Ой, счастье ты мое. Забирайся под одеяло. Нечего голяком по комнате расхаживать. Простудишься. И на чьи это руки? На мои опять же.

— Ну, не бурчи, не бурчи, — сказал Александр Петрович, забираясь под одеяло и обнимая жену. — Спокойной ночи, Надюша. Как-то оно да будет. Когда-то все образумится.

— Твои слова да Богу в уши. Спокойной ночи, Сашенька, — отозвалась Надежда Васильевна, прижимаясь к мужу.

Глава 3 Поход к врачу

Александр Петрович проснулся рано, еще до будильника, заведенного на 6:00. Мысли по поводу предстоящего посещения врача беспокоили его, заставляли нервничать. Он собрался было отказаться от этой затеи, но совесть грозила доставить ему еще больше мучений, чем этот треклятый поход к врачу. Как-никак, но он пообещал жене, лишний раз расстраивать ее и волновать он не хотел.

На дворе было темно. Солнце не спешило осчастливить этот мир своим приходом, словно боялось зимнего холода, царящего в нем. С улицы донесся визг автомобильной сирены.

— Чертовы машины, — подумал Александр Петрович. — Развелось словно тараканов. Ни пройти, ни проехать, ни поспать не дадут.

Он попытался заснуть, но сон не шел. На душе было тревожно. Так он и промаялся в неудачных попытках заснуть, пока трель будильника не разбудила Надежду Васильевну. Надежда Васильевна проснулась и потянулась к ночнику. Тусклый свет осветил спальню и ее мужа, лежащего на спине и разглядывавшего люстру.

— А ты чего не спишь? — спросила Надежда Васильевна мужа. — Тебе же не надо на работу идти, как мне.

— Да что-то не спится, — отозвался Александр Петрович. — Все этот поход к врачу покоя не дает. Будь он неладен.

Надежда Васильевна улыбнулась.

— Трусишка. Как не любил ты врачей, так и не любишь. Но ничего, сходишь, узнаешь, что да как, авось ничего серьезного. Как только выйдешь от врача, сразу позвони мне, чтобы я не волновалась.

— Так и сделаю, — пообещал Александр Петрович. — Как только, так сразу.

— Вот и молодчина, — Надежда Васильевна поднялась с кровати. — Я в ванную и на работу. Как хорошо, что сегодня кушать не надо готовить. Откроете с Сашкой холодильник и возьмете, что захотите. Только не вздумай ничего не кушать, — предупредила Надежда Васильевна. — Исхудал, кожа, да кости.

— Ну, ну, не преувеличивай, — сказал Александр Петрович, хлопая себя по животу. — У меня еще вполне приличный бочонок.

— Ой, Сашка, Сашка, — только и сказала Надежда Васильевна, покидая спальню.

Александр Петрович закутался в одеяло и закрыл глаза.

— Как хорошо все же на пенсии, — подумал он и улыбнулся. — На работу утром вставать не надо. Лежи себе, сколько душа желает.

Из ванны донесся шум воды. На улице опять завыла сигнализация.

— Чертов прогресс, — пробормотал Александр Петрович. — Какой только дурак выдумал сигнализацию для машины?

У кровати послышалась возня, и через мгновение на ноги Александру Петровичу плюхнулось что-то тяжелое.

— Шарик, — улыбнулся он, увидев собаку, улегшуюся ему на ноги. — Ты больше нигде не нашел места прилечь? Мои ноги — уже не те, что раньше. Тебя им тяжело уже держать. Не маленький все же, — сказал Александр Петрович, убирая ноги из-под собаки. — И знаешь, на твоем месте я бы слез с кровати. Вернется Надюша, даст тебе по ушам. Ты же знаешь, как она не любит, когда ты лезешь на кровать.

Шарик посмотрел на Александр Петрович, затем зевнул и положил голову на лапы.

— Упрямый ты Шарик, упрямый, — Александр Петрович почесал собаку за ухом. — Ну, не хочешь слушаться, как знаешь. Тогда сам разбирайся с Надеждой.

Шарик закрыл глаза и прикинулся спящим. Внезапно дверь в ванную открылась, и в тот же час Шарик вскочил на ноги, спрыгнул с кровати и забрался под нее.

— А Надюша говорит, я трусишка, — засмеялся Александр Петрович. — А тут еще больший трусишка есть… Эх, Шарик, Шарик, — сказал Александр Петрович, закрыв глаза. — Старые мы с тобой стали.

Александр Петрович замолчал. С кухни донеслись шаги Надежды Васильевны. Из-под кровати донеслась возня. Где-то на улице залаяла собака. Вновь взвыла сигнализация.

— А говорят цивилизация — это благо, — пробормотал Александр Петрович, зевая. — Единственное благо — это хороший сон.

Спустя некоторое время Александр Петрович заснул. Вскоре тишину комнаты нарушило тихое похрапывание. Словно в ответ из-под кровати донеслось едва слышимое посапывание.

— Что вам мужчина? — визгливый голос донесся из-за стеклянной стойки регистратуры.

— Я к врачу, — отозвался Александр Петрович, теребя шапку в руках.

— Здесь все к врачу, — заметила обладательница голоса, худощавая женщина лет сорока в белом халате, с короткой стрижкой и тонкой оправой очков на носу.

— Я не знаю к кому. Наверное, к гастроэнтерологу.

— Тогда пойдете к терапевту. Он вас направит куда надо.

— К терапевту, значит к терапевту.

— У вас медицинская карточка есть? — спросила женщина в белом халате.

— Какая карточка? — не понял Александр Петрович.

— Медицинская, — ответила женщина. — А как вы хотели к врачу идти? Прийти, сказать «здрасте» и все? Так не положено. Как вы по врачам всю жизнь ходили? Ладно. Заведем новую. Как ваша фамилия?

— Огненко, — отозвался Александр Петрович.

— Огненко, — повторила регистраторша, заполняя титульную страницу карточки.

— Имя и отчество.

— Александр Петрович.

— Хорошо. Вот вам, — сказала женщина, протягивая старику карточку. — С ней идете к врачу.

— А куда идти? — спросил Александр Петрович.

— Второй этаж, кабинет «222».

— Спасибо, — пробормотал Александр Петрович. — Это все?

— А что вы еще хотите? Чтобы я вам вальс Бостон станцевала? Все. Следующий.

— Да не надо мне ваш вальс, — пробормотал Александр Петрович, направляясь к лифту. — С меня вполне хватило бы человеческого обращения.

Старик прошел к лифту и нажал кнопку вызова, затем еще раз и еще. Как бы он хотел оказаться где угодно, только не здесь. Белые халаты, свойственные поликлиникам запахи, толпа народа. Александр Петрович снова нажал кнопку вызова. Индикатор движения лифта застрял на цифре «5».

— Что же так долго? — пробормотал Александр Петрович, раз за разом вдавливая кнопку вызова в панель.

— Мужчина, что вы так нервничаете? — спросила женщина в белом халате, подходя к лифту. На бейджике на груди было написано: Галина Юрьевна. Врач-невропатолог. — Вы разве не знаете, что нервы надо беречь?

— Где ты на меня взялась? — подумал Александр Петрович, а вслух произнес. — Слышал такое. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются.

— В вашем возрасте уж точно, — заметила Галина Юрьевна. — Поэтому перестаньте насиловать кнопку вызова. Она ни в чем не виновата.

— Пожалуй, вы правы, — пробормотал Александр Петрович, оставляя кнопку в покое. Взгляд уткнулся в пол, выложенный зеленой плиткой, руки принялись мять уголок карточки.

— Вам какой? — спросила врач, когда лифт спустился и они вошли внутрь.

— Второй этаж, будьте добры, — отозвался Александр Петрович.

Дверцы лифта закрылась и кабинка понеслась навверх. Спустя мгновение Александр Петрович вышел из кабинки и принялся искать кабинет «222».

— «200»… «205»… «214»… «220»…, - бормотал Александр Петрович, двигаясь по коридору поликлиники. — «222». Кто крайний? — спросил старик, обращаясь к веренице людей, расположившихся у двери с табличкой «222».

— Наверное, я, — отозвался щуплый парнишка, бросив взгляд на старика.

— Тогда я буду за вами, — сказал Александр Петрович, прислоняясь к стене. Он бы с радостью присел на лавочку с поролоновой седушкой, но они все лавочки поблизости оказались заняты. Александр Петрович посмотрел на толпу, собравшуюся перед кабинетом, и вздохнул, часа два, как минимум, придется здесь просидеть.

— Надо было что ли газету какую купить? — подумал Александр Петрович. — Ну, что ж тут поделаешь уже? Придется стенки рассматривать.

Дверь в кабинет под номером «222» открылась, выпуская посетителя, девушку лет двадцати в узких джинсах и кофточке, и закрылась за старухой с карточкой, толщине которой позавидовала бы даже Библия.

Час прошел, два, а Александр Петрович все также стоял перед дверью, ведущей в кабинет «222», правда, теперь он не стоял у стенки, а сидел на лавочке. Наконец-то подошла и его очередь. Старик поднялся с лавочки и вошел в кабинет.

— Здравствуйте, — поздоровался Александр Петрович с врачом, мужчиной сорока-сорока пяти лет, с маленькими усиками. Врач сидел за столом и что-то записывал в карточку, одной из множества, стопкой стоявшей рядом на столе. Напротив врача сидела девушка и также водила ручкой по бумаге.

— Ассистентка, — догадался Александр Петрович.

— Здравствуйте, — отозвались и врач и ассистентка. — Присаживайтесь, — сказал врач, указывая на стул, прислонившийся к письменному столу. — Подождите немного. Мне надо заключение дописать.

— Конечно, конечно, пишите, — сказал Александр Петрович и принялся рассматривать помещение. Небольшая комнатка с двумя состыкованными письменными столами, стеклянный шкаф с папками и карточками за спиной у ассистентки, еще какой-то шкафчик за спиной у врача, вешалка, одиноко стоявшая у двери, и кушетка у стены. Александр Петрович заглянул в окно. В воздухе кружился снег.

— Первый зимний снег, — пронеслось в голове у Александра Петровича. — Зима все-таки пришла.

Снег начал идти еще ночью. И когда Александр Петрович вышел из дома, все вокруг уже было покрыто белым мохнатым одеялом зимы. Машины и дорога, крыши домов и деревья. Ничто не укрылось от этих маленьких невесомых белокрылых звездочек. Александр Петрович вспомнил, как обрадовался, увидев снег. Он любил зиму и не понимал, почему ее не любят другие. Холодно говорят.

— Зато красиво, — подумал Александр Петрович и улыбнулся.

— Людочка, я закончил. Отнеси, пожалуйста, эти карточки в регистратуру, — попросил врач, откладывая ручку в сторону и протягивая помощнице стопку медицинских карточек.

— Хорошо, Николай Васильевич. Давайте отнесу.

— Спасибо, — поблагодарил Николай Васильевич и посмотрел на старика. — Так. Теперь возвращаемся к вам. Вы с чем ко мне пожаловали?

— Да, желудок беспокоит. В регистратуре к вам направили.

— Это правильно, — сказал врач. — Разденьтесь по пояс. Мне надо вас послушать.

— Как скажете, — Александр Петрович снял свитер и повесил его на спинку стула. Затем наступила очередь рубашки и майки.

Раздевшись, Александр Петрович поежился. В комнате было прохладно.

— Нет, не садитесь, — попросил врач, заметив, что старик решил вернуться на стул. — Подойдите ко мне.

Александр Петрович подошел к врачу. Холодная головка спектроскопа заставила его вздрогнуть, когда прижалась к его груди.

— Дышите… дышите… не дышите, — командовал врач, водя головкой спектроскопа по груди Александра Петровича.

— Повернитесь ко мне спиной, — попросил он.

Александр Петрович развернулся.

— Дышите… дышите… не дышите, — вновь услышал он. — Хорошо, присаживайтесь на стул. Я давление померяю. Спектроскоп сменил тонометр.

— Сто пятьдесят на девяносто. Для вашего возраста вполне нормально. Лягте пока на кушетку, — сказал врач и принялся что-то писать в карточке.

Александр Петрович двинулся к кушетке.

— Раньше жалобы были на желудок? — спросил врач, тыкая пальцами старика в живот.

— Давно еще. Когда был молодой, язву заработал, но давно было, — повторил Александр Петрович. — С тех пор редко когда беспокоил желудок, а вот последние несколько дней спасу не дает.

— Понятно, — сказал врач. — Вставайте и одевайтесь. Я направлю вас на анализы. Сдадите общий анализ крови, анализ мочи. Потом посмотрим, думаю, стоит и кровь с вены взять.

— Начинается, — едва не произнес вслух Александр Петрович. — С вами только свяжись.

— Хорошо доктор. Что-то сейчас можете сказать? — спросил Александр Петрович, одеваясь.

— Только после анализов. Может язва вернулась, может, съели что-то не то. Вариантов много, но вы же хотите знать наверняка, не так ли?

— Хотелось бы, — улыбнулся Александр Петрович.

— Тогда посмотрим, что покажут анализы.

— Спасибо, доктор, — поблагодарил Александр Петрович. Рука скользнула в карман брюк и вытащила на свет заранее заготовленные пятьдесят гривен. — Вот, возьмите, — пробормотал он, чувствуя, как краска покрывает лицо. — Это вам.

— Спасибо, — сказал врач, пряча полтинник в карман халата.

— А карточку вы мне отдадите? — спросил Александр Петрович, бросив взгляд на раскрытую карточку на столе.

— Нет, карточку мы потом в регистратуру передадим. Мне надо еще анамнез написать.

— Что написать? — не понял Александр Петрович.

— Да вы не обращайте внимания, — рассмеялся врач. — В следующий раз, когда придете, возьмете ее в регистратуре.

— А потом к вам? — спросил Александр Петрович.

— Конечно, ко мне и только ко мне, — улыбался врач. — Как только результаты анализов будут готовы, сразу ко мне. Будем дальше заниматься вашим здоровьем.

— Хорошо доктор, — сказал старик, поворачиваясь к двери. — Тогда я могу идти?

— Подождите еще минутку, — остановил его врач. — Присядьте пока, — указал он на стул. — Я вам направление на анализы выпишу.

— Ах, вот оно еще что, — пробормотал Александр Петрович, присаживаясь на край стула.

— Да это не долго. Минута и вы свободны.

— Ну, вот, — мгновение спустя врач протянул старику листочек. — С этим в лабораторию на первом этаже. Только анализы захватить не забудьте.

— Спасибо, доктор, — сказал Александр Петрович, забирая из рук врача направление. — Теперь я могу идти?

— Теперь можете, — отозвался тот. — Только не забудьте, как только получите на руки результаты анализом, сразу ко мне.

— Хорошо, хорошо, — сказал Александр Петрович, выходя в коридор. — Не забуду.

Покинув кабинет доктора, старик спустился на первый этаж, забрал одежду из гардероба и вышел на улицу. Снег продолжал кружиться в воздухе. Мороз, словно забияка, щипал за нос и уши. Александр Петрович натянул шапку на голову и двинулся к остановке.

— Не все так страшно, как казалось, — подумал Александр Петрович. — Только хлопотно это все. Анализы неси, результаты жди, снова к врачу иди, а потом еще куда-то обязательно направят. Врачи любят это дело. Да только толку с их направлений, как с Шарика молока, — старик улыбнулся, вспомнив о собаке. — Когда-то думал, что вот выйду на пенсию, буду отдыхать, телевизор смотреть, книжки читать. А оно как-то все не получается, разве что на телевизор все же время есть. Телевизор — это святое. Чтобы мы без него делали.

Александр Петрович подошел к остановке как раз вовремя, чтобы успеть на трамвай. Зайдя в салон трамвая, он примостился рядом с выходом, ехать было недолго, всего две остановки.

— Ну, что вы тут стали, — сказала девушка в норковом полушубке, обходя старика. — Неужели пройти дальше в салон нельзя? Блин.

— Выхожу скоро, — попытался улыбнуться Александр Петрович, чувствуя, как его охватывает неловкость. Авось, и правда, надо было дальше пройти по салону.

— Что у вас, мужчина? — спросила женщина-кондуктор, протискиваясь к старику.

— Пенсионное, — отозвался Александр Петрович.

— Показывать надо, — сказала женщина-кондуктор.

— Ну, что поделать. Надо, значит надо, — Александр Петрович полез во внутренний карман пальто за пенсионным удостоверением.

— Вот, — сказал он, доставая удостоверение.

Женщина-кондуктор бросила взгляд на удостоверение и двинулась дальше по салону.

— Что они все такие злые? — подумал Александр Петрович. — Лица кислые, словно щи объелись. — Что за люди у нас в Украине? Ни помощи, ни сострадания не дождешься, замкнутые, завистливые, жадные, все под себя, да под себя. Что ж вы не наедитесь-то никак? Все вам мало. До чего люблю Украину, и до чего не нравятся люди, которые здесь живут. Прав Костя, народ у нас такой. Что в лоб, что по лбу, а ему хоть бы хны.

— Подайте Христа ради, — донесся спереди тонюсенький голосок. — Кто сколько может.

Александр Петрович посмотрел вперед и увидел девушку-инвалида. Искривленное болезнью лицо, костыли под мышкой, одна нога короче другой. Александр Петрович содрогнулся.

— Что ж за жизнь у такого человека? — подумал Александр Петрович, доставая кошелек из внутреннего кармана пальто. — Если мы все жалуемся на то, что нас жизнь обидела, то, что же об этой бедняжке сказать? Она не обижена жизнью, она полностью ее лишена.

— Подайте, пожалуйста, Христа ради. Кто сколько может. Пусть Боженька вас благословит, — неслось по салону.

Александр Петрович посмотрел на пассажиров. Кто-то протягивал калеке мелочь, кто-то гривну, две. Но таких было мало. Большинство замкнулось внутри себя, отгородилось от проблем окружающего мира и погрузились, кто в чтение, кто в слушание музыки в наушниках, а кто просто пялился в окно, словно никогда прежде не видел этих серых, мертвых, уродливых коробок-домов. Изредка они все же удостаивали калеку взглядом, кто сострадающим, кто жалеющим, а кто безразличным.

— Что же это за люди такие?! — пронеслось в голове у старика. — Люди ли это вообще? Ни сострадания, ни помощи. Нация эгоистов. Зомби какие-то.

— Помогите дяденька, — калека остановилась возле Александра Петровича, в глазах блеснули слезы.

— Конечно помогу, дитя, — отозвался старик, открывая кошелек. Пальцы принялись перебирать купюры — гривна, пару двушек, три пятерки, две десятки, две двадцатки, один полтинник.

— Что же дать? — Александр Петрович задумался. — Две гривны? Может пять? Думаю, пятерки хватит… Но… но если я врачу на взятку пятьдесят гривен дал, то что ж я для этого ребенка жалею? Вот возьму и дам пятьдесят гривен. Стоп. Что ж это получается? За день сто гривен в минус. Нет, это не порядок. Я ж не денежный мешок, в конце концов. А я с чем останусь. Смотри какой, благотворительностью решил заняться. Тебе кто дал бы пятерку хотя бы. Надюша домой не пустит, если узнает. Дам ребенку пятерку. Этого будет достаточно. Я ж, правда, не бизнесмен какой, — Александр Петрович коснулся пальцами купюры в пять гривен, готовый вытащить ее из кошелька, но взглянув в глаза девушки-калеки, наполненные страданием, замер. Неловкость охватила его.

— Ты ж не прогулять деньги решил, — укорил он себя. — Это же доброе дело, помочь нуждающемуся человеку. Может, и тебе какая добрая душа поможет. Маловероятно, конечно, но мало ли что. Все мы под одним небом ходим и одним воздухом дышим. Никто не знает, что будет завтра.

Александр Петрович достал из кошелька полтинник и протянул калеке. Рука девушки задрожала, когда она протянула ее к старику. Девушка недоверчиво посмотрела на Александра Петровича, словно боялась, что он шутит.

— Бери, бери, — улыбнулся старик.

Калека взяла полтинник из рук Александра Петровича и сказала:

— Спасибо вам большое. Пусть Боженька вас благословит. Спасибо.

Трамвай остановился, и девушка вышла из салона, сжимая в руках пятьдесят гривен. Искривленное болезнью лицо светилось так, как будто в руках у калеки было не пятьдесят гривен, а тысяча.

Старик посмотрел по сторонам и увидел, что своим поступком привлек внимание зомболюдей. Александр Петрович улыбнулся, когда увидел, что большинство взглядов выражало недоумение и даже сомнения в его здравомыслии. Но то чувство, которое старик испытал, когда отдал деньги девушке-калеке, заставило его иначе посмотреть на ситуацию. Такого тепла в душе он давно не ощущал, если вообще когда-либо чувствовал что-либо подобное. Словно солнце взошло в груди. Впервые в жизни ему стало все равно, что подумают о нем люди. Да и люди ли это? Обличье человека, нутро волка.

— Хотя, — подумал старик, — животные и те добрее человека. Чего один Шарик то стоит.

Трамвай остановился и Александр Петрович вышел на свежий воздух.

— Как же здесь хорошо, — подумал старик, чувствуя, как мороз дергает за нос. — Да, это не металлическая коробка с зомболюдьми… Эх, узнает Надюша, что я занялся такой крупной благотворительностью, спустит с меня три шкуры. Зато, как же хорошо на сердце! Что же это за чувство такое чудесное?

Александр Петрович хмыкнул и двинулся по направлению к дому.

Глава 4 Звонок

Всю следующую неделю Александр Петрович пробегал в поликлинику. Он уже и сам был не рад, что связался с врачами. А ведь он знал, что так и будет. Следующие два дня Александр Петрович посвятил анализам. Когда были готовы результаты, он снова посетил терапевта. Результаты анализов тому не понравились и он направил его сдавать дополнительные анализы. Но и те и его не удовлетворили, и он направил Александр Петрович с результатами анализов к гастроэнтерологу. И снова началось. Новые анализы, исследования. Александр Петрович нервничал, и это не могло не отразиться на его отношениях с домашними. Он начал сориться с женой, обвиняя ее в том, что заставила его связаться с врачами. Да и Сашке-младшему доставалось, когда он вставал на защиту матери. Шарик и тот, при виде Александр Петрович прятался под ближайшей кроватью или столом подальше от беды.

Потом беготня по врачам внезапно прекратилась. Его оставили в покое, сказав, что после получения результатов последних анализов и исследований ему позвонят и сообщат, когда прийти к врачу, чтобы он не бегал лишний раз.

Наконец-то Александр Петрович мог вздохнуть с облегчением. Он успокоился. Отношения с родными наладились, чему, собственно, все были рады, особенно Шарик.

Однажды Александр Петрович сидел и читал книгу Филипа Жисе о жизни сердцем. Эту книгу ему посоветовал почитать Сашка-младший, большой любитель литературы с философским и психологическим уклоном. Александр Петрович скептически относился к подобной литературе, так как вполне заслужено полагал, что большинство авторов, которые пишут такие книги, пишут их только с одной целью — заработать деньги. Сашка-младший часто подсовывал Александр Петрович подобные книги, но Александр Петрович, может из-за присущего ему упрямства, а может из-за своей убежденности, не обращал на них внимания. Но книга Дородного заставила обратить на себя внимание и, в первую очередь, своей тематикой. И теперь, листая книгу, Александр Петрович заметил, как по щекам скатываются скупые мужские слезы. Старик вытер рукой глаза и пробормотал:

— Неужели это правда?

И Александр Петрович понял, что это не могло быть неправдой. Если бы это было так, тогда бы он не плакал. Слова автора книги зацепили, как говорят, за живое, задели важную струну глубоко внутри, возможно в самом сердце.

— Да, если бы я слушал свое сердце, то может и жизнь была бы другой, — вздохнул Александр Петрович. — Но что поделать-то, время утрачено, не я то хоть дети может узнают, что такое, как пишет автор, не зря прожитая жизнь, жизнь наполненная удовлетворением. Да-а-а-а. Грустно это все. Мне бы годков хотя бы тридцать скинуть, тогда может и попробовал бы пожить сердцем. А сейчас… сейчас поздно уже. Да и я же не Жисе. Эт надо же сколько у человека мудрости в сердце, или глупости в голове. Кто его знает? Жить сердцем. Хорошо звучит, но трудно выполняется. Если верить автору, то для того, чтобы жить сердцем необходимо стать в некоторой степени сумасшедшим, не таким как все. А если разобраться, то в чем-то автор безусловно прав. Если думаешь как все, живешь как все, то и умрешь как все, с кислой миной на лице, так и не узнав, что такое настоящее счастье и удовлетворение. Другие-то, которые не сумасшедшие, правильные, реалисты, ездят в трамвае с кислыми лицами и пустыми головами. Ни улыбок на лице, ни добра в сердце. Эх, поздно меня заинтересовали такие вопросы. Время-время, куда же ты так спешишь?

Телефонный звонок прервал вереницу размышлений Александра Петровича.

— А это кто еще такой? Может врач? — сообразил старик.

Александр Петрович подошел к телефону в прихожей и снял трубку.

— Слушаю.

— Здравствуйте. Александр Петрович? — послышался в трубке женский голос.

— Да. Он самый, — отозвался старик. — Кто это?

— Александр Петрович, это Людмила Тимофеевна, ассистент Николая Васильевича, вашего участкового терапевта.

— Да, да, слушаю вас, Людмила.

— Александр Петрович, не могли бы к нам подойти? Мы получили последние результаты анализов.

— И что там? — взволновано спросил Александр Петрович.

— Я… я не знаю, — ответила Людмила. — С вами доктор хочет поговорить.

— Хорошо, я приду. Сейчас одинадцать часов. Могу я к вам сегодня подойти?

— Конечно, Александр Петрович. Приходите. Мы вас ждем. Как придете, не стойте в очереди. Прямо к нам идите.

— Хорошо, Людмила. До свидания.

— До свидания, Александр Петрович.

Александр Петрович положил трубку и посмотрел в зеркало, висевшее в коридоре. На него смотрел старик с худым лицом, изрезанным густой сетью морщин. Из-под широких густых полосок бровей выглядывали белки глаз, пожелтевшие то ли от старости, то ли от какой болезни. Седина обильно расплескалась по голове, добавив некогда красивым черным волосам несмываемой белизны.

— Как же ты изменился, Саша, — пробормотал Александр Петрович, глядя на отражение в зеркале. Рука потянулась к впалым щекам. — Каким же дряхлым ты стал. А каким красавцем ты был когда-то. Эх, года, года, что же вы делаете с людьми? А мне же только шестьдесят лет, но вид, словно у восьмидесятилетнего.

Из зала показался Шарик и заковылял к старику.

— И ты Шарик старый, — Александр Петрович погладил собаку по голове. — Но вид у тебя получше, чем у меня. Может тебе Сашка какими-то биодобавками подкармливает, — улыбнулся Александр Петрович. — Мы, Шарик, с тобой два старика, но ты уже на четырех ногах передвигаешься, а я пока что на двух, но…, - Александр Петрович взглянул в зеркало, — если так пойдет и дальше, то скоро мне понадобится третья нога. Ну, не будем о грустном. Буду одеваться. Схожу, узнаю, чем меня доктор обрадует. Ох, чует мое сердце. Неужели опять язва появилась? И это на старости лет, будто нам, старикам, других «подарков» мало.

Спустя час старик был в поликлинике. Оставив одежду в гардеробе и забрав медицинскую карточку в регистратуре, он поднялся на второй этаж. У знакомой двери с номером «222» Александр Петрович остановился в нерешительности. Люда, ассистент доктора, говорила идти без очереди, но глядя на толпу у двери, старик засомневался стоит ли это делать. Любителей возмущаться по любому поводу среди его соотечественников было более, чем достаточно. От таких понимания дождаться трудно. И тем не менее, Александр Петрович набрался смелости и направился к двери. Но едва он сделал несколько шагов по направлению к двери, как заметил, что головы всех повернулись в его сторону. Взгляды Александру Петровичу не понравились, так смотрят птицы-падальщики, сидящие на иссохшем дереве по среди пустыни и наблюдающие за тем, когда же сдохнет этот человек, ползущий по горячему песку.

Но отступать было некуда. Александр Петрович устремил взор на дверь, да так и шел, пока не раздался голос:

— Мужчина, а вы куда без очереди?

Старик остановился и посмотрел на говорившего. Им оказался круглолицый, краснощекий парень. Сердитый взгляд парня не предвещал Александру Петровичу ничего хорошего.

— Я был уже у врача, — попытался оправдаться Александр Петрович. — Мне позвонили и сказали заходить без очереди.

— Мы все здесь такие, — подала голос женщина, маленькая, щуплая, напомнившая Александру Петровичу старуху Шапокляк из мультфильма про Чебурашку и крокодила Гену.

— Да, да, все такие, — поддержала ее другая женщина, высокая, плотная, с грубыми, мужскими чертами лица.

— Ну, если так, — развел руками Александр Петрович. — Тогда кто здесь крайний?

— Крайних здесь нет. Здесь только последние, — заметил круглолицый.

— Пусть будет так, — смирился старик. — Так кто здесь последний?

— Я, — ответила старуха Шапокляк.

— Тогда я буду за вами, — кивнув, Александр Петрович примостился у стены.

Так бы и простоял он несколько часов у двери с номером «222», если бы из кабинета не вышла Людмила со стопкой медицинских карточек в руках.

— Александр Петрович! — воскликнула она, увидев старика. — А вы почему не заходите? Давайте быстро к доктору.

— Да я пытался, — улыбнулся Александр Петрович. — Да люди возмущаются.

— Ничего. Повозмущаются и перестанут, — Людмила окинула собравшихся взглядом и помахала старику свободной рукой. — Давайте заходите. Николай Васильевич вас ждет.

Александр Петрович смущено улыбнулся и посмотрел на окружающих, словно говоря: «Вот видите, я не сам прусь без очереди. Меня зовут».

— Быстрее, — поторопила Людмила.

— Иду, иду, — пробормотал старик и двинулся к раскрытой двери, стараясь не встречаться взглядами с другими посетителями. Ему казалось, что сейчас он едва ли не самый главный враг в их жизни.

Людмила пропустила старика внутрь кабинета, сама же закрыла за ним дверь и ушла.

— Здравствуйте, Александр Петрович, — доктор, увидев старика, улыбнулся, после чего поднялся из-за стола и протянул ему руку.

— Здравствуйте, Николай…, - Александр Петрович замялся на мгновение, забыв отчество доктора, но заметив бейджик на груди доктора, пожал протянутую руку и сказал: — Николай Васильевич.

— Две минутки, Александр Петрович, — попросил доктор. — Я закончу с мужчиной. А вы пока присядьте на кушетку.

— Хорошо, — сказал старик, направляясь к кушетке.

Опустившись на край кушетки, Александр Петрович принялся рассматривать в который раз кабинет доктора. Между тем, доктор вернулся за стол и принялся писать в медицинской карточке. Рядом с ним сидел плотный мужчина лет сорока и смотрел в окно.

— Это хоть лечится, доктор? — услышал старик.

— Конечно лечится, — доктор оторвал взгляд от карточки и посмотрел на посетителя. — От гастрита еще никто не умирал. Это вам не… — доктор бросил взгляд на Александр Петрович, кашлянул и вернулся к заполнению карточки. — Не важно. Лечится, все лечится, если не запускать. Попринимаете то, что вам приписал гастроэнтеролог, что я припишу, и все будет хорошо, да и про диету не забывайте.

— Не забуду, — пообещал мужчина. — Мне мое здоровье дорого.

— Вот и отлично, — сказал доктор, после чего взял чистый листик и принялся писать на нем.

— Вот вам дополнение к тому списку, что вам написал гастроэнтеролог. Что и как принимать, я написал. Держите, — доктор протянул посетителю исписанный листик. — Можете быть свободны. Через месяц я жду вас снова.

— Как скажите, доктор, — отозвался мужчина, поднимаясь со стула. — До свидания.

— До свидания, — попрощался доктор и посмотрел вслед посетителю.

— Как ваши дела, Александр Петрович? — повернулся он к старику, едва мужчина вышел из кабинета. Улыбка появилась на его лице.

— Помаленьку, — старик оторвал взгляд от цветочного линолеума на полу и смущено улыбнулся, когда взгляд встретился с взглядом доктора.

— Это хорошо, — кивнул доктор и посмотрел в окно. — Это хорошо… Да вы присаживайтесь на стул, — доктор повернул голову в сторону Александра Петровича. — Да и карточку давайте сюда.

— Спасибо, — поблагодарил Александр Петрович и пересел с кушетки на стул, после чего протянул карточку доктору. Тот взял карточку из рук старика и положил перед собой на стол. Спустя мгновение его взгляд вновь устремился в окно.

— Хорошо, Александр Петрович, — нарушил затянувшуюся паузу доктор и повернулся к старику. — Не буду я от вас ничего скрывать. Скажу все, как есть.

— Что скажете? — Александр Петрович поднял глаза на доктора. Он почувствовал, как екнуло сердце в груди и холодок пробежался по спине.

— Последние анализы подтвердили подозрения. К тому же компьютерная томография это подтверждает. Вам…

— Что доктор? — голос старика задрожал.

— У вас не язва.

— Не язва? А что? — Александр Петрович ощутил, как задрожали руки.

— Только возьмите себя в руки, — попросил доктор. — У нас подозрения на рак поджелудочной железы.

У Александра Петровича перехватило дыхание. Лоб покрылся испариной. Тело начало трястись, словно в лихорадке. Ему стало дурно. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота.

— Рак… рак…, - в голове засела только одна мысль. Страх перед этой болезнью был у него так же силен, как и у любого другого человека. Старик мало, что знал об этой болезни. По правде говоря, он вообще ничего о ней не знал, кроме того, что рак — это очень плохо, это то, что стремительно сокращает человеческую жизнь.

— Александр Петрович успокойтесь, — донесся до затуманенного сознания старика голос доктора. — Вот, понюхайте это, — доктор сунул под нос старику нашатырный спирт.

Александр Петрович вдохнул. Затем еще раз. Понемногу он начал приходить в себя. Но мысль о том, что у него рак, не желала покидать его, ржей въевшись в его сознание.

— Кроме того, опухоль не локализована, — продолжил доктор. — Уже задеты воротные лимфатические узлы. Вполне возможно, метастазы и в печень.

— Печень, — только и услышал старик, погруженный в хаос мыслей. — Но скажите доктор, лечится ли… лечится ли… это, — Александр Петрович так и не смог выговорить это страшное слово. Но доктор все понял.

— Буду с вами честен до конца, Александр Петрович, — сказал он. — Рак поджелудочной железы — злокачественное образование. Уровень операбельности не более двадцати процентов. Лучевая терапия, химиотерапия также малоэффективны. Если бы не метастазы, вас можно было бы прооперировать. Но в вашем случае опухоль считается неоперабельной.

— И… и что же мне делать, доктор? — Александр Петрович почувствовал, как паника вновь захлестывает его сознание. — Неужели… неужели я умру?

Доктор посмотрел в окно. Взгляд устремился куда-то вдаль. На мгновение в кабинете воцарилась тишина. Старик чувствовал, как колотится его сердце. Испарина выступила на лбу. Дрожащей рукой он потянулся к заднему карману брюк и вытащил оттуда носовой платок. Вытерев пот со лба и протерев внезапно пересохшие губы, он принялся теребить платочек в руках, то и дело поглядывая на доктора.

— Знаете, Александр Петрович, — доктор повернулся к старику. — Думаю, философствование сейчас не совсем уместно, но рано или поздно мы все умрем. К сожалению, а может и к счастью, мы не знаем, когда это произойдет. Но есть категория людей, в отношении которых мы, врачи, можем предположить, когда это произойдет. Я говорю об онкобольных. Я не онколог, всего лишь участковый терапевт, поэтому я не могу сказать наверняка, когда человек умрет, не посоветовавшись со специалистами. Поэтому, когда были получены последние результаты ваших анализов, был созван небольшой консилиум докторов, включая и онкологов. Их верд… заключение было единодушно: в вашем случае даже операция не даст гарантий на то, что вы будете жить.

— Не буду жить, не буду жить, — словно рыба в сети затрепетали в сознании старика слова. — За что, Боже? За что ты меня наказываешь?

— Доктор, — Александр Петрович поднял глаза на доктора. Руки тряслись, ноги дрожали, в горле пересохло. — Доктор, скажите мне… сколько… сколько мне осталось…, - руки сжали платочек, сердце защемило.

— Не больше полугода.

— Полгода, — пробормотал старик. — Всего лишь полгода.

— Но давайте не будем вас хоронить раньше времени. Это жизнь. Всякое может случиться. С вами хотел поговорить Альберт Давидович. Он онколог. Один из лучших, между прочим. Это он определил вам полгода. Я только повторяю его слова.

— Зачем ему со мной говорить? Так или иначе, я умру.

— Давайте не будем хоронить вас раньше времени, Александр Петрович, — повторил доктор, глядя в окно. — Поговорите с Альбертом Давидовичем. Что-то он вам обязательно порекомендует. Никто вас на произвол судьбы не оставит. Не отчаивайтесь.

— Но как, доктор, не отчаиваться, когда мне жить осталось не больше полугода? — лицо старика исказилось от страданий рвавших его сознание когтями не менее острыми, чем когти орла. — Пожалуй… пожалуй, я пойду домой. Могу я идти доктор?

— Можете, только обязательно зайдите к Альберту Давидовичу. Кабинет 404. Это на четвертом этаже. Вот, возьмите карточку, результаты анализов, исследований, — доктор протянул старику кипу документов. — Альберт Давидович все это уже видел, но пусть посмотрит еще раз.

— К черту Альберта Давидовича, доктор! — хотел крикнуть Александр Петрович. — К черту вас! Оставьте меня в покое!

Вместо этого старик взял из рук доктора бумаги, поднялся со стула и двинулся к двери.

Взявшись за ручку, он повернулся и сказал:

— Спасибо, доктор. Спасибо вам за все.

— Не стоит, Александр Петрович, — попытался улыбнуться доктор. — Хотел бы вам как-то помочь, но даже не знаю, что могу сделать в этой ситуации.

— Ничего страшного, доктор. Ничего страшного. Как-то оно да будет, — произнес Александр Петрович, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — До свидания, доктор, — старик открыл дверь и вышел в коридор.

Глава 5 Когда жизнь дала трещину

Александр Петрович, понурив голову, медленно двигался по улице. В воздухе в удивительном хороводе кружились снежинки, но старик не замечал их. Он вообще ничего и никого не замечал. Единственное, что он видел — серый тротуар, местами присыпанный снегом. Он настолько погрузился в мысли, что забыл надеть шапку, и теперь она выглядывала из кармана пальто, словно мышь из норки. К Альберту Давидовичу он все же зашел, и тот посоветовал ему соглашаться на операцию, а после нее пройти курс химиотерапии. Как сказал врач: бороться за жизнь лучше, чем отказаться от борьбы. Старик сказал, что подумает и сообщит ему о решении. На том и распрощались.

И теперь старик брел по улице. Ветер полосовал его лицо, мороз дергал за уши и нос, как будто сама природа решила отвлечь старика от потока необузданных мыслей, захлестнувших его сознание. В который раз он спрашивал себя: За что? Почему это произошло именно с ним? Чем он прогневал Бога, что тот решил столь жестоко его наказать?

В такие минуты на глаза набегали слезы, губы дрожали и слезинки одна за другой скатывались по щекам.

— За что? — бормотал Александр Петрович, глотая слезы. — Что я кому сделал? И мухи никогда не обидел? Всегда ходил в церковь, никогда не сомневался в тебе, так за что же ты меня караешь, Боже? За что?!

Александр Петрович вытер рукой глаза и натянул шапку на голову.

— Что же мне теперь делать? Как мне жить дальше? Не лучше ли сразу покончить с этим всем и не мучиться ожиданиями? Как несправедлива все же жизнь. Как несправедлива. Что же я скажу родным? Что у меня… меня… эта… эта зараза, и мне осталось жить полгода? Что же это за жизнь такая будет?

Раздался визг тормозов и кто-то заорал:

— Куда прешь, старый дурак!

Александр Петрович вздрогнул и поднял голову. Он стоял на переходе посреди дороги, а перед ним джип, из окна которого выглядывал лысый молодчик.

— Что жить надоело?! Мать твою! — орал тот. — Что не видишь, что красный горит?! Пошел прочь с дороги!

— Простите, — пробормотал Александр Петрович и быстро пересек проезжую часть.

Едва оказавшись на другой стороне, старик снова погрузился в себя, напрочь забыв о происшествии. Его мысли вернулись к его болезни. Как жить дальше? Как жить с той заразой, что поселилась внутри него и теперь пожирает его тело, словно термиты дерево? Теперь узнав, что он больше не жилец на этом свете, желание жить обрело невероятных размеров. Жить! Сейчас старик ничего не хотел так страстно, как жить. Он все готов был отдать за то, чтобы не покидать этот, ставший в одночасье таким прекрасным окружающий мир.

Александр Петрович раскрыл ладонь и подставил ее под снежные хлопья, весело кружившие в воздухе. Снежинки одна за другой падали на ладонь и таяли, превращались в крошечные озерца прозрачной воды.

— Как же быстро они умирают, — подумал старик, глядя на ладонь. — Их жизнь еще скоротечнее, чем человеческая. Может из-за этого они так красиво танцуют в воздухе?

Старик поднял голову и долго смотрел на то изумительное по красоте действо, что происходило прямо перед его глазами. Танец снежинок был так искусен и красив, что Александр Петрович забыл о своем горе. Все его внимание сосредоточилось на небесном хороводе. Старик даже не заметил, как его рот приоткрылся и десятки невесомых танцоров устремились к стариковским губам, где и умерли, тихо и незаметно.

Александр Петрович почувствовал, как на его глаза набежали слезы.

— Это слишком красиво, чтобы быть правдой, — прошептал он. — Почему же раньше я не замечал, как прекрасен мир, в который пришел когда-то. Неужели, чтобы увидеть его красоту надо ступить одной ногой в могилу? Но это же неправильно. Так не должно быть. Не должно!

Александр Петрович посмотрел по сторонам. Вокруг, куда ни глянь, кружились в замысловатом танце крохотные белые танцоры. Миллионами они падали с неба и устремлялись к земле, где должны были найти свою смерть. При этом делали они это с такой веселостью и задором, словно стремились не умереть, а… Старик вздрогнул, когда из хаоса мыслей вынырнула одна мыслишка. Старик заметил радом стоявшую лавочку и опустился на нее.

— Нет, — подумал Александр Петрович. — Снежинки не стремятся умереть. Разве могут эти весельчаки думать о смерти? Они стремятся успеть прожить отведенное им время в радости. Они делают то, для чего их и создала природа и это приносит им счастье. Даже скорая смерть не может омрачить им их недолгую жизнь, они пришли в этот мир, сделали, что должны были сделать и… и ушли. Стоит ли тужить по тому поводу, что ты оставляешь этот прекрасный мир с чувством удовлетворения за прожитую жизнь… Как это все интересно. И почему я раньше об этом не подумал? Все некогда было. А теперь, когда смерть стучит в дверь, все что неважно в этой жизни забылось, а что важно всплыло. Ай-яй-яй, — забормотал Александр Петрович. — Как же так? Почему жизнь открывает нам крупицы истины, когда они бесполезны для нас? Что мне с ними делать? Забрать с собой в могилу? Но тогда зачем мне открылась эта мудрость? Природа, — Александр Петрович поднял глаза, — зачем ты мне это все открыла? Зачем? И что мне с ним делать? Что делать мне, старику, которому жить осталось от силы полгода?

Снежинки продолжали весело кружиться в воздухе. Их нисколько не заботило то, что ждало их в ближайшем будущем — смерть или вечный танец. Разве это было важно? Они наслаждались своим кратковременным настоящим. Они наслаждались полетом и танцем, тем для чего и созданы были матерью-природой. Это казалось невероятным, но даже то, что многие из них умерли преждевременно, растаяв на лице Александра Петровича, нисколько не отпугивало их братьев и сестер, несущихся им вослед. И тогда старик понял. Даже тот миг, что они прожили, следуя своей природе, позволил им ощутить полноту жизни, настоящей жизни безумного танцора в воздухе.

— Ай-яй-яй, — запричитал Александр Петрович. — Как же плохо, что нет у меня ни ручки, ни бумаги, записать эти мысли. Ой, не зря же мне все это открылось. Чувствую, не зря. Эх, раньше надо было доверять своим чувствам. Раньше… Как обидно, — пробормотал старик, — что я не могу последовать и своей природе. Как обидно-то.

Александр Петрович смахнул рукой слезы с глаз. Но глядя на веселый хоровод в воздухе, он не мог не улыбнуться. Старик вытянул руку и поймал несколько снежинок. С некоторой печалью в глазах наблюдал он, как снежинки одна за другой тают, едва соприкоснувшись со стариковской ладонью.

— У них всего лишь миг, — пронеслось в голове у Александра Петровича. — У меня же целых полгода. Полгода, которые я могу, как и эти мои маленькие учителя, прожить, следуя своей природе. Чего я боюсь? Мне терять уже нечего. Именно страхи, отговорки, сомнения и убивали меня всю мою жизнь. Нет, я заслужил эту страшную болезнь. Я забыл о том, что действительно важно для меня, важно для моего сердца и теперь вот несу за это наказание. Каким же глупым я был? Я жил как все и получил то, что и все — боль, страдания, разочарование в жизни. Вот расплата за то, что я никогда не любил себя. Любил всех, но не себя. Я думал, семья важнее всего на свете, но нет, я ошибался — человек важнее всего. Если бы я последовал зову сердца когда-то давным-давно, то и жизнь была бы другой. Не было бы ни жалоб, ни обвинений, ни слез.

Александр Петрович достал платок и вытер глаза.

— Да, чего-чего, а слез, и правда, не было бы, — пробормотал старик.

— Дедушка, вам плохо? — раздался совсем рядом детский голос.

Александр Петрович поднял голову и увидел девочку лет 6 в зимнем комбинезоне. Та присела перед ним на корточки и пыталась заглянуть в глаза. В больших карих глазах девочки было столько тревоги, что старик даже смутился.

— Маша, иди сюда, — позвала девочку мама, катившая по дорожке коляску со вторым ребенком.

— Все хорошо, Машенька, — улыбнулся Александр Петрович. — Дедушке уже хорошо.

— Хорошо — это очень хорошо, — засмеялась девочка и побежала к маме. На полпути она остановилась и оглянулась. Старик улыбнулся и помахал ей рукой. Девочка помахала в ответ, развернулась и теперь, уже не оглядываясь, устремилась к маме.

Александр Петрович смотрел ей вслед, а по его щекам катились слезы.

— Если бы мир принадлежал таким, как эта девочка, — вздохнул старик, — в нем не было бы столько жестокости, насилия и зависти. Очень хотел бы, чтобы, даже став взрослой, эта девочка не утратила той искренней доброты, что сейчас живет в ее сердце.

Александр Петрович улыбнулся, вытер платком глаза и зашагал к дому. Сегодняшний тяжелый день еще не закончился. Ему еще предстояло «обрадовать» новостью родных. Но теперь его руки не трусились, хаос в голове исчез. Он чувствовал, как в груди разливается океан безграничного спокойствия. Впервые в жизни ему открылась истина, истина, которая грела ему сердце на всем обратном пути к дому.

Спустя полчаса Александр Петрович вернулся домой, накормил Шарика, сам поел, после чего зашел в Сашкину комнату и сел за компьютер. У него появилось желание поискать в интернете информацию о той болезни, что в эти минуты жила где-то внутри него, и о ее лечении. Перелопатив массу информации, которую он нашел в интернете, Александр Петрович окончательно убедился в том, что жить ему, и правда, не так уж и много. Если его не убьет болезнь, то химиотерапия убьет однозначно.

Александр Петрович выключил компьютер и перешел в зал. Взяв в руки книгу Дородного, он опустился на диван и принялся читать. Прибежал Шарик, заскочил на диван и положил голову на колени старику. Александр Петрович погладил Шарика и продолжил чтение. Чем дольше он читал, тем больше понимал, что многое из того, о чем говорил автор, совсем недавно открылось и ему.

— Как жалко, что я никогда не думал об этом прежде, — вздохнул Александр Петрович. Он вспомнил девочку Машу. — Так вот о чем говорит автор! — воскликнул он. — Эта девочка живет своим сердцем. Ее разум еще не успел пропитаться негативом нашего общества. Она радуется жизни и живет чувствами, а не страхами. Разве можно радоваться жизни, когда твоя жизнь наполнена страхами?

