Ужас из-под кровати

Глава 1

— Не суй свой нос в чужой вопрос!

Иногда так хочется сказать рисковую фразу, за которую можно поплатиться жизнью и даже чем-то большим. Полин не знал, что может быть больше жизни, но тайна щекотала воображение, заставляя ходить по краю обрыва.

«Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», «Любопытному на днях прищемили нос в дверях», «Любопытство не порок, но большое свинство» — тоже о любопытстве, хотя и без носа. «Остаться с носом», — это уже не о любопытстве, но про нос и, значит, тоже рискованно.

— Что ты сказал? — с неприкрытой угрозой спросил Махан.

Махан это не кликуха, а что-то вроде имени, хотя и не настоящего. По фамилии к Махану только Чучителка обращается, а как его на самом деле зовут, не знает никто. Махан туп, как столовый нож, но во всякой фразе, даже если обращаются не к нему, видит подначку и готов разбираться кулаками с тем, кто, по его мнению, сказал что-то не то. Получить по морде от Махана очень не хочется, но юлить и оправдываться нельзя, тогда точно навлечёшь на себя самые тяжкие подозрения.

— То и сказал! — твёрдо произнёс Полин. — Не фиг этому Будьке всюду подглядывать, вынюхивать да подслушивать, а потом сплетни разносить. Кто с кем поругался, кто с кем целовался, обо всём Будька трезвонит, каждому по секрету. Всяко дело, укоротить его надо.

Полин мог бы долго говорить, но вовремя прикусил язык. Он-то говорить может, а Махан столько времени слушать не способен. Нальётся бордовой краской и заедет кулачищем тебе в лоб. Потом и сам не сможет понять — зачем бил? А просто, чтобы не умничал.

Вся группа сидела в игровой комнате, и всё это называлось свободным временем. Предполагалось, что воспитанники будут играть и общаться без присмотра взрослых. И они послушно играли, перекладывая различные дидактические материалы и изредка переговариваясь между собой. Почти все, впрочем, предпочитали помалкивать или бубнить что-то под нос. Ведь именно из-за разговоров чаще всего случались драки. В таких случаях немедленно появлялась Мамочка, поэтому до смерти воспитанников убивали редко. А умный Полин понимал, что и во время свободного времени они находятся под неусыпным надзором, и, значит, язык распускать нельзя.

И всё же, иногда было не удержаться, чтобы не сказать рисковую фразу. Махан — ерунда, ну, расквасит харю, всего-то делов, а вот что скажет Мамочка?..

Мамочку звали Антонина Викентьевна. Полин при всём желании такое словосочетание произнести не мог, да и никто из воспитанников, насколько Полин мог судить, не умел правильно произнести это имя. Хотя на самом деле Мамочку Антонину Викентьевну звали Хозяйка. Это было подлинное имя, его знали все, но произносить его не рекомендовалось. Только невыразимое имя врага было засекречено ещё строже. Оно никогда не произносилось, да и кто осмелился бы его произнести? Известно было лишь, что если оно прозвучит, его узнает любой, а следом явится и сам враг. Хорошие мальчики слов таких не знают и даже наедине с собой выговорить их не сумеют.

Мамочка вошла в игровую комнату, и все сразу прекратили заниматься развивающими играми.

— Ну что, детки, — скомандовала Мамочка, — пьём молочко и ложимся баиньки.

— А на горшок? — басом спросил Махан.

— Кому надо, тот, конечно, пойдёт на горшок. Но сначала пьём молочко.

Воспитанники быстро перешли в столовую и расселись по местам. Тут можно было сразу понять, кто у Мамочки в любимцах, а кто в большом подозрении, что он или она мальчишка-неслух или дурная девчонка. На лучшем месте, конечно, сидел Махан, а у двери в туалет — задохлик Тюпа. У Полина место было посередине, как раз такое, к какому он стремился. Вот только Будька сидел рядом, и от него, как всегда, противно воняло.

Повариха тётя Капа внесла поднос с чашками и небольшой кастрюлькой, в которой были разведены пивные дрожжи. Следом дядя Саша приволок здоровенную кастрюлю с кипячёным молоком.

