Ужасы чародейства

Предуведомление от Автора

Народныя Немецкия сказки, изданныя в Германии, побудили меня к составлению сей книги, а советы некоторых известных наших писателей послужили мне руководством, и я собрал сии повести.

Меня без сомнения осудят за то, что я включил здесь довольно смешнаго и несбыточнаго; ответствую: все, что я ни собрал здесь для разсказа, не есть плод моего воображения; но слышанное от многих добрых людей, почитавших все чудесное в сих сказках сущею правдою и до сих пор остающихся при своих мнениях. — Их трудно переуверить в том, что слыхали они от дедушек и бабушек своих.

Я выдал в свети сии сказки, как памятник суеверных народных мнений, и не переменяю в разсказе ничего кроме слога; а если некоторые найдут меня неправым в том, что я включил и такия повести, которыя правдоподобны, то оне и не подлежать под заглавие сказок, а помещены для разнообразия; посему-то старался я смешную или чудесную сказку поместить подле печальной и правдоподобной повести; от сего разнообразия произошло и разнообразие слога, так, на пример, повести Прекрасная Юлия и Прованская Габриела не могли быть писаны таким слогом, как Ужасный козел в амбаре или Чортова житница и пр.

Я не принимал труда к исправлению невероподобнаго и к смягчению мнений в суеверных сих сказках для того, что здравомыслящий Читатель сего и не потребует от таковаго рода книги, а пожелает конечно только того, чтоб в ней было много чудеснаго, и чтобы она могла хотя несколько развлечь читающаго во время скучных часов его жизни.

Впрочем слово: Сказки, кажется, освобождает меня от излишней отчетливости.

От переводившаго

Любезный Читатель!

Посмотри на заглавный лист сей книги и прочти избранный мною эпиграф. — Вот причина почему перевел я народный сказки Французския. — Конечно, лучше бы собрать свои отечественный; но не всякой имеет такое перо, как Автор Ильи Муромца, Руслана или Лафертовской маковницы. — Мне было скучно: я прочел сии сказки, случайно попавшияся мне на глаза и, казалось, во все время моего чтения, скука с угрюмым челом своим не была пред мною; вскоре, опять таки от скуки, перевел их, и от души желаю, чтобы сии чудныя, странныя и сметный сказки прогнали скуку и от читателя-соотечественника.

По мере моей возможности я старался, передавая разсказы иностранца, сохранить самой простой слог и тем уподобить их сказкам Русским, — не знаю, успел ли? По крайней мере я имел это целию. Впрочем я буду и тем доволен, если какой-нибудь читатель, мучимый безсонницею от досады, что не может превзойти ближняго своего или в богатстве или в почестях, заснет под моим переводом. — И это будет благо; ибо книга сия, погрузив его в сон, лишит способности изобресть что-либо ко вреду счастливаго своего ближняго.

Иван Гурьянов

I. Чортова житница

В одной из Французских провинций, именующейся Шампания, жил очень давно зажиточной поселянин, Жан Мюлен; покойно и счастливо протекала жизнь его в трудах около полей и виноградника; он с удовольствием видел, что добрая жена его Катерина каждогодно умножала его семейство новым наследником или наследницею. — На сем свете нет ничего прочнаго, и наш добрый Жан испытал это: минуло несколько лет, все шло как нельзя лучше, наконец под осень, когда уже хлеб был собран и заготовлены запасы на зиму, ударил гром — и дом Жана загорелся, житница, амбары и все принадлежности превратились в пепел. Жан, — будем впредь называть его просто Иваном, — разорился бы вконец, если бы по счастию не спас он от пламени небольшой суммы денег, сохраненной им в прежние годы.

Вскоре Иван выстроил новый домик, но казна его не прибывала, а убывала, и это огорчало все семейство. В крестьянском быту без житницы дело плохо. Добрый Иван наш видя, что жатва поспевает уже, и что хлеб и виноград, стоющий ему таких трудов и терпения, не удобно собирать в чужие амбары, просил и друзей и родственников помочь ему на постройку житницы; но на сей раз все ему на отрез отказали.

Богатому обеднять тяжело! — Однажды вечером в страшной грусти бродил он около полей своих, и возвращаясь домой, на перекрестке, встретил незнакомаго человека высокаго роста, одетаго в черное платье; ноги у него были очень безобразны и обуты в какия-то странныя полусапожки, а на руках были у него красныя перчатки.

Скоро вступили они в разговор, и незнакомец, разспросив Ивана о его печали, сказал, что легко может сему горю помочь, если только он ему совершенно вверится.

— «Каким же образом?» — спросил Иван.

— «Выслушай меня, — отвечал прохожий, и не бойся. Я имею сверхъестественную силу и люблю детей. Отдай мне то дитя, которым теперь беременна жена твоя — и житница твоя будет готова до первых петухов сей ночи».

— «С нами крестная сила!» — вскричал Иван и перекрестился…

В туж минуту черной незнакомец пропал с шумом, и Иван догадался, что разговаривал с нечистым духом. Сердце его билось от страха; он поспешил возвратиться домой и положил твердое намерение не вступать в подобный торг никогда.

Хлеб поспевал, а у Ивана житницы не было. Что было делать? — На ум приходило и то и сё, думал даже и о том, как бы увидеться с черным прохожим и убедить его на какое-нибудь другое условие; но надежда его тотчас уничтожалась, когда вспоминал он, что черный особенно любил детей. Наступало уже и время жатвы, поспевал уже и вино град, а житницы еще не было; очень грустно было Ивану.

Однажды, бродя по полям, он набрел нечаянно на тот же перекресток, где встретил незнакомца. На дворе уже наступила ночь. Он сел на межу и глубоко вздохнул три раза.

— «Ну! Неужели ты еще не решился? — спросил его вдруг представший черный прохожий, — у тебя пятеро детей, что тебе прибыли в шестом, если и первые должны умереть с голода? Что ты боишься мне его вверить! Я буду пещись об нем и тебя сделаю богатым…».

Быть богатыми сводило с ума многих. Несчастный Иван дал кровью своею написанную записку, что отдаст младенца тотчас по его рождении тому, кто принесет к нему его кровавую записку, но с тем только, чтоб в сию же ночь до первых петухов была готова житница.

Дело сделано. Иван пришел домой, жена и дети встретили его с радостию; но он был печален и не мог ужинать. Только что улеглись его домашние, он вышел посмотреть, что у него на дворе делается, и что ж увидел он. Сотни чудовищных, уродливых нечистых духов сносили отвсюда бревна, доски, солому, и в глубоком молчании, но с величайшим прилежанием строили житницу. Лица сих работников были огненнаго цвета, пальцы крючковаты, ноги безобразный, на головах рога у иных длинные, а у иных короткие; хвосты доказывали, что это были за работники. Начальник их, ужаснаго роста и еще безобразнее, безпрестанно понуждал ленивых. Ивану казалось, что это был самый тот, с которым он сходился на перекрестке, но теперь наружность прохожаго была не такова: он был черен как сажа, и только местами кой-где были на нем пятна огненнаго цвета; ноги его имели подобие змей и были покрыты шерстью; длинный хвост его, изгибаясь во все стороны, служил ему плетью, для понуждения к работе ему подчиненных; острые длинные когти, козлиная борода, страшный зев с тройным рядом острых зубов, ослиныя уши и страшные рога служили ему украшением, — Иван затрепетал от ужаса, когда пришло ему в голову: кому отдал он свое детище! Но в тот же час добрый Ангел внушил ему мысль бежать к одному из его соседей, который почитался умнейшим из всего околодка.

Сосед удивился столь позднему посещению, но узнав причину, оделся как можно поспешнее.

— «Дай Бог, Иван, чтобы на твое счастие Сатана не успел достроить житницу, иначе бедное твое дитя пропало — и ты также».

Так говорил умной сосед, выходя из дому, и почти бегом достигнул жилища, где нечистые духи еще продолжали работу. — Сосед тотчас бросился в курятник и выгнал из онаго всех кур. Проснувшийся петух запел, и — вся нечистая сила изчезла, недостроив житницы. Еще несколько минут, и чортова работа конечно была бы совершена, тогда условие было бы в своей силе: нещастный Иван и дитя его были бы достоянием Сатаны и ада; но теперь работа прервана, и Иван не знал, как благодарить своего соседа-благодетеля.

Наступил день; весь околодок узнал странное приключение, и все сходились смотреть житницу. Некоторые втайне желали сами вступить в такую же связь с чортом; но не знали, где найти его. Из сострадания соседи хотели было доделать недокончанную житницу; но намерение и усилия их были тщетны: все, что они ни делали в течение дня, все то было разрушаемо ночью, и житница долго — говорят — стояла недокрытая и наконец сгорела от молнии.

Между тем Катерина родила дочь и вскоре умерла. Маленькая Анна была отдана кормилице, но так была несчастлива, что всякая кормилица, приняв ее, или делалась больна, или теряла молоко. Огорченный Иван вынужденным себя нашел отдать маленькую Анюту на воспитание сестре своей, живущей в предместий города Сезана.

Первый год по смерти Катерины прошел без всякаго особеннаго произшествия, только в самый тот день, когда построена была житница, и в самый тот час, когда прервана была работа чертей пением петуха, ежегодно слышался на верху житницы шум, грохот и временное возгарание молнии. Соседи уверяли за подлинное, что они видали даже в то время летающих чудовищ страшнаго вида с крыльями летучих мышей, с длинными хвостами и красными рогами на головах. — Сие странное явление было видимо всегда в помянутую ночь и в течении всей жизни Анны не уменьшалось.

Когда меньшая дочь Ивана достигла 16 лет и была чрезвычайно хороша собою, тогда многие молодые люди сватались за нее, и отец намеревался выдать Анну, предполагая тем уничтожить страхи, наводимые нечистыми духами на дом его и даже на весь околодок, но сердце Анны было еще свободно, и свадьба всегда откладывалась до следующей осени.

На 18 году от роду, в одну ночь, Анна уснула, размышляя о выборе жениха. В сновидении представился ей прекраснейший молодой человек, щегольски одетый. — Его томный и нежный взгляд тронул сердце девицы. Молодой человек взял ея руку и с почтением поцеловал оную. Анна проснулась и изумилась, увидев пред собою точно сего незнакомца.

— Кто ты? — спросила она, прикрываясь одеялом.

— «Невольник красоты твоей, — отвечал молодой человек, — пылающий чистейшею любовию и решившийся умереть, если ты отринешь мои чувства».

Пораженная любовию и удивлением, Анна, оправляясь от перваго страха, пожелала знать, каким образом он вошел в ея спальню.

— «Что нужды в этом? Довольно того, что я люблю тебя, и буду любить всегда, — остальное предоставь знать мне».

Так отвечал молодой красавец и, продолжал уверения свои в пламенной и вечной любви. Анна была молода и не приобыкла к лести. Сердце ея билось сильнее и сильнее. Убеждения незнакомца проникали в душу ея и она дала ему слово любить его единственно, прося однако же его тотчас выдти и оставить одну подумать о сем хорошенько. Молодой человек повиновался и вышел в окно.

Анна встала, подбежала к окну, хотела посмотреть, в которую сторону пошел ея любезный, но она не видала ничего. Любовь, удивление и страх волновали ея чувства; она бросилась в постель, но не могла заснуть.

Весь наступивший день была она печальна и как бы потеряна. Тетка ея спрашивала причину; но она не говорила ничего о ночном посещении молодаго человека, вероятно или потому, что она боялась обнаружить страсть свою, или потому, что он воспретил ей это разглашать до времени.

В следующую ночь незнакомец опять явился у постели прекрасной Анны. — Любовь и нежность его еще более усугубились. Посещения сии продолжались 8 дней. Анна еще и не знала имени своего любезнаго, но чувство любви ея к нему возрасло до высшей степени: она сделалась бледна, задумчива, не употребляла пищи и приметно ослабевала. — Все это заметили; но никто не знал истинной причины; догадливыя старушки намекали в тайных своих беседах о любви, но всегда ошибались в предмете.

В девятую ночь прекрасный незнакомец, всегда пламенный и почтительный, сделался смелее; еще колебалась Анна, но его убеждения были сильнее: она дала ему наконец клятву быть его и принадлежать ему. — Утренняя заря разлучила любовников, утопавших в восторгах любви…

Весь следующий день она не выходила из своей горницы, думала о минувшей ночи и решилась непременно в первое свидание с любезным убедить его приступить к свадьбе? Часы дня сего казались ей длинны, как годы.

Настала ночь; часы пробили 12. Анна прислушивалась к малейшему шороху, ожидая своего любезнаго; но он не приходил еще. Около двух часов за полночь послышался ей страшный шум; окошко ея задрожало, и она видит вошедшее чудовище, кроваваго цвета, с длинною бородою, всклокоченными волосами и с какою-то кочергою в руках. Девицу объял трепет; она хотела закричать, но чудовище закрыло ей рот своею холодною и мохнатою лапою, село к ней на постелю и пожирало ее глазами. Девица обмерла.

— «Ты моя на веки, ты поклялась мне в том!» — произнесло чудовище после нескольких минут молчания и исчезло… Горница наполнилась смрадом.

Анна, пришедши в себя, закричала, испугавшаяся тетка прибежала: но услышав от племянницы о явлении чудовища, назвала ее суеверною и возвратилась в свою комнату.

Легко вообразить, в каком страхе и в каких мыслях провела Анна остаток ночи. По утру тетка нашла ее на постеле при смерти больною; тотчас послали за Священником, который употребил все свое красноречие, чтобы успокоить больную.

На следующую ночь тетка осталась при племяннице и, желая успокоить ее, смеялась и над ея страхами и над привидениями. Лишь только ударило два часа, как окно растворилось с треском, и чудовище в прежнем виде предстало пред постелею Анны. Она вскрикнула, а тетка упала без чувств на пол.

Чудовище наклонилось к постели, взяло руку девицы, посмотрело на нее и сказало также, как и прошедщую ночь: ты моя на веки, ты поклялась мне в том!… и исчезло.

Долго после сего спустя, тетка первая пришла в чувство, закричала своего мужа и других домашних, и всем им, когда они прибежали, разсказала, что племянница не ошиблась, и что она сама уже своими глазами видела Сатану.

С общаго совета послали тотчас за умным соседом, некогда помогшим отцу Анны. Он пришел и осмотрел все жилище, сказал, чтобы дитя, тетка и двое двоюродных братьев хозяина остались с ним на всю ночь при постеле девушки. Настала ночь, и все расположились на стульях около Анны, в твердом намерении не спать; но едва ударило 12 часов, как всех объял глубокой сон, даже и самую Аннушку, которая уже несколько ночей не могла заснуть; конечно сон сей был ничто иное, как напущение нечистой силы.