Александр Петрович вернулся мыслями в прошлое. Перед глазами прошла вся его жизнь. Детство, юношество, взрослая жизнь. Он понял, что единственный период, когда он ничего не боялся, верил в мечты, любил жизнь и наслаждался ею, — было его детство.

— Не из-за того ли, что в детстве я жил сердцем? — спросил Александр Петрович, взглянув на Шарика, закрывшего глаза и спавшего на его коленях. — Мои мечты были живы, желания сильны, любовь к себе искренна. А потом? А что потом? Я думал, что так, как заведено в обществе — правильно и так и надо жить. Как же я ошибался! Каким слепцом был! Как же я не видел того, что общество растит человека неуверенного в себе, сомневающегося во всем и в первую очередь сомневающегося в себе, человека, которым легко управлять, и который никогда не сможет восстать против устоев общества. Ох, как же трудно принять новое. Как трудно отбросить все, что принималось на веру. А оказывается — это заблуждение, и вся моя прошлая жизнь — это иллюзия. Такая же иллюзия, в которой погрязли многие люди на этой прекрасной планете. Я всего лишь следовал тому, чему изо дня в день следуют остальные люди. Родился, поступил в школу, в которой научили только тому, как бояться и избегать ошибок, поступил в техникум, где закрепилось то, что получил в школе, женился, когда для начала надо было понять, что такое жизнь, найти себя в жизни, воспитал детей. А воспитал ли? Всего лишь научил их быть такими как все.

Александр Петрович отложил книгу в сторону, убрал с коленей голову собаки, поднялся и подошел к окну. Снег кружился в воздухе. Воробьи с криками носились друг за дружкой. Парочка синичек, нахохлившись сидела на ветках вишни, росшей под окном.

— Как мудра природа! — пробормотал Александр Петрович. — Как глуп человек! Он мнит себя венцом природы, природы, которую он разрушает изо дня в день, из года в год. Неблагодарное дитя, убивающее собственную мать. Он даже не понимает, что разум — это его самый первый враг. Если существует Бог, в чем я уже очень сомневаюсь, то он очень жестокое существо — он наделил человека мозгами, но не научил его ими пользоваться, а теперь сидит где-то наверху и смеется, наблюдая, как человек гробит свою жизнь, жизнь своих родных, всю планету. Нет. Отныне мой бог — мое сердце. Оно всегда знало, что лучше для меня в этой жизни. Как обидно, что я не слушал его. А все эти глупые страхи. Всегда боялся, что обо мне подумают другие, что скажут, боялся быть белой вороной. А ведь белая ворона — она особенная, она не такая, как другие. Теперь я понимаю, что лучше быть белой вороной, стремиться к тому, что хочет твое сердце, чем быть частью бесчувственного стада, у которого в голове только одно — хорошо покушать, хорошо поспать, с кем-то переспать и заработать побольше денег, чтобы потратить их на всякие дорогие игрушки, от которых толку, как со стриженой овечки шерсти. Когда ты по шею в могиле, начинаешь понимать, что все это не стоит и выеденного яйца. Все это глупости, которые только отвлекают от жизни. Но если это так, то ради чего стоит жить? И что есть жизнь?

Александр Петрович вздохнул, открыл балконную дверь и вышел на балкон.

— Сердце, — старик положил руку на грудь. — Если ты знаешь, ради чего стоит жить, скажи мне. Всю свою жизнь я жил ради кого-то — семьи, детей. И никогда не думал о себе, так как боялся обвинений в эгоизме. Всю жизнь я шел на поводу у своих страхов, на поводу у других людей, никогда не думал о себе, все о других, да о других, но…

Взгляд Александра Петровича задержался на вишне, растущей под балконом. Догадка молнией пронзила сознание.

— Вишня. Когда-то она была семенем, затем стала ростком, который со временем превратился в большое красивое дерево, дающее плоды. Но сначала она заботилась только о себе. Земля питала ее полезными веществами, дожди поили ее водой, солнце несло тепло и свет, необходимые для жизни. Вишня росла, взрослела, и когда пришло время начала плодоносить, начала заботиться о других. Как мудра природа и как глуп человек. Тогда… тогда, — Александр Петрович вернулся в зал и принялся ходить по комнате, — это значит, что… что я ошибался. Вся моя прошлая жизнь — это одна большая ошибка, — старик схватился за голову. — В то время, когда сначала надо было подумать о себе, найти свое место в этом мире, я пошел на поводу у общества и сделал то, что делали другие. Я не дал расцвести себе, тому цветку, которым мог бы стать, если бы не был столь невежественен. Зеленый и неопытный, неоперившийся птенец, я возомнил себя взрослым орлом и… и так никогда и не расправил крылья, — Александр Петрович опустился на диван и заплакал. — Ах, как бы все могло быть иначе, если бы я испытывал к себе чуточку больше любви, может, тогда и болезни не было.

Старик вздохнул и почувствовал, как ожила боль и страшным чудовищем начала есть его, медленно и неумолимо.

— Я слышу тебя, слышу, — пробормотал Александр Петрович, положа руку на живот. — Не любил я себя, вот и получил на старости лет. Как больно осознавать свои ошибки, как больно осознавать ошибки, которые уже нельзя исправить.

— Нельзя исправить, нельзя исправить, — эхом отдалось в голове.

— Почему же нельзя исправить? — Александр Петрович уткнулся взглядом в пол. — Сердце, ты никогда не останавливаешься, никогда не отдыхаешь, и у природы нет суббот и воскресений. Все находится в движении, все развивается, почему же я топчусь на месте? Чего я опять боюсь? Еще в детстве я хотел писать книги, но так и не последовал за своей детской мечтой. Что же мне сейчас мешает вернуть детскую мечту? Полгода! У меня еще есть целых полгода! За это время можно написать даже две книги. Никаких больше врачей, никаких операций, химеотерапий, никаких больше мучений и издевательств над собой, своим организмом. Если мне суждено умереть, — глаза Александра Петровича заблестели, — я хочу умереть счастливым человеком, человеком, который сможет умирая сказать: я прожил свою жизнь не зря. Сейчас же я сяду и начну писать, — старик вытер слезы с глаз и направился в спальню за ручкой и бумагой. — Никаких страхов больше, никаких сомнений. Сердце никогда не боится, никогда не сомневается, все этот слабый, глупый человеческий разум. Все он.

Александр Петрович вошел в спальню и уселся за стол, после чего вытащил из шухляды ручку и тетрадку.

— Но о чем же я буду писать? — спросил старик, глядя на раскрытую тетрадку. — Опять сомнения, — укорил он себя. — Пиши о своей жизни, о болезни, о том, что тебе открылось сегодня. Люди должны узнать правду. У тебя есть опыт, как не надо жить, а теперь у тебя появились и знания, которые помогут, если не тебе, так другим все же научиться жить. Может тогда не будет стольких кислых лиц на улице, может тогда люди станут добрее друг к другу. Но почему это должен делать я? — в голове послышался тонкий голосок сомнений. — Если не я, то кто? Кто?! Я помогаю себе воплотить детскую мечту, а если моя мечта поможет и другим, то тем лучше. Вспомни вишеньку. Она брала, да брала, а потом пришло время и отдавать. Если тебе открылась истина, ты должен поделиться ею с другими. Ах, как тепло от этой мысли на сердце! Значит, и сердце этого хочет. Прочь сомнения! У тебя осталось полгода.

Все оставшееся время до прихода жены с работы Александр Петрович просидел над началом рукописи. Но чем дольше он сидел, тем больше понимал, какой это адский труд и как мало у него знаний. Он чувствовал, что то, что ему открылось этим утром, это крупица в океане знаний. К тому же появился страх, что отказавшись от операции, он проживет меньше полугода, а если так, то об истине не узнает никто.

Александр Петрович отложил ручку в сторону и задумался.

— Что же мне делать? — произнес старик, уставившись в окно. — А что если… что если уйти из дома, чтобы учить людей истине, — пробормотал он, осененный мыслью, — Так я смогу и книгу продолжать писать, а главное люди узнают об истине. И даже если я умру не закончив книгу, то не заберу истину с собой. Она останется здесь, среди людей. И даже умирая у меня останется надежда, что истина будет жить и шириться среди людей.

— Но куда же ты пойдешь?! — запротестовал некто внутри него. — А жить как будешь? А спать где? А питаться чем?

Александр Петрович снова посмотрел в окно. Чем дольше он смотрел, тем больше им овладевали сомнения и страхи, кто-то внутри настойчиво убеждал его не делать глупостей, подумать о семье.

— Прочь сомнения! — разозлился Александр Петрович. — Да, так и сделаю! Назло тебе! Слышишь? — спрашивал старик, обращаясь к невидимому голосу в голове. — Этого хочет мое сердце. Этого хочу я. Дети выросли и я им не нужен. И семье не нужен. Пенсия им останется. Мне ничего не надо. Ничего! Поэтому замолчи! Замолчи! Я не хочу тебя слышать!

Александр Петрович ударил кулаком по столу и вернулся к работе над рукописью.

Глава 6 Что делать?

Александр Петрович настолько увлекся рукописью, что даже не заметил, как пришла с работы Надежда Васильевна. В это время Александр Петрович как раз кряхтел над главой о своем детстве. Все его мысли были где-то там, в прошлом. Старик что-то писал, черкал, снова писал. Он радовался, когда приходило вдохновение, и скрипел зубами, когда оно некстати решало его покинуть. Тем не менее, он чувствовал, как с каждым новым абзацем в груди растет удовлетворение от того, что делал. Это было так мучительно, и в то же время, так упоительно.

Надежда Васильевна вошла в квартиру и замерла, удивленная тишиной и мраком, царившим в квартире. Она знала, что в это время муж, как правило, сидел перед телевизором с пультом в руках. Сейчас же необычность обстановки в квартире ее насторожила и даже обеспокоила. В квартире было темно, лишь из-под двери спальни пробивался мягкий свет настольной лампы.

Надежда Васильевна включила свет в коридоре и сняла пальто, затем стянула сапоги и надела тапочки. Выключив свет, она, стараясь не шуметь, двинулась в сторону искорки света, пробивавшейся из-под двери спальни. Взявшись за ручку, Надежда Васильевна открыла дверь и заглянула в комнату. Увиденное ее поразило, настолько необычным оно было. Александр Петрович склонился над столом с ручкой в руках и что-то чиркал в тетрадке. Губы мужа бесшумно двигались, время от времени тишину комнаты нарушало бормотание вперемешку с чертыханьем.

Надежда Васильевна улыбнулась и прикрыла дверь, после чего развернулась и направилась на кухню.

Клацнул ключ в замочной скважине. Входная дверь открылась, и в квартиру вошел Сашка. Закрыв за собой дверь, он посмотрел на темную квартиру, недоумение появилось на его лице.

— Привет, мам. А почему так тихо? — спросил он, повернувшись к матери. — Что-то случилось? И где батя?

— Привет, Сашка. Представь, и я так подумала, когда вошла в квартиру, — Надежда Васильевна оторвала взгляд от тарелки с супом и посмотрела на сына. — Но не беспокойся, твой отец решил заняться литературными трудами. Я заглядывала в спальню. Он настолько увлечен, что даже не заметил моего прихода.

— Правда? Интересно, с чего это вдруг?

— Не знаю, Саш, — Надежда Васильевна пожала плечами и вернулась к прерванному занятию. — Ой, кто здесь?! — Надежда Васильевна подскочила на стуле, почувствовав как кто-то коснулся ее ног под столом.

Из-под стола показалась голова Шарика. Глаза улыбались, а хвост барабанил по ножке стола с такой силой, словно хотел сделать стол трехногим.

— Ах, это ты, проказник, — сказала Надежда Васильевна, завидев собаку. — Саша, как всегда, забыл тебя покормить или тебе, как всегда оказалось мало? Ну, тогда подожди, пока я поем, а потом и тобой займусь.

Шарик залаял и сильнее замотылял хвостом.

— А ну тихо, — шикнула на собаку Надежда Васильевна. — Будешь гавкать, без ужина оставлю.

Услышав лай Шарика Александр Петрович, словно очнулся от сна.

— Ого, — сказал он, взглянув на часы, тикающие на стене. — Уже 19 часов. Засиделся я.

Но взглянув на несколько исписанных листов тетради, он почувствовал не только гордость, но и удовлетворение, такое, о существовании какого он и не подозревал. Осознание того, что он не зря потратил время, что весь его жизненный опыт может помочь другим людям, наполнило его сердце теплом и светом, пробудив к жизни широкую улыбку на его лице. Но главным было то, что за все время работы над рукописью, Александр Петрович ни разу не вспомнил о болезни. Ее словно и не было, а воспоминания о ней казались не более чем отголосками ночных кошмаров.

— Это же Надюша должна была с работы уже прийти, да и Сашка тоже.

Старик поднялся из-за стола, посмотрел на тетрадку на столе и снова улыбнулся.

— Как же это все же прекрасно, — сказал Александр Петрович, наслаждаясь чувством искреннего удовлетворения, которые испытывал в эти минуты. — Я словно вернулся в детство, такое далекое и такое милое сердцу. Эх, каким же я глупым был, — в который раз упрекнул себя Александр Петрович. — Что ж я раньше не прислушался к зову своего сердца? Но что прошлым жить, вернуть его, все равно не вернешь, а вспоминать об утраченном, только больнее себе делать. Тратить время на сожаления, тратить время впустую, а я себе это позволить не могу, не имею права. На том свете буду сожалеть, а сейчас надо стремиться к тому, чтобы наверстать упущенное. Я хочу верить в то, что смогу это сделать. Хочу. Прочь сожаления! Прочь прошлое! У меня нет на тебя времени, пока есть настоящее. Я дышу сейчас, я чувствую сейчас, я живу сейчас. Вот это и важно. Вот этому и надо уделять внимание.

Александр Петрович вздохнул и двинулся к двери. Но его вздох не был вздохом сожаления или печали. Это не был вздох слабого человека. Нет. Это был вздох сильного человека, человека уверенного, знающего, человека, обретшего внутреннюю силу.

— О, вы уже дома, — старик улыбнулся, войдя на кухню. — Это очень хорошо. Как сказала маленькая девочка, которую я повстречал сегодня на улице, хорошо, что очень хорошо. Как ваши дела?

Надежда Васильевна, выливавшая Шарику остатки супа из кастрюли в миску, забыла о Шарике, повернулась к мужу и захлопала глазами. Улыбка появилась на ее лице. Сашка-младший в это время наминал макароны с котлетами, и, услышав отца, замер с ложкой у рта. Кусок хлеба выпал из рук, благо на стол, а не на пол.

— Бать, ты чего? — Сашка осторожно положил ложку на тарелку и посмотрел на отца.

— И правда, Саш, чего это ты? — спросила Надежда Васильевна. — С каких это пор ты заинтересовался нашими делами? И куда это ты уже успел сегодня сходить?

— А вот с этих самих пор и заинтересовался, — улыбка и не думала покидать лицо Александра Петровича. — У меня к вам есть разговор. Сможете мне уделить несколько минут?

— Батюшки, — Надежда Васильевна хлопнула в ладоши. — Да что же это с тобой такое произошло? Будто подменил кто. Конечно, мы тебя выслушаем. Что ты нам хочешь сказать?

— Думаю, кухня не лучшее место для бесед. Давайте перейдем в зал.

— Хорошо, — только и сказала Надежда Васильевна. Растерянное выражение появилось на ее лице. Она чувствовала, что с ее мужем что-то произошло и это ее пугало.

— Бать, — послышался голос Сашки-младшего. — А это не может подождать? Может после еды, а то остынет и есть потом противно будет.

— Конечно, может, — сказал Александр Петрович. — Даже лучше будет, если ты поешь сейчас, а не потом. Да, и про Шарика, Надюша, не забудь, — Александр Петрович повернулся к жене. — Я кормил его в обед, да уже вечер. Я с ним позже пойду, прогуляюсь.

— Хорошо, Сашенька, — отозвалась Надежда Васильевна, возвращаясь к кастрюле с остатками супа. — Ты только не волнуйся. Накормим твоего Шарика и тебя с ним заодно.

— Я не волнуюсь, Надюш, — рассмеялся Александр Петрович. — А вот кушать я не хочу. Что-то аппетита нет… Я пойду в зал, а вы как только, так сразу и приходите.

— Сашка, ты меня пугаешь! — воскликнула Надежда Васильевна. — Да что с тобой?!

— Не волнуйся, — улыбнулся Александр Петрович. — Все… все хорошо.

— Попробую тебе поверить, но что-то мне это все не нравится, — Надежда Васильевна повернулась к умывальнику и принялась мыть посуду.

— Мне тоже многое не нравится, — пробормотал Александр Петрович, выходя из кухни и направляясь в зал. — Но выбирать не приходится.

— Пугает меня твой отец, — сказала Надежда Васильевна, повернув голову к сыну, когда Александр Петрович покинул кухню. — Чувствую, что-то случилось. Я его таким никогда прежде не видела.

— Да брось, ма, — сказал Сашка-младший, работая челюстью. — Видишь, человек за книгу взялся, вот и решил тебя обрадовать новостью, а ты говоришь, пугает. Этим точно не испугаешь. Меньше думай о плохом, оно тебя стороной и обойдет. А будешь звать лихо, оно не заставит себя долго ждать.

— Кто его знает, Сашка, может ты и прав. Но все равно на душе тревожно, авось что-то да случилось. С чего-то ему да и приспичило начать что-то там писать. Что ни говори, а на все есть причина. Дыма без огня не бывает.

— Не бывает, — кивнул Сашка, берясь за стакан с компотом. — Но почему обязательно должно произойти что-то плохое?

— Не знаю. Вот чую и все.

— Меньше об этом думай и не будешь чуять, — хмыкнул Сашка, после чего допил компот и поставил стакан на стол. — Я готов. — Можем идти узнавать, что там у бати за разговор к нам есть.

— Идем тогда, — Надежда Васильевна выключила кран с водой и вытерла руки о полотенце. — Что его ждать-то? Итак извелась вся.

Александр Петрович сидел в зале и смотрел новости по телевизору.

— Неужели в мире ничего хорошего не происходит? — думал он, слушая известие о том, как ограбили очередной банк то ли в Донецке, то ли в Днепропетровске. — Разве может человек думать о чем-то хорошем, когда на него со всех сторон льются потоки негатива. А может это специально делается? Есть же люди, которые смотрят за тем, что попадает в эфир, что лучше показать, а что — не стоит. Вот и решает какой-то нелюдь показывать насилие, смерть, ограбления, пиратов, бедствия. И без того народ боится по улицам ходить, а тут его еще больше запугивают. Только никак не пойму, зачем это делается? — старик посмотрел на Шарика, прибежавшего с кухни. Собака покрутилась, покрутилась, да и улеглась на диван.

— Вот если я Шарика начну запугивать, что из этого получится? — размышлял Александр Петрович, выключая телевизор. — Тогда он будет меня бояться. И что дальше? А дальше то, что я смогу им управлять, как мне вздумается. Он будет бояться, значит будет слушаться. Неужели и с людьми так? Держат в страхе, чтобы управлять ими легче было? Как это все сложно, как запутано. Но главное, до этого нет никому дела. Люди живут в собственных скорлупках-мирах и боятся нос высунуть наружу. Что же это такое? Неужели так мы и должны жить? В зависти и ненависти, с сиюминутными вспышками добра и радости. Нет, это неправильно. Так не должно быть. Иисус, Будда, все великие мудрецы прошлого учили не этому. Разве они говорили, что надо жить во зле? Разве о ненависти или зависти они говорили? Нет, только о добре, к ближнему, к животным, к окружающему миру. Так почему же человек забыл эти простые истины? Почему он продолжает жить разумом? Сколько вопросов! А где же ответы?

— Сашенька, что ты нам хотел сказать? — в зал вошла Надежда Васильевна, а за ней и Сашка-младший. — Мы уже освободились.

— Очень хорошо, — кивнул Александр Петрович. — Садитесь на диван. Я хочу с вами поговорить.

Надежда Васильевна села на краешек дивана и положила руки на колени. С тревогой взглянула она на мужа. Весь ее облик, словно спрашивал: Ну, что же ты хочешь сказать? Не томи. Говори.

— Я сяду в кресло, если ты не против, — сказал Сашка-младший, направляясь к креслу, одиноко стоявшему возле дивана.

— Конечно не против. Садись, где тебе будет удобнее, — сказал Александр Петрович, улыбнувшись.

Сашка уселся в кресло и забросил ногу на ногу.

— Ну, давай, бать, говори, что ты нам хотел сказать.

— Да что ты отца торопишь, — повернулась к нему Надежда Васильевна. — Надумает, сам скажет.

— Есть у меня две новости, — сказал Александр Петрович.

— И одна хорошая, а другая плохая, конечно же, — рассмеялся Сашка.

— Да, что ты отца перебиваешь, — всплеснула руками Надежда Васильевна. — Дай же ему досказать, Сашка, — Надежда Васильевна взглянула на сына. Немой укор застыл в ее глазах.

— Та молчу, молчу, мам, — сказал Сашка. — Говори бать. Обещаю больше не перебивать.

— Надюша, в какой-то мере Сашка даже прав. Хорошая новость — я все же взялся за, скажем так, перо и несколько страниц сегодня уже написал. Как же это чертовски трудно оказывается, — сказал Александр Петрович. — В молодости это занятие казалось не таким трудным.

— Значит, батя, быть тебе большим человеком, — сказал Сашка. — Вот напишешь бестселлер, станешь известным, авось и на телевидение пригласят.

— Это очень хорошо, Сашенька, — губы Надежда Васильевна дрогнули и скривились в неком подобии улыбки. Как она ни старалась казаться веселой, но тревога в глазах никуда не делась. Было заметно, что Надежда Васильевна больше волнует вторая новость. В конце концов, не выдержав, она спросила:

— А вторая, что за новость?

— Был я сегодня у врача. Как оказалось, дела мои не очень… не очень хороши, — сказал Александр Петрович, чувствуя как дрогнул голос на последних словах. Страх снова решил опутать своими нитями его разум. Снова напомнил ему, какая страшная болезнь живет у него внутри.

— Что сказал врач, Сашенька? — взмолилась Надежда Васильевна. — Ну, говори же. Неужели опять язва?

— Если бы, — грустная улыбка появилась на лице Александра Петровича. — Нет, Надюш, у меня не язва. Врач сказал, что у меня… что у меня рак поджелудочной железы и жить мне осталось не больше шести месяцев.

Едва Александр Петрович замолк, тишина воцарилась в комнате.

— Вот-те на, — пробормотал Сашка и откинулся на спинку кресла. Взгляд его заскользил по потолку.

Глаза Надежды Васильевны округлились, целая гамма чувств отобразилась на ее лице за несколько секунд. Удивление, недоверие, страх, и, в конце концов, ужас. Надежда Васильевна закрыла лицо руками и заплакала.

— Нет, Сашенька, скажи, что ты пошутил, — Надежда Васильевна отняла руки от лица и взглянула на мужа заплаканными глазами.

— Таким, мам, не шутят, — сказал Сашка и тоже посмотрел на отца. Хотел бы он ошибиться в своем предположении, но отец был серьезен. Он не шутил.

— Может врачи ошиблись, а Сашенька? — спросила Надежда Васильевна. — Такое же бывает.

— Бывает, — вздохнул Александр Петрович. — Только вот бывает со здоровыми людьми, а у меня боли неспроста все же.

— Что же нам делать? Может есть лечение какое? — Надежда Васильевна вытерла слезы с глаз.

— Врач предлагает операцию попробовать, а потом химиотерапию, но надежд на это все мало, а вот убить организм вконец — это запросто. Я почитал в интернете о химиотерапии, страшные дела творит.

— А может, и правда, поможет? Давай попробуем, а? — Надежда Васильевна заглянула в глаза мужу.

— Не знаю, Надюша, не знаю. Врачи сами не верят в то, что операция поможет. Опухоль распространилась и на другие органы. А потом неизвестно еще как организм отреагирует на химиотерапию. Если уж осталось полгода, то хотел бы я их прожить не с уткой под задницей.

— Сашенька, и все же давай попробуем, — убеждала мужа Надежда Васильевна. — С Божьей помощью оно как-то может и уладится все.

— Ничего не могу сказать, Надюша. Я всю жизнь на Бога надеялся, в церковь каждый месяц ходил, а лучше бы на себя понадеялся, тогда может и не было бы ничего такого.

— Да что же ты говоришь такое, Сашка? — всплеснула Надежда Васильевна. — Бога побойся, говоришь такое.

— Боялся уже, — пробормотал Александр Петрович. — Хватит.

— Упрямый какой, — только и сказала Надежда Васильевна. — Саш, может тебя он послушается, скажи хоть ты ему, — Надежда Васильевна повернулась к сыну.

— А что я ему скажу? Не маленький же. Сам знает, что делать.

— То ж то и оно, — сказал Александр Петрович. — Сам знаю, что делать.

— И что же ты будешь делать-то? — спросила Надежда Васильевна.

— Я собираюсь… — начал было Александр Петрович, да вовремя спохватился.

— Что собираюсь? Ходить людей жизни учить? Тогда тем более меня никто не выпустит из дому. Нет, нельзя это говорить. Мало ли что взбредет Надюше в голову. Вдруг решит, с ума сошел и в психушку упечет. Что же тогда сказать-то?

— Собираюсь жить так, как никогда раньше не жил, — наконец-то сказал Александр Петрович. — Вот книгу начал писать, а дальше видно будет. Полгода — не такой уж и маленький срок. Да и что мне бояться смерти. Я свой век отжил. Сыновей вырастил, внуков дождался. Придет время умирать, умру. Все мы там когда-нибудь будем. А сейчас надо жить пока живется.

— Только как же его жить, когда знаешь о таком, — слезы снова полились из глаз Надежды Васильевны.

— Жить так, как будто не знаешь, — сказал Александр Петрович. — Жизнь продолжается, как ни как. Что его заранее в гроб ложиться.

— Тут ты бать прав, — сказал Сашка-младший. — Жизнь-то продолжается. Но делать все равно что-то надо.

— А я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать пока старуха с косой придет по мою душу. Полгода — не ахти какой срок, кто знает, может и его у меня нет, но на это я уже не обращаю внимания. Сколько проживу, столько проживу. Главное, знать, как ты хочешь прожить это время — жалея себя и с ужасом ждать дня Х или постараться не думать о смерти, продолжать жить и делать то, что ты еще в силах сделать.

— И что же ты собираешься делать? — спросила Надежда Васильевна.

— Жить, — улыбнулся Александр Петрович. — Знаешь, Надюша, когда ты одной ногой там, — Александр Петрович показал глазами куда-то вверх, — очень хорошо начинаешь понимать, что ценно в нашей жизни, а что всего лишь мусор. И сейчас я понимаю, что самое ценное в нашей жизни — это сама жизнь, не машины, не квартиры, яхты или работа. Нет, это все второстепенное, а часто и ненужное. Самое главное — жизнь, но не просто жизнь, а та, которая соответствует желаниям твоего сердца.

— И какие же желания у твоего сердца, Сашенька? — Надежда Васильевна подняла покрасневшие глаза на мужа.

— Впервые в жизни я очень хорошо знаю, что хочу. Например, сделать то, что всегда хотел — написать какую-то мудрую книгу, книгу, которая, хотелось бы, стала полезной для других.

— Ну, пиши, что я могу тебе еще сказать. Если чувствуешь, что можешь, то пиши, — Надежда Васильевна вытерла краешком фартуха уголки глаз, — да только лечиться тоже надо.

— Опять ты за свое, — вздохнул Александр Петрович. — Даже перед смертью не могу сделать так… так, как чувствую будет лучше.

— Да кто ж тебе запрещает? — слезы снова полились из глаз Надежды Васильевны. — Я ж не враг тебе. Как лучше хочу.

— Лучше меня никто не знает, что лучше для меня. Ну, засиделся я тут с вами, а мне писать надо, — Александр Петрович поднялся с кресла и двинулся к выходу из зала. — У меня теперь каждая секунда на счету. Спасибо, что уделили мне время.

— Видишь какой упрямый, — Надежда Васильевна повернулась к сыну, когда муж ушел в спальню. — У него рак, это же подумать только, не какая-то там простуда, а он черт знает что вбил себе в голову и не достучишься.

— А может не надо стучать, мам? — Сашка упер локти в бедра и положил на руки голову. — Ему же не пять лет, голова на плечах есть, знает, что делает.

— Я вот уже сомневаюсь есть ли у него голова на плечах. С ума что ли сошел? Даже не знаю, что делать с ним. Хоть бери и насильно в больницу волоки.

— Не надо никого никуда тащить насильно. Дай ему время обдумать все. Ему сейчас тоже не сладко. На вид он ничего, держится, но кто знает, что у него внутри творится. Ты права, рак — это не простуда, представь, как ему знать, что у него такая болезнь. В любом случае это его жизнь и ему решать, как с ней поступать.

— Ой, Сашка, Сашка, — вздохнула Надежда Васильевна, вставая с дивана. — Мне от этого нисколько не легче. Идем Шарик, — Надежда Васильевна повернулась к собаке, выглядывавшей из-под журнального столика. — Идем, покормлю тебя.

Надежда Васильевна направилась на кухню, а за ней, виляя хвостом, побежал Шарик.

Глава 7 В неизвестность

Следующим утром Александр Петрович проснулся не в духе. Всю ночь ему снились кошмары. Проснувшись, он долгое время лежал и смотрел в потолок. Лежа в тепле и уюте собственной квартиры, он уже не думал, что идти учить неблагодарных соотечественников, которых мало что интересует кроме еды, денег и секса, — это такая уж хорошая затея. Страх и сомнения снова овладели им. И чем больше он думал о своей безумной затее, тем больший страх овладевал им. К тому же, живот снова разболелся. Может, и правда, стоит рискнуть, лечь в больницу, продолжать писать книгу, а учить других пусть кто-то другой возьмется? Он простой человек, работяга, кто такого послушает? Был бы он каким-то известным ученым, философом или другой известной личностью, тогда может кто-то его бы и послушался, а так, с его тремя годами ПТУ и жизненным опытом простого человека, который никогда звезд с неба не хватал, таких не слушают, таких даже не замечают.

Александр Петрович закрыл глаза и натянул одеяло на голову. Как хорошо все же дома, тепло, уютно.

— Куда же ты пойдешь, дурья твоя голова? — пробормотал старик. — Как ты будешь жить, что кушать, где спать, да и как ты собрался учить, выйдешь на Майдан, станешь под аркой свободы и будешь разглагольствовать о жизни? Да первый же встречный позвонит в психушку, приедут, рубашку оденут и заберут туда, где мне будет и самое место, среди других сумасшедших, всяких пророков, наполеонов и волшебников. Нельзя так, нельзя. Сиди себе дома, лечись, пиши книгу, хотя кто ее читать-то будет? Ее для начала издать надо, а за какие деньги я ее издам? За пенсию в тысяча четыреста гривен? Не дури, Сашка. Сиди себе дома, в тепле и уюте и… и… и доживай свой век.

На глаза старика набежали слезы.

— А ведь и в самом деле, такая жизнь — это всего лишь доживание. Сидишь и ждешь, когда старуха с косой придет за тобой. Не так ли я и жил всю жизнь? Всегда чего-то ждал. И вот дождался, — Александр Петрович вытер, выступившие на глазах слезы. — Вот так наверняка нельзя. Нельзя так жить. Если я так проживу и остаток своей жизни, тогда… тогда лучше сейчас умереть. Не жизнь это. Не жизнь!

Александр Петрович почувствовал, как кольнуло сердце в груди.

— Я так не могу, — всхлипнул старик. — Теперь так не могу. Я не хочу лежать в тепле и уюте и ждать, когда старуха с косой придет за мной. Я должен что-то делать. Я же не тепличное растение, хотя всю жизнь таким был, я… я человек, может и не лучший представитель человеческого рода, но все же человек. У меня есть сердце, а оно хочет движений, оно хочет стремиться, хочет достигать, хочет преодолевать трудности, хочет жить, в конце концов. Я не знаю, что буду кушать, не знаю, где буду ночевать, но знаю, что остаток своей жизни хочу прожить не так, как жил всегда. Пусть это будет безумием, пусть меня считают сумасшедшим, но иначе не могу. Я чувствую, что именно так и должен поступить. Должен! Несмотря на страхи, несмотря на сомнения, несмотря на непонимание со стороны других. Моя жизнь не вечна. Фитилек моей свечи жизни почти догорел. Маленькое дыхание смерти и он потухнет навсегда. Я не могу просто сидеть и ждать, когда это произойдет. Я должен действовать. Прямо сейчас. Сию минуту.

Александр Петрович отбросил одеяло в сторону и свесил ноги с кровати.

— К черту старость, к черту боль в суставах, к черту болезни. Я должен действовать. Я не могу себе позволить тратить время впустую. Только не сейчас. У меня его и так немного осталось.

Что-то мокрое и холодное коснулось его пятки. Старик глянул вниз и увидел нос Шарика, торчащий из-под кровати.

— Шарик, дружочек, ну, доброе утро, — сказал Александр Петрович и потянулся рукой к носу Шарика. Собака высунула голову и посмотрела на старика. Из-под кровати послышался стук собачьего хвоста о паркет.

Старик щелкнул Шарика по носу и поднялся с кровати. Часы на тумбочке показывали 8:35.

— Мы с тобой Шарик, как всегда, остались одни на хозяйстве, — Александр Петрович надел тапочки и пошлепал на кухню. Шарик выбрался из-под кровати и побежал за ним, мотыляя хвостом из стороны в сторону.

— Что у нас сегодня на завтрак? — Александр Петрович принялся звенеть крышками кастрюль, стоявших на плите. Заглянув в сковородку, он увидел жареную картошку, яичницу и несколько котлет. В одной из кастрюль оказался борщ, в другой — компот.

— Ну, Шарик, сейчас мы с тобой попируем, — улыбнулся старик и посмотрел на собаку, сидевшую у ног. — Не знаю, как ты, а вот я уже не скоро буду пировать.

Легкая грусть появилась в его голосе.

— Пойду я Шарик, что ли зубы почищу… да и умыться не мешало бы, — сказал Александр Петрович, направляясь к выходу из кухни. Но войдя в ванную, старик подумал, что хорошо было бы не только умыться, но и принять ванну. Будет ли у него еще когда-нибудь хотя бы одна возможность помыться? Сможет ли когда-нибудь его старое тело снова понежиться в теплой воде?

Александр Петрович вставил в ванную заслонку и включил краны с горячей и холодной водой. Затем посмотрел в зеркало, висевшее над умывальником, и произнес, коснувшись рукой щеки:

— Желтый ты какой-то, Сашка. Глаза впавшие. Иссохший весь. Правду Надюша говорит — кожа да кости. Таким ли ты хотел закончить свою жизнь? Старик. Доживающий свой век больной старик. И умрешь ты даже не от старости, а от болезни, — Александр Петрович смахнул слезинку, выступившую на глазу. — Что с тобой происходит, Сашка? Не плакал же раньше никогда, а тут что ни день, то слезы. Чувствуешь близкую смерть? А умирать страшно. Что ждет тебя там, по ту сторону жизни? Новая жизнь, как проповедует религия или забвение, тихое спокойствие, не обремененное жизнью?

Александр Петрович включил кран над умывальником и умылся, затем почистил зубы, выключил воду и вытер лицо полотенцем. Взгляд его снова устремился к зеркалу.

— Наверное, правду говорят, что прожить жизнь надо так, чтоб больше не хотелось. А мне-то хочется. Нет у меня удовлетворения от прожитой жизни. Вот тут чувствую…, - Александр Петрович положил руку на грудь, — чувствую, что можно было прожить жизнь иначе. Где-то я ошибся. Знать бы где да только не все ли равно уже. Прошлое не вернешь, настоящее не радует, а будущего и нет совсем, — Александр Петрович вздохнул и тихо повторил. — Нет совсем… Ну, хорош горевать. Все равно ничего уже не изменишь. Постарайся сделать так, чтобы хотя бы на смертном одре не пришлось слезы лить. Делай то, что задумал, а там будет так… так, как и должно быть.

Александр Петрович наклонился и потрогал воду в ванне.

— В самый раз, — удовлетворенно сказал старик. Раздевшись, он забрался в ванну и погрузился в воду по плечи.

— Как хорошо-то, — пробормотал Александр Петрович, закрывая глаза. Старик чувствовал, как горячая вода обволакивает тело, ласкает его и расслабляет. Блаженная улыбка появилась на лице Александра Петровича. Почему-то в памяти всплыло его детство. Вот он босоногий мальчишка в дырявых штанишках, штопанной рубашонке и отцовской кепке, бегающий под дождем во дворе отчего дома. А вот он уже в школе. И в снег и в дождь, вставая чуть свет, он брал свой потертый ранец и отправлялся в другое село на занятия. Ему всегда нравилась литература. Толстой, Достоевский, Шекспир, Гоголь — когда-то были его любимыми писателями. Приходя со школы, он зажигал керосиновую лампу, забирался на печку и погружался в воображаемый мир, так мастерски нарисованный автором. Да, в детстве читать он любил. Именно тогда он и попробовал писать. Надолго его не хватало, но это занятие он любил. В то время это занятие казалось ему чем-то очень похожим на волшебство. Ты чувствуешь себя богом, создаешь мир, населяешь его людьми, заставляешь их любить или страдать, смеяться или плакать.

Александр Петрович почувствовал, что засыпает, а еще он ощутил ноющую боль в подреберье. Старик открыл глаза и сел.

— Нет, надо выбираться отсюда, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Пора отвыкать от всех этих излишеств.

Спустя несколько минут Александр Петрович вышел из ванной и прошел в зал.

— А ну, Шарик, уступи место старику, — сказал Александр Петрович, сгоняя собаку с дивана. — Что-то меня горячая вода разморила немного. Вялость какая-то в теле. Фух.

Александр Петрович лег на диван и закрыл глаза. Грудь старика тяжело поднималась и опускалась, как будто он находился перед этим не в ванной, а в тренажерном зале. Шарик, покинув диван, нашел себе новое место под лежбище — кресло. Умастившись в кресле, он положил голову на лапы и принялся наблюдать за стариком.

— Странная все-таки штука жизнь, — пробормотал Александр Петрович. — Когда ничто тебя не тревожит, ты даже и не замечаешь ее. Ты живешь — и все. Идешь в школу, поступаешь в вуз, работаешь, любишь, создаешь семью, растишь детей. Но когда на твоем жизненном пути появляется старуха с косой, ты начинаешь задумываться о таких вещах, о которых никогда и не думал раньше — что есть жизнь? что управляет человеком — судьба, бог, рок? почему человек несчастлив? что делает его несчастным? Удивительные вопросы. Недаром над ответами на эти вопросы веками бились лучшие умы человечества. И что удивительно, так никто и не смог сказать ничего конкретного. Предположения и только предположения. Как же все-таки удивительна жизнь. Сколько загадок, сколько тайн. Будь мне дан второй шанс, я бы посвятил жизнь познанию. Это же так интересно и захватывающе. Смотреть, наблюдать, познавать, быть ребенком, который делает первые неуверенные шаги по жизни. Почему же я когда был маленьким, хотел быстрее стать взрослым? Почему я не берег свое детство? Обидно… обидно смотреть назад и понимать, что жизнь, которую ты прожил, можно было бы прожить иначе. А кто виноват? Государство? Общество? А может сам человек? Невежественен человек, невежественны и поступки его. Ограничен человеческий разум, он ищет удовольствия, но не ищет удовлетворения. Как обидно… как обидно мечтать о лучшем, но довольствоваться посредственным. Вот если взять к примеру меня, мою жизнь. Шарик, вот что ты скажешь? — Александр Петрович свесил ноги на пол и посмотрел на дремавшую в кресле собаку.

— Вот мог бы я жить другой жизнью? — продолжал Александр Петрович. — Или, как говорят, против судьбы не попрешь?

Шарик открыл глаза и посмотрел на старика с таким безразличием, что Александр Петрович даже рассмеялся.

— И все же, дружок, как думаешь, мог бы я жить иначе, чем жил до сих пор? Вот если бы тебя, Шарик, не принес Сашка, у тебя была бы другая жизнь. Может так и бегал бы по улице, как раньше, а может, кто другой тебя усыновил бы, — Александр Петрович улыбнулся. — Значит все же как-то можно переть против судьбы, как-то самому ее создавать. Да только вот знать бы, в какую сторону баранку крутить, чтобы не оказаться, как старуха из сказки о золотой рыбке, у разбитого корыта. Знал бы, где упаду, соломки подстелил бы, да побольше-побольше. Эх, кто его знает, как оно могло быть. Жизнь непредсказуема и в этом, думаю, ее прелесть. До смерти сохраняется хоть какая-то интрига… Ну, не знаю, — Александр Петрович поднялся с дивана, подошел к Шарику и погладил того по голове. — Можно ли было в Советском Союзе жить не так, как все? Ага, попробовал бы ты, Шарик, пожить иначе, сразу стал бы врагом народа, — улыбка заиграла на губах старика. — Отправили бы тебя на Соловки или куда подалее. Нет, Шарик, что ни говори, а среда обитания тоже играет немаловажную роль в том, какой жизнью будет жить человек.

Александр Петрович подошел к балконной двери и выглянул на улицу. Мелкий снежок кружился в воздухе. Небо затянуло тучами, большими и темными.

— Это сегодня, Шарик, границы открыты, живи где хочешь, живи как хочешь. Было бы желание к чему-то стремиться в жизни, только вот с этим у людей проблема. Если они и стремятся к чему-то в этой жизни, так это к деньгам. А вот были бы у меня миллионы и что? — Александр Петрович повернулся к собаке. — Спасли бы они меня от смерти? Фигушки. Миллионеры тоже смертны, старуха с косой никого не щадит, ни бедного, ни богатого. Но миллионы иметь все же хорошо. Можно много добрых дел сотворить. Я бы вот, например, наш киевский зоопарк приватизировал и вынес бы его за территорию города. А что? Ты б, Шарик, видел в каких условиях содержатся там животные. Аж слезы на глаза выступают, когда смотришь на то, как животные в клетках мучаются, да и кормят их там не лучше того, как фрицы наших в лагерях кормили. Будь они неладны, изуверы. Эх, моя б воля, я бы вообще зоопарки запретил. Животные должны жить в природе, на воле, а не в заточении и служить потехой для жестоких людей. Безумцы! Вас бы в клетки! Вас бы на привязь! Ох, Шарик, Шарик, не знаю, человек — очень жестокое и эгоистичное существо. Вы собаки намного добрее нас, думаю, может из-за того, что у вас не настолько развит разум? — Александр Петрович подошел к креслу и положил руку на голову собаке. — Пойду, дружок, поем чего-нибудь. Захочешь, приходи на кухню и тебя чем-нибудь угощу.

Старик направился на кухню, собака же, заметив куда пошел старик, соскочила с кресла и побежала за ним.

— Я на кухню и ты за мной, — Александр Петрович улыбнулся, увидев Шарика, вбегающего на кухню. — Значит, составишь мне компанию, чтоб мне не скучно было одному есть.

Александр Петрович подошел к плите, чиркнул спичку и зажег конфорку под сковородкой.

— Не больно мне и хочется есть, Шарик, — сказал Александр Петрович. — Но отказаться от жареной картошечки не могу. Как полюбил ее в детстве, так до сих пор и люблю. Привык, наверное.

Собака, вбежав на кухню, устремилась к своей миске под окном. Но собаку ждало разочарование, миска была пуста. Шарик посмотрел на Александра Петровича и мотнул хвостом. В глазах зажегся огонек.

— Ай-яй-яй, Шарик, никто тебя не кормит, да? — спросил старик, потянувшись за черпаком. — Сейчас мы это дело исправим. Хочешь, могу тебе компоту налить, а могу и борщику. Что выбираешь?

Шарик облизнулся, после чего уселся на лапы и замотылял хвостом.

— Вряд ли ты, дружок, удовлетворишься компотом, — старик улыбнулся и поднял с пола собачью миску, затем снял крышку с кастрюли и зачерпнул черпаком содержимое. — Что-то мне подсказывает, что от борща ты вряд ли откажешься. Наша Надюша готовит чудесный борщ и ты это знаешь, недаром так барабанишь хвостом по полу.

Едва Александр Петрович вернул тарелку на пол, Шарик ткнулся мордой в тарелку и набросился на борщ с таким аппетитом, словно не ел неделю.

— Ешь, ешь, — старик подергал собаку за хвост. Шарик сделал несколько вялых попыток высвободить хвост из рук Александра Петровича, но этим и ограничился, содержимое тарелки его притягивало больше, чем проблемы с хвостом.

— Одного накормил, пора и второго кормить, — Александр Петрович выключил газ и взял чистую тарелку с вилкой. Сняв крышку со сковородки, он высыпал содержимое в тарелку, после чего поставил тарелку на стол и подошел к холодильнику.

— Где-то тут были… ага, вот они, — Александр Петрович вынул из холодильника банку с консервированными огурцами и поставил ее рядом с тарелкой на стол. — Вот теперь можно и начинать трапезу.

Старик сел за стол, открыл хлебницу и вытащил из нее половинку черного хлеба, затем взял нож и отрезал себе кусочек.

— Приятного аппетита, Шарик, — сказал Александр Петрович, взглянув на собаку. Та заканчивала вылизывать тарелку и вскоре уже сидела возле стола и смотрела на старика, не забывая барабанить хвостом по полу.

— Ненасытный ты Шарик, прям как человек. Все тебе мало. Так и быть, поем и потом еще черпак борща получишь, но это только, когда поем. Так что, дружок, жди.

Александр Петрович откусил кусок хлеба и принялся за картошку. Какой же она вкусной была! Ему казалось, что он никогда не ел ничего более вкусного. У него даже аппетит появился. Старик воткнул вилку в котлету и поднес ее ко рту. Внезапно, пораженный мыслью, замер. Рука дрогнула и медленно опустилась, котлета вернулась на тарелку.

— Что ж ты делаешь? — прошептал Александр Петрович. — Совсем недавно ты озаботился жизнью животных, а тут собрался съесть частицу живого существа. Не лицемерие ли это? Говорить одно, желать одно, а делать другое? Этого хочет твое сердце? Или может быть это желание твоего разума? Нет, мое сердце против лжи, против любого зла, оно хочет нести в мир добро и любовь, а не ненависть и смерть. Так почему же ты, — Александр Петрович коснулся вилкой котлеты так осторожно, словно боялся, что она живое существо, способное чувствовать боль, — ешь пищу из убиенных живых существ, убиенных на потеху и утоление голода других живых существ, возомнивших себя венцом творения, самовольно решающим кому жить, кому умирать. Невежественен человек и дела его невежественны. Прости мне мое невежество, — пробормотал Александр Петрович, глядя на кусок мяса перед собой. — Надеюсь, когда-нибудь оно все же покинет меня.

Старик взял тарелку и поднялся из-за стола.

— Шарик, это твоя еда, но не моя, — Александр Петрович наклонился и высыпал содержимое тарелки в собачью миску. — Ешь, мой дружок, ешь, — рука принялась гладить собаку, вновь уткнувшуюся мордой в миску и довольно махавшую хвостом. — Ешь, — вздохнул Александр Петрович и опустился на стул. — Где искать истину, как не в своем сердце. Где черпать мудрость, как не в своем сердце. Где найти удовлетворение, как не в своем сердце.

Александр Петрович встал со стула и подошел к шкафу с посудой. Открыв дверцу шкафа, старик достал чашку, после чего снял крышку с кастрюли с компотом и налил в чашку компот.

— Хорошо тебе, Шарик. Ты не настолько разумен, как я или какой иной человек. В своей разумности мы позволяем слишком многое из того, что не должны делать. Вместо того чтобы оберегать матушку-природу, мы ее убиваем, вместо того, чтобы жить в мире, мы развязываем войны, вместо того, чтобы любить, мы ненавидим. Жалок человек, жалок в своей разумности. Когда-то эта разумность его и уничтожит. Благо, мои глаза не увидят этого.

Александр Петрович поднес чашку к губам и отпил из нее, затем взял кусок недоеденного хлеба и сел на стул. Какое-то время старик сидел, ел хлеб и запивал компотом. Его взгляд был устремлен за окно, туда, где в своем невесомом танце кружились снежинки.

— Хоровод жизни и смерти, — пробормотал Александр Петрович, наблюдая за снежинками. — Жизни и смерти.

Старик улыбнулся. Ему казалось удивительным, то, что он не испытывал никакого страха, когда думал о смерти. Смирился ли он с ней или может быть стал чуточку мудрее?

