Ультиматум губернатору Петербурга

Глава третья. Вчерашняя молочница

На пульт дежурного ФСБ первое сообщение о взрыве поступило в 0:06 — из РУВД Адмиралтейского района. Никаких иллюзий больше не оставалось… Три микроавтобуса со следователями и экспертами выехали в адрес.

Генерал Егорьев позвонил губернатору.

— Они начали.

— Да, — сказал губернатор, — я знаю… Что мы можем предпринять?

— Мы проводим очень широкий комплекс мероприятий. С привлечением всех возможных сил и средств. Кроме того, у нас появилась дополнительная информация о лицах, возможно причастных к теракту. Сейчас она проверяется.

— Данные о характере взрыва, о жертвах у вас есть?

— Оперативно-следственная группа выехала, ждем сообщений. Но, по данным РУВД, взрыв произошел в нежилом, расселенном доме. Хочется надеяться, что…

— Да, — сказал Яковлев. — Мне тоже. А что Терминатор?

— Ждем звонка. Видимо, он последует в самое ближайшее время. Наши службы находятся в полной готовности. Мы гарантируем безошибочную фиксацию абонента, но… захват его в точке выхода на связь маловероятен. Звонок, скорее всего, будет с уличного таксофона. Тем не менее мы рассредоточили по всей площади города около шестидесяти групп захвата. Теоретически они смогут добраться до любого места выхода Терминатора на связь за три-четыре минуты. Возможно — быстрее.

— Хорошо, Евгений Сергеевич, держите меня, пожалуйста, в курсе. Я постоянно на связи.

Губернатор положил трубку. Он сидел на своем обычном рабочем месте. Без галстука, в мягком вязаном пуловере. На столе стоял остывший стакан чаю в серебряном подстаканнике. У губернатора было еще много вопросов к генералу, но он воздержался. Егорьев и его люди — профессионалы. Лезть к ним с мелочной опекой, контролировать совсем ни к чему. Яковлев знал, что делается все возможное. …И тем не менее первый взрыв прозвучал! Губернатор снял трубку аппарата ВЧ-связи. Ему предстояло разговаривать с Москвой.

Пятьдесят восемь автомобилей с вооруженными оперативниками ФСБ и бойцами РОСО «Град» были рассредоточены по всей площади города. Схема операции такого рода была выработана на базе компьютерного анализа с учетом таксофонной сети, плотности населения по районам и времени суток. Сейчас использовался вариант «Ночь». Радиостанции во всех автомобилях работали на прием. На вокзалах и около станций метро дежурили разведчики наружного наблюдения. Людей не хватало… В принципе, сетка расположения групп захвата позволяла перекрывать любой из известных таксофонов за двести двадцать секунд. Но контакт с террористом мог быть вдвое, втрое, вчетверо короче.

Уже третий час двести тридцать мужчин в пятидесяти восьми автомобилях ожидали звонка Терминатора.

Но он не звонил.

Маргарита Микульска, третья жена Семена Фридмана, сидела в гостиной с бокалом водки в руке. На столе перед ней лежал лист бумаги с машинописным текстом. Не очень четкий текст (видимо, третий экземпляр) начинался со слов Ультиматум. Маргарита изумленно качала головой. Она читала текст во второй раз… После того как возбужденный Семен уехал на ночь глядя, она обнаружила незапертым сейф.

Ох, лучше бы, пани Микульска, вам туда не влезать!

Она ни разу не видела, чтобы Сема забыл запереть сейф. Такого не случалось никогда! Маргарита открыла массивную металлическую дверцу с невынутым ключом. Бумаги… пачка долларов и две пачки сторублевок в банковских бандеролях… ее собственный паспорт. Она открыла паспорт на странице девять — семейное положение… Зарегистрирован брак с гражданином Фридманом Семеном Ефимовичем, 1953 года рождения. Рита горько усмехнулась. Взяла в руки деньги — столько она еще не держала в руках никогда. Рубли, доллары… ОАО «Альфа-банк» — синела печать на бандероли. — 20 июля 1998. БИК 044030786. Грязнова С.П. Столько денег!

Сто листов по 100 рублей. При получении пересчитывать. Без гарантии. Вот так — без гарантии.

Мелькнула мысль: забрать деньги, паспорт и… А куда? Куда?… Да куда угодно! В гостиницу, в Ростов к Ольге… Хоть куда, только бы вырваться от Дуче… Так, что там еще? Коробка с патронами… еще коробочка. Тяжелая… Что? Золото: перстни, запонки, монеты и даже зубные коронки… много.

Маргарита представила, как Дуче выбивает молотком коронки у покойников. Это, конечно, чушь, но Сенечка смог бы. Он бы и у живых смог! Ее передернуло, прошел по телу мерзкий озноб. Брак, заключенный с гр. Фридманом Семеном Ефимовичем, 1953 года рождения, давно уже превратился в кошмар. Образованная женщина из интеллигентной семьи, кандидат наук, она даже не заметила, как Семен подавил ее волю, сломал ее всю. Превратил в рабыню, в дрожащую секс-машину, в МЯСО, как говорил он сам.

Иногда, подвыпив, Дуче спрашивал:

— А чего ты, пани Микульска, курва польская, в ментуру не пойдешь? А? Правильно… не поможет ментура. А я тебе глотку перережу.

Иногда она говорила себе: хватит! Выходила на балкон и смотрела вниз… каждый раз не хватало духу. Она презирала себя, но ничего не могла поделать. И терпела побои, издевательства, ежедневное циничное насилие… Но сегодня, сегодня появился шанс.

…золото. А что там еще? На верхней полке лежал одинокий листок бумаги в прозрачной пластиковой папке и видеокассета. Маргарита Микульска взяла в руки Ультиматум. Великий Ультиматум Терминатора.

Она прочитала текст и… ничего не поняла. Прочитала второй раз, и ей стало страшно. Рита схватила кассету, сунула в пасть видика. Сообщение для Терминатора. Ваши условия приняты полностью. Она вспомнила, как вырвался рев из глотки Семена, и ошеломленно опустилась на диван.

Часы показывали полночь. Без гарантии, предупреждала банковская бандероль. Маргарита налила себе водки. Без гарантии. Она сделала большой глоток и перечитала текст в третий раз. Вот это шанс! Шанс освободиться от Сенечки раз — и навсегда.

Рита быстро начала одеваться. Кое-как, наспех… Бросила в сумку паспорт, деньги и коробочку с золотом. Подумала и положила туда же видеокассету и папку с копией Ультиматума. Обулась, надела плащ… Ну что? Все… сюда она вернется уже свободной. Водка и чувство свободы кружили голову. Без гарантии, предупреждала бандероль.

Третья жена Синей Бороды подошла к двери и замерла. Внезапно пришедшая мысль ошеломила ее. Не разуваясь, она быстро прошла в комнату и вставила кассету в видик. Два круглосуточно действующих контактных телефона, — сказала Марианна Баконина. И повторила еще раз. Рита лихорадочно нажимала кнопки телефона… сбилась, начала снова. Трубку сняли сразу:

— Слушаю вас, — сказал спокойный мужской голос.

— Вам нужен Терминатор? — выдохнула Рита. — Это Фридман. Семен Ефимович Фридман… это он — Терминатор.

Она положила трубку и быстро прошла в прихожую, отодвинула массивный язык задвижки. Без гарантии, Рита, без гарантии… Она распахнула дверь.

— Куда же ты собралась в такое позднее время, дорогая? — ласково спросил Дуче.

Брандспойты выбрасывали мощные струи воды. Очагов возгорания было много: горели доски, горели обрывки войлока. Огоньки мерцали и понизу, и высоко над землей, на чудом уцелевшем куске стены. Фантастическое зрелище напоминало декорацию из фильма Тарковского.

