Удар молнии

Часть вторая. ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ…

— …И проклятые проститутки напоили их возбудителем, — продолжал Погосян. — Что тут начало-о-ось!..

Андрей ухмыльнулся и, достав сигарету, надавил на прикуриватель.

— …Бедные шлюхи прокляли все! Их сковали браслетами и по очереди…

В этот момент громыхнуло над самой головой. Громыхнуло так, что, казалось, готово от этого вдавиться внутрь лобовое стекло; так, что еще долго в ушах стоял колокольный звон.

Андрей громко выругался и машинально утопил в пол педаль газа. Стрелка спидометра устремилась к отметке «120».

Патрульная машина «08» Пушкинского ГИБДД возвращалась с дорожного происшествия, о котором двадцать минут назад сообщил по телефону неизвестный мужчина. Сообщение оказалось ложным, или водители, как это часто бывает, до приезда милиции успели договориться между собой и разъехались, не усложняя жизнь ни себе, ни прапорщику Андрею Безуглову. Он не был за это на них в обиде. Прокатился до Киевского шоссе — и делов-то…

Сумасшедший денек! Воскресным вечером еще не протрезвевший после уик-энда народ дружно рассредоточился по машинам и рванул со своих дач по домам. В три сметающих все потока. Не соблюдая никаких правил движения. А в результате у поворота на Южное кладбище сейчас догорал перевернутый микроавтобус «фольксваген», а ближе к деревне Дони на обочине вдоль дороги уже в течение двух часов были выложены четыре трупа из разбитого «мерседеса». Четыре трупа, в том числе два маленьких, детских. И все это впопыхах накрыто чехлами, сдернутыми с ненужных уже сидений сплющенной, словно консервная банка, машины.

«Мерседес» и «фольксваген»… Две серьезные аварии на отрезке дороги в какие-то пять километров. За один только вечер. И этот вечер еще не закончился…

Андрей включил сигнал поворота и свернул направо с Киевского шоссе в сторону Пушкина. Словно вырвался из сумасшедшего дома на волю. Просторно! Спокойно! Хорошо!

…Ко всему прочему нелегкая принесла грозу. Так темно в июне бывает в Питере только, в два часа ночи. Скоро к темноте добавится ливень. И мокрый асфальт. А эти уроды даже и не подумают сбросить скорость.

…«Мерседес» и «фольксваген» — это их не касается. Там сейчас работают другие ребята. А «ноль восьмым» по рации приказали возвращаться в отдел. И слава богу! Подальше от этого месива. Не приближаться бы к нему никогда!

— Слушай дальше про этих дур, — сказал Погосян.

— Давай трави. — Андрей заметил метрах в двухстах впереди мужчину, который собрался переходить дорогу, и сбросил газ. Сейчас мужчина пропустит «КамАЗ» и рванет на другую сторону. До их машины он вполне успевает…

— Короче, эти сучки, уже здорово датые, вчетвером умудрились набиться в ванну. В самую обычную ванну…

…Мужчина побежал через дорогу. И в этот момент что-то произошло. Что — Андрей сначала не понял. Ослепительно яркая вспышка, и сразу следом за ней в барабанные перепонки вонзился оглушительный треск. Андрей почувствовал, что на секунду потерял зрение — так, как это бывает, когда ночью ослепляет дальний свет фар. Он спокойно надавил на педаль тормоза.

— 3-задница… — рядом злобно шипел Погосян. — Что, попало по нам?…

Молния! Она угодила в машину? Через антенну разнесла к чертям рацию?

— …Мужика! Гляди, мужика долбануло! — Погосян чуть не захлебывался от возбуждения. — Ой, бля-я-я! Я такого еще не видел! Наверное, там добрый шашлык!

Андрей аккуратно припарковался на грунтовой обочине прямо напротив скрючившегося на осевой мужчины. На другой стороне дороги тоже стали останавливаться машины. Из бежевой «Волги» спешила выбраться полная женщина.

— Свяжись со «Скорой». — Андрей распахнул свою дверцу. — Пойду посмотрю.

Буквально неделю назад он закончил трехдневные медицинские курсы в учебном центре ГИБДД — жгуты, шины, уколы, реанимация…

На выпускном экзамене получил пятерку — там все получили пятерки, — и кое-какие знания еще не успели выветриться из его головы.

— Не дышит, — испуганно сообщила Андрею женщина из бежевой «Волги». Рядом стояло еще несколько человек.

Андрей наклонился, попытался нащупать пульс, потом перевернул мужчину на спину.

— Остановка сердца, — объявил он окружающим. — Попробую запустить. Помогите отнести его на обочину.

Он запустил сердце через десять минут. Получилось! Даже сам удивился. Правда, пульсом то, что прощупывалось на левой руке мужчины, назвать можно было с огромной натяжкой. Но, главное, сердце работало. Кое-как, но работало. И пострадавший начал дышать. Еле-еле, почти незаметно, но он дышал. И имел все шансы протянуть до приезда врачей.

Андрей распрямился, вытер выступившую на лбу испарину. Затекли ноги, и коленки позорно дрожали

— Возможно, мы его вытащим. У него появился пульс, — сообщил он, и кто-то несколько раз хлопнул в ладоши.

Подошел Погосян, протянул Андрею зажженную сигарету и шепнул на ухо:

— Да ты герой! С тебя ящик пива. Потом наклонился и проворно обшарил у мужчины карманы. Ни денег, ни документов. Только мятая пачка «Примы», коробок спичек и проездной на автобус. И очки с обмотанной изолентой оправой и астигматическими линзами.

— Кто же ты, мужичок? — произнес Погосян в пустоту и обратился к Андрею. — Я связался с отделом, предупредил, что задержимся. Слышал бы ты, как они матерятся. Прямо в эфир.

Андрей снова присел на корточки и пощупал пульс. Потом наклонился и послушал дыхание. Мужчина дышал.

Чуть слышно, но стабильно он дышал еще двадцать минут, пока не подъехала «скорая». Он дышал, пока его перекладывали на носилки» пока измеряли давление. Юная девушка-реаниматолог установила капельницу и, подумав, не стоит ли подключить вентиляцию легких, решила, что до приезда в больницу больной справится сам. Она связалась по рации с диспетчером, сказала водителю:

— Давай в Семашко, Володя. — И медицинский «транзит», мигнув проблесковыми маячками, отъехал с обочины…

— Маленькое дорожное приключение. — Андрей устроился за рулем и провернул ключ зажигания.

— Это уж точно, — согласился с ним Погосян.

И в этот момент стеной встал перед ними тропический ливень. Неожиданно, в тот момент, когда все уже были уверены, что его пронесет стороной.

— Хорошо, что не раньше. — Андрей включил передачу. «Дворники» не справлялись с потоком воды. — Проклятье! Не видно ни зги! Давай, трави про своих проституток.

— А! — оживился Погосян. — Ну, короче, залезли они в эту ванну. Вчетвером, в сисю пьяные. Что тут началось! Бедные шлюхи прокляли все…

…Я проклял все! Пока отделался от мерзкой старухи. Но угнаться за мной она не смогла — возможно, ей в этом мешала коса — и наконец отвязалась.

Потом был какой-то сплошной сумбур. Блуждания по запутанным лабиринтам, кромешная темнота, чьи-то громкие вопли и мягкие руки, нежно ласкавшие мое тело. Хотя я знал точно, что этого быть не должно. Тела у меня уже нет — его растоптали стальные траки карьерного экскаватора. И меня не должно уже быть, но я все-таки есть. Я существую, я мыслю. Даже перемещаюсь в каком-то сюрреальном пространстве.

Я сразу же полностью утратил контроль над временем. Минуты здесь могли казаться часами, а годы — секундами. Но меня это волновало в самой ничтожной мере. Я мечтал об одном — скорей бы закончился этот переходный период, и я ощутил бы наконец что-то конкретное. Пусть ужасное, но реальное и осязаемое. Но улетали минуты, — а может, часы или годы, — а этим осязаемым и не пахло. Даже Голос оказался не голосом, а чем-то абстрактным…

Голос поднялся откуда-то из глубин. Сперва он был робким и почти незаметным, но с каждым мгновением подступал ко мне ближе и ближе, набирал силу, вторгался в меня, хозяйничал в уголках моего сознания, пока окончательно не освоился, не заполнил меня до предела.

— Привет, — сказал Голос, который был вовсе не голосом. Скорее это… Нет, я никак не мог себе объяснить, что это было. Я никогда не смогу этого объяснить.

Так вот:

— Привет, — сказал Голос.

— Привет, — сказал я.

— Не называй меня Голосом. Я Персиваль Голоблад.

— Ярослав Леонидович. Очень приятно.

— Сомневаюсь. Но это не имеет значения. Перейдем сразу к делу, у нас мало времени. Слушай внимательно.

Мне все равно было нечем заняться.

— Говорите, я слушаю, — разрешил я и сразу же с головой погрузился в веселенькую историю, которую обрушил на меня Голоблад.

История эта закончилась примерно за пятнадцать минут до того, как что-то впечатало меня в асфальт около Пулкова. Закончилась тем, что мой собеседник неудачно словил сразу двенадцать пуль из автомата Калашникова. Пули буквально разрезали пополам его тело, и сейчас оно, укутанное полиэтиленовой пленкой, валялось в подвале одного из коттеджей в Горелове. Его должны были вывезти на Южную свалку сегодняшней ночью.

То, что произошло, являлось эффектным финалом блестящей двенадцатилетней карьеры Голоблада в МИ-6. Специализация: восточно-славянский сектор, Россия, работа на холоде. Персиваль Голоблад прожил в Петербурге семь лет. Обрусел, болтал по-русски почти без акцента и занимал приличную должность финансового директора одного из крупных инвестиционных проектов. И, естественно, проворачивал кое-какие делишки для «фирмы». В основном, в одиночку, но порой приходилось участвовать в «играх» с очень большими ставками и брать на себя руководство диверсионными группами. Он был идеально подготовлен для подобной работы. Последняя операция — ликвидация двух чересчур деловых граждан России, склонных к продаже в Ирак и на Кубу военно-промышленных технологий…

— Она закончилась для меня крахом, — вздохнул Голоблад. — Эти ушлые негодяи что-то пронюхали, и я спекся. Проклятье! Слушай, ты можешь помочь мне. Эту работу надо закончить.

— Помочь? Бросьте и думать! Я ни на что не способен! — испуганно взвизгнул я.

— Будешь способен. Будешь, черт побери! Я тебе помогу.

— Как? Объяснитесь. Я вообще не понимаю, о чем идет речь. — Я действительно не мог понять, что происходит.

— Сейчас поймешь. Слушай… Мне уже некуда возвращаться. Я умер. Меня сегодня сожгут на свалке. А ты, если как следует постараешься, вылезешь. Тебя откачают, ты снова сможешь ходить.

Нет, я решительно не понимал ничего. Как вылезу? Как снова смогу ходить? Меня же в лепешку раздавил экскаватор.

— Меня раздавил экскаватор, — простонал я.

— Какой экскаватор? — рассмеялся Персиваль Голоблад. — Тебя шарахнуло молнией, чудик. Ты лежишь сейчас розовый и красивый в реанимации больницы Семашко. И в любой момент можешь выйти из комы. Так что у нас нет времени на болтовню.

— Откуда вы знаете, что я в больнице?

— Откуда-то знаю… — Мне показалось, что Голос на мгновение нерешительно заколебался, но сразу восстановил свою силу. — Сам не пойму, но это точно. Послушай, Ярослав Леонидович. Я сейчас попробую внедриться в твое сознание. Чуть-чуть мне это уже удалось. Ведь получается у нас друг с другом беседовать. Так я постараюсь еще немного продвинуться. Ты только не рыпайся, не мешай мне. Договорились?

Дудки! Эта игра перестала мне нравиться. Агент иностранной разведки собирается завладеть моим телом! Еще какие-то сутки назад я был готов продать его и душу в придачу за бесценок хоть Дьяволу, хоть кому. Но сейчас вдруг во мне все восстало против этого фарса. И я сказал твердо:

— Нет.

— Какое там «нет», идиот. Двигайся, двигайся.

— Нет. — Я ощущал, как Персиваль Голоблад овладевает мной. Он обволакивает меня, захватывает жадными горстями все то, что еще не давно было моим, по-хозяйски копошится в моем сознании, все больше и больше подчиняя его себе. И я начал отчаянно биться, как рыба, угодившая в садок рыбака. Я начал стремительно удирать от него по невидимым коридорам. Сквозь двери и дыры. С этажа на этаж. С одного уровня на другой. Он настигал меня — я отбивался. Он цепко хватал меня — я выскальзывал из его объятий. И отчаянно кидал себя в пучину пространства.

