Укридж и Ко. Рассказы

Не зазвонят ему свадебные колокола

Укриджу, как и следует ожидать от человека с его солнечным оптимизмом, эта история давным-давно представляется еще одним свидетельством того, как все случающееся в этом нашем мире непременно оборачивается во благо. В ней от старта и до финиша он зрит перст Провидения, и, излагая доказательства в поддержку своей теории, что праведным и достойным обязательно будет ниспослан тот или иной способ спасения от самой внушительной опасности, первым он приводит в пример именно ее.

Можно сказать, что началась указанная история в Хей-маркете как-то днем в начале лета. Мы перекусывали на мой счет в ресторане «Пелл-Мелл», и, когда мы выходили из него, у дверей остановился большой сверкающий автомобиль. Шофер открыл капот и принялся орудовать в его нутре с помощью кусачек. Будь я один, то удовлетворился бы мимолетным взглядом, проходя мимо, но зрелище кого-то другого, трудящегося в поте лица, всегда неотразимо притягивало Укриджа, и, сжав мое плечо, он потащил меня оказывать труженику моральную поддержку. Примерно две минуты он жарко дышал ему в затылок, а затем шофер, видимо осознав, что волосы над его шеей ерошит отнюдь не заблудившийся июньский зефир, повернул голову с некоторой досадой.

— Э-эй! — запротестовал он, но тут же его раздражение уступило место тому, что — для шофера — приближалось к сердечности. — Приветик! — произнес он.

— Фредерик! Привет, — сказал Укридж. — А я вас не узнал. Так это — новая машина?

— Угу, — кивнул шофер.

— Мой приятель, — кратко объяснил Укридж, адресуясь ко мне. — Познакомился с ним в пивной (Лондон просто задыхается от приятелей, с которыми Укридж знакомится в пивной.) Так в чем беда?

— Заело, — сказал Фредерик, шофер. — Сейчас налажу.

Вера в свой талант его не обманула. Вскоре он выпрямился, закрыл капот и вытер руки.

— Приятный денек, — сказал он.

— Потрясенц, — согласился Укридж. — Куда это вы собрались?

— Да в Аддингтон. Забрать хозяина, он там в гольф играет. — Он словно заколебался, но умягчающее воздействие летнего солнца сделало свое дело. — Хотите прокатиться до Ист-Кройдона? Вернетесь оттуда поездом.

Заманчивейшее великодушное предложение, и ни Укридж, ни я не ответили на него отказом. Мы забрались внутрь, Фредерик нажал на самодействующий стартер, и мы покатили — два светских джентльмена, совершающие свой утренний моцион. Что до меня, я был исполнен безмятежности и добродушия, и у меня нет оснований полагать, будто Укридж пребывал в другом расположении духа. А потому подстерегавшее нас прискорбное происшествие было вдвойне удручающим. На углу мы остановились, давая возможность проехать транспорту, двигавшемуся в северном направлении, и тут нашу приятную послезакусочную дремоту разогнал внезапный и оглушительный вопль:

— Эй!

В том, что вопленник обращался к нам, сомнения быть не могло. Он стоял на тротуаре всего в двух шагах от нас, устремляя свирепый взгляд внутрь нашего дорогостоящего кузова, — дородный бородач средних лет, одетый в полном несоответствии с погодой и с предрассудками светского общества в сюртук и котелок.

— Эй! Вы там! — взревел он к возмущению всех добропорядочных прохожих.

Фредерик, шофер, взглянув левым уголком глаза с богоподобной брезгливостью на этого представителя низших классов, утратил всякий интерес к его плебейской выходке, но я с удивлением заметил, что Укридж словно бы испытывает всю остроту отчаяния дикого зверька, угодившего в капкан. Его лицо стало пунцовым и словно опухло, он смотрел прямо перед собой в жалостной попытке игнорировать то, что со всей очевидностью игнорированию не поддавалось.

— Я хочу сказать вам пару слов, — прогремел бородач.

Тут события начали развиваться с молниеносной быстротой. Стоявшие экипажи пришли в движение, задвигались и мы с нарастающей скоростью, а бородач, видимо сообразив, что принимать меры надо безотлагательно, проделал неуклюжий прыжок и приземлился на нашей подножке. Тут Укридж внезапно, сбросив оцепенение, выставил могучую ладонь и толкнул. Штурмующий слетел с подножки, и, когда я увидел его в последний раз, он стоял на мостовой и грозил нам вслед кулаком, а на него наезжал омнибус № 3.

— Кошки-мышки! — вздохнул Укридж с некоторой лихорадочностью.

— В чем, собственно, дело? — осведомился я.

— Типчик, которому я задолжал мизерную сумму, — сквозь зубы объяснил Укридж.

— А! — сказал я, чувствуя, что инцидент объяснен исчерпывающе. Мне еще ни разу не приходилось видеть укриджских кредиторов вживе, но он часто давал мне понять, что они устраивают засады по всему Лондону, как леопарды в джунглях, выжидая удобной секунды, чтобы прыгнуть на него. Насчитывалось множество улиц, на которые он отказывался сворачивать из страха перед тем, что могло его там подстерегать.

— Два года ходит по моему следу, как полицейская ищейка, — сказал Укридж. — Внезапно выскакивает неведомо откуда, и я седею до корней волос.

Я был не прочь узнать побольше и даже намекнул на это, но он погрузился в угрюмое молчание. Мы бодро катили к Клэпем-Коммонс, когда произошло второе из событий, благодаря которым эта автомобильная прогулка надолго запечатлелась у меня в памяти. Прямо перед поворотом на Коммонс перед нашими передними колесами возникла дура-девчонка. Она как раз переходила улицу и теперь, как в обычае у ее подвида, сразу же потеряла голову. Эта крупная дурында с глупым лицом заметалась взад-вперед, как взбесившаяся курица, и в тот момент, когда мы с Укриджем взвились с наших сидений, цепляясь друг за друга в смертельной агонии, она запуталась в собственных ногах и упала. Однако Фредерик, мастер своего дела, безупречно справился с ситуацией. Он вдохновенно свернул в сторону, и, когда мы через мгновение остановились, девушка как раз поднималась на ноги, вся в пыли, но со всеми частями тела на своих местах.

Подобные происшествия по-разному действуют на разных людей. В холодных серых глазах Фредерика, когда он оглянулся через плечо и дал задний ход, было только истомленное презрение супермена к нескончаемым дурацким выходкам тупоголового пролетариата. Я же, напротив, смягчил нервный шок потоком кощунственных выражений. А в Укридже, как я обнаружил, чуть поуспокоившись, это происшествие пробудило всю его рыцарственность. Все время, пока мы двигались задним ходом, он что-то бормотал себе под нос и выскочил из автомобиля с блеющими извинениями прежде, чем мы окончательно остановились.

