Удиви меня

2

Новости-то радостные. Отличные даже. У нас отменное здоровье, жить мы будем долго. Нам бы устроить праздник, но…

Шестьдесят восемь лет брака. Серьезно? Нет, не так. Серьезно?!

До дома едем молча. Я то и дело бросаю на Дэна взгляды, когда он не видит (и точно знаю, что он делает то же самое, когда я смотрю в окно).

– Приятные новости, правда? – нарушаю я молчание. – О сотом дне рождения и о том, что мы будем вместе… – Нет, не могу произнести число вслух. Просто не могу. – Вместе еще много лет, – наконец выдавливаю из себя я.

– Ах да. Приятные, – отвечает Дэн, не поворачивая головы.

– Мы ведь и представляли себе его долгим? – решаюсь я. – В смысле, наш брак.

И вновь воцаряется молчание. Дэн хмурится, «волнует лоб», как и всякий раз, когда в думах его сумятица, которую он не в силах распутать.

– Это очень долго, – через какое-то время произносит он. – Ты так не думаешь?

– Долго, – эхом отзываюсь я. – Очень долго.

Пока Дэн сворачивает на нашу дорогу, я предлагаю ему жевательную резинку. Жвачка – прекрасное спасение от неловкого молчания. Но я не готова отступать.

– Но это долго в хорошем смысле?

– Конечно, – быстро, даже слишком быстро отвечает Дэн. – Безусловно.

– Прекрасно.

– Да, прекрасно.

И снова тишина. Обычно я на подсознательном уровне чувствую, о чем думает Дэн, но сейчас я уже ни в чем не уверена. Не спускаю с него глаз, мысленно передаю ему безмолвные сигналы: «Скажи что-нибудь. Начни разговор. Посмотри на меня. Ты что, умрешь на месте, если взглянешь на меня хоть разок?»

Но все без толку. Дэн погрузился в собственные мысли. Тут я совершаю то, чего прежде никогда не делала.

– О чем ты думаешь? – прямо спрашиваю я и в ту же секунду жалею об этом. Я не из тех жен, что постоянно выспрашивают подобное. Чувствую себя убого и вдобавок злюсь на саму себя. Разве Дэну нельзя молча подумать о своем? Зачем я к нему лезу? Почему не оставляю в покое? И все же: о чем таком он думает?!

– Да так, ни о чем. – Голос Дэна звучит отстраненно. – О кредитах. Об ипотеке.

Об ипотеке?! Меня едва не разрывает хохот. Вот в чем она, разница между мужчинами и женщинами. Я не люблю утверждать подобное (я вообще далека от сексизма), но… я тут размышляю о нашем браке, а он… об ипотеке.

– Какие-то проблемы с кредитами?

– Да нет, просто… – рассеянно отвечает он, поглядывая на навигатор. – Боже, да этот маршрут ведет в никуда!

– Тогда почему ты думал об ипотеке?

– Ну, это… – Дэн лихорадочно тычет пальцем в экран навигатора. – Если ты берешь ипотечный кредит… – Дэн резко крутит руль и разворачивает машину, игнорируя тут же закукарекавшие со всех сторон гудки, – то ты точно знаешь срок. Двадцать пять лет истекают, и все, ты свободен.

Тревога сжала мне сердце острыми когтями, и я выпалила прежде, чем смогла подумать:

– Так вот, значит, что я для тебя? Какой-то кредит?!

Я больше не любовь его жизни. Я обременительное финансовое соглашение.

– Что?! – Дэн аж опешил и в кои-то веки взглянул на меня. – Я говорил не о тебе, Сильви. Я вообще не о нас говорил.

Боже мой. Опять, я далеко не сексистка, но… Мужчины!