В полночь девица разбужена была, и кем же? ея милым, молодым любовником, котораго не видала она в течение двух ужасных ночей, и который тихо извинялся пред нею, что по некоторым обстоятельствам не мог так долго быть у нее. Бедная Аннушка поверила, обрадовалась и забыла все страхи. Восковая свечка, принесенная соседом, горела на столе весьма томно. Аннушка предалась радости, увидя своего любезнаго, до такой степени, что близка была забыть себя и всех около ее сидящих, но вдруг упало что-то в переднем углу, и сосед, который сидел ближе всех к постели, проснулся и взглянул на молодаго щеголя; он тотчас догадался, кто был сей посетитель, и бросил что-то бывшее у него в руке на незнакомца. Сей сделался недвижим и принял настоящий ужасный свой вид, но не для бедной Аннушки: она видела его все еще в образе своего милаго любовника. Сосед встал, разбудил всех спящих. Все ужаснулись, увидя страшилище; тетка упала на пол. Сосед оправил свечку и начал заклинать диавола пояснить причину его прихода. Едва кончил он заклинание, как и бедная девица освободилась от очарования и узнала в любовнике своем того самаго, который в прежния ночи наводил присутствием своим на нее ужас. Она вскрикнула и лишилась чувств.

Тогда враг человеческаго рода сказал страшным голосом:

— Она моя на веки, она поклялась мне в том ея Богом, и никакая уже сила не отымет ел от меня. Еще ее не было на сем свете, как получил я от ея отца на нее полное право, но ты разрушил мои права, теперь же…

Страшилище хотело увлечь свою жертву, но сосед, предусмотря его намерение, брызнул на лежащую без чувств из маленькой скляночки несколько капель святой воды, Сатана отскочил от постели и страшно заревел.

Сосед начал делать снова заклинания и наконец сказал:

— Ты успел обольстить несчастную, также как и отца ея; ты погубил ее, но не возмешь ее, пока не дашь ей время проститься с отцем, которому принадлежала она по правам гораздо священнейшим.

— Я согласен дать время; но сколько ты на это требуешь?

— Пока не догорит эта восковая свечка, — сказал сосед, показывая на маленькой огарок, горящий на столе.

— О! согласен! согласен!

— Клянись же!

Чудовище начало бормотать что-то понятное одному только соседу, и только что кончил, как сосед потушил огарок и тотчас положил его в чашку, налитую Святой воды.

Сатана задрожал, заскрежетал зубами и в виде пламени изчез. Несчастная девица пришла в чувство.

— Слава Богу! сказал сосед, мы спасли Аннушку; но надобно быть осторожными, и для того сей час отнесите эту чашу с водою и огарочком к Священнику. Он знает, как сохранять оную, только разскажите все как происходило.

Дядя хотел было сам отнести; но сосед, зная хитрость нечистых духов, не хотел вверить ему сего сокровища, и сам отнес воду и огарок Священнику, который тотчас внес оные в церковь.

Сатана лишился своей жертвы.

Аннушка не видала уже более духа, оправилась от болезни, но была всегда печальна. Спустя три года, один молодой человек увидел Аннушку, полюбил ее и, не смотря на то, что ему разсказали все случившееся, присватался и взял ее за себя.

Долго и счастливо жили они вместе, любили друг друга, и враг не мог уже нарушить покоя Аннушки. Когда умер отец ея, то снова по ночам соседи видали над домом его летающих страшилищ, но вреда никому от того не было.

II. Изгнанные домовые

В одном Французском городе, именно в Ренне, жил один Стряпчий, которым многие отзывались не с хорошей стороны. В народе шла молва, что он многих обидел, пустил по миру и заставил умереть в печали и нужде. Стряпчий помер, и с самаго дня его смерти появились в огромном его доме домовые и начали разныя свои шалости. Кому не известно, что домовые шалят, производят шум, стук, но никому не бывают видимы. Шалости домовых нагнали такой страх на всю родню стряпчаго и на всех живущих в доме, что все выехали, и дом сделался необитаем. — Не смотря однакож на сие, соседи долго слышали шум в опустелом доме.

По прошествии 9-ти месяцов после смерти стряпчаго шум совершенно смолк в доме. Наследники старались продать его, но покупатели боялись: ибо едва только кто, приторговавшись, входил смотреть то, что покупает, то шум возобновлялся. Так продолжалось довольно долго; было много охотников; но дом никто не мог купить. Наконец нашелся один старый драгунский Капитан, который смеялся всем суеверным бредням, домовым и привидениям, и который, не смотря на разные слухи, купил сей дом за дешевую цену и смело переехал в оный.

Наступил вечер. Офицер приказал развести в большом зале в камине огонь, приготовил пару добрых пистолетов, палаш и сел, ожидая явления своих неприятных и незванных жильцов.

Скоро послышалось ему, что кто-то ходит около его. Он обернулся, но не видал никого. Чрез несколько минут он почувствовал, что его крепко кто-то схватил за ухо. Офицер разсердился, схватил пистолет, обернулся и увидел позади себя у софы приготовленный на одну особу прекрасный ужин.

— «Ого! если только для того меня схватили за ухо, чтобы я сел поужинать», — сказал громко Офицер, — «то это можно было сделать и не так неучтиво».

Офицер встал и подошел к софе, но только что он сел, как стол сам собою отодвинулся на средину. Офицер пошел за столом, но стол безпрестанно отходил от него то в ту, то в другую сторону.

Офицер начал бегать за столом, в намерении схватить его но ни тут-то было, стол бегал прытче его.

— «Ну к чорту! право, так шутить с Офицером не годится», — вскричал уставший Офицер и бросился на софу. Лишь только он сел, как стол сам собою подвинулся к нему и остановился в надлежащем положении. Вкусныя по виду и запаху кушанья разрезывались сами собою и клались на тарелку; бутылка откупорилась также сама собою, и невидимые хлебосолы налили полный стакан вина.

— «Так и быть», — сказал Офицер, — «надобно забыть прошедшее из благодарности за такое угощение!»

Сказав сие, Офицер хотел взятой нм кусок хлеба и говядины поднести ко рту; уже кусок касался почти губ, как вдруг кусок выскочил у него из рук и очутился на средине залы.

По залу раздался громкой хохот.

С досады и для большей смелости, Офицер схватил стакан вина, приложил к губам, хотел пить: но по усам текло, а в рот не попало: вино лилось, но не в рот, а на пол. Как ни вертел Офицер стакан и как ни старался он выпить, но никак не мог.

— Опять по залу громкой хохот и топотня.

Можно вообразить, как разсердился Офицер за такую шутку. Он схватил пистолет и обнажил палаш, но не видал пред собою никого; и так, не знав кого наказать за дерзость, положил пистолет на камин. В туж минуту, как он сие сделал, у обоих пистолетов выскочили сами собою кремни и пропали. Офицер поусмирел немного, зазвонил в колокольчик и приказал вошедшему человеку своему подать свой ужин. Тотчас стол был накрыт; но каково было удивление Офицера, когда все кушанья, которыя вносил человек его и который Офицер ясно видел на блюдах, как скоро были поставлены на стол, то пропадали. Офицер сам наливал в стакан из бутылки вино; но налитой стакан пропадал со стола и снова являлся порожний.

По залу снова раздался шум и хохот; все люди, прислуживавшие барину, со страху разбежались.

Офицер струсил не на шутку и пошел к одному своему старинному приятелю ужинать и посоветоваться что ему делать. Сей товарищ имел познания в тайной Магии и, выслушав друга своего, накормил его ужином и дал ему какое-то заклинание, научив, как употребить оное.

Обрадованный Капитан тотчас возвратился домой и по прежнему поместился в зале. Поправив в камине огонь, он приступил, по наставлению друга своего, к действию заклинанием: он поставил в одном углу стул, столик и свечку, очертил около всего этого мелом тройной круг, сел на стул и начал читать заклинание. Он прочел его первый раз, по зале сделался шум, прочел в другой раз, шум увеличился; но когда начал читать в третий раз, то все утихло, и едва он кончил, как явился пред ним из полу дух в виде прекраснаго какого-то существа; на голове его горели пять ярких звезд. Зал сам собою осветился.

— «Что тебе угодно», — сказал дух, — «я готов служить тебе, ибо должен повиноваться повелениям того, кто вручил тебе заклинание».

— Когда так, то скажи, пожалуста, кто эти проклятые домовые, которые не допускают никого жить в сем моем доме?

— Смотри!

Офицер взглянул в ту сторону залы, на которую показал дух, и ясно увидел до полусотни разных мохнатых уродливых больших и малых привидений, которыя прыгали, вертелись, кривлялись и делали разныя друг над другом штуки. Они порывались подскакивать и к Офицеру; но какая-то невидимая сила их удерживала в той стороне залы; дух о пяти звездах стоял покойно и сказал:

— «Вот те, которые не позволяли никому жить в твоем доме; они присланы сюда душами тех, которые пронырством и крючкотворством умершаго стряпчаго лишились всего имущества и принуждены были умереть от горести и нужды. Никакая человеческая власть не в силах их изгнать отсюда; но я могу; ибо они повинуются мне, как я мудрому Соломону».

— «Изгони же их, и я буду тебе благодарен».

Дух обернулся, дунул на толпу домовых — и они исчезли. Офицер поблагодарил духа, который также исчез вскоре, и дом совершенно очистился от домовых.

III. Видение. — Страстная любовь

В старину разсказывали, что любовь производила чудеса. Век рыцарства наполнен такого рода происшествиями, который свидетельствуют, что точно любовь управляла всеми действиями тогдашняго времени; ныне она также видна, но только в романах, а в сущности почти невероятна, и следовательно тем более примечательна.

Некогда во Французской провинции, известной под именем Лангедока, жили Альфонс и Юлия; они были оба дети зажиточных поселян одной деревни; они имели одинакия наклонности, одинакие почти недостатки, одинакие вкусы, и следственно не удивительно, что полюбили друг друга. Время укрепило любовь сию; никакая порочная мысль с обеих сторон не оскверняла сего чувства.

Альфонсу минуло 21 год, а Юлии 18. Родители, давно замечавшие любовь детей, наконец изъявили согласие на брак, и отлагали день совершения онаго единственно для того, чтобы изготовишься отпраздновать его пышнее.

Двоюродный дядя Юлии, со стороны матери, был богатый купец города Марселя и, нажив огромный капитал, хотя ничем не помогал отцу невесты, но был очень уважаем. Его ожидали к свадьбе, потому что он сам вызвался сделать им сию честь.

Дни, которые проведены в ожидании сего дяди, казались обоим любящимся целыми годами, а приезд его был для них несказанною радостию. Он приехал; обрадованная племянница разцеловала руки своего дяденьки.

Надобно сказать, что сей дядя имел у себя сына, котораго называли Ернестом, и который, пользуясь богатством и слабостию отца своего, предавался покойно всем порывам страстей. Его называли все повесою; девицы и даже молодые мужчины, воспитанные в страхе Божием, его убегали, как язвы.

Лишь только Ернест увидел Юлию, как сильная страсть вспыхнула в его сердце, которая дотоле была ему неизвестна. Он сей час увидел, что не имел надежды, но не привыкши себе ни в чем отказывать, он дал полную волю своей страсти. Невинность Юлии, скромность ея, добродетель, образ обращения, совершенно непринужденнаго и веселый нрав умножали силу сей страсти и заставили его открыться в любви. Юлия удивилась и покойно сказала ему, что чрез три дни рука ея будет принадлежать тому, кому уже давно она обещана. Повеса начал уверять ее, что так как это есть первая любовь его, которой никогда еще не испытывал он, то и не может ей противиться; он продолжал подкреплять свои уверения, напоминая о своем богатстве. Юлия разсердилась в первый раз в своей жизни, ушла от него, не отвечая, и также в первый раз почувствовала печаль, которую спешила сообщить милому своему Альфонсу.

Альфонс, выслушав Юлию, старался ее успокоить тем, что вероятно отец ея, давший уже слово и распустивши о сем слухи, не захочет изменить обещанию, а к тому же и отец Ернеста конечно не согласится, чтобы сын его взял неровную партию. Альфонс успокоил Юлию, но сам страшился сего случая, ибо знал, что богатство Ернеста может много сделать.

Юлия рано легла спать, потому что не хотела видеть соперника своего друга; — а Ернест, пользуясь сим отсутствием Юлии, в вечерней беседе стариков, сообщил им о своей страсти. Отец его, имевший другия намерения нащет супружества, никак не хотел согласиться; но когда Ернест решительно объявил, что он умрет, если не будет мужем Юлии, тогда отец его согласился на все.

Отца Юлии уговорить было легко, потому что он не знал ничего в свете лучше богатства, а присоединив еще к сему то, что дочь его будет женою не крестьянина, а Марсельскаго купецкаго сына, можно, наверно, положить, что с его стороны мало было сопротивления. Любовь в его глазах было такое чувство, которое раждалось только после свадьбы, а иначе еще, была только игра воображения.

В сей же вечер отец Юлии послал к Альфонсу сказать, что условие их о браке с его дочерью рушилось по непредвидимым обстоятельствам, и что его просят не ходить более в его дом.

Легко можно представить себе положение Альфонса: в сердце его замерли все чувства; он машинально вышел из дому отца своего в лес и там провел в слезах всю следующую ночь.

Показалась заря!

— «Вот», — сказал он сам себе в ужасной горести, — последний из моих дней! Вчера я был еще счастлив; вчера я вкушал еще сладостныя надежды и — вдруг лишился всего. Чего ждать еще? Неужели того, чтоб горесть повергла меня на долговременный и мучительный одр болезни? чтобы смерть по маленьку и с адскими мучениями исторгла жизнь мою? Нет! я должен умереть, не пережив моего нещастия; но я должен прежде видеть мою Юлию, пожелать ей счастия, получить последний поцелуй и — тогда умру покойно.

Ночь проведенная без сна и ужасная горесть лишили его снова сил: он пал на землю — и благодетельный сон сомкнул его ресницы.

Между тем отец, на следующее после объяснения утро, вошел к Юлии и сказал ей, что она должна выкинуть из головы Альфонса и приготовиться после завтра быть женою богатаго Ернеста[1], ея двоюроднаго брата.

— «Боже мой!» — вскричала Юлия, «Батюшка! неужели вы хотите разлучить меня с Альфонсом? Неужели?…» — она не могла договорить и упала в постель.

— «Ернест должен быть твоим мужем, и никто другой, — прервал отец строгим голосом. — Ты должна любить Ернеста, я тебе приказываю, а вместе с сим запрещаю отныне видеться и говорить с Альфонсом; — ему еще вчера я объявил это».

Отец вышел, дочь осталась без чувств.

Сей и следующий дни прошли весьма печально для несчастных любовников. — Юлия не выходила из своей горницы и не осушала глаз. Альфонс бродил оба дня около жилища своей любезной. Ужасная скорбь снедала его сердце; он хотел видеть Юлию или своего соперника, но не мог видеть ни того, ни другаго.

