Улеб Твердая Рука. Роман

Глава XX

- Успокойся, Мария, - приговаривал Калокир и плавно водил руками над головой Улии, не отваживаясь прикоснуться к светлым ее волосам, струившимся из-под алой ленты на плечи, - забудь прошлое, как готов забыть и все огорчения, что познал от тебя.

Повзрослевшая, осунувшаяся за эти годы, но не потерявшая своей необычной привлекательности девушка медленно поднялась с мраморной скамейки и направилась через зал к огромному окну. Калокир и присутствовавший тут же Акакий Молчун одновременно сорвались со своих мест и, опередив ее, угодливо распахнули створы-ставни.

Небольшой и уютный дворец, отведенный динату на окраине Андианополя, куда всего час назад Улия была доставлена из Фессалии, венчал верхушку самого высокого холма и назывался Орлиное гнездо. Желтая песчаная дорожка спиралью опоясывала зеленые склоны холма, сбегая к его подножию и теряясь там среди пышных цветников и садов, за которыми поблескивали крыши и купола города.

Живительный, напоенный чудесным ароматом цветов и щебетанием птиц воздух хлынул в раскрытое окно, из которого открывался дивный вид на белокаменный город, и различимы были с такой высоты серебристые змейки двух рек, сливавшихся воедино в лазурной дали.

- Нравится тебе? - тихо спросил Калокир. - Здесь ты не пленница.

Улия смолчала, смотрела в окно, будто не слышала вкрадчивого, ненавистного голоса:

- Дай срок, Мария, - мечтательно говорил Калокир, - мы вместе ступим в столицу. Нет, нас внесут на щитах в триумфальные ворота Харисия. На Священную башню. Еще более прекрасный город ляжет к твоим стопам. Чего же еще тебе нужно?

- Пить… - вдруг произнесла Улия.

Динат сделал несколько лихорадочных глотательных движений, как будто поперхнулся словами, затем набросился на слугу, также пораженного тем, что молчунья заговорила, затопал сандалиями, замахал кулаками, заорал:

- Скорей! Она хочет пить!

Акакий подпрыгнул, бросился вон со всех ног, с размаху налетел на дверь, отскочил назад, завопил:

- Что принести? Какой напиток? Ведь ежели, к примеру, принесу не то…

- Что желают испить твои уста, сладкоголосая? - шепотом спросил Калокир.

- Простой воды.

- Воды! Подать воду! - вновь закричал динат и пинком послал из зала вертящегося, как юла, слугу. - Скорей! Скорей! О боже!..

За дверью раздался грохот. То ли Акакий несся по внутренней лестнице, перелетел через несколько ступенек кряду, то ли катился кубарем. Весь нижний этаж всполошился, даже стражники, надо полагать, оставили посты, забегали, загомонили.

- О боже!.. - повторял Калокир. - Мария! Свет моих очей! Отрада моих ушей!

Мужчина, помышляющий о благополучной и долгой супружеской жизни, должен принять сердце избранницы, а не взять его. Принять и взять - различный смысл несут два этих слова. Сильному взять недолго, только недолговечно взятое силком. Надежна лишь добрая воля. Калокир это знал.

Вбежал Акакий, подал чашу. Она утолила жажду и сказала:

- Хочу быть одна. Устала очень.

- Молчун, препроводи Марию в ее опочивальню! - гаркнул динат слуге и, едва они удалились, взволнованно зашагал из угла в угол.

Не все складывалось у дината так гладко, как ожидалось и как сулил монах Дроктон еще в Константинополе.

Правда, Калокир не мог пожаловаться на прием, оказанный ему в Андрианополе. И перед строем легионеров провели, и дворец приготовили ему видный, и охрану приставили. Однако все эти почести оказаны ему не самим Цимисхием, а его приспешниками. Иоанн Цимисхий незадолго до появления Калокира отбыл на Восток.

Калокир жаждал обещанного воинского железа. Надеялся, что, вероятно, эдикт о высоком его назначении огласит сам Иоанн Цимисхий по возвращении в Адрианополь.

