Удивительные истории о 90-х

Саша Шиган Погружение на максимальную глубину

Надо признать, в девяносто пятом у меня не было мечты. То есть совсем. Никакой. В восемнадцать лет положено иметь мечту. А у меня ее не было. Наверное, это тянулось с детского возраста. Когда была маленькой, детей часто спрашивали – кем хочешь стать, когда вырастешь? Подружки отвечали – врачом, артисткой… А я – «никем». Ведь когда вырасту, уже будет коммунизм.

Мы сидели в санитарной комнате больничного морга и пили водку Rasputin – ту, из рекламы с подмигивающим бородачом. Разбавляли тверским пивом, купленным с грузовика. На закуску – вобла, сушеные бананы и халва. Дефицитную воблу притаранил из казармы Костя Ярцев. Целых две рыбехи. Отмечали Костину двухдневную увольнительную. Вместе с его друзьями, бывшими одноклассниками – Лехой Мухиным и Генкой-минером. Они подрабатывали в морге – Муха санитаром, а Генка охранником.

Санитарная комната располагалась ближе к приемной и, соответственно, к выходу на улицу. Поэтому в ней не так воняло формалином, как в других, дальних помещениях. А использовалась она для отдыха сотрудников морга – стол, буфет, две узкие потрепанные кушетки, холодильник, который иногда вздрагивал и бился в истерике, умывальник и даже списанный из больницы черно-белый телевизор «Рубин». И еще печатная машинка «Эрика» – в углу, на широкой тумбе около больного холодильника.

Муха пел под гитару что-то серьезное, из Цоя. Костя мутузил пересохшую рыбеху о край стола и разъяснял приказы из устава подводника. Теперь я знала, что женщин на борту подлодки встречают так же, как адмирала – по всей выправке, непременно в верхней одежде. И что вобла выводит из организма стронций. Костя Ярцев – курсант военно-морского училища подводного плавания. У него была форма с бронзовыми якорями. И серьезные глаза. Я с ним познакомилась на ночной субботней «шизе». Это такая дискотека с двумя входами – бесплатным со стороны училищной казармы и по недорогим билетам для гражданских с улицы.

– Лешка, спой что-нибудь свое, – попросила я Муху.

– Гуталин. Прекрасно. Питает. Кожу… Гуталин. Обувщик под кустом с пьяной рожей… Хоть и пьян обувщик, но надежен. Гуталин-н-н.

Под «гуталин» звякнули стаканы.

– А помните, Лидия Аркадьевна потащила весь класс в Эрмитаж? – ударился в воспоминания Генка. – Поезд в метро сильно трясся, качался. Машинист резко тормознул, все попадали. Даже лампочки погасли на несколько секунд. Кто-то завалился на Лидию, и она грохнулась. Плашмя, в своем синем костюме с роскошной аметистовой брошью.

– Да-да! – подхватил Костя. – Потом нас построила в ряд и пытала – какой гаденыш ее толкнул.

– Ага, и ты спросил: Лидия Аркадьевна, что значит «гаденыш»? А она: гаденыш – то же самое, что и гад, но намного-намного хуже!

Муха затянул песню про любовь и туманы. Возвращаться в шумную общагу художественного училища не хотелось, и я сказала:

– Ребята, хорошо у вас здесь. Главное, тихо. Можно я здесь останусь? А что, могу макияж жмурикам делать. – Я потрясла в воздухе листочком: – Вот. Прейскурант на услуги морга. Макияж легкий – три у.е., сложный – пять.

– Да уж. Генка однажды так покойника разукрасил – мать родная не узнала. Здесь талант нужен. У тебя есть талант? – спросил Муха.

– Еще какой.

Муха поглядел на меня недоверчиво. Возможно, его смущали щедро намалеванные тени, стрелки до висков, ресницы, скрытые под тремя слоями коричневой туши. В макияже я делала акцент на глазах, как Джулия Робертс.

– Большое желание гримировать жмуриков? Мечта детства?

Я прикусила губу. Но быстро нашлась и парировала:

– А ты всегда хотел санитаром в морге работать?

Муха погладил гитару, прошелся по струнам:

– «Светят звезды на небе, мчатся рельсы в тайгу, бомж газетой прикрылся на скамейке в саду…» Один мой знакомый мечтает купить машину. Обязательно иномарку. Потому как, говорит, если человек говно – это полбеды, а если у него машина говно – это уже ни в какие ворота не лезет.