Тётю Капу следовало называть Капитолиной Самановной, хотя никто её так не называл, кроме Мамочки. А дядя Саша был дядей Сашей, и его никак не следовало называть. Он был истопником и вылезал из своей кочегарки, только когда надо было передвинуть что-то тяжёлое или, как сейчас, принести в группу кастрюлю с тёплым молоком. Разговоры с дядей Сашей Антонина Викентьевна не одобряла. Воспитанники шептались меж собой, что ослушникам грозят ужасные кары, хотя, по взаправде, добрейшая Мамочка никогда никого не наказывала.

Тётя Капа влила дрожжи в молоко, споро перемешала большим половником и принялась разливать смесь по чашкам.

Первая чашка, разумеется, досталась Махану, последняя Тюпе. Полин любил сладкие дрожжи. Он быстро управился со своей порцией и, если бы мог, вылизал бы чашку, хотя хорошие мальчики ни чашки, ни тарелки не лижут. Куда быстрее Полина разобрался с дрожжами Махан и тут же громко потребовал:

— Ещё!

— Осталось там? — спросила Мамочка.

— Есть с полчашечки.

— Ну, так дай ребёнку.

Ребёнок громко зачавкал.

Полин тоже был непрочь получить добавку, но ему никогда не доставалось.

— А теперь — баиньки! — объявила Мамочка.

— На горшок! — затрубил Махан. Все оправления его организма были ему чрезвычайно дороги и непременно объявлялись во всеуслышание.

В конце концов, горшечная эпопея закончилась, воспитанники улеглись по кроватям, свет в игровой и столовой был погашен, лишь в спальне и туалете мертвенно синели ночники.

— Спокойной ноченьки, детки! — произнесла Мамочка и ушла, плотно прикрыв дверь.

Полин знал, что ночью в детском доме должна дежурить ночная нянечка, но у них никакой нянечки не было. Зато Хозяйка ночевала здесь же, хотя никому в голову не могло прийти потревожить её сон.

Синие ночники окрашивали лица воспитанников в трупный цвет. Никто ещё не спал. Потом из полутьмы послышался голос:

— У Мамочки в кабинете на стене картина висит, и никто не может понять, что там нарисовано. Какая-то мазня, будто Фика кисточкой водила. На самом деле там дряка кусачая прячется, просто её днём не видно. А ночью она наружу выползает, чтобы никто без разрешения в кабинет не забрался. Зато кого Маменька за плохое поведение в кабинет вызывает, то дряка из картины смотрит и запоминает. Ночью через щёлку проползёт, отыщет баловника и хапнет. Поэтому Маменька никого не наказывает, за неё дряка старается.

— Что ты сказал? — прогудел Махан.

— Что слышал… — дерзко ответил какой-то невидимый бунтовщик.

Ночью Махана не так боялись, он редко вылезал из своей кровати, разве что с дрожжей начинало сильно пучить. Но знаменитый горшок стоял у него не в туалете, как у всех детей, а под кроватью.

Полин поглядел с прищуром, стараясь рассмотреть, кто говорил только что. Глядя с прищуром можно увидеть истинную природу говорящего, но сейчас синий свет не давал ничего разобрать.

— Будет вам… — примиряюще произнёс ещё кто-то из мальчишек. Явно сильный, из тех, кто не боится Махана. — Устроите драку, хозяйка придёт, всем влетит. Знаете же, ночью драться нельзя. Сейчас время не драк, а подкроватных чудищ. Они уже тут, смотрят и слушают, что мы болтаем.

Назвать Мамочку истинным именем — на это осмеливались немногие, да и то под синей лампой, когда не разобрать говорящего. Разве что чудища могут разобрать, но это уже судьба, кому как повезёт. Чудища не любят свидетелей, они ждут, пока все уснут. Тем не менее, ссора пригасла, не начавшись.

— А вот кто скажет, — вроде бы это говорил прежний миротворец, — какое истинное имя у тёти Капы?

