Украина тоже Россия

Адрес статьи в архиве:

http://russian.kiev.ua/books/sidorenko/ukralsorus/ukralsorus01.shtml

Сергей Николаевич Сидоренко:

Украина тоже Россия. Издание исправленное и дополненное

С.Н. Cидоренко

У К Р А И Н А

тоже

Р О С С И Я

Издание исправленное и дополненное

От автора

Произведения, составившие предлагаемую читателю книгу, посвящены различным

«эпохам» существования украинского государства.

Включенная в первый раздел книги работа «Независимость от здравого смысла»

(заметки сквозь смех и слезы об украинской независимости) — явилась своеобразной

реакцией на эту «географическую новость», когда, по прошествии трех лет

самостийного существования Украины, обнаружилось, что «независимая Украина» —

это не временное «помрачение в мозгах», а нечто такое, что собираются возводить

«всерьез и надолго».

Когда же «независимая Украина» благополучно отпраздновала десятилетний свой

юбилей, и когда стало ясно, что ни «смех», ни «слезы» делу уже не помогут, были

написаны работы, адресованные населению тех частей, на которые раскололась

единая прежде Русь, — вошедшие во второй раздел книги.

Так как все эти произведения были написаны еще до выхода в свет книги Кучмы

«Украина — не Россия», то естественно, что при их написании я не мог ставить своей

целью вступать в полемику с Кучмой, «словесность» которого была мне тогда известна

исключительно по записям майора Мельниченко. Однако издатели посчитали, что эти

мои работы, собранные вместе, могут быть ответом на кучмину книгу.

2005 г.

Раздел 1.

Независимость

от

здравого смысла

(заметки сквозь смех и слезы об украинской независимости)

«Но Он, зная помышления их,

сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам

в себе, падет».

Лука 11, 17.

«Вообще, теперь самое страшное, самое ужасное и позорное даже не сами ужасы и

позоры, а то, что надо разъяснять их, спорить о том, хороши они или дурны».

И.Бунин. «Окаянные дни»

Предисловие,

содержащее нудные рассуждения самого общего свойства

На исходе ХХ века беспечные и наивные советские люди с удивлением узнали о

существовании на занимаемой ими шестой части суши «национальных проблем».

Воспитанные в эпоху, когда со дня на день ожидалось слияние всех наций в единый

«советский народ», и когда обращать внимание на национальность человека, с

которым имеешь дело, считалось неприличным, так что даже любая полемика на

национальные темы вызывала чувство неловкости.., — они, тем не менее,

поразительно легко и притом разом, будто по чьей-то команде, «перестроились» в

соответствии с «духом времени».

Что же касается Украины — о которой далее пойдет речь, — то охвативший бывшую

нашу страну «переворот в мозгах» сказался на ней особенно пагубно. Рост

национальной активности проявился тут в парадоксальных формах. В крае, откуда

берет начало русская государственность, потомки тех, кто эту государственность

создавал, — впав в поразительное беспамятство, пожелали отделения края от

остальной Руси под видом принципиального нерусского — украинского — государства.

Конечно, в наши дни было бы уже несправедливо отрицать наличие на Украине

(бывшей Малой Руси) параллельной — нерусской по своей сути — национально-

культурной общности, которая претендует на право считаться особым — украинским —

народом. Некогда возникнув — пусть и, в преобладающей степени, искусственным

образом — и будучи поддержанной в пору своего становления заинтересованными в ее

существовании силами (в том числе и коммунистическим режимом на протяжении 70-ти

лет Советской власти), она закономерно стремится теперь к развитию, к

самоутверждению и даже к построению собственной государственности.

Однако, в связи с непомерными претензиями и геополитическими аппетитами

приверженцев украинской самостийности, было бы нелишним обратить их внимание на

тот единственный способ, посредством которого народам удавалось самоутвердиться в

таковом качестве, и достигать величия или, хотя бы, уважения и признания в мире.

Способ этот — назовем его созидательным — состоит в том, что народом (или

отдельными его представителями) создаются ценности, материальные или духовные,

которые впоследствии получают признание во всем мире. Ценности создаются

созидательной частью народа: то есть, гении творят, строители строят, производители

производят, чаще всего совсем даже и не помышляя ни о каком величии.

Существует, правда, еще один способ, который можно назвать административным.

Он состоит в том, чтобы пытаться представить то, что создается своим народом —

ценностями, притом ценностями обязательными для всех, убеждая и даже заставляя

других признать их таковыми. Подобного рода «патриотическая» деятельность

осуществляется в первую очередь политиками и чиновниками, то есть теми, для кого

утверждение величия своего народа — служебная или профессиональная обязанность;

а также просто гражданами, в силу разных причин свободными от созидания, которые,

поэтому, всю свою энергию тратят на то, чтобы поднимать шум «во славу отечества».

Методы, к каким прибегают такие «патриоты», — самые разные: начиная с невинного

самовосхваления и кончая крутыми политическими мерами, вплоть до

крупномасштабных военных действий.

Заметив попутно, что из попыток упрочить свой авторитет исключительно

административным способом, при помощи государства, никогда ни у одного народа

ничего путного не выходило, перейдем теперь делам более конкретным и для нас

более близким, в которых, благодаря этой самой причине, неразрывно соседствуют «и

смих, и грих».

Глава 1.

Великая Украинская Административная Революция

1

Главные благодетели, или с чьим лицом украинская независимость

Ради обретения своей независимости Украина не стала ввязываться в

изнурительную освободительную борьбу, совершать всевозможные подвиги,

взбираться на баррикады и прочее; для утверждения своего величия — она не стала

дожидаться творений собственных гениев или каких-либо невероятных всенародных

свершений… — а попыталась решить все эти «вопросы» особым, административным,

путем. Более того, на Украине, по сути, произошла административная революция, вряд

ли возможная где-либо еще в мире, кроме как в бывшем социалистическом

государстве, в котором реальное положение вещей почти никогда не принималось во

внимание; в котором делом вполне обычным было: извлечь из не совсем здоровой

головы некий замысел и — поверх миллионов людей, их судеб, связей, традиций,

поверх здравого смысла и законов природы — приняться, не считаясь с «издержками»,

воплощать этот замысел в жизнь…

Если видеть величие народа в административных свершениях, в обретении

народом такого блага, как собственная государственность, то перечисление главных

благодетелей Украины следует начинать с Ленина и Сталина (но их почему-то в

благодетели не включают — видимо, стесняются). Тех же, кто до них пытался в этом

смысле что-либо сделать и кого теперь считают творцами и основателями украинской

государственности, для краткости изложения лучше даже опустить, как реально почти

ничего не добившихся.

Владимир Ильич даровал Украине хоть фиктивную, но государственность,

благодаря чему наплодилось достаточное количество украинских «дэржавных диячив».

Правда, настоящую государственную политику они не вершили — создавали лишь

видимость, но есть профессии, от бездействия представителей которых населению

только польза. Однако, точно так же, как, например, военным, которым, чтобы

осуществлять свою функцию, то есть воевать, нужна война, — «дэржавным диячам»1,

чтобы не простаивать, необходимо собственное государство. Дождавшись удобного

момента, они его и родили.

Затем Сталин: дав украинской государственной конструкции окрепнуть, он

воссоединил, так сказать, «украинские земли», оттяпав их у соседних государств —

чего сами украинские «диячи» с хилыми их силенками сделать бы никогда не смогли.

Пропустим Хрущева Никиту: Крым хоть и хороший кусок земли, но не

принципиальный.

И перейдем, наконец, к главному на все времена благодетелю украинского народа,

чья решающая роль в обретении Украиной собственной государственности не

вызывает ничьих сомнений, — к первому нашему президенту, Леониду нашему

Кравчуку.

Воспользовавшись политической неопределенностью и перестроечной суматохой,

сей человек сумел под покровом ночи незаметно отсоединить от единого союзного

хозяйственно-политического механизма целую Украину, вместе со всеми ее

просторами и богатствами, со всем ее населением — (нами с вами, дорогие читатели!),

— со всеми — что важно! — рычагами ее управления; и затем, крепко держа добычу и

пугаясь каждого шороха, побежал, поминутно оглядываясь на ходу и цепляясь полами

пиджака за кустарник Беловежской пущи, через всю Пущу, через Полесье — в Киев.

Там перво-наперво (для конспирации) сменил, так сказать, «окраску»: сбросил прежние

партийные штаны, надел национальные шаровары, после чего и воцарился.

Дальнейшее было уже, как говорится, делом техники…

Тем более, что хватились не сразу. А когда хватились, было уже поздно. Как и

везде, будь то лифт или электричка, стоит кому-то первому что-нибудь отцепить и

унести, либо написать, допустим, матерное слово, — как через два дня от электрички

или лифта остается один скелет, сплошь исписанный матерными словами. Так

случилось и в этот раз. Хватившись, обнаружили, что всех западных и всех южных

частей прежнего единого механизма — нет: подчистую все разобрали и разворовали

недобрые люди. Доискиваться, однако, не стали: посетовав на недобрых людей, лишь

махнули рукой да принялись зорко следить, чтобы не прозевать того, что осталось.

Таким-то вот образом, благодаря этому ловкому и удачливому человеку и досталась

нам с вами, дорогие соотечественники, собственная государственность. В этом-то и

состоит его, этого ловкого и удачливого человека, «всемирно-историческая роль».

Нам, украинцам, удивительно повезло, что в нужную минуту в нужном месте

оказался у нас именно этот, а не другой человек, и что весь славный политический

путь, пройденный этим человеком до осуществления им своей исторической миссии,

сформировал у него качества, как раз для такой миссии требуемые — более того, я

даже уверен: будь на то политическая необходимость, нашему герою ничего бы не

стоило не то что перевоплотиться из главного коммунистического идеолога Украины —

в националиста, но даже, не моргнув глазом, объявить себя хоть правоверным

мусульманином, хоть иудеем, хоть представителем любого из сексуальных

меньшинств.

Мне могут возразить (единственно, чтоб умалить заслуги нашего первого

президента): подумаешь, скажут, редкость... — и приведут в пример бывшие союзные

республики: у них, мол, у всех — точно так же: в нужную минуту в нужном месте

неизменно отыскивались подобного сорта люди — так что и искать особо не надо

было… Однако, не следует забывать, уважаемые мои оппоненты, что наш-то президент

был все-таки первым, а первым быть всегда трудно.

Вспомним хотя бы Колумба. Каких только страхов он не натерпелся, прежде чем,

переплыв океан, ступил на новую, неизведанную землю; какие только опасности его не

подстерегали: и штормы, и жуткие тропические болезни, и дикие звери, и кровожадные

аборигены — а сегодня этих океанов только ленивый не бороздит: одних наших

«челноков» на всех материках аж кишит, все заморские земли сумками своими

заставили — и ничего, и никаких страхов — разве что таможенник купюру выцыганит —

не больше…

Так что заслуг у нашего президента не отнять. Конечно, он, как и подобает великому

человеку, в иных случаях начинает скромничать. Особенно если спрашивают

недоброжелатели, и спрашивают с пристрастием. «Это не я, — скромно отвечает наш

первый президент, — это Ельцын. Это он придумал механизм разобрать — и меня

подговорил… Он руль себе присмотрел — ему руль был нужен,..» — и начинает

подробно вспоминать, как все происходило.

Но это перед чужими. Перед своими же он не таится. Перед своими он так и

говорит: «Моя, дескать, работа. Я главный зачинщик и есть», — и тоже начинает

вспоминать подробности и детали…

Вообще же, нельзя не отметить, что сам этот замечательный человек является в

некотором роде символом того, что именуется украинской независимостью.