– Конечно, о нас ты не думал. Ты вообще себя слышишь? – Понижаю голос, подражая Дэну: – Впереди у нас долгий-предолгий брак. Вот уж повезло. Но подумаю-ка я лучше об ипотеке. Ипотека прекрасна тем, что ты точно знаешь срок. Двадцать пять лет истекают, и все, ты свободен! – Возобновляю свой обычный тон: – Хочешь, чтобы я поверила, что ты задумался об этом просто так? Что это никак не связано со мной?

– Все не так! – взрывается Дэн, когда до него наконец доходит. – Я не это имел в виду, – решительно добавляет он. – И вообще, я уже забыл о разговоре с врачом.

Бросаю недоверчивый взгляд:

– Забыл?

– Да, забыл.

Дэн и сам понимает, что звучит неубедительно, мне почти жаль его.

– Ты забыл о шестидесяти семи годах, что нам предстоит провести вместе? – В моих словах капкан, который мгновенно захлопывается, стоит Дэну выпалить:

– Шестидесяти восьми! – Дэн краснеет; он понял, что попался. – Или сколько там, я не помню…

Он врет мне. Слова доктора Бэмфорда прочно засели в его мозгу. Как и в моем.

И вот мы уже дома, в Уондсворте; в кои-то веки Дэну удалось припарковаться не слишком далеко от нашего небольшого таунхауса на три спальни. К дому ведет извилистая каменная дорожка, позади дома сад. Раньше там росли цветы и немного столовой зелени, но сейчас в саду среди кустарников расположился не такой уж и маленький городок – там стоят два детских игровых домика, которые моя мама подарила девочкам на их четвертый день рождения.

Только моя мама могла купить внучкам чудесные домики-близнецы и не сказать об этом нам. Можете представить себе мое удивление, когда в самый разгар детского праздника появляются два незнакомца и принимаются воздвигать в саду ярко-леденцовые стены и полосатую бело-красную, как карамелька, кровлю под умиления и оханья гостей.

– Вау, мамуль, даже не знаю, что сказать, – бормочу я, все еще глазея на пряничные домики из сказки, так неожиданно появившиеся в нашем саду. – Они замечательные… просто удивительные, но зачем же два?

Мама моргает и спокойно произносит: «Чтобы девочки не ссорились из-за одного домика», как будто это совершенно очевидно.

Такая вот она, моя мама. У нее самая щедрая душа, и иногда это меня волнует, даже пугает. Но второй игровой домик и вправду пришелся к месту – надо же мне где-то хранить свои гирьки и коврик для йоги. Так, о чем это я…

Даже зайдя в собственный дом, мы с Дэном продолжаем молчать; я просто не могу найти верных слов, чтобы разрушить тишину. Пытаясь хоть чем-то себя занять, достаю почту и вяло разбираю письма. Дэн на кухне беспокойно озирается по сторонам, будто он в этом месте впервые. «Знакомится со своей тюремной камерой», – мрачно думаю я и тут же ругаю себя за подобную мысль. Дэн совсем не похож на осужденного, изучающего стены своего последнего приюта. Смотрю на Дэна и оправдываю себя. Похож. Бродит как неприкаянный по кругу, угрюмо взирая на ярко-синие кухонные шкафы. Того и гляди сейчас начнет царапать черточки на стенах, отсчитывая поток бесконечных, ненастных и напрасных дней, составляющих его шестидесятивосьмилетнее заключение.

– Что? – спрашивает он, заметив, что я на него смотрю.

– Что «что»? – парирую я.

– Я ничего не говорил.

– Я тоже.

Боже мой. Да что с нами такое? Мы раздражительны и настороженны, боимся даже заговорить друг с другом. А все этот чертов врач со своими научными интересами.

Каюсь, я невольно повышаю голос:

– Слушай, у нас целая вечность впереди. Буквально! И мы должны это как-то принять, осознать. Давай просто поговорим об этом.

– Поговорим о чем? – простодушно хлопает глазами Дэн.

– Брось! – вспыхиваю я. – Ты прекрасно понял, о чем я. Знаю, что ты думаешь. Как, черт возьми, мы продержимся так долго?! В смысле, долголетие – это прекрасно, но для нас… – я сцепляю руки в замок, – для нас это… испытание.