Пространство резко свернулось в спираль и, словно смерч, всосало меня в свое чрево. Я попробовал рыпаться, цеплялся коготками за пустоту. Бесполезно… Что-то неведомое жадно заглатывало меня. Я улетал в бесконечность, и Голос, далекий и нереальный, провожал меня:

— Ярослав, ты сделаешь это. Ты вернешься и вместо меня достанешь этих, уродов. Да помогут тебе в этом мои знания. Мой опыт. Мои деньги. Я отдаю тебе все это, а ты завершишь операцию. Ведь правда? Ответь, Ярослав! Ты сможешь? Ты получил все, что нужно? Отвечай, Ярослав! Я не слышу! Отвечай же, черт побери!!! Отвеча-а-ай!!!

На меня неслась чернота. Меня выворачивало наизнанку и сжигало огнем. Я сжался. Я замер. Я застыл. И уже точно знал, что сейчас это что-то неведомое извергнет меня наружу. Куда? Бог его знает. Не все ли равно, лишь бы убраться отсюда подальше.

А впереди уже показался свет…

…и хорошенькая белокурая медсестра. Она сидела за эмалированным столиком и читала массивную книгу, накручивая на тоненький пальчик светлую прядку волос. Интересную книгу, наверное. Увлекшись, девушка даже чуть-чуть приоткрыла ротик. А может быть, у нее был насморк.

Я лежал и умилялся этой картине. Изжеванное, вылизанное до блеска сравнение, но от него никуда не деться: медсестра напоминала мне ангела. Совсем недавно она спустилась с небес. Хотя, в действительности, оттуда спустился я. Совсем недавно. Только что…

Мне было жаль беспокоить ее, но я — больной, а она — на работе. И, если честно, мне скучно вот так просто лежать и глазеть на нее. Я сложил губы трубочкой и негромко свистнул.

Девушка вздрогнула и оторвалась от книги. Она смотрела на меня и продолжала теребить свои волосы. И у нее были огромные голубые глаза. Потом она встала и неслышно ступая подошла ко мне.

— Привет, — скрипнул я. Прокашлялся и повторил: — Привет, — уже совершенно нормальным голосом.

— Привет. — Маленький гуттаперчевый ротик растянулся в широкой улыбке. — Как вас зовут?

— Для тебя — просто. Слава. — Я помнил! Я все отлично помнил! — Для остальных — Ярослав Леонидович.

— Замечательно, Слава. Подождите секунду. — Медсестра зачем-то поправила мое одеяло и поспешила к выходу из палаты.

Я остался в компании многочисленных устрашающего вида приборов и совершенно желтого типа, безжизненно лежавшего на соседней кровати. Рядом с ним стояла пустая стойка для капельниц.

— Очухался, Прометей. — В палате появился высокий мужчина, явно доктор, хозяин всего этого медицинского рая. — И даже не забыл свое имя. Докладывайте, что еще не забыли. — Он наклонился ко мне. У него были густые усы и очки в тонкой серебристой оправе. — Помните все, что случилось?

Вроде бы помню. В меня угодила молния. Во всяком случае так мне сказал Голоблад.

— В меня угодила молния.

Доктор даже не попытался скрыть своего удивления. Казалось, что этим ответом я ударил его под дых. Очки в серебристой оправе заметно сдвинулись вверх.

— Ни хрена себе! — не поскупился он на диагноз. — Вам об этом рассказала сестра?

Она только сказала мне: «Подождите секунду». И убежала, не познакомившись.

— Сестра сразу же вышла за вами, а о молнии я знаю сам.

— Недурственно, — ухмыльнулся доктор в густые усы. — В таком случае могу вас поздравить. Похоже, вы выберетесь из этого приключения без неприятных последствий.

Признаться, я очень на это рассчитывал…

Через час меня уже перевезли на каталке в обычную десятиместную палату. Я вполне мог бы добраться 710 нее своими ногами, мне это даже было бы интересно, но никто не хотел и слышать об этом. Все боялись, что со мной может случиться что-то еще, не боясь при этом грубо, словно свиную тушу, кантовать меня с места на место. Они отбили мне все бока.

— Скажите хоть, долго я здесь провалялся? — спросил я, покидая реанимацию.

— Без сознания вы были тридцать четыре часа, — доложила белокурая медсестра. И успокоила меня: — Это еще не долго.

В палату я угодил прямо к завтраку и получил свою порцию жиденькой пшенной каши и стакан того, что в больницах принято называть чаем. Сразу же после завтрака меня осмотрела маленькая пожилая врачиха.

— Рефлексы в норме, — определила она. — Никаких нарушений я не нашла, но пару дней вас надо понаблюдать. Я могу позвонить кому-нибудь из ваших родных? Нам нужны паспорт и страховое свидетельство.

Я вздохнул и развел руками.

— К сожалению, проживаю один. Документы могу забрать только сам.

Наполовину вранье, но у меня не было никакого желания лишний раз дергать Татьяну, обрекать ее на очередные заботы. Признаваться в том, что умею притягивать к себе не только проблемы, но даже молнии.

— Знаете, — заявил я врачихе. — Мне хотелось бы отсюда уйти. Я чувствую себя совершенно нормально. Верните мне мои вещи.

Я не ждал легкой победы, но врачиха неожиданно согласилась.

— Полежите хотя бы до вечера, — сказала она. — Вам придется написать заявление.

Возможно, больница была переполнена. И у врачей хватало работы. Во всяком случае препон мне никто не ставил, и после обеда я получил в гардеробе свои шмотки, проездной, сигареты и спички. И очки. Вот когда мне пришлось в первый раз удивиться. Если принять за точку отсчета момент моего пробуждения в реанимации.

Очки оказались мне не нужны! НЕ НУЖНЫ, ХОТЬ УБЕЙСЯ!!! О том, что не могу сделать и шагу без них, я вспомнил лишь в тот момент, когда они оказались в моих руках. А до этого уже восемь с половиной часов я щеголял стопроцентным зрением космонавта и даже этого не заметил.

— Все на месте? — Гардеробщица уставилась на мою растерянную физиономию.

Все, если не считать астигматизма…

— Ага. — Я отошел от фанерной стойки к диванчику и начал натягивать джинсы. Определенно, жизнь начинала мне нравиться.

Одевшись, я еще раз заглянул на отделение попрощаться с маленькой пожилой врачихой.

— Вот. — Она протянула мне выписку — Вам надо бы сделать энцефелограмму. И через неделю обязательно показаться невропатологу.

Я ее успокоил:

— Покажусь обязательно. — И ткнул пальцем в стоявший на столе телефон. — Разрешите?

— В город через девятку. Потом захлопните за собой дверь. — И, к моему облегчению, врачиха вышла из кабинета…

Я обязательно должен был дозвониться одному человеку. Чем скорее, тем лучше. От него сейчас зависело все. Не встретившись с ним, я не мог начинать хоть как-нибудь действовать.

— Я слушаю. — Женский голос оказался довольно приятным.

— Алина?

Она утвердительно хрюкнула.

— Это Роман. Помните, мы познакомились в феврале. У вас тогда сломалась машина, и я подвозил вас до работы. — Вот уж чего я никогда не делал! Подвезти кого-то до какой-то работы я смог бы только верхом. На себе. На закорках.

— Отлично помню, Роман, — голос девушки оживился. — Я рада, что вы позвонили. Лучше поздно, чем никогда.

— Согласен. — Меня несло. Мой язык болтал, сам по себе. — Но, извините, раньше не мог. Проблемы.

— Что такое?

— Сначала пришлось срочно уехать на похороны. Потом крупные неприятности на работе. Попал в аварию, расквасил машину. Короче, по полной программе…

На другом конце телефонного провода Алина сокрушенно охала над каждым из перечисленных мною несчастий.

— Все. Довольно о грустном. — Я рассмеялся. — Не такой уж я невезунчик, как хочу показаться. Мы с вами встретимся?

Она поломалась совсем чуть-чуть.

— Ну… Не знаю… Право, не знаю… Где и когда?

Мы договорились на завтра. У подземного перехода напротив метро «Парк Победы».

— Целую, Алина, — сказал я на прощание, и она в ответ несколько раз быстро чмокнула губками.

Я положил трубку.

Алина… Раньше, стараясь лишний раз не запачкаться, я никогда не пользовался этим каналом. Но обстоятельства изменились, меня основательно общипали. Я оказался гол, как сокол, и мне надо срочно наращивать перья. Алина мне в этом поможет, вернее, она все сделает за меня. Подготовит деньги, машину, оружие. Все по полной программе, как я и сказал.

Я вышел из кабинета, захлопнул за собой дверь и поискал глазами свою врачиху, чтобы еще раз сказать ей: «До свидания». Потом выбрался из больницы и долго плутал в незнакомом районе в поисках автобусной остановки.

Итак, свершилось! Я встал на тропу войны. Подлец Голоблад все-таки ухитрился проникнуть в мой мозг, успел нажать там на нужные кнопки. Что-то он мне передал, на что-то меня закодировал. И сделал это так ловко, что я, с одной стороны, по-прежнему остаюсь собой, а с другой стороны… все равно остаюсь собой. Во мне просто что-то добавилось. И, самое интересное, я воспринимаю это «что-то» как должное. И нельзя сказать, что мне это не нравится. А все-таки я — это по-прежнему я. Только совсем другой. Парадокс!

Я ехал в автобусе и ломал голову над этой проблемой. И не мог с ней справиться.

Еще раз… С одной стороны, я — это я. Со всеми своими бедами: разваливающейся семьей, агрессивными осетинами, будкой на огороде. С хроническим алкоголизмом… Стоп! Это еще вопрос. Ведь обхожусь же я теперь без очков. Смогу ли обойтись без бутылки? Интересно, надо проверить… Итак, со всеми своими бедами, воспоминаниями, сведениями о народовольцах-ишутинцах. Со своими драными джинсами и разбитыми в хлам кроссовками. С беспокойными думками о брошенном Баксе и с твердым намерением через неделю показаться невропатологу. Это все с одной стороны.

А теперь с другой… То, что касается мистера Голоблада, навязавшегося ко мне в «сожители». После знакомства с ним я твердо знаю, чем должен заняться в ближайшее время. Я запрограммирован на физическое устранение двух человек. Мне странным образом известны их имена, их биографии и их привычки. Имена их любовниц и послужные списки их телохранителей. Кроме того, у меня в голове заложены адреса нескольких явок, которыми можно воспользоваться, позывные, пароли, коды, шифры… И, что самое главное, комбинация цифр и букв, которая дает мне доступ к семи миллионам фунтов в одном из Интернет-банков. К моим миллионам! Это мое наследство от Голоблада, мои кровные денежки! Я волен делать с ними, что захочу! И мне для этого не нужны ни паспорт, ни подпись, заверенная нотариусом, ни электронный ключ. Достаточно надавить на нужные кнопки на клавиатуре компьютера. Спасибо, мистер Персиваль Голоблад! Thank you! Gracias! Merci bien! Денежки мне как раз кстати. А я за них, так уж и быть, расстараюсь и шлепну этих двух ваших чересчур деловых граждан России, перекрою канал утечки военных мозгов в Ирак и на Кубу…

Я выбрался из автобуса и пошел в направлении дома, в котором жил Иосиф Давидович. Шел и молился о том, чтобы он оказался на месте. Я не мог тратить время на праздное ожидание…

Кто-то услышал мои молитвы.

— Слава? Вот уж не ожидал. Проходите, пожалуйста. — Иосиф Давидович погремел цепочкой и распахнул дверь. — А я, знаете ли, хотел уходить. Но ничего, ничего. Я совсем не спешу. Вы меня не задержите.

Я и не собирался его надолго задерживать. Просто мне нужны были деньги. Немного — рублей сто пятьдесят, — но я даже не представлял, где их можно занять еще, кроме как здесь.

Минут десять Иосиф Давидович сомневался, вздыхал, качал седой головой. Раз пять он спросил: «Вам точно не на бутылку?», три раза пожаловался, что до пенсии ровно полмесяца. Потом достал старый потертый бумажник.

Я отлично представлял, о чем он сейчас размышляет. «Эти денежки от меня уплыли с концами. Слава никогда их не сможет вернуть. Но ему сейчас гораздо труднее, чем мне, а я проживу и без этих несчастных рублей. Бог с ними, хотя и жалко».

— Спасибо. — Я засунул в карман три пятидесятирублевых бумажки. — Завтра после обеда верну вам триста.

Иосиф Давидович замахал руками.

— Что вы, что вы! Я же не ростовщик, хотя и еврей. Мне вовсе не к спеху. Главное, Слава, не потратьте эти деньги на выпивку.

Какая, к Дьяволу, выпивка! Сегодня на повестке дня были куда более важные вещи. И одна из них — шесть фотографий, сниматься на которые я отправился в ателье на проспекте Гагарина.

