Укради меня у судьбы

1. Ива

Новый человек в нашей богадельне появился под вечер.

На входной двери – пять звонков. Возле каждого – табличка с фамилией: Петуховы, Витебские, Либенбаум, Борн, Вечная. Но если звонят кому-то одному, вся коммуналка слышит: за первой дверью – чужой, и любопытные носы высовываются из нор, чтобы поглядеть, кого там принёс чёрт.

Иногда приходили к Петуховым. Изредка – к Пончикам (Витебскими их звала разве что табличка у входа). Чаще прибегали друзьяшки Идола, который по паспорту Евгений Борн. Ко мне и Ираиде Исааковне не приходили никогда.

В тот день система дала сбой: чужак пришёл ко мне.

Утро начиналось как обычно: подъём по будильнику и душ. Только в самую рань туда можно попасть без очереди.

Я живу в коммунальной квартире, где помимо меня обитают ещё девять человек – пять отдельных государств, где за каждой дверью – свой мир и свои правила.

– Ванька, займи на лекарство, – канючит у меня деньги Идол, сосед справа.

В такое время его может поднять только одно: жажда. И выпить он хочет совсем не воды из-под крана.

– Займи, помираю! – прячет он за спину пляшущие руки.

Идола зовут Жека, ему немного за сорок. В прошлом – певец, а сегодня – опустившийся забулдыга, что зарабатывает на жизнь в соседнем магазине, разгружая товары. Когда-то он был красив, сейчас потрёпан и жалок, одинок и несчастен. Я таким его вижу, поэтому занимаю время от времени деньги и иногда подкармливаю.

– Держи, – выношу купюру, – только куда ты в такую рань?

– Спасибо, царица! – пытается он лобызать мне руки. – Дык, аптеки круглосуточно! Лекарство, понимаешь!

У него даже лицо светлеет от радости.

– Верну, Вань! Ты ж меня знаешь!

Деньги Идол возвращает всегда. Чтобы через время занять снова.

Где-то после шести в коммуналке начинается жизнь. Просыпаются Петуховы – муж, жена и двое детей школьного возраста. Семейство беспокойное и громогласное.

Чуть позже выползают Пончики – одинаково кругленькие, румяные. Их трое: семейная пара и дочь-подросток с громким именем Милана.

Начинается движение, разговоры, шум воды в туалете и душе, ползут запахи из кухни. Позже всех встаёт Ираида Исааковна – старуха из комнаты напротив. Она любит поспать и терпеть не может всех нас. У неё своя любовь – к двум персидским кошкам, что живут с ней с незапамятных времён.

– Иванна, – сжимает она губы розочкой, отчего морщины вокруг рта похожи на лучи уставшего солнца, – вы опять сунулись со своим чайником в моё время и на мою конфорку.

У Ираиды нет определённого времени и нет «своей» конфорки. Ей нравится ловить меня на мелочах и разговаривать. Может, потому что с ней больше никто не общается. Разве что Петуховы скандалят. А Ираиде не хватает «интеллектуальных бесед» на бытовые темы, когда ей не перечат. Как я.

Неконфликтность, наверное, моё главное преимущество. Я стараюсь избегать острых углов. Готова уступить, отойти в сторону, лишь бы не быть втянутой в дрязги и разборки.

– Опять говно мамонта к тебе приставало? – выскакивает повеселевший Идол. – Хочешь, я её уничтожу? Морально? И жирных её кастратов на помойку выброшу?

В Жеке горит боевой дух древних викингов. Изредка я представляю его на сцене. Думаю, он смотрелся харизматично, но у меня никогда не хватает духу попросить его показать старые записи.

Он пересматривает их иногда, напиваясь в дымину. За стенкой я слышу бархатный голос Евгения Брауна – так когда-то звали Жеку в богемных кругах, куда простому смертному путь заказан.

В жизни я люблю порядок: никаких всплесков и потрясений. Всё должно идти своей чередой и не сбиваться с ритма.

Поэтому – подъём, душ, чашка чая и работа. Позже – завтрак и опять работа. Ровно в два я обедаю. Ужин – по настроению. Три-четыре раза в неделю вечером выхожу на воздух – подышать и походить по магазинам, полюбоваться окрестностями и снова работать до поздней ночи.

Перед сном я общаюсь с клиентами и читаю хоть несколько страниц. Книги – моя страсть, но я не могу позволить себе читать запоями, хотя иногда, в какой-то из выходных дней, разрешаю себе между готовкой еды на неделю и стиркой читать немного больше.

– Привет, – вваливается ко мне без стука младшая Петухова – Римма. Она только что закончила первый класс и, пользуясь тем, что наступили каникулы, приходит в гости, чтобы понаблюдать, как я работаю.

Римма самая тихая, особенно, когда рядом нет других Петуховых. Ей нравится то, что я делаю. Она не мешает. Её завораживают мои движения, мелькание крючка в руке и кружево, что получается в результате.

Она не просит научить, но жадно наблюдает, поэтому я всё же предлагаю ей попробовать, уже не первый раз, но Римма только отчаянно трясёт двумя рыжими хвостиками. Боится разочарований. Ей хочется всё сразу и красиво, хотя так и не бывает.

2. Ива

Я не сразу понимаю, о чём говорит незнакомец. Отец?.. У меня никогда не было отца. Стыдно сказать, но я мало интересовалась родителями. Принимала как данность, что меня воспитывала бабушка.

У нас был однажды разговор. Тяжёлый, но очень короткий.

– Мать твоя погибла, – это единственное, что я знала о ней, кроме имени. Валентина Петровна Вечная – так записано в моём свидетельстве о рождении. В графе отца – пустое место. Они не были женаты, а для меня слово «папа» – нечто эфемерное, почти несуществующее.

Мне двадцать шесть, и сейчас чужой мужчина стоит передо мной и ждёт, когда же мы покинем коридор, чтобы поговорить о человеке, который приложил некие усилия, чтобы я появилась на свет.

– Пойдёмте, – беспомощно машу рукой в сторону своей комнаты и иду первой, показывая дорогу.

Он уверенно переступает порог и оглядывается. У него то же выражение лица, что и в коридоре: он исследователь, не более. Не испытывает неприязни, потому что пришёл сделать свою работу.

Самохин без колебаний усаживается на стул, хоть тот и похож на колченогое чудовище из старых сказок. Пухлой рукой проводит по столу, словно ищет пыль или ощупывает скатерть. Необычная, кружевная, очень тонкая работа. Я вязала её сама, когда училась. Я знаю все грешки и ошибки, которые допустила, но неопытный взгляд их не заметит.

Нотариус снимает очки и смотрит на меня подслеповато, достаёт из кармана платок и протирает стёкла. Он никуда не спешит. Я жду. Мы будто играем в дурацкую игру: у кого быстрее терпение лопнет.

– Что вы знаете о своём отце? – задаёт Самохин вопрос, который застаёт меня врасплох. Я думала, он будет сыпать юридическими терминами, зачитывать завещание или что-то подобное. Нотариус повёл себя более чем странно.

– Ничего не знаю, – мне не страшно об этом сказать. – Это имеет какое-то значение?

– Я отправил вам три вызова, но ни на один вы не откликнулись.

Он смотрит на меня пытливо, словно пытается увидеть нечто тайное, отковырять бриллиант или кусок пустой породы – уж как повезёт.

– Я не получала ваших писем, – это тоже правда.

– А почтовый ящик вы проверяете? Хоть иногда?

Это смешно, но я проверяю, зная, что никто и никогда мне не напишет.

– У нас общий ящик на всех жильцов. Даже если бы я никогда не заглядывала в него, кто-то бы отдал мне письма.

– Вы слишком хорошо думаете о людях, – по тонким губам пухлячка мелькает саркастическая улыбка. – Значит, не получали?

– Нет, ни разу.

– Поэтому я пришёл к вам. Если гора не идёт к Магомеду, значит Магомед не переломится и сходит к горе, к вам то есть. Мне несложно, тем более, что дело не терпит отлагательств.

Он снова смотрит прищурившись, и я неожиданно чувствую раздражение, хотя всегда отличалась завидной выдержкой. Меня даже Ираида Исааковна не могла достать, а у чужака получилось.

Самохин вздыхает, словно набирается сил, кладёт папочку на стол, складывает руки на животе и заводит почти душевную беседу.

– Вечная Иванна Сергеевна. Ваш отец, Кудрявцев Сергей Николаевич, умер почти полгода назад. По его завещанию вам в наследство остался дом и некая сумма на его содержание.

Я провела рукой по лбу. Отец, дом, наследство. Слова не из моей привычной жизни.

– Вы ничего не путаете? – я должна спросить, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Самохин вздыхает и достаёт бумаги. Вкладывает их мне в руки. Я пытаюсь сосредоточиться, но ничего толком понять не могу. Я абсолютно беспомощна в таких делах. Ну, почти.

– Я не могу ничего путать, милая барышня. Как вас зовут друзья-знакомые?

– Ива, – не могу отвести взгляд от бумаг, – только Идол кличет Ванькой да Ираида – полным именем, – зачем-то поясняю ему ненужные моменты из своей привычной жизни.

– Сергей был не просто клиент, но ещё и друг, поэтому, Ива, я точно ничего не могу путать. Кудрявцев был достаточно богатым человеком и погиб при весьма странных обстоятельствах. Когда-то он был женат, но детей ни в браке, ни на стороне у него не было, кроме вас. Полно всякой родни – второстепенной шушеры, которой нужны лишь деньги. Впрочем, денег после его смерти тоже не оказалось. Настоящих денег, если вы понимаете, о чём я.

Я ничего не понимала.

– Зачем вы всё это мне рассказываете? – я отложила бумаги в сторону и посмотрела мужчине в глаза. – Если этот человек был вашим другом, вы должны знать, что у меня никогда не было отца. В метрике пусто. Я даже не знала, что мне досталось его отчество.

Самохин пожимает пухлыми плечами и смотрит куда-то в сторону, на абажур напольного светильника.

– Думал, вам будет интересно узнать о своём отце немного больше. А может, чтобы у вас не возникало вопросов, куда делось остальное наследство. Его как бы нет. В завещании оговаривается: дом и всё, что в доме, а также участок, на котором стоит дом, – ваше.

3. Самохин и Ива

Самохин

Самохин устал. Хронический недосып, плохое питание, тотальное одиночество потихоньку делали своё дело: прогрызали дыру в крепости его духа и тела. Он с трудом заставлял себя вставать каждое утро, надевать свежую рубашку и отглаженный домработницей костюм.

Внешний лоск – остатки его самоуважения к себе. Малая дань человеку, коим он был совсем недавно. Он как прокуратор Понтий Пилат, просыпаясь, щупал рукой воздух, невольно ища голову большой и умной собаки, которой у него уже не было.

Он много чего лишился с недавних пор. Исчезла женщина, что вкусно пахла кофе по утрам. Её мягкий смех и свет. Не стало Бима, что нетерпеливо повизгивал, зовя на прогулку. Вместе с ними ушло счастье из этого дома. Солнце словно спряталось за тучу да так и не захотело оттуда выходить.

Все ушли, а он остался. И только работа позволяла держаться на плаву. Работа и осознание, что жизнь даётся раз, и надо прожить её до той черты, что отпущена кем-то свыше.

– Она согласилась принять наследство?