Нервно бились сполохи милицейских мигалок, в лучах прожекторов покачивались, сверкая, тугие струи. Трагическая суть происходящего как бы спряталась за киношным декором. Эффект сходства с киносъемкой дополняли два оператора с профессиональной аппаратурой. Еще один оператор вел скрытую съемку и был невидим для зевак, которых он собственно и снимал. Сотни жителей окрестных домов высыпали на улицу и возбужденно обсуждали врыв. В основном здесь были те, чьи окна при взрыве не пострадали.

Среди зевак находились разведчики Штирлица — пара Краб-Попов. Они прибыли в адрес почти одновременно с милицией и пожарными расчетами. Из всех присутствующих именно эти двое особенно остро ощущали сопричастность событию — они оба могли оказаться ТАМ. Рядом со своим коллегой Петровичем. В большой братской могиле, в сюрреалистическом мавзолее из битого кирпича. Впрочем, спецы из наружки не думали о красоте. Краб отзвонился Штирлицу и доложил обстановку: в адресе взрыв большой силы. Петрович, по всей видимости, погиб. Его «жигуленок» Попов обнаружил в соседнем переулке…

Шалимов-Штирлиц молча выслушал доклад и сжал зубы. Ему стало горько, ведь именно он послал Петровича на смерть. Шалимов не был ни жалостлив, ни сентиментален — какие к черту сантименты у наемника, делающего грязную работу? В нем говорило чувство корпоративности, которое объединяет людей рискованных профессий… Спустя двадцать секунд он уже давал указания по существу. Попытаться собрать какую-либо доступную информацию на месте — первое. Отогнать машину Петровича — второе. И наконец, третье… не светитесь вы там особенно, ребята.

Реально выполнимым было только последнее поручение: не светиться. Это специалисты наружного наблюдения умели. Ни Краб, ни Попов ни разу не попали в объектив камеры оператора ФСБ. Зато снова попал Птица. Слухи, циркулирующие в толпе возбужденных граждан, сводились в основном к чеченским террористам и разборкам тамбовских с казанскими. Обе версии были заведомой ерундой. Да и с «жигулем» покойного Петровича все было не так просто: ключи от машины остались где-нибудь под грудой обломков. Вскрыть дверь и запустить автомобиль оба разведчика могли и без ключей. Но делать это практически под носом у ментуры и, возможно, сотрудников ФСБ было бы неразумно.

Пожарные наступали, сбивали пламя, и к двум часам ночи все очаги пожара были потушены. Массовка разошлась. За дело взялись эксперты-взрывотехники. Развалины дымились.

Странный звонок на контактный телефон, зарезервированный для Терминатора, мог быть дурной шуткой. Звонившая женщина была явно взволнована и, вероятно, нетрезва. Однако о ее звонке тут же доложили начальнику следственной службы. Доложили в тот самый момент, когда Егорьев, Любушкин и Рощин изучали два документа. Первый передали из РУБОП, это было донесение опера, разрабатывавшего Алексея Воробьева. Второй принесли из шифроотдела. Вологодское УФСБ сообщило, что возможным контактом Олега Козлова мог быть рецидивист Семен Ефимович Фридман. Помимо этого, на столе в кабинете начальника следственной службы лежали распечатки ГУИН[12] на все тех же: Козлова, Воробьева и Фридмана.

— Пожалуй, достаточно, — сказал Егорьев, — все сходится.

Он бросил на стол карандаш, посмотрел на офицеров. Круг замкнулся. Теперь это стало очевидно. Все трое чалились в одной зоне, приблизительно в одно время. То есть знакомы были наверняка — земляки друг друга знают… Семен Фридман практически идеально походил под портрет, составленный психологической экспертизой: сорок пять лет, дважды судимый, инвалид. Ногу, кстати, потерял в лагере, в восьмидесятом, на первой ходке. Воробьев Алексей… тоже гусь. Чисто случайно оказался на месте взрыва в Агалатово буквально через пару часов после события… Службу проходил в разведывательно-диверсионном взводе на ТОФе. В морской пехоте. Значит, умеет обращаться со взрывчаткой. Факт!

И наконец, третий факт — звонок неизвестной женщины с домашнего телефона Фридмана.

Каждый из этих фактов (профессионалы это знают) мог оказаться случайностью, совпадением. Но такого количества совпадений не бывает. Офицеры ФСБ могли твердо, уверенно сказать: Фридман, Воробьев и погибший Козлов являлись членами террористической группы. В нее же входил и прапорщик Колесник. Возможно, в процессе следствия всплывут и другие члены группы. Но это все потом. Сейчас стало ясно: появилась реальная возможность предотвращения последующих взрывов.

— Эх, часа бы на три пораньше! — бросил Егорьев.

— Куда же ты собралась в такое позднее время, дорогая? — ласково спросил Дуче. Маргарита побледнела и сделала шаг назад. В глазах мужа она уже прочитала свою судьбу. Терминатор, а за ним незнакомый бородач, вошли в прихожую. Маргарита побледнела.

— Закрой-ка дверь, Ваня, — бросил Семен бородатому через плечо.

Он двигался вперед, она пятилась. Колени дрожали. Негромко лязгнул засов. «Без гарантии!» — предупреждала операционистка «Альфа-банка» Грязнова С.П.

— Ну, так куда ты собралась, тварь? — Семен взял жену за подбородок, больно сдавил. Она видела перед собой черные глаза палача. Терминатора. Она молчала. Дуче привычно отвесил пощечину и вырвал сумку. С треском отлетел миниатюрный замок… Он высыпал содержимое сумочки на пол. Среди обычной парфюмерно-косметической женской ерунды раскатились золотые коронки. Шлепнулись пачки денег и лег поверх всего этого лист белой бумаги со словом Ультиматум… Рита закрыла глаза. Ей не хотелось всего этого видеть. Ей хотелось обратно, в ту жизнь, где сейф всегда был закрыт. Где было ежедневное унижение, побои, боль, издевательство, грязные сексуальные фантазии мужа… Там была мерзость, но — жизнь.

Удар кулака отбросил голову назад. Второй — свалил на пол. Бородатый смотрел из-за плеча терминатора жадными глазами. Семен наступил ботинком на лицо жены.

— Ну, сука, говори: звонила в ментуру?

— Н-нет…

— Значит — звонила, — сказал он скорбно. — Зря ты это сделала. Тащи-ка ее в комнату, Ваня…

Бородатый с готовностью подскочил, схватил за ноги, потащил волоком в гостиную. Юбка задралась… Ванька вспомнил, как волок по двору жену лесника. Сорочка у покойницы тоже съехала, обнажив крепкие загорелые ноги и белые ягодицы. У Ваньки сладко перехватило дыхание…

— Сука, — сказал Семен. Он вытащил кастету из видика. — Сука. Сдала она нас с тобой, Иван… Придется сматываться.

Рита лежала на полу, всхлипывала. Матово светился экран телевизора, шумно дышал Прапор. Терминатор быстро прошел к сейфу, вытащил какие-то бумаги, сунул в карман плаща коробку с патронами. Проходя мимо жены, ударил ногой в лицо.

— Так, — сказал он. — Времени нет… нет времени. Но с тобой, дорогая, я все равно обязан попрощаться… Ваня, брат, принеси-ка из сортира, из шкафчика, тиски и скотч. А ты, сука, раздевайся…

Иван посмотрел непонимающими глазами, он все еще был там, в лесу, на теплом теле мертвой женщины…

— Тиски, Ваня, и скотч… В сортире, в шкафчике. Быстро.

Через две с половиной минуты Семен Фридман в своем кабинете прикрутил слесарные тиски к столу. Пятак струбцины безжалостно врезался в благородное дерево столешницы. Сейчас это не имело никакого значения. Прапор плотно бинтовал скотчем руки и ноги кандидата наук Маргариты Микульски.

— Готово? — спросил Терминатор.

— Готово, — ответил Ванька, пялясь на голое тело.

