Уддияна, или Путь искусства

ГЛАВА 1. CHANGE YOUR MIND

Я подошел к полотенцу, взглянул на ножи, а затем, потупив взгляд, твердо сказал:

— Спасибо. Спасибо, нет.

В полном молчании мы собрали вещи и вернулись домой.

Вечером того же дня Халид заглянул ко мне. Я чувствовал себя неважно: болела голова, знобило, кости пронизывала ломота. Халид сел напротив и закурил.

Некоторое время мы сидели молча. Наконец, я решился нарушить молчание:

— Наверное, это был трусливый поступок? Как ты считаешь?

Халид выпустил тонкую струйку дыма и постучал сигаретой о краешек металлической пепельницы.

— Вспомни, что сказал тебе Джамшед: ты сам господин своих решений. Отказываясь от пути Ножа, ты поступил осознанно, признав свою слабость, неготовность. Это требует определенного мужества. Не стоит осуждать себя. Впрочем, я и не ожидал от тебя иного решения.

— Ты настолько не уверен в моих силах?

— Может быть и так. — Халид как-то грустно взглянул на меня и погасил окурок.

— Ты — точная копия меня. Когда-то давно, еще ребенком, война отняла у меня родителей. Я много скитался и едва не умер от голода и страха. На рынке в Пешаваре меня подобрали какие-то люди. Они накормили меня и взяли к себе в горы, учили чтению, письму и многим другим вещам. А потом я предал их…

— Что значит предал?

— Так мне казалось тогда. Я бежал. Бежал, потому что испугался. Я считал их жестокими и безжалостными. Они выглядели как волки.

— Они пытались научить тебя пути Искусства?

— Я не знал тогда этого слова, я не знал даже их имен. Это были люди вроде Джамшеда — суровые и молчаливые. Они устраивали мне испытания, били. Они хотели, чтобы я стал воином, волком — а мне было всего девять лет…

— Теперь ты жалеешь, что ушел от них? — спросил я как можно мягче.

— Да нет, я не мог по-другому. Представь себя на моем месте. Много лет я осуждал себя за трусость, за упущенный шанс. Но теперь я понимаю всю силу своего решения: маленький мальчик шел по безлюдным горам три дня и три ночи почти без остановок. А вокруг были волки — настоящие волки. Я остался в живых только благодаря силе своего решения. Но затем много лет Искусство избегало меня, словно в наказание.

Халид выглядел усталым, потерянным, голос звучал глухо. Передо мной сидел не бог, не гуру; в его словах чуствовалась огромная горечь. Халид поднял на меня глаза: они светились совершенно земной теплотой.

— Пойми: путь Искусства тяжел и страшен. Он заставляет страдать и не сулит никакой награды. Ты идешь, потому что слышишь зов, потому что не можешь иначе.

Приняв путь сердцем, свернуть с него невозможно. Можно только выбирать.

— Из двух зол — меньшее?

— Ты ошибаешься — большее. Самое большее. И умирать в глубоком осознании, но без всякой надежды.

Мы долго молчали. Халид подошел к окну; шумела молодая листва, вдали завывали троллейбусы и автомобили. Наступала ночь. Я почувствовал себя скверно: похоже поднялась температура.

— Я прилягу, — сказал я Халиду. — Что-то мне не по себе. Если хочешь, посиди здесь.

Халид подошел ко мне и взял за руку.

— Твое тело сейчас очень встревожено. Клетки получили совершенно новый опыт и не готовы его переварить. Возможно, ты заболеешь, но это нормально. Постарайся ничего не предпринимать, можешь только пить воду. Все пройдет. Я буду навещать тебя. — С этими словами Халид тихонько вышел.

На какое-то время я заснул, но скоро проснулся от нестерпимого жара. Тело горело, от головы к ногам волнами ходила лихорадка. Это напоминало горячий холод, однако симптомов гриппа или отравления не было совершенно. Прошла и головная боль. Оставался лишь жар; его источник сидел глубоко внутри, как будто кишки варились в кипящем котле. Дыхание стало горячим, участилось сердцебиение.

Я нашел градусник и измерил температуру: 39,8! Помня о наставлениях Халида, я напился кипяченой воды и снова лег, провалившись в глубокий сумрачный бред. Мне мерещились белые кони — огромный табун мчался прямо сквозь меня, а я стоял, скованный ужасом. Мне снился Ужас с большой буквы — нечеловеческий, дремучий, как будто принадлежащий не мне, а прапамяти человечества, всех живых организмов.

Ужас был неизмеримо больше меня, я терялся в нем, как песчинка, вернее, я был песчинкой — частицей вечного круговорота.

Проснувшись, я снова потянулся к градуснику. 40,5 — безжалостно показывал он. Я слабо позвал Халида, но его не было рядом. Стояла глубокая ночь. Теперь уже наяву мне сделалось страшно — я боялся умереть. Дышать стало очень трудно, воздуха не хватало, легкие разрывались. Я свесил голову с постели — так, вроде, было получше, и вспомнил о мистических болезнях сибирских шаманов, когда они в горячке получали магические знания. Пора явиться животному силы, подумал я, но вместо этого новая волна жара хлынула в голову. «Огненная трансформация», — снова пришло в голову, но выдержать ее я был не в силах. На градуснике стояло 41. Я умирал, и Халида не было рядом. Из последних сил я полез в тумбочку и нащупав упаковку шипучего аспирина, заставил себя проглотить двойную дозу. Почти мгновенно я уснул.

Разбудил меня Халид, и смотреть ему в глаза было очень стыдно. Он дотронулся до моего лба и все понял.

— Испугался? — с улыбкой спросил он. Я промолчал.

— Ничего. Трудно выдержать искушение смертью, трудно покориться ее призыву.

— Ты хочешь сказать, что я мог действительно умереть? — замирая, спросил я.

— Да, — ответил он кратко.

— И ты знал это и не пришел мне на помощь?

— Я был рядом с тобой все время, но ты не знал об этом. Однако я предпочитал не вмешиваться.

— Предатель, — злобно прошипел я. — Сволочь и предатель! Убирайся. Хватит с меня вашего Искусства, я сыт им по горло! Я хочу быть нормальным человеком, понимаешь — нормальным!! — и бешенство с новой силой охватило меня.

Халид спокойно наблюдал припадок, напевая себе под нос мелодичную песенку — что-то вроде колыбельной. Его лицо выражало заботу и ласковую грусть. Понемногу я остыл и попросил прощения.

— Перестань, — беззлобно сказал Халид. — На пути Искусства невозможно быть готовым к испытаниям. Ты не сделал ничего дурного, просто выбрал Жизнь, хотя мог пойти путем Смерти. Смерть задала тебе вопрос, и ты ответил на него.

— Халид, что такое смерть?

Он почесал в затылке.

— А сам-то ты как думаешь?

Я вспомнил Бродского: «Смерть — это то, что бывает с другими». Халид положил голову на руки и слегка прикрыл глаза. Пауза продолжалась довольно долго, наконец он произнес:

— Никогда не слышал более точного определения. А что он еще написал, твой Бродский?

Я вспомнил любимые стихи:

Чужбина так же сродственна отчизне, Как тупику соседствует пространство.

Халид был искренне удивлен.

— Поразительно! Я совсем не знаю русской поэзии, но этот человек — гений! Он постиг Искусство в совершенстве, хотя, возможно, и не знает об этом.

— Бродский недавно умер, — перебил я и рассказал что помнил из биографии поэта. Затем мы снова вернулись к разговору о смерти.

— «Смерть — это то, что бывает с другими», — процитировал Халид. — Вдумайся!

Ты можешь увидеть ее по знакам, которые она подает. Смерть разрушает твой мир, и только твой, но ты никогда не сможешь этого принять, потому что тогда наступит конец твоему миру, и принимать будет некому.

— А как же принятие смерти на пути Ножа?

— Это совсем другое дело, и ты испробовал его на себе. Человек Ножа открывается смерти и ждет ее решения — со страхом и осознанием, но полностью расслабленно.

Смерть проходит мимо или забирает его. И в том, и в другом случае он свободен.

Таков путь Смерти.

— Расскажи мне о нем.

— Путь Смерти нельзя назвать отдельным путем. Вспомни Джима Моррисона — он экспериментировал с наркотиками, алкоголем и сексом, разрушал свое тело, но достиг вершин вдохновения. Моррисон упустил только одно обстоятельство: на пути Смерти нет иного божества, кроме Нее. А он выбрал музыку. Искусство Ножа — это постоянный диалог со смертью. Близко к этому лежат тантрийские практики, особенно шиваизм и учение Матери Кали. Но об этом — в другой раз.

— А что такое путь Жизни?

— Это — Рам. Шутовство, танец, наслаждение, экстаз. Громкий смех надо всем миром.

— «Раскаты моего хохота сотрясают Небо и Землю», — процитировал я чаньского патриарха.

— Приблизительно так. Но и здесь присутствует смерть — правда, в ином обличье.

Смеяться над миром и собой можно тогда, когда бренность и несерьезность всех вещей стала очевидна. А это и есть смерть.

— Путь Человека — это путь Жизни?

— Смотря в какую сторону он тебя заведет. Помнишь, я говорил о выборе? Выбор — это смена концепций. Так ты сменил «страх опоссума» на «страх койота». В английском языке есть отличное выражение: «Change your mind». В общем, это означает «взгляни с другой стороны», но если перевести буквально, — «смени свой ум». Это потрясающая фраза! Смени свой ум! Не забывай это делать регулярно: два раза в день, утром и вечером, как чистить зубы. Иначе ты будешь без конца блуждать в дебрях идей и суждений.

ГЛАВА 2. САНСАРА

Я подарил Халиду свой томик Бродского. Он читал его дня три-четыре, а затем, восторженный, прибежал ко мне.