Расхлябанный бородатый фотограф накарябал в квитанции несколько каббалистических знаков и протянул мне ее вместе со сдачей.

— За снимками завтра после двенадцати, — сообщил он и поднялся из-за стола. — Проходите сюда.

Но прежде чем усесться на стул перед камерой, я попросил у него пиджак и галстук.

— Пиджак? — Легким движением фотограф взъерошил свою, шикарную бороду. — Да ради бога. Имеем такое.

Действительно, это было «такое!». Черный двубортный пиджак, который он извлек из разбитого шкафа, явно был сшит «на холодное тело». И прокручен в какой-нибудь адской стиральной машине. Зато он пришелся' мне впору.

— Не беспокойтесь, — веселился фотограф. — То, что он мятый, на снимке никто не заметит. Держите галстук.

Он возился со своей камерой, пока я перед зеркалом прилизывал волосы и завязывал галстук. Потом оценил мой вид, буркнул:

— Нормально. — И достал с полки баночку с гримом: — Возьмите, замажьте синяк. Очень заметно.

И я снова стоял перёд зеркалом и колдовал над своей разбитой рожей. И размышлял о том, что никогда раньше не мог справиться с галстуком. За меня всегда это делала мама, потом Татьяна. А сейчас я сам взял и сотворил небольшой аккуратный узел. Непринужденно, играючи, даже не задумываясь о том, что делают мои руки.

— Долго вы там? — Фотограф наконец проявил нетерпение. — Я с вами вожусь вот уже полчаса. Замазали бланш — садитесь на стул. Не моргайте, снимаю… За снимками завтра после двенадцати, — еще раз напомнил он мне, и я протянул ему червонец на чай.

Судя по солнцу, было около семи часов вечера, когда я вышел из ателье и направился к своему дому. А значит, Татьяна… Я попробовал вычислить, когда у нее дежурство в больнице. Хотя мне было совершенно по барабану, дома она или нет. Мне в квартире нужен мой паспорт, и только. Ну и, конечно, я с большим удовольствием повидал бы дочек. Не уверен, правда, что с таким же большим удовольствием они повидали б меня…

— Леонидыч? — Дверь мне открыла Лариса. — Какими ветрами? Велено тебя не пускать.

— И ты не пустишь?

— Да нет, проходи. — Она великодушно отодвинулась в сторону. — Тебя вчера потеряли. Мама с Валерой возили на огород продукты, обнаружили там только голодного пса. Он их чуть не сожрал. Не хотел пускать в будку. Они откупились от него колбасой. Ты почему без очков? Потерял?

Что-то Лариса сегодня была разговорчива. Неужели пошли на пользу три дня моего отсутствия?

— Потерял. У тебя все нормально? — спросил я. — Как осетины?

Лариса словно не слышала моего вопроса.

— Ходят слухи, будто тебя поперли с работы. — Она прошла за мной в комнату и внимательно наблюдала за тем, как я достаю из картонной коробки из-под конфет свой паспорт. — Мама сердится. Они с Валерой уверены, что ты сейчас где-нибудь празднуешь свое увольнение.

— Передай им, что это не так.

— Обязательно передам. Зачем тебе паспорт?

Я ловко щелкнул дочку по носу.

— Любопытная чересчур.

— Ладно, теряй. Мне наплевать. Что сказать маме?

— Поцелуй от меня ее и Полину. — Я вздохнул. Мне почему-то сделалось грустно. — Где они, кстати?

— Ушли по магазинам. Ты все взял, что надо?

Очень грустно! Так, что хочется взвыть! Родная дочка стоит над душой и не может дождаться, когда ее отец уберется из дому. Она даже не догадалась предложить ему чаю.

— Пойду я.

— Угу. — Лариса бдительно отконвоировала меня до двери. — Смотри, не бухай, Леонидыч. Загнешься.

Хорошенькое напутствие. Вместо «До свидания, папа».

— До свидания, дочка.

— Угу. — И все… И гром закрывшейся за моей спиной двери… И грохот мощных тяжелых запоров…

Я зло скрипнул зубами и, сунув паспорт в карман, начал спускаться по лестнице.

При виде меня Бакс взлетел от радости на десятое небо. Ну, может, чуть ниже. Во всяком случае, языком до моего лица он достал. А грязными лапами — до моей светлой рубашки. Хотя пачкать дальше ее было некуда.

Мы замечательно провели вместе вечер. Поужинали вареной картошкой и колбасой, дружно похрустели редиской и огурцами. Я попил чаю, Бакс — молока. Потом я нагрел в ведре воду и тщательно вымылся, использовав вместо мочалки старую платяную щетку, которую выудил из-под тахты.

Будильник остановился, и время приходилось определять по солнцу. Если верить ему, то было примерно десять часов, когда я отправился спать. Чисто вымытый и довольный. И проспал до утра, как младенец. Куда только делась бессонница? Куда только делись ночные кошмары?…

На этот раз, уезжая в Питер, я решил запереть Бакса в будке. Почему-то вбил себе в голову, что он может сбежать, пока меня нет. Сбежит — я расстроюсь, я успел к нему привязаться.

— Сиди здесь, охраняй. — Я навесил замок, и стаффордшир для порядка в течение минуты скулил и царапал когтями дверь. Потом он смирился с судьбой и затих, а я зашагал к автобусной остановке.

В городе я объявился слишком рано и два часа болтался по улицам, прежде чем были готовы мои снимки.

— Получился неплохо. — Я заговорщицки подмигнул бородатому фотографу. — Выручил грим. Спасибо.

В ответ он молча кивнул. В этот момент его активно осаждала ярко накрашенная старуха.

Я добрался до парка Победы и еще целый час гулял по аллеям в ожидании рандеву с Алиной. Я ни разу не видел ее в лицо, даже на фотографии, зато отлично знал, что она будет на черном «порше». Классная тачка! Удобно устроилась девочка.

Эта девочка оказалась что надо! Манерная, словно кинозвезда, она подъехала раньше на десять минут и, выпорхнув из своей спортивной машинки, спросила что-то у жадно глазевшего на нее плешивого мужика. С того места, где стоял я, было отлично видно, как мужик от восторга подавился слюной и долго не мог прокашляться, судорожно тыкая рукой в сторону подземного перехода. Алина пошла туда. Длинноногая, в коротенькой юбочке, обтягивающей футболке и яркой цыганской косынке, она не могла не привлекать к себе внимания. Ей вслед оборачивались.

— Дура! — прошипел я и отправился следом за ней. Интересно, что она хочет найти в переходе?

Все оказалось банальным. Алина покупала там сигареты. Стояла у окошка торгового павильончика, крутила в руках пачку «Данхилла» и ждала сдачу. Я подошел и встал рядом.

— Привет.

Она не обратила на меня никакого внимания.

— Алина, Али-и-ина. Ты разве не слышишь? Тебя не учили отвечать на приветствия старших?

Она вздрогнула и повернулась ко мне.

— Роман?

— А ты не узнала? Обидно. Постарел… Пошли в машину, красавица.

Плешивый мужик прокашлялся, но все еще топтался на старом месте. Он снова воткнулся взглядом в Алину и не сводил с нее глаз, пока мы устраивались в «порше».

— Дура! Цаца! Кукла дешевая! — сразу же прорвало меня, как только я захлопнул за собой дверцу. — Машина проверена?

— Час назад. — Алина удивленно таращилась на меня. — Я два раза прошла ее сканером.

— Отлично. Тогда продолжу. — Я достал из кармана пачку «Парламента» и воткнул в рот сигарету: — Какого дьявола тебе понадобилось выползать из машины и на всю округу светить своей задницей, словно прожектором? Вообразила, что явилась на вечеринку? Расфуфырилась, будто шлюха! Тебя же сфотографировали все бабки и мужики. И меня с тобой заодно. Давай, трогай с места.

Алина молча повернула ключ зажигания.

— Тебе что, напомнить элементарные правила конспирации? — продолжал я воспитательную работу. — Не хочу! Мне не до этого! Легче тебя убить и заменить на другую. Пустить в расход! Понимаешь?! — орал я, а Алина тем временем согнула ротик в дугу и сделала вид, что хочет расплакаться. — Ладно, проехали. В следующий раз будь умнее. Выгляди незаметно. Что у тебя?

Алина лихо перестроилась в левый ряд.

— Бабки заряжены, — доложила она. — Камера номер четырнадцать. Сто двадцать штук. Сотнями и двадцатками. Достаточно? ~ Вполне. На Варшавском?

— Как обычно, на Варшавском вокзале. Шифр вам известен.

Естественно. Уж об этом-то Голоблад позаботился.

— Снаряжение? — спросил я.

— Готовим по пятому списку. К пятнице. Куда доставить?

— Не знаю. Придумаю — сообщу. — У этой — Алины были неплохие духи. Их запах мне что-то напоминал. И возбуждал меня. Я это отметил с тревогой. Не время сейчас отдаваться на волю инстинктов.

— Какие вам нужны документы? — Притормозив на светофоре, Алина отвлеклась от дороги и повернулась ко мне. Из-под цыганской косынки выбилась темно-каштановая прядка волос. Тонкий курносый носик, немного великоватый рот, густые черные брови. На вид лет двадцать, не больше. И жить ей осталось всего неделю. На большее может и не рассчитывать. Зато покаталась на «порше» и посорила деньгами.

— Документы? — я протянул ей свои фотографии. — Здесь на обороте все мои данные. Сделай права и комитетскую корку с допуском на оружие. Все. Паспорт у меня есть.

Прежде чем тронуться на зеленый свет, Алина успела засунуть мои фотографии в сумочку.

— Завтра утром все будет готово, — пообещала она. — Скажите, куда привезти?

— Сюда. — Мы как раз проезжали мимо моего любимого вытрезвителя около Московских ворот. — Завтра в час дня припаркуешься здесь. Я к тебе подойду.

Алина молча кивнула в ответ. Она высадила меня у Варшавского вокзала, напомнила:

— Завтра в час дня, — и уехала. Я же прямым ходом пошел в сторону камер хранения.

Деньги были аккуратно уложены в спортивную сумку — десять пачек стодолларовых купюр и десять пачек двадцаток. Сто двадцать тысяч — все точно. Я повесил сумку на плечо и неспеша дошел до метро, где возле обменного пункта загнал две сотенных бумажки невзрачному типу с трясущимися руками. Тип совершенно не внушал мне доверия, но, как ни странно, он даже не попытался меня надуть.

— Удачи, — шепнул трясущийся мне на прощание, и я, не ответив, пошел к стоянке такси.

Часы у входа в вокзал показывали половину четвертого, а меня впереди ожидал еще целый ворох проблем, который я надеялся разгрести до вечера. Для начала заеду в гости к Иосифу, верну ему долг. Потом надо прикупить себе кое-какие вещички, чтобы не пугать народ рваными джинсами, и постараться снять какую-нибудь квартиру. Вернее, не какую-нибудь, а хорошую. И, конечно, побыстрее добраться до стаффордшира, не то он устроит в будке свинарник. Если уже не устроил. Но это, скорее, проблемы Валеры. Хорошо бы, Баксик нагадил ему на тахту… Иосиф Давидович был поражен, когда я с огромным'тортом в руках ввалился в его квартиру.

— Слава, вот уж не ожидал!

— Но я же обещал вам вчера.

— Да, да, конечно. — Больше он не нашел, что сказать. И убежал заваривать кофе, оставив меня наедине с телефоном.

Я быстро обзвонил три агентства недвижимости, и в третьем сразу наткнулся на то, что нужно. Квартира в Сосновой Поляне в новом многоквартирном доме. Уютная, как мне сказали, с итальянской кухней и финской мебелью. Дороговато, но я не стал торговаться — хорошо, когда достаточно денег, — и договорился на вечер о встрече с риэлтером.

Иосиф Давидович немного обиделся на меня за то, что я посидел с ним на кухне всего пятнадцать минут. Обжигаясь, хлебал отлично заваренный кофе, давился бутербродами с колбасой и невразумительно отвечал на вопросы. Самые нейтральные, самые будничные вопросы. Ни слова о том, где я добыл денег и чем сейчас занимаюсь. Это Иосиф Давидович тактично обходил стороной. Он чувствовал, что здесь не все чисто и играл роль человека-«меня ничего не касается». Допив кофе и тепло распрощавшись с Иосифом, я за десять минут добрался до довольно приличного и дорогого универмага, где в течение часа отводил душу в просторных примерочных и напротив блестящих витрин. На улицу я вышел упакованным в шикарный летний костюм за четыреста долларов и в удивительно легкие сверкающие ботиночки. Я успел замазать французской крем-пудрой синяк и остатки ссадин на роже. От меня за милю разило дорогой туалетной водой, карманы были набиты безделушками вроде бумажника от Валентини и инкрустированной пластинками из палисандра зажигалки «Зиппо», а на левой руке болтались часы «Лонжин». Я сменил на себе даже трусы и носки, а в спортивную сумку уложил поверх денег новые кроссовки и джинсы.