Настала ночь. Альфонс вошел на двор отца Юлии. Спущенная с цепи собака стерегла богатыя житницы и конюшню. Она узнала добраго Альфонса, не залаяла, но начала ласкаться.

— «Доброе животное!» — сказал Альфонс, — «о как много ты превосходишь добротою сердца твоего человеков; тот, кто единожды приобретет твою привязанность, тому нечего уже страшишься потерять ее».

Собака поласкалась и побежала на задний двор. Альфонс с трепетом подошел под окошко Юлии. Прислушивается; слышит тяжелые вздохи и всхлипывания своей любезной; сердце его сжимается.

Юлия еще раз хочет видеть небо, которое обещало ей радости и которое теперь есть безмолвный свидетель ея горести. Она отворяет окно и видит своего друга.

— «Боже мой!» вскричала Юлия, — «это ты… Завтра наступит день, который долженствовал соединить нас навеки и соделать счастливыми… Но завтра… нас хотят разлучить… Есть лучший свет, там мы соединимся… Милый Альфонс, прости, поди домой. Если тебя увидят… Боюсь… Прости… Скоро увидишь ты, как я люблю тебя!»

Альфонс не мог выговорить ни слова; все чувства его замерли.

Они поцеловались, поклялись снова любить друг друга вечно, услышали какой-то шум в соседственной горнице и разстались. Юлия закрыла окна, а Альфонс отошел от убежища, где заключалось все, что было для него наидрагоценнейшаго в свете.

Только что начало на дворе светать, как родители Юлии вошли в ея комнату, чтобы одевать невесту в церковь. Но что же они увидели? — Мертвый и обезображенный труп их дочери лежал на окровавленной постели.

Ужас и скорбь овладели несчастными. На крик и вой их сбежался весь дом; но пособить было уже не чем, Юлия была холодна как лед, и приготовления к свадьбе переменились на приготовления к погребению.

Ернест и отец его испугались, и туж минуту уехали в Марсель, а отец Юлии проклинал и алчность свою к богатству, и знатнаго дядю и любовь.

Скоро достигли слухи сии до Альфонса. В ужасной горести вскричал он:

— «Это много! слишком много! Она меня предупредила… но я догоню ее!»

Туж минуту он хотел, также как и его любезная, лишить себя жизни, но случившиеся при сем люди его удержали. Они отнесли его на постель лишеннаго совершенно чувств. Он опамятовался и снова начал порываться лишить себя жизни; тогда родители принуждены были его связать. — Ни просьбы его родителей, ни увещания знакомых не могли его успокоить: он призывал смерть, отказывался от пищи и предавался неутешной горести.

Настала ночь, несчастный, утомленный Альфонс заснул свечера. Родители его и друзья удостоверясь, что он успокоился, оставили его одного. Краток был сон его. Он открыл глаза. Туж минуту спальня его осветилась каким-то томным блеском, с помощию котораго увидел он близ себя юную деву в белой окровавленной одежде.

Привидение распахнуло покрывало, и Альфонс узнал Юлию. Она подошла к самой постели.

— «Боже милосердый!» — вскричал он, — «ты ли это, Юлия?»

— Так, я, — отвечало привидение, — я пришла из области смерти, чтобы тебя видеть и сказать тебе: живи и сохраняй жизнь твою, дарованную тебе небом.

— Как могу я жить без тебя, дражайшая Юлия?

— Ты должен жить непременно, не подражай моей преступной смерти; живи для умоления разгневаннаго мною милосердаго Бога; живи и молись, чтобы Он простил смертный грех мой; я, — Юлия, твоя, любящая тебя Юлия, заклинаю тебя исполнить мои просьбы.

Призрак исчез. Альфонс неподвижен. Ему мечтается еще слышать голос обожаемой им Юлии; но скоро он опомнился и удостоверился, что Юлии нет более для него.

Горесть снова лишила его чувств.

Поутру родители и друзья нашли его покойнее; но он был так слаб, что ежеминутно ожидали конца его жизни. Призванный доктор дал ему несколько капель лекарства и, казалось, оне имели желанное действие: доктор однако же сомневался в его жизни.

В наступающую ночь Юлия опять явилась у одра болящаго, сама влила ему в рот несколько капель элексира. Альфонс почувствовал обновление сил.

— «Любезный Альфонс! Прошу, заклинаю тебя, живи и умоляй обо мне милосердаго Бога, котораго огорчила я моим смертоубийством».

— «Повинуюсь, дражайшая Юлия, но не хочу более видеть людей, хочу посвятить себя Богу. Хочу молиться далеко от людей».

— «Я могу это сделать», — сказала Юлия, — «следуй за мною».

Она подала руку больному; он получил новыя силы, встал и пошел за Юлиею.

Двери отворялись и затворялись сами собою.

Настал день: родители не нашли своего сына, горевали и включили его в число умерших, ибо полагали, что он ушел в горячке и где-нибудь погиб.

Чрез несколько лет узнали, что Альфонс далеко от Лангедока жил в пустыне и убегал людей.

Там молился он за Юлию, и когда мера молитв его исполнилась, тогда Юлия в светлой одежде предстала страдальцу и объявила ему, что грех ея разрешен милосердым Богом.

Альфонс обрадовался и умер на руках своей любезной. Тело Альфонса не найдено в его пустыне.

IV. Мертвец

Один Студент маленькаго городка Вилетты, что в полумиле от города Арсиса, будучи уже в престарелых летах, женился на одной молоденькой крестьянке. — Прошел один год и один день после его свадьбы, как Груша, так называлась жена, умерла родами, произведя на свет довольно хорошее дитя.

Студент был уже слаб, и женился, собственно сказать, для того, чтобы только иметь кого-либо для товарищества и для того, чтобы кто-нибудь мог прислужишь ему. Соседи это знали, и злоречивые из них поговаривали на стороне, будто бы родившееся дитя не принадлежало Студенту, прибавляя к тому, что видели покойную Аграфену часто с каким-то высоким мужщиною одетым в черное платье, и что таковыя свидания бывали всегда скрытны. Слухи сии дошли и до Студента, сердце его облилось кровию, но как он был почтителен к памяти всех умерших, а потому и молчал, показывая будто этаго не подозревает.

В девятый вечер после похорон, он, прочтя обыкновенную вечернюю молитву, лег спать; ему представилось что люди говорят правду, и что его покойная Груша точно была не целомудренна, он начал сердиться; в сие время дитя, которое старался он укачать в колыбели, не засыпало и кричало, чем еще более разстроивало смутный дух стараго Студента, он с сердцем закричал, приподнявшись на постеле.

— «Да уснешь ли ты, неугомонное дитя! Замолчи и дай по крайней мере мне заснуть, или чорт тебя возми и с твоей проклятой матерью!»

Только что успел он выговорить сие, как услышал будто что-то покатилось на подволоке, потом глухой шум и наконец время от время какой-то странной крик, котораго не мог он разобрать.

Студент задрожал от страха; сердце его хотело выскочить. Он ясно видел, что несправедливость его обидела душу покойной его Аграфены, кусал себе губы, втайне проклинал свою нескромность; но его раскаяние не помогало, шум на подволоке, стук и крик не уменшались. Старый Студент не знал что делать, он не мог ни кричать, ни встать с постели.

Ночь сия казалась ему веком. Он не думал уже и пережить ее, приготовлял отдать душу свою Богу и от чистаго сердца молился о упокоении души жены его Аграфены, обещаясь отслужить по ней 9 панихид сряду.

Настало утро, шум умолк и наш старик поспешил, встав с постели, и весь покрытый холодным потом идти к дьячку и пономарю их приходской церкви.

Они со вниманием выслушали странное приключение и решительно уверяли, что это была душа покойницы, которая требует поминовения для очищения ее как можно скорее от огня чистительнаго и что, если не удовлетворится ея требование, то она не преминет придти и выдернуть ноги у мужа ея холодными костяными руками, чему множество было примеров.

У стараго студента волосы поднялись дыбом. Он тотчас побежал к Священнику, и заказал ему девять панихид.

К вечеру он возвратился домой несколько покойнее духом; но вообразите страх его, когда в сумерках поднялся на подволоке такой же шум и крик как прошлую ночь. Студент испугался пуще прежняго и стремглав бросился к дьячку, жившему с ним по соседству.

Благоразумный дьячек, тотчас разсудил, что двум человекам не возможно идти к мертвецам и одолеть их, а потому пригласил с собою двух молодых здоровых парней, которые, узнав причину, хвалились, что готовы попробовать силу свою и с самим сатаною.

Студент обрадовался и все четверо бодро пошли в дом, где шумел мертвец, однакож жар их простыл, когда услышали они, что там кто-то на подволоке кидает что-то тяжелое, что кто-то крепко стучит в потолок; а потом, когда услышали крик похожий на визг, то побледнели и решительно сказали, что кто хочет быть жив, тот конечно не должен оставаться в сем гнездилище мертвецов и чертей.

В сие время пришел к Студенту за каким-то делом крестьянин Симон, мужик здоровой, твердый и безстрашный. Хозяин чрезвычайно обрадовался его приходу и тотчас расказал ему свое несчастие. Симон покойно уселся на скамейке и захотел послушать внимательнее шуму и крику производимаго мертвецами.

Посидев около четверти часа, отважный Симон предложил слазить на подволоку и посмотреть что там такое.

Все ужаснулись.

— «Как дядя Симон, — сказал дьячок, — не уже ли ты осмелишься посмотреть на мертвеца, которой может, если только дотронется до тебя пальцем, сделать тебя уродом — помнишь ли ты тетку Орину, которую так избил мертвец, что она не могла и встать; а болынаго Ивана, котораго мой дедушка знал еще тогда когда он был мальчиком; помнишь ли как он захотел узнать мертвеца; которой ломал у него в доме разныя вещи; помнишь ли что с ним случилось? Мертвец дал ему такую плюху, что у него половина зубов выпали. Нет по моему, так лучше идти к батюшке священнику, да посоветоваться или уж совсем бросить дом».

— «Оно хорошо! — сказал Симон, а между тем лучше сходить на подволоку да посмотреть, вот двое парней пойдут за мною, а ты с хозяином останешься внизу».

Симон дал одному из парней в руки свечу, другаго вооружил вилами и сам пошел впереди их, взяв в левую руку полено, а в правую горсть пыли с намерением, если мертвец или кто другой нападет на него, то засыпать ему глаза и тогда начать управляться.

Твердо пошел Симон на подволоку; товарищи следовали за ним не очень близко и безпрестанно озираясь. Только что Симон ступил на верх, как шум умолк. Смельчак и его товарищи долго ходили по чердаку, но не могли увидеть мертвеца и сошли долой.

Между тем хозяин и дьячек, оставшись внизу одни, были, так сказать, без души.

— «Нет на верху ни мертвеца ни чорта», — сказал, входя в горницу, Симон.

— «Уррр! уррр!» — раздалось на потолке туж минуту: дьячек упал на пол и начал креститься; крестьяне, невольные товарищи Симона, побелели как мука; стук сделался еще громче.

— «Ах Господи», — сказал дьячек приподнимаясь, «мертвец не хочет чтобы его видели и сердится за то, что мы осмелились его отыскивать. Нет! нет! я ни за что в свете не хотел бы жить в этом доме; вот уж можно сказать истинное несчастие!»

— «Ты все не то говоришь», — сказал отважный Симон — «надобно опять лезть на верх, но только уж без свечи!»

— «С нами крестная сила!», — вскричали почти в один голос оба крестьянина и дьячек, чтож касается до хозяина, то он молчал и стоял как приговоренной к смерти.

Сколько благоразумный Симон не уговаривал, чтобы кто-нибудь решился идти с ним, но никто не согласился. И так он пошел один.

Только что ступил он на чердак, как шум умолк. Симон облокотился на перекладину и в глубоком молчании начал прислушиваться.

С минуту спустя, шум начался снова и Симон явственно услышал что что-то катается близ ног его. Он тихонько наклонился и начал ощупывать, чтобы это было и тотчас поймал нечто круглое, которое катилось по помосту чердака.

— «Ага! так вот что так здесь шумело, так вот и мертвец!» — закричал Симон.

Четыре его товарища, стоявшие внизу, услышали, что Симон поймал мертвеца, побледнели и думали уже, что наступил последний час их.

Симон сошел вниз и показал им, что он поймал на верху.

Долго никто не осмеливался взглянуть ни на Симона, ни на то, что снес он; наконец они взглянули и увидели, что это была толстая, глиняная фляга круглой формы и крепко закупоренная.

— «Ах Боже мой!», — вскричал Студент, «да это любимая фляга моей покойной Груши; назад тому с полгода или более как она наполнила ее ячменем, желая сделать для меня на зиму питье, но не успела моя голубушка: она захворала, а фляга все стояла на верху. Когда ей покойной было уже очень тяжело, тогда, не помню, за чем-то пошел я на верх и, увидев флягу не заткнутую, закупорил и положил на пол. Добрая моя Груша, это верно она в отмщение моей дерзкой несправедливости, поместилась во флягу и катала ее, доказывая свою невинность и напоминая как она меня любила и заботилась о мне. Но чтож мы будем делать! Как ее принудить выдти?..»

— «Постой сосед», — сказал Симон, «я знаю как ее от сюда выгнать.»

Он положил флягу на пол и чрез несколько секунд фляга быстро сама собою покатилась по полу. Все задрожали, но Симон улыбнулся.

Он взял толстое полено и сильно ударил по катающейся еще фляге. Она развалилась и из ячменной щелухи, разсыпавшейся по полу, выскочила большая крыса, которая тот же час и убежала сквозь щель в подпол.

Хозяин, дьячек и крестьяне стояли разинув рот и не видали света Божия от страха.

— «Ну Г. Студент», — сказал улыбаясь Симон, — «теперь дом твой очищен от мертвецов и шуму более не будет».

— «Но мертвец еще в доме», — сказал Дьячек, — «мы своими глазами видели как он, приняв вид какого-то дымчатаго чертенка с предлинным хвостом и вострыми ушами, скрылся в подпол».

Сколько ни заверял Симон, что это была крыса, которая вероятно забралась к ячменю во флягу, когда оная стояла не заткнута и свила там себе гнездо; и что можно ясно видеть, что студент во время болезни его жены, огорченный и в поспешности закупорил флягу, не выгнав от туда крысы, которая теперь как белка в колесе хотела освободиться, бегала по фляге и катала оную по помосту, но не мог уверить никого.

Студент, скоро после сего, хотя уже шум и прекратился совершенно, продал свой дом и переселился на квартиру.

V. Рауль волшебник

Кабалисты, магики и знаменитые волшебники древности утверждают, что весь свет наполнен такими невидимыми существами, который повинуясь власти высшей, служат людям и иногда вредят им.