– Так себе мечта, – сказал Генка. – А ты, Костян, не передумал? Все так же хочешь на подлодку, несмотря ни на что?

– Да, хочу. На что не смотря?

– Знаешь… Только не обижайся. За военную форму сейчас и побить могут. Вроде как не престижно.

Костя пожал плечами. Мы выпили за мечту. Закусили липкими сушеными бананами и халвой. Генка, растроганный встречей, предложил:

– Дурни, давайте так. Каждый напишет на бумажке, о чем мечтает. Спрячем здесь. А потом, лет эдак через десять, снова встретимся и тогда посмотрим… – Он многозначительно выставил в воздух указательный палец. – …кого судьба взасос поцеловала.

Генка неуверенно встал с табурета, оперся на плечо Мухи. Качаясь, подошел к белому артельному буфету, непонятно как попавшему в казенно-кафельную обстановку. Открыл скрипучую дверцу шкафчика и выудил оттуда жестяную банку с надписью на крышке «Чай грузинский. ЭКСТРА». Потряс банку над ухом, безжалостно высыпал из нее остатки чая на стол:

– Сюда спрячем! Юлька, рви свой прейскурант на четыре части.

Я села на кушетку, скрестив под собой ноги, послюнявила карандаш. Задумалась над мечтой. В художественное училище я пошла за компанию с подругой, потому что та грезила профессией художника-дизайнера. А я до сих пор не знала, чего хочу. Муха, ухмыляясь и гыкая, что-то строчил на клочке бумажки. Генка – тоже. Костя написал быстро, не задумываясь. Везет, думала я, у них есть мечта. Стало обидно до слез – наверно, водка так подействовала.

Потыкала карандашом пластырь, скрывающий дырку в дерматине кушетки. И вывела на листочке: «Хочу выйти замуж». Потом поставила точку и добавила: «За Костю».

После того как чайная банка со скомканными «мечтами» отправилась обратно в шкафчик, Муха снова наполнил стаканы:

– Ну, поехали. За что пьем?

– У нас в казарме пьют за то, чтоб не погружаться на максималку, – откликнулся Костя.

– Не понял, – поднял брови Муха. – Объяснись.

– Приказ лечь на дно – это капец. Это чрезвычайка. Всплыть уже никак. Невозможно. Просто ждешь чуда. Что спасут.

– Идет. Чтоб всегда всплывать, значит.

Чокнулись. Муха крякнул. Генка шумно выдохнул, уронил голову, запустив пальцы в шевелюру, и почему-то всхлипнул.

– Ш-ш-ш, пацаны… – Костя повернул голову в сторону дверного проема. – Там кто-то ходит.

– Где? – Генка продолжал всхлипывать.

– В коридоре.

– Да ладно, не гони. Там одни жмурики, – протянул лениво Муха, но все же прислушался.

Из коридора доносилось шлепанье – будто босыми ногами по кафелю. Потом скрип железной двери – хлоп! И все затихло. Генка перестал всхлипывать, вытер рукавом покрасневшие глаза. Муха с Костей уставились друг на друга.

– Кажись, на сегодня хватит. – Муха неловко поднялся со стула, тот закачался и с грохотом рухнул. – Глюки. Перепили.

– А это куда? – Генка грустно кивнул на недопитую бутылку водки, стоящую среди пустых.

– В холодильник. Утром пригодится. – Муха потянулся к бутылке, но неудачно – она упала.

Генка с тоской следил за лужей, медленно растекающейся по столу. Я направилась в угол комнаты, к широкой коренастой тумбе.

– Зачем это? – кивнула на печатную машинку.

– Аааа… На помойке нашел, – сказал Генка. – Правда, двух клавиш не хватает. Но и у меня, как видишь, – он показал свою кисть и хохотнул, – как раз двух нет. Так что, у нас с ней пар… па-ри-тет.

У Генки действительно не было двух пальцев на руке. Потерял, когда пятиклассником откопал гранату на Муринском ручье и решил ее разобрать. Посмотреть, что внутри. Еще легко отделался. Кстати, с тех пор он Генка-минер.

– Что-то печатаешь? – поинтересовалась я.

– Так… Иногда в голову мысли полезут – сяду, печатаю.

