Ух! волки!

Перевод Леси Украинки

Мужичок Стацевско с трудом поднимается. Утро. Голуби, воркуя, порхают по светлой крыше из маисовой соломы. Лошади, стоя у яслей, фыркают от нетерпения. Мужик одевается, натягивает лезгинские панталоны, оборачивает ноги накрест онучами — четырьмя красными шерстяными полосами — и наконец надевает шубу, славную шубу, очень длинную и очень теплую, которая стоила два рубля и годовой сбор меда. Баба Кивкин, его жена перед богом, спит, растянувшись на печке. Он бьет ее пальцем по носу, щекочет по лицу от правой щеки к левой. Он ее будит и говорит:

— Я еду к тестю, в город, купить то, что ты мне приказала: кобыльего молока два меха, флейту еще тоном повыше, чем у брата Серкова, и жирную овцу, которую ты зажаришь к заговенам.

И мужичок, как добрый муж, играет со своей женой. Он тихонько похлопывает по лбу, потом по ноздрям и по шее.

Он говорит ей:

— Я возьму с собой Попова, нашего сынка. Воздух свеж. Это расшевелит Попова! Это его расшевелит!

И мужик принялся шумно хохотать.

Мужик — честный человек. Он занимается сапожным ремеслом. Он ходит в церковь, никогда не ругается. Крестится, когда встречает похоронную процессию, молится каждый вечер и знает, что если его рука взнуздывает лошадь, то ему помогает бог.

Он будит своего сына. Попов протирает глаза кулаками, даже плачет, не зная, чего от него хотят, но мужик возвышает голос и говорит:

— Я еду в город купить кобыльего молока, флейту и овцу. Кто хочет со мной?

— Я! — кричит Попов.

Отец берет сына; сажает его к себе на плечо и идет в конюшню. Потом он закладывает свою телегу с тонкими осями, с высокими колесами, пристегивает лошадей к кожаному дышлу…

Заря; свежий лиловый рассвет разливается над деревней.

И Стацевско и Попов уже в телеге, они хорошо уселись, хорошо закутались. Мужик погоняет лошадей ударом кулака и кричит бабе:

— Я привезу тебе сегодня вечером молока, флейту и овцу!

Они уехали со двора. Баба тревожится, глядя, как они исчезают вдали:

— Как бы снег не застал их в пути, как бы Попову не было холодно! если бы лошади быстро бежали!..

Она возвращается в дом молча, зажигает свечу перед иконой, стает на колени и поет молитву.

«Бог защитит того, кто живет в страхе божьем. Дыхание творца — божественная лампада, которая освещает все, что есть нечистого в сердце человека. Мы должны приготовить свою душу, он же направит язык наш. Будем следовать закону!»

Отец и сын все это время проезжают поля, долины, равнины.

Попов задает вопросы мужику.

Попову восемь лет, но он уже мудрец.

— Отец, зачем кобылье молоко?

— Для бабы, если она заболеет.

— Отец, зачем овца?

— К заговенам: семье надо хорошо поесть.

— Отец, зачем флейта?

— Для пчел. Пчелы, как и простые люди, любят музыку.

И Попов доволен. Он любознателен и вдумчив. В его голове, окруженной ореолом тонких развевающихся волос, проходят важные мысли, и эти мысли радостные: при них дитя улыбается.

— Я буду пить кобылье молоко, я буду сосать мозг из костей овцы, я буду играть на флейте!

Мужик погоняет своих вороных лошадей:

— Ну, батенька! пошел, голубчик!

И вороные кони словно летят над землей. Они оставляют за собой дороги, рвы, обрывы, реки, большие живые изгороди. И вдруг надвигается степь — как море…

Они едут тогда еще быстрее, но ровною рысью. Ничто не будет задерживать осей — ни колеи, ни камни. Лиловая заря восходит, солнце появляется. Попов бьет в ладоши:

— Как хорошо, день!

И, чтобы позабавить ребенка, мужик напевает плясовую, песнь изгнания и бедности, песнь иронии народной:

— О ком ты поешь? — спрашивает удивленный Попов.

— О господах, хозяевах полей.

— Полей?

— Да, земли.

Попов не понимает. Он спрашивает:

— А разве у земли есть хозяева?

Мужик одним ударом кнута погоняет лошадей. Он кричит на них яростным голосом:

— Ксс! ксс! чертенята! И обращается к сыну:

— Бедный только умоляет, богатый отвечает только жестокими словами.

— А мы, отец, богаты мы или бедны?..

— Посередине между тем и другим, — сказал мужик просто.

Полдень! они въезжают в большой город. Тесть очень обрадован. Он дает им кубок чаю, предлагает пироги, пулярку, дает мужику дагестанскую трубку, а Попову фарфорового казака, который высовывает язык. Тесть осведомляется, хорошо ли идет торг башмаками, много ли меду и как здоровье бабы?

Наконец мужик говорит:

— Я приехал за двумя мехами кобыльего молока, ты мне дашь от твоей кобылы.

— Вот они.

— Потом за жирной овцой.

— Сегодня утром я продал последнюю.

— Потом за звонкой флейтой.

— У меня их три, выбирай.

Мужик свистит во все три флейты и берет ту, которая резче всех, потом все идут гулять вместе. Они смотрят на хорошеньких барынь, развалившихся на подушках в своих возках, смотрят на красивые лавки, на людей, разговаривающих по-французски на улицах, и, насмотревшись на все это, мужик решает:

— Пора уже, надо ехать.