Низкий голос царапал слух своей сорванной глухотой. Рука с сигаретой каждые несколько секунд сбивала пепел в хрустальную тяжёлую пепельницу. Самохин почему-то подумал: если такой ударить по затылку, можно убить. Прикрыл воспалённые глаза. Лучше не думать о таком. Не надо.

– Нет. Отказалась.

– Плохо работаете, Дмитрий Давыдович, из рук вон плохо. Вы не смогли справиться даже с забитой тихой девчонкой, что говорит об уровне вашего профессионализма.

– Я нотариус, а не следак или тайный шпион. В мою задачу входило огласить завещание умершего. Всё остальное меня не касается.

Самохин чувствовал дикую неприязнь к этой прямой спине, непропорционально большой голове. Что высматривал этот человек в окне? Ведь там темно. Разве что его привлекала сама тьма. Такая же непроглядная, как и душа этого… существа. Иногда ему казалось: сам дьявол забрался в эту оболочку, чтобы мучить окружающих своими желаниями и приказами.

– Зачем лукавить и лгать? – возразила спина и затушила окурок, чтобы тут же прикурить следующую сигарету.

Сухой щелчок зажигалки. Сизый дым струйкой в потолок. Самохин ненавидел сигаретный запах, но терпел.

– Вам была поставлена чёткая задача. Вы с ней не справились.

– Об этом ещё рано говорить. Я дал ей время подумать.

Зачем он это сказал? С другой стороны, он всё равно собирался исполнить волю друга. Но да, он плохо старался.

– Я надеюсь, она всё же вселится в этот чёртов дом. И в ваших интересах её уговорить. А как вы этого добьётесь, мне всё равно. Запугаете ли, надавите на жалость, распишете, каким был прекрасным человеком её отец и как любил её. Важен лишь результат. Всё остальное – средства для его достижения. Свободны.

Самохину хотелось сказать, что у него нет интереса. Что ему – наплевать. Но промолчал. Апатия. Безволие. Беспросветная темень в душе. Точно такая же, как за окном, куда смотрит дьявол в человечьей оболочке.

Он развернулся и молча вышел. Бесшумно закрыл за собой дверь. Прилипчивый сигаретный запах, казалось, осел на волосах, коже, застрял в горле. Им провонялся его костюм. Завтра он ни за что не наденет эту одежду. А сегодня – прочь отсюда. Прийти в тихий дом, где больше нет задорного собачьего лая и тёплого смеха со вкусом горячего кофе, встать под прохладный душ и смыть смрадную горечь сегодняшнего дня.

Ива. Её зовут Ива. Тонкая лоза, которую, кажется, так легко сломать. Домашняя девочка, не знавшая жизни и мира людей. Тихая крошка, которую по прихоти судьбы закрутил внезапно возникший водоворот.

Самохин знал: не он, так другой. Поэтому лучше это сделать самому. Так ему будет спокойнее.

Ива

Приход чужака – событие. А в коммуналке – слишком много ушей. Я не хотела ни с кем разговаривать. А разговоры непременно случились бы – здесь ничего не утаишь. Я не уверена, что кто-то не стоял под дверью и не подслушивал.

Как только нотариус ушёл, я решила не изменять первоначальный план – отправилась гулять. Тем более, что была готова.

Зря я надела шаль. На улице душно. Наверное, будет гроза. А может, просто дождь прошелестит, освежит пыльный город, где так много людей. Их гораздо больше, чем деревьев и лавочек. Значительно больше, чем домов, в которых они живут.

Уйти далеко я не успела. Меня поймал Идол.

– Чё хотел этот хмырь в очках? – Жека, как всегда, особым тактом не отличался.

Его не было дома, когда приходил чужак, поэтому очень странным мне показался его интерес к тому, чего он не мог ни видеть, ни слышать. Наверное, на моём лице отразились и колебания, и сомнения. Идол осклабился, показывая по-волчьи крепкие зубы, немного желтоватые на клыках.

– Да ладно, расслабься, принцесса, я видел, как он выходил из квартиры, а ты его провожала. Терпеть не могу хмырей в костюмах. Ничего хорошего от них не жди. Ты где-то задолжала, крошка? Или забыла налоги заплатить?

4. Ива

Коммуналка гудела. Шушукалась по углам. Разговоры вспыхивали пожаром, напоминали стихийное бедствие, а приход чужака обрастал подробностями.

Идол с наслаждением приносил «боевые сводки с фронта».

– Ванька, у тебя стабильно первое место в местном хит-параде! Пончики гадают, как быстро ты отсюда свалишь и кому достанется твоя комната. Петуховы сказали, что «им положено», а Изольда плюнула ядиком, что комната – твоя собственность, и разевать рот на чужой каравай да ещё за спиной – верх невоспитанности и хамства. Знаешь, я её даже полюбил на несколько мгновений, ага.

Сам Идол потешался и чему-то радовался. Он даже пить стал меньше, видимо, чтобы не пропустить ни одну местную сплетню. Мне как-то было безразлично: я продолжала работать, хоть мысль о доме за те два дня, что я ожидала нотариуса, плотно засела в голове.

Самохин пришёл, как и обещал. Пунктуальный, а значит обязательный. Он, наверное, зануда, но сказать что-то большее о человеке, которого второй раз в жизни видишь, тяжело. На нём другой костюм – хороший, стального цвета. Сидит на мужчине отлично, несмотря на изъяны фигуры. Видимо, шит на заказ. Я всегда замечаю подобные мелочи. Они позволяют мне составлять портрет и мнение о человеке, с которым я общаюсь.

У Самохина, наверное, неплохой достаток, раз имеет возможность шить костюмы на заказ и менять каждые два дня. Или каждый день – кто его знает?

Рубашка снова застёгнута на все пуговицы. Галстука нет. Очки поблескивают золотом в полутьме коридора. Четыре комнаты – в полной боевой готовности.

Я почти вижу, как сидит у стены, прислонив ухо с чашкой к розетке, Идол. Он когда-то рассказывал, как нужно подслушивать. Давно, правда, а сейчас я об этом вспомнила. Его история с наследством будоражила неимоверно. Он ею жил последние два дня.

Нотариус проходит в мою комнату, снова обводит взглядом небольшое пространство, но на стул сегодня не садится. Замирает у стола, вглядываясь в окно. Что он там видит? Я жду.

Самохин, словно очнувшись, переводит взгляд на меня. Лицо у него сегодня осунувшееся. Одутловатость нездоровая. Воспалённые веки с тонкими ломкими ресницами настолько тяжелы, что кажется: он сейчас прикроет глаза и уснёт на ходу.

– Что вы решили, Ива? – спрашивает он прямо, без хождения вокруг да около. А у меня есть вопросы. Хочется прояснить некоторые моменты, но я знаю, что не смогу поговорить, пока мы здесь.

– Ещё ничего не решила. Но я бы хотела увидеть дом. Это возможно?

Пухлые плечи расслабляются, и я понимаю: он напряжённо ждал, что я скажу. По каким-то причинам ему нужно пристроить дом. Одиночество научило меня быть очень внимательной и неплохо разбираться в людях, хоть я с ними и общаюсь по минимуму. Но именно эти качества позволяют мне почти всегда безошибочно подбирать клиентов и помощниц.

– Да, конечно. Это не только возможно, но и замечательно. Безусловно, вы должны его увидеть. Когда вы готовы поехать?

– Ну, не ночью же? – я невольно улыбнулась и напряглась: Самохин дрожал. Почти незаметно, едва уловимо, но я смогла поймать судорогу его тела и тремор рук, которые он поспешно спрятал за спину.

Если бы ещё понять, что за всем этим стоит? Особенно, когда я знаю, что, если откажусь, дом сгорит дотла. Сейчас мне уже не казалось это мистикой. Видимо, это была не фигура речи и не способ меня запугать. Судя по всему, папа мой был тот ещё интриган и манипулятор. И вряд ли дом в дар – это выражение его щедрости и проявление неземной любви ко мне.

У меня есть одно не совсем хорошее качество: я упряма. Я могу и умею избегать конфликтов, уклоняться от скандалов, не вступать в дискуссию, когда человек или группа людей явно хотят развести меня на эмоции. Но если я что-то вбивала себе в голову, то не отступала, пока не добивалась цели. Или не расшибала лоб в кровь. Но и это не служило поводом отступать. Я делала передышку, набиралась сил, и снова штурмовала стены крепости, даже если она мне была не по зубам.

Сейчас со мной творилось именно это: я хотела узнать, что за всем этим кроется. Вот стоит передо мной большой мужчина и трясётся. И пусть его дрожь уловил мой намётанный взгляд. А где-то там скрывается непонятный дом – ключ к разгадке. И я не хочу отступать. К чёрту. Просто поехать и увидеть. Окончательное «нет» я всегда успею сказать.

– Вы правы, – на губах у Самохина блуждает улыбка. Он уже расслабился. Веки у него тяжелеют ещё больше. – Когда скажете.

– Вы будете меня сопровождать? – поднимаю бровь.

Нотариус смотрит на меня мягко и немного участливо.

– Как пожелаете, Ива. Можете отправиться туда и в одиночку. Это за городом, естественно. И вам понадобится общественный транспорт, а затем – такси. Туда автобусы не ходят под забор. Или сразу такси, что достаточно дорого. Я предлагаю свою помощь. Отвезу и покажу. И вместе мы вернёмся назад. Это удобно и нехлопотно. Но у вас всегда могут быть и свои варианты.

Я бы, наверное, могла гордо вздёрнуть подбородок и отправить его вон с подачкой. И рассказать, что в состоянии оплатить такси на Марс. Но все эти игры в гордость и независимость – атавизм. Я бы хотела поехать именно с ним. Так… спокойнее? Правильнее?.. Я не могла определиться. Но Самохин почему-то вызывал у меня доверие, несмотря на все странности.

5. Ива

Самохин с утра выглядел получше. Явно отдохнувший, гладко выбритый, в другом костюме и рубашке. От него приятно пахло дорогим парфюмом. Лысина в обрамлении светлых с проседью волос блестела на солнце. Ему, наверное, под пятьдесят, если он друг моего отца. Может, чуть меньше. И машина у него забавная – жёлтая, как канарейка. Совсем неподходящая машина для такого большого мужчины.

– Вы готовы? – сверкает он усталой улыбкой на тонких губах и очками, в которых отражаются солнечные блики. А ещё у Самохина глаза голубые, как небо. Чистые, как у младенца. До этого я как-то это не замечала.

– Поехали, – говорю решительно и сажусь на место рядом с водителем.

Вчера Идол меня стращал.

– Не люблю я этих, в костюмах. Хочешь, я с тобой поеду? Всё не одна. А то завезёт куда, тюкнет по темечку.

– У тебя слишком буйная фантазия, – отказалась я от его сомнительной помощи. Чем дальше, тем больше мне виделся подвох или нездоровый интерес ко всей этой истории с завещанием. Будто Идол что-то знал или подталкивал к чему-то. Я уже сомневалась, что правильно поступаю: идея посмотреть дом была Жекина. Тем не менее, от затеи я не отказалась.

– Можно я спрошу кое-что? – задаю вопрос Самохину, как только мы выезжаем на трассу.

– Конечно, – кивает он, не отрываясь от вождения. Сосредоточен, внимателен, ведёт машину очень аккуратно. Мне это понравилось. – Вы вправе задавать любые вопросы, и если я смогу, отвечу на них. Вы что-то хотите знать о своём отце?

