Уилки Коллинз

1 Омни

Своеобразная внешность мистера Уилки Коллинза обеспечила ему прозвище Омни из-за некоторого сходства с омнибусом. Пять футов шесть дюймов[1] – не особенно высокий рост даже для 1850-х и 1860-х. Голова выглядела слишком крупной для его тела, руки и ноги чересчур короткими, а ладони и ступни маленькими, их называли «более подходящими для женщины». С правой стороны лба выступала здоровенная шишка – результат осложнений при рождении; ее иногда определяли как «отек лобной кости».

Он всегда знал о своей странности и говорил, что в его случае природа оказалась «скверным художником»; он считал, что высоко поднятые плечи и в целом широкое тело «не соответствовали по всем пропорциям» его крупной интеллектуальной голове. Он был ужасно близорук, всегда носил очки. После тридцати отрастил бороду, чтобы придать лицу столь необходимую симметрию. В своих сочинениях он часто привлекает внимание читателей к физическим аномалиям, которые служат ключом к пониманию характера того или иного персонажа; он интересовался тем, что в его годы называлось наукой о физиогномике, но упоминал также эпилепсию, нарушения развития позвоночника, деформации лица и паралич конечностей.

Друг Коллинза, Холман Хант, оставил описание его манеры поведения. Приветствуя гостя, он раскачивался вперед-назад, обхватив колени, и «спрашивал с глубокой озабоченностью о том, откуда вы только что прибыли». Упоминали и характерное для него «нервное подрагивание коленей, словно он укачивал невидимого младенца». Он не мог спокойно стоять на месте. Чувствуя приближение приступа подагры, которой он был подвержен на протяжении почти всей жизни, «беспокойно шаркал ступней по полу». Однако в моменты расслабленности лицо его приобретало мечтательное и задумчивое выражение; во время разговора сверкающие глаза сквозь очки в золотой оправе буквально впивались в собеседника.

Как и многие его современники, он любил яркую одежду, словно участвуя в великой драме жизни в какой-то особой роли. Его доктор, Фрэнк Берд, отмечал, что Коллинз мог явиться к ужину «в светлом костюме из твида или верблюжьей шерсти, свободной розовой или голубой рубашке в полоску и, скажем, с красным галстуком». На фотографии, сделанной в Нью-Йорке во время тура с чтением романов, писатель запечатлен в лохматой шубе. Есть свидетельства, что он носил «льняную рубашку, усеянную крупными красновато-бурыми квадратами, с низким вырезом, дополненную причудливо завязанным пестрым шарфом» в сочетании с ярко-голубым пиджаком и жилетом. У него был целый спектр галстуков, полосатых и в горошек. Уже перевалив за пятьдесят, он однажды отправился на прогулку по Лондону в элегантном пальто, какие обычно носили молодые люди, и услышал, как некая женщина сказала своему спутнику: «Только подумать: взрослый мужчина надевает такое пальто – в его-то годы!» Однако дома он предпочитал с комфортом работать в ночной рубашке.

Он был известен своим дружелюбием и привычно хорошим расположением духа; вероятно, обладал наилучшим характером среди всех викторианских романистов. Он не отличался жесткостью и энергией Чарлза Диккенса; у него не было задумчивого и величественного облика Джордж Элиот. Как отметил один из его приятелей, он был «меньше склонен к позерству, чем кто-либо»; он был добрым и доступным в общении. У него не было «потаенных граней», и, кажется, женщины обожали его за лукавый юмор и непринужденное обаяние. Он располагал к себе мужчин веселостью и тем, что называли «юношеской жизнерадостностью». Он сам говорил о себе, что солидность не является частью его натуры. К нему можно применить характеристику, данную им же одному из персонажей: тот, «кому при знакомстве все пожимают руку, но никто не кланяется». Он всем был известен как Уилки – не Коллинз или мистер Коллинз.

