ЧЕТЫРЕ ДНЯ


1881 год... По Малой Дмитровке идет высокий молодой человек. Мы, присмотревшиеся к хрестоматийным фо­тографиям с бородой и непременным пенсне, вряд ли узнали бы в нем Антона Павловича Чехова. Он направ­ляется в дом № 1, где помещалась редакция журнала «Зритель», одного из многих, печатающих его юмори­стические рассказы под самыми неожиданными псев­донимами, среди которых чаще всего мелькает «Антоша Чехонте». Но именно сюда он приходит едва ли не ежедневно, поскольку редакция, как вспоминал его брат Михаил, «была более похожа на клуб», а сам жур­нал «стал специально «чеховским», так как в нем все литературно-художественное производство целиком пе­решло в руки сразу троих моих братьев — Александра, Антона и Николая» (Александр был в числе авторов, Николай — делал иллюстрации).

Так судьба еще в юности прокладывает маршрут Чехова через Малую Дмитровку, где позднее, в 90-е го­ды, три дома, пусть на короткое время, станут его адресами. Потому что та же судьба жестоко распоря­дится, вынудив Антона Павловича, полюбившего Моск­ву еще в первый свой приезд из Таганрога на каникулы семнадцатилетним гимназистом и сказавшего: «Я на­всегда москвич», так и не иметь в любимом городе постоянного адреса, пошлет ему сжигающую болезнь, скитальческую жизнь и даже смерть на чужбине.

Но Малая Дмитровка, хранящая его следы, увеко­вечит имя Чехова в Москве, спустя десятилетия она будет названа улицей Чехова. Не миновал Антон Пав­лович и дома на углу Успенского переулка.

Впервые Чехов поселился на Малой Дмитровке во флигеле дома Фирганга (ул. Чехова, 29, во дворе), от­меченном ныне мемориальной доской, в конце 1890 го­да, вернувшись из поездки на Сахалин.

Уходила в прошлое дворянская Москва, уступая место Москве капиталистической, менялся ее силуэт. Рядом с уютными особняками росли многоэтажные и многоквартирные дома, строящиеся по заказам купцов, уверенных, что у них «денег хватит на все стили». Це­ны на наемные квартиры подскочили, и такие дома получили меткое название «доходных домов». Город охватила домостроительная лихорадка. Промышленная и торговая Москва настойчиво теснила традиционные обители московского дворянства, лишь небольшие ост­ровки, главным образом в районе Арбата и Пречистенки, упорно сопротивлялись натиску. Пыталась сохра­нить свой характер и Малая Дмитровка. Здесь не было промышленных предприятий, больших магазинов. Это дало основания Чехову написать не без иронии в 1891 году своему другу архитектору Ф. О. Шехтелю: «Я уже аристократ и потому живу на аристократической ули­це». Современник отмечал: «...Перейдя через Тверские ворота, вы на Малой Дмитровке очутитесь опять в бар­ской Москве. Эта улица одна из самых красивых, чи­стых, широких и с постоянной ездой, особенно летом; тут пролегает путь на дачи через Бутырки в Петров­ско-Разумовское». Но время брало свое. И именно Малая Дмитровка стала первой улицей города, по кото­рой в 1899 году от Страстного монастыря прошла линия электрического трамвая. Звонки трамвая заглушали стук карет и экипажей, извозчичьих пролеток и линеек. Возвратившись из путешествия по Сахалину, Чехов переживает трудные дни, мечется, терзаясь неудовле­творенностью собой, страдая от непонимания многих друзей, видевших в нем по-прежнему коллегу по жур­нальной круговерти, тогда как Антоша Чехонте уже превратился в Антона Павловича Чехова; закончилась эпоха газетно-журнальной текучки — наступила зре­лость, а с ней и первое подведение итогов: «Я не шантажировал, не писал ни пасквилей, ни доносов, не льстил, не лгал, не оскорблял, короче говоря, у меня есть много рассказов и передовых статей, которые я охотно бы выбросил за их негодностью, но нет ни одной такой строки, за которую мне теперь было бы стыдно». Эти слова были написаны в 1890 году в доме на Садо­вой-Кудринской улице, ставшем теперь по праву До­мом-музеем А. П. Чехова, поскольку в нем он прожил с 1886 до 1890 года, дольше, чем в других московских квартирах. В короткой жизни Чехова временные поня­тия как-то странно смещены: всего четыре года? целых четыре года? Сколько бессмертных страниц написано здесь, какие замечательные люди открывали дверь с медной дощечкой «Доктор А. П. Чехов»... В марте 1892 года Чехов покупает имение Мелихово, которое на семь лет станет его домом.

В эти годы болезнь, зловещие признаки которой появились еще в студенческие годы, неуклонно обостря­ется, но, верный выработанному жизненному кредо, Чехов всячески лелеет в себе надежду на невозможное и пытается убедить в этом окружающих: «Я жив и здо­ров. Кашель против прежнего стал сильнее, но думаю, что до чахотки еще очень далеко». Однако наступает все же день 22 марта 1897 года, поставивший все точки над i, когда в Москве во время обеда в «Эрмитаже» у Антона Павловича открывается сильное легочное кро­вотечение, заставившее его лечь в клинику профессора Остроумова (Б. Пироговская ул., 2). Необходимость пе­ремены климата становится очевидной: «...бациллы го­нят меня, и я опять должен буду скитаться всю зиму». Надо было думать о постоянном пристанище на юге. В октябре 1898 года умер отец Чехова — Павел Егоро­вич. Это событие подстегивает решение, и вскоре Чехов покупает участок в Ялте и приступает к строительству дачи, а спустя некоторое время Мелихово было продано.

Но еще до этого Мария Павловна с матерью переез­жают из опустевшего Мелихова в Москву и поселяются вновь на Малой Дмитровке, на этот раз в уже хорошо известном нам доме № 12. В этот период отношения Ан­тона Павловича с единственной сестрой становятся еще более близкими, и не случайно ее долгая жизнь, протя­нувшаяся на полвека после кончины брата, была отда­на увековечению его памяти.

«В нашем кругу она всегда была ноткой «тургенев­ской» женственности, тихо веющей от нее даже в самые шумные минуты. Она вся, с ее лучистыми глазами, неслышными шагами и тихим голосом, была олицетворе­нием женственности и чистоты. Но — недаром она была Чехова: умела и понимать шутку, и сама подразнить — все это незлобиво и умно»,— вспоминала о Марии Пав­ловне писательница Т. Л. Щепкина-Куперник, дружив­шая с семьей Чеховых.

Письма Марии Павловны брату осенью 1898 года рассказывают об обстоятельствах переезда:

И ноября: «Вчера уже дала задаток за квартиру на углу Малой Дмитровки и Успенского пер., не знаю, не посмотрела, чей дом. К 20-му мы с матерью уже будем жить вместе. Я бесконечно рада этому. Из Мелихова мы привезли только белье, ковры и немного посуды. Мои друзья снабжают меня мебелью. Квартира из четырех маленьких комнат. Ты можешь приехать и остановить­ся, как у себя дома».

16 ноября: «Мой адрес: угол Малой Дмитровки и Ус­пенского .пер., дом Владимирова, кв. № 10... За кварти­ру я буду платить 45 р. в месяц, дешевле не нашла». Как поднялись за десятилетие цены на наемные квартиры! За обширные помещения в доме на Садовой-Кудринской Чеховы платили 650 рублей в год, здесь же почти за ту же цену «четыре маленькие комнаты».

20 ноября: «Наконец-то мы переехали вчера в Мо­скву и теперь устраиваемся, получается некоторый уют. Комнаты очень маленькие, но остановиться приезжему есть где».

29 ноября: «Наняла я квартиру в Москве и думала: как-то я буду без мебели... И что же ты думаешь? Ста­ли возить со всех сторон мне обстановку, очень при­личную. Малкиели с удовольствием обставили мне гос­тиную и комнату матери, шелковые табуретки, кресла и драпировки. Хотяинцева дала хороший турецкий ди­ван, на котором ночуют гости, и дюжину венских стуль­ев. Купчиха прислала два стола. Я привезла ковры, скатерти и подушки для дивана, две вышитые подушки взяла у тебя в кабинете».

И уже весной 1899 года, ожидая приезда брата, Ма­рия Павловна пишет: «Милый Антоша, если ты прие­дешь в начале апреля, то я тебе советую ехать прямо в Москву и остановиться у нас. Квартира приличная, прислуга своя, место центральное, повидаешься со все­ми. Квартиру я думаю оставить за собой до 15 апреля».

Антон Павлович последовал совету сестры и, выехав 10 апреля из Ялты, 12-го обосновался в ее квартире.

Когда в 1905 году домовладелец коммерции совет­ник Александр Ефимович Владимиров подает прошение в строительное отделение Московской городской управы о переделке главного дома в особняк, он сообщает, что в нем имеется четыре квартиры, сдающиеся разным лицам. Сомнительно, чтобы одна из квартир этого боль­шого дома была всего лишь из четырех «очень малень­ких» комнат. Мария Павловна в письмах говорит о до­ме на углу Успенского переулка. Так что логично пред­положить, что квартира № 10 размещалась в боковом корпусе, именно том, который выходил одной стороной в переулок.

В 1892 году часть этого корпуса, тянущаяся вдоль Успенского переулка, была снесена и выстроена вновь. Возможно, уже при строительстве помещение предпо­лагалось сдавать внаем, поскольку на плане предусмот­рены отдельные входы в квартиры. Именно в этой час­ти, как видно на поэтажном плане, и были квартиры из четырех комнат, одинаковые на первом и втором эта­жах. Внутренняя планировка в основном сохранилась до наших дней, так что можно удостовериться, что ком­наты действительно невелики, а вот от интерьеров, к сожалению, ныне нет и следа. Итак, остается вопрос, где была эта квартира: на первом или втором этаже. В «Деле об оценке владения, принадлежащего Владимирову Александру Ефимовичу», датированном 1900 го­дом, то есть всего год спустя после отъезда Чехова, зна­чится свободная квартира из четырех комнат под номе­ром 10, приносящая 540 рублей годового дохода (то есть те самые 45 рублей в месяц), расположенная в угловом корпусе на первом этаже. Думается, что и последний вопрос тем самым снимается.

Четыре дня провел Чехов в этом доме. Опять-таки: много это или мало? Заслуживают ли они пристально­го внимания? Что значили эти дни в быстротечной жиз­ни Антона Павловича? Ответ один: для нас драгоцен­ны любые мгновения его жизни. А что значили эти четыре дня в биографии дома? Одну из самых ярких его страниц, умещающихся в три захватывающих дух сло­ва: «Здесь жил Чехов».

Константин Сергеевич Станиславский оставил опи­сание кабинета Чехова в доме напротив, куда через не­сколько дней он переехал (ул. Чехова, 11), но можно предположить, что те же вещи окружали писателя и в доме Владимирова: «Самый простой стол посреди ком­наты, такая же чернильница, перо, карандаш, мягкий диван, несколько стульев, чемодан с книгами и записка­ми, словом, только необходимое и ничего лишнего. Это была обычная обстановка его импровизированного каби­нета во время путешествия».

Чем же были заполнены эти дни с 12 по 16 апреля 1899 года? Прежде всего заботами о пьесе «Дядя Ва­ня», для сценического воплощения которой они оказа­лись решающими.

Судьба Чехова-драматурга складывалась трудно. Если подавляющее большинство его прозаических про­изведений не встречало серьезной критики, то вокруг пьес, особенно после их постановки, неизменно разы­грывались бури. Антон Павлович как-то сказал о теат­ре: «Сцена — это эшафот, где казнят драматургов», но глубокая тяга к театру пересиливала все намерения его расстаться с драматургией. В письмах после постанов­ки «Иванова» и «Лешего» встречаем такие фразы: «Не улыбается мне слава драматурга», «В другой раз уж больше не буду писать пьес», но обет молчания он вы­держать не может. После неудачных постановок «Ива­нова» и «Лешего», после провала «Чайки» в Александ­рийском театре упоминания о работе над новыми пье­сами исчезают из чеховской переписки. Сам по себе этот факт очень показателен: практически весь творче­ский процесс от рождения замысла до его воплощепия буквально всех произведений отражен в письмах Анто­на Павловича. Покрыта тайной лишь работа над пьесой «Дядя Ваня». Исследователи не нашли ни одного упо­минания о ней до 2 декабря 1896 года, когда Чехов пи­шет А. С. Суворину в связи с подготовкой сборника пьес, отмечая среди прочих «не известного никому в мире» «Дядю Ваню». До сих пор не закончен спор о времени написания пьесы, но большинство сходится на 1896 годе. По свидетельству Вл. И. Немировича-Дан­ченко, «Чехов не любил, чтобы говорили, что это пере­делка того же «Лешего». Где-то он категорически зая­вил, что «Дядя Ваня» — пьеса совершенно самостоя­тельная». Действительно, несмотря на сохранение дей­ствующих лиц, основной сюжетной линии и ряда сцен из «Лешего», «Дядя Ваня» отличается от него в глав­ном: если там во главу угла поставлены личные кон­фликты, то в «Дяде Ване» центр тяжести перенесен на несовместимость гуманистических устремлений героев с требованиями и укладом окружающей жизни.

Вполне понятно воинствующее неприятие публикой чеховских пьес. Она не хотела видеть такого беспощад­но обнаженного изображения жизни. М. Горький имел полное основание написать Чехову: «Ваш «Дядя Ва­ня» — это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым Вы бьете по пустым башкам публики...»

А публика, отталкивая откровенную разоблачитель-ность чеховских пьес, как в свое время и пьес Остров­ского, отдыхала на слепленных ремесленниками от ли­тературы пьесах с мало-мальски подходящими ролями для бенефиса того или иного актера, год от года развра­щавших ее вкус. «Реакция обезличивала театр цензу­рами всех форм и видов, мещанство принижало его по­шлостью своих вкусов. Грибоедов, Гоголь, Островский тонули в тучах их quasi последователей... Быт и серые будни грозили завоевать всю сцену. Тусклые ноябрь­ские сумерки висели над русским театром»,— писал А. И. Сумбатов-Южин. Театр все больше отдалялся от подлинной литературы, томились в ожидании живых че­ловеческих характеров и диалогов замечательные ак­теры.

Поразительная общность взглядов на пути разви­тия театра, которая обнаружилась у Чехова и создате­лей МХТ, поразительная тем более, что со Станислав­ским до 1898 года Чехов встречался всего несколько раз, а с Немировичем-Данченко хоть и был более зна­ком, но все же не состоял в близкой дружбе, дала Чехо­ву возможность сказать: «...я благодарю небо, что, плы­вя по житейскому морю, я, наконец, попал на такой чу­десный остров, как Художественный театр». Вокруг но­вого театра формировалась и новая зрительская ауди­тория, которая была так необходима Чехову и которой, с другой стороны, так необходимы были его пьесы. Но на воспитание публики требовалось время, поэтому та­кой радостной была триумфальная премьера «Чайки» в Художественном театре 17 декабря 1898 года.

«Дядя Ваня», который уже шел в ряде провинци­альных театров, был обещан Чеховым Малому театру. После успеха «Чайки» в МХТ Вл. И. Немирович-Данченко обратился к Антону Павловичу с просьбой отдать им «Дядю Ваню», но тот не мог нарушить обещания. 6 фев­раля 1899 года Чехов пишет Немировичу-Данченко: «Я не пишу ничего о «Дяде Ване», потому что не знаю, что написать. Я словесно обещал его Малому театру, и теперь мне немножко неловко. Похоже, будто я обегаю Малый театр. Будь добр, наведи справку: намерен ли Малый театр поставить в будущем сезоне «Дядю Ва­ню». Если нет, то я, конечно, объявлю свою пьесу porto franco; если же да, то я напишу для Художест­венного театра другую пьесу. Ты не обижайся: о «Дяде Ване» был разговор с малотеатровцами уже давно...» Малый театр был театром казенным, поэтому каж­дая пьеса перед включением в репертуар должна была пройти через театрально-литературный комитет, кото­рый Чехов еще за десять лет до того назвал «военно-по­левым судом». 8 апреля 1899 года «Дядя Ваня» был представлен на рассмотрение комитета в составе про­фессоров Н. И. Стороженко, А. Н. Веселовского и И. И. Иванова и, по существу, забракован.

Вл. И. Немирович-Данченко также был членом театрально-литературного комитета, однако на заседа­ние не явился. Вполне возможно, что это был тактиче­ский ход режиссера МХТ. Отсутствие его подписи под протоколом развязывало ему руки в случае непринятия «Дяди Вани» к постановке и давало возможность ста­вить его в Художественном театре.

Едва Антон Павлович переступил порог дома Вла­димирова на Малой Дмитровке, как получил копию протокола заседания, в котором было сказано, что пьеса будет достойна постановки лишь «при условии измене­ний и вторичного представления в комитет». В качест­ве «недостатков», отмеченных в протоколе, указыва­лось, что до третьего акта дядя Ваня и Астров сливаются в один тип неудачника, что ничем не подготовлен взрыв страсти у Астрова в разговоре с Еленой Андреевной, что непонятна перемена в отноше­нии Войницкого к профессору, которого он раньше обожал, что совсем необъяснимым представляется то состояние невменяемости, в каком Войницкий гонится за Серебряковым с пистолетом, что характер Елены Андреевны нуждается «в большем выяснении», что ее образ «не вызывает интереса в зрителях», что пьеса нуждается в устранении длиннот и пр.

Можно представить себе душевное состояние Анто­на Павловича. Молчание, которым он окружил работу над пьесой, уязвленность и измученность зрительской реакцией дают право предположить, что отказ в поста­новке «Дяди Вани» переживался им крайне болезнен­но. На протоколе остались сделанные рукой Чехова карандашные пометки: подчеркивания, вопросительные знаки, свидетельствующие о его глубоком возмущении и решительном несогласии с мнением членов коми­тета.

В доме на Малой Дмитровке А. П. Чехов получил письмо от управляющего конторой московских импера­торских театров В. А. Теляковского с просьбой зайти к нему 13 апреля вечером или 14 днем. В. А. Теляков-ский пишет в своих воспоминаниях: «Мне представля­лось необходимым переговорить с Чеховым... Надо было знать взгляд самого автора на этот неприятный инци­дент... Я попросил Чехова ко мне зайти, и мы стали обсуждать создавшееся положение». В разговоре Теля-ковский предложил Чехову жаловаться на театрально-литературный комитет директору императорских теат­ров, однако писатель отклонил это предложение и задал Теляковскому такой вопрос: «Можно ли быть уверен­ным в том, что если «Дядя Ваня» будет поставлен в Малом театре, то пьеса эта будет иметь успех и будет должным образом режиссирована?»

Окончание разговора Теляковский описывает так: «После некоторого обсуждения мы оба пришли к зак­лючению, что это сомнительно, а в таком случае лучше и не рисковать, ибо пьеса эта требует особого настрое­ния... Может быть, для самой пьесы даже лучше, если ее попробует разыграть Художественный театр, с кото­рым автор уже вел переговоры... В конце концов он стал меня же успокаивать и просил только одного — никакой истории не поднимать, ибо она будет ему неприятна; обещал даже написать новую пьесу спе­циально для артистов Малого театра, и такую, которая не оскорбила бы гг. профессоров театрально-литератур­ного комитета».

К. С. Станиславский оставил горькое описание че­ховской реакции на случившееся:

«Чехов краснел от возмущения, говоря о глупом разговоре, и тотчас же, цитируя нелепые мотивы пере­делки пьесы, как они были изложены в протоколе, разражался продолжительным смехом. Только один Чехов умел так неожиданно рассмеяться в такую минуту, когда меньше всего можно было ждать от него веселого порыва.

Мы внутренне торжествовали, так как предчувство­вали, что на нашей улице праздник, т. е. что судьба «Дяди Вани» решена в нашу пользу. Так, конечно, и случилось. Пьеса была отдана нам, чему Антон Павло­вич был чрезвычайно рад».

Старая пословица гласит: «Все хорошо, что хорошо кончается». Но как подсчитать те моральные потери, то душевное смятение, которое пережил sa несколько дней Антон Павлович, вышагивая по тесной квартирке на Малой Дмитровке...

В мае, побывав на репетиции в Художественном театре, Чехов пишет: «Я видел на репетиции два акта, идет замечательно». Астрова репетировал К. С. Станиславский, Елену Андреевну — О. Л. Книппер, Соню — М. II. Лилина, Войницкого — А. Л. Вишневский.

27 октября 1899 года артисты Художественного театра телеграфировали Чехову в Ялту по окончании первого спектакля «Дяди Вани»: «Вызовов очень мно­го после первого действия, потом все сильнее, по окон­чании без конца. После третьего на заявление, что тебя в театре нет, публика просит послать тебе телеграмму. Все крепко тебя обнимаем».

Из письма Вл. И. Немировича-Данченко Чехову от 28 ноября 1899 года: «Любопытно по невероятному упрямству отношение к «Дяде Ване» профессоров Моск. отд. Театр.-литер. комитета. Стороженко писал мне в приписке к одному деловому письмецу: «Гово­рят, у Вас «Дядя Ваня» имеет большой успех. Если это правда, то Вы сделали чудо».

Последний месяц, проведенный Чеховым в Москве, был май 1904 года. Тяжело больной, он почти не выхо­дит из снятой квартиры в Леонтьевском переулке (ул. Станиславского, 24). За два дня до отъезда на лечение за границу, откуда ему уже не суждено было вернуться, он в сопровождении Ольги Леонардовны садится на извозчика и катается по городу. Кто знает, не пролегал ли его маршрут по Малой Дмитровке? И все же едва ли, прощаясь с любимым городом, Чехов мог миновать улицу, с которой связаны все периоды его московской жизни. 2 июля в Германии на курорте Баденвейлер Антон Павлович скончался.

9 июля по московским улицам молодежь на руках пронесла от Николаевского (Ленинградский) вокзала до Новодевичьего кладбища тяжелый свинцовый гроб с телом писателя.

Загрузка...