У меня еще оставалось время до встречи с квартирным агентом, и я заглянул в парикмахерскую — простенькую, без претензий на шик, но подстригли меня там хорошо. Тоненькая, как кукла Барби, девочка-парикмахер нянчилась с моей шевелюрой сорок минут. Она успела рассказать, что зовут ее Нина, что живет она с мамой в том же районе, куда я еду сегодня смотреть квартиру, и что неделю назад она бросила своего парня за то, что он серьезно подсел на иглу, а она боится подхватить от него что-нибудь вроде СПИДа.

— К тому же у него никогда не бывает денег, — вздыхала парикмахерша Барби, и я, недолго думая, выклянчил у нее телефончик.

Из парикмахерской я вышел в отличнейшем настроении, весь стерильный и гладенький, будто клерк с Уолл-Стрит. Оценил свое отражение в большой зеркальной витрине, недовольно поморщился, подумав, что терпеть не могу подобных прилизанных типов, и, встав на обочине, начал ловить такси.

Такси не ловилось, а я не спешил — у меня было немного лишнего времени до встречи насчет квартиры — и решил сменить место, дойти до проспекта. Купил мороженое и пошел… и нос к носу столкнулся с Татьяной. Ничего удивительного — до нашего дома всего две троллейбусных остановки, и она часто, возвращаясь с работы, заглядывает в эти края за продуктами. Татьяна перла на себе огромную сумку, из которой торчал длинный французский батон и, прищурившись, удивленно пялилась на меня. Она просто вцепилась в меня глазами. И до нее оставалось не более десяти метров. Еще секунда, и она сметет меня своей неподъемной сумкой.

Я состроил растерянную физиономию и отступил на шаг в сторону. Татьяна начала притормаживать. У нее всегда была идеальная память на лица, и она часто хвасталась тем, что ей достаточно один раз мимоходом взглянуть на кого-либо, чтобы запомнить его на всю жизнь. А уж мужа родного она узнает… Я не хотел, чтобы меня узнавали, и перешел в атаку.

— Мы с вами встречались? — Я, как мог, изменил голос.

У Татьяны от неожиданности подвернулся каблук, и она чуть не уткнулась носом в асфальт. Но устояла.

— Нет. Извините.

И, увеличив скорость, благополучно миновала меня, помахивая французским батоном. Я успел почувствовать запах ее духов. Стоял и смотрел ей вслед, дожидаясь, когда она обернется…

Естественно, она обернулась. И увидела придурка в богатом костюме, который, ни во что не врубаясь, растерянно пожимает плечами иразводит руками — в одной из них эскимо. Татьяна виновато улыбнулась и заспешила домой, стараясь выкинуть из головы это маленькое необычное приключение.

Подумать только! Вылитый муженек-алкоголик, разве что без синяков, без очков и нормально одетый. И немного с другими манерами. Славка никогда так не пожмет плечами. И не любит мороженое — предпочитает бутылочку пива. Интересно, как он там, в этой будке. Лариса говорит, что вчера заходил трезвый, как стеклышко. Интересно! Надо бы к нему поскорее наведаться, отвезти сигареты. Вот ведь, забыли совсем в понедельник про сигареты. Про жратву не забыли, а про курево… Загнется мужичок непутевый без курева. Жалко…

Тем временем я выбросил в урну обертку от эскимо и достал из кармана пачку «Парламента». Прикурил от палисандровой «Зиппо» и порулил к проспекту ловить такси. Минуты уносилось прочь со скоростью света, и я опасался, что могу оказаться в цейтноте. Нехорошо опаздывать на деловые свидания.

Умница-стаффордшир сумел дотерпеть до моего возвращения. Зато стоило мне открыть дверь, он, не здороваясь, вылетел пробкой на улицу и, отбежав от будки лишь на пару шагов, напустил глубочайшую лужу.

— Извини меня, Бакс, — сказал я. — Так получилось. — И пошел собирать в пакет оставшиеся продукты. Не пропадать же добру.

Таксист, который привез меня в Пулково, ждал в ста метрах от будки, открыв в машине нараспашку все двери. Несмотря на поздний вечер, на улице было душно. И опять собиралась гроза.

Бакс даже и не подумал дожидаться особого приглашения и, опередив меня метров на тридцать, с ходу влетел в заднюю дверцу и устроился на сиденье. К путешествиям на авто он был явно привычен.

— Утю-тю, какой умненький, — засюсюкал таксист. — Ты меня не укусишь?

— Может. — Я бросил назад пакет с продовольствием и уселся рядом с водилой. — Чего же так душно? Не продохнуть.

— Эт-та да. — Таксист воткнул передачу и начал пробираться по бугристой дороге. — Не нассал в доме-то? — Он ткнул пальцем назад, в сторону стаффордшира.

— Нет.

— Вот видишь. Зря, значит, боялся. — Машина выбралась на шоссе и начала набирать скорость. — Назад едем? На Ветеранов.

— На Ветеранов. Домой.

На проспекте Ветеранов в Сосновой Поляне теперь был мой новый дом. Отличная четырехкомнатная квартира, со вкусом отделанная и обставленная новой роскошной мебелью. С холодильником, с двумя телевизорами и музыкальным центром. Даже со спутниковой антенной. Даже с микроволновкой. Даже со стиральной машиной. Специально я не смог бы придумать чего-то, что нужно мне для нормальной жизни и чего там нет. Сегодня, стоило мне один раз прогуляться по этой квартире, как я сразу решил: «Беру!» и, удивив хозяев, даже не стал торговаться. Отсчитал им плату за месяц вперед, подписал договор…

— Здесь вся посуда, что вам может понадобиться… Восемь комплектов белья… Компьютер подключен к Интернету… Пылесос… Извините, у нас нет кондишна, но, надеюсь, таких душных дней будет немного. — Хозяйка, довольная тем, что заключила удачную сделку, долго таскала меня из комнаты в комнату, и я никак не мог от нее отделаться. И страдал из-за того, что у меня не хватает решимости послать ее к черту и ехать за стаффордширом.

Напоследок хозяйка показала, как включать-выключать охранную систему квартиры, и мы вместе вышли на улицу.

— К сожалению, в подъезде нету консьержа, — жеманно скривила мордашку хозяйка. А я подумал, что фиг бы она сдала мне эту квартиру, даже такую желанную, если бы консьерж был…

— Здесь? — Таксист притормозил у подъезда красного кирпичного дома и обернулся к Баксу. — Узнал, слюнявый, куда приехали? Верно, домой приехали с папочкой. Ишь, хвостом завертел. Где ж твой ошейник?

Ошейника не было. Сегодня я про него забыл. Ничего, куплю завтра.

Я расплатился и выбрался из машины. Выпустил Бакса, забрал пакет со жратвой и долго торчал возле подъезда, наблюдая за тем, как стаффордшир исследует окружающие кусты и пристает к доберманше, тоже любительнице гулять по ночам.

— Добрый вечер, — приветливо сказал мне ее хозяин.

— Уже добрая ночь. Полвторого.

— И правда.

Мы поговорили о том, что снова, наверное, будут гореть торфяники, что «Зенит» в этом сезоне вполне в состоянии выиграть медали. Чуть-чуть о политике, чуть-чуть о преступности. И в третьем часу разошлись по домам.

— Спать, спать, Баксик. Хотя ты сегодня продрых целый день. Сейчас налью тебе молока и дам колбасы. А завтра мы купим «Чаппи» и модный ошейник. Где ты устроишься? В кресле? Отлично. В кресле так в кресле. А мне еще надо застелить постель и помыться. Черт, четвертый час ночи! Завтра рано вставать. Просплю ведь я, псина. Ты меня разбуди. В десять утра. Договорились?

Договорились… В десять утра меня разбудил будильник. Взвыл сиреной в самое ухо так, что я подлетел к потолку. А псина все утро валялась в кресле, найдя в себе силы расстаться с ним только тогда, когда я, по-быстрому сгоняв в магазин, навалил ей полную миску собачьих консервов и призывно постучал по ней ножиком.

Алина не учла моих пожеланий насчет внешнего вида и снова выглядела, как проститутка: легкая юбочка, просторная блузка, завязанная узлом на плоском загорелом животике, прическа «Ночной шабаш», невероятные босоножки лилового цвета на огромной платформе. «И как только в этих колодках она ухитряется нажимать на педали? — удивлялся я, с неприязнью изучая Алину взглядом. — Интересно, где откопали эту дуреху? Неужели совсем обнищали, деградировали, не могут найти кого-нибудь лучше? Она же создана для того, чтобы провалить и себя, и всех остальных. Правда, надо отдать ей должное, подать себя она может. Выглядит классно, но только не для нашей работы. Жаль, что этого она никак не хочет понять. И жаль, что мои слова до нее вчера не дошли. Могла бы принять их к сведению хотя бы из уважения к моим благородным сединам. Но вместо этого она решила продемонстрировать свою независимость, вернее — упертость. Не место здесь для таких демонстраций».

Я достал сигарету, покрутил в руках зажигалку и, откинув крышку, крутанул большим пальцем колесико. Алина, скосив глаза, внимательно следила за моими манипуляциями. Она вся подобралась, приготовилась к тому, что сейчас я выплесну на нее ушат грубой брани. Тот взгляд, которым я изучал ее минуту назад, ничего доброго не предвещал.

Я обманул ее ожидания. Не сказал про то, что она дешевая кукла, ни слова. Отложил все на потом.

— Документы, — лаконично произнес я.

Алина протянула мне карточку водительских прав, красную корочку удостоверения ФСБ и техпаспорт. Первым делом я полистал его. Техпаспорт был выписан на «мицубиси паджеро», цвет белый, год выпуска 1997, гос. номер…

— Машина на платной стоянке около СКК, — сообщила Алина. — Вот ключи и квитанция.

Я рассовал все по карманам и пожаловался:

— «Паджеро» слишком заметен, и их очень любят шмонать мусора. Лучше бы это был «Жигуленок». Или «Волга».

Я здесь ни при чем.

Знаю. Давай езжай, девочка.

Алина аккуратно отчалила от тротуара, бросила на меня вопросительный взгляд.

— Куда?

— Ключи от купчинской явки с собой?

— Да, — кивнула она в ответ.

— Вот туда и езжай.

И не желая больше ни о чем разговаривать, я на полную громкость включил магнитолу…

Купчинская явка занимала однокомнатную квартирку в точечном доме на Пражской улице. Старая сборная мебель, сантиметровый слой пыли, неубранная с допетровских времен постель. Похоже, здесь никто не бывал как минимум год. Да и знали о ней лишь несколько человек — я, Алина, кое-кто в консульстве и кое-кто в Лондоне. Квартирка была никому не нужна, но она существовала, и в любой момент ею можно было воспользоваться. На час, на два, на сутки… Только не жить постоянно — это условие.

Я зашел в квартиру следом за Алиной и, отобрав у нее сканер, пятнадцать минут обшаривал им все углы. Тщательно, метр за метром.

— Чисто, — наконец решил я. — Хотя никогда нельзя быть ни в чем уверенным.

В комнате стоял затхлый казарменный запах, и я открыл нараспашку окно, запустив внутрь свежий воздух и уличный шум. Потом постарался плотно задвинуть шторы. Створки окна мне мешали.

— Надо здесь сделать уборку, — промолвила у меня за спиной Алина. Она стояла, прислонившись к стене, и с интересом наблюдала за мной.

— Вот и займись.

В ответ Алина презрительно хмыкнула. Я отошел от окна и приблизился к ней. Мы были одного роста. Правда, она — на высоченной платформе.

— Не хочешь? — процедил я.

Она хмыкнула еще раз, но уже совсем неуверенно. Я прищурился и уперся в нее взглядом. Взглядом вжал ее в стенку, заставил замереть, не давал даже пошелохнуться.

— Не отводи глаз! Смотри на меня! Значит, не хочешь, говоришь, убираться?

Алина молчала, у нее заметно побледнело лицо.

— Какая же ты непослушная тварь!

Я неспеша нащупал узел, в который была завязана ее блузка, и попытался его распутать. Не получалось — он был затянут на славу. Мои руки ощущали теплый дрожащий живот, глубокую впадинку пупка. Я отчетливо слышал запах ее духов. Как и вчера, он возбуждал меня, и я чувствовал, как тесны мне становятся узкие джинсы.

В тот момент, когда мне удалось разобраться с узлом, Алина вышла из транса. Она шарахнулась в сторону, и мне в руку впились ее крепкие ногти.

— Я ожидала чего-то подобного! Обломись! Не получится! — речитативом успела выдохнуть она мне в лицо, прежде чем я свалил ее ударом под ребра.