Прислоняюсь спиной к стенке буфета и, медленно сползая вниз, сажусь на корточки. Спустя мгновение Дэн делает то же самое.

– Это пугает, – соглашается он, и мышцы его лица постепенно разглаживаются. – Не буду врать, эти новости меня… напрягают.

Наконец-то все высказано. Честные слова, идущие из глубины души. Мы оба чертовски напуганы эпической продолжительностью нашего супружества, по масштабам сравнимую разве что с событиями «Сильмариллиона»[5].

– Как долго, по-твоему, продлился бы наш брак?

– Не знаю. – Дэн разводит руками. – Кто вообще об этом думает, когда женится?

– Но когда ты стоял у алтаря и клялся «Покуда смерть не разлучит нас», ты что, подсчитывал в уме площадь бейсбольного поля? – не унимаюсь я.

Дэн морщит лоб, словно пытаясь отыскать в памяти что-то, давным-давно ускользнувшее:

– Если честно, тогда я представлял себе будущее весьма… туманным.

– Я тоже, – пожимаю плечами я. – Все казалось таким далеким, почти призрачным. Я, конечно, думала о том, что когда-нибудь мы отпразднуем нашу серебряную свадьбу. Когда другие пары достигают двадцать пятой годовщины, ты думаешь: «Вау! У них получилось, они до сих пор вместе!»

– Когда мы отпразднуем нашу серебряную свадьбу, мы будем даже не на середине пути, – немного мрачно добавляет Дэн. – Далеко не на середине.

Мы снова погружаемся в молчание. Все новые и новые детали обретают более четкие границы.

– Вечность куда длиннее, чем я представлял, – со вздохом отмечает Дэн.

– Куда длиннее, – вторю ему я, усаживаясь на пол.

– Марафонская дистанция.

– Супермарафон, – поправляю я. – Ультрамарафон.

– О да, – прибавляет Дэн с внезапным воодушевлением, – верно сказано. Мы думали, что бежим всего-то десять километров, как вдруг узнаем, что участвуем в одном из этих сумасшедших ультрамарафонов по пустыне Сахара, который никогда не кончится. Не то чтобы я хотел, чтобы он закончился, – поспешно добавляет он, поймав мой удивленный взгляд. – Просто, знаешь… не хочется заработать инсульт на полпути.

Дэн хорош в подборе метафор. Сначала сравнил брак с ипотекой, теперь с инсультом. И что же в его представлении пустыня Сахара? Я?

– Мы просто взяли неправильный темп, – самозабвенно продолжает он (ему действительно понравилось рассуждать о марафоне). – Вот если бы я знал, что проживу так долго, наверно, не женился бы молодым. Если люди и вправду будут жить до ста лет, неплохо было бы поменять правила. Для начала не связывать себя узами ни с кем, пока не стукнет пятьдесят…

– Детей рожать тоже в пятьдесят? – немного резко перебиваю я. – Слышал о биологических часах?

Дэн ненадолго замолкает.

– Ладно, согласен, моя теория не подходит, – признает он.

– Во всяком случае, мы не можем вернуться назад во времени. Мы там, где мы есть. Здесь и так хорошо, – улыбаюсь я, стараясь привнести в разговор хоть немного позитива. – Подумай о своих родителях. Они живут в браке тридцать восемь лет и проживут еще больше. Если они смогут, сможем и мы!

– Боюсь, мои родители не слишком удачный пример, – возражает Дэн.

Согласна. Тут я оплошала. У его родителей довольно сложные отношения.

– Ну тогда королева, – соображаю я в ту самую секунду, как звонят в дверь. – Она замужем миллион лет.

Дэн недоверчиво взирает на меня:

– Королева? Это все, что ты можешь придумать?

