Украли солнце

Глава первая

«И мы растворены в траве, в снеге, в небе. Мы легки и чисты. Мы парим в розовой дымке. Мы живём для наслаждения». Голос Гели на мгновение умолк, он помимо воли огляделся.

Золотистые портьеры — вдоль стен. Широкая тахта, кресла, зеркала, вделанные в стены шкафы — всё удобное, умытое солнечным светом. Запах незнаком — приторный. Духов, лекарства?! И он поддаётся усыпляющему запаху — не то духов, не то лекарства. И тут же подхватывает и несёт его светлый поток.

— Твои стихи мудры. Они связывают нас с истинной жизнью, рождают в нас лучшие чувства: гуманность, доброту, любовь. Так давай вместе любить людей и делать им добро, служить им. Этим ты и будешь служить нам. — Геля полулежит на тахте, волосы её струятся золотым потоком по плечу и груди. Незнакомая, необыкновенная жизнь качает Джулиана как на волнах, несёт куда-то, он уже знает: в мир, в который он так хотел попасть. Это и есть верхний этаж! Умиротворение, покой.

— Да, — кивает он Геле, — я готов. Я хочу служить людям.

На стенах — зелёные кусты, деревья, песок пляжа, розовые цветы. Куда ни глянь, простор.

Степь?! Его родина?

— А теперь закусим и выпьем — за знакомство! — Геля проворно встаёт, надевает длинный, оранжевый халат. — Вставай, лежебока. Сейчас тебе станет ещё лучше.

Чего только на столе нет. Мясо, фрукты, дичь, хлеба!

— Ешь! — угощает Геля. — Тебе нужно поправиться.

И он послушно ест.

— Выпьем за тебя! Пусть с этой минуты удача сопутствует тебе! Пусть ты, наконец, станешь счастливым.

Почему он покорно берёт в руки бокал и делает глоток? Почему ест всё, что Геля подкладывает ему?

Нельзя пить. Он знает, как действует брага на дедов его села! Видит согнувшуюся маму. Слышит голос: «Всё отняли».

Подавился этим — «всё отняли», сидит с набитым ртом: ни жевать, ни проглотить. Здесь, им на двоих, столько еды, сколько дома не бывает и на десятерых. Сквозь сытость, одурманивающий запах и головокружение — кладбище мяса, черви, кишащие в тушах, тощая Кора, всегда голодные Гюст и Тиля. И голос Марики: «При чём тут Бог, судьба? Всё зависит от человека».

Сейчас и определиться: набивать брюхо, или, как все его друзья и все люди его страны, всегда хотеть есть.

— Чего ты замер? Ешь! — Геля улыбается, подкладывает ему новые разносолы.

Он глотает непрожёванный кусок.

— Опьянел! — говорит и улыбается, и щурится, хотя в глаза солнце не светит. Как же так получилось, что он позволил себе расслабиться и есть, когда столько людей голодает!

— Бывает. Иногда полезно… чтобы все мысли и дурные ощущения исчезли. — Геля ласкает его взглядом.

Дурные ощущения? Голова у него — чужая, а ощущения есть. Он отчётливо ощущает собственное предательство и опасность. И исходит опасность отсюда, от этого стола, из этой роскошной комнаты. Геля украла у его матери, у его друзей, у людей его страны еду, у горожан солнце и наслаждается украденным! Не мысли — ощущения: опасность нависла над ним, его ловят в сети. Как спастись? А по нему разливаются лень, сонливость. «Не смей поддаваться!», «Не смей пьянеть!» — сопротивляется он и чувствует: нельзя показать Геле, что он сопротивляется опьянению. Лениво берёт дичь, откусывает маленький кусок, медленно жуёт.

— Вкусно, да? Куропатка. А может, ты рябчика взял?

Он кивает, пусть Геля сама решит, что он взял, улыбается, зевает. Ещё кусок откусывает.

Вяжет рот незнакомая, чуть горьковатая дичь, и какой-то странный запах, не только духов, туманит голову, обволакивает червивые туши, гниющие фрукты кладбища. Возникают благостные идиллические картинки: вот тебе лодка, плыви, вот тебе трава в цветах, ложись, раскинься.

«Нет, не надо лубочных картинок» — сопротивляется Джулиан. Усилием воли заставляет себя увидеть скорбную маму, туши с червями, женщину в крови, ребёнка. И, увидев, цепко, вопреки дурману, заволакивающему их, держит перед собой: ни за что теперь не выпустит.

— Попробуй-ка, это доставляют каждое утро из-за границы.

Крупный роскошный плод.

Послушно берёт его, надкусывает. Да, Геля, смотри, он доволен, он улыбается. Вкус клубники и сочной жёлтой груши. Свежестью стекает в него фрукт. Смывает дурман. Джулиан откусывает ещё.

— Я так и думала, тебе понравится! — восклицает Геля. — Эти экзотические амруты, чику, папайи растут только в жарком климате. Ешь, а я пока расскажу тебе историю об одной обезьянке, которую мы с патроном привезли из Индии.

Нельзя слушать её болтовню. Не только в воздухе и пище, в её голосе — дурман, усыпляет его. А ему нельзя уснуть. Он выбрал дорогу. И он потягивается, зевает, изображает сонливость.

— С одной стороны, я очень хочу тебя, — говорит лениво. — Но, с другой, я очень хочу спать. Дай мне что-нибудь, чтобы на время проснуться.

Он стал хитрым.

— О, какой ты милый! — восклицает Геля, наливает ему из чёрно-золотистой бутылки. — Выпей!

На бутылке — толстые корни, какие-то растения, которых он никогда раньше не видел, какие-то знаки, таинственные круги. Он заметил: сначала Геля подливала ему из той бутылки, а сама пила — из этой. Ага, значит, ей он сейчас подольёт оттуда.

— Пожалуйста, принеси мне простой воды, — просит, видя, что на столе её нет. — Я никакой другой не могу напиться.

— Вот что значит человек из народа! — смеётся Геля. — Вода, хлеб важнее всего! Вижу, ты нажимаешь на хлеб. — Геля разглагольствует по поводу того, как нетребователен народ, но послушно идёт за водой.

Джулиан выпивает содержимое её бокала, ей наливает из той бутылки, из которой она наливала ему, благо, цвет один и тот же. О, чудо! Голова словно промывается, туман рассеивается, и, наконец, он начинает соображать. Оказывается, он всё хорошо помнит: быть осторожным, уметь играть в сложной ситуации, анализировать её и каждый свой шаг. Политика подкупа и лести. Он должен усыпить бдительность Гели и бежать!

Но осторожно. Спешить нельзя. Что сделать, чтобы Геля уснула? Таблетки Роберто! Дрожащей рукой вытаскивает их из кармана и обе бросает в Гелин бокал, они мгновенно растворяются.

— На тебе твою воду! Я сделала ледяную! — смеётся Геля.

Он не хочет пить, но пьёт и сонным голосом бормочет:

— Совсем колодезная! Ты просто необыкновенна! Ты замечательна! — Слова не его, он не умеет произносить такие, но произносит и видит: Геле нравятся эти слова. Он широко зевает. — Ты восхитительна! Твои волосы, твои глаза необыкновенны. Я всю жизнь мечтал о встрече с тобой! Я так счастлив! Я хочу быть с тобой! Но я совсем сплю, сплю. Мне снится сено. Я хочу в сено. Я так устал!

— Давай выпьем и пойдём в сено, — она смеётся. — Ну же, пей то, что я тебе налила. Пей же! — В её голосе требовательные нотки. Она залпом выпивает из своего бокала.

Он замирает. Почувствовала другой вкус?! Или она тоже играет и вида не покажет? Он дерзко протягивает к ней руки, гладит её волосы.

— Ты упоителен, — шепчет Геля, томно смотрит на него. — Как ты ласков! — Играет или в самом деле не поняла? — Я таких никогда не видела. — Она садится к нему на колени, её волосы падают ему на лицо, он задыхается, но не убирает их.

Пусть душно, зато голова жива! Джулиан по очереди слушает Марику, Кору, Апостола, Поля. Крепко, изо всех сил он прижимает к себе Гелю, несёт её на постель, с трудом преодолевая чужие запахи, задыхаясь от её душных волос, пытается быть с ней. И вдруг чувствует: Геля обмякает в его руках. Да она засыпает! Дыхание — медленнее, медленнее, она пытается открыть глаза, не может.

— Что ты мне подлил? — в голосе угроза. Но следующая фраза не враждебная. — Ты — сладкий.

Он начинает похрапывать. Да он спит! И знать ничего не знает. «Реже дыши, не переиграй!» — приказывает себе. Заметит она игру?

Осторожно. Не спешить. Прежде чем бежать, хорошо подумать.

Из квартиры выйти не получится — наверняка не сумеет открыть дверь, наверняка замки с секретами. Он не Любим и не Апостол, разобраться в них не сумеет. Остаются окна. Ага, он вылезет из окна и спустится по водосточной трубе. А что, если в этом доме нет водосточных труб?

Он посапывает и даже похрапывает, а сам сбоку вглядывается в Гелю. Кажется, спит. Конечно, не вино сработало, вино туманит голову, притупляет память, но не вырубает человека. Это таблетки Роберто! Как мёртвая, спит. Рот приоткрыла, слюнка течёт из угла губ. Нет, так не притвориться. Ни за что не допустила бы слюнку. Осторожно спустил ноги на пол. Геля не шёлохнулась, ресницы не дрогнули. Медленно, тщательно оделся. Вышёл из спальни. Нехорошо уходить в чужом костюме. А что делать? Старый Геля выбросила в мусоропровод да ещё ручкой ему помахала!

Словно он не проходил здесь, всё увидел как впервые. Вместо коридора — широкая комната, с креслами, экранами, коврами. И двери. Приоткрыл одну. Зажмурился. Словно яркий день, а ведь сейчас — вечер. Вошёл. На потолке — красочные яркие портреты. Кажется, или лицо ему знакомо? Где он видел эти чистые глаза, как вода в их речке?! Ерунда, спьяну мерещится! На одной из стен огненными буквами написано: «Расстреляны Будимировым враги народа — графы, думавшие лишь о своём счастье». И длинный список тех самых, расстрелянных графов! А вот знакомая фамилия: Гурский. Где-то, давным-давно, он видел её дома. Где? Когда? Не придал значения, подумаешь, графы! И в их селе жили графы. Зачем Геле понадобилась эта старая доска? Реликвия?