Предвижу то недалекое время, когда в руках наших потомков появятся деньги с

изображенным на них державным профилем первого президента (на самых, притом,

крупных купюрах), представляю, как дети с замиранием сердца будут читать в

школьных своих учебниках — о первом президенте, — и перед их «мысленным взором»

будет вставать образ мужественного человека, непременно на коне, непременно с

мечом, с булавой или с копьем в руке, — который поражая в смертельной схватке

имперского Змия, добывает Украине свободу… А монументы, а музеи, а мемориальные

места!.. (Вот что значит подлинно великий человек: он еще в парламенте заседает,

даже и на пенсию еще не собирается, а мы уже такое про него пишем...) Впрочем,

народ не стал дожидаться официального указания на сей счет и, действуя, так сказать,

стихийно, увековечил уже имя нашего первого президента, присвоив это имя

известному средству передвижения, которое называется теперь «кравчучкой»2 и при

помощи которого этот народ пытается облегчить груз всевозможных благ, взваленных

на его плечи по воле нашего великого благодетеля.

2

«Волеизъявление народа», или «как это делалось» на Украине

Однако, мы не какие-то там фантастические и восторженные потомки, а очень даже

реальные современники и непосредственные жертвы великого исторического события

— и от нашего, кстати сказать, питания и настроения будет еще зависеть, появятся ли

вообще на свет эти самые благодарные потомки. Поэтому-то, с подобающей жертвам

серьезностью и с долей недоверия, обычной для современников и очевидцев всего

великого, попытаемся разобраться: благодаря каким обстоятельст-вам, а также каким

таким нашим особым добродетелям или, наоборот, недостаткам, стал возможен сей

грандиозный политический акт.

Тем более, что — предвижу — найдутся у меня и другие оппоненты, которые за

восхвалением личности первого президента увидят попытку принизить само по себе

историческое событие, попытку представить всенародный акт чем-то недостаточно

всенародным. «А как же референдум? — скажу они. — А как же волеизъявление

народа?!»

Было, было «волеизъявление»! Ибо там, где у нашего Вашингтона и его сподручных

не доставало сил и умения, им на выручку пришел сам по себе уникальный

исторический момент и уникальная же политиче-ская неопытность наших людей.

Момент для проведения референдума был действительно на редкость удобный —

как никогда, наверное, раньше и никогда уже позже. Самое, как говорится, воровское

время — хоть для проведения всякого рода легитимных актов общенационального

масштаба, хоть просто для того, чтобы частным порядком что-нибудь откуда-нибудь

стянуть.

Политическая зрелость народа, которому предложили изъявить свою волю, была

приблизительно такой же, как у туземных обитателей многочисленных тихоокеанских

островов, которые, в свое время, за горсть стекляшек и безделушек, с готовностью

отдавали хитрым европейцам свои острова с их богатствами, упраздняли прежних

своих богов, и сами становились рабами.

Народ наш, в основной своей массе, готов был по старой привычке поддержать все,

что попросит у него начальство: прислали сверху «на места» бумажки от Горбачева —

народ взял бумажки и проголосовал, за что хотел Горбачев; прислали меньше чем

через год бумажки от Кравчука — народ опять же взял бумажки и проголосовал за то,

что просил у него Кравчук — отменив тем самым прежнее свое волеизъявление.

(Видимо, надо было и Ельцину заслать к этому же народу какую-нибудь свою бумажку и

тоже этот народ о чем-нибудь попросить — наверное, тем бы все и кончилось).

Большинство голосовавших до того момента, когда им было предложено решить

судьбу Украины, ни разу в своей жизни ни о какой независимости даже и не

задумывались, и не представляли свое государство иным, чем — со столицей в Москве

и — простирающимся от Черного моря до Тихого океана.

Более того, из проголосовавших за независимость значительное число составляют

те, кто, несмотря на такое свое волеизъявление, еще до самого недавнего времени

наивно полагали, что руководство страны, в которой они живут, по прежнему находится

в Москве, и в бедах своих винили Ельцина, считая его нашим правителем.

Однако, так как население Украины состояло уже не только из ех, кто в ответ на

всякое желание начальства неизменно брал под козырек, но также из тех, кто с

перестройкой что называется «прозрел», и, теоретически, прежде чем послушаться

начальства, мог еще и подумать, а подумав — неизвестно до чего и додуматься… — то

для перестраховки (впрочем, скорее излишней — из одной жадности к дополнительным

процентам) с народом была проведена еще и разъяснительная работа.

Средства массовой информации объяснили Петру из Полтавы, что он, оказывается,

является рабом Ивана из Костромы и что из этого факта проистекают все его беды:

коварный колонизатор Иван не только живет за счет раба своего Петра, но при этом

еще и всячески над бедным Петром измывается… Художники слова мигом облекли эту

новость в образную форму — и в течение нескольких месяцев нельзя было включить

телевизор или радио, чтобы не услышать оттуда, что «Украйина стогнэ… плачэ…»,

«Украйина стойить на колинах» и тому подобное. И правда, великий стон стоял в ту

пору над Украиной — стон в средствах массовой информации. Для несведущих этот

стон вполне мог показаться стоном самой Украины…

Заметим к тому же, что все это происходило как раз в такую девственную эпоху,

когда невинный наш обыватель свято верил во всякое новое слово — так что услышав

новое слово из телевизора или прочитав его в газете, готов был чуть ли не тут же

бежать — воплощать это слово в действительность. Добавим сюда и то, что откровения

вроде того, что «Украйина стогнэ…» и «Украйина стойить на колинах» — для

большинства тогда были в диковинку. Поэтому неудивительно, что наши

дисциплинированные и вдобавок доверчивые и сердобольные телезрители (они же —

читатели газет и слушатели радио) по первому же зову кинулись к своим урнам и

проголосовали, чтобы ее — то есть Украину — перестали, наконец, обижать.

А тут еще Народный Рух не поленился изготовить и преподнести каждому жителю

Украины листовочку, в которой для неискушенной части населения разъяснялось, как

правильно голосовать и что именно вычеркивать. Для искушенной же части электората,

на той же листовке, в виде «информации к размышлению» давались статистические

данные о том, как много мы всего производим, и прозрачно намекалось, что стоит

только нам проголосовать определенным образом — то есть совершить несложную,

требующую лишь ловкости рук, манипуляцию с опусканием бюллетеня в урну, как

Украина тут же превратится в развитую европейскую державу, в нечто подобное

Франции или Германии, а ее граждане поголовно станут «средними европейцами».

Смысл листовочки, в общем, сводился к двум зловещим словам: «Нас объедают!»

Это «нас объедают!» было воспринято народом как своего рода «отечество в

опасности!» — а надо знать украинскую душу, чтобы понять, с какой болью оно

отозвалось в украинской душе, вылившись в единый многомиллионный вздох, который

Кравчук тут же пересчитал и документально оформил.

Что уж говорить об остальных, если против такого аргумента не устояли и

убеленные сединами ветераны второй мировой — последний и, казалось, нерушимый

оплот дружбы между народами, — которых еще за год до референдума заподозрить в

каких-либо симпатиях к украинской национальной идее никто бы не посмел. А ведь их в

свое время — не то, что нынешние идеологи, но даже один из «первоисточников» этой

идеи — сам Степан Бандера! — пытался, но не сумел переубедить (напротив: многие

из них после войны гонялись за этим «первоисточником» по карпатским лесам, желая

ему погибели)… С ними, ведь, и Гитлер не смог ничего сделать…

Тут уж не иначе, как очередная загадка украинской души, посчитавшей в тот

момент, что ее «объедают»… Видимо и Гитлеру, в свое время, следовало бы проявить

гибкость и, вместо «кнута», двинуть на нас с «пряником»…

3

Сознательные украинцы

Но вот я уже снова слышу многочисленные голоса моих оппонентов, обвиняющих

меня теперь в том, что я пытаюсь представить украинский народ неким тупым и

безвольным стадом, которое можно загнать куда кому вздумается. Поэтому, спешу

оговориться: были, конечно же были такие, кто вполне понимали, что делают. Таких,

правда, было меньшинство, но умных людей, как известно, всегда мало.

Засим, с большим удовольствием покидаю сферу «коллективного

бессознательного» — и перехожу к сознательной части нашего населения: к тем, кто

голосуя на референдуме, себе, так сказать, не навредил, и чьему волеизъявлению

соответствует то положение вещей, которое мы «имеем на сегодняшний день».

Под номером первым, безусловно, стоит сам тогдашний президент Кравчук.

Отделив свою вотчину от Москвы, он добился собственной своей независимости от

московского руководства и сделался самым независимым человеком на Украине.

Далее следует многочисленная армия государственных чиновников фиктивного

прежде государства: в результате референдума, все, кто имел должность или чин —

все в этой должности или чине повысились; все, что прежде было республиканским,

стало теперь центральным. Особенно можно понять должностных лиц самого высокого

ранга. Попробуйте поставить себя на их место: то был ты провинциальным чиновником,

сидел в своей глуши и каждую минуту ждал, что нагрянет вышестоящее начальство из

центра, и дрожал при этом как осиновый лист (оттого, что на подобного рода фиктивных

должностях всегда есть за что получить нагоняй), — а тут вдруг твоя глушь чудесным

образом превращается в независимую европейскую державу и твое кресло

автоматически делается креслом наивысшего ранга, и сам ты — уже не дрожишь как

осиновый лист, а становишься тем самым вышестоящим начальством из центра — и, в

качестве такового, заставляешь дрожать других. А жене с детишками сколько радости!

Воистину — сон: волшебный сон, ставший реальностью!

После чиновников следует назвать многомиллионный отряд коммунистов и им

сочувствующих. Хотя, не знаю, можно ли о чиновниках и коммунистах говорить

раздельно: ибо все чиновники были у нас одновременно и коммунистами. Однако

скажем так: речь идет о тех, которые голосовали в первую очередь как коммунисты, а

затем уже какдолжностные лица.

Казалось бы, в каком таком индивиде — в то время как чиновничья составляющая

его натуры тянула бы его отделять, обособлять свое кресло — другая,

коммунистическая составляющая, в силу декларируемого интернационализма, должна

была бы этому противиться. Но на деле вышло все так, что эта самая

коммунистическая составляющая едва ли не с большим рвением кинулась отделяться

от России, где к тому времени запахло рыночными реформами. И не прогадала: так как

это позволило еще года на три, под прикрытием всякого рода фокусов с национальной

символикой, продлить жизнь социализму.

Наряду с чиновниками и коммунистами нужно воздать должное и патентованной

национальной интеллигенции, выведенной при прошлом режиме искусственным путем

— для того только, чтобы продемонстрировать всему миру, что нации у нас при

социализме цветут и развиваются; той самой интеллигенции, которая на бывшем

всесоюзном уровне выделялась лакейством в совсем уже неприличных формах

(вероятно потому, что получить патент национального творческого или научного

деятеля возможно было лишь для тех, кто готовы были всячески пресмыкаться перед

властями).

Как бы там ни было, но именно эта часть интеллигенции: те, кто прошли проверку

режимом, своего рода отбор, и признаны были благонадежными — именно они сыграли

решающую роль в идеологическом обосновании, и, главное, в рекламном обеспечении

разрыва Украины с Россией, в результате которого получили возможность одним махом

отмежеваться от прежних грехов и заодно повысить свой статус.

Вопрос же статуса для них первостепенный, потому что национальные творческие и

научные деятели (не путать просто с учеными или, допустим, поэтами) были у нас не

более чем ряжеными, демонстрирующими наличие и процветание национальной науки

и культуры, и являлись, по сути, такими же чиновниками, как и государственные

деятели, которые демонстрировали наличие государственности. Поэтому-то, как и у

всяких чиновников, все, что касалось рангов, статусов или чинов, всегда стояло у них

на первом месте, и оттого-то в наши дни столь многие из них перекочевали в политику,

где с чинами дела обстоят веселее.