— Крайне сожалею. Могли вас убить. Никогда себе не прощу.

Девушка отнеслась к случившемуся еще под одним углом. Она захихикала. И почему-то эти идиотические смешки подействовали на меня особенно сильно.

Полагаю, вина не ее. Это несвоевременное веселье объяснялось всего лишь перенапряжением нервов. Но я с первого же взгляда проникся к ней неприязнью.

— От всей души надеюсь, — лепетал Укридж, — что вы не ушиблись.

Девушка снова захихикала. А была она по меньшей мере на двенадцать фунтов тяжелее, чем пристало хихикалке. Я хотел одного: проехать мимо и забыть о ней.

— Спасибо. Нисколечко.

— Но ошеломлены, э?

— Да уж, шлепнулась я, что надо, — сквозь смешки выговорило омерзительное существо.

— Я так и думал. Как раз то, чего я опасался. Потрясен. Нервные узлы вибрируют. Позвольте, я отвезу вас домой.

— Да не стоит, чего там.

— Я настаиваю. Нет, я решительно настаиваю.

— Э-эй! — сказал Фредерик, шофер, низким властным голосом.

— А?

— Мне пора в Аддингтон.

— Да, да, да, — отозвался Укридж с нетерпеливым раздражением гранд-сеньора, недовольного вмешательством слуги. — Но времени, чтобы отвезти эту леди домой, более чем достаточно. Или вы не видите, как она потрясена? Куда вас отвезти?

— Тут рядышком. За углом на следующей улице. Дом под названием Болбригган.

— Болбригган, Фредерик, на следующей улице, — сказал Укридж голосом, не терпящим возражения.

Полагаю, зрелище того, как дщерь дома подкатывает к калитке в «даймлере», не слишком обычно на Пибоди-роуд, Клэпем-Коммонс. Во всяком случае, мы еще не успели остановиться, как Болбригган начал извергать взводы своих обитателей. Отец, мать, три младшие сестрички и выводок братьев появились на ступеньках в первые же десять секунд. Они двинулись по садовой дорожке сплоченным строем.

Укридж был в своей стихии. Быстро заняв положение друга семьи, он взял на себя руководство всем происходящим. Стремительный обмен взаимными представлениями, и тут же он в нескольких прочувствованных словах объяснил положение вещей, пока я оставался нем и незаметен в моем уголке, а Фредерик, шофер, смотрел на указатель количества бензина непостижимым взглядом.

— Никогда не простил бы себе, мистер Прайс, если бы что-нибудь случилось с мисс Прайс. К счастью, мой шофер прекрасно управляет авто и свернул как раз вовремя. Вы показали похвальное присутствие духа, Фредерик, — великодушно закончил Укридж. — Весьма и весьма похвальное.

Фредерик продолжал надменно смотреть на указатель количества бензина.

— Какое прелестное авто, мистер Укридж! — восхитилась мать семейства.

— Да? — небрежно сказал Укридж. — Да, недурной старый автомобильчик.

— А вы сами управлять умеете? — спросил более маленький из двух маленьких братиков благоговейно.

— О да, да. Но в городе я обычно пользуюсь услугами Фредерика.

— Может, вы и ваш друг зайдете выпить чашечку чая? — осведомилась миссис Прайс.

Я увидел, что Укридж колеблется. Он совсем недавно отлично перекусил, но возможность поесть на даровщину всегда действовала на него завораживающе. Однако тут подал голос Фредерик.

— Э-эй! — сказал Фредерик.

— А?

— Мне пора в Аддингтон, — сказал Фредерик категорически.

Укридж вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна. Не сомневаюсь, он успел убедить себя, что это его автомобиль.

— Ах да, конечно! Совсем забыл. Я должен быть в Аддингтоне безотлагательно. Обещал заехать за партнерами по гольфу. Как-нибудь в другой раз, э?

— В любое время, мистер Укридж, когда вы окажетесь поблизости, — сказал мистер Прайс, сияя улыбкой на всеобщего любимца.

— Благодарю, благодарю.

— Скажите, мистер Укридж, — вмешалась миссис Прайс, — я все время думала, когда вы назвали свою фамилию. Она такая необычная. Вы не родственник той мисс Укридж, которая пишет книжки?

— Моя тетя, — просиял Укридж.

— Да неужели? Я так люблю ее романы. Скажите мне…

Фредерик, к вящему моему восхищению, перебил то, что грозило перейти в долгую литературную дискуссию, нажал на самодействующий стартер, и мы унеслись в вихре добрых напутствий и приглашений. По-моему, я даже слышал, как Укридж пообещал как-нибудь заглянуть в воскресенье на ужин со своей тетей. Когда мы завернули за угол, он опустился на сиденье и незамедлительно начал морализировать:

— Всегда сей доброе семя, малышок. С добрым семенем абсолютно ничто не сравнится. Никогда не упускай шанса показать себя с наилучшей стороны. Вот секрет успеха в жизни. Всего несколько любезных слов, и, как видишь, еще одно местечко, куда я могу заскочить и перекусить, когда наличность поиссякнет.

Меня шокировал такой низкий материализм, о чем я ему и сообщил. Он попенял мне с высоты своей мудрости:

— Очень просто занять такую позицию, Корки, мой мальчик, но осознал ли ты, что подобная семья по воскресным вечерам после богослужения ужинает ростбифом, печеным картофелем, пикулями, салатом, бланманже и тем или иным сыром? В жизни человека, малышок, бывают минуты, когда ломоть ростбифа, за которым следует бланманже, означает нечто, чего не выразить словами.

Примерно неделю спустя я посетил Британский музей, чтобы собрать материал для очередной увлекательно-поучительной статьи для еженедельника, иногда их печатавшего. Я бродил из зала в зал, накапливая сведения, как вдруг увидел Укриджа с двумя мальчуганами, прицепленными к его рукам — по одному к каждой. Он выглядел несколько утомленным и приветствовал меня с радостью, какую испытывает потерпевший кораблекрушение моряк, завидев парус.

— Побегайте тут, поразвивайте свои умишки, ребятки, — сказал он мальчикам. — Когда закончите, найдете меня тут.

— Хорошо, дядя Стэнли, — дружно ответили мальчики.

— Дядя Стэнли? — повторил я беспощадно.

Он слегка поежился, надо отдать ему должное.

— Это маленькие Прайсы. Из Клэпема.

— Я их помню.

— Устроил небольшую экскурсию. За гостеприимство надо отплачивать, Корки, мой мальчик.

— Так ты действительно навязал свою особу этим злосчастным людям?

— Время от времени я к ним заглядывал, — с достоинством ответил Укридж.