— Что есть смерть? — Александр Петрович перевел взгляд на Шарика, вертевшегося возле ног. — Продолжение жизни или ее окончание? Необходимость или вынужденность? Добро или зло? Может старуха с косой на самом деле — прекрасная юная нимфа с флейтой?

Александр Петрович снова улыбнулся.

— И правда, почему старуха с косой, а не нимфа с флейтой? Так ли уж страшен волк, как его рисуют? А может это и не волк совсем, а безобидный ягненок? Знать бы ответ. Но тогда жизнь была бы скучна, а так есть над чем голову поломать.

Александр Петрович поднял голову и посмотрел на настенные часы. 9:55.

— Как время бежит-то, — пробормотал старик, вставая со стула. — И не угнаться за ним. Словно в шею кто его гонит… Пойду, Шарик, оденусь. Надо идти, а страшно. Знать бы куда идти, а так в неизвестность, на свой страх и риск.

Старик ушел в спальню. Шарик бросил взгляд на пустую миску и побежал следом за ним. В спальне Александр Петрович натянул носки, брюки, надел теплую рубашку, после чего подошел к письменному столу.

— Что же мне взять-то с собой? Ручку и тетрадь, и карточку пенсионную не забыть бы, есть на ней гривен восемьсот. На еду будет хоть. Только где ж она? В кошельке что ли?

Александр Петрович похлопал по карманам брюк, проверил карманы рубашки.

— Здесь ее точно нет, наверное, все же в кошельке, а кошелек в пальто должен быть. Ну да ладно, потом посмотрю. Сейчас надо записку что ли какую-то написать. Чтоб Надюша с Сашкой не волновались за зря, хотя понять они меня все равно не поймут, к сожалению, но хоть, надеюсь, в милицию не будут обращаться.

Александр Петрович сел на стул, открыл шухлядку и вытащил лист бумаги, затем взял в руку ручку и написал:

Александр Петрович отложил ручку в сторону и перечитал еще раз написанное.

— Сойдет, — пробормотал он, вставая из-за стола. — Не шедевр, но как умею, так и пишу.

Александр Петрович взял со стола ручку, тетрадь с начатой рукописью, нацепил на руку часы и вышел из комнаты. В прихожей он положил на тумбочку тетрадь и потянулся за шарфом.

— Знаешь, Шарик, — старик повернулся к собаке, тенью следовавшей за ним по квартире. — Я тебе немножко даже завидую. Ты остаешься в тепле, уюте. Тьфу ты, — Александр Петрович скривился, словно съел что-то противное. — Опять двадцать пять. Боишься или сомневаешься, сиди дома, никто тебя никуда не гонит. Но только не ной итак жутко.

Старик замотал на шее шарф, одел пальто и посмотрел в зеркало.

— Не могу, — сказал он, глядя в глаза отражению. — Чувствую, что не будет мне покоя, если не сделаю этого. Пусть считают дураком, сумасшедшим, но не могу иначе.

Александр Петрович надел шапку, свернул тетрадь и засунул ее в карман пальто, затем повернулся и окинул взглядом квартиру. Из груди вырвался вздох, когда старик смотрел на столь привычные ему очертания квартиры. Всю жизнь он прожил здесь, и теперь осознавая это чувствовал, как грусть сковывает его сердце. Картина с морской тематикой на стене, ковровая дорожка на полу в коридоре и даже тумбочка, на которой стоял старенький телефон, — все было таким знакомым, родным.

Легкая улыбка тронула старческие губы. Хотел бы Александр Петрович чтобы она была веселой, да только безрадостным это все казалось — словно навсегда прощался с родным домом. Может так оно и было? Александр Петрович этого не знал, но он надеялся, что когда-нибудь еще вернется домой. Если бы он выбирал место своей смерти — это был бы только его дом, дом, где он провел многие годы своей жизни.

Александр Петрович решил пройтись по квартире напоследок. Зашел на кухню, заглянул в зал, в спальню, в ванную и даже в Сашкину комнату. Все было таким… Александр Петрович почувствовал, как на глаза навернулись слезы, скупые старческие слезы.

— Надо идти, — пробормотал старик. — Или я, и правда, никуда не пойду.

Старик вернулся в прихожую. За ним, словно привязанный, неотступно двигался Шарик. Вместе со стариком собака обегала всю квартиру, вместе с ним вернулась в прихожую. Александр Петрович улыбнулся, заметив, как Шарик подбежал к поводку, висевшему на этажерке, и схватил его зубами. Сорвав поводок с крючка, собака подошла к старику и положила поводок на пол у стариковских ног.

— Нет, Шарик, — сказал Александр Петрович и погладил собаку по голове. — На эту прогулку я пойду сам, без тебя, мой дружок.

Старик поднял с пола поводок и положил его на тумбочку рядом с телефоном, после чего сел на стул, одиноко ютившийся в прихожей, и обулся, затем засунул руку во внутренний карман пальто и вытащил кошелек. Как он и думал, пенсионная банковская карточка была там вместе с несколькими десятками гривен. Взяв карточку в руки, он посмотрел на нее задумчиво и сказал:

— Это ж что получается, если я заберу карточку с собой, то оставлю семью без своей пенсии. Мне пенсию каждый месяц на карточку перечисляют, выходит, что Надюша с Сашкой будут жить на одну зарплату Надюши? Это ж надо и за квартиру платить, кушать покупать. Что ж это я надумал такое, забрать пенсию с собой? Нет. Оставлю-ка я тебя дома, — Александр Петрович поднялся со стула и зашел на кухню, где положил карточку на кухонный стол. — Я ж, как-никак, пока еще кормилец в семье. Что ж я буду семью обделять?

Александр Петрович достал из кошелька маленькую бумажку, на которой был карточный пин-код и положил на карточку.

— Помню, Надюша должна знать код, но на всякий случай оставлю. Старческая память — и не память совсем. Пусть будет дома. Мне он все равно не нужен… Только вот что ж мне остается? — Александр Петрович снова раскрыл кошелек и взглянул на его содержимое. Пальцы принялись перебирать банкноты.

— Сорок гривен с копейками. С такими деньгами я уж точно долго не протяну. Что ж делать-то?

Взгляд старика заскользил по стене, на секунду задержался на часах, потом переместился на холодильник, на котором лежал его мобильный. Старик подошел к холодильнику и взял в руки мобильник.

— Я знаю, что сделаю, схожу на наш радиорынок и продам телефон. Зачем он мне? Взять с собой, так от звонков покоя не будет. Знаю я Надюшу, сейчас будет названивать, волноваться. А так продам, и деньги будут. За сколько его Пашка мне покупал? За пятьсот гривен что ли? За четыреста продам. Покушать что-то купить уже будет. Да, так и сделаю.

Александр Петрович спрятал мобильник в карман штанов и вышел из кухни.

— Может паспорт взять? — Александр Петрович задумался. — Там адрес домашний есть, мало ли что.

Александр Петрович разулся и пошел в зал. Подойдя к серванту, он открыл шухляду, где лежали все семейные документы, нашел паспорт и засунул его во внутренний карман пальто.

— Вот теперь кажется все.

Александр Петрович вернулся в прихожую. Шарик, лежавший на тряпке у порога, при виде старика, вскочил на ноги и подбежал к нему.

— Что же это ты на тряпке грязной лежишь? А потом на постель прыгать будешь, — пожурил собаку Александр Петрович, не забыв при этом почесать ее за ухом.

Шарик сел на задние лапы и гавкнул. Хвост ожил и принялся биться о пол. Старик сел на стул и снова обулся, затем поднялся и повернулся к Шарику.

— Ну что, мой дружок, будем прощаться, — Александр Петрович наклонился и обнял собаку. — Когда-то еще увидимся.

Александр Петрович заглянул в глаза собаки, светившиеся искренней любовью и безграничной преданностью.

— Я знаю, что ты меня понимаешь, — сказал Александр Петрович, держа голову собаки в руках. — Вы, собаки, удивительные существа. Может ваш разум и уступает человеческому, но сердце подобно нашему, но в отличии от человека, вы, собаки, не боитесь показывать его другим… До свидания, мой дружок. Ты всегда мне был самым верным и преданным другом. Мы с тобой обязательно еще увидимся.

Александр Петрович отстранился от собаки, чувствуя непонятную дрожь в теле. В груди полыхнуло жаром, а на глазах появились предательские слезы.

— Увидимся, — пробормотал Александр Петрович, поворачиваясь к двери. Щелкнул замок, Александр Петрович открыл дверь и вышел на площадку. Не оглядываясь, старик закрыл за собой дверь и достал из кармана брюк ключ. Закрыв на ключ дверь, Александр Петрович вздохнул и направился к лестничному пролету. Не успел он сделать и два шага, как за спиной раздался заливистый лай вперемешку со скулежом.

— Что ж это такое? — словно подражая жене, всплеснул руками Александр Петрович. — Что ж делать-то? Он же никому покоя своим лаем не даст.

Между тем, лай и скулеж не прекращались ни на секунду. Собака, будто с ума сошла. Александр Петрович слышал шорох, издаваемый Шариком, пытавшимся лапами открыть входную дверь.

— Упрямец, — пробормотал старик, возвращаясь к двери и вставляя ключ в замочную скважину. — Не брать же тебя с собой.

Едва дверь приоткрылась, Шарик выскочил из квартиры и забегал по предбаннику, оглашая окрестности звонким лаем.

— Ну, перестань уже, перестань, — Александр Петрович положил руку на голову собаке, пытаясь ее успокоить. — Горе ты мое четвероногое. Что мне делать-то с тобой?

Собака уткнулась мордой старику в ноги и заскулила. Хвост поджался, уши опали.

— Ладно, возьму тебя с собой, — сказал Александр Петрович. — Глупо-то как получается. Даже не представляю, что из этой затеи выйдет. Но если не хочешь оставаться, я тебя заставлять не буду. Да и мне может, как-то веселей будет.

Старик вернулся в квартиру и взял поводок, затем вышел в предбанник и закрыл дверь.

— Идем, дружок, — сказал он, повернувшись к собаке. — Мы с тобой, два старика, на старости лет сошедших с ума. Два безумца, которые не хотят доживать свой век в четырех стенах. Может так оно и лучше. Кто его знает?

Старик улыбнулся и двинулся к лестничной площадке. За ним, виляя хвостом, устремился и Шарик.

Глава 8 Мобильник

Александр Петрович вышел из дома и надел поводок на Шарика.

— Ты посмотри, как красиво-то вокруг, Шарик, — сказал старик, окидывая взглядом двор, сплошь покрытый белым одеялом зимы. — Это тебе не искусственная красота. Это природа.

Если бы кто-то находился в этот миг рядом со стариком, то услышал бы в голосе старика восхищение и даже некое почтение к природе. Но рядом никого, кроме собаки не было, никто не видел и не слышал того восторга, с которым Александр Петрович смотрел на мир вокруг него.

Но Шарика природа, казалось, волновала постольку-поскольку. Сейчас его занимали совсем другие мысли. Он подбежал к лавочке и принялся ее обнюхивать, затем, удовлетворившись учуянным, поднял ногу и выразил свое отношение к красоте лавочке. Наверное, собака была права. Красота старой лавочки ни шла ни в какое сравнение с красотой природы, которой продолжал любоваться старик.

В воздухе чувствовался небольшой морозец. Александр Петрович вытащил из кармана пальто перчатки и надел их.

— Идем, Шарик, — старик посмотрел на собаку. — Идем, нам надо продать телефон.

Александр Петрович двинулся через двор к арке между домами. Собака потрусила за ним. Старик с собакой прошли сквозь арку и вышли к проезжей части. Александр Петрович остановился у дороги и окинул ее взглядом: десятки машин проносились перед глазами, десятки людей сидели в салонах машин, и у каждого была своя судьба.

— Это ж как удивительно, — пробормотал Александр Петрович, разглядывая лица людей в машинах. — Сколько людей, сколько уникальных жизней, но почему-то у многих из этих людей один и тот же жизненный сценарий. Мы рождаемся, вырастаем, женимся или выходим замуж, растим детей, внуков, кому повезет то и правнуков, и умираем.

Александр Петрович поднял руку и снял перчатку.

— Если мы все разные, уникальные, отпечатки пальцев даже говорят разные у всех, так почему же у нас у всех одинаковая жизнь? Может программа какая внутри нас? Я вот ее выполнил, получается могу теперь спокойно себе умирать с чувством удовлетворения от прожитой жизни. Но, — Александр Петрович посмотрел на поток машин перед глазами, на прохожих, на парочку синичек, приютившихся на дереве, возле которого стоял, — но почему я не чувствую этого удовлетворения? Словно червь в груди гложет. Такое чувство, как будто что-то забыл сделать. Что-то более важное, чем все остальное в жизни. Как та вишенка, сначала надо было подумать о себе, о том, что хочет мое сердце. Звучит эгоистично. Но сердце-то не эгоистично. Оно заботится не о себе, а о других. Ведь, если так подумать, когда мы делаем то, что хочет наше сердце, это отражается не только на нас, а и на других и даже всем мире. Вот если взять меня. Мое сердце хочет, чтобы я поделился знаниями с другими. Где здесь эгоизм? Нет его. Если бы я это делал с корыстью, другое дело, но у меня нет корысти, значит, нет и эгоизма. Да, все правильно наши сердца не эгоистичны и не корыстны. Все это от лукавого, а если сердце — бог, то лукавый — разум. Вот оно что!

Александр Петрович рассмеялся. Шарик отвлекся от куста, который увлеченно обнюхивал, и взглянул на старика. Что-то похожее на выражение удивления появилось на морде собаки. Но заметив, что старик всего лишь издает какие-то непонятные звуки, заставлявшие его тело сотрясаться, Шарик вернулся к прерванному занятию. Но Александр Петрович не обращал внимания на собаку, взгляд его устремился вверх, к тучам, скидывающим на землю белые хлопья мерзлой воды.

— Вот из-за этого-то лукавого и страдает человек, — сказал старик. — Это ж если разобраться, то и войны, и преступления всякие, и семья распадается, — все из-за нашего разума. Гордыня, зависть, эгоизм, корысть, — все это слуги разума. Человек становится злым не потому, что у него сердце злое, а потому что его разум злой. Если бы человек слушал чаще свое сердце, мы бы не знали, что такое война, голод, вырубка леса, загрязнения рек. Мое сердце хочет мира, хочет любить и помогать, заботиться и познавать этот удивительный мир. Чувствую, что и другие люди этого хотят, но, — Александр Петрович вздохнул, — мы-то хомо сапиенсы, разумные, в этом-то и наша беда. Мы слишком полагаемся во всем на разум, мы превозносим его, поклоняемся ему. Но это не так уж и плохо, если мы умеем им управлять, но, — старик почувствовал, как дрогнуло сердце, — мы не умеем этого делать. Не человек управляет разумом, а разум управляет человеком. Беда, в этом и вся беда. Если бы человек научился быть не рабом, а хозяином своего разума, у него и жизнь другая была бы, по крайней мере, он мог бы на это рассчитывать. Моя жизнь тому подтверждение. Если бы я раньше жил сердцем и управлял разумом, может и не было бы той неудовлетворенности от жизни, которая владеет мной сегодня.

Тихий вздох вырвался из груди старика, плечи его поникли, голова опустилась.

— Идем, Шарик, — старик дернул за поводок и побрел вдоль дороги. Собака оставила в покое очередной куст и побежала следом.

Спустя десять минут Александр Петрович был уже на рынке и высматривал к кому бы обратиться со своей просьбой. Притянув Шарика ближе к себе, чтобы лишний раз не пугал окружающих, старик ходил между рядами, то и дело поглядывая на витрины магазинчиков с мобильными телефонами. У одного магазина старик остановился и вытащил из кармана телефон. Перед ним на витрине красовался точь-в-точь такой же, правда, тот, что был на витрине казался новее.

— Шестьсот пятьдесят гривен, — пробормотал Александр Петрович, взглянув на ценник телефона. — Это даже не пятьсот гривен. Может все же и удастся продать свой за четыреста.

— Вы что-то хотели? — в дверях магазинчика появился продавец, невысокий парнишка с хитрыми глазами и копной нечесаных волос на голове.

— Да я вот, — начал было Александр Петрович, но парнишка перебил его.

— Мобильники интересуют? Есть разные модели, выбирайте любой, сторгуемся.

Парнишка бросил взгляд на стариковский мобильник и продолжил.

— Ваш, я смотрю, староват уже. Купите себе новый телефон. Зачем вам старый? У меня все новые. Выбирайте, цены хорошие, не собаки, не кусаются.

— Нет, нет, — улыбнулся Александр Петрович. — Мне не нужен мобильный телефон. У меня есть. Я…

— Ничего что есть, — осклабился парнишка. — У меня их аж три. И вам еще один подберем. Выбирайте.

— Да мне не нужен телефон.

— Ну, нет, так нет, — парнишка развернулся и скрылся внутри магазинчика.

— Какая у нас нынче молодежь нетерпеливая, — Александр Петрович покачал головой, дернул поводок Шарика и направился следом за парнишкой внутрь магазина.

— О, — парнишка оторвался от компьютерной игрушки и поднял глаза на вошедшего. — Я вам ничем помочь больше не смогу, я только мобильниками торгую. И куда вы с собакой зашли? Здесь же вам не улица, а магазин, — парнишка обвел взглядом помещение, маленькую коморку, которую он гордо именовал магазином и добавил. — Вы мне покупателей отпугнете своей собакой.

— Да у меня Шарик добрый. Он не кусается, — Александр Петрович улыбнулся и погладил собаку, обнюхивавшую стойку с мобильными телефонами.

— Я тоже добрый, — ухмыльнулся парнишка. — Но иногда могу и укусить. Давайте, пока больше никого нет, говорите чего вам надо?

Старик раскрыл ладонь, на которой лежал его телефон и сказал:

— Мне бы продать его.

— Продать? Ну так че вы сразу не сказали? Дайте гляну, — парнишка взял в руки стариковский мобильник и принялся вертеть его в руках.

— Видите, — наконец-то сказал он после осмотра, — тут царапина и вот тут туже, а тут краска сдерлась, падал он у вас что ли?

— Нет, не падал, — ответил старик, пытаясь вспомнить, откуда у его телефона взялись царапины, легкие потертости были, а вот царапин не должно было быть.

В конце концов он мысленно махнул рукой на царапины и взглянул на парнишку без умолку перечислявшего недостатки телефона, о большинстве из которых старик слышал впервые.

— У этой модели динамики слабые и корпус непрочный, — между тем продолжал парнишка.

— Хороший динамик, — сказал Александр Петрович. — Я хорошо слышал тех, с кем разговаривал. И меня хорошо слышали.

— Ну, так это пока хороший, а через неделю, вторую станет плохим. Я знаю эту модель. В общем, двести, ну может разве что для вас двести пятьдесят гривен. Больше не могу дать. Не за что давать.

Старик едва не открыл рот от удивления.

— Как так, дести, двести пятьдесят гривен? Новый же, вон ценник, шестьсот пятьдесят гривен, а моему и года еще нет. Чуть потертый в одном или двух местах, а так ничем не отличается от того, что на витрине. Разве что цветом. Хотя бы гривен четыреста и готов отдать.

— Какие четыреста?! — воскликнул парнишка. — Да за четыреста гривен я новый купить могу. Двести пятьдесят и то, только для вас. Больше никак не получится.

— Если не получится, тогда не получится, — развел руками Александр Петрович, пряча телефон в карман брюк. — Пошли, Шарик. До свидания.

Старик дернул за поводок и направился к выходу. На улице он остановился, посмотрел по сторонам и пошел вдоль рядов с магазинами.

— Это купи телефон за шестьсот, а продай за двести пятьдесят. Где же это видано такое? — думал старик, шагая вдоль вереницы магазинов. — Эх, каждый на тебе хочет нажиться, каждый хочет залезть в твой кошелек. С ума все, что ли, посходили?

Александр Петрович остановился у еще одного магазинчика с мобильными телефонами. Недолго думая, он открыл входную дверь и вошел внутрь магазина. Кроме продавца, мужчины лет сорока, смотревшего на компьютере фильм, в магазине больше никого не было. Александр Петрович окинул взглядом помещение и направился к продавцу.

— Чем могу быть полезен? — спросил тот, оторвавшись от просмотра фильма. — Интересуют мобильные телефоны?

— Хочу продать свой телефон, — сразу перешел к делу старик. Вытащив из кармана телефон, он положил его на прилавок перед продавцом. — Можете мне помочь?

Продавец взял в руки мобильник.

— Сколько вы за него хотите? — спросил он старика.

— Хочу… хочу четыреста гривен.

Мужик поднял бровь и взглянул на Александра Петровича исподлобья.

— Могу дать за него триста гривен.

— И ни больше?

— Нет.

Александр Петрович вздохнул и произнес:

— Мало. Хотя бы четыреста гривен. Жить же надо за что-то. Пойду, может, кто больше предложит, — Александр Петрович забрал телефон и двинулся к выходу.

— Попробуйте, — ухмыльнулся продавец. — Может кто и предложит. Но я сомневаюсь.

— Видишь, Шарик, никто не хочет наш телефон за четыреста гривен, — сказал Александр Петрович, покинув магазин. — Триста, мало как-то. Пойду еще поспрашиваю.

Какое-то время Александр Петрович переходил от одного магазина к другому, предлагая телефон, но никто не хотел давать за него больше трехсот гривен. В конце концов старик остановился у последнего магазинчика, как раз у выхода с рынка.

— Делать нечего, Шарик, — сказал Александр Петрович, положив руку собаке на голову. — Придется за триста гривен отдавать. Все же это лучше, чем ничего. Сорок гривен в кошельке, еще триста и вот почти триста пятьдесят. Не ахти какая сумма, но на хлеб должно хватить. Ну, подожди меня здесь, — старик привязал собаку за решетку на окне магазина и вошел внутрь.

— Здравствуйте, — сказал Александр Петрович, повернувшись к девушке, сидевшей за прилавком и читавшей книжку. Темненькая, худенькая, невысокая ростом. Старик улыбнулся. Чем-то эта девчушка напомнила старику его Надюшу в молодости.

— Здравствуйте, — отозвалась девушка и отложила книгу в сторону. — Вы что-то хотели?

— Да я вот хожу из одного магазина в другой, а все без толку, — добрая улыбка и не думала сходить с губ старика. — Еще и Шарика своего таскаю за собой. Там на улице ждет, — пояснил старик, заметив удивленный взгляд девушки. — Телефон хочу продать, только вот никто не хочет его у меня покупать. Говорят, много прошу. Но деньги уж больно нужны.

Старик вытащил из кармана пальто мобильник и положил его на прилавок. Девушка посмотрела на телефон, затем взяла его в руки.

— А сколько вам за него предлагают? — спросила она, разглядывая телефон.

— Триста гривен.

— А сколько вы за него хотите?

— Хотя бы четыреста гривен, — виновато улыбнулся Александр Петрович.

— Четыреста гривен вам за него никто не даст, — девушка подняла глаза на старика и улыбнулась в ответ. — Но знаете что, если хотите, то я уж, так и быть, заберу у вас его за триста пятьдесят гривен. Все равно больше вам никто не даст.

— Я уже убедился, — сказал старик. — Никто и триста пятьдесят гривен не хотел давать, вы первая. Ну, деваться мне все равно некуда, соглашусь и на триста пятьдесят гривен.

— Можете считать, что вы мне понравились, — улыбнулась девушка и достала из-под прилавка деньги. Отсчитав триста пятьдесят гривен, она протянула их старику. — Возьмите.

— Спасибо вам большое, — Александр Петрович снял перчатки и взял деньги из рук девушки. Достав кошелек из внутреннего кармана пальто, он положил туда деньги. Спрятав кошелек, старик опять надел перчатки. — Вы мне очень помогли. А что вы читаете? — поинтересовался Александр Петрович, заметив книгу.

— Да так, дамский роман, — улыбнулась девушка, бросив взгляд на книгу.

— Дамский роман? Это такой, в котором много красивой любви, романтики и страсти?

— Ага, вы правы, — девушка взяла в руки книгу. — «Полуночная страсть» называется. Красивой любви здесь столько, что аж завидно становится. В книгах так все красиво описывается, только вот в жизни, к сожалению, не все так красиво, как в книгах.

— Может быть, может быть, — улыбка на губах старика стала шире. — Знаете, мне всегда было интересно, что женщины ищут в таких вот, — Александр Петрович указал на книгу в руках девушки, — романах. Просветите меня?

— Вряд ли я могу вам сказать за всех женщин, — улыбнулась девушка. — Но про себя могу сказать. В таких книжках не так как в жизни, здесь больше чувств, больше страсти, больше самой жизни. Этим они и нравятся мне. Любовь здесь искренна, без фальши, без обмана. В общем, другая, не такая, как в реальной жизни.

— Могу предположить, в таких книгах женщины ищут то, о чем мечтают в реальной жизни. Так?

— Ну да, — вздохнула девушка и положила книгу на прилавок. — Знаете, иногда я даже представляю себя главной героиней книжки, — улыбнулась девушка.

— А что вам мешает в реальной жизни найти то, что вы ищете в книге?

— Не знаю. В жизни все не так. Здесь люди другие. И… и мужчины другие. Больше о себе думают, о карьере, деньгах, красивых машинах. О женщинах они вспоминают только тогда, когда…, - смущенная улыбка появилась на губах девушки. — Думаю, вы сами понимаете. В книгах мужчины романтики, для них женщина важнее всего — важнее карьеры, денег, машины. Ради женщины они готовы на любые безумства, готовы даже рисковать жизнью ради любви. А в жизни… в жизни для них нет ничего важнее карьеры, денег, посиделок с друзьями, ну или просмотра футбола по телевизору. Они цветы даже если и дарят, то только по праздникам. Вот такие вот наши мужчины. Поэтому вот и приходится искать любовь в книжках, — печально заключила девушка и посмотрела на старика.

— Значит вы хотите, чтобы ваш молодой человек дарил вам цветы не только по праздникам? Кстати, а как вас зовут? Неправильно как-то общаться с человеком и не знать его имени.

— Марина, — улыбнулась девушка. — А вас как?

— Очень приятно, Марина. А меня Александр Петрович.

— И мне очень приятно познакомиться… Знаете Александр Петрович, я вам честно скажу, как и любая девушка, я хотела бы, чтобы мой молодой человек дарил мне цветы не только по праздникам, хотя бы раз в месяц. Мне бы и этого хватило, но, на самом деле, это и неважно совсем. Больше всего я хотела бы, чтобы он дарил мне не цветы, а свое внимание. Для девушки это очень важно.

— Я с вами полностью согласен, Марина. Женщина без мужского внимания, как цветок без воды, жить не может.

— Вот-вот, — улыбнулась Марина. — Как цветок без воды или без солнца. Нам и не надо, по-большому счету, ничего кроме внимания. Ни дорогих машин, ни вилл, ни бриллиантов, чуточку внимания, ласки и заботы.

— Марина, неужели ваш молодой человек не может вам дать столь малого? — спросил Александр Петрович, взглянув на Марину.

— Со своим молодым человеком я рассталась два месяца назад. И знаете, нисколько не жалею. Работа, телевизор, друзья, ноутбук, иногда я, работа, телевизор, друзья, ноутбук, опять иногда я, и так снова и снова. Я не выдержала и бросила его. Устала я от такой жизни. Устала быть дополнением. Теперь вот пока что ни с кем не хочу встречаться. Хочу немножко пожить для себя. Говорят, надо верить в лучшее. Я вот и верю, что когда-нибудь встречу своего принца, который хотя бы немножко будет похож на книжного, — улыбнулась Марина.

— Знаете Марина, и правда, надо верить в лучшее. Если вы мне позволите, я дам вам два небольших совета.

— Конечно позволю, — улыбнулась Марина. — Вы прожили больше, чем я. Больше знаете о жизни.

— Эх, если бы возраст делал человека мудрее, — как-то печально проговорил Александр Петрович. — К сожалению Марина, это совсем не так. Возраст не делает человека мудрее, чтобы ни говорили другие люди, хотя вот совсем недавно я и сам так думал, но сегодня, с каждым новым днем все больше и больше понимаю, что очень мало знаю о жизни. Я прожил шестьдесят лет на этой чудесной планете, но так и не узнал самого главного — как жить так, чтобы наслаждаться жизнью, а не страдать, как получать от жизни каждый день удовлетворение, а не новую порцию страданий. И только совсем недавно, на шестьдесят первом году жизни, мне открылась эта истина. Я хотел бы поделиться ею со всем миром, но, к сожалению, люди невежественны, многие из них думают, что и сами прекрасно знают, как жить. И я так думал, а к чему пришел? К тому, что провел свою жизнь, словно в тумане, из которого еле выбрался, а другие так и сидят там, бродят словно, помните мультфильм? Ежик в тумане? Вот так вот и бродят люди в этом тумане невежества всю жизнь. А когда приходит время умирать, — вздох вырвался из груди старика, — они оборачиваются назад и видят, что в их жизни было больше слез, чем улыбок, страданий, чем счастья.

— Знаете Александр Петрович, мне только двадцать три года, а я уже чувствую, что с моей жизнью что-то не так.

— У вас, Марина, еще все впереди. Ваша жизнь только начинается, и в ваших силах сделать ее счастливой.

— Как? — девушка подняла глаза на старика.

— Ответ на ваш вопрос очень прост и состоит он всего лишь из двух слов — живите сердцем. Всегда слушайте свое сердце. Чувствуйте мир, чувствуйте других людей, слушайте себя. Всегда поступайте так, как говорит вам ваше сердце. Иногда эти поступки могут казаться глупыми, но это не так. Наше сердце очень мудрое. Оно знает ответы на любые наши вопросы. Оно стремится к тому, чтобы мы были счастливы, и не один, два дня, а всю нашу жизнь. Наше сердце доброе, заботливое и сострадательное. Оно хочет любить и помогать.

— Вы действительно так считаете?

— А вы, Марина, думаете иначе? — улыбнулся старик.

Тишина непроницаемым одеялом окутала помещение на секунду-другую.

— Нет, — нарушил тишину тихий голос девушки.

— Вот видите, — добродушно сказал Александр Петрович. — Человек доброе существо, но… но невежественное.

— А какими двумя советами вы хотели со мной поделиться? — спросила Марина.

— Я уже и забыл про них, — улыбнулся старик. — Хорошо, Марина, что вы мне о них напомнили. Я вот что думаю. Для начала хорошо было бы вам полюбить себя.

— Это как? — растерялась девушка.

— А вот так, — рассмеялся Александр Петрович. — Вы хотите любить и быть любимой, правда?

— Конечно, кто же этого не хочет.

— То-то и оно. Каждый хочет, но не каждый получает. Полюбите тот уникальный организм, которым вы являетесь. Больше заботьтесь о своем теле, внутреннем мире, испытывайте больше добра к себе, проявляйте больше заботы, берегите себя, не позволяйте другим оказывать на вас дурное влияние. Например, когда вам говорят делать что-то такое, что идет вразрез с тем, что хочет ваше сердце. Для того чтобы любить себя вам вовсе ненужно баловать себя покупкой каких-то вещей, очень может быть даже дорогих. В действительности нам они совсем не нужны. Мы и без них можем быть счастливы. Счастье не в обладании, а в сострадании, в любви к себе, к окружающему миру, к природе, к другим людям. А вот вам, Марина, и второй совет. Люди несовершенны и мало кто из них стремиться к тому, чтобы стать хоть чуточку совершеннее, чем есть, но я верю, что такие люди все же есть. Поэтому прежде чем дарить будущему парню свою любовь, задумайтесь вот над чем, тот ли это парень, о котором вы мечтали, будет ли он стараться улучшать ваши отношения или будет довольствоваться тем, что есть. Любовь, Марина, это парная игра. Если один любит, а второй всего лишь, как говорят, позволяет себя любить, такие отношения обречены. Такой прекрасный цветок, как любовь цветет только в том саду, где два садовника заботятся о нем, а не один. Вот это и главное в отношениях. Отношения, как поле, их надо возделывать, а для этого нужны усилия, усилия двух человек.

Александр Петрович взглянул на часы на руке и улыбнулся.

— Ого, скоро час дня, — сказал старик. — Долго же мы с вами, Марина, общались. Но я нисколько не жалею об этом. Мне было очень приятно с вами поговорить.

— Мне тоже, Александр Петрович. Было очень приятно с вами поговорить. И… и спасибо вам большое. Вы на многое мне открыли глаза.

— На здоровье, Марина, — улыбнулся старик. — Всего вам хорошего. Живите сердцем, и счастье вас не обойдет стороной.

Александр Петрович развернулся и собрался было выйти на улицу, но Марина его остановила.

— Александр Петрович, а знаете что?

Старик повернулся к девушке.

— Возьмите это, — сказала Марина, протягивая старику пятьдесят гривен. — Ваш телефон стоит четыреста гривен, а не триста пятьдесят.

Александр Петрович замер. Растерянная улыбка появилась на лице старика.

— Берите, берите, — сказала Марина, подбадривая старика. — Так… так хочет мое сердце.

Александр Петрович понимающе улыбнулся и взял из рук девушки деньги.

— Спасибо вам, Марина.

— Пожалуйста, — отозвалась девушка. — И не забудьте свою карточку.

— Какую карточку?

— А которая в телефоне. Симка.

— Ах вот оно что.

Марина открыла заднюю крышку мобильника и достала сим-карту.

— Она вам может еще пригодиться.

— Может и так, — Александр Петрович спрятал сим-карту в карман пальто. — Спасибо вам, Марина.

— Это вам спасибо, Александр Петрович. Приходите еще.

— Может как-то и зайду, — улыбнулся старик. — До свидания, Марина.

— До свидания, Александр Петрович.

Старик вышел на улицу. Радостная улыбка сияла на его лице. Он чувствовал, как внутри разливается тепло. Он был горд собой. Хоть советом, но он помог человеку. Осознание этого наполнило его сердце огнем искреннего счастья.

— Ради этого стоит жить, — пробормотал Александр Петрович, пряча в кошелек пятьдесят гривен.

Старик отвязал Шарика и направился к выходу с рынка.

Глава 9 «Я мог ее убить»

Александр Петрович медленно брел вдоль трассы, погруженный в воспоминания о встрече с Мариной, о тех ощущениях, которые он испытал, когда вышел из магазина. Они были такими прекрасными, светлыми и искренними. Старик чувствовал, как его жизнь наполняется смыслом, становится богаче, нет, не материально, а духовно. Многое из того, что он говорил Марине, для него самого было ново. Это было, словно некое прозрение. Он удивлялся той мудрости, которая открылась ему. Почему он раньше не был столь мудр? Неужели из-за того, что жил разумом, ограниченным разумом, ищущим удовольствий вместо удовлетворения. Александр Петрович ощущал радость от осознания того, что его жизнь сердцем только начинается, а он уже чувствовал некое удовлетворение от того, что делал. Что же будет дальше? Он чувствовал и страх и некое предвкушение, когда размышлял о том, что в будущем его вероятно ждет еще больше мудрости, еще больше счастья и удовлетворения. Справится ли он с ними? Не растеряется ли? Не утонет ли под грузом ответственности? Старик понимал, что делясь с людьми мудростью, он в какой-то мере ответственен за их дальнейшую жизнь, ведь если они прислушаются к его словам, то будут строить дальнейшую жизнь с оглядкой на его слова, мудрость, истину, которой он с ними поделился.

— Мы ответственны за свои слова, поступки и даже мысли, — пробормотал старик, разглядывая чей-то след в снегу рядом с тротуаром. Александр Петрович поднял ногу и опустил ее возле отпечатка чужого следа, снова поднял ногу и снова опустил. Взгляд его устремился к оставленному следу.

— Удивительно, — сказал он. — Все есть результат наших желаний, решений. Не поставь я ногу в снег, не было бы и следа. Не реши я заговорить с Мариной, не было бы и того приятного ощущения, испытанного мною. Как же удивительно устроен наш мир? На каждое следствие есть своя причина. Каждое наше действие и даже мысль ведут к результатам. Наше дело быть ответственными за эти действия, мысли. Из злой мысли родиться злое действие, из доброй — доброе. У нас есть выбор, всегда есть выбор, совершить злое действие или доброе. И что удивительно, совершив доброе дело, я испытал доброе чувство. Как же это прекрасно дарить окружающему миру добро, как же это радует сердце.

Александр Петрович поднял голову и посмотрел по сторонам. Слева — в высоту устремлялись многоэтажки, справа — убегала вперед трасса на Борисполь. Александр Петрович окинул взглядом серые вереницы многоэтажек и прошептал:

— Как они уродливы. Все что создает человек — уродует мир, природу. Дома, машины, мосты, дороги, — словно ужасные язвы на прекрасном лице природы. Разве может все это сравнится по красоте с тем, что создает природа? Природа грациозна как лань, нежна как кожа младенца, заботлива как львица, оберегающая потомство. Природа совершенна и ее красота совершенна, но вот человек, великое ее творение, не хочет быть совершенным. Он посредственен и создает такую же посредственность, как и сам.

Александр Петрович заметил лавочку неподалеку. Подойдя к ней, он смахнул с нее снег и сел. Шарик заполз под лавку и принялся лизать языком снег. Старик достал из кармана пальто тетрадь с ручкой. Его голова была полна мыслей, а сердце желаний. Он хотел писать. Несмотря на морозец, дергавший за нос и щеки, несмотря на снежинки, танцующие в воздухе и падавшие на пожелтевшие от времени листы бумаги.

Время бежало, а старик все писал и писал, поглощенный мыслями, размышлениями и переживаниями, которыми он щедро делился с бумагой. Но вдохновение также не постоянно, как и погода. То оно есть, то его нет. И тогда наслаждение превращается в муку. Почувствовав, что муза оставила его, Александр Петрович спрятал тетрадку с ручкой в карман и посмотрел вокруг. Снежинки больше не кружились в воздухе, тучи рассеялись, выглянуло солнце. Шарик лежал на снегу, положив голову на лапы и, казалось, спал.

Старик положил руку на живот, почувствовав боль.

— Что ж ты не хочешь оставить меня в покое? — пробормотал старик.

Визг тормозов заставил Александра Петровича отвлечься от боли и бросить взгляд на дорогу. Сердце дрогнуло, когда он увидел женщину, пытавшуюся перебежать дорогу. Прямо на нее, визжа тормозами неслась иномарка. Александр Петрович хотел закрыть глаза, но не мог, его словно парализовало. Он видел, как машина приближается, видел оцепенение и ужас, застывшие на лице женщины. Старик знал, что сейчас последует удар, и жизнь одного человека на этой прекрасной планете канет в небытие. Но как оказалось, женщина родилась в рубашке, водитель успел вывернуть руль, машину понесло, она врезалась колесами в бордюр и остановилась. Время словно замерло. Прохожие стояли и смотрели на машину и на женщину, находившуюся недалеко от нее. Та все еще стояла в оцепенении на дороге. Кожа на ее лице была такой же белой, как и снег, устилавший тротуар. Наконец женщина подняла голову, посмотрела вокруг и медленно побрела через дорогу. Прохожие тоже не задержались, разошлись, едва увидели, что трагедии не произошло. Место происшествия опустело. Все его покинули, все кроме машины, все еще стоявшей у обочины.

Спустя несколько минут передняя дверца машины открылась и из машины выбрался парень в черном костюме. Закрыв дверь, он не спеша направился к одной из лавочек, стоявших недалеко от тротуара. Смахнув с лавочки снег, парень сел и обхватил голову руками.

Словно движимый каким-то импульсом Александр Петрович поднялся на ноги, взял поводок Шарика и двинулся к подземному переходу через дорогу. Шарик бежал рядом ни на шаг не отходя от старика. Выйдя из подземного перехода, старик направился к парню, сидевшему на лавочке и погруженному в свои мысли.

— Могу я присесть рядом с вами? — поинтересовался Александр Петрович, приблизившись к молодому человеку.

Тот поднял голову и посмотрел на старика. В зеленых глазах парня застыли слезы, мужественное лицо побледнело, руки дрожали, словно в лихорадке. Кивнув, он запустил ладони в волосы и упер локти в колени.

Александр Петрович стряхнул снег с лавочки и опустился возле молодого человека.

— Я мог ее убить, — услышал старик шепот парня. — Я едва не взял на душу грех, от которого никогда бы не избавился.

Александр Петрович улыбнулся и положил руку на спину молодому человеку.

— Не стоит так убиваться, — сказал старик. — Вы могли убить эту женщину, но не убили. Нет истины в том, что заставляет вас переживать это событие снова и снова. Забудьте. Это уже прошлое. Оставьте прошлое в прошлом, не берите его с собой в настоящее. Зачем вам мучить себя тем, что не произошло? Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на переживания о том, что могло бы быть. Забудьте. Главное, что все хорошо закончилось. Вы не взяли грех на душу и ваша совесть чиста.

— Вы правы, но это не так легко сделать, — молодой человек поднял голову и посмотрел на старика. — Эта женщина до сих пор у меня перед глазами. Я ехал в Борисполь, в аэропорт. Шеф дал задание встретить гостей из Польши. Я опаздывал, поэтому гнал, как угорелый и… и едва не стал убийцей. Вряд ли кто посмотрел бы на то, что женщина переходила дорогу в неположенном месте. Всем было бы на это плевать. Меня бы посадили, а совесть мучила бы до конца жизни.

— А как насчет ваших гостей с Польши? — старик решил отвлечь молодого человека от терзавших его мыслей. — Они вас ждут?

— Да, наверное. Теперь вот придется объяснять шефу, почему я вовремя не встретил поляков. Час от часу не легче.

— Вы во всем видите плохое, — улыбнулся старик. — Не надо думать о плохом, думайте о хорошем, например, о том, что сегодня вы узнали, как ценна человеческая жизнь, узнали, что гонка — это плохо. Жизнь не любит спешки. Посмотрите вон на то дерево, — старик указал на росшее неподалеку дерево. — Когда-то оно было маленьким ростком. Но этот росток никогда никуда не спешил, он как будто знал, что рано или поздно вырастет. Рос себе потихоньку, год, два, три, пять. Прошло время, и вот росток превратился в дерево, высокое и крепкое. Природа мудра, но человек глуп. Вечно куда-то спешит, гонится за чем-то и… и умирает раньше времени. Учитесь у природы, будьте мудры, не следуйте за толпой. Этот путь бессмыслен и ведет к страданиям. Вам же и тридцати еще нет, не так ли?

Молодой человек оторвал взгляд от дерева и посмотрел на старика.

— Двадцать семь.

— Чудесный возраст, возраст зрелой юности. И судя по отсутствию кольца на пальце, вы неженаты?

— Нет, но скоро все изменится.

— А готовы ли вы к столь ответственному шагу?

— Что вы имеете в виду? — легкая улыбка тронула губы молодого человека.

— Готовы ли вы взять ответственность не только за себя, но и за свою будущую семью?

Растерянность появилась на лице молодого человека.

— Я вас не совсем понимаю, — сказал он, взглянув на старика.

— Я поясню, — улыбнулся Александр Петрович. — Когда-то я очень любил смотреть по телевизору передачи о животных. «В мире животных» была моей любимой передачей. Знаете, человеку стоит многому поучиться у животных. Как-то я смотрел передачу, в которой рассказывалось о том, как, скажем так, заводят семью мыши. Все очень простенько, наступает период половой зрелости, самец и самка спариваются и заводят потомство. Многие из людей поступают точно также. Едва молоко на губах обсохло, они готовы создавать семьи. В этом нет ничего плохого, но, знаете, то, что приемлемо для животных, которые кормятся за счет природы, не совсем приемлемо для человека. Животных кормит природа, современного человека — деньги. Скажите мне, сможете ли вы обеспечить семью материально?

— Я работаю. Получаю неплохие деньги, правда, хотелось бы больше, но пока довольствуюсь тем, что есть. К тому же родители будут помогать.

— А давайте представим на секунду, всего лишь на маленькую секундочку, что ваши родители умерли. К сожалению, никто и ничто не вечно в этом поднебесном мире. Что вы будете делать в этом случае? Как будете кормить семью? А одевать, а учить детей? Думаете ли вы о будущем семьи уже сейчас?

Молодой человек на мгновение открыл было рот, чтобы что-то сказать, но так и не сказал. Растерянность снова появилась на его лице.

Вздох вырвался из груди старика.

— Когда-то и я не думал о таких вещах. Встретил Надюшу, полюбил, женились, появились дети. Многим нам помогли родители, пусть земля им будет пухом. Но сегодня я понимаю, что никогда не думал о будущем семьи. Я работал, работала Надюша, пока мы были одни, нам хватало денег, но и тогда нам помогали родители, когда же появился Пашка, а потом и Сашка, только с помощью родителей и сводили концы с концами. А если бы мои или Надюшины родители умерли молодыми? Что если бы у нас не было их помощи? Что тогда делать? Идти воровать? Я никогда никуда не ездил, ни я, ни Надюша. Почти всю жизнь просидели в Киеве. Но это же неправильно! — воскликнул Александр Петрович. — Мир-то какой большой. Сколько всего невероятного где-то там за горизонтом. Мой старший сын, Павел, тоже нигде еще не был, семья, дети. Боюсь, что повторяет мою судьбу. А вот младший, Сашка, уже немножко успел посмотреть, но это пока семьи нет, а как там будет, кто его знает? Поэтому я и спрашиваю вас, готовы ли вы взять ответственность не только за себя, но и за свою семью? Готовы ли вы обеспечить семье не выживание, как это происходит вокруг да около, а процветание?

Тишина повисла в воздухе. Молодой человек запустил ладони в волосы и задумался.

— Нет, — послышалось вскоре. — Нет, я не готов взять ответственность. Не готов. Честно говоря, машина и та в кредите. Квартиры своей нет, не выгонять же родителей, приходится снимать. Я вот подумал: приведу жену в съемную квартиру, появятся дети. Какое будущее я им могу дать? Это будет, как вы говорите, выживание, но не процветание. Можно было бы конечно жить с родителями, но это не выход, а бегать из одной квартиры в другую, тем более. Что же делать, вообще что ли не жениться? Год, второй, третий и мне стукнет тридцатник. Растить детей дедом тоже не хочется. Что люди скажут?

Александр Петрович рассмеялся.

— Простите, как вас зовут?

— Николай.

— Николай, а меня Александр Петрович. Николай, послушайте старика, который всегда думал так, как и вы сейчас. Никогда, никогда, никогда не идите на поводу у мнения других людей. Быть молодым родителем — это очень хорошо, но только в том случае, когда вы способны без помощи собственных родителей обеспечить безбедную жизнь своей семье. Как вы думаете, Николай, семья вам будет в тягость или в радость, если вам придется выживать, а не процветать? Когда дети вас будут просить поехать летом на море, а вы их отошлете на речку, так как у вас нет денег на удовлетворение их просьбы. Будет ли вам тогда интересно, что скажут о вас другие люди? Семья, дети — очень ответственный шаг, но многие люди подходят к этому вопросу безответственно. Люди живут настоящим, но не думают о будущем. Но знаете, что я вам скажу. Настоящее — это всего лишь доля секунды, будущее — годы. Так что заслуживает большего внимания, настоящее или будущее?

— У нас в компании часто проводят разные тренинги. Может знаете, тренинги по личностному развитию, продажам, инвестированию, ораторскому искусству. Так, тренеры часто говорят, что надо жить настоящим, ловить каждую секунду будто последнюю. Да и без настоящего не будет и будущего.

— Вы правы, Николай, без настоящего не будет будущего. И надо наслаждаться настоящим, потому что мы живем в настоящем, мы не можем перенестись в прошлое или будущее, но, тем не менее, мы живем настоящим ради будущего. Никто не хочет взять и умереть в настоящем. Очень часто мы предвкушаем свое будущее, как у нас появятся дети, как мы поедим в отпуск или купим машину. Но все это нас ждет в будущем, которое в один прекрасный день может стать нашим настоящим, поэтому мы не можем не думать о будущем. Будущее имеет свойство становиться настоящим, — Александр Петрович улыбнулся и посмотрел на Николая.

— Я не убеждаю вас, Николай, отказаться от женитьбы, ни в коем случае. Это ваш и только ваш выбор. Я всего лишь прошу вас проявить больше ответственности в этом вопросе. Я вообще полагаю, что до тридцати лет мужчине создавать семью нельзя, особенно сейчас, когда нас на планете семь миллиардов, — Александр Петрович улыбнулся. — Возраст от двадцати до тридцати мужчине следует посвятить только себе: раскрытию своих талантов, воплощению мечтаний, совершенствованию себя как личности, закладке фундамента для своего будущего и будущего своей семьи. А вот после тридцати, можно и семью создавать и детей воспитывать. К этому времени появится не только жизненный опыт, но и деньги, чтобы содержать семью, растить детей, еще и родителям помогать.