– О'кей, забудь про королеву, – обиженно говорю я и, устремляясь к двери, бросаю на ходу: – Обсудим позже, хорошо?

Девочки с радостным визгом вбегают в прихожую; тревожные мысли об узах Гименея, что в вечность длиною, отходят на второй план. Сейчас это уже не так важно. Мои девочки, их счастливые румяные лица, чистые, звонкие голоса («На обед мы ели пиццу!», «А у нас – татушки!») – вот что важно. Обе виснут у меня на руках, наперебой что-то рассказывают, возбужденно скачут, хотят мне что-то показать, пока я безуспешно пытаюсь попрощаться с моей подругой Анной-Лизой, которая, беззаботно улыбаясь, машет мне рукой по пути к своей машине.

Я крепко обнимаю девочек; морщусь, когда они, вертясь и пританцовывая на месте, нечаянно наступают мне на ноги. Они были в гостях у Анны-Лизы всего два часа, мне же кажется, будто я не видела их два года. Я придумываю или Анна немного подросла, а волосы Тессы пахнут по-другому? И откуда у Анны царапина на подбородке?

Сейчас они притаились в углу кухни, секретничают друг с дружкой на своем тайном языке близняшек; их белокурые пряди сливаются в единое светлое пятно, они склонили головки и увлеченно разглядывают руки, на которых красуются блестящие переводные картинки в виде морских коньков. Я слышу возбужденные детские шепотки: «Давай не будем их смывать никогда-никогда!» Хм, надо будет придумать что-нибудь на замену татушкам, ибо наверняка начнется безудержный рев, когда блестящие картинки начнут слезать с кожи после первого купания. Растить пятилетних близняшек все равно что жить в коммунистическом государстве. Нет, конечно, я не считаю, кому сколько шоколадных подушечек насыпаю в пиалку, хотя… Однажды я и вправду рассчитала количество подушечек в миске. Это не так уж и долго. Что поделать, если малышки хотят, чтобы у них всего было поровну.

– Так, что у нас сейчас? Время купаться? – вопрошает Дэн с кухни и сам же громко отвечает: – Время купаться!

В нашей семье купание девочек – это некий ритуал, центр притяжения, к которому сводятся домашние дела. (Впрочем, как и во всех знакомых мне семьях с маленькими детьми. Основная идея: если купание детей пройдет как надо, то и все в доме будет как надо. А если нет… Начнется хаос. Города разрушатся. Дети будут скитаться по улицам в лохмотьях и обгладывать кости мертвых животных, в то время как их родители будут совокупляться и стонать в грязных переулках. Такие дела.)

В любом случае настало время купания. И все снова происходит как обычно, словно странных сегодняшних новостей и не бывало. Дэн и я как одна команда. Предугадываем действия друг друга, вновь общаемся в нашей почти телепатической (читай – родительской) манере.

– Мне помочь Анне с… – начинает Дэн, протягивая мне баночку детского шампуня для вьющихся волос («Расчесываемся без колтунов и слезок!»).

– Уже сделала это утром.

– А как насчет…

– И это тоже.

– Письмо от мисс Блейк? – Дэн приподнимает бровь.

Я намыливаю волосы Анны шампунем; улыбаясь, одними губами шепчу Дэну поверх ее головы:

– Видела. Верх идиотизма.

Мисс Блейк – директриса в школе, где учатся наши девочки. В дневнике Анны обнаружилась распечатанная записка от директрисы, в которой она «убедительно просит всех родителей» не обсуждать перед детьми некий «инцидент» и не «сплетничать об этом у ворот школы», ведь такое «поведение» не имеет и «тени здравого смысла».

Я даже не представляла, о каком «инциденте» идет речь, поэтому сразу же спросила по электронке у других родителей. Оказалось, что мисс Кристи, преподавательница старших классов, гуглила на школьном компьютере папу одной ученицы, совершенно не подозревая, что компьютер в данный момент подключен к электронной доске.