Я пытаюсь подавить смешок. Неожиданно. Почему он думает, что я только о том и мечтаю, чтобы познакомиться с неизвестным родителем поближе?

– Нет. По крайней мере, не сейчас. Я как бы не представляю, чем бы он мог меня заинтересовать. Я отношусь к нему как к биоматериалу, вы уж простите, если задеваю какие-то ваши дружеские чувства. Я объясню в двух словах: за столько лет он мог бы прийти и познакомиться. Но нет. Он даже экспертизу, я так понимаю, делал втихаря, тайно. Уж не знаю, каким образом. Но, наверное, у тех, у кого есть деньги, это несложно. Подкупить, обмануть, обойти стороной. Он даже не спросил, хочу ли я, чтобы меня признали.

– Кажется, вы обижаетесь, – голос у Самохина звучит тихо, но успокаивающе.

– Вряд ли. Это всего лишь очевидные факты.

– Это всего лишь ваша версия. У второй стороны может быть совершенно другая история и взгляд на те же события и обстоятельства.

Я не хочу спорить и возражать. Я сказала, что думаю, а Самохин пусть думает, что хочет.

– Я хотела спросить о доме. Раз уж мне его сватают.

Я смотрю на профиль нотариуса. Сегодня он собран и сосредоточен. Не дрожит и не вздрагивает. Всё, как обычно. Может, вчера мне что-то почудилось. А у Самохина – болезнь, вызывающая тремор рук и прочие радости. Как всегда, я пыталась разложить события на полочки по версиям.

– Вы ведь не пошутили, когда сказали, что дом сгорит.

Это не вопрос, конечно. Констатация факта. Именно так прозвучало это из Самохинских уст. Он растирает шею одной рукой, словно та у него затекла. Уверенные движения ладони. Наверное, он делает так, когда устаёт.

– Нет. Не пошутил. Сергей… ему нравились подобные вещи. Сделать что-то неожиданное: резко изменить план, отказаться от выгодной сделки, разрушить нечто ценное, что было ему дороже всего.

– Как этот дом? – можно и не спрашивать. И так понятно.

– Да. Вы… не бойтесь. Там безопасно. Он не начинён взрывчаткой или чем-то подобным. Да и участок охраняется. Территория там спокойная, все соседи адекватные. Но я слишком хорошо его знал, чтобы сомневаться: если вы откажетесь, дома не станет. Короткое замыкание. Попадание молнии. Случайно оброненная спичка. За всем не уследишь, если вы понимаете, о чём я.

Я понимала. Может, даже слишком хорошо понимала.

– Именно поэтому на этот дом никто больше претендовать не будет и оспаривать завещание – тоже.

Голос мой звучал слишком спокойно. На самом деле внутри словно пустота образовалась. Некая пропасть, в которую я хотела посмотреть, но боялась упасть.

– Вы очень умная девушка, Ива, – не стал возражать Самохин.

Он помолчал. Я смотрела в окно, не понимая толком, что вижу. Кажется, ни о чём не думала. Пропасть рискнула поселиться и у меня в голове. Совсем немножко, неровным краешком, но этого было достаточно, чтобы растерять мысли и слова.

– Вы… совсем не похожи на Сергея, – Самохин словно сам с собой разговаривал: тихо, неразборчиво. Ему, наверное, нужно было сказать это – озвучить свои ощущения. – Внешне, я имею в виду. Как прихотлива природа. Вот же: ни единой черты, ни одной зацепки, но, мне кажется, в вас его дух и сила. Не знаю, почему я это чувствую.

– Вы меня совсем не знаете, – возразила, пытаясь подавить горечь. Никакой силы духа или большого ума я в себе не наблюдала. Думаю, Самохину просто хотелось хоть что-то во мне увидеть за внешностью, которая ничем не напоминала друга.

6. Андрей Любимов и Ива

Андрей Любимов

Она налетела на меня как слепая. Словно под наркотиками шла. Блаженная, – подумалось вдруг, когда она замерла в моих руках. Стояла мраморной холодной статуей, не поднимая головы.

Я не люблю случайностей. Чужих прикосновений не терплю. Дурацких ситуаций избегаю. А тут – неумолимо, как рок. Талия у неё тонкая – в ладонях помещается. И вся она – хрупкая. Такую сломать легко, как фарфоровую куклу.

Светлые волосы растрепались на ветру. От неё пахнет ребёнком, как от Кати. А потом она подняла лицо. Растерянность. Немного испуг. И глаза доверчиво-настороженные – именно в таком сочетании. Её обидеть – раз плюнуть. Растоптать – ничего не стоит. И это почему-то бесит и тревожит, как внезапно занывший больной зуб.

Я перестал ценить женщин. В каждой из них чудится подвох и коварство, дурной характер и порок. А у незнакомки – хрустальная синь в глазах. Нерастревоженная чистота до пронзительной ноты.

Хочется ударить наотмашь по лицу, чтобы увидеть её настоящую суть. Там львица или гарпия? Кобра или гиена? Затравленный суслик или храбрая птичка тари, способная залезть в пасть крокодила?

Естественно, ничего этого я не делаю. Убираю руки прочь с её талии. Подальше от греха.

– Простите, – бормочет это сусальное создание и отступает.

Я иду мимо, ухожу прочь, но лопатками чувствую её взгляд. Он жжёт. Он тревожит. Не даёт покоя. Напугать её, что ли? Обернуться и рыкнуть, чтобы отскочила, как испуганный зайчик? Ладно, пусть живёт. Сегодня я почти добрый: детей забрала мать, и у меня впереди целый день, наполненный тишиной и одиночеством.

Я был бы счастлив, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь прекрасными видами, если бы никого не встретил по пути. Но, видимо, фортуна отвернулась от меня сразу же, как только я вышел из дома и наткнулся на эту девочку с небом в глазах.

– Видели, Андрей Ильич? – выныривает как чёрт из табакерки старик Козючиц. – Новая хозяйка Кудрявцева приехала.

У старика в руках – военный бинокль. Это его любимое хобби – подглядывать. Старый Козёл – так называют его за глаза. Или Старик Козлодоев. Кому как больше нравится.

Думаю, он в курсе всех обидных прозвищ и сплетен, что о нём ходят. Козючицу на них плевать. Он похож на трухлявый пень, ему уже за восемьдесят, он знает, какой толщины тараканы бегают в его голове, и на каждого из нас у старого шпиона – досье. Папочки, которые он ведёт от руки, любовно записывая всё, что удаётся подсмотреть, подслушать, а то и сфотографировать. Навороченный фотоаппарат у него тоже при себе.

– Не видел, Герман Иосифович, – стараюсь быть вежливым и пытаюсь обойти старого хрыча стороной, но тот цепко хватает меня за руку. Вздрагиваю. Да что ж это такое? Второй раз за день.

Козючиц знает о моей особенности, поэтому его посягательство граничит с хамством и перебором полномочий. Но как культурный человек я молчу, хоть руку из его скрюченных пальцев вырвал почти тут же.

– Как же не видели, дражайший? Вы ж поздоровались? Знаками внимания обменялись? Понравилась девочка? Чу̀дная, правда? Блондиночка, свежая, интересная! Так бы и съел как булочку!

Козючиц плотоядно облизывает сухие губы. Язык у него в трещинах, как и положено такому древнему ящеру, как он. Новая хозяйка соседнего дома? Эту историю в общих чертах, кажется, знают все окрестности. Что Кудрявцев оставил странное завещание. Что помер скоропостижно.

О его дочери никто и слыхом не слыхивал. Невольно вспоминается её хрупкость и талия, что в двух ладонях помещается. Какая она булочка? У старика явно поворот на еде. Или он не завтракал с утра?

Мы не здоровались. Она чуть не сбила меня с ног. Так спешила посмотреть, что ей досталось? Саркастическая усмешка касается моих губ. Ну, вот же! Вот оно! Алчная маленькая сучка. Ещё не познакомились, а диагноз уже есть. Впрочем, мне нет дела, какова она – моя соседка. Лишь бы поменьше сталкиваться.

– Думаю, черства ваша булочка. Смотрите, как бы последние зубы не обломали, – бросаю я старому козлу и спешу прочь, чтобы не застрять надолго: Герману Иосифовичу нравится разговаривать. Дай волю – до вечера не остановится, вываливая на меня собранные сплетни. Я не готов сегодня быть помойным ведром. Пусть уж лучше кто-то другой.

– Вы не переживайте, Андрей Ильич! – кричит Козючиц и, нелепо подпрыгивая, как одноногая собачка, пытается успеть за моим широким шагом. Жалеть его я не собираюсь. Останавливаться тоже. – У меня отличные вставные челюсти!

Как замечательно. Значит и сухари перемолотит. Флаг ему в руки.

– Так бегите, попробуйте на зуб, – кидаю на старика взгляд, и тот останавливается, призадумавшись. Кажется, я только что отдал на заклание девушку с обликом голубоглазого ангелочка снаружи и с меркантильной душонкой внутри.

Все женщины любят сплетни. По-моему, они споются.

Ива

– Вы не ушиблись? – Самохин участливо смотрит, как я невольно растираю рукой грудь. Да, я ударилась о каменную твёрдость мужчины и, кажется, сбита с толку.

7. Ива

– Ну как? Годная хоть хибара-то? – Идол крутится у подъезда. Он терпеливо дождался, когда жёлтенькая машинка нотариуса выгрузила меня и уехала, и только потом кинулся ко мне, как собака кидается к хозяину, которого она не видела очень долго.

Мне почему-то становится жаль Жеку. Он… тоже одинок, и у него нет никаких развлечений, кроме возни вокруг наследства сомнительного «качества». Кто будет разговаривать с ним хоть иногда? Кто займёт денег или накормит, когда я уеду отсюда?

Эта мысль как молния. Я уже согласилась, приняла условия непонятной пока мне игры. Может, потому что хочу вырваться, сделать шаг вперёд. Никогда не бывает слишком хорошо. Всегда есть нюансы. Чем-то приходится жертвовать, меняя свою жизнь.

Идол что-то в лице моём прочитал. Глаза у него погрустнели. Рукой он провёл по волосам растерянно, и стал ещё большим сиротой, чем был. Я не хотела нести впечатления в дом. Присела на лавочку и Жеку пригласила. Он примостился рядом, жевал травинку, смотрел вдаль. Ждал, пока я решусь поделиться впечатлениями.

– Мне там понравилось. Красиво. Свободно. Дышится легко. И дом большой, с колоннами. Клумбы и сад.

– Не хатка, значит. И не в деревне, – Жека машет рукой, делая свои выводы.

– Посёлок, наверное. Я не поинтересовалась.

– Богачом папка оказался, да?

В голосе Жеки не жадное любопытство, а унылая стынь. Я пожала плечами.

– Наверное. Мне всё равно. Нотариус сказал, ничего не осталось, только дом, который он мне завещал.

– Ну и зря тебе всё равно. Будь папка правильным, отписал бы всё тебе. А ты бы смогла наконец-то не думать о деньгах.

Он наступает на слишком чувствительную мозоль. Я невольно ёрзаю. Пытаюсь пристроиться поудобнее. Доски лавочки почему-то резко кажутся мне жёсткими.

Ираида и Жека – осколки прошлого. Они знают мою тайну. Одну из. Знают, почему я пашу, как проклятая, живу по графику, мечтая однажды всё изменить.

– А может, – оживляется Идол, – тебе дом этот продать? Хватит на всё! Это ж идея! – его аж трясёт от возбуждения.