— Я же говорил, что этот человек постиг Искусство в совершенстве! Читай! — он ткнул книгу мне в руки. — Читай, и научишься гораздо большему, чем я могу тебе дать. Ты верно чувствуешь, но еще далек от постижения духа Искусства. Вот слушай:

Он сделал эффектную паузу. Я знал эти строки наизусть, но ничего особенного в них не замечал.

— Учись! Это совершенное осознание пути Человека. Все преходяще, все стремится к началу. Чего стоит один «грядущий моллюск»! Мы ничего не значим, мы — морская пена, и моллюск ничем не важнее нашего. Он просто придет туда, где мы, как нам казалось, жили, и его жизнь будет настолько же безразлична мирозданию, как и наша. Не пытайся понять головой! Ты слишком много знаешь, слишком много читал, — Халид был очень взволнован. — Поразительно: сокровище можно найти там, где ожидаешь меньше всего. Спасибо тебе за книгу.

— Халид, — начал я очень серьезно. — Я не совсем понимаю, что ты вкладываешь в понятие путь Человека. Иногда ты отрицаешь философию, иногда словно цитируешь какого-нибудь Канта или Нагарджуну.

— Кого-кого? — Халид смачно расхохотался. — Кто такой этот Нагарджуна? Твой дедушка? Или ты читал Канта?

— Перестань ерничать, — скривился я. — Канта я не читал, а Нагарджуна — буддийский философ.

— Черт с тобой, не буду. Я пришел не за этим. У меня для тебя есть прощальный подарок.

— Прощальный? — насторожился я. — Как тебя понимать? Мое обучение окончено?

— Обучение не может быть окончено — я только что тебе наглядно это продемонстрировал. Но наши встречи подходят к концу. Ты выбрал путь Человека, и я должен преподать тебе последний урок.

Я искренне опечалился. За несколько месяцев Халид стал для меня совершенно родным человеком. Я не назвал бы его своим другом или учителем, но более близко к сердцу я никогда никого не допускал. Предчувствие утраты совершенно лишило меня сил, в глазах стояли слезы.

— Ну-ну, — с легкой издевкой произнес Халид. — Ты уже большой мальчик. Я хочу, чтобы ты шел своей дорогой с легким сердцем и более того — сам стремился как можно скорее избавиться от меня. Сейчас ты по привычке цепляешься за «учителя», но ты — не утопающий, а я — не соломинка. Взгляни на себя — ты вырос!

В глубине души я знал, что Халид прав. Я чувствовал себя вполне самостоятельным и свободным; он бы прав — я вырос и стал другим. Никогда бы не подумал, что несколько месяцев могут так изменить человека; ум отказывался верить, но мне было плевать на ум. Я чувствовал крылья за спиной — они готовы были раскрыться.

— Все! — резко скомандовал Халид. — Довольно самокопаний. Сядь и попытайся расслабиться. Нам предстоит неблизкий путь. Вернись к ощущениям тела: как лежат руки, как чувствует себя позвоночник, комфортно ли шее. Почувствуй стул под собой, перекладины спинки. Вспомни о «пустом лице» — оно тебе пригодится. Что ты чувствуешь в ладонях — тепло или прохладу? Поищи положение, в котором ты бы ощущал себя максимально удобно.

Я завозился на стуле и принял весьма комфортное положение.

— Теперь подумай о времени. Согласись, когда ты чего-то ожидаешь, оно течет медленнее. Если ты прислушаешься, то услышишь тиканье своих наручных часов.

Через некоторое время звук станет громче — ты уже знаком с этим состоянием.

Обрати внимание на глаза: взгляд расфокусирован, но может уловить малейшие различия между предметами. Еще раз вернись к телесным ощущениям. А теперь попытайся осознать все сразу: видимое глазу, звуки и, скажем, давление спинки стула. Выбери один зрительный объект, один звук и одно тактильное ощущение.

Сосредоточься на всем сразу, но следи, чтобы ни одно из чувств не захватывало инициативу.

Мне удалось все сделать довольно легко, и я вошел в очень легкое, прозрачное состояние. В отличие от всех испытанных мной трансов, я был в полном осознании и мог контролировать свои действия.

— Двинемся дальше. Представь себе длинную дорогу. Это дорога твоей жизни. Она где-то началась, и где-нибудь окончится. Ты стоишь у края дороги. Это твое здесь и сейчас.

Я вспомнил сцену из одного американского фильма: у края пыльной дороги в пустыне стоят ноги в поношенных ковбойских сапогах. Мне понравился образ, и я вошел в него.

— Представил? Хорошо. Теперь поверни голову и посмотри куда хочется — в начало или в конец пути. Что ты видишь?

Я взглянул в начало. Там громоздились белые горы и какие-то стороения, но дорога была прямой и ровной. Самого начала я не разглядел: оно терялось в туманной дымке. Я повернул голову в противоположную сторону: дорога была тоже прямой, но на ней стояли огромные черные арки, наподобие римских, бросавшие устрашающую тень. Начало было гораздо приятнее. Я пересказал видение Халиду.

— Отлично. Теперь почувствуй дорогу сердцем: это и есть твоя жизнь, твоя судьба. Именно по ней тебе предстоит идти, здесь тебя ждут победы и поражения, радость и горе. Ты выбрал этот путь, и ты пройдешь его до конца, чего бы то ни стоило. Такова жизнь.

Я рассматривал дорогу. Она была ровной и пыльной. Стояло высокое сверкающее солнце, скудная растительность на обочине высохла и безжизненно опала. Небо безразлично простиралось от горизонта до горизонта. Равнодушие, подумал я, невыносимое равнодушие мира.

— Мы можем сейчас двинуться по этой дороге к началу или к концу. Куда бы ты хотел пойти?

— К началу, — ответил я, взглянув на белоснежные горы.

— Вспомни какое-нибудь важное событие, происшедшее с тобой за последнее время.

— Коза, — не задумываясь произнес я.

— Отметь на дороге эту веху и перенесись туда.

Сцена принесения в жертву козы предстала передо мной во всех подробностях. Я обозначил ее на дороге ножом, воткнутым в землю.

— Теперь вспоминай по очереди все важные события и двигайся от вехи к вехе, сколько бы времени это ни заняло. Найди точку, с которой начинаются твои воспоминания. Когда найдешь, остановись.

Жизнь пролетала передо мной, как в кино, — пусть это сравнение будет банальным.

Разрыв с родителями, поступление в университет, выпускной в школе, гепатит и больница, первый класс, детский сад — я двигался все медленнее и медлнее, пока не подошел к «точке отсчета». Моя память началась со сцены купания в детской ванночке: мыло попало в глаза, я плескался и плакал, а бабушка вытирала мне голову полотенцем. Потом меня вытерли, плотно обернули чем-то и понесли в кроватку. Боль и страх сменились ощущением блаженства.

— Сколько тебе было лет? — спросил Халид.

— Не помню, — ответил я. И действительно: мои воспоминания почти не были связаны с возрастом. Точно я помню только две даты: в четыре года мне купили санки, в восемь лет я любил визуализировать желтую сияющую восьмерку.

— Что ты видишь на дороге?

— Все очень смутно. Какие-то деревья.

— Зеленые или сухие?

— Зеленые. По-моему, тополя. Еще пух летит.

— Можно ли посидеть под деревом?

— Да, — и я присел.

— Посиди некоторое время, соберись с мыслями. Может быть, ты почувствуешь какие-нибудь перемены в теле.

Я увидел себя под деревом как бы в уменьшенном варианте: тело и лицо были взрослыми, но сами размеры существенно уменьшились, как у гнома. Мне можно было дать от силы года два. Я рассматривал дорогу. По обочине пробивалась травка, но было набросано много всякого сора: тарелки, битые бутылки, остатки еды. Воздух был относительно чист, но пух упорно лез в глаза. Не было ничего, связанного с конкретными воспоминаниями или тем, что мне рассказывали родители.

— Ты готов идти дальше?

— Да.

— Тогда просто иди по дороге, наблюдая все вокруг. Увидишь что-нибудь интересное — остановись и разгляди.

Дорога была узкой и грязной. Кое-где ее пересекали ржавые железнодорожные рельсы, как в фильме «Сталкер», да и сам пейзаж сменился на «сталкеровский». Я словно бы входил в «зону». Преобладали рыжеватые оттенки; почва выглядела сухой и растрескавшейся, воздух был насыщен каким-то газом, вдыхать который было совершенно невозможно. Я остановился, чтобы перевести дух.

— Не пытайся оценивать то, что видишь, — предупредил меня Халид. — Все это метафоры, как во сне. Их не нужно разгадывать. Успокойся. У всякой «зоны» есть вход и выход. Есть ли здесь выход?

— Думаю, да.

— Как его найти?

— Не знаю.

— Подумай. Оглядись вокруг, понюхай воздух.

Действительно, откуда-то тянуло тонкой струйкой свежего воздуха. Я пошел, шмыгая носом, как собака, и вскоре увидел широкие ржавые ворота. Они были как-то предательски открыты. Я попытался выйти, но не тут-то было! Ворота не выпускали меня.

— Что делать? — спросил я Халида.

— Вспомни, что ты управляешь ситуацией. Это твой сон, и ты в нем хозяин.

Вперед!

Внезапно я осознал, что все увиденное — чистейшей воды фантазия. Я мигом разрушил ворота и вышел на свежий воздух. Вокруг простиралась бескрайняя равнина. Здесь путь кончался.

— Вот мы и дома, — сказал Халид. — Ты еще не вошел в матку, ты еще не сделал свой выбор, ты никто и нигде. У этого места нет названия. Ты стоишь перед самым началом. Еще не поздно изменить решение. Вдруг оно было ошибочным? Подумай.