Я ушла спать на кушетку. Последнее, что запомнила, проваливаясь в сон, – как Генка в углу стучал на пишущей машинке, периодически чертыхаясь. По пьяни, сказал, жуткое вдохновение накатывает. А Муха с Костей погрузились в философские темы:

– Где граница между добром и злом? – Заплетающийся голос Мухи.

– Добро, Лешка, заканчивается на деньгах…

– Вот не пойму, Костя, Мавроди – он финансовый гений или нет? Генка говорит, что гений. А ты как думаешь?

– Дай сто рублей. Я только подержу и отдам.

– Точно?

– Точно.

– Ну, на.

– А если не отдам, то я – финансовый гений?

Наутро меня разбудил какой-то звон и шум. Открыла глаза, приподнялась на локте. Поняла – шумит в голове, звенит снаружи. Кто-то долго давил на входной звонок, будто палец приклеил и не мог отод рать. Потом колошматили по металлической двери – вероятно, ногой. Костя уже или еще не спал. Муха лежал бревном на сдвинутых в ряд стульях.

– О-оох, – заохал Муха, стулья под ним заскрипели. – Гена-а! Ты где? Отопри… кого там несет… дьявол… Геночка-а!

Костя взял стакан со стола, направился к умывальнику – довольно большой и глубокой раковине, в которой при желании и труп можно помыть. Налил воды, протянул стакан Мухе:

– Нет Генки. Ни свет, ни заря убежал за «Русской». Наскреб шесть тысяч и убежал.

Муха, отмахнувшись от стакана, опять замычал.

Пришлось нам с Костей встречать посетителей. Я быстро смыла с лица остатки самоутверждающего макияжа. Костя шепнул, что я красивая и беззащитная. Над раковиной висело зеркало с чернеющими краями. Глянула в него – бледная кожа, немного опухшие веки и косящие глаза. Что тут красивого? Смутилась и сказала как можно равнодушнее:

– Пойдем откроем, а не то дверь выломают.

Посетителей было двое. Типичные бандиты. Один – смугловатый, с копной черных волос и крючковатым носом. Все время нервно подмигивал и улыбался. У другого – шрам от уголка рта до уха, с небрежными следами работы хирурга. Из-за шрама казалось, что этот тоже улыбается. Но улыбка была мрачная и вызывала страх. Вдобавок у него был нос набекрень – с ломаной костью.

– Извините, – сказал Мрачный и сплюнул через дырочку на месте отсутствующего зуба. – У вас тут наш коллега задержался. Василий Гнедой. Вот документики. Просим выдать.

Смугловатый подмигнул и улыбнулся, обнажив зуб из желтого металла.

К счастью, в дверях появился Генка. С «Русской» в руках. Быстро, по-деловому проверил документы у Мрачного. Заглянул в журнал учета. Сказал – минуточку! И скрылся в глубине морга.

Смугловатый окинул взглядом Костю:

– А ты что прифрантился, фраер? В форме и с автоматной рожей.

– Так надо, – спокойно ответил Костя.

– Надо, гришь… А ты зырил кинишку такую – «Охота за Красным Октябрем», мать его?

– А что такое?

– Так вот, чтоб ты знал. Капитан – гнида.

Тут вернулся Генка. Растерянный. Мельком взглянул на нас с Костей:

– Не могу найти уважаемого покойника… Был, судя по журналу учета… А нету…

– Пардоньте, – вкрадчиво сказал Мрачный и сплюнул. – Я человек вежливый. Но можно поинтересоваться – как это «нету»? У нас все готово – памятник, гроб, место на кладбище. Кто ответит?

– Блудняк, – согласно подмигнул Смугловатый.

Достал из кармана ножик, повертел его и спросил:

– Дурь, что ли, приняли?

– Мы отыщем, – спохватился Генка, уставившись на ножик Смугловатого. – Бывает, затерялся.

– Обязательно отыщем! – дружно кивнули мы с Костей.

– Ну-ну. – Смугловатый обнажил желтый зуб. – Блесните чешуей. Не то закопаем вместо Васи.

Братки оставили костюм для Васи Гнедого – красные брюки и пиджак из рыжего бархата. Дубовый гроб с золотыми вензелями, покрытый темным лаком, поставили в траурный зал. Дали нам час жизни. Муха пришел в чувство после спасительного глотка «Русской». Сказал, что помнит Гнедого, лично принимал его, жмурик «свежий». Отправились еще раз все осмотреть, проверить.