Александр Петрович запрокинул голову и на миг закрыл глаза. Набрав полную грудь воздуха, он медленно выпустил его обратно.

— Жизнь, как же ты прекрасна, — подумал старик и открыл глаза.

— Я думаю именно так и должен жить человек, — продолжил он спустя мгновение. — Такой подход к жизни я считаю более ответственным, да и более радостным для человека. Но знаете, Николай, так должен жить мужчина, но не женщина.

— Но почему вы так думаете? — спросил Николай.

— Может быть я вам покажусь старомодным, Николай, но добытчиком в семье должен быть мужчина. Это его природа, а вот природа женщины — семья и дети. Так происходит в природе, так должно быть и в человеческой жизни. Мне доводилось часто слышать жалобы девушек на жизнь, многие из них говорили, что лучше бы они растили детей, а не занимались карьерой. Не могу с ними не согласится. К сожалению, наше общество всех уравняло во всем, общество мало заботит, что этим оно разрушает человеческую природу, делает людей несчастными, неудовлетворенными жизнью. Но было бы глупо обвинять во всем одно лишь общество, мы, мужчины, способствуем тому, чтобы женщина была добытчицей. В женщине сильно развит материнский инстинкт, если мужчина отказывается быть добытчиком, им становится женщина, не оставлять же детей голодными, — тихий вздох вырвался из груди Александра Петровича. — Современный мужчина слаб, ленив и труслив. Это уже не тот мужчина, который мог одним броском копья уложить на землю кабана или оленя. И даже против медведя с таким горе-оружием не боялся выйти. Кого винить? Опять общество, цивилизацию? Можно было бы, но устал я от обвинений. За свою жизнь я много, кого обвинял. Хватит, надоело. Правильно говорят, после драки кулаками не машут. Что говорить, если иначе уже не будет. Таков современный человек, такова современная жизнь, расслабляющая, пассивная, жизнь, опутавшая человека дурманом цивилизации. Спит современный человек, спит и не хочет просыпаться. Хотелось бы верить, что когда-нибудь он все же проснется.

— Проснется, Александр Петрович, — улыбнулся Николай. — С такими людьми, как вы, обязательно проснется. Я даже в этом не сомневаюсь.

— Надеюсь, Николай, правда, очень надеюсь.

Александр Петрович замолчал, молчал и Николай, разглядывая носки ботинок.

— Елки-палки! — воскликнул он спустя мгновение. — Я же про поляков забыл. Теперь шеф точно шею свернет. Рад был знакомству, Александр Петрович, — сказал Николай, вскакивая на ноги. — Не знаю, как там другие люди, но меня вы разбудили, по крайней мере, заставили задуматься.

— И мне было приятно с вами познакомиться, Николай. Здорово, если задумались. Человек, если хочет жить, должен думать, для этого ему голова на плечах и нужна. А вы в Борисполь, как я помню? — спросил Александр Петрович, осененный мыслью.

— Да, в Борисполь.

— Ну так может подвезете меня до Борисполя. Только я вот с собакой.

— Конечно подвезу, и собаку вашу и вас. А вы что живете в Борисполе?

— Можно и так сказать, — улыбнулся старик.

— Тогда давайте в машину, не будем терять времени.

— Не будем, не будем, — отозвался старик и поспешил за Николаем к машине, волоча Шарика за собой.

Едва они добрались до аэропорта, как зазвонил мобильник Николая. Разговор по телефону оказал на Николая поразительное воздействие, Николай едва не сиял от радости.

— Поляки прилетают завтра, — улыбаясь сказал он.

— Вот видите, — вернул улыбку Александр Петрович. — Не все так плохо, как казалось на первый взгляд. Никогда не расстраивайтесь заранее, никто не знает, что нас ждет через минуту.

— Да, вы правы, Александр Петрович. Спасибо вам за все. Ночь размышлений мне сегодня обеспечена.

— Размышляйте, только не переусердствуйте. Спать тоже необходимо, когда же это делать, как не ночью. Спасибо, что подвезли. Рад был знакомству, — старик взялся за ручку и открыл дверцу машины. — Идем Шарик. Всего хорошего, Николай.

— Взаимно, Александр Петрович. До свиданья.

Выбравшись из машины, Александр Петрович дождался отъезда Николая, затем посмотрел по сторонам и произнес:

— Ну вот. Я уже в Борисполе. Сумасшедший путешественник, — улыбнулся старик. — Пошли, дружок, пошли посмотрим Борисполь, пока не стемнело. Зайдем в магазин, купим что-нибудь покушать, проголодался я немного, да и тебе стоит что-то бросить в рот.

Александр Петрович вернулся на шоссе. Какое-то время он стоял и смотрел на поток машин, снующих по дороге.

— Шумно, как же шумно здесь, — бормотал старик, наблюдая за хаосом на дороге. — Все куда-то торопятся. Никто не хочет нажать на тормоз и посмотреть вокруг, на ту красоту, что окружает нас.

Александр Петрович стоял и смотрел на поля, укрытые снегом, словно одеялом. Перед глазами старика проносились машины, но там, за дорогой, на полях, было тихо и спокойно. Никто никуда не спешил, только вороны бродили по снегу да изредка покрикивали друг на друга. Старик вздохнул и повернул к городу.

Близился вечер.

Глава 10 Чердак

Эту ночь Александр Петрович с Шариком проводили не на мягкой, теплой постели в родной квартире, а на чердаке одной из бориспольских пятиэтажек, в грязном, темном и жутковатом месте с сильным запахом человеческих испражнений. Забраться по лестнице на чердак для старика не составило бы большого труда будь он один. Но старик был с собакой, которую оставлять одну он не хотел, поэтому ему пришлось поднапрячься, чтобы втащить на чердак Шарика. И теперь старик сидел на столбике из кирпичей и отдыхал. Шарик, непокидающий старика ни на секунду и теперь находился рядом с ним, приютившись возле куска брезента.

Когда глаза привыкли к темноте, старик окинул взглядом чердак. Тряпки, куски газет, журналов, осколки бутылок и даже несколько чайных ложечек. Это место могло бы показаться богом забытым, если бы не… Александр Петрович присмотрелся. Да так и есть. Старик подошел ближе и увидел два лежака под балками, две широкие доски с накинутыми на них лохмотьями, некогда служившие кому-то одеждой. Возле одного лежака валялась колода карт и полупустая пластиковая бутылка с водой. Похоже, этот чердак служил кому-то домом.

Александр Петрович почувствовал, как внутри поднимается волна страха. Едва он заметил лежаки, первой мыслью было бежать с чердака, пока не вернулись жильцы. Скорее всего это были бомжи, решившие сделать этот чердак своим домом. Старик не хотел встречаться с бомжами. У него, как и у других людей, сложилось стойкое убеждение по поводу этой категории лиц. Он был уверен, что таких людей стоит опасаться. Это были не те люди, с которыми можно вести задушевные разговоры о жизни. Эти люди находятся на самом низу социальной иерархии, поэтому им не чужды ни воровство, ни посягательства на жизнь других людей. Александр Петрович знал, что эта категория лиц балансирует между жизнью и смертью, поэтому они вряд ли будут церемониться с тобой, если у тебя есть что-то ценное для них. А у Александра Петровича были деньги, поэтому он понимал, что боится неспроста. И все же он не покинул чердак. Была ли тому причиной усталость, сковавшая его члены сильнее кандалов, или какая-нибудь другая причина, было не столь уж важно. Старик и сам до конца это вряд ли понимал. К тому же на улице была ночь и сильный мороз. Здесь же было тепло и если бы не вонь, стоявшая в воздухе, то Александр Петрович вполне мог бы чувствовать себя посетителем этакого пентхауза, хоть и дерьмового на вид, но теплого внутри. Поэтому вместо того, чтобы взять Шарика и уйти с этого богом забытого чердака, он достал из кулька буханку черного хлеба, полулитровую бутылку кефира и две сардельки, купленные в магазине, и собрался трапезничать.

Шарик, учуяв запах, еды поднял голову и посмотрел на старика. В глазах собаки зажегся огонек предвкушения.

— Сейчас, мой дружочек, сейчас, накормлю тебя, — сказал Александр Петрович, заметив взгляд собаки. — Накормлю тебя, а потом и сам поем. Я тебе вот сардельки купил. Ты ведь любишь их. Я знаю, любишь, — Александр Петрович улыбнулся и отломал кусок хлеба.

Положив перед Шариком хлеб, он освободил сардельки от оберток и положил их рядом с хлебом. Шарик поднялся на ноги и забарабанил хвостом по балке. Бросив еще один взгляд на старика, он принялся за еду.

Старик с улыбкой наблюдал за тем, как ест Шарик. Аппетиту собаки можно было только позавидовать. Собаке не понадобилось много времени, чтобы расправиться с сардельками и хлебом. Доев, Шарик поднял голову и посмотрел на старика. Старик, заметил, как блеснули глаза собаки в темноте.

— Мало, да Шарик? — улыбнулся Александр Петрович. — Дам тебе еще хлебушка и кефира, только вот куда же тебе его налить.

Старик поднялся с кирпичей, пригнулся, чтобы ненароком не удариться головой о балки, и прошелся по чердаку. Осколки бутылок были неподходящей посудиной для Шарика, старик боялся, что собака может порезать язык о стекло, к тому же эти осколки были грязными. Старик слишком любил собаку, чтобы наливать ей кефир туда, откуда сам никогда не пил бы. Не найдя ничего такого, что могло послужить в качестве миски, старик вернулся к кирпичам и прошептал:

— Что-то, Шарик придумаем. Обязательно что-то придумает. Без кефира я тебя не оставлю.

Александр Петрович снял шапку и спрятал ее в карман пальто, к перчаткам, затем расстегнул пуговицы пальто. Отломав еще несколько кусочков хлеба, старик положил их на пол перед Шариком. Собака принюхалась и взяла хлеб зубами.

— Ешь, мой дорогой, ешь, — прошептал Александр Петрович. — Сейчас и кефир дам, вот придумаю, как это сделать.

Старик опустился на кирпичи и с шумом втянул воздух носом.

— Жарко-то как, — пробормотал он и смахнул со лба пот концом шарфика.

— Я знаю, что мы сделаем, мой дружок, — сказал старик спустя минуту и взглянул на Шарика.

Александр Петрович открутил крышку с бутылки и отложил ее в сторону. Взяв бутылку, старик положил ее горлышко на ладонь, а саму бутылку упер о пол, после чего соединил ладони ковшиком и опустил их вниз. Горлышко наклонилось вместе с ладонями и белая молочная жидкость устремилась по рукам старика. Когда в ладонях оказалось достаточно кефира, старик приподнял ладони с горлышком бутылки вверх. Кефир перестал выливаться из бутылки.

— Ну вот, — сказал старик Шарику, — теперь у тебя есть блюдце. Бери, дружок, пей.

Шарик наклонился к ладоням старика и потянул носом, затем высунул язык и принялся лакать кефир.

— Видишь, как все хорошо получилось, — говорил старик, глядя на собаку. — Выход есть всегда, только вот, к сожалению, не всегда мы его можем увидеть.

Дождавшись когда собака вылакает весь кефир с ладоней, старик снова опустил руки вниз, таким образом, наполняя ладони кефиром.

— Бери пей еще, — улыбнулся старик.

Собака снова ткнулась мордой в ладони старика, спустя минуту-вторую она подняла голову, облизалась и улеглась у ног старика.

— Все? — спросил старик, взглянув на собаку. — Ну, отдыхай тогда, а я пока поем.

Старик вытер руки платком, затем отломал кусок хлеба и поднес его к губам. Старик ел хлеб, запивал его кефиром и думал о том, что его ждет в будущем. Несмотря на то, что его окружала темнота и вонь, на сердце у него было легко. Он гордился собой. Он не думал о том, что он выбрал жизнь, которую ни один здравомыслящий человек не назвал бы разумной. Не думал он и о том, что отныне его спутниками помимо Шарика будут холод, голод и нужда. Не думал он и о семье, оставленной в Киеве. Для него, все, что находилось за пределами его внутреннего мира, как будто исчезло. Он жил в своем мире, созданном его чувствами и мыслями. И сейчас, жуя хлеб и запивая его кефиром, он ощущал безграничную радость, переживая снова и снова события недавнего прошлого. Отныне он знал, что помимо холода, голода и нужды у него будут и другие спутники — счастье и удовлетворение. Старик чувствовал, как в эти минуты, минуты беспросветной тьмы, окружавшей его на этом чердаке в одной из пятиэтажек Борисполя, в его груди восходит солнце, настолько мощное, что его свет был способен разогнать любую тьму, а вместе с ней и любые страхи и сомнения. Старику были приятны эти чувства, они питали его силой и энергией намного лучше, чем те хлеб и кефир, которыми он утолял голод. Они делали его подобным могучему дубу, одиноко растущему посреди широкого поля. Ни безжалостные ветра, ни обильные дожди, ни зимние метели, не были способны сокрушить его своей невиданной мощью. Желая сломить дерево, они делали его только сильнее. Чем сильнее дули ветра, чем сильнее лили дожди, чем сильнее завывали метели, тем более стойким становилось дерево.

Старик был слаб физически, но его внутренняя сила росла, как и та мудрость, что проснулась в его сердце. Словно паростки подснежника, устремившиеся сквозь снег, навстречу теплым лучам весеннего солнца, пробивалась она через ворох старых убеждений и страхов, все еще напоминавших о себе время от времени, пытавшихся вернуть старика в прошлое, из которого он так рад был вырваться. Но мудрость, рожденная сердцем старика, была слишком сильна, слишком напориста и юна, чтобы с ней мог тягаться невежественный разум. Он все еще был силен, но сердце знало, с каждым новым днем его власть над стариком будет таять, как тает старый снег под первыми лучами весеннего солнца.

Старик покончил с едой, вытер губы платочком и сложил остатки хлеба и кефира в пакет, затем оперся о балку и закрыл усталые глаза. Он чувствовал, как ломит тело, как ноют ноги от долгого хождения. Старик не был ветхим или болезненным. Он всегда отличался хорошим здоровьем, простуду и ту хватал не больше раза в год, но возраст все же давал о себе знать. Как-никак, но его тело не было юным, это было тело старого, жаждущего покоя и отдыха, льва, а не юного, игривого и ловкого львенка.

Старик провел ладонью по впалым щекам, подбородку.

— Хорошо было бы побриться, — подумал он и улыбнулся.

Это невинное желание, легко удовлетворимое в любое другое время, сейчас казалось таким же малоосуществимым, как и поездка в кругосветное путешествие. Но старик не расстраивался, он не любил бриться. В какой-то мере он был даже рад, тому что теперь ему не придется ежедневно бриться, это занятие его всегда раздражало. Теперь же о бритье он мог забыть, хотя бы до тех пор, пока не вернется домой. Он все еще верил, что когда-нибудь они с Шариком вернутся в тепло и уют родного дома, но это будет когда-нибудь, а сейчас старик довольствовался тем, что имел — хлебом и кефиром в пакете и чувством удовлетворения в груди.

Старик зевнул и прислушался. Только сопение Шарика нарушало тишину, царившую на чердаке. Где-то внизу изредка раздавались хлопки дверей, говорившие старику о том, что еще не все жильцы дома, несмотря на позднее время, вернулись домой. Но старика это мало заботило, особенно сейчас, когда он переносился в иную страну, страну грез.

Александра Петровича разбудило тихое рычание Шарика. Старик открыл глаза и посмотрел в темноту, затем опустил руку и погладил собаку.

— Ну, ну, перестань, — прошептал он. — Все хорошо, чего ты разнервничался?

Кроме Александра Петровича и Шарика на чердаке никого больше не было, тем не менее старик почувствовал, как его охватывает волна непонятной тревоги. Биение сердца ускорилось, а по спине пробежал холодок. Старик отстранился от балки и всмотрелся в темноту. Ничего.

Между тем, Шарик перестал рычать, но возвращать голову на лапы не спешил. Взгляд собаки был устремлен в сторону люка, того самого сквозь который они со стариком попали на чердак.

Где-то раздались шорохи и приглушенные голоса. Александр Петрович прислушался. Голоса как будто неслись снизу, от лестницы, с помощью которой они с Шариком забрались на чердак. Старик вспомнил о бомжах, возможных жителях чердака, и вздрогнул. Неужели и правда здесь кто-то жил, в этом царстве смрада и темноты?

Снова послышались шорохи и голоса, затем кто-то начал карабкаться по лестнице. Александр Петрович напрягся и устремил взгляд в сторону люка. Шарик снова тихо зарычал. Старик положил руку собаке на голову, словно успокаивая ее. На какой-то миг Шарик повернул к старику голову, затем снова устремил взгляд к люку.

Спустя мгновение в проеме люка возник силуэт чьей-то головы. Александр Петрович не смог хорошо рассмотреть лицо вновь прибывшего, так как на площадке пятого этажа не было лампочки, свет которой мог бы помочь ему. Тем не менее, он видел, что это голова мужчины с густой, взлохмаченной шевелюрой и не менее густой, растрепанной бородой. Сильный запах мочи ударил в нос Александру Петровичу, заставив его поморщиться.

Шарик снова зарычал и приподнялся, словно приготовившись к броску. Александр Петрович похлопал собаку по спине, после чего схватил Шарика за ошейник и притянул к себе. Шарик хоть и был старым псом, но покусать при желании мог.

— Хто тут? — тишину чердака нарушил тихий скрипучий голос.

На миг взгляд бомжа устремился вниз.

— Васек, тут точно хто-то есть. Будто рычит хтось. Есть хто тут? — голова бомжа вновь возникла в проеме люка. — Кажи, а не то зараз милицию вызву.

Ответом бомжу послужило тихое рычание Шарика.

— Знову рычит хтось, — сказал бомж товарищу, затем поднялся на одну ступеньку выше, схватился за края люка и принялся озираться по сторонам.

Испуг на лице бомжа пробудил улыбку на лице Александра Петровича. Старик понял, что бомж напуган даже сильнее, чем он сам. Понимание этого подействовало на старика успокаивающе и он позволил себе немного расслабиться.

— Останний раз пытаю хто тут и буду выклыкать ментов.

Александр Петрович собрался было промолчать. Кто знает, может бомжи испугаются и решат переночевать эту ночь в другом месте? Странное дело, но старик почувствовал вину, почувствовал, что поступает неправильно, без спросу вторгся в чужое жилище, а теперь еще и хочет выгнать жильцов на мороз. Старик не хотел быть несправедливым, так как несправедливость с его стороны причиняла боль его сердцу. Поэтому вместо того чтобы и дальше прятаться и надеяться на скорый уход бомжей, а возможно даже и натравить на них собаку, старик вздохнул и произнес:

— Есть тут кто, есть. Не бойтесь, можете лезть на чердак.

Александр Петрович заметил, как вздрогнул бомж и спустился на ступеньку вниз.

— Васек, ты чуешь? На чердаке хтось е. Шо будемо робыть?

Александр Петрович не расслышал ответ Васька. Между тем первый бомж вернулся на ступеньку вверх и сказал в темноту.

— А хто тут?

— Александр Петрович и Шарик.

— Александр Петрович и Шарик, — повторил бомж. Лицо его стало задумчивым. — Я не знаю таких. Васек, мож ты знаешь, мож хто из знакомых Ушастого? Он же иногда бувае тут.

Бомж спустился вниз. Голова его исчезла из виду. Тишина вернулась на чердак. Тихо было и на пятом этаже. Александр Петрович подумал было, что бомжи ушли, но через какое-то время снова послышались шорохи и в проеме люка возникла голова другого бомжа. Этот бомж оказался моложе первого, на вид ему было не более сорока лет, был он безбородым, с большими залысинами на голове и крупными чертами лица.

— Эй, Александр Петрович и Шарик, вы ще тут?

— Тут, тут, — отозвался старик.

— Вы не будете проты, если мы с Иванычем тож на чердак зализымо? На вулыци мороз, мы пишлы б в друге мисце, але иты нема куды, все занято. Леший, Хорек, Петрович з Мартою. Вси вид морозу поховалысь. Вы нас не будете быты, если мы зализымо до вас? Мы тут з краечку ляжемо, никому не помишаемо. Добре?

— Хорошо, — отозвался Александр Петрович. — Лезьте.

Васек махнул Иванычу и забрался на чердак.

Шарик зарычал, но с места не двинулся, удерживаемый за ошейник рукой старика.

Какое-то время Васек стоял у края люка, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Затем, убедившись, что лежаки свободны, бомж направился к одному из них. Спустя минуту на чердаке оказался Иваныч и тоже устремился к лежаку.

Шарик перестал рычать, но ни миг не отводил взгляда от парочки бомжей.

— А мы думали, шо вы на наших краватях, — нарушил тишину Васек, посмотрев в сторону Александра Петровича. — Но нам не жалко. У нас тут свечка е. Вы не против, если мы запалымо ее, а то темно, ничого не выдно?

— Конечно зажигайте, — улыбнулся Александр Петрович.

— Иваныч, ты чуешь? — повернулся Васек к Иванычу. — Де там твоя свечка? Давай запалюй.

— А як я ее запалю, у мене спичок нема.

— У мене десь було пару. Зараз пошукаю.

Послышалось шебуршание вперемешку с чертыханьями. Наконец Васек сказал Иванычу:

— Знайшов, коробок. Давай свечку.

Спустя несколько мгновений чиркнула спичка. Фитилек свечи вспыхнул и начал медленно разгораться. На чердаке посветлело. Васек поставил консервную банку со свечей на пол и уставился на Александра Петровича. Старик улыбнулся и посмотрел на бомжей. Иваныч был немногим младше самого Александра Петровича, может быть даже был его ровесником. Морщины изрезали старое лицо бомжа так же густо, как и лицо Александра Петровича. Грязное, заросшее, морщинистое, с частицами мусора в бороде. Такие лица отталкивают. Но старика вид бомжа не оттолкнул. Под этой грязью, морщинами и порослью он видел лицо не бомжа, а лицо человека. Хоть этот человек и был сломлен, утратил веру и надежду на лучшее, он все же оставался человеком, таким же, как и другие, человеком со своими желаниями, потребностями, ожиданиями. По большому счету, единственное, что отличало его от других представителей рода человеческого — он оказался там, где не хотел бы оказаться ни один здравомыслящий человек, на дне.

— Вин не знаших, — Васек повернулся к Иванычу. — Я точно не знаю його.

— Бачу, що не знаших, — сказал Иваныч, разглядывая старика. — И собака в нього, — Иваныч кивнул в сторону Шарика. — А я думав, Шарик це чоловик, — губы Иваныча дрогнули и расползлись в улыбке, обнажая беззубый рот. — А це собака оказуеться. Вона в вас кусаеться? — спросил бомж у старика, бросая время от времени взгляд на Шарика. Тот, казалось, успокоился, положил голову на лапы и тихо посапывал.

— Ну, если не злить, то не укусит, — сказал старик и провел ладонью по голове собаки. Наверное, именно в этот миг старик понял, что с Шариком ему нечего бояться других людей. Шарик хоть и был дворнягой, но дворнягой не маленькой, способной не дать в обиду ни себя, ни Александра Петровича.

— Не, не, вы шо, злыть вашого Шарика мы не будемо, правда Васек?

— А навищо? — пожал плечами второй бомж. — Мене декилька разив кусалы собакы, хай им грець, ходыты не миг писля того. Чуть не вмер тоди вид голоду. Ой, ой, погани часы булы. А можна вас попытаты? — бомж посмотрел на Александра Петровича. — А шо вы тут робыте? У вас одежка хороша, не те шо в нас, — Васек улыбнулся и похлопал по коленям, то ли от радости, то ли хотел привлечь внимание к своим грязным и местами рваным штанам.

— Да, да, шо вы тут робыте? — оживился и Иваныч, то и дело светя беззубым ртом. — Так, одежка хороша, не то шо в нас.

— Та я и сам не знаю, что тут делаю, — улыбнулся Александр Петрович. — Надо было найти место для ночевки, вот так и оказался здесь.

— А, мабуть жинка з дому выгнала, — рассмеялся Васек. — То бида, да. Мене тож колысь выгнала. Така була шлендра, хай ий грець. Была мене, курва. Де вона тилькы взялась на мою голову?

Иваныч засмеялся в бороду.

— Так, так, ты казав. Вона тебе добре лупыла. Так, жинкы бувають, ой, йой яки, добре шо моя Мария була спокийною. Жилы мы з нею дуже добре. Яки часы булы добри. Гарно жилы.

— А где ж она сейчас? — поинтересовался Александр Петрович.

— Та де, де, померла вже давно. Хворила бидна. Померла. Але й гарно мы з нею жилы, ой як гарно. А в вас нема чогось поисты? — спросил Иваныч, заметив кулек рядом со стариком. — Може е шось в рота кынуты? Зараз холодно, трудно з ижею.

— Конечно есть, — сказал Александр Петрович и улыбнулся. — Есть хлеб, кефир, угощайтесь.

Старик заметил, как загорелись глаза у бомжей, когда он протянул им кулек с продуктами. Проворнее оказался Васек. Схватив кулек, он сунул руку внутрь и вынул бутылку с кефиром, сунул еще раз и вынул хлеб.

— А хлиб свижий ще, — сказал Васек, отбрасывая кулек в сторону.

— И мени дай, — потянул руки к хлебу Иваныч.

— Почекай, — Васек поставил бутылку с кефиром на пол и принялся ломать хлеб. Кое-как разделив буханку на две части, он оставил одну часть себе, вторую отдал Иванычу. Вдруг бомж замер, как будто пораженный мыслью. Он выхватил из рук Иваныча его часть хлеба и повернул голову к Александру Петровичу.

— Може вам тож хлиба?

— Нет, нет, ешьте. Я уже свое съел, — ответил старик, наблюдая за бомжами и улыбаясь.

— От як хорошо, — Васек вернул кусок хлеба Иванычу и потянулся за бутылкой кефира. Открутив крышку, он отбросил ее в сторону и приник губами к горлышку бутылки.

— Ты ж и мени оставь, — заволновался Иваныч, заметив, как стремительно уменьшается кефир в бутылке.

— Оставлю, оставлю, — Васек оторвался от горлышка и принялся за хлеб.

На какое-то время на чердак вернулась тишина, время от времени прерываемая чавканьем и сопением бомжей. Витек оставил немного кефира Иванычу, а сам набросился на хлеб.

— Это ж какая нужда у людей, — подумал Александр Петрович. — Жить одним днем, питаться отбросами или подачками, не мыться и жить, где придется. Что ж это за судьба у людей такая? Как получается так, что у одних в руках миллионы, а у других и копейки нет? Кто решает, кому быть богатым, а кому — бедным? Неужто мы рождаемся с судьбой, которую не можем изменить? Неужто этим людям суждено было стать тем, кем они стали?

— Скажите мне, — Александр Петрович посмотрел на бомжей. — Как так получилось, что вы так низко опустились? Как вы стали такими?

— Як, як, ось так и сталы, — недоумение появилось на лице Васька. — Мене жинка з хаты выгнала, а Иваныча сын, писля того як жинка померла.

— Как так сын? — Александр Петрович в недоумении посмотрел на Иваныча, жевавшего хлеб.

Иваныч вздохнул и уставился в пол. Казалось, он забыл о хлебе в руках и погрузился в воспоминания.

— Так було, — наконец сказал Иваныч. Губы его дрогнули, на глазах блеснули слезы. — Як вмерла Мария, так и… выгнав, хату продав… навить не знаю де вин… и не хочу знать.

Иваныч вытер рукой глаза и посмотрел на хлеб в руке с таким видом, словно видел его впервые. Затем поднес его ко рту и принялся есть.

— Родного отца и на улицу? Как так можно? — Александр Петрович опустил голову и посмотрел на руки, потом перевел взгляд на Шарика. Подняв голову, он вновь взглянул на Иваныча.

— И ничего нельзя было сделать? — спросил Александр Петрович. — Надо было в милицию пойти. Как же ж так, выгнать родного отца на улицу.

Иваныч только рукой махнул. Взгляд его блуждал по полу, время от времени он подносил руку к лицу и размазывал по лицу слезинки.

— А вы чего дому не вернулись? — Александр Петрович посмотрел на Васька, который подбирал с одежды крошки хлеба и забрасывал их в рот.

— Нема дома, — ответил Васек, рыская под ногами в поисках крошек. — Жинка знову вийшла замиж и кудись выихала. Ну и грець з нею. Была мене, курва.

— Но… но как так можно жить? — Александр Петрович развел руками. — Без дома, без еды, денег. Это же не жизнь.

— Мы прывыклы, — скривил потрескавшиеся губы в улыбке Васек. — Та и шо мы можемо зробыты? Мы никому не нужни. Мы бомжи.

— А себе, себе вы нужны? Если вы и себе не нужны, то тогда вы действительно никому не нужны.

— Иваныч, як думаешь, потрибни мы соби? Бо я не знаю, шо сказаты.

Иваныч все еще жевавший хлеб и разглядывавший пол под ногами, повернул голову к другу.

— Шо, шо ты кажешь?

— Ты шо, глухый? Людына пытае, чи потрибни мы соби. Я не знаю, шо казаты, от у тебе пытаю.

Иваныч вздохнул и сказал:

— Не знаю. Никому мы не потрибни. Кому до нас е дило? Тилькы крысам може. А людям мы не потрибни.

— А соби, соби, пытаю, — Васек толкнул Иваныча в плечо.

— Соби? — Иваныч окинул себя взглядом. — Ни, не потрибни.

— Ну от я и кажу, шо никому не потрибни, — сказал Васек. — И соби тож получается.

— Но так нельзя! — воскликнул Александр Петрович. — Это же не жизнь. Нельзя так доживать век. Нужно что-то делать, к чему-то стремиться.

— А шо робыты? — Васек запустил палец в рот и принялся ковыряться в зубах. — Нас даже за людей вже не считают. Мы никому не нужни.

— И будете не нужны, пока себя не начнете любить. Если вы не нужны себе, тогда не будете нужны ни кому. Вы ж люди. Найдите роботу, выберитесь с этого мусора. Вы не должны страдать тогда, когда имеете право на лучшую жизнь.

— Яка робота?! — воскликнул Васек. — Хто нас визьме на роботу? У нас документив нема, паспорту нема. Я ж кажу мы никому не потрибни.

— У вас нет только одного — желания, — грустная улыбка появилась на губах Александра Петровича. — Только желания. Сегодня, при желании, и без документов можно найти работу. Появились бы деньги, сделали бы и документы. Нашли бы лучшую работу. Так бы и вернулись к людям. Вы же люди, ЛЮДИ, — Александр Петрович почувствовал, как дрогнуло сердце. Это же, и правда, люди. Люди, что бы ни говорили другие. Это не инопланетяне какие-нибудь. У них две руки, две ноги, голова на плечах, а в груди бьется сердце. Все так же, как и у других людей, только веры нет в себя, ВЕРЫ. Ни грамма, ни капельки. Была бы вера, было бы и желание что-либо менять в жизни.

— Нет бога иного, кроме вашего сердца, — Александр Петрович ощутил на глазах слезы. — Ваше сердце ничем не отличается от моего или сердца другого человека. Сейчас ваше сердце страдает, оно утратило мечты, утратило желания, утратило веру. Но это сейчас и это не значит, что так будет и дальше. Никто не знает, сколько вам еще жить на этой чудесной планете, но почему бы не прожить остаток жизни так, как хочет ваше сердце, или… или хотя бы попробовать прожить так, как оно хочет. Неужели вы живете той жизнью, которой всегда хотели жить? Неужели вы дышите тем воздухом, которым всегда хотели дышать? Неужели вы едите ту еду, которую всегда хотели есть? И еда ли это вообще? Впустите в свое сердце хоть каплю веры, дайте своему сердцу надежду, перестаньте мучить его, мучить себя. Ничто не кончено для того, у кого в груди есть хоть капля веры. Зачем хоронить себя при жизни?

Глупая улыбка появилась на лице Васька. Бомж принялся елозить задницей на своем лежаке, то и дело поворачивая голову к Иванычу, словно желал убедиться, что не он один слышит эти непонятные речи старика. Иваныч же поджал ноги под себя и уставился в одну точку на полу. Изредка из его груди вырывался тихий вздох и тогда он подносил руку к лицу и вытирал с глаз скупые слезы.

— Трудно что-то изменить, когда нет желания, но еще труднее, когда нет веры, — сказал Александр Петрович. — Человек труслив, он боится всего, даже своей тени средь бела дня. Он боится поменять что-то в своей жизни, так как боится, как бы не было хуже. Но спросите себя, для вас может ли быть что-то хуже, чем есть сейчас? Вы на дне, падать некуда. Дальше только смерть, но впереди возможна жизнь, возможна, если у вас есть хоть капелька веры. Может эта жизнь и не будет жизнью богатого человека, но не будет она и такой, какая у вас сейчас. Но для этого нужна капелька веры, всего лишь капелька веры. Пока вы живы, вы всегда сможете подняться на ноги, как бы вас не ударила жизнь. Возможно, после этого вы опять когда-нибудь упадете, но и подняться снова сможете. Для того, кто дышит, для того, кто ощущает биение своего сердце, все заканчивается только тогда, когда приходит смерть. Не раньше.

Александр Петрович почувствовал, как дрожь пробежала по телу. Один раз, второй. На глаза старика навернулись слезы, руки вспотели, да не только руки, все тело словно пылало.

— Не заболел ли? — подумал Александр Петрович, сняв с шеи шарф, он положил его на колени.

Иваныч вытер с щек слезы, поджал ноги и прилег на лежанку. Глаза его закрылись. Он вздохнул и казалось заснул.

— Поздно вже, — пробормотал Васек. — Он, Иваныч спаты лиг. Я теж буду лягать.

Васек растянулся на своей лежанке и уткнулся лицом в тряпки. Спустя мгновение послышалось его тихое сопение.

Александр Петрович оперся спиной о балку и посмотрел на парочку спящих бомжей. Жалко ему было их, ой, как жалко. Но что он мог для них сделать? Он итак сделал для них все, что мог. Александр Петрович знал, что в этом мире нет ни одного человека, который смог бы их побудить, никого, кроме их самих. Больше он ничего не мог для них сделать. Они выбрали свою судьбу. Каким бы ни был этот выбор, но это был их выбор. Пока разум находится в плену отчаяния и страха, жить сердцем невозможно. Александр Петрович не был волшебником, он не мог вырвать из бороды волос, порвать ее и таким образом исполнить чье-либо желание. Александр Петрович понимал, что в этом мире волшебство творится руками человека, руками того, кому нужна помощь.

Вздохнув, старик закрыл глаза и погрузился в беспокойный сон.

Глава 11 Разбитое сердце

Проснувшись следующим утром, Александр Петрович обнаружил, что они с Шариком на чердаке остались одни. Лежаки бомжей были пусты, а самих бомжей и след простыл. Александр Петрович посмотрел на часы. 8:10. Старик поднялся на ноги и потянулся. Тело все еще ныло, да и спина разболелась после ночи, проведенной в согбенном состоянии.

Шарик, заметив, что старик проснулся, поднялся на ноги и завилял хвостом.

— Доброе утро, Шарик, — Александр Петрович улыбнулся и погладил собаку. — Надеюсь, тебе хорошо спалось, и мне неплохо, только вот ноги и спина болят. Спать сидя оказывается не очень удобно.

Александр Петрович обмотал шарфом шею, затем застегнул пальто и двинулся к люку. Шарик побежал за ним, то и дело, поглядывая на старика веселыми глазами. Старик свесил ноги на лестницу и посмотрел на собаку.

— Ну, иди сюда, не бойся.

Шарик подошел к старику и заглянул в люк. Старик обхватил тело собаки руками и прижал к груди, после чего начал неспешно спускаться. Оказавшись на площадке, старик наклонился и поставил собаку на ноги.

— С тобой спускаться все же легче, чем подниматься, — сказал Александр Петрович и похлопал собаку по загривку. — Ну, идем, купим нам что-нибудь покушать.

Александр Петрович спустился на первый этаж и вышел из дома. Налетевший порыв холодного ветра заставил старика поежиться. Старик вытащил из кармана пальто шапку и натянул на голову, после чего пристегнул поводок к ошейнику собаки и надел перчатки.

— Теперь можем идти, — сказал Александр Петрович и зашагал прочь со двора.

Старик неспеша двигался по улице Киевский путь, главной улице Борисполя. Сейчас он был похож на маленького мальчика, впервые попавшего в незнакомый город и желавшего увидеть как можно больше. Часто старик останавливался, чтобы рассмотреть заинтересовавшее его здание или памятник. В эти минуты лицо его преображалось, глаза раскрывались шире, а из груди вырывался тихий вздох удивления. Борисполь нельзя было назвать примечательным городом, но для старика, всю жизнь проведшего в столице, посещение любого, даже незначительного городка, становилось знаменательным событием. Поэтому не было ничего удивительного, что старик задерживался едва ли не возле каждой мусорки, желая утолить пробудившееся детское любопытство. Шарика же новый город заботил мало. Для него все города были на один лад, поэтому единственное, к чему он проявлял неподдельный интерес, были деревья, кусты и фонарные столбы. Шарика интересовали запахи, все остальное для него было второстепенным, поэтому когда Александр Петрович останавливался у того или иного здания, чтобы удовлетворить свое любопытство, Шарик тоже останавливался, но по другой причине, удовлетворить свою потребность в метке территории.

— Смотри, Шарик, — сказал старик. — В Борисполе тоже есть улица 1 Мая, как и у нас в Киеве.

Шарик оторвался от обнюхивания очередного столба и посмотрел на старика. Не заметив ничего интересного для себя, собака вернулась к прерванному занятию.

— А рядом парк что ли какой-то, — продолжал Александр Петрович, разглядывая противоположную сторону улицы. И магазин тут есть. Пошли, что-то купим покушать. Что тебе не дают покоя кусты да столбы? Оставил бы ты их в покое. Откуда у тебя столько мочи берется? — губы старика растянулись в улыбке.

Старик дернул за поводок и направился в сторону видневшегося неподалеку магазина. Оказавшись у входа в магазин, он привязал собаку за поводок к оконной решетке, а сам вошел в помещение магазина. Через несколько минут он вышел с кульком в руке. Отвязав Шарика, Александр Петрович направился к переходу через дорогу. До перехода оставалось метров сорок, когда старик остановился и замер. Возле дороги стояла молодая женщина в длинном темном пальто, рядом, держа ее за руку, стоял мальчик лет пяти-шести. Неужели эта женщина собралась переходить в этом месте дорогу?

— Что ж это такое? — пробормотал Александр Петрович и приблизился к женщине.

— Что же вы делаете? — спросил старик у женщины. — Чему же вы ребенка учите? Пешеходный переход рядышком, а вы тут перебежать хотите.

Женщина повернула голову и смерила старика взглядом сверху вниз.

— А вам какое дело? — спросила она, нахмурившись. — Ваш что ли ребенок?

Александр Петрович вздохнул и сказал:

— Нет, это не мой ребенок. Но у меня внуки такого же возраста, как ваш сын, поэтому я не хотел бы, чтобы по вашей вине что-то случилось с этим мальчиком. Вы можете перебежать дорогу вполне удачно, а можете и попасть под машину. Простите ли вы себя тогда за тот необдуманный шаг, который может привести к трагедии? Но если даже и ничего плохого не случится, чему вы научите ребенка своим поступком? Нарушать законы, избегать ответственности, не ценить свою жизнь? Как бы этот ваш поступок не стал причиной какой-нибудь трагедии с вашим ребенком в будущем. Дети учатся жить, наследуя нас, взрослых. Так чему вы хотите научить своего ребенка?

— Мама, а о чем говорит дедушка? — мальчик, до этого наблюдавший за Шариком, запрокинул голову и посмотрел на мать.

Женщина опустила голову. Черты лица ее смягчилось.

— Дедушка учит твою маму быть ответственной, — улыбнулась женщина и подняла взгляд на старика. — Спасибо. Иногда мы, в самом деле, не думаем, что делаем. Пошли, Олежка.

Женщина развернулась и направилась с сыном к пешеходному переходу. Александр Петрович какое-то время стоял и смотрел вслед женщине и ее ребенку. Полуулыбка играла на его губах.

— Это совсем другое дело, — прошептал старик, затем последовал за женщиной с ребенком к пешеходному переходу.

Перебравшись на другую сторону проезжей части, Александр Петрович направился к парку, где приметил лавочку, которую и поспешил занять.

— Теперь, мой дружок, мы можем приступить к трапезе, — сказал старик, поглядывая на Шарика, то и дело тыкавшегося мордой в кулек. — Ну, не спеши, не спеши. Купил я тебе то, что ты хочешь.

Александр Петрович достал из кулька половинку колечка ливерной колбасы и снял с нее кожуру до половины, отломав часть колбасы, он спрятал остаток в кулек. После этого поднес колбасу к носу и понюхал.

— Ай-яй, как вкусно, Шарик, — улыбнулся старик, поддразнивая собаку.

Шарик переступил с ноги на ногу и облизался. Хвост ожил и начал мотылять из стороны в сторону. Взгляд собаки ни на секунду не отрывался от колбасы в руке старика.

— Ну, бери, бери, не буду тебя больше дразнить, — Александр Петрович бросил колбасу на снег перед Шариком, затем достал из кулька хлеб, отломал ломоть и отправил вдогонку за колбасой. Уделив внимание собаке, старик занялся собой. Он достал из кулька бутылку кефира, половинку батона и принялся за еду. Такая еда мало бы кого удовлетворила, но старик был доволен и ей. Выбирать не приходилось, но если бы перед стариком стояла необходимость выбора, то отдал бы предпочтение именно этой непритязательной еде. Она была простой и, тем не менее, по-своему вкусной. В какой-то миг старик понял, что неважно какую еду ты ешь, вкусную или не очень, ведь удовольствие от вкусной еды длится всего лишь мгновение, то время, пока ты работаешь челюстями, а потом пройдет несколько минут и от того, что ты ел останутся только воспоминания. Так стоит ли набивать желудок ради воспоминаний? Александр Петрович подумал, что не стоит, к тому же каждая копейка у него была на счету. Сколько ему еще бродить по белому свету? Он не знал, но ему нравилась такая жизнь. Он как будто вернулся в детство, все тот же упрямый, временами взбаламошенный мальчишка, не знающий страха, мечтающий и жаждущий воплотить мечту в реальность. Да, может у старика и было дряхлое, стариковское тело, но душа его была юна, душа маленького мальчика, каким он был когда-то давным-давно.

Поев, Александр Петрович спрятал остатки еды в кулек и достал из кармана тетрадку с ручкой. Пора было браться за книгу. Пора было воплощать мечту в реальность. Старик раскрыл тетрадь и пробежался глазами по написанному, затем окинул взглядом окрестности, людей, идущих вдоль дороги, улыбнулся и склонился над тетрадью с ручкой в руке. Мороз щипал за нос, щеки, но старик не обращал внимания на такие мелочи, ведь он медленно, но уверенно трудился над реализацией мечты, а это, вполне возможно, было самым главным, что он делал в своей жизни. Возможно, именно для этого он и пришел в этот мир.

— Пошел вон, придурок, — услышал Александр Петрович, закрыв тетрадь.

Старик посмотрел на часы. 16:44. За написанием рукописи он даже не заметил, как быстро пролетело время. Только недавно было утро, а сейчас вот уже вечереет. Александр Петрович спрятал тетрадь и ручку в карман пальто и повернул голову на голоса, раздававшиеся неподалеку.

Неподалеку от него находилась другая лавочка, возле которой стоял парень с девушкой. Парню было не больше двадцати пяти лет, девушка была моложе, года двадцать два, не больше, высокая, с непокрытой головой, в коротком полушубке и полуботинках на коротком каблуке. Парень же был одет в синие джинсы и дутую болоньевую куртку. На ногах у него были то ли кроссовки, то ли туфли, Александр Петрович с этого расстояния не мог разобрать. Черная вязаная шапка завершала гардероб молодого человека. Старика заинтересовала эта парочка и он прислушался к их разговору, вернее монологу девушки, так как парень молчал. Взгляд его блуждал по елям, росшим неподалеку, в то время как его подруга изливала свою душу.

— Я хочу гулять, я не хочу сидеть с тобой дома! Сколько можно? Ты мне надоел! С тобой не интересно и ты скучный! Перестань мне звонить и вообще, забудь номер моего телефона. Такие как я — не для тебя. Найди себе какую-то тихую, скромную дуру, которой будет достаточно одного твоего внимания и наслаждайся жизнью. А про меня забудь! Я не для таких как ты, я для настоящих мужиков, а не для таких, как ты тряпок.

Александр Петрович заметил, как желваки заходили на скулах парня. Ему явно не нравилось, как его поносят, но и ударить девушку он не мог. Александр Петрович подумал, что, если он действительно ударит то в самом деле окажется слабаком и тряпкой, как о нем отзывается девушка.

— Ну и иди к черту! — крикнул парень. — Придет время, сама прибежишь.

— К таким придуркам только собаки возвращаются, — бросила девушка, развернулась и поспешила прочь из парка.

Парень было бросился за ней, но сделав два шага, остановился, что-то пробормотал вслед девушке и опустился на лавочку. Подставив кулаки под подбородок, он погрузился в размышления.

— Молодежь, — пробормотал Александр Петрович. — Даже маленькая ссора способна разрушить отношения. Она, как и маленькая течь способна потопить корабль, корабль под названием «Любовь». Хотя умеют ли любить столь юные особи? Это еще тот вопрос. Надо будет подумать над этим на досуге. Любовь не так проста, как может показаться на первый взгляд. Она совсем не проста. Пойду, что ли, поговорю с молодым человеком. Может, каким советом смогу облегчить ему жизнь.

Александр Петрович улыбнулся, взял поводок собаки в одну руку, кулек с продуктами в другую и направился к одиноко сидящему молодому человеку.

— Простите за беспокойство, я случайно услышал ваш с девушкой разговор. Могу я подсесть к вам?

Юноша поднял голову и посмотрел на странного старика.

— Вы знаете, что неприлично подслушивать чужие разговоры?

— Прошу прощения, но ваша подруга так громко кричала, что ее не услышал бы разве что только мертвый, — улыбнулся Александр Петрович.

Юноша скривил губы в некоем подобии улыбки и произнес:

— Да, эта пришибленная орать умеет. Девчонки какие-то странные, чуть что начинают кричать. Черт, с ними хреново и без них хреново. Дилемма, однако, — молодой человек накрыл ладонями лицо по глаза и задумался.

— Так могу я присесть рядом с вами? — улыбнулся Александр Петрович.

— Та садитесь, где хотите. Мы живем в свободной стране.

— Вы не в духе, — заметил старик, присаживаясь рядом с парнем.

— Будешь тут в духе, — буркнул парень, затем повернулся к старику и спросил, — Вот скажите мне, я же и не урод, и в голове что-то имеется, так почему меня бросают девченки? Блин, достали уже. Цветы ношу, в кино вожу, иногда в кафешки ходим. Да, нет у меня миллионов, чтобы водить их по супер дорогим ресторанам или катать на мерседесе, но, блин, я же не полный им отстой предлагаю? — юноша откинулся на спинку лавочки, закинул ногу на ногу и вперил взгляд в пустоту перед собой.

Улыбка едва тронула губы Александр Петрович, когда он посмотрел на юношу. Тот, в самом деле, не был уродом, довольно симпатичный парень среднего роста, худощавый, темненький, с карими, немного грустными, глазами.

— Знаете, я не слишком хорошо вас знаю, чтобы делать какие-то выводы, но чувствую, что вы хороший молодой человек и вы совсем не слабак, как заявила вам девушка, — улыбка старика стала шире. — Слабак ударил бы девушку. Ударить существо, которое слабее тебя, вот это слабость.

— А я ведь хотел ее ударить, — кривая ухмылка появилась на лице юноши. Эта ухмылка могла бы показаться самодовольной, если не обращать внимания на грустные глаза молодого человека, но с ними — это была всего лишь ухмылка человека, опечаленного недавним событием.

— Хотели, но не ударили, — сказал старик, поглаживая голову Шарика, возникшую, словно по волшебству, между ногами старика. — Это две большие разницы. Судить человека по мыслям глупо, если и судить, то только по поступкам. Наши дела говорят за нас. Добрый человек или злой мы не узнаем, пока он не совершит какой-либо поступок. Также и сильный человек. Сильный человек — не тот, у кого накачанные руки или у кого сильное тело. Наше тело — это всего лишь оболочка, но вот то, что находится под этой оболочкой, вот оно и определяет истинную силу человека. Характер — вот в чем заключена сила человека. Человек сильный телом, но слабый духом намного слабее того, кто слаб телом, но силен духом. Человек с сильным телом, но слабым духом, завидев льва, убежит, даже если этот лев будет угрожать его ребенку, но вот человек с сильным духом, если понадобится, бросится на льва с голыми руками. И кто знает, кто одержит верх в этом поединке? У львов тоже бывает заячья душа, — улыбнулся Александр Петрович.