— Но ты с ними познакомился чуть больше недели назад. Как часто ты к ним заглядывал?

— Раза два. Может быть, три.

— К обеду или к ужину?

— Некоторое принятие пищи имело место, — признался Укридж.

— И вот теперь ты дядя Стэнли!

— Прекрасные добросердечные люди, — сказал Укридж, как мне показалось, с некоторым вызовом. — С самого начала приняли меня как близкого родственника. Но конечно, палка о двух концах. Например, сегодня мне поручили попасти этих огольцов. Однако в целом, сопоставив плюсы с минусами, я в ажуре. Признаюсь, духовные песнопения после ужина меня не очень прельщают, но сам ужин, малышок, ну, просто неотразим. Такого ростбифа, — мечтательно произнес Укридж, — я давно не жевал.

— Жадная скотина, — критически заметил я.

— Надо, чтобы душа в теле держалась крепко, старичок. Конечно, кое-какие неловкости наличествуют. Например, они почему-то вбили себе в голову, что авто, на котором мы тогда к ним подъехали, мое, и ребятишки все время пристают ко мне, чтобы я взял их покататься. К счастью, мне удалось уломать Фредерика, и он думает, что сможет в ближайшие дни устроить поездку — другую. Ну, а миссис Прайс все время упрашивает меня, чтобы я привез мою тетушку на чашечку чая, чтобы они могли поболтать по душам, а у меня не хватает жестокости сказать ей, что моя тетка абсолютно и окончательно отреклась от меня на другой день после той заварушки с танцами.

— Ты мне этого не говорил.

— Да неужели? Ну, да. Я получил от нее письмо на ту тему, что я для нее перестал существовать. Я подумал, что письмо указывает на злобный узкий взгляд на вещи. Но не могу сказать, что оно уж так меня удивило. Тем не менее это осложняет ситуацию, когда миссис Прайс жаждет сойтись с ней поближе. Мне пришлось объяснить ей, что моя тетушка — хроническая больная, никогда дома не покидает и практически прикована к постели. Но все это меня несколько тяготит, малышок.

— Могу понять.

— Видишь ли, — сказал Укридж, — я не терплю хитростей и лжи.

Сказать что-нибудь поразительнее он вряд ли мог, а потому я покинул его и возобновил мои розыски.

Затем я на несколько недель покинул столицу, ибо подошло время моего осеннего отпуска. Когда я вернулся на Эбери-стрит, Баулс, мой домохозяин, воздав должное моей загорелой внешности, поставил меня в известность, что в мое отсутствие несколько раз заходил Джордж Таппер.

— Кажется, ему настоятельно нужно увидеться с вами, сэр.

Я удивился. Джордж Таппер всегда был рад (или делал вид, что рад) встрече со мной, своим старым школьным товарищем, когда я его навещал, но он редко искал встречи со мной у меня дома.

— Он сказал, что ему нужно?

— Нет, сэр. Он ничего не просил вам передать. Он просто осведомился о вероятной дате вашего возвращения и выразил пожелание, чтобы вы посетили его, как только вам будет удобно.

— Пожалуй, мне следует пойти к нему сейчас же.

— Возможно, поступить следует именно так, сэр.

Я нашел Джорджа Таппера в министерстве иностранных дел, окруженного документами самого внушительного вида.

— Наконец-то! — вскричал Джордж, как мне почувствовалось, с некоторой колкостью. — Я уже думал, что ты никогда не вернешься.

— Я чудесно провел время, благодарю, что ты поинтересовался, — ответил я. — Вернул розы на свои щеки.

Джордж, которому, казалось, заметно изменило обычное спокойствие, коротко обругал мои щеки и их розы.

— Послушай, — сказал он горячо. — Надо что-то делать. Ты уже видел Укриджа?

— Пока нет. Думаю, заглянуть к нему под вечер.

— Да уж, пожалуйста. Знаешь, что произошло? Этот несчастный осел взял да и обручился с девушкой в Клэпеме.

— Что-о?

— Обручился! С девушкой! В Клэпеме. Клэпем-Коммонс, — добавил Джордж Таппер, словно, по его мнению, это ставило окончательную точку.

— Ты шутишь!

— Я не шучу, — кисло возразил Джордж. — Или я выгляжу так, будто шучу? Я встретил его с ней в Беттерси-парке, и он нас познакомил. Она напомнила мне, — добавил Джордж Таппер с легкой дрожью, ибо тот жуткий вечер глубоко его ранил, — ту омерзительную балаболку в розовом, которую он привел с собой, когда я пригласил вас пообедать в «Риджент-Гриле», и которая все время во весь голос разглагольствовала про желудочное недомогание своей тетки.

Тут, по-моему, он был несправедлив к мисс Прайс. За время нашего с ней краткого знакомства она показалась мне в какой-то степени язвой, но я бы никогда не поставил ее на одну доску с Флосси Боевого Билсона.

— Ну, и чего же ты от меня хочешь? — спросил я, на мой взгляд вполне разумно.

— Ты должен придумать способ покончить с этой помолвкой. Я ничего сделать не могу. Занят весь день.

— И я занят.

— Расскажи своей бабушке! — сказал Джордж Таппер, который в эмоциональные минуты был склонен возвращаться к фразеологии школьных дней и к выражениям, глубоко чуждым министерству иностранных дел. — Примерно раз в неделю собираешься с силами написать паршивую статейку для какой-нибудь газетенки на тему: «Подобает ли младшим священникам целоваться?» или не менее идиотскую, а все остальное время болтаешься без дела с Укриджем. Нет, бесспорно, это твоя обязанность — помочь бедному идиоту выпутаться.

— Но откуда ты знаешь, что он хочет выпутываться? По-моему, ты слишком много на себя берешь. Конечно, вы, чиновники, с водой в жилах, позволяете себе фыркать на священную страсть, но миром, как я иногда упоминаю, правит любовь. Укридж, вполне вероятно, чувствует, что только теперь он понял, в чем истинное счастье.

— Ах, так? — съязвил Джордж Таппер. — Когда мы встретились, выглядел он немножко по-другому. Он выглядел как… ну, помнишь, как в школе он попробовал боксировать в тяжелом весе, а тот типчик из отделения Сеймура вышиб из него дух в первом раунде? Вот как он выглядел, когда знакомил меня с этой девицей.

Должен сказать, уподобление это меня впечатлило. Странно, как память хранит эти мельчайшие эпизодики детских лет. Через бездну времен я вновь увидел, как Укридж, перегнувшись пополам, одной рукой в перчатке нежно ласкает свою грудобрюшную преграду, а в глазах у него стынет недоуменный ужас. Если его облик жениха напомнил Джорджу Тапперу тот случай, несомненно, его друзьям следовало сплотиться вокруг.