— Тогда, Ваня давай обрез. И рот ей замотай, суке…

Через пять минут они покинули квартиру.

Ночь шла по Питеру мягким кошачьим шагом. Черная шерсть искрилась в мелких каплях дождя. Круглыми кошачьими глазами горели огни светофоров. Жуткая октябрьская ночь собирала свои жертвы. Она уже взяла жизни трех бомжей и одного разведчика наружки. Первый голод был утолен. Ночь облизнулась. Ночь прошептала: «Еще!» И, походя, взяла жизнь наркомана. Еще! Подобрала с асфальта жизнь самоубийцы… Высоко, в распахнутом окне девятого этажа еще метался прощальный крик…

Еще! Еще! Еще! Ночь вопила и бежала рядом с машиной «Скорой помощи». Еще! И слизывала кровь с кафеля над ванной с розовой водой и голым человеческим телом. Еще! И вкладывала кастет в руки подростка… Е-Е-Е-Щ-О-О!

Обычная петербургская ночь вспыхивала синими огнями милицейских мигалок и красноватыми точками беломорин с косячком. Она кричала разорванным ртом изнасилованной школьницы и плескалась черной водой в каналах, узких, как лезвие финки… Она клубилась туманом над Невой между разомкнутыми мостами и скалилась из подъездов: Еще! Она искала — и всегда находила.

…Если у тебя бессонница — встань, подойди к окну, раздерни шторы. И в глаза тебе посмотрит НОЧЬ.

Звонок на контактный телефон поступил только в 0:55. Одновременно с ним включились два магнитофона — основной и дублирующий. Система определения абонента начала работу раньше, чем оператор снял трубку. Вести переговоры с Терминатором было поручено тому самому эксперту-психологу, который проводил экспертизу по тексту Ультиматума. Экспертизу проводили, строго говоря, два специалиста, но право и обязанность общения с Терминатором легли на щуплые плечи одного из них. Этот пятидесятилетний и невзрачный мужчина обладал потрясающей интуицией и умением находить общий язык с самыми разными людьми. Однажды он убедил (по телефону!) сдаться убийцу, за которым лежало семь трупов. Убийце дали вышку, но тут подоспел мораторий на смертную казнь… Иногда он присылал письма эксперту на адрес Большого Дома. Что было в этих письмах, эксперт никому не говорил.

Сегодня задача психолога была проще — как можно дольше затянуть разговор с Терминатором, выиграть время для групп захвата. Ничего из этого не вышло.

— Слушаю вас, — сказал эксперт спокойно. Кроме него в кабинете находились два офицера ФСБ — сотрудник следственной службы и инженер службы радио и электронного контроля. Оба сидели с напряженными лицами.

— Я — Терминатор. Вам понравился фейерверк?

— Он произвел сильное впечатление.

— Это первый… Если сегодня в полночь не будет денег, вы получите массу гораздо более сильных впечатлений.

— Ваши условия приняты. Губернатор уже…

— Заткнись! Деньги должны быть упакованы в прозрачные полиэтиленовые мешки. Стольники. В пачках. Десять мешков по пятьдесят пачек. В 23:00 я дам дальнейшие указания. Понял?

— Да, понял… Мне поручено передать вам от лица…

— Заткнись, мясо! Не пытайтесь меня лечить. Я — Терминатор.

В трубке пошли гудки отбоя. Эксперт вытащил сигарету из пачки. Инженер ободряюще сказал:

— Не переживайте, Олег Васильевич. Мы его уже засекли. Техника умная, ей достаточно двадцати секунд. А ваш диалог продолжался тридцать девять.

— Я не переживаю, — ответил эксперт, закуривая. — Такой исход нашей беседы я предполагал заранее…

Он выпустил струйку сизого дыма, задумчиво покачал головой с большими залысинами и сказал сам себе:

— А он гораздо более опасен, чем можно было понять из текста… Дай-то Бог взять его сегодня… дай-то Бог.

Ни эксперт, ни инженер, ни даже следователь не знали, что Терминатор уже вычислен, уже приобрел черты реального человека со всеми положенными атрибутами: внешностью, биографией, именем и адресом. С отпечатками пальцев, в конце концов.

И уж тем более они не знали, что в этот самый момент начальник управления дал отбой на проведение операции «Сеть». Экипажи пятидесяти автомобилей получили приказ возвращаться. А восемь групп захвата получили новое задание. Логика приказа была такова: вероятность задержания террориста в точке выхода на связь составляла в лучшем случае тридцать-тридцать пять процентов. А если смотреть на вещи реально — еще меньше.

В то же время спокойная работа по установленным лицам, которые даже не предполагают, что они уже известны ФСБ, давала практически гарантированный положительный результат. Операция «Сеть», которая буквально исчерпала все человеческие и технические возможности питерского УФСБ (на время операции в управлении оставался последний резерв — отделение бойцов «Града» и всего три автомобиля), была прекращена. Пятьдесят машин, среди которых половину составляли автомобили, выделенные губернатором, возвращались на базу. А восемь — разъехались по двум адресам: к дому Семена Фридмана на Большой Монетной и к дому Алексея Воробьева на Среднеохтинском.

В отличие от Дуче, готового к визиту оперативников, Птица ничего не подозревал.

Хозяин гаража с несчастливым номером тринадцать бился в истерике. Исчезновение двух сторожей обнаружилось довольно быстро, а вот сами сторожа — нет. Отсутствие дисциплины у штатских, на которое сетовал убитый майор Егорыч, было характерно и для гаражной обслуги. Искать пропавших сторожей-отставников начали только час спустя. А чего их искать? Бухают с кем-нибудь из владельцев… Когда нашли — содрогнулись. В маленьком тихом Приозерске и его окрестностях менее чем за сутки произошли три жестоких убийства. Явный перебор.

Хозяина гаража взяли сразу. Слово «взяли» следует понимать буквально. Его подняли дома с дивана и отнесли в милицейский УАЗик. Сильно пьющий, ранее судимый, психически неуравновешенный безработный был подозреваемым номер один. Судимость он заработал, кстати, за то, что бросился с ножом на инспектора рыбнадзора. Спустя три часа с помощью нашатыря, холодной воды и рукоприкладства задержанного удалось немного привести в чувство. Он долго не понимал, чего от него хотят, не мог объяснить, где находился в момент убийства, и ничего вразумительного не говорил по поводу следов крови на ноже, найденном в сарае. Тем временем в гаражном кооперативе вспомнили, что в бокс номер тринадцать частенько наведывался молодой мужчина в форме прапорщика. Обнаружился и временный пропуск, выписанный на имя Колесника Ивана Степановича. После этого неприятного открытия за допрос подозреваемого взялись Реутов и Климов. Допрашивали жестко. Без рукоприкладства, но так, что он быстро осознал свое положение и скис… потом началась истерика. В результате сорокаминутного допроса офицеры службы БТ убедились, что браконьер-алкоголик не представляет для них интереса. Он просто сдавал гараж Колеснику. А вот Ванька в яме под полом почти наверняка хранил то, что они так упорно искали. То, ради чего он рискнул вернуться… Сослуживцы Колесника никогда не слышали, чтобы прапорщик снимал гараж. Зачем? У него ни машины, ни мотоцикла нет… Но кровавые отпечатки армейского ботинка сорок четвертого размера подтверждали, что Колесник отметился и здесь. Дезертир и убийца, розыск которого шел уже более суток по всему Северо-Западу, спокойно шлялся по Приозерску, продолжал убивать и изымал свои тротиловые заначки.

Вскоре все это подтвердилось дактилоскопическими следами на фонарике. А чуть позже офицеры ФСБ обнаружили отпечатки, которые не соответствовали пальцам сторожей или хозяина, они принадлежали Птице.