Они разделяют существа сии на разныя роды; именно: Саламандры, говорят они, живут в огне; Сильфы в воздухе, Гномы во внутренности земли а Русалки и Нимфы в воде. — Множество чудес разсказывают об этих существах, который у совершенных Кабалистиков в совершенном послушании.

Они-то в сей сказке играют главную роль.

В старыя времена жил один рыцарь прекрасный собою, храбрый, честный и чувствительный: имя его было Граф Пуатье. Ему было не более 28 лет; но, известный праводушием и всеми прекрасными качествами, он заслужил от всех любовь и почтение. Граф несколько лет питал пламенную любовь к прелестной Леонтине Невер.

Ныне с любовию не то происходит, что в древности: ныне молодые люди полюбили друг друга; родители или родственники составили рядную, сообразили итоги доходов любящихся, да и в церковь. — Конец делу. В старину было не то: влюбленные по нескольку лет питали взаимную страсть, старались многими опытами доказать непоколебимость своего священнаго чувства; старались делами приобресть себе почтение любезной, и в награду постоянства своего и дел отличивших его от прочих, получает руку своей любезной. — Такое терпение ныне не в моде.

Граф Пуатье, также как славный рыцарь, искал приключений, побивал великанов, задушал мощною рукою чудовищ, ниспровергал тиранов, защищал невинность и все еще не почитал себя достойным обладать прекрасною Леонтиною; однакоже осмелился попросить у Графа Невера руку его дочери. Неверу приятно было сие предложение: он согласился, но просил его прежде свадьбы быть участником в начинающейся войне с соседом его, Графом Раулем, делающим многия насилия его подданным.

— «Ваша рука,» — прибавил он, — «благородный рыцарь, должна наказать сего злодея отступника и колдуна.»

Рыцарь, одушевленный надеждою получить руку своей возлюбленной, поклялся своему тестю честию, что отмстит изуверу Раулю. — Поход назначен чрез три дни. Рыцарь посвятил время сие на прощанье с Леонтиною, на уверение, что сею победою сделается он еще достойнее руки ея и на приуготовление к походу.

Настал назначенный день 1-е Маия. 200 всадников и 500 воинов пехоты, под начальством Графа Пуатье, выступили против соседа-Волшебника.

Вечером того же дня войско сие остановилось на ночлег близ леса; рыцарь послал передовых узнать в каком состоянии находится неприятель, а сам, вступя в лес, лег под деревом и крепко заснул.

Около полуночи, когда все войска погружены были в глубокой сон, рыцарь почувствовал, что его будят, и что рука, дотрогивающаяся до него, чрезвычайно нежна. Он открыл глаза, но не видя около себя при свете полной луны никого, почел это приятным сном и опять заснул; скоро почувствовал он, что та же рука снова будила его и уже сильнее прежняго.

— «Вот что удивительно», — вскричал рыцарь, вскочив с земли и озираясь кругом, — «кто б это был, кто меня будит».

— «Роберт!» — сказал нежной голос, — «следуй за мною!» Туж минуту Граф приметил впереди себя идущую стройную женскую тень. Он не колеблется, берет в руки меч свой и идет за тенью, пробираясь сквозь чащу леса, по скалам и наконец достигает прекраснаго грота.

Тень остановилась, но рыцарь не видит самаго предмета и удивляется.

— «Благородный рыцарь», — сказала она, — «я знаю благородство твоего сердца; поклянись мне исполнит то о чем я буду просишь тебя».

— «Клянусь», — отвечал Роберт, — «если только требование твое не будет противно Богу, моей любезной и моей чести, клянусь исполнить».

— «Непротивно!» — отвечала тень и рыцарю послышался тяжелый вздох.

— «Итак, говори. Я готов все исполнить».

— «Чрез год и точно в сей день обещай мне придти на это место».

— «Обещаю!».

— «Итак, — сказала прекрасная женщина, явившаяся вдруг на месте тени, — возьми этот меч и сей щит, они заколдованы и спасут тебя от многих опасностей. Прощай и помни, что нечто великое тебя ожидает».

Дама исчезла как призрак — удивленный Роберт, взяв щит и меч, возвратился в свой лагерь.

Начало разсветать и войско выступило за границу Графства, а к вечеру остановилось против лагеря неприятельскаго.

Пред восходом солнца войска готовы были вступить в бой.

— «Товарищи, друзья!» — сказал старый Граф Невер войску своему, пред коим разъезжал он на гордом коне, — «знамена развернуты! поддержим славу нашего орудия. Мы идем против свирепаго Рауля; пусть слава увенчает справедливый наш подвиг новым успехом, пусть день сей будет последним днем жизни изувера-Рауля, не почитающаго ни прав рыцарства, ни законов чести, ни человеколюбия».

— «Вперед!» — вскричал Роберт

— «Вперед!» — закричало все войско!

Роберт со всадниками первый врубился в густые ряды неприятеля. Вскоре оба войска смешались.

Рауль был отменно храбр и уже несколько раз покушался отнять владения соседа своего Графа Невера, но его предприятия всегда были тщетны. Теперь он, собрав многочисленное войско, решился одним ударом сокрушить Невера; — но войско Невера, под предводительством рыцаря Пуатье, дралось подобно львице, защищающей детей своих.

Однако же центр войска, где быль сам Невер, начал колебаться от сильнаго напора Рауля. Роберт, которому везде предшествует победа, летит к центру и ищет глазами самаго Рауля — войско, ободренное рыцарем, исправилось и началась ужасная сеча, но рыцарь все ищет Рауля.

Храбрый Рауль, озлобленный неудачею, является сам впереди своих, и подобно разъяренному тигру, истребляет все на пути своем.

— «Бездельник!», — вскричал Роберт, увидя его, — «защищай жизнь твою, если не имеешь уже чести!» — и метким ударом копья своего вышиб его из седла.

Воины Рауля составили около его тесный круг, и помогли ему снова сесть на коня.

В страшном бешенстве Рауль летит на ожидающаго его соперника и начинает бой. Около часа продолжали биться и ни один из них еще не был ранен; наконец Роберт чудесным мечем своим наносит сильный удар по шлему своего противника: шлем разлетелся в дребезги; но Рауль, котораго Роберт полагал видеть поверженным, с легкостию серны, соскочил с коня и в виде лешаго как вихрь оставил поле битвы.

Роберт, удивленный сим превращением, стоял как окаменелый, а войско Рауля, видевшее бегство своего начальника пришло в безпорядок. Граф Невер туж минуту сделал сильный натиск, совершенно разстроил неприятеля и овладел всем владением волшебника — все поддалось Роберту и отцу Леонтины, которые с торжеством возвратились на 8-й день в свои владения.

Кто может вообразить ужас победителей, когда, взошед в местечко Невер, вместо радостных восклицаний были встречены слезами и воплем. Все домы покрыты мрачным трауром. Сердце Роберта что-то предчувствует. Он спрашивает, и временной начальник Невера прерывающимся голосом извещает его, что победа дорого им стоит; ибо прошедшую ночь ворвалось во дворец чудовище и похитило прекрасную Леонтину.

Если весть сия поразила ужасною скорбию сердце отца, то каково было жениху Графу Пуатье? — Граф разспрашивает о чудовище и ему описывают его точно таким в каком виде убежал от него Рауль. — Как рыцарь, он не предался безплодной горести, но решился искать свою любезную во всю жизнь, и на пути своем истреблять всех волшебников.

Оставя Невера предаваться неутешной горести, он поворотил коня своего, сорвал с шишака своего белое перо и пустился в путь.

К ночи он приехал опять к тому же лесу, где видел тень. В надежде узнать что либо, ибо ему здесь предсказали нечто таинственное, он ложится под тем же деревом, но уже не спит, ибо горесть сильно давила его сердце.

В полночь явилась ему таже дама, которая подарила ему меч и щит.

— «Встань», — сказала она, — «следуй за проводником, котораго даю тебе и помни, что ты обещал чрез год придти на это место».

В нескольких шагах от себя, увидел Роберт огненнаго змия. Рыцарь вскочил на коня и пустился за сим проводником, благодаря душевно незнакомую благодетельницу. — Всю ночь ехал он за светящимся проводником своим.

Пред разсветом, змей вошел в какую-то темную и узкую пещеру. Роберт привязал коня и безтрепетно пошел в след за змеем. После многих изворотов в подземельном ходе, вошли они чрез трудное и узкое отверстие в грот, освещенный лампою.

Здесь встретили их множество гномов и лучшие из них, окружа рыцаря, сказали ему:

— «Царица Сильфон, которая прислала вас сюда, приказала нам служить вам; мы охотно повинуемся, потому что надеемся видеть вас некогда в связи с одною из сестер наших, которую любовь ваша сделаешь безсмертною, а между тем небу угодно, чтобы вы нашли свою любезную. Ободритесь; через час вы ее увидите».

Удивленный и обрадованный Роберт хотел благодарить маленьких гномов, но они ласково откланялись от его благодарности, взяли его за руку и повели во внутренность земли, которая пред ними отверзалась сама собою. После краткаго, но труднаго пути, вошли они в подземелье старой башни, куда спрятал Рауль Леонтину.

Роберт увидел ее сидящую на камне. Тяжелыя цепи были на руках и ногах ея. Рауль, в настоящем его образе, сидел у ног ея и крепко спал. — Роберт не в силах был удержать своего восторга: он бросается к ногам своей любезной и осыпает ее поцелуями. Радость молодой Графини была неописанна: увидев своего рыцаря, она почитала себя спасенною. Любовь немногоречива, она могла только сказать ему, что Рауль пылает к ней страстию и поклялся употребить все волшебный силы для сбережения ея и преклонения к любви.

Скоро пробудился Рауль, бросает взгляд и, увидя рыцаря там, где никогда не думал видеть никого, удивляется, протирает глаза и видит, что это не сон. Туж минуту хватает он свой волшебный жезл, махает и вся пещера наполняется дымом и пламенем, но благодетельный гном поднял палец над своею головою и очарование изчезло. Рауль, еще более удивленный, махнул в другой раз; вдруг со всех сторон явились множество ужасных змий, жаб, летучих мышей и филинов которые все бросились на рыцаря. — Благодетельный гном ударил в землю ногою, и земля поглотила всех сих гадин.

— «Рыцарь! Обнажи теперь меч твой», — сказал гном.

Рауль догадался, что рыцарь покровительствуем сверхъестественною силою, принял тотчас вид лешаго и стал против него смело, держа в руках ужасную дубину. Рыцарь с великим искусством избегал каждаго удара и старался поразить противника, но Рауль был увертлив. Бой час от часу становился жарче. Наконец рыцарь, сильным ударом волшебнаго меча своего, отсек одну лапу лешаго. С сим ударом очарование разрушилось, и Рауль без руки стоял пред победителем. Сильно стон его злобы потряс стены пещеры. Он просит пощады и великодушный рыцарь дарует ему оную; но гномы явились туж секунду, напали на волшебника, повергли его на землю и умертвили. Последний вздох ознаменовался страшным подземным ударом, подобным удару грома.

Земля поколебалась, и вдруг храбрый Роберт увидел себя с Леонтиною перенесенными во дворец Графства Невер к старому Графу. Кто опишет радость отца, увидевшаго единственную любезную дочь его? Он бросился к ней на шею и от радости лишился чувств.

После первых движений восторга, старый Граф приказал снять при дворе траур, объявить всенародно о своей радости. Вскоре устроен был великолепный турнир и чрез герольдов объявлено, что Граф Невер выдает дочь свою Леонтину Невер за храбраго и благороднейшаго рыцаря Пуатье. Все радовались! — Пиры, предшествовавшие свадьбе кончились; свадьба сыграна, и счастливый Граф Пуатье, благословляемый всем народом, повез супругу свою, прекрасную Леонтину, в свое Графство.

Радостный восклицания народа Графства Пуатье встретили молодых супругов, и новыя пиршества ознаменовали сие соединение двух благородных и знатных Фамилий.

Минуло шесть месяцов щастливой супружеской жизни! Молодость супругов обещала долголетнее блаженство; но что вечно в подсолнечной? — Время и смерть расторгают и самые сладостнейшие узы! Леонтина сделалась нездоровою и после 9 дневной болезни оставила и супруга и весь мир. Великолепные похороны были последний долг, которой отдали отец, супруг и жители графства Пуатье, любимой всеми Леонтине с рыцарскою твердостию; но когда опустили гроб в землю, то печаль Роберта взяла верх над мужеством его и явилась во всей силе. Все думали, что он не переживет сего; все думали, что и супруг последует за своею любезною Леонтиною. — В сих обстоятельствах старшины народные, собравшись, явились к своему огорченному Графу, котораго любили они искренно, и убеждали его утолить печаль свою и подумать о скорби народной.

Несчастливая любовь уступила любви народной. Мужество Роберта возбудилось, и он вступил со всею деятельностию в управление Графством и в устроение народнаго блага; но печаль все еще видна была на лице его.

Приблизилось 4-e Маия. Граф Роберт вспомнил о данном им обещании и хотя чувствовал еще, что несовершенно оправился от болезни, но отправился в лес.

Он привел себе на память счастие, которым наслаждался он, питаясь надеждою получить руку своей возлюбленной, и проливал горкия слезы о потере онаго. — Севши под тоже дерево, под коим, год тому назад, был он разбужен сладостным голосом благодетельной тени, он не мог заснуть по прежнему. Уже довольно протекло ночи, как тень явилась пред ним и, назвав его по имени, вывела из мрачной задумчивости.

Он последовал за тенью и пришел в прекрасный грот, где увидел даму ему покровительствовавшую. Она сказала ему:

— «Граф Роберт! Небо сжалилось над тобою, оно тронулось скорбию твоею, полагает конец твоим страданиям и возвращает тебе твою супругу».

Роберт не верит ушам своим, обращает вокруг себя взоры, и в тени, бывшей ему путеводителем, узнаешь свою Леонтину.

Он пал на колени, хотел говорить что-то, но радость сделала его немым. Снова сумневается, спрашивает Леонтину, точно ли это она, или не одна ли только тень ея?

— «Нет!» — отвечала Леонтина, «я не тень, я живу, твоя любящая супруга!» — Роберт узнал голос, удостоверился, схватил ея руку, осыпал ее поцелуями.

Дама-покровительница махнула рукою; при входе явилась прекрасная колесница, и дама проводила Роберта и Леонтину в Графство Пуатье.

Радость народа была неописанная, все благословляли небо за оказанное чудо. Щастие возвратилось в сердце Роберта и во все его владения.

Протекло пять лет как пять дней блаженства. Трое детей были плодом оных и укрепили еще более связи супругов. Царствующий повсюду мир заставил Роберта заняться украшением своих владений. В маленьком городке его Графства, Лузиньяне, построил он прекрасной замок и восточную башню избрала Графиня местом своих уединенных занятий; она упросила супруга украсить оную, и желание ея исполнено в полне.