Равнина была прекрасна: она цвела всеми оттенками радуги и благоухала. Волшебные цветы дотрагивались до моих ног и колыхались от легчайшего ветерка. В ультрамариновом небе расли и распадались облака, напоминавшие доисторических зверей и птиц. Я мог расти до самых небес и опускаться ниже самого маленького цветка, быть всем. Это чувство захватило меня, и я начал терять рассудок.

Внезапно я почувствовал зов. Он шел из-за горизонта и резонировал в самом сердце. Нечто звало меня, требовательно и властно. Оно не было угрожающим, но я чувствовал, что этот зов и есть то, ради чего я и пришел на эту прекрасную равнину. Я покорился зову, и что-то сдалось, как будто умерло внутри. Это что-то было мелким и мелочным, жалким и в то же время злым. Как я раньше не замечал его паучьей власти! Вернее, оно не умерло, а сдалось вместе со мной, стало травой, небом и ветром. «Дай миру быть», — послышался голос, и я вернулся домой.

Вероятно, это и было сущностью пути Человека — преклонить колени перед зовом своей судьбы, сдаться, умереть и родиться снова. Когда я открыл глаза, Халида уже не было в комнате.

ГЛАВА 3. ПРИНЦ И НИЩИЙ

Итак, Халид исчез из моей жизни. Мне предстояло идти по пути Искусства самому, хотя до сих пор я толком не представлял себе, что и как нужно делать. Впрочем, поначалу я не слишком задумывался о таких вещах. Меня охватила эйфория; я не жил — я летал на крыльях. Мир казался беконечной игрой радуги, отношения с людьми сделались легкими и теплыми, удача сама шла в руки, и мне оставалось только нагибаться, чтобы срывать ягоды, которые расли прямо у самых дверей. Волшебное чувство дружелюбности мира пленило меня. Хотя ни одна из важных проблем, например, деньги или отношения с родителями, практически не решилась, я избегал думать об этом.

Но как-то вдруг эйфория окончилась, уступив место мучительной тоске и депрессии.

Я осознал, что исчерпал свою дозу адреналина, и мир вновь сделался таким же, как был: серым в крапику, полным проблем и страхов. Кураж прошел; я возвратился в «свою тарелку». Вряд ли в моей жизни случались большие разочарования. Руки опустились; нахлынуло безволие и прострация. Стояло жаркое лето, листва выгорела, город был полон пыли и мусора. Злобно завывали машины, жирные накрашенные дамочки прогуливали отвратительных лающих собак. Я бродил по улицам, не понимая, куда и зачем иду, зачем живу и что мне делать дальше. Что со мной происходит? Все страхи, боли и проблемы вернулись и удвоенной силой набросились на меня. Пожалуй, я был далек от самоубийства: мысль о том, что еще не все потеряно, упорно удерживала от этого шага. Поживем — увидим, уговаривал я себя, но уговоры помогали слабо. Весьма кстати в очередной раз закончились деньги, и их поиски хоть как-то отвлекали меня от скверных раздумий.

Однако судьба оказалась благосклонна ко мне. Приятели предложили ехать на сезонную работу в Новый Уренгой и сулили неплохие деньги. Мне было все равно, и я поехал. В иллюминатор самолета я наблюдал разноцветную плоскую равнину, испещренную сияющими голубыми озерами. Пятна изумрудной зелени чередовались с бурыми, серыми и коричневыми островками, а сверху простиралось густо синее небо — совершенно не такое, как у нас. Казалось, над пейзажем потрудился художник-импрессионист.

Мы приземлились, и в лицо ударил холод. Ледяной ветер гнал по взлетной полосе легкую поземку. Начинается новая жизнь, подумал я, и стало легче. Новая жизнь была жестоким испытанием. Мы работали по двенадцать часов на стройке; изнурительный труд не оставлял времени на раздумья — казалось, мозг атрофировался вовсе. Многие успевали еще и развлекаться по вечерам, но мне с моей хлипкой конституцией оставалось лишь рухнуть в койку и проспать мертвым сном до утра, до следующей смены. Постепенно я втянулся; поток бесконечной работы захватил меня. Думать не хотелось: болела спина, лопались и зарастали мозоли, а я, казалось, был счастлив! Я был городским умным мальчиком; меня окружали простые работяги — умелые и здоровенные. Они насмехались над моей неловкостью, над корявыми движениями, над потешным умничаньем в том месте, где надо приложить усилие или мастерство. Простые навыки: копать, укладывать бетонный раствор, штукатурить давались мне с колоссальным трудом, но овладение ими доставляло не меньшее удовольствие, чем «врастание» или «гиперреальность». Я начал забывать даже самые эти слова; их вытесняло ощущение грязной, трудной, однако живой жизни. Усмехаясь и помахивая лопатой, я представлял на своем месте Кастанеду и вспоминал Дона Хуана, который в молодости трудился на дорожных работах.

Новый Уренгой сделал мне два восхитительных подарка. Первый — это цветущий иван-чай, вздымавший свои фиалковые стрелки едва ли не до пояса. В выходные я подолгу сидел в зарослях иван-чая, размышляя, где заканчивается Искусство и начинается жизнь, как пересекаются и пересекаются ли вообще эти вещи. Все более мне казалось, что они неразрывны; все яснее я чувствовал свою принадлежность этому миру с его насущным хлебом и тяжелым трудом.

Другой роскошный подарок — белые ночи. В ту пору мы работали в ночную смену: с восьми вечера до восьми утра. Ближе к двенадцати начинался закат: синева блекла и наполнялась алым огненным сиянием, в центре которого звенело маленькое круглое солнце. Мне говорили, что воздух в Уренгое более разреженный; в этом воздухе закат напоминал разрезы хирурга по живой ткани. Я вспомнил, что говорят о «никоновских» фотообъективах: «Они режут до крови».

Около трех часов держались прозрачные петербургские сумерки, легкие и бесшумные.

Город спал. Дымка окутывала дома и утлые деревца. Мы томились в ожидании рассвета, и вот он наступал, взрываясь вулканом солнечных брызг. Звезда величественно вставала над Землей, торжественная и страшная; я чувствовал себя крошечной клеткой, готов был поклоняться светилу и воспевать его. Сибирь пробудила в душе нечто древнее, как мир, какие-то прародительские корни. Я вернулся домой с огромной верой в себя.

Стоит сказать, что в кармане моей потрепанной студенческой куртки, перехваченная резинкой, лежала немалая по тем временам сумма. Я неожиданно стал богат! Эта мысль кружила голову. Бродя по улицам, я чувствовал себя восточным калифом, который инкогнито посетил родной город. Люди выглядели козявками, а я торжествовал, что в моем нищенском обличье они не узнают своего падишаха. Не додумавшись, как лучше распорядиться сокровищами, я решил отложить их на свадьбу, которая состоялась спустя два месяца после моего возвращения.

Семейная жизнь здорово подорвала мою «казну». Все возвращалось на круги своя, к стипендии и случайным заработкам. Пора было искать нормальную работу. Когда это намерение созрело с должной силой, работа нашла меня сама — я устроился в газету. Должность технического редактора была из самых низких, и деньги платили небольшие. Перекантовавшись первое время, я начал писать статьи и через полгода стал одним из ведущих журналистов. К тому времени Искусство как-то отошло на второй план: меня занимали текущие заботы, карьера и деньги.

Я сделал большое открытие: от студенческих скитаний мне досталась психология нищего. Попробую объяснить точнее. Рассорившись с родителями и уйдя из дому, я перебивался по общагам и везде был на «птичьих правах». Никто особенно не стремился дать мне кров — некая студенческая солидарность (вернее, жалость) не позволяла моим знакомым выгнать меня на улицу. Я и правда выглядел жалко: вечно голодный, худой, с просящими глазами. Кое-кто кормил меня, кое-то занимал деньги, зная, что я не смогу их вернуть. Во всех студенческих столовых я питался в кредит, едва успевая покрывать долги то здесь, то там. В то время я увлекался индийской философией и йогой; начитавшись об отшельниках и «непривязанности», я был уверен, что следую духовным путем, и мне не нужно большего. То, что я жил за чужой счет, было безразлично: меня окружали такие же бедолаги.

Путь Искусства ничего не говорил о материальной стороне жизни — так мне казалось тогда, и вообще в ту пору я стремился всячески разделять возвышенное «духовное» и низкое «мирское». Деньги, еда, одежда — это представлялось мне несущественными помехами на пути к просветлению.

Возвращение из Уренгоя, женитьба и необходимость заботиться о семье разрушили эту иллюзию. Я понял, что материальная нищета передается вовнутрь, и наоборот.

Халид много говорил, что я напрочь лишен достоинства — теперь я столкнулся с этим на практике. Я жил попрошайкой: у друзей я «одолжался» деньгами, у Халида — знаниями. Место достоинства занимали амбиции и честолюбие. Теперь пришло новое осознание. Я достоин жить так, чтобы не быть в долгу у всего мира, сказал я себе, я достоин того, чтобы самому заботиться о себе и близких людях! Я не ставил себя ни в грош — теперь я буду стоить дорого. Я получу все то, на что имею право; нет, я уже имею это, осталось только протянуть руку и взять.

И здесь я вспомнил Халида: change your mind! Смени свой ум! Именно это я и сделал сейчас: просто сменил концепции, сменил шаблоны, и это далось легко, восхитительно легко. Искусство необычайным образом пронизывало мои мысли и поступки. Похоже, я действительно уловил его дух.

Карьера шла в гору. Я сменил несколько мест работы, и везде добивался неплохих результатов. Мне было за что себя уважать. Пришло новое отношение к жизни: я был уверен, что все, чего я себе пожелаю, обязательно придет. Не стоит суетиться, не стоит бежать впереди паровоза: достаточно идти твердой и спокойной поступью; завтрашний день сам позаботится о себе. И, черт побери, это приносило плоды!