Кроме того, теперь, когда народу Украины, ориентировавшемуся в основном на

общерусскую культуру и русский язык, предписано развиваться исключительно в

рамках украинской культуры, они возложили на себя еще и роль просветителей: из-за

того, что на географическом пространстве, давшем миру величайших писателей и

философов, композиторов и художников, естествоиспытателей и богословов, остались

едва ли не единственными, кто знает государственный язык в объеме большем, чем

нужно для простого бытового общения, отчасти потому, что этот язык в таком объеме

пока еще полностью не сформирован и спешно «формируется» на ходу (правда, за

годы Советской власти на этом языке написаны и защищены целые горы научных

диссертаций — однако сии письмена следует признать скорее национальными, нежели

научными).

Переходя к западным украинцам, оставляю всякую иронию. У Западной Украины

собственная своя история, вследствие которой истори-ческий опыт, а также ценности и

представления у населения этого региона разительно отличаются от таковых же — у

населения основной части Украины, — так что упрекнуть жителей Западной Украины в

непоследовательности нельзя. Точно так же, при всей устойчивой и закоренелой

неприязни западных украинцев к Москве, вряд ли стоит приписывать им сколько-нибудь

значительную роль в осуществлении того геополитического переворота, который

произошел на Украине — из-за недостаточности у них сил, средств и рычагов,

необходимых для такой роли. Главная заслуга в претворении львовских мечтаний в

жизнь по праву принадлежит Киеву. А то, что западно-украинское население, состав-

ляющее 10 — 20% от населения всей Украины, не стало противиться, когда остальным

80 — 90% населения республики навязали их ценности — не вижу ничего

предосудительного, кроме невинного, в общем, стремления способствовать тому, чтоб

и другие сделались такими же во всех отношениях положительными, как и они сами: тут

все та же старая история, как свинья из лучших побуждений решила кошку накормить

желудями.

Если указанное прекраснодушное стремление все же признать недостатком, то тот

же упрек, что и западным украинцам, можно адресовать и творческой украинской

интеллигенции — тем ее представителям, которые всегда думали, писали, пели и

говорили по-украински, и которые, тем не менее, не пресмыкались перед властями, а

наоборот, будучи убеждены в том, что народу предписывают сверху одну,

исключительно русскую культуру, смело против этого протестовали. Всех их, однако,

видимо вполне устраивает, когда в наши дни тому же народу и опять же сверху

предписывают теперь уже украинскую культуру. Впрочем, какой интеллигент не

воспользуется тем, что «плохо лежит».

Более того, в наше время, пламенные борцы за украинскую независимость, когда

«поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», а именно, детали и

перипетии провозглашения на Верховной Раде независимости Украины в славном

августе девяносто первого, то со спокойной совестью констатируют, что это эпохальное

событие стало возможно лишь благодаря коммунистам, поддержавшим ГКЧП, —

которые, испугавшись затем разоблачения, вздумали отгородиться от Ельцина и

грядущих с ним перемен государственной границей. Наших героев нисколько не

смущает тот факт, что украинская независимость — не более чем результат ловкой

интриги. Такой независимостью они не побрезговали. Тем самым они расписались в

том, что воля народа их нисколько не интересует, что главное для них — с помощью

хоть комму-нистов, хоть самого дьявола перетянуть эту волю на свою сторону.

Показательно также и то, что они, называющие себя демократами, предпочли все же

остаться с украинскими коммунистами, нежели с победившими российскими

демократами.

В число активнейших приверженцев украинской независимости, безусловно,

следует включить и многомиллионную армию ярых бо-лельщиков киевского «Динамо»,

дела которого в годы «застоя» курировались идеологическим ведомством, бывшим

ведомством Кравчука (и находились под неусыпным покровительством Щербицкого), и

которое этим самым ведомством было предложено народу в качестве одного из

заменителей религии, так как всесильного марксистско-ленинского учения для

«удовлетворения духовных потребностей» народа явно не хватало. Вполне возможно,

что кураторы и покровители действовали в этом случае не только по должностной

обязанности, но и «по велению сердца» — ибо для всей плеяды бывших наших вождей,

от восседавшего в Кремле Брежнева до обитавшего в Киеве Щербицкого, было

характерно то, что культурные и религиозные их запросы ограничивались в основном

футболом (хотя, в отношении Кравчука следует все же оговориться: время показало,

что и в решении церковных вопросов он способен действовать столь же смело и

эффективно, ка и в решении вопросов футбольных).

В этой связи, довольно естественным и понятным выглядит желание

«идеологически подкованных» болельщиков киевского «Динамо» отделиться,

отгородиться от всего русского — лишь бы вместе с русским провалился бы в

преисподнюю ненавистный московский «Спартак» — вечный соперник и конкурент

киевского «Динамо».

Казалось бы, тут не иначе, как явное преувеличение — в самом деле: какое могут

иметь влияние те или иные футбольные привязанности на решение такого глобального

вопроса, как историческая судьба народа? Однако, если вспомнить хотя бы

предперестроечные времена, когда на основной части Украины ни о каких

самостийностях никто ничего не слыхал и на официально декларируемой «дружбе

народов» не было заметно и пятнышка — уже в ту пору тон репортажей в спортивной

прессе (самой у нас тогда читаемой), освещающих перипетии футбольных баталий,

был неизменно враждебен по отношению к Москве. И именно этот тон воцарился

впоследствии в украинской прессе и перенесся на освещение всех вопросов,

касающихся России.

Так что аргумент, согласно которому Украине нужно отделятся от России, потому

что это в интересах киевского «Динамо», — при всей его дикости и

неправдоподобности, следует признать реально повлиявшим на результаты славного

референдума: ввиду демократичности референдумов, куда пускают даже и

футбольных болельщиков, а также ввиду огромной массы этих последних, для кого

Москва и Россия — не более, чем логово московского «Спартака».

Перечисляя сознательно голосовавших за отделение Украины от России, не

забудем упомянуть и то «молодое поколение», которое «выбирает Пепси» и которое

Киев предпочло Москве по той простой причине, что Киев к этому «Пепси»

географически находится ближе; как и вообще всех тех, для кого совместный на

протяжении веков путь, пройденный народами Северной и Южной Руси и великие

ценности, созданные на этом пути — ничего не значат либо попросту не существуют, и

для кого, по этой причине, легко было с ними расстаться.

4

«Соль земли»

Из всех сознательных наиболее сознательными были, безусловно, высшие киевские

чиновники и та самая патентованная национальная интеллигенция, ее элита. Они-то и

сумели, опираясь на ограниченность и безразличие масс, осуществить на Украине

глобальный переворот, который, в честь главных его вдохновителей и исполнителей

вполне можно было бы назвать «административно-филологической революцией», если

бы «интеллектуалы» (филологически озабоченные научные деятели и всякого рода

«мытци»3) не действовали в ней точно так же, как и чиновники, — сугубо

административно: то есть никаких революций в своих областях они не совершали, а

преуспели лишь в деле «перетягивания одеяла на себя».

Могут, конечно, возникнуть сомнения, почему собственно «революция»? Потому что

эволюцией тут и не пахло. Что из того, что в здание, где восседали высшие украинские

власти не вбегала группа националистически настроенных вооруженных людей и не

совершала переворота, — а просто эти самые высшие власти перекрасили свои

знамена и переменили одежды: прежние партийные на национальные шаровары? В

наш солидный век одни только горные народы, обитатели Балкан или Кавказа,

пытаются еще решать свои проблемы с помощью оружия — у степных же, равнинных,

народов все перевороты совершаются в основном в бумагах: для самого радикального

переворота, вроде того, что произошел на Украине, достаточно всего лишь державным

мужам пошептаться в кулуарах и вовремя составить ловкий документ. Однако, если

говорить о последствиях тихого украинского переворота, то они самые революционные.

В результате этого переворота чиновники получили для себя государственность

(хотя считается, что для народа), а национальная интеллигенция — возможность

провести «культурную революцию» согласно своему вкусу и интересу (хотя и тут

считается, что в интересах народа). Обе силы действовали сообща, всячески

поддерживая и подкрепляя друг друга.

«Интеллектуалы» помогли чиновникам с аргументацией — на тот случай, если

возникнут сомнения, нужно ли Украине отдельное от России государство. Чиновники,

подученные «интеллектуалами», тут же, без запинки, дадут полный и исчерпывающий

ответ: «Во-первых, — скажут они, — в бывшем Союзе нас объедали…» (умалчивая,

естественно, о том, что отделили они Украину от России как раз в тот момент, когда

Россия стала на путь реформ, при которых, в принципе, никто никого не должен

«объедать»: кто сколько заработает — столько и съест)4.

«Во-вторых, — добавят они, извлекая второй припасенный аргумент, — в бывшем

Союзе украинская национальная культура угнеталась, поэтому нужно было

провозгласить независимое государство, чтобы посредством государственных мер эту

культуру возродить» (то есть опять же станут клонить к тому, что нас «объедают» —

только уже в культурном отношении).

Этот второй аргумент продиктован, впрочем, не столько любовью чиновников к

украинской культуре, сколько страхом перед преобразованиями, начатыми в Москве, —

следствием которых является уменьшение вмешательства государства в частную

жизнь граждан, в том числе и в сферу духовных и культурных их интересов. Для

чиновников же, и в отношении указанных сфер — главное — иметь возможность эту

самую частную жизнь контролировать, все равно с каких позиций: хоть с позиций

пролетарского интернационализма, хоть с крайне националистических, но только чтоб

контролировать. Чиновник вообще существо удивительное: вы можете как угодно

издеваться над его принципами и убеждениями, вешать над его креслом чей угодно

портрет, — но покушаться на само кресло… — этого он вам не позволит. Потому что

кресло — это и есть подлинный его принцип и его убеждение.

В свою очередь национальная интеллигенция воспользовалась могуществом

чиновников, чтобы средствами государства принудить большую часть населения

Украины поменять культурную ориентацию. Потому что никакими другими способами

нельзя заставить украинское население отказаться от великой русской культуры, в

создании которой огромную роль сыграли и выходцы из Южной Руси — отказаться в

пользу культуры сугубо украинской, которая вряд ли когда-либо смо-жет претендовать

на то, чтобы полноценно заменить общерусскую.

Тем более что нынешняя «культурная революция» осуществляет-ся, в основном,

деятелями, на протяжении всей своей жизни дружно воспевавшими — кто прозою, кто в

стихах, кто в «научных» трудах, а кто пламенной речью с трибуны — «торжество

ленинских идей», деятелями вроде Павлычко, чьи стихи о том что:

«Ростуть мої діла, мої надії,

Мій світ росте від ленінських щедрот.

Я — комуніст і в імені, і в дії,

Яку благословляє мій народ”,

- едва ли не половину теперешних жителей Украины в свое время заставляли

зубрить в школе.

Именно эти деятели, добившись вывода с украинской территории культуры Пушкина

и Достоевского, претендуют теперь на роль духовных вождей нации. Они справедливо

рассудили, что завоевывать новых приверженцев украинской культуре посредством

создания собственных «Фаустов» и «Иллиад» — малоэффективно, так как это

потребует длительного, кропотливого труда на протяжении, может быть многих

столетий, и по этой причине избрали метод более надежный — административный. Он,

в их случае, к тому же и единственно возможный, потому что, повторяю, всякий, кто

имел несчастье проходить в школе «шедевры» этих «духовных вождей», будь на то его

воля, бежал бы от этих «шедевров», от их ворцов и от культуры, представляемой

такими творцами, как черт от ладана.

Ну кого, в самом деле, могут привлечь стихи того же Павлычко о том, что:

“По ясних шляхах до перемоги

Нас веде Центральний Комітет.”

(“Слава партії”.),

или:

“Партія — сосни шумлять понад плаєм,

Партія — гори співають пісні,

Партія — каже дитина мені,

Партія — серце любов`ю палає.”

(“Рідні мої несходимі Карпати.”),

или:

“Вийшли з темних хащів

Гуцули трудящі

На осяйний плай.