Молодой человек рассмеялся.

— Это вы правду сказали. И у льва может оказаться заячья душа. Но я не лев, я, скорее всего, самый настоящий заяц. У меня и тело слабое и дух слабоват, наверное, поэтому и девчонки бросают. Девчонки любят сильных парней, парней с красивыми фигурами и сильным телом. У меня нет ни того, ни другого. Немного лицо смазливое, но лицом сегодня никого не купишь. Были бы деньги, можно было бы деньгами купить, а если их нет, то…, - молодой человек скривился, словно выпил ложку рыбьего жира.

— Мы живем в чудесное время, с одной стороны, но с другой, это время разбитых сердец и несбывшихся надежд. Сегодня все крутится вокруг денег, к сожалению, и любовь. Сегодня любовь часто продается. Девушки хотят хорошо жить, хотят иметь обеспеченную семью, детей, поэтому они не дарят свою любовь другому человеку, а продают. Взамен они получают то, что хотят. Но их можно понять, если хотя бы попробовать сделать это. Они не виноваты. Включите телевизор и вы увидите настоящего виновника. Прогресс и пропаганда хорошей жизни. Вот вам и настоящие виновники. Наше общество рекламирует хорошую жизнь, оно призывает людей покупать дорогие вещи, много и вкусно питаться, и тот покупает, много и вкусно питается, потому что иначе уже не может, его разум привык получать сиюминутные удовольствия, они для него, словно наркотик для наркомана. Мужчины, женщины — все во власти этого наркотика, наркотика убивающего чувства и истинные потребности человека. Человек уже не способен чувствовать себя счастливым без дозы такого наркотика. То, что происходит в современном мире — это болезнь, и эта болезнь так же страшна, как и наркозависимость, если не хуже, ведь этой болезнью больны почти все, даже дети заражены ею. Дети, которые раньше радовались солнцу и свежему воздуху, сегодня радуются только компьютеру и мобильным телефонам. Знаете, я часто размышляю вот над чем. А как же было раньше? Неужели человек прошлого был несчастлив? Неужели счастье — это продукт нашего времени? Чувствую, что это не так. Даже пещерный человек был счастлив. У него не было машины, не было денег, не было ничего, что радует современного человека, но и этот пещерный человек был счастлив. Я словно вижу, как он обнимает на прощание жену, детей и уходит на охоту. А на охоте он ждет не дождется, когда же он вернется домой, в тепло и уют родного очага, к ждущим его жене и детям. Разве мечтал он о новом копье или новом ноже? Нужно ли было ему другое счастье, кроме того, чтобы снова увидеть своих жену и детей? Глуп современный человек, глуп и невежественен.

— Мне кажется в ваших словах много правды, — сказал юноша. — Но почему бы не радоваться и какой-то дорогой вещи, например, классной тачке? Если современный мир предлагает нам это, почему бы этим не пользоваться?

— Нет, нет, пользуйтесь на здоровье, — рассмеялся Александр Петрович. — Просто я говорю о том, что в погоне за второстепенным человек забывает о главном, о себе, тех, кого любит, об окружающем мире. Знаете, я не уверен, что мы приходим в этот прекрасный мир для того, чтобы ездить на дорогих машинах, носить дорогую одежду или пить дорогое вино, но я больше чем уверен, что мы приходим в этот прекрасный мир, чтобы дарить любовь другим людям, животным или миру. Глуп тот, кто назвал человека думающим существом. Человек это, в первую очередь, чувствующее существо. Чувствами он познает мир, чувствами он общается с миром и чувствами он живет. Чувства человека — это его сила, а не слабость. Человек живет только тогда, когда он чувствует, в ином случае, он только существует. А любовь! Что за удивительное чувство, загадочное и желанное. Мне кажется я только сейчас, на шестьдесят первом году своей жизни, начинаю понимать, что же это такое.

— И что же это такое? — юноша повернул голову к Александру Петровичу.

— Вы можете мне не поверить. Любовь — это дарение, терпение, сострадание и забота. Когда человек любит другого человека, он, будто растворяется в этом человеке, этот человек становится его воздухом, его пищей, его сном. Любовь одна, она абсолютна. Не существует отдельно любви к человеку, отдельно к миру или отдельно к травинке или какому-либо животному. Любящий человек любит и других людей, и мир, и травинку. И не по отдельности, а вместе. Не существует любви к неживым предметам, например, вещам или деньгам. Привязанность, удовольствие от обладания, да, но не любовь. Любовь возможна только к живому существу, и это не только человек или животное, но и природа, окружающий мир. Мне трудно это объяснить, но я чувствую, что природа жива. Каждая травинка, дерево, животное, — все это проявление жизни, проявление самой природы. Человек дитя природы, дитя целого, одного большого организма, называемого природой. Знаете, вам не строит печалиться по поводу расставания с той девушкой. Она не любит вас и вряд ли когда полюбит…

— Но она любила! — воскликнул молодой человек. — Она сама это мне говорила, и не раз. Было время, когда она и заботилась обо мне, и уступала.

— Это не та любовь, о которой я говорю, — губы Александра Петровича тронула добродушная улыбка. — Да и не любовь это была. Привязанность, симпатия, сексуальное влечение, назовите это как угодно, но только не любовь. Любящий человек никогда не унижал бы вас так, как это делала она.

— Она говорит, что разлюбила.

— Не правда, человек, который обретает дар любви, никогда с ним не расстанется. Любовь — это действительно дар, который если ты обретаешь, никогда уже не сможешь потерять. Он останется с тобой навсегда, до самой твоей смерти.

Александр Петрович посмотрел на растерянное лицо молодого человека и сказал:

— Вам больно такое слышать. Вы думали, что она вас любила и, может быть, надеялись, что когда-нибудь эта девушка сможет вас полюбить снова. Я вас понимаю. Но…

— Да ни черта вы не понимаете! — воскликнул юноша и вскочил на ноги. — Любила! Я знаю это! И нечего вам лезть в чужую жизнь со своими дурацкими открытиями. Это моя жизнь! И я сам буду разбираться, как мне жить!

Юноша бросил на старика сердитый взгляд и двинулся прочь. Старик какое-то время смотрел ему вслед, тихо вздыхая и покачивая головой, затем потрепал Шарика за шею и пробормотал:

— Когда разум начинает преобладать над сердцем, человек теряет себя.

Старик достал из кармана тетрадь, ручку и попытался вспомнить разговор с молодым человеком. Многое из того, что он говорил, пришло к нему, словно озарение, поэтому он хотел как можно быстрее записать мысли, чтобы не забыть их. Эти мысли казались ему крупицами истины, которые стоило сохранить во что бы то ни стало, поэтому старик какое-то время старательно записывал воспоминания, когда же он посмотрел на часы, то удивился. На часах было 18:56.

— Как же время быстро летит, — сказал Александр Петрович. — Куда же ты спешишь окаянное?

Старик достал из кулька остатки колбасы, отломал хлеба и бросил все это Шарику.

— Ешь, мой дружок, пора нам чем-то заполнить свой желудок.

Подождав пока собака доест, старик достал из кулька одноразовый стаканчик и наполнил его кефиром.

— Видишь, Шарик, — улыбнулся старик. — Я не забыл про тебя. Купил тебе посудку под кефир.

Накормив собаку, Александр Петрович поел сам, после чего поднялся с лавочки и двинулся к центру города.

Глава 12 Добрый самаритянин

Александр Петрович неспешно двигался по улице, когда услышал за спиной крик.

— Эй, подождите, как вас там! Подождите!

Старик обернулся и увидел молодого человека, того самого, с которым совсем недавно разговаривал в парке.

— Спасибо, что подождали, — произнес юноша, когда догнал старика. — Я… я хотел извиниться. Нехорошо получилось. Вы мне хотели помочь, а я так с вами обошелся.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Александр Петрович. — Я не расстроился.

— Все равно простите меня. Я… я был не прав.

— Хорошо, молодой человек, я вас прощаю.

— Спасибо, — сказал юноша и кивнул куда-то вперед. — Я вижу, вы в центр направляетесь. Я тоже туда иду. Я живу недалеко от центра. Могу я составить вам компанию?

— Конечно можете, — сказал старик, дергая Шарика за поводок, решившего обнюхать мусорную урну.

— Вы знаете, я ей недавно звонил, но она даже трубки не взяла, — сказал юноша, когда они все вместе двинулись вдоль проезжей части.

— Вы говорите о той девушке, с которой расстались? Кстати, как ваше имя?

— Алексей. Да, о ней.

— Приятно познакомиться, Алексей. А меня зовут Александр Петрович. Вот что я вам скажу, Алексей. Вы совершенно себя не любите.

— Почему? — юноша посмотрел на старика.

— Когда-то давным-давно, еще до встречи со своей женой, я ухаживал за девушкой, но мои ухаживания ей видимо не понравились, так как спустя три месяца мы расстались. Я очень сильно переживал это расставание, так как это была моя первая любовь. Я хотел вернуть эту девушку, звонил ей на домашний телефон, околачивался у подъезда ее дома, бросал ей в почтовый ящик любовные письма. Как-то я все же упросил ее встретиться со мной еще один раз и знаете, что она мне сказала? — Александр Петрович посмотрел в глаза молодого человека.

Тот мотнул головой.

— Она сказала, что все мои потуги вернуть ее глупы, потому что ими я показываю ей не свою любовь к ней, а нелюбовь к себе. Когда мы в тот вечер разошлись, — как оказалось навсегда, больше я ее не видел, — я долго думал над ее словами. И вот к чему я пришел. Каким-то образом женщины чувствуют слабость мужчины и отталкивают его. Если мужчина и дальше продолжает добиваться эту женщину, то таким образом только подтверждает предположение женщины о его слабости и этим отталкивает ее от себя окончательно. Человек, который не может управлять собой, своими эмоциями — слабый человек. Если вы и дальше будете добиваться этой девушки, то ничего кроме презрения и безразличия к себе не вызовете. Женщина, как кошка, она ластится к тому, кто ее отталкивает. Поэтому проявите к себе любовь, перестаньте унижаться, забудьте об этой девушке. Найдите ту, которая будет вас не унижать, а любить и не просто любить, а любить так, как никогда не любила прежде, по-настоящему, даря себя вам, живя вами. Найдите такую девушку, и вы будете чувствовать себя самым счастливым человеком на планете.

— Если бы это было так просто сделать, — хмыкнул юноша.

— Это проще, чем кажется, — улыбнулся старик. — Я понял одну вещь — истинная любовь рождается у нас в сердце. Я уверен, что у вас есть представление о том, какой вы хотели бы видеть свою девушку. Расскажите мне о своем идеале.

— Ну, аж так, — лицо Алексея засияло. — Ну, допустим, есть у меня идеал. Только почему это так важно?

— Знаете, что я думаю. Идеал человека, с которым мы хотели бы прожить жизнь, формируется у нас еще в детстве. Но когда мы вырастаем, то забываем о нем, идя на поводу у сексуального влечения или страха одиночества или желания быть вкусно накормленным или всего этого вместе. Но все дело в том, что отказываясь от идеала, многие из нас потом, в процессе жизни с человеком, стараются переделать его под свой идеал. Я могу вам даже привести пример. Если вы всегда хотели иметь отношения с девушкой, у которой красивая фигура, а встречаетесь с девушкой, у которой фигура расходится с вашим идеалом, то вашей критики и неудовлетворенности своей девушкой вам не избежать. Так или иначе, но вы будете требовать от нее, чтобы она меньше ела или ходила в спортзал, лишь бы подогнать ее фигуру под свой идеал. Из-за этого и ссоры, скандалы могут возникать, да и вообще отношения могут прекратиться. А чтобы этого не было, очень важно прислушиваться к себе. Как бы вы не хотели, но вы никогда себя не сможете обмануть, можете попробовать сломать, но каких страданий вам это будет стоить? Живя с человеком, который вам не нравится, представление о котором разительно отличается от представления о вашем идеале, не принесет вам счастья. Вы будете страдать, особенно когда будете понимать, что все эти страдания из-за того, что однажды вам не хватило храбрости найти желанного человека.

— Но такого человека надо еще найти. За идеалом можно всю жизнь гоняться, но так и не поймать.

— Неправда, — рассмеялся Александр Петрович. — Если вы действительно будете чего-то хотеть в жизни, обязательно это получите. Но для этого вам придется забыть о том, чтобы сидеть сложа руки и ничего не делать. Всегда надо двигаться, иначе можно мохом покрыться. Вперед и только вперед, без оглядки на прошлое. Всегда слушайте свое сердце, а оно вас никогда не подведет.

— А оно мне вот и говорит, звони, продолжай добиваться, настаивай.

— Уверен, что вам это говорит не сердце. Скажите мне, получаете ли вы удовлетворение, радость от того, что названиваете этой девушке, унижаетесь перед ней, просите о встрече?

— Нет, конечно. Какая тут радость, от душевной боли с ума сойти можно.

— Что-то мне подсказывает, что с ума вы сходите не от душевной боли, а от обиды, от того, что вас отвергли, бросили, недооценили, даже предали. Вами управляет ваш разум, это он любит цепляться за все и всех. Это он привязывает вас к кому-либо или чему-либо. Это он падок на сиюминутные удовольствия и он заставляет вас испытывать то, что вы испытываете сейчас. На страдания нас обрекает разум, сердце же ведет к свободе, любви и постоянному удовлетворению.

— Значит, вы думаете, что мне надо найти другую девушку? Ту, которая близка к моему идеалу девушки?

— Чем ближе, тем лучше, — кивнул старик. — Полюбите себя, ведь все начинается с любви к себе. Любовь к людям, животным, окружающему миру, — все это рождается из любви к себе. И даже знаете что? — Александр Петрович поднял глаза на юношу, шагавшего рядом с ним. — Я тут подумал. Я чувствую, что любовь к себе — это и есть та истинная любовь, о которой я вам говорил раньше. Любовь к уникальному организму, которым мы являемся, к каждой волосинке на нашем теле, к каждой его клеточке, ширится и заполняет все, что нас окружает. Если мы любим свой организм, сможем ли мы сделать ему больно? Нет. А сможем ли мы сделать больно другому человеку или даже таракану, ворующему крошки на столе, если наша любовь к себе распространяется и на все что нас окружает? Нет. Любовь к себе делает нас совершенней. Человек, который любит себя — никогда не сможет сделать больно живому организму, так как этим он сделает больно себе.

— Мда, — пробормотал юноша. — Фрейд отдыхает. Я только понял, что мне надо найти другую девушку и начать любить себя. Знать бы еще, как это сделать.

— Что именно, найти другую девушку или начать любить себя?

— И то и другое.

— Но здесь все очень просто, — широкая улыбка появилась на губах старика. — Чтобы найти девушку, сначала вспомните о своем идеале, а после этого можно и начинать поиски. Главное, не бойтесь подойти к своему идеалу, — рассмеялся Александр Петрович. — Не вздумайте это сделать, ведь это ваш идеал.

— Ага, только вот буду ли я идеалом для своего идеала, — ухмыльнулся Алексей.

— А позвольте вас, Алексей, спросить, а вы хотели бы быть совершенным человеком? Быть идеальным?

— Думаю, да. Это было бы прикольно. Но знаете, как говорят, совершенства достичь невозможно.

— А вы не слушайте таких людей. Природа совершенна, а мы, люди, дети природы. Мы можем быть совершенными, если будет изо всех сил стремиться к этому. Поэтому, если вы будете стремиться к совершенству, к идеалу, то для вас перестанет быть проблемой то, что вы не чей-то идеал. Я более чем уверен, что человек, который стремится к совершенству, способен превзойти любой воображаемый идеал. Стремитесь к совершенству, это лучший совет, который я могу вам дать. Совершенство человека начинается с его любви к себе. Человек, который любит себя, никогда не удовлетворится тем, что он представляет собой на сегодняшний день. Он хочет быть совершенным, а это значит, что каждый из тех дней, что остались у него на этой чудесной планете, будет направлен на приближение этого человека к совершенству. Совершенствуйте свой внешний вид, совершенствуйте внутренний мир, совершенствуйте себя, совершенствуйте тот уникальный организм, которым вы являетесь. Поверьте, в каждом из нас сокрыты невероятные возможности для совершенствования своего организма. И чем раньше мы начнем себя совершенствовать, тем более совершенным организмом закончим свой жизненный путь в этом прекрасном мире. Кто знает, может наши совершенные души обретают новую жизнь в каком-то новом мире, мире, населенном совершенными организмами. Поэтому стремитесь к совершенству. В любом случае это качество полезно и для нашего мира. Это даже оценят девушки, — улыбнулся старик, взглянув на молодого человека.

Тот расплылся в ответной улыбке, но ничего не сказал.

— А вот, что касается вашего второго желания научиться любить себя, то и здесь нет ничего сложного, — продолжил Александр Петрович, после того, как они с Алексеем перешли дорогу, возникшую на их пути. — Попробуйте полюбить каждую клеточку своего организма. Когда у вас это получится, вы вряд ли будете травить свой организм табаком или алкоголем, убивать его вредной пищей или ленью. Вы будете заботиться о нем так, как о самой большой драгоценности в вашей жизни. Цените себя, любите себя, слушайте свое сердце и ваша жизнь станет примером для миллионов других людей.

— Ух, сколько инфы, — Алексей раскрыл глаза и помотал головой. — Мне столько и не переварить.

— Главное, что вы услышали эту информацию, — улыбнулся Александр Петрович. — Ваше сердце ее запомнило и когда-нибудь, верю, что эти знания изменят вашу жизнь.

— Спасибо вам, Александр Петрович. Голову вы мне нагрузили конкретно. Ну, вот мы и пришли, мне дальше на Котляревского, — Алексей кивнул куда-то вправо. — А вы дальше?

— Да мне тут еще надо немного пройтись.

— Ну, тогда всего вам хорошего, — сказал Алексей и поднял руку в прощальном жесте. — До свидания.

— До свидания, Алексей. И вам всего хорошего, — отозвался Александр Петрович.

Молодой человек свернул вправо и скрылся за поворотом. Старик проводил его взглядом и улыбнулся, затем, наслаждаясь ощущениями, возникшими в его груди, двинулся дальше, куда — он и сам не знал. На улице было уже темно, пора было искать ночлег.

Эту ночь Александр Петрович с Шариком провели в подвале одного из домов Борисполя, расположенных по улице Чапаева. Спал старик плохо. Боль в животе вернулась и не давала спать всю ночь. Те редкие минуты, которые Александру Петровичу удавалось урвать для сна, были столь желанны, сколь и коротки. Уже под утро, когда боль отступила, Александр Петрович смог заснуть и проспал весь остаток ночи в блаженном неведении о боли.

Солнце давно поднялось над горизонтом, когда старик проснулся. Александр Петрович открыл глаза и улыбнулся. Чему? Старик и сам не знал. Может тому, что боль больше не беспокоила его, а может он, как и маленький ребенок, радовался новому дню, тому, что он живет, дышит, чувствует?

Тем не менее, старик не спешил разбираться в причинах своего хорошего настроения. Он просто наслаждался теми светлыми ощущениями, которые грели его сердце в эти минуты. Его даже не огорчило то, что мышцы его тела ныли от ночи, проведенной в неудобной позе на жесткой доске, послужившей старику своеобразным ложе. Все это были мелочи, которым старик не желал уделять внимание.

Александр Петрович поднялся на ноги и потянулся, затем отрепал штаны от пыли и погладил Шарика.

— Доброе утречко, мой дружок. Надеюсь, тебе спалось лучше, чем мне.

Собака вильнула хвостом и зевнула. Поднявшись на ноги, она посмотрела в сторону выхода из подвала, затем перевела взгляд на старика и гавкнула.

— Ну, чего ты разбушевался? — спросил старик, надевая пальто. — Сейчас пойдем уже. Имей терпение. Оденусь и пойдем.

Александр Петрович застегнул пальто, проверил все ли на месте, после чего взял в руки собачий поводок и направился к выходу. Шарик, весело помахивая хвостом, побежал рядом со стариком.

— Ух, мороз какой, — пробормотал Александр Петрович, когда они с Шариком оказались на улице. — Градусов пятнадцать, не меньше. Хоть ветра нет, и то хорошо.

Старик натянул на голову шапку, одел перчатки и побрел по дороге. Несколько минут спустя, он вышел к главной магистрали города, улице Киевский путь, и двинулся вдоль проезжей части. Заметив магазин, Александр Петрович направился к нему. Кушать старик не хотел, но вот накормить собаку стоило бы.

Подойдя к магазину, старик увидел, что тот закрыт. Два бездомных кота сидели у входной двери и поглядывали по сторонам. Заметив Шарика, они зашипели и устремились к ближайшему дереву. Собака рванула было за ними, но поводок не дал ей убежать далеко.

— Что это ты надумал? — улыбнулся Александр Петрович, глядя на собаку. — Молодость что ли решил вспомнить?

Шарик заскулил, взгляд его не отрывался от дерева, на которое забрались коты. Те забрались на дерево и теперь поглядывали на собаку в прямом смысле свысока.

— Хотел бы я знать, почему вы так не любите друг друга, — рассмеялся Александр Петрович. — Вот скажи мне, Шарик, что тебе сделала эта парочка котов, что ты хочешь их потрепать?

Собака оторвала взгляд от дерева и посмотрела на старика. Заскулив, она снова устремила взгляд на котов, развалившихся на ветке.

— Скулишь все? Ну, скули, скули, коль охота, — сказал Александр Петрович. — Пошли лучше найдем другой магазин. Я знаю, что заставит тебя забыть о котах.

Старик дернул за поводок и пошел прочь от магазина. Шарик посмотрел на старика, перевел взгляд на котов и гавкнул, затем развернулся и потрусил за стариком. Не прошел Александр Петрович и ста метров, как впереди показался еще один магазин, вернее небольшой продуктовый магазинчик. У входа в магазин на снегу сидел мужчина, голова его свесилась на грудь, из кармана куртки выглядывала бутылка водки.

Александр Петрович остановился перед входом в магазин и посмотрел на мужчину.

— Пьяный что ли? — подумал старик.

Шарик подбежал к мужчине и принялся его обнюхивать. Александр Петрович натянул поводок, вынуждая тем самым собаку вернуться.

— Вот такая наша реальность, — пробормотал он. — И кто виноват? Государство? Но не оно же напоило этого мужчину.

Александр Петрович привязал Шарика за деревце, росшее возле магазина, и подошел к мужчине.

— Вам плохо? — спросил старик, тронув того за плечо.

Мужчина поднял голову и уставился на старика невидящим взглядом. В лицо Александру Петровичу ударил перегар, заставив того поморщиться.

— Каким же глупцом я был, когда брал в рот эту гадость, — подумал старик, посмотрев на бутылку в кармане мужчины. — Это же как надо себя ненавидеть, чтобы набраться так?

— Вам плохо? — повторил Александр Петрович, вглядываясь в пустые глаза мужчины.

— А тебе ж то и сорока лет нет, — думал Александр Петрович. — Что ж ты делаешь со своей жизнью?

Мужчина попытался сфокусировать взгляд на старике, затем нахмурился и протянул:

— Мне-е-е-е шикарна-а-а… Вы… ты кто т-т-такой? Чего нада?

— Я добрый самаритянин, — грустная улыбка появилась на лице старика.

— Добрый сама кто? — мужчина икнул и попытался подняться на ноги. Ему это не удалось, рука подломилась, и он упал на снег.

Скрипнула дверь магазина и на улицу вышла женщина, одетая в теплые колготки, шерстяную юбку, свитер под горло и фартук.

— Оставьте его, — сказала она Александру Петровичу. — Я этого алкаша знаю. Он тут каждый день ошивается. Надоел уже со своей вечно пьяной мордой. Только посетителей отпугивает. Вы хотели что-то купить?

— Да как же оставить его? — спросил Александр Петрович. — Он же замерзнуть может. Надо скорую вызвать или милицию, иначе точно замерзнет.

— Ну, и черт с ним. Вам-то какое дело до него? Одним алкоголиком меньше будет. Итак их развелось, словно тараканов.

— Как же вы можете быть такой жестокой? Это же живой человек, такой, как вы и я.

— Но мы с вами не сидим под магазином в стельку пьяные в отличии от него… Так вы заходите в магазин или нет? А то я дверь закрою. Мне надо перерыв сделать.

— Делайте, делайте, — махнул рукой Александр Петрович. — Не обращайте на меня внимания. Я и подождать могу.

— Как скажете, — женщина пожала плечами и вернулась в магазин. Клацнул ключ в замочной скважине и, Александр Петрович увидел, как продавщица повесила табличку с надписью «Перерыв. Не стучать!».

Александр Петрович наклонился над пьяным и спросил:

— Где вы живете? Давайте я провожу вас домой.

— Я? — мужчина поднял на старика мутные глаза, посмотрел по сторонам, словно соображая, где находится. — Нах…нах…ма, — пробормотал он что-то, взглянув на старика.

— Я вас не понял, — развел руками старик. — Где вы живете?

Мужчина сделал еще одну попытку подняться на ноги и снова неудачно.

— Давайте еще раз. Я вам помогу встать на ноги. Нет, давайте сначала я отвяжу собаку.

Александр Петрович отвязал Шарика от дерева и вернулся к мужчине. Он собрался было помочь мужчине подняться, но решил пока этого не делать. Сначала надо было узнать, где тот живет.

— Так, где вы живете? — Александр Петрович наклонился и потряс мужчину за плечо.

— Нах… нах… ма, — опять пробормотал тот.

— Нахма, — старик распрямился и посмотрел вокруг. — Может Нахима. Да, наверное, так.

Александр Петрович снова наклонился к мужчине.

— Вы живете на улице Нахима?

— Нах… нах… ма, — кивнул тот, поворачивая голову из стороны в сторону.

— Ну, уже легче, — сказал старик. — Осталось узнать, где эта улица находится… Вы не подскажите, где находится улица Нахима? — спросил Александр Петрович у проходившей возле магазина молодой женщины.

Та остановилась и посмотрела на старика своими зелеными глазами. Затем перевела взгляд на пьяного, привалившегося спиной к магазину.

— Нахима? Никогда о такой не слышала. Может Нахимова?

— А может и Нахимова, — улыбнулся старик.

— А вон она, — кивнула женщина вперед. — Следующая улица. Вот она и есть улица Нахимова.

— Огромное вам спасибо, — сказал Александр Петрович.

— Не за что, — ответила женщина и отправилась по своим делам.

Старик повернулся к пьяному мужчине и сказал:

— Попробуйте подняться еще раз. Я вам помогу.

Мужчина что-то пробормотал и сделал еще одну попытку подняться. На этот раз с помощью старика ему это удалось.

— Идемте, я помогу вам попасть домой, — сказал Александр Петрович, придерживая мужчину за талию.

Тот снова что-то пробормотал и сделал несколько неуверенных шагов, затем еще и еще. Словно маленького ребенка повел старик мужчину в указанном женщиной направлении. Рядом, ни на шаг не отставая от старика, бежал Шарик. Удивительно, но в эти минуты собака совсем не делала попыток обнюхать тот или иной столб или куст. Она, словно понимала, что сейчас старику не до того, чтобы одергивать ее от очередного приглянувшегося ей куста.

Так эта тройка и двигалась по улице, сопровождаемая взглядами прохожих, большинство из которых были осуждающими и брезгливыми. Некоторые из прохожих даже переходили на другую сторону улицы, лишь бы не оказаться на пути у парочки алкоголиков и собаки, непонятно как оказавшейся с ними. Многие из прохожих принимали Александра Петровича за собутыльника, поэтому и смотрели на него осуждающе. Но старика это вряд ли беспокоило. Он, в отличии от всех этих людей, жил сердцем, а его сердце было сострадательным и заботливым, не обремененным эгоизмом невежественного разума.

Глава 13 В плену невежества

— А вот и улица Нахимова, — пробормотал Александр Петрович, заметив на одном из домов указатель. — Какой номер вашего дома? — спросил старик у мужчины, все время норовившего сползти на снег.

— Ч-ч-четырнадцать, — ответил тот, обдав лицо Александра Петровича запахом алкоголя. — С-с-сорок два квартира, ик, спасибо.

— Пожалуйста, — сказал Александр Петрович и повел мужчину вверх по Нахимова.

Добравшись до дома с номером четырнадцать, старик усадил мужчину на лавочку возле подъезда и дал себе отдых.

— Кого это вы привели? — спросила его старушка, сидевшая на лавке напротив. — Оксанкин Вовка? — старуха присмотрелась. — Он самый паскудник. Алкоголик проклятый. Дети маленькие, а он бесстыжий только пьет.

— Вы знаете его? — спросил Александр Петрович, повернувшись к старухе.

— А кто его тут не знает? Этого алкоголика здесь все знают. С сорок второй квартиры он. Жена, бедная, с детьми сидит, а он, негодник, пьет и в ус себе не дует. Бесстыжий. Ни грамма совести нет.

— Значит жена его сейчас дома?

— А где же ей быть, бедняжке. Дома, конечно. Говорю же, с детьми маленькими сидит. А вы кто такой будете? Может, какой друг Вовкин?

— А я добрый самаритянин, — улыбнулся старик. — Решил помочь человеку, до дома довести.

— Боже спаси и убереги, чтобы я этому пропойце помогала, — взмахнула руками старуха. — Помер бы, может и не мучил бы жену, бессовестный.

— Вот вы бога упоминаете, а живому человеку смерти желаете. Разве так можно?

— А что же он, негодник, с женой делает? До слез доводит. А у него дети маленькие. Пьет и пьет, и сейчас вон, погляди, в кармане бутылка. Алкоголик чертов. Ни совести, ни стыда. Бес…

— Вы мне не подскажете, в каком подъезде сорок вторая квартира? — спросил Александр Петрович, прерывая старуху.

— В этом же, на втором этаже.

— Спасибо, — старик поблагодарил старуху и повернулся к Шарику. — Подожди меня здесь, дружок, — сказал Александр Петрович, привязывая поводок собаки к лавочке. — Я скоро вернусь.

— Давайте, Владимир, осталось немного, и скоро вы будете дома, — Александр Петрович склонился над мужчиной, помогая тому подняться на ноги. — Вот так. Очень хорошо.

— Да бросьте вы этого пропойцу, — услышал Александр Петрович голос старухи. — Пусть сидит себе на лавочке. Протрезвеет, дорогу домой и сам найдет.

Александр Петрович не обратил внимания на слова старухи. Поддерживая мужчину за талию, он помог тому зайти в подъезд и добраться до лифта.

Старик нажал кнопку вызова лифта, затем еще раз и еще. В шахте лифта не раздалось ни звука.

— Не работает что ли, — пробормотал Александр Петрович. — Тогда придется на своих двух.

Медленно Александр Петрович и Владимир поднялись на второй этаж. Оказавшись на втором этаже, старик привалил Владимира к стене и нажал на кнопку звонка сорок второй квартиры. Спустя некоторое время в квартире раздались торопливые шаги. Клацнул дверной замок, дверь открылась, и старик увидел симпатичную молодую женщину.

— Здравствуйте, вам кого? — спросила она, взглянув на старика.

— Здравствуйте, — поздоровался Александр Петрович и улыбнулся. — А я вот молодого человека домой привел. Владимиром зовут. Ваш? — спросил Александр Петрович и кивнул куда-то в сторону.

Тревога отразилась на лице девушки. Она вышла в коридор и, увидев мужчину, привалившегося плечом к стене, вздрогнула.

— Да, — пробормотала она, опустив глаза. — Спасибо вам большое.

— Давайте я вам помогу его в квартиру завести, — предложил Александр Петрович.

— Де, нет, нет, что вы. Я и сама справлюсь.

— Давайте, все же помогу. Негоже женщинам мужиков тягать, — улыбнулся Александр Петрович.

Грустная улыбка появилась на лице девушки.

— Спасибо вам, — сказала она и закусила губу.

Старик повернулся к Владимиру и сказал:

— Ну, что, Владимир, осталось совсем немного, и вы будете дома.

Старик помог мужчине войти в квартиру.

— Куда прикажите сопроводить Владимира? — спросил Александр Петрович у Оксаны, оказавшись в прихожей.

Та закрыла входную дверь и повернулась к Александру Петровичу.

— Давайте в спальню. Я вас проведу.

— Может я сначала сниму обувь? А то я смотрю, у вас дорожка на полу.

— Ничего страшного, — успокоила старика Оксана. — Я потом уберу.

Старик проводил Николая в спальню и уложил на кровать, затем вышел из спальни в коридор, и хотел было вернуться в прихожую, как заметил, как из детской комнаты выглянула девочка лет шести, светловолосая, голубоглазая, в коротком платьице и колготках.

— Здрасьте, — сказала она и улыбнулась.

— Здравствуй, красавица, — улыбнулся в ответ Александр Петрович. — Как тебя зовут?

— Маша.

— Очень приятно, Маша, а меня дедушка Саша.

Маша снова улыбнулась и скрылась в комнате.

— Бедное дитя, — подумал Александр Петрович. — Какое же это для ребенка несчастье, иметь отца-пьяницу.

— Красивая у вас девочка, — сказал Александр Петрович, повернувшись к Оксане. — Сколько Маше лет?

— Шесть недавно исполнилось, осенью уже в школу пойдет.

— Шесть? Большая уже, — улыбнулся старик и добавил грустно, — и несчастная.

— Вы правы, — сказала Оксана, когда они вернулись в прихожую. Взгляд девушки устремился к полу, пробежал по стенам, шкафу-стенке и остановился на старике. — Лена, наша вторая дочка, еще маленькая, годика еще даже нет, она еще ничего не понимает, а вот Маша, это другое дело. Она довольно взрослая для того, чтобы понять, кто ее отец, — Оксана закусила губу и отвернулась от Александра Петровича, чтобы старик не заметил слезы, выступившие в уголках глаз.

Но старику не надо было видеть глаза Оксаны, чтобы понять, что на них выступили слезы. Он улыбнулся и положил руку на плечо девушки.

— Возможно, вы посчитаете мои слова глупостью, неподходящими для такой ситуации, но надо надеяться на лучшее. Как бы ни было тяжело. Это трудно, но так будет легче жить. Кто знает, может в один прекрасный день все изменится, и ваши дочери будут в будущем даже гордиться своим отцом.

— Спасибо, — сказала Оксана, вытерев рукой слезы с глаз. — Хотела бы я на это надеяться, но… но сами понимаете.

— Все будет хорошо, — улыбнулся Александр Петрович. — Не надо отчаиваться. Все будет хорошо. Пойду я, — старик развернулся, чтобы открыть входную дверь и выйти на лестничную площадку, но Оксана остановила его.

— А знаете, может, вы хоть чаю выпьете? Я недавно пирожки с яблоками сделала.

Робкая улыбка появилась на лице старика.

— Спасибо, но знаете, как-то неловко, да и меня Шарик на улице ждет.

— Шарик? — Оксана подняла на Александра Петровича карие глаза.

— Собака моя, дворняга, — улыбнулся старик.

— Собака? Ну, ничего страшного и ей чаю нальем, — улыбнулась в ответ Оксана.

— Право, даже не знаю, — смутился Александр Петрович. — Неловко как-то.

— Да ничего страшного, — сказала Оксана. — Останьтесь хотя бы ненадолго. Попьете чаю и пойдете себе. Да и мне веселее будет, а то все одна да одна. Даже и поговорить не с кем.

— Ну, хорошо, — сдался Александр Петрович. — Если так, то на пару минут можно и задержаться. Пойду я тогда Шарика с улицы заберу.

— Конечно забирайте. Я не буду дверь закрывать.

Старик вышел на лестничную площадку, затем спустился на улицу.

— Ну, что, мой дружок, не замерз? — Александр Петрович потрепал собаку по холке.

При виде старика собака завиляла хвостом и залаяла.

— Скажите ему, чтобы перестал лаять, — старуха все еще была здесь и искоса поглядывала на Шарика. — У меня голова болит.

— Нервничаете, наверное, много? — старик отвязал Шарика и повернулся к старухе.

— А это уже не ваше дело, почему у меня голова болит. Поживите тут рядом с такими алкоголиками, как тот, которого вы привели, то у вас не только голова будет болеть. Я без корвалола уже и жить не могу. А все из-за этих, алкоголиков. Бессовестные.

Старик ничего не сказал, только улыбнулся кроткой улыбкой и вернулся, теперь уже с Шариком, в подъезд. Поднявшись на второй этаж, Александр Петрович подошел к двери, ведущей в квартиру сорок два, и тихонько постучал.

Дверь приоткрылась, и на пороге возникло улыбающееся личико Маши.

— Дедушка Саша? — словно убеждаясь в этом, спросила девочка.

— Он самый, — улыбнулся Александр Петрович и после небольшой паузы добавил, кивнув на собаку. — И Шарик.

— Собака, — заулыбалась Маша и распахнула широко входную дверь.

— Маша, иди к себе в комнату, — услышал Александр Петрович знакомый голос, и мгновение спустя на пороге возникла Оксана. — Заходите, заходите, не стесняйтесь.

Маша посмотрела на Шарика и улыбнулась, затем развернулась и убежала в детскую. Старик вошел в прихожую. Собака вбежала следом и принялась вертеть головой по сторонам.

— Раздевайтесь и проходите на кухню, — сказала Оксана, возвращаясь на кухню. — Я уже чайник поставила.

— Сейчас, сейчас, — Александр Петрович нацепил поводок Шарика на дверную ручку и разулся, после этого снял пальто и повесил на крючок в стенке. Александр Петрович наклонился к собаке и погладил того по голове.

— Сиди здесь. Я скоро вернусь.

Шарик зевнул и улегся на дорожку.

— Где у вас можно помыть руки? — спросил Александр Петрович у Оксаны, входя на кухню.

— Можете прямо здесь, — девушка кивнула в сторону умывальника.

— Очень хорошо. Спасибо.

Александр Петрович помыл руки, затем вытер их полотенцем, которое дала ему Оксана, и сел за стол. Запах немытого тела привлек его внимание. Александр Петрович принюхался и вздохнул. Да, ему, и правда, не помешало бы помыться.

— Что это вы так вздыхаете, дедушка Саша? — спросила Оксана, ставя чашки на стол. За чашками последовала сахарница и тарелка с пирожками.

— Да вот размышляю о причинах, заставивших Владимира так опуститься, — нашелся Александр Петрович, садясь за стол. — Ему же и сорока нет.

— Тридцать шесть, — сказала Оксана и опустилась на стул рядом со стариком. — Раньше он если и выпивал, то очень редко. По праздникам разве что. Но после того как уволили с работы, все как будто перевернулось с ног на голову. Первое время еще пытался искать работу, а потом сдался и… Да вы и сами все видите.

— Как же вы живете? Вы же, я так понимаю, не работаете, с детьми сидите. Как же вы обходитесь?

— Так вот и обходимся, — Оксана бросила в чашки пакетики чая и залила их горячей водой. — Получаю пособие на Лену, да и родители помогают, мои и Володьки. А как дальше будет, не знаю. Все советуют подавать на развод, но не будь у меня маленьких детей, тогда другое дело, а так страшно. Как же я с ними одна буду?

— Беда так беда, — пробормотал Александр Петрович. — А лечить Владимира не пробовали? Это же не дело. Пропадает человек.

— Все перепробовали, ничего не помогает. Только все хуже становится. Раньше хоть вещи с квартиры не выносил, а сейчас, — Оксана смахнула слезу с глаз. — Пить-то за что-то же надо.

— И как долго Владимир уже пьет?

— Да полгода уж точно будет. В мае прошлого года уволили, а где-то с конца июня и запил.

— Беда так беда, — снова пробормотал старик. — Даже и не знаю, что сказать.

Впервые с тех пор, как он ушел из дома, Александр Петрович почувствовал себя беспомощным. Другим людям он мог что-то посоветовать, сейчас же он не знал даже, что сказать.

— Ну, ничего страшного, — сказала Оксана. — Как-то оно да будет. Вы лучше попробуйте пирожки с чаем. Чай, наверное, уже остыл.

— Конечно, конечно, обязательно попробую.

В прихожей послышалась какая-то возня.

— Шарик, скоро пойдем. Подожди немножко, — сказал старик и повернулся к собаке.

Рядом с Шариком Александр Петрович увидел Машу. Та сидела на корточках и гладила собаку по голове.

— Ой, я и забыла про собаку, — улыбнулась Оксана. — У меня кости есть. Думала, собакам на улицу вынести. Давайте я их лучше вашему Шарику отдам.

— Он вряд ли откажется, — улыбнулся Александр Петрович, пробуя пирожок. — Как вкусно! Домашние пирожки — самые вкусные пирожки.

— Спасибо, — поблагодарила Оксана, после чего достала из холодильника кулек с костями и вынесла его в прихожую собаке.

— Маша, я же просила тебя посидеть в детской, — услышал Александр Петрович.

— Я хочу с Шариком поиграть, — отозвалась девочка.

— Потом поиграешь, Шарик сейчас будет кушать, так что можешь пока посидеть в детской и присмотреть за Леной.

— Лена спит. Я хочу посмотреть, как Шарик будет кушать.

— Тогда смотри, только близко не подходи. Пусть поест спокойно.

— Он у вас не кусается? — спросила Оксана у Александра Петровича, вернувшись на кухню.

— Нет, не беспокойтесь, — улыбнулся Александр Петрович. — Детей он точно не укусит.

— Ну, и слава Богу, — сказала Оксана, присаживаясь на стул.

— Я вот все думаю, как бы помочь Владимиру, — сказал Александр Петрович.

— А как ему поможешь? Он сам не хочет, чтобы ему помогали. Ему нравится пить. Ну и правильно, о детях и я могу позаботиться, — Оксана вытерла слезы и взяла в руку пирожок. — Не знаю, за что меня так бог наказывает?

— Если нас кто-то и наказывает, то только мы сами, — пробормотал Александр Петрович, касаясь губами чашки. — Если Владимир сам себе не поможет, ему никто не поможет.

— Давайте не будем о плохом, — Оксана попыталась улыбнуться. — Расскажите мне лучше о себе. Вы на какой улице живете? Где-то возле нас?

— Нет, — губы старика тронула легкая улыбка. — Я, признаться, киевлянин, а в Борисполе я, так сказать, проездом.

— И куда же вы едете? — Оксана отпила из чашки и посмотрела на Александра Петровича.

— Если быть точным, то я иду, а не еду, — улыбнулся старик.

— И куда же вы идете?

— Не знаю. Куда вот глаза смотрят, туда и иду.

— Как так? — чашка замерла у рта Оксаны.

Александр Петрович вздохнул и сказал:

— Я странный человек, Оксана. Никогда таким не был, но, знаете, многое в нашей жизни происходит впервые.

Старик отложил в сторону недоеденный пирожок и рассказал Оксане обо все, что с ним произошло, о болезни, об истине и своем желании поделиться ею с миром.

Когда он закончил, на кухне воцарилась тишина, изредка прерываемая треском костей, над которыми трудился Шарик.

Оксана поставила чашку на стол.

— Даже не знаю, кто вы, сумасшедший или гений, — наконец сказала она и улыбнулась.

— И я не знаю, — улыбнулся Александр Петрович и взял в руку отложенный ранее пирожок. — Да и не хочу знать. То, что я делаю, находит отклик в моем сердце, а это для меня главнее всего.

— Я бы так не смогла. Мало, кто смог бы, даже зная о болезни. Это, в самом деле, надо быть или гением или сумасшедшим.

— Очень часто это одно и то же, — улыбнулся старик.

— Да, наверное, — улыбнулась в ответ Оксана.

На кухню вернулась тишина. Александр Петрович и Оксана пили чай, ели пирожки и молчали, каждый погруженный в свои мысли.

Спустя мгновение на кухню зашла Маша.

— Мамочка, а мне с Шариком можно пирожок? Шарик уже съел все кости.

— Давай я тебе сделаю чай и ты попьешь его с пирожком, — отозвалась Оксана.

— А Шарик со мной тоже будет чай пить?

— Нет, Машунь, Шарик чаи не пьет, — улыбнулся Александр Петрович.

— А пирожки ест?

— Пирожки, думаю, ест.

— Тогда я буду пить чай, а он будет есть пирожки, — улыбнулась Маша.

— Нет, Машунь, мы с Шариком уже скоро пойдем. Вот сейчас допью чай и пойдем.

— А когда вы еще придете? — допытывалась Маша.

— Не знаю, Машунь, — улыбнулся Александр Петрович. — Не знаю.

— И Шарик не знает?

— И Шарик не знает, — старик поставил чашку на стол и поднялся из-за стола.

— А кто знает?

— Боюсь, Машунь, этого никто не знает.

— Тогда не идите никуда, — Маша подняла голову и посмотрела на старика.

— А знаете что, Александр Петрович, — Оксана взглянула на старика. — А, и в самом деле, побудьте у нас немного. Переночуете, а завтра утром пойдете.

Старик улыбнулся и заглянул в пустую чашку.

— Спасибо, Оксана, но у вас и без меня забот хватает. Я лучше пойду, — старик развернулся, чтобы покинуть кухню.

— Дедушка Саша, — сказала Маша и дернула старика за свитер. — Побудьте у нас немножко. Мы с Шариком еще пирожки не ели.

— Да и куда вы пойдете, — вмешалась Оксана. — На улице сильный мороз, а вам ночевать негде. Оставайтесь.

Александр Петрович заглянул в глаза Маши и улыбнулся. Они были такими добрыми, такими голубыми, такими детскими. Старик вздохнул и сказал:

— Ну, хорошо.

— Вот и здорово, — рассмеялась Маша и обняла старика.

Александр Петрович почувствовал, как к глазам подступили слезы. Он улыбнулся и погладил девочку по голове.

— Может вам еще налить чаю? — спросила Оксана.

— Пожалуй, с меня хватит, — ответил Александр Петрович. — Пойду, посмотрю, как там Шарик.

Оказавшись в прихожей, старик приметил маленький стульчик, стоявший сбоку от стенки, и опустился на него. Завидев старика, Шарик приподнял голову с лап и посмотрел на Александра Петровича.

— Как твои дела, дружочек? — спросил старик, положа руку на собачью голову. — Что ты такой грустный? Не заболел ли?

Шарик поднялся на ноги и положил голову старику на колени. Александр Петрович потрепал собаку по холке, затем взял голову собаки двумя руками и заглянул Шарику в глаза.

— Сегодня, мой дружок, мы не будем ночевать на улице. Добрые люди пригласили нас переночевать у них дома. Ты рад этому?

Шарик забрал голову с коленей старика и зевнул, затем посмотрел на старика и ткнулся мордой в пустой пакет из-под костей. Какое-то время в прихожей раздавался шелест, Шарик искал остатки костей. Вылизав кулек, собака улеглась на дорожку.

— Похоже, кроме еды тебя больше ничего не радует. Завтра я куплю тебе сардельки, — пообещал Александр Петрович и поднялся со стульчика. Подобрав пустой пакет, старик вернулся на кухню.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил старик у Оксаны.

— Вам бы лучше отдохнуть, — Оксана поставила перед Машей чашку с пакетиком чая внутри и залила его кипятком.

— Ну, это я всегда успею. Что мне делать с этим кульком? Выкинуть? Шарик над ним хорошо потрудился, ничего не оставил.

— А бросьте его в раковину, я потом помою.

— Ну, это я и сам могу сделать, — Александр Петрович улыбнулся и подошел к раковине. — А горячей воды у вас, как я погляжу, нет? — старик повернул сместитель в сторону красной отметки.

— Вода у нас есть только утром и вечером… Маша, подожди, пусть чай остынет. Он горячий.

— Мамочка, тогда пусть чай остывает, а я пойду с Шариком погуляю, — Маша соскочила со стула и убежала в прихожую.

Александр Петрович проводил Машу взглядом и принялся мыть кулек холодной водой.

— У нас в Киеве вода всегда есть. Летом бывает, профилактику на две недели делают, а так всегда есть.

— Что ж вы хотите, столица, — улыбнулась Оксана, повернувшись к плите.

— Да, столица, — вздохнул Александр Петрович. — Почему бы не сделать такую столицу везде? А то все как ни у людей. Человеку надо помогать, а не палки в колеса ставить. У нас люди только о себе думают. Главное, чтобы мне было хорошо, а другой пусть хоть синим пламенем горит. Как у нас говорят? Моя хата с краю. Вот эти слова, как ни что другое, лучше всего выражают наш, хохляцкий, менталитет.