— Нет у неё истинного имени, — сказал Полин, стараясь изменить голос, чтобы не узнали. — Тётя Капа она, и всё.

— Как же нету, — возразила какая-то девчонка, — если она нам кушать приносит?

Полин мог бы возразить, но не стал этого делать. На тётю Капу Полин не раз смотрел с прищуром, но не видел в ней ничего, что указывало бы на наличие у поварихи истинного имени. Но сказать такое — значит выдать себя. А спорить просто так Полин не любил.

Воспитанники часто спорили по всякому поводу и без повода. Спорить — значило подойти друг к другу, вытянувшись, как можно выше, кто может, так и на цыпочки подняться, и громко кричать: «Да-да-да-да!» или «Нет-нет-нет-нет!» — кто кого перекричит, тот и прав.

Спорщица, не дождавшись возражений, принялась развивать тему:

— Зато у дяди Саши истинное имя — Повелитель Кочерги. Я знаю, у него в котельной кочерга есть, вся чёрная, хотя она ненужная, потому что там газ.

— Он может эту кочергу раскалить в огне и прижечь того, кто в кочегарку сунется, — уж этот кляузный голосок Полин узнал бы среди кучи других.

— Что, Будька, — сказал Полин, — ты, небось, часто в кочегарку совался, и дядя Саша тебе крепко кочергой нос прижёг. А то откуда ты про кочергу знаешь?

Будька засопел и ничего не ответил.

Славненько получилось. О таком Будька ябедничать не станет, ни Маменьке, ни Махану, ведь это значит, доносить на самого себя. А Махан, наверняка, к утру всё забудет.

В спальне наступила тишина. Одни воспитанники уснули, другие, памятуя, что молчание золото, предпочитали помалкивать.

Полин умел и любил спать, но мог, если надо, часами вслушиваться и вглядываться в ночное безмолвие. Всё тихо, спокойно, только светятся жёлтым глаза бессонного Махана. Махан никогда не спит, просто лежит с открытыми глазами. Поэтому поглядеть на него с прищуром нельзя, это он сразу заметит и уж точно не забудет. А просто так Махан ничего ночью не видит, потому что у него куриная слепота.

Остаток ночи у Полина из памяти выпал. Может быть, он спал, может — караулил, но что? Не подкроватное же чудище, которым пугали друг друга воспитанники. Поначалу Полин верил в подкроватное чудище, боялся его и долгими ночами ждал его появления, но потом дядя Саша, с которым Полин, вопреки строгому запрету, водил знакомство, сказал, что никакого подкроватного чудища нет, под кроватями только пыль, потому что нянечка тётя Клава плохо подметает и редко моет полы. А какой толк пугаться пыли? Полин бояться перестал и уже не ждал, что кто-то полезет из-под кровати.

Утро в детском доме началось с привычной суматохи. Пришла уборщица тётя Клава, поставила в угол ведро и швабру, громко хлопала в ладоши, заставляя всех вставать, даже тех, кто сам ходить не умеет. Но утром вставать должны все, чтобы не мешать тёте Клаве плохо убирать пыль под кроватями. Детский дом был для тех детей, от которых отказались родители, а среди таких всегда много необычных.

Слово «больной» в детском доме не произносилось.

Полин считался хорошим мальчиком. Ни разу Мамочка не назвала его неслухом. Но сам он понимал, что с ним не всё ладно. Хорошие дети не умеют смотреть с прищуром и разбирать истинную природу взрослых.

Когда тётя Клава объявляла подъём, Полин вскакивал первым. Утро — это завтрак, это кашка, которую Полин любил нежно, особенно манку. Ради кашки он готов был примириться даже с ложкой. Зачем нужна ложка, Полин решительно не понимал, но хорошие мальчики едят ложками, и Полин старался быть хорошим мальчиком.

Он выскреб свою тарелку раньше даже, чем раздался привычный клич Махана: «Добавки!»

Полину тоже ужасно хотелось добавки, но он понимал, что ему не дадут, и промолчал. Махан крупный, ему надо много, а Полину хватит и так.