Оставалась еще одна проблема — родители. Это отдельная история, и я не хотел к ней возвращаться, если бы не чувствовал, что именно там кроются корни множества моих нынешних проблем. Как жаль, что Халида не было рядом; но ведь именно это и побуждало меня принимать решения и действовать самостоятельно. Каждый раз, когда удача сопутствовала мне, я мысленно благодарил Халида за расставание: теперь все мои достижения были действительно моими. Моими были и неудачи.

ГЛАВА 4. ДОМ ЧАЯ

Как-то раз редакция заказала мне статью о чае. Я полез в справочник и обнаружил любопытное заведение под названием Tea House. Недолго думая, я решил нанести визит. В укромном переулке, зеленом и чистеньком, скрытый за домами, стоял отреставрированный особнячок прошлого века в стиле модерн. Разглядывая здание, я удивился: обычно местные реставраторы безжалостно портят такие дома, старательно истребляя старинный колорит. Но здесь кто-то приложил руку с искренним уважением к стилю. Tea House не выглядел отштукатуренной «конфеткой»: сохранились и изысканные цветы-рельефы на стенах, и деревянные резные двери, и древние мраморные ступеньки.

Я вошел. Прямо у входа начиналась уходящая в бесконечность роскошная ковровая дорожка, неправдоподбно чистая и такая же старинная. Стены украшал неброский, но изящный восточный орнамент, в углу сдержанно тикали огромные напольные часы с золочеными стрелками. Всюду, как в музее, ощущалось тщательно стилизованное дыхание невозвратно ушедшего декаданса.

Неожиданно прямо передо мной выросла миловидная девушка.

— Здравствуйте. Вы к кому?

Я представился и рассказал о задании, приведшем меня в «Дом Чая». Она попросила обождать и скоро вернулась, пряча в кармашек платья миниатюрный мобильный телефон.

— Свами будет завтра к обеду. Приходите, если не трудно. На всякий случай, захватите вот это, — она протянула мне визитку.

Я поблагодарил и ошарашенно вышел. Свами — так в Индии называют наставников и брахманских ученых. Кем же мог быть владелец этого антикварного особняка?

Мучительно борясь с нетерпением, я едва дождался следующего дня.

Отворив тяжелую музейную дверь, я ступил на ковровую дорожку. Корректный молодой человек в костюме-тройке молча заглянул мне в лицо. Я протянул визитку. Молодой человек жестом предложил мне следовать за ним. Поднявшись по мраморной лестнице, дорожка раздваивалась: одна часть вела в зал, другая — в полутемный коридор. Мы прошли закоулками и остановились в миниатюрном холле. Я заметил в углу массивного Будду из бронзы. Мой спутник указал мне на кресло и исчез. Я озирался по сторонам. Невидимый кондиционер наполнял комнату прохладой. Откуда-то доносилась мягкая музыка. Скрытые под карнизами светильники излучали рассеянное сияние. В воздухе витал аромат сандаловых свечей. Бронзовый Будда смотрел ласково и бесстрастно; его возраст внушал почтение.

Молодой человек появился в дверях и жестом позвал меня. Завернув за угол, мы оказались у распахнутой двери в кабинет. Я вошел, и мой провожатый закрыл дверь.

За низким столиком из наборного дерева сидел невысокий сухощавый человек, по виду индус, в дорогом европейском костюме. Он взглянул на меня… Я поймал его взгляд…

— Рам?!

— Свами Рам, — вежливо поправил он меня и рассмеялся. — Ну вот ты и дома.

Садись, угощайся. — Он протянул мне миниатюрную чашку с крепким ароматным напитком.

— Какими судьбами? — спросил Рам.

Я начал подробно рассказывать ему о своей жизни, о расставании с Халидом, о Сибири… Он слушал, не перебивая. Пока я говорил, вчерашняя девушка внесла новый чай.

— И что теперь? — спросил Рам, когда я окончил повествование.

— Да ничего, — растеялся я. — Но как Вы здесь оказались и почему Вас величают Свами?

— О, это долгая история, — растягивая слова, с усмешкой произнес Рам. — Когда-нибудь узнаешь.

— А где Халид и Джамшед? — выдал я, не утерпев.

— Не знаю, — просто сказал Рам. — У людей Искусства нет путей. Для тебя они оба исчезли. Пока.

— А для Вас?

— Тоже. Ну хорошо, а чем ты думаешь заниматься дальше?

— Вы имеете в виду Искусство?

— Я имею ввиду все. Словом, у меня для тебя есть работа.

— Какая? — я насторожился. Что-то необычное прозвучало в голосе Рама.

— Об этом после. Но сейчас мне нужно твое согласие.

— Как я могу согласиться, не зная, о чем идет речь?

— Очень просто, — и Рам отхлебнул чаю.

— Скажите хотя бы в общих словах, — попросил я, подозревая, что втягиваюсь в большую авантюру.

— Чему тебя только учили? — с наигранной горечью произнес Рам. — Неужели тебя учили бояться?

— Нет, — Рам задел меня за живое. — Но меня учили думать. И взвешивать решения.

— Тем лучше, — твердо сказал он. — Именно это от тебя и потребуется. Иначе, — вспомнилось требование Халида встать на колени, — мы окончим нашу беседу. И не будем к ней больше возвращаться.

На этих словах в комнату вошел молодой человек.

— Проводи гостя, — бросил ему Рам.

— Да, Свами, — отозвался тот, и мы направились к выходу.

Я пытался разгадать загадку, которую мне подбросил этот странный Свами. В глубине души я безраздельно доверял ему, но было тревожно, мысли путались.

Промаявшись с неделю, я решил довериться судьбе и отложить решение до тех пор, пока оно само не найдет меня.

В одно из воскресений мы с женой отправились бродить по городу. Обычно мы «охотились» на старинную архитектуру, и каждая находка доставляла огромное удовольствие. В этот раз мне был обещан сюрприз.

— Пойдем, я покажу тебе один домик, — заговорщически шепнула она.

Стоит ли говорить, что мы вышли прямехонько к Tea House? Так решилась моя судьба. На следующий день я был у Рама.

— Хорошо, что ты пришел, — торопливо обронил он. — У меня скоро встреча, а у нас — совсем мало времени.

— Что я должен делать?

— Пока ничего. Я поручаю тебя Таре. Она все знает.

Тарой оказалась та самая миловидная девушка, которая встретила меня когда-то на пороге. Рам познакомил нас и исчез. Тара усадила меня на диван пить чай.

— Вы из Индии? — задал я вопрос вежливости, подразумевая восточное имя.

— Я — дочь Свами, — улыбаясь, ответила она.

— Вы работаете здесь?

— Да.

— А кем, если не секрет?

Тара промолчала. Она внимательно изучала меня, а я — ее. Тару нельзя было назвать красавицей, но во всем облике девушки сквозило теплое, обволакивающее очарование — то, что иногда называют женской магией. Ведьма, мелькнуло в голове, и неожиданно я поймал себя на том, что Тара умеет читать мысли.

Некоторое время мы сидели молча. Стало как-то не по себе. Чтобы разрядить обстановку, я спросил:

— Чему мы будем учиться?

— Многому. Но для начала Вы должны кое-то узнать. «Дом Чая» — необычное место.

Сюда приходят очень важные люди, и мы стремимся создать нужную обстановку. Свами хочет, чтобы Вы помогали мне.

— В чем же?

— Каждый человек, приходящий сюда, нуждается в особом отношении. Ваша задача — создать ему соответствующую атмосферу.

— Каким образом?

— Например, заваривая чай.

Я рассмеялся. Атмосфера таинственности, которую нагнетала Тара, казалась забавной. Она улыбнулась в ответ и промолчала.

— Выходит, я должен стать чайным мастером? — с ехидством спросил я.

— Нет, — спокойно ответила она. — Чайным мастером нельзя стать. Что Вы хотите узнать еще?

«Что у вас здесь происходит?» — вертелось на языке, но так и осталось непроизнесенным.

— Хорошо, — сказала Тара. — Мы можем начать уже сегодня. Пойдемте.

Мягко, как кошка, она поднялась с дивана. Мы вошли в маленькую комнату, где не было ничего, кроме приземистого столика и трех подушек на полу, — ни чайника, ни заварки. Тара глазами предложила мне сесть.

— Как же мы будем готовить чай? — спросил я.

Тара указала на третью, свободную подушку.

— Вначале надо приготовить себе настроение. Вспомните, как обычно заваривают чай. Ополаскивают чайник кипятком, протирают, кладут чайные листья, затем снова заливают водой и оставляют настаиваться. Процедура очень простая.

— Но ведь искусство чайной церемонии предполагает совершенно другие действия? — возразил я.

— Это неважно, — мягко заметила Тара. — От процедуры ничего не зависит.

Главное — с каким чувством Вы готовите чай. Искусство «внутренней заварки» начинается с разжигания огня. Немного ниже пупка у Вас находится то, что называют «внутренней жаровней». С помощью дыхания Вы раздуваете угли, и жаровня раскаляется.

Я вспомнил некоторые техники, которым обучил меня Халид, и начал дышать, опуская энергию глубоко в живот. Действительно, очень скоро в районе мочевого пузыря появилось тепло, а затем — приятное жжение.

— В районе солнечного сплетения расположен «котел» — в нем закипает вода, нагреваемая «жаровней». Попробуйте «вскипятить» воду.

Я долго ловил нужные ощущения. Наконец, жар переместился в район диафрагмы, словно там действительно булькал кипяток.

— Теперь следует подготовить чайные листья, — продолжала Тара. — Расположите их в районе гортани и «держите над паром», пока выделится экстракт. После этого очень аккуратно, маленькими порциями, проглотите его.

Я сделал все, как сказала Тара. После первого глотка голова закружилась, как будто я пил настоящий чифир. Проглотив все, я без сил опустился на ковер.