– Нет, – качаю головой, – по условиям завещания я не могу его продать.

Не хочу рассказывать про «дом сгорит». Не нужно. Это касается только меня. Жека к этому не имеет никакого отношения. Пусть будет в неведении.

– Жаль, – вздыхает он и ёрзает худой задницей по скамье. А затем вскидывается, хорохорясь: – Ну, ничего, малышка! Ты очень настойчивая! Всё у тебя будет, как надо!

– Как ты будешь без меня? – срывается внезапно. Я не хотела его жалеть явно. А вышло, будто я благодетельница, без которой мир останавливается. Но Идол не злится, понимает всё, как надо.

– Да ладно, что там. Прорвёмся! Будем жить, королева! Столько лет небо коптим, потянем и ещё лямку этого корабля, как бурлаки на Волге!

Он бодрится, пытается улыбаться, но я вижу лютую тоску в его тёмных глазах. Такую, что хочется спрятаться и выть.

– Пойдём домой, – прошу, глядя, как подрагивают его руки. Как бы он не сорвался, не ушёл в запой, когда дым коромыслом, а за стеной – голос далёкого Евгения Брауна.

Пока мы идём по лестнице, я почему-то думаю, что могла бы давно поискать старые записи в Интернете. Там чего только нет. Возможно, и его выступления есть. У Идола до сих пор поклонницы не перевелись.

*

Три дня я собиралась с духом. На прощание Самохин дал мне визитку.

– Как надумаешь, звони, – он больше не уговаривал, не пытался меня придавить или поторопиться. Казалось, время для него перестало иметь значение.

Он сам не звонил, не спрашивал, не тревожил. Коммуналка продолжала гудеть. Первым меня навестил Петухов. Рыжий и вздорный, с дёргающимся глазом и уголком рта, он походил на Соловья-разбойника с большой дороги. Тщедушного такого, въедливого, тошнотворного.

– Ты это. Ива, – начал он, суетливо падая на стул. Петухов не знал, куда деть руки и ноги – дёргался, не в силах усидеть спокойно. – Слышал, переезжаешь?

Шила в мешке не утаишь, и лгать смысла не было. Но я молчала, ожидая, что он скажет, хотя приблизительно догадывалась, о чём пойдёт речь: Идол исправно доносил до меня сплетни коммуналки. К стыду, я не могла вспомнить имени Петухова. Как-то не общались мы никогда, кроме баталий за туалет да кухню.

– Мы тут вот что подумали-то. Нюра, жена моя, значится, беременная. Нам расширение положено, во-о-от. Сына ждём! – стукнул Петухов себя кулаком в костлявую грудь. – На кой тебе комнатуха эта? В дар бы нам. Сразу. В долг, так сказать. А мы потом выплатим, да. Постепенно.

С чего он собирался её выплачивать, неизвестно. Все знали: Петуховы еле сводят концы с концами.

– Нет, – просто сказала я.

Петухов тут же показал боевой оскал – выпятил два передних золотых зуба и блеснул металлическими коронками справа.

8. Андрей Любимов

– Пап, а мы в гости пойдём? А цветочки подарим? Там новая тётя, ты видел?

Сегодня с утра опять день испорчен. Вместо привычного завтрака, а потом прогулки, Катюшку захватили эмоции, связанные с новосельем у соседки.

Я видел её мельком. Всё такая же хрупкая – ничего не изменилось, но тело отреагировало по-своему. Сладко кольнуло в паху. Чисто мужская реакция – инстинктивная. И покатилось лавиной. Я вспомнил её запах, синь глаз, линию скул. Жутко разозлился и на себя, и на безмозглую нижнюю чакру, а поэтому нарычал на дочь.

– Екатерина, – она всегда пугается, когда я называю её полным именем. Всегда думает, что делает что-то не так. – Ты помнишь, что я тебе говорил?

У Кати – большие глаза и чуть дрожит нижняя губка. Она затихает и смотрит на меня, как жертва на хищника. Но меня этим не проймёшь. Почти.

– Никогда, слышишь, никогда нельзя навязываться чужим людям. Подходить к чужим людям нельзя. Доверчивость может обернуться бедой.

Катя часто моргает, а затем округляет рот и всплескивает руками. Очень непосредственный и наивный жест.

– Но ведь это соседи? Не чужие?

Где-то есть логика в детском мышлении. Но я бы предпочёл держаться подальше от новой соседки. И хотел бы, чтобы Катя тоже туда не бегала.

– Все, с кем ты не знакома, – чужие, – пытаюсь вложить истину в её голову.

– Так надо познакомиться? – логика у ребёнка железная. А упрямство – выше всяческих похвал.

Я вообще не пойму, откуда эти знания у пятилетней девочки: знакомиться, цветочки… Ещё бы пирог предложила понести. Тьфу, насмотрелась, наверное, каких-то фильмов-мультфильмов. Нужно будет приструнить няню и проконтролировать, чем ребёнок занимается в свободное время.

Дети сейчас очень эмансипированные и грамотные.

– Разговор окончен. Мой руки, завтракать и на прогулку. Илья! – повысил я голос, зовя сына.

Илья не катает истерик. Не кричит: «Не хочу, не буду, отвали!» – воспитан хорошо, но на лице его и не такие слова написаны. Спускается, держа телефон в руках и по сжатым губам, по быстрому взгляду, брошенному вскользь, я вижу, что он обо мне думает.

Подросток. Четырнадцать. Мы вошли в пору напряжённых отношений. Они не ладят с Катей. Точнее, он не ладит. Ему кажется, что дочь я люблю больше, внимания ей уделяю много, а на него наплевать.

Катька в нём души не чает, но вся её искренняя любовь разбивается о злые шипы неприятия. Илья её отталкивает. А я не могу никак пробиться сквозь панцирь к сыну. Ни разговоры по душам, ни уговоры, ни жёсткость не помогают. Он меня не слышит.

Они такие разные – Илья и Катя. И внешне, и по характеру.

– Убери телефон и поешь нормально, – я пытаюсь говорить ровно, но всё равно получается, что я командую. Илья прячет телефон, но глаз от тарелки не поднимает. И ест он быстро – глотает кашу, словно она ему противна. Катька та более бесхитростная – размазывает по тарелке. Ей кажется, если овсянку растянуть по всей поверхности, её становится меньше. Или можно не так тщательно выедать.

– Катя, – делаю замечание и дочери. Катька делает круглые глаза и показывает, как она тщательно жуёт. Артистка.

Когда с завтраком худо-бедно покончили, я заставляю их выйти на прогулку. У нас неизменный ритуал. Детям нужен свежий воздух. Правда, Илья так не считает, но в этом вопросе я не гнусь. Пусть делают, что я скажу.

– Можно я останусь? – неизменно спрашивает сын. У него свой ритуал. Он почему-то надеется, что я однажды сдамся.

– Нет. Мы идём гулять.

Илья закатывает глаза, вздыхает, но обречённо плетётся вслед за мной и Катей, что держит меня за руку. Сын за руку, конечно же, ходить не будет. Я был бы счастлив, если б он с кем-нибудь подружился, но Илья не выказывает желания общаться с детьми своего возраста. Они есть. А вот Кате компании почти нет – то намного меньше детишки, то гораздо постарше. Девочка нужного нам возраста живёт за несколько километров отсюда. К сожалению.

Естественно, мы идём мимо дома Кудрявцева. Точнее, уже не его, но какая разница? Козючиц (и откуда он только всё знает?) носит от двора к двору, что наконец-то объявилась единственная и внебрачная дочь господина Кудрявцева – очень умная и замечательная девушка, не замужем, без вредных привычек и вообще – ангел во плоти.

Когда мы проходим мимо, невольно бросаю взгляд. Она прощается с мужчинами, что приехали вместе с ней. Мужик в очках, кажется нотариус, я его немного знаю. Самохин – вспоминаю, немного напрягшись. Они с Кудрявцевым дружили, кажется. Душеприказчик умершего.

Второй кадр похож на чмыря. Разболтанный и суетливый. Одет чёрт знает как. Маргинал. Слишком забавная компания для ангела. Может, это её сожитель? Никогда этих баб не поймёшь, как они делают целевой отбор и по каким критериям. Я бы на такого не глянул, обошёл стороной. И детей бы от такого прятал. Но я, к счастью, не женщина.

Кажется, довольно смазлив, но издали не разглядеть. К тому же, явно пялиться на эту троицу я и не собираюсь. Зато Катя пританцовывает и не сводит глаз с девушки. Ей интересно. Новое лицо. Соседка. Ей бы хотелось познакомиться, но обойдётся. Не тот контингент, судя по всему.

9. Ива

– Нужен кот, – сказал Идол, когда мы прибыли на место. – Первым в дом должен войти котяра!

– Глупости и предрассудки, – возразила я, – мы уже здесь были, и в дом я заходила. Так что ты опоздал.

Идол хитро щурится и улыбается, как звезда Голливуда.

– Не путай тёплое с мягким. То ты просто осматривала дом, а сейчас – новоселье. Чувствуешь разницу?

Я не чувствовала, но Жеку не переспоришь, если он уж «так решил», поэтому я наблюдала, как он чутко прислушивается и крутит головой.

На самом деле, мне кажется, он углядел это полосатое чудовище в кустах сразу. Иначе по-другому не могу объяснить, почему так быстро он нашёл эту довольно потрёпанную, но совершенно наглую морду.

– Ну, давай! – подтолкнул Идол кота под хвост, а тот высокомерно оглянулся, дрогнул шкурой, словно брезгливо стряхивая с себя чужое прикосновение, сел на задницу, три раза умылся и бодро потрусил в дом.

– Он тебе ещё и гостей намыл, – хохотнул Жека. – Отличный экземпляр! Не то что Ираидины кастраты.

Ираида ему и тут покоя не давала. Я почему-то подумала, что их баталии могут участиться. Ведь теперь Идол останется сам по себе.

У дома нас ждал разнорабочий, готовый помочь с вещами.

– Это Виктор, – представил мужчину Самохин, – будет вам помогать по хозяйству. Починить что, перенести, всякие бытовые мелочи уладить.

Виктор оказался молчаливым мужичком под пятьдесят, довольно покладистым и контактным. Они с Идолом споро перенесли мой нехитрый скарб в дом и помогли разместить главное богатство в одной из комнат. Я её присмотрела ещё при первом посещении. Решила, что там будет моя мастерская: большие окна и много-много света.

Жека по дому проскакал, как ураган: всё осмотрел, всё потрогал, до чего дотянулся, сунул нос в холодильник и прямо-таки заурчал, увидев горы еды. Я не преувеличиваю: кто-то незримый побеспокоился обо всём.

Самохин за Идоловской беготнёй наблюдал устало и равнодушно почти. Он словно выполнил миссию и потух, вылинял.

Я предложила подкрепиться перед обратной дорогой. Мужчины не отказались. Даже Самохин вяло пожевал немного и застыл с кружкой кофе в руках. Мне всё казалось: он хочет что-то сказать мне. Предупредить о чём-то. Я и так понимала: не всё просто с этим домом и наследством. Но присутствие Идола и Виктора сдерживали его. Или мне чудилось немое предупреждение в жестах и взглядах странного нотариуса?..

– Если что, звоните, Ива, – сказал он на прощание. И в этих словах – гораздо больше смысла, чем в его молчании. Я знала, что нам предстоит ещё встречаться – не все вопросы по наследству утрясли. Но он предлагал мне помощь, если я с чем-то не смогу справиться.