Птица добирался до дома пешком. Общественный транспорт уже не ходил, а брать перепачканного, окровавленного, с разбитым лицом человека ни частники, ни таксисты не хотели. Как только прогремел взрыв, он бегом вернулся к дому, из которого совсем недавно вышел. В ушах стоял чудовищный грохот… Он вспомнил все: утренний разговор с Дуче, Наташкин голос в трубке, страшный вояж в Приозерск, бульканье крови из перерезанного горла отставника… И пьяные голоса бомжей за стеной.

Оглушенный Птица стоял в нескольких метрах от развалин и смотрел на огни, затемненные пылевой завесой. Валил черный дым. Точно так же, как он валил десять лет назад посреди моста на Малах-Гош. Разведывательно-диверсионный взвод морской пехоты держал оборону на левом берегу, а войска сепаратистов пытались прорваться с правого. Их было много, они наступали, как желтая саранча. В чудовищной влажности и духоте стелился над мутной водой дым. Под его завесой двигались по реке плоты с желтыми полуголыми человечками. Мишка Гурецкий в окопчике слева от Птицы расстреливал их короткими экономными очередями. Плоты с мертвыми телами медленно сносило течением. Из-под каски тек обильный пот, заливал глаза… Они отразили уже четвертую атаку, а обещанных вертушек поддержки все не было. В окопе справа снаряжал магазин Калашникова Валерка Ткач. Он повернулся к Птице и весело подмигнул. Через секунду голова Валерки дернулась, и он ткнулся лицом в желтоватый лесс. На задней стороне каски чернело отверстие с краями, вывернутыми наружу… И тогда Птица начал высматривать снайпера. Слезились глаза, противоположный берег в бамбуковых зарослях выглядел однообразным в своем вертикальном частоколе стволов. Снайпера он засек, когда тот снял командира взвода. То есть Птица еще не знал этого… он просто увидел почти невидимую вспышку между гибких бамбуковых хлыстов и дал короткую очередь. Из зарослей бамбука вывалился человек в непривычном желто-коричневом камуфляже. Он сделал несколько неуверенных шагов на подламывающихся ногах, и тут Мишка Гурецкий вкатил в него очередь из РПК. Снайпера заколотило на месте и швырнуло назад, на спину. На том берегу завыли… А Мишка все стрелял…

Пожарник с брезентовой кишкой в руке оттолкнул Птицу в сторону. Из брандспойта ударила струя. Птица продолжал безучастно стоять на месте. «Пошел на хер отсюда, синий!» — прокричал кто-то в ухо, и он покорно отошел.

…Была еще и пятая, и шестая атака. У них кончались патроны, а вертушки все не приходили. С наступлением сумерек решили отходить, предварительно раздербанив мост из гранатометов. Позже узкоглазый правительственный чиновник в европейском костюме строго скажет советскому военному советнику:

— Ваши люди не выполнили задачи. Они должны были оборонять мост, а не взрывать его.

— Наши люди, — едва сдерживаясь, ответил крепко сбитый курносый рязанский мужик, — обороняли мост одиннадцать часов. А вы так и не прислали вертолеты.

— Ваши люди не выполнили задачи, — повторил чиновник, — а вертолеты были заняты на охоте президента. Это очень почетно!

Они раздолбали мост и ушли в темноте, унося своих раненых. Убитых пришлось оставить. С правого берега все время пускали осветительные ракеты. Изуродованный мост бросал ломаные тени. По мутной воде плыли трупы. Валил дым… Морская пехота уходила по болоту — по колено, а временами и по пояс в воде. Трясина хлюпала, иногда из коричневой жижи вырывались слабо фосфоресцирующие пузыри газа. Птица неожиданно провалился, глотнул вонючей теплой жижи. Он медленно увязал, уходил все глубже и не мог даже позвать на помощь. На звук человеческого голоса прилетит рой пуль, а за ними с мерзким воющим звуком обрушатся мины. Он тонул и молчал, пока рядом не шлепнулся конец отстегнутого от автомата ремня. Мишка шепнул: «Держи, Пернатый».

— Я сказал тебе — пошел на хер, бомжара! — снова крикнули в ухо.

Птица повернулся и пошел прочь. Он застрял на разведенном Большеохтинском мосту. Вверх по Неве шел огромный Волго-Балт. Горели ходовые огни на низкой мачте и слабо мерцали окна рубки.

Птица стоял на новой набережной и глядел на противоположный берег. Туда, где был его дом. Пустой дом… Он закрыл глаза и стиснул зубы. Справа на него внимательно смотрел милиционер в черном блестящем дождевичке.

Волго-Балт миновал мост и двинулся дальше. Вода за кормой бурлила. В кильватерной струе покачивались бамбуковые плоты с мертвыми телами… «Тебе что, их жалко?» — спросил Дуче… Икал в темноте Прапор. Цапля на циферблате улыбалась.

Птица развернулся и пошел обратно, на Суворовский, к Мишке Гурецкому.

В 1:03 четыре автомобиля с шестнадцатью сотрудниками ФСБ полностью блокировали подъезды к дому Семена Фридмана. В окнах Терминатора горел свет, но самого Дуче дома быть не могло. Звонок на контактный телефон поступил только восемь минут назад из автомата в районе «Лесной», — Дуче просто не успевал вернуться раньше прибытия группы захвата. Офицеры ФСБ знали марку и номер его машины, имели словесный портрет с одной очень характерной чертой — объект хромает на левую ногу… Короче, Терминатор был уже практически в наручниках. Оставалось только дождаться его возвращения. Пустяк.

В 1:05 аналогичным образом взяли в плотное кольцо дом на Среднеохтинском. Здесь ждали Птицу. Разница состояла лишь в том, что в отношении Воробьева не было ясности: дома он или нет. Но это никак не влияло на конечный результат. Обоих преступников вычислили и взяли под оперативный контроль. Арест обоих стал только вопросом времени.

Менеджер по работе с персоналом крутого питерского клуба «Золотой миллиард» Игорь Владимирович Шалимов кончил докладывать своему шефу. Они сидели в одном из кабинетов, потягивая пиво. Коротков выглядел усталым. Сегодня он провел две встречи с избирателями и записал большое интервью на телевидении. Интервью явно удалось. На неожиданные вопросы известного питерского телеведущего Сергей Палыч давал глубокие, умные, оригинальные ответы. Все получилось как надо. Правда, и стоило недешево.

— Что все это может означать, Игорь? — спросил Коротков после довольно долгой паузы.

— Пока не знаю, — честно ответил Штирлиц.

— Какую связь это может иметь с долгом Дуче? Как думаешь?

— Мы собираем информацию… думаю, что связь есть. Должна быть… Срок-то приближается, а сто пятьдесят тонн — не семечки…

— Действительно, не семечки. Коротков отхлебнул «Лапин культа» из высокого бокала и сказал задумчиво:

— Я тебя очень попрошу, Игорь, проконтролируй эту ситуевину. Что-то тут есть… Друг Сема ничего просто так не делает.

— Разумеется, Сергей Палыч.

Коротков погрузился в раздумье, и Штирлиц понял, что аудиенция окончена. Время народного избранника принадлежит народу. Игорь допил пиво, попрощался и вышел, а Коротков остался сидеть в кресле. Он снял ботинки и положил ноги на стол.

Ноги гудели. В последнее время он стал уставать все больше. И иногда задавал себе вопрос: а для чего все это? Большая часть жизни прошла… Деньги? Денег заработано столько, что хватит и детям, и внукам. Известность? Дружба с большими людьми? Э-э… он знал цену и этой известности, и этой дружбе…

Сергей Палыч сделал глоток и ухмыльнулся. Дружба! Все эти педерасты, так называемые друзья и соратники, предадут тебя как только ты потеряешь свои деньги, свою власть и ВЛИЯНИЕ.

В этот момент зазвонил мобильный. Коротков очень не хотел с кем-либо разговаривать. Он задумчиво посмотрел на изящный, с имитацией под дерево, телефон. Загадал: если больше пяти звонков, отвечу… Аппарат запиликал в шестой раз. Сергей Палыч вздохнул и взял трубку. Встряхнулся, сказал энергично:

— Слушаю.