— Я так и знала, что для Вас этого будет много, — огорченно сказала она. — Но ничего страшного. Искусство «внутренней заварки» требует навыков и контроля. Не позволяйте экстракту овладевать собой. Вспомните: управление — главное орудие на пути Искусства.

Пока девушка говорила, я немного пришел в себя. Кто бы мог подумать, что такая медитация способна вызвать совершенно наркотические ощущения.

— В древности так лечили наркоманов, — сказала Тара. — На моей родине можно найти наркотические растения на любой вкус, и многие люди увлекались ими.

Медитация заменяла им наркотик, а потом они отвыкали очень быстро.

— Какое это имеет отношение к завариванию чая? — спросил я слабым голосом.

— Непосредственное. Заваривая чай, Вы должны стать чаем — разве Халид Вам этого не говорил?

Я поразился осведомленности Тары.

— Готовя чай другому, нужно стать другим — иначе это будет просто напиток.

Традиция «Дома Чая» и состоит в том, чтобы заваривать именно такой чай. Иначе мы бы не достигли всего, что Вы видите вокруг себя.

ГЛАВА 5. БИЗНЕС-СВАМИ

Тара оказалась внимательной и скрупулезной наставницей. Она учила меня разбираться в сортах чая, отличать их по виду и по запаху, правильно кипятить воду — словом, я постигал чайную науку во всех подробностях. Тара не были ни мягкой, ни жесткой — этим она заметно отличалась от резкого, порывистого Халида. Однажды со мной случился серьезный прокол — по неосторожности я разбил дорогую антикварную чашку, любимицу Тары.

— Значит, этой чашке пришло время умереть, — кротко заметила она и добавила:

— Как и тебе — в свое время.

Я не знал, то ли прощен, но ли наоборот.

Наконец, обучение подошло к концу. Мне предстоял экзамен — чай для Свами. С дрожащими руками я приступил к делу. Тара внимательно наблюдала за мной, а когда чай был готов, молча вылила его в раковину.

— Вспомни Искусство Ножа. Напротив — соперник, вокруг — пустота. Ты победишь или умрешь. Ум остался на периферии, ты действуешь прямо из центра своего существа. Рука легка, как ветер и тверда, как сталь. Не осталось сомнений.

Именно в таком настроении и нужно готовить чай для Свами.

— Но он — не соперник.

— В поединке нет соперника! — воскликнула Тара и вихрем поднялась на ноги. В ее руке оказался обычный десертный нож.

— Становись! — властно бросила она.

Принять вызов от девушки… И потом, от пути Ножа я оказался… Оставив раздумья, я подскочил и схватил подвернувшийся под руку предмет — им оказалась вилка.

— Нападай, — скомандовала Тара.

Я сделал выпад. Она не шевельнулась, но удар прошелся мимо.

— Еще! — Тару охватил азарт, но в глазах светилась серьезная решимость. Игра принимала нехороший оборот, но я уже успел разозлиться и бросился вперед. Моя вилка пронзила воздух.

— А теперь я, — и десертный нож в долю секунды уперся в мое горло. Я не успел ничего понять.

— Вот так, — бросила Тара и аккуратно положила нож на место. — Не правда ли, ты не мог в меня попасть? И знаешь почему?

— Расскажи, — ответил я, переводя дух.

— Потому что воин должен быть пустым. В схватке его решимость наполняет тело до краев, а все остальное улетучивается. Здесь нет ненависти, нет агрессии. Это универсальное состояние — его можно использовать в бою, можно — при заваривании чая. Пока ты не растерял ощущения, завари-ка чай снова.

Завроженный ее мастерством, я наскоро приготовил чай.

— Так-то лучше, — решила Тара. — Пойдем. Возьми чашку.

Рам принял нас у себя в кабинете. Он дружелюбно отослал Тару и поставил чай перед собой. Я ждал, чем кончится экзамен.

— Она немного напугала тебя? — заметил он.

— Как Вы узнали? — озадаченно спросил я.

— Тара не могла этого не сделать — такая уж она ведьма. Иногда я и сам не рад.

— Наконец, он попробовал чай. Я вопросительно уставился на Рама. Как ни в чем не бывало, он продолжил:

— Я хочу рассказать немного о «Доме Чая» и его стратегии. Помнишь, я говорил тебе, что открыл в Одессе оптовую контору? Это было хорошее начало. Дело принесло немного денег, и я смог осуществить давно задуманное. Что по-твоему главное в бизнесе?

— Наверное, удача, — ответил я.

— Главное — неповторимость и правильная стратегия. Что бы сделал другой на моем месте? Открыл бы простое кафе, в лучшем случае — частный клуб. Но не «Дом Чая».

— В чем же отличие?

— «Дом Чая» — неповторим. Никто не может создать ничего подобного. Другое — возможно, но мы не станем мешать друг другу. Моих денег хватило как раз на то, чтобы арендовать этот дом и провести косметический ремонт. Что я сделал потом? Я разослал приглашения людям — нужным людям. Персональные приглашения на открытие «Дома Чая».

— Что это были за люди?

— Разные, но в основном, бизнесмены. Я пригласил их просто выпить чаю — не больше. Потом я пригласил других — тоже лично. Те, кого пригласили, ничего не понимали, по гордились, что оказались в числе избранных. Остальные завидовали.

— Как Вам удалось их пригласить?

— Это и есть Искусство. Я шепнул на ухо каждому, что придет именно тот человек, который ему больше всех необходим: продавцу — покупатель, банкроту — юрист и так далее. И они поверили! А затем они начали оглядываться по сторонам, знакомиться. Например, продавец ждал, что найдет покупателя, а в результате сам находил его.

— Звучит нереально, — заметил я.

— Абсолютно нереально! Я сделал ставку на полную невозможность — и выиграл.

Пока никто не верит в какую-то идею, можно смело ею пользоваться, и при должной стратегии она принесет плоды.

— Какую стратегию Вы имеете ввиду?

— Тот дух, что наполняет твое предприятие. Я подобрал людей и научил их готовить чай — так, как учила тебя Тара. Мне не нужны были повара — я искал людей, которые проникнутся нужным мне чувством. И они нашлись. Я натаскивал их, как тебя — Халид. По моему замыслу, «Дом Чая» должен был стать своего рода сектой, объединенной единым духом.

— Но при чем здесь бизнес? — в недоумении спросил я.

— Бизнес — один из путей Искусства. Слушай дальше. Люди почувствовали, что здесь что-то не так: нет выпивки, нет стриптиза, а руководит всем загадочный индус. Уж поверь мне, я умею быть загадочным. Они приходили сюда не отдыхать — они заключали сделки и пили чай, приготовленный так, как им это было нужно. Все сделки, заключенные в «Доме Чая», заканчивались удачей. Через некоторое время мне стали предлагать проценты от сделок, считая, что у меня счастливая рука.

Другие люди брались вкладывать мои деньги в выгодные проекты. Ничего не понимая в бизнесе, я стал богат. И все это благодаря тому, что «Дом Чая» — счастливое место.

— Как оно стало счастливым?

— Благодаря духу и стратегии. Я ни в чем не отошел от своего внутреннего чувства, когда создавал «Дом Чая», и сумел передать это чувство другим. Это и есть стратегия — сохранять дух.

— Ничего не понимаю, — задумчиво произнес я. — Неужели наши бизнесмены поймались на такую удочку?

— Это никакая не удочка, — заметил Рам. — Я никого не обманываю. Именно поэтому сюда приходят люди — они чувствуют, что здесь их не обманут. И здесь ничего от них не хотят: чай стоит копейки. Я не зарабатываю ни гроша: все деньги я получаю в дар. И предоставляю другим распоряжаться ими.

— И тебя ни разу не обманули?

— Нет. А все потому, что я не гонюсь за прибылью, за выгодой. Я помогаю, вернее, не мешаю людям заниматься их делами. Они ничего не понимают, и считают, что я знаю волшебное слово. Большинство из них в душе осталось детьми. Они верят в чудеса.

— Кстати, как чай? — спросил я, понимая, что разговор окончен.

— Неважный, — ласково ответил Рам. — Ученики Тары — все бестолковые.

ГЛАВА 6. ТАРА

По правде говоря, я не поверил ни одному слову Рама. Казалось, он что-то скрывает; «Дом Чая» выглядел странным и весьма сомнительным заведением. Я поделился своими сомнениями с Тарой.

— Свами никогда не говорит неправды, — заявила она. — Но не обязан говорить и всей правды. Ты должен знать только то, что нужно тебе, иначе запутаешься и пойдешь по ложному пути.

Кстати, мы с Тарой уже перешли на ты — я бы назвал это большим достижением.

Наши отношения никак не хотели строиться по принципу учитель-ученик, несмотря на то, что Тара прикладывала все усилия. Все больше она увлекала меня как женщина — сильная, умная и дьявольски очаровательная. Когда выяснилось, что мы почти ровесники, дело и вовсе встало. Я проводил с ней целые дни, но не стремился ничему научиться, скорее наоборот — пытался втянуть Тару в свою игру, найти к ней ключи.

Тара сопротивлялась как могла, и ей это удавалось вполне. Она не принимала комплименты, отказывалась от цветов и подарков и была сама неприступность.

Впрочем, я не был уверен в искренности этой девушки-робеспьера: по-моему, она чувствовала давление Свами. Однажды разговор зашел именно о нем.

— Почему ты называешь его Свами? — не без ехидства спросил я. — Разве он тебе не отец?

Вопрос задел Тару. В глазах сверкнули огоньки, она чуть зарделась, и от этого стала еще прекраснее.

— Свами Рам… не родной отец мне, — нехотя проговорила она. — Я не знаю своих родителей и не желаю знать. В столице меня подбросили к дверям посольства.

— Почему посольства? — недоуменно спросил я.

— Посмотри на меня, — она провела кончиками пальцев по лицу. — Вероятно, мой настоящий отец был индус. Такие истории случаются на каждом шагу. Я думаю, он бросил мою мать, а та, надеясь, что ребенку будет уготована лучшая доля, принесла его к посольству. И исчезла.