Старый Граф Невер, разделявший печаль и радость своего дитя, время от времени навещал детей своих, и также часто Леонтина проводила в замке его по нескольку дней.

Однажды Роберт, возвращаясь с охоты, увидел всадника присланнаго Графом Невером передовым для объявления о его приезде. Роберт бежит уведомить супругу, но не найдя ее в ея покоях, бежит в Восточную башню, отворяет быстро дверь и видит жену свою и Даму-покровительницу его сидящих вместе; но каково было его удивление, когда увидел он их обеих в виде Сильфов!

Красота их превосходила человеческую, молодость казалась неувядаемою и словом все в них было нечто сверхъестественное. Изумленный рыцарь стоял неподвижен, он не знал, что сказать, что подумать.

— «Успокойся сын мой», — сказала Дама-покровительница, — «я мать твоей супруги и слава моя, которая должна была некогда покрывать дочь мою, уже и теперь покрывает ее и… то я вместе с нею. — Смотри!».

Роберт взглянул в подставленное ему зеркало и не мог узнать себя: — так изменился он.

— «Этаго довольно!», — продолжала Дама-покровительница, — «наслаждайтесь вашим счастием. Простите».

Она изчезла, а дочь ея туже минуту приняла все черты Леонтины.

Роберт тотчас уведомил о приезде родителя, и они оба поспешили ему на встречу.

Настала ночь. Роберт размышлял о виденном им чудесном приключении, был мрачен, спал безпокойно, рано встал с постели и пошел ко гробу своей Леонтины. Там приказал он открыть гроб, осмотрел труп умершей и возвратился домой еще мрачнее прежняго.

Супруга встретила его. Он затрепетал при виде ея. Леонтина пожелала знать причину столь странной перемены и Граф после долгих от говоров признался.

— «Время», — сказала супруга, — «открыть тебе все таинства, я не Леонтина, но дочь Царицы Воздуха и называюсь Мелюзиною. Мать моя, которая не могла быть равнодушна к твоим добродетелям, знала твою участь и смерть Леонтины; она решилась утешить тебя для блага твоего народа. Я явилась во время сна твоего в виде тени, увидела тебя и полюбила; — мать моя одобрила мой выбор; потом я провожала тебя в пещеру, в которой победил ты Рауля. Когда смерть лишила тебя твоей супруги, то с позволения матери моей я приняла вид Леонтины. Вот вся тайна, она заслужила твою нежность и я не менее ея; смотри кто я!»

В минуту Роберт увидел пред собою Сильфу точно в том виде как видел он в башне. — Роберт трепетал. Мелюзина коснулась до него рукою и очарование изчезло. — Роберт успокоился и любил в Мелюзине свою Леонтину.

Вскоре после сего вдруг раздался по всему городу вопль ужасной печали. Придворные нашли Графа Роберта и мнимую Леонтину мертвыми в их спальне. Старый Граф положил их в один гроб, предал земле и сам не пережил сего горя. Он также помер.

VI. Чортов мост

Один архитектор, надеясь приобресть значительный выгоды, принял на себя обязанность построить каменный о нескольких арках мост чрез реку близ города Муссона. Он надеялся, что Магистрат города, увидя начало моста, не откажет выдать ему часть выговоренной суммы; но надежды его не исполнились. Уже было положено основание, уже возвышены были до половины все арки, как Ришард — так именовался архитектор — по требованию работников, выдавая им плату, увидел весь капитал свой совершенно истощенным и — работа остановилась.

Ришард видел, какая ужасная участь ожидала его: он видел себя не только разоренным, но и потерявшим доброе имя и доверие публики, если предприятие его останется не выполненным, видел наконец торжество своих соперников, и в сих стесненных обстоятельствах решился прибегнуть к своим приятелям; — но — как водится в свете — ему везде отказывали под разными предлогами.

Обегав всех своих друзей и знакомых, Ришард возвратился домой; всю ночь продумал он о средствах к поправлению своего положения; но тщетно — ему не представлялось никакой возможности. Наконец решается он на последнее средство, хотя впрочем и мало надежное. Он любил и был взаимно любим одною вдовою, имевшею прекрасный характер и доброе сердце, но не богатою. — Он решился сообщить ей о своем горестном положении. Добрая вдова, не дав ему еще почти кончить рассказа, тотчас вручила кой-какия оставшияся после перваго ея мужа драгоценныя безделки, серебряную свою посуду и 200 ефимков. — Это было все, что только она имела и что могла отдать своему любезному, но несчастному Ришарду — хотя этого было весьма недостаточно на сделание оборота и поправление его обстоятельств, однако же он был весьма доволен, ибо видел в сем случае верный опыт любви к нему его любезной.

Он возвратился домой в совершенном отчаянии, ибо теперь уже не имел он никаких средств к получению пособия. Предавшись самым мрачным мыслям, он сел к своему столу и проклинал себя за необдуманность своего предприятия. Было уже около полуночи. Небо покрылось тучами. Поднялась буря, сопровождаемая ужасною грозою. Но ни сильные порывы ветра, ни оглушающие удары грома не могли пробудишь в Ришарде никакого чувства: он сидел облокотившись: смотрел во все глаза и не видал ничего, думал и сам не мог понять о чем, слышал удары грома и не мог понять, что это. Так сильна была его горесть!

Вдруг завыл вихрь пуще прежняго; окно отворилось с треском и в комнату влетела летучая мышь с весьма широкими крыльями, облетела около Ришарда и погасила стоящую пред ним свечу. Ришард опомнился, встает. Комната его вдруг осветилась каким-то красноватым светом, и он увидел пред собою, вместо летучей мыши, удивительное существо, похожее на Сатиров, то есть с козлиными ногами, мохнатое, с рогами, с длинным хвостом и с огромными разпростертыми крыльями. В левой руке сего чудовища был лист пергамента, а в правой железное перо.

— «Кто ты?» — спросил Ришард.

— «Я демон богатств, отдай мне твою душу и требуй какой хочешь суммы; туж минуту ее получишь».

Удивленный Ришард задумался.

— «Ты не решаешься? Подумай, что завтра будет уже поздно прибегать к моей помощи. Пользуйся ею теперь! Впрочем я снисходителен: я даю тебе время наслаждаться твоим богатством и славою, и даю именно 12 лет, после чего приду за тобою».

Сначала Ришард не хотел отдать души своей демону, но размыслив, что без сего он погибнет, и что в течение 12 лет он может быть найдет какой-либо случай освободиться от когтей демона, трепещущею рукою взял железное перо, проколол себе руку и кровию своею подписал на пергаменте, требуя за сие от новаго своего владетеля наполнить комнату его золотыми монетами хорошаго достоинства.

Дело сделано. Дух исчез, и чрез несколько секунд явился в сопровождении целой сотни подобных ему демонов, но в меньшем виде, которые начали носить мешки золота, и скоро выполнили в точности договор.

Ришард успокоился, вышел из сей комнаты, запер оную и лег уснуть в другой, к его кабинету соседней.

В следующее утро он расплатился с работниками, удвоил число оных и в самом скором времени построил по плану своему прочный и прекрасный мост. — Городовой Магистрат тотчас выдал ему договорную сумму, и Ришард с торжеством явился в обществе.

Первым делом его было после сего отблагодарить вдову за любовь ея и пожертвование. Не теряя времени, он взял ее за себя и, как ни любил ее, однако же не сказал ей настоящаго средства его скораго обогащения.

Счастливо жил он с обожаемою им Супругою, и мог бы почитать себя совершенно таковым, если бы время от времени не воспоминал бы он о том, что с каждым днем приближался ужасный срок его свободы и жизни на сем прекрасном свете.

Сколько мог, отдалял он от себя сии мрачныя напоминания, наслаждаясь любовию жены своей и выгодами богатства, и вместе с тем занимаясь воспитанием своего сына; но когда наступил последний срочный год, тогда Ришард предался совершенно тоске: приметно начал он худеть, делаться грустнее, и до такой степени упал духом, что совершенно, казалось, приближался к гробу.

Напрасно нежная супруга старалась узнать причину его горести: он никак не открывал оной. Напрасно старалась она разсеять печаль своего обожаемаго супруга ласками: он сделался хладнокровен. Напрасно милое дитя, сын его, старался утешить отца своего: он не внимал ничему.

Настал последний роковой день. Ришард пригласил к себе всех лучших друзей своих, родственников жены своей и своего приходскаго Священника. Ришард, не имея никакой надежды спастись, но хотел по крайней мере объявить о случившемся с ним и распорядиться пред своим разставанием домашними делами.

Вечером гости съехались, сели за стол. Ришард казался спокойным и послал свою служанку в погреб принести лучшаго вина. Служанка взяв свечку, тотчас пошла исполнить приказание своего господина; как скоро спустилась вниз, к удивлению своему, увидела сидящаго на бочке незнакомца. Он был собою высок и толст, одет в платье зеленаго бархата, имел на голове красную шапочку и был очень мрачен видом.

— «Поди к твоему господину», — сказал незнакомец, — «и скажи ему, что я требую его к себе. Он знает, кто я!»

— «Господин Ришард!» — сказала вбежавшая, бледная и трепещущая служанка, «в погребе нашем сидит какой-то дурной человек и требует вас к себе!»

Ришард побледнел как смерть и дрожал всем телом; жена и все присутствовавшие вскочили, бросились к нему на помощь и просили его сказать, чего он так испугался.

Ришард, оправясь несколько, разсказал всем свое несчастное приключение.

— «Боже мой!» — вскричала как пораженная громом супруга, «уже ли ты погиб на веки?»

— «Тише, тише» — сказал умный пастор, — «будьте покойны. Попробуем, не отыщем ли мы средства к спасению? Правда, дело худо; но молитесь Богу» — «А ты» — прибавил он, обратясь к служанке, — «поди в погреб и от имени твоего господина попроси незнакомца сюда».

Служанка повиновалась и тотчас возвратилась, сопровождаемая незнакомцем.

Священник встал с своего места и именем Всемогущаго Бога приказал незнакомцу принять настоящий его вид — и туж минуту все общество увидело пред собою то страшное чудовище, которое, за 12 лет пред сим, явилось и обогатило Ришарда.

— «Дух тьмы!» — сказал потом Священник, ознаменовав себя крестом, — «именем Бога небеснаго, земнаго и подземнаго повелеваю тебе быть неподвижну до моего сюда возвращения!»

Молча, пастор вышел и оставил в крайнем изумлении всех гостей, особенно самаго хозяина, который уже прощался с своею супругою. — Демон улыбался. Но вдруг вошел пастор и за ним дьячек нес чашу святой воды и чашу проса.

— «Дух тьмы!» — сказал пастор, — «ты соблазнил этого человека и имеешь право на его душу. Это твое ремесло. Моя обязанность, сколь можно, защищать погибающаго, и так поклянись мне, что ты не прежде возмешь его, как преодолеешь те препоны, какия я представлю, именно вот чаша проса. Я разсыплю его здесь, и ты должен все его собрать до зернышка — непременно».

— «Клянусь!» — отвечал демон, помолчав, и видя, что пастор разсыпал все просо по полу, и начал собирать оное, как самая проворная курица. Но только что, демон начал сие свое дело, как пастор, с умыслом оставивший в чаше несколько зерен проса, высыпал их в чашу со святою водою.

Демон увидев сие, подскочил к чаше и, зная, что сим средством уничтожилась его власть, завыл и провалился сквозь землю.

— «Слава Всемогущему Богу, милосердо спасающему погибшаго!» — сказал пастор, и Ришард возвратился к жизни. Радость семейства его была чрезмерна.

Вскоре после сего архитектор купил себе новый дом, а сей оставил необитаемым; ибо отверстие, которое сделал демон, провалясь сквозь землю, ничем не могли заложить и никак не могли починить. Что же касается до моста, то демон сорвал одну арку онаго, которую никто не мог поправить, а потому и назвали его мостом чортовым.

VII. Прованская Габриела

За несколько времени до перваго Крестоваго похода, Графство Прованс благоденствовало под управлением Государя справедливаго и храбраго. Славны были дела его по всей Европе; посребренныя уже временем кудри головы его доставляли ему почтение всех его соседей. Теперь, когда бранная труба нигде не возвещала кровопролития, владетель Прованса трудился в составлении блага подданным его, и ежемесячно давал праздник, на котором в учрежденной карусели состязались храбрые рыцари, и получали награды от лучших дам сей области, между коими особенно отличалась дочь владетеля, юная Габриела.

Она была так прекрасна, как заря Майскаго утра. Длинные темнорусые волосы вились в неискусственных, но прелестнейших локонах, по ея прелестной шеи. Все черты лица были образцем красоты совершенной и верным зеркалом чистой души ея и непорочнаго сердца. Вся Франция обожала Прованскую Габриелу.

Хотя история и предания средних веков описывают нам любовников тогдашняго времени самими завидными красками, однакож и тогда, как ныне, были такие, которые не хранили свято законов благороднаго рыцарства, не хранили ни законов чести, ни законов верности, а потому сердце Габриелы молчало, боясь изречь свой приговор. — Многие Князья и Графы старались ей понравиться, но ни один еще не имел надежды получить ее.

Рыцарь Альбин, племянник Графа Шампаньскаго, славился по Франции. Он был молод, но разум его, созрелый в трудах и ученьи, доставлял ему опытность старца. Душа его была благородна и тверда. Непоколебимый в предприятиях, твердый в привязанности, он презирал ветренность и непостоянство, как самые большие пороки. Наружность его была мужественна, характер пылок, поступки скромны, храбрость в нужных случаях неограниченна. Страстям он не повиновался, а успел побеждать их. Сей-то рыцарь явился ко двору Графа Прованскаго.

На следующий день владетель Прованса учредил праздник в честь прибывшего Рыцаря. Решетка турнира отворилась. Рыцари, бывшие тогда при дворе, открыли действие, и юный Альбин увенчался полною славою. Герой спешит положить лавры свои у ног Габриелы, подходит, подымает забрало и — тот, кого не мог победить ни один из рыцарей, видит себя побежденным любовию.

Альбин не любил еще никогда и не думал о любви. Одна дружба до сих пор имела алтарь свой в его сердце. Теперь сердце его предалось новому сильнейшему чувству. Он бросил взор на Габриелу, учтиво поклонился и отошел за решетку, совсем не таков, как вступил в оную. Он любил — и любил пламенно.

Габриела также до сих пор равнодушная, была сильно тронута; храбрость рыцаря, его твердость, его скромность и повсеместная молва о его добродетелях и славе не могли не подействовать на душу девицы, воспитанной в добродетели и славе.

Любовь зажгла свой пламень и в ея сердце.

Протекли восемь дней. Любовь с обеих сторон усилилась и превратилась в пожирающий, неугасимый пламень.