– Можно мне… – начинаю я, и Дэн сразу же передает мне душевую лейку. Поливаю голову Анны теплой водичкой, пока она хохочет и кричит: «Дождик идет!»

Всегда ли мы были псевдотелепатами? Всегда ли предугадывали мысли друг друга? Мне кажется, мы стали такими после рождения девочек. Когда появляются близнецы, и отец, и мать оказываются в одной упряжке: каждого ребенка нужно покормить, успокоить, каждому поменять пеленки, с каждым нужно пройтись по дому кругов пятьдесят, чтобы укачать. Обеим малышкам нужно круглосуточное внимание родителей. Ты оттачиваешь искусство ухода за младенцами до совершенства. Ты не тратишь время на пустые слова. Когда я кормила Анну и Тессу грудью, то изматывалась до того, что была не в силах даже разговаривать. Дэн научился угадывать по одному лишь выражению моего лица, чего я хочу:

1. Можешь, пожалуйста, принести мне еще воды? Шестнадцати стаканов будет достаточно.

2. И еще парочку батончиков «Марс». Просто положи их в мой открытый рот, а я уж как-нибудь прожую.

3. Не мог бы ты переключить канал? Я только-только укачала малышку, и меня уже тошнит от Джереми Кайла[6].

4. Боже, как я устала. Эй, я вовсе не говорю это весь день!

5. Ты хоть понимаешь, о какой усталости я говорю? Кажется, будто в моем теле вообще не осталось костей, настолько я вымотана. Мои почки прижались к печени и рыдают в голос.

6. Ох, малышка крепко ухватила мой сосок. Ай! Ауу…

7. Ауууууу!

8. Да знаю я, что кормить грудью – это естественно!

9. Наши малышки совершенно очаровательны. Но давай на этом остановимся?

10. Ты меня понял, Дэн? Читай по моему лицу. Больше никаких детей! Никогда!

– Ай! – Воспоминания мои прерывает Тесса, которая начала баловаться с водой и обрызгала меня с головы до пят.

– Все, хватит! – не выдерживает Дэн. – Сейчас же вылезли из ванны! Обе!

Девочки тут же разражаются ревом. Плач и сопли – обязательная программа каждого дня. Тесса плачет, потому что не хотела так сильно меня обрызгать. Анна плачет, потому что Тесса плачет. Плачут, потому что Дэн повысил на них голос. Плачут, потому что устали, но, как и любые дети, никогда в этом не признаются.

– Моя тату-у-ушка, – захлебывается плачем Тесса (почувствовав внимание к своей маленькой персоне, Тесса не остановится, пока не расскажет обо всех своих несчастиях), – моя тату-у-ушка сте-е-ерлась. И я ударила па-а-альчик!

– Картинку мы вылечим, – утешаю я Тессу, пока заворачиваю ее в пушистое полотенце. – А пальчик я поцелую, и он пройдет!

– А можно мне фруктовый лед? – невинно распахивает глазенки Тесса (решила ухватиться за возможность, пока ее жалеют).

Такая находчивость пятилетней девочки не может не умилять. Отворачиваюсь, чтобы она не видела моей улыбки, и строгим голосом говорю:

– Сейчас уже поздно есть мороженое. Подожди до завтра.

Сегодня девочек укладывает спать Дэн, а я удаляюсь в спальню и снимаю с себя мокрую одежду. Пока вытираюсь, ловлю свою отражение в большом зеркале, осматриваю голое тело: каким оно будет через шестьдесят восемь лет?

Сжимаю кожу на бедре, пока не появляются складки. Господь Всемогущий, а ведь складки и морщины – это мое будущее, далекое, но все же будущее. И расползутся они по всему телу. Морщинистые руки, растяжки на бедрах и груди… Что дальше? Морщинистая кожа головы? Отпускаю бедное бедро и вновь рассматриваю свое тело. Может, мне стоит записаться на косметологические процедуры? На пилинг, например. Но выдержит ли моя кожа (которой, к слову, еще обтягивать мои косточки лет семьдесят)? Разве я не должна увеличивать слои, а не удалять их? Да и как вообще следить за собой, когда тебе за сто? Почему об этом не пишут в женских журналах?