Я нежно тронул ее за руку. К удивлению, рука не отдернулась. Тара грустно посмотрела на меня и погладила по лицу.

— Свами работал переводчиком в посольстве. Он взял меня на воспитание, но даже формально я никогда не была его дочерью. Он сделал для меня очень много, научил почти всему, что я умею сейчас. Тому, чему пытаюсь научить тебя.

Тара внимательно вглядывалась в мое лицо, словно ища поддержки. Было странно видеть ее слабой и беззащитной.

— Девочка моя, — прошептал я и взял ее голову в ладони. Она чмокнула меня в нос и отстранилась.

— Ну-ну, — с легкой укоризной произнесла Тара. — Ты не выслушал историю до конца. Когда мне исполнилось двенадцать лет, он отдал меня одному человеку…

— Как отдал? — недоуменно брякнул я.

— Можно сказать, замуж. Ты же знаешь, на востоке — это нормально.

— Не вижу ничего нормального, — я возмутился. — Ты говришь, отдал — как вещь.

— Не стоит судить по себе, — голос Тары стал жестче. — Я никогда не была вещью! Даже в двенадцать лет.

— Извини.

— Ничего. Этот человек был афганец, мастер ножа. Он учил меня воинскому искусству.

— И, конечно, спал с тобой, двенадцатилетней, — не удержался я.

— Не вижу в этом ничего дурного, — спокойно ответила Тара. — У нас с тобой разные представления о сексе. Он учил меня быть воином, а научил любви.

— Его звали… — меня охватили нехорошие предчувствия.

— Халид, — улыбнулась она. — Твоя интуиция тебя не обманывает.

Словно пораженный громом, я взирал на Тару, затем достал сигареты и нервно закурил, пуская дым в открутое окно.

— Что ты разволновался? — поинтересовалась она, и я не нашелся, что ответить.

— Тебя, наверняка, удивит, что Свами тоже любил меня, — произнесла Тара. — Мы все — одна семья, и отношения между нами немного не увязываются с твоими концепциями. Свами всегда был Свами; он — наш общий отец и наставник.

— Кто это — вы? Шведская семья? Секта?

— Ты можешь назвать, как хочешь. Когда-то ты, отказавшись от пути Ножа, отказался войти в семью. Затем волею судьбы ты снова пришел к нам; тебя привела женщина, а это — добрый знак. В любой момент ты можешь покинуть нас — твой путь Искусства непредсказуем, как и любой другой путь. Я, например, рассталась с Халидом, хотя Свами был против.

— Почему?

— Для меня это не имеет значения. Хотя есть одно но: я не любила его.

— А разве любовь что-то значит в ваших отношениях?

— Разве мы не люди? — Тара поднялась и обняла меня, прижавшись к лицу упругой горячей грудью. Я провел рукой по ее платью, ощущая трепет сильного, желанного тела, и начал нащупывать молнию. Тара впилась в мои губы; неожиданно в голове промелькнули дзенские стихи:

Как изображением пирогов не накормить голодного, — Дайте ему полное блюдо пирогов!

Тара отстранилась и быстро заперла дверь, а затем прыгнула на меня и опрокинула на пол, на ходу разрывая одежду. Ее ногти оказались острыми, как у хищника; она полоснула меня по груди и оставила четыре алых следа, как у Брюса Ли. Я чувствовал себя пловцом, попавшим на стремнину горной реки. Тара бросалась на меня снова и снова, как тигр на добычу, и когда я совсем обессилел, устало откинулась на ковер.

— Ты молодец, — прошептала она. — Обычно европейские мужчины ничего не понимают в сексе. — Тара потянулась ко мне и со смаком поцеловала в губы.

Я лежал как палый осенний лист: ни чувств, ни мыслей. Тара уселась рядом по-турецки и положила мне руку на живот.

— Тратишь слишком много энергии, не заботясь о контроле. И мало думаешь о женщине, о ее роли. Мой оргазм может с успехом заменить тебе твой, надо только научиться чувствовать. Ты слишком занят собой, но это не страшно. Для среднего европейца ты — гений. Это я говорю о твоих непроявленных возможностях.

От ладони Тары исходило густое тепло, и тело наполнялось силой. Через некоторое время я снова потянулся к ней, но ладонь жестко остановила меня.

— Не увлекайся. Сейчас самое время быстро собраться и покинуть «Дом Чая». Наша сексуальная энергия вмешивается в общую гармонию. Свами будет недоволен.

— Да при чем тут Свами, — сказал я, но Тара уже подталкивала меня к выходу.

Мы бродили по вечернему городу, и я обдумывал происшедшее. Как ни странно, но до сих пор я был на редкость верным супругом и вообще знал в жизни только одну женщину — впоследствии она стала моей женой — любимой женой. Неожиданная измена огорошила меня — я не знал, как к ней относиться. Тара будто прочитала мои мысли:

— Не переживай раньше времени. Я ведь ничего не требую и не жду от тебя. Секс — еще один путь к свободе. Он нравится мне — надеюсь, понравится и тебе. Ты можешь вернуться к жене, и вы пойдете по этому пути вместе.

Я не представлял, как буду смотреть в глаза любимой, но происходило странное:.

Тара занимала в моем сердце все больше места. Она парадоксально сочетала в себе мужские и женские черты, и эта андрогинность возбуждала еще больше.

— Когда отношения строятся на сексе, — спокойно продолжала Тара, — не стоит ждать от них большего. Придет — хорошо, не придет — тоже неплохо. А вообще, секс для тебя — закрытая книга.

— Почему это? — возмутился я.

— Ты слишком холодный и расчетливый; твое тело оживает через силу. Я чувствовала, что ты захотел меня, как только увидел, но ум строил всевозможные преграды. Знаешь, как трахаются богомолы?

— Не слышал.

— Самка откусывает самцу голову. В сексе это совершенно лишний орган. А у тебя все начинается в голове. Могу поклясться, в первый раз у тебя не стояло.

— Ты права, — изумился я. Действительно, моя половая жизнь началась с известных проблем, но потом все как-то утряслось.

— Вот видишь. Я намеренно ошарашила тебя, проникла сквозь защиту, и ум оказался блокированным. Ты и слова не успел сказать.

— Но зачем тебе это было нужно?

— Трудно сказать. Свами учил нас быть как зеркало, отражая импульс, который приходит извне. Я так и поступила, но не просто отразила твое желание, а усилила его. Вернула тебе твою собственную энергию.

— Неужели ты сама не хотела меня?

— Конечно хотела, хотя и не могу сказать почему. В тебе есть что-то необычное, чего не было, скажем, в Халиде.

— Интересно знать, что, — я заревновал.

— Сама не пойму. Ты — другой. Европейцу очень трудно стать на путь Искусства, но уж если ему это удается, он делается непредсказуемым. Ты никогда не пойдешь с нами; наверное, это и привлекает больше всего.

ГЛАВА 7. ПРОСТРАНСТВО ДЛЯ МАНЕВРА

Я шел по пути больших неприятностей. Слепо, как в бреду, плыл по течению. Халид предупреждал меня, но я с остервенением топтал свое прошлое, видя в Халиде только любовника Тары. Она была великолепной учительницей любви: тонкой, чувственной и мудрой. Ее сила поглотила меня.

— Сверни плотно одеяло и сядь прямо. Сложи ноги в «полулотос». Теперь прогни позвоночник в районе живота, чтобы кобчик показался солнцу. Живот — вперед, задницу — назад. Теперь представь, что к макушке привязана ниточка, и за нее тебя вытягивают вверх. Дай себя тянуть, пока не почувствуешь, что позвоночник распрямился. «Подвесь» плечи, расслабь шею. Хорошо. Теперь разжигай «жаровню», как я тебе показывала.

Все тело охватило неудержимое желание, ладони вспотели. Обнаженная Тара сидела напротив меня, и я видел ее всю.

— Спокойно! Дай энергии поглотить тебя — не сопротивляйся, но и не действуй.

Наблюдай за «жаровней». Когда огня станет слишком много, направь его в половые органы.

Стоит ли говорить, что я уже давно был готов! Тара села сверху, мягко охватив мое тело ногами.

— Не двигайся. Почувствуй меня изнутри и позволь своей энергии мягко вытекать во влагалище. Не теряй контроля за «жаровней», поддерживай огонь, иначе увлечешься и скоро кончишь.

Я почувствовал, как искрящийся горячий поток растворяется в теле Тары и начал медленно двигаться.

— Не надо, — Тара остановила меня. — Я сама. Следи за «жаровней».

Она двигалась медленно и ритмично, слегка раскачиваясь в стороны; горячая клейкая влага стекала по моей коже. Как только я начинал чересчур возбуждаться, Тара останавливалась. Так прошло не меньше получаса; отчаявшись достичь оргазма, я просто потерялся в процессе и лишь бессознательно замечал, как влаги становится больше, как ускоряется ритм, как стонет Тара, запрокинув голову, и вдруг…

С верхушки ее позвоночника сквозь разверстую шейку матки обрушился водопад огня.

Тара закричала нечеловеческим, звериным голосом и впилась когтями в мою шею, пронзив кожу. Огонь прошел сквозь меня и вылетал, как из сопла, через небольшое отверстие в пояснице. Тара, теряя сознание, скользнула рукой по спине и закрыла сопло ладонью. Поток бросился в голову; я начал задыхаться и, не удержавшись, кончил сам. Тара счастливо умехалась.

— Теперь ты понял, что значит оргазм женщины, — устало произнесла она, утирая пот со лба. — Ты оставил открытой точку мин-мэнь, и часть энергии улетучилась.

Согласись, твой оргазм был совершенно лишним.

Я покачал головой.