Дружною ходою

Разом із Москвою

Йде гуцульський край,

Йде щасливий край...”

(“Грай, трембіто!”),

или:

“...і лісоруби йдуть охоче

Для з`їзду партії дарунок

Приготувать ясної ночі.”

(“Подарунок з`їздові”).

Все это из «раннего», так сказать, творчества; а вот, к примеру, из сравнительно

еще недавнего, «предперестроечного» (1984 год):

“Є така на світі сила.

Що врятує людський рід...

Сила та комуністична,

Нездоланна, як зело...

Ленін силою тією

Нас надихав на віки...

Щоб нести понад землею

Сонце, мир, добра ідею” —

Комунізму колоски...” и т.д.

(“Ода комуністичній силі”).

Более того, в 1990-м году, всего за год до провозглашения украинской

«нэзалэжности», в издательстве “Радянський письменник” вышла книжка “Ленінський

заповіт”, в которой «найвыдатниши постатти» нынешних культурных процессов на

Украине присутствуют чуть ли не в полном составе в качестве воспевателей Ленина. В

сборнике можно найти и «вирши» Павлычко, воспевающего Ленина в таких, например,

выражениях:

“До сонця він подібний. Обійма

Промінням розуму простори світу

Іде весна на землю, ним зігріту,

А де не світить — радості нема.”

(“Ленін іде”);

и верноподданнические заверения Драча:

“Дихаю Леніним до останнього подиху...”

(“Дихаю Леніним”),

и поэтическое признание Павла Мовчана о том, что

“...його (т.е. Ленина — С.С.) ім?я в мені бринить”

(“Його ім?я”).

И хотя упомянутые «вирши» написаны, в основном, задолго до времени издания

сборника — (Павлычко, к примеру, преподносил свои поэтические подарки власти

аккуратно к ее юбилеям) — но, если бы тот же Драч к 1990-му году перестал бы уже

«дыхаты Лэниным», то, наверное, нашел бы возможность отказаться от участия в

сборнике…

И дело тут даже не в извинительном страхе перед тотальной государственной

машиной, принуждающей музу прятать глаза и молчать, когда вокруг творятся

безобразия (ибо не всем же быть Солженицыными, Стусами или Высоцкими) — муза

тут отнюдь не молчит. Тут своего рода новейший вариант толстовского «не могу

молчать!»: тоже, как и у Толстого, «не могу молчать!», только уже по иной, нежели у

Толстого, причине — потому что молчаньем сыт не будешь. Или, как метко выразился

другой наш всенародно известный (тоже по школьным учебникам) поэт Борис Олийнык:

“Мені не дозволяє совість

Негоду пересидіти в кущі”.

(“Кредо”)

И правда, много ли, в смысле житейских благ, можно высидеть «в кущи», тем более

— «в нэгоду»?

Создавая эти «шедевры», их творцы находились, выражаясь юридически, «в

здравом уме и твердой памяти»; и если подобную «культурную деятельность» не

квалифицировать как корысть, то придется отметить крайнюю уж инфантильность,

потому что в годы «развитого социализма» даже у воспитанников старших групп

детских дошкольных учреждений, отношение к такого рода стишкам было довольно

скептическое. В любом случае, создатели подобного наследия либо по моральным

своим качествам, либо попросту по уму на роль народных поводырей не годятся.

Казалось бы, сегодня место бывшим нашим активнейшим деятелям, всем

воспевателям Партии и творцам Ленинианы, не иначе как где-то в коммунистическом

подполье, действующем на территории Украины с целью вернуть Украину на светлый

ленинский путь, или, на худой конец, где-нибудь в монастыре, где можно было бы

усердно замаливать былые грехи… — ан нет: именно они являются, как правило, и

нынешними нашими активнейшими деятелями. Все они твердо теперь стоят (вернее,

сидят — в государственных и депутатских креслах) на позициях, про которые один из

них, Павлычко, раньше писал:

“На наш народ кати в тризубах точать

На смітниках Європи гострий ніж...”

(“Відповідь батькам”),

или так:

“Ваша Україна — панна,

Нам її бажання звісні...”

“Бажання” действительно — “звісні”.

В наши дни именно эти господа больше других разглагольствуют о «рабском

положении» украинцев в СССР — хотя, в действительности, в «рабском положении»

был не народ, а исключительно они сами (притом, что рабство это было добровольное,

да и к тому же неплохо оплачиваемое). Конечно, недостатка в такого рода деятелях не

было и в России, — но в сегодняшней России они погоду уже не делают. Они для нее

— уже прошлое.

1. «диячи» (укр.) — деятели.

2. «кравчучкой» на Украине называют ручную тележку на двух колесиках,

предназначенную для перевозки чемоданов, сумок, мешков и т.п.

3. «мытци» (укр.) — деятели искусства.

4. Кстати, очень скоро стало очевидным и то, кто на самом деле кого «объедал».

Если до развала СССР, в едином государстве, уровень жизни на Украине был выше

чем в Российской Федерации, то после обретения Украиной независимости (т.е. когда

Украину перестали уже «объедать») — украинцы стали жить значительно хуже в

сравнении с россиянами. Хотя, после разрушения единой страны, и те, и другие стали

намного беднее чем прежде. Однако, все это обнаружилось лишь тогда, когда «главное

дело» — отделение Украины — было уже сделано…

Глава 2.

“Державнисть” — как высшая цель

«Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там

вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или

превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и

скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.

Хлестаков. Очень хорошо.

Бобчинский. Да если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот, мол,

ваше императорское величество, городе живет Петр Иванович Бобчинский».

Гоголь. «Ревизор».

1

Благо государственности

Попытаемся же теперь трезво оценить те великие блага, которыми наделили нас, с

нашего позволения, наши благодетели; тем более, есть подозрение, что блага эти

представляют ценность исключительно для них самих.

Первое из обретенных нами благ — благо государственности. В этой связи не могу

удержаться от некоторого количества проникновенных слов, посвященных государству

вообще.

Само по себе государство есть ни что иное, как необходимое зло, как порождение

греховности человека и прискорбного несовершенства его природы. С одной стороны,

возникновение государства является следствием человеческой жадности и лени,

принуждающих человека склонятся в своей деятельности к узкой специализации. В

какой-то момент человек смекнул: чтобы добиться большей выгоды, ему лучше

заниматься чем-то одним, — и избрав для себя какую-нибудь профессию, он настолько

в нее углублялся, что постепенно терял все навыки и способности, которые к этой

профессии не относились — в том числе и способность защищать себя от всякого рода

злоумышленников. Одновременно, тоже за ненадобностью, он терял нравственные

качества — так что и сам вполне мог бы стать злоумышленником для других и при

случае не упустил бы возможности воспользоваться плодами чужого труда. Поэтому-то,

функцию защиты всех от всех, а также защиты от внешних врагов любезно взяло на

себя государство.

С другой стороны, существование государства — это следствие того печального

обстоятельства, что человек не очень-то склонен по доброй воле делится своим

достатком со старыми, бедными или больными. Тот факт, что каждый, кто при достатке,

неизбежно тоже станет старым, а значит и больным и бедным, тех, кто сегодня молод,

здоров и богат, как правило, не убеждает — и это есть второй повод для того, чтобы

явилось государство и предложило свои услуги: собирать дань с тех, кто не знает, куда

девать деньги — в пользу тех, кому нечего есть.

О том, каким образом людям досталось такое благо как государство, можно

прочесть даже у Тараса Шевченко, в стихотворении «Пророк»:

“Неначе праведних дітей,

Господь, любя отих людей,

Послав на землю їм пророка;

Свою любов благовістить,

Святую правду возвістить!..”

Все, однако, кончилось тем, что:

“...Навчені люди. І лукаві!

Господнюю святую славу

Розтлили...

І мужа свята... горе вам!

На стогнах каменем побили.

І праведно Господь великий,

Мов на звірей тих лютих, диких,

Кайдани повелів кувать,

Глибокі тюрми покопать.

І роде лютий і жестокий!

Вомісто кроткого пророка...

Царя вам повелів надать!”

Т.Г. Шевченко. «Пророк».

Так что государство — это не более как цепь, на которую человек, из-за своей

жадности, лени и эгоизма сам себя посадил. Само же государство при этом отнюдь не

является стороной безучастной. «Отеческой» своей заботой оно потакает человеческой

инфантильности, благодаря которой может существовать.

Отношения государства и гражданина очень напоминают отношения рэкетира и

предпринимателя. Точно так же, как предприниматель вынужден «отстегивать»

(платить дань) рэкетиру — гражданин обязан платить налог государству. В качестве

ответной услуги рэкетир обеспечивает предпринимателю так называемую «крышу»; а

государство гражданину — защиту от посторонних посягательств на жизнь и

имущество. При этом инициатива такого «сотрудничества» в обоих случаях исходит от

тех, кто берется защищать. И если по поводу того, какого рода та «защита», которую

предлагают предпринимателям рэкетиры неясностей не возникает; то что касается

защиты, которую обещает человеку государство, — следует отметить, что в

сегодняшнем мире в большинстве стран основную опасность для человека

представляют не преступники и возможные иностранные агрессоры, а собственное его

государство. Тем более, что и сама преступность, в том виде, в каком мы ее сегодня

имеем — есть, в первую очередь, ни что иное как порождение того же государства,

сконцентрировавшего у себя значительную часть народного достояния, в которое

время от времени те или иные расторопные люди находят способы запустить нечистую

руку, обретая тем самым могущество и возможность совершать безнаказанные деяния.

Рэкетирская сущность государства особенно отчетливо проявляется в наше время:

когда образование новых независимых государств и их взаимные препирательства в

значительной мере имеют оттенок мафиозных разборок, циничной «дележки пирога»,

часто даже без малейшей примеси каких-либо других мотивов, с каким-нибудь лениво,

на скорую руку состряпанным для народа идеологическим обоснованием. Так что наши

экономические, национальные, культурные, религиозные и все прочие потрясения —

чаще всего являются следствием «дележки пирога», поделив который, счастливые

обладатели его кусочков разгуливают теперь по Европе, изумляя тамошних

обывателей богатством и расточительностью.

Вообще же, какую сферу жизнедеятельности человека ни возьми, вмешательство

государства всегда только тормозит развитие этой сферы. Могущественное

государство эффективно лишь для проведения таких актов, как повальная

коллективизация или мобилизация населения на массовый и почти бесплатный

трудовой героизм (если говорить о хозяйстве); для успешной агрессии против другого

государства (если говорить о внешней политике); для решения национальных проблем

путем выселения тех или иных народов с занимаемых ими территорий (это — что

касается политики национальной); для того, чтобы заставить деятелей культуры всеми

«культурными» средствами прославлять существующий режим (если говорить о

политике культурной) и так далее.

Государство не есть целесообразное образование, созданное для блага человека,

которое можно улучшать и совершенствовать. Степень огосударствления жизни в той

или иной стране свидетельствует лишь о степени дикости, рабства и инфантильности

ее населения. Единственный способ совершенствования государства состоит в

постепенном уменьшении его влияния на жизнь граждан.

Тут следует вспомнить, что государство у нас уже было, и наша задача состояла

лишь в том, чтобы «совершенствовать» его по указанному единственному способу.

Однако украинцам, — притом, что государственные структуры на территории Украины

функционировали во всю свою мощь, милиция и собес действовали исправно, и

вообще, степень вмешательства государства в экономику, культуру и в частные дела

граждан была более чем достаточной, — показалось, что государства взвалено на их

плечи все таки мало. Украинцам захотелось добавить к тому, что уже имелось еще и

огромную государственную машину, которую надлежит содержать всякому суверенному

государству, свою армию и флот, свои спецслужбы, завести своих дипломатов, своих

таможенников и пограничников и так далее. Сим чаяньям суждено было сбыться. И

теперь на Украине слово «дэржавнисть» едва ли не святое, и вообще, все что связано с

державой вознесено на небывалую доселе высоту, которая выглядит тем

внушительнее, чем в более глубокую пропасть скатывается человек.