Мысли об этом теснились в голове дината, когда он беспокойно вышагивал из угла в угол, оставшись в опустевшем после ухода Улии и Акакия верхнем зале Орлиного гнезда.

Скоро ли вернется Иоанн Цимисхий, никто в Андрианополе не знал, ибо намерения его неведомы простым смертным и подотчетны только господу богу да разве его представителю на земле в лице патриарха Полиевкта.

Динат прекратил хождение взад-вперед, остановился посреди зала, ощутив какую-то подозрительную смуту в груди. Молодой слуга ушел с красавицей и до сих пор не кажет носа. Что такое? От этих лицемерных прислужников, мистиев, телохранителей, гребцов и прочих плебеев всего можно ожидать, только отвернись. Еще свежа в памяти история с Лисом и Велко.

Схватив со стола увесистый пестик, Калокир что есть силы принялся колотить им в бронзовое било, и, наверно, далеко за пределами Орлиного гнезда был слышен этот резкий, требовательный гул. Стражи очумело сбежались на зов с обоих ярусов дворца. Прибежала вся челядь, вплоть до поварят, приведших под руки слепого массажиста. Акакий, как и положено ему, явился первым.

Калокир отослал всех лишних небрежным «Псс!», сам притворил за ними дверь и грозно обернулся к Акакию:

- Что Мария?

- Должно быть, отошла ко сну с дороги. Я проводил ее, как ты велел, сюда вернулся, но не посмел войти, поскольку ты, мудрейший, сам с собою говорил о чем-то, надо думать, очень важном. Ничтожному не следует вторгаться в мысли высших. Ведь ежели, к примеру, взять мой куриный ум да заглянуть…

- Уймись! - оборвал динат болтливого слугу.

- Молчу, мой светоч. Раз господин велит, я проглочу язык. Ведь ежели замешкается кто…

- …или болтать начнет без меры, - подхватил динат, ловя Акакия за шиворот, - я с ним проделываю это! - И Калокир так стукнул слугу лбом о подоконник, что тот сразу остыл и захныкал, ощупывая вскочившую шишку.

Динат же с удивлением разглядывал вмятину на подоконнике. Сказал:

- Достаточно ли почтительным ты был в пути со своей госпожой?

- О да! Я зорко охранял ее. Весь наш отряд плотно ее окружил… заботой.

- Какие новости еще привез из Фессалии? Что Блуд?

- Смирился, отпустил Марию, хоть и скрипел зубами. Я и сейчас ломаю голову, за что Блуд так невзлюбил моего доброго господина? Ведь ежели, к приме…

- Опять?

- Нет, нет, бесподобный! Я хотел сказать, что, если разобраться, ему подобает молиться на тебя. Не в собственном кастроне ест, пьет и спит, а в твоем.

- Ты прав, Молчун, - со вздохом молвил Калокир, милостиво кладя унизанную перстнями руку на плечо слуги. - Однако недолго осталось ему праздновать. Настанет срок, и его повешу за ноги, как того булгарина.

- Булгарин? А-а, Велко из Расы. - Акакий беспрестанно трогал, щупал, измерял шишку на лбу с таким сосредоточенным видом, будто собирался подарить человечеству научный трактат о возникновении лиловых выпуклостей на головах людей под воздействием твердых подоконников и непрерывном росте оных. - Выходит, от тебя скрыли правду.

- Скрыли? Что именно?

- Правду о том булгарине, который похитил Марию, а ты, великодушный, приказал повесить его за это вниз головой на стене фиссалийского укрепления.

- Его не повесили?!

- Живой и невредимый, - сказал Акакий.

- Глупец! Я самолично наблюдал, как люди Блуда вздернули его за ноги.

- Я, господин, тогда там не был и ничего не видел. Ведь ежели, к примеру, вспомнить, что я только теперь побывал в Фессалии, как же я мог видеть? Но я слышал об этом своими ушами двадцать дней назад. Булгарин Велко жив.

- Кто смеет утверждать подобное?