Новое транспортное средство, омнибус, получило название от латинского «омни» (дословно – «всем»), потому что было доступно для всех, его демократичность можно считать предвестием актов о парламентской реформе 1867 и 1870 годов[2]. Коллинзу нравились поездки на омнибусе, он любил погружаться в среду, которую считал более «современной», чем «идеальной». По соседству с его домом пролегали маршруты омнибуса от паба «Йоркшир Стинго» в районе Паддингтон до Банка Англии, по Нью-роуд (сегодня Мэрилебоун-роуд), Сомерс-таун и Сити-роуд.

Это был не такой уж дешевый вид транспорта – шиллинг за полный билет, зато в нем бесплатно можно было читать газеты и журналы. Салон вмещал двадцать два пассажира, и Коллинз как-то написал, что «омнибус всегда представляет собой передвижную выставку эксцентричности человеческой натуры»; Уилки нравилось пристально изучать «совершенно разные способы забираться в экипаж и занимать в нем места, и каждый такой способ что-то сообщал о человеке». Он встречал там модную молодую даму в ярком кринолине, банкира в строгом черном костюме и цилиндре. В один из дней он замечал тучного джентльмена в белом галстуке, а в другой – человека с зеленой сумкой, потертого жизнью, но старающегося выглядеть прилично. Он мог подметить, как тучный джентльмен указывает зонтиком кэду, кондуктору, на некое нарушение правил. Он наблюдал за встревоженными, нервными, измученными и нездоровыми горожанами. В одном из его романов, «Бэзил»[3], молодой человек безнадежно влюбляется в девушку, случайно увидев ее в омни.

Кто-то из рецензентов охарактеризовал сочинения Коллинза как «битком набитые» случайными событиями, «словно омнибус пассажирами в дождливый день». Благополучно устроившись на сиденье, Уилки мог подслушать как характерные, так и довольно новые для тех лет лондонские обороты речи. «Это ошеломило меня. Я буквально измочален. Я сражен наповал. У меня ум за разум заходит. Ему хватит ума полюбить лимонад. Он с тараканами в голове. Это бы его немного встряхнуло. Уплетать за обе щеки. Пока-пока, сержант».

Он наизусть знал маршрут паддингтонского омнибуса, поскольку значительную часть жизни прожил неподалеку от Нью-роуд. Как большинство людей того времени, он держался хорошо знакомого ему района. Лондонцы обладают интуитивным чувством своей территории, они знают, где в городе сухой участок, а где сыро, где дуют ветра, а где душновато, они разбираются, в каком квартале климат здоровый, а где легко подхватить болезни.

Помимо нескольких лет в детстве, Коллинз жил на небольшом участке, ограниченном Оксфорд-стрит с юга и Риджентс-парком с севера, западная граница пролегала по Эджвер-роуд, а восточная была образована Грейт-Портленд-стрит. Во многих его произведениях можно найти сцены из жизни именно этого района по соседству с Риджентс-парком, служившим центром притяжения для окрестных жителей. На самом деле Мэрилебоун был одной из наиболее респектабельных и в то же время самых мрачных частей Лондона. Подчеркнуто буржуазные дома из красного кирпича или со штукатурным декором вытянулись рядами вдоль строго прочерченных улиц. И все же Коллинз, как никто другой, чувствовал, что за пристойным фасадом из кирпича и штукатурки таятся причудливые преступления и темные страсти.

Среди наиболее сенсационных преступлений 1860-х были мошенничество, шантаж и отравления – преступления, совершаемые втайне или под прикрытием благопристойного облика, и именно они привлекали внимание Коллинза. Томас Харди говорил, что самые успешные сочинения того времени включали «убийство, шантаж, незаконное происхождение, подмену личности, подслушивание, многочисленные секреты, предполагаемое двоеженство, а также действия детективов – профессионалов и любителей». И это предельно точное описание сюжетных ходов Уилки Коллинза. В романе «Женщина в белом» он формулирует главный вдохновляющий принцип: «Идея, скрытая под поверхностью». В процессе работы он создавал хрупкий мир, в котором царит нервное напряжение, кажущаяся обыденность скрывает целые скопления тайн и странных, болезненных отношений. Это был мир неопределенных, порой фальшивых идентичностей, сексуальных и социальных, мир, в котором никто не чувствовал себя в безопасности. Это был мир Лондона.