Украинский вопрос и политика идентичности

В конце февраля 2022 г. я перечитал свою самую первую статью о русско-украинских отношениях, написанную около 30 лет назад и уже отчасти мною подзабытую. Та статья рассказывала, что писала западноукраинская пресса о России и русских в начале 1990-х годов[1]. В ней оказалось много такого, что в свете произошедшего через 30 лет после ее написания приобретало новое звучание, и, отчасти, помогало понять причины текущих событий. Редакция журнала «Россия в глобальной политике» согласилась с предложением перепечатать статью, ничего не меняя в тексте, только добавив курсивом немного пояснений[2]. Посмотрев в свете этого опыта на свои работы об истории «украинского вопроса», о политике Украины и русско-украинских отношениях уже после распада СССР, я понял, что многие из них приобрели теперь новую актуальность. И убедился, что мне не стыдно за то, что и как я писал на этот счет 30, 20 или 10 лет назад. Все работы печатаются в том виде, в каком они были изначально опубликованы в разные годы в разных журналах и сборниках, что делает неизбежным некоторые повторы.

Оценивая сегодня эти 30 лет, в течение которых я с большей или меньшей интенсивностью занимался украинской проблематикой, легко заметить, что почти все мои работы, будь то исторические, которых большинство, или политологические, сфокусированы на одной большой теме. Так или иначе, но они обсуждают проблему формирования национальных идентичностей. Нужно оговориться, что тема «идентичности» в целом постепенно обретала свои методологические основания именно в это время. В 1990-е вместе со всеми постсоветскими гуманитариями я осваивал проблематику nationalism studies[3]. Тогда же мы спорили, в том числе с украинскими коллегами, об уместности повторения в современных России и Украине усилий националистов XIX в. по построению национальных исторических нарративов[4]. Знаменитая статья Роджерса Брубейкера и Фредерика Купера «За пределами идентичности»[5] появилась в том же 2000 г., что и моя монография «Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении»[6], о которой мы еще поговорим.

В 2000-е годы я был участником бума «имперских исследований», в котором меня интересовали прежде всего вопросы взаимодействия империй и национализма[7]. Я старался показать, что во многих европейских империях власти не только противодействовали сепаратистскому национализму окраин, но участвовали в строительстве нации в ядре империи, в формировании представления о национальной территории и о составе имперской нации. В этом сравнительном контексте усилия Российской империи по строительству общерусской нации выглядели не аномалией, но частью общеевропейской тенденции.

В то же время континентальный характер Российской империи и ее «окраинное» положение в отношении Европы придавали этому процессу особенные черты. При этом следует учесть, что в отличие от своих континентальных империй-соседей – Османской и Габсбургской, Российская империя в XIX в. была в фазе роста. Возникший в XX в. на пространстве бывшей Российской империи СССР «отменил» и распад Российской империи, и имперский проект строительства большой русской нации. Только в конце XX в. распад СССР заново обострил вопрос политического структурирования евразийского пространства. Комбинация всех этих факторов сделала по своему уникальной историю строительства большой русской нации, что отразилось (и отражается до сих пор) и на истории зауральских владений империи, и на истории украинского вопроса.

В 2000-е годы в нашей стране стала развиваться методология истории понятий, и в подготовленные усилиями большой команды два тома «Понятий о России» вошли мои статьи о понятии «нация» в дореволюционной России и о понятии «малоросс», которые помогают проследить дискурсивное оформление процессов строительства нации в имперском ядре[8].

На рубеже первых двух десятилетий XXI в. в России стали осваивать проблематику memory studies, в которой меня более всего интересовало политическое использование прошлого в Восточной Европе, в том числе в политике идентичности[9]. Использование политики памяти для поддержания и углубления раскола идентичностей на Украине я анализирую в одной из статей, включенных в этот сборник.

В это же время Альфред Степан и Хуан Линц стали обсуждать тему оппозиции нации-государства и государства-нации[10], оспорив широко распространенное заблуждение, что нация-государство является единственно возможной формой для успешного развития. Я попробовал применить их концепции к анализу сценариев государственного строительства в России и на Украине, прежде всего подчеркивая, что агрессивная политика построения нации-государства в обоих случаях не может быть успешной и приведет к росту политической напряженности. Об этом – одна из статей сборника, написанная в 2008 г. (В 2011 г. я пытался поговорить об этих сюжетах с одесской публикой, и стенограмму той лекции я включил в эту книгу, но особый интерес представляет дискуссия после лекции, которую можно вполне оценить только по видеозаписи, ссылку на которую читатель найдет в книге.)