Алина показалась мне совсем легкой, когда я переносил ее на кровать. Чуть тяжелее кошки. Наверное, она изводила себя диетами. Или это у нее в генах?

Я снял с ее ног лиловые босоножки-колодки, — уж больно они меня раздражали, — и вышвырнул их из комнаты в коридор. Потом присел на край кровати, взял с журнального столика Алинину сумочку и принялся тщательно исследовать ее содержимое. Ключи, косметичка, пачка презервативов… Краем глаза я заметил, что Алина пришла в себя, но даже не шелохнулась. Наблюдает за мной сквозь густые ресницы. Мне понравилась ее выдержка… Коробочка но-шпы, паспорт. Я бегло пролистал его и удивился, узнав, что Алине двадцать четыре года. Выглядела она гораздо моложе… Водительские права, техпаспорт на «порш», квитанция из химчистки… Я все ждал, когда же она попробует ударить меня ногой. В том, что она научена это делать, я нисколько не сомневался. Но Алина даже не шевелилась.

Ничего интересного в сумочке не оказалось, и я отложил ее в сторону. Достал сигарету, прикурил и повернулся к Алине.

— Почему ты на меня не напала?

Она открыла глаза.

— Вы этого ожидали. Зачем впустую рассекать воздух?

— Логично. — Я поднялся с кровати и прогулялся по комнате. Алина, улыбаясь, сопровождала меня взглядом. С улицы доносился гвалт ребятни. В лучах солнца, пронзавших комнату сквозь неплотно задвинутые шторы, стояли густые клубы пыли и сигаретного дыма.

— Вот мы и познакомились. — Алина поправила под собой подушку. Расстегнутая блузка распахнулась, обнажив ее небольшую крепкую грудь. — Расскажите, что нашли в моей сумочке?

Пачку презервативов… И коробочку но-шпы… Наверное, у нее проблемы с желудком.

— Ничего не нашел. Ты аккуратная девочка. Поздравляю.

— Спасибо. Что дальше?

Дальше я собирался ее изнасиловать. По-садистски. Жестоко. Так, чтобы ей было больно. Наказать, выплеснуть на нее все мое недовольство тем, что она демонстрирует мне свой норов. И свои коготки. Хотя обязана, соблюдая субординацию, слушаться беспрекословно, исполнять все-все-все, что ей прикажу. Ловить на лету не только то, что я выскажу вслух, но и то, о чем даже не успею подумать.

— Что дальше? — Я вышвырнул за окно окурок, — Давай раздевайся.

— Я же сказала, обломись. Не получится. Мне за это не платят.

Она села, спустила ноги с кровати и начала застегивать блузку. Я стоял посреди комнаты и наблюдал за ней. Наблюдал, наблюдал… а потом громко расхохотался. Алина бросила на меня удивленный взгляд.

— Понимаешь, — объяснил я, — не знаю с чего начинать. Не подскажешь, как надо насиловать?

Она усмехнулась.

— Вас не учили этому в школе шпионов? Странно. Я думала, там учат всему. — Про то, что надо застегивать блузку, Алина на время забыла. — Хорошо, объясняю. Для начала вы должны меня слегка придушить. Или стукнуть по голове. Или по ребрам. — Она дотронулась до того места, куда я ее недавно саданул кулаком. — Я уже убедилась, что вы это умеете. А также можно меня запугать, но сразу предупреждаю: это не выйдет. Можно попробовать заломить мне руку, провести болевой прием. Вот только я буду орать и сопротивляться. Сбегутся соседи, и в результате мы провалим квартиру…

Я стоял перед ней, как придурок, слушал весь этот бред и проклинал себя, за то что затеял всю эту возню.

— …Итак, какой из способов вы выбираете? — Алина глядела на меня исподлобья, сознавая, что весь мой боевой пыл сошел на «нет», и она смогла со мной справиться, не прилагая усилий. Только молотя языком.

— Не знаю. Пока не выбрал.

Я подошел к ней вплотную и, не торопясь, расстегнул верхнюю пуговку на ее блузке. Следом за ней — вторую. Всего Алина успела застегнуть три.

— Эту рубаху уже нельзя носить так. Она слишком мятая, — произнес я тихо-тихо. — К тому же узел был лучше.

Алина выпрямила спину и замерла. И смотрела куда-то вдаль мимо меня. И чуть-чуть приоткрыла рот. У нее были белые-белые зубы.

Я справился с третьей пуговкой и лишь слегка тронул блузку — она сама соскользнула вниз. Алина высвободила из рукавов сначала одну руку, потом другую. Перевела отсутствующий взгляд на меня и улыбнулась.

— Я же сказала, что не получится.

Я без усилий, лишь слегка надавив на острые загорелые плечи, опрокинул ее на спину. Чуть касаясь, провел пальцами по ее ногам. Кожа, гладкая, как у младенца, была покрыта легким, почти незаметным белым пушком. Я наклонился и поиграл губами с этим пушком, коснулся его языком. Чуть царапнул ногу зубами и немного продвинулся вперед. Ее коленки заметно отодвинулись друг от друга, ее рука коснулась моих волос.

Не дразнись. Не целуй меня так, — откуда-то издалека донесся ее приглушенный, шепот.

«Не бросай меня в этот терновый куст», — вспомнил я незабвенного братца кролика и, зацепив зубами узкие белые трусики, потянул их на себя. Алина вздрогнула и, чтобы мне было удобнее, немного приподняла бедра. И из последних сил простонала чуть слышно:

— Самый лучший способ насиловать…

В этом вопросе. я был с ней солидарен.

А за открытым окном суетно гомонила улица… И где-то там — за этим окном, далеко-далеко, — затаились в своих глубоких неприступных норах оба моих клиента. Дожидаясь своей незавидной участи.

Ничего, подождут. А пока что мне не до них. Пока что я занят. Очень занят! И никакой Голоблад… и никакие проблемы… и ничего-ничего… даже термоядерный взрыв не смогут оторвать меня от того, чем я сейчас занимаюсь. Впервые за последние три года.

— А говорил, что не знаешь, с чего начинать. — Алина лежала, тесно прижавшись ко мне, и жарко дышала мне в ухо. — Представляешь, я собиралась дать тебе достойный отпор. — Она рассмеялась. — А ты меня обманул. Заставил на секунду потерять контроль над собой, негодник. И я не жалею, хотя, когда шла в эту квартиру, ожидала, что ты начнешь меня домогаться. И была готова к тому, что хоть умру, хоть убью, но не дам тебе ничего. Хотелось как лучше, а получилось как в жизни. И где же твоя служебная этика? Не стыдно?

— Нет, — сказал я.

Не стыдно. Все равно Алине осталось жить лишь несколько дней. Все равно ее скоро съедят червяки. Так почему бы мне напоследок не попользоваться ее женскими прелестями? Не пропадать же добру. Любой, почти любой — не импотент и не педик — на моем месте бы поступил точно так же. С тем же циничным до омерзения прагматизмом. И даже гордился бы этим. Никому не рассказывал бы, а просто молча гордился — сам перед собой.

Или я настолько разочарован в людях, что позволяю подобные мысли о них?

Или я настолько разочарован в самом себе?

— Ты даже не представляешь, как был мне по началу противен, — откровенничала Алина. После всех удовольствий ее потянуло на разговор. — Когда я увидела тебя в первый раз, то подумала: «Ну и бродяга!». И удивилась, что от тебя не несет мочой и сивухой. Потом решила, что это какой-то дурацкий розыгрыш, проверка. А потом поняла, что это твой имидж. Смени его, Слава. Хорошо? Я больше не хочу тебя видеть таким.

Она слишком легко перешла на «ты». Впрочем, не мудрено. Сам виноват.

— Я сегодня другой.

— Да. Чуть-чуть прилизался. Скажи, почему ты такой консерватор и раздражаешься из-за моей одежды? Я же видела, как ты кипел утром в машине… Слава, сколько тебе?

— Тридцать пять.

А в машине я утром кипел не поэтому. Я взбесился из-за того, что меня не слушают с первого раза.

— Тридцать пять… А мне двадцать четыре. Подходящая разница. Мы бы неплохо смотрелись вместе. Слава, скажи, на сегодня программа окончена? Или продолжим?

Я предпочел продолжить, чем слушать этот постельный треп. Нельзя сказать, что Алина меня сейчас раздражала, но небольшой дискомфорт я испытывал. Уж больно мощный поток слов вылился на меня за коротенький промежуток времени. И каждое слово я должен был подвергнуть анализу, у каждой фразы найти подтекст.

Хотя все это не стоит и выеденного яйца, но я слишком мнительный и иначе никак не могу. Стремление этой девицы, которую знаю только два дня, резко сократить расстояние между нами, меня настораживает. Наигранное беспокойство о моей внешности, прозрачные намеки насчет разницы в возрасте, вранье о том, что она потеряла контроль над собой… Да ничего она не теряла! Все знала и. все спланировала, когда шла со мной в эту квартиру! Перевербована?!! Возможно. Вполне возможно. В этих девках никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Но если это так, то я уже спекся. Меня со вчерашнего дня ведет контрразведка, и я обложен флажками со всех сторон. Мне уже никуда не смыться. А ведь даже нечем проверить, есть ли за мной наружка, — нет детектора, которым можно засечь их переговоры.

Но если все так, то уже ничего не попишешь. Остается лишь упереться и продолжать работать, уповая на то, что я ошибаюсь. Исходя из того, что во всех опасениях виновата излишняя мнительность. Работать и, если это все равно неизбежно, ждать встречи с парнями из ФСБ: Расслабиться и постараться получить удовольствие.

Именно так я и поступил. Забыл обо всем и набросился на Алину. Она выла в моих объятиях. Она кусала меня за грудь. Ее темное тело с белыми полосками от купальника выгибалось в дугу, а ее руки скручивали в жгуты углы простыни. У меня на спине появились алые полосы от ее ногтей, у нее на губе выступила круглая капелька крови. Все наши мышцы работали на форсаже, а когда казалось, что уже не осталось сил, у нас открылось второе дыхание.

Потом мы долго лежали, тесно прижавшись друг к другу, не в силах расстаться, хотя тела наши пылали огнем. Было жарко. До одури жарко! И пусто! И хорошо!

Алина высвободилась из-под меня, подняла с полу подушку.

— Вот что, — сказала она. — Ответь мне сразу, не думая. Ты хочешь со мной встречаться? Помимо работы. Так, как сегодня.

— Хочу, — не соврал я.

— Мы будем…

— Не будем.

Она вздохнула. И призналась:

— Мне жаль. Понимаю, что нельзя, но ведь об этом никто не узнает. Мы можем встречаться здесь, я могу для этого снять другую квартиру. Слава, у тебя кто-нибудь есть?

— Не задавай дурацких вопросов.

— А у меня никого. Все пришлые. Познакомились, быстро перепихнулись и разбежались. И остается после этого только гнусный осадок. — Алина прикурила две сигареты и одну протянула мне. — Пепел тряси прямо на пол. Я потом уберу. — Она глубоко затянулась. — Гнусный осадок… И ничего более. Ни для кого не надо варить обед, не за кого волноваться. Некого ждать с работы. Нет, конечно, я без проблем нашла бы себе гражданского мужа. Море желающих. Но я не имею права его подставлять, связывать его с собой, зная о том, что в любой момент может что-то случиться, я могу влипнуть в историю и потяну за собой и его. Вот такие дела, родной.

— Ты давала подписку, что будешь жить одна?

— Да. В течение пяти лет.

Я крепче обнял ее и подумал, какие же у нее гладкие плечи.

— Ничего. Тебе осталось всего три года.

— Два года. Я боюсь, что за это время уже успею состариться. Знаешь, как это бывает? У одних этот процесс идет постепенно, а другие… раз, два — и буквально за несколько месяцев они старики.

Мне очень хотелось сказать, что она не успеет состариться. Умрет молодой, и в этот момент на ней, может быть, будет надета та же просторная блузка, завязанная узлом, и те же лиловые босоножки, что и сегодня…

— И я буду никому не нужна, — пожаловалась Алина.

…Там, куда она попадет после смерти, она, может быть, встретится с Голобладом. Или с кем-то еще…

— Все, мы одеваемся? — Алина выбросила окурок на пол. — Слава, не принимай категоричных решений. Может быть, ты передумаешь?

— Может быть. — Я начал натягивать джинсы.

И действительно, почему бы не передумать? Ведь я не обязан выполнять эти инструкции. За их соблюдение расписывался Голоблад, это он приносил присягу на верность. Не я. Мне достаточно и того, что выполню за него кое-какую работу. Но отправлять на тот свет, — хотя и косвенно, не своими руками, — эту девушку я не хочу.

— Может быть, и передумаю… — пробормотал я.