Махан быстро счавкал дополнительную порцию и довольно объявил:

— На горшок!

Ноги у Махана были, и ходить он умел, хотя медленно и вперевалку, но обычно он предпочитал ползать, отталкиваясь от полу кулаками. И сейчас он уполз в туалет, но тут же появился оттуда с ночным горшком в руках. Поставил горшок между столиками и уселся портить аппетит тем, кто не успел доесть кашу. Остановить Махана никто не пытался, лишь тётя Капа громко сказала:

— Фу!..

Не дожидаясь разрешения, Полин вышел из-за стола и отправился в игровую, подальше от Махановой вони.

Весь раздаточный материал, который Мамочка называла игрушками, был с вечера убран, и доставать его не разрешалось, поскольку с утра проводилась физзарядка, для чего в детский дом специально приходила Игамунда, настоящее имя которой было Шаманка.

Вообще-то физкультурницу полагалось называть Инга Сигизмундовна. Работники детдома словно специально носили непроизносимые имена, но Игамунда перещеголяла всех. Её имя-отчество никто из воспитанников не мог выговорить даже под страхом поставления в угол. Поэтому к Игамунде не обращались никак. Однажды Фика, та, которая любила рисовать, вздумала назвать физкультуршу Игамундой. В результате она получила такую тренировку, что просто ужас. Игамунда приказала косноязычной девчонке сто мильёнов раз произнести своё имя-отчество. Сколько раз Фика выдержала, никто не знает, но после таковой экзекуции она вообще перестала говорить, а дядя Саша, когда Полин рассказал о случившемся, произносил такие слова, о которых Полин знал только, что ему их знать нельзя. Смотреть на Шаманку с прищуром дядя Саша запретил строго-настрого.

— Строже, чем на тебя? — спросил Полин.

— На меня можешь смотреть, пока глаза не лопнут! — засмеялся дядя Саша.

Полин совершенно не хотел, чтобы у него лопнули глаза, и на дядю Сашу не поглядывал. Но разговаривать с ним не перестал.

Копуши ещё разбирались с завтраком, когда Шаманка затрясла своим бубном и закричала на весь детдом:

— На зарядку становись!

Все знают, Шаманка — это ведьма с бубном. Откуда такие слова приходят в детский дом, не разгадает даже Мамочка. Это что-то вроде имени исконного врага — его никто не слыхал и не может произнести, но едва оно прозвучит, его узнает любой.

Шаманку слушали и боялись, хотя она тоже никого и никогда не наказывала. Ведь нельзя же назвать наказанием то, как она учила косноязычную Фику выговаривать своё шаманское отчество. Учёба не есть наказание.

Воспитанники выстроились кружком в раз и навсегда установленном Шаманкой порядке. Бубен издал длинную трель.

— Потягушки! Потягушки!

Все дети, даже освобождённый от физкультурных занятий Тюпа, с готовностью тянулись к потолку.

— В лес пошли за грибочками!

Круг медленно двинулся против часовой стрелки.

— А вот грибочек растёт! Наклонились, сорвали и дальше пошли. Вот ещё грибочек! Все-все наклоняемся…

Хорошо идётся с наклонами, просто замечательно. Дети стараются в меру своих сил и увечий, но всё жёстче звучат команды, резче звенит бубен. И наконец:

— А вот заинька поскакал! Побежали, побежали!.. Догоняем заиньку! И запятнаем его!

Чинный круг нарушился. Те, кто не способен быстро двигаться, спешат покинуть круг, ставший для медлительных опасным. Все помнят, как Махан вошёл в раж, пал на четвереньки и сумел-таки догнать Юлику — глупенькую девочку, вечно лыбящуюся неведомо чему и сосущую сопли. Махан навалился на Юлику и хотел укусить, а когда Шаманка девочку отняла, подняв в воздух на вытянутой руке, Махан укусил за ногу саму Шаманку. Кусил жадно, до крови. Но Шаманка доказала, что не зря работает физкультурницей. Она оторвала толстяка Махана от своей ноги, тоже подняла в воздух и так, с поднятыми руками унесла Юлику и Махана в кабинет к Мамочке. Как Мамочка разбиралась с конфликтом, никто не знает, спрашивать Махана было бесполезно, да и Юлику — тоже, тем более, что через пару дней девочка исчезла. Шёпотом рассказывали, что её съели подкроватные чудища. Полин этому не верил, он знал, что никаких подкроватных чудищ не бывает, все они давно повылезали оттуда.