Иначе говоря, в последние 30 лет мои обращения к украинской проблематике происходили в контексте весьма интенсивных процессов формирования и преобразования методологических подходов в соответствующих сегментах общественных наук и отразили мое понимание этих процессов. Важно, что исторические исследования и работы о текущей ситуации я писал параллельно, постоянно ощущая влияние политики на то, как «пишется история»[11]. Самое важное, пожалуй, следствие параллельных занятий прошлым и современным политическим развитием состоит в том, что, анализируя крутые повороты истории, ты понимаешь, что она, история, не кончилась, что политическая (в том числе геополитическая) реальность сегодняшнего дня, которую многие склонны воспринимать как непреложную данность, тоже может быть радикально изменена в ходе следующего резкого поворота. После 2022 г. это наблюдение кажется довольно банальным, но как же много людей отказывалось мыслить в этом ключе в прежнее время!

Между тем, все годы после распада СССР сам объект изучения и общественный контекст, в котором велась эта работа, менялись, порой весьма драматично. Монография «Украинский вопрос…» в 2000 г. стала первой книгой, когда-либо написанной в России на данную тему[12]. В советское время в Москве или Ленинграде заниматься историей Украины, если, конечно, не считать Киевскую Русь, было «не положено», о чем рассказано во включенной в эту книгу статье «История Украины в Советской исторической энциклопедии». Сочинения, написанные об украинском национализме в среде русской эмиграции, пребывали в забвении, а когда появилась возможность их переиздавать, выбор издателей пал не на брошюру Петра Бицилли, которая на полвека опередила методологические прозрения Э. Геллнера и Б. Андерсона, но на «боевую» – в худшем смысле этого слова – книгу Николая Ульянова[13]. После развала СССР политическая острота темы отчасти способствовала росту интереса историков, но, с другой стороны, создавала вполне ощутимую напряженность в российско-украинском диалоге о прошлом, участником и, отчасти, организатором которого я был в 1990-е и 2000-е годы. Целый ряд работ в это время я написал или редактировал вместе с украинскими коллегами[14]. В 2013 г. книга «Украинский вопрос…» по инициативе киевского издательства «Лаурус» была переиздана, с дополнениями и уточнениями, на Украине[15]. Как теперь ясно, это был последний год, когда такое издание вообще было возможно. Уже в 2013 г. пара активистов партии «Свобода» застенчиво, по сравнению с их более поздними подвигами, пыталась сорвать в Киеве ее презентацию. Польский перевод, подготовленный в 2015 г., так и не увидел свет. Пространство для диалога схлопывалось.

Российско-украинские отношения переживали за эти годы многочисленные зигзаги. На Украине политическая жизнь бурлила, и темы национальной идентичности играли в этом бурлении центральную роль. В повестке дня постоянно присутствовали темы коллективной памяти, особенно тема страдания украинцев и ответственных за эти страдания во время голода 1932–1933 гг., который получил официальное название Голодомор[16], а также тема героизма и непогрешимости ОУН и УПА. Создавался украинский Институт национальной памяти, примерно наказывались те историки, которые осмеливались сопротивляться этой повестке[17]. Вопросы статуса меньшинств и, особо, статуса русского населения и русского языка неизменно становились важной темой законотворчества. Власти колебались в вопросе интенсивности национализаторской политики, но сам курс оставался неизменным. Сегодня, глядя на логику стратегически осмысленного (что не значит – основанного на верном расчете) поведения украинских националистов, я готов утверждать, что в основе этого поведения лежит убеждение о том, что без утверждения этнически эксклюзивной версии украинской идентичности в масштабе всей страны Украина будет находиться в состоянии экзистенциальной угрозы. Поэтому отторжение неготовых усвоить такую идентичность сограждан, даже угроза потери территорий в результате такой политики и провоцирование напряженности вплоть до военного противостояния как внутри Украины, так и с ее соседом на востоке – все это рассматривалось, а кем-то рассматривается и до сих пор как плата на пути к устойчивости нации, объединенной такой этнически-эксклюзивной идентичностью.

Исторические корни той особой ситуации с национальными идентичностями, которая сложилась на юго-западных окраинах империи, я рассматривал прежде всего в книге «Украинский вопрос…». Мне было важно показать, что в XIX и начале XX в. происходило соревнование разных сценариев национального строительства и формирования национальных идентичностей. В этом соревновании решалось, возникнет ли в Российской империи большая русская нация, объединяющая разные группы восточных славян, в том числе малороссов, или утвердится украинская национальная идентичность как несовместимая с идеей национальной общности с великорусами. Также открытым был вопрос о том, станут ли русины Галичины, находившейся под властью Австро-Венгрии, частью украинской нации, или окажутся разделенными с малороссами, как сербы и хорваты оказались разделены на Балканах. (М. Грушевский говорил о такой возможности в начале XX в.) Подчеркивая открытость ситуации и разные возможности ее развития, я возражал национальным нарративам, которые, если и говорили о разных сценариях, точно знали, какой из них «правильный», а какой нет. Споры о том, кто пытался «в бессильной злобе» предотвратить освобождение якобы сформировавшейся в основном то ли в XIII, то ли в XV в. украинской нации, или о том, кто исказил правильное течение истории, разорвав части уже якобы сложившейся общерусской нации, идут до сих пор и имеют к истории как области знания мало отношения.