— У большинства мужчин мин-мэнь всегда открыта, — посетовала она. — Поэтому они расходуют массу своей энергии и теряют всю энергию женщины. Кстати, у женщин эта точка большей частью закрыта, как бы запечатана, потому женщины после оргазма цветут, а мужчины — вянут.

— Что это за точка? — заинтересовавшись, спросил я.

— В переводе с китайского — «врата жизненности». Она управляет сексуальной энергией и «изначальным соком» — юань-ци.

— Ты знакома с даосскими методами?

— Свами многому научил меня, но речь не об этом. Когда сливаются сперматозоид и яйцеклетка, родители вкладывают туда изначальную энергию, которая поддерживает в человеке жизнь. Когда истощается юань-ци, человек умирает. Но у женщин мин-мэнь закрыта, поэтому они живут дольше.

— Неужели мужской оргазм необязателен?

— Оргазм — громадная сила, но им надо уметь пользоваться. Ты пока не умеешь, и должен довольствоваться моим оргазмом. — Тара легла рядом и поцеловала меня в шею. Я рассматривал ее смуглое тело, каждая клетка которого была полна вожделением и силой. Изогнувшись, я дотянулся губами до ее поясницы и в том месте, где должна находиться мин-мэнь, потрогал кончиком языка.

— Ай! — засмеялась Тара, — что ты делаешь? Щекотно.

Она не была богиней — она была женщиной. Моей женщиной.

Наконец, случилось то, чего я ждал и боялся больше всего. Жена узнала о Таре, да еще как узнала! Мы столкнулись прямо на улице — я, Тара и она. Жена, умничка, сделала вид, что не заметила нас, но дома предстоял тот еще разговор.

— Кто она? — спросила жена, и я рассказал ей все.

Мы всегда были откровенны: она знала о Халиде, о «Доме Чая» и даже немного о Таре; я уверен, что она знала и о нашей связи, но не стала навязывать мне свои подозрения. Теперь… Нет, она не устраивала мне сцен, только сказала: «Решай свою жизнь сам», — и вышла из комнаты. Я любил ее, черт побери, я любил ее, но и Тара мне была безумно дорога! Неужели можно любить двух женщин одновременно?

Это не укладывалось в голове, но такова была реальность. Моя реальность. Я взял зубную щетку и отправился ночевать к другу.

На следующий день я все выложил Таре. Она была спокойна и сосредоточена.

— Не стану давать тебе советы, — кратко заявила «наставница». — Ты должен поговорить со Свами.

Это предложение совершенно расстроило меня. Тара отказывалась что-то решать и отправляла меня к своему гуру-любовнику! Такого коварства я не ожидал. Тара положила мне руки на плечи и ясно поглядела в глаза. Это был взгляд воина — взгляд, хорошо знакомый мне по нашему давешнему поединку.

— Ты должен поговорить со Свами, — по слогам произнесла она. — И выбрать то решение, которое сочтешь достойным.

Ноги словно налились чугуном. Я понял, что иного выхода нет.

Рам огорошил меня.

— Можешь ничего не рассказывать — я и так все знаю. Не взыщи.

— Неужели Тара все рассказала Вам?! — в гневе выкрикнул я.

— Ну что ты. Она не рассказывает мне ничего — ведьма, а не дочка.

— Никакая она Вам не дочка!

— Тебя наверняка удивит, — мягко произнес Рам, — что и тебя я считаю своим сыном. Не буду объяснять, почему. Присядь, не гоношись. Вся беда оттого, что ты не умеешь принимать решения, не умеешь отвечать за свои поступки. Ничего, это болезнь излечимая.

Я понемногу размяк. Свами говорил тихо, беззлобно. Я внимательно смотрел на него. С тех пор, как я видел в его исполнении «лягушку», Рам постарел и ссутулился, хотя прошло совсем немного времени. Он оставил шутовские замашки и производил впечатление пожилого усталого человека. Только глаза искрились теплом и добротой, как тогда.

— За двумя зайцами погонишься — получишь по морде от обоих, — важно изрек он, и я засмеялся. Рам надул щеки и манерно квакнул, как жаба-гомосексуалист на первом свидании. Я так и покатился со стула.

— Полегчало? — спросил он, улыбась во весь рот.

— Угу.

— Ладно. Итак, ты относишься к своему приключению смертельно серьезно?

— Что-то вроде.

— Молодец. И как, получается?

— Еще бы!

— И теперь, если жена даст тебе от ворот поворот, ты сломя голову побежишь к Таре?

— Наверное, — я задумался.

— Знаешь, это как в американском фильме: герой прыгает из одной машины в другую на полном ходу. Нет времени подумать, оценить ситуацию. Но там хоть понятно — стреляют. А вообще каскадерам за трюки хорошо платят.

— К чему ты клонишь?

— Да ни к чему. У тебя нет пространства для маневра. Или — или. Одна постель ничем не лучше другой, если разобраться, но где здесь твое место?

— Не понимаю.

— Прекрасно. Возьми поединок на ножах — ты как раз его наблюдал. У каждого из соперников было пространство для маневра, и оно было равным. В схватке идет борьба за пространство: если твое больше — побеждаешь ты, и наоборот. У Халида и Джамшеда пространство было равным — на то они и мастера. Никто не мог бы победить. Теперь вспомни ваш поединок с Тарой. Извини, но я издали наблюдал его.

Ты был занят атакой, а Тара — своим пространством. Она управляла ситуацией, ты — нет.

— Почему?

— Потому что был озабочен процессом. Так и сейчас — ты думаешь, с кем тебе жить, с кем — спать, а своего пространства у тебя нет. Ты не создал пространства, твои партнеры не чувствуют его, а потому управляют ситуацией за тебя. Ну что ты можешь сказать жене, если она выставит тебя за дверь, и правильно сделает? «Извини, милая?» Рам был прав. И жена, и Тара были сильными женщинами; они, каждая по-своему, увлекали меня, и я становился частью их жизни, их интересов.

— Тара — не просто твоя любовница. Когда-то я сделал ее своим «юм» — знаешь, что это такое?

— Не знаю, — мне не понравились слова Рама.

— Женская ипостась Мастера в тибетской традиции. Она — это я в женском облике.

А я — это она. Юм Падмасамбхавы — … — написала его биографию — «намтхар», и унаследовала все мастерство. Я веду к тому, что Тара — воин, Мастер. Ей наплевать на твое пространство: если ты не сопротивляешься, она покоряет тебя, прокатывается, как бульдозер. И идет дальше.

— Но это же бесчеловечно!

— Ничуть не бывало! Ветер не заботится о том, что на каком-нибудь деревце оторвет слабый листок. Раз оторвался — значит, не нужен. Прекрасный урок для тебя.

— Но что же мне делать? — воскликнул я, не в силах переварить сказанное.

— Не жди от меня конкретных советов, — холодно сказал Рам. — На пути Искусства не учат жить. Как побеждает в схватке истинный мастер ножа? Бой — это состязание двух ритмов: твоего и соперника. Ритм мастера совпадает с ритмом Вселенной, ритм профана — его собственный. К ритму Вселенной невозможно подстроиться — профан теряется и гибнет. Ты же стремишься подстроиться под ритм соперника и потому жив, но это ЕГО ритм, и он управляет ситуацией.

— Как же мне найти свой ритм? Или ритм Вселенной?

— Ну-у, — улыбнулся Рам, — до ритма Вселенной тебе далеко. Что же до твоего ритма — разреши себе почувствовать его, найди его в своем сердце.

— Change your mind? — проговорил я и почувствовал надежду.

— Вот именно, — Рам захохотал и снова скроил жабью физиономию. — Смени свой ум!

ГЛАВА 8. ПОЕДИНОК

Я поселился у друга, ничего не сказав жене; ничего не сказал я и Таре. Позвонив Свами, я сообщил, что ухожу из «Дома Чая» и извинился. Рам благословил меня:

— Оставайся господином своих решений. На пути Искусства это — главное.

Друг не задавал лишних вопросов. Он был молчаливым флегматичным программистом, и компьютер занимал его больше, чем все остальное в этом мире. Несколько раз я рассказывал ему об Искусстве, о пути Ножа и о том, как я отказался от этого пути.

— Кстати, о ножах, — однажды заметил он. — У меня тут валяется отличная «выкидуха». Зэковская работа. Если хочешь — возьми.

Его предложение не было лишено оснований. Я по-прежнему допоздна работал в газете, и возвращаться домой приходилось темными, опасными переулками.

— Покажи, — поразмыслив, попросил я.

Что это был за нож! Не думаю, что над ним трудилось доброе существо, но существо это было исполнено мастерства и вдохновения — мрачного вдохновения. Нож был тяжелым, с массивной, отделанной рельефной гравировкой, рукояткой. Она словно сама просилась в руку, и большой палец ложился в аккурат на кнопку. Сверкающее хищное лезвие было чуть изогнуто в конце; сверху донизу проходил желобок — «для стока крови», пояснил друг. Я держал в руке орудие убийства, «пронзания живой плоти», как сказал однажды Халид.

— Ты сам его почему не носишь? — спросил я, удивляясь подарку.

— Не нравится он мне, — поморщился друг. — Да и зачем — я целый день дома сижу.

— А мне почему предложил?

Друг пожал плечами.

— Не знаю. Пригодится, — и больше я не смог вытянуть из него ни слова.

Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. «Пусть будет, — решил я.

— Так оно надежнее».

Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал ощущать его, занявшись другими делами.

Я раздумывал, что делать со своей жизнью. Тара привлекала и отталкивала одновременно, как бездна, в которую хочется прыгнуть без оглядки; жену я просто любил — тепло, по-домашнему, как любят плюшевого мишку или старые, навевающие воспоминания тапочки. Как быть? Я спрашивал совета у друга, но тот пожимал плечами. Пространство… Как сформировать это пространство? Я вспоминал, до чего хорошо и покойно было с Халидом, как уверенно вел он меня своими тропами — теперь, столкнувшись с реальной проблемой, я любил его трепетно и нежно.