– А я позвоню тебе сам, – забрал из моих рук телефон Идол и вбил туда свой номер, отправил себе звонок и улыбнулся немного печально.

Мы никогда не общались по телефону. Не было нужды. И вот сейчас останется призрачная ниточка, что свяжет этот мир и прошлый. Я не знала, смогу ли жить здесь. Но у меня был путь к отступлению, и это успокаивало.

Я наткнулась на взгляд неприветливого соседа, когда провожала Идола и Самохина. Виктор уехал чуть раньше на своём шустром драндулете, который с виду казался развалюха развалюхой, но вполне исправно исполнял свои функции – ехал и вёз.

Он шёл с детьми, и от него так и веяло неприязнью. Интересно, ему неприятна только я или он в принципе не любит людей? В этот раз я заглядываться не стала. Будет ещё время познакомиться со всеми местными «достопримечательностями», а раз уж мы соседи, всё равно будем так или иначе сталкиваться.

Для себя я ещё дома решила не втягиваться в местный бомонд, чтобы не очень больно было отрываться, если всё пойдёт не так, как мне бы хотелось. К тому же, мне не привыкать к одиночеству. Ничего в моей жизни не изменится. Будет тот же график и план, и цель, к которой я стремлюсь. Просто маленькая коробочка сменится на большую. Всего лишь.

Стыдно сказать, но я вздохнула с облегчением, когда машина уехала. Я устала от слишком плотного присутствия людей вокруг. Хотелось тишины и покоя, которых здесь было предостаточно.

Я обжила спальню – поставила на тумбочку милые и привычные сердцу вещицы: бабушкину шкатулку, тяжёлый бронзовый подсвечник и бабулину фотографию в рамке.

Всё остальное… эту комнату словно кто-то планировал для меня. С любовью. Здесь царили любимые моему сердцу спокойные тона. Всё, начиная от тяжёлых штор, заканчивая светлым тоном мебели, радовало глаз, казалось привычным. Дай мне волю, я бы не смогла устроить лучше.

В шкафу – одежда с ценниками. Мой размер. Отец думал обо мне?.. И, судя по всему, незримо присутствовал рядом, раз так хорошо изучил вкусы и предпочтения. Это… не пугало, нет. Немного сбивало с толку.

Наверное, я бы хотела сейчас узнать о нём немного побольше. Каким человеком был, чем занимался? Почему ни разу не захотел встретиться со мной? Я ведь больше года живу одна. Может, хотел, но не успел? Вероятно, кое-что мог бы мне поведать Самохин. И, кажется, он хотел, зато я отказалась.

10. Андрей Любимов

– Я только на минуточку отвернулась, а она исчезла! – тараторит Татьяна Алексеевна, уже экс-няня Кати. Такие у меня не задерживаются. К сожалению, она пятая. Никак не подберу нормальную ответственную женщину. Перевелись они, что ли.

Я не могу нанять женщину в возрасте: Катя гиперактивная. Я не могу нанять молодую девушку: у них не хватает опыта. С дамами бальзаковского возраста мне катастрофически не везёт.

Залипала, небось, в соцсетях. У неё та же болезнь, что и у моего сына: любовь к телефону и наушникам. До сегодняшнего дня она сносно справлялась со своими обязанностями. Но то, что ребёнок от неё удрал – недопустимо.

– Пойдёмте. Покажете, где вы гуляли.

Я стараюсь не рычать и не беситься, пытаюсь сдержаться, чтобы не выплеснуть на няню вполне оправданный гнев и тревогу за дочь. Но оттого, что я буду кричать или топать ногами, Катя не найдётся. Сейчас главное понять, куда она могла деться.

Они гуляли в искусственном скверике. У нас это площадка с деревьями. Лавочки, уютно. У соседки за аккуратным штакетником – сад. Мне хватило нескольких минут, чтобы обнаружить искусно оторванные доски, которые на вид смотрелись как и соседние.

Тревога обручем обхватила грудь. Так сильно, что дышать стало трудно. Катя оторвать доски не смогла бы при всём желании. Вывод напрашивался просто: кто-то очень хорошо постарался, чтобы можно было беспрепятственно шастать либо на нашу территорию, либо наоборот – от нас в соседский сад.

Я не мог и в страшном сне подумать, что кто-то способен удирать из дома подобным варварским способом, а поэтому справедливо решил, что имеет место быть нарушение частной собственности.

Вряд ли ангелоподобная блондинка успела провернуть финт с заборчиком. Кто-то до неё. И от этого стало ещё тревожнее. Я бросил всхлипывающую няню у забора, а сам пробрался в лаз.

Малина оказалась колючей, но зато я понял, что выбрал правильное направление: веточки сломаны, кто-то до меня здесь побывал. Буду надеяться, что это Катя.

В саду нет никого. Придётся идти к соседке и спрашивать. Дверь у неё открыта – какая беспечность. Не стал ни стучать, ни звать. Просто вошёл. Пусть это послужит ей уроком. Даже если Кати здесь нет, напугаю соседку, чтобы не забывалась.

Они стояли на кухне. Катя и эта… Сидела перед ребёнком на корточках и прижимала к себе. Моего ребёнка. Чужачка. Прикасалась к моей девочке, будто она ей родная. У Кати вздрагивают плечи. Она плачет! И у меня сорвало стоп-кран.

Тревога, злость, досада. Что нужно было делать, чтобы довести до слёз очень весёлую и жизнерадостную девчушку? В голове перемыкает. Сгорают предохранители. Как она посмела обидеть мою дочь?!

Если я хотел её напугать, то у меня не получилось. Внешне она выглядела спокойной, только с лица схлынули все краски. Синие глаза запали глубже, отчего лицо казалось мраморным и очень красивым.

– Не кричите, пожалуйста. Вы её пугаете.

Что?.. Да как она… Да я сейчас… А потом меня словно холодной водой окатило. Кажется, я потерял контроль. Совсем с ума сошёл.

– Извините, – выдавливаю из себя и провожу рукой по лбу.

– У вас кровь, – показывает она на свою щёку, давая понять, что я, кажется, поранился, когда через её малинник лез. Вот чёрт!

Зато Катя отмирает, поворачивается ко мне. Глаза у неё виноватые и круглые. Она инстинктивно жмётся к чужой девушке, и я невольно чувствую укол ревности. Вот же. Я её отец, а она к тётке незнакомой прилипла.

– Ой, папа! – всплёскивает она руками. – Ты поцарапался! – старательно выговаривает каждый звук. Всё же занятия с логопедом не прошли даром. – Сейчас тебя Ива зелёнкой намажет, как меня!

Дочь демонстрирует мне руки и ноги. Мда уж…

– Ты теперь индеец? – спрашиваю, разглядывая её с ног до головы. Вроде ничего страшного не случилось. И, наверное, Катя сама удрала. Никто её не заманивал.

– Я Катя, – надувает губы дочь. – А это Ива, познакомься. Как дерево, только это имя. А как по-взрослому – я забыла. Вот я Екатерина, а Ива…

Дочь смотрит вопросительно на девушку.

– Иванна, – представляется она. Лицо у неё строгое и глаза холодные.

Ей бы учительницей в школе работать. Мне нехорошо от этого взгляда и жарко. Это какой-то тотальный провал. Я всеми силами противился сближаться с соседкой, а тело моё думало иначе. Ему нравилась девушка. Её хрупкость привлекала.

– Андрей, – протягиваю руку и она, поколебавшись, вкладывает пальчики в мою ладонь. Сухие и холодные. Но даже прохладное прикосновение нравится моей горячей коже.

– Давайте я залью царапину перекисью, – предлагает тоже не без внутреннего сопротивления. Я это чувствую.

Не могу отказаться. Не из-за Кати, что подпрыгивает от радости: для неё это событие: у папы такие же «боевые шрамы» как и у неё. И папе сейчас достанется тоже. Теперь я понимаю: дочь плакала из-за зелёнки, а не потому что кто-то её обидел. А я повёл себя как дикарь. Но мне не стыдно. Досадно немного, что не сумел сдержать себя.

11. Ива

Сосед смотрел на меня так, словно хотел пришибить на месте, однако ни уничижительных слов, ни других действий не последовало.

– Всего хорошего, – сухой кивок, в голосе – арктические льды. Секунда – и я снова смотрю в прямую спину. У него отличная осанка. Он не очень высок ростом, но разворот плеч, тонкая талия, походка – завораживают.

Я не знаю, откуда взялась подобная смелость. Я никогда не конфликтовала, всегда старалась избегать острых углов, а тут вступила в противоборство с этим колючим нелюдимым Вороном.

Меня тянуло к нему, как бабочку к огню. Я никак не могла определиться, нравится он мне или отталкивает. Андрей. Имя его как пиратский флаг на мачте опасного корабля.

Слишком много впечатлений на сегодня. Воскресенье. Нужно сделать паузу и отдохнуть. Я вернулась домой и, закрывшись на все запоры, вошла в спальню. Сняла одежду и легла на кровать, что пахла свежей стружкой – новой мебелью. Под покрывалом – белоснежное постельное бельё.

В этой комнате всё новое – осеняет меня. Нет ничего из прошлого. Для меня это символично, как будто кто-то невидимый дал «добро» на жизнь с чистого листа. Я понимаю, что это отец, но не хочу думать о нём, как о конкретном человеке. Лучше ложится мне на душу некий собирательный образ, призрак наконец. Дух, что решил неожиданно обо мне позаботиться.

Я засыпаю, укрывшись пушистым покрывалом. Ухожу за грань яви, где всё по-другому. Нет боли, изнурительной работы, борьбы за каждый день существования. Зато где-то там, в отдалении, есть мужчина с мятежными глазами. Я вижу его, всё такого же неулыбчивого, сурового, закутанного то ли в чёрный плащ, то ли крылья. Он так далеко, что сложно разглядеть черты, но я знаю: это он.

А ещё неожиданно – второй мужчина с ослепительной улыбкой. Он протягивает руку, словно ободряет. И во сне я не знаю, что делать: то ли принять близкую помощь, то ли постараться дотянуться до одинокого хмурого изгоя.

Я так и не сделала выбор. Стояла и колебалась. А где-то там, позади, рычал страшный зверь – невидимый монстр, что – я чувствовала – собирался напасть на меня со спины.

Я проснулась в сумерках. Дышалось тяжело: как раз там, где билось моё слабенькое сердце, умостился кот. Лежал, скрутившись бубликом, и тарахтел так, что вибрировало моё тело.

Я прогнала нахала. Попыталась успокоиться: недавний сон неприятными иглами впивался в растревоженный мозг. Я вдыхала и выдыхала до тех пор, пока сердцебиение не пришло в норму. А затем сделала то, о чём мечтала в первое своё посещение: ступила босыми ногами на дощатый пол. Прохладно и приятно. А ещё – очень голодно. До головокружения. Я почти ничего не ела целый день.

Я шла из спальни, попутно включая везде свет. Я не боялась, но хотелось пустить в притихший дом немного тёплого света. Здесь светильники рассеивают мягкий свет, не бьют по глазам, а словно окутывают доброжелательностью.

Не помню, когда я готовила с таким наслаждением. Я не большая умелица, к тому же, готовка раньше была больше повинностью: запасала еду впрок, замораживала, а потом питалась готовым. Идеальный способ, сошедший со страниц Интернета, для тех, кто очень занят.