— Если бы все рассуждали так, как вы, дедушка Саша, у нас было бы другое государство.

— Оксана, а почему вы меня дедушкой Сашей называете? Я вам в отцы гожусь, но никак не в дедушки, — улыбнулся Александр Петрович.

— А я как Маша, — отозвалась Оксана. — Но если хотите, могу дядей Сашей называть.

— Да можете и дедушкой. Мне просто любопытно стало, — Александр Петрович выключил воду и встряхнул кулек. — Куда его можно повесить, чтобы обсох?

— А на кран и вешайте, я потом, когда высохнет, спрячу.

Александр Петрович повесил кулек на кран, вытер руки полотенцем и опустился на стул.

— Знаете, дядя Саша, — Оксана подошла к мойке и начала набирать воду в кастрюлю. — Я все думаю над тем, что вы мне рассказали о себе. Как вы так можете? Оставить семью, отказаться от лечения и пойти куда глаза глядят. Нет, я ни в коем случае не осуждаю вас. Мне просто интересно. Что заставляет человека совершать такие…, - Оксана замолчала, подыскивая нужное слово.

— Глупости? — улыбнулся Александр Петрович.

— Нет, нет, что вы. Я хотела сказать поступки, — Оксана выключила воду и поставила кастрюлю на газ.

— Я не знаю, что вам ответить, Оксана. Вы никогда не обращали внимания на то, как прекрасна природа, как прекрасен мир, в котором мы живем, какие удивительные организмы его населяют? Вы никогда не задумывались над этим?

— Нет, дядя Саша. Мне только этих размышлений не хватает. У меня итак голова болит от всяких мыслей: чем кормить семью, где брать деньги, что делать с Вовкой.

— И у меня раньше не было времени на все эти «глупости». Но когда я узнал, что у меня рак, я остановился. Я, если так можно выразиться, спрыгнул с поезда, в котором едет большинство людей, и пошел пешком. Теперь у меня не было необходимости куда-то спешить, гнаться за всевозможными благами и удовольствиями. С моих глаз, как будто, спала пелена, и я смог взглянуть на мир иначе. Заглянуть глубже что ли. Я увидел, как прекрасен мир, в котором мы живем и как несовершенен человек, его населяющий. Мне думается, человек, каков он есть сейчас — это самый бесполезный и опасный организм на планете. Он не думает ни о ком, только о себе. Гоняясь за тем, что хочет его корыстный разум, человек разрушает мир, в котором ему посчастливилось жить. Мне становится больно, когда я думаю о том, как бездумно уничтожается природа, как стремительно сокращается животное и растительное разнообразие на планете. Многие держат дома животных. Но скажите мне, как можно прижимать к груди одно животное и в то же время есть другое? Мне страшно представить, какой будет наша планета через двести, триста, пятьсот лет. Что мы оставляем своим потомкам? Пропитанную ядами землю, загрязненный воздух, мусорные свалки в морях и океанах, пустыни и степи вместо густых лесов, картинки с изображениями растений и животных, которые некогда жили на нашей планете и благодаря человеку канули в прошлое? Неужели человек ни на что больше не способен кроме разрушений? Неужели он не успокоится до тех пор, пока не уничтожит все вокруг? Быть единственным живым существом на мертвой планете, это ли он хочет? Я не могу смотреть на то, как человек все больше и больше деградирует. Мне больно видеть, во что он превращает планету благодаря невежественному и эгоистичному разуму.

Александр Петрович вздохнул и замолчал. Вытерев слезы, выступившие на глазах, он посмотрел в окно.

— Мир действительно был бы другим, дядя Саша, если бы люди думали, как вы, — Оксана высыпала вермишель в кипящую воду и накрыла кастрюлю крышкой.

— Я верю, что мир был бы другим, если бы люди жили сердцем, — ответил Александр Петрович, наблюдая за танцем снежинок за окном.

— Вот вы говорите о жизни сердцем, — Оксана повернулась к старику. — А как же слова «жестокое сердце», «холодное сердце»? Не из-за того ли все наши беды, что мы уже живем сердцем?

— Нет, Оксана. Сердце доброе, заботливое и сочувствующее. Невежественен был тот, кто выдумал эти порочащие сердце слова. Жестокий, холодный, бесчувственный, корыстный, эгоистичный, — все это характеристики нашего разума. И пока человек и дальше будет руководствоваться в своей жизни разумом, его жизнь будет наполнена страданиями, а он и дальше будет разрушать природу и планету. И придет время, через сто, пятьсот, тысячу лет, неважно когда, человек остановится, посмотрит по сторонам и ужаснется содеянному. Вместо процветающего зеленого мира, наполненного удивительным животным и растительным разнообразием, он увидит голую, безжизненную планету, одну из множества, раскинутых на необъятных просторах космоса.

— Печально-то как все, — улыбнулась Оксана. — Не знаю, я вот дальше завтрашнего дня не заглядываю. Ведь как говорят, ты предполагаешь, а бог располагает.

— И я так когда-то так думал, — Александр Петрович оторвал взгляд от окна и посмотрел на Оксану. — Но сегодня я не верю в бога. Для меня мой бог — мое сердце. Но если даже на минутку предположить, что бог все же существует, то это самое бессердечное существо. Знаете почему? Потому что будь у этого существа сердце, оно не позволило бы произойти тому, что сегодня происходит на планете. И если человек создан по образу и подобию бога, то я не удивляюсь тому, почему он так холоден и жесток. Но я не хочу говорить о религии. Это очень неподходящая тема для разговора, она разъединяет людей. Если вы не против, Оксана, я бы сменил тему.

— Нет, нисколько, — ответила Оксана, помешивая вермишель в кастрюле. — И о чем вы хотите поговорить?

— Не знаю даже. Кроме жизни сердцем я уже ни о чем не могу говорить, — улыбнулся Александр Петрович. — У меня теперь все рано или поздно сводится к жизни сердцем.

— Маша, — позвала Оксана дочку. — Твой чай уже давно остыл. Ты идешь?

— Да мамочка, — Маша зашла на кухню и уселась на стул.

— Может вам телевизор включить? — повернулась к старику Оксана.

— Я бы, если вы не против, пошел бы в зал и пописал бы книжку.

— Конечно не против. А я тем временем закончу с готовкой обеда.

— Ну, тогда не буду вам мешать. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, — старик улыбнулся и направился в зал.

Глава 14 Намордник

Остаток дня Александр Петрович провел за работой над рукописью. Только один раз он отвлекся от рукописи, когда Оксана позвала обедать. Но после обеда Александр Петрович вернулся к рукописи. Отложил он ее в сторону только тогда, когда наступил вечер и темнота опустилась на улицу.

Александр Петрович поднялся из-за стола, взял рукопись и отнес ее в прихожую, где спрятал в карман пальто.

— Дедушка Саша, — из детской вышла Маша и направилась к старику. — А почему Шарик все время спит? Он не хочет со мной играть.

— Старый он уже, Машунь, — улыбнулся старик. — Когда был щенком, любил играться, а вот сейчас, больше любит спать.

Из ванной вышла Оксана и подошла к Александру Петровичу.

— Дедушка Саша, я стиркой занялась. Может и вам что-нибудь надо постирать? В стиральную машину брошу, и к завтрашнему утру все высохнет.

— Да не стоит, Оксана. Я если можно, хотел бы только помыться, когда горячая вода появится.

— А она уже появилась, дедушка Саша.

— Ой, как хорошо, — Александр Петрович улыбнулся. — Вот помыться я не откажусь, только я бы хотел сначала Шарика перед сном выгулять. А то бедный целый день в квартире, пусть кости разомнет немного.

— Смотрите сами, дядя Саша. Я тогда достираю и вам ванную освобожу, — Оксана развернулась и ушла в ванную.

— Хорошо, Оксана, — сказал старик и снял с крючка пальто.

Шарик, заметив, что старик одевается, поднялся на ноги и посмотрел на Александра Петровича.

— Сейчас, мой дружок, — старик повернулся к собаке. — Пойдем, подышим свежим воздухом перед сном.

— Дедушка Саша, а можно мне с вами? — спросила Маша.

Девочка подняла голову и устремила взгляд своих голубых глаз на старика.

— Не сегодня, Машунь. На улице холодно и темно. Лучше тебе дома побыть, — Александр Петрович взулся и взял в руки поводок.

— А вы долго с Шариком будете гулять? — спросила девочка, усевшись на стульчик.

— Нет, милая, не долго. Немножко прогуляемся и вернемся.

— Тогда хорошо, — вздохнула девочка и посмотрела на Шарика, устремившегося к входной двери. — Я летом нашла на улице щенка и хотела его взять домой, но папа не разрешил и теперь мне не с кем дома гулять.

— А как же Лена? — улыбнулся Александр Петрович.

— Та Лена маленькая еще, чтобы гуляться.

— Ничего, она скоро вырастет и будет тебе с кем играть.

— Та когда она еще вырастет. Она еще очень маленькая. Все время спит, как ваш Шарик. Вот мне и не с кем гулять. У мамы всегда много работы, а папа… папа тоже всегда спит. Не знаю что делать. Тоже, наверное, надо много спать. Только я вот не хочу спать.

Александр Петрович подошел к Маше и провел ладонью по волосам девочки.

— Скоро, солнышко, ты пойдешь в школу, и там тебе будет с кем играть.

— Нет, не будет. В школе я буду учиться, а не играть… Дедушка Саша, а вы знаете, что я умею читать и немножко считать?

— Умница. Значит, в школе ты будешь лучшей ученицей.

— Буду, — сказала Маша, а потом добавила. — Наверное. Знаете, дедушка Саша. Я вам честно скажу, не хочу я учиться.

— Как так? А что же ты хочешь?

— Рисовать хочу. А знаете что, дедушка Саша, давайте я вам покажу свои рисунки? Мама говорит, что они очень красивые, — Маша поднялась со стула и собралась было уйти в детскую за рисунками, но Александр Петрович ее остановил.

— Подожди, Машунь. Давай, когда я вернусь с улицы, ты мне и покажешь рисунки. Хорошо?

— Хорошо. Тогда вы идите быстрее, тогда вы быстрее вернетесь, и я вам покажу рисунки.

— Договорились, Маша, — Александр Петрович открыл входную дверь и вышел с собакой в коридор.

Закрыв за собой дверь, старик направился к лестнице и спустя минуту был уже на улице.

— Какой мороз, — пробормотал старик, надевая шапку и перчатки. — Долго и не погуляешь. Идем Шарик, пройдемся немного.

Перехватив удобнее поводок, Александр Петрович двинулся с Шариком вниз по улице. Прохожих было мало. Старик ни встретил ни одного человека, пока не оказался на Киевском пути. Но даже и на главной улице города людей было немного. Александр Петрович посмотрел на часы. Часы показывали 18:36.

Александр Петрович остановился возле проезжей части и посмотрел на небо. Светлый, покрытый кое-где серыми пятнами диск луны, висел на небе в окружении редких звезд.

— Как красиво, — прошептал старик, созерцая красоту ночного неба. — В каком волшебном мире мы живем. Как же он удивительно устроен. День, ночь, солнце, луна. Какой же таинственной кажется луна. Мертвая, холодная и… и какая прекрасная. Разве не удивительно то, что я стою на земле, смотрю на небо и вижу космос? Вижу этот черный, безжизненный, бесконечный океан, в котором плавают миллионы разных планет, больших и маленьких, холодных и горячих, обитаемых и необитаемых. И ты являешься частью всего этого фантастического великолепия. Всего лишь маленькой, никчемной частичкой, но частичкой чего-то невероятного, удивительного и захватывающего. Почему человек ищет жизнь за пределами планеты и не хочет замечать ее здесь, на планете? Почему жизнь где-то там, над облаками, для человека дороже жизни здесь, под облаками? Почему человек не ценит то, что имеет? Почему человек так глуп? Есть ли истина в том, что делает человека глупым и невежественным? Есть ли истина в том, что заставляет человека убивать, а не беречь? Есть ли истина в том, что делает человека жестоким? Нет истины в невежественном человеческом разуме, истина только в мудром человеческом сердце.

Лай Шарика заставил Александра Петровича отвлечься от созерцания ночного неба. В десяти метрах от старика стояли двое мальчишек и кидали в Шарика снежки.

— Что вы делаете?! — воскликнул старик. — Или делать вам больше нечего?!

— Нечего, — рассмеялся один из мальчишек, развернулся и припустил вдоль дороги. Второй побежал за ним.

Старик притянул собак к себе и погладил по голове.

— Обидели тебя, мой дружочек. Что же вырастет из этих двоих шалопаев, если уже в таком юном возрасте разум обрел над их сердцами полную власть? Прости их, Шарик. Они не ведают, что творят. Их разум юн, но уже невежественен. Но можно ли надеяться на что-либо иное, если в нашем саду бурьяна больше, чем цветов, наше гнилое общество растит гнилых людей.

— Мужчина, а почему ваша собака без намордника?

Александр Петрович повернулся на голос и увидел худощавого, невысокого ростом мужчину лет пятидесяти-пятидесяти пяти в черном пальто, брюках и норковой шапке. Тот стоял в стороне от старика и смотрел на собаку, сидевшую возле старика.

— А если она кого-то укусит, кто будет отвечать? — спросил мужчина, подняв взгляд на Александра Петровича.

— Вам не стоит беспокоиться, — улыбнулся старик. — Собаки никогда не кусают без повода.

— Это вы скажите тем, кого они уже покусали, а не мне. Куда только смотрит милиция? Почему их никогда нет, когда они нужны?

— Чем вам не угодили собаки, что вы хотите видеть их в намордниках? — спросил Александр Петрович. — Знаете, я думаю, что люди больше заслуживают носить намордники, чем собаки. Вот скажите, вам было бы удобно в наморднике?

— Мы сейчас говорим не обо мне и не о других людях, а о вашей собаке.

— Чем вам не угодил мой Шарик?

— Тем, что на нем нет намордника.

— Вам станет легче, если на собаке будет намордник?

— Безусловно. Собаки должны быть в намордниках. У себя дома можете не надевать, то на улице, извольте надеть намордник.

— Знаете, я думаю, человек, который придумал намордник, не любил животных.

— А мне что до этого? Я тоже их не люблю. Разносчики всякой заразы.

— Если вы не любите животных, то вряд ли любите и людей, — заметил старик, погладив Шарика по голове.

Собака сделала несколько шагов в сторону мужчины, остановилась и уселась на лапы, затем подняла переднюю лапу и махнула ею в сторону мужчины.

— Видите, собака с вами хочет подружиться, а вы на нее намордник хотите надеть.

— Глупое животное, — пробормотал мужчина и посмотрел на собаку. — Если я еще раз увижу вашу собаку без намордника, обращусь в милицию, и тогда пеняйте на себя. Я вас предупредил, — сказав это, мужчина развернулся и двинулся вверх по дороге.

Шарик посмотрел вслед удаляющейся фигуры и гавкнул, затем подошел к старику и уселся у его ног.

— Видишь, Шарик, и такие на свете живут люди. Разум этого человека преобладает над его сердцем. Он не любит ни животных, ни людей, ни себя. Этот человек очень сильно страдает и даже не понимает, что является причиной его страданий. Бедный, бедный. Такие люди страдают сами, и из-за них страдает планета. Пошли мой дружок, нам пора возвращаться.

Александр Петрович собрался вернуться на улицу Нахимова, когда его взгляд остановился на магазине, том самом возле которого он увидел Владимира, мужа Оксаны.

— Постой, Шарик. Давай зайдем в магазин. Не хорошо идти в чужой дом с пустыми руками. Хоть хлебушка, но надо купить.

Сопровождаемый Шариком, старик направился к магазину. Привязав собаку за поводок к дереву, он вошел в магазин.

— Долго же вы идете, — сказала продавщица, заметив Александра Петровича.

— А вы что все еще меня ждете? — старик подошел к прилавку и посмотрел на продавщицу.

— А то как же. Я всегда жду покупателей… И куда вы отвели того пьянчужку? Я видела, как вы его куда-то повели. Не в милицию случайно? Таким как он самое место в милиции.

— Нет, ни в коем случае, — улыбнулся Александр Петрович. — Домой отвел.

— Домой? Видно вам делать больше нечего, как пьянчужек по домам разводить. Нужен он был вам. Как вы только не побоялись подойти к нему. Они не соображают, что делают. А если бы побил? Что тогда? Хотя бы немножко о себе подумали. Вам же не тридцать лет. В возрасте уже. Что за странный человек!

— Любой, как вы говорите пьянчужка, для меня остается человеком. У него, как и у нас с вами, есть сердце, к сожалению, его сердце в клетке, построенной разумом. Вы не думайте, этот человек хотел бы не пить, но не может противиться желаниям своего разума. Он в его власти. Он не понимает, что убивает себя, свое тело и душу. Его жизнь проходит, словно в тумане. Иногда туман рассеивается, когда алкоголь покидает тело, но затем возвращается, у человека нет сил противостоять желаниям разума и он снова и снова вливает в себя эту гадость. Он раб, всего лишь раб своего разума. Не злитесь на таких людей. Их жизнь — ад, из которого они хотели бы выбраться, но не могут. Проявите к ним сострадание. Жестокость по отношению к другому человеку еще никого и никогда не делала счастливым.

— Еще чего! — воскликнула продавщица. — Буду я еще проявлять сострадание к какому-то пьянчужке. Вы за кого меня принимаете? За мать Терезу что ли? Увольте.

— Ну, если так, ваше дело… Дайте мне булку черного хлеба, пакетик вот этого корма для собак. Посмотрим, что Шарик скажет. А еще… еще вот эту шоколадку, вон ту коробочку конфет, в розовой коробке и килограмм вон тех печеней, в форме сердечек, — старик показал на сладости на полке за спиной продавщицы.

— Что-то еще?

— Нет, спасибо.

— С вас восемьдесят гривен и сорок четыре копейки.

— Одну минутку, — Александр Петрович полез за кошельком во внутренний карман пальто. — Вот, держите, — старик отсчитал необходимую сумму и спрятал кошелек.

Продавщица забрала деньги и передала старику кулек с продуктами.

— Всего вам хорошего.

— И вам всего хорошего, — ответил старик и двинулся к выходу из магазина.

На улице Александр Петрович отвязал Шарика и отправился вверх к улице Нахимова, к дому под номером четырнадцать.

— Дедушка Саша, — улыбнулась Маша, когда старик вернулся в квартиру. — Долго же вы гуляете. Я уже рисунки приготовила.

— Сейчас, Машунь, сейчас, — сказал Александр Петрович, снимая ботинки. — Вот держи пока гостинцы.

— Гостинцы? — девочка взяла из рук старика кулек и заглянула внутрь.

— Зачем же вы тратитесь, дедушка Саша. Вам же, как никому другому нужны деньги, — укорила старика Оксана, выглянув из кухни.

— Ничего, ничего, — махнул рукой Александр Петрович. — Мне хватит.

— Мамочка, а можно мне шоколадку? — Маша вытянула из кулька шоколадку и принялась вертеть в руках.

— Можно, но не сейчас. Скоро будем кушать. Вот когда покушаешь, тогда и будешь кушать шоколадку. Давай сюда кулек, — Оксана забрала у Маши из рук кулек и шоколадку и отнесла на кухню.

— Ну, Машутка, давай показывай свое творчество, — сказал Александр Петрович, сняв с себя верхнюю одежду.

Оставив Шарика лежать на дорожке, старик отправился вслед за Машей в зал.

— У меня много рисунков, — сказала Маша, усаживаясь на диван рядом с Александром Петровичем. — Вот в этом альбоме, в этом и вот в этом, — девочка переложила с дивана себе на колени три альбома. — Какой вам показывать первым?

— А любой показывай, — улыбнулся старик. — Все равно все буду смотреть.

— Точно все? — Маша обратила на старика свои голубые глаза.

— Точно.

— Ну, тогда смотрите вот этот альбом. Он мне не очень нравится.

— Почему?

— Не знаю. Рисунки мне не очень нравятся. И маме тоже не очень нравятся.

Александр Петрович открыл альбом и принялся рассматривать детские рисунки. Он ожидал увидеть палочки, кружки, домики, но вместо этого на него с бумажных страниц смотрели лошадки, медвежата, птицы, деревья, какие-то сказочные герои, среди которых Александр Петрович узнал и бабу-ягу, и колобка, и кощея бессмертного. Конечно, нельзя было не заметить, что эти рисунки были нарисованы детской рукой, тем не менее, не надо было быть большим специалистом в искусстве, чтобы понять, что у девочки был талант.

— Машунь, а почему тебе не нравятся эти рисунки? По-моему, они очень красивые, — сказал Александр Петрович, листая альбом.

— Вы, правда, так думаете? — девочка нахмурила лобик и задумалась.

— Не знаю, — наконец-то сказала Маша, ерзая по дивану попой. — Просто рисунки из других альбомов мне нравятся больше, и маме тоже.

— Ну, давай посмотрим другие рисунки, — предложил старик, откладывая в сторону первый альбом.

— Давайте, — Маша положила старику на колени второй альбом.

Александр Петрович оперся спиной о спинку дивана и принялся листать альбом. Чем дольше он смотрел на рисунки второго альбома, тем больше убеждался в том, что рисунки первого альбома мало чем уступают рисункам из этого альбома. Тематика рисунков не изменилась, правда, техника их исполнения немного была лучше, но Александр Петрович подумал, что это, скорее всего, было связано с тем, что рисунки из первого альбома рисовались раньше. Чтобы убедиться в этом Александр Петрович спросил у Маши:

— Маша, скажи-ка мне, какие рисунки ты нарисовала первее, те, которые в этом альбоме, — Александр Петрович ткнул пальцем в альбом на коленях, — или из этого, — палец старика устремился к первому альбому.

— Нет, рисунки, которые вы смотрите, я нарисовала летом, а те которые смотрели — давно нарисовала. А вот эти, — девочка пододвинула старику третий альбом, — осенью, которая была, и немножко этой зимой.

Александр Петрович взял в руки третий альбом. Да, несомненно. Мастерство Маши улучшалось от альбома к альбому.

— Знаешь, Маша, твои рисунки все очень красивые.

— Честно? — девочка заглянула в глаза старику.

— Честно, — кивнул старик. — Но с каждым новым рисунком у тебя получается все лучше и лучше. Тебе нравится рисовать?

— Очень, — улыбнулась Маша. — Я люблю рисовать.

— Это чудесно, — улыбнулся старик. — Если любишь, тогда тебе следует это делать и дальше, а еще, я думаю, было бы очень хорошо, если бы ты начала посещать кружки, где учат рисовать, и когда-нибудь, пройдет много лет, и ты станешь очень известной художницей.

Александр Петрович заметил, как загорелись глаза девочки. Рот приоткрылся, а взгляд устремился куда-то далеко-далеко, возможно, в будущее.

— Дедушка Саша, вы, правда, так думаете? — Маша посмотрела на рисунки, затем перевела взгляд на старика.

— Конечно, солнышко, — улыбка тронула губы старика. — Никто на целой планете не знает, что для тебя лучше всего, ни мама, ни папа, ни дедушка Саша, никто кроме твоего маленького сердечка, которое бьется у тебя в груди. Если ты любишь что-то — это значит, что это что-то находит отклик в твоем сердечке. Твое сердечко ведет тебя по жизни, и если ты слушаешь его, то всегда будешь счастливым человеком, даже когда встанешь взрослой.

— Дедушка Саша, а вы счастливый человек?

— Конечно, Машунь, — заулыбался Александр Петрович.

— Значит, вы слушаете, что говорит вам ваше сердечко?

— Да, ведь иначе быть счастливым, солнышко, невозможно.

— Дедушка Саша, а что значит быть счастливым?

Александр Петрович улыбнулся и задумался. Быть счастливым. И правда, что значит быть счастливым? Старик часто говорил о счастье, но никогда не задумывался о том, а что же это значит, хотя бы для него самого. Александр Петрович понимал, что испытывать от жизни удовлетворение — обязательная составляющая счастья, но как объяснить это пятилетнему ребенку?

— Быть счастливым, солнышко, — начал старик, вздохнув, — это значить чувствовать тепло в груди, тепло от того, что ты делаешь в жизни для себя, от того, что делаешь для других людей, для животных, растений, всего, что тебя окружает. Быть счастливым — значит жить с солнышком в груди и это солнышко, в отличии от солнышка, которое обогревает нашу планету, никогда не заходит. Быть счастливым — значит любить себя, любить и заботиться о том удивительном существе, которым ты являешься, любить окружающий мир, животных и растения, заботиться о них и беречь. Быть счастливым — значит нести добро в мир, защищать добро и думать о том, чтобы этим добром насладились и люди, которые придут на эту планету после тебя. Быть счастливым — значит быть благодарным за то, кем ты являешься или что ты имеешь. Быть счастливым — значит всегда идти вперед по жизни, не оборачиваться назад, а если и останавливаться, то только для того, что взять небольшой отдых. Быть счастливым — значит быть любопытным и жадным к знаниям, как маленький ребенок, даже когда вырастаешь и становишься взрослым. Быть счастливым — значит мечтать и делать все для того, чтобы твои мечты сбывались, даже если для этого приходиться преодолевать трудности в жизни. А если, Машунь, объединить все что я сказал, то получится, что быть счастливым — это значит жить сердцем, дарить добро себе и окружающему миру, не совершать того, что причиняет боль и страдания сердцу.

Александр Петрович замолчал, улыбнулся и посмотрел на Машу. Девочка сидела и слушала старика. Руки девочки лежали на коленках, взгляд скользил по стенке, ютившейся напротив у стены.

— Дедушка Саша, а почему взрослые плачут? — девочка посмотрела на старика.

— На это есть разные причины, солнышко, — старик повернулся к Маше. — Часто взрослые плачут, потому что кто-то другой им сделал больно. А ты почему спрашиваешь?

Маша наклонилась к старику и зашептала.

— Я видела, как мама плачет. Это из-за папы, да?

Александр Петрович вздохнул и положил руку девочке на голову.

— Понимаешь, Машунь, очень многие взрослые делают больно другим взрослым. К сожалению, даже взрослые часто не понимают, что делают, не понимают, какую боль причиняют другим.

— Но они же взрослые. Они должны понимать, что делать.

— Да, Машунь, должны и они знали бы, что делать, если бы чаще слушали, что говорит им их сердце.

— Значит, мой папа не слушает свое сердце? — Даша закусила губу и заглянула в глаза старику.

— Твой папа хотел бы слушать свое сердце, солнышко, только не может этого сделать. Ему очень трудно, он живет будто в тумане. Ты смотрела мультик про ежика, который ходил в тумане и звал лошадку?

Маша задумалась на какое-то время.

— Да, смотрела, — кивнула она. — Только он мне не понравился. Он очень страшный.

Едва заметная улыбка тронула губы Александра Петровича. Но лишь на мгновение, когда старик продолжил, его лицо было серьезным.

— Твой папа, как тот ежик, ходит в тумане и не может из него выбраться. Только твоему папе нравится этот туман. Ему нравится бродить там. Там тихо и спокойно, там не надо думать о том, как кормить тебя, Лену и маму, там нет разочарований, нет страданий и боли, которые окружают его в этом мире, в мире за туманом. Поэтому он и не хочет возвращаться в этот мир, ведь этот мир делает ему только больно, заставляет его страдать.

— Дедушка Саша, а почему мир делает папе больно?

— Это не мир делает папе больно, солнышко. Мир, в котором мы живем, очень красивый и очень добрый. Но твой папа думает, что мир делает ему больно. Твой папа не знает, что единственный, кто делает ему больно — он сам. Однажды твоему папе не хватило терпенья, и он сдался, вот поэтому он сейчас и ходит в мире, где только один туман.

— Дедушка Саша, а папа когда-нибудь выйдет из тумана? Ежик вышел, может и папа выйдет?

— Я верю, что выйдет, солнышко. Если будет слушать свое сердце, тогда обязательно выйдет.

— Дедушка Саша, — в зал заглянула Оксана. — Берите Машу и давайте на кухню, ужинать.

— Ужинать, значит, ужинать. Пойдем, Машунь, — Александр Петрович отложил в сторону альбом и поднялся на ноги.

— Ужинать, значит, ужинать, — повторила Маша, после чего спрыгнула с дивана и побежала на кухню.

Старик улыбнулся и двинулся следом.

Глава 15 Поцелуй

Чье-то присутствие в зале заставило старика проснуться. Александр Петрович заворошился под одеялом, пытаясь разглядеть время на часах. 8:19.

— Пора вставать, — подумал Александр Петрович, раскрываясь.

Недалеко от себя он увидел Владимира. Тот сидел в кресле и смотрел на старика. Лицо его было гладко выбрито. Одет он был в темный спортивный костюм. Из-под кофты проглядывала футболка.

— Доброе утро, — добрая улыбка появилась на лице мужчины.

— Доброе утро, Владимир. Как вы себя сегодня чувствуете?

— Спасибо, лучше, чем вчера…. Я вот уже с час сижу в зале и размышляю над тем, что сказала мне Оксана.

— И что вам сказала Оксана? — Александр Петрович сбросил с себя одеяло и поднялся на ноги. Затем подошел к стулу, на котором была сложена его одежда и оделся.

— Она рассказала мне о вас, о вашей болезни, о том, что вы ушли из дома, — Владимир устремил взгляд в пол, губы дрогнули, руки сжали колени. — Сначала я подумал, что вы сумасшедший и хотел даже устроить скандал из-за того, что Оксана приютила у нас дома вас…

— Вам не стоит так расстраиваться. Оксана не приютила меня, она предложила мне кров на одну ночь. Совсем скоро я покину вас, и мы больше никогда не увидимся, — Александр Петрович улыбнулся, почувствовав неловкость.

— Нет, нет. Вы не поняли меня, — Владимир поднял руки в примирительном жесте. — Прошу вас, дослушайте меня до конца. Я не собираюсь никого прогонять. Я… я… Знаете, это… это первое утро, когда я не спешу нажраться, как скотина… И…, - Владимир тряхнул головой, словно пытаясь собрать мысли воедино. — Сначала я подумал, что вы сумасшедший, но потом я кое-что понял… Вы даже не представляете, как сильно вы помогли мне… помогли одним лишь своим присутствием… Я будто заново родился, — Владимир замолчал, пытаясь совладать с эмоциями. — Я… я хотел сказать вам большое спасибо… Спасибо за то, что вы помогли мне… помогли понять, какой я был сволочью и… и как не ценил то, что имел… Я… я, — Владимир смахнул с глаз слезы. — Давно я не плакал. Последний раз это было, когда… когда забирал Оксану с Машкой из роддома, — Владимир сделал слабую попытку улыбнуться. — Только тогда… тогда я плакал от счастья.

— А сейчас вы разве плачете от горя? — спросил Александр Петрович, опускаясь на стул.

— Нет, нет, вы правы. Мне… мне так стыдно. Я был такой свиньей.

— Неважно кем вы были, — улыбнулся старик, — важно кто вы есть сейчас и кем будете дальше.

— Да, наверное, вы правы, — Владимир набрал полную грудь воздуха и медленно его выдохнул.

— Владимир, могли бы вы объяснить мне, как вам помогло мое присутствие? К тому же, я вижу, настолько помогло, что вы даже побрились, — добродушная улыбка засветилась на губах Александра Петровича.

— Да, побрился, — Владимир улыбнулся в ответ.

Слезы перестали течь из его глаз. Улыбка стала более уверенной. Глаза ожили и засверкали.

— Целый час я сидел возле вас и размышлял. Признаться, давно я этого не делал. Оказывается, напрягать извилины бывает очень даже полезным занятием, — Владимир улыбнулся и посмотрел в окно, где из-за туч пробились лучи солнца и теперь купали землю в ярком фонтане света, радости и счастья.

— Первое время, — продолжил Владимир после небольшой паузы, — мне было трудно понять, на кой черт вам, в вашем возрасте, к тому же с такой ужасной болезнью, уходить из дома. Я, в самом деле, подумал, что вы сумасшедший. Я даже попробовал поставить себя на ваше место, но это не помогло мне понять вас. Будь я на вашем месте, я бы, не отходил от семьи и врачей, пытался бы как-то подольше задержаться на этой грешной земле. Но вы сделали все наоборот, вы отказались от помощи врачей, оставили семью и отправились бродить по миру и все только для того, чтобы поделиться с людьми, как вы говорите, истиной. Как по мне это сумасшествие. Только вы не обижайтесь. Я не хочу вас обидеть. Так я думал раньше, а потом до меня дошло. Когда вы принимали решение уйти из дома, вы не думали о себе, вы… вы думали о других людях, — Владимир снова разволновался. — Я же… я же думал только о себе. Я перестал заботиться о семье… Хотя вы знаете… знаете, у меня прекрасная жена и… и две чудесные дочки, — слезы опять появились на глазах Владимира, но, сейчас он не обращал на них никакого внимания, погрузившись в водоворот своих мыслей. — Я… я испугался… забыл о семье… мне стало жалко себя… я себя возненавидел и… и водка, будь она проклята, стала моим спасением… вернее я увидел в ней свое спасение… спасение от себя, от того, кем становился… от того мира, в котором погряз по уши. Вы же, не смотря на возраст, не смотря на болезнь, на лишения, к которым себя приговорили своим решением, — набрались смелости уйти в неизвестность и все ради других людей… людей, которые… возможно, даже никогда не скажут вам спасибо, — Владимир наконец-то обратил внимания на слезы, бегущие по щекам и вытер их рукой. — Вам хватило мужества отринуть от себя прошлую жизнь и… и последовать за зовом своего сердца, я же… я же забыл о мужестве… мне было страшно заглянуть внутрь себя… я боялся увидеть там чудовище, которым был… боялся бросить ему вызов и вернуться назад к своей семье, — голова Владимира упала ему на колени и он зарыдал.

Александр Петрович вздохнул и поднялся со стула.

— Не важно, что было раньше, важно, что есть сейчас и что будет дальше, — сказал старик, присаживаясь на диван рядом с креслом, в котором сидел Владимир. — Вы осознали свою ошибку, а это сейчас самое главное, — старик положил руку на спину Владимиру и слегка похлопал по ней. — Все будет хорошо. Вам не стоит так переживать. Мы, люди, несовершенны, нам свойственно совершать ошибки, но это, пожалуй, и к лучшему, совершая ту или иную ошибку, мы учимся, получаем важный жизненный опыт, становимся более совершенным существом, чем были ранее. Знаете, Владимир, человек — очень удивительное существо, к сожалению, зачастую он не осознает этого. Он невежествен и в своем невежестве часто проводит всю свою жизнь. Человек думает, что от него ничего в этом мире не зависит, он верит в высшие силы, которые управляют его жизнью и волю которых он не в силах изменить. Он верит в судьбу, как нечто независящее от человека. Человек уверен в том, что если ему написано на роду быть бедным, он таким и будет, положено быть алкоголиком, он им и будет. Человек невежествен, он верит в то, что находится вне его, в окружающем мире, и не верит в то, что находится внутри него, не верит в себя, не верит в то уникальное существо, которым является, и которое способно самостоятельно влиять на свою судьбу. Я убежден в том, что нет ничего более могущественного в этом мире, чем вера, но вера направленная не во вне, а во внутрь себя. Знаете, как говорят. Вера двигает горы. Так оно и есть. Только поверив в себя, в свои силы и возможности своего организма, только выйдя за пределы ореола невежества, которым многие из нас окружены, только разглядев в себе нечто большее, чем всего лишь организм, способный на воспроизводство себе подобных, человек сможет обрести себя, увидеть свет во тьме, стать творцом, в первую очередь, творцом своей судьбы.

— Владимир, — продолжил Александр Петрович, на мгновение замолчав, — у вас чудесная семья, прекрасная жена и замечательные дети. Счастье вашей семьи во многом зависит от вас. Прошу вас, не лишайте ее этого счастья, не лишайте свою жену любящего мужа, а детей — счастливого детства. Мы в ответе за тех, кому даем жизнь, в ответе за тех, кто каким-то образом связывает с нами свою жизнь, будь-то человек или животное. Но больше всего, мы ответственны за себя, свои поступки, мы сами выбираем, кем нам быть, умным или глупым, мудрым или невежественным, храбрым или трусливым, счастливым или несчастным. Когда человек поймет, что именно он в ответе за собственную жизнь, а не бог, дьявол, окружающий мир или планета, он обретет силы и знания, великую мудрость, способную полностью изменить его собственную жизнь.

Владимир оторвал голову от коленей и посмотрел на старика. Слезы перестали бежать из его глаз, взгляд прояснился, выражения глубокой заинтересованности появилось на лице мужчины. Сейчас он больше походил на увлеченного сказкой ребенка.

— И эти силы, эту мудрость, — старик, казалось, вошел в раж, охваченный вдохновением, идущим изнутри, — не сможет дать человеку ни одно божество, ни одно другое сверхъестественное существо, которое только может представить себе человек. Эти могущественные силы, эта великая мудрость появятся изнутри, вот отсюда, — старик ткнул себя в грудь, — из сердца. Вот где находится истинное средоточие всех истин и знаний, необходимых человеку для жизни, счастья и удовлетворения.

— Невероятно, — пробормотал Владимир, уставившись взглядом в пол. — От ваших слов у меня мурашки бегают по телу.

— Полагаю, это хорошо, — улыбнулся старик. — Что вы намерены делать?

— Я? — Владимир взглянул на старика, затем пробежался взглядом по потолку, стенке, полу. — Что вы имеете в виду?

— Как вы собираетесь жить дальше?

— Могу вас заверить, что не так как раньше.

— Вам будет трудно первое время.

— Да, я знаю, — кивнул Владимир. — Но я не отступлю. Я не могу отступить. Как вы говорите, мы ответственны за тех, с кем живем. Я не могу подвести свою семью снова. Я никогда себя не прощу, если сделаю это.

— Прощайте, — задумчивое выражение появилось на лице Александр Петрович. — Простите себя за то, что делали раньше, простите себя за то, что вы сделаете в будущем. Помните, мы, люди, несовершенны, нам свойственно делать ошибки. Этой способностью наделила нас природа, чтобы мы могли развиваться, могли стремиться к совершенству. Не надо себя ненавидеть или отказывать себе в прощении. Делая это, вы лишаете себя собственной поддержки, любви к себе, а без этого быть счастливым невозможно. Миритесь со своими ошибками заранее, не избегайте их, учитесь на них, они призваны сделать нас лучше. Единственное что вам стоит опасаться делать — пренебрегать опытом, который вы получаете.

— Сколько в вас мудрости, — Владимир устремил на старика долгий, проницательный взгляд. — Откуда она у вас? Нет, простите, я задал глупый вопрос, ведь говорят же, с возрастом человек становится мудрее, опытнее.

— Вам не стоит извиняться, Владимир. Ваш вопрос имеет право на жизнь, к тому же он не глуп, как вам может показаться. Ответ на него я уже озвучивал. Помните, я говорил о великой мудрости, которая исходит из нашего сердца? Начав жить сердцем, я начал больше размышлять, чувствовать, наблюдать. Я начал заново учиться жить. И чем больше я узнаю, чем больше мне открывается, тем ненасытнее я становлюсь. К сожалению, то, что мне открылось — это всего лишь маленькая крупица в том океане мудрости, которой готово поделиться с нами наше сердце. От этого мне становится грустно, так как я понимаю, что мне не суждено познать ее всю. И не только из-за того, что мои дни на этой прекрасной планете сочтены. Скорее благодаря этому мне и открылась истина. Мне грустно от того, что эта мудрость бесконечна. Ее нельзя измерить, нельзя объять. Будь у меня впереди еще несколько десятилетий жизни и тогда мне вряд ли удалось бы познать ее до конца. Она как вода, льющая из бездонного кувшина. Она может литься веками, но последней капли так никто и не увидит.

— Знаете, как говорит Оксана: Такие люди, как дедушка Саша, редки на нашей планете. Но именно такие люди и способны изменить мир.

— Спасибо, Владимир. Но я бы предпочел изменить не мир, а людей, которые его населяют. Мне очень нравится мир, в котором мы живем. От одной мысли, что мне посчастливилось жить в нем, мое сердце наполняется радостью. Но от мысли, что его населяют невежественные люди, мое сердце страдает. Я надеюсь, что придет время и человек опомнится, оглянется вокруг и поймет, в какое невероятное место он пришел. И тогда чудо свершиться — в совершенном мире будут жить совершенные существа, люди.

Дверь в зал скрипнула и на пороге появилась Оксана.

— Дедушка Саша, давайте с Вовой на кухню. Я завтрак приготовила. Давайте поедим, пока малышня спит.

— Хорошо, Оксана, мы уже идем, — сказал Александр Петрович и улыбнулся девушке. Краем глаза старик заметил, как Владимир опустил голову и устремил взгляд в пол, едва Оксана показалась в зале.

Оксана улыбнулась в ответ старику, после чего бросила встревоженный взгляд на мужа и вернулась на кухню.

Александр Петрович положил руку Владимиру на плечо.

— Не вините себя. Этим вы делаете себе только хуже.

— Мне стыдно, — попытался улыбнуться Владимир. — Как подумаю, что Оксанке довелось пережить из-за меня, жить не хочется.

— Ну, ну. Не говорите так. Оставьте прошлое в прошлом. Воспринимайте его, как дурной сон. Не больше. Живите настоящим, но не забывайте думать о будущем. Поверьте старику, для женщины нет ничего более прекрасного, чем видеть улыбку на лицах ребенка и мужа. Не вчера, не завтра, а сегодня. Поэтому забудьте о прошлом и начните с этой минуты улыбаться жизни и тогда вместе с вами будет улыбаться не только ваша семья, но и весь мир… Идемте, не будем заставлять Оксану ждать, — Александр Петрович улыбнулся и поднялся на ноги.

— Да, не будем, — робкая улыбка тронула губы Владимира.

Владимир поднялся с кресла и направился вместе со стариком на кухню.

— Вы заметили, какое сегодня солнце яркое? — Оксана повернулась к Александру Петровичу, хрустевшему малосольным огурцом.

Старик сидел напротив Оксаны и улыбался. Словно мальчишка, он наслаждался теми удивительными ощущениями, что грели его сердце после разговора с Владимиром. Взгляд Александра Петровича устремился к стене за спиной Владимира, сидевшего сбоку от Оксаны и Александра Петровича. Но старика вряд ли интересовала стена. По правде говоря, он и не видел ее. Взгляд старика был отстраненным, даже чудаковатым, направленным внутрь себя, к тому свету, что горел в его груди. Голос Оксаны заставил старика вернуться в реальность.

— Да, да, вы правы, Оксана, — Александр Петрович посмотрел в окно. — Хорошо на улице.

— Хорошо и холодно, — улыбнулась Оксана, бросив взгляд в сторону мужа, елозившего вилкой по тарелке.

Сейчас Владимир походил на Александра Петровича минутной давности. Взгляд мужа Оксаны устремился к тарелке с макаронами, а на губах блуждала легкая полуулыбка.

— Мы с Шариком успели это проверить, — продолжила Оксана, бросая в рот кусочек отбивной.

— Что вы с Шариком? — Александр Петрович изогнул губы в улыбке и посмотрел на Оксану.

— Успели проверить холодно на улице или нет. Пока вы спали, я выгуляла собаку.

— Правда? — старик поддел вилкой макаронину и запустил ее в рот.

— Правда, — кивнула Оксана.

— Спасибо, Оксана.

— Не за что, дедушка Саша. Нам с Шариком эта прогулка даже понравилась. После нее он был такой голодный, что съел все, что я ему дала.

— О, Шарик, всегда голодный, — улыбнулся старик. — Я иногда удивляюсь его прожорливости. В такие моменты он напоминает мне меня, прошлого меня. Раньше я тоже любил хорошо покушать. Хотя, хорошо покушать, думаю, любит каждый мужчина. Недаром говорят, путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. О, сейчас, будь я помоложе, меня не просто было бы покорить, — рассмеялся Александр Петрович.

— Я заметила, — улыбнулась Оксана. — Мне кажется, что вы и одним куском хлеба способны наесться.

— Пожалуй, вы правы, Оксана. Временами жизнь заставляет нас взглянуть на многие вещи иначе… Кстати, я хотел с вами поговорить вот о чем. Вы никогда не думали о том, чтобы отдать Машу в кружок, где учат рисовать? Мне кажется, у девочки талант. К тому же, видели бы вы как горели ее глаза, когда я сказал, что в будущем она может стать знаменитой художницей.

— Нет, дедушка Саша, не думали, — Оксана смущенно улыбнулась и посмотрела на Владимира, продолжавшего безучастно елозить вилкой по тарелке. — Да и знаете. Я в детстве тоже неплохо рисовала, но вы же понимаете — это же детство. Взрослая жизнь требует иного подхода. Я знаю, Маша любит рисовать, но, думаю, со временем у нее это пройдет. Если честно, я бы не хотела видеть своего ребенка художником. Не та это профессия, которая способна принести деньги в семью.

— А кем бы вы хотели видеть своего ребенка?

— Не знаю. Я об этом еще не думала. Может экономистом или финансистом. Эти профессии престижные и хорошо оплачиваются, что, согласитесь, немаловажно в нашей жизни.

Александр Петрович вздохнул и отложил вилку в сторону.

— Посмотрите на меня, Оксана. Посмотрите на любого другого человека, которого встретите на улице. Как вы думаете, счастливы эти люди? Получают ли они от жизни удовлетворение или страдают из-за того, что делают то, что им не нравятся? Еще в детстве я пробовал писать книги, и знаете, ничто мне доставляло столько удовлетворения, как это занятие. Но когда я закончил школу, то сделал то, что делают многие — забыл о желаниях своего сердца. Я выбрал профессию, которая мне приносила деньги, вполне хорошие деньги, как для Советского Союза, но я не получал удовлетворения от того, что делал. Я просто-напросто отбывал ежедневную каторгу, как сегодня делают миллионы людей, а все из-за того, что однажды они забыли о своих детских мечтах, поддались обещаниям лживого и корыстного разума и выбрали иной жизненный путь. Конечно, хорошо иметь работу, которая приносит деньги, но еще важнее иметь работу, занятие, которое приносит тебе удовлетворение, делает тебя счастливым. Знаете, Оксана, я не думаю, что мы приходим в этот мир отбывать ежедневную каторгу. Очень плохо, что многие современные родители вмешиваются в выбор ребенком своего будущего. Жизнь наших детей — это их жизнь. Мы не вправе решать за них, какой жизнью они должны жить. Никто не знает, что будет для ребенка лучше, кроме его сердца. Мы даже не вправе советовать, не то, что решать. Это его жизнь. Это его выбор.

Александр Петрович посмотрел на Оксану и продолжил.

— Оксана, не убивайте мечты вашего ребенка. Мечты — это самое дорогое, что у него есть. Не давайте своему ребенку повода в будущем для разочарований и страданий. Мы не вправе решать за наших детей. Мы помощники им, но не их хозяева. Нам бы со своими жизнями разобраться. Я вот только в шестьдесят лет набрался храбрости и все таки позволил себе делать то, о чем мечтал еще в детстве. А другие люди? Многие так и продолжают страдать изо дня в день, а все из-за того, что когда-то забыли о желаниях своего сердца, забыли о своих детских мечтах.

На какое-то время на кухне воцарилась тишина, которую нарушил Владимир.

— Вы правы, дедушка Саша, мы не хозяева своим детям, а их помощники, — Владимир поднял голову и посмотрел на Оксану, затем перевел взгляд на Александра Петровича. — Если Машке нравится рисовать, я, как отец, обязан поддержать все ее начинания в этом деле. Я лично займусь поисками кружка или курсов, где Машка сможет раскрыть свой талант, если он у нее действительно есть. Не знаю, как Оксанка, но я совершенно не против видеть свою дочь знаменитой художницей, — Владимир улыбнулся и посмотрел на Оксану.

Губы Оксаны дрогнули, а на глазах блеснули слезы. Оксана посмотрела на мужа и улыбнулась в ответ. За какие-то несколько секунд на лице девушки промелькнула целая гамма чувств: удивление, сомнение, недоверие, надежда, радость.

Александр Петрович переводил взгляд с Владимира на Оксану, с Оксаны на Владимира.

— Выстоит ли Владимир? — думал старик, наблюдая за мужем и женой. — Хватит ли ему сил побороть алкогольную зависимость?

Но когда Владимир протянул руку и накрыл ладонь жены своей рукой, старик понял, что о Владимире он беспокоился зря. У старика появилась некая уверенность в том, что этот день станет переломным в этой семье.