Это, кстати, не значит, что вопрос о том, кто сыграл какую роль в процессах формирования наций в Восточной Европе, не имеет смысла. Когда я писал книгу «Украинский вопрос…», я делал акцент на том, что политика нациестроительства в империи Романовых была непоследовательной, нескоординированной и неэффективной, что власти империи и русский национализм не сумели вполне воспользоваться теми возможностями, которые у них были во второй половине XIX в. Не отменяя этого тезиса, сегодня я бы больше внимания уделил роли внешних акторов в соревновании общерусского и украинского проектов – польского движения, а также соперничавших с Россией соседних империй – Австро-Венгрии и, особенно, в ходе Первой мировой войны, Германии. В монографии я довел обсуждение этой темы до 1880-х годов, когда вопрос о формировании общерусской нации еще оставался открытым, и затем написал еще целый ряд статей, включенных в эту книгу, в которых показано, как борьба вокруг разных проектов национального строительства развивалась в первой половине XX в. В последние 20 лет обсуждение этой проблематики развивалось довольно интенсивно. И в России, и на Украине было опубликовано немало текстов, в которых принципы научного анализа были принесены в жертву пропаганде. Однако в изучении советской политики украинизации, вслед за заслуженно популярной книгой Терри Мартина[18], появилось и немало ценных работ российских историков[19].

Сегодня монография «Украинский вопрос…» и некоторые статьи из этой книги получили дополнительную актуальность в связи с укрепившейся тенденцией описывать положение Украины в Российской империи и в СССР как колониальное, что получило развитие в виде общего заказа на «деколонизацию» российской истории, а заодно и политическую «деколонизацию» современной России[20]. В Российской империи, конечно, были окраины с колониальным статусом, можно найти элементы колониальности и в советских практиках, при всей непохожести СССР на капиталистические империи. Но в случае с малороссами в Российской империи несоответствие их места в политике империи и в воображаемой большой русской нации колониальному статусу вполне очевидно. Так же очевидно, что место и роль украинцев в советском проекте при всех отличиях от царского времени, нельзя описать через «постколониальную» и «деколонизаторскую» оптику. В частности, как показано в этой книге, знание об истории Украины в советское время производилось на Украине, что никак не согласуется с колониальным статусом, поскольку знание о колониях производится в центре империи.

Вообще оказывается, что сюжеты, связанные с национальной идентичностью в Восточной Европе, с одной стороны, могут служить иллюстрацией постоянных перемен, в том числе, невозвратных перемен. С другой стороны, хорошо видно, что эти сюжеты никуда не исчезают, они все время присутствуют, но мутируют. Поэтому монография и 10 статей, написанные с 2000 по 2023 г. и включенные в эту книгу, сохраняют актуальность. И трудно сказать, хорошо это или плохо.

Перечень статей, лекций и интервью, включенных в это издание

1. Миллер А. Империя и нация в воображении русского национализма // Российская империя в сравнительной перспективе: сб. ст. / под ред. А. И. Миллера. М.: Новое издательство, 2004.

2. Миллер А., Остапчук О. Латиница и кириллица в украинском национальном дискурсе и языковой политике Российской и Габсбургской империй // Славяноведение. 2006. № 5.

3. Котенко А., Мартынюк О., Миллер А. Малоросс // «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Т. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

4. Миллер А. И. Неуловимый малоросс: историческая справка // Россия в глобальной политике. 2018. № 2. URL: https://www.globalaffairs.ru/articles/neulovimyj-maloross-istoricheskaya-spravka

5. Миллер А. Соперничество русского и украинского национализма накануне и во время Первой мировой войны: история и политика памяти // Quaestio Rossica. Т. 6. 2018. № 2. С. 420–437.

6. Миллер А. И. История Украины в Советской исторической энциклопедии // Світло й тіні українського радянського історіописання: матеріали міжнародної наукової конференції (Київ, Україна, 22–23 травня 2013 р.). Київ, 2015. С. 207–211.

7. Миллер А. И. Прошлое и историческая память как факторы формирования дуализма идентичностей в современной Украине // Политическая наука. 2008. № 1. С. 83–100.

8. Миллер А. И. Государство и нация в Украине после 2004 г.: анализ и попытка прогноза // Политическая наука. 2008. № 4. С. 109–124.

9. Миллер А. И. Стенограмма лекции «Две украинские идентичности», прочитанной в Одессе летом 2011 г. URL: https://www.youtube.com/watch?v=I9PmxSYUY50&t=862s

10. Миллер А. И. История для политики или наоборот? Интервью // Россия в глобальной политике. 19. 07. 2021 г. URL: https://globalaffairs.ru/articles/istoriya-dlya-politiki

11. Миллер А. И. Национальная идентичность на Украине: история и политика // Россия в глобальной политике. 2022. Т. 20, № 4(116). С. 46–65.

12. Миллер А. И. Старинная хроника текущих событий // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21, № 1(119). С. 172–195.