Впрочем, рядовые украинцы — во всем этом мало повинны. Воспользовавшись их

печальными слабостями, бедных украинцев заставили, в угоду кучке «добродийив» и

заокеанских их покровителей, срочным порядком рожать новое государство. Вдобавок

ко всему, эти подневольные государственнические потуги бедным украинцам

приходится осуществлять в рамках некой «национальной» идеи. И это притом, что для

подавляющего большинства населения края эта идея совсем ничего не значит, а число

горячих ее противников едва ли не превышает количества активных ее сторонников.

Надо ли говорить, что создавать в таких условиях государство, опирающееся на

национальную идею — это все равно, что пытаться сделать «национальной» медицину

или, например, пожарное дело…

2

«Дурнэ дило нэ хытрэ»

Как говорится: «дурнэ дило нэ хытрэ».

В принципе, из любых двух человек вполне можно получить президента и

полноценную ему оппозицию. В любой деревне, при желании, можно организовать свое

самостийное государство — надо лишь покопаться в славной деревенской истории и

найти там нужные свидетельства для обоснования курса на независимость — они там,

без сомнения, найдутся (история, вообще, удивительная штука — всегда: что в ней

начинаешь искать — то непременно и находишь).

Следует также заметить, что подобного рода государства по своей легитимности

ничуть не уступят даже самим Соединенным Штатам. Стоит только любому начальнику

собрать на подвластной ему территории народ (или, по-новому, электорат) и

обратиться к этому электорату с таким приблизительно вопросом: «Хотите ли вы стать

свободными, счастливыми и богатыми, или же наоборот: желаете, чтобы вас

порабощали, держали впроголодь и всячески над вами издевались?» — после чего

необходимое волеизъявление вместе с легитимностью, можно считать, в кармане.

Что же касается бывших наших союзных или нынешних автономных республик, то

тут уж сам Бог велел — и размеры позволяют, и здорового честолюбия у власть

имущих не занимать. «Почему это, — подумает себе какой-нибудь республиканский

лидер, — допустим, Лихтенштейну или какой-то Монаке можно, а нам нельзя?.. У них

ведь и народишка всего-то тысяч по двадцать, а у меня в самом захудалом районе —

вдвое больше… А главы-то ихние, в этих Монаках, монархами, небось, считаются… А

тут — тьфу… и произнести противно… Где справедливость?!»

Подумав так, он будет, естественно, прав.

Беда, правда, в том, что не успеет этот высокий руководитель воплотить свою идею

в действительность, как мгновенно явится множество желающих следовать примеру;

после чего новорожденная держава станет тут же распадаться на части, заявляющие о

своей «самостийности», — которые, в свою очередь, незамедлительно начнут

делится… — и этот процесс будет продолжаться до тех пор, пока на данной территории

не исчерпаются граждане, облаченные хоть какой-нибудь властью.

Конечно, по апатичности и безынициативности наших граждан, в том числе и

руководящих, этот процесс очень скоро бы выдохся; однако же, нужно вспомнить, что у

всех ведь потенциальных президентов есть семьи, дети… Любого такого инертного

мужа, замеченного в том, что он не спешит превращать подначальную себе территорию

в независимое государство, а старается вместо этого улизнуть на рыбалку, тут же

прищучит жена (не говоря уже о теще). И после упреков известного содержания, вроде

того что: «У всех мужья как мужья… Все давно президенты — один ты…» — у кого из

вас, дорогие читатели, хватит духу отказаться от президентского кресла?..

Но тут-то и начинается самое неприятное. Почему-то всякий высший начальник —

везде: будь то на Украине, или в Грузии, или в Молдавии… — очень обижается и

искренне не понимает, когда его подчиненный, тоже начальник, только пониже рангом,

начинает действовать тем же макаром, что и он: тоже собирает «свой народ» и тоже

принимается спрашивать, желает ли этот народ быть свободным и счастливым.

Высший начальник в таких случаях жутко негодует, мечет в предателя-подчиненного

громы и молнии, пылая праведным гневом клеймит его «сепаратистом» и безо всякого

зазрения совести пытается оспорить новый статус своего подчиненного и подвластной

ему территории.

Подобная реакция есть ни что иное, как проявление тех самых «имперских

амбиций», в наличии которых подозревают почему-то одну Россию. Все это заставляет

вспомнить известный пример, характеризующий представление о добре и зле у диких

народов. Когда у дикаря спрашивали: «Что такое «добро» и что такое «зло»? — он,

подумав, отве-чал: «Если я ворую жен и коров у других людей — это «добро», а если у

меня воруют жен и коров — это «зло». Так и тут: самим-то ведь высшим начальникам,

небось, приятно, когда после того как они объявили свою вотчину суверенным

государством, весь мир узнал, что: есть такое государство! — допустим, Украина.

Правда, это несколько похоже на то, как один из персонажей комедии «Ревизор»

нашего земляка Гоголя, Петр Иванович Бобчинский просил у другого персонажа,

Хлестакова: «…Как поедете в Петербург, скажите всем.., что вот… живет в таком-то

городе Петр Иванович Бобчинский…» — но это ничего, пусть бы… Однако, почему же

теперь нельзя, чтобы весь мир подобным же образом узнал, что есть такой Крым?! или

Закарпатье?! или город Кобеляки Полтавской области?!.

Так что в этом смысле никаких ограничений по-моему быть не должно, и любой

«субъект административного деления», в принципе, точно так же волен объявить себя

суверенной державой, как и любой человек — назвать себя кем угодно: хоть

Наполеоном, хоть марсианином, хоть тенью отца Гамлета. Существуют, правда,

ограничения несколько иного плана. Если, к примеру, простой человек вдруг ни с того

ни с сего объявит, что он — Наполеон, то это может обернуться для него

нежелательными последствиями, а именно: водворением в известное учреждение. С

административной единицей, объявившей себя государством, ничего такого случиться,

конечно, не может; однако данную «единицу» солидные страны на всякий случай станут

обходить стороной, зная, что тот кто пособен объявить себя Наполеоном, затем вполне

может и укусить. Но это еще полбеды. Потому что кроме солидных вполне могут

найтись и такие, кто, убедившись, что помешательство не буйное, а наоборот — тихое,

и что укуса опасаться не следует, — запросто могут и обобрать, как поступают с

пьяными и сумасшедшими хитрые и циничные люди. Да и солидные на этот счет

зачастую не промах: в нашем мире солидность нередко приобретается именно таким

способом.

Поэтому выступать с подобного рода декларациями — как говорится, «себе

дороже». Тем более, что от смены вывески мало что изменится. В экономическом

смысле изменится разве тем, что маленьким странам нужно будет обзаводиться

атрибутами государственности, тратя на это средства, которые вполне можно было бы

направить на культуру или социальные нужды; к тому же неизбежно придется терпеть

ущерб от разрыва хозяйственных связей. Во всех же остальных смыслах

новорожденное государство рискует превратиться в еще более глухую провинцию, чем

было прежде (особенно, если говорить о том, какие возможности оно способно дать

своему гражданину). Мало ли, в самом деле, сейчас в Африке независимых государств

с пышными названиями.

Тут напрашивается показательный пример — с Ирландией. Существует, как

известно, две Ирландии: одна Ирландия — независимое государство, и вторая —

Северная Ирландия — составная часть Соединенного королевства Великобритании и

Северной Ирландии. Если говорить об экономике, то население «зависимой» Северной

Ирландии живет намного богаче населения независимой Ирландии. Если же говорить

об авторитете государства, то независимая Ирландия — это именно та держава,

которую однажды проспал российский президент Борис Ельцин. По пути из

Соединенных Штатов домой он должен был остановиться в Дублине и нанести визит

тамошнему руководству; однако, — по собственному его признанию, — уснул, а свита

не осмелилась его разбудить (добавим, — ради такого пустяка, как встреча с

ирландскими руководителями). Вполне вероятно, что все на самом деле было не так, и

президент либо заболел, либо, скажем так, продолжал находиться под впечатлением от

угощения в Америке, — однако то, что он не посчитал зазорным выдвинуть в свое

оправдание версию, будто Ирландию он проспал — весьма показательно. Смею

предположить, что приблизительно так же относятся к государству Ирландия и другие

«сильные мира», все Клинтоны и Коли, — разница лишь в том, что в отличие от

российского президента они умеют себя вести. Что же касается Лондона, который на

международном уровне представляет интересы «зависимой» Северной Ирландии, —

то Лондон даже такой непосредственный человек как Борис Ельцин, проспать бы не

решился: это слишком дорого бы ему обошлось.

3

«Кадры решают все»

Впрочем, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что в нашем случае все

предостережения от излишнего усердия в государственном строительстве попросту

неуместны — по причине наличия огромного числа «кадров», готовых к тому, чтобы

занять какой угодно пост. А «кадры, — как говаривал товарищ Сталин, — решают все».

Иногда просто диву даешься: насколько все-таки богата талантами наша земля!

Казалось бы, как так могло получиться, что после семидесяти с лишним лет

уравнительного и нивелирующего коммунистического воспитания, из бывших советских

школьников, сплошь пионеров и комсомольцев, в наши дни, по первому же зову

истории, явилось разом столько кандидатов в президенты, в шахи, в гетманы и даже в

мессии… Трудно избавиться от ощущения, что всех их, как колорадских жуков, откуда-

то к нам подбросили. Но, вдумавшись и вглядевшись, начинаешь понимать — что это

именно наши, советские люди.

И тут приходит на ум удивительно провидческая песня Высоцкого, в которой

рассказывается о том, как человек, посаженный на пятнадцать суток за мелкое

хулиганство, узнав, что новоизбранный римский папа — «из наших, из поляков, из

славян», — заявляет, что и сам мог бы запросто «выйти в папы римские», а заодно и

заменить иракского шаха, и заныть «место Голды Меир» и так далее…

Если вдуматься, то в невероятном обилии у нас готовых претендентов на любую

наивысшую должность ничего удивительного нет. Потому что решиться занять любой,

пусть даже самый «заоблачный» руководящий пост, значительно проще, когда

интеллектуальный багаж ограничен сведением о том, сколькими орденами, когда и за

что был награжден ВЛКСМ, и если вдобавок имеется еще за плечами опыт отсидки

пятнадцати суток за мелкое хулиганство. В деле карьерного продвижения никак ведь не

обойтись без некоторой ограниченности ума и недостатка образования, помноженных

на известную долю цинизма.

Здоровое отсутствие знаний предохраняет от ненужных сомнений и позволяет

обрести необходимые на всяком руководящем поприще легкость и самонадеянность, а

также уверенность в том, что в этом мире все просто и ничего неосуществимого нет —

вроде той уверенности, с какой булгаковский Шариков разрешил спор, возникший в

переписке Энгельса с Каутским: «… пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова

пухнет. Взять все да и поделить…»

Цинизм же и спасительная свобода от неудобств морального плана в достаточной

мере обеспечены отсутствием у большей части нашего населения религиозного

мировосприятия, особенно православного, согласно которому власть — это лишь

дополнительная, взваленная на плечи, ноша. Таким образом, всеми качествами,

необходимыми новейшим нашим политическим деятелям для осуществления ими

всякого рода «нехитрых дел» — щедро наделила их отечественная история последних

семидесяти с лишним лет. После такой подготовки наши люди, вообще, могут все.