Мы вошли в помещение, где было шестнадцать оцинкованных столов. Почти все заняты. Покойники накрыты простынями. Кого в первые два-три дня не забрали – лежали в больших холодильных камерах.

Потолки в помещении высокие – метра четыре. И очень яркий белый свет. Запах, конечно, не из приятных. Я прикрыла рот и нос воротом от джемпера. Генка с Мухой удивились, что в обморок не упала, и вообще – все воспринимала спокойно. Только ежилась от холода.

Муха проверил бирки на лодыжках у мертвецов и подтвердил – Васи Гнедого нет. Задумчиво потер лоб:

– У него татуировки еще были. Вот здесь – восходящее солнце. – Муха показал на тыльную сторону своей ладони. – Как у моего дяди. Поэтому и запомнил. Над лучами набито ЖДАЛ ТЕБЯ, а на пальцах – ВАСЯ… Ребята! Ночью кто-то бродил, помните?

– Может бродил, может нет… – засомневался Генка. – Думаешь, ожил чертяга и сбежал? Бывает, конечно. Хотя-а… Кто нам поверит?

– Да-а… Бандюги вряд ли поверят, – согласился Муха.

– Пришьют раньше, чем пискнешь «мама». И закопают, – предположил Костя. – Что делать-то будем?

Тут мне пришла в голову идея. Выдать за Васю кого-нибудь из «отказников» – из тех, что в холодильных камерах. Все равно им дорога в братскую могилу, подсказала я.

– Гениально! – похвалил меня Генка. – Есть тут один, уже неделю как. Не сегодня, так завтра списали бы.

«Отказником», судя по бирке, оказался некий Сергей Ивашечкин.

– Чё с лицом у него? – спросила я. – Как из фильма «Челюсти»…

– Долго лежал. Когда долго – дурнеть начинают, – ответил Генка.

Муха привел его в порядок, исполнив санитарные обязанности. Я вызвалась намалевать тату – как у Васи Гнедого. Фломиками, тушью. Этого добра у меня полно в сумочке, впрочем, как у любой студентки художки. Не отличишь от настоящей наколки, пообещала я. Спросила только у Мухи про цвет и расположение.

– На левой руке, – вспомнил он. – ВАСЯ – по букве на каждом пальце, кроме большого.

– А солнце какое?

– Ну, какое… Примитивное, как на детских рисунках. Полукруг и стреляющие лучи.

Возилась я недолго. Только командовала, как хирург в операционной: «Салфетку!.. Так… Тальк есть? Давай!.. Теперь лак для волос – я видела его, вон там на полке… Готово».

Получилось, на мой взгляд, хорошо:

– Даю гарантию. Полгода.

Костя восхищенно присвистнул – ну ты, Юлька, талант!

– С рожей как поступим? – спросил Генка. – Муха, он похож хоть немного на Васю?

– У того была морда круглая, как тыква. Ну, и этот… тоже мордастый. И тоже лысый. Что-то около того.

– Может, пакет на голову? И все тут. Скажем – так прибыл. А что? Уже было такое, нюхача прямо с пакетом на голове привезли, – предложил Генка.

Так и сделали. Нарядили покойника в костюм, оставленный братками. Руки на груди замком сложили. На голову приспособили пакет «Марианна» – тот, что с изображением героини сериала «Богатые тоже плачут». И – в гроб, в траурный зал.

Братки вернулись через час. Мрачный, сплюнув, вежливо поинтересовался, почему на коллеге пакет. Генка, не моргнув глазом, ответил – как приняли, так и возвращаем, но пакет лучше не снимать, там ужас-ужас. И предложил сразу гроб заколотить. Смугловатый даже подмигивать перестал – вылупился на покойника. А что там увидишь? Пакет с женщиной в шляпе, рыжий бархатный пиджак, руки замком и – всё. То, что ниже – покрывалом прикрыто. Братки, заметив знакомые тату на руке приятеля, успокоились. Но все же сказали, что заминку надо бы отработать.

– Как? – спросил Костя. – Денег у нас нет…

Смугловатый запел нарочито гнусавым голосом:

– «Рюмочка Христо-ова. Откуда? Из Росто-ова. Деньги есть? Нема. Значит, вам хана».