Почему-то казалось, что больше воспитанников не будут заставлять бегать. Какой может быть бег, если половина детей не только не бегает, но и ходит с трудом, однако физкультура и спорт вещи безжалостные, и на следующий день вновь последовал призыв: «А вот заинька поскакал!»

Полин умел и любил бегать, хотя беситься безо всяких правил ему нравилось больше. Вообще, он был просто мальчиком, если не считать тщательно скрываемого умения смотреть с прищуром. Но бег за заинькой и резкий ритм бубна словно переворачивал всё внутри, хотелось, во что бы то ни стало, догнать бегущего впереди, схватить, словно Махан Юлику. Даже кусаться хотелось.

Неприятно было сознавать, что в чём-то он похож на Махана, но справиться с собой Полин не мог.

Впереди Полина обычно бежала Нявка, худенькая девочка, щебетушка, приторно ласковая со всеми. Нявка единственная бегала быстрее Полина, так что догнать её не удалось бы, но сейчас, неясно по какой причине, сразу двое воспитанников покинули строй, и Нявка оказалась за спиной Махана. А надо быть совсем глупым, чтобы запятнать драчливого толстяка.

Нявка притормозила, и Полин понял, что сейчас догонит её. Бубен стучал в висках, не позволяя соображать.

— Зайку, зайку запятнай-ка! — призывала Шаманка под грохот бубна.

Спина Нявки маячила перед ним, и Полин, окончательно потеряв голову, ринулся вперёд, упав на четвереньки, ведь на четырёх бежать быстрее и удобнее хватать жертву.

Когда мчишь за добычей, хочешь — не хочешь, смотришь с прищуром. И Полин увидел, за кем он бежит. Не было ласковой девочки Нявки, подкроватное чудище скакало впереди. Четыре суставчатые ноги, покрытые жёсткой щетиной, быстро перебирали по полу, ещё две конечности, вооружённые костяными пилами, торчали по сторонам. Теперь стало понятно, почему Нявка, когда притворяется ребёнком, так плохо пользуется руками, то и дело, роняя и разбивая посуду. Нявка не могла удержать своими пилами ложку, ей единственной дозволялось слизывать кашу с тарелки. Острый хоботок, обычно прижатый к груди, сейчас тянулся вперёд и был готов вонзиться в живое тело.

Полин взвизгнул от ужаса и покатился кувырком. Ноги не смогли его удержать.

— Стоп! Стоп! — закричала Шаманка, кулаком ткнув в жалобно брякнувший бубен. — Прибежали в гости к Мишке. Все отдыхаем!

Она шагнула вперёд, склонилась над Полином. На остатках прищура тот разглядел неживое, словно из дерева вырезанное лицо в обрамлении завитых кудряшек. Даже намёка на человеческие чувства не было в этом идоле.

— Ты что смотришь зверёнышем?

— Я не смотрю, — проскулил Полин. — Я упал и стукнулся.

— Фамилия твоя как? — Шаманка никогда не называла детей по имени, записывая фамилии провинившихся в специальный блокнотик.

— Жуков Полиект, — редко Полину приходилось произносить своё официальное наименование, но каждый раз он думал, что где-то живёт семья Жуковых, которые выгнали его в детский дом, хотя с виду он обычный мальчик, у него здоровые руки и ноги, он хорошо говорит и не пускает слюни, как маленький даун. Только ложкой пользуется с трудом. Неужели его выгнали из-за ложки? Или они узнали, что он умеет смотреть с прищуром и видеть истинную сущность того, на кого упадёт его взор? Но что увидел новорожденный Полин, что папа с мамой поспешили избавиться от него?