А сегодня – пир запахов и цвета. Сочные помидоры, золотистый сыр, яйца с оранжевым желтком – явно не из супермаркета.

Звонок. Замешательство. Здесь установлен видеодомофон. Самохин показывал. Подхожу почему-то на цыпочках. С экрана мне улыбается тот, второй, что снился мне. Никита, кажется.

– Ива, откройте, – у него располагающая улыбка. Вряд ли он пришёл меня убить. Поколебавшись, открываю калитку и дверь. И только на пороге забываю, что стою в домашней одежде и босая. Неудобно как-то. Нет, я выгляжу вполне благопристойно, но, наверное, не совсем прилично.

А ещё я думаю, что он слишком смелый. Или абсолютно без комплексов. Второй раз является без спроса, и совершенно не чувствует себя сковано или неловко. Это не про него – тушеваться или маяться неуверенностью.

– Добрый вечер! – протягивает он розу на длинном стебле. – Позволите? Я смотрю, у вас свет. Подумал: может, вам скучно или страшно? Решил навестить по-соседски.

Он снова ведёт монолог. А я стою и думаю о босых ногах.

– Кажется, я вас от ужина отвлёк? – чутко ведёт носом, а затем уверенно движется в сторону кухни. – Вы позволите? Я помогу. Заглажу вину, так сказать.

Я иду за ним, как собачонка. Здесь он чувствует себя хозяином, а я – лишней. Как-то слишком быстро ему удаётся освоиться в чужом доме. В чужом ли?.. Кажется, он неплохо ориентируется.

Никита моет руки, смотрит на набор продуктов на столе. По-хозяйски повязывает полотенце вокруг талии.

– Вы любите яичницу с помидорами?

Я бы сейчас съела подошву от сапога – так мне хочется есть.

– Я непритязательна, – наконец-то разлепляю губы и слежу, как он режет помидоры, разогревает сковородку, кидает кусок домашнего масла.

Чёткие движения. Руки у него по-мужски красивы: крепкие мускулы, длинные кисти и пальцы. Тело отзывается невольной дрожью на его совершенство.

12. Ива

– Зачем это вам? – спрашиваю, наблюдая, как он достаёт тарелки – белые, почти квадратные, с закруглёнными углами. Как выкладывает яичницу с томатами, кусочками бекона и луком. Сыр золотистой корочкой растёкся по поверхности и тянется за лопаткой, которой он уверенно орудует. Кажется, я сейчас станцую танец живота, лишь бы наконец-то поесть.

– А для общения нужны поводы? – посыпает он еду какими-то листиками и приглашает жестом к столу. Я мою руки и мёртвой хваткой зажимаю в руке вилку. Наконец-то!

Стараюсь есть медленно и культурно, но у меня плохо получается – слишком я голодна.

– Вкусно? – Никита тоже не отстаёт. У него хороший аппетит и ноль стеснения.

– Очень, – наслаждаюсь каждым кусочком.

Невольно завидую его лёгкости и контактности. Я так никогда не сумею себя вести. Слишком уж много зажимов. Но, наверное, очень глубоко в душе мне хотелось бы обладать малой толикой того, чем щедро наградила природа моего соседа. Не внешность его привлекала, отнюдь. Мне нравились конкретные черты характера. Полностью судить о внутреннем содержании соседа пока не бралась. Чересчур много неизвестных в уравнении Никиты Репина.

– Здесь где-то бутылка вина была, – срывается он с места. А я в который раз думаю, что отлично он ориентируется. Будто у себя дома. – Надо выпить на брудершафт, а то ты так и не осмелилась сказать мне «ты».

– Не надо вина, – пытаюсь возразить, но он меня не слушает. – Я не пью спиртного.

Наконец Никита выуживает откуда-то бутылку, легко находит штопор и, не обращая внимания на возражения, открывает. Я слышу, как льётся вино в бокалы.

– Не обязательно пить. Достаточно пригубить за компанию. Ну же, Ива, не будь такой трусихой.

Мне это не нравится, но я всё же уступаю его напору: касаюсь губами бокала и делаю крохотный глоток. Может, настало время познать? Хотя бы немного? То, чего никогда не пробовала в прошлой жизни?..

Это белое вино. Странный вкус. Немного с кислинкой, но не противно. Глоток холодным шариком катится по глотке и расцветает огненным цветком в груди. Так мне кажется. На самом деле – просто становится тепло внутри. Может, не всё так и плохо.

– Ты позволишь? – его голос слишком близко. Опасно близко от меня. Никита забирает бокал из моих рук и склоняется. Губы его касаются моих губ. Легко и ненавязчиво. Задерживаются немного, а затем обволакивают, затягивают в омут, от которого в теле разливается странное томление. Но я сижу неподвижно. Даже глаза не пытаюсь закрыть.

Это мой первый поцелуй. С элитным жеребцом, у которого, наверное, вся стена увешана скальпами девушек, что отдали ему своё сердце. Стена рухнувших надежд и разбитых сердец. Много чего приходит в голову, пока длится самый первый поцелуй в жизни двадцатишестилетней девушки.

– А теперь скажи мне что-нибудь, но обязательно нв «ты».

Голос у Никиты просел. Глаза блестят. Слава богу, он не лезет ко мне руками – обниматься или что-то подобное. Я бы его оттолкнула. Не терплю чужих прикосновений да ещё и без подготовки.

И я не смогла определиться с поцелуем – понравилось мне или не очень. По крайней мере, отвращения я не испытывала. Даже приятно. Особенно где-то там, внутри – тянуще-сосущее чувство, будто я всё ещё голодна. Но это уже не так. Это… чувственность? Мне сложно об этом судить.

– Ты бы не мог держаться от меня немного подальше?

Кажется, мне удалось его сбить с толку. Он растерянно хлопает ресницами. Не обижен, нет. Но искренне не понимает, что он сделал не так. У него даже дар речи отняло. Почему-то мне это нравится. Возможно, не всё потеряно в этом королевстве кривых зеркал, где царит двухсотпроцентная уверенность в себе.

– Я… обидел тебя?

– Нет, меня сложно обидеть. Просто ты для меня чужой. А от чужих я не терплю многих вольностей.

Он выпрямляется. Лицо у него становится серьёзным. Нет больше великолепной улыбки, что освещает вечер. Никита словно становится старше, не таким беззаботным юношей, каким видится он за внешним доброжелательным фасадом.

– Есть черта, за которую не стоит переступать, – не могу и не хочу останавливаться. – У меня свой мир. Я ещё не привыкла ко многим вещам, что свалились на меня внезапно. Поэтому я бы хотела простых, но понятных вещей. Соблюдение определённой субординации. Пусть это и звучит смешно. И, пожалуйста, держи дистанцию. Я нуждаюсь в воздухе и не терплю, когда на меня давят.

В его лице – ни грамма насмешки. Он слушает меня слишком внимательно. У Никиты даже брови напряглись – так он пытается меня понять.

– Хочется тебя пощупать, – крутит он головой, как оглушённый, – нет-нет, не бойся! – он даже руки поднимает, показывая, что не собирается ничего делать. – Это… невероятно. Такое ещё бывает в нашем мире? Слишком строгие девушки?

Я чувствую, как краснею. Ну, конечно же. Я отличаюсь. Я… не могу быть весёлой и беспечной. Легко общаться с мужчинами. Я вообще этого не умею. Прожила жизнь в консервной банке, отгородилась намеренно.

13. Ива и Андрей

Ива

Я не могла уснуть – выспалась на ночь глядя. Впервые в жизни меня не успокоило привычное занятие. Я попробовала вязать и поняла: мысли заняты не тем, а поэтому давно испробованное «лекарство» не действовало. Я выпадала из пространства, думала не о том, вязала не то.

Слишком много впечатлений и событий. Вроде бы ничего особенного, если задуматься. Для обычного человека. Для такой как я – целый мир: непонятный, сложный, многогранный и… опасный.

Я решила исследовать дом. Обойти его и рассмотреть поподробнее.

Первый этаж будто перестроен заново. Здесь не чувствовалось жизни и тепла. Разве что на кухне и в моей комнате. А так – пустые помещения, очень стильные, но не жилые. Идеально, чисто, стерильно.

Зато второй этаж носил незримое присутствие хозяина: большая библиотека, где книгами пользовались. Кресла, пепельница, плед на стуле возле стола. Словно кто-то вышел и скоро вернётся снова. Здесь убиралось явно – никаких следов пыли, а вещи никто не трогал. Взять хотя бы тот же плед.

Бильярдная, большая спальня – явно мужская. Кабинет. Всё открыто, хотя кое-где имелись замки. Всё на показ, хотя, наверное, можно было что-то спрятать или скрыть от лишних глаз.

Очень тихо, но где-то цокали часы. Большие, наверное. Подумалось: человека нет, а часы идут. Чья-то заботливая рука заводит их, поддерживает порядок в опустевших комнатах.

Меня насторожил шорох. В тишине, где слышно лишь моё дыхание да тиканье часов, шорох кажется подозрительным. Я вспомнила, что в доме кот – он наелся и спрятался где-то. Может, именно он шастает пустыми коридорами. Но мне стало страшно. Захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, а вместо этого я нелогично прижалась к стене, чутко вслушиваясь в тишину. Нет. Всё тихо. Показалось, наверное.

На сегодня экстрима хватило выше крыши, и по ощущениям – новые какие-то откровения или потрясения я не была готова вынести. Шла, выключая везде свет. Спустилась вниз и закрылась в своей комнате. Не хочу ничего знать. Кот там или мышь, а может, привидение покойного хозяина бродит по дому.

В последнее я не верила. Но всякая чертовщина всё равно лезла в голову. Правда, уснула я быстро. Но до утра на прикроватной тумбочке горел ночной светильник. Маленькая слабость, которую я позволяла себе и в прошлой жизни. Иногда страшилась засыпать в темноте. И тогда на помощь приходил старый друг – напольный торшер под абажуром. Сегодня его заменила ночная лампа – тусклая, спокойная и, на мой взгляд, очень надёжная.

Андрей Любимов

Катя стояла передо мной несчастная и немного смешная: Ива не поскупилась на зелёнку, А Катька пыталась выдавить слёзы – у неё неплохо получалось. Правда, она тёрла ручонками лицо. Не только ладонями, но и кистями, пытаясь разжалобить, отчего по морадашке у неё расползлись зелёные полосы. Получился какой-то кислотно-мутантовый енот.

Я ещё не успел и слова сказать, а она подготовилась. Психическая атака по родителю. От ворот удирала вполне себе весёлая девочка, которая, пока я прощался с соседкой, придумала неплохой план, как развести папу на эмоции. Моя дорогая артистка.

– Екатерина, – голос построже, потому что на самом деле мне хочется смеяться, но пережитый страх этим не перечеркнуть. К тому же во мне ещё плещется раздражение на белокурую деву.

Катя делает круглые глаза. По щеке течёт одинокая слезинка. Трогательная моя девочка. Больше всего хочется прижать её к себе, но это лишнее сейчас. Она заслужила хотя бы строгий разговор. Для начала.

– Ну, папа! – идёт моя кроха в атаку. – Я хотела с Ивой познакомиться, а ты бы всё равно не дал!

Не дал бы. Она права.

– Расскажи мне, кто тебя надоумил в дырки в заборе лазать.

Катька хлопает ресницами и забавно шлёпает губами, открывая и закрывая рот. Ей не хочется признаваться, но придётся.