И потом, можно вполне понять и доморощенных наших деятелей: им ведь тоже

наверное обидно видеть по телевизору, что даже руководитель могущественнейшей на

планете державы, известный всему миру человек по имени Билл — ничем вроде бы

особо не блещет, разве что белизной зубов. «Отчего бы и мне не попытаться?» —

задает себе вопрос какой-нибудь Жириновский, имеющий ловкий язык да, вдобавок,

неплохие курчавые волосы…

Правда, от этого самого Билла в его благоустроенной стране, которая управляется

по большей части автоматически, не так то много зависит. Он там всего лишь символ —

так: поездит четыре года, поулыбается, пожмет кому следует руки, не более. Наша же

беда как раз в том, что отечественным аналогам белозубого заморского Билла, в

отличие от него самого, простыми улыбками и рукопожатиями, к сожалению, уже не

отделаться. После нашей «перестройки», в результате которой бывший «народ

покорителей космоса» переквалифицировался, в основном, на «водителей кравчучек»

— управляемость нашего государственного механизма, развалившегося, к тому же, на

части, существенно усложни-лась. Жизнедеятельностью осколков бывшей великой

державы приходится теперь управлять исключительно «в ручном режиме». А потому

сегодня столь много зависит от «личных качеств» представителей правящей нашей

элиты.

К сожалению, эти «личные качества» оптимизма не прибавляют. Нынешний наш

правящий класс состоит почти поголовно из тех, кто ради удовлетворения малейшей

своей прихоти в средствах стесняться не станет, — напоминая тем самым известного

персонажа Достоевского, отвечавшего на собственный вопрос: «Свету ли провалиться,

или вот мне чаю не пить?» — следующим образом: «Я скажу, что свету провалиться, а

чтоб мне чай всегда пить». Правда, на первый взгляд, их и порицать за это особо не

следует: они в таком своем выборе мало чем отличаются от большинства обывателей.

Однако разница состоит в том, что простой обыватель в неуемном своем желании

«пить чай» всегда и при любых обстоятельствах (пусть даже и за счет страдания всего

остального человечества) — в средствах существенно ограничен. Чиновник же имеет

реальную власть…

Поэтому неудивительно, что для любого народа из бывшей «братской семьи» такое

приобретение как собственная государственность, обернулось, в итоге, в лучшем

случае экономической разрухой, в худшем — войной, гражданской или междоусобной.

Глава 3.

Даешь культурную революцию!

1

Наши селекционеры

Казалось бы, в невинном желании украинских чиновников заполучить собственное

государство ничего предосудительного нет — тем более, что в нынешнем веке

многочисленному народу оставаться без своего государства почти так же неприлично,

как солидному человеку выйти на улицу без штанов. Из более-менее многочисленных

европейских народов разве что шотландцы да, кроме них, еще пара-тройка народов не

имеют своего государства. Да и то, те же шотландцы в этом смысле вряд ли могут быть

для нас авторитетом: они, эти шотландцы, и штанов ведь не носят…

Однако, как писал один заграничный поэт по фамилии Лермонтов: «Все это было бы

смешно, когда бы не было так грустно…» Потому что в нашем случае все усугубляется

тем, что на географическом пространстве, называемом Украиной, владычествуют даже

не простые рыночные законы, при которых обзаведение собственным государством

обошлось бы обитателям этого пространства лишь дополнительными процентами в

налогах — тут, напротив, вместо рынка и вместо законов всецело господствует

безграничный произвол чиновников. И потому, обретя такое благо, как

государственность, народ Украины обречен вслед за этим испытать на себе множество

других благ, и в первую очередь — «культурную революцию».

Начали ее, как водится, с языка. Задачу поставили перед собой грандиозную: ни

много ни мало — заставить основную часть населения Украины вместо русского языка

говорить на украинском; кроме того, перевести с русского на украинский хозяйство,

науку, образование, делопроизводство и прочее…

Наших преобразователей совершенно не смущает тот факт, что народу сейчас

совершенно не до филологии, и что язык для подавляющего большинства населения

является только средством, а не самоцелью. Они ничуть не задаются вопросом, с

какой, вообще, стати простому человеку ни с того ни с сего, по чьей-то прихоти,

начинать вдруг учить новый для него язык, даже если это сама «дэржавна мова» (если

он до сих пор благополучно без нее обходился).

Все это их не волнует, — и в жизнь рядового гражданина, едва сводящего концы с

концами (во многом благодаря той же державе), вваливается вдруг эта самая держава

и хамским тоном требует учить «дэржавну мову», рассуждая про себя, что если весь

народ Украины разом не заговорит на ином языке, нежели тот, на котором говорят в

России, то вряд ли Украину можно будет считать полноценной самостийной державой.

А если не будет самостийной державы — то, значит не нужны и державные чиновники.

Такого кощунства эти последние допустить не могут, и потому не жалеют никаких

средств на то, чтобы подобного не случилось.

Впрочем, чтобы слишком не раздражать своими требованиями голодных граждан,

они стараются действовать больше хитростью. Понемногу переводят на украинский

язык школьное и высшее образование, потихоньку переписывают бумаги — в общем,

создают такие условия, чтобы в скором времени без знания украинского языка, нельзя

было не то что получить хорошее образование или достойную работу, но даже

оформить простейшую справку… Они терпеливо ждут приближения той поры, когда

юношам и девушкам, знающим только русский, нельзя будет никуда после школы

податься, кроме как в бандиты и в проститутки — вот тогда-то и наступит перелом, и

можно будет торжествовать победу: никакие государственные меры после этого уже не

понадобятся — сами родители станут ежедневно экзаменовать своих чад на предмет

знания «дэржавнойи мовы».

Последствия проводимой ими «культурной революции» их также очень мало

интересуют.

Конечно, если бы подобного рода эксперименты проводились, допустим, над

народными депутатами, то, перейди депутаты хоть на калмыцкий, хоть на хинди,

большой беды бы не было и на результат их работы это существенно бы не повлияло.

То же самое и относительно военных: в мирное время военных вполне даже уместно

чем-нибудь этаким занять, чтобы не шалили. Пусть бы языкам поучились — не все же

водку пить да траву в зеленый цвет красить.

Но если попробовать перевести в одночасье на другой язык любую важную отрасль

хозяйства, начиная с железной дороги и кончая ядерной энергетикой, то последствия

таких экспериментов ждать бы себя не заставили. Представьте себе, для начала,

хирурга, стоящего в операционной над вспоротым чьим-то брюхом (предположим, для

наглядности, что брюхо принадлежит какому-нибудь народному депутату): если этот

хирург, вместо того, чтобы решать, что следует вырезать, а что оставить, каждый раз,

обращаясь к ассистентке за инструментом, будет мучительно вспоминать, как

перевести на украинский слово «скальпель» или слово «шприц», — то кто из самых

ярых поборников национального обособления согласится лечь под такой скальпель?!

Кстати, в восточных республиках бывшего Союза, в каждой из которых

национальный гонор местной элиты ничуть не уступает национальному гонору элиты

украинской (только, по тамошним обстоятельствам, все это выглядит еще комичнее), —

представители этих самых элит избегают все же лечиться у врачей из «национальных

кадров», предпочитая обращаться со своими болячками к врачам из «колонизаторов».

Да и на Украине, несмотря на победное шествие украинского языка, во все сколько-

нибудь важные сферы хозяйства и жизнеобеспечения граждан этот язык сунуться пока

не смеет. Можно даже с точностью определить: если в учреждении делопроизводство

ведется на украинском — значит ничем, ничем серьезным и по-настоящему важным тут

не занимаются.

В принципе, при желании и при достаточных средствах можно осуществить любой,

самый головокружительный и сумасбродный проект, — только где они, эти средства? И

нужны ли такие проекты? На Украине и так первые три года ее независимого

существования ушли исключительно на символику с филологией. Народные

избранники, вместо того, чтобы создавать законы, все это время тем только и

занимались, что учились разговаривать на украинском языке. И теперь, после того, как

они осилили такой труд, неизбежно придется и всем остальным оставить насущные

свои дела и переключиться на филологию.

Очень похоже на то, что нынешние наши правители и поводыри вообразили себя

кем-то вроде библейского Моисея и вознамерились, как и он, лет сорок водить наш

народ по пустыням, что называется «для нашей же пользы». Разница, правда, состоит

в том, что Моисея, как следует из писания, благословил на это сам Господь Бог — наши

же моисеевы подражатели руководствуются в своих деяниях собственными, довольно

несложными, соображениями. Однако при всем указанном различии сама решимость

добиваться намеченной цели у наших ничуть не уступает Моисевой, и вряд ли их

остановит даже то, если Украина, в результате их деяний, и впрямь превратится в

духовную и экономическую пустыню.

Следует вообще заметить, что подвергать народ радикальным преобразованиям

сверху, а также проводить над ним всякого рода эксперименты (пусть даже с целью его

облагодетельствовать и воспитать в нем те или иные отрадные качества) — дело, во-

первых, неправедное, а во-вторых, малоэффективное. В этом смысле идеальным

представляется такой государственно-общественный строй, при котором любой

экспериментатор мог бы экспериментировать не более, чем на самом себе, ибо даже в

совершенствовании, в приобретении достоинств и в движении к общему идеалу у

каждого свои пути и собственная последовательность.

А то вспомним хотя бы Петра I, который прежде чем превратить наших предков в

подобие европейцев, приказал отрубить не одну голову — думается, для носителей

этих голов — нелишних. Даже и Екатерине II, при которой принудительно вводилась на

Руси благословенная картошка, лучше бы вместо принудительных мер, то есть вместо

того, чтобы насаждать — попросту посадить эту самую картошку на своем

приусадебном участке и добиться внушительного урожая, а заодно и здоровой зависти

соседей. После этого за повсеместное распространение картошки можно было бы и не

беспокоиться.

Что же касается большевиков, вздумавших одним махом изменить человеческую

природу, избавить человека от жадности, эгоизма и прочих нехороших черт, то,

продлись их владычество еще несколько десятков лет, на пространстве, именуемом

теперь СНГ, вообще, ни человека, ни природы скорее всего не осталось бы…

Хотя коммунистам следует все-таки отдать должное за то, что они не позволяли

проявляться всякого рода темным инстинктам (вроде того дикого украинского

национализма, который после отмены коммунистической власти на Украине сразу же

расцвел пышным цветом). Правда, всем их попыткам облагородить человека цена

оказалась — грош. Во-первых, потому что они не имели перед собой идеала, то есть

образца, до которого следует этого самого человека облагораживать (кроме,

разумеется, себя самих) — напротив: они почему-то слишком даже настаивали на том,

что человек произошел от обезьяны… И во-вторых, с обретением свободы, все

искусственно насаждаемые коммунистами добродетели, в том числе и

интернационализм, мгновенно рассыпались в прах.

У нынешних же наследников славных большевистских традиций, при всей их

похожести с большевиками в методах проводимых преобразований, имеется все же

существенное отличие от предшественников. Оно состоит в том, что теперешние

идеологические преобразования на Украине заведомо направлены не к

совершенствованию, а к деградации человека, к тому, чтобы сделать его ограниченнее

и примитивнее, чем был он до сих пор.

2

Что на что меняем

Деградация состоит прежде всего в том, что наш народ вынудили поменять свою

культурную ориентацию, вынудили отказаться от общерусской культуры — одной из тех

величайших мировых культур, каждая из которых дает возможность человеку,

развивающемуся под ее сенью, даже и без знания других языков быть приобщенным к

наследию всего человечества. От этой культуры, — в которой не только нашли

живейший отклик и отражение основные европейские проблемы, споры и веяния

последних столетий, но и сама она по многим направлениям задавала в Европе тон; в

которой сконцентрированы наивысшие духовные ценности, созданные славянским

миром, и над созданием которой трудились до сих пор едва ли не все лучшие

украинские силы, — нам предлагается теперь отказаться; отказаться ради культуры

сугубо украинской, находящейся еще в первобытном своем состоянии.