– Могу спеть на похоронах, – вдруг вызвался Муха, – под гитару. Хотите?

Мрачный оживился:

– «Кольщика» Круга умеешь?

– А то!

Мрачный направился было перекурить на воздухе, пока парни гроб заколачивают. Но у выхода вдруг остановился в задумчивости. Резко обернулся, подскочил к покойнику. Сорвал пакет с головы. И – отшатнулся. Аж на Смугловатого налетел. Оба с ужасом вытаращились.

Мы оцепенели. Я стала лихорадочно соображать, куда бежать – в дверь или в окно. Но еще не выбрала. Если в окно, мелькнула мысль, то надо вперед ногами.

В углу зала стояла авоська с продуктами – кто-то оставил. Сквозь сетку виднелись буханка хлеба и кефир в стеклянных бутылках, с такой зеленой алюминиевой крышечкой. Костя схватил авоську и намотал концы сетки вокруг ладони.

Стоим в напряжении, молчим. Мрачный тоже молчит. Потом сплюнул, глубоко вздохнул:

– Запытали Васятку. Страсти какие. На себя не похож.

– Ничего, посчитаемся за кореша, – процедил Смугловатый.

– Эх, Васятка… – опять вздохнул Мрачный.

Муха, взяв гитару, уехал вместе с братками. А мы выдохнули. Генка сложился пополам от смеха. На него напала икота:

– Костян, зачем се… ик… сетку схватил?

– Чтобы орудовать, как кистенем.

Костя изобразил в воздухе движения в духе Жан-Клода Ван Дамма. Или Чака Норриса.

– Решил, первым буду бить того, что с золотым зубом. Представил, как подскочу к нему и ка-ак стукну по башке кефирными бутылками. По-моему, они должны были разбиться. На второго братка плана не было – не успел созреть.

Муха вернулся через три часа. В серой широкополой шляпе-федоре и черном макинтоше с поднятым воротником. Как гангстер из американского блокбастера «Лицо со шрамом».

– Ну что? Серьезные люди довольны? – спросил Генка.

– Еле живым ушел! – начал рассказ Муха. – Опустили гроб, землей засыпали. Священник – молодой такой, в рясе, – окропил могилку, все как полагается. Тут мне говорят – пой! Ну, я спел «Жиган-лимон», потом «Кольщик», потом уже свои собственные стал петь. И откуда ни возьмись – появляется он, в шляпе и макинтоше.

– Кто – он? – хором спросили мы у Мухи.

– Вася Гнедой. Как из-под земли. По щеке у него слеза бежит. Круто, говорит, поешь! И пальцем в меня тычет. За живое, говорит, взял. Оказывается, он все это время неподалеку сидел, наблюдал, так сказать, за собственными похоронами. Меня, значит, похвалил. А братву свою песочить стал – и в хвост и в гриву. Мол, что за хрень?! Почему памятник не в полный рост? Денег, гады, скупердяи, пожалели? Братки сначала обомлели, глаза выпучили на «мертвеца». Потом очнулись от шока и давай оправдываться – памятник, говорят, временный, над основательным ювелиры трудятся день и ночь. Через полгода, говорят, поставили бы какой положено – в полный рост, с брелоком от мерседеса, чин чинарем. А потом на меня накинулись – обманул, типа. Чье, сука, тело подсунул? Ответишь! Ну все, думаю, хана. Сейчас здесь и закопают. Но Вася Гнедой заступился, сказал – парень отработает творчеством в ресторане, когда воскрешение будем праздновать.

– Гады! – выругался Костя.

– А шляпа с плащом у тебя откуда? – спросила я.

– Гнедой подарил. За «Кольщика».

Но на этом история не закончилась. Оставался еще один день Костиной увольнительной. И мы снова заночевали в морге. А утром пришла старушка – небольшого росточка, сморщенное худое лицо, стоптанные туфли. Всё платком глаза вытирала. Попросила выдать ей сына – Сережу, чтобы похоронить. Оказалось, это тот самый Сергей Ивашечкин, которого отдали браткам вместо Васи Гнедого.

– Что ж вы так долго не забирали, бабуля? – возмутился Муха. – Морг не может так долго хранить тела. Не положено.