Старик видел, как слезы скатывались по щекам Оксаны и падали на халат, видел он и то, как дрожали губы Владимира, старавшегося из последних сил удержать себя в руках и не дать предательским слезам показать его чувствительность. Улыбка тронула губы Александра Петровича. В эти минуты старик чувствовал удовлетворение, настолько глубокое, насколько и приятное. Александр Петрович смотрел на парочку перед собой и понимал, что теперь он здесь лишний. Он сделал свое дело. Теперь он мог уйти.

В какой-то миг Александр Петрович пожалел, что у него нет шапки-невидимки, которая помогла бы ему незаметно покинуть кухню, тем самым оставив эту парочку наедине. А так ему придется нарушить то чувство внутреннего единения, которое в эти минуты связало Владимира и Оксану прочнее железной цепи. Но с этим Александр Петрович поделать уже ничего не мог. Он надеялся лишь на то, что после его ухода у этой парочки будет более чем достаточно времени для того, чтобы наверстать упущенное.

Старик кашлянул в руку, привлекая к себе внимание.

— Спасибо вам за то, что позволили мне и Шарику провести ночь в вашей квартире, — сказал Александр Петрович, когда взгляды Оксаны и Владимира устремились к нему. — Но теперь я должен идти.

— Как идти? — спросил Владимир. — Останьтесь у нас еще на парочку дней. Оксана тоже, думаю, не против, — Владимир перевел взгляд на жену. Та только мотнула головой не в силах вымолвить ни слова. Девушка все никак не могла поверить, в то чудо, которое происходило на ее глазах с ее мужем. Оксана вытерла рукой глаза и посмотрела на старика. Во взгляде, которым она одарила старика, было столько благодарности, что старик не выдержал и прослезился сам, правда, постарался скрыть слезы, опустив голову и начав выбираться из-за стола.

— Спасибо, Владимир, но я не могу принять ваше предложение. Мое беспокойное сердце зовет меня вперед, заставляет двигаться. Кто знает, может, где-то нужна моя помощь, поэтому я должен идти.

Старик вышел из кухни. За ним кухню покинули и Владимир с Оксаной.

— Может, все же останетесь, хотя бы на один денек? — Владимир сделал еще одну попытку задержать Александра Петровича, когда оказался в прихожей.

— Я не могу, — старик потрепал Шарика за ухом и посмотрел на Владимира. — К сожалению, а может даже к счастью, но моя жизнь не вечна, а мне еще так много надо сделать.

Александр Петрович снял с крючка пальто и набросил на плечи, затем присел на стульчик и начал обуваться.

— Спасибо вам большое, — Оксана подошла к старику. — Не знаю, что вы сделали, но я очень сильно вам благодарна.

Александр Петрович обулся и поднялся на ноги.

— Да я ничего и не сделал, — улыбнулся он.

— Неправда, — улыбнулась Оксана в ответ. — Очень много сделали. Спасибо вам большое за это.

— Пусть будет так, — старик накинул на шею шарф и застегнул пуговицы пальто. Теперь он был готов двигаться дальше.

— Позвольте и мне выразить вам свою благодарность. Спасибо вам обоим за то, что позволили мне быть полезным… Ну, что, Шарик, будем идти? — старик повернулся к собаке, сидевшей рядом и барабанящей хвостом по полу.

— Мы с вами еще увидимся? — Александр Петрович услышал голос Владимира.

Старик вздохнул и посмотрел на Владимира. Что он мог сказать? Что мог сказать человек, жизнь которого с дня на день могла закончиться?

— Я не знаю, — улыбнулся старик. — Это единственное, что я могу сказать. Может быть, когда-нибудь.

— Нам бы это очень хотелось, — сказал Владимир, обняв за плечи Оксану.

— Мне тоже. Спасибо вам и…, - старик готов был сказать «прощайте», но вовремя остановил себя и сказал, — до свидания.

Старик взял Шарика за поводок и открыл входную дверь.

— До свидания, — услышал он, оказавшись в предбаннике.

Александр Петрович развернулся и улыбнулся, после чего, сопровождаемый собакой, направился к лестнице. Как ребенок радовался старик тем ощущениям, что возникли в его груди, и как ребенок он надеялся, что они никогда не исчезнут.

Старик не спеша спустился по лестнице, вышел из дома и двинулся вниз по улице. Перед его глазами еще долго стояло видение того, что он увидел, когда развернулся, чтобы в последний раз посмотреть на Владимира и Оксану. И это видение наполняло его сердце удивительными по силе верой и надеждой — видение того, как Владимир, притянул к себе Оксану и поцеловал.

Глава 16 Нож у шеи

Два дня прошло с тех пор, как Александр Петрович попрощался с Владимиром и Оксаной. В тот же день старик покинул Борисполь и двинулся по трассе в сторону Черкасс. Почему старик решил направить свои стопы именно к Черкассам, а не по другой трассе в сторону Харькова, он и сам не знал. Старик давно отбросил какие-либо логику и рациональность и теперь действовал большей частью интуитивно или ведомый чувствами. И теперь он был на полпути к Переяслову-Хмельницкому. Совсем недавно он оставил позади село Старое и совсем скоро надеялся увидеть Переяслав-Хмельницкий. Правда, с тем темпом движения, который избрал старик, это «совсем скоро» могло наступить и через день, и через три, а может даже и через неделю. Но старик не спешил. Ему некуда было спешить. К тому же сказывался и возраст. Будь он юношей, может и двигался бы быстрее, а так передвигался так, как получалось. Да и часто старик останавливался, чтобы полюбоваться теми видами природы, которые открывались ему по мере его продвижения по просторам родной Украины. Будучи дома он любил смотреть передачи о других странах, часто удивлялся их красоте, красоте их природы, разнообразию животного и растительного мира. Теперь же, двигаясь по дорогам Украины, он с не меньшим удивлением смотрел на природу родной страны и испытывал еще больше восторга, осознавая, что и его стране есть чем гордиться. Видя перед своими глазами покрытые снегом густые леса и дикие просторы полей, скованные льдом речушки и проглядывавшую из-под снега черную землю, сердце старика наполнялось удивительными чувствами радости и гордости, гордости за то, что ему не просто повезло, а посчастливилось родиться в столь прекрасной стране, как люба ненька Україна. В такие минуты осознаний на глазах старика часто показывались слезы, сердце учащало свой ритм, а руки увлажнялись под перчатками. И если бы не Шарик, нисколько не желавший любоваться красотами природы, а рвавшийся вперед, к следующему столбу, то старик потратил бы на тот кусок дороги, который он уже осилил намного больше времени.

Впереди показалась бензоправка, одна из множества ей подобных, раскинувшихся на трассе. Александр Петрович какое-то время даже пытался считать бензоправки, но вскоре бросил это занятие, так как считать бензоправки не столь захватывающее занятие, как размышления или созерцание красот природы посещаемых мест.

— Очень кстати, — улыбнулся старик, заметив бензоправку.

С недавних пор он почувствовал давление в мочевом пузыре. Так как трасса проходила по открытой местности с минимумом деревьев, то сходить в туалет у старика никак не получалось. Старик был не из тех, кто без зазрения совести может справить нужду на глазах у других людей, в данном случае водителей и пассажиров машин, сновавших по дороге с завидным постоянством.

Испытав заметное облегчение при виде бензоправки, старик дернул Шарика за поводок, тем самым оторвав того от отбойника, и направился к бензоправке.

Оказавшись на месте, старик приметил работника станции, невысокого черноволосого мужчину в рабочем комбинезоне и подошел к нему.

— Вы не подскажете, где здесь у вас туалет? — спросил старик, окидывая взглядом пару-тройку машин на бензоправке.

— А вон там, за углом, — мужчина махнул рукой в сторону угла здания бензоправки.

— Спасибо, — поблагодарил старик и двинулся в указанном направлении.

— Подожди меня здесь, — старик привязал Шарика к железному столбику, находившемуся поблизости, оставил возле собаки кулек с продуктами, которыми он запасся в Борисполе, и направился к двери туалета. Оказавшись внутри, старик справил нужду и повернулся к умывальнику помыть руки. Едва он включил кран, как почувствовал, как скрипнула входная дверь. Старик не обратил внимания на вошедшего, увлекшись мойкой рук. Да и стоило ли отрываться? Мало ли кому из посетителей бензоправки приспичило, как и ему в туалет.

Но едва старик закрыл кран, как чья-то рука с ножом в ладони обняла его за шею. Старик вздрогнул, и хотел было развернуться, но мужской голос за спиной его остановил:

— Тихо, дед, — говоривший шмыгнул носом и прижал к шее острие ножа. — Смотри прямо перед собой, и без глупостей, если жить охота. Мне тебя ножичком пырнуть, что два пальца обосцать.

— Что… что вам нужно? — прошептал старик, чувствуя сухость во рту.

Несмотря на холод в помещении спина его вмиг стала мокрой, голос дрогнул, а сердце пустилось в галоп. Старик не боялся смерти, он боялся глупой смерти, смерти, которая перечеркнет все его начинания. Он готов был умереть через полгода, но он не готов был умереть прямо сейчас.

— Дед, ты, конечно, меня прости, но сам понимаешь, жизнь штука дерьмовая. Я только с зоны недавно, денег нет, а жрать охота. В общем, деньги гони.

Александр Петрович потянулся к внутреннему карману пальто, где лежал кошелек. Сейчас он совершенно не думал о том, что без денег и ему нечего будет есть. Тех продуктов, что он купил в Борисполе, хватит ненадолго. А вот нескольких сотен гривен, которые у него еще оставалось, могло хватить старику на несколько месяцев. Но выбирать не приходилось. Старик хотел жить. Он не хотел умирать так глупо, из-за денег.

— Дед, ты так не спеши, медленнее, а то знаешь, я нервный. Сам знаешь, какая жизнь на зоне.

— Я не спешу, не спешу, — Александр Петрович почувствовал, как задрожали его руки. Старик чувствовал, как давит острие ножа на кожу шеи. Он не хотел умирать. Он хотел жить. Хотя бы еще немного. Он должен закончить книгу, должен поделиться истиной с людьми. — Вот… вот кошелек, — старик вытащил кошелек из-за пазухи и поднял над головой. — У меня немного денег. Это… это все что у меня есть.

— Та давай, дед. Не жлобись, — чья-то мозолистая грязная рука выхватила кошелек из руки старика. — Не спеши выходить. Посиди немного в туалете, успокойся, а не то, — острие ножа змеей впилось в шею, — вернусь и пущу кровишку.

— Хорошо, хорошо, — старик испытал огромное облегчение, когда рука с ножом исчезла. Скрипнула дверь. Старик остался один.

Ноги старика не выдержали его веса и, чтобы не упасть, он опустился на корточки. Тело его била крупная дрожь, лоб взмок, спина и руки покрылись испариной, в ушах зазвенело.

— Все хорошо, все хорошо, — бормотал старик, закрыв глаза.

Александр Петрович набрал полную грудь воздуха, на несколько секунд задержал дыхание, а затем медленно выдохнул воздух из груди. Старик вытер выступившие в уголках глаз слезы и открыл глаза.

— Что ж это такое творится-то? Как низко готов упасть человеческий разум ради денег? Невежественный человеческий разум. Сколько боли и зла ты несешь в этот прекрасный мир.

Скрипнула входная дверь и в помещение вошла женщина. Заметив старика, привалившегося к стене, она наклонилась к нему и спросила:

— Мужчина с вами все в порядке?

— Все хорошо, не волнуйтесь, — Александр Петрович попытался улыбнуться и поднялся на ноги. — Немного голова закружилась. Пойду, подышу свежим воздухом.

Старик покинул помещение уборной и оказался на улице. Легкий морозец и свежий воздух подействовали на него лучше всякого успокоительного, и вскоре он уже более уверенно мог держаться на ногах. Заметив Шарика, сидевшего рядом с кульком, старик направился к нему. Подойдя к собаке, старик положил руку собаке на голову и опустился на бордюр.

— Вот мы, Шарик, с тобой и приехали. Что нам делать дальше? Денег у меня нет. Продуктов тоже немного.

Старик заглянул в кулек. Булка хлеба, пакет кефира, пять пачек собачьего корма и шесть сарделек, но и они для собаки. Вот и весь его запас. Старик вздохнул и отложил кулек в сторону.

— Кто скажет мне, что мне делать? Неужто придется возвращаться домой? Как же жить без денег? Чем кормить себя и собаку?

Александр Петрович повернулся к Шарику.

— Что, мой дружочек, пойдем домой?

Собака ткнулась мордой старику в колени, затем вильнула хвостом и гавкнула. Старик улыбнулся и окинул взглядом пустую бензоправку, работник станции и тот куда-то пропал. Александр Петрович оглянулся и обвел взглядом бескрайние просторы, покрытые белым нетронутым снегом.

— Хорошо-то как, — подумал старик. — Красиво и тихо.

— Нет, мой дружочек, — старик повернулся к Шарику. — Не могу я вернуться домой вот так. Я не знаю, как мы будем жить дальше, но мы должны двигаться вперед. Мы не можем отступить или остановиться. Мы не должны сдаваться. Моему сердцу не будет покоя, если я поверну назад. Я предам его, предам себя и свои мечты, если сдамся, — Александр Петрович смахнул с глаз вновь выступившие слезы. — Может то, что случилось, должно было случиться? Может это испытание, посланное мне, чтобы проверить насколько я предан своим мечтам? Прости меня, мой дружок, но я не могу повернуть назад, — старик обнял Шарика за шею и прижал к себе. — Надеюсь, ты простишь меня, простишь мое беспокойное сердце.

Какое-то время старик так и сидел, прижав собаку к себе. Слезы скатывались по его щекам и капали на собачью шерсть. Шарик поджал хвост и не двигался, позволяя старику обнимать себя. Наконец старик отстранился от собаки, вытер слезы и вытащил из кармана пальто тетрадку с ручкой.

— Я должен двигаться вперед, — пробормотал он. — Должен писать, должен продолжать жить. У меня нет денег, у меня вообще ничего нет, и я не знаю, как жить дальше, но я знаю, что должен жить, пока бьется сердце в груди, пока могу ходить, пока могу дышать. Иначе я не могу, не могу и не хочу.

Старик почувствовал, как странное спокойствие и умиротворение разливается по телу. Волнение прошло, страх за будущее растворился. Старик улыбнулся и раскрыл тетрадку. Пробежав взглядом по последним страницам уже написанного, он вскоре забыл о настоящем, погрузившись в удивительный мир фантазии.

Пробыл старик в мире фантазий довольно таки долго. Солнце начало клониться к закату, когда он наконец-то закрыл тетрадь, при этом испытав чувство глубокого удовлетворения от проделанной работы. Его рукопись с каждым днем становилось все больше и больше и это не могло не радовать сердце старика.

— Выспался? — улыбнулся старик, взглянув на Шарика, который поднялся на ноги, зевнул, при этом, не забыв выгнуть спину.

Махнув хвостом, собака подошла к кульку с продуктами и ткнулась мордой в кулек.

— Вот ты какой, — рассмеялся Александр Петрович, хлопнув собаку по спине. — Сорванец. Проголодался. Ну, ничего, подожди, подожди. Уйдем с заправки и я тебя накормлю.

Александр Петрович засунул тетрадку с ручкой в карман пальто и поднял с земли кулек, затем ухватил поводок и зашагал прочь с бензоправки. На душе у старика было радостно. Другой на его месте жалел бы себя и вспоминал о несчастии, свалившемся на его голову, но старик, казалось, уже и забыл о нем. Но мог ли он поступить иначе, если другим он советовал не вспоминать прошлое, жить настоящим и думать о будущем? Поэтому не было ничего удивительного в том, что старик постарался как можно быстрее позабыть о происшествии. И теперь, двигаясь вдоль трассы, старик мыслями был в будущем, а не в прошлом. И хотя его будущее могло для кого-то показаться туманным и лишенным радости, старику, жившему верой и надеждой, оно представлялось ничем не хуже настоящего. Когда же старик думал о рукописи, которая, он надеялся, когда-нибудь превратится в книгу, людях, с которыми ему еще предстоит поделиться истиной, в его голове рисовались яркие и радостные картины будущего, будущего, которое, он верил, ждало его впереди.

Спустя час Александр Петрович сошел с трассы и продолжил двигаться по грунтовой дороге, вившейся рядом с трассой. Еще через какое-то время, когда темнота опустилась над миром, старик решил отдохнуть, заметив небольшое строение остановки, приютившееся у трассы. Зайдя внутрь, старик присел на деревянную лавочку, после чего накормил Шарика и сам поел. Окинув взглядом разрисованные черной краской стены остановки, Александр Петрович повернулся к Шарику, лежавшему на лавочке возле старика, и сказал:

— Ты видишь, Шарик, сколько у нас оказывается есть в государстве художников и писателей. Ты только посмотри на стены. Кто кресты рисует, кто сердечки с колечками. Кто пишет «Дима плюс Света равно любовь», а кто «Мужики вы все козлы».

Александр Петрович рассмеялся и повернулся в сторону дороги, по которой то и дело сновали машины.

— Веселый у нас народ, Шарик, только вот некультурный совсем. Что ни слово, то мат. Говорят в Украине три языка: русский, украинский и суржик. А я вот скажу, что у нас не три языка, а четыре. Про мат забыли. И это называется Европа. Да нам до той Европы, Шарик, как до неба рачки. Ты только представь немца или француза, который через слово мат говорит. Возможно, конечно, если босяк какой. Но культурный человек у них всегда следит за чистотой своего языка, а у нас и «культурный» человек, что ни слова, то крепкое словцо вставляет. Да-а-а… Что ни говори, Шарик, а такой человек Европы не достоин…

Шарик повернул голову к старику, затем навострил уши и принялся вслушиваться в звуки.

— Что это ты навострился? — старик посмотрел на собаку и сам обратился вслух.

На какое-то время машины перестали тревожить трассу, и Александр Петрович услышал за спиной скрип колес и покрикивания «но-но».

— Телега что ли? А ну пошли, дружок, может нас кто подвезет, — Александр Петрович взял собачий поводок в одну руку, кулек с продуктами в другую и вышел на трассу.

Обернувшись, старик увидел телегу, запряженную парой лошадей. Та не спеша катилась по грунтовой дороге.

Александр Петрович спустился с трассы на дорогу и начал дожидаться, пока возничий подъедет ближе.

— Добрый вечер, — сказал старик, когда телега поравнялась с ним. — Что ж это вам дома в такую пору не сидится?

— Тпру, тпру, — крикнул возничий, останавливая лошадей.

Возничим оказался старик в заячьей шапке, одно ухо которой топорщилось, фуфайке, латаных штанах и валенках. Одной рукой старик держал вишки, второй — самокрутку, которую время от времени подносил к губам.

— И вам добрый, — отозвался возничий. — Шо ж его сидеть, коли дома жития нет. Старуха моя любит буянить, когда я выпивши домой возвращаюсь, вот я и не спешу. Вот когда она спать уляжется, вот тогда можно домой возвращаться.

Возничий рассмеялся, после чего затянулся и выпустил в воздух колечко дыма.

— А вам, шановный, чего дома не сидится? Да и с собакой еще, как погляжу. И одеты вы не по-нашему. Не по-простому. Городской что ли будете?

— Да, так и есть, — улыбнулся Александр Петрович. — Городской я, хотя родом из села, из простых.

— А тут, как я погляжу, города рядом и нет совсем, — осклабился старик. — С какого ж вы города будете?

— С Киева.

— С самого Киева? С самой столицы шоли? Ну, занесло-то вас. Отсюда до вашей столицы далекова-то будет.

— Я, как и вы, домой не спешу, — улыбнулся Александр Петрович. — Пока что я держу путь от столицы.

— Ну, так, коли не спешите, может по пятьдесят грамм? — старик достал откуда-то бутылку водки, в которой оставалось еще полбутылки огненной воды.

— Нет, нет, спасибо. Я не пью.

— Шо, совсем?

— Совсем.

— Шо ж вы за мужик такой, шо стограм не уживаете? Это не по-нашему. Неужто в столице все такие, не пьющие?

— Нет, не все. Там не пьющих мало.

— Вот это я понимаю, по-нашему. А то я уж думал, шо там все такие, непьющие, — рассмеялся возничий. — Без водочки и жизнь была бы не жизнь. Она, родимая, и согреть может в холодную пору. Вот как сейчас, — старик отвинтил крышку и присосался к горлу.

— Ух. Хорошо пошла, родимая. Только вот закуски нет. Будь она неладна. Тпру, тпру… Я кому сказал, окаянные. Стоять. Не видите шо ли, я с человеком балакаю, — старик спрятал бутылку в карман фуфайки и посмотрел на Александра Петровича. — Не хошь пить, я не заставляю. Мне больше останется. Мне еще ехать и ехать, а она у меня, — старик похлопал по карману, — для сугреву. Хотя вот вам в вашем пальтишке для сугреву было бы хорошо выпить. Мож все же? — возничий подмигнул Александру Петровичу.

— Спасибо. Но откажусь.

— Ну, ваше дело. Я не заставляю… Мож вас хоть подвезти куда?

— А вы куда едете?

— В Ерковци путь держу.

— Знать бы, где эти самые Ерковци находятся, — Александр Петрович посмотрел вперед вдоль трассы. Судя по направлению, в котором ехал возничий, Ерковци должны были находиться именно в той стороне.

— Наши Ерковци прямо находются, — старик махнул рукой вперед. — Вдоль дороги стоят родимые.

— Ну, если так то я был бы очень вам признателен, если бы вы подвезли меня до ваших Ерковцей.

— Подвезу. Че ж не подвезти хорошего человека? Забирайтесь ко мне на сиденье, а собаку можете за повозкой пустить.

— А можно и мой Шарик на телеге прокатится? А то старый он за телегой бежать.

— Шо ж вам двум старикам дома не сидится? Ну, добре, пускай стрыбает на повозку. А шо ж ви його за веревку привязали? Боитесь, что убежит?

— Нет, не боюсь, что убежит, — отозвался Александр Петрович, сажая Шарика на солому в телегу. — Боюсь, что под машину попасть может. Их тут на трассе, как тараканов у меня дома. Вот и посадил его на поводок, чтобы рядом был.

— Как говорите, поводок? Хороший, смотрю, у вас поводок, — старик взялся рукой за спинку седушки и обернулся, чтобы лучше рассмотреть собачий поводок. — И ошейник хороший. Дорогие мабуть. Мому Султану б такой ошейник, был бы першой собакой на сели, — старик отвернулся от Шарика и рассмеялся. — Я б даже такой ошейник и поводок на свою старуху повесил бы, может гавкать перестала бы.

— Что же вы так свою старуху не любите? — Александр Петрович бросил кулек на солому возле Шарика и забрался к старику на сиденье.

— А за шо ее любыты? Н-н-но, лошадки, н-н-но мои хорошие, — старик хлопнул вишками по крупу лошадей и пахнул на Александра Петровича перегаром. — Вона ж зла як собака. Мой Султан и тот добриший. Вона ж, падлюка, як бачить мене на пидпытку, одразу за палку хватаеться. Мене, стару людину и палкою по спыни, по спыни. Одного разу по голови мене огрила. Я ии тоди, суку, ледве не прыбыв. Ох, и дав я ии тоди. Не сыльно, але дав по хребту так, шо вона аж завыла и впала, — старик снова окатил Александра Петровича перегаром, повернувшись к нему. — Я подумав, вбыв. Та не, оклыгала. Таку вбьешь. Вона сама кого хош тою палкою, хай ии короста визьме, може вбыты. Ох, покарав мене бог такою жинкою. Де вона взялась на мою голову?

— Что ж вы такую себе жену выбрали? — рассмеялся Александр Петрович. Рассказ старика его позабавил.

— Та вона не була такою дурною в молодости. Любыла мене и я ии любыв бувало, на печи, — старик рассмеялся. — О, е шо згадаты. Яки мы в молодости булы. Ох, и гаряча молодыця була. Да, да, в молодости вона була инакша. А от постарила, одразу подурнила, хай ий грець. Геть клепку втратыла на старости рокив. А вот молодыцею була хороша, да, — старик поскреб подбородок, взгляд устремился куда-то вверх.

Александр Петрович не отвлекал старика разговорами, тем самым дав тому возможность вспомнить приятные моменты из своего прошлого. Какое-то время они ехали молча, старик предался воспоминаниям, Александр Петрович же принялся рассматривать лошадей в упряжи. Это были кобыла с жеребенком, довольно взрослым, но, тем не менее, все еще жеребенком, рыжей масти с белым пятном на лбу, точь-в-точь таким, как и у его матери, рыжей худощавой кобылы. Александр Петрович улыбнулся, вспомнив детство. В те далекие времена у его отца тоже была парочка лошадей. Будучи мальчишкой Александр Петрович часто ездил с отцом в лес по дрова или на сенокос. В такие часы он не раз держал в руках вишки, самостоятельно правя лошадьми. Он любил это занятие, так как в такие мгновения ощущал себя взрослым, чувствовал свою значимость, полезность. А еще старик любил лошадей, любил этих сильных и свободолюбивых животных. Мальчишкой он часто наблюдал за колхозными лошадьми, которые издавая громкое ржание, ветром носились по загону, в любой миг грозя оставить эти длинные деревянные жерди, отделяющие их от свободы, далеко позади.

— Оце, як прыиду додому, одразу в лижко, а може навить на пич зализу. Там зараз тепло, стара добре пич натопыла, — голос старика вернул Александра Петровича в настоящее. — Як вам тилькы не холодно в пальтишку. Мене мороз и через фуфайку пробырае, будь вин не ладный. Колы ж там та весна вже наступыть.

— Не скоро еще, — улыбнулся Александр Петрович. — Сегодня у нас какое число?

— Друге лютого.

— Второе уже? Ох, как время быстро бежит.

— Да, времечко бижить як навижене, хай йому грець. Так и життя проходыть. Мени вже симдесят скоро, а вам? Як вас звуть-то?

— Александр Петрович меня зовут. Недавно вот шестьдесят отпраздновал. А вас как зовут?

— А меня дед Михайло все звуть. Шейдесят говорите, молодой еще, мне в наступному роци симдесят буде. Охо-хо, симдесят, це ж подумать тилькы. А як час пройшов быстро. Ну, пройшов, то пройшов. Скилькы кому бог назначив, стилькы йому и житы… А скажить мени, а куды вы писля наших Ерковцив збыраетесь иты дали. Пизнувато вже, автобусы не издять. Чы вы у Ерковци збыралысь?

— Нет, мне в Переяслов-Хмельницкий нужно.

— Далековато до Переяслава вид наших Ерковцив. Як же вы в ночи будете добыратысь?

— Та как-то оно будет, — улыбнулся Александр Петрович.

— И не страшно вам? Люды всяки бувають. Може у мене переночуете? Моя стара проты не буде? Все одно спыть, а зранку встанете и поидете у свий Переяслав. Як вам така пропозиция?

Александр Петрович улыбнулся. Все же люди не так плохи, как могут показаться на первый взгляд, особенно если слушают свое сердце. Похоже, эта ночь пройдет в тепле, а не в холоде, как это было прошлой ночью, когда старику пришлось спать недалеко от трассы, прислонившись спиной к дереву. Трудную старик для себя выбрал жизнь, очень трудную. Но иначе он не мог, а если точнее, иначе не могло его сердце, доброе и сострадательное, активное и неустанное.

— Если я вас не сильно обременю, то с удовольствием приму ваше предложение.

— Нет, нисколько, — ответил дед Михайло, погоняя лошадей. — Нисколько.

Глава 17 Укус

— Только не шумиты, — предупредил Александра Петровича дед Михайло, когда они подъезжали к воротам его усадьбы. — А то моя стара проснеться и зробыть мени вырвани яйця, — дед Михайло хихикнул и почесал нос.

— Хорошо, не буду, — ответил Александр Петрович, рассматривая хаты, выглядывающие из-за деревянных заборов.

— Как красиво, — пробормотал Александр Петрович.

Взгляд Александр Петрович перебегал с изрезанных тропинками дворов на сады, укрытые белым одеялом. Мягкое сияние луны серебрило присыпанные снегом крыши хат, деревья, огороды. Тишина вокруг стояла невероятная. Село спало, лишь изредка его сон тревожил лай собак, ни в какую не желавших поддаваться общему молчаливому однообразию.

— Да, в нас гарно. Тихо, тилькы, он чуете, собакы гавкають, спаты не дають.

Вдалеке залаяла собака, за ней еще одна и еще.

— Шоб их, — услышал Александр Петрович. — О, чуете, чуете? Мий Султан не втрымався, сучий сын, стару розбудыть. Шоб його дидько вхопыв.

Лошади остановились у ворот небольшого, но уютного поместья, состоявшего из хаты, летней кухни, хлева, нескольких сарайчиков и погреба. За хатой раскинулся сад, а немногим в стороне виднелся огород.

— Прыихалы. Злазьте з возу.

Александр Петрович спустился на землю, после чего забрал с воза кулек с продуктами. Шарик не стал дожидаться, пока и его спустят, самостоятельно спрыгнул с воза и тут же занялся любимым занятием — обнюхиванием предметов.

Дед Михайло слез с воза вслед за Александром Петровичем, после чего распахнул ворота.

— Вы побудьте тут, а я заиду на подвирья и закрыю свого Султана, а то вин не дуже любыть чужих собак, хиба що любыть им бока трохы помяты, — дед Михайло ухмыльнулся и вернулся к возу.

Александр Петрович взял Шарика за поводок и притянул к себе, чтобы тот случаем не очутился у лошадей под ногами. Заметив у ворот лавочку, Александр Петрович направился к ней.

Дед Михайло же забрался на воз и спустя некоторое время был уже во дворе вместе с лошадьми. Александр Петрович слышал его чертыханья во дворе, когда тот закрывал в будке собаку, но не обращал на них внимания, так как снова устремил взгляд на спящие под снегом сады, испещренное звездами ночное небо и струйки дыма, поднимавшиеся над некоторыми крышами.

— Шо ж вы тут, заснулы чи шо? — услышал Александр Петрович некоторое время спустя. — Я вже и Марфу з Зиркою розпряг.

На дорогу вышел дед Михайло с бутылкой в руках.

— Це шоб стара не бачила, — дед Михайло кивнул на бутылку и ухмыльнулся, после чего прислонил бутылку к губам и запрокинул голову.

Александру Петровичу только и оставалось, что смотреть, как старый пьянчужка укорачивает себе жизнь зеленым змием. Когда бутылка опустела, дед Михайло отбросил ее в сторону и повернулся к Александру Петровичу.

— Ну, заходьте, заходьте в подвирья, не стийте як бурьян при дорози, — сказав это, старик исчез во дворе.

Александр Петрович последовал за дедом Михайлом. Тот закрыл ворота и двинулся вглубь двора. Александр Петрович ни на шаг не отставал, ведя на поводке Шарика.

— Собаку треба буде залышыты на подвирьи, бо стара мене з вамы и вашою собакою разом выжене на вулыцю.

Александр Петрович посмотрел на Шарика, с любопытством разглядывавшего двор, и сказал:

— Как же я его тут оставлю? Такой мороз.

— Який там мороз, он мий Султан у буди спыть и взымку и влитку. И ничого не здох ще. Собакы не люды, можуть и на морози ночуваты.

— Да, собаки не люди, — подумал Александр Петрович, — но это не значит, что они заслуживают худшего обращения.

Александр Петрович посмотрел по сторонам и увидел летнюю кухню.

— А если я с Шариком в летней кухне переночую?

— Ну дывна людына, — шмыгнул носом дед Михайло и ухмыльнулся. — Не шоб у хати, де тепло переночуваты. Шо за люды пишлы. Як хочете, можете и там переночуваты, але там дуже холодно.

— Та ничего страшного. Холода мы не боимся.

— Ну й дидько з вамы, — дед Михайло пожал плечами. — Хочете ночуйте у литнянци, а хочете на вулыци, мени байдуже. Я хочу спаты, — словно в подтверждение слов, старик зевнул, после чего развернулся и поплелся к хате.

Александр Петрович смотрел ему в спину и улыбался, когда же дед Михайло закрыл за собой входную дверь, Александр Петрович повернулся к Шарику.

— Ну что, дружок. Пора и нам спать ложиться.

В конце двора в буде послышался звон цепи и рычание. Шарик повернул голову на звук и навострил уши. Махнув хвостом, он собрался было побежать к буде, но Александр Петрович притянул собаку за поводок ближе к себе.

— Что это ты надумал, Шарик? Взбучки захотел? Ты же слышал, как старик говорил, что его Султан любит драться с другими собаками. Храбрец какой. Пошли спать, завтра рано вставать.

Дернув собаку за поводок, Александр Петрович заставил Шарика оторвать взгляд от будки и устремиться за стариком. Александр Петрович подошел к летней кухне. Входная дверь оказалась заперта только на защелку, поэтому попасть внутрь не составило большого труда. Оказавшись внутри, Александр Петрович закрыл за собой дверь и включил свет. Старик находился в небольшом помещении, разделенном на две части: в одной располагалась кухня, где стояла газовая плита, находилась груба, котел, небольшой подвесной шкафчик, в другой части помещения старик увидел деревянный стол, две лавки по обеим сторонам стола и кровать у стены.

— Вот здесь, Шарик, мы и будем ночевать эту ночь.

Александр Петрович закрылся изнутри на защелку, затем подошел к столу и положил кулек на лавку. После чего снял перчатки, шапку и бросил их на кулек.

— Давай, мой дружок, отцеплю поводок, — старик повернулся к собаке и освободил от поводка. — А тут прохладно, — пробормотал старик, чувствуя, как быстро холодеют руки. — Но ничего, все равно это лучше, чем ночевать на улице, правда Шарик? — Александр Петрович улыбнулся, заметив, как собака принялась обнюхивать все углы, затем, должно быть удовлетворившись осмотром, подбежала к кровати и запрыгнула на нее.

— Хитрый какой, а мне где ночевать? Ну, ничего, думаю, мы с тобой и вдвоем поместимся на кровати… Пожалуй, не буду я раздеваться. Вот так в пальто и лягу спать, и даже шапку с перчатками надену, — сказав это, старик быстро воплотил задуманное в реальность, после чего выключил свет и лег на кровать.

В ногах послышался шорох, Шарик все никак не мог умаститься на кровати.

— Как же давно я не был в селе. Хорошо-то как тут. Воздух свежий, чистый, легкий, не то, что в городе. Вдыхать сельский воздух одно удовольствие. Многое человек потерял, когда решил перебраться в город. Как прекрасно слушать сельскую тишину, дышать сельским воздухом, видеть окружающую природу, жить спокойной, размеренной сельской жизнью. Никто никуда не спешит, никто не гонится за карьерой, деньгами, материальными благами, пользы от которых, в большинстве случаев, как от быка молока. Разве не удивительно, что многие писатели прошлого творили, находясь рядом с природой, вдали от цивилизации, вдали от искусственного мира. Как же мудры они были. Истинное вдохновение приходит тогда, когда человек стремится к единению с природой, а не к ее отторжению. Недаром мне так легко пишется. Свежий воздух и близость природы. Разве нужно писателю еще что-то для того, чтобы творить? Не знаю, как другим, но лично мне этого вполне достаточно. Вполне, — повторил старик, зевая. — Все, пора спать. Спокойно ночи, Шарик. Спокойной ночи, мир. Увидимся завтра.

Уставшему за день Александру Петровичу понадобилось немного времени, чтобы уснуть. Но этого нельзя было сказать про Шарика. Едва старик заснул, собака соскочила с кровати и подошла к двери. Звон цепи, тревоживший тишину двора, все никак не давал ей покоя. Шарик ткнулся мордой в дверь и принялся вслушиваться в ночь. Видя, что сквозь дверь ей не пробраться, собака вернулась на кровать и улеглась в ногах у старика. Вскоре к тихому похрапыванию Александра Петровича примешалось тихое посапывание Шарика. Но в отличии от спокойного сна старика, сон собаки был тревожный, Шарик то и дело издавал во сне тихий скулеж и дергал лапой. Но вскоре собачий кошмар закончился, Шарик успокоился и оставшуюся часть ночи проспал как щенок.

Александра Петровича разбудил стук в дверь. Старик глянул на часы: 6:34.

— Видчиняй, хто там е? — послышался из-за двери голос. — А ну видчиняй!

— Та, шо ты бушуешь, стара. Дай людыни поспаты, — узнал Александр Петрович голос деда Михайла.

— Як зара дам поспаты палкою по ребрах, довго спаты будешь не хотиты. Старый пропойця. Дружкив понаводыть, а я бидкаюсь.

Александр Петрович поднялся с кровати и подошел к двери. За ним побежал и Шарик. Александр Петрович открыл дверь и увидел старуху с палкой в руках. Старуха, одетая в длинную шерстяную юбку, несколько кофт и валенки искоса глянула на Александра Петровича. Выражение на ее лице не предвещало ему ничего хорошего. Александр Петрович посмотрел за спину старухе и увидел деда Михайла, стоявшего на веранде.

— Доброе утро, — поздоровался Александр Петрович со старухой.

Старуха осмотрела Александра Петровича с ног до головы, кривая улыбка появилась на ее лице.

— Добрый ранок. Таки не збрехав, старый пропойця. Бачу, не з наших вы. Одягнути по-миському, не так як мы у сели. А я думала, шо мий старый привив когось из своих дружкив, хай им бис ребра порахуе. Душогубы прокляти. Крим горилки ничого бильше не знають.

— Шо ж ты, барвыло, людыну до хаты не запросыв? — старуха повернулась к деду Михайлу.

— А я казав йому. Казав, — старик вышел на улицу и остановился недалеко от бабки, искоса поглядывая на палку в ее руке.

— Казав вин, — старуха погрозила старику палкой. — Холодно тут спаты. Бач, людына навить не роздягалася. Змерзлы мабуть?

Александр Петрович собрался было ответить, но не успел, слова застряли в горле, когда двор наполнился рычанием, визгом, лаем и последовавшим за ними скулежом. Сердце Александра Петровича екнуло, у него появилось плохое предчувствие.

— Шарик! — пронеслось в голове.

Александр Петрович принялся оглядываться надеясь обнаружить собаку в кухне, и тем самым развеять плохое предчувствие, но ее здесь не было. Между тем скулеж не прекращался. Александр Петрович встревожился не на шутку.

— Ага, вхопыв, — рассмеялся дед Михайло, первым увидевший, что произошло. — Ай, молодець Султан. Гарна собака, кому-хош може бока намьяты.

Александр Петрович выбежал во двор и поискал глазами Шарика. Ему все стало понятно, когда он увидел недалеко от огромной немецкой овчарки своего Шарика. Тот ковылял по двору в сторону Александра Петровича, поджав заднюю лапу и скуля.

Александр Петрович подбежал к собаке и опустился на колени.

— Дружочек, что с тобой?

Шарик ткнулся мордой в старика и заскулил. Александр Петрович почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Все хорошо, мой дружочек, все хорошо, — приговаривал Александр Петрович, гладя Шарика.

— Та все з ным нормально. Не переживайте вы так, — к Александру Петровичу подошел дед Михайло. — Султан з ным трохы погрався. Правда, Султан? — старик улыбнулся и повернулся к овчарке, ни на миг не прекращающей лаять и рваться с цепи.

— А й правда, шо вы так бидкаетесь? — послышался голос старухи. — Погрызлыся трохы. Це ж собакы. Их хлибом не кормы дай погрызтыся.

Александр Петрович прижимал к себе Шарика и что-то бормотал, ни на кого не обращая внимания. Скулеж собаки резал его ножом. Страдания Шарика, словно передались старику, и теперь ему было так же больно, как и собаке. Наконец Александр Петрович отстранился от Шарика и посмотрел на его поджатую ногу. Крови видно не было, но это обстоятельство нисколько не облегчало собачью боль. Александр Петрович прикоснулся рукой к раненой ноге Шарика, чтобы лучше ее осмотреть, в тот же миг Шарик заскулил сильнее и отдернул ногу.

— Прости, мой дружочек, — пробормотал Александр Петрович, вытирая слезы с глаз. — Я не хотел сделать тебе больно.

— А ну закрый пельку, Султан, — старуха замахнулась палкой на овчарку. Та, заметив палку в руках старухи, бросился в буду. Через миг из будки показалась собачья голова. Султан ни на миг не хотел терять из поля зрения противника.

— Шо за странна людына, — рассмеялся дед Михайло за спиной Александра Петровича. — З собакой як з людыною поводыться. Та живый ваш пес. Ничого з ным не трапылося. Поклыгае, поклыгае и буде бигаты. Ото люды е.

— Чого ты розбазикався, старе опудало? — старуха повернулась к старику. — А ну бижи нагодуй тварыну у хливу, бо ий богу дам палкою по спыни.

— От стара, дождешься, шо я твою палку у грубу кыну, — ухмыльнулся дед Михайло, направляясь к хлеву.

— Побалакай, побалакай мени. Не подивлюсь, шо люды в хати, як огрию палкою, бильше не захочешь.

— Мы пойдем, — Александр Петрович поднялся на ноги и развернулся к старухе. — Спасибо вам за ночлег.

— Куды ж вы пидете?! — воскликнула старуха. — Хоч поснидайте. Негоже так просто иты з подвирья.

Александр Петрович посмотрел на собаку, жавшуюся к его ногам. Нога Шарика все также была поджата. Долго ли он сможет так идти? Не дать ли ему немного времени отдохнуть, отойти от пережитого? Эти вопросы сейчас больше всего занимали Александра Петровича.

— Если вы настаиваете, мы побудем немного у вас в гостях, — сдался Александр Петрович.

— Звычайно настаиваю. Видпочиньте, поижте и потим идить. Як годыться.

— Пусть будет так, — Александр Петрович попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. — Вы не против, если я оставлю собаку в летней кухне?

— Конечно, я не против. Залышайте, а потим прыходьте до хаты. Там тепло. Я грубу натопыла. А я пиду пораты, корову треба подоиты, кур, качок, кролив нагодуваты. Мий старый обовьязково шось забуде. Знаю я його. Горе мени з ным. Ой, горенько-горе, — старуха помотала головой из стороны в сторону и пошкандыбала к хлеву.

Александр Петрович наклонился и взял Шарика на руки.

— Ой, беда-беда, — сказал он, прижав собаку к груди. — Как же так получилось? Что ж делать-то? Что делать?

Александр Петрович посмотрел в грустные глаза Шарика, и ему стало так больно, словно это его покусала собака. В уголках глаз старика вновь выступили слезы.

— Бедный, бедный Шарик, — пробормотал старик и направился в летнюю кухню.

Уложив Шарика на кровать, старик надел ему на шею ошейник и привязал его конец к быльцу кровати. Так, на всякий случай. Как бы Шарику вновь не захотелось поискушать судьбу.

— Отдыхай, мой дружочек, — сказал старик и погладил Шарика по голове. — Будем надеяться, что рана не серьезная и ты быстро поправишься. Я бы очень этого хотел.

Александр Петрович вышел из кухни и прикрыл за собой дверь. Шум цепи привлек его внимание. Султан все так же сидел в будке, но теперь его взгляд был сосредоточен не на Шарике, а на старике. Александр Петрович хотел было пройтись к хлеву и посмотреть живность, но для этого пришлось бы проходить рядом с будкой Султана. Старик не рискнул. Как-никак он здесь чужой, и собака его не знает. Здравый смысл взял верх над любопытством, Александр Петрович не спеша направился в дом. Старик подумал, что пока старик со старухой занимаются хозяйством, он может поработать над рукописью. Когда еще представится возможность поработать в тепле, с удобствами большими, чем лавка на трассе или в городском парке.

Александр Петрович разулся на веранде, после чего прошел через небольшие сени и очутился в небольшом коридоре, одна часть которого вела на кухню, где старик увидел большой деревянный стол, стулья, два подвесных шкафчика, — один для посуды, другой для кухонных принадлежностей, — и большую печь. На стенах висели образы, несколько свеч и керосиновая лампа. Вторая часть коридора вела в комнату, в которой Александр Петрович увидел три кровати, телевизор, стол и несколько стульев. На стенах кроме образов висели фотографии. У дальней стены Александр Петрович заметил грубу и недалеко от нее дверь, ведущую в другую комнату. Старик не стал заглядывать в эту комнату, удовлетворившись осмотром комнаты, в которой находился.

Александр Петрович достал из кармана пальто тетрадь с ручкой и положил их на стол, затем снял пальто и повесил на спинку стула. Бросив взгляд на тетрадь, старик сел за стол и накрыл рукой ручку, словно намеревался взять ее в руку.

— Пора творить, — улыбнулся Александр Петрович, чувствуя легкое возбуждение от предстоящего процесса.

Старик открыл тетрадь, пробежался взглядом по уже написанному, после чего закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Легкая улыбка появилась на его губах. Открыв глаза, старик взялся за ручку и начал писать.

Александру Петровичу повезло, часа два его никто не тревожил. Старик со старухой, занятые работой по хозяйству, казалось, забыли о госте. Когда же они вспомнили о нем, Александр Петрович успел исписать несколько страниц тетради.

— А шо вы робыте? — услышал Александр Петрович несколько часов спустя голос старухи. — Шось пышете дывлюсь?

Александр Петрович повернулся на голос и увидел в проеме дверей старуху.

— Да, книжку пишу.

— Кныжку? Ничо соби. А про шо?

— Про жизнь, — улыбнулся Александр Петрович и поднялся из-за стола. Закрыв тетрадь, он спрятал ее вместе с ручкой в карман пальто.

— Це ж треба таке. Яка розумна людына. Навить кныжкы пыше, ще й про життя. Бачу, що вы не мий пропойця, якый тилькы пляшкою може пысаты. Хай його бис за дупу вхопыть… А мы снидаты збыраемось, идить до нас.

— Спасибо, — поблагодарил Александр Петрович, чувствуя посасывание в животе. — С радостью приму ваше предложение.

— То й добре, — сказала старуха и скрылась за шторкой, заменяющей дверь.

Александр Петрович последовал за старухой. В кухне их уже ждал дед Михайло. Он сидел во главе стола и поглядывал в сторону бутылки самогонки, ютившейся между тарелками с отварной картошкой со шкварками и солеными огурцами.

— Сидайте ось тут, — старуха указала на свободный стул возле деда Михайла, — миж мною и моим старым.

Александр Петрович хотел было сесть на стул, как встрепенулся и сказал:

— Прошу прощения, мне надо выйти. Я недолго.

Александр Петрович вышел на веранду и обулся. Оказавшись на улице, старик двинулся к летней кухне. Войдя внутрь, Александр Петрович улыбнулся, увидев Шарика, повернувшего к нему голову.

— Здравствуй, мой дружок. О тебе совсем забыл.

Старик достал из кулька сардельку, хлеб и положил перед Шариком.

— Собрался кушать, а о тебе совсем забыл. Прости меня, мой дружочек.

Александр Петрович подождал, пока Шарик доест угощение, затем напоил его кефиром.

— Вот теперь хорошо, — улыбнулся Александр Петрович. — Теперь отдыхай.

Оставив Шарика, старик вернулся в дом.

— Де вас дидько носыть? — старуха покачала головой. — Все захололо, поки вы десь бигалы.

— Прошу прощения. Не стоило меня ждать, — сказал Александр Петрович, присаживаясь на табурет.

— А мы и не ждали, — ухмыльнулся дед Михайло. — Я уже стопочку встыг упораты.

— От, паскуднык. Покы я до печи, вин встыг вже выпыты. Я ж дывлюся, шо у пляшци було бильше горилкы ниж зараз. Дочекався б людыны и разом выпылы б.

— Вин не пье, — сказал дед Михайло и потянулся за бутылкой.

— Як не пье? — старуха повернулась к Александру Петровичу. — Зовсим?

— Совсем, — улыбнулся Александр Петрович.

— Ну тоди, геть рукы, старый черт, — старуха схватила бутылку прежде, чем дед Михайло успел взяться за нее, и спрятала ее под стол. — Я ж то думала, що людына пье, а тоби одному — иды дегтю напыйся.

— Шоб тебе бис ухопыв стара, — выругался дед Михайло, склонившись над тарелкой. — Ниякого життя з тобою.

— Ты мени ще поговоры, старый чортяко, без обиду залышу.

Деду Михайло ничего не оставалось, как вздохнуть и молча сетовать на судьбу, при этом не забывая орудовать ложкой.

— А шо ж вы ничого не исте? — старуха повернулась к Александру Петровичу, с полуулыбкой на губах наблюдавшему за перебранкой стариков. — Чи може вам, сниданок не подобаеться? У мисти, мабуть, вы инакше исте.