– Дочурки в кроватях, а я, пожалуй, пробегусь перед сном. – Дэн заходит в спальню (рубашка расстегнута) и встает в дверях как истукан, завидев меня обнаженную перед зеркалом.

– Мммм, – протягивает он, сверкая глазами. Рубашка тут же летит на кровать, а Дэн приближается ко мне и приобнимает за талию. Теперь он тоже отражается в зеркале. Мой красивый, молодой супруг. Но как он будет выглядеть через шестьдесят восемь лет? Перед глазами предстает картина: Дэн, морщинистый старик, тычущий в меня клюкой и кряхтящий: «Вздор! Чепуха!»

Вот уж действительно вздор и чепуха. Дэн просто постареет, а не превратится в скрягу Скруджа. Качаю головой, чтобы развеять тошнотворный образ. Силы небесные, на кой треклятому Бэмфорду сдалось наше будущее?

– Я тут подумала… – голос предательски дрожит.

– Сколько еще ночей любви у нас впереди? – подхватывает Дэн. – Я уже все подсчитал.

– Что? – поворачиваюсь к нему лицом. – Я совсем не об этом. Погоди-ка. – Поневоле заинтригованная, опять не заканчиваю свою мысль. – И сколько же?

– Одиннадцать тысяч. Плюс-минус.

– Сколько?!

У меня подгибаются ноги. Одиннадцать тысяч… Это вообще возможно физически? А я-то думала, что пилинг испортит мою кожу раньше времени. Теперь же…

– Знаю, – Дэн снимает брюки и вешает их на спинку стула. – Я думал, будет больше.

Больше? Как это укладывается у него в голове? У меня при одной мысли об этом мушки пляшут перед глазами. Одиннадцать тысяч ночей любви, одиннадцать тысяч половых сношений, и все с Дэном. Нет, конечно же, я хочу интимной близости с Дэном, но одиннадцать тысяч раз?

Как мы найдем на это время? Нам же нужно есть, работать, дочерей растить. А как быть, если мы пресытимся друг другом? Стоит ли мне уже сейчас гуглить новые позы? Или легче установить телевизор на потолке?

Расчет Дэна просто не может быть верным. Должно быть, он где-то случайно прибавил лишний нолик.

– Как ты это подсчитал? – не без подозрения в голосе спрашиваю я, но Дэн уже занят другим. Он проводит руками по моей спине, поглаживает ягодицы, слегка шлепает по попе; глаза его уже горят желанием. С Дэном о сексе можно говорить не более тридцати секунд; он сразу же возбуждается и хочет уже заняться сексом, а не толковать об этом. Он вообще считает, что говорить о сексе – пустая трата времени. (Мне же нравится обсуждать интимные удовольствия, но я завожу такие разговоры уже после секса. Довольная лежу в его объятиях, рассказываю о том, что мне нравится и не нравится… Он же мычит что-то нечленораздельное в ответ, все тише и тише, пока не проваливается в сон.)

– Да ну ее, эту пробежку, – шепчет Дэн, покрывая поцелуями мою шею. – Сегодня же наша годовщина…

Лежим в постели. Секс был превосходным – тут наши телепатические способности проявляются во всей красе, мы живо чувствуем, о какой ласке мечтает партнер. В приглушенном свете шепчем друг другу: «Это было потрясающе», «Я люблю тебя» и другие фразы счастливых любовников.

Самое главное, что это не ложь. Секс и вправду был потрясающим. А я и вправду очень люблю Дэна.

Но не буду врать, что в эту самую минуту отчетливо слышу в голове вкрадчивый голос, шепчущий: «Одна ночь любви позади. Осталось всего лишь десять тысяч девятьсот девяносто девять».