В 9-й день Граф дал новый турнир: Альбин снова покрылся славою, и как никто не мог победить его, почему судьи турнира, в числе коих первое место занимал сам владетель Прованса, проименовали Альбина Рыцарем ужаса, а Габриела назвала его Ръцарем любви.

Между тем пустынник Петр уже начал возбуждать всех к отнятию Палестины из рук неверных; пробудил от мирнаго бездействия многих Государей, воспламенил Рыцарей, и храбрые Прованцы были не последними в сем важном и почти всеобщем вооружении.

Дядя Альбина, Граф Шампанской, принявший участие в сем 4-м Крестовом походе, требовал возвращения племянника своего, который по распоряжению его долженствовал начальствовать с родителем его, Шампанским войском, назначенным для завоевания Святой Земли.

Лестно было повеление сие для славы Альбина, но убийственно для любви его. Ему надлежало разстаться с тою, которая занимала всю мысль его и чувства. — Тяжело было рыцарю, но мужество и слава еще обитали в сердце героя: он повиновался, решившись однакоже до своего отъезда открыть любовь свою, и поклясться в вечной верности.

Вечером сего же дня, прогуливаясь в дворцовых садах, Альбин случайно встретил Габриелу и не хотел упустить случая: он открыл всю силу своей страсти.

— «Может быть», — сказал он наконец, — «вы не примите моего сердца, которое бьется только для вас; по крайней мере, когда иду в опасности сражений, не будьте столь жестоки, чтобы отнять всю мою надежду; но если любовь моя вам совершенно противна, то прошу вас, прекрасная Габриела, скажите это откровенно. Я вдамся в большия опасности, буду искать себе смерти; пусть она накажет виновнаго! пусть накажет она меня за то, что я дерзнул полюбить прекрасную!»

Он кончил. Кроткая Габриела была в замешательстве, которое ясно показало Альбину, что он счастлив. Восхищенный рыцарь клянется в вечной верности.

Между тем наступила ночь. Любящиеся пылали страстию; были оба молоды, не знали и не предвидели ничего, кроме счастия и любви. Ночь и густота рощицы благоприятствовали; они предались восторгам любви… Опускаю завесу скромности!… Они повторили клятвы любить друг друга, простились и разстались.

На следующий день Альбин оставил двор Прованский, прибыл ко двору дяди своего и с соединенною армиею, под начальством умнаго и храбраго Годфрида Бульонскаго, выступил в поход.

Граф Прованской пылал желанием идти на неверных; но преклонныя лета его не допускали его до участия. С несколькими рыцарями и небольшим числом войск остался он в областях своих.

Габриела день и ночь думала о любезном своем Альбине. Часто ходила она в рощицу, где испытала первую любовь, там втайне проливала она слезы, там доставала она кольцо, подаренное ей Альбином, как залог верности, осыпала оное поцелуями и молила небо сохранить жизнь ея любезнаго.

Но небу угодно было испытать ея твердость и наказать слабость любви.

Соперники Рыцаря ужаса возобновили скоро свои старания получить руку прекрасной Габриелы и решились даже, в случае отказа, получить ее силою оружия. Граф Теобальд, один из богатейших и могущественнейших владельцев первый попросил у Графа Прованскаго руки его дочери. Союз сей весьма приличествовал тогдашним обстоятоятельствам обоих владений, и отец Габриелы согласился, прося однакож Теобальда стараться снискать любовь его дочери и обещая свершить брак чрез 2 месяца.

После сего разговора старый Граф пошел к своей дочери и решительно объявил ей свою волю, сказав притом, что таковой союз и полезен для областей и приносит большую честь.

Слова отца в тогдашнее время были священным законом дочери; но удар грома не мог бы столь сильно поразить Габриелу как весть сия; она предалась слезам, пала к ногам родителя и умоляла его не быть жестоким. Старый Граф вскоре из слов дочери понял, что сердце ея занято, предался гневу и требовал, чтобы дочь его наименовала того дерзкаго, которой осмелился без его согласия полюбить ее. Габриела призналась; тогда отец ея под проклятием запретил ей и мыслить о Альбине, требовал повиновения и приказал почитать Графа Теобальда ея супругом.

Вскоре явился к Габриеле Теобальд, и сделанный ему прием ясно доказывал, чего он должен был ожидать в будущем; но гордый жених полагал, что брак и время могут изменить неблагоприятный обстоятельства.

Время быстро летело Габриела знала уже, что она сделалась беременна и тем более еще утвердилась в мысли оставить дом родительской. Оставалось только две недели до назначеннаго отцем ея срока, и приготовления к свадьбе шли весьма деятельно. Габриела решилась в сей же вечер бежать. Она исполнила свое намерение, но по несчастию одна из прислужниц, которую Габриела не удостоила своей доверенности, открыла в тот же вечер побег ея старому Графу.

Немедленно послана была в след за Габриелой погоня.

Несчастная любовница Альбина, долго бродивши в окрестности, пришла наконец в лес; здесь утомленная усталостию, и углубясь далее в лес, села она и предалась горести. Одна в целом мире, оставившая дом родителя, преследуемая может быть проклятием отца, разлученная с тем, кто обитает в ея сердце, без всякой помощи, что оставалось ей делать? Воспитанная в неге, могла ль она надеяться снискать хлеб трудами рук? Конечно нет, и тем убийственнее было для нее непостоянство счастия.

Она утопала в слезах, терялась в мраке мыслей… как вдруг слышит голос:

— «Габриела, Габриела не унывай; счастие и несчастие на сем свете скоро преходящи!»

Она вскакивает, оборачивается в ту сторону от куда слышит голос, и видит белое привидение, которое туж минуту изчезло.

Сие видение успокоило несколько дух ея, но кто опишет ужас ея, когда чрез полчаса она увидела толпу всадников, предводимую Теобальдом и прямо, во весь опор, скачущую к ней. Она хотела бежать, но было уже поздно. Ноги ея подкосились и она упала на зеленый дерн, смоченный ея слезами.

Граф Теобальд поднял Габриелу, посадил на лошадь и, поддерживая во всю дорогу, но не говоря ни слова, привез во дворец Прованский. Гневный отец хотел было осыпать дочь свою упреками; но видя, что она чрезвычайно слаба и больна, оставил сие до другаго времени, а между тем приказал положить ее в постель и лекарю стараться о ея выздоровлении.

Теобальд и теперь не терял надежды: он полагал, что время есть отец любви. Старый Граф уверял его в том же.

Долго была больна Габриела и величайшия пособия могли только возвратить ее к жизни. Лекарь тотчас заметил беременность молодой Графини, но не говорил о сем никому; наконец, когда она совершенно оправилась от болезни, тогда лекарь должен был все объявить отцу, да и само время доказывало то; ибо быль уже 6-й месяц, как Рыцарь ужаса оставил двор Прованский.

Новость сия привела в бешенство стараго Графа: он поклялся омыть стыд свой кровию преступников, и тотчас приказал взять дочь свою под стражу.

Теобальд, узнавший о сем, уподоблялся разъяренному тигру, уязвленному стрелою охотника и стремящемуся пожрать жертву его озлобившую. Он требовал суда, требовал мучительной смерти преступнице.

В самом деле судьи были собраны; старый Граф занимал между ими первое место; потребовали преступницы, и Габриела явилась обремененная цепями.

Она призналась во всем и старый Граф без малейшаго содрагания произнес ея смертной приговор!

Из среды судей один старый рыцарь сказал следующее:

— «Законы рыцарства требуют в подобных случаях отлагать казнь до 7 дней и ожидать, не явится ли кто либо из рыцарей защищать осужденную. Мы должны это исполнить».

Теобальд не согласился, но большинство голосов в собрании судей превозмогло.

Габриела содержалась под самым строгим присмотром. — Шесть дней протекли в слезах самых горьких и не было ни кого, кто бы вызвался защищать несчастную.

Настал седьмой день. Герольды возвестили народу, что час казни приближается, что преступная Габриела должна быть живая зарыта в землю. Открыли ристалище, и свирепый Теобальд, бросив перчатку, ожидал дерзкаго защитника. Защитник не нашелся между присутствующих; но вдруг на вороном коне и в черных доспехах со щитом, шлемом и шарфом того ж цвета является рыцарь. Забрало его опущено, почему и нельзя было видеть лица его.

Он подъехал к Графу и Габриеле, поклонился, с отменною ловкостию соскочил с коня, поднял перчатку, сел снова на седло и начал с Теобальдом бой.

Сильно нападал Теобальд, и, казалось, готов был поразить противника смертным ударом; но проворный черный щит незнакомца с необыкновенным искусством отражал удары; наконец черный рыцарь сам начал наступать и одним ударом пронзил насквозь Теобальда.

Еще окровавленный труп его трепетал на песке турнира, как брат Теобальда, гигантскаго роста, явился против чернаго рыцаря, пылая отмщением, но три жестокия раны и смерть были его уделом.

Таже участь постигла еще других рыцарей. Тогда старый Граф сам сел на коня и выехал в средину; черный рыцарь преклонил копье и отказался от боя.

— «Трус!», — закричал Граф, — «ты боишься умереть?»

— «Граф!», — сказал рыцарь гробовым голосом, — «я доказал уже, что Виктор Шампанский не трус!»

— «Виктор Шампанский», — прервал Граф…… «Он лишился жизни в Палестине».

— «Боже мой!», — шептала Габриела, — «Виктор Шампанский, отец моего супруга!»

— «Рыцарь!» — сказал, помолчав, старый Граф, — «ты нас обманываешь; повелеваю тебе поднять твое забрало!»

— «Я мог бы не страшиться и презирать твои угрозы», — отвечал черный рыцарь, — «мог бы превозмочь все твои усилия, но ты хочешь?… Смотри же».

Он поднял забрало и все присутствовавшие с ужасом увидели в лице рыцаря мертвеца.

Всеобщее молчание.

— «Прованцы», — продолжал ужасным голосом мертвец рыцарь. — «Я первый вступил в святую землю и первый пролил на ней кровь мою. Сын мой бился подле меня и ужасал неверных; — я знал любовь его к прекрасной Габриеле. Благое Провидение вняло молению нещастной вашей Графини, страдавшей от неумолимаго отца и жестокаго Теобальда. Бог повелел мне наказать злодеев, и я исполнил повеленное Тем, Которой говорит нам: кто из вас безгрешен, тот вергни в нее камень. — И так, если милосердый Бог простил ее, уже ли вы не прощаете?»

Рыцарь кончил и изчез.

Все присутствовавшие объявили Габриелу прощенною. Старый Граф, смущенный более прочих, возвратился во дворец. В тот же день, при закате солнца, сидел в беседке сада своего старый Граф и, погруженный в думу, раскаивался в своей вспылчивости, как вошел к нему пустынник Петр. Граф изумился и с величайшим почтением принял того мужа, который умел возбудить всех и образовать Крестовые походы.

— «Какое счастие, Святой отец?…» — сказал Граф.

— «Твое и твоих детей», — отвечал Петр, — «привели меня в замок. Виктор Шампанский, положившей живот свой в Палестине, явился ко мне из областей смерти, открыл мне все, что долженствовало произходить здесь сегоднишний день, и именем Бога повелевал мне самому отвезть сюда сына его Альбина, увенчавшагося первыми и лучшими лаврами побед в Палестине. Я повиновался и, предстоя пред шобою, прошу за храбраго Альбина и прекрасную Габриелу».

В сию минуту вошел Альбин и бросился к ногам неумолимаго Графа.

Граф смягчился, и убежденный пустынником Петром, не смел ни осыпать укоризнами, ни не соглашаться: он позвал дочь свою.

Трепещущая, неверящая самой себе, явилась Габриела пред родителя и Альбина. — Кладу перо мое: оно слабо к изображению восторга любящих и счастливых.

Вскоре и еще в присутствия пустынника Петра свершился брак Рыцаря ужаса с прекрасною Габриелою.

VIII. Разбойничья казарма

Один Еврей, промыслом купец, возвращаясь из дальняго путешествия, проезжал огромный и дремучий Лоренский лес. Хотя ему многие, знавшие сию дорогу, не советовали пускаться по лесу ночью; но как он спешил скорее увидеться с родными своими в городе Авалоне, и имел еще часа полтора времени до сумерки, притом был на хорошей лошади и сопровождаем верною своею собакою, почему и пустился в путь.

Дорога была весьма дурна, наполнена оврагами и рытвинами. Скоро наступила ночь, а купец не проехал еще и половины дороги. Скоро послышался ему по близости какой-то шорох и шопот людей; он ударил лошадь, она поскакала, но, оступясь в рытвину, упала. Туж минуту подскочили к нему трое вооруженных с головы до ног разбойников, которые, приставя к горлу его кинжалы, требовали отдачи всех находящихся при нем денег; а как это был плод необыкновенных усилий и трудов, следовательно купцу это было весьма неприятно. Он сопротивлялся.

В сие время верная собака бросилась на того, кто более других тормошил ея господина, схватила его за горло, повергла на землю и начала грызть немилосердно. Двое разбойников, ожидая и себе подобной участи, двумя пистолетными выстрелами поразили верное животное и бросились на помощь к товарищу.

Пользуясь сим случаем и темнотою ночи, купец бросился в густоту леса и почти мертвый от страха пал в ров, наполненный хворостом — и притаился. Он слышал, как разбойники ходили около и искали его, проклиная собаку, заставившую их упустить такую добычу.

Все стихло.

Разбойники отдалились, как почитал купец, слыша голоса их в отдалении.

Тогда он тихо приподнявшись, осмотрелся и пошел около дороги, пробираясь опушкою леса.

В четверти мили от места, где лежал он спрятавшись, находилась одна небольшая корчма; в ней светился огонек. Купец постучался: ему тотчас отворили.

Страшная физиономия корчмаря и сына его, с перваго взгляда, обещала что-то дурное; их забрызганное кровию и грязью платье еще более смутило Еврея. Устрашенное его воображение точно представило ему корчмаря одним из тех разбойников, которые напали на него в лесу, но там, за темнотою, не мог он приметить лиц их. С безпокойством в душе, но с притворным спокойствием в наружности, вошел он в весьма нечистую избу и сел у стола. Вскоре вошла хозяйка, вся в слезах, и сказала мужу, что старший сын совсем умирает. «Проклятая собака!» прибавила она при сем. Еврея еще более подрало по коже; ему казалось, что умирающий точно был тот, котораго изгрызла его верная собака. Собравшись несколько с духом, он спросил себе ужинать; ему подали яишницу и стакан вина в особую какую-то большую комнату. Лишь только он сел, как вышедший хозяин запер его там ключем.