– Я сама! Нашла! Давно!

Всё лучше и лучше новости.

– Ты уже лазала в соседский сад?

– Ну нет же, папа! – она снова усиленно трёт глаза. – Зачем мне туда лазать? Там никого не было раньше!

Логично. Но оторванных досок это не отменяет.

– Тогда кто их выломал?

– Не знаю! – слишком преданно таращится. Скрывает. Ну, ладно.

– Значит так. Из дома без моего разрешения – ни ногой. Наказана. Завтра едем к бабушке. Ведёшь себя как шёлковая, пока я буду искать новую няню.

– Катьяна Алексеевна не виновата! – пытается защитить беспечную няньку моя Катюха. Катьяна… Ей иногда сложно правильно выговаривать звуки. – Я сама! Она отвернулась на минуточку. Ей в туалет хотелось!

Господи, на что только ни способен детский мозг. Любое враньё придумает, чтобы выгородить никчемную бабёнку, которая за ребёнком уследить не сумела.

– Екатерина, – говорю спокойно, но холодно, – о няне тебе следовало думать в тот момент, когда ты от неё удирала. Человек из-за тебя потеряет работу. А всё потому, что ты её подставила. Ты могла попросить меня ещё раз и, возможно, мы бы нашли правильное решение.

14. Самохин и Андрей Любимов

Самохин

– Поздравляю.

Самохин всё бы отдал, чтобы не слышать этот глухой сорванный голос. Но ему уже и отдавать нечего, поэтому приходилось терпеть. Неизменная сигарета в руках. Издёвка в единственном слове. Пауза, которая тяготила и напрягала.

Почему этот человек любит стоять или сидеть спиной? Неужели он не понимает, что тому, кто стоит сзади, так и лезут в голову мысли ударить по большой голове или схватить обеими руками за шею?..

Самохин знал, что слишком труслив и воспитан, чтобы сделать это. К тому же, у Спины есть охрана. Наверное. Наверняка он знать не мог. Но успеет ли она, если вдруг кто-то окажется сильнее духом и телом, чем простой нотариус?

Впрочем, он врал самому себе: он тоже не так прост, как сейчас хотелось бы. Наверное, всё бы отдал, чтобы быть простым клерком, ходить на работу, выполнять скучные действия, но зато никогда не иметь дело с подобными людьми.

– Итак, она заселилась в дом. Не смогла удержаться от соблазна.

Снова этот пренебрежительный яд. Самохин гадал: что за этим стоит? То, что этому человеку позарез нужно было вдохнуть в дом Кудрявцева жизнь, он не сомневался. К чему теперь яд и горечь? Будто его обманули в лучших чувствах?

– Всё, как вы и хотели, – снова хочется удрать отсюда и избавиться от прилипчивого табачного дыма. Но ему не было команды уходить. Поэтому Самохин стоял и тихо ненавидел Спину.

– Вы не можете знать, чего я хочу.

Логично. Настоящих мотивов Самохин не знал. И, наверное, не хотел бы знать, если бы не одно «но»: ему понравилась девушка. Это трудно описать словами. Ощущения. Искренность. Что-то ещё. Она молодец. Храбрая. И, кажется, понимает, что дом, упавший с барского плеча, – бомба с часовым механизмом.

– Да. Не могу, – надо бы молчать, наверное, тогда аудиенция закончится быстрее. – Но, может, вы не будете её мучить?

Спина поворачивалась медленно. Всем корпусом. Как несмазанный робот, что давно заржавел и требовал отправки в утиль. Лучше бы стоял этот человек, как привык. Потому что невыносимо видеть эти насмешливо-пристальные глаза. Едкие, как кислота. В них мало жизни, но, кажется, это единственное место, где ещё осталось что-то живое. А от этого – ещё страшнее.

– Я разберусь, что мне делать с девчонкой, самостоятельно. А если потребуется совет или помощь, то я спрошу. У вас или ещё у кого-то. Или вы думаете, я не умею просить?

Самохин ничего не думал. Ему хотелось хоть как-то сохранить осколки прежней жизни.

Иллюзия, – вдруг пришла простая и понятная мысль. Самообман. Зачем себя обманывать? Как было, уже не будет никогда. Но пока он жив, в его руках выбор: сдохнуть предателем и рабом, что лижет ботинки «хозяина», или попытаться уйти с чистой совестью. В последнем случае жизнь уменьшалась в размерах до маленького теннисного мячика, что так легко сжать в руке.

– Когда она вступит в права наследования?

– Скоро, – несмотря на сигаретный смрад, ему почему-то стало легче дышать. Он принял решение. Простое. Сделал тот самый выбор. Теперь осталось лишь балансировать, чтобы не уйти раньше, чем до конца выполнит предназначенную миссию. – Остались формальности, связанные со сменой фамилии. От этого зависит всё остальное, вы же знаете.

– Это, собственно, ни на что не влияет, но любой путь должен быть пройден до конца. Каждая цепочка должна иметь логическое завершение. Без звена она лишь разорванная часть, а не единое целое.

По мнению Самохина, все эти слова – форменное издевательство, а не глубокая философия. Если бы он ещё понимал, что за всем этим стоит… Но его мозг никак не мог справиться с задачей: не хватало данных. Да и таланта, что уж скрывать, чтобы распутать клубок противоречий и тайн этого непростого дела.

– Сергей любил шарады, – мучил Самохина сорванный сиплый голос, продолжая цепочку его собственных размышлений. Он как будто угадывал или на самом деле мог читать мысли. – Ход с девчонкой – немного неожиданно, но вполне в его стиле. Но так даже интереснее. Идите, Дмитрий Давыдович, отдыхайте. Если вы понадобитесь, за вами придут.

Прозвучало это не зловеще, а как-то… слишком книжно, чтобы быть правдой: за ним не приходили, ему звонили. Поэтому он понял: этот человек издевается. Глумится даже, оставаясь внешне серьёзным.

Самохин уходил молча. Не попрощавшись. Если за ним следят сотни видеокамер (а он в этом не сомневался), вряд ли тот, кто будет смотреть записи, что-то сможет прочитать на его лице. Когда надо, нотариусы тоже умеют думать одно, а внешне выглядеть, как того хотят обстоятельства. В данном случае – понуро и безвольно.

Андрей Любимов

Вечер прошёл, как обычно: без особых изменений. Порядок – прежде всего. Это мой девиз. Ему я следую неукоснительно.

Катя дулась и бросала на меня пламенные взгляды, но её обиды меня не трогали. Может, потому, что наконец-то наладилось равновесие, к которому я стремился как дома, так и в делах.

15. Андрей и Ива

Андрей Любимов

Ослиное упрямство – отвратительная черта. Но я решил дождаться, и поэтому прятался в тени деревьев как распоследний идиот. Благо, это деревня, дома здесь не очень близко друг к другу, поэтому на километр никого не встретишь. Разве что Козючиц где-то засел со своим биноклем и фотоаппаратом. Вот будет радость: Любимов торчит под домом у новой соседки, отирает деревья и бесится, потому что другой павиан забрался в дом девушки раньше его. Тьфу!

Но я всё равно не ушёл. Убил больше часа, наверное. За это время много чего могло произойти. Но свет в окнах не гас. И это радовало. Почему-то. В какой-то момент я даже пожалел, что у меня нет бинокля, как у Козючица. Или подзорной трубы. Залезть бы на дерево и позаглядывать в окна. Буйное помешательство. Это, наверное, заразительно.

А ещё, пока я вышагивал вокруг, как кавалерийский конь, в голове привязчиво крутилась мысль: ради дочери я хотел рассмотреть более тесное общение с этой девицей. С этой… стервой, что принимает по ночам мужиков. Да её к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя!

Короче, время шло, маразм крепчал, но когда Репин всё же появился у ворот, я понял, что не успокоился, нет, но испытал некое мрачное удовлетворение: она не оставила его на ночь. Выгнала.

Из двора лился свет – я даже мельком успел заметить женскую фигурку – хрупкую и светловолосую. А Репин вышел оттуда с какой-то ну уж очень понурой мордой. Шёл, задумчиво хмуря брови, и рот у него – уголками вниз. Так счастливые любовники не уходят.

Вот и славно. Вот и замечательно. Об остальном буду думать позже. На радостях я всё же прошёлся по посёлку. Ночи ещё холодные, хоть и лето, но у меня внутри клокотал такой вулкан, что ударь этой ночью мороз – не заметил бы.

Вернувшись домой, обошёл свои владения. Я всегда так делаю – ритуал. Катька, раскидав руки, спит. Илья – тоже. Но совсем по-другому. Одеялом с головой почти укрыт, к стене отвёрнут. Разные. Даже по позам видно, у кого что внутри.

Мысленно составляю планы на завтра. Хуже всего – не могу детей оставить. Опять придётся к матери на поклон, а она не очень любит неожиданностей, но заранее звонить не стал: к утру любимая мама может придумать неплохой ход, чтобы увильнуть. Я не должен дать ей такого шанса. У меня важные переговоры, после которых подберу новую няню.

Вот в агентство я уже звонок сделал. Отличный сервис. Готовы терпеть любые капризы тех, кто хорошо платит. Пообещали подобрать новых кандидаток. И без разницы, что выходной день. Эта фирма без праздников и выходных готова предоставлять услуги.

В глухую ночь чёрт дёрнул меня проверить подготовленную ловушку. Интуиция – иначе никак не назвать. Я уже почти собрался спать. Но мне что-то всё же не давало покоя. В соседнем доме горел свет. Странно видеть его освещённым. Горел, потом погас. Но смутное пятно беспокоило меня. Там, под самой крышей, в мансарде, свет продолжал прорываться сквозь… преграду?.. плотные шторы?.. не понять.

А потом я решил посмотреть на записи с видеокамер. Ловушка сработала: кто-то пробирался по темноте и, легко отодвинув доски, скрылся в соседском саду.

На меня напал ступор. Оцепенение. Я не сразу в себя пришёл. Потому что не мог поверить своим глазам. Не мог умом понять, что не спятил.

Для достоверности прокрутил видео ещё пару раз с паузами. Ошибки быть не могло. Я всё правильно понял с первого раза.

Ива

Я по привычке проснулась рано. Вот что значит въевшийся в организм заложенный ритм жизни. Не было нужды подниматься в самую рань. Никто больше не покушался на мой душ, однако я поднялась сама, без будильника. Мои внутренние часы работали исправно.

Опустив ноги на дощатый пол, подумала: ничего не изменилось, кроме места жительства. Мне всё так же нужно идти к цели, работать, принимать заказы и отдавать готовые изделия.

Я не знаю, насколько здесь задержусь. Но почему-то больше не хотелось назад. Хотя там всё привычно и знакомо.

Я не стала ничего менять. Душ. Чашка чая. Работа. Равновесие. Работалось на удивление легко. В голове сложились новые наряды. Словно открылась дверца, откуда я черпала вдохновение.

Я всегда ловлю такие моменты. Не откладываю на потом. Беру карандаш и делаю наброски – стройные силуэты новых платьев ложатся на бумагу. Однажды они станут явью.

В восемь пришла кухарка. Я напрочь забыла о ней, хоть Самохин меня и предупреждал. Звонок – это пока неожиданно и непривычно.

– Меня зовут Зоя Николаевна, – заявляет она с порога. Женщина под пятьдесят. Хорошая улыбка. Волосы зачёсаны назад и стянуты в строгий пучок. И вся она домашняя, удобная. Пахнет от неё хорошо – булочками.