— Не спишь еще? — спросил столичный телекомментатор. Тот, что был у него утром. Он был уже в Москве.

— Как видишь… Ну — ты говорил с ним?

— Только что от него… звоню из машины.

— И что?

— Он тоже считает, Серега, что у тебя крыша едет.

— Чего вы вечно бздите в своей Москве? Волков бояться…

— Сережа, пойми, это очень серьезно. Требуется взвесить.

— Было бы несерьезно, я бы решил сам. По-тихому… Собственно говоря, от него и не требуется ничего. Только обеспечить вой в прессе, когда все уже будет сделано.

— Он не сказал нет. Просто хочет подумать, взвесить возможные последствия. И у вас в Питере, и в нашей конюшне…

После этих слов Серей Палыч понял, что добро на операцию ему дадут. Если бы захотели зарубить, то «нет» прозвучало бы сразу. Ему стало немножко жутковато.

— Ладно, — сказал он. — Только напомни, что времени на взвешивание (это слово Коротков произнес подчеркнуто иронично) нет. Выборы шестого декабря… Сделать все нужно числа двадцатого ноября, самое позднее двадцать пятого. Ты понял, Женя?

— Хорошо, хорошо. Он сказал, что будет думать. Гуд бай.

— И тебе тоже.

Москвич отключился. Сергей Палыч положил трубку на скатерть и сделал большой глоток пива. Он понял, что ему уже фактически развязали руки. Большой человек в Москве, с которым переговорил телевизионный интриган, никогда и не скажет «да» на предложение такого рода.

Он просто не скажет «нет». Ну-ну, чистоплюй… Дело-то ведь общее. Но им всегда хочется, чтобы сделал кто-то. Ладно, я сделаю. Но уж мало не возьму! Хрен вам в жопу, дружбанки столичные. Заплатите по-настоящему… Лучше всего губернаторским креслом или министерским портфелем. И вот тогда… Сергей Павлович Коротков хищно оскалил зубы.

Во Внуково Аллу Лангинен встретил капитан ФСБ. Внешностью и манерой держаться он напоминал советника консульства Игоря Петровича: вежлив, собран, подтянут. Час спустя Алла сидела в салоне ТУ-154, вылетающего в Санкт-Петербург. Она уже начинала догадываться, что оказалась в центре какой-то не очень понятной игры. И что люди, с которыми ей приходится общаться, скорее всего сотрудники КГБ (так провинциальная дамочка называла ФСБ). Все было жутко необычно и загадочно. Как в шпионском кино. Афины — таинственный Игорь Петрович — «вольво» в аэропорт — ночной перелет в Москву — еще один таинственный джентльмен — и снова салон самолета… На другом конце этой цепочки работницу Приозерской парикмахерской ожидала пустая землянка на берегу карельского озера.

Двух наркоманов, задержанных группой захвата службы по борьбе с терроризмом, сдали в ближайшее отделение милиции. Обоих сильно кумарило. И Стремник, и Козырь были без дозы уже больше суток. А тут крупно подфартило. Чисто случайно бомбанули одного барыгу… И взяли сразу полный чек черного. Только собрались раскумарить — бах! При обыске у Козыря в заднем кармане джинсов обнаружили нож-выкидуху. А у Стремника — золотой перстень и цепочку. Цепочку ему Козырь потом еще припомнит — подельник ее скрысятничал. Но это потом, а сейчас их обоих кумарило очень круто. Было ясно — впереди ломка, камера, допросы и срок… Непруха.

Вот так в орбиту дела попадали страшно далекие от него, случайные люди. Судьба.

Птица долго смотрел на дверь. Еще не поздно было повернуться и уйти. И не втягивать Мишку. Это не рейд по Малах-Гош. Это дорога в ад, которую ты вымостил сам. Ты укладывал камешек к камешку, ты делал одну уступку за другой. Есть ли тебе оправдание? Наверное, есть… ведь ты хотел уберечь любимую женщину. И что — уберег?

Птица скрипнул зубами. Еще не поздно было уйти. Он поднял руку и нажал кнопку звонка. Раздался приглушенный дверью мелодичный звук гонга. Это я, почтальон Птица, принес заметку про своего не родившегося мальчика… И — тишина. Он снова нажал кнопку. Гонг, тишина. Ну что ж, так даже лучше. Почему Мишка должен отвечать за твои ошибки? Прощай, Сохатый, спасибо тебе за все. Птица повернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Когда он спустился на два лестничных пролета, наверху щелкнул язычок замка и отворилась дверь. Птица остановился и прижался плечом к стене. Их глаза встретились. Мишка Гурецкий в тренировочных штанах и шлепанцах смотрел на него, щурясь, как обычно. Синела наколка на левом плече. Точно такая же, как у Птицы.

— Здорово, Пернатый, — сказал Мишка.

— Здорово, Сохатый, — ответил Лешка. Леха поднялся на семь ступенек вверх, и они обнялись. По дороге в ад они пойдут вместе. Путь для морской пехоты знакомый.

— Пойдем в кухню, Птица. А то у меня, понимаешь…

— Понимаю. Не разбудил?

— Нет, спит…

В прихожей Мишка нашел ему тапки и, пока Леха переобувался, осмотрел затылок, покрытый коркой спекшейся крови.

— Чем?

— Бутылкой.

— Кто?

— Расскажу… дай сначала закурить, потом умыться.

В ванной Леха уставился в зеркало. Ему захотелось плюнуть в эту разбитую морду. Он быстро умылся, вышел в кухню. Мишка мастрячил бутерброды, на плите стоял чайник.

— Выпьем? — спросил Мишка.

— Давай…

На столе появилась початая бутылка «Охты» и две стопки. Чокнулись, выпили молча. Без тостов. Сохатый уже понял: что-то случилось. Нехорошее. Вместе с Птицей в дом вошла тревога. И Мишка уже готов был одеться и идти вслед за другом. Он еще не знал куда и зачем, он еще не задал ни одного вопроса, но понимал: другу нужна помощь.

— Давай еще? — предложил он.

— Давай…

После второй закурили, и Птица начал свой рассказ. Он говорил долго и путано. Сбивался, возвращался назад, повторялся. По ходу его странного монолога Мишка Гурецкий все больше мрачнел.

— В РУБОП пойти не хочешь? — спросил он, когда Птица замолчал.

— Нет, — отрицательно качнул головой Леха.

— Понял. А где они могут держать Наталью? — сказал Сохатый после паузы. Он уже принял решение.

— Не знаю. Нужно колоть Семена.

— Пожалуй, так… Ладно, Леха, не бери в голову. Завтра, то есть сегодня с утра, и начнем. А сейчас тебе нужно поспать, отдохнуть. В таком виде ты не боец. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — соврал Птица. На самом деле дико болела голова и левый бок.

— Непохоже… ну ладно. Это дело нужно спокойно обмозговать. Горячку тут пороть нельзя. А сейчас, Леха, давай-ка баиньки. Спать будешь на раскладушке.

— У тебя ствол есть? — спросил Птица.

— Думаю, братан, обойдемся без этого. Очень скоро бывший морпех поймет, что здесь он был не прав.

Ночной взрыв вызвал, конечно, немало разговоров. Однако и не особо много. К взрывам уже привыкли, как привыкли незаметно к кражам, грабежам и ежедневным убийствам. Как привыкли к безнаказанности бандитов, к беспризорным детям и обещаниям со всем этим покончить. Во избежание ненужного ажиотажа ФСБ запустила дезу о некриминальном характере взрыва. При проведении строительных работ в здании была повреждена главная газовая магистраль, длительное время происходила утечка газа, который скапливался в подвале и пустотах старинной каменной кладки. Взрыв произошел, вероятно, в результате неосторожного обращения с огнем обитающими там бомжами. Прокуратурой ведется следствие. Выглядела эта версия вполне убедительно. Во всяком случае, для неискушенного обывателя. Да и недосуг ему, обывателю, в эти мелочи вдаваться. Кризис, господа и товарищи, кризис! Подавляющее большинство петербуржцев задавало себе вопрос: как выжить? Ценники сводили с ума, слухи тоже не добавляли оптимизма.