— Ты ведь как будто взял на себя роль неофициального наблюдателя за ним, — сказал Джордж Таппер. — Так помоги ему сейчас.

— Ну, я забегу к нему.

— Такая нелепость! — сказал Джордж Таппер. — Как Укридж вообще может жениться на ком бы то ни было? У него ведь за душой нет и шиллинга.

— Я укажу ему на это обстоятельство. Возможно, он каким-то образом упустил его из виду.

Посещая Укриджа в его жилище, я обычно останавливался под его окном и вопил его имя во весь голос. Если он оказывался у себя и принимал, то высовывался из окна и бросал мне ключ от входной двери, чтобы избавить квартирную хозяйку от необходимости подниматься из полуподвала и отпирать ее. Весьма разумный маневр, учитывая, что его отношения с этой самодержицей часто бывали крайне натянутыми. Я завопил, и наружу высунулась его голова.

— Привет, малышок!

Даже на таком расстоянии что-то в его лице показалось мне странным, но только когда я поднялся по лестнице в его комнату, мне стала ясна причина. Там я убедился, что он каким-то образом украсился фонарем под глазом, и фонарь этот, хотя и миновал пору расцвета, все еще поражал богатством своих оттенков.

— Черт! — вскричал я, уставившись на это украшение. — Как и когда?

Укридж угрюмо пыхнул трубкой.

— Долгая история, — буркнул он. — Ты помнишь неких людей по фамилии Прайс в Клэпеме?

— Неужели твоя невеста уже дала тебе в глаз?

— Так ты слышал? — удивился Укридж. — Кто тебе сказал, что я помолвлен?

— Джордж Таппер. Я как раз от него.

— Ну, это экономит на объяснениях, малышок, — торжественно произнес Укридж. — Пусть это послужит тебе предостережением. Никогда…

Мне требовались факты, а не морализирование.

— Откуда у тебя этот синяк?

Укридж выпустил клуб дыма, и его неукрашенный глаз мрачно сверкнул.

— Эрни Финч, — холодно ответил он.

— Кто такой Эрни Финч? В первый раз о нем слышу.

— Что-то вроде друга семьи и, насколько понимаю, все больше прицеливался на Мейбл, пока не появился я. Он был в отъезде, когда мы обручились, и никто, видимо, не счел нужным поставить его в известность, а он явился однажды вечером как раз тогда, когда я целовал ее на прощание в палисаднике. Заметь, Корки, как ловко все это складывается. Вдруг, увидев его, Мейбл от неожиданности вскрикнула, тот факт, что она вскрикнула, дал основание этому Финчу неверно истолковать ситуацию, а это толкнуло его, провались он ко всем чертям, подскочить ко мне, одной рукой сдернуть мое пенсне, а другой вдарить мне прямо в глаз. И прежде, чем я успел поквитаться с ним, все семейство, привлеченное криками Мейбл, выскочило из дома и разняло нас, объяснив, что я помолвлен с Мейбл. Разумеется, тогда этот типчик извинился. Жаль, ты не видел мерзкую ухмылку, которой он сопроводил свои извинения. Тут последовала некоторая заварушка, и старик Прайс отказал ему от дома. Что толку! Мне все еще приходится сидеть тут взаперти и ждать, пока эта расцветка немножко не поблекнет.

— Однако, — заметил я, — нельзя не признать, что этот типчик вызывает некоторое сочувствие.

— Не у меня! — решительно сказал Укридж. — Я пришел к выводу, что мне и Эрни Финчу тесно в этом мире, и я живу надеждой повстречаться с ним как-то вечерком в темном закоулке.

— Ты увел его девушку, — сказал я.

— Мне его чертова девушка не нужна, — сказал Укридж с нерыцарственным жаром.

— Значит ты правда хотел бы выпутаться из всего этого?

— Конечно, я хочу выпутаться из этого!

— Но если так, как ты умудрился впутаться?

— Сам не знаю, старый конь, — признался Укридж. — Все будто в тумане, меня жутко ошарашило. Как гром с ясного неба. Я даже вообразить такого не мог. Знаю только, что мы оказались наедине в гостиной после воскресного ужина, и вдруг комната закишела Прайсами всевозможных описаний, сыплющих на нас благословения. Вот так.

— Но ты должен был дать им хоть какой-то повод.

— Я держал ее за руку, не отрицаю.

— Ага!

— Кошки-мышки! Не понимаю, из-за чего было поднимать такой шум. Если мы и подержались за руки, так что из этого следует? В конечном счете все сводится, Корки, мой мальчик, к вопросу: есть ли мужчина, который может считать себя в безопасности? Теперь дошло до того, — сказал Укридж с праведным гневом, — что стоит только сказать доброе слово какой-нибудь девушке — и вот ты уже в отеле «Лорд-Смотритель» в Дувре и выковыриваешь из волос рисины, которыми тебя осыпали по выходе из церкви.

— Но, признай, ты сам напросился. Подъезжаешь в новехоньком «даймлере» и пускаешь пыль в глаза похлеще полдесятка миллионеров. И ведь ты катал их в авто?

— От силы раза два.

— И наверное, разглагольствовал про твою тетку? О том, как она богата?

— Возможно, я изредка и упоминал мою тетку.

— Ну, так вполне естественно, что они сочли тебя манной небесной. Богатеньким зятем. — Тут Укридж из глубины своего отчаяния сумел сложить губы в начало польщенной улыбки. Но затем его горести вновь его удручили. — Если ты действительно хочешь выпутаться, тебе достаточно признаться им, что у тебя и шиллинга не наберется.

— Но, малышок, в том-то и беда. Я ведь с минуты на минуту могу приобрести колоссальное состояние, и, боюсь, время от времени я им на это намекал.

— О чем ты?

— С тех пор как мы с тобой виделись, я все свои деньги вложил в букмекерское дело.

— То есть как — все твои деньги? Откуда ты взял деньги?

— Ты не забыл про пятьдесят фунтов моей выручки от продажи билетов на бал клуба моей тетки? И я кое-что поднабрал там и сям, делая продуманные ставки. Вот так. Фирма пока не велика, но мир полон типчиков, которые наперебой ставят на лошадей, которые проигрывают, и она скоро станет золотым дном, а я в ней пассивный компаньон. И убеждать этих людей в том, что я в стесненных финансовых обстоятельствах… Они просто рассмеются мне в лицо и бросятся подавать в суд за нарушение брачного обещания. Провалиться мне, это немножко слишком множко! Как раз когда я твердо поставил ногу на ступеньку лестницы успеха — и вдруг такое! — На время он погрузился в мрачные раздумья. — Пожалуй, есть одна возможность, — сказал он наконец. — Ты не против написать анонимное письмо?

— Это еще зачем?

— Я просто подумал, если ты напишешь им анонимное письмо и обвинишь меня в том, сем и этом… Можешь упомянуть, что я уже женат.

— Оно ничего не даст.

— Пожалуй, ты прав, — мрачно сказал Укридж, и после минуты-другой безмолвных размышлений я его покинул. И уже вышел на крыльцо, когда услышал, что он скатывается по лестнице следом за мной. — Корки, старичок!

— А?

— По-моему, я придумал, — сказал Укридж, присоединяясь ко мне на крыльце. — Секунду назад меня осенило. Что, если кто-нибудь отправится в Клэпем и выдаст себя за частного сыщика, наводящего справки обо мне? Чертовски зловеще и таинственно. Побольше многозначительных кивков и покачивания головой. Возникает впечатление, что меня разыскивают. Дошло? Тебе надо будет задавать побольше вопросов и делать пометки в записной книжке…

— То есть как это — мне надо будет?

Укридж посмотрел на меня со страдальческим терпением:

— Послушай, старый конь, ты же не откажешь в такой пустячной услуге старому другу?

— Откажу, и категорически. Да и в любом случае из этого ничего не вышло бы. Они же меня видели.

— Да, но они тебя не узнают. У тебя, — вкрадчиво сказал Укридж, — заурядная, ничем не примечательная физиономия. А не то какой-нибудь театральный костюмер поможет тебе изменить внешность…

— Нет! — сказал я непоколебимо. — Я готов в пределах разумного помочь тебе выкрутиться из этой ситуации, но ни ради тебя, ни ради кого-либо еще фальшивой бороды я себе не наклею.

— Ну ладно, — уныло сказал Укридж, — в таком случае ничего сделать…

В этот миг он исчез. Это произошло так быстро, что, казалось, его взяли на Небеса. Только навязчивый запах его крепкого табака напоминал, что не столь давно он стоял рядом со мной, и только стук захлопнувшейся двери сказал мне, куда он делся. Я посмотрел по сторонам, ища причину такой внезапности, услышал галопирующие шаги и увидел дородного бородатого джентльмена средних лет, облаченного в сюртук и котелок. Он принадлежал к тем людям, которых, увидев раз, забывают нескоро, и я тотчас его узнал. Это был кредитор, типчик, которому Укридж задолжал небольшую сумму, человек, который попытался взять на абордаж наш автомобиль в Хеймаркете. Остановившись на тротуаре ниже меня на пять ступенек, он снял котелок и утер лоб большим ярким шелковым платком.

— Вы сейчас разговаривали с мистером Смоллуидом? — пыхтя, осведомился он. У него явно перехватило дыхание от пробежки.

— Нет, — ответил я вежливо. — Нет, не с мистером Смоллуидом.

— Вы мне лжете, молодой человек! — воскликнул кредитор, и его голос перешел в такой знакомый вопль.

При этих словах, будто они таили магическое заклинание, улица внезапно пробудилась от сна. Она закишела людьми. Горничные повысовывались из окон, полуподвалы извергли квартирных хозяек, самые камни, казалось, извергали любопытных зрителей. Я оказался в центре внимания, и по непонятной причине мне отвели роль злодея в этой драме. Что, собственно, я сделал с бедным старичком, никто вроде бы не знал, но теория, что я очистил его карман и зверски на него напал, видимо, нашла наибольшее число сторонников. Раздавались неофициальные предложения незамедлительно меня линчевать. К счастью, молодой человек в голубом костюме из тонкой шерсти, который появился тут одним из первых, взял на себя обязанности миротворца.

— Пошли, старина, — умиротворяюще сказал он, обвивая рукой руку кипящего кредитора. — Вы же не хотите выставлять себя напоказ, верно?

— Там! — рявкнул кредитор, указывая на дверь.

Толпа, очевидно, поняла, что в ее диагноз вкралась ошибка. Теперь верх взяло мнение, что я похитил дочь этого человека и держу ее в заключении за указанной зловещей дверью.

— Ну-ну-ну, — сказал молодой человек, который с каждой секундой нравился мне все больше.

— Я ее вышибу!

— Ну-ну-ну, вы же не хотите наделать или натворить глупостей, — умолял миротворец. — Вы и оглянуться не успеете, как явится полицейский, и какой глупый у вас будет вид, если он решит, что вы затеяли глупый скандал.

Должен сказать, что, будь я на месте бородатого и имей на своей стороне бесспорное право, этот довод на меня вряд ли подействовал бы, но, вероятно, почтенные граждане с репутацией, которую можно потерять, по-иному смотрят на последствия столкновения с полицией, как бы правы они ни были. Пыл кредитора начал угасать. Он заколебался. Он несомненно прилагал усилия, чтобы взглянуть на дело с позиций чистого разума.

— Вы знаете, где живет эта личность, — уговаривал молодой человек. — Понимаете, о чем я? О том, что вы можете прийти и застукать его, когда захотите.

И этот довод показался мне малоубедительным. Однако пострадавшего он как будто убедил. Он позволил, чтобы молодой человек его увел, и вскоре после того, как звезда покинула подмостки, драма утратила свою привлекательность. Зрители разбрелись, окна закрылись, обитательницы полуподвалов вернулись восвояси, и вскоре улица была полностью предоставлена коту, обедавшему у водостока, и лоточнику, поющему гимны своей брюссельской капусте.

Из щели для писем воззвал хриплый голос:

— Он ушел, малышок?

Я приложил губы к щели, и мы начали беседовать, как Пирам и Физба.

— Да.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Он не притаился за углом, чтобы вдруг оттуда выскочить?

— Нет, он ушел.

Дверь открылась, и из нее появился истерзанный роком Укридж.

— Это немножко слишком множко! — сказал он ворчливо. — Корки, ты не поверишь, но весь этот шум из-за мизерных фунта двух шиллингов и трех пенсов за паршивого механического человечка, который сломался, едва я завел его в первый раз. Именно в первый раз, старичок! Это же не велосипед для двоих, увеличитель, «Кодак» и волшебный фонарь.

Я ничего не понял.

— Какое, собственно, отношение заводной человечек имеет к велосипеду на двоих и всему прочему?

— Дело вот в чем, — сказал Укридж. — Там, где я жил пару лет назад, поблизости имелся магазинчик велосипедов и фотографических принадлежностей. И я увидел там велосипед на двоих, и он мне понравился. А потому я условно заказал его у этого прохиндея. Чисто предварительно, ты понял? А также увеличитель, «Кодак» и волшебный фонарь. Товар должен был быть доставлен, когда я приму окончательное решение относительно него. Ну, примерно через неделю типчик спрашивает, есть ли еще какие-нибудь сведения, которые я хотел бы получить, прежде чем окончательно решу приобрести этот хлам. Я говорю, что взвешиваю этот вопрос, а пока, может быть, он не откажет достать для меня с витрины механического человечка, который ходит, если его завести.