– Ива, – представляюсь ей, и она кивает в ответ, а затем уверенно проходит на кухню. Сразу же начинает хозяйничать, а я топчусь рядом и думаю, что в этом доме слишком многие чувствуют себя вольно, а я похожа на бедную родственницу, что жмётся к стенам.

– Я буду приходить через день, – говорит Зоя Николаевна между делом. – Если надо, зовите чаще, всегда приду и помогу. Вдруг гостей захотите позвать, мало ли. Я всегда с дорогой душой. Сергей Николаевич ценил мою стряпню. Я всяких кулинариев не заканчивала, конечно, но в хорошей еде разбираюсь. И в диетах. А что не знаю, так сейчас всему можно и по Интернету обучиться. Я там знаете сколько новых рецептов освоила?

16. Ива и Андрей

Ива

Дед фонтанировал недолго. У него словно вывалилось барахло из шкафа и всё – дверца захлопнулась. Он вызвался меня сопровождать к облюбованным дубам. Я хотела отказаться, но не посмела. Побоялась обидеть старого человека. К тому же, он казался мне безобидным, как гном из сказки, что пришёл в этот мир по какой-то своей прихоти. Не хотелось бы его злить, а то вдруг обидится и сделает меня крохотной, как Нильса?[1]

Когда мы добрались до дубовой рощи, старик явно выдохся. Здесь торчала одинокая лавочка, где мы пристроились.

– Эх, не танцевать мне на балах, не соблазнять молоденьких девушек, – грустно пошутил Герман Иосифович, и у меня снова кольнуло в груди.

Одинокий прилипчивый старикашка. Несчастный, наверное. И все его гонят, я так думаю. А ему и поговорить не с кем, пообщаться.

Почему-то вспоминается Ираида Исааковна с неизменными кошками. Такая же… неприкаянная. Запакованная в своём мире, куда ни окружающим хода нет, и ей не выбраться в силу замкнутого характера. Но ведь когда-то и она была молодой и, наверное, красивой. В ней до сих пор угадывается гордая осанка и некая интеллигентность. Что я знала о ней? Ничего. Даже то, что она с бабушкой моей дружила стало для меня новостью…

– Вы знаете, Иванна Сергеевна, я когда-то в органах служил, да. Уважаемый человек был. А сейчас играю роль местного шута. Смеются надо мной, – вдруг жалуется мне дед. – А я продолжаю всем надоедать. Жить как-то надо? Шевелиться, мозг заставлять работать. Да. Всё у меня было: семья, жена любимая, дети. А потом… всё куда-то исчезло. Даночка умерла, у сына и дочери – своих забот хватает. Внуки уже взрослые. Я прадед – страшно сказать – шестикратный. И живётся мне здесь неплохо. Хорошо даже. Счастливый я человек, Иванна Сергеевна. Грех жаловаться. А поговорить, бывает, и не с кем.

Мне нечего ему сказать. Любое слово – жалость. А жалости он не хочет. Собеседника, возможно. Любви хоть немножко. То, в чём я не сильна. Ни в разговорах, ни в любви. Жила под куполом, оберегаемая единственным родным человеком, которая учила меня держаться подальше от людей. И вот сейчас, когда её уже нет, мир людей приблизился ко мне опасно близко.

– Знаете? – говорю неожиданно для себя. – А вы заглядывайте ко мне в гости. Чаю попьём. Боюсь, я не очень хороший собеседник, но чай я умею заваривать отлично. С травами.

Он крутит шеей, вздыхает. А затем улыбается, прищурив глаз.

– Ой, рискуете вы, милая барышня! Могу ведь и надоесть. А вы такая деликатная, не прогоните, будете мучаться. Но я, как и большинство мужчин, эгоистичен, поэтому с радостью ваше предложение принимаю. Постараюсь не злоупотреблять вашей добротой. Чистая вы очень, неиспорченная. Трудно вам будет в жизни. Это я вам как эксперт говорю. Но я бы хотел за вами приглядывать. Как за внучкой своей. Позволите?

Я улыбнулась ему в ответ. На душе как-то легко стало. Можно подумать, если я запрещу, он не станет этого делать. Такой он меня и запечатлел. Щёлкнул своим фотоаппаратом. Вскочил, засуетился. Кадр ловил. А я смущалась. Не привыкла. Но почему-то не хотелось возмутиться. Пусть. Ему нравится. Его это вдохновляет. А от меня не убудет.

Возня с фотографированием помогла спрятать глубоко внутри слёзы, что подступали к горлу и рвались наружу. Я никогда не отличалась особой чувствительностью, а вот поди ж ты… Расчувствовалась.

Я не должна этого делать – пускать людей в свою жизнь. Не должна тревожить сердце, что и так перегружено впечатлениями. Но как избежать этого широкого потока, что льётся мне на голову просто из воздуха? Это надо просто пережить и успокоиться.

– Я бы посоветовал вам быть осторожнее, – сказал мне Герман Иосифович на обратном пути. – Что-то нехорошее вьётся вокруг этого дома. У меня интуиция. Да. Чутьё. Это, знаете ли, милое дитя, не вытравить даже старостью, – смеялся старик, как дряхлый ворон – клекотал горлом. – А уж если захотите, я вам много чего могу рассказать. И об отце вашем, Сергее, и о соседях. Да и вообще – много о чём, – он снова закаркал, замедляя шаг.

– Спасибо, – просто сказала я и протянула руку. Он ухватился за неё с радостью. Сжал узловатыми пальцами. Мне показалось, он бы и губами приложился, но сдержался.

– Так я загляну? На чай-то? – проверяет, не передумала ли.

– Приходите. Буду рада вас видеть, – ответила искренне. Я так чувствовала сейчас. И мне не было страшно, что он меня заболтает. К тому же… вероятно, я смогу через старика кое-что узнать. Внезапно посетила меня вот такая мысль. И пока я шла домой, всё перекидывала её со стороны в сторону, как карты. Стоит или не стоит?

Стоит. Я знаю, что получила дом для чего-то. Чтобы выполнить какую-то миссию. Или послужить прикрытием. Отвести глаза. Ничего умного в голову не приходило, но я понимала: раз я ввязалась, должна распутать нити, что привели меня сюда и запутали в свой клубок.

Неподалёку от дома я встретила Никиту. Он делал пробежку. Помахал мне рукой. Улыбнулся. Кивнула ему в ответ. Он не стал приставать, спрашивать, навязываться. И это порадовало. Пока что я не определилась, как вести себя с ним.

17. Андрей и Ива

Андрей Любимов

– Ты меня в могилу хочешь загнать!

Мама любит из ничего сделать трагедию.

– Мам, до вечера. Я дела утрясу и заберу детей. Мне не на кого положиться. Ты у меня единственная и неповторимая, кому я безбоязненно могу оставить детей.

– Льстец и подхалим! Прикажи Илье, пусть слушается! В прошлый раз отказывался есть и грубил!

Мама на всякий случай ябедничает повторно. В прошлый раз мы уже об этом беседовали, а Илье я внушение сделал по дороге в город.

– Что, опять няню уволил?

– Да, прозорливая моя, – целую её в щёку и спешу удалиться. Я и так уже опаздываю. Вечно везде опаздываю, если не могу решить вопрос с детьми. Как же найти хорошего человека? Чтобы с душой и ответственный? Очень сложная задача, однако.

К обеду я похож на выжатый лимон. К чёрту всё. Две недели отдыха я заслужил. Для это пришлось всех напрячь, довести до истерики собственного секретаря, перекраивая графики встреч и убеждая её, что ничего страшного не случится. Я всё время на связи, и часть вопросов вполне способен и в телефонном режиме решить.

На три у меня собеседование. Агентство готово предоставить мне список новых кандидаток в няни. Надеюсь, хоть в этот раз мне повезёт?

С везением оказалось туговато. То слишком молодые – что они знают о детях? Тем более, у меня подросток. Сложный период. То не подходили мне по каким-то другим причинам.

В конце концов, я сделал выбор. Пусть она и постарше, чем мне бы хотелось, но, может, это и к лучшему? Ведь мать моя тоже не богиня молодости, однако ей как-то удаётся находить с детьми общий язык? Буду надеяться, что и эта матрона меня не разочарует.

Больше всего мне понравилась её готовность приступить к обязанностям почти сразу.

– В семь я заберу вас, – поглядываю на часы и получаю уверенный кивок, полный достоинства. Немногословная – тоже плюс. Не лебезит – замечательно.

Я уже направлялся к машине, когда меня остановил приветственный взмах руки. Самохин. Тот самый, что привёз накануне новую соседку. Интересно, что ему от меня надо?

Ива

Когда я вернулась в дом, там вовсю орудовала молодая женщина с пылесосом. Немного старше меня. Соня. Кажется, так её называла кухарка. По дому плыли волшебные запахи. Но я бы, наверное, всё отдала, чтобы побыть в одиночестве. Слишком много людей. Это… душит. Тем более, когда они хозяйничают, а я не чувствую себя настоящей хозяйкой.

– У меня большая просьба, – поманила я за собой Соню. – Пожалуйста, не убирайте в этой комнате. Я сама.

Я завожу её в то помещение, что облюбовала для себя под мастерскую. Соня ахает. Есть от чего.

– Я здесь работаю, – объясняю женщине. Здесь всё под рукой, в определённом порядке уложены нитки. Я наизусть знаю, где какой оттенок и не путаюсь. Если их никто не переложит случайно не в том порядке.

Соня заворожено смотрит на стол. Там – мотивы нового платья. Я выкладываю их по мере готовности.

– Это делаете вы? – я понимаю её интерес.

– Да. Это моя работа.

– Знаете? – розовеет она от смущения. – Я бы могла аккуратно убирать. Не трогая ничего важного. Здесь очень большая комната. И очень много окон. Вам… будет сложно и тяжело, а я привыкшая. Не беспокойтесь – ничего не трону, не прикоснусь.

Я колеблюсь, но нехотя соглашаюсь: слишком большая физическая активность мне не на пользу.

Чуть позже Зоя Николаевна зовёт меня завтракать.

– Всё свежее и горячее, полезное и из хороших продуктов.

Она усаживает меня за стол, ставит чашку горячего какао, а я с трудом сдерживаю слёзы: это запах и вкус детства. Бабушкин любимый напиток.

Зоя Николаевна следит, чтобы я съела и пышный омлет, и тосты с маслом, и обязательно попробовала её фирменные рогалики. Они и правда замечательные – тают во рту.

– Видите, и не нужно питаться всяким фастфудом и вредным чем. Я вам тут и борщик, и варенички, и голубцов накрутила. А ещё булочки будут, хлеб домашний.

– Да здесь на неделю, – смеюсь и с ужасом думаю, что не смогу всё это осилить. Нужно срочно заводить хороших знакомых.

– Нет-нет! Я всего понемножку! Через день приду, свеженькое приготовлю.

Она слишком добра. И заботится обо мне, как мать, которой я не знала. Но невольно закрадывается в голову вопрос: это искренне или просто желание во что бы то ни стало удержаться на работе, которая, как я поняла, ей очень нужна?

Как бы там ни было, я не собираюсь разрушать установленный порядок. Если отец доверял этим людям, значит они достойны, чтобы их не обижать ничем. Недоверием – в первую очередь.

– А можно я кое-что спрошу? – Зоя Николаевна кивает с готовностью.