Если бы Терминатора с его бандой удалось задержать, изъять у него взрывчатку, гарантировать безопасность городу и горожанам, то гнать дезу, тиражировать ее в средствах массовой информации не понадобилось бы вовсе. Но засады, выставленные в двух адресах, не дали пока никакого результата. Капканы стояли пустые… Первоначально это не очень настораживало. Вполне возможно, что террористы, вдохновленные капитуляцией властей и успешно проведенным взрывом, празднуют победу в каком-нибудь кабаке или на квартире неизвестного пока члена группы. Возможно? Возможно… Но время шло, а ни Фридман, ни Воробьев, ни Колесник не подавали никаких признаков жизни. В шесть утра сменили состав в засадах. В семь часов выставили засаду у офиса Дуче. Место работы Воробьева было еще не установлено, и перекрыть этот путь пока не получалось.

В восемь часов в ФСБ началось оперативное совещание. Настроение у многих сотрудников было откровенно скверным. Невыспавшиеся, усталые офицеры (некоторые так и не уезжали домой, ночевали в кабинетах) уже испытывали сильные сомнения по поводу правильности принятого ночью решения. Было похоже, что преступники скрылись, перешли на нелегальное положение и засели где-то на конспиративной хате. Операция «Сеть», конечно, не гарантировала успеха. Но все же шансы были… Они остались нереализованными.

Вызревала очень нехорошая мысль о том, что взять преступников на засадах не удастся. А когда в 8:45 неподалеку от метро «Лесная» был обнаружен брошенный «форд-скорпио» Семена Фридмана, ошибка стала очевидной. Словно издеваясь над сотрудниками ФСБ, Дуче оставил на переднем сиденье двухсотграммовую тротиловую шашку. На безобидном, напоминающем кусок хозяйственного мыла брикете было нацарапано: ТЕРМИНАТОР. Это косая неровная надпись стала визитной карточкой Дуче. Это был вызов, подтверждающий версии психологов о маниакальных наклонностях Терминатора. Он шел ва-банк, он не пытался больше прятаться за громким киношным псевдонимом. Нельзя сказать, что этот поступок поднял настроение чекистам.

В 9:16 было принято решение о проведении осмотров по известным адресам. Работу требовалось выполнить негласно, без привлечения понятых и положенных процедурных формальностей. Уже в 9:43 специалист технического отдела ФСБ открыл дверь квартиры Семена Ефимовича Фридмана. На вскрытие трех довольно сложных замков он планировал потратить минуту. Управился менее чем за пятнадцать секунд, так как два замка не были заперты. Четверо оперативников в штатском неслышно скользнули внутрь логова Терминатора.

В прихожей на полу валялась дамская сумочка. И раскатившаяся косметическая мелочевка вокруг нее. Тюбик губной помады, раздавленный каблуком. Паспорт… Микульска Маргарита Казимировна. Пятна, похожие на кровь… С пистолетами в руках двое оперов двинулись дальше. Квартира производила впечатление брошенной, причем покидали ее в спешке. Не выключив свет, оставив работающим телевизор… открытый, с ключом в замке сейф в стене, распахнутые двери…

Через несколько секунд, окончив беглый осмотр кухни, ванны, туалета и двух комнат, оперативники остановились перед единственной закрытой в квартире дверью. На полу валялась груда женской одежды и белья. Создавалось впечатление, будто эта незнакомая женщина (очевидно, пани Маргарита Микульска) раздевалась лихорадочно быстро, словно боялась куда-то опоздать. Она сняла с себя все: от плаща и сапог на высоком каблуке до колготок… Оторванная от блузки пуговица лежала в стороне, рядом с картонным кольцом. Обычно на такие наматывают скотч…

Старший лейтенант Сазонов приложил ухо к богато отделанной резной филенке двери. Он прислушивался долго, секунд двадцать. Потом поманил пальцем напарника и теперь уже два уха стали прослушивать дверь. Второй опер неопределенно пожал плечами и показал жестом: входим. Сазонов согласно кивнул головой. Звук, напоминающий стон или мычание, который ему видимо послышался, больше не повторялся. Старший лейтенант взялся за ручку двери. Напарник сделал два шага назад и поднял руку с пистолетом. Давай! Он шепнул это одними губами. Сазонов нажал на латунную, манерно изогнутую ручку и рванул дверь на себя.

Птица проснулся с сильной головной болью… Перед глазами стоял низкий песчаный берег в белоснежной пене прибоя и стройные кокосовые пальмы вдали, над бунгало… Он смотрел на эту сказочную картинку несколько секунд, прислушиваясь к себе и ощущая чье-то присутствие за спиной. Пейзаж был знакомый. Такие он видел не раз, приближаясь к берегу на борту десантного катера. Мягко покачивалась палуба, рокотал дизель, слегка шевелились верхушки пальм… Эта картинка была мертва, статична. Фотография, понял Птица, вернее — фотообои. И Сохатый за спиной. Он повернулся, зажмурившись на секунду от головной боли. А когда открыл глаза, встретился взглядом с незнакомой женщиной. Простое миловидное лицо без косметики, улыбка, домашний халат. В одной руке картофелина, в другой ножик.

— Здравствуй, Птица, — сказала она. — Меня зовут Юля.

— А… — растерянно произнес он. — Очень приятно, Юля.

— Я все про тебя знаю, — сказала она. — От Мишки. Рада познакомиться…

— Спасибо ему… — через силу выговорил он, — мне он тоже много о вас рассказывал.

— А вот это неправда, — засмеялась она. — Вы с Мишкой не виделись со дня военно-морского флота. А мы с ним познакомились позже.

Птица вконец смутился. Он сел на раскладушку, старенькая алюминиевая конструкция заскрипела.

Интересно, что там Сохатый про меня наговорил? Что значит я все про тебя знаю?

— На «вы», кстати, ко мне не обязательно, — сказала Юля, отвернувшись к плите. — Завтрак еще не готов, а кофе — пожалуйста.

— Спасибо, — сказал Леха. И посмотрел на часы-ходики на противоположной стене. Стрелки показывали почти половину десятого. — А где Мишка?

— Скоро должен быть. Он сказал — прокачусь по делам, а тебе велел обязательно дождаться. Я сейчас убегаю на работу, извини… Картошка и сосиски на плите, твоя одежда вычищена, висит в ванной. Вот так, товарищ Пернатый.

Она обернулась, посмотрела на Птицу:

— Ты не обижаешься, что я тебя так зову? Фамильярно…

— Нет, — улыбнулся он. И подумал, что она чем-то похожа на Наташку. От этой мысли ему Стало очень плохо. Он продолжал улыбаться, но внутри уже взметнулась волна отчаяния. И страха. Он и не подозревал, что ему может быть так страшно. А еще он люто ненавидел себя…

— Нет, — улыбнулся он. — Все в порядке, Юля. Болела голова, ныл левый бок, покрытый фиолетовой печатью гематомы. (Это Ванька Колесник ударил его ботинком). Юля смотрела на него так, как будто о чем-то догадывалась. На самом деле это было не так.

— Я принесу Мишкин халат, — сказала она. — Тебе будет впору.

— Спасибо, — ответил он. Слова доносились как бы издалека, из тех далеких бунгало на фотообоях. Там шелестели листья пальм под теплым тропическим бризом, неустанно шумел прибой, и смуглые белозубые девушки сплетали венки из невиданных цветов. Они ничего не знали о тротиловых брикетах, о бульканьи крови из перерезанного горла нетрезвого сторожа-отставника и ледяном ветре, свистящем в колючке вологодской зоны. Они и не хотели ничего об этом знать.

