Уловки любви

Глава 2

Полчаса спустя я беседовала о том же с Томом Робертсоном, который только что принес мне свежий стакан какого-то странного пунша, приготовленного неизвестным кулинаром в красной пластиковой миске для мытья посуды. Том выглядел удивленным.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Дело не в деньгах? Конечно же в них!

Парень сел на пол передо мной, прислонившись спиной к стене, как делало большинство присутствующих, потому что хозяева смогли предложить гостям лишь два кресла и скамеечку. Плечи Тома находились на одном уровне с моей головой, стоя, он возвышался бы даже над Мартином, но его вьющиеся волосы цветом походили на солому, в то время как Мартин был брюнетом. Кроме того, мой собеседник был совершеннейшим экстравертом, а я не думала, что Мартин такой. Я надеялась, что он не похож на Тома, потому что мне с такими людьми трудно общаться.

— В таком случае в чем же дело? — поинтересовался парень.

Я отпила еще немного варева и помедлила, обдумывая ответ. Некоторое время спустя, взвесив все, я произнесла:

— Думаю, в условиях в целом. Их нельзя исправить, просто повысив зарплату, правда? По крайней мере, деньги нужно платить не нам. Вероятно, если бы их предоставили министерству… Чиновники смогли бы изменить кое-что.

— Например, что?

— Да почти все. — Я наблюдала за Мей Вильямс, в свою очередь наблюдавшей за Мартином, который танцевал что-то вроде джиги с Ди около магнитофона. Вудхерст смотрел на нас с Томом. Я притворилась, что не замечаю его взглядов. — Например, условия прохождения практики. Посмотри, предполагается, что мы студенты, правда? Но с нами не обращаются как со студентами, нас используют как рабочую силу, за исключением коротких периодов пребывания в учебных аудиториях. То есть почти всегда.

— Да, и вам не платят столько, сколько официальным работникам, — закивал приятель. — Именно об этом я и говорил: дело в деньгах.

— Нет! Я не хочу, чтобы нам платили, как медперсоналу. Я хочу, чтобы со мной обращались как со студенткой: больше учили и не обязывали делать что-то до тех пор, пока не смогу делать это действительно хорошо.

— А разве вы обязаны?

— Конечно! — воскликнула я. — Посмотри, первокурсников вполне могут запихнуть на ночное дежурство, оставить на их попечении палату. Такая ответственность пугает их, и разве это справедливо по отношению к пациентам? Никто не сможет быстро прийти на их зов, и…

— Но ведь есть постоянный персонал, — возразил Том. — Есть ночная сестра.

— Если нужна неотложная помощь? — уставилась я на него. — Ты не можешь говорить это серьезно! Том, в «Мей» около пяти тысяч пациентов, верно? Восемнадцать палат. А сколько медиков, способных оказать экстренную помощь ночью? Один фельдшер в хирургии и один в общей медицине. Формально есть человек, который при необходимости даст обезболивающее. Но это все, включая отделение неотложной помощи, не забывай. Даже не принимая во внимание неотложку, на двести пятьдесят коек приходится один квалифицированный служащий. И на всю больницу еще только старшая ночная сестра и младшая сестра. И ты думаешь, мы действительно можем оказать срочную помощь, если в ней возникнет необходимость? Даже не говори мне об этом! Если у тебя сердечный приступ или…

— Значит, ты хочешь, чтобы работало больше врачей? — прервал меня собеседник.

— Нет. Больше старших сестер, — ответила я. — Студенты совсем не должны дежурить ночью. Нам необходимо быть именно стажерами большую часть времени.

— Но чтобы иметь больше квалифицированных сестер, нужно привлекать больше абитуриентов, правда?

— Думаю, что так. Но их нельзя привлечь только…

— Увеличение зарплаты сестры помогло бы сделать это? — настаивал Том. — Вот видишь, мы снова вернулись к начальной точке.

Я поставила стакан на пол, специально, чтобы жестикулировать обеими руками, а не одной:

— Деньги только спровоцируют еще большую утечку кадров. Большая зарплата будет привлекать не тех людей! — завопила я. — Разве ты не понимаешь? Это не просто работа, как, например, на заводе! Это призвание.

Том снова поднялся на ноги и теперь стоял, глядя на меня сверху вниз. Ему было скучно.

— Дорогая, ты истинный образец вымирающего вида консерваторов, разновидность неандертальца. Ты просто старомодная, малышка, не правда ли? И кто бы мог подумать!

Когда я действительно разозлюсь, я часто говорю больше, чем собиралась, но всегда выкладываю именно то, что думаю.