И вот отец и сын едут опять по полям, долинам, равнинам, и опять, как и утром, Попов расспрашивает мужика:

— Отец, есть у тебя флейта?

— Да.

— А пчелы любят музыку?

— Как простые люди, — повторяет Стацевско. И он дергает вожжи.

— Пошел, батенька! пошел, голубчик!

Вороные кони словно летят над землей. Они оставляют за собой дороги, рвы, обрывы, реки, большие живые изгороди. И вдруг надвигается степь — как море… Они едут еще быстрее, — ничто не задержит осей — ни колеи, ни камни. Ясный вечер восходит над полем, луна появляется, Попов бьет в ладоши.

— Как хорошо! ночь!

Мужик напевает плясовую:

— Как красиво — черно! — кричит Попов, довольный, что подвигается в невидимое пространство.

Вот уже два часа, как они несутся в галоп. Месяц светит. Пот на лошадях дымится при лунном свете. Они все мчатся. Восемь подков сливаются в одно сверкание!

— Ксс! ксс! пасхальный барашек! Ксс! ксс! горлинка моей крыши! — кричит мужик своим лошадям.

Но вот внизу у колеса зажигаются две белые точки. Мужик Стацевско чувствует, как легкая дрожь пробегает у него по бокам. Но он храбрее пандура [пандуры — неустрашимая гвардия венгерских королей], сильнее бомбардира; он хлестнул волка кнутом по глазам, волк перебегает с правой стороны на левую, и в то время, как мужик бьет его еще раз кнутом, другие белые точки зажигаются направо и вот уже два волка бегут за телегой. Они прыгают и молча смотрят на мужика…

Стацевско наконец чувствует страх. Он смотрит на бесконечную темную равнину и, опуская взор, видит не четыре, а тридцать золотых точек, прыгающих вокруг него!

— Го, го, го! голубчик! батенька! скорей! скорей!.. И подгоняемые лошади подымают копыта, вытягивают шеи, фыркают. Они так бегут, что кажутся вдвое длиннее.

— Го, го, го! Рай, ра, рай! — рычит Стацевско.

Мужик правит стоя, сильно натянувши вожжи, шапка у него на затылке, глаза широко открыты, смотрят прямо во тьму. Но за [ними] уж мчится целая толпа волков. Слышно дыхание, слышно, как скребут землю когти, будто бежит стадо.

— Го! ай! ра! рай! голубчик! батенька! бегите скорей! И телега летит, мчится, как тень. Стацевско стоит, как ямщик, мрачный почтовый возница с пламенными глазами. Ему страшно… Ему кажется, что вот-вот волки бросятся на него, схватят его за одежду, вонзятся в руки, прыгнут на лошадей, перервут вожжи, разорвут сына. А Попов смеется, он ничего не понимает! По временам он поигрывает на флейте и смотрит на звезды.

— Гу! го! рай, рай! го! гу!..

Бедный Стацевско! он думает о бабе, о прекрасной белокурой бабе, которая ждет у печки или перед [нрзб.] с ячменным жемчужным супом, клокочущим в горшке, он думает, что он расскажет ей о своем путешествии.

Между тем толпа волков все увеличивается, — еще и еще волки; остервененные, сбегаются они сотнями, не воют, ждут, пока лошадь упадет! Ветер забивает в открытый рот мужика. О, как ужасен каждый глоток этого острого ледяного воздуха!

— Хлоп! хлоп! — Гу! го! рай! го! гу! — Хлоп! хлоп! Волк вскакивает на сиденье и хватает мужика за башмак. Стацевско испускает крик, схватывает зверя за ноздри, отталкивает его кулаком, но страшная внутренняя боль сжимает мужика. Он прыгает на спину лошади и рыдает над ушами своих верных животных:

— Скорей, барашек, скорей, голубчик! ради Попова!

— Ради Христа! — закричал вдруг Стацевско. Волк вскарабкался на сиденье; тогда Стацевско бросается с лошади опять в повозку, прячется на дне ее, подымает фартук и смотрит…

Их уже тысяча, три тысячи, семь тысяч, десять тысяч… Это черный океан, искрящийся звездами, — словно адское небо отражается в степи!

А мужик все кричит: — Го! рай, рррай, ра, рай! го!

Но он уже не надеется, он выбился из сил! Попов выпустил флейту, милую флейту, которую так любят пчелы.

— Попов! Попов! — зарыдал вдруг мужик с криком и с жестами обезумевшего.

— Что, отец? — лепечет мужик.

— Попов! Попов! — плачет мужик.

— Ах, отец, что же ты говоришь?

— Попов, Попов! ты видишь волков?

— Да, отец, да!

— Они нас съедят!

— Нет, отец! если пчелы любят музыку, то волки…

Но Попов не кончил! Мужик сжимает горло своему ребенку, изрыгает богохульство, хватает мальчика за голову, за золотые волосы и кричит во тьме: «Рай, рай, рай!» И широким отчаянным размахом он бросает Попова волкам!

Тогда черная толпа останавливается… она останавливается, чтобы разделить ребенка, а повозка продолжает путь…

Вот она проезжает степь. Вот лошади замедляют бег, въезжают в аул с потухшими огнями, баба, прекрасная, белокурая баба, ждет на пороге:

— Ну, Стаць, дорогой мой Стаць, хорошо ли ты съездил? Не холодно ли было Попову? Хорошо ли бежали лошади?

Но мужик не отвечает. Он играет на флейте и хохочет. Он помешался.