Я остался один — один на всем белом свете со своими неразрешимыми вопросами. Я остался один — и вдруг вспомнил… Мы тогда практиковали «врастание».

— Ты приходишь в этот мир один и уходишь один, — говорил Халид. — Никто не составит тебе компанию в могилу. Почему ты так боишься одиночества? Посмотри вокруг: люди пользуются другими, как инвалиды — костылями и думают, что это и есть любовь, забота. Отбрось костыли — и человек упадет, потому что никто не научил его стоять на своих двоих! И эти несчастные требуют от своих костылей исправной службы, а отказ считают подлостью, предательством. Вот ты, например, — ты ушел из дому, и твоя мама почувствовала, что ее жизнь кончена, не так ли?

Она убеждена, что отдала тебе все: любовь, нежность, заботу, а ты наплевал на нее. Да, она отдала все лучшее — тебе, а теперь хочет, чтобы ты был ею — той, которой она когда-то не стала. Нет тебя — нет ее! Вот в чем весь фокус.

Этот фрагмент всплыл в памяти совершенно неожиданно. Боже, сколько же я забыл! И снова вспомнился Халид — неизвестный Халид:

— Все, что я говорю, я говорю не тебе, а твоим клеткам. Ухо улавливает любой звук, но ум отсеивает все то, что ему не по зубам. Информация уходит вглубь. В свое время она вернется, Карлитос. Надеюсь, ты не будешь стенографировать вслед за мной?

Я понял, я понял, я понял!! Все о пространстве, все о ритме, все о своих чувствах. Я бросился к телефону и позвонил жене:

— Нам надо поговорить!

— О чем? — безразлично спросила она.

— Обо всем, — и мы договорились о встрече. Поздно вечером — раньше она не могла. В нашем любимом пустынном парке.

В ожидании я бродил по аллеям — сейчас, когда я пишу эти строки, подмывает накропать какую-нибудь пошлую сцену, но не поднимается рука. Она появилась внезапно — легкая, бесшумная и удивительно похожая на Тару. От неожиданности я икнул. Мы сидели, затем долго в молчании шелестели опавшей листвой. Фонари подсвечивали осень рыжеватым, спокойным светом, и на душе становилось легко и прозрачно. Я не находил слов, чтобы начать разговор, а она не торопилась с вопросами.

Внезапно в конце аалеи появились двое и направились прямо к нам. Сердце неприятно екнуло, я весь сжался, предчувствуя беду. Один, низкорослый крепыш, попыхивал сигареткой, другой, повыше и пошире в плечах, шел вразвалку и размахивал руками. Дойдя до нашей скамейки, они остановились.

— Сидим? — развязно спросил низкорослый. — А час-то поздний.

Мы промолчали.

— Хорошенькая, — бросил низкорослый приятелю. — Скажи?

— Ха, — ответил тот, — еще бы. Пойдемте, барышня, прогуляемся, — и он бесцеремонно ухватил жену за локоть. Она дернулась, но хватка у парня была что надо.

— А ты, писюн, сиди! — бросил низкорослый мне и ласково положил руку на плечо.

Я оцепенел, как будто снова вернулся «страх опоссума». Жена в ужасе переводила взгляд с них на меня. Нужно было действовать, но я замер в страхе.

Высокий резко дернул мою спутницу за руку, вынудив встать.

— Пошли-пошли, девочка. Поздно уже, — ухмыляясь, произнес он. — Того и гляди, хулиганы пристанут. А мы ж порядочные парни, да Серый? — он подмигнул низкорослому и бросил мне: — Сиди, чмошник. Рыпнешься — пеняй на себя.

Они начали удаляться, и с каждым шагом тело цепенело все больше. Я чувствовал, как рушится моя жизнь, но сделать ничего не мог. Парочка двигалась по направлению к кустарнику. Я попытался встать, но низкорослый, оскалившись, достал из кармана отточенный скальпель и легонько полоснул мне по курке.

— Сидеть! Ты не понял? — и с оттяжкой ударил меня по лицу. Слезы брызнули из глаз.

И в этот момент я почувствовал зов. Он шел из правого кармана куртки — оттуда, где лежал злобный, безжалостный, жаждущий крови нож. Какая-то волна заставила меня вскочить. Низкорослый тупо уставился на меня:

— Ох… л пацан! Пеняй на себя.

Но он не успел договорить. Нож вылетел из кармана куртки и исчез в животе низкорослого. С ужасом наблюдал он, как кровавое пятно расплывается по футболке, а затем грузно, по-неживому осел на землю. Я смотрел на свою руку, залитую кровью человека. Бурое пятно расползалось по асфальту. Из кустов выскользнул Серега и остолбенел, переводя взгляд то на меня, то на хрипевшего приятеля.

— Пац-цан… — губы его тряслись. — Ты че, ты че, пацан?

Я молча развернулся к нему; в свете фонаря кровь на лезвии выглядела призрачной, как в фильме про вампиров. Попробовав крови, нож уже не мог остановиться.

— Стоять, — беспомощно пролепетал человек, который еще минуту назад собирался изнасиловать мою жену. — Не надо, ты че?

Я знал, что убью его, убью, как бешеную собаку. Похоже, теперь им овладел «страх опоссума»: он не шевелился, а только повторял: «Ты че, ты че…» Нож знал свое дело: изощренно, хитро, до тонкостей. Он наметил место, где пульсировала сонная артерия. Этот звук, трепет крови в человеческом теле, теле жертвы, чуяла каждая моя клетка, и шептала: «убей!»

— Не смей!! — раздался немыслимый по силе и громкости женский голос, — это был голос Тары, Рама, Халида, это кричал Джамшед, мастер Ножа, странствующий воин. Это кричала Вселенная — это был голос моей жены…

Нож мгновенно утратил свою силу и выскольнул из пальцев. Она стояла, растрепанная, страшная, с округлившимися глазами и кричала, выла: «Не смей!» Я не посмел…

— Он… Он успел?.. — прошептал я, понимая, что от ее ответа зависит все.

— Нет, — выдавила она и бросилась мне на шею. Она… Мир разрушался на моих глазах. Я стоял один перед разверстым ужасом его, перед жуткой его красотой.

… И та, что в мире женщин всех моложе, Та, мать, его целуя, говорит, Что смерти нет, Что смерти быть не может…

И она целовала меня, и ее слезы смешивались с жертвенной кровью, и нелепый свидетель этого упоения, оторопелый, стоял, как в церкви, не в силах вымолвить и слова.

ГЛАВА 9. О ТОМ, ЧТО БЫЛО ПОТОМ…

… рассказывать не буду. Если без подробностей, этот человек остался жив. Как сказал врач, достаточно было одного миллиметра… Нож изъяли, и слава Богу.

Надеюсь, он никому не причинит вреда. Началось следствие, но меня выпустили под подписку. «Висел» срок за ношение холодного оружия (я бы добавил, такого оружия). Серега, свидетель, рассказал все как было. Началась отвратительная пора — конец осени, время изматывающих дождей и липкой, чавкающей грязи. Потянулись дни ожидания.

Однажды на пороге райотдела я столкнулся с Рамом.

— Что Вы здесь делаете? — спросил изумленно. Рам отвел меня в сторонку и усадил под высоким, развесистым деревом. По-моему, это был клен.

— Надеюсь, теперь ты будешь называть меня Свами, — удовлетворенно изрек он. — Ты свободен.

— Как?

— Да вот так. Напрасно ты не верил в мой «Дом Чая». Его действительно посещают важные люди. И они доверяют мне.

— Что же ты им сказал?

— Это тебя не касается. Теперь зайди, подпиши бумажки и — катись на все четыре стороны, — и Рам, Свами Рам презабавно надул щеки и выдал жабью трель.

Но дома меня ждал еще один сюрприз: моя жена — она преспокойно пила чай с Халидом! Мэтр демонстрировал ей гимнастику для глаз.

— О, сиделец! — воскликнул Халид, разводя руки. — На зоне коцал, пять булок схавал, крест на пузе! — и откуда мог взяться такой арсенал блатной лексики.

Халид стиснул меня в объятиях, и я, уже никого не стесняясь, дал волю слезам.

Жена смеялась и гладила меня по головке, как маленького. Халид продолжал ерничать:

— Вай-вай, панымаешь! Скупой мужской слеза катился по нэму! Вах! По путям хадыл, просветление обрел. Зачэм плачешь, да?

Какие же они были хорошие, светлые!

— Ты знаешь, где меня нашел Свами? — усмехнулся Халид. — В Пешаваре, на том самом рынке! Сам нагрузил работой, сам же и выдернул. Как на грех, там подвернулась такая красотка, — и он подмигнул жене.

— Что ты делал в Пешаваре? — недоуменно спросил я.

— Много будешь знать, — строго сказал Халид, — ничему не научишься. Или научишься, но не тому. Пошли гулять!

Мы втроем бродили по серым, прозябшим улицам и не замечали ни моросящего дождя, ни ветра. Халид закурил, и вслед за ним я.

— Уддияна — это место, где мы все встретимся снова, — с легкой печалью произнес он. — Ее уже нет на карте, но она всегда с нами, с теми, кто идет по пути Искусства. Я солгал тебе, когда говорил, что на пути Искусства существуют разные дороги. Пути нет, но есть жизнь. Есть Искусство жить. Я счастлив, что вы, — он поглядел на нас по очереди, — что вы вместе, и ты — господин своих решений.

— Расскажите немного об Уддияне, — попросила жена. — Вы так интересно начали — этот балбес пришел совсем не вовремя.

Ее глаза светились радостью и теплом — теплом плюшевого мишки, теплом Той, которая сберегла учение Падмасамбхавы, Той, которая непостижимо взирает на нас с небес.