– Ладно, ладно. Пойдемте чаю попьем. Устали, наверное? – Я бросила выразительный взгляд на Муху.

И, приобняв старушку, отвела ее в санитарную.

– Я чего ж, ребяты, не приходила… – Старушка сокрушенно качала головой, прихлебывая чай из кружки. – Болела я. Так-то.

Генка вздохнул и отправился в угол, к печатной машинке. Застучали клавиши.

– Это ничего, – сказал вдруг ободряюще Костя, присев на табурет рядом со старушкой. – Ничего страшного. Вы только не волнуйтесь. Похоронили мы вашего Сережу. Хорошо похоронили, по-богатому.

Генка перестал печатать.

– Покажем могилку, а? – продолжил Костя, обращаясь к Мухе.

На кладбище мы отправились все, кроме Генки, – кому-то надо было остаться на хозяйстве, то есть в морге. Могила была большая, с шикарной кованой оградой. Вдоль ограды – много венков с атласными лентами. Стояла тихая ясная погода. Только птицы вдалеке перекликались, перелетая с дерева на дерево. Хорошо, что памятник временный, подумалось мне, без надписи.

– Здесь ваш Сережа и упокоился, – произнес Костя, пихнув Муху локтем в бок.

– Да-да, здесь, – поспешил подтвердить Муха.

Старушка несколько раз перекрестилась, вытерла платком глаза. Посмотрела снизу вверх на высокий памятник – бюст на дощатом постаменте – и говорит:

– Ну вылитый Сережа! Ой, спасибо, ребяты! Ой, спасибо, – заблагодарила она.

И, снова взглянув на здоровенный памятник, добавила:

– Только лучше бы крест…

Вскоре Муху позвали «отрабатывать творчеством» на посиделках братков в ресторане. Всю ночь прохрипел под гитару, даже голоса на время лишился.

Братки были довольны, совали ему доллары. Но Муха денег не взял. Попросил место на кладбище переписать на мать Сергея Ивашечкина. И крест вместо памятника поставить. Сказал, что будет на их вечерах пахать, как раб на галерах. Братки прониклись и согласились.

Тем же летом, по окончании военно-морского училища, Костю отправили служить на Северный флот. На подлодку «Курск». Помню, Костя был счастлив. А я после истории с ожившим Васей бросила художку. Поступила в медицинский институт. Теперь я хирург. И немного преподаю в колледже. О Мухе и Генке-минере долгое время ничего не слышала. Лишь долетали обрывки новостей.

Встретились мы через восемь лет. Только без Кости. Я как раз привела группу студентов в «наш» морг на практическое занятие. Муха с Генкой будто подгадали специально – ввалились в приемную. Все такие же, беспечные и нахальные. Я переволновалась – то смеялась, то плакала. И все расспрашивала – как и что они, как жизнь сложилась.

Леха Мухин стал популярным бардом, разъезжает с бесконечными концертами по городам и весям. Взял сценический псевдоним Граф, поскольку, покопавшись в родословной, нарыл у себя дворянские корни. Был трижды женат.

Генка-минер поймал успех – первый же его роман «В морге» разлетелся полумиллионным тиражом. Часть гонорара они с Мухой прокутили в барах, остальное вложили в «верное дело», но быстро прогорели. Генка продолжил писать. У него вышел «Ночной губернатор», затем «Ночной губернатор. Воскрешение». Уже не такими сумасшедшими тиражами, как в девяностые годы, но все же.

За разговором вспомнили про жестяную чайную банку. Удивительно – она так и стояла, в глубине шкафчика белого буфета, с нашими мечтами внутри. Мы разворачивали скомканные листочки, читали, подтрунивали друг над другом. У Мухи большими буквами нацарапано – стать нефтяным магнатом. У Генки – жить на Тибете среди монахов. Когда развернули мою «мечту», Муха спросил – ты, правда, хотела замуж за Костю?

А на Костиной бумажке было написано: «Увидеть утреннюю зарю за Полярным кругом. Думаю, она такая, как Юлька. Необыкновенная».

– У Кости исполнилось, – сказал Генка.

И добавил:

– Вот кого судьба поцеловала. Поцеловала так поцеловала…

В этот момент в морге возник какой-то переполох. В приоткрытую дверь санитарной комнаты просунулась испуганная голова студента:

– Юлия Михална! Говорят, труп пропал…