— Хорошо, — заявила я. — Знаю, «самоотверженность» теперь почти ругательное слово. Ди довольно часто напоминает мне об этом. А мне кажется, что мы сейчас вместо нормальных медиков вынуждены работать просто с подонками. Например, с девицами-секретаршами в париках и с накладными ресницами, которые обожают расхаживать по улицам с плакатами…

Мей Вильямс приблизилась к нам и встала рядом с Томом, глядя на меня свысока. Она, вероятно, услышала наш разговор. В черном платье с блестками, обрисовывающими линию глубокого декольте, и украшенной блестками широкой ленте на лбу, почти касавшейся бровей, она походила на героиню музыкальной комедии Миннехаха.

— Говори за себя, Дрейк. Кого это ты называешь подонками?

В тот момент меня было невозможно заставить замолчать.

— Новую породу, — отрезала я. — Тех, кто приходит и тут же начинает суетиться, кто вечно полон новых идей о том, как облегчить себе жизнь. Месяцев через шесть они исчезают, потому что им не нравится жить в общежитии, или мамочка считает их работу слишком тяжелой, или папочке не нравится, как этот грубый персонал разговаривает с его ребенком. Или от отчаяния, что им еще не сделал предложение какой-нибудь консультант. Они меня уже просто бесят! Они скорее умрут, чем вымоют несколько чашек и блюдец, ведь это «не их работа». Если вы отчитаете их за это, они пойдут в офис жаловаться. Нет, в больнице лучше обходиться без них! Вообще, зарплату стоит уменьшить, а не увеличить, и тогда здесь останутся только те люди, которые действительно хотят работать сестрами.

— О, замечательно, — протянула Мей, посмотрев снизу вверх на Тома. Впрочем, ей не пришлось особенно запрокидывать голову, потому что она принадлежит к породе высокорослых людей с живыми черными глазами, поразительно легких в общении.

— Теперь ты видишь, почему многие студенты не присоединяются к нам, — изрекла она. — Бедняги слушают людей, которые, как Дрейк, презрительно выпячивают губы и…

— Ну, хватит, — бросил ей парень. — Ты теряешь время. У девушки голова забита предрассудками. — Он положил руку на талию Мей. — Пойдем потанцуем, солнышко.

Я сидела там еще некоторое время, погрузившись в грустные размышления, пока другие непринужденно веселились; большинство собралось вокруг магнитофона, над которым уже появилась завеса из голубого дыма. Внезапно тихо открылась дверь, и вошел незнакомец, высокий брюнет с оливкового цвета кожей. Он ничем особенно не выделялся, но, когда он улыбнулся, мне внезапно захотелось ответить ему улыбкой. Его улыбка была неподражаема — она просто не оставила мне выбора. Незнакомец подошел поближе, присел на корточки рядом со мной и сказал:

— Привет, меня зовут Дез. А ты кто?

— Конечно! — Я подала ему руку. — Ты новый ассистент доктора Бернштейна. Я Лин Дрейк, из восьмой палаты. Мартин предупредил, что ты, возможно, придешь.

— Едва вырвался. — Собеседник только теперь отпустил мою руку, как будто до этого забыл про нее. — Кризис за кризисом, как они говорят. И вероятно, мне не следовало сегодня приходить. В отделении сейчас дежурит одна мисс Брукс.

Я поняла, на что он намекает. Шесть месяцев назад Эми Брукс работала с доктором Хилсденом (я тогда тоже была в его женской палате), и от нее было столько же пользы, как от куска резиновой трубы шириной в полдюйма. Я думаю, главврач направил ее в психиатрическое отделение, потому что она тряслась от страха в отделениях, занимавшихся физическими болезнями.

— Да, я понимаю твою проблему. Тогда тебе стоит прямо сейчас налить себе выпить, прежде чем они снова тебя вызовут. Вон там стоит красная миска. Но лучше, если ты найдешь скотч, он был где-то здесь. Я не могу рекомендовать тебе эту гадость под видом пунша.

Он отстраняюще поднял ладонь:

— Нет, я этого не пью. Может быть, чай или кофе?

Я рассеянно оглядела толпу. Гости болтали, танцевали джигу, смеялись, проливали напитки и не беспокоились по этому поводу. Затем я перевела взгляд на дверь в кухню за спиной Деза.

— Не думаю, что Том станет возражать, если мы приготовим чай, правда?

— Я думаю, что он, наоборот, обрадуется нашей сообразительности.

— Тогда пойдем. Мне тоже захотелось чаю.

Мы нашли заварочный чайник, а в маленьком холодильнике обнаружились остатки молока. Дез наполнил чайник и поставил его греться, а я распаковала желтые чашки, преподнесенные девушками из отделения скорой помощи в качестве подарка на новоселье. Мы сидели за столом друг против друга, пили горячий чай, и даже мысль о Мей Вильямс, которая, вероятно, сейчас пользуется ситуацией, не могла испортить мне настроения.

Дез сказал:

— Кажется, все медсестры постоянно пьют чай.

— И доктора тоже, — ответила я. — А почему бы и нет? Это ведь безвредная привычка?

— Нет такой привычки, которая была бы совершенно безвредна. Тебе никогда не приходило в голову выяснить, как ты будешь чувствовать себя без чая. Поэтому ты не знаешь, почувствовала бы ты симптомы «ломки» или нет.

— Ну, пожалуй… Но я никогда не слышала…

— Однажды у меня была пациентка, которая выпивала дома сотню или даже больше чашек чаю в день. И очень крепкого. В больнице ей давали всего три чашки, и очень слабого. — Он улыбнулся. — Ее состояние становилось просто угрожающим. И мы не могли диагностировать симптомы до тех пор, пока она сама все не объяснила.

— И какими же они были?

Парень снова сверкнул белыми зубами:

— Ты пришла на вечеринку, чтобы говорить о делах?

— Почему бы и нет, если эти дела интересуют меня?

— Многие сестры не хотят и слышать о таких вещах за стенами больницы.

— Чепуха! — воскликнула я. — Наоборот, нас понуждают ограничивать свое любопытство. Есть даже правило, запрещающее говорить о делах в столовой. Но мы его не выполняем, иначе все наши разговоры исчерпывались бы насмешками над персоналом… Итак, эта зависимость от чая. Пациентка очень волновалась?

— Она была раздражена и подавлена. Ее сердце выписывало кренделя, и она вела себя не слишком адекватно.

— Именно так себя чувствую сейчас я. Не слишком адекватно. Но не из-за отсутствия чая, скорее это последствия отвратительного пунша. Представить себе не могу, что они в него набросали… Ну как, тебе нравится работать в «Мей»?

Собеседник пожал плечами:

— Я здесь только неделю, но сейчас я почти счастлив.

— А как ты ладишь с сестрой Хуппер? — Я знала, что это такое же тяжкое испытание, как найти общий язык с сестрой Каттер.

— Она очень грозная леди! Но мне повезло: она когда-то работала в моей старой больнице в Лондоне. У нас нашлись общие друзья, поэтому она добра ко мне. Она старается быть доброй, — поправил себя мой собеседник. — И придерживает тяжелую артиллерию для мисс Брукс… Бедная мисс Брукс, — добавил он задумчиво. У нее всегда душа в пятки прыгает при сестре Хуппер.

— Ты хочешь сказать, душа в пятки уходит? — уточнила я.

— Да. А ты? Или тебе еще не приходилось работать с сестрой Хуппер?

— Еще нет, — призналась я. — Мы можем провести в ее отделении три месяца, если захотим, или же выбрать работу в инкубационном отделении для недоношенных детей или в отделении послеоперационной терапии.

— И ты предпочитаешь детей?

— Нет-нет. Я думала о терапии, но точно еще не решила.

— Мы бы хотели видеть тебя в своем отделении.

Я оглянулась и удивленно взглянула на Деза:

— Мы?

— Я, и наверняка мисс Брукс тоже, и конечно же Мартин Вудхерст.

— Но не сестра Хуппер! — усмехнулась я.

— Об этом я ничего не знаю.

— Дез, Мартин говорил, что хотел бы меня там видеть? Я не могла поверить своим ушам.

— Нет, ты ему нравишься, — отозвался парень. — Поэтому я подумал…

— Нравлюсь? Но он едва знает меня, — вздохнула я печально. — А я едва ли часто вижу его.

— Он очень занят.

Именно в этот момент Мартин вошел в кухню. На плече у него повисла Мей Вильямс.

— Это уж точно, — заявила я ехидно. Мне не хотелось общаться с ними, что, конечно, было ребячеством с моей стороны.

Дез тоже был не рад появлению сладкой парочки, но повел себя дипломатично, сказав:

— Пойду поболтаю с хозяином и, наверное, вернусь домой.

Я уже готова была сказать, что у меня похожие планы и что я буду признательна, если меня подвезут, но затем передумала. Я приехала сюда померяться силами с Мей, и настало время бороться, иначе вся эта поездка — пустая трата времени. Я набрала в легкие побольше воздуха и вернулась обратно в кухню, прошмыгнув между Мартином и Мей, стоявшими у плиты.

— Извините за вторжение, — проворковала я, — но я забыла вымыть наши чашки.

Мей посмотрела сквозь меня, но Мартин улыбнулся:

— Я заварю свежий чай. Останься и выпей с нами еще чашечку, Лин.

Я почувствовала себя счастливой оттого, что вернулась.

— Чудесно, — сказала я. — Этот пунш приготовили специально для того, чтобы умереть от жажды. Это мог бы быть соляной раствор. У меня во рту именно такое ощущение. Что в него положили?

— О, дешевое красное вино, бутылка вермута, фруктовый сок, сидр. И немного джина, я думаю. Обычный маленький «коктейль Молотова»…

— Это его собственный рецепт! — возмущенно заявила Мей. — Там сушеная шелуха мускатного ореха, и божоле, и…

— Итак, ты единственная, кто попросил добавки? Кстати, Дез рассказывал мне о людях, которые «подсели» на чае. Ты не можешь удержаться, правда? — спросила я, вытерла две чашки и поставила их на стол. — Восхищаюсь этим парнем. Он совершенно не теряется перед сестрой Хуппер.

— Сестра Хуппер будет возглавлять следующий марш протеста, — мягко сказала Мей. — Это доказывает, как несправедливы к ней люди. Думаю, она хороший человек.

— Она будет возглавлять? — Я была удивлена. — Тогда я не уверена, что хоть кто-нибудь еще придет.

— Знаешь, Дрейк, по-моему, ты не стремишься к успеху нашей акции. Ты пока еще ничего не сделала, чтобы помочь нам.

— Именно так, — согласилась я. — И не думаю, что стану что-то делать.

Мартин накрыл крышкой наполненный чайник, а затем воззрился на меня:

— Противопоставляешь себя коллективу?

— Я не единственная. Не так уж сильно я отличаюсь от других.

Мей недовольно заявила:

— Ты, похоже, будешь единственной студенткой в «Мей», пытающейся саботировать кампанию. Ты осознаешь, во что ввязываешься, поступая наперекор общему мнению?

— Нет, и не собираюсь сдавать своих позиций. Но давайте не ссориться из-за мелочей. Я услышала только твою точку зрения и мнение Тома Робертсона. Пусть у меня будет свой взгляд на происходящее. Никто пока не доказал мне его необъективности. Хорошо, возможно, нам должны повысить зарплату и создать более комфортные условия работы. Но я не думаю, что лучший способ добиться этого — поднимать шум и угрожать забастовкой, словно мы можем реально ее организовать.

— А кто это угрожает забастовкой? — поинтересовался Мартин, пододвигая мне мой чай. — Сахар?

— Нет, спасибо… — Я покачала головой. — Ди Воттс думает, что дело может этим кончиться. Ты ведь слышал ее слова: «Но неужели мы сможем?»?

Чашка Мей застыла на полпути к губам.

— Предположим, забастовочный комитет решит, что нужно бастовать. Тебе ведь придется выполнить его требование?

Мартин задумчиво посмотрел на спутницу:

— Разве?

— Она ведь не захочет, чтобы от нее шарахались, как от прокаженной?

— Не говорите обо мне так, словно меня здесь нет, — фыркнула я. — Мне наплевать, если кто-то назовет меня дурацкими словами. Я считаю, что у нас нет морального права бастовать или, если ты об этом, отказаться выполнять «несестринские» обязанности. Я против того, чтобы люди приходили сюда работать только ради денег. А ты?

— Разумеется. Но…

— Тогда почему ты здесь? Ты видела себя в мечтах «холодной женщиной в белом», как Турбер назвала нас? Или хотела поскорее смыться из дома? Или у тебя не хватило воображения представить, чем еще можно заниматься?

Собеседница разозлилась:

— Я пришла сюда, потому что хотела быть медсестрой! А почему же еще?

— Хорошо. Тогда ты прекрасно знала о зарплате и об условиях работы еще до поступления. И ты согласилась с ними. Зачем же поднимать шум сейчас?

— А она права, — мягко сказал Мартин. — Ты знала все это до того, как поступила, Мей. Ты ведь пришла сюда не для того, чтобы все реорганизовывать? Как некоторые женщины, выходящие замуж с мыслью перевоспитать своего супруга?

— И я слышу это от тебя? — возмущенно парировала девушка. — Ты же загорелся идеей демонстрации не меньше остальных!

— Да, но в тот момент я не слышал, чтобы кто-то предлагал отказаться от работы. С забастовкой я не согласен.

— Правду говорят, что некоторые из постоянного персонала больницы склонны больше играть на публику. А вот Том считает — нам следовало выступить уже давно.

— Да? — усмехнулся Вудхерст. — Если он откажется заполнять бланки, ему станет трудновато поддерживать порядок в отделении скорой помощи.

— Нет, ты просто невозможен! — Вильямс поставила свою полупустую чашку в раковину и ушла, перебросив косу через плечо. Лента на лбу сползла, и выглядела Мей сейчас так же устрашающе, как вышибалы в клубе «Вершина поп-музыки». Не будь я так раздражена, я бы расхохоталась.

— Вот видишь? — заявила я Мартину. — Она отплатила тебе за отсутствие поддержки.

— Дело не в этом. — Мужчина пожал плечами. — Я только указал на невозможность отказа медсестер от выполнения своих обязанностей.

— Проблема не только в ухудшении обслуживания. Подобные действия подрывают престиж нашей профессии, выглядят как несправедливость к пациентам. Общество всегда хорошо к нам относилось, ценило нас. Но если мы раздуем шумиху ради денег, тогда мы недостойны огромной благодарности, испытываемой людьми. Профессия медсестры станет обычной работой, которую мы выполняем тщательно только потому, что нам хорошо платят, а вовсе не призванием.

— А ты действительно хочешь работать медсестрой, правда?

— Конечно, хочу!

— А я хочу быть доктором, — кивнул собеседник. — Но мне не нравится противостоять всему отделению. Иногда совместные усилия — единственный способ чего-то добиться.

— О, Мартин, но ведь это не так! Ты ведь не собираешься всерьез идти с маршем по улицам! — воскликнула я горячо. — Ты слишком занят, и мы тоже. Все эти сестры, сидящие без дела в знак протеста или бегающие туда-сюда с плакатами… Это так глупо — бездарно тратить время, когда ты необходим в палате, чтобы ухаживать за больными.

— Хорошо. А какую демонстрацию ты бы предложила?

— Например… Мы могли бы в течение месяца выполнять все свои обязанности предельно тщательно, так, как нас учили. А в конце месяца попросили бы какую-нибудь уважаемую газету, «Таймс» или «Гардиан», опубликовать наше расписание и список обязанностей, без комментариев обнародовав несколько рабочих недель по девяносто шесть часов в каждой, мы смогли бы повергнуть людей в шок, заставить их понять, что нам не хватает рабочей силы. И если бы они также пришли к заключению, что нам недоплачивают, это было бы справедливо. Но к этому выводу они должны прийти сами, мы не можем давить на них. Нам действительно недоплачивают за весь круг наших обязанностей. Но нам платят достаточно за нашу реальную работу. Мы ведь все делаем на бегу. Больные больше не получают внимания и душевного тепла.

— Так почему бы тебе не предложить свой вариант студентам? — произнес Мартин.

— Мне? — удивилась я. — Мне одной? Да мне никогда не позволят!

— А кто может остановить тебя?

Я рассмеялась:

— Во-первых, сестра Каттер. Вчера я опоздала домой, потому что было много работы, а сестра любит придумать для студентов побольше заданий. Дома на меня накричали за то, что я стою на своем. Если бы кто-нибудь поддержал меня!

— Заставь их.

Я покачала головой:

— Никто не станет меня слушать. Окружающие подумают, что я просто сошла с ума.

— Я так не думаю.

— Это очень мило, и я тебе признательна. Но твое мнение на них не повлияет.

— Да, наверное, не повлияет, — согласился Мартин. — А сейчас ты не хочешь пойти и повеселиться со всеми? Или ты предпочтешь поехать домой и лечь спать?

— Честно говоря, я бы хотела вернуться в свою комнату, — призналась я. — Но мне не хочется, чтобы кто-то уезжал раньше только для того, чтобы подвезти меня.

— Я не пожалею. Я порядком устал от этой странной вечеринки.

— А как же Ди и остальные, которые приехали вместе с тобой?

Здесь остается прорва машин, — отозвался мужчина. — Где твое пальто, я принесу его?

— Оно в спальне. Короткая серая шубка с фиолетовым шарфом, засунутым внутрь.

— Сумочка?

— Нет, я ее не брала.

Мой спутник рассматривал стеклянную дверь за раковиной:

— Это пожарная лестница. Мы могли бы выскользнуть через нее.

— Отлично, — согласилась я. — Спасибо, Мартин.

Он вернулся через две минуты, подал мне меховое пальто и произнес:

— Чудесный запах. Какие это духи?

Я не сразу вспомнила, какой из флакончиков, преподнесенных мне на Рождество, я использовала на этот раз.

— Это «Эмпревю». Запах не очень мне подходит, но это подарок от подруг из палаты.

— Но он похож на тебя, — возразил мужчина. — «Эмпревю»… По-французски — «неожиданный, непредвиденный».

Я завязала пояс пальто и подождала, пока он откроет дверь.

— Я совершенно предсказуема.

— Смотря что подразумевать под этим словом. Я пойду вперед, а ты будешь ступать по моим следам. — Он посмотрел на мои туфли. — Хорошо, они совсем легкие.

— Конечно, — хмыкнула я. — Кто носит тяжелые сапоги с чулками?

Мой спутник оглянулся через плечо и рассмеялся, уже спускаясь вниз по ступенькам:

— Некоторые именно так и делают. Ужасные женщины, которые лечатся у нас амбулаторно. Представь: джинсы, сатиновые блузки и сапоги на высоком каблуке; одной рукой они толкают детскую коляску, а другой держат сигарету.

— А на волосах химическая завивка?

— Точно.

Пожарная лестница заканчивалась в восьми футах от земли, последняя секция изгибалась крючком, как и в «Мей», чтобы остановить незваных гостей. Мартину пришлось прыгнуть вниз, а затем задержаться, чтобы подхватить меня. Сделав последний шаг, я упала прямо в его объятия. Он на мгновение прижал меня к груди, а потом позволил встать на ноги.

— Значит, ты абсолютно предсказуема?

Я согласилась:

— Абсолютно.

— Давай выясним. — Мужчина обхватил мое лицо обеими руками и поцеловал в губы. Я застыла неподвижно, чувствуя себя так, будто солнце зажглось в моей душе; я не чувствовала под собой ног от радости, я словно парила на головокружительной высоте.

Мартин выглядел удивленным.

— Вот видишь! Ты совсем не так предсказуема, как хочешь казаться. Я был уверен, что ты или дашь мне пощечину, или разрыдаешься. Ты не сделала ни того ни другого… — Он улыбнулся. — Идем. Моя машина там.

Когда мой спутник взял меня за руку и повел через лужайку, я ощущала себя на седьмом небе от счастья. Я совершенно не ожидала этого поцелуя, раньше Мартин всегда вел себя сдержанно и осмотрительно.

Мы уже подъезжали к дому, когда я снова обрела дар речи:

— Извини, что не последовала твоим предположениям, — заявила я. — Просто я была ошеломлена.

— Но не разозлилась?

— Конечно нет.

— Хорошо, — кивнул мужчина. — Поскольку в будущем я бы хотел повторить опыт. Но не сегодня. Во-первых, во всем должна быть мера, а во-вторых, мне нужно сохранять трезвую голову. У меня нет ни малейшего представления, что мисс Брукс успела натворить в отделении.

— Но она там не одна, — напомнила я. — Дез отправился туда какое-то время назад.

— Это было очень мило с его стороны, — произнес Мартин.

— Думаю, это была не его вечеринка.

— Это была и не моя вечеринка, — признался мой спутник. — Вот в чем моя проблема. Я не очень общительное создание. Мне нравится отделиться от стаи и поговорить с одним человеком и не особенно нравится танцевать или пить, если, конечно, называть эти судороги танцами.

— И если эту бурду можно назвать выпивкой, — добавила я.

— Обычно моя вечеринка заканчивается на какой-нибудь кухне, где я тихо сижу и пью чай.

— Я тоже, — призналась я. — Я уже выяснила все странные места, где люди держат заварочные чайники. Мужчины, например, всегда ставят их поближе к тому месту, где кипятят воду. А вот женщины — нет. Когда сестра Рейбрук увольнялась, она устроила прощальные посиделки, и ее чайник я нашла в имбирном кувшине в шкафу.

— У моей тетушки чайник найти посложнее. Она его запирает, и исключительно потому, что кто-то подарил ей старинный шкафчик с замком, родом из тех времен, когда утварь ценилась на вес золота и хозяева не доверяли слугам.

— Как подставка для графина с вином, которую нельзя открыть без ключа, — улыбнулась я. — Или так получилось потому, что тетушка Мод была алкоголичкой?

— Нет, я думаю, дворецкий был тихим пьяницей.

Я протерла окошко, чтобы выглянуть наружу. Мы почти приехали.

— Мартин, высади меня на углу, а не у парадной двери, — попросила я.

— Но ведь все останавливаются на углу.

— Вот именно. Комендантша такая проныра! Ей нечего делать, кроме как следить, кто с кем уходит и во сколько возвращается.

— Тогда почему бы нам не удовлетворить ее любопытство? — усмехнулся мужчина.

Мне не хотелось доходчиво объяснять ему, что в этом случае на следующее утро его имя будет непременно склоняться на все лады вместе с моим и что ему это может не понравиться.

— Пусть она погадает, — ответила я. — Для нее смысл жизни состоит в том, чтобы строить предположения о чужих романах.

— Что ж, вот и угол. Ты только посмотри на это. — Мартин сбросил скорость, чтобы я могла обозреть окрестности.

На пятачке у большой березы уже стояли три машины. Каждая из них принадлежала кому-то из персонала больницы, и в каждой на переднем сиденье виднелись две склонившихся друг к другу головы.

— Нет, — решила я. — Домой, Мартин.

Он спустился вниз по дороге и притормозил прямо напротив веранды.

— Ну вот, мы и приехали. Теперь о нас все известно. — Мой спутник посмотрел мимо меня. — Боже мой! Как давно это здесь болтается?

Я тоже оглянулась. Когда мы уезжали, там висела написанная обычным шрифтом доска, гласившая: «Частное владение. Общежитие медсестер». Сейчас она была закрыта кричащим красно-белым плакатом с надписью: «Однажды вам может понадобиться медсестра: поддержите наше требование о повышении зарплаты, или вы можете ее не дождаться».

— Сестра Венаблес наверняка этот кошмар еще не видела, — заявила я. — И если увидит, то будет причитать. Лучше я сниму плакат.

— Нет. — Голос Мартина звучал очень решительно. — Ты не должна так поступать. Ты можешь не соглашаться с забастовочным комитетом, но никто не давал тебе права вмешиваться в его политику. Они делают то, что считают нужным. Если ты не готова пойти на собрание и высказать свое неодобрение вслух, не стоит злиться, когда подобное вывешивают и от твоего имени тоже. Я действительно так считаю, Лин. Если ты возмущена, жалуйся в комитет, но нельзя просто сорвать плакат.

— Но, Мартин, мы не можем позволить такой вульгарности висеть у общежития!

— Тогда иди на собрание и заяви об этом, — нахмурился мужчина. — Сделай так, как положено.

Мне показалось, что Вудхерст еще не выбрал, на чьей он стороне. И наш вечер мог бы закончиться совсем иначе.

— Возможно, — проговорила я, открывая дверь. — Доброй ночи, Мартин. И спасибо, что подвез.

Он положил свою руку мне на плечо, останавливая:

— Постой, Лин. Теперь, когда у нас в отделении появился Дез, мы не настолько перегружены, как прежде. Как ты думаешь, мы можем встретиться снова? — Мужчина улыбнулся. — В прошлый раз все было как-то не так, или ты другого мнения?

В этот раз все было тоже не так, и я чувствовала себя виноватой: не следовало высказываться так категорично по поводу всей этой кампании. Но я была довольна, что он хотя бы запомнил наше прошлое свидание.

— Возможно, — ответила я вслух. — Когда?

— Как насчет вторника? — предложил Мартин. — Я официально работаю полдня.

— Извини. Я, вероятно, не смогу освободиться раньше девяти.

— Я смогу подхватить тебя в половине десятого, — не сдавался он. — У нас будет возможность поужинать вдвоем.

— Я буду такой уставшей, Мартин, — вздохнула я с сожалением. — У меня просто сил не будет ни с кем общаться. Может быть, лучше на следующей неделе? Две наши жертвы простуды собираются выйти на работу к тому времени.

— Хорошо. Я позвоню тебе, можно?

— Да, — согласилась я. — Так и сделай. Я узнаю расписание своих дежурств в субботу, хорошо?

— Я не забуду, — кивнул мой кавалер. — Спокойной ночи, Лин. Я обязательно позвоню.

— Увидимся, — произнесла я и вылезла из машины, а он покатил назад вокруг блока, чтобы поставить машину на стоянку.

Сестра Венаблес отсутствовала в своем офисе. Это было только к лучшему, потому что на стену около лестницы был наклеен еще один плакат. Он гласил: «Мы студенты или рабы? Собрание в среду, в маленьком лекционном зале, в 21.00. Приглашаются также постоянные медсестры и врачи». Несколько первокурсников в клетчатых хлопчатобумажных халатах с номерами глазели на это объявление. Одной из них была Элен Кей из восьмой палаты. Она спросила:

— Сестра Дрейк, вы придете, правда?

— Думаете, мне стоит? — усомнилась я.

— Да, потому что цель нашего собрания — организация в воскресенье митинга и марша протеста по улицам. Управляющий обещал, что мы сможем пройти по главной площади, а затем по боковым улицам с фонарями в руках, как болельщицы футбольных команд, в колоннах… Конечно, его жена — частный пациент.

— Большое дело, — кивнула я. — И вы действительно считаете такое шествие лучшим способом заручиться поддержкой людей, да? Покажем, что мы настолько черствые, чтобы терять время, шагая шеренгами вокруг кинотеатра? И вы таким образом хотите заставить людей понять, насколько сестры необходимы в палатах?

Подружка Кей уставилась на меня:

— Но иначе нам никогда не позволят настоять на своем и изменить сложившийся порядок!

— Конечно, но ведь люди этого не понимают, — продолжала я свою речь. — Что они подумают? Если у них есть родственники среди наших пациентов в «Мей», они просто решат, что мы пренебрегаем своими обязанностями ради дурацкой демонстрации, разве не так?

— Ну… — Девушка явно колебалась. — Да, думаю, некоторые из них могут так подумать. Но как еще мы можем привлечь внимание общественности? Центральный комитет попросил местные комитеты всеми возможными способами стремиться к публичности.

— Всеми способами? Правда? — удивилась я. — Хорошо, у меня тоже есть интересные идеи, но сейчас нет времени обсуждать их. Вы двое должны быть в своих комнатах в половине десятого. У вас двоих будет совершенно ненужная вам публичность, если сестра Венаблес застанет вас здесь. Возможно, я созову собственное собрание.

— Вы правда сделаете это, сестра? — изумленно спросила Кей. — Но что скажут представители комитета?

— Забудьте о них, — отрезала я. — Кстати, а кто в этой инициативной группе?

Они начали считать, загибая пальцы:

— Из больницы «Мей» там Севард и Алан Бриттон, сестры Мей Вильямс, П. Дж. Вильямс, мистер Робертсон, доктор Вудхерст, сестра Хуппер, доктор Крофт и…

— Доктор Вудхерст? — переспросила я. — Вы уверены?

— Конечно! Пойти в Одеон — это его идея. И он предложил всем сестрам в палатах обзавестись списком наших требований, чтобы все родственники больных могли расписаться там и таким образом поддержать нас.

С какой стороны ни посмотри, я оказалась полной идиоткой.

— Понятно, ведь дело дьявола — петь на разные лады, правда?

Кей нахмурилась:

— Что вы хотите этим сказать, сестра?

— Не важно, — отмахнулась я. — Спокойной ночи.

Они обе проговорили «Спокойной ночи, сестра» достаточно вежливо, но, поднимаясь вверх по лестнице, я спиной чувствовала их недоуменные взгляды. Когда я взглянула вниз с площадки третьего этажа, они все еще стояли у плаката, ожидая, пока я скроюсь, чтобы продолжить приватную беседу.

На моем туалетном столике лежала записка: «Пожалуйста, зайдите к старшей сестре в девять утра. Дж. С. К.», Автором послания была дежурившая в ночную смену сестра Коллинз. Уютно свернувшись в постели, я принялась гадать, зачем я могла так срочно понадобиться старшей сестре, что она послала сообщение после окончания нашего дневного дежурства. Или это случилось после посещения сестрой Каттер палаты? Это предположение взволновало меня. Но я тревожилась не настолько сильно, чтобы перестать думать о Мартине Вудхерсте. Я не могла собрать воедино эпизод у пожарной лестницы и решимость, с какой он запретил мне срывать плакат. Путаницы добавляло его участие в инициативной группе забастовочного комитета и планы одеонской демонстрации. Все вместе выглядело слишком противоречиво и, кстати, немного печально, потому что я уже давно ни к кому не испытывала такого влечения. Ничего подобного не случалось с тех пор, как на первом курсе я влюбилась в студента-стоматолога Дэвида Мортимера.

Интересно, что с ним сейчас. Еще интереснее, что я в нем находила, кроме тщеславного удовольствия от его желания встречаться со мной, поскольку я оказалась первой девушкой на курсе, которую куда-то пригласил молодой человек. Мартин — совсем другое дело. Он старше. Он мужчина, а не мальчишка. У него есть собственное мнение. И в этом, как ни печально, и заключается главная проблема. У нас были разные взгляды на развернувшуюся кампанию, и я не понимала, как мы можем прийти к согласию. Из-за всех этих сложностей мне захотелось плакать.

Единственная мысль согревала меня. Взгляды Мартина и Мей Вильямс тоже не совпадали.