Это изумило купца и утвердило в мнении, что он попал к разбойникам. — Ему было уже не до ужина: — он тихонько встал и осмотрел комнату. В ней было одно только окно, крепко запертое ставнем снаружи: ломать его было невозможно. Он подошел к постели, приготовленной для проезжих, и увидел в потолке над самым изголовьем большую дверь, заложенную доскою весьма неплотно. Волосы на голове его стали дыбом; осторожно проходит он по горнице к стороне печи и чувствует, что крайняя доска под ногою его колеблется. Он осматривает ее со свечою, поднимает, и что же видит там?… с десяток мертвых тел, совершенно обнаженных.

— «Боже мой!» — вскричал купец, — «я погиб!… Помоги мне, Господи, спасти жизнь мою! Помоги избегнуть сего несчастия!»

Он осторожно закрыл доску: снова подошел к постели и увидел на многих местах кровь. Молитва его укрепила; он начал размышлять о способе к своему спасению. Счастливая мысль приходит ему в голову: опасаясь, не отравлена ли яишница ядом, он складывает ее со сковороды под соломенную постелю, раздевается почти до нага, вынимает один из трупов, кладет его на постель, надевает на него свою рубашку и одевает своим плащем, как бы спящаго, а сам, взяв только кошелек с деньгами, ложится на место взятаго им трупа, опускает над собою доску и кладет на себя сверху другой труп убиеннаго.

Только что успел он улечься, как слышит, что отодвинулась доска над кроватью.

— «Пора», — сказала хозяйка.

— «Да спить ли он?» — спросил хозяин.

— «Как мертвой», — отвечал третий голос, вероятно сыновний; — «наше вино его славно усыпило».

— «А вот и на всегда уснет», — сказал отец.

Гоп… и что-то тяжелое упало на постель. Можно было сейчас узнать, что это был камень или свинцовая плита, ибо при падении слышался ужасный треск.

Купец лежал как мертвой от страха и не чувствовал даже ни ужаса, ни запаху от мертвых трупов, около его лежащих.

Чрез час вошли в горницу корчмарь, жена его и сын. Все трое подошли к постели и сняли тяжелую плиту свинцу, упавшую прямо на голову положеннаго купцом трупа.

— «Чорт возьми!» — сказал отец, «да он уж окоченел! Вероятно, наша яишница вкусна ему показалась и подействовала скоро. Ну, а как хочешь, жена, только заверяю тебя, что это точно тот человек, на котораго напали мы в лесу, у котораго отняли мы лошадь и котораго собака загрызла нашего неосторожнаго Жерома. Точно это он: за то туда же ему и дорога, куда его собаке. — Жаль только Жерома! Молодец был покойной!»

Тут сняли они с постели труп, открыли доску и бросили оной в кучу.

— «Смотри же», — продолжал корчмарь, — «завтра мы рано поедем продать лошадь и возвратимся к вечеру; а ты, жена, без нас вымой кровать здесь, да прибери!»

Они обыскали все платье купца, осмотрели под изголовьем и, не найдя ничего, кроме нескольких мелких монет, ужасно проклинали, что ошиблись и потеряли Жерома за такую безделку.

Наступил день. Сквозь щели окна светили яркие лучи солнца; вскоре открыли окна. Купец тотчас выскочил из своей засады, с ужасом взглянул на ужасную свинцовую плиту, долженствовавшую раздавить его, наскоро оделся в верхнее платье и, выскоча в окно, бросился по первой представившейся ему дороге.

С час бежал он опрометью по дороге и достиг небольшаго местечка, где начальнику онаго объявил о всем с ним случившемся. Синдик или начальник местечка пред вечером послал с купцом 45 человек конной военной команды, и все преступление было открыто.

Виновные преданы жесточайшей казни, а купец, счастливо избавившийся от очевидной опасности, благополучно возвратился домой.

IX. Ужасный козел в амбаре

В Пикардии, в одной деревне жил один поселянин, именем Клавдий; он был очень беден. По соседству с ним жила старая колдунья, про которую многие говорили, что она имеет самую короткую связь с демоном. Клавдий, наскучивший своею нищетою, пришел однажды к колдунье.

— «Соседка», — сказал он, — «ты живешь в таком изобилии, и знаешь, что я, твой ближайший сосед, живу в такой бедности и не поможешь мне до сих пор? — Право это должно быть совестно».

— «Ага!» — сказала старуха, — «так ты хочешь познакомиться с моими друзьями, теми, по вашему, нечистыми духами, которых вы боитесь?»

— «Пожалуй, соседушка, я готов на все, только бы сделаться богатым».

— «Если так, то приходи ужо вечером ко мне, я постараюсь сделать тебя богатым; только не раньше одинадцати часов».

Клавдий не преминул, с надеждою в сердце, явиться в назначенное время к колдунье, которая тотчас заперла за ним дверь, зажгла семь свеч, взяла свою черную книгу и волшебный прут. Она очертила около себя и своего гостя три круга и проборматала несколько слов — туж минуту вся хижина наполнилась дымом, потолок раскрылся и маленькой крылатой чертенок слетел на стол.

— «Ну Клавдий», — сказала колдунья, — «смотри сюда и обдумай можешь ли ты иметь столько бодрости, чтоб видеть большаго демона; тот очень страшен».

— «Нужды нет!» — отвечал сосед.

— «Итак», — сказала колдунья, обратясь к маленькому чертенку, — «принеси мне то, что ты знаешь!»

Чертенок изчез и возвратился чрез несколько минут, неся в когтях весьма осторожно черную курицу.

— «Возьми», — сказала старуха, — «эту курицу, ступай сей час на перекресток, вырой на самой средине яму с поларшина и тогда увидишь того демона, которой может тебя обогатить, с ним ты можешь уговориться».

Клавдий пошел на перекресток, вырыл яму и посадил в нее курицу. Лишь только он это сделал, как вдруг увидел пред собою демона; летучие огни окружали его голову и освещали окрестность.

— «Чего ты хочешь?» — спросил демон.

— «Я хочу, чтоб ты обогатил меня», — отвечал Клавдий.

— «А что дашь ты мне за это?»

— «Все, что тебе угодно и что имею».

— «Твою душу?»

— «Душу? Пожалуй когда я умру».

— «Назначим срок: много ли лет желаешь ты жить?»

— «Ого! Да я не хочу скоро умереть».

— «В таком случае, вот уговор: я согласен дать тебе столько лет жить, сколько пройдет пока ты сделаешь семь смертоубийств».

— «Да я их вовсе не сделаю».

— «Так и жить будешь».

— «Когда так, то изволь».

— «Ну подпишись!»

Демон подал Клавдию железное перо и удавленнаго младенца.

— «Вот пиши на этом трупе!»

Клавдий подписался и демон вручил ему кошелек полной золота и сказал при том, что каждое первое число месяца он будет наполняться снова.

Демон провалился сквозь землю, а Клавдий возвратился домой. На другой день он купил себе хороший дом, платье и все принадлежности; — соседи дивились, но не знали причины его обогащения. Он имел при себе престарелаго отца своего и меньшаго брата, которые дотоле разделяли его бедность; теперь, сделавшись богатым, Клавдий почел неблагопристойным иметь при себе отца и брата, оставил их жить одних в ветхой лачужке.

Скоро разбогател Клавдий до того, что сделался самым богатейшим поселянином, накупил земли, нанял работников, наполнил житницы хлебом и богател час от часу более, — но чем более возрастало его богатство, тем более ожесточался он сердцем: он знал, что отец и брат его живут в бедности, терпят нужду и если бы меньшой брат не работал день и ночь, то отец, на старости, лишенный сил, мог бы умереть с голода. Клавдий знал все это и не помогал ни отцу ни брату.

Лето было на исходе, начались вдруг дожди, бури; град побил весь хлеб, которой не погиб на корне от дождей; настал по всей стране голод. Люди умерли от холода наступившей зимы и голода.

При всеобщем бедствии, кой какия заведения, доставлявшия пищу бедным работникам, закрылись; средства к пропитанию исчезли; всякой думал лишь о себе. В сие время богатый Клавдий, недовольный еще своим богатством, вздумал закупить остальной хлеб у разных лиц и оставить его в своих житницах в надежде весною, когда голод будет еще чувствительнее, продать оной за двойную цену.

Протекли несколько ужасных дней. Антон, меньшой брать Клавдия, не мог уже доставить пищи для своего престарелаго отца; в страшной горести, он бежит к богатому брату просить помощи. Он описал ему бедственное свое положение; но Клавдий не смягчился.

— «Теперь», — сказал он, «всякой думает о себе; время тяжелое, я не могу помочь вам ничем!»

Напрасно Антон умолял брата своего. Он был неумолим, и вывел брата своего за дверь и запер оную.

Несчастный возвратился к страждущему отцу своему и, не желая огорчить его описанием братней жестокости, солгал в первый раз в своей жизни: он сказал, что брат его Клавдий сам хотел придти и принести им помощь.

Старик несколько успокоился.

Еще прошла ужасная ночь! Голод истомил старца: он не мог уже встать с пучка соломы, составлявшаго постель его. Антон мог еще встать и еще раз добрел до брата. Он пал у ног его и не мог подвигнуть к жалости. Клавдий приказал работникам вытолкать из дома несчастнаго Антония.

— «Чудовище!» — кричал Антоний в отчаянии, ломая себе руки, — «твой отец умирает уже голодною смертию, я также скоро за ним последую и тогда души наши потребуют тебя к отчету».

Антоний пошел к некоторым из своих родных и всех нашел точно в таком же положении, в каком находился сам он и отец его; все они единогласно говорили, что получили жестокий отказ от богатаго Клавдия, а некоторые даже не были впущены и на двор его.

В самом деле Клавдий приказывал решительно отгонять от ворот своих всех бедных. Сердце его сделалось камень камнем.

Антоний возвратился домой и застал отца своего при последнем издыхании. Старик не мог уже говорить ни слова; он подозвал знаками его к себе, благословил и умер в ужасных мучениях. Добрый сын был свидетелем мучения отца своего, не мог перенести сего, упал на обезображенный труп родителя и также испустил дух.

Клавдий не знал сего произшествия; он покойно перещитывал свое золото, замышлял новые прожекты к обогащению и выщитывал выгоды, которыя получит он весною от скупленнаго хлеба.

В сих разнообразных замыслах и предположениях он лег в постель и не мог заснуть. На сельской колокольне ударило полночь — двери Клавдиевой комнаты растворились, осветились каким-то бледным светом, и толпа привидений в саванах, рубищах и даже нагих вошли в двери. Клавдий думал, что это сон, начал протирать глаза, но чувствовал, что не спит. В первой раз почувствовал он трепет. Привидения подошли ближе и в первых двух, казалось, Клавдий узнавал отца своего и брата. Еще более затрепетал злодей. Тени подходили к нему по одиночке, клали на чело его хладную руку свою и гробовым голосом произносили: мщение! мщение! Потом тени составили в три ряда круг около его постели, закричали все в голос: мщение! мщение! и исчезли.

Клавдий, мучимый страшным видением и угрызениями совести, не мог заснуть во всю ночь; с разсвета, составил он мягкую постель свою и, решась умилостивить небо благодеяниями, он пошел в свой огромной амбар, дабы отделить часть хлеба для своего отца, брата и родственников.

Но в какое пришел он удивление, когда в запертом своем амбаре увидел он огромнаго козла, разсыпающаго разнаго рода хлеб вместе. Козел взглянул на Клавдия так страшно, что он затрепетал от новаго ужаса, бросился вон и побежал к умному Пастору своей деревни, котораго по стекшимся обстоятельствам встретил у ворот своих: Пастор шел к нему уведомить его, что отец, его брат и несколько родственников, умершие с голоду, лежат еще непогребенные. У Клавдия волосы стали дыбом. Он поспешил разсказать, что видел в амбаре и ночью в его комнате. Пастор покачал головою и пошел с ним в амбар.

Козел продолжал там мешать и разбрасывать из всех закромов хлеб.

— «Именем всемогущаго Бога», — сказал пастор торжественным голосом, — «повелеваю тебе сказать кто ты? и что тебе надобно?»

— «Я Демон богатства», — отвечал козел, принявшей туж минуту настоящий вид свой, — «и пришел за душею сего нечестивца, которая неотъемлемо принадлежит мне. Он продал мне ее; я дал ему срок, пока не совершит он семи смертоубийств: он сделал их семьдесять и удивил самаго меня и весь ад своею лютостию! Он мой!»

Клавдий от страха упал и лишился чувств. — Пастор видел, что его невозможно было спасти и не говорил уже ни слова.

— «Могу ли выдти от сюда в виде пламени?» — спросил демон.

— «Нет!» — отвечал Пастор, — «ты произведешь пожар и сожжешь все селение».

— «Итак, выду дымом?»

— «Нет! чад твоего дыма может удушить слабых».

— «Ну, так я лечу вихрем».

С сим словом яростно запустил он когти свои в грудь полумертваго Клавдия и сказал:

— «Чудовище! ты не знал цены богатства, не знал на что употреблять оное должно. Ты превзошел в лютости самих нас, и ты моя новая жертва!»

Вдруг поднялась кровля амбара и демон в виде вихря вылетел с своею добычею, сокрушая все на своем полете.

Пастор немедленно вышел, объявил о случившемся всем работникам, которые, устрашась, бросились за Пастором вон из дома. Едва только они вышли из ворот жилища, как снова поднялся вихрь и развеял дом, амбары и все имущество злобнаго Клавдия.

X. Околдованный дом

Один молодой житель небольшаго городка Салона, что в Провансе, возвращаясь, после некотораго долгаго отсутствия домой, весело попевал песенки, и бодро опираясь на дорожную палку, поправлял небольшой чемодан свой за плечами. И как ему было не радоваться? он пылал желанием видеть свою любезную и место где родился и провел милыя лета своего детства.

Нарбаль — так назывался сей молодой человек — надеялся еще до ночи добраться до дома; ибо солнце совершило еще только половину пути своего.

Проходя долиною, он увидел пастуха, которой, сидя на корточках, зарывал что-то в землю. — Весельчак наш приближаясь к нему, спросил: точно ли тут идет в Салон. — Пастух, которой в сие самое время занимался каким-то колдовством на погубление скотины своего соседа, досадовал, что его прервали и разрушили колдовство, для возобновления коего надлежало, по их чернокнижным законам, ожидать снова 9 дней, — почему он, оборотясь к Нарбалю, сказал: — «ступай все вперед, молодой человек, тебе скажут твою дорогу».

Тон, которым отвечал пастух, весьма не нравился Нарбалю. Он раскаивался, что спросил сего ужаснаго человека и с трепетом продолжал дорогу свою.

Чрез час времени, небо начало темнеть от туч, поднялся вихрь и настала ужасная гроза. Гром, молния, дождь, град и все ужасы бури казалось собрались над головою Нарбаля, которой, не в силах будучи различить предметов за 10 шагов впереди, сбился с дороги и шел сам, не зная куда.