- Не помню точно… кажется, какой-то лучник. Случайный разговор. Так, между прочим.

- И что же он сказал, тот лучник?

- Божился, будто было так. Его, булгарина, подвесили, но он не стал кричать и каяться и не взмолился. Все вскоре разошлись. Ведь ежели, к примеру, рассудить, кому охота созерцать молчащего на пытке? Ты тоже на него махнул рукой, оставил воронам и удалился, чтобы запереть беглянку в башне. И задержался там. А стража со стены заметила, как набежали снизу пастухи, на бревнах прошмыгнули через озеро и мигом выкрали булгарина. Их старшина, овечий мистий, перерезал веревку. Охранники опомниться не успели, они уже обратно по воде. Тогда, боясь твоего гнева, стражники подвесили на место Велко чучело из мешка с травой. Ты глянул издали и не обнаружил подлога. Ведь ежели, к примеру, вспомнить, был вечер. А утром тебе сказали, что к трупу привязали камень и утопили. Булгарин больше не занимал тебя, ты думал о Марии. Вот что я слышал.

Калокир стоял некоторое время с открытым ртом. Акакий переминался с ноги на ногу, прикидывая, то ли дать стрекача, то ли остаться и посмотреть, хватит ли хозяина удар. Но динат пришел в себя, проронил:

- Да, припоминаю, так было…

- Конечно, господин, они там, все преступные бездельники и дармоеды, не то что я!

- Заклевали б их вороны! - вскричал Калокир. - Теперь все прояснилось. А я ведь смирился с исчезновением пастухов. Лишь бы овцы не пропали. Мистий не раб и не парик[41]. Как всякий наемный, он волен уйти, если хочет. Я даже возрадовался тогда, ведь ежели, к приме… Тьфу! - Калокир схватил железный пестик со стола, где стояло сигнальное било, и швырнул его в Акакия. - В зубах навязло! Еще раз услышу твое «ведь ежели», задушу!

Проворный слуга увернулся и завопил:

- Не буду! Никогда! Помилуй!

- Смотри, Молчун, - предупредил Калокир и устало опустился на мраморную скамейку, привалившись к подлокотнику в виде львенка с замысловато скрюченным хвостом. - О чем я говорил?

- Осмелюсь напомнить, ты, драгоценный, обрадовался, когда узнал, что пастухи исчезли.

- Да. Они тем самым добровольно отреклись от воздаяния за труд на пастбище.

- Воры! Бежали с твоим рабом! - фальшиво возмущался Акакий.

- Блуд знал об этом и поленился их догнать?

- Еще бы! Пальцем не пошевелил, нахлебник, не удосужился седлать коней в погоню. Он тебя не любит, обожаемый. Все они предатели. Один я неподкупный, хоть и не видал награды.

- Чего бы ты хотел за верную службу? - язвительно спросил динат.

- О, если б отослал меня обратно в Константинополь, я хорошенько присматривал бы за хозяйским добром.

- Умолкни! - оборвал его Калокир. - Ты пригодишься мне и в армии. А мавританка подождет. Да и ты, Молчун, не великомученик. Ступай к опочивальне госпожи и не смей отлучиться. Поплатишься головой, если что-нибудь случится с Марией.

Акакий попятился. Но Калокир задержал его:

- Она знает о побеге булгарина?

- Да, ей известно. Мне лучник сообщил, будто люди слышали, как Велко крикнул напоследок: «Голубка, я вернусь и все равно спасу тебя!» Велко, говорят, настырный малый. А она, твоя Мария, как я догадался, в седле молилась за него. Я ехал рядом и слышал. Еще упоминала чье-то имя.

- Милчо из Карвуны! - предположил динат, похолодев. - Так всегда называет себя перед варварами Блуд. Неужели и он… Блуд красив…

- Нет, господин, Мария ненавидит Блуда, им подружиться невозможно. Да и не Милчо вовсе поминала она, а.» дай бог памяти… какого-то Булея. Или Пулеха. Нет, нет, Улебия как будто. Языческого идола, возможно. Тьфу.