Птица сжал голову руками… Леша, с тобой все в порядке? Кто-то говорит. Совсем рядом. Кажется, обращаются к нему, но в завывании ветра слов не разобрать.

— Леша, — положила руку ему на плечо Юлия, — с тобой все в порядке?

Да, это обращаются к нему. Он медленно открыл глаза, — над ним склонилось встревоженное женское лицо. Эта та… таитянка.

— Да, со мной все в порядке.

Юля смотрела внимательно, изучающе.

— Не тошнит? Я боюсь — у тебя сотрясение мозга. Головокружение?

— Нет, Юленька, все о'кей. Это с похмела.

— Ай, товарищ Пернатый, нехорошо врать медработнику.

— А-а, ты врач?

— Нет, — она улыбнулась, — всего лишь медсестра. Вот тебе халат, одевайся, морпех.

Птица промолчал. Он даже не догадался сказать спасибо, накинул Мишкин халат и сел пить кофе. Через пять минут Юлия — уже в плаще, в джинсах — махнула ему рукой и ушла. Щелкнул замок. Птице показалось, что этот звук навсегда отсек его от прежней жизни. А на плите варилась, булькала картошка. На скатерти, имитирующей деревенскую рогожку, лежала упаковка каких-то таблеток, оставленных медсестрой Юлией. И дымилась в подрагивающих пальцах сигарета. Все было совершенно буднично, обычно… но это обман. Такой же, как импортные фотообои на стене. Такой же, как аромат кофе, которого ты уже не ощущаешь. Такой же, как дымок сигареты.

Все это как бы существует. Но уже вне тебя. Вернее, ты существуешь вне всего этого. И по-другому теперь уже не будет.

Птица уронил столбик пепла на скатерть. Дунул. Столбик рассыпался, взвихрился… Прах. Ничто. Выброс вулкана. Имитация рогожки. Фотообои… Сигарета подрагивала в пальцах, страшно болела голова. Ослепительно ярко горела золотая фольга аптечной упаковки… И, кстати, та, вчерашняя молочница…

Страшно хотелось завыть. Но он молчал. Он сидел и ждал возвращения бывшего морского пехотинца Михаила Гурецкого. Сохатого.

Сазонов нажал на латунную, манерно изогнутую ручку и рванул дверь на себя.

Обнаженная женщина сидела за письменным столом и целилась в Славку Ряскова из обреза. Капитан начал падать вправо, уходя с линии выстрела за спасительную стену… Но было уже поздно. Черные дыры ружейных стволов, напоминающие лежащую на боку восьмерку — математический символ бесконечности — полыхнули яркими желтыми вспышками. И два свинцовых хлыста обожгли левый бок капитана Ряскова. Уже падая, он все-таки спел нажать на спуск. ПМ выплюнул девятимиллиметровую тупоносую пулю, и над правым соском Маргариты образовалась аккуратная маленькая дырочка. А дверь все еще открывалась… Она открывалась, и Славка Рясков смотрел в четкий прямоугольник дверного проема. В нем, словно в раме картины, сидела обнаженная женщина.

Еще стоял в ушах грохот трех выстрелов, еще не успела упасть на пол стреляная пистолетная гильза. А мир уже изменился, он стал другим. Он стал беднее на две человеческие жизни.

И звучал в грохоте выстрелов раскатистый смех Терминатора.

За спиной капитана Ряскова вдребезги разлетелся плафон бра на стене. Славка упал. На дистанции около двух метров картечь шла еще очень кучно, левый бок капитана представлял собой одну сплошную рану. Лежащая на боку восьмерка — стволы обреза — уже влекла его в бесконечность. Крупно вздрагивало тело Маргариты. Кровь толчками выплескивалась из отверстия в груди и падала на лист бумаги. На черный заголовок — Ультиматум.

Трое оперативников ФСБ ошеломленно смотрели на своего умирающего товарища в луже крови. На вороненые стволы обреза, зажатого в тиски, на кусок капроновой веревки, протянутой от ручки двери к спусковым крючкам. Стволы еще слабо дымились, сочились кисловатым пороховым запахом. А за сизым дымом умирала с широко распахнутыми глазами Маргарита Микульска. Шестьдесят метров скотча ушло на то, чтобы надежно привязать ее тело к креслу, а руки — к рукоятке обреза. На столе перед обнаженной женщиной лежал лист бумаги с отчетливым машинописным текстом. Кровь уже полностью залила текст, оставив только подпись: ТЕРМИНАТОР.

Гурецкий перехватил взгляд прохожего. Удивленный, недоумевающий. Усмехнулся про себя и сел в машину. Бомжей и попрошаек всех мастей в Питере за последние годы стало полно. (А как же — реформы идут!) К ним привыкли, практически не обращали внимания. Но бомж, разъезжающий на собственном автомобиле, пусть это всего лишь «москвич»… удивление прохожего было понятно.

Михаил Гурецкий бросил сумку со звякнувшими пустыми бутылками на пол и вставил ключ в замок.

Остывший двигатель не давал тепла, в салоне было почти так же холодно, как на улице. Ладно, поехали… А то вдруг окажется этот внимательный прохожий шибко сознательным, звякнет в ментуру. Там решат, что бомжара ломанул чужую машину. Объясняйся потом! Этого Сохатому определенно не нужно.

Даже когда документы подтвердят его личность и право собственности на автомобиль, у ментов все равно возникнут вопросы. Холодный движок тянул плохо, стремился заглохнуть. Мишка вытащил привод подсоса до упора… Да, довольно трудно будет объяснить, почему заместитель начальника СБ очень не хилой фирмы разгуливает по городу в драных джинсах и замызганном плаще. В полукилометре от дома, из которого тайно выносят трупы. Кто, кстати, выносит? Похоже — ФСБ. Гурецкий тяжело задумался.

После того как вчера он уложил спать Леху, самому было не уснуть. Все, что Пернатый рассказал… худо. Ох как худо! Хуже не бывает. Стоп! Не ныть! Бывало и хуже, товарищ капитан третьего ранга. Бывало, что совсем край. А ты все еще жив, и дырок в тебе всего две… Сначала Гурецкому было не уснуть. Он лежал и вспоминал, как на базе появился салага Пернатый. Специальный взвод разведчиков-диверсантов был чисто офицерским. Задачи выполнял оч-чень деликатного свойства. Все — за пределами нашей горячо любимой одной шестой суши. Появление в элитном секретном офицерском взводе мичмана-сверхсрочника было неким нонсенсом. Но шел уже восемьдесят седьмой, многое менялось. Уже намечался дефицит кадров. Да и взвод с последней операции в… одной жаркой стране вернулся с огромными потерями. А этот салага-мичманок успел побывать в Афгане, прилично владел английским, плюс три спортивных разряда. Короче, прислали, зачислили в резерв… пусть тренируется, там посмотрим. Несмотря на то что Пернатый уже имел за плечами два года службы в морской пехоте на ТОФе, начинать ему пришлось почти что с нуля. Понадобилось еще два года, прежде чем его зачислили в основной состав. Так вот Птица и оказался в юго-восточной Азии, в кровавой мясорубке борьбы двух азиатских царьков, как минимум двух сверхдержав и еще нескольких сил, о которых вслух не говорят. Чтобы сломаться, ему хватило года. Впрочем, кто знает, сколько лет продолжался для Лехи Воробьева календарный год? Сколько лет тянется двухчасовой штурм дворца президента? Сколько лет трехдневная оборона того же дворца? Сколько лет бежал Птица с раненым Сохатым на плечах по галереям базы «Лотос-Х»?