Между тем, если говорить о сугубо украинской культуре и, в первую очередь, о той

ее части, где была выражена идея украинского культурного обособления (то есть о

литературе и публицистике), которая некогда была сокрыта от нас и которая в наши дни

преподносится как некое откровение и претендует заменить собой русскую, — то вся

она есть не более чем болезненно разросшийся громадный кукиш, сложенный по

адресу России и других государств, под крылом которых находилась Украина или

теперешние ее провинции в разное время своей истории. Не будь этих крыл, не было

бы и самой культуры. Обретя независимость, Украина, в культурном отношении,

получила возможность вынуть этот кукиш из кармана и безбоязненно им любоваться,

только и всего. Другими словами: осталась с кукишем.

Тем более что та часть украинского литературного достояния, которая была нам

известна и раньше — дореволюционная украинская литература и публицистика — в

большинстве своем не выходит за идейные и тематические рамки, установленные в

свое время так называемыми революционными демократами; и есть, по сути, все тот

же кукиш, только, в этом случае, направленный в сторону самодержавия. При всем

уважении к революционным демократам, следует все же признать, что их наследие не

является вершинным достижением для русской культуры и не они составляют гордость

России в мире.

Правда, все эти кукиши многими и выставляются в качестве некой сугубо украинской

идеи, и трактуются, как извечное стремление украинцев к свободе, — но тут мы имеем

дело всего лишь с «отрицательной добродетелью»: чем-то вроде «свободолюбия»

школьника, не желающего учить уроки.

Как бы то ни было, но кроме кукишей по разным направлениям и скрупулезного

подсчета украинских достоинств и добродетелей, ничего другого сугубо украинская

культура и общественная мысль пока что не дала и ничто другое ее пока что не

занимало.

Что же касается славного советского периода в развитии украинской науки и

культуры — то о нем даже и упоминать как-то неохота.

В советский период, в науке, например (притом, оставим совсем в покое науки

общественные, которые, кроме марксистской теории, да и то с оговорками, почти не

развивались), все представители Украины, способные в науке что-либо сделать, кого

интересовали прежде всего те или иные научные проблемы, пользовались русским

языком, который один давал возможность вести полноценную научную работу.

Остальные же, озабоченные главным образом тем, чтобы изображать собою ученых,

занимались, в основном, приделыванием характерных украинских окончаний к

московской науке. А так как коммунистическому государству от украинской науки и

культуры требовалась, повторюсь, лишь декорация, указывающая на то, какое буйное

развитие получили национальные культуры в нашей советской стране, благодаря

неусыпной заботе партии, то недостатка в научных и художественных публикациях на

украинском языке и в щедрых государственных наградах за такого рода научную и

культурную деятельность — не было никогда. Поэтому неудивителен тот факт, что на

сегодняшний день украинская наука, к примеру, прямо таки кишит «национально

спрямоваными» деятелями, тогда как о самой национальной науке говорить пока рано.

По этой причине национальным идеологам приходится задним числом зачислять в

ряды великих украинских ученых (руководствуясь где свидетельством о рождении, где

пропиской, где пятым пунктом) то Мечникова с Ковалевской, то Королева с Капицей —

следуя, видимо, примеру своих коллег, специализирующихся на «культуре», которые

давно уже «приватизировали» Гоголя с Репиным и другими…

Трудности в развитии украинской науки и культуры в немалой степени связаны и с

использованием украинского языка в научных и в художественных произведениях. Даже

художественные произведения на украинском языке получаются чаще всего или не

вполне художественными, или не совсем украинскими. Дело в том, что в реальной

жизни даже украиноязычное население пользуется украинским языком лишь в сфере

бытового общения. Едва разговор переносится в другие сферы, всякий украинец

частично или полностью переходит на русский — а вернее, произносит русские слова в

украинской речевой основе.

Правильно разговаривают по-украински только те, кто специально этому учились и

имеют в этом профессиональную или должностную заинтересованность (дикторы

радио и телевидения, представители прессы, чиновники, учителя, депутаты и прочие).

Остальная же часть населения не разговаривает на правильном украинском не

столько из-за неграмотности, сколько еще и оттого, что относится к правильному

украинскому языку, как к официальному, навязанному сверху — вроде того, как раньше

относились к официальному «советскому языку», напичканному коммунистическими

демагогическими оборотами; на котором привыкли выступать на собраниях, но

стыдились говорить дома.

Место прежнего «советского языка» (не путать с правильным русским), которым

пользовались бывшие «руководящие кадры», теперь занимает «дэржавна мова», так

что если в нынешнее трудное время вам среди зимы отключат вдруг отопление и вы

станете звонить в котельную, чтобы попытаться растопить холодные сердца ваших

мучителей, то разговор с этими последними лучше вести на правильном украинском

языке — вас наверняка примут за какое-нибудь начальство, что значительно увеличит

ваши шансы быть услышанными.

Все это служит причиной того, что даже те, кто знают украинский язык не хуже

русского, и те, кто в быту общаются в основном на украинском — предпочитают все же

читать книги и периодику на русском языке и смотреть иностранные фильмы,

переведенные на русский. Русский художественный текст или правильная русская речь,

звучащая с экрана из уст киногероев, кажутся естественнее украинских и создают, в

отличие от украинских, ощущение жизненного подобия.

Если автор художественного произведения пытается добиться от своих персонажей,

каких-нибудь Мыколы и Параскы, правильной украинской речи, то в результате

получается нечто похожее на то, как если бы этих Мыколу и Параску заставили

говорить по-латыни, — потому что в реальной жизни эти самые Мыкола и Параска

разговаривают на специфическом языке, именуемом «суржиком», в котором

процентный состав русских слов колеблется в зависимости от местожительства наших

героев (увеличиваясь с запада на восток и на юг).

От реального Мыколы на большей части Украины никогда не услышишь ни «ты

маеш рацию», ни «взагали» — вместо этого он говорит «ты прав» и «вопщэ»; он

никогда не скажет ни «я вважаю», ни «я гадаю» — а скажет «я щытаю» (правда, если

ему доведется пробраться в народные депутаты, он устыдится этого своего «я щытаю»

и станет говорить «я рахую»).

В этой связи художественные произведения на украинском языке лучше всего

получаются у тех авторов, кто в первую очередь озабочен тем, что именно он хочет

сказать, а не тем, чтобы произведение вышло непременно на правильном украинском

языке.

Показателен пример Шевченко. Сам выходец из народа, Шевченко писал на

собственном своем, естественном языке, то есть на том языке, на котором говорил

народ; не смущаясь при этом пользоваться многими русскими словами, которые

употреблялись в народе, и не занимаясь придумыванием вместо них новых украинских

слов. Поэтому произведения Шевченко были одновременно и украинскими и

художественными.

Поэзия Шевченко — явление уникальное. В ней выражен народный взгляд на жизнь

и народная оценка тех или иных исторических событий — выражен, к тому же,

народным языком. Но этой народной точки зрения и народного языка — явно

недостаточно, чтобы отражать что-либо выходящее за сферу сугубо «народной» жизни

(если, конечно, не ставить целью создание всякого рода пародий на произведения

«высокого стиля», когда главный эффект достигается именно понижением этого стиля).

Можно, в принципе, «узаконить» любой язык, наречие или говор, употребляемый

населением того или иного региона, либо той или иной прослойкой общества — к

примеру, знаменитый одесский жаргон, или язык уголовников, или современный

«молодежный говор» и т.д., — но от этого он не станет универсальным, достаточным

для того, чтобы отражать собою всю сложность и многообразие жизни. Правда, если,

допустим, на языке уголовников на протяжении сотни-другой лет упорно писать

трактаты, вести делопроизводство, изучать его в школах и переводить на него

иностранные сочинения (одновременно, не допуская ему никакой альтернативы), то в

конце концов к этому языку привыкнут, и все на нем написанное будет казаться

естественным. Никого тогда не удивит, если на этом языке издадут, например,

конституцию, в которой парламент будет, вероятно, именоваться «малиной»,

руководители всех уровней — «паханами», суды — «правилками» и т.д. Однако, что

касается языка украинского — то эти благодатные времена для него еще не наступили.

Украинский язык пока что не годится ни для перевода серьезных философских

трактатов, ни для полноценного перевода таких произведений, как «Евгений Онегин»

или «Война и мир». Ведь нельзя не учитывать хотя бы и то обстоятельство, что в

классических произведениях как русской, так и европейских литератур, описана, по

большей части, жизнь так называемых «высших слоев общества». На Украине же речь

персонажей произведений европейской классики — от титулованных особ и

доблестных рыцарей до простых интеллигентов, вроде доктора Фауста — пытаются

воспроизводить языком, который, при всем его нынешнем безальтернативном

государственном статусе, всегда представлял собой специфический разговорный язык

сельских жителей. Если же слов и понятий, выработанных сельской жизнью,

оказывается недостаточно для отображения жизни великосветской — то недостающее,

не мудрствуя лукаво, заимствуется из польского, в основном, языка или из всех других,

кроме русского, языков. (В этой связи, введенное в украинских школах изучение

сочинений того же Пушкина в украинском переводе нельзя расценивать иначе, как

попытку придать пушкинским произведениям некую комичность, необходимую для того,

чтобы превратить их в объект для осмеяния). Поэтому то, что переводы иностранной

литературы на украинский язык воспринимаются плохо, объясняется не одной лишь

привычкой народа читать иностранную литературу по-русски. Тем более, что самих

этих переводов пока еще мало — так что сегодня мировое культурное достояние

доступно нам в основном благодаря русскому языку. На украинском нет ни Платона, ни

Гегеля — нет почти ничего, а то что есть, как правило, значительно уступает русским

аналогам. Отказавшись от русской культуры и русского языка, мы остаемся не только

без Пушкина и Толстого, но и без всего европейского и мирового культурного

наследия… Хотя, я очень сомневаюсь, что людям вроде Кравчука, может быть сколько-

нибудь понятно значение этой утраты.

Впрочем, какой может быть спрос с Кравчука, если даже интеллектуальную нашу

элиту подобные затруднения нимало не тревожат... Скорее наоборот.

Вооружившись известной пословицей, согласно которой «нэ святи горшкы липлять»,

они с облегчением перестали смущаться по поводу своей несвятости, и с

уверенностью, с какой надлежит браться за изготовление горшков, принялись «лепить»

культуру, призванную заменить собой русскую, попутно изобретая недостающие в

украинском лексиконе слова, напоминающие зачастую пародию и не имеющие шансов

распространиться дальше бумаг, кабинетов и кулуаров.

3

Возможности и перспективы

Но тут наверняка станут мне возражать. Скажут: надо же и украинской культуре

когда-нибудь начинать… Украинскую культуру угнетали, ей не давали пробиться —

следует поэтому восстановить историческую справедливость…

Подобный аргумент хором выдвигают «интеллектуальные» и административные

«элиты» бывших советских автономий. Ход мысли тут несложный, типично

большевистский, сводящийся к шариковскому тезису «все поделить»… Требуют

равенства… И выравнивания пытаются добиться не собственным подтягиванием к

высшему, а наоборот, упразднением высшего… На деле же, равенства возможно

добиться лишь для самих этих «элиты» (и то — только равенства материального), но

никак не для народов, столь ревностно опекаемых своими «элитами», потому что, в

культурном отношении, превратить в одночасье Молдавию или Каракалпакию во что-

нибудь подобное Франции или Германии невозможно. Рядовые же граждане

новорожденных государств, оставшись с одной лишь своей культурой, автоматически

превратятся в людей второго сорта.

Допустим все же, что мы поверили. Поверили, будто все перемены, происходящие

сейчас на Украине в сфере языка и культуры, творятся не из посторонних каких-то

расчетов, а исключительно из любви к украинскому языку и культуре. Возможно

существуют еще где-нибудь на периферии люди, искренне убежденные, что все меры

по упразднению Пушкина (изучаемого теперь в школах в украинском переводе, в

разделе иностранной литературы) принимаются с целью возродить украинскую

культуру, которую обошла историческая судьба.