— Слава, я буду рада. Честное-пречестное слово, я этого очень хочу. — Шлепая босыми ступнями по грязному полу, Алина перебралась в ванную и кричала уже оттуда. — Знаешь, ты очень мне нравишься! А еще час назад я тебя ненавидела! Как же быстро все изменилось! Теперь я в тебя почти влюблена! Много ли нам, глупым бабам, для этого надо?!

Я вслушивался в ее болтовню, и мои опасения насчет того, что эта девица перевербована, постепенно сходили на нет. Просто запутавшаяся дуреха, не более. Другой вариант — суперактриса, но его я упорно не хотел принимать. И успокоился…

— Я готова. Пошли?

…И вышел из этой квартиры, почти уверенный в том, что все нормально. Я выполню это задание. И Алина меня не подведет. Не успеет. Ей совсем немного осталось. Жалко дуреху, она нравится мне. Совместное кувыркание в постели до добра не доводит.

И все же на все сто процентов я ей не верил. И дергался из-за того, что пришлось перед ней засветиться. Но эта красавица была моим единственным выходом на «фирму». И чем-то вроде моего секретаря-администратора.

Алину закрепили за мной (вернее, за Голобладом) два года назад. Просто сообщили номер ее домашнего телефона и условную фразу, с которой надо начинать разговор, если я хочу передать через нее сообщение или запросить о какой-нибудь помощи. Конечно, возможности ее были небезграничны, но организовать мне новые документы, деньги, машину и снаряжение она могла. Кроме того, Алина должна была следить за двумя квартирами — явками. У нее были ключи от этих квартир, она регулярно вносила за них квартплату, раз в неделю опустошала почтовые ящики. А я обходил эти явки за десять миль. Я опасался к ним даже приблизиться. О них знала Алина, и этого было достаточно. О чем знает кто-то, кроме меня, о том вполне может знать ФСБ, — я всегда исходил из этого принципа.

И вообще эта идея закрепить за агентами, работающими на холоде, личных связных, всегда казалась мне бредом какого-то маразматика-карьериста из аналитического отдела. Все здесь было притянуто за уши, а эти алины когда-нибудь изорвут нам всю сеть, несмотря на то, что они не владеют почти никакой информацией.

По какому принципу их отбирают, я не знал, да и не стремился узнать. Все, что мне было известно, — это то, что кандидатов отслеживают год-полтора, потом их основательно пачкают и вербуют. Следующий этап — обучение, несколько месяцев в одной из спецшкол. Я знал о двух таких школах — одна на острове Барра, другая в Гибралтаре. После выпуска этим сырым дилетантам-связным дают денег и они, довольные, сидят дома, ленятся и ждут звонка. При этом у них нет даже самой маленькой информации, с кем же они работают. Кто позвонит, кто назовет верный пароль — тот и хозяин, следует выполнять все его прихоти. Заказать, например, для него документы.

Примерно я представлял, как все было после того, как я связался с Алиной из больницы Семашко. Один из сценариев:

Во вторник Алина получает от меня информацию о том, что я остро нуждаюсь в крупной денежной сумме (пожаловался по телефону о крупных неприятностях на работе), машине (расколотил машину), документах (произнес слово «проблемы») и снаряжении киллера (я упомянул о том, что ездил на похороны). Она сразу подает условный сигнал — любой, самый простой. Например, снимает с кухонного окна занавески. И уже вечером ей звонят. Несколько ничего не значащих фраз, и кое-кто уже в курсе, что я вышел на связь.

На следующее утро Алина снова с кем-то коротко беседует по телефону. Просто какая-то дамочка не туда попала. «Ах, извините» — «Ничего-ничего». И у Алины уже есть информация по деньгам, которые дожидаются меня на вокзале, и по снаряжению, которое будет готово в пятницу.

Потом встреча со мной, выговор за слишком яркую внешность и непродолжительная прогулка на «порше» по Московскому проспекту. Мои фотографии уже лежат в ее сумочке. На обороте фотографий написаны все мои данные. Это плохо. Это настолько плохо, что дальше некуда! Но здесь иначе никак не сыграть. И я играю в открытую.

После встречи со мной Алина сразу едет домой и сидит там, с нетерпением дожидаясь очередного звонка. Долго ей ждать не приходится. Ей назначают свидание на другом конце города да еще требуют, чтобы она обязательно добиралась туда на метро. В час пик! В страшной давке! Но это без вариантов. Спорят и нарушают приказы везде, где угодно. Только не здесь. И Алина, ругаясь и проклиная судьбу, едет на общественном транспорте до грязной глухой окраины, чтобы передать кому-то мои фотографии. Но никто в условленном месте к ней не подходит. Она ждет час. Еще полчаса… Потом, матерясь, ловит такси и возвращается домой. А дома (а, может, в такси) с ужасом обнаруживает, что фотографии из сумочки испарились. Действительно, испарились. Были… и нет. Деньги на месте, паспорт на месте. А вот фотографии… Она начинает о чем-то догадываться, и эти догадки подтверждает телефонный звонок. «Спасибо, — говорят ей. — Все, что надо, мы получили. Завтра сообщим, где забрать документы и ключи от машины».

Недаром же ее заставили толкаться в метро и в битком набитом троллейбусе. Пока Алина старательно оттаптывала чьи-то ноги, ее сумочку тщательно обыскали, несмотря на то, что она, опасаясь карманников, крепко держала ее в руках. И достали оттуда лишь фотографии, оставив на месте все остальное. Ну, мастера! Ну, настоящие профи!

Дальше все просто. Утром Алина уже знает, где лежит очередная посылка, забирает ее и едет на встречу со мной. А вечером ей должны позвонить еще раз — последний, — и она должна передать полученное от меня указание, куда заложить снаряжение, подготовленное по пятому списку. И все… Можно считать, что со своим первым заданием она справилась. Можно отдыхать и дожидаться второго.

Вот только других заданий уже не будет. Вообще ничего не будет! Все эти связные — одноразового использования. Закончив дела с Алиной, я обязан условным кодом через нее же саму поставить «фирму» в известность о том, что связная больше мне не нужна. И ее немедленно спишут. К ней пошлют ликвидатора, и случится так, что еще одна симпатичная девочка станет жертвой маньяка… угодит под машину… выйдет из дому и не вернется. А я в тот же день получу другого связного.

Вот поэтому, а не только потому, что не хотел засветиться, я никогда не прибегал к услугам Алины и, как бы ни было трудно, старался выкручиваться сам. Не хотел я собственноручно подписывать ей приговор. Смертный приговор — без права на апелляцию.

Но деться некуда. Жизнь однажды загнала меня-в угол, поставила перед выбором: или я, или Алина. Естественно, я выбрал себя, свою ни разу не подмоченную за двенадцать лет репутацию надежного исполнителя. Два негодяя, от которых надо избавить мир; последняя акция, проведение которой поручено мне; моя лебединая песня — все это перевешивает пустую, никчемную жизнь одной незаметной девицы, о которой, возможно, никто даже и не подумает плакать.

Все это совершенно очевидно для Голоблада. Он профи, он смотрит на эти вещи именно так. И не иначе.

Но я же не Голоблад! Пивцов я, Пивцов! Модернизированный, усовершенствованный Пивцов, у которого, несмотря ни на что, остались кое-какие принципы. И кое-какие слабости. Одна из них — чувство жалости к этой несчастной Алине. И сомнения — так ли уж надо от нее избавляться? Пусть себе живет дальше. Выходит замуж, рожает детей, готовит обеды и гордится своим черным «поршем». Она же никому не будет мешать!

Нет, так нельзя! Нельзя расслабляться! Нельзя давать волю чувствам! Алина опасна! По инструкции ее надо списать! И чем быстрее, тем лучше!

Внутри меня отчаянно бились друг с другом два человека — профессионал Голоблад и выпускник истфака Пивцов. И ни один из них не мог одержать верх в этой схватке, где на кон была поставлена жизнь радостной, весело улыбающейся дурехи…

Вон, наверное, твой «мицубиси». — Дуреха медленно ехала вдоль ограды платной стоянки около СКК и высматривала мою машину. — А вон еще один, тоже белый. Господи, сколько их развелось. Правда, Слава?

— Останови здесь, я выйду.

Она послушно нажала на тормоз, и я приоткрыл свою дверцу.

— Алина, сегодня тебе будут звонить. Передай, что снаряжение я хочу забрать на двенадцатой точке. Запасной вариант — точка номер четыре. Я буду там завтра утром.

— Двенадцать — четыре, — чуть наклонив голову набок, она смотрела в мои глаза. — Я все передам. Ты позвонишь?

— Не знаю.

— Пожалуйста, позвони! — почти выкрикнула она мне вслед, когда я уже выбрался из машины.

— Не знаю. Давай уезжай.

Я действительно ничего не знал. Ничего-ничего. Во мне все еще продолжалась схватка между Пивцовым и Голобладом. И смертный приговор Алине пока еще не был подписан. Но в любую секунду…

Она не подозревала об этом. И, наверное, стремясь поразить меня тем, какая она лихая наездница, со скрипом сорвала «порш» с места и, перестроив его в левый ряд под самым носом у «татры», начала стремительно набирать скорость. Я проводил ее взглядом и не спеша пошел к проходной на стоянку.

По дороге домой я купил спортивный костюм и поздно вечером, когда на улицах стало поменьше народу, прихватил с собой Бакса и сорок минут бегал трусцой по зеленым дворам Сосновой Поляны. Результат тренировки поверг меня в ужас. Я даже представить не мог, что нахожусь в такой плохой форме. Пробежав со скоростью пешехода не более пяти километров, я задыхался и ничего не соображал от усталости. Меня скрючило набок, а в ушах гулко бухал звук моего сумасшедшего пульса. Если бы вдруг оказалось, что не работает лифт, я не смог бы найти в себе сил на то, чтобы подняться пешком на четвертый этаж.

Но лифт работал. Я благополучно дополз до квартиры и, заперев за собой дверь, первым делом схватил с телефонного столика почти полную пачку «Парламента» и вышвырнул ее в открытую форточку. Больше курева в доме не было. Одним широким жестом я сжег за собой мосты и, размышляя о том, что дней десять придется скрипеть зубами, отправился в душ.

Дней десять… Потом станет легче, и навязчивые мысли о сигарете оставят меня в покое. Я легко смогу пробегать не пять, а двадцать пять километров. Я превращусь из узника Бухенвальда в нормального мужика. Я сумею набрать хоть какое-то подобие формы, которая мне сейчас просто необходима. Все будет отлично… Вот только первые десять дней без табака — они для меня обернутся кошмаром. Я ожидал этого с трепетом. Но с другой, стороны, мне очень хотелось проверить, сумею ли я победить в этой схватке с самим собой и бросить курить.

Я выбрался из-под душа и, закутавшись в огромную махровую простыню, устроился в кресле около телефона. Бакс, роняя на ковер тягучие слюни, лежал у меня в ногах. На часах было полпервого ночи — для Татьяны детское время, — и я решил, что не помешало бы позвонить ей, узнать, как в мое отсутствие обстоят дела на улице Ленсовета.

— Отлично, — сообщила Татьяна, ответив на мой звонок. — У нас все хорошо. Правда… — она замялась. — Ладно. Расскажи лучше, как у тебя? Где шляешься?

У меня не было никакого желания мучить себя выдумыванием вранья, и я попробовал уйти от ответа. Но от Татьяны не так-то легко отделаться.

— Нет, все же скажи. — Она вцепилась в меня, как репейник в собаку. — Ты нашел себе бабу? Спонсоршу? Интересно, и кому ты можешь быть нужен? Какой-нибудь грязной бомжихе? Вы с ней живете в подвале? — Она не давала мне вставить ни слова. — На какие средства вы существуете? И куда ты дел очки? И зачем тебе паспорт?

Когда через десять минут фонтан вопросов иссек, я вздохнул с облегчением.

— Таня, — расскажи, как девчонки? Как твой новый муж?

— Муж… — Я представил, как Татьяна, стоя у телефона в коридоре нашей коммунальной квартиры, безнадежно махнула рукой. — Муж…объелся груш. Слава, у нас продолжаются не приятности с осетинами. Они просто посходили с ума. Впрочем, долго рассказывать.

— Время есть. Расскажи.

— Да нет… Ерунда… — замялась Татьяна. — Справимся сами. А тебя я прошу об одном. Ни под каким видом, ни трезвый, ни пьяный не появляйся здесь в ближайшее время. Ты можешь это мне обещать? А, Слава?

Я слишком хорошо знал Татьяну и был уверен, что никакой другой информации, кроме той, который она сочла нужным поделиться со мной, мне из нее не выжать. Ладно, узнаю все сам.

— Хорошо. Не появлюсь в ближайшее время, — разродился я обещанием, сознавая, что никогда его не сдержу. — Буду звонить.