В другой стене плывут рыбы. Протянул руку. Стекло. Как же их кормить, как менять воду? Клавиши в стене. Нажал одну — стекло поехало вбок. Отдёрнул руку. На другой стене — незнакомый ему зверь, длинный, пятнистый, с длинной шеей и узкой мордой, ходит по траве. Тоже клавиши. Побоялся нажать — ещё явится в комнату! Пол в комнате мигает, как в Учреждении. Только здесь он светло-голубой, похож на небо. Голубые ручьи текут, фонтанчики бьют, рассыпаясь на радужные, светящиеся капли. Ещё стена. Пустая. А клавиш очень много. Осторожно нажал одну — центральную. На стене возникла площадь, и от неё расходятся улицы. Вот это да! Это же та самая площадь, на которую он должен завтра выйти! Сейчас она пуста, ночь, но хорошо освещена: каждый камень, каждая трещинка между камнями видны. Наверное, клавиши — это разные районы.

«Осторожно», — голос Апостола. «Разум дан, чтобы анализировать происходящее!» — Марикин голос.

Вдруг Геля проснулась? Джулиан заглянул в спальню.

Сладко спит.

Не спешить. Всё продумать. Окно не подходит. Он никогда не сумеет открыть его. И потом неизвестно, окно ли это — во всю стену, без форток и ручек.

Без сил опустился на пол. Сейчас явится Властитель или кто-то из подручных и убьёт его. Он — в западне. Отсюда выхода нет.

Спокойно. Без паники. Ты выбрал дорогу. Теперь подумай, как ступить на неё.

Кто посылает видения? Ни с того ни с сего увидел портрет девушки. Как часто в детстве и в юности тайком разглядывал его! Под ним подпись — фамилия, которая только что мелькнула среди расстрелянных, и первая буква имени. А. Гурская. Так ведь это… ведь это — его мама! Как же раньше он не догадался. У Любима мамины глаза. Какая красивая мама на том портрете! В роскошной одежде, с причудливо уложенными волосами. Ничуть не походит на измученную старуху с измождённым лицом и искалеченными руками.

Отдельные фразы Григория, Апостола, матери, Любима, на которые он не обращал внимания, сейчас повторяются, гремят, оглушают. Это значит — Будимиров расстрелял… кого? Значит, мамины родители — графы?! Его мама — графиня? Он сидит на полу, парализованный. Будимиров убил всех родных его матери — его родных! А потом на войне — отца?!

Как же мама могла после этого жить?!

Всё-таки поднялся, подошёл к списку расстрелянных. Пятеро — с этой фамилией, трое мужчин и две женщины. Кто они?

Как же мама живёт — со смертью всех родных в душе?!

А теперь он — в западне. При чём же тут Геля? Поймал его в сеть Будимиров! Этот список — во всю стену! — свидетельство героизма Будимирова! Штаб-квартира его здесь или жильё? Или Геля повесила здесь эту доску, чтобы потрафить Будимирову?! Ясно одно, Будимиров здесь бывает!

Не выбраться. Под корень хочет Будимиров вырубить их семью. Он уверен, что с Любимом уже расправился. Теперь очередь за ним, последним из рода Гурских. Волосы шевелятся на голове, холодный пот течёт по спине.

Не хочет он умирать! И не хочет быть послушной куклой в руках Будимирова! Во что бы то ни стало он вырвется отсюда!

Если квартира технически совершенна, значит, вполне возможно, в ней есть свой лифт. Надо метр за метром исследовать стены коридоров, комнат, туалета. Вот кнопка. Интересно, что означает? Кнопка есть, а двери не видно. Значит, нечего экспериментировать. Ещё кнопка-клавиша — без двери. Ещё.

Почти незаметную дверь обнаружил в ванной комнате и две клавиши.

Сердце бухает в голове. Лифт может двигаться вверх и может — вниз. Но всё равно, чтобы вызвать его на этот этаж, достаточно одной. Он уже протянул руку, отдёрнул. Не спешить.

Куда ему нужно выйти?

Если поехать вверх, он попадёт на крышу. Там наверняка есть самолёт с самоуправлением, как тот вертолёт, который доставил его в первый день к Апостолу. Самолёт наверняка полетит туда, куда запрограммирован. Направить его в другое место Джулиан явно не сумеет.

Зачем ему попадать куда-то туда, куда попала бы Геля? Нет, только вниз!

А вдруг вниз — это в лапы швейцара?

Чушь. Швейцар для таких, как Геля, — не человек. Лифт же в квартире для таких, как Геля. Значит, прямо на улицу.

А если это ловушка, и там сидит сторож? Ерунда. Лифт для таких, как Геля. Зачем ей попадать на улицу? Геля перелетает с места на место, а не переходит, Геля на улице не бывает.

Почему не бывает? Может, ездит на машине. Ездят же по улицам коричневые, громадные, закрытые машины! И люди, и обычные машины шарахаются в стороны, когда эти — коричневые — несутся посередине. Конечно, это машины для таких, как Геля. Каким-то периферийным зрением он вроде видел подобную машину возле дома. Вот куда привезёт лифт — к машине.

Но в машине-то шофёр! Прямо в руки к шофёру?

Ерунда. Шофёр появится в машине, когда его вызовут. Наверняка машина пуста.

Проиграть все возможные варианты. И Джулиан проигрывает: есть шофёр, нет шофёра.

Что он медлит? Продумать всё полезно, но сколько времени он потерял! Нужно срочно выбираться из квартиры! И Джулиан нажимает кнопку. В то же мгновение перед ним распахивается дверца. Лифт!

В лифте, как он и предполагал, — две кнопки, со стрелкой вверх и со стрелкой вниз. Ещё клавиша. И трубка. Это, наверное, чтобы можно было говорить из лифта.

Он медлит. И всё-таки решается: нажимает кнопку со стрелкой вниз.

Бесшумно лифт опускается. Мгновение, и дверца распахнулась.

И, точно, он очутился на улице, около машины. И шофёра нет.

Глава вторая

— Джулиан Клепик!

Он вздрогнул. Обернулся. Перед ним Влад. Тот, кто убежал из детприёмника, кто слушал его и проводил сюда. Но почему он торчит здесь, голодный, замёрзший?

— Я так и знал, ты попробуешь удрать от них. Они часто воруют людей. Идём! — Влад взял его за руку и, крадучись, потянул прочь от дома. — А теперь бежим, — сказал.

Джулиан доверчиво поспешил следом.

Окна Гелиного дома на страже: не моргая следят за ним. Он боится оглянуться, в каждом — дуло, нацеленное на него. Но здесь у него спасением — отогревшаяся рука в цыпках!

Заблуждаться нечего, Геля должна была заманить и передать его Властителю. А Властитель собирался убить его! Ерунда! Решил использовать его для уничтожения оппозиции! Это пострашнее, чем просто убить: Властитель уверен, что он способен стать предателем! Джулиан остановился, и парень, оторвавшись от него, пролетел вперёд, чуть не упал, вернулся и удивлённо спросил простуженным голосом:

— Что случилось?

— Нет, нет, ничего, бежим! Извини! — Они побежали снова.

Зачем же заманивать его в сети женщины? У Властителя было много возможностей убить его, силой переправить наверх. Здесь что-то не то.

А список расстрелянных графов… пять одинаковых фамилий, выгравированных слепящими буквами… его родные!

Он никак не мог связать оборванные нити, но страх, что парализовал его в Гелиной квартире, пропал, ноги окрепли, и он смог оглядеться. Тёмные дома переходят один в другой, стены — сплошняком, без щелей, через которые можно было бы сбежать с улицы в глубь дворов. Ни души. Комендантский час в действии. Они с Владом — одни в мире. И живые лишь они, серый пот на стенах и окна друг против друга, как глаза слепцов.

Пусть до смерти час или минута, пусть через шаг, через улицу настигнет его Властитель, а сейчас он бежит.

И вдруг Влад остановился, Джулиан чуть не сшиб его с ног.

— Ты что? — спросил.

— Ты совсем задохнулся, отдышись.

Оглянулся — Гелиного дома не видно.

Ему жарко. Ему легко.

— Бежим, со мной всё в порядке.

Пустырь. Улица. Ещё улица. Пусть Влад кружит по городу, кому как не беспризорному знать все тайные ходы и выходы: наверняка укроет его от всевидящего ока Властителя.

И, словно услышав его, Влад остановился. Наклонился и открыл люк.

— Спускайся осторожно, — сказал.

— Куда ты ведёшь меня?

— К матери.

— У тебя есть мать? Почему же ты был в детприёмнике?

— У всех нас есть мать! Но, когда я попал в детприёмник, я ещё не знал, что у меня есть мать. Здорово удрали. Теперь не найдут. Идём, что ли? — За руку повёл его Влад по ступенькам вниз. Спускался очень медленно, прежде ногой нащупывал следующую ступеньку, и Джулиан повторял его движения.

На него пахнуло влажным воздухом. Ещё через десяток ступенек лицо покрылось моросью, стало труднее дышать. Угольная чернота заливает всё вокруг.

— Не хочешь ещё раз подышать? — спросил Влад.

— Не понимаю.

— Я думаю, тебе придётся остаться здесь. Ты не подчинился Самому!

В горячке он ни о чём таком не подумал, а ведь в самом деле как вернёшься в квартиру, которую дал Властитель?!

— Ладно, потом решишь?! Идём.

— Что же, твоя мать живёт под землёй? — Джулиан продолжал стоять.

— И твоя! Давай руку! — Влад двинулся вниз.

Лестница кончилась. Они идут и идут.

Похоже, он бывал уже здесь, с Конкордией! А может, и не здесь. Тогда тоже было темно. Сырость висит у лица, срывается струями воды, дышать тяжело.

Но, чем дольше идут, тем воздух становится чище. Чернота рассеивается — вдали мерцает свет.

На языке вертятся вопросы, но почему-то ему спокойно, словно, наконец, добрался до безопасного дома.

Всё больше огней. Люди что-то делают. Перебрасываются непонятными фразами с Владимом, на него смотрят с любопытством, улыбаются ему, здороваются. И он здоровается в ответ.

— Они тянут сюда коммуникации, будут строить и здесь жильё, — объясняет Влад.

Ещё сто метров, и он попадает в ярко освещённый коридор, а по бокам распахнуты двери в комнаты. Шкаф, стол, кровать.

— Здесь живут наши, — говорит Влад и приводит его в просторный зал. — Наш театр! — Сцена с бордовым занавесом. — Здесь мы ставим спектакли, поём, танцуем. Ну, чего так смотришь? Думал, тащу тебя в подземелье? Я привёл тебя в город Солнца. Я вместе с матерью строил этот город. Ну, спроси, что ты хочешь спросить?

— И сколько здесь живёт людей? — заикается Джулиан.

— Четыреста тридцать два всех возрастов. У нас школа, институт, в котором нам выдают дипломы.

— А ты… на кого учишься? — он едва складывает слова.

— Я буду учителем, кем же ещё? Как мать. — И Влад засмеялся.

— А как зовут твою мать?

— И твою… Идём же! Она заждалась тебя! — И он потянул Джулиана по светлому коридору с распахнутыми дверями. — Ну вот, наше солнце!

Джулиан зажмурился.

Яркий диск над головой. В самом деле слепит как солнце. И от него лучи. Не успел рассмотреть солнце, его обступили дети.

— А ты тоже пришёл к нашей маме? Ты тоже будешь с нами жить?

— Тебя тоже Владим спас?

— А что ты сделал такое, за что тебя — сюда?! Хочешь, я отведу тебя к нашей маме? Она успокоит тебя.

— Идём, мы тебе покажем, как у нас растут грибы!

— У нас есть токарные станки и сверлильные, нас учат всё делать!

— Мы скоро построим бассейн!

Взрослые здороваются с ним, улыбаются ему и бегут дальше. Ясно, из чёрного списка, который передала ему Конкордия, — те, что здесь. Но чем могли не угодить Властителю дети, почему здесь так много детей?

— Дядя, ты кем будешь работать? В оранжерее, в саду? Хочешь выращивать грибы или апельсины? Или учить нас? Или строить? Или станешь хранителем? Что ты умеешь?

Неожиданно он обнял тех, кого сумел обхватить руками.

— В чику умеете играть? А ну-ка, у кого есть битка, тащите! Властитель, Геля, монстры — что значат перед детской игрой?

Но дети играть не захотели, продолжали засыпать его вопросами, где он был, что видел, что делал, вперемешку с рассказами о том, как они учатся, чем занимаются в свободное время, как помогают взрослым.

Владим стоял в стороне, засунув руки в карманы, и улыбался. К нему подошла темноглазая пушистоволосая девочка, протянула тарелку с вермишелью.

— Небось, со вчерашнего не ел?

— У нас тут такие вырастают шампиньоны, во! Им первое дело — сырость, — похвастался мальчик лет пяти. Голубые глаза, очень длинная, тощая шея. Непонятно, как она удерживает голову?

— Слушай, что я знаю: «Не дай мне Бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума, нет, лучше труд и глад…» — читает темноглазая девочка. — Мама говорит, это про тех, кто ещё мучается у Властителя. Один из лучших стихов Пушкина!

— А я умею вязать шапки с ушами и носки.

— Это что! Мы вместе с папой стругаем столы!

— Мы старинные песни поём!

— Идём, дядя, я покажу тебе нашу галерею. Сокровища!

— Нет, идём лучше в музей. У нас собраны музыкальные инструменты нашей страны и других стран, и ноты всякие есть!

— У нас свой оркестр есть. Хочешь посмотреть инструменты? Нас Ксения учит играть на фортепьяно!

— Дайте, деточки, и мне поговорить с гостем. — К Джулиану подошёл старик с пышной седой шевелюрой. — Идём к матери. Она совсем извелась, смотреть на неё невозможно. Боится за тебя. Я думаю, тебе лучше здесь остаться. Я — Назаров, читаю лекции по искусству, отвечаю за картины, а теперь за тебя. Ты, похоже, устал. У нас-то тут сегодня праздник, и мы никак не можем угомониться.

— Какой праздник?

— День рождения нашей матери! Она отказывалась категорически, но мы решили отвлечь её от всех волнений. Устроили концерт, пирогов напекли. Идём же к ней скорее, сынок! То, что ты сбежал от Властителя, главный ей сегодня подарок!

Старик всё время мигает, будто глаза у него засорены. Своим искренним «сынок» напомнил дядьку. Как-то живёт Гиша? Что же это за мать, к которой все тянут его? Ну, для детей ладно, а для старика? И почему ему нужно остаться здесь?

Как-то разом вобрал в себя и улыбающихся людей, и облицованные голубой плиткой стены, и пахнущий цветами воздух.

— Дядя, что ты умеешь делать? — дёрнул его за руку глазастый мальчик.

Джулиан поднял его, крепко прижал к себе.

— Ты был когда-нибудь в степи? Видел коней? — Стал рассказывать о свободных табунах, что не желают никому подчиняться, носятся по степи с развевающимися гривами и хвостами, о птицах, что падают с высоты — умирать, о тушканчиках и сусликах, о солнце и ветре…

Люди побросали свои дела, обступили его.

Дочитав стихи, пробормотал «спасибо». И понял: вот для кого он их пишет! Он хочет жить здесь, с этими людьми!

Но если он здесь останется, его друзья наверху погибнут.

— Я не могу остаться, простите, нельзя подвести тех, с кем я связан.

Странно, понимая, что завтра его ждёт только смерть, он не чувствует страха. Он связан с этими загнанными под землю людьми чем-то неизмеримо большим, чем обычная симпатия, чем-то, что с детства жило в их доме, обшей химией. Он — это голубоглазый мальчик, затаившийся у него на руках, и девочка с опухшими ногами, и моргающий старик, и другой, молчаливый, с лицом аскета, он провожал Джулиана к Геле. И давно знакомы ему грядки с шампиньонами, кучи стружки рядом со столешницей, кровати и сапожная мастерская, светлая столовая, школьные парты и это солнце, созданное необыкновенными людьми.

Тут есть всё, что человеку нужно для жизни.

— Идём же к матери, — говорят ему. — Она скажет, что делать. — И Джулиан послушно идёт за людьми.

— Не уходи от нас, — просит Владим. — Я не хочу, чтобы тебя убили. Мы знаем все твои стихи наизусть. Будешь читать их нам, и нам будет казаться, что мы под настоящим солнцем.

— У тебя такая речь…

— Мы все тут образованные, — улыбнулся Владим. — Я ученик нашей матери. И его ученик! — Он кивнул на длинного молодого мужчину. — Он учит нас математике и анализу.

Прежде увидел улыбку и цепкий умный взгляд. Учитель чем-то похож на Марику.

— Ты много учился? — спросит у него Джулиан.

— Я и сейчас учусь. Иди-ка сюда. Библиотеку создал наш Стасик Назаров.

В просторном помещении — книги. Сотни тысяч. Восходят от пола до потолка каменные сухие ниши-ячейки.

— Книги по математике. А вот по философии. Здесь поэзия.

Платон. Пушкин. Руссо. Шопенгауэр. Кампанелла. Эти имена хорошо знали мама-графиня и Мага, и Гиша.

— Если я сегодня не получу новых знаний, о чём же буду завтра говорить им? — Учитель улыбается, и, глядя на него, улыбаются дети.

— Зачем нам всем знания, если мы никогда не сможем применить их, если всю жизнь проведём здесь?! — возразил он.

— Разве мы мертвы? — удивился Учитель. — Мы живём! Те, что — там, — он указал рукой вверх, — не смеют жить по-людски, лишены духовной жизни, у них нет никаких прав, мы же имеем всё, и мы свободны. У нас много праздников.

Учитель нажал на что-то, и стена с книгами поехала. Джулиан послушно пошёл следом за Учителем и детьми в образовавшийся проём. В огромном зале так же, как книги, от пола до потолка — картины.

— Самое сухое место в нашей подземной стране. У нас есть и храм. Туда идут те, кого обидели, или усталые.

— Можно я… хочу в храм…

Прежде к нему бросились собаки. Они жили в просторной вольере и стали скакать вокруг него, ожидая ласки.

— Ты погладь их, не бойся! — сказал голубоглазый мальчик. — Пока их только пять, но у нас уже есть щенки. Ты знаешь, Властитель убивает всех животных?! А мы начали разводить. Выучим их останавливать бойцов — хватать за правую руку, чтобы они никого не убивали! Они спасут много людей.

Мальчик выскользнул из его рук и стал скакать, как и собаки. Обнимался с ними, целовался и разговаривал, как с людьми.

— Они все слова понимают. У нас такие уроки — разговаривать с собаками, учить их словам. — И вдруг он обхватил колени Джулиана. — А может, ты мой папа, и ты нашёл меня, да?

Джулиан снова подхватил мальчика на руки. Он никак не мог сдержать своего сердца, оно бежало. Это было выздоровление от его эгоизма и страхов.

— Да, я твой отец, — прошептал Джулиан.

С этой минуты начинается его новая жизнь, совсем другая: никогда больше он не допустит в себя мыслей о себе! Научится читать чужие мысли. Научится вставать на место других.

С мальчиком на руках, прижимая его к себе, вошёл в храм.

Прежде всего яркий свет, сверху.

На одной стене — лики из их церкви. На другой — юноша утыкан стрелами… И распятый на кресте… тот, что в их церкви!

— Христос был всегда голоден и полураздет, но он был счастлив. Наша мать сюда приходит, когда кто-то из нас погибает, и приводит сюда тех, кому плохо, — говорит Учитель.

Его мама тоже верила в Бога, тайком ходила в церковь — это ею протоптана тропа! Благодаря тому, что она верила в Бога и ходила в церковь, она выжила после гибели всех своих родных и его отца. Она должна была выжить — чтобы вырастить их с Любимом. Любим потому и вышел такой жертвенный, что успел в раннем детстве увидеть Христа и услышать дедов и отца! Почему же ему мать не открыла ни Бога, ни книг, ни вот этих картин?! Почему Любим никогда не говорил об этом?! Лишь Мага из-под полы дарила ему поэзию…

Сейчас он сам знакомится с миром матери, дедов и отца.

— Разве не это жизнь?! — спрашивает Учитель. — Можно быть голодным, можно мёрзнуть, а это помогает не чувствовать голода с холодом, жить своей и чужими жизнями.

— Мать говорит, мы — самые счастливые.

— Где вы достаёте всё необходимое: строительный материал, бумагу, сырьё, одежду, еду? — спрашивает Джулиан.

— Вы смешали всё в кучу. У нас есть козы и кролики, они решили проблему тёплых вещей. Еду выращиваем. Конечно, не все растения растут без солнца, но кое-что растёт, грибы, например. И на кладбище берём, что успеем взять в первые часы после привоза, отключаем сигнализацию и специальными приспособлениями тут же спускаем прямо в люки, туши, например. Риск, конечно. А бумагу, ручки и многое другое, — Учитель улыбнулся, — нам поставляет Учреждение.

— Что?!

— Знаешь Апостола?! А то, что Апостол не может нам дать, — Учитель озорно подмигнул, — воруем! Мы — воры! Что делать?! Будимиров так устроил наше государство, что без воровства не выживешь. Как видишь, живём! Ну, идём, наконец, к матери. Она ждёт тебя.

Апостол? Почему же он никогда не говорил об этом городе?

Джулиан хотел о многом расспросить — кто такая могущественная и таинственная мать, как сумели собрать под землю столько сокровищ, по каким законам живёт подземная страна, но был словно под гипнозом, мог лишь слушать то, что говорили дети и взрослые. А они говорили о классах физики и психологии, искусства и биологии, о профессиях, которые приобретаются каждым, о перспективах развития их страны. Здесь так же, как и в их содружестве, человек важнее идеи, политики, фабрик: каждого слушают словно крупного начальника.

Они шли под аккомпанемент живой жизни — под блеянье коз, лай собак, мяуканье кошек, мимо огородов с шампиньонами, пастбищ для коз и кроликов, мимо строительных лесов и чанов с раствором, мимо спален, в которых спали, уютно свернувшись калачиками, люди!

— Почему вы не спите? — спросил у голубоглазого мальчика. — Ведь сейчас уже поздно, и всем пора спать.

— У всех разный режим. Если все в одно и то же время будут спать и работать, то мы не поместимся в нашей стране. Понимаешь? — серьёзно сказал мальчик. И спросил: — Ты правда мой папа? — И когда Джулиан кивает, выскальзывает из его рук на пол. — Я скоро к тебе приду, мне нужно рассказать об этом всем. — И он бежит и кричит: — Ко мне пришёл мой папа!

— Мы ещё не всё пространство освоили, — объясняет Владим. — Очень плохо с механизмами, инструментами, машинами, многое приходится делать вручную. И наплыв новеньких большой. Понимаешь? — спрашивает так же, как мальчик.

— Понимаю, — отвечает Джулиан.

— Ну, вот мы и пришли. Здравствуй, мать! — говорит Учитель.

Прежде увидел раненого и узнал в нём Карела. Грудь перебинтована, бинты пропитаны кровью. Над раненым склонилась женщина. Смачивает ему губы, промокает кровь, сбрасывает окровавленные бинты в лоток, горестно говорит:

— Просила «придержи язык», не послушался, теперь будешь жив или нет? Жора, скажи, ты всегда чувствуешь.

Голос?!

Джулиан обмяк.

И только тут увидел длинные пепельные волосы женщины.

Хотел позвать, а губы спеклись.

А если просто похожа?

Но сердце уже бежит, как в детстве, когда она читает стихи, и он, как в детстве, высвобождается из тела и возносится вверх и попадает в солнечную люльку.

— Садись, смачивай ему губы, слушай пульс, — говорит женщина девочке, в которой Джулиан узнаёт Алину.

А как она попала сюда? Что с Апостолом? — пугается он.

Алина говорит женщине:

— Не волнуйся, всё будет хорошо, я чувствую. — И улыбается ему, и кивает ему, и говорит ему: — С папой пока всё в порядке. Я же учусь здесь! Я к маме пришла!

— Сделай так, пожалуйста, чтобы он был жив, — просит женщина.

— Мы привели к тебе твоего мальчика! — говорит Учитель.

Мать резко поворачивается.

— Мага?!

Глава третья

— Мага?!

Какое-то мгновение она разглядывает его. И приникает к нему. Теперь они вместе плывут в его люльке. Она вернулась к нему, и он снова живёт.

— Он будет жить, мать! — мужской голос.

Мага словно от сна пробуждается, чуть отстраняется, но обеими руками держится за него.

— Спасибо, Жора. Я очень надеюсь на тебя! Ганюшка, пожалуйста, приведи Раю и Оксу. Они не знают о Кареле, волнуются. Мальчик мой, — говорит ему, когда Ганя убегает. — Мой мальчик, — повторяет.

Он долго бежал — рыбкой вперёд и добежал до своей единственной опоры. Он долго не дышал и, наконец, дышит.

— Теперь всё будет хорошо! — словно слышит его Мага.

И он кивает ей: да, теперь всё будет хорошо: наконец, он попал домой.

Она берёт его за руку и ведёт в просторную комнату, где играет тихая музыка, где в разных углах сидят люди, читают, разговаривают. Она садится на скамью.

Он ждёт — сопровождавшие его деликатно отойдут, оставят их с Магой вдвоём, ничуть не бывало: дети, кто сумел, залезли к ней на колени, кто не сумел, устроился у ног, взрослые расселись вокруг. Кому пошептала что-то Мага, кому просто улыбнулась, кого погладила по голове.

Джулиан почувствовал — ноги дрожат. Он сел.

— Как чувствует себя мама? — спрашивает Мага.

— Мы с ней не поверили Гише, что ты жива. — Ему не хотелось при всех говорить о матери, и он отделался несколькими словами, надеясь, что рано или поздно они останутся одни.

— Видишь, Бог спас и меня, и тебя. Теперь давай поможем ему сами: разложим всё по полочкам, может, найдём выход перед завтрашним днём. Допустим, ты вернёшься к Любу. Если Будимиров что задумал, обязательно доведёт дело до конца. Он решил взять тебя наверх и возьмёт. Или убьёт. Я не очень хорошо понимаю, зачем ты ему понадобился. У него есть свои придворные поэты, и твои стихи ему не нужны. Или он хочет через тебя свести с кем-то счёты, или думает, что легко расколет тебя, и ты выдашь всех нас!

Она так и сказала «нас», из чего Джулиан, наконец, понял, что Мага и все те, кто здесь, борются против Будимирова вместе с Апостолом. Это о них Алина сказала — «Нас значительно больше». И только сейчас, наконец, он связал разорванные нити воедино. Алина — дочь Апостола, но она, похоже, и дочь Маги, а значит, его сестра. А Апостол, значит, его дядька. Конечно. И Апостол с первой минуты любил его, вот откуда тёплое «сынок», опека и забота, вот почему в первый вечер Апостол послал Алину сказать ему «здравствуй».

— На все твои вопросы отвечу, мой мальчик, не смотри так удивлённо на меня. Но сначала давай решим, как можно спасти тебя. Если исходить из ситуации, что Будимиров, несмотря ни на что, захочет довести свой эксперимент до конца, возвращаться к Любу тебе нельзя. Допустим, ты останешься тут. Тоже несколько вариантов. Можно предположить, он решит, ты погиб. Однако он не дурак, чтобы так решить. Не увидев тебя среди задержанных ночью и мертвецов, догадается — ты жив, он знает: мы нелегко отдаём ему людей, мы за них боремся. Владим превратился бы в соляной столб или истёк дождём, а не ушёл бы, не дождавшись тебя. Правда, сынок?

Владим улыбнулся и прижался лбом к руке Маги.

— Значит, Властитель начал бы искать тебя. В конечном счёте, отступился бы. Он умный — Властитель, знает: если мы прячем, то надёжно.

— Так он знает о твоей стране и о том, что вы под землёй? Почему же тогда он не уничтожит вас?

Мага засмеялась.

— Конечно, знает, что мы есть, иначе куда же деваются люди, исчезают продукты и разные материалы. Но, думаю, он не может предположить масштабов нашей страны и количества живущих здесь. Не может предположить и того, что мы не только живы, но и сумели построить под землёй такое общество, в котором все решения выносятся сообща, каждый востребован и нужен, у каждого есть любимое дело. — Она мягко улыбнулась. — Мы гораздо счастливее его самого, не говоря уж о тех, кто живёт в его государстве. Конечно, не может он предположить и того, что мы сохранили традиции и культуру нашего народа и вырастили поколение свободных и творческих людей. — Она тихо засмеялась, глядя на Учителя. — Посмотри на них: не рабы! И, конечно, не представляет себе, насколько здесь люди защищены от него. Так что здесь он тебя не найдёт.

— Как я понял, ты работаешь вместе с Апостолом?

— Конечно.

— Но, если ты хорошо относишься… — он запнулся, не желая при всех касаться того, что он открыл, — к Апостолу и его друзьям, ты понимаешь: не вернусь я, и Властитель возьмёт их, решив, что спрятали меня они.

Странно, он никогда не говорил себе громких слов об Апостоле и своих друзьях, но в ту минуту, как решил бежать от Гели, они и дядька с Магой, и брат с мамой были с ним, и сейчас все они — с ним! Никогда не был он к ним всем ближе, чем сейчас, и никогда не был так счастлив: вот сколько, оказывается, людей соединено в одно целое!

Мага кивнула.

— Да, это он может. Он способен вместо одного погубить сто! Но если ты вернёшься, есть вероятность, что погибнешь ты!

— Я знаю. Но я должен вернуться. Ты сама меня учила: правильно делать выбор. Я не могу не вернуться.

Мага долго молчит. Только смотрит, и он отдыхает в её взгляде, и расправляется каждая клетка.

— Ну с Богом, иди! — говорит, наконец. И тут же останавливает: — Всё же давай ещё раз хорошенько подумаем: а вдруг выход есть?

— Мне Кора дала список пропавших и умерших.

— Я знаю, она сказала мне, — кивнула Мага. — Но это смешно: через пару дней Будимиров откроет, что его в очередной раз надули, и объявит террор!

— Вот видишь, выхода нет.

— Троша, Ив, как вы думаете, готовы мы сделать то, о чём давно подумываем? — Только теперь Джулиан начинает разглядывать людей. И в их лицах — те же страх и гордость, что в лице Маги. — Можем сделать так, что на площадь не выйдет ни один человек? — спрашивает она.

Он вдруг увидел фотографии лучших трудолюбцев и сам себе ответил: «Никак нельзя. Большая часть народа искренно служит Будимирову».

— Давай соберём парламент, — басом говорит высокий красивый человек. — Обсудим: готовы ли мы дать первый бой Будимирову и при этом сохранить жизни?

— Думаю, пока нет, — вздыхает Назаров.

— И я думаю: не готовы, — соглашается с ним мужчина в рабочей одежде. — Не все ловушки подготовлены, не все запланированные люки действуют. Раньше времени себя обнаружим. Могут погибнуть люди! Но собрать парламент — время пришло.

— Моё мнение: попробовать, — говорит Владим. — Когда мы высадили на площади деревья, он сильно испугался!

— Почему ты так решил? — спросила мать.

— Помнишь, сначала наступило в городе затишье, а потом чуть не все вооруженные силы были брошены на битву с прутиками! — Владим весело засмеялся. — Я видел перекошенные рожи бойцов. Здорово их накачал Властитель. И сам прибежал на площадь. Наверное, решил, под каждым прутиком — мина, потому что заставил бойцов, прежде чем вырывать прутик, шарить железяками! Людей похватали почём зря!

— Вот видишь, из-за нас пострадали горожане!

— А кто велел им выходить на улицу? Все были предупреждены!

— Можем попробовать! — соглашается с Владимом невысокий глазастый человек, Мага назвала его Ив.

— Я не хочу жертв. Лучше я один! — говорит Джулиан.

— Когда мать встретилась с нами впервые, — улыбается Учитель, — она установила здесь закон жизни, противоположный будимировскому: не жертвовать собой ради счастья будущих поколений, а быть счастливыми при жизни и прежде всего беречь людей! Ну и всегда поступать по справедливости…

— А если по справедливости не получается? — спросил он.

— Может, Ив и Влад правы? Что, если попробовать?

— Кто сказал, что справедливость — это спасать меня?!

Все засмеялись.

— Вы что? — не понял он.

— Речь идёт о спасении всех! — ответили ему.

— Все кровью связаны! Мы с тобой тоже родные. — Ив улыбнулся по-детски. — Ну, хватит философствовать. Джуль, не трать времени, иди с Богом, если не можешь остаться! Да хранит тебя Бог! А мы уж тут подумаем, что делать.

— Я хочу, Мага, чтобы ты царила вместо Властителя, — подавляя восторженное волнение, сказал Джулиан. — И чтобы мы всегда все были связаны кровью, как ты говоришь, Ив.

— Она не царит, — возразил Владим.

— Она не царит, — повторил Учитель. — Она любит нас. Она хранит жизнь. Может, и наступит такой век, когда наша мать будет главой всего государства!

— Ну, хватит, ребятки, — смутилась Мага. — Не дай Бог мне такое! Что ты решаешь, мой мальчик?

— Мы можем поговорить наедине? — всё-таки решился он задать Маге свои вопросы.

Она осторожно сняла с колен детей, осторожно высвободилась из рук и взглядов.

Скоро они очутились в уютной комнате с фотографиями на стенах. Мама, Гиша, сама Мага, все молодые. И большая групповая фотография, на которой в одном из мужчин он узнал себя. Но он никогда с этими людьми не снимался. Вопросительно посмотрел на Магу.

— Твой родной дед, граф Гурский, — говорит она. — Мне Адрюша сказал, он изменил твою внешность, но чтобы так… что — твоё, что — не твоё…

— Кто такой «Адрюша»? — спрашивает, но уже и сам знает. — Апостол — Адрюша? — Она кивает. — Он что, Гурский? — Она кивает. — Но ведь я видел: Адриан Гурский расстрелян вместе с отцом и дедом.

— Где ты видел?

— По-моему, я был в доме, где часто бывает Будимиров. — И он подробно рассказывает о том, что видел.

— Адрюша не расстрелян.

— И мама — его родная сестра? И я…

— И ты, мой мальчик, родной внук замечательного человека. И племянник замечательного человека.

— Алина — дочь твоя и Адрюши?

Мага кивает.

— И твоя сестра.

— А как давно…

— Ты хочешь спросить, как давно мы муж и жена? — Она усаживает его на кровать и рассказывает историю жизни его семьи и историю их отношений с Адрианом.

Он смотрит в её разгорячённое лицо, а когда она замолкает, говорит:

— Теперь я понимаю, почему он покрасил меня и надел мне очки. А можно я спрошу тебя? — Она кивает. — Почему ты уехала с Будимировым? Не сходится. Ты любила Адрюшу, а уехала с убийцей всех его родных. Ты же не настолько глупа, чтобы не понимать: Будимиров измениться не может.

— В детстве я хотела быть похожей на него: сильной, бесстрашной, всегда на грани риска. — Она рассказывает о крепостях, деревьях, реке, пещерах. — Уж очень резко он отличался от всех остальных! Но потом увидела Адрюшу, и всё. С Буром уехала, чтобы попробовать спасти…

— Страну, Адрюшу, маму… — Он тяжело вздохнул. — Принесла себя в жертву. Ты хорошо выучила его урок: захотела всегда быть на грани риска. А ведь твоя гибель могла бы погубить жизни и Адрюши, и Гиши, и мамы. Я уж не говорю о себе, что ты сделала со мной, исчезнув из моей жизни: завела в дремучий лес и бросила одного. И Алины не было бы. Это же случайность, что так сложилось.

— Закономерность, — тихо сказала она.

— Надо подумать. Может быть, ты и права. — Он встал, поцеловал её в лоб.

— Теперь ты решил оказаться на грани риска. Теперь ты хочешь принести себя в жертву.

Он засмеялся.

— Вспомни, моя Мага, о пьесе папы. Вспомни, чей я сын, внук и племянник.

— Ты всегда боялся смерти… — тихо сказала она.

— В церкви я явственно слышал слово «сынок». Кто тебе сказал, что смерть есть? Спасибо, что, наконец, открыла мне все тайны, но лучше бы сделала это раньше, я бы ни секунды не сомневался в своём назначении…

— Не все, — тихо сказала она. — Не смотри на меня так. Ещё не все.

— Говори.

Она встаёт, тоненькая, хрупкая. Поднято к нему светлое лицо.

— Будимиров — твой родной дядька. Он — сын графа. Он брат Адрюши и мамы.

Джулиан не воскликнул «что?!», не рухнул без сил на кровать. Поползли друг к другу ощущения таинственной связанности с ним, любопытства и ненависти… На потолке в доме Гели было лицо знакомое потому, что это был его родной дядька! Конечно, глаза Апостола, то есть Адрюши, и — его собственные. И тот взгляд, которым он смотрел на его Магу. Просто властитель, просто убийца так не смотрит. Что-то не случилось и в его жизни. Теперь понятно, почему Мага уехала с ним. Может, она и смогла бы очистить его кровь любовью?!

— Ты не удивлён? Ты знал это?

— Чувствовал. Тот взгляд… на тебя… он способен любить. — Она кивнула. — Ну, я пошёл. Спасибо. Постарайся сделать так, чтобы Карел остался жив, — сказал неожиданно для себя.

Он ощущал, как раздвигается, распахивается во все стороны его душа, и каждый человек, с которым свела его судьба, и мама, и Гиша, и Адрюша, и сестрёнка Алина, и главное — брат… располагаются в нём. И каждого из них много в нём, и он теперь отвечает за каждого. Впервые нет в нём страха смерти, и нет его самого, потому что в нём все они, и только он спасёт их.

— Я ждал, когда ты закончишь говорить с мамой! — кинулся ему в ноги голубоглазый мальчик. — Возьми меня с собой, если ты мой папа. Хочу быть всегда с тобой! Меня зовут Васенька.

Джулиан подхватил мальчика на руки, прижал к себе.

— Слушай меня внимательно, Васенька. Сегодня я тебя взять никак не могу, но если получится так, как мы все хотим, я приду к тебе обязательно, и мы с тобой никогда больше не расстанемся. — С Василием на руках он шёл за Владимом. И рядом шли люди. Это они — привычные спутники его «путешествий» по городу, бесстрашные, полные любви изгои, вытолкнутые Будимировым из жизни под землю! Сказано было всё, что можно, и люди шли молча. Оказывается, необходимо, чтобы всегда рядом были любящие и понимающие тебя люди. И если, сбегая от Гели, он дрожал, как заяц, то теперь чувствовал себя сильным и впервые взрослым: он выбрал свою судьбу. Не ту, что его мама. Из графини в крестьянку превратилась, потеряла себя. Он такого не хочет. Он попробует спасти брата и Адрюшу: выйдет на площадь и лицом к лицу встретится с Будимировым. Если же не сможет остановить его и останется жить, уведёт за собой под землю к своей Маге всех, кого сможет увести!

Вот и лестница из счастливого города. Назаров, Владим, Ив, Учитель, Троша… глаза в глаза… он уже знает их имена.

— Спасибо, — говорит он. И осторожно передаёт Учителю Васеньку. — Я приду к тебе, — говорит, глядя в голубые сияющие глаза. — У тебя есть отец.

— Я буду ждать! — Мальчик выскальзывает из рук Учителя.

— Мы попробуем остановить жителей, — говорит Ив.

Джулиан качает головой.

— Но ведь их убьют, если они ослушаются. И мать знает это. Зачем же она…

— Это, конечно, но можно сделать так, что их не окажется дома… Мать, видимо, об этом подумала…

— Не может не оказаться всех.

— Честно говоря, дело рискованное, могут быть жертвы. — Учитель тяжело вздохнул. — Но мать так хочет спасти тебя и Апостола! И, в общем, многое готово к встрече с Властителем. Правда, мы пока не в состоянии принять всех.

— Их сгонят, как скот, — сказал Владим.

— Да, если они не пойдут, их заставят, — сразу несколько голосов.

— Пожалуйста, ради меня не надо жертв, — преодолевая жгущее его чувство благодарности и родства, говорит он. — Я сам постараюсь… сделаю всё, что смогу…

— Может, что-нибудь да придумаем?! — Учитель неожиданно порывисто обнимает Джулиана. — Называй наши имена, не сомневайся. Это — большая честь для нас! А для них мы — мёртвые. Кое-кого из нас вывезли из домов, с площадей в гробах, кое-кого из нас зарыли!

— Правда, — подтверждает Владим.

— А мы живы! — смеётся Учитель. — Только это тайна нашего города. Если кто-нибудь нас предаст, мы все погибнем. Пока Бог миловал! Если тебя это может спасти, называй нас. Но, думаю, они тебе не поверят.

— А как моя Мага оказалась под землёй? Я не успел спросить.

— О, это длинная история! — сказал старик. — Она спасла Апостола от смерти. А потом меня. — Он замолчал. И жевал губами, точно продолжая говорить.

— И ты привёл её сюда? — спросил Джулиан.

— Ну да. Я привёл. Вернее, она меня доволокла сюда. А здесь стала матерью для всех и создала этот город.

— Вместе с вами.

Старик засмеялся.

— Ну да.

— Спасибо вам за всё. — Джулиан перебрал взглядом лица по одному и взялся за перила лестницы.

— Дядя, приходи к нам ещё!

— Почитаешь ещё про коней?

— Папа, я жду тебя!

— А у тебя есть конь?

— Ты обещал поиграть с нами! — Под детские голоса Джулиан ступил на первую ступеньку. Спросил:

— А как же вы охраняете ваш город?

— Когда мы строили его, проложили много туннелей, все они ведут далеко за город! — объяснил Троша.

— Зачем?

Ребята звонко засмеялись и принялись объяснять, что убить человека нельзя, а вывести его по туннелю к Храму — можно.

— К какому Храму? Как и кто попадает в эти туннели?

— Бойцы Властителя.

— Через люки, — заговорили чуть не хором.

— Зачем?

— У нас на всём протяжении есть посты. Бойцов разоружают, переодевают и отправляют дальше.

— Куда? — спросил Джулиан, хотя хорошо запомнил — к Храму. — Что дальше случается с этими людьми?

Грохнул смех. Такой беспечный, что Джулиан невольно и сам засмеялся.

— Храм тоже под землёй? — спросил нерешительно.

— Нет. В глухом лесу.

Наперебой принялись объяснять: человек попадает к старцам, они дают ему знания истории гуманизма и истории жестокости, основ нравственности, закона Божьего. Учат ремёслам, добывать себе пищу и растить хлеб. Кто хочет, остаётся у старцев и посвящает свою жизнь Богу. Кто-то уходит на поселение.

— А если захочет вернуться в войска Властителя? — спросил Джулиан.

— Не может. Он не найдёт выхода из этого леса.

— А если захочет убить старцев?

— Не может. Во-первых, старцев много, и вовсе не все они — старцы! Во-вторых, у него нет оружия, а взять негде.

— Почему же вы не живёте в том лесу, на природе?

— А кто спасёт страну?! Мы готовимся к решительному дню, — улыбнулся Ив.

— Может быть, он придёт завтра, — улыбнулся Троша. — Твоя задача, Джулиан, заставить Властителя сойти с трибуны, а мы уж будем наготове.

— Ну, давай руку, — сказал Джулиану Владим. — Пора. У нас сегодня ещё много дел.

Владим вывел его к самому дому.

— Жив?!

Долго стояли они с Любимом обнявшись, без слов, точно не виделись год, а не всего один день.

А потом пили чай. Коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал Джулиан о своих похождениях, и о Маге, и о неожиданно раскрытой тайне их семьи, а Любим — об успешно проведённой операции в столовой, о беспокойстве за него. Только после этого, измотанные до крайности, рухнули спать.

Будимиров не подаёт никаких признаков жизни. Варианта два. Он уверен, поймал зверя в капкан, если Геля действовала по его приказу! И, пока она спит, Джулиану ничто не угрожает. Роберто не мог дать слабые таблетки! Если же Геля действовала по собственной инициативе, зачем Будимирову убивать его накануне площади? В любом случае, есть несколько часов, чтобы прийти в себя. Сейчас — спать, только спать.

Глава четвёртая

Не успев уснуть, проснулся.

Кто притаился в комнате?

«Спокойно, — сердито сказал себе. — Если бы это был Будимиров, меня давно уже не было бы в живых!»

Родной дядька?!

Убийца.

Не простит бегства от Гели.

Чушь. Почему мужик не может убежать от бабы, которую не хочет? Вполне понятное действие. Поймёт. Убежала же от него его любимая, и он ничего не смог сделать. Кто знает, может, ещё и посмеётся вместе с ним над нелепой ситуацией!

Так или иначе, завтра площадь.

Чувствует он: живым ему с неё не уйти. Ясно же, это не просто бегство от женщины, это бегство от него — Будимирова, от верхнего этажа.

«И на жизнь и на смерть каждого — воля Божья», — как-то сказала мама. — «И приложится к народу своему». Так говорила мама: «приложится», «к народу».

Лишь сегодня он почувствовал, что значит быть с народом. Его родные деды прожили жизнь для людей. Теперь у него — большая семья, теперь он отвечает за людей. «Сынок!» — звучит не в храме, в его комнате. Завтра ему помогут его деды. А для вечности совсем не важно: умереть годом раньше или позже. Он встретится со своими дедами.

Жалко, конечно, что должен умереть молодым, но как решит Бог!

В комнате не Будимиров, — понимает он. — И сейчас, в эту минуту, его не убьют.

Кто же в комнате?

Не враг. Нет. И Джулиан спрашивает:

— Кто здесь?

Может, Степь? Приехала к нему и терпеливо ждёт, когда он проснётся.

— Кто здесь? — повторяет он.

Встаёт, идёт к выключателю. Ослеплённый, сначала ничего не видит. Конечно, никакой Степи нет. А под креслом — щенок. Увидев Джулиана, вылезает и прижимается к его голой ноге. Через ногу начинает подниматься выше и выше тепло. Джулиан берёт щенка на руки и, как Васеньку, крепко прижимает к себе.

Откуда ты взялся? Любим принёс тебя? Кора? Кора говорила, в городе животных нет. Из подземелья принесла ему?

— Кто ты? Как попал ко мне?

Голубыми, такими же, как у Васеньки, глазами щенок смотрит на него. А потом сладко зевает, разевает нежно-розовую пасть с полукружиями белых зубов. А потом лижет ему лицо. И странно: то, что Джулиан понял сегодня, укрепляется в нём новым чувством, и чувство это — уверенность в правильности выбранного им пути, глубокий покой и радость. И почему-то перед ним возникает лицо его сестрёнки Алины: с семейными, как он понимает, глазами. Звучит её голос: «Ты, наконец, пришёл к нам. Здравствуй! Папа и мама любят тебя. А значит, и я люблю».

— Кто бы ты ни был, — благодарно говорит щенку Джулиан, — и кто бы ни принёс тебя, хорошо, что ты со мной! Здравствуй! С тобой я выйду на площадь, и весь твой солнечный город будет со мной! Спасибо тому, кто подарил мне тебя!

Вместе со щенком он лёг в постель и сразу уснул.

А проснулся от голоса брата: «К тебе пришли».

Глава пятая

Оказывается, музыка живёт в голове. Голос брата и смысл того, что тот сказал, утонули в музыке. Имя композитора знает с детства: Моцарт. Музыка звучит тихая, очень светлая, та, которая встретила их с Марикой в квартире Апостола, его родного дядьки. Вот когда она снова пришла к нему. Лишь дослушав её, стал одеваться. Визитёр вошёл, когда он зашнуровывал ботинки.

— Здравствуй.

Это не Визитёр. У Визитёра складки утягивали крылья носа к губам. Этот улыбается. Визитёр сказал бы жёстко: «Ты почему копаешься?» Этот ухмыляется:

— Здорово ты подшутил над девчонкой. Так их всех. Я вижу, ты почти готов.

Пристально вглядывается Джулиан в пришельца. Двойник или сам? Вот это его родной дядька?!

Глаза похожи. Разрез, цвет. Сам? Почему до него, мальчишки, снизошёл сам Будимиров? Он же не знает, что они родные.

В нём — кровь его дедов, его матери, Апостола и его собственная. Разве можно, имея эту кровь, кого-то убивать?

В этого человека была влюблена маленькая девочка Магдалина. С этим человеком его тётка, его вторая мать, уехала из села. Пыталась помочь ему услышать их кровь!

Джулиан неловко улыбается.

Может, не так всё и страшно?

Нет, что-то в лице совсем чужое. И даже глаза не спасают. У этого углы губ вниз. У них с Адрюшей вверх. И выражение лица совсем другое, даже когда он улыбается.

Нет, не Будимиров.

— Жизнь дарится для удовольствия, не так ли? — говорит утренний гость. — Неужели мы так ошиблись: предоставили не ту девчонку? Поначалу бывает. Извини. Исправимся. Тебя ждут путешествия и трапезы, которых ты до сих пор не знал, и моё море. Тебя ждёт всё, чего только пожелаешь. Идём.

Джулиан поднял странно тихого щенка на руки и пошёл к выходу. У двери остановился. Он должен проститься с братом.

— Я бы хотел покормить его, — нашёл Джулиан предлог пройти в кухню, где тихо сидит его брат.

— Зачем? — засмеялся Визитёр. Конечно, это не Будимиров! Сердце бы подсказало ему! — Вся процедура займёт две-три минуты, и мы тут же очутимся в другом мире, где ты накормишь его не чёрствой коркой, а отбивными, у нас для животных — прекрасная кухня. А хочешь, он попадёт в специальную вольеру, где прямо перед его носом будет летать, скакать разная дичь: хватай, не хочу. Нужно же развивать в животных охотничьи инстинкты.

Мага верила, что поможет ему услышать кровь Гурских. И его расслабляет знание — у них общая кровь. Отрешиться немедленно. Он не Будимиров, он — Властитель. Он пролил много крови тех, к кому рано или поздно Джулиан должен «приложиться». Он — убийца.

А что, если брат или Адрюша или кто-то ещё из близких ему теперь людей сейчас явится на площадь? А вдруг их убьют?!

Тесная комната. Сестрёнка на руках у Адрюши. Будущая Мать. Моцарт. И лица, обращённые вверх, спокойны и вдохновенны. Над ними свет. Нельзя этим людям идти на площадь. Их участь много тяжелее тех, кто живёт под землёй под куполом любви матери, его Маги!

— Я сейчас, я прощусь с братом. — А в голове стучит: запретить идти.

— Его нет. Он ушёл на работу. Он — чёткий человек, знает своё место, знает порядок.

Джулиан облегчённо вздохнул. Ушёл на работу.

А если — на площадь?

Щенок принялся лизать его, успокаивая, обнял обеими лапами за шею.

— Можно, я умоюсь?

— Всё потом. Речь идёт о десяти минутах пути, трёх минутах на площади, и мы отправимся наверх. Мы с тобой, как на прогулке, просто пройдёмся до площади. Мои громкоговорители должны были собрать народ. Поднимешься на трибуну, назовёшь имена, и с этой минуты начнётся новая жизнь. Согласись, я всё обставил элегантно: никаких слуг, никаких воинов, мы с тобой вдвоём.

Сам?

Хвастается, что всесилен, а выглядит бесхозным.

Сказать ему, что они — родные? Кто знает, может, ему тоже нужна семья?! Похоже, он понятия не имеет, что у него есть родные по крови.

Он любил его Магу!

Прекрати! — приказал себе. — Он расстрелял родных матери, твоих дедов, миллионы людей, остальным погубил жизни. Это по его приказу в спину убили его отца и многих других. Не нужны ему родные, не нужна ему семья. Мага — вспышка. А если осталась бы с ним, весьма вероятно, её уже не было бы в живых. Щенок трётся о его щёку.

— Идём же! — Будимиров первый вышёл из квартиры.

Джулиан последовал за ним, крепко прижав к себе щенка и сунув ему в рот вместо соски палец.

Прогуливаются вдвоём?

Почему же он чувствует чьё-то дыхание? Ощущает присутствие чужих глаз, ушей. Оглядывается, но, в самом деле, на улице они — одни.

Странно. Куда делись все горожане? И улицы словно не те. Вчера были узки, зажаты стенами домов, сегодня та, по которой они идут, — широка, а по бокам — красивые магазины, яркие витрины, разноцветные фонари. И гораздо светлее в этом городе, по которому они идут сегодня.

Вчера было много привычных очередей, сегодня же — ни одного человека. Неужели, правда, изгои и Мага сумели предупредить всех? И что теперь ждёт горожан за ослушание?

Щенок сосал палец и причмокивал от удовольствия, издавал какие-то странные, едва уловимые звуки, они проникали внутрь и производили там работу: отвлекали от неприятного ощущения чьего-то, чуждого ему, Джулиану, присутствия, устанавливали в нём покой и уверенность в правильности выбранного пути.

— Пришли, — говорит Будимиров, но в его голосе больше нет дружелюбия и благости. Узкая щель вместо рта, дула пистолетов вместо глаз, перекошенное злобой лицо. Вот он истинный. Похоже, сам Будимиров. Не Будимиров, Властитель.

С ним не заговоришь о родстве. Ему не улыбнёшься.

Джулиану сказали свести Властителя с трибуны. Да не нужно на трибуну подниматься!

Как убедить Властителя остаться возле трибуны?

— Где же мой народ?! — воскликнул тот гневно. — Как посмел ослушаться моего приказа? Поднимайся на трибуну!

— Зачем, если народа нет?! — говорит тихо Джулиан. — Я могу здесь сказать вам всё, что должен сказать.

И вдруг Властитель схватил его за локоть, из глаз, как из дула огонь, плеснуло бешенство. Щенок уставился на Будимирова. И почему-то Будимиров сразу выпустил локоть.

— Поднимайся, парень, — сказал вполне миролюбиво, с каждым словом теряя злость. И первый поднялся на трибуну. Джулиан вынужден был последовать за ним. — Похоже, это бунт?! — спросил доверительно.

Джулиан прижимает ещё крепче щенка к себе. Тепло, идущее от него, странные вибрации, похожие на еле слышный голос комара, как-то влияют на него: ощущения и мысли раскладываются по полочкам. Убить Властителя нельзя. Надо сделать так, чтобы тот сошёл с трибуны. Сейчас ещё рано. Что-то должно произойти, ему будет дан знак. Надо ждать. И надо улыбаться, чтобы усыпить бдительность монстра, уничтожившего в себе их общую кровь. Улыбка сама расползлась по лицу.

Будимиров смотрит на него с удивлением.

«Смотри, смотри, — говорит ему Джулиан. — Ты наверняка знаешь всех в моём списке! К твоему сожалению, они живы. Если я тебе назову их, ты кинешься их искать и, кто знает, может, рано или поздно доберёшься до подземелья! И это я сам подведу тебя к ним! Нет, я не предам лучших людей моей страны, детей моей Маги, моих братьев и сестёр!»

Ему нравится внутренний голос, звучащий в нём.

Он не может предположить, что сделает сейчас Властитель, но чувствует: что-то сейчас сделает вопиющее, ужасное, от чего содрогнётся город. И Джулиан, растворяясь в тепле щенка, поднимает лицо к небу. «Господи, возьми меня одного, спаси тех, кто живёт Твоими законами! — молит Джулиан. — Господи, я не могу нарушить твои заповеди. Вон сколько силы в моих руках, но я не убью его. Помоги мне свести его с трибуны!»

— Не бойся, — говорит Властитель. — Сейчас они явятся.

И в тот миг, когда Джулиан уже готов за руку потянуть Будимирова с трибуны, что-то происходит. Нет, пустая площадь остаётся пустой, и Властитель как стоял, так и стоит, только всем своим существом Джулиан ощущает какое-то мощное движение, точно очень много людей одновременно бегут в разные стороны. А в холодном зимнем воздухе ощущается множество дыханий.

— Ты что, испугался?! — ухмыльнулся Властитель. — Не бойся. Это мои верные люди. Они нас с тобой охраняют. Что недоумеваешь? Ну да, моя армия. Что тут такого? Я не хотел, чтобы нам с тобой мешали.

Так он и думал: невидимки всегда рядом с ним. И вчера…

Джулиан вздрогнул.

Если вчера за ним шли невидимки, они знают про подземелье. Уже взорвали его?! Или только готовятся?! Или собираются замуровать все входы-выходы?

Ни жив ни мёртв стоит он и, если бы не живая, беспечная жизнь в его руках, рухнул бы на землю. Но щенок лижет его щёку, словно что-то хочет объяснить ему, словно требует, чтобы Джулиан что-то понял, и Джулиан сначала машинально, потом, сам спасаясь в простом движении, начинает гладить его.

— Это, кажется, бунт?! Мои люди исчезают! — взревел Властитель. — Смотри, дыры в площади! Одна, вторая. Пропала дыра! Появилась! Камня на камне не оставлю, уничтожу каждого, кого поймаю, столицу переведу в другой город!

Каким ледяным холодом веет от Властителя!

— Давайте спустимся вниз! — преодолевая этот холод, говорит Джулиан. — Что же мы стоим на виду? — Он усмехается. «Ждёшь своих верных почитателей? Тех, которые так счастливо улыбаются на фотографиях, готовят спортивные праздники, поют восхваляющие тебя песни, идут счастливые на демонстрациях, вывернув шеи, чтобы подольше лицезреть тебя?! Где же они, влюблённые в тебя трудолюбцы?» — ехидно спрашивает он Будимирова.

— Ты почему улыбаешься? — грозно спрашивает Будимиров. — Что-то знаешь? Уж не ты ли поднял этот бунт?

Мага и её дети ничего не обещали ему, а сделали невозможное: непонятно как, не допустили на площадь ни одного человека, и плиты разрываются дырами, затягивают в себя бойцов Властителя!

А что, если из-за него погибнут тысячи!

Этого нельзя допустить! Но что он должен сделать?!

Столкнуть Будимирова вниз? Его тут же убьют невидимки. Но почему-то он совсем не боится. Слово «смерть», так пугавшее его всю жизнь, не пугает: Там у него его деды! Гораздо больше пугает беспомощность: он не знает, как остановить убийцу, стоящего перед ним. Захватил их кровь и опозорил её! Что можно сделать сейчас? Чего ждёт от него Мага? Сколько времени он должен стоять дураком в ожидании?

И вдруг… к площади идут люди — чётким шагом, каким ходят только военные. Идут, будто в строю.

Кто это? Воины Будимирова?!

Подходят ближе. Да это роботы их Учреждения! Вместо народа Властитель заполнил площадь роботами, способными разнести любую живую жизнь!

Бессмысленно сейчас сталкивать его с трибуны, роботы не заберут его в Храм!

Но среди роботов должно быть много живых, подготовленных Полем и Гюстом.

Волосы шевелятся на голове, а щенок вдруг жалобно скулит.

Властитель не сможет не заметить живых лиц его друзей.

Скорее выбросить с листка, данного Корой, разрешённые имена и спасти тех, что подходят к трибуне. Отвлечь Властителя! Сделать так, чтобы он отправил работников Учреждения назад!

Щенок мешает вытащить из внутреннего кармана пиджака листок: схватил палец, мягко удерживает во рту. Но не бросишь же щенка! «Ты что, не хочешь, чтобы я достал список? — удивляется Джулиан. — Ну же, отдай мне мой палец, я должен спасти живых!»

Из-под земли гул. Слышит его Властитель или нет? Что готовит подземелье? Что готовит Мага? Всё-таки решились изгои на бунт?! Властитель бледен. Конечно же, он слышит гул. Спектакль разыгрывается не по его программе. Скорее! Назвать имена, и пусть Властитель отправит роботов, а вместе с ними и его друзей прочь, чтобы они успели уйти с площади, пока не началось. Что — «началось», он не знает. Он слышит гул.

И в ту минуту, когда он всё-таки освобождает свой палец и выхватывает листок, раздаётся голос, заставляющий его забыть обо всём на свете:

— Здравствуй!

К нему, на трибуну, поднимается его Степь. Косы — на груди, торчит живот — их со Степью живот, в котором его ребёнок. В руках — сухие бессмертники, сотни бессмертников. Глаза Степи — вне времени, вне смерти — своим выражением похожи на Магины.

— Я успела, — говорит Степь. Вкладывает ему в руки цветы. Он прижимает их вместе со щенком к груди, едва удерживая. — Я чувствовала, ты — в беде. Я знала. Теперь с тобой ничего плохого не случится. Я буду с тобой всегда. Я пришла защитить тебя!

Властитель захихикал мелким смешком.

— Ты — защитить?! Ему не нужна защита. Ему ничего не грозит. Он только начинает жить.

Степь не услышала Будимирова, она смотрела на него.

В этом мёртвом городе, наконец, свет. Запах степи поит силой.

Щенок снова мягко взял в рот палец. Джулиан засмеялся. Ясно же, что надо сделать. Щенок торопит его свести Властителя с трибуны! Джулиан улыбается Властителю и говорит:

— Пожалуйста, идём вниз!

Ещё сильнее гул из-под земли.

— Почему ты так стремишься увести меня с трибуны? — резко спрашивает Властитель. — Надо хорошо подумать, что тут происходит и какова твоя роль в этом спектакле! Кончай комедию. У меня сейчас более важные проблемы. Называй имена и катись со своей старомодной шлюхой прочь!

Глядя в перекошенное презрением лицо Властителя, наступая на него, тесня его к лестнице, Джулиан весело говорит:

— Есть фамилии, да не для тебя.

Прижав к груди и щенка, и бессмертники руками, пальцами рвёт на мелкие клочки листок с именами.

— Спустись, пожалуйста, вниз, я что-то покажу тебе! — Джулиан теснит Властителя к ступенькам. Ещё шаг, и он столкнёт Властителя. — Я решаю. Я не отдам тебе на убийство людей! Я не хочу жить с тобой наверху! — Вот сейчас локтём спихнёт! Ещё шажок! — Я тебя не бо…

Взвизгнул щенок, боль обожгла грудь. И тут же вспыхнули бессмертники и другие цветы его степи, не засохшие, живые, только народившиеся, словно радуга с неба упала на степь. Ослепительны цветы — с прозрачными лепестками, с полукружиями лепестков и лохматые, они слепят и пахнут солнцем, живой водой. Они гладят его своими лепестками. Это Степь гладит его. Она склонилась над ним. Из её глаз — солнце. Оно вернулось к нему. И нет ни очередей за сыновьями, ни верхнего этажа с убийцами, он — в светлом городе вместе с Магой и братом, Гишей и Адрюшей, с сёстрами и братьями, счастливыми людьми! Светит солнце, дарящее тепло и радость каждому рождённому.

— Здравствуй, Адриан! — Голос Маги. — Вот мы и встретились. Ты продолжаешь убивать людей?! Отбери у него оружие, Троша! Сейчас ты убил своего родного племянника! Жора, помоги Джулю и Джину, пожалуйста, спаси обоих, умоляю тебя!

Глава шестая

Яркая вспышка.

Магдалина?!

Те же глаза. Те же пепельные волосы.

Нужно сказать «здравствуй». Нужно спросить, куда она исчезла тогда со стариком? Где была столько лет? Григорий знал все эти годы, что она жива? Виделся с ней?

Он смотрит на неё. В тишине. Обеими руками держится за перила — Джулиан с силой толкнул его, едва удержался!

— Ты проиграл, Адриан. Время рассудило нас. Смотри. — Она махнула рукой как волшебница. И невольно он, по её приказанию, взглянул туда, куда она указала.

Вся площадь заполнена людьми. Это не роботы. И не его гвардия. Это…

Или ему чудится, или все они похожи на Магдалину и на графа Гурского и на Григория. Что в них, в лицах тесно прижавшихся друг к другу людей?

— Это цвет твоей нации, ты расстрелял, сгноил, уничтожил лучших людей своей страны. — Голос Магдалины.

Больно ушам от этого голоса.

Он хочет смотреть на неё.

А она не хочет смотреть на него — смотрит на мальчишку, лежащего у её ног. Над мальчишкой склонились люди.

— Жора, Роберто, пожалуйста, спасите моего сына!

— Твоего сына?!

Опять она смотрит не на него. Ей плевать на него.

— Осторожно, сначала приподнимите голову! — В её голосе мольба. А его от этого голоса трясёт. И мерцает всё вокруг. — Осторожнее же! Ребятки, спасите обоих, пожалуйста!

Тихо скулит щенок — на руках маленькой девочки. Почему-то у девочки знакомые глаза. Где он видел их? «Пуля прошила щенка и вошла в Клепика», — машинально думает он.

Магдалина спускается с трибуны.

— Куда ты? — спрашивает он и спешит следом. Главное — не отстать. Главное — никогда теперь не отстать от неё.

— Не она. Ты. Спроси, куда идёшь ты? — На пути его молодой человек.

Не понимая, смотрит на него — широкоплечего, с её светящимися глазами.

— Ты идёшь в Храм, — говорит парень.

— В какой храм? Зачем?

— Я тоже не понимаю, зачем, — нехотя цедит тот. — Тебе там явно не место. Слишком много людей ты убил. Но мать решила так, и ты идёшь в Храм.

Свет из глаз парня.

Тихий голос Магдалины:

— Номер 101, для людей Апостол — это твой брат Адриан. У тебя был брат. У тебя была сестра. У тебя были отец и дед. У тебя были племянники — Любим и Джулиан. У тебя была необыкновенная семья. У тебя нет никого, потому что ты — убийца. У тебя нет имени, потому что никто и никогда больше не назовёт тебя «Адриан», ибо ты — Бур. Я пыталась помочь тебе, пыталась спасти тебя, ты не услышал.

— Я слышу. Ты со мной, и больше никого никогда я не убью. Я буду служить тебе. Я буду делать всё так, как ты скажешь.

— Ты никого больше не убьёшь, потому что мы тебе этого не позволим. Я не с тобой, Бур, и никогда с тобой не буду. И не надо мне служить. — Она отвернулась и сказала: — Троша, Ив, ребятки, снимите, пожалуйста, полог с города, освободите землю от плит. И освободите речку от камней!

Где его советники? Где его самолёты и танки? Он — один.

И есть спортивный бежевый костюм на нём, а он — гол под светом из её глаз. Гол перед этими непонятными людьми, которые сейчас смотрят в упор на него.

Магдалина отошла. И люди откачнулись от него.

Осторожно двое отодвигают плиты, перед ним — люк.

— Иди! — говорит тихо Магдалина.

— Куда?

Он не понимает.

— Разве не видишь, туда! — Всё тот же дерзкий парень тычет пальцем в люк. — Какой ты непонятливый!

В этот миг что-то случилось. Серенькая тьма в звоне разлетелась, и явилось солнце. Разлеглось над городом, рассыпало острые лучи.

— Уходи же скорее от нас! — говорит парень. — Мы так устали от тебя! И у нас столько дел!

— Ты хочешь убить меня? — спрашивает он Магдалину, а она задрала голову, смотрит на солнце. И все люди на площади смотрят на солнце. В солнце все они бледны, но ему кажется: от их лиц исходит свет.

— Магдалина не хочет убить тебя, — говорит человек с золотистой бородой и золотистыми волосами. — Ты сам решишь свою жизнь и смерть.

Голос знаком. Очень хорошо знаком этот голос.

И глаза эти он хорошо знает. Где он видел этого человека?

— Колотыгин?! — спрашивает он. — Но у тебя были другие волосы!

— Я, наконец, снял парик.

— Это Апостол, разве ты не знаешь? — снова назойливый парень.

— Ты — Апостол?! Ты — Номер 101? Это ты служил мне верой и правдой столько лет?!

Парень смеётся:

— Служил тебе? Апостол?!

И вдруг он узнаёт. Отец?! Не отец, Адриан.

— Брат… Номер 101, Апостол, Колотыгин… брат?

— Я не брат тебе…

— Ты пытал своего брата. Ты хотел убить своего брата, — говорит Магдалина. — Ты сейчас убил своего племянника. Ты убил своего отца и своего деда-священника, — твердит ему Магдалина. — А теперь иди. Нам очень некогда. Иди!

— Ты с ним была все эти годы?! — дрожащим голосом спрашивает он.

Ему никто не отвечает. Магдалина что-то шепчет Адриану, и тот скорым шагом идёт в ту сторону, в которую унесли Джулиана. Тощая девчонка, со скулящим жалобно щенком, идёт следом. За ней бежит Клепик-старший… Почему здесь брат Джулиана? Он должен быть в Учреждении!

Мальчишка сказал, он должен идти в храм? Что ему делать в храме?

Солнце над городом. Как оно попало сюда? Солнце должно светить ему, а не этой толпе оборванцев…

Оборванцев?!

Слепит свет.

— Я не хочу никуда идти, — говорит он. — Я хочу быть всегда с тобой, Магдалина.

Наконец-то он выразил словами то главное, что жило в нём столько лет надеждой.

— Ты навсегда теперь один, Бур. Гиша, подожди, я иду! — кричит она и бежит к брату, который тоже спешит в ту сторону, куда унесли Джулиана.

А парень подталкивает его к люку.

Яркий свет. Более яркий даже, чем солнце, ослепляет его.

Мичуринец — Коктебель, 1984; 2006