Однако, во-первых, в самой логике этих мер отражается вся бюрократическая

психология подобных «любителей украинской культуры»: «Пушкин — русский, Россия

— иностранное государство, — значит: изучать Пушкина следует в переводе, наравне с

немцами и французами». К тому же, очень сомнительно, способен ли бюрократ вообще

что-либо любить, в том числе и украинскую культуру. Ему и так огромное спасибо за то,

что допустил Пушкина в раздел мировой литературы. Он ведь мог рассудить и иначе:

«Пушкин — представитель экономически слабой державы, а посему — не лучше ли его

заменить каким-нибудь другим поэтом, представителем одной из стран «семерки».

Во-вторых, просто так ничего не бывает, и Украине, для того чтобы создать культуру

мирового масштаба, которая бы позволяла каждому украинскому гражданину,

знающему лишь украинский язык, приобщиться к мировому культурному достоянию, —

одних циркуляров мало. Потребуются, может быть, столетия, и то — при чудесном

стечении обстоятельств, в том числе и обстоятельств из разряда тех, что определяются

поговоркой «нет худа без добра». Таких как крепостное право, родившее в прошлом

веке не только море страдания на одном полюсе и Собакевичей с Маниловыми — на

другом, но и сделавшее возможным появление европейски образованной прослойки

дворянства, представители которой, имея образование и располагая достатком и

досугом, создали уникальную дворянскую культуру XIX века и заодно донесли до нас

своими переводами все богатство европейской культуры, от Гомера до Шопенгауэра;

либо те самые обстоятельства, которые вынудили в ХХ веке лучших поэтов России,

вместо собственного творчества, заниматься переводами (вспомним хотя бы

пастернаковские переводы Шекспира и Гете).

Отбросив русскую культуру, Украина так же легко отказалась и от той части

мирового культурного наследия, которое по тем или иным причинам было неугодно

большевикам (в первую очередь — от всей почти мировой философии, «отмененной»

еще на заре Советской власти Надеждой Константиновной Крупской) и которое только с

приходом «гласности» стало активно издаваться, но уже, увы, не у нас — в России. По

этой же причине вне нашего поля зрения осталась и западная философия XX века, и

русская культура «серебряного века» — в том числе наследие замечательной плеяды

отечественных философов, работы которых оказали заметное влияние на европейскую

мысль в XX столетии и многие из которых так или иначе были связаны с Украиной. А

ведь Николая Бердяева, Льва Шестова, о. Сергия Булгакова и многих других, из-за их

«киевской прописки», временной или постоянной, и согласно с традицией, заведенной

украинскими культурологами, можно было бы смело зачислять в «украинские

мыслители». Вряд ли населению Украины стоило пренебрегать всем этим богатейшим

наследием ради только того, чтобы обеспечить независимость Кравчуку, которого

умножай хоть на пятьдесят миллионов — все равно: ни Бердяев, ни Шестов не

получится… Впрочем, зато теперь мы можем почувствовать некое благодатное

облегчение, так как важнейшие вопросы человеческого бытия, над которыми бились

наши мыслители, нас уже почти не касаются: мы теперь, волею наших обстоятельств,

даже уже не люди, а только «украйинци»…

Украинская независимость, кроме всего прочего, является еще и независимостью от

более высокого типа культуры, и потому стремление к ее обретению — есть, в

духовном смысле, не что иное, как борьба за право опуститься на четвереньки.

В сегодняшней Украине накладываются друг на друга два параллельно

действующих процесса: процесс формирования украинской нации и культуры,

отбрасывающий всех, кто следует в его русле, на несколько столетий назад, в эпоху

культурного младенчества; и другой процесс — дальнейшего развития тысячелетней

русской культуры (в русле которого и следовала до сих пор Украина) — эта культура

хоть и пережила в XX столетии глобальный кризис, но имеет, без сомнения, великие

перспективы. В этой связи каждому украинцу предстоит определиться: в каком — в ХVI

или в XXI веке ему жить и задачи какого века решать…

Нелишне также напомнить еще об одном важном значении русской культуры, и

литературы в особенности. Русская литература, к примеру, всегда была для нас не

просто изящной словесностью, — а отчасти заменяла нам и церковь, и правосудие, и

парламент (так как эти институты в разные периоды нашей истории либо просто

отсутствовали, либо были, скажем так, не на высоте). Под ее влиянием на протяжении

двух последних столетий формировалась духовность наших людей, и тем, что в нас

есть хорошего, мы во многом обязаны ей. Поэтому разрыв с русской культурой ничего

доброго нам не предвещает.

Что же касается культурной переориентации Украины на Европу, с Пушкина и

Достоевского на Шиллера и Шекспира, то эти надежды лучше сразу оставить. Пушкин у

нас уже есть (хотя, совсем скоро нужно уже будет говорить — был), он понятен каждому

украинцу; Шиллера же, — если украинец не выучит немецкий язык (хотя бы в той

степени, в какой знает русский), не родится и не проживет жизнь в Германии, —

получит лишь бледное отражение.

Пушкин и есть наша Европа. Наше «окно в Европу» прорублено в Петербурге. Без

Пушкина и без стоящей за ним общерусской культуры мы, как это ни странно, всего

лишь нелепая, не имеющая почти письменности, азиатская орда, случайно

оказавшаяся посреди Европы.

По этой самой причине мы вряд ли сможем в будущем претендовать даже на роль

страны типа латиноамериканских (не говоря уже о Франции или Канаде, чьи роли

примеряли для Украины наши национальные идеологи на заре украинской

независимости). Хотя, казалось бы, у нас с латиноамериканскими странами очень

много общего: и уровень развития экономики, и коррумпированность государственных

чиновников, и менталитет населения, толкающий это население попеременно от

диктатуры к анархии (не случайно у них с такой легкостью прижились всякого рода

революционные поветрия, вплоть до «троцкизма», заимствованные у нас, и не

случайно бальзамом на души наших людей ложатся их нескончаемые сериалы, все эти

«Дикие Розы» и «Просто Марии»). Однако сам испанский язык в большинстве латино-

американских стран и стоящая за ним великая испанская культура открывают перед

гражданами этих стран гораздо больше возможностей, чем украинский язык и

украинская культура перед гражданами Украины.

Между тем, исторические обстоятельства на Украине сложились таким образом, что

подавляющее число украинцев развивались не в одной, а в двух параллельно

влияющих культурах — и в этом факте следует видеть не недостаток, а скорее

достоинство. Поэтому по меньшей мере неразумно формально подходить к этому

вопросу и оставлять украинца с одной составляющей его культурного облика, отбросив

другую, которая являлась и в обозримой перспективе будет являться для украинцев

единственным каналом, через который возможен доступ к богатствам мировой

культуры.

Вся забота властей в этой сфере должна состоять лишь в том, чтобы обеспечить

всякому гражданину любой национальности возможность удовлетворять его

религиозные, культурные и филологические потребности. Пока же у нас в сфере

культуры заправляет своего рода мафия, которая волевым путем, при помощи

государства, формирует спрос под свое, по большей части убогое, предложение.

Деятели украинской культуры, вместо того, чтобы создавать новые культурные

ценности, делать украинскую культуру более универсальной, более углубленной —

предпочли посредством ловких политических маневров заставить целый народ

разговаривать на другом языке, нежели тот, на котором он говорил раньше.

Впрочем, очень уж дальновидными их вряд ли можно назвать. В свое время

идеологи украинского культурного возрождения, для того чтобы заполучить для

Украины независимость, соблазняли украинское население материальными благами.

Вожди народа, обращаясь к массам и требуя у них санкцию на отделение от России,

напирали именно на экономические выгоды отдельного от России существования

(иначе, если бы они сразу предупредили: «будэмо голодни, затэ вильни» — результаты

референдума были бы иными). Пропаганда без устали рисовала картины европейского

благоденствия: европейского комфорта, европейских магазинов, заваленных десятками

сортов колбасы и т.д… Независимость по сути и была обеспечена той преобладающей

массой, которую ничем иным, кроме «колбасы», и соблазнить нельзя.

Но когда вместо русской культуры и русского типа духовности на Украине всецело

восторжествует «колбасное мировоззрение», то против него не устоит не только

нынешняя украинская культура, но, тем более, и те ростки подлинно высокого и

достойного, которые могут в ней возникнуть впоследствии.

Уже сейчас национальные идеологи сетуют на преступное невнимание населения к

проповедуемым ими ценностям. Уже сейчас на страницах украинской печати то и дело

осуждается предпочтительное отношение жителей Восточной, Центральной и Южной

Украины к ценностям материальным в ущерб духовности (под духовностью наши

идеологи подразумевают приверженность идее укрепления украинской

государственности и возрождения сугубо украинской культуры). Тех, кто не желает

«розбудовуваты украйинську дэржаву» и «видроджуваты украйинську культуру»

постоянно попрекают в том, что они, будто бы, ностальгируют по утраченной ими

колбасе стоимостью в 2.20. Между тем, повторюсь, сами эти идеологи, когда

агитировали за независимость, в качестве главного аргумента выдвигали именно

«колбасу»…

Добьются же они только того, что на Украине в конце концов государственным

языком будет принят «суржик», перемешанный с новейшим жаргоном «крутых»

бизнесменов, а вместо русской и украинской культуры — воцарится доллар.

Я нисколько не сомневаюсь, что рано или поздно «колбасный вопрос» будет на

Украине благополучно решен. Тем более что каждому в этом мире воздается по его

вере, — и стоит только уверовать в «колбасу», поставив ее для себя превыше всего,

как сытость и довольство не заставят себя ждать. Так что недолго, в общем, осталось

ожидать того часа, когда Украина, решив «колбасный вопрос», пополнит собою ряды

европейских провинций, формально именуемых государствами, которым кроме сытости

своих граждан, гордиться более нечем.

Без великой культуры мы будем в мире ничто. И никакая государственность нам тут

помочь не сможет. Явившись в Европу с культурным багажом, состоящим в основном

из бывших «социалистических реализмов» в нынешней националистической упаковке,

мы мигом этот свой потенциал «растеряем». Нас перестанут узнавать и замечать, ибо

«из всех искусств» — мы имеем приоритет разве что в искусстве приготовления

украинского борща…

Правда, своими потугами на ниве государственного строительства мы сможем с

успехом поставлять курьезы на мировой стол любителей забавного… Кроме того, наше

слово «самостийнисть» наверняка войдет во все словари и всякому жителю планеты

будет понятно без перевода, как понятны без перевода русские слова «спутник» или

«колхоз».

Глава 4.

Даешь историческую справедливость!

«Он одет в рубаху с шитьем, какое носил гетман Полуботок, и мечтает об освобождении

Малороссии из-под русского ига; кто равнодушен к его шитью и мечтам, того он

третирует, как рутинера и пошляка».

А.П. Чехов, «Именины», вариант журнала «Северный вестник»

1

Покладистая история

Обоснованием и универсальным оправданием всех нынешних и будущих деяний

наших властителей служит миф о попранной в отношении Украины исторической

справедливости и о необходимости любой ценой эту справедливость восстановить.

Заниматься опровержением исторических «открытий» украинских самостийников —

дело в высшей степени неблагодарное — из-за крайней фантастичности и

смехотворности этих «открытий». Данное обстоятельство является, кстати сказать,

одной из главных причин живучести самостийнической интерпретации русской истории.

Еще одной важной причиной «неопровержимости» самостийнических теорий всегда

было то, что они, как правило, являлись на всеобщее обозрение как раз в такие

моменты, когда было совершенно не до них. Ведь «украинская идея» — отнюдь не из

тех идей, которые самостоятельно развиваются и проявляются в период наивысшего

своего развития, независимо от политической обстановки. Украинские сепаратистские

устремления обнаруживаются всякий раз, когда с Россией происходят глобальные