— Конечно, звони. — Татьяне, кажется, не терпелось поскорее завершить разговор. — Слава, у тебя все? Уже поздно…

Мы попрощались, я положил трубку и долго сидел, откинувшись в кресло и сокрушаясь о том, что надумал бросить курить. Мозги без табачного допинга работали нехотя, упорно не желая придумывать, как же мне поудачнее встрять в войну с осетинами, которая разгоралась — я был в этом уверен — на улице Ленсовета. А может быть, не спешить и понаблюдать за ее развитием из-за угла? Пустить все на самотек и, дождавшись момента, ударить по противнику с тыла? Самым мерзким во всем этом было то, что я не ощущал себя «свободным агентом», вольным поступать так, как сочту нужным. Плотной сетью меня опутывала необходимость в первую очередь выполнить задание Голоблада, и двое чересчур деловых, которых я должен убрать, маячили передо мной на переднем плане, заслоняя собой и Татьяну, и дочек, и осетинов. Перетасовать что-то в этом раскладе я был не в силах. То, на что закодировал меня Голоблад, было по сути своей проклятьем, от которого, наплевав на все остальное, надо срочно избавиться. А чтобы избавиться от него, мне завтра (крайний срок — послезавтра) придется уехать из города на несколько дней. Или на пару недель? Или на месяц? Я точно не знал, у меня даже не было четкого плана действий. Но как бы ни затянулась командировка, а оставлять свою семью без присмотра я не хотел. Мало ли что может случиться.

Кому доверить Татьяну и дочек, я придумал ровно в два часа ночи, когда уже забрался в постель и выключил свет.

Алина!..

Бакс нахально влез на кровать, и я, дождавшись, когда он поудобнее устроится у'меня в ногах, ловко ткнул его пяткой.

— Убирайся в кресло, засранец!

Стаффордшир, крякнув, шмякнулся на пол.

…Конечно, Алина! Это будет мой самый удачный выстрел. Я убью им сразу двух зайцев. Первый заяц — то, что нескромно одетая девочка в лиловых босоножках-колодках, прошедшая школу спецподготовки, обладает широким спектром возможностей для того, чтобы прикрыть и Татьяну, и моих дочек. В этом она легко даст сто баллов вперед любому Валере. А поэтому грех ее не использовать.

Заяц второй:

Грех ее не использовать, а поэтому грех отдавать ее какому-то неизвестному мне ликвидатору. Отличный повод для того, чтобы объявить амнистию и выделить Алине путевку в дальнейшую счастливую жизнь. А господин Голоблад может заткнуться. В поединке с Пивцовым он проиграл. Инструкция будет нарушена, никого списывать не придется.

Я принял решение. Я освободил свою душу от скверны. И закрыл глаза. И сразу спокойно заснул.

И приснился мне еще один заяц. Маленький и пушистый, он сидел под. кустом и орал:

— Эй, Пивцов! А про меня ты, что ли, забыл? Так я же есть тоже раненый, как и те двое. Алина останется жить — это раз. Два — приглядит за твоим семейством. А я — это три. Я — то, что она будет наведываться к тебе, чтоб повозиться с тобой в постельке. Слышь, Пивцов? У нее реальные ножки, Пивцов. И попа, как у бушменки. Вот только сиськи не очень. Размер второй? Как считаешь?

— Пошел в задницу! — огрызнулся я. — Не твое дело.

— Да ла-а-адно, — не унимался заяц. — Чисто правильная коза. А имя какое — Алина! Супер!

Алина…

Супер!

Алина-Алина… Заяц убрался под куст, и я его больше не видел. А вот Алина мне снилась всю ночь. Я ощущал ее гладкую кожу. Я целовал ее в нежные губы. Жарко сжимал ее в железных объятиях. Читал ей с выражением Брюсова и Есенина.

Я вздыхал… Я ворочался… Я чмокал губами и дрыгал ногами… Я бормотал какую-то чушь… В общем, вел себя во сне непотребно, и хорошо, что меня никто не мог видеть. Разве что стаффордшир, но он спал в другой комнате, свернувшись калачиком в кресле. Смертельно обиженный на меня за то, что я пнул его пяткой.

Если быть математически точным, то точка номер двенадцать была вовсе не точкой. Скорее — отрезком, участком Варшавской улицы длиной в триста метров, где на обочине должен быть припаркован «Москвич» с московскими номерами и табличкой «Я путаю педали» на заднем стекле. Водительская дверца не заперта, под правым ковриком — ключи и техпаспорт. В багажнике — огромный рюкзак, в рюкзаке — снаряжение, подготовленное для меня по пятому списку. Если на это снаряжение наткнутся менты, они просто окаменеют от удивления.

Я очень надеялся, что никто ни на что не наткнется. Мне не хотелось неприятных сюрпризов.

Ровно в десять часов утра я выбрался из такси на Варшавской улице, и сразу же мне в глаза бросился дряхлый зеленый «Москвич» с ржавыми крыльями. Я прогулялся мимо него, внимательно прочитал табличку на заднем стекле и зашел в небольшой продовольственный магазинчик. Минут пять я стоял и грустно разглядывал богато украшенную яркими пачками сигарет витрину, потом достал из кармана мелочь и высыпал ее на прилавок.

— Пачку… — Я на секунду замялся. — Эскимо и пачку «Дирола», пожалуйста.

Полненькая продавщица сверкнула в улыбке жемчужными зубками.

— Мне показалось, что вы хотите купить сигареты.

Наблюдательная, зараза! Она положила передо мной жевательную резинку. И продолжала трепать языком:

— «Дирол»… Я раньше жевала только его. Но последнее время это слово ассоциируется у меня с одной длинноносой певичкой. И я перешла на «Ригли'с».

Бред… Или мне это снится? Я ни слова не понял из того, что сказала мне эта красавица. При чем здесь певичка? Что за ассоциации? Я молча пожал плечами и вышел из магазина. И лишь тогда вспомнил, что не забрал мороженое.

Обойдусь без него. Я подошел к зеленому «Москвичу». Дверь оказалась незапертой. Ключи и техпаспорт — под ковриком. Все в порядке, все по сценарию. Интересно, сумею ли тронуться с места на этом корыте?

Я воткнул в гнездо ключ зажигания и без проблем завел двигатель. Без проблем отъехал от тротуара. Развернулся и без скрежета и дребезжания, без ядовитых черных выхлопов в атмосферу медленно поплелся в сторону Сосновой Поляны. Несмотря на свой страшненький вид, зеленый старик оказался машиной что надо. Самое ценное — он, в отличие от «паджеро», не привлекал к себе внимания мусоров.

«Москвич» я оставил на платной стоянке в двух кварталах от дома. Открыл багажник и взвалил себе на спину шестидесятикилограммовый рюкзак со снаряжением. Ноги мои подогнулись, глаза вылезли из орбит, но я решительно сжал зубы и отправился в путь. Полтора километра, не больше, — мне они показались дистанцией экстремального триатлона. Даже вчера после вечерней пробежки я не был измучен так, как сегодня, когда ввалился, словно тяжелораненый, в квартиру. Стаффордшир удивленно глазел на то, как я уселся прямо на пол в обнимку с рюкзаком-убийцей и долго не мог прийти в себя.

— Подыхаю… — тихонечко стонал я. — И что за ишак? Почему было сразу не завезти этого монстра домой, а уж потом ехать ставить машину.

Бакс в ответ ухмылялся ехидно: «Допрыгался, мол. И не жалко. Будешь знать, как пихать меня пяткой».

Я потрепал его за загривок и пополз к телефону.

— Алло. — Алина ответила после восьми длинных гудков. Я их считал машинально. И уже был готов бросить трубку… — Говорите, я слушаю.

— Ты спала что ли? Я разбудил?

— А-а-а… — Она обрадовалась, услышав мой голос. — Я была на балконе.

— Сегодня в семнадцать ноль-ноль там, где мы встречались вчера. Будь без машины. Я подъеду на внедорожнике.

— Договорились. До встречи. — На прощание она несколько раз быстро чмокнула губками. Мне нравилось, как она это делает. И мне нравилось то, что она не задает лишних вопросов.

До пяти часов вечера оставался еще вагон времени, и я потратил его на тщательную ревизию «пятого списка». Приволок из прихожей в комнату рюкзак и разложил на полу все его содержимое. Отделил в сторону то, что не может мне пригодиться в ближайшее время. Потом отделил то, что, скорее всего, не может мне пригодиться. Потом то, что может мне пригодиться, но без чего я смогу обойтись. Подумал и вернул назад пистолет-пулемет «Каштан» и коробку с патронами к боевому дробовику «Спас-12». Сосредоточился и минут десять соображал, все ли сделал, как надо.

Все то, что отобрал для поездки, я сложил обратно в рюкзак, остальное отправилось в шифоньер дожидаться своего часа. Я приподнял рюкзак с полу. Он похудел килограммов на тридцать. Но скоро он снова поправится. Я напихаю в него провизию, кое-какое тряпье, всякие мелочи. Он снова станет неподъемным убийцей, и я сдохну под ним где-нибудь в Карельских лесах. Я выругался сквозь зубы и достал из рюкзака «Каштан» и тяжелую коробку с патронами. Все же им придется остаться дома. А мне — обходиться минимумом.

Чего мне не хватало, так это карты того района, в который я собирался наведаться в гости. У Голоблада была подробнейшая двухверстка в прошлогодней редакции со всеми, казалось бы, лишними мелочами, с отметками глубин рек и озер, даже с пунктами триангуляции. Но эта карта лежит в тайнике в Горелове. В тайнике, битком набитом всевозможным добром. Но пытаться его оттуда извлечь очень рискованно. За коттеджем, в котором оборудован этот тайник, возможно, ведут наблюдение люди, угрохавшие Голоблада, и мне лучше расстаться с мыслью о том, что можно попробовать сунуть туда нос.

Эх, карта, карта… Будь у меня в запасе несколько дней, я раздобыл бы себе еще одну. Есть для этого кое-какие каналы в Союзмаркштресте. Есть каналы — нет времени.

Впрочем, тот минимум сведений, без которого никак нельзя обойтись, я держал в голове. Я точно знал, как доберусь до конечного пункта моего путешествия, был уверен, что не заблужусь и не промахнусь мимо большого безымянного озера примерно в сорока километрах к востоку от Пяльмы. Голоблад в свое время спланировал, где можно спрятать машину, какими дорожками надо идти, чтобы не привлекать к себе внимания и не завязнуть в болотах. Он разработал несколько путей отступления, определил места, где, если потребуется, можно отсидеться в течение нескольких дней. И все это только по карте, ни разу не побывав на месте. На более детальную разработку акции просто не было времени.

— Не было времени. Правда, псина? — Бакс в ответ помахал мне хвостом, и я решил, что надо сходить с ним на улицу. — Пошли погуляем, а то потом я уеду. И привезу сюда одну легкомысленную особу. И снова уеду, уже надолго, а вы с ней будете жить вдвоем. — Я снял с вешалки в коридоре поводок и ошейник, и стаффордшир послушно подставил мне лобастую голову. — Надеюсь, поладите.

До отъезда на встречу с Алиной оставалось еще два часа, и все это время я провел во дворе на скамейке, наблюдая за тем, как Бакс мирно играет со знакомой уже доберманшей, и в сотый — нет, в тысячный — раз проворачивая в голове свою предстоящую поездку в Карелию. Поездку, которая обещала мне полный букет всевозможных пакостей и испытаний. Поездку, которую совсем с небольшой натяжкой можно было назвать прогулкой в чистилище. Поездку, которую мне со своей легкой руки подарил негодяй Голоблад.

Эх, лучше бы я остался простым алкоголиком. Сидел бы сейчас, вонючий и неухоженный, в будке на Валерином огороде, страдал бы с похмелья и не знал бы других проблем, кроме того, где найти денег на «Льдинку». А вместо этого ломай голову, как прикончить двух совершенно не знакомых мне мужиков. Чересчур деловых граждан России, склонных к продаже в Ирак и на Кубу военно-промышленных технологий.

Нет, действительно, гораздо удобнее быть алкоголиком.

Эти двое знали толк в радиоэлектронной войне. И в диверсионной войне на ТКС (телекоммуникационных сетях) противника. Один — академик, второй — бизнесмен; один ~ стратег, второй — тактик; один — Кезамаа Йозеп Арнольдович, второй — Луценко Эрлен Александрович.