— Нет, нет, что вы, — улыбнулся Александр Петрович. — Я просто задумался.

— Ну то переставайте думаты и ижте. Потим будете думаты, як з-за столу выйдете. Воно и так все давно похололо.

Александр Петрович улыбнулся и принялся накладывать себе на тарелку отварную картошку, затем положил несколько соленых огурцов, помидору, налил в чашку кислого молока из банки. Взяв хлеб с тарелки, старик принялся за еду.

— Вы хлеб сами печете? — спросил Александр Петрович у старухи, откусывая кусок хлеба, сдобного, ароматного, совсем непохожего на заводской.

— Звычайно сами. Воно й дешевше выходыть. Де ж його на все грошей набратысь, з нашою-то пенсиею. Та й наш хлиб смачниший за магазынный.

— Да, вкуснее, — согласился Александр Петрович. — Давно я не ел такого вкусного хлеба. Никакой заводской хлеб не сравнится с самоиспеченным.

— Моя стара добре вмие готуваты. Мастерыця на вси рукы, — подал голос дед Михайло.

— А ты иж, иж, не пидлазь. Все одно не налью, — старуха зыркнула на деда Михайла и пригрозила ему ложкой. — Знаю я тебе… А скажить мени куды вы йдете? Старый казав, шо вы з самого Киева.

— Да, да с Киева. А иду я в Переяслав-Хмельницкий.

— А чого? У вас там родычи е?

— Нет, родственников у меня там нет.

— А чого ж вы туды йдете?

— О, это долгая история, — отмахнулся Александр Петрович. Он не хотел никого обманывать, особенно этих радушных стариков, поэтому решил, что лучше не договорить, чем обмануть.

— Шо то за людына така? — покачала головой старуха. — И кныжкы пыше, до собакы як до людыны ставыться и до Переяславу чогось йде. Треба ж таке. Яки люды на свити живуть. Ты б хоч шось напысав бы, — старуха повернулась к деду Михайлу. — А то тильки до чаркы гаразд.

— Добре шо до чаркы, а не до чужих жинок, — рассмеялся дед Михайло.

— От поговоры мени ще, ий богу без обиду залышу.

Остаток завтрака прошел в молчании. Александр Петрович смотрел в окно, где виднелся огород, за которым простирались поля, укрытые снегом. Ни человек, ни животное не тревожили их своим присутствием. Александру Петровичу захотелось оказаться там, посреди этих безлюдных просторов, наедине с природой, наедине с самим собой. Единственный кого старик хотел бы видеть рядом с собой, был бы Шарик, его дружок, который сейчас отдыхал в летней кухне, залечивая раны.

— Как же так получилось? — в который раз подумал Александр Петрович, вспомнив утренние события.

— Спасибо вам большое за угощение, — сказал Александр Петрович, когда с завтраком было покончено. — Не дали умереть старику с голоду.

— Пусте, — сказала старуха. Казалось, впервые со встречи с ней Александр Петрович видел на ее губах улыбку. — Мы люды не багати, але чим можемо, завжды допоможемо. Нас батькы з дытынства вчылы, шо треба несты добро у свит. Якщо ты будешь добрым з людьмы, то и воны з тобою добрымы будуть. Вси мы люды, у всих у нас е серце.

— Вы совершенно правы, — сказал Александр Петрович. — У всех у нас есть сердце, только вот, к сожалению, многие из нас забывают об этом.

— Правду кажете. Як включиш увечери телевизор, то за голову хапаешься скилькы всього поганого у свити трапляеться.

— И виной этому люди, — вздохнул Александр Петрович.

— Люды, хто ж ще, як не люды. На шо свит перетворюють… Може вы ще шось поилы б? Дывлюсь, зовсим вы мало зьилы, ще и не доилы, — старуха посмотрела на тарелку Александра Петровича, где лежало несколько недоеденных картофелин и надгрызенный огурец.

— Да вот аппетит пропал. Как-то и хочу есть, а как начнешь есть, то понимаешь, что и не хочется совсем.

— То може вы захворилы? До ликаря вам треба.

— Де нет, все хорошо, — улыбнулся Александр Петрович. — Пожалуй, буду идти. Дорога дальняя мне предстоит.

— Ну, то хай вам бог допомагае. На дорогу выйдить, там автобусы издять. До Переяслава швыдко доберетеся.

— Я люблю пешком. Люблю дышать свежим воздухом, осматривать окрестности.

— Та вы шо здурилы? — подал голос, закунявший дед Михайло. — До Переяслава пишкы як… як до Стамбула.

— Шо правда пишкы до Переяслава зибралыся? — старуха посмотрела на Александра Петровича как на умалишенного.

— Правда.

— Ей-йой, боженько, геть людына з глузду зьихала. Це ж скилькы йты. Та вы мабуть шуткуете?

— Может и так. Пойду собаку заберу, — Александр Петрович поднялся с табурета и направился в комнату. Забрав пальто, старик вышел на веранду. Одевшись и обувшись, Александр Петрович вышел из дома.

— Как ты тут, мой дружок? — спросил старик у Шарика, едва переступил порог летней кухни. — Будем идти. Как ты себя чувствуешь?

Шарик стукнул несколько раз хвостом по кровати и поднялся на ноги. Александр Петрович заметил, что задняя нога собаки по-прежнему согнута.

— Ай, бедняжка, — пробормотал старик. — Как же ты идти будешь-то? Ну, пошли потихоньку, как-то справимся.

Александр Петрович вывел Шарика на улицу, где столкнулся со старухой.

— Я вам тут гостынець у дорогу прыготувала, — сказала она, протягивая Александру Петровичу литровую банку кислого молока и булку свежего хлеба.

— Право не стоило, — улыбнулся Александр Петрович.

— Берить, берить и не супротывляйтесь.

Александр Петрович взял из рук старухи гостинцы и положил их в кулек.

— Спасибо вам большое.

— На здоровья. Будете в наших краях, заходьте в гости.

— Хорошо… Будем мы с Шариком идти. Спасибо вам за все.

— На здоровья, — повторила старуха.

— До свидания, — сказал старик и направился с Шариком к воротам.

— Бувайте, — ответила старуха и добавила, — шо за странна людына.

Александр Петрович вышел за ворота и медленно побрел по дороге. Рядом с ним, ни на шаг не отставая, на трех ногах ковылял его преданный Шарик.

Глава 18 Морозы

— Давай отдохнем, мой дружок, — сказал Александр Петрович, опуская Шарика на землю.

Старик присел на лавочку на остановке и перевел дух. Вот уже третий день он находился в пути, направляясь к Переяслову-Хмельницкому, городку, расположенному на юго-востоке Киевской области. Большую часть пути старик пронес Шарика на руках. Старику становилось больно каждый раз, как его взгляд опускался вниз, к прыгающей на трех лапах собаке. В конце концов, старик решил нести Шарика и нес его до тех пор, пока хватало сил, потом отдыхал и снова прижимал собаку к груди. Поэтому не удивительно, что он так долго добирался до Переяслава-Хмельницкого. В это же время в Украину пришли сильные морозы. Днем температура упала до минус пятнадцати-двадцати, ночью же опустилась до минус тридцати. Для Александра Петровича наступили трудные времена, укрыться от морозов старику с собакой было негде. Старик мерз, мерз и Шарик. Между тем, старик продолжал, словно осел, упрямо двигаться вперед к Переяславу-Хмельницкому, ставшему для него чем-то сродни вожделенному оазису в пустыне. Там старик надеялся найти для себя с Шариком теплое местечко, не на чердаке, так в подвале или подъезде одной из городских многоэтажек. Пока же старику приходилось довольствоваться остановками, внутри которых Александр Петрович прятался от обжигающих порывов февральского ветра. Ночи старик проводил также на остановках, лежа на лавочке и прижав к груди Шарика. Так было теплее, и ему, и Шарику. Когда же солнце поднималось из-за горизонта, Александр Петрович продолжал идти вперед, с каждым пройденным километром становясь все ближе и ближе к Переяслову-Хмельницкому.

— Что ж с твоей лапой-то? — Александр Петрович натянул на нос шарф, защищаясь от мороза, и повернулся к Шарику. — Что ж она никак выздоравливать не хочет?

Старик коснулся задней лапы Шарика. Тот, как и прошлые разы, отдернул ее от руки старика, словно от огня.

— Эх, — только и сказал Александр Петрович.

Взгляд старика заскользил по противоположной стороне дороги, где подлесок переходил в поле, тянувшееся к самому горизонту. Несколько ворон вышагивали по полю в поисках поживы. Какое-то время старик наблюдал за птицами, затем достал из кулька пакетик собачьего корма и высыпал его содержимое перед собакой.

— Ешь мой дружочек. Тебе надо кушать, чтобы выздороветь.

Собака понюхала подношение и принялась за трапезу.

Александр Петрович посмотрел на часы. 17:13.

— А я-то думаю, что ж оно так потемнело быстро, — пробормотал старик. — Как время-то бежит. Куда ж оно так торопится? Нет у него ни начала, ни конца. Оно бесконечно, но все равно несется вперед с такой скоростью, словно хочет как можно скорее добраться до конца своего пути. Нить нашей жизни, нить нашей судьбы. Почему нам никогда не хватает времени? Может, потому что не ценим его, не бережем. Как много глупцов стремятся убить свое время, не задумываясь о том, что убитое время, как и человека, ушедшего в мир иной, вернуть невозможно. Сколько времени мы тратим на то, без чего мы можем обойтись — телевизор и газеты, бессмысленные занятия и разговоры, чрезмерные сон и еда, а тут еще интернет придумали. Сколько ж людей там время-то свое убивают? Как же невежественен человек, как он не понимает, что потерянное время — потерянно навсегда. Дни, недели, месяцы, годы проходят. А сколько их проходит впустую? Когда же жизнь человеческая завершается, человек оборачивается назад, начинает сожалеть о потерянном времени, утраченных возможностях, несбывшихся мечтах. А почему? Потому что не ценил время, отведенное ему в этом мире. Вместо того чтобы поднять глаза и посмотреть вверх, человек, словно муравей, копошился внизу, забывая о том, что существует не только земля, но и небо и даже космос, звезды.

Александр Петрович запрокинул голову и посмотрел на небо, на котором высыпали звезды.

— Звезды, как мечты, — пробормотал Александр Петрович. — Также далеки и… и также прекрасны, — старик почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. — А как было бы прекрасно, если бы каждый человек стремился не к тому, что хочет его невежественный разум с его сиюминутными удовольствиями, а к тому что хочет сердце — к жизненному удовлетворению, к воплощению своих детских мечтаний. Это же, наверное, так прекрасно, всю жизнь знать для чего ты живешь, всю жизнь идти к тому, о чем мечтает твое сердце, — Александр Петрович смахнул слезинку. — Воистину так. Каждый из нас рождается для того, чтобы зажечь свою звезду, маленькую или большую, неважно, главное зажечь, не прожить жизнь зазря. Не прожить жизнь зазря, — повторил старик, вытирая слезы, ручьем бегущие из глаз. — А если так подумать, то зачем же еще приходит человек в этот мир, как не зажечь на небосклоне свою звезду, оставить след на планете, оставить потомкам память о себе. Не в этом ли ключ к бессмертию человека? Не в этом ли ключ к бессмертию каждого из нас, каждого смертного, рождающегося на этой удивительной планете? Не для того ли мы приходим в этот мир, чтобы из смертного превратиться в бессмертного, стать божеством, сотворившим, в первую очередь, свою жизнь, божеством, оказывающим влияние на других, на окружающий мир, божеством, которое останется в памяти людей навеки? Вот оно истинное бессмертие! Лучше прожить короткую жизнь, но «божественную», чем долгую, но «смертную».

Александр Петрович выхватил из кармана пальто тетрадку, ручку и принялся записывать мысли, озарением снизошедшие на него.

— Именно так, — бормотал старик, водя ручкой по бумаге.

Похолодало. Ночной мороз уже сейчас дал о себе знать, заставив Шарика запрыгнуть на лавочку и улечься возле старика, тесно прижавшись к нему телом. Но старика, казалось, сейчас ничто не могло напугать или отвлечь от его занятия. Мороз, холод, ветер, снег, ночь или даже падение метеорита было не в силах этого сделать. Старик водил ручкой по бумаге, стараясь не упустить ни одну мысль, ни одно осознание, ни одну истину.

— Как же поздно я это понял, — через какое-то время сказал старик, закрывая тетрадь. — Но поздно ли? Для кого? Для меня, может быть, а для других? Мое дело передать истину людям. Думаю, именно это от меня и требуется. Должно быть, именно в этом и заключается моя миссия на этой прекрасной планете. Может для меня уже поздно зажигать свою звезду, но я могу помочь это сделать другим. Возможно, это также важно, как и зажечь свою звезду.

Александр Петрович посмотрел на небо, где перемигивались друг с дружкой звезды, большие и маленькие, яркие и тусклые, и улыбнулся.

— Как звезда рождается, загорается и светит среди других звезд, так и человек должен рождаться, «загораться» и «светить» среди других людей.

Александр Петрович отложил тетрадь с ручкой в сторону и лег на лавочку. Положив под голову одну руку, второй он обнял собаку, свернувшуюся калачиком рядом. Перед глазами старика время от времени проносились машины, тревожа их с Шариком одиночество. Но старика это беспокоило. Его взгляд устремился вверх, туда, где все также перемигивались звезды.

Под конец следующего дня Александр Петрович наконец-то добрался до Переяслава-Хмельницкого. Городок оказался небольшим, но очень уютным, чистым и аккуратным. Старик решил познакомиться с городком на следующий день, так как близилась ночь и надо было найти ночлег. Благо это оказалось не так уж и трудно, как и в других городах здесь также были многоэтажки.

Первую ночь в Переяславе старик провел в подвале одной из многоэтажек по улице Богдана-Хмельницкого, главной улицы города. После нескольких ночей, проведенных на морозе, старик был рад теплу. Даже гнилостный запах и спертый воздух не могли поколебать решимости старика провести ночь в подвале.

Но едва солнце взошло над горизонтом Александр Петрович покинул свое временное прибежище и отправился смотреть Переяслав. Правда, старик старался не отходить далеко от главной улицы города, так как после длительного перехода у него болели ноги, да и, как-никак, возраст давал о себе знать. Поэтому как бы старик ни хотел посмотреть весь город, он ограничился только его центром. Но для старика, большую часть жизни просидевшего безвыездно в столице, и того, что он увидел, было достаточно.

Александру Петровичу понравился городок. Гуляя по его улицам, он ощущал себя путешественником во времени. На какой-то миг ему показалось, что он перенесся в прошлое и он гуляет не по улицам современного города, а по улицам старого города, города настолько древнего, насколько и красивого. Вид старинных зданий, памятников, церквей приводил Александра Петровича в невероятный восторг, заставляя его сердце трепетать от счастья. Количеству же музеев, расположившихся в этом городке, мог позавидовать и его родной Киев. Старик жалел лишь о том, что у него нет денег, чтобы посетить их. В какой-то миг Александр Петрович даже ощутил родство с этим маленьким городком, и именно здесь он почувствовал гордость за то, что он украинец.

Прогулка по городу у Александра Петровича заняла всю первую половину дня. На большее старика не хватило, к боли в ногах добавилась усталость, да и сильный мороз давал о себе знать. Часто старику приходилось делать перерывы в прогулке и прятаться на какое-то время в подъездах домов, чтобы дать возможность отогреться себе и Шарику. Из-за морозов Александру Петровичу пришлось остаться в Переяславе еще на несколько дней, но и когда мороз пошел на спад, старик не спешил покидать приглянувшийся ему городок, продолжал гулять по его улицам, осматривать достопримечательности.

Как-то в один из солнечных февральских дней Александр Петрович сидел на лавочке возле торгового центра и рассматривал прохожих. В последнее время старик понял, что ему нравится наблюдать за людьми, за выражениями их лиц, жестами, разговорами. Ему это занятие казалось очень интересным и познавательным. Старику нравилось обращать внимание на эмоции людей, особенно детей. Наблюдая за детьми, он заметил, что дети более жизнерадостны, чем взрослые, более улыбчивы, они живут настоящим и совсем не думают о прошлом. Все их внимание направлено на настоящее и будущее. Как это непохоже на взрослых, которые большую часть своей жизни проводят в прошлом, немного в настоящем и очень мало в будущем. Да и то для многих взрослых вспомнить о будущем — это возможность на какое-то время отвлечься от настоящего, забыть о насущных проблемах и хлопотах. Для многих взрослых реальность их мечтаний чрезвычайно мала, для детей же их мечты, как и будущее в целом, было таким же реальным, как и настоящее.

— Как же удивителен человек, — прошептал Александр Петрович, наблюдая за маленьким мальчиком, гонявшим голубей. Его мама, девушка лет двадцати девяти в кожаной куртке, джинсах и коротких кожаных ботинках, сидела рядышком на лавочке и разговаривала с подругой. Взгляд молодой мамы то и дело устремлялся к сыну.

Вскоре мальчику надоело гонять голубей, так как он заметил Шарика, дремавшего под лавочкой возле старика. Внимание ребенка вмиг переместилось с голубей на собаку. Мальчик посмотрел на Александра Петровича и сделал два шага в сторону собаки. Затем видя, что ничего с ним страшного не произошло, мальчик осмелел и подошел к лавочке, на которой сидел старик. Остановившись перед стариком, он присел и принялся рассматривать собаку. Шарик дремал, но услышав шаги ребенка, открыл один глаз, чтобы посмотреть кто вздумал потревожить его сон, но увидев маленького мальчика, закрыл глаз и продолжил дремать.

Александр Петрович смотрел на мальчика и улыбался. Любопытству детей можно только позавидовать. Они не знают, что их ждет впереди, но они идут вперед, без страха, без сомнений, идут вперед, влекомые неуемным желанием познавать мир, в котором живут.

— Ну, что маленький храбрец, будем знакомиться? — Александр Петрович улыбнулся и протянул мальчику руку.

Мальчик отвлекся от рассматривания собаки, мирно дремавшей под лавочкой, и посмотрел на протянутую руку старика. Задержав на какой-то миг взгляд на руке, он посмотрел на старика и улыбнулся. Но спящий Шарик все же оказался более привлекательным объектом для изучения, так как спустя мгновение внимание мальчика снова устремилось под лавку.

— Ай, любопытный какой, — рассмеялся Александр Петрович и наклонился к Шарику. — Шарик, к тебе гости.

Собака, заслышав свою кличку, подняла голову и посмотрела на старика. Хвост принялся колотить по земле, в глазах заплясали радостные огоньки.

— Говорю, гости к тебе, Шарик, поздоровайся, — Александр Петрович показал на мальчика.

Собака перевела взгляд на ребенка и гавкнула. Мальчик засмеялся и распахнул глаза. Руки потянулись к собаке.

— Максимка, ну, что ты делаешь?! Уйди от собаки! — крик матери заставил мальчика отдернуть руки от собаки и спрятать их в карманы балоневой курточки. Виноватое выражение появилось на лице малыша. Но мгновение спустя улыбка вернулась на его лицо, а в глазках зажегся озорной огонек, ручки снова устремились к собаке.

— Максимка! — мама мальчика поднялась с лавочки и подошла к сыну. — Простите, — сказала она старику, взяла сына за руку и забрала с собой.

— Ну, вот мы снова остались с тобой, Шарик, одни, — старик потрепал собаку за ухом и окинул взглядом окрестности.

Внезапно до Александра Петровича донесся детский плач. Старик повернулся на звук. Оказалось, что плакал тот мальчик, который совсем недавно тянул ручки к Шарику.

— Сколько можно?! — воскликнула мать ребенка и шлепнула его по попе. — Достал уже! Нет от тебя спокойствия. Прошу посидеть спокойно, а ему не ймется, словно шило в заднице…. Маринка, давай вечером созвонимся и поговорим, — девушка повернулась к подруге, собравшейся уходить. — За этим несчастьем нужен глаз да глаз. Отведу его домой и спать уложу. Может, успокоится.

Девушка взяла сына за руку и направилась по тротуару в сторону Александра Петровича.

— Максимка, не надо плакать, — старик улыбнулся мальчику, когда тот проходил мимо.

Мальчик посмотрел на старика и замолк, на губах появилась улыбка, а взгляд устремился к Шарику. Мама мальчика услышав, что мальчик перестал плакать, остановилась и посмотрела на сына. Тот протягивал руку в сторону собаки и улыбался.

— Вы сделали невозможное, — девушка перевела взгляд на Александра Петровича. — Спасибо.

— Пожалуйста, — улыбнулся старик. — Позвольте задать вам вопрос.

— Задавайте, — девушка развернулась к старику. Мальчик же присел на корточки и снова увлекся собакой.

— Ваш Максимка просился на этот свет?

Девушка нахмурила брови.

— Думаю, нет, а что?

— Почему же вы относитесь к нему, словно он ваша собственность?

— Он мой сын.

— Я знаю, и знаете, у вас очень хороший мальчик, но то, что ребенок ваш сын, не означает, что вы можете называть его несчастьем, кричать на него или бить.

Девушка сконфузилась.

— Но… но это мой сын и я сама знаю, как его воспитывать.

Грустная улыбка появилась на лице старика.

— Простите, но таким образом вы не воспитываете своего сына, а дрессируете. Я когда-то видел по телевизору, как дрессируют животных — их или поощряют или запугивают. Если вы когда-нибудь были в цирке, то могли заметить, как боятся хлыста тигры и львы. Страх позволяет дрессировщику управлять таким опасными животными. Но наши дети не животные и не наша собственность, их надо воспитывать, а не дрессировать. Воспитывая так, как вы это делаете, вы запугиваете ребенка, делаете его жестоким и злопамятным. Говорят, если обидеть кошку, она обязательно когда-нибудь отомстит. Дети, как кошки, если вы будете их обижать, они отомстят, если и не вам, то кому-нибудь другому. Почему дети вырастают жестокими? Потому что взрослые жестокие, жесток человеческий разум.

— А что я могу поделать? Так все воспитывают. Меня мама в детстве тоже бывало по заднице лупила.

— И меня лупили, что скрывать, — сказал Александр Петрович. — Простите, как вас зовут?

— Кристина.

— Очень приятно, Кристина, а меня — Александр Петрович… Знаете, Кристина, что я вам скажу. К сожалению, мы очень часто повторяем ошибки родителей. Взрослея, мы наследуем их в воспитании собственных детей, в построении отношений со своей второй половиной, в манере поведения или общения. Будучи детьми, мы часто воспринимаем родителей в качестве эталона для подражания, как неких возвышенных существ, которые никогда не ошибаются и всегда правы. И мы учимся у них, учимся жить, общаться с другими людьми, с окружающим миром. Поэтому и говорят, что яблоко от яблони не далеко падает. Зачастую вырастая, мы становимся копиями родителей. Но родители — это такие же люди, как и мы с вами. Они тоже могут ошибаться. И эти ошибки очень часто повторяют их дети, которые учатся жить, подражая им. Вот вы, Кристина. Вы говорите, что воспитывать ребенка шлепками и криками — это правильно…

— Я не говорю, что это правильно, — перебила старика девушка. Заметив, что ее сын поглощен собакой, она села на лавочку рядом со стариком, продолжая не сводить взгляда с сына. — Я только говорю, так все воспитывают.

— Простите, — улыбнулся старик. — Должно быть я запамятовал. Ну, что поделаешь. Старикам свойственно иметь дырявую память… Но вы правы, Кристина, так воспитывают, если даже и не все, то многие. Но давайте подумаем, чему мы учим детей, обращаясь с ними подобным образом. Вот вы шлепнули Максимку по попе, накричали на него. На первый взгляд, в этом нет ничего страшного, не правда ли? Но если копнуть глубже, то таким поведением вы вот что сделали: вы помогли ребенку запомнить, что сила — это лучший способ для того, чтобы отстоять свою точку зрения. И я не удивлюсь, если ваш ребенок вырастет человеком, который не будет уважать мнение других людей, будет любыми способами, вплоть до применения силы, отстаивать свою правоту, будет жестоким в обращении с людьми, животными и даже с самим собой. Дело в том, что жестокий человек — это несчастный человек, он не любит ни себя, ни других людей. Жизнь такого человека — сплошные страдания от одиночества, в которое он загоняет себя своим поведением. Но человек жесток не потому что таким родился, а потому что его так воспитали, вернее даже выдрессировали — дома, в садике, в школе. И этот человек, будь у него другое воспитание, был бы совершенно другим человеком. Бедные родители, они даже не понимают, как могут своим примером испоганить будущее своего ребенка. К сожалению, к большому сожалению, многие родители безответственны и невежественны. Они не понимают, что фундамент, на котором строится жизненное счастье их ребенка, закладывается ими. Кристина, надеюсь, теперь вы понимаете, почему дети, а потом и взрослые, которые из них получаются, так жестоки? Думаю, понимаете, почему дети дерутся, почему делают больно животным? Понимаете, почему взрослые проявляют насилие к своим вторым половинам, к детям, другим людям, окружающему миру?

— Из-за воспитания в детстве?

— Я бы сказал из-за того влияния, которое на ребенка оказали в детстве, особенно родители. Если бы родители меньше проявляли насилия к своим отпрыскам, на нашей прекрасной планете не было бы войн, не было бы столько жестокости, сколько есть сейчас. Посмотрите вечерние новости по телевизору, и вы увидите, к чему может привести со временем родительская жестокость. Человек убивает или калечит другого человека или даже беззащитное животное не из-за того, что этот человек изверг. Нет, просто когда-то в далеком прошлом этому человеку попались плохие образцы для подражания. След, который оставляет ребенок в этом мире, во многом зависит от того, был ли он любим в детстве или нет. Простите, Марина, но я не думаю, что вы любите своего ребенка, если позволяете себе кричать на него или бить его. Любовь не приемлет жестокости, — унылая улыбка скривила губы Александра Петровича.

Старик вздохнул и посмотрел на маленького мальчика перед собой, на ребенка, будущее которого творилось уже сейчас.

— Вы не правы, — нарушила затянувшуюся пауза девушка. — Я люблю своего сына. Просто… просто я его так воспитываю. Ладно. Простите, но нам надо уже идти. Идем, Максим, — девушка поднялась с лавочки и взяла малыша за руку. — До свидания, — сказала она и двинулась с малышом прочь.

— До свидания, — улыбнулся Александр Петрович, провожая взглядом мать с сыном.

— Люди учатся, чтобы получить аттестат в школе, учатся в вузе чтобы получить профессию, учатся зарабатывать деньги, но никто не хочет учиться тому, как воспитывать детей, как любить, как жить счастливо, в конце концов. Ведь это намного важнее, чем куча бумажек, за которые можно купить вещи, но нельзя купить счастье и жизненное удовлетворение. Безумен человек, безумен и последователен в своем невежестве, — старик замолк, пытаясь выловить из океана мыслей в голове одну, показавшуюся ему истиной.

— Это что же то получается? — прошептал старик. — Для чего мы учимся в школе? Для чего мы учимся в вузе? Знания, которые нам там дают, по большому счету, нам нужны только для того, чтобы зарабатывать деньги и… и все. Нас никто не учит, как быть счастливым человеком, как получать от жизни удовлетворение, как раскрыть и применить заложенный в нас талант. Безумие какое-то, самым важным для жизни знаниям нас никто не учит, а вот как стать хорошим специалистом, чтобы заработать больше бумажек на очередную безделушку, вот этого, пожалуйста, сколько угодно. Во что же превращает этот прекрасный мир человеческий разум? В обитель, где единый бог — деньги? Что ж творится-то? В кого превращает человеческий разум человека? В существо, ищущее счастье в деньгах? Но не может быть такого, чтобы счастье зависело от того, сколько денег у тебя в банке: много — ты счастливый человек, мало — несчастный. Глупости это все. Неужели человек без денег не может быть счастливым? Может и еще как может. Было же время, когда на Земле не было денег, было, но разве человек был несчастен тогда? Не больше, чем сейчас. И счастливых людей в те безденежные времена хватало, значит, я все же верно думаю, деньги не могут быть основой для счастливой жизни. Не могут. Вот и здорово. Я вот что думаю, нельзя искать счастья в материальном мире, ведь счастье-то само по себе — это не материальная вещь, поэтому и искать его там, где его и быть не может, глупо. Охо-хо, глуп современный человек, охо-хо, невежествен человеческий разум… Пошли Шарик, пройдемся, а то моим исхудавшим ягодицам больно долго сидеть на таких твердых вещах, как лавочки.

Александр Петрович намотал на руку собачий поводок и двинулся с собакой вверх по улице.

Глава 19 Рыбалка

Александр Петрович двигался по улице, когда заметил впереди речку. Он видел ее и раньше. Речка была небольшой и называлась Альта и несла свои воды едва ли не через весь город. Правда, сейчас ее воды были скрыты льдом, на котором старик заметил рыбаков.

Александр Петрович спустился к реке и остановился на берегу. Недалеко от себя он заметил мужчину-рыбака, склонившегося с удочкой над прорубью. Постояв какое-то время в раздумии на берегу, словно размышляя о прочности льда, старик направился к рыбаку.

— Добрый день, — поздоровался старик с рыбаком. Им оказался мужчина лет пятидесяти, с небольшой бородой и усами. У мужчины были приятные черты лица, слегка раскосые, грустные глаза, нос с небольшой горбинкой, густые и широкие брови.

— И вам добрый, — взгляд мужчины оторвался от проруби и устремился к старику.

— Как рыбалка? Много рыбы наловили? — Александр Петрович остановился возле рыбака и заглянул в прорубь, словно хотел увидеть плавающих рыб в воде, но вместо них он видел только небольшую, но глубокую прорубь, по поверхности которой плавали тонкие пластинки маленьких льдинок.

— Есть немного. Клев не ахти, но все же лучше такой, чем никакой.

— Всегда удивлялся людям, которые готовы часами сидеть и в мороз и в жару с удочкой в руках на берегу реки. Это ж каким терпением надо обладать.

— А вы не рыбак?

— Когда-то был немного. Любил это дело. Правда, я увлекался летней рыбалкой, а не зимней. Зимняя рыбалка меня всегда отпугивала холодом. Кстати, меня Александр Петрович зовут, — старик улыбнулся и посмотрел на мужчину.

— А меня Леонид Романович. Мне что лето, что зима — всегда готов с удочками на речке сидеть. Иногда даже жена скандалит. Говорит, мало ей времени уделяю, но что поделаешь, страсть у меня такая. Рыбалка — это как наркотик, если увлечен ею, то бросить это занятие очень трудно.

— Не могу с вами не согласиться, Леонид. Помню, будучи еще мальчишкой просыпался в пять утра, брал удочку и бежал на ставок. Целый день готов был там сидеть, особенно когда клевало, — рассмеялся Александр Петрович.

— Да, да, — кивнул Леонид Романович и улыбнулся, — когда клюет, можно и дневать и ночевать с удочкой в руках… А вы присаживайтесь на ящик, — Леонид Романович кивнул в сторону рыбацкого ящика, стоявший рядом. — Не стойте. Как говорят, в ногах правды нет. Я вот на стульчике устроился, а вы на ящик садитесь, только мне придется вас поднимать, когда улов будет.

Внезапно поплавок ожил и заходил ходуном по воде. Мужчина устремил взгляд в прорубь, мгновенно забыв о старике с собакой. Александр Петрович тоже не отводил взгляда от поплавка, словно завороженный наблюдая за его буйством. В памяти вмиг возникли картинки из далекого детства, затем — менее далекой взрослой жизни, когда он так же, как и мужчина, сидевший рядом, забывал обо всем на свете, стоило поплавку проявить малейшую активность.

Как только поплавок ушел под воду, Леонид Романович потянул удилище, леска натянулась, и крючок вылетел из воды.

— А-а-а, сорвалась! — воскликнул Леонид Романович, ловя рукой пустой крючок. — Ушла, бестия и наживку с собой прихватила.

— Не судьба, — улыбнулся Александр Петрович, присаживаясь на ящик.

— Так и есть. Как говорят, чему быть, того не миновать. Вот и мне, должно быть, не суждено было поймать эту рыбку, но ничего, не эту, так другую обязательно поймаем, — сказал Леонид Романович, надевая наживку на крючок. — А что это у вашей собаки с ногой случилось?

— Другая собака укусила, — старик глянул на Шарика, свернувшегося рядом на снегу. — Все никак не заживет.

— Наверное, хорошенько цапнула.

— Да. Уже сколько дней прошло, а Шарик все на трех прыгает.

— Так вы бы его к ветеринару сводили.

— Да, неплохо было бы, — вздохнул старик, — только вот это денег стоит. Бесплатно собаку лечить никто не будет.

— Ну, а вы что хотели? Как говорят, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. В нашей жизни за все надо платить. Без этого никак. Хотя, признаться, не всегда это хочется делать, но тут выбирать не приходится. Или плати, или будем прощаться. Я вам скажу, слишком много у нас всяких халявщиков и лентяев появилось. Каждого второго можно назвать халявщиком. Хорошо ли это? Не думаю.

— А что вы понимаете под словом «халявщик»? Да и думаю халявщики тоже разные бывают. Не у всех доходы одинаковы.

— А я вам скажу, кто такие халявщики. Это те, кто хочет все получать даром, не заплатив ни копейки. Наш человек такой, ему бы все подешевле, а еще лучше бесплатно. Только вы не подумайте, я никого не осуждаю. Боже упаси! Как говорят, не суди и не судим будешь.

— Знаете, люди разные бывают, кто-то вынужден искать подешевле и даже бесплатно, а другой может себе позволить и дорогую вещь, но, тем не менее, хочет сэкономить. Никто не хочет поступать себе в ущерб, люди всегда ищут выгоду.

— Тут вы совершенно правы. На свой мозоль и я не хочу наступать. Зачем делать себе больно? Мы же не мазохисты какие-то. Каждый человек, в первую очередь, защищает свои интересы. И я думаю, в этом нет ничего плохого, если ты думаешь о себе, кто же о тебе еще подумает? Не правительство же? Эти как раз о тебе в последнюю очередь подумают. Им важнее свои карманы набить.

— Человек должен о себе сам думать. Вот что я вам скажу. Знаете в чем наша беда? В том, что мы все время надеемся на кого-то. В детстве мы надеемся на мам и пап, во взрослой жизни — на мам, пап, друзей, правительство. Человек не хочет быть ответственным за свою жизнь. Кто-то боится, кто-то ленится, кто-то невежественен, поэтому даже не подозревает о существовании ответственности. А потом мы удивляемся, почему у нас высокий уровень преступности и низкий уровень жизни или почему народ у нас неудовлетворенный.

— Вы хотите сказать, что если бы люди у нас стали более ответственными, то и жили бы мы в Украине иначе? Европа вон лучше живет, но я не думаете, что из-за того, что люди там более ответственны. У них там правительство иное. Хоть немного, но оно думает о людях.

— Ответственность — это не панацея от всех проблем в нашем государстве, — сказал старик, поглядывая на истертые носки ботинок. — И в Европе хватает безответственных людей. Везде они есть и будут, потому что безответственность это свойство невежественного разума. И до тех пор, пока мы, люди, будем хомо сапиенсами, мы будем невежественными.

— А это тут причем? — Леонид Романович оторвал взгляд от поплавка и посмотрел на старика.

— Знаете почему Европа живет лучше Украины?

— А я вам сказал свою точку зрения — у них правительство другое, думающее не только о себе, но и о людях.

— Не знаю, как там у них с правительством, но знаю, что оно у них, так же, как и у нас, состоит из людей. Верно? А если так, то проблема не в правительстве, а в людях. Другие люди — другое правительство. Там у людей менталитет другой, а значит иное отношение к жизни, к людям, к окружающему миру. Возможно, именно поэтому они живут лучше нас. То, в каких условиях мы рождаемся, растем, развиваемся, очень сильно влияет на то, кем мы, в конце концов, становимся.

— Вот-вот! — воскликнул Леонид Романович. — Условия, а создает нам условия для жизни кто? Правительство!

— А вот я бы сказал, что условия нашей жизни создаются все же обществом, а не правительством, — улыбнулся Александр Петрович. — Полагаю что правительство — всего лишь инструмент общества. Это как голова и рука. Голова — общество, а рука — правительство. Действительно, условия у нас неважные, но что-то мне подсказывает, что и в саду, где растет один чертополох, может вырасти прекрасная роза. Главное, чтобы семя розы попало в благодатную почву и тогда я не исключаю и того, что в скором времени сад чертополохов превратится в сад роз.

— Интересно вы говорите. Прям философ, — улыбнулся Леонид Романович. — Это получается, что мы в нашей Украине все чертополохи?

— Ну, может и не все, но многие. К счастью, люди не растения, они не привязаны к одному месту, могут выбрать для себя другой сад, а могут и попытаться изменить его.

— Изменить условия, вы имеете в виду?

— Верно. Изменить условия.

— И как же они могут это сделать?

— Для этого им надо стать розами, — улыбнулся Александр Петрович.

— Всем сразу? Как же такое возможно? Мы с вами все же не в сказке живем?

— Кто как думает. Я же полагаю, что мы живем в мире не менее сказочном и волшебном, чем те, что рисуют нам сказки. Помните, я говорил, что и среди чертополоха может вырасти прекрасная роза? Для чуда очень часто достаточно одного человека. Где есть один человек, может появиться и два, где есть два — три и т. д. В нашей истории есть достаточно примеров того, как один человек менял жизнь многих. Вспомните хотя бы Иисуса, Мухаммеда или Будду. Последствия деяний этих людей мы ощущаем и сегодня. Или вот в наше время — Мать Тереза или Далай-лама. Такие люди оказывают очень большое влияние на других людей, в корне меняя их жизни.

— Ну вы сказали! Иисус, Мухаммед, Будда, Далай-лама, Мать Тереза. Куда нам смертным равняться с бессмертными?

— Не скажите. Эти люди не родились такими, но стали ими. Они мало чем отличались или отличаются от нас. У них так же, как и у нас с вами две руки и две ноги, одна голова и одно сердце. Видите? Они такие же, как мы.

— Ну, не знаю. Мне трудно поставить себя в один ряд с Иисусом или Буддой, — на лице Леонида Романовича появилось сконфуженное выражение. — Мы все же не они, а они — не мы.

— И вы правы, — улыбнулся Александр Петрович. — Мы — не они, а они — не мы. Я вам даже могу сказать почему. Не сочтите мои слова за бахвальство или всезнайство. По правде говоря, я очень мало знаю, и чем больше узнаю, тем больше понимаю, как мало знаю. Но то, что я уже узнал, дает мне повод делать некоторые жизненные выводы. И я вам хочу сказать, что не человеческий разум сделал Иисуса или Мать Терезу теми, кем они стали.

Леонид Романович переложил удилище с одной руки в другую и задумчиво поджал губы. Похоже, он не совсем понимал, о чем говорил этот странный старик.

— Их сделало такими их сердце, — продолжал Александр Петрович, почесывая отросшую бороду. — Почему о таких людях память остается на века? Потому что своими деяниями они обращаются не к разуму человека, а к его сердцу. Такие люди говорят о добре, а не о зле, о сострадании, а не о жестокости, о помощи, а не об эгоизме. Они говорят о том, что чувствуют, о том, что находит понимание в их сердце. Они следуют потребностям бескорыстного, доброго и отзывчивого сердца, а не прихотям эгоистичного, корыстного и тщеславного разума. А деяния, которые основаны на потребностях сердца, всегда найдут понимание у другого человека, ведь у каждого из нас есть сердце. И если бы мы все жили своим сердцем, а не разумом, мы все были бы прекрасными цветущими розами, а не сухим чертополохом.

Александр Петрович замолчал. Молчал и Леонид Романович, обдумывая сказанное стариком.

— Хорошо вы говорите, — нарушил затянувшуюся паузу Леонид Романович. — У каждого из нас есть сердце, но и у каждого из нас есть разум. Я вот не совсем понимаю, с чего вы взяли, что сердце доброе и сострадательное, а разум злой и корыстный. Почему вы так решили? Может все как раз наоборот?

— А вы сами как думаете?

— Ну как я думаю. Я пока никак не думаю. Мне интересно, что вы скажите.

— Это трудно объяснить. Это надо почувствовать. Проявите к кому-нибудь милосердие или сострадание, совершите любой добрый поступок и обязательно почувствуете тепло. И когда вы его почувствуете, обратите внимание, откуда это тепло исходит.

Александр Петрович заметил, как улыбка появилась на лице сидевшего рядом мужчины.

— Так и сделаю, — сказал тот и добавил, заметив, как поплавок опять заплясал по воде. — Клюет.

Спустя мгновение на снегу забилась маленькая плотвичка.

— А чтоб тебя, — пробормотал Леонид Романович, взглянув на улов.

— Совсем малек, — заметил Александр Петрович.

— Такую и домой нечего нести, — мужчина снял плотвичку с крючка и бросил Шарику. — Собака у вас рыбу ест?

— Ест, — ответил Александр Петрович, наклонился и накрыл рыбку ладонью, прежде, чем Шарик успел ее схватить. — Но давайте мы сделаем иначе. — Если вы не возражаете, я предлагаю эту малышку отпустить.

Не дождавшись какой-либо реакции на свои слова, старик бросил плотвичку назад в прорубь, где та спустя миг скрылась под водой.

— Это тоже, как вы ее называете, жизнь сердцем? — спросил Леонид Романович у старика.

— Конечно. Добро, сострадание, забота, — все это наше сердце испытывает не только к людям, но и к животным и даже растениям. Сердцу неважно кому нести добро, но ему важно видеть улыбку на лице другого человека, важно находить отклик в других сердцах, важно любить и не обязательно взаимно. Наше сердце понимает, что ему никто ничего не должен, никто ему ничем не обязан. Наше сердце по своей природе альтруистично. Нет в нем ни грамма эгоизма. Все зло, которое совершается человеком, исходит от невежественного разума.

— Вы думаете, что разуму не свойственна доброта?

— Хороший вопрос. Об этом я не думал. Но давайте подумаем вместе. Сразу скажу, я не ученый и даже не философ. Я всего лишь человек, который стремится понять жизнь, познать истину, поэтому то, что я говорю, — это результаты моих, скажем так, чувствований и размышлений. И именно поэтому не воспринимайте мои слова, как научно доказанные факты. Нет, это всего лишь, повторю, результаты моих чувствований и размышлений. И вот что я думаю по поводу нашего разума. Если нашему сердцу от природы свойственна доброта, то разум, я полагаю, нейтрален. Он не зло, но и не добро. Ведь ребенок, когда приходит в этот чудесный мир, не владеет никакими знаниями, умениями. У него никаких ограничителей в голове, например, правил поведения. Он не знает, что хорошо, что плохо, что можно делать, что нельзя. Разум ребенка подобен чистому листу бумаги. Ваш разум или мой был когда-то таким же листом бумаги, а все те знания, умения, которые у нас есть на сегодняшний день — все это мы получили уже в процессе жизни, общаясь с другими людьми, с окружающим миром. Каждый прожитый день на этой прекрасной планете давал нам новые знания, новую информацию, которая и формировала нас на протяжении годов. Если мы видели больше добра, то не удивительно, что мы сами стараемся нести добро в мир, если же нас окружало зло, то и здесь нет ничего удивительного в том, что человек становится злым. Мне кажется, что наш разум как губка, он впитывает информацию из окружающего мира, а потом на ее основе мы совершаем всевозможные поступки — хорошие или плохие, — это уже зависит от полученной ранее информации. К сожалению, я никогда не интересовался тем, как устроен человеческий разум, как он работает. Это большое упущение с моей стороны. Думаю, это очень интересно, знать, что находится у тебя в голове — бомба замедленного действия или сокровище, способное превратить тебя в гения.

— А тут, наверное, как уже повезет, — Леонид Романович подергал удилище, заставляя поплавок ожить. — Были же в истории и люди, способные разрушать, были и те, кого можно назвать творцами. Взять того же Иисуса. Этот человек нес добро в мир и даже, когда другие люди заставляли его страдать, он отвечал добром на зло. Или взять Гитлера. Сколько людей погибло из-за него?

— А это то, о чем я вам говорил. Иисус был добрым и сострадательным, так как его сердце было таким. А вот Гитлер и думать не хотел о том, что у него есть сердце, хотя его сердце ничем не было хуже вашего сердца, моего или того же Иисуса. Прислушивался бы он больше к своему сердцу, он не стал бы тем, кем стал — убийцей миллионов. Но он не хотел слушать сердце, так как находился во власти разума, тщеславного, жестокого, эгоистичного, который управлял им, его поступками, управлял всей его жизнью в целом. Я даже вот что только что подумал. Зла не существует в природе, как впрочем, и добра.

— Это как так?

— Ну вот покажите мне добро или зло.

Леонид Романович повертел головой, словно пытался найти возле себя зло и добро, затем нахмурился и почесал нос.

— Вы не можете этого сделать, — продолжил Александр Петрович. — Это же не какая-нибудь вещь, которую мы можем увидеть или пощупать, как то же удилище, что вы держите в руке. Зло не живет в реке, как карась, или в лесу, как волк или заяц, оно не летает в небе, как самолет, или в космосе, как комета. Вы его нигде не найдете, как бы вы ни старались, нигде кроме своего разума. Наш разум рождает зло, несет разрушения и смерть. Вот что я вам скажу.

— Вас послушать, так в человеческом разуме нет ничего хорошего. Он одно сплошное зло. Но ведь именно разум сделал из обезьяны человека.

— А кто вам сказал, что разум — сплошное зло? Я такого не говорил. Я вообще полагаю, что разум надо рассматривать как инструмент, но инструмент, который может как разрушать, так и создавать. Нельзя сказать, что разум — это сплошное зло, так как благодаря разуму, который создает, мы имеем на сегодняшний день и много чего хорошего, например, высокий уровень медицины, науки. Но опять же, та же наука создала атомную бомбу. Чтобы вы ни говорили, но я не думаю, что это хорошее изобретение. Такое изобретение направлено на разрушение, а значит на творение зла. Вспомните Хиросиму и второй японский город, забыл, как его, ну да ладно, это не столь важно. Порой мне кажется, что лучше бы люди и дальше прятались по пещерам, по крайней мере, планета сейчас бы не страдала от человеческого ига. Я даже думаю, что человек — единственный организм на планете, исчезновение которого для планеты окажется благом. Это о чем-то да говорит. Не думаю, что это пустые слова. Я уверен, что никто и никогда не причинил столько зла планете, как человек. И что интересно, чем больше человек становился человеком, чем более развитым становился его разум, тем больше зла он нес в этот мир.

— Что вы хотите этим сказать?

— А вы сравните количество погибших в любой из воен древнего мира с их количеством во Второй мировой войне. Если в первом случае счет шел на тысячи, то во втором уже на миллионы. Вот вам и высокоразвитый человеческий разум. Мне страшно предположить, сколько погибнет в Третьей мировой войне.

— Ну это если она будет, в чем я сомневаюсь.

— А я нет, если человек и дальше будет жить разумом.

— Но человек не может не жить разумом. На то он и человек разумный.

— Вы правы. Конечно, не может, но он может управлять своим разумом, а не быть его рабом.

— И как же он это может сделать?

— Контролировать себя. Не потакать его эгоистичным и тщеславным прихотям.

— Легко сказать, — ухмылка появилась на лице Леонида Романовича.

— Человеческий разум обладает очень хорошей способностью, он умеет приспосабливаться к условиям, к сожалению, как к хорошим, так и плохим. Но человек, я вам говорил, не растение, он можем менять условия, может создавать новые. Положите в основу своей жизни свое сердце, направьте свой разум на творение и вы ни дня не будете сожалеть, что поступили так.

— А у вас это хорошо получается?

— Что именно?

— Жить сердцем, создавать, а не разрушать, контролировать свой разум.

— Хорошо, но трудно.

— А почему трудно?

— Потому что я живу в мире, в котором большинство людей живет разумом, при этом разумом, направленным на разрушение, а не созидание. Кто-то разрушает окружающий мир, планету, кто-то — свою жизнь или жизнь другого человека, а кто-то — свой организм. Человеческий разум невежественен, таким он делает и своего обладателя. Человек не ценит ни тот мир, в котором живет, ни то уникальное существо, каким является.

— А вы говорите, что вы не философ. Вы самый настоящий философ, — рассмеялся Леонид Романович. — Этакий проповедник жизни сердцем. Вам надо выступать перед большой аудиторией. Вы не думали об этом?

— Нет, не думал.

— Обязательно подумайте. Конечно, то о чем вы говорите слишком идеально, но думаю, ваши взгляды найдут поддержку у людей.

— Спасибо, подумаю, — улыбнулся Александр Петрович и окинул задумчивым взглядом берега речки.