Полин очень старался быть хорошим мальчиком, но теперь Игамунда знает, что он скверный мальчишка, что он бегает на четвереньках и смотрит зверёнышем. И конечно, она всё расскажет Мамочке.

Не утешало даже то, что сегодня воспитанники шли гулять.

Дядя Саша говорил, что детдомовцы должны гулять каждый день, и обещал, что когда-нибудь так и будет. Впрочем, дядя Саша завзятый сказочник. Пока же, дети гуляли в неделю один день, который назывался «воскресенье». В этот день приходила скучная Алла Сергевна. Воспитанников быстро одевали, туго затягивали шарфы и выводили во двор. Там стоял навес, чтобы можно было гулять во время дождя, и росло несколько кустов. Развивающих игрушек на гулянии не полагалось, воспитанники бродили по площадке, собирали листики, палочки, чертили что-то на утоптанной земле, зимой возились со снегом. Что творится за высоким глухим забором, окружавшем площадку, воспитанники не знали, ни туда, ни оттуда заглянуть было невозможно, в заборе не было ни единой щёлочки. Скучноватое место, но Полин любил его, хотя бы за то, что здесь можно было передохнуть от миазмов Маханового горшка.

Во время прогулок Алла Сергевна сидела на детском стульчике и помечала красным карандашиком записи в тетрадках, которых у неё всегда была толстая стопка. Разглядывать с прищуром Аллу Сергевну можно было до одурения, в скучном и всегда недовольном лице ничего не менялось, оно просто становилось ещё скучней и недовольней.

Истинное поименование Аллы Сергевны было Чучилка, потому что она ходила на службу в школу, где волокла двойную или тройную нагрузку, так что даже методического дня у неё не было. Всё это недовольство вываливалось на окружающих, и особенно на Полина, когда он разглядывал Аллу Сергевну с прищуром. Зачем Чучилка набирала столько обязанностей, было не понять, но и в свой единственный выходной она подрабатывала в детском доме, хотя ужасно злилась по этому поводу.

Как она тут подрабатывала, и что значит слово «подрабатывать», Полин не понимал. Ничего такого Алла Сергевна не делала, сидела на стульчике и проверяла тетрадки, принесённые с главной, ненавистной работы. Время от времени она окидывала взглядом площадку и делала замечания:

— Кузнецова, опять ты в лужу влезла? Выйди немедленно! Жуков, что ты уставился на меня, как баран на новые ворота? Иди, играйся.

Удивительным образом Алла Сергевна знала фамилии всех воспитанников. Наверное, таким было общее свойство всех чучилок.

Через час группу загоняли домой. Воспитанники упихивали верхнюю одежду в шкафчики и отправлялись обедать, а Чучилка с недопроверенными тетрадями, уходила, чтобы вновь появиться через неделю.

На обед ели суп, макароны с котлетой и жиденький компот. Тут снова приходилось управляться ложкой и поторапливаться, иначе кто-нибудь может прихватить твой компот.

День катился раз и навсегда установленным порядком. Тихий час, во время которого строго-настрого запрещалось разговаривать. Когда укладывались в постель вечером, можно и поболтать, а тут — ни-ни! Лежи молча и пошевелиться не смей, словно засевший в засаде зверь. Полин думал, что Нявке, наверное, не трудно так лежать, изготовив для нападения убийственные пилы. Самому Полину тоже было не трудно, он давно привык лежать без движения. Но сегодня Полин размышлял, а вдруг он и сам такое же подкроватное чудовище, что и Нявка, а настоящего Полиекта Жукова, который был хорошим мальчиком, он сожрал и теперь живёт вместо него и выбирает, кого бы сожрать ещё. И даже, если это не так, всё равно, все узнают, каков Полин на самом деле, и никогда больше Маменька не похвалит его. Пусть, лучше, сразу придёт Враг, чьё имя неведомо, и утащит его навсегда.

«Скверные мальчишки и девчонки, вы знаете, что с ними бывает, куда они попадают в конце концов», — говорила Мамочка. Полин этого не знал, но какая, в сущности, разница? Кто узнает, тот уже не расскажет никому.