Кезамаа… Эта фамилия никогда не встречалась в газетах. Про такого ученого не знали студенты. Он не читал лекций и не писал учебников, не издавал статей и не участвовал в научных симпозиумах. Он был из тех, кого в 70-е годы называли секретными физиками, и активно работал на ВПК, став к сорока годам руководителем одного из крупнейших военных проектов под названием «Радиола». Меньше — ученый, больше — толковый администратор и мастер придворных интриг, он в самых высших кремлевских кругах за несколько лет приобрел вес, сравнимый разве что с весом таких гигантов, как Королев и Курчатов. С ним считались министры и маршалы, перед ним генералы стояли по стойке «смирно». Он был номерам первым. Или одним из первых в стране. И даже не представлял, что может быть как-то иначе. И широким строевым шагом маршировал по жизни, сметая у себя на пути все препятствия. Даже не замечая этих препятствий. Они превращались в пыль под его ступнями.

Стена неожиданно выросла перед ним в 1989 году. Она оказалась слишком прочна, и он не смог ее растоптать. Она была высока, и он не сумел через нее перебраться. Остановился, не понимая, что происходит. И больше уже не сделал ни шагу вперед. В1989 году государство резко урезало финансирование военно-промышленного комплекса. Проект «Радиола» был заморожен. В жизнь ворвалось новое слово «конверсия».

Секретные физики разбегались по заграницам; по военным заводам, благоухая парфюмом от Кельвина Кляйна и мятной жвачкой, разгуливали комиссии из Пентагона; будущие олигархи, испуганно озираясь, тащили в свои закрома первые украденные миллионы. А Кезамаа писал заявление об уходе на пенсию. Естественно, на персональную пенсию. Со всеми привилегиями и льготами.

Заявление так и осталось у него на столе. В ход пошла другая бумажка — личное приглашение от Рауля Кастро: «Великий советский ученый, коммунист Кезамаа Йозеп Арнольдович с супругой, дочерью, зятем и внучкой не желают ли провести время на шикарных пляжах Гуантанамо?»

— Желают, — решительно заявила супруга. — И даже не вздумай спорить. — И побежала в ОВИР оформлять документы, не^подозревая о том, что для ее мужа открывается новый цикл славной трудовой деятельности.

Кезамаа вернулся с Кубы в конце 1990 года, через три дня после того, как в Советском Союзе был принят бюджет на будущий год, где проект «Радиола» — теперь уже просто «Научные изыскания в области телекоммуникационных сетей» — был выделен отдельной статьей. Уже не с прежним размахом, но все же не встречая на пути препон и рогаток, в одном из ленинградских научно-производственных объединений вновь закипела работа. И, как и два года назад, над всем этим высился неколебимый Йозеп Арнольдович. А рядом с ним стремительно набирал силу исполнительный директор проекта Луценко Эрлен Александрович.

Удивительно, но все катаклизмы, которые обрушились на страну за следующие пять лет, почти не тревожили маленькую империю Кезамаа. Рассыпалась на кусочки страна, не спеша, но уверенно, растаскивалась по частям армия: По России беспощадным катком прокатилась приватизация. Предприятия бывшего ВПК, словно оказавшись в холерном бараке, умирали одно за другим, и стаи падальщиков моментально слетались на их еще не остывшие трупы. Государство снова резко сократило ассигнования на изыскания в области ТКС.

Но деньги были. И деньги немалые. В качестве спонсоров выступили несколько оффшорных фирм, и лишь два человека в России — Луценко и Кезамаа — знали, что за этими фирмами стоит режим братьев Кастро.

В начале 1996 года администрацией Невского района Санкт-Петербурга было зарегистрировано ЗАО «Пандора». Уставный фонд -30 млн рублей, основной вид деятельности — маркетинг на рынке средств связи и телекоммуникаций, президент — Кезамаа Йозеп Арнольдович, генеральный директор — Луценко Эрлен Александрович. «Пандора» арендовала офис на Октябрьской набережной и приступила к работе. Она представляла российские военные предприятия на международных промышленных выставках, она помогала им выигрывать тендеры и получать крупные и престижные заказы за рубежом. Фирма исправно вносила налоги, и у фискальных органов к ней не было никаких претензий. Зато появились претензии у спецслужб. И не только российских. Уж больно тесно «Пандора» сотрудничала с Кубой. И начинала стремительно развивать отношения с режимом Саддама Хусейна. Это не нравилось никому.

Летом 1997-го года в офисе на Октябрьской набережной прогремел мощный взрыв, а через неделю неизвестный из автомата обстрелял служебный «вольво» Луценко. В обоих случаях пострадавших не оказалось. Эрлен Александрович отделался легким испугом и уже на следующий день подписал приказ о зачислении на должность начальника службы безопасности фирмы «Пандора» Макеевой Ольги Сергеевны, подполковника КГБ в отставке, проработавшей двадцать лет в небезызвестной «девятке». А еще через день было совершено покушение на Кезамаа.

Взлетел на воздух его «линкольн». Жена, сидевшая за рулем, дочь и внучка погибли на месте, самому же Йозепу Арнольдовичу взрывом оторвало обе ноги, но случайно оказавшийся рядом врач успел оказать ему первую помощь. Восемь недель академик находился на отделении полевой хирургии Военно-медицинской академии, потом перебрался на Кубу, где провел зиму 1997-98 годов.

Фирму «Пандора», на время лишенную своего мозгового центра, несколько месяцев лихорадило. Но Луценко оказался на высоте. Получив в наследство от Кезамаа все его связи, он умело срастил разорванные цепочки, и схемы сотрудничества с Ираком и Кубой начали снова приносить огромные дивиденды. Наследник и ученик вступил в свои права. Теперь он мог вполне обойтись без учителя. Денег, знаний и связей для этого было достаточно. Но Луценко даже не думал о том, чтобы отодвинуть всторону академика. Пусть работает, пусть проявляет активность, пусть считает, что без него не обойтись.

Кезамаа вернулся с Кубы весной 1998 года и, даже не заезжая в Санкт-Петербург, отправился из Москвы через Петрозаводск на территорию военного полигона, где для него в сорока километрах к востоку от Онежского озера в дремучих карельских лесах за полгода был отстроен жилой комплекс стоимостью два миллиона долларов. Комплекс занимал островок площадью три с половиной гектара, прижавшийся к северному берегу большого лесного озера. От берега островок отделяла протока шириной сорок метров, через которую был перекинут понтонный мост с внушительным, вызывающим уважение своим неприступным видом, контрольно-пропускным пунктом. С запада, севера и востока весь островок был обнесен пятиметровой бетонной стеной, и лишь с юга ничто не закрывало прекрасный вид на зеленые воды лесного озера и далекий — за пять километров — поросший сосновым бором холмистый берег. Кроме КПП и ограды островок нес на себе трехэтажный коттедж, внешним видом напоминавший небольшой средневековый замок, четыре двухэтажных модульных домика — каждый на две квартирки, — в которых проживали охранники и прислуга, и приземистое строение без окон, предназначенное для хозяйственных нужд. На крыше коттеджа — тарелка космической связи, на просторной поляне — маленький четырехместный вертолет, который взлетал не чаще, чем два раза в месяц.

Кезамаа давно смирился с гибелью внучки, дочери и жены, он легко научился обходиться без ног, и ему хватало инвалидной коляски. Куда более глубокий шрам покушение оставило на его психике. Этот шрам постоянно зудел, он не давал спать по ночам, именно он загнал академика в карельскую глушь. Название этого шрама — страх, мания преследования, комплекс потенциальной жертвы. Мысль о том, что охота за ним продолжается, не оставляла Кезамаа ни на секунду, и он решил не жалеть денег на охрану своей маленькой крепости.

Вдобавок к неприступному КПП и пятиметровому забору по периметру острова установили около двадцати камер ночного слежения, с южной стороны остров был окружен специальной сетью против аквалангистов, в воду были опущены несколько высокочувствительных сонаров. Из Москвы на постоянное место жительства и на фантастические оклады прибыли три человека, прошедшие в свое время школу «девятки» и ФСО. Произошли небольшие кадровые перемещения, и три охранника, оказавшись в результате этого лишними, отправились, тая обиду в душе, искать работу на «материке».

Один из них вернулся домой в Петербург, где спустя ровно два года его, спившегося и безработного, отыскал Персивачъ Голоблад. Вся информация обошлась англичанину в двести рублей, к которым он от себя добавил бутылку водки. Водка, должно быть, оказалась бодяжной. Во всяком случае, тело бывшего охранника академика Кезамаа найти на следующий день в комнате одного из метростроевских общежитийсо всеми признаками отравления метиловым спиртом. Шел июнь 2000 года…

К этому времени Персиваль Голоблад занимался проблемой Луценко и Кезамаа уже два месяца. И успел прийти к заключению, что либо кто-то решил свести с ним счеты, либо в Лондоне не успели подумать, прежде чем спустить ему такое задание. Такое! — заведомо невыполнимое одним человеком.

Кое-какие сведения по этому делу Голобладу переправили из «фирмы», кое-что он сумел накопать сам. И, перебирая в голове все это, не мог понять, чего же все-таки от него хотят? Ликвидировать Эрлена Луценко? Да проще добраться до председателя Центробанка России! А Эрлена оставить в покое. Старая дева Макеева оберегает его, точно собственного ребенка, а он, смертельно напуганный еще три года назад, являет собой идеальный образчик объекта охраны. Все места его пребывания, ограничиваются офисом «Пандоры», квартирой в Озерках и квартирой любовницы на улице Шота Руставели. Он ездит на бронированном «мерседесе», не посещает концертов и казино. У него нет семьи и близких друзей, к которым надо иногда заглядывать в гости. За последние годы Луценко ни разу не был в отпуске, не выезжал за границу и лишь несколько раз неожиданно появлялся на один день на острове академика Кезамаа. Окна его квартиры на двенадцатом этаже отлично охраняемого элитного долга выходят на Шуваловский лесопарк, и снайпер смог бы работать по ним разве что с вертолета. Окна квартиры любовницы — аналогичная ситуация — смотрят на бескрайний, заросший кустами пустырь. Здание фирмы «Пандора» хоть и имеет отдельный вход с Октябрьской набережной, но находится на территории режимного предприятия, и Луценко, въехав на эту территорию на своем «мерседесе», спокойно вылезает из машины и проходит на работу, уверенный в том, что здесь-то его никто не подстрелит. И не взорвет. Та же ситуация дома — он садится в машину еще в подземном гараже. То же самое — у любовницы… Казалось, Луценко специально создан для того, чтобы можно было ткнуть в него пальцем и торжественно объявить: «Вот эталон человека, до которого никогда не дотянется костлявая рука киллера. Учитесь, господа бизнесмены, и вы доживете до старости.

Параллельно со сбором информации на Луценко Голоблад занимался разработкой Йозепа Кезамаа. Академик в конце апреля вернулся из очередной поездки на Кубу, где провел уже третью зиму подряд, и сидел на своем острове в обществе прислуги, охранников и компьютера. С его помощью он отслеживал всю деятельность «Пандоры», но этим и ограничивался, ни во что не вмешиваясь и полностью доверяя Эрлену Луценко. Или так только казалось со стороны?

В МИ-6 никто не мог утверждать, что Ке-замаа уже отошел от дел и больше не представляет опасности, В любой момент, а именно в случае смерти Луценко, он снова может взять на себя все руководство «Пандорой» и за несколько месяцев подготовит себе на смену еще одного умненького и делового эрлена. А поэтому в туманном. Альбионе разумно решили, что если болят два зуба, то удалять надо оба. И спустили задание Голобладу. И Голоблад тихо взвыл, вникнув в него и вспомнив, что за двенадцать лет ни разу еще не проигрывал. На горизонте замаячило первое поражение.

И, возможно, провал. Ведь последнее время его не отпускало предчуствие, что ему нацепили «хвост». Который никак не засечь.

Только пустое предчуствие, а его не укажешь в донесении в Центр. На него не сошлешься, объясняя куратору, почему не форсировал ликвидацию Луценко и Кезамаа… И вообще, скорее всего, это просто пошаливают нервишки. Наружку он просто придумал. Придумал! Пора отбросить всю свою мнительность в сторону и наконец заниматься делом.

И Персивачь Голоблад запланировал на 19 июня поездку в Карелию, чтобы на месте оценить обстановку вокруг острова Кезамаа, а если удачно сложатся обстоятельства, то и убрать академика. Накануне он оформил на службе недельный отпуск, собрал снаряжение и провизию, и все воскресенье накануне отъезда колесил по дворам и улицам Питера в надежде все же определить наружку. Пустое! Либо эти ребята были асами в своем деле. Либо эти ребята просто не существовали в реальности. Персивалъ очень хотел верить во второй вариант. И он. заставил себя поверить в него. И утратил чувство реальности. И проморгал появление позади «хонды» огромной «тойоты лэнд круизер». Менее чем за минуту до того, как двенадцать пуль из автомата Калашникова буквально разрезали напополам его тело. В результате чего пришлось отправляться в неуютные лабиринты неведомого пространства.

На рандеву с Ярославом Пивцовым.