Так или иначе, но после резни на палубе LadyN Птица сломался. Для некоторых товарищей с большими звездами на погонах это стало доказательством того, что не должны служить в таких войсках случайные люди… Ха! Случайные! Ну, вы-то, ребята, осели в своих кабинетах не случайно.

Сам Гурецкий тоже прослужил после этого недолго. Сначала был август девяносто первого. А потом началось нечто вообще странное. Все чаще и чаще у Михаила возникало подозрение, что взвод выполняет заказы со стороны. Мысль казалась абсурдной: работу элитного разведывательно-диверсионного подразделения направляли с самого-самого верха. Из Москвы. Мысль казалась абсурдной, но… Этих «но» становилось все больше. Откровенно криминальный душок некоторых операций просто нельзя было не учуять. Однажды некий очень странный человек, которого командир взвода представил как Николая Ивановича, сказал такие слова:

— В случае успешного выполнения задания дополнительная премия каждому. Две тысячи долларов.

Сохатый не стал выполнять задание и подал рапорт. Спустя три года он увидел этого человека на экране телевизора. Диктор НТВ скороговоркой сообщил о смерти очередного вора в законе. А камера показала мертвое лицо Николая Ивановича. Вот так-то!

…Он все же заставил себя заснуть. Утром быстро установил адрес Фридмана и отправился на разведку. Дом Дуче на Большой Монетной явно был под колпаком. Чего-то подобного Мишка ожидал, поэтому «москвич» оставил подальше. А сам — небритый, в рванье — пришел пешком. Во дворе дома сразу сунулся в помойку, преодолевая тошнотворный запах, исходящий из чрева ржавого контейнера, начал копаться. И косил глазами налево, в сторону подъезда, откуда быстрые молодые мужики вынесли носилки. Тело было покрыто простыней, но Сохатый мог с уверенностью сказать — труп. Носилки мгновенно исчезли внутри микроавтобуса. «форд-транзит», номера частные. Гурецкий не сомневался: попытка проверить номерок ничего не дает. Или дает негативный результат, то есть та организация, которая повесила на свой транспорт этот знак, сама же и заинтересуется проверяющим… А из подъезда быстро вынесли вторые носилки. Вот, значит, как! Не слабо. Подождем, может, и третий жмурик будет.

Задние двери «форда» хлопнули, микроавтобус двинулся к выезду со двора. Следом за ним выехала «волга». Исчезли быстрые подтянутые мужчины около подъезда. И только бомж Гурецкий апатично копался в ржавом мусорном контейнере. Через минуту ушел и он. На пустой двор капал мелкий осенний дождь.

Гурецкий ехал домой, на Суворовский проспект, и пытался разобраться в ситуации. Судя по всему, ни Фридмана, ни прапорщика Ивана нет больше в живых. Судя по всему, во дворе он видел оперативников ФСБ. Шустро они сработали, шустро… Но какова, в этом свете, судьба Птицы? Какова судьба Натальи?

Ответа на эти вопросы Михаил Гурецкий не знал.

Терминатор проснулся с ощущением, что видел какой-то очень важный сон. Он только не мог вспомнить — какой. Он посмотрел на часы. Было уже без четверти десять. Так поздно Семен Ефимович просыпался крайне редко. Обычно он был на ногах в семь утра. Что в будни, что в выходные. Но сегодня ночью легли только около четырех. После звонка в ФСБ они с Прапором бросили засвеченный БМВ и пересели в другую машину. Эту скромную четверку Дуче купил на свое новое имя три недели назад. Накануне он подогнал машину к «Лесной», откуда намеревался сделать звоночек. Вообще-то он предполагал, что чистая машина ему в эту ночь навряд ли понадобится. Ан нет, пригодилась.

Терминатор похвалил сам себя за предусмотрительность. А потом подумал, что его предусмотрительность оказалась недостаточной. Если бы он не забыл запереть сейф и Ритка-сучка не сунула бы туда свой нос… Он даже не мог предположить, что сотрудники ФСБ уже его вычислили. И звонок Маргариты был только лишним подтверждением того, что Семен Фридман и есть Терминатор.

«Интересно, — подумал он, — жива там еще эта сучка? Если останется в живых… нет, навряд ли». От этой мысли настроение у Семена Ефимовича поднялось. Но… может быть, стоило все-таки загнать этой ясновельможной пани кинжал под лопатку. Тогда ситуация была бы еще более пикантной: выстрелом из обреза мусоров встретила голая баба с кинжалом в сердце. Вот это был бы сюжет! Это был бы шаг, достойный и Дуче, и Терминатора! Жалко, что все решилось в спешке… Можно было бы отдать ее Прапору. Видел я, как у него глазенки заблестели, когда он с Ритки блузку срывал.

Интуитивно Семен чувствовал, что в чем-то Ванька близок ему. Что в нем точно также живет желание унижать, втаптывать в грязь, душить, убивать, насиловать. Но — туповат сапог армейский. Не понимает величия злодейства, нет в нем утонченной циничности, порочности… Прямолинеен Ванька, похотлив и жаден. Как и остальные. Террор для них — только средство получить бабки, которых они, кстати, так и не получат… ха-ха! Он, Терминатор, потомок Железного Римлянина Бенито Муссолини, вырос из тела Семена Дуче, проклюнулся из скорлупы, разбил ее ударом протеза и встал во весь рост. На крепких, сильных, здоровых ногах. И получить эти сраные пять миллионов баксов не является конечной целью. Цель и мотивы Терминатора — выше. Это самоутверждение и самосовершенствование через разрушение. Через тот ужас, что он будет вселять совкам. Он будет дирижировать великой Тротиловой Симфонией.

И у его крепких здоровых ног будут лежать пять миллионов баксов. Никто и никогда не посмеет назвать его хромым или хромоножкой. Или убогим, как бросила та шлюшка в поезде Петрозаводск — Ленинград в восьмидесятом году. Он тогда только-только откинулся с первой ходки. Молодой, безногий, на самопальном березовом протезе. Тот, что выдали от хозяина, сломался через неделю. А этот ему сделал один зэк-умелец. Получилось грубовато, но зато не терло культю. Поезд покачивало, и народу в вонючем плацкартном вагоне было полно. Портяночники тащились в город-герой Ленинград отовариться вареной колбасой и резиновыми сапогами от «Красного треугольника». Верхом мечтаний был финский кримпленовый костюм и пластинки Юрия Антонова. Молодой, досрочно освобожденный, Сенька Фридман, которого никто не замечал на верхней полке, смотрел на портяночников и с презрением, и завистью. Он презирал их за мелкие крестьянские интересы, прижимистость, скудность мысли, за сваренные вкрутую яйца и фетровые шляпы, купленные в сельпо. За сигареты «Прима» и за их толстых, неумело накрашенных баб в вязаных рейтузах. Он лежал на верхней полке, отвернувшись к стене, и смертельно им всем завидовал. Потому, что у них был дом и паспорт вместо справки об освобождении. Потому, что они не боялись смотреть в глаза попутчикам… и у них были ноги. Две ноги. Две ноги у каждого! А больше всего он завидовал им потому, что у них были бабы. Толстые, плохо накрашенные бабы. Он не прикасался к женщине шесть долгих лет. Что там не прикасался, он их почти не видел! Только во сне… Во сне ему виделись женщины. Совсем не похожие на этих сельских коров с загрубевшими руками. Обычно это были его однокурсницы с факультета — ухоженные и не сильно скованные предрассудками. Во сне он не различал лиц, но четко видел ноги, груди, ощущал молодую упругость тела, заманчиво подчеркнутую дорогим кружевным бельем… Эти коровы были слеплены из другого теста. Но и у них под вязаными рейтузами были крепкие ляжки, а в дешевых совковых лифчиках лежали большие спелые сиськи. Недоучившийся студент, неудачливый грабитель, досрочно освобожденный инвалид Сенька Фридман, которого еще никто не называл Дуче, лежал спиной к пассажирам душного вонючего вