Улиткин Дол

Глава 8. Лапка вещает

Яша проснулся от треска будильника. Первым желанием было одним ударом раскрошить этот коробок. Вторым номером нахлынуло острое желание бежать.

Опять. Что вообще это означает?! С этим невозможно жить спокойно. Так, разберёмся, – и Яша сел в кровати, положив руки на покрытые одеялом колени. Первое: идти в школу сегодня – ни-ни. Последний раз такое чёткое желание пропустить занятия было в первом классе. Но так, чтобы совсем, вот так чётко, осознанно?

Яша быстро вскочил и стал сдёргивать ночные трусы. «Быстро переодеться и вон, пока никто не проснулся, и не припёрлись Марьяна и Толик. В конце концов, в новом мире я живу, или нет?»

Пока Яша переодевался, крался на кухню за холодной котлетой, супертихо отпирал входную дверь и летел вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, он думал, чем же так противна ему его школа, в которую простым смертным попасть невозможно. «В самом деле, чего мне не надо? Надувного лоска, по понятиям плебейских тёток, точно. Фальшивых манер и понтов. Загрузили тоннами непроверенных данных для заучивания, а кому они нужны? Меня, как гуся, жарят на обед их Каруселям. А чего хочу я сам?»

Яша вылетел из арки со шлагбаумом, отделявшей двор их элитного дома, от улицы и прочего низшего мира. Мысль о своей исключительности была очень приятной. Но с другой стороны, тихо из всех углов этого крутящегося мира выдвигались широкоплечие проблемы и вставали стройными рядами прямо перед носом: что скажет мама Марина, бабушка, и – что дальше?

За углом арки стоял Барсук. Он был одет в неплохой костюм, умыт, подстрижен и выбрит, и годился в таком виде хоть в телевизор в передачу «С добрым утром». Яша только сейчас заметил, что Барсук высок и строен.

– Ну ты… Так рано не спишь? – не нашёлся Яша, и добавил про костюм, – Здорово!

– Доброе утро, малыш, – как ни в чём ни бывало ответил Барсук, – пошли, я тебя с Лапкой познакомлю.

– Н-нет, стоп. Лапка, это твоя женщина, что ли? Не хочу, не надо, Барсук… – Яша почувствовал неприятный мороз в плечах.

Барсук закатился хохотом.

– Нет, брат. Лапка, конечно, женщина, но, во-первых, не моя, а во-вторых… Э-э… Она в моих нынешних годах встречала перестройку, такое дело.

– А тебе сколько? – спросил Яша.

– А сколько дашь?

– Выглядишь под сорок, – примерился Яша.

– Так и есть, – согласился Барсук. – Тридцать девять сегодня исполняется.

– Поздравляю, – сказал Яша, а Барсук вскинулся:

– Это ты кисло откликнулся. Дата необыкновенная – три плюс девять – двенадцать, в сумме – три… Или вы ещё это не проходили в Доле?

– Так ты поэтому так нарядился? – улыбался Яша.

– Не только, – Барсук нарочито загадочно оглянулся. – И для дела надо.

И они прыгнули в автобус. При этом Барсук воспользовался проездным и пропустил Яшу. Они взобрались сзади на пустой ряд приподнятых кресел.

– А ты в курсе, что я должен идти в школу? – спросил Яша с надеждой, что Барсук читает не только его мысли, но и намерения.

– Запомни, ничего ты не должен. Я хочу, чтобы ты ходил в школу с удовольствием и прытью, – заявил Барсук.

– Это невозможно, – грустно ответил Яша.

– Тогда надо туда, где меньше спроса, где попроще, а точнее, где твоя успеваемость – твоё личное дело, – просто рассуждал Барсук, словно речь шла о том, в каком гастрономе лучше купить булки к чаю.

– Ты не понимаешь, – серьёзно сказал Яша, – у меня есть мама, а у неё есть планы, чёткие планы повсюду, включая меня с братом.

Вдруг взгляд Барсука почему-то стал очень жёстким, даже злым.

– Слушай, а не переехать ли тебе к бабушке? – заявил он, и тут они чуть не слетели с кресел, потому что автобус резко затормозил.

– А откуда ты знаешь, что у меня есть бабушка? – спросил Яша.