Кончился и тихий час. Мамочка принесла чистую бумагу и пачку фломастеров, по большей части тёмных цветов. Начался урок рисования. То есть, никакого урока не было, просто Мамочка велела рисовать зверя, какого не бывает.

Откуда воспитанники, вживе видавшие разве что залётного голубя во время прогулки, могут знать хоть что-то о зверях? Заинька, за которым бегали на физкультуре, мишка, к чьей берлоге прибежали… А какие они, мишка с заинькой? К тому же, велено рисовать зверя небывалого. Небывалый зверь, тот, что подбирается по ночам, в лапы кому так страшно попасть.

Некоторые, и Махан впереди всех, просто карябали фломастером по бумаге, так что в их закорюках не было никакого смысла. А у других на бумагу лезли подкроватные чудища, порождения ночной тьмы.

Мамочка ходила между столиками, благосклонно кивая.

— Лучшие рисунки повесим на стенку, чтобы все видели, какие у нас замечательные дети.

Кто все? Тётя Капа, что ли, когда придёт раздавать обед?

Лучше всех старалась Фика, зверь у неё выходил как раз такой, какого ночами представлял Полин.

Сам Полин рисовал плохо, его рисунки мало отличались от Махановых закорюк. Ну и пусть, всё равно хорошим мальчиком ему не быть.

Мамочка отметила, какой рисунок кому принадлежит, и унесла всю кипу листков к себе. У воспитанников началось свободное время до и после ужина, вплоть до чашки дрожжей и отбоя. Из-под стеллажей выдвинули ящики с раздаточным материалом: пирамидками, кубиками, пазлами, нарисованными на кусках фанеры. Игрушки, сидящие на стеллажах, трогать не разрешалось, да и не больно хотелось. Там были такие буратины, медведюшки и заиньки, что оторопь возьмёт.

Полина Маменька так и не вызвала в свой кабинет, и он впустую маялся, не зная, что думать. Забыть Маменька ничего не могла, и уж тем более Игамунда не упустит возможности нажаловаться. Значит, разборка случившегося отложена на неопределённое время. Полин сидел, перебирал фанерки с кусками нарисованных машинок и ждал неприятностей.

Нявка подошла в нему, улыбнулась беззубым ртом.

— Давай вместе собирать пазл.

— Нет! — рыкнул Полин, отодвигаясь.

А ведь прежде они, бывало, играли вдвоём. Но теперь, увидав, какова Нявка на самом деле, он не мог скрыть неприятия.

Нявка вздохнула и молча, отошла.

Кое-как Полин избыл свободное время, безо всякой радости выпил дрожжи со сладким молоком и улёгся в постель. На этот раз ему пришлось призвать на помощь всё своё умение, чтобы не заснуть, а заметить, что станут делать чудовища, так хитро притворяющиеся детьми.

Главное, безостановочно ныла в душе мысль, что и он тоже чудовище, может быть, самое хитрое и жутковидное из всех.

Как жаль, что на себя самого нельзя посмотреть с верным прищуром!

От жёлтых зенок Махана Полин загородился одеялом и, время от времени, окидывал особым взглядом остальную часть спальни. Он не ждал, что чудища полезут из-под кроватей, они давно тут и ловко притворяются детьми. Он хотел видеть, как они проявят себя.

И он-таки подкараулил, что ожидал. Проклятый синий свет не давал ничего толком рассмотреть, но всё же Полин различил, как невнятная, но ничуть не похожая на человеческую тень бесшумно скользнула к одной из кроваток и склонилась над спящим.

Полин напряг все чувства, что у него были. Чудесное зрение подводило его, и тонкий слух не доносил ни малейшего шороха, а вот обоняние… В дневной жизни оно только мучило Полина.

Вонял Будька, смердел Маханов горшок, из тёти Калиной кухни доносились ароматы далеко не всегда аппетитные, но сейчас только нюх позволял понять, что происходит.

Тонко запахло кровью, чуть слышно застонал спящий Тюпа.