- Голубкой, значит, обзывал… - Динат вскочил, зачем-то вдруг плотно затворил окно. - Грозился, висельник, снова вернуться в кастрон за нею?

- Да, он такой. Ведь ежели, к примеру…

- Пшел во-о-он!

Тяжелый пестик полетел в уже захлопнувшуюся дверь.

Не меньше получаса шагал Калокир из угла в угол, оглашая проклятиями гулкие своды верхнего зала, пинал валявшиеся подушки, вазы и кувшины, скамью и даже массивный постамент Атланта, державшего круглый аквариум с пестрыми рыбками.

Внезапно внимание дината привлекли приветственные возгласы внешней охраны. На цыпочках, быдто его могли заметить или услыхать снаружи, подкрался он к окну и разглядел сквозь решетку, как часовые, ловя поводья, помогают спешиться группе всадников.

По расцвеченным султанчиками на шлемах и по чешуйчатым стальным наплечникам, напоминавшим раковые шейки, он узнал своих местных опекунов: почтенного хилиарха Гекателия и таксиарха[42]с незапоминающимся именем. Прочие четверо были сопровождающими лакеями или оруженосцами налегке, они остались при лошадях, в то время как хилиарх с таксиархом, обнажив головы, ступили во дворец.

Так же крадучись Калокир устремился к ковру на стене, сдернул первый попавшийся меч, выхватил из настольной шкатулки несколько свечек и, подбрасывая одну за другой, принялся рубить их на лету.

Мелодично звякнул висячий колокольчик, в дверную щель просунулась голова Акакия.

- К тебе из войска, господин.

- Проси.

Военачальники уже переступили порог, но Калокир все еще самозабвенно расправлялся со свечками, демонстрировал незаурядную ловкость и, лишь покончив с последней свечой, как бы невзначай обнаружил присутствие посторонних, быстро сунул меч в петельку на ковре, скромно поздоровался с вошедшими и смущенно опустил глаза, как великовозрастная девица, которую застали за игрушками младшей сестренки.

- Великолепно! - воскликнул хилиарх Гекателий, окидывая взглядом усеянный восковыми обрубками пол.

- Поразительно! - подхватил таксиарх с труднопроизносимым и потому незапоминающимся именем. - Армия обрела в твоем лице истинного виртуоза.

Уж так застеснялся, так застеснялся Калокир:

- Ах, славные, не стоит восхищаться. То для меня просто развлечение. Я… Вы… врасплох… Сожалею, любезные мои друзья, что слишком увлекся столь легким упражнением и не слыхал, как вы вошли.

- Нет, нет, - еще разок воскликнул Гекателий, на которого, надо отметить, действительно произвело впечатление недюжинное мастерство того, кто внешне менее всего походил на искушенного воителя, - ты был великолепен! Какой размах! Какой удар!

А таксиарх уж молчал, он посчитал, что с Калокира достаточно.

Динат гостеприимно пригласил их сесть. Все трое чинно расселись, не спеша, обстоятельно, как парламентеры перед ответственными переговорами.

Гекателий был дородный, крупный мужчина. Как многие обремененные излишним весом собственного тела, он плохо переносил жару, вызывавшую в нем одышку и потливость.

Таксиарх являл собой противоположность хилиарху. Он был поджар, как гончая, скуласт, моложав, с холеными ногтями тонких нервных рук, с глазами мутными и мудрыми, как у змеи. Предпочитал молчать.

- Здесь царил переполох, когда мы подъезжали, - произнес Гекателий, - уж не случилось ли чего дурного?

- Ты не ошибся, - сказал динат, - мне сообщили, что бежал от наказания один бунтовщик, булгарин.

- Всего один? Это ли потеря! Вот у меня большая часть невольников - булгары, и все они удрали.

- Всех нужно изловить!

- Они повсюду убегают. Слетаются со всех сторон к своему войску и к русинам. Им же хуже. Когда пойдем топтать их разом, живыми или мертвыми отыщем там всех беглых псов. Я - своих, ты - своего. Не миновать им кары. - Гекателий потянулся к аквариуму, бесцеремонно зачерпнул воды, побрызгал на лицо. - Я не в себе от удушья после скачки. Высоко поселил тебя Цимисхий.

- Мы посланы к тебе епископом нашим, - подал голос таксиарх.

- Он здесь, в Адрианополе? - оживился динат. - Уже вернулся в епархию?

- Сегодня прибыл из столицы. Мы встретили его раньше граждан.

- Немедленно к нему! В его устах должна быть весть о моем высоком назначении! - Калокир направился к столику с бронзовым билом, чтобы призвать Акакия и приказать тому седлать коней и принести парадный наряд, достойный визита к церковному главе провинции, и был уже на полпути к висячему сигнальному диску, как вдруг остановился, оглянулся на гостей, которые по-прежнему сидели на скамейках в сибаритских позах. - Вы отказываетесь препроводить меня?

- Епископ никого не принимает. Он шлет тебе благословение. И, верно, весть о том, что василевс поставил леги на эдикте о назначении дината из Фессалии…

- Меня командующим схолы? - вырвалось у Калокира.

- …лишь советником при Иоанне Цимисхии в бессмертной армии Европы, - торжественно закончил хилиарх.

Динат поник. Военачальники с удовольствием наблюдали за миной разочарования, отразившейся на вытянувшемся лице Калокира. Он прошептал:

- Мне обещал Дроктон… Я буду ждать Цимисхия.

Гекателий вновь освежился водой из аквариума, после чего доверительно заговорил:

- Дроктон, Дроктон… Мои уши впитали столько мифов об этом иноке у трона, но сам я не встречал его воочию. Дроктон простой монах. Епископ - носитель епитрахильи[43], сан почти небесный. Но даже он не изрекает воинских указов, его уста - источник лишь вестей для гарнизона. И тот из нас блажен, кто внемлет им.

- Ну что ж, советник - это правая рука доместика Цимисхия, - сказал динат, с внезапной строгостью и назидательностью уставясь на гостей.

Таксиарх вскочил, точно в нем резко распрямилась скрытая пружина. Поднялся со скамьи и Гекателий.

- Хвала тебе, любезный друг и новый наш соратник! - воскликнул Гекателий, про себя отдав дань изворотливости ума дината.

- Прошел слишком малый срок, как я ступил в этот город. Слишком ничтожный срок для нашей дружбы, - холодно сказал Калокир.

В верхнем зале Орлиного гнезда на некоторое время наступила гнетущая тишина. Потом ее нарушил Калокир. Он зашагал, не обращая внимания на тех двоих, что несколько растерянно ворочали головами, следя за его проходками из угла в угол.

Динат хоть и чувствовал себя обманутым, но все же смекнул, что существенные выгоды можно извлечь даже из такого малого определенного звания в тагме[44], как советник при доместике. Нужна лишь твердость. Поразмыслив, он успокоился, прекратил измерять шагами гулкий зал и снисходительно улыбнулся воинам.

Еще недавно склонный держать язык за зубами таксиарх внезапно заговорил:

- Тяжки наши заботы. Сражаемся с ними, умираем, пленим, но они убегают, будто вода сквозь пальцы.

- О ком ты? - удивленно спросил Калокир. - Ты вспомнил похитителя моей Марии?

- Какой Марии? Я о булгарах, о сирийцах, руссах, уграх, алеманах - не перечесть. Проклятые! Ни страха перед Иисусом, ни поклоненья нам, ни чинопочитания. Когда же наконец господь их вразумит, не ведающих догмы так, как мы!

- Господь надоумил нас, как покарать язычников и всех вероотступников! Скоро, скоро двинем священную армаду на руссов и булгар, на всех, кто с ними заодно. Близко, неотвратимо укрощение непокорных! - вещал Калокир. - И с верой в это я удаляюсь. Акакий! Поди сюда, Молчун!

Динат что есть силы ударил в бронзовое било.