– Ты себя слышишь? Бабушка есть у всех, – сказал Барсук, но их разговор был прерван, потому что в автобус вошли двое обритых парней, громко разговаривая матом. Пассажиры съёжились, а мат брызгал по всему пространству, как стая скунсов в экстазе, ограничивая всех во всех их свободах, и сводя на себя всё внимание.

Барсук внимательно на них посмотрел, и Яша почуял, что что-то должно произойти. Кто-то внутри него попятился вглубь, потому что не хотелось портить себе первое утро свободы, а Барсуку – день рождения. Но Барсук, наоборот, словно бы увидел добычу, и тут Яша заметил:

– Слушай, а мы, кажется, уже по второму кругу на маршруте поехали, а?

– Всё правильно, – с улыбкой охотника отмахнулся Барсук, – сиди, мы тут Лапку должны встретить, мы договорились: на круге.

– А Лапка… нас ждёт?

– Ещё как! Она такой торт для меня испекла в виде улитки – чистый крем! Спрятала на шкаф с книгами, а оттуда его очень хорошо видно, – хех, дурная, такое дело!

– Она что, тоже … того? – Яша имел в виду осведомлённость Лапки насчёт Улиткиного Дола.

– Да, брат, ещё как! – отвечал Барсук увлечённо. – Я когда в Дол попал в твои годы, там с ней и познакомился на празднике. Она была среди гостей, взрослых выпускников, в костюме страусихи на коньках. Тогда уже была чокнутой, но в Доле всё выравнивается, там все нормальные, не то, что на Доске. Ну вот, а потом, когда ты…

Тут Барсук осёкся, странно глянул в Яшины распахнутые глаза, и быстро отвёл взгляд. Яша твёрдо решил, что блеснувшая слеза в Барсуковом глазу – чистое наваждение. Какая там ещё слеза?

– Так Лапка тут чокнутая? – не понял Яша, стараясь перекричать пулемётные очереди матерщины.

– Ну, а что такого? – спокойно продолжал Барсук, – они же все разные… Лапка нашла меня, как я тебя, и приютила у себя. Она одна живёт, сестра замужем в Германии, а Лапка тут. Пособия какие-то неплохие получает и живёт спокойно. Вот она. Тихо, смотри, – и Барсук замер.

В его глазах играл красный огонь, как у кота, увидевшего мышь. В автобус вошла высокая сухая женщина лет за шестьдесят в добротном пальто и шляпке с вуалькой. Она напоминала большую старую птицу, скорее лебедя, с грустновато-интеллигентной осанкой. Бабушка лебедя спокойно села, не глядя ни на кого, на первое сиденье, показав всем длинную спину в светлом пальто.

В тот же миг по этой элегантной спине простучала первая очередь отборной матерщины, усиленная гоготом, так что сам воздух вокруг Лапки дрогнул, но не она сама. Яша понимал, что Лапка не глухая, но она сидела прямо, не двигаясь, а мат безжалостно бомбил пространство. Наконец, кто-то из пассажиров не выдержал, и что-то сказал двум парням неуверенным голосом. На что те двое выпустили двойную порцию с такой злобой, как будто их щёлкнули кнутом.

И тут Яша обомлел. Лапка стремительно встала, но то, что произошло дальше, случилось ещё быстрее. Лапка лёгкой молнией метнулась к парням, словно гимнастка, легко вспрыгнула на сидение перед ними, широко расставив ноги под длинной юбкой, вцепившись большими руками в сетчатых перчатках со стразами в спинки сидений, и покрыла всё пространство диким воплем восторга:

– Ур-р-р-ра!!! Мы можем делать всё, что захотим, да? А-а-а-а-а!!! – последний вопль она произвела, закатив голову на спину и вращая ею, а децибелы увеличила втрое. Орал, конечно, уже не лебедь, а как минимум, самка тиранозавра в брачный период. Парни вскочили, а Лапка в секунду вытащила непонятно откуда петарду и взорвала её.

В рассеивающемся дыму пассажиры в один голос заявили водителю, что взрыв произвели те двое бритых, – а они уже успели вылететь пулей из автобуса, – Барсук же с Яшей, взявши под руки довольную Лапку, вышли на свежий воздух.

– Это что, было подстроено? – спросил совершенно изумлённый Яша.

– Каким образом? Это чистая импровизация, – заявила Лапка, спокойно поправляя пальто, шляпку и перчатки. Тиранозавриха мгновенно и бесследно вымерла. Старый лебедь распрямил спину и вдохнул осенний воздух.