Чрез добрые полчаса буря начала утихать, и в нескольких шагах увидел наш странник деревянный крест, стоящий на распутии, и пред ним прекрасную девицу, стоящую на коленях.

Нарбаль был молод, и потому не удивительно, что загляделся на красавицу и, желая зачать разговор, спросил ее, которою из двух дорог следовало ему идти в Салон?

Девица, молча, показала одну из дорог и продолжала все стоять на коленях. Нарбаль прошел по оной несколько шагов и, удивляясь положению красавицы, одетой в белое платье и покрытой белым вуалем, вздумал воротиться и спросить о причине такой странной встречи… Он воротилтился, но красавицы уже не было. Закрыться ей было не куда, ибо место было окружено полями. Он оборачивается во все стороны и видит вдали бегущаго белаго зайца.

— «Не уже ли это красавица?» — подумал он, «неужели сего дня не дойду я до моего дома?» — и пошел задумавшись по указанной дороге, в намерении в первом удобном месте остановиться, отдохнуть и обсушиться.

Вскоре, что-то блеснуло пред ним. На дворе была уже ночь. Нарбаль пошел в ту сторону, и скоро подошел к совершенно опустелому дому, но освещенному множеством факелов. Он вошел внутрь; двери нижняго этажа были крепко заперты; он пошел по лестнице вверх и взошел в огромную залу, обитую черным сукном и освещенную четырьмя большими свечами. Только что он вступил в залу, как двери сами собою заперлись за ним с страшным шумом.

В удивлении и страхе ходил он по зале, не зная, что начать ему. Вдали, на какой-то колокольне, ударило полночь и с последним ударом колокола в зале раздался крик совы, за оным непосредственно звук погребальнаго колокола, потом со всех сторон слышались ему жалостные вопли. В переднем алькове что-то треснуло, и туж минуту вышел из онаго мертвец, сопровождаемый множеством привидений разнаго вида. Мертвец с ужасною цепью прошел мимо Нарбаля, и все последовали за ним.

Нарбаль трепетал от ужаса.

Минуту спустя, открылась половица, показалась длинная и огромная рука из под полу, схватила нашего странника, и, не причиняя ему вреда, утащила в нижнюю слабо освещенную залу. Там ужасныя страшилища сидели на полу вокруг мертваго трупа и пожирали его. Едва только Нарбаль увидел это, как, в страхе не зная что начать, перекрестился и — в миг все исчезло.

С минуту спустя, показалась опять огромная рука из под полу и утащила Нарбаля в подземелье, посредине котораго стоял открытый гроб. Лишь только рука опустила нашего странника на землю, как из гроба приподнялся мертвец и громовым голосом закричал:

— «Трепещи, дерзкий, вступить в обитель смерти; бойся мщения теней, блуждающих в раскаянии!»

Ударил сильной гром и Нарбаль упал без чувств на хладный помост подземелья.

Долго ли продолжался обморок страха неизвестно; только, придя в чувство, Нарбаль, увидел себя в пещере богато убранной и прекрасно освещенной, а пред собою старца с длинною бородою и в белой одежде испещренной разными фигурами.

— «Пришлец», — сказал старец, «несчастный пришлец, кто завел тебя сюда?»

— «Не знаю!» — отвечал Нарбаль с почтением, и подробно разсказал все, что с ним случилось.

— «Мне жаль тебя. Ты должен погибнуть, иначе из сего околдованнаго дома не выходят; я колдун, имя мое: Апон. Все знают мое могущество. Я чрез свои познания избегнул смерти на условии питаться человеческим мясом; для того околдовал я дом сей; мои подвластные духи заводят сюда людей неопытных и делают их моими жертвами. — Не знаю почему мне жаль тебя, и я тебя отпускаю, но с условием, чтобы ты, возвратясь на родину, пожертвовал мне тем, кого увидишь перваго. Обещаешь ли мне это?»

— «Обещаю», — отвечал Нарбаль с трепетом, и в одно мгновение очутился в доме отца своей любезной. Радость заставила его забыть обещание. Он бросился в комнату своей Бригиты (так называлась его любезная). Она сидела в задумчивости и вдруг, увидя пред собою давно ожиданнаго Нарбаля, бросилась ему на шею.

И в туж минуту явился в сей комнате колдун Апон с семью своими духами. Нарбаль побледнел как смерть, а Бригита, пораженная вдруг и радостью и страхом, с визгом упала на пол. — На крик прибежал тотчас отец ея, которой, зная также сокровенную силу магии, не употреблял ее ни на что, кроме как на пособие ближним, и потому был сильнее своих собратий.

Он тотчас узнал Апона и, поставив ему пред глаза свой стальной перстень, сказал:

— «Ты знаешь меня, Апон, если страх и извлек у Нарбаля обещание, то мы не в праве тем пользоваться, что так сказать мы сами вынудили силою. Я не даю тебе моей дочери и защищаю Нарбаля — требуй другаго и получишь, если только никто от того не постраждет».

Дотоле свирепый Апон, теперь при виде перстня сделался тих и ласков.

— «Так и быть, сосед», — сказал он, — «я не знал, что ты имеешь сей перстень. Вели же мне дать трижды двенадцать яиц сваренных в смятку, и я оставлю вас в покое».

Отец Бригиты приказал подать яицы, и пока Апон ел их, не переставал держать пред ним перстня. — Колдун кончил завтрак и изчез.

Нарбаль женился и жил покойно до своей смерти.

XI. Бовинот волшебник

В правление Хилдерика, четвертаго Короля Франции, в замке Альбофледе жил знаменитый Друид Ульрик, воспитывая по приличию единственную дочь свою Оделию, которая на 16-м году возраста была совершенной красоты. Это был век рыцарства, и рука Оделии обещана была юному и знатнейшему рыцарю Сигизберту, которой, желая удостоиться чести обладать красавицею, долженствовал объездить все дворы Европы, и везде увенчать себя славою; а потом получить руку прекрасной Оделии.

Сигизберт в точности исполнял свою обязанность, и уже более 20 рыцарей приезжали во Францию, и являлись к Оделии побежденными.

Между тем Король Хилдерик во цвете лет, одаренный прелестною наружностию, влюбчивый и непостоянный, при необузданности своей страсти, был ужасом мужей и отцев. Хилдерик посещает замок Альбофлед, видит Оделию и воспламеняется к ней страстию; но Оделия любила Сигизбер-та и не могла любишь другаго. Она решительно сказала Королю, что сердце ея занято, рука обещана и клятва свершена.

Король замолчал и оставил замок в надежде успеть завтра в том, в чем не успел ныне.

Король приехал на другой день, и умной Друид тотчас догадался, что это значит. Он не отходил ни на минуту от своей дочери, и Король, вторично не успевший в своем намерении, скрыв свою досаду, уехал; но в тот же вечер чрез пажа своего прислал Оделии следующую записку:

«Оделия!

Я забыл пред тобой мой сан, вот что сделала красота твоя. Ты не принимаешь моих обетов. Удивляюсь и прошу скажи мне, что я должен сделать, чтобы приобрести любовь твою? что должен я сделать, чтобы превзойти того счастливца, которой успел овладеть твоим сердцем? Скажи, и Король Франции будешь повиноваться тебе. Иначе не забудь, что я могущественнее моего соперника».

Хилдерик.

Оделия с огорчением прочла письмо и написала следующий ответ:

«Ваше Величество!

— Вы Король Франции, где тысячи лучших меня красавиц почтут за высокую честь обратить Ваше на них внимание. Оставьте злополучную, не могущую соответствовать любви Вашей, но всегда Вас почитающую. Почтите мою клятву и услыште последнее: я решаюсь все перенести, ибо между смерти и безчестия не нахожу никакой разницы».

Оделия.

Бешенство Короля было неограничено, но надлежало иметь терпение. Хилдерик решается употребить хитрость: он едет в замок и бросается к ногам Оделии.

— «Прекрасная Оделия!» — говорит он, — «я тебя обидел и приехал поправить мою ошибку. Не как любовник являюсь пред тобою, но как Король предлагаю тебе разделить мою корону и прошу руки твоей. Скажи, и чрез час Оделия будет Королевою!»

— «Ваше Величество», — отвечала Оделия, — «много чести, и если бы не дала я клятвы, то никто другой кроме вас не владел бы моим сердцем; но Государь, одна смерть моя в силах разрушить клятву!»

— «И так дерзкой подданный берет преимущество над своим государем?» — сказал с гневом Король и оставил замок.

Положение Оделии было самое тягостное. В страшной грусти прогуливалась она в сей вечер по саду и зашла, забывшись, в самый отдаленный край сада. Вдруг из за кустов выскочили несколько человек, накинули на Оделию платок для воспрепятствования крику, и увлекли с собою во дворец Короля, которой, встретив их на крыльце, принял Оделию и, видя ее в слезах и глубочайшей горести, не осмелился предаться страсти, но с почтением уверил ее, что она будет покойна во дворце его до тех пор, пока время, будучи его ходатаем, склонит сердце ея к любви.

Несколько часов спустя после похищения, никому еще в доме Ульрика неизвестнаго, прибыл давно ожиданный жених Сигизберт.

Старик принял дорогаго гостя, увенчавшагося такою славою, как своего уже роднаго сына.

— «Храбрый рыцарь!» — сказал он, — «время наградить твое постоянство и мужество наступило. Прими все, что имею наидрагоценнейшаго».

Тут приказал он позвать дочь свою.

Пусть пылкое воображение читателя представит себе ужас объявший старца и рыцаря, когда нигде не могли отыскать Оделии и никто не знал куда она пропала, и что с него сделалось.

— «Га!» — сказал Ульрик, долго ходив по зале в размышлении, — «Га! Я подозреваю; я угадываю виновника нашего несчастия!» Он поспешил тотчас в свой кабинет, и будучи посвящен в таинства Друидов, спросил в присутствии Сигизберта оракула.

Оракул ответствовал:

— «Оделия в палатах Хильдерика, никакая человеческая сила не может поколебать ея постоянства и добродетели; но и никакая сила не может ее оттуда исхитить!»

Последний слова оракула подобно громовому удару поразили сердца старца и рыцаря.

— «Отец мой!» — сказал Сигизберт, — «если никакая человеческая сила не может исторгнуть моей Оделии из рук могущественнаго похитителя, то я надеюсь, что волшебник Бабинот поможет мне. Дозволь мне к нему ехать?»

— «С Богом», — сказал старец, и Сигизберт уже скакал на сильном коне своем по долинам и горам.

— «Половину богатств моих отдам я тому, кто избавит дочь мою!» — кричал старик в след рыцарю.

— «Не торопись!» — сказал какой-то нежной голос. Старик смотрел вокруг себя, но никого не было, одно лишь благоухание распространилось в воздухе.

Сигизберт подъехал к жилищу волшебника: сей встретил его на пороге.

— «Милости просим!» — сказал волшебник с седою бородою, но светлыми и яркими глазами, изображающими всю свежесть молодости — «ты верно имеешь во мне нужду?»

— «Ах так, отец мой» — Тут разсказал он все происшествие.

— «Бабинот умеет помогать дамам», — сказал улыбаясь волшебник, — «сядь, отдохни, я приготовлюсь и поедем; но хороша ли твоя Оделия?»

— «Красота ея совершенна».

— «И так едем!»

Они оба закусили несколько для укрепления сил и к вечеру были уже в замке Ульрика. Просьбы старца и рыцаря были так трогательны, что Бабинот в ту же ночь явился невидимо во дворце, увидел печальную Оделию и воспылал к ней постыдною страстию. Черная душа его тотчас составила план достать Оделию в свои руки.

Он знал слабость Короля и потому, явясь к нему по утру, объявил о своем повсюду известном имени и предложил Королю, что может силою чар своих принудить непреклонную Оделию к любви.

— «По царски награжу твою услугу», — сказал с радостию Король.

— «Государь! Я знаю ваше сердце», — сказал хитрец, — «неужели Оделия должна навсегда обладать Королем Франции? Оделия, имеющая только красоту тела, не ужели прекрасный Хилдерик не найдет себе лучшей? Я предвижу будущее».

— Король задумался в нерешимости.

— «Итак, Государь! я делаю вам угодное, но не хочу навлечь вашего гнева. Я склоню гордую на три дни, и потом отдайте ее Сигизберту».

Король пожал руку Бабинота, которой, возвратясь, приказал к вечеру же изготовить свадебный пир и обещал привести Оделию.

Искусством чародейства в вечерний час превратил он одну поварову дочь в вид Оделии и привел к Королю, а настоящую Оделию, которой признался в своей хитрости под предлогом пользы Сигизберта, вывел из дворца и оставил в сокровенном убежище, полагая также обмануть рыцаря, и пока бы Король и он предавались очарованию, увести Оделию и скрыться в его жилище, которое мог он сделать неприступным для сил человеческих.

В замке Ульрика все было готово к совершению брака, все с нетерпением ожидали благодетельнаго Бабинота и увидели, что он уже приближается и с Оделиею. Уже подошел он под ворота замка, как невидимою силою опустилась пред ним и за ним золотая решетка. Все ужаснулись сего чуда. Сигизберт готов был броситься с обнаженным мечем на спасение Оделии и благодетельнаго волшебника; но вдруг явилась пред ним и старцем Ульриком почтенная дама красоты поразительной, и с яркою звездою на голове.

— Бабинот заревел между решеткою ужасным голосом:

— «Ты», — сказала дама Сигизберту, — «и отец твой доверили сокровище первому злодею. Он обманул Короля и обманывал и тебя. У Короля Оделия была бы гораздо безопаснее, нежели у сего сластолюбца! — Смотрите!»

Она махнула жезлом и Оделия, бывшая с Бабинотом за решеткою, превратилась в дьявола.

— «Вот», — сказала дама, — «какая Оделия должна бы была разделить твое ложе. У Короля сию же минуту сделалось тоже превращение — подождите несколько».

Дама скрылась. Все стояли в изумлении; Бабинот грыз решетку и ломал зубы свои в ярости; скоро возвратилась дама на колеснице с Оделиею.

— «Вот», — сказала она, подводя девицу к восхищенным от радости отцу и рыцарю, — «вот твоя истинная Оделия».

— «Но кто вы? кому обязаны мы?…»— спрашивал рыцарь.

— «Я волшебница Добрада. Ты в твоем странствии спас дочь мою от уязвления змия, помнишь ли в лесах Гельдов — тогда еще поклялась я отблагодарить тебя, и теперь исполняю долг мой. К тому же и мера злодеяний Бабинота исполнилась. Вот казнь его».

Дама махнула жезлом: два ужасные дракона слетели к золотой решетке; она развалилась и ужасныя чудовища, подхватя когтями Бабинота, поволокли по воздуху.

Дама скрылась, брак совершен и Сигизберт сделался счастлив, ибо Король, узнав подробное о сем произшествии, сделал его своим другом.