— Ну и?

— Ну, черт подери, — сказал Укридж страдальчески, — он не пошел, сломался, едва я в первый раз попробовал его завести. Прошло несколько недель, и этот типчик стал донельзя назойливым. Потребовал, чтобы я ему заплатил! Я урезонивал прыща. Я сказал: «Послушайте, милейший, надо ли возвращаться к этому? Право, я думаю, вы отделались очень и очень благополучно. Что, — сказал я, вы предпочли бы иметь, механического человечка или велосипед на двоих, увеличитель, „Кодак“ и волшебный фонарь?» Казалось бы, это должно быть понятно даже самому скудному интеллекту, однако он продолжал поднимать шум, пока мне не пришлось переехать оттуда. К счастью, я назвал ему не ту фамилию…

— Но почему?

— Обычная деловая предосторожность, — объяснил Укридж.

— Ах, так!

— Я считал вопрос исчерпанным. Однако с тех пор он прыгает на меня, когда я меньше всего этого ожидаю. Однажды, черт побери, он чуть было не сцапал меня посреди Стрэнда, и мне пришлось бежать, как зайцу, по Бэрли-стрит и через Ковент-Гарден. Через рынок. И он бы меня сцапал, если бы не споткнулся о корзину с картошкой. Это злонамеренные преследования, черт подери, вот что это такое. Злонамеренные преследования.

— Но почему бы тебе ему не заплатить? — намекнул я.

— Корки, старый конь, — сказал Укридж, явно порицая подобную бесшабашность в финансовых операциях, — не пори чуши. Ну как я могу ему заплатить? Не говоря уж о том, что на данном этапе моей карьеры было бы безумием расшвыривать деньги направо и налево, это вопрос принципа.

Вследствие этого неприятного эпизода Укридж незамедлительно уложил свое имущество в небольшой чемодан и с кровью оторвал от себя недельную квартплату взамен предупреждения о съезде с квартиры, тихо и безмолвно исчез из этой квартиры и водворился в моей, к величайшей радости Баулса, который встретил его с умиленным восторгом, а за обедом в первый вечер окружал его заботами, как отец сына, вернувшегося из долгих странствий.

Я часто и раньше предоставлял ему убежище в час его нужды, и он расположился в предоставленной ему комнате с непринужденной легкостью бывалого путешественника. И был столь любезен, что назвал мое скромное жилище своим вторым домом, добавив, что он, пожалуй, больше его не покинет и проведет в нем еще остающиеся ему годы.

Не могу сказать, что это намерение вызвало у меня то ликование, с каким его, казалось, принял Баулс, в приливе чувств чуть не уронивший блюдо с картофельным пюре, но тем не менее должен я был признать, что гостем он был не слишком требовательным. Его привычка не вставать с постели до второго завтрака обеспечивала мне тот утренний нерушимый покой, который столь необходим молодому писателю, чтобы вложить все силы в «Интересные заметки», а если мне требовалось поработать вечером, он всегда с готовностью удалялся в полуподвал выкурить трубочку с Баулсом, чье общество, казалось, было ему столь же приятным, как его общество — Баулсу. Собственно, в упрек ему я мог бы поставить только его манеру являться ко мне в спальню в любые самые глухие часы ночи, чтобы обсудить очередной план избавления от уз чести, связывающих его с мисс Мейбл Прайс, проживающей по адресу Болбригган, Пибоди-роуд, Клэпем-Коммонс. Моя откровенная оценка такого поведения укротила его на сорок восемь часов, но в три часа ночи перед воскресеньем, которое завершало первую неделю его визита, вспыхнувший над моей головой свет возвестил меня, что он вновь принялся за прежнее.

— Думается, малышок, — услышал я исполненный удовлетворения голос, когда нечто очень тяжелое опустилось на пальцы моих ног, — думается, малышок, что наконец я попал в яблочко и поставил точку над «и». Низкий поклон Баулсу, без которого меня никогда бы не осенило. Только когда он поделился со мной сюжетом романа, который читает, я наконец узрел свет. Слушай, старичок, — сказал Укридж, поудобнее располагаясь на моих ступнях, — и скажи, согласен ли ты, что это будет самое оно. Примерно за пару дней до того, как лорд Клод Тремейн должен был бракосочетаться с Анджелой Брейсбридж, самой красивой девушкой в Лондоне…

— Какую чертову чушь ты несешь? И знаешь ли ты, который теперь час?

— Час, Корки, мой мальчик, тут ни при чем. Завтра день отдыха от трудов, и ты можешь спать допоздна. Я рассказываю тебе сюжет «Подснежника», который читает Баулс.

— И ты будишь меня в три ночи, чтобы пересказать сюжет паршивого романчика?

— Ты не слушаешь, старичок, — с мягким упреком сказал Укридж. — Я говорю только, что этот сюжет навел меня на замечательную мысль. Ну, очень вкратце, раз уж ты в таком странном настроении. Этот типчик, лорд Клод, испытывая странные боли в левом боку, за два дня до свадьбы отправился к врачу, и медик нанес ему удар, какого он в своей молодой жизни еще ни разу не испытывал: сказал, что жить ему осталось полгода. Ну, там, конечно, еще много всякой всячины, но в конце оказывается, что дурак-врачишка все напутал. Но я вот о чем: это развитие интриги сразу отменило свадьбу. Все сочувствовали Клоду и говорили, что и речи быть не может о том, чтобы он женился. И вот тут-то меня и осенило, малышок! План, который бывает раз в столетие. Завтра я ужинаю в Болбриггане, а от тебя требуется просто…

— Можешь остановиться на этом, — сказал я с чувством. — Я знаю, чего тебе от меня требуется. Тебе требуется, чтобы я отправился туда с тобой, замаскированный цилиндром и стетоскопом, и растолковал этим людям, что я знаменитый специалист с Харли-стрит, и обследовал тебя, и установил, что твое больное сердце находится при последнем издыхании.

— Да ничего подобного, старичок! Ничего подобного. Мне и в голову не пришло бы просить тебя о чем-либо подобном.

— Пришло бы, додумайся ты до этого.

— Ну, раз уж ты про это упомянул, — задумчиво сказал Укридж, — план очень даже неплохой. Но если тебя он не привлекает…

— Нет, не привлекает.

— Ну, я хочу от тебя совсем пустяка: явиться в Болбригган часов в девять. Ужин к тому времени кончится. Нет никакого смысла, — назидательно пояснил Укридж, — упустить ужин. Явись в Болбригган около девяти, спроси меня и сообщи мне на виду у всей шайки, что моя тетка опасно заболела.

— И что это даст?

— Корки, где тот ясный острый интеллект, о котором я часто отзывался так высоко? Неужели не понимаешь? Эта весть для меня ужасный шок. Она потрясает меня, я хватаюсь за сердце…

— Они за десять секунд во всем разберутся.

— Я прошу воды…

— А! Вот это убедительный штрих. Это сразу заставит их поверить, что ты не в себе.

— Немного погодя мы отбываем. То есть отбываем как можно быстрее. Понимаешь, что происходит? Я утвердил тот факт, что у меня больное сердце, и несколько дней спустя я сообщаю в письме, что подвергся осмотру и свадьба, к великому моему сожалению, состояться не может, так как…

— Чертовски идиотская идея!

— Корки, мой мальчик, — сказал Укридж торжественно, — для человека в моем положении никакая идея, которая как будто обещает сработать, идиотской не бывает. Неужели, по-твоему, она не сработает?

— Да нет, не исключено, — вынужден был признать я.

— Ну так я ее испробую. Могу я рассчитывать, что ты сыграешь свою роль?

— Но откуда я узнаю, что твоя тетка заболела?

— Очень просто. Тебе позвонят из ее дома, потому что ты единственный, кто знает, где я провожу вечер.

— И ты клянешься, что от меня требуется только это?

— Только это. Абсолютно.

— Не заманишь меня туда для какой-нибудь гнусности?

— Мой милый старый конь!

— Ну, ладно, — сказал я. — Всеми фибрами чувствую, что что-нибудь да сорвется, но, видимо, мне придется пойти на это.

— Сказано, как подобает старому другу, — одобрил Укридж.

В десять часов вечера на следующий день я стоял на крыльце Болбриггана, ожидая, когда мне откроют на мой звонок. В лиловых сумерках куда-то крались коты, а из освещенного окна первого этажа доносилось бренчание пианино, и звуки голосов сливались в одном из наискорбнейших духовных песнопений. Я узнал голос Укриджа, заглушавший остальные. Он с жаром, от которого почти трескалось стекло, выражал желание уподобиться малому дитяти, омытому от грехов, и это почему-то усугубило гнетущее меня уныние. Многолетняя сопричастность хитроумным планам Укриджа выработала во мне фаталистическое к ним отношение. Какие бы чудесные перспективы ни открывались передо мной, когда я начинал способствовать ему в их осуществлении, я почти неизменно рано или поздно оказывался в очередной кошмарной ситуации.

Дверь отворилась. Возникла горничная.

— Мистер Укридж сейчас здесь?

— Да, сэр.

— Не могу ли я поговорить с ним одну минуту?

Я последовал за ней в гостиную.

— Джентльмен к мистеру Укриджу, с вашего позволения, — сказала горничная, предоставляя сцену мне.

Мной овладело какое-то странное чувство — паника с пересыханием горла. И внезапно я распознал в нем тот беспощадный страх актера перед выходом, какой мне довелось испытать много лет назад, когда любимая альма-матер, видимо, оскудела талантами и меня избрали спеть соло на школьном концерте. Я оглядел Прайсов, заполнявших комнату, и слова замерли у меня на языке. Вблизи книжного шкафа со стены, развернув крылья, свисало на шнуре чучело чайки самого разбойничьего вида. Крючковатый клюв покойной птицы был разинут, блестящие глаза сардонически уставились на меня. Я поймал себя на том, что смотрю на нее, как загипнотизированный. Казалось, она с одного взгляда разобралась во мне.

Спас меня Укридж. До невероятия непринужденный в этой кошмарной комнате, он гостеприимно пошел мне навстречу, неподражаемо элегантный, в смокинге, лакированных штиблетах и при галстуке. В них всех я узнал свою собственность. Как обычно, после ограбления моего гардероба он излучал респектабельность и богатство.

— Я тебе нужен, малышок?

Его взгляд многозначительно скрестился с моим, и я обрел дар речи. Эту маленькую сцену мы отрепетировали со всем тщанием за завтраком, и у меня в памяти начали всплывать мои реплики. Я сумел проигнорировать чайку и начать.

— Боюсь, у меня серьезные вести, старина, — сказал я глухим голосом.

— Серьезные вести?

— Серьезные вести!

Во время репетиции я его предупреждал, что этот диалог удивительно похож на эстрадный скетч, но он счел мое возражение притянутым за волосы. Тем не менее прозвучал наш обмен репликами именно так, и я почувствовал, что запылал горячим румянцем.

— Какие же? — с чувством вопросил Укридж, и его пальцы сомкнулись на моем плече, будто челюсти нервной лошади.

— Ох! — вскрикнул я. — Твоя тетя!

— Моя тетя?

— Мне только что позвонили из ее дома, — продолжал я, входя в роль, — и сказали, что у нее рецидив. Состояние крайне серьезное. Тебя там ждут безотлагательно. Даже теперь может быть уже поздно.

— Воды! — сказал Укридж, пятясь и хватаясь за свой жилет, вернее, за мой жилет, который я по глупости забыл запереть. — Воды!

Сыграно это было прекрасно. Даже я — хотя все во мне восставало на то, как он мял и крутил мой лучший галстук, — не мог этого не признать. Полагаю, особую убедительность его игре придала многолетняя тренированность шататься под ударами Судьбы. Семейство Прайсов, казалось, было потрясено до самого своего основания. Воды в комнате не оказалось, но орда малолетних Прайсов немедленно умчалась на поиски таковой, а остальные члены семьи сомкнулись вокруг страдальца, исполненные сострадания и желания помочь.

— Моя тетя! Больна! — стонал Укридж.

— Не стоит так волноваться, старина, — произнес чей-то голос в дверях.

Таким издевательским и во всех отношениях неприятным был этот голос, что на мгновение я был готов поверить, будто он принадлежал чайке. Затем я обернулся и узрел молодого человека в голубом костюме из тонкой шерсти. Молодого человека, которого видел прежде. Это был миротворец, типчик, который успокоил и увел раздраженного типуса, которому Укридж был должен мизерные один фунт два шиллинга и три пенса.

— Не стоит так волноваться, — повторил молодой человек и посмотрел на Укриджа злопыхательски. Его появление вызвало сенсацию. Мистер Прайс, который мял плечо Укриджа с безмолвным сочувствием сильного мужчины, возвысился над вошедшим, насколько позволял его рост в пять футов и шесть дюймов.

— Мистер Финч, — сказал он, — могу ли я узнать, что вы делаете в моем доме?

— Ладно, ладно…

— Мне кажется, я сказал вам…

— Ладно, ладно, — повторил Эрни Финч, который, видимо, был молодым человеком с характером. — Я просто пришел, чтобы разоблачить самозванца.

— Самозванца!

— Вот его! — сказал молодой мистер Финч, уставляя презрительный перст на Укриджа.

По-моему, Укридж собирался заговорить, но вдруг передумал. Ну, а я тихонько ретировался из центра событий и постарался оставаться настолько незаметным, насколько позволяла спинка пунцового плюшевого дивана. Мне хотелось полностью отъединиться от происходящего.

— Эрни Финч, — сказала миссис Прайс, грозно набычившись, — что это значит?

Общая враждебность атмосферы словно бы ни на йоту не обескуражила молодого человека. Он покрутил свои усики и улыбнулся ледяной улыбкой.

— Это значит, — сказал он, пошарив в кармане и доставая какой-то конверт, — что у этой вот личности никакой тети нет. А если есть, то она не мисс Джулия Укридж, прославленная и богатая писательница. У меня с самого начала были кое-какие подозрения насчет этого джентльмена, могу вам сразу сказать, и с тех пор, как он появился в этом доме, я наводил о нем справки. Для начала я написал его тете — то есть даме, которую он называет своей тетей, — будто я старый школьный друг ее племянника и хотел бы узнать его адрес. И вот ее ответ — можете прочесть сами, если хотите: «Мисс Укридж получила письмо мистера Финча и в ответ указывает, что у нее никакого племянника нет». Никакого племянника! Достаточно ясно, правда?

Он поднял ладонь, предотвращая высказывания.

— И еще одно, — продолжал он, — авто, в котором он разъезжает. Оно и не его вовсе. Оно принадлежит человеку по фамилии Филлимор. Я записал номер и навел справки. А фамилия этой личности и не Укридж вовсе. А Смоллуид. Он нищий самозванец, который водил вас всех за носы, едва переступил порог этого дома; и если вы выдадите за него Мейбл, то совершите самую большую глупость в своей жизни.

Наступила зловещая тишина. Прайсы смотрели на Прайсов в немом обалдении.

— Я тебе не верю, — наконец сказал хозяин дома без всякой, впрочем, уверенности.

— В таком случае, — возразил Эрни Финч, — вы, может быть, поверите вот этому джентльмену. Входите, мистер Гриндли.

Бородатый, осюртученный и неописуемо грозный, в комнату широким шагом вошел Кредитор.

— Скажите им, — попросил Эрни Финч.

Кредитор не заставил просить себя дважды. Он пригвоздил Укриджа сверкающим взглядом, а его грудь вздымалась от с трудом сдерживаемых чувств.

— Прошу прощения, что вторгаюсь в круг семьи в воскресный вечер, — сказал он, — но от этого молодого человека я узнал, что могу найти тут мистера Смоллуида, и потому отправился сюда. Я более трех лет разыскивал его повсюду по вопросу об одном фунте двух шиллингах и трех пенсах за поставленный товар.

— Он должен вам деньги? — в растерянности промямлил мистер Прайс.

— Он мне не уплатил, — ответил кредитор с абсолютной точностью.

— Это правда? — спросил мистер Прайс, обернувшись к Укриджу.

Укридж в самом начале поднялся на ноги и, казалось, прикидывал, возможно или нет выскользнуть из комнаты незаметно. Этот вопрос его остановил, и на его губах заиграла слабая улыбка.

— Ну-у, — сказал Укридж.

На этом глава семьи свой допрос прекратил. По-видимому, он сделал все необходимые выводы. Он взвесил улики и принял решение. Глаза его метнули молнию. Он поднял руку и указал на дверь.

— Покиньте мой дом! — загремел он.

— Ладненько, — сказал Укридж кротко.

— И больше никогда не переступайте его порога.

— Ладненько! — сказал Укридж.

Мистер Прайс обернулся к своей дочери.

— Мейбл, — сказал он, — твоя помолвка расторгнута. Расторгнута, ты понимаешь? Запрещаю тебе впредь видеться с этим пройдохой. Ты меня слышишь?

— Да ладно, пап, — сказала мисс Прайс, открыв рот в первый и последний раз. Характер у нее, казалось, был ровный и покладистый. Мне почудилось, что я перехватил не слишком недовольный взгляд на его пути к Эрни Финчу.

— А теперь, сэр, — вскричал мистер Прайс, — уходите!

— Ладненько, — сказал Укридж.

Но тут Кредитор внес в происходящее деловую ноту.

— А как насчет, — осведомился он, — моих одного фунта двух шиллингов и трех пенсов?

На момент могло показаться, что возникли некоторые затруднения. Но Укридж, неизменно находчивый, тут же отыскал выход.

— Старичок, у тебя при себе не найдется одного фунта двух шиллингов и трех пенсов? — обратился он ко мне.

И они у меня нашлись, спасибо моему вечному невезению.

Мы пошли рядом по Пибоди-роуд. Укридж уже полностью оправился от мимолетной растерянности.

— Вот тебе и доказательство, малышок, — провозгласил он ликующе, — что никогда не следует отчаиваться. Как ни черна перспектива, старый конь, никогда ни в коем случае не отчаивайся. Сработал ли бы этот мой план или нет, решить невозможно. Но вместо этой всей канители с хитрым притворством, против которой я всегда возражаю, мы получили милый бесхлопотный выход из положения, палец о палец не ударив. — На несколько секунд он предался приятным мыслям. — Мне и в голову не приходило, — продолжал он, — что настанет время, когда Эрни Финч вызовет у меня прилив самых добрых чувств, но, провалиться мне, малышок, будь он сейчас здесь, я бы его расцеловал. Прижал бы его к своей груди, черт подери!

Он вновь погрузился в размышления.

— Поразительно, старый конь, — сказал он затем, — как все само собой складывается. Сколько раз я почти совсем был готов уплатить этому прыщу Гриндли его деньги для того лишь, чтобы избавиться от его назойливых выскакиваний в самые неподходящие минуты, но всякий раз меня словно что-то останавливало. Не могу тебе объяснить, что именно. Какое-то чувство. Будто твой ангел-хранитель руководит тобой у тебя за плечом. Кошки-мышки, только подумай, что было бы со мной теперь, поддайся я этому импульсу. Именно появление Гриндли перевесило чашу весов. Черт побери, Корки, мой мальчик, это счастливейший день в моей жизни.

— Он мог быть и счастливейшим в моей, — грубо проворчал я, — если бы я верил, что когда-нибудь снова увижу эти один фунт два шиллинга и три пенса.

— Малышок, малышок! — запротестовал Укридж. — Это не слова друга. Не омрачай мига чистейшей радости. И не беспокойся. Ты получишь назад свои деньги. Сторицей!

— А когда?

— В один прекрасный день, — бодро ответил Укридж. — В один прекрасный день.