– А она не буйная? – тихо спросил Яша за её спиной.

– Нет, она просто очень артистична и азартна, это талант, – отвечал Барсук.

– А почему ты в костюме, Барс? – томно осведомлялась Лапка.

– Я разбросанный мусор в Парке Горького подбирал, – рапортовал Барсук обыденно. – Толпа была в правильном шоке.

– Почему он удивлён? – спросила Лапка, указывая на Яшу. У неё оказались тёмно-синие глаза, почти прикрытые веками, и сейчас она вся напоминала ненаписанную картину Рембрандта.

– Он просто в восторге от наших методов, Лапка, – улыбался довольный Барсук. Потом он стал объяснять Яше:

– Людей можно будить шоком – в данном случае, это поведение, нарушающее стереотипы мышления или просто сон наяву. Взрывать четырёхмерную структуру, освобождая место для новой, свежей реальности. Главное, самому получать от своей работы удовольствие!

– А мальчика как зовут? – спросила Лапка, рассматривая синими щелями Яшу.

– Яков его зовут, – Барсук обчищал с Яшиных плеч невидимую пыль, – он из наших. Идём.

Лапка кивнула, и они двинулись к ней в гости.

Квартира Лапки оказалась чисто прибранной и неплохо обставленной, только некоторые предметы, как заметил Яша, стояли в странных местах, в странных количествах или сочетаниях. К примеру, тапочки в прихожей были выставлены цепочкой, как сардельки и среди них была тройка пуантов.

На кухне, которая была и общей гостиной, свисали с потолка на разноцветных верёвочках детские игрушки – зайчики, собачки, мишки. А в туалете, обступив унитаз, стояли три манекена без голов в Лапкиных кофтах.

– Осторожно, в туалете тесно, – предупредила Лапка.

Пока она хлопотала в столовой, Барсук показал Яше свою комнату.

– Заходи, это нора Барсука, будь здесь, как дома, – сказал он, плюхаясь на цветастый диванчик, застеленный пледом.

Комната была маленькой, и в ней не было ничего необычного. Только над втиснутым между диваном и стеной письменным столом висела большая чёрно-белая фотография деревянной лошадки, мутная, и словно бы поцарапанная.

– Нона, мой Проводник, – пояснил Барсук, поймав Яшин взгляд. – В детстве у меня была деревянная лошадка Нона, которая разломалась на составные части и сгинула на свалке. Я потом нашёл старую фотку, – на ней я – карапуз и мои друзья-карапузы, – а в уголке – она. Карапузов я отрезал, а её вот, увеличил. Она была чёрная, разрисованная кистями красной рябины…

– Скажи, Барсук, а Лапка что, вот так каждый раз орёт и взрывает? – спросил Яша, оглядывая комнату в поисках книг.

– Нет, – засмеялся Барсук, – что ты, я же тебе сказал, что она очень талантлива, и каждый раз придумывает что-то новое, такое, что просто загляденье! С прыжком, к примеру, я в первый раз видел. А вообще, почти каждый день она идёт в метро, как на работу, и ходит по вагонам, с парой фраз: «Просыпайтесь. Хватит спать».

– Это же для людей самое главное в глубине их душ, – Лапка всунула голову в комнату. Она показала лопаткой для торта на Яшу, – он знает, что сознание людей спит на девяносто пять процентов?

– Не знаю, – Барсук был счастлив в обществе друзей, – Яков, вы ходили уже на занятие к Греку?

– Имя его Руны Манна-а-аз! – пропела в экстазе Лапка.

– Нет пока, – отвечал Яша на минуту подумав, что сейчас в его элитной школе в журнале напротив его фамилии ставят «н».

– Идите чай пить, – исчезла за дверью Лапка.

– Тоже выпускница Дола… Она то помнит про Дол, то напрочь забывает, не удивляйся, – осведомил Барсук и мягко вытолкал Яшу из комнаты.

Чаепитие в честь дня рождения Барсука было настоящим, безумным. Лапка напялила на себя какое-то дикое длинное платье, к которому в разных местах были пришиты куски другого платья и пара-тройка мелких мягких игрушек, а на голову повязала чалму из занавески. Голова стала огромной и напоминала Улиткину гору со школой.

– Тебе же неудобно пить чай, – заметил Барсук с улыбкой.

– Я – королева, – уверенно заявила Лапка, – сейчас я королева этого стола, этих чашек и …

– Торт мне оставите, ваше величество? – шутил Барсук.

– Да, пожалуй, – ответственно заявила Лапка, немного подумав, – у тебя же день рождения.

Внезапно она спохватилась, что гостей маловато, и вытащила из комода игрушки – фигурки кота Леопольда, Чебурашку, крокодила Гену, какого-то безымянного медвежонка и мыши – рассадила их прямо на столе, каждому поставив чашку с чаем.

Потом Лапка взялась петь оперным голосом «прилетит вдруг волшебник» и её чалма всё-таки слетела прямо в центр стола. Яша и Барсук едва успели спасти сахарницу, но зато часть торта перебралась на чалму, которую Лапка упрямо надвинула опять себе на голову. Тогда Барсук, желая усугубить праздничное безумие, включил фокстрот и пригласил Лапку танцевать, на что та серьёзно ответила согласием.

Когда парный танец закончился, а музыка продолжилась, Лапка решила танцевать самостоятельно, и Яша заметил, что он может не скрывать рвущийся гейзер со смехом, – для Лапки это только приятный знак внимания. Наконец, она утомилась и села опять за стол.

– Барс, налей мне чаю, – сонно сказала она, – и вот что, я тебя прошу сделать мне маленький микрофон, переносной. Мне это нужно для работы в метро.

– Будешь говорить громче? Иерихонские трубы рядом с твоим голосом – вздох ежа, – с широкой улыбочкой шутил Барсук, подливая ей в чашку кипяток.

– Знаешь, – неожиданно обратилась Лапка к Яше, махнув большой кистью руки, где на каждом пальце, включая большой, сидело по перстню, а то и по два, – знаешь же, как на Иисуса нападали? А он – всё мимо уха, – любовь в нём сидела такая большая!..

После этого Лапка хотела было идти в метро поработать, но Барсук уговорил её пойти спать, и она легко согласилась. Они с Барсуком остались вдвоём за разрушенной Лапкой сервировкой стола.

– Ну, что грустишь, а? – спросил Барсук.

– Я не хочу ходить в школу, но я… хочу учиться, то есть… чему-нибудь очень стоящему, что ли… Имеющему дальнейший смысл, вот! – сказал Яша, выдавив то саднящее, что омрачало ему весь этот славный денёк.

– Знаешь, первый этап обучения в Улиткином Доле? Получать настоящие знания там, интегрировать их тут, и только так. Потому ты туда и попал. Этот вариант тебе подходит?

– А может, как ты говорил, перейти куда попроще? У тебя там какая-то знакомая… – неуверенно попросил Яша, думая о земном.

– Хорошо! Конечно! – с лёгкостью отвечал Барсук, а Яша вдруг подумал, что ему, Барсуку, может, всё равно.

Но эту перебила более интересная мысль:

– Стоп, ты сказал про первый этап обучения в Доле… А второй?

Барсук улыбнулся широко, любуясь на Яшу, как скульптор на своё изваяние.

– Второй этап, – Барсук вскинул улыбку-взор на небеса, – обучит каждого из вас входить за информацией в Информационное поле планеты.

Яша смотрел на нового друга, не мигая.

– Типа? Можно не готовиться к экзаменам?

– Ну да. Хотя… в информационном поле данные истинные, а в ваших школьных программах – через строчку чушь собачья.

В кармане джинсов зазвонил мобильник, – это была Марьяна. Она дрожащим голосом сообщила, что мама желает немедленно поговорить с сыном. Наверное, позвонили из школы.

Яша простился с Барсуком, отмахнувшись от объяснений, и приехал домой. В метро мельком он заметил рекламные щиты: «Раскрой свой мир» и « Велю себе машину». «Это из мира волшебников как-то просочилось сюда», – подумал он.

Мама Марина действительно уже знала о пропуске занятий, а кроме того, знала кое-что похуже.

– Яш, ты ходишь в секту? – спросила она в своей сонной манере, но Яша чувствовал, что она напряжена. Она показала ему место рядом с собой на диване. На ней был её обычный всегдашний, любимый французский джемпер серо-полосатого цвета, а пышная чёлка закрывала брови, наполовину скрывая выражение лица.

– Куда?

– Марьяна видела тебя с каким-то типом. Ты не волнуйся так, просто скажи мне.

– Нет, я же не придурок по сектам ходить, – это вышло очень искренне и немного убедило маму Марину.

– Ну, хорошо, – вдруг Марина как-то обмякла, чуть-чуть, и Яша впервые заметил в ней слабинку, которая ей очень шла. – Прости, я так мало общаюсь с тобой, не знаю толком, чем ты живёшь…

– Я живу толком, – вдруг жестковато заявил Яша, – только школа мне не нравится, хоть режь, мне туда противно ходить, там всё не живое, скучное, тупое, тяжёлое, можешь ты понять или нет?.. Что, разве нормально, когда мне с пяти лет начали впаривать некую риторику, логику, развитие речи, и до сих пор ничего не рассказали толком, что такое человек, – и не расскажут! То есть я хочу сказать… Помнишь, в школе есть мерзкий плакат, где человек без кожи с мышцами и органами наружу? А тебе никогда не приходило в голову, как это может сочетаться с тем, что есть тернистый путь духа и куда этот путь ведёт, главное? И вообще, зачем всё это? И то, и другое?

Марина сделала то, что делала, наверное, раза два в жизни – она шире раскрыла глаза.

– А что… ты что хочешь?

– Мама, я не могу, пойми, не знаю почему, но я не хо-чу! Мне противен весь этот стёб, которым и ты занимаешься и меня тянешь! Меня тошнит не только от этого мутного болота, которое называется обществом, но и от этого города! Это что – дома? Вон – пакет молока, вон там – бутылка, пивная банка, или группка фаллосов! Убожество! Не смотри так на меня, это не я их придумал. Вонючая парковка твоя столица! Подумай, что в этом городе хорошего, – ничего.

– Яш, какие-то речи у тебя – сектантские…

– Я не хожу в секту, – отрезал Яков, глядя в упор на пол.

– Может, тебя покрестить? Марьяна у себя в храме договорится, – немного растерянности добавилось маме Марине, и это ей шло ещё больше.

– Мам, – тепло вдруг сказал Яша, присев на пол под мамины глаза, – ты не обижайся, ты пойми, я не хочу нести крест ни свой, ни чужой, я хочу жить. Так как я хочу, как выберу.

– Что ты выберешь, в конце концов? Наркотики? – оба глаза Марины обрели настоящее сокровище – слёзы. Портили взгляд только сами глаза, которые стали похожи на две железные гайки.

– Это тоже убожество. Это – не волнуйся… – Яша и мама обнялись, что происходило очень, очень редко. – Мам, тебе надо это… отдыхать и не волноваться.

А про себя Яков подумал: « А вдруг её бросил мужик, от которого она беременна?» И ему захотелось защищать её, и побить кого-нибудь за неё.

– Слава Богу, Яша, наркоту не трогай, ладно? Никогда. А то не станешь мужчиной.

– Чего? – смутился Яков.

– Ничего! – Марина высморкалась. – Не думай даже попробовать, на этом и попадаются. А то… не только кончить, но и начать не сможешь.

Это было феноменально. Мама Марина, которая видит сына пять раз в месяц, за двадцать секунд провела воспитательную работу по половому вопросу, ни разу не замявшись. Яша засмеялся, и мама тоже. Между ними стало гораздо теплее, и даже проблемы показались не такими уж важными.

– Мам, я хочу перейти в обычную школу, где-нибудь тут, поблизости, – произнёс, наконец, Яша самое главное.

Марина опять смотрела «гайками», не моргая. Яша вспомнил фразу из какой-то книжки: «В её глазах стоял ужас». Теперь вся мама Марина превратилась в готовый к бою танк.

– А дальше что? – и в этот вопрос было вложено всё.

– Мама, я не боюсь жизни, она не страшная и хватит меня ею пугать, – просто сказал Яша, и почувствовал, как глубоко это вошло в мамину голову, словно лазер нанёс бронетранспортёру решающий удар. Марина задумалась. Потом обняла сына, и опять у неё полились слёзы.

– Прости, не волнуйся, я в порядке… Просто ты мне напомнил одного…

– Отца напомнил? – это как-то само собой вырвалось, неожиданно даже для самого Яши. Он, наверное, угадал, потому что Марина засуетилась, собираясь уйти от разговора. Потом вдруг обмякла, словно устав нести некий груз, и откинулась на спинку дивана.

– Мам, а где он, ты не знаешь? – Яша вдруг почувствовал, что сейчас тоже заплачет.

– Нет, – сказала Марина тихо, и Яша почувствовал горечь, которую она прятала. – Если бы я знала, я бы сейчас позвонила ему. Наверное.

Они с минуту посидели в совершенной тишине. За это время между ними тихо вырос и укрепился хрупкий драгоценный мостик, которого так не хватало многие годы. Они посмотрели друг на друга новыми глазами, но и жизнь, поменявшись, требовала теперь новых решений. Это было очевидно, и мама Марина почувствовала это.

– Ладно. Я тебя переведу. Туда, где дочка Марьяны училась, – сказала она, и Яшу передёрнуло: предлагаемый вариант не был переменой.

Он хотел было возразить, но Марина отрезала:

– Больше на эту тему говорить не будем, а то мне в животе плохо. Всё.

Через час позвонил Барсук.

– Ты чего не звонишь?

– А… У тебя есть телефон?

– Тузик же тебе велел мне позвонить! – шутовал в трубке Барсук. – Ладно, пропустим, номер запиши и всё. Ты как там? У меня к тебе дело есть.

– Барсук, мама не разрешила мне поменять школу…

– Отлично, – не услышал Барсук, – тут другое. Я Серого нашёл. Амбал Толик занят мобильником. Быстро давай.

… В семь часов в октябре уже темно. Яша с Серым, окружённые щедрой столичной иллюминацией, брели вдоль набережной вот уже несколько километров, болтая обо всём сразу.

– Итак, старик, надо решить кое-что, – сказал Серый, усаживаясь на гранитный парапет набережной. За его спиной плескалась чёрная Москва-река. – Мы с тобой попали в некий Дол. Реально это или как? Я чего-то никак не врублюсь.

Яша не ответил сразу. Он смотрел на фиолетовые мармеладные волны, и вся картина его жизни на этот момент побуждала двигаться исключительно к приятному, и двигаться категорически и стремительно. Он ответил:

– Реально-нереально – посмотрим. Не знаю. Но сейчас я бы сбежал туда, не размышляя.

Теперь молчал Серый.

– Ладно, – наконец сказал он, спрыгивая, – я бы не отказался научиться попадать туда в тот момент, когда захотелось.

– Ага, тогда тебя оттуда не выманишь, – усмехнулся Яша. – Тебя дома как, жмут?

Серый смотрел на волны. Он пожал плечами и усмехнулся:

– Я же не дипломатский сынок, я оттуда, где говорят, что жизнь дерьмо. Мать работает в собесе, – наверное, и там лает на всех, как и дома. Отец был таксистом, так его уволили как алкана. Стал при нашем ЖЭКе слесарем- гинекологом…

– Как это? – не понял Яша.

– Ходит по квартирам трубы чинить и тётенькам половую жизнь налаживать, – Серый сплюнул в реку.

– А… может, врут?

– Нет, не врут, раз все говорят, и мать его ругает постоянно… А он только жирно лыбится.

– Мать у тебя строгая?

Сергей помолчал.

– Она … орёт постоянно, но мне её очень жалко, – ребята долго молчали, и потом Серый продолжил:

– Как-то очередной раз разоралась на кухне про то, что не на что мне кроссовки купить, а я хотел выход найти, взял и спросил, положено ли на меня от государства пособие. Тут она, будто её ошпарили, стала орать, мол, и государство на её проблемы положило: если зарплата больше восьми тысяч у обоих родителей, то пособие на детей не дают. «Корми сына, одевай, лечи, учи, потом мы у вас его заберём в армию, ну, может, там убьём! А если деньги на человека не выделяли, то его как бы и нет, я их выделяла на ребёнка, значит, мой сын – моя собственность!» – передавал Серый слова матери. – Так орала, всё мясо на сковородке сожгла… Наверное думала, что в этот момент отец в какой-нибудь квартире с какой-нибудь тёткой…

– А ты не пробовал её как-то успокоить? Она переживает за тебя, – сердобольно спросил Яша. Тут Серый бросил на него взгляд, полный боли:

– Она, не помню, когда в последний раз обнимала меня, и сестру тоже – сказал Серый, отворачиваясь от реки, и погрузив руки глубоко в карманы широких штанов. – Я как-то пробовал сам. Но она…

Серый замолчал.

– А у тебя сестра есть? Младшая? – спросил Яша, найдя в этой тяжёлой теме островок тепла. Но это ему показалось. Серый вперил взгляд в дальние огни бутиков, словно они были в чём-то виноваты, и он хотел их расстрелять. Вдруг он вздохнул, как бы желая выдохнуть из груди горюч-камень и теперь стал смотреть себе под ноги на мокрый асфальт. Яша чуял, что Серый хочет всё это рассказывать ему.

– Есть, старшая, Сашка, – тут Серый повесил паузу, длинную, как ночь, и горькую, как желчь, потом шмыгнул, мазнув ладонью под носом, и сказал, глядя в другую от Яши сторону, – в восьмом классе она… групповуху пережила, никому ничего не сказала… Призналась мне только года через два. Она – единственный человек, с которым у меня нормальные отношения всегда были. После того признания… Я её обнял, она – меня, потому что меня трясло и я хотел идти и убить тех мужиков, всех, кто попадётся… Она меня успокаивала, гладила, целовала, как мать должна, и мы сидели в темноте молча. Полночи. Плакали. С того вечера мы стали самыми близкими на всём свете. Я стал заниматься боксом, чтобы защищать её, даже учёбу подтянул, ну так, по некоторым предметам…

– А почему вы не заявили на тех?.. – спросил Яша пересохшим ртом.

– Так она же смолчала, и уже два года прошло, – где их искать? Мужики незнакомые и потом она сама попросила, чтобы… вобщем, это тайна. Она сама попросила молчать, – ответил Серый, и вдруг его словно посадили на оголённый провод, задёргался то ли в танце, то ли в судороге, и сказал, опять повернувшись лицом к безмятежным волнам речки, – хуже другое.

– Что? – спросил Яша, словно бы контуженный тем, что он услышал.

– В тот же вечер она призналась, вобщем… что занимается… этим. Понял?

– Нет, – Яша чувствовал себя новорождённым бараном.

– Проституцией занялась, сама уже, – Серый опять перевернулся, теперь лицом к дальним бутикам, в голосе сквозила злость и досада. – Понравилось ей! А я смотрю, у неё причёска иногда такая, как из парикмахерской, а на какие деньги? И угощала меня постоянно, то конфетами дорогими, – втихаря от родителей, конечно, – то пиццей кормила. Я потом, когда узнал, ничего этого жрать не стал, меня выблюет. У неё и шмотки новые завелись, но она их у подружки дома в сумке держала, чтобы на свои дела ходить в прикиде… Я помню, что сказал ей в конце – только наркоту не жри, Саш, – и тут она заплакала, проняла её моя забота!

Яшины зрачки, словно взрыв гранаты привлёкли зрачки Серого, метнувшие такую горечь, какой он никогда нигде прежде не встречал. Внезапно Серый смягчился, но засмеялся, нервно дёргаясь всем телом:

– Но с этим она у меня не дура, молодец. Она вообще отличница и аккуратная, мне вот футболки стирать любит… Обещала, что с этими походами завяжет… скоро.

Наконец, Серый опустил голову очень низко, и весь повис так, словно у марионетки обрезали все нитки после выступления. Мысли давно покинули Яшу, в нём бушевали чувства, и он обхватил Серого за плечи одной рукой, а другой нашёл его ладонь и сжал.

– Слышь, браток, – сказал он не своим голосом и не своими выражениями, – всё наладится…

Серый слегка ответил на пожатие, и криво, но благодарно улыбнулся, освободив свою ладонь.

– Ладно, хватит, – он похлопал Яшу по спине, – твой Барсук мне сказал, что мы, вроде, скоро надолго в Доле застрянем.

– Нет, я не знал, – сказал Яша, – а почему?

– Ну, занятий много, говорит, а потом какой-то праздник, – ответил Серый, и было видно, что у него отлегло на душе. Он хитро спросил, – а ты не хочешь Машку в Москве найти? Давай твоего Барсука попросим.

– Ты Расу хочешь найти? – Яша чувствовал себя оракулом, потому что Серый покраснел и растянул улыбку, от которой потеплел вечер, но на вопрос не ответил:

– А пошли, по мороженому?

И мальчишки пошли, а потом рванули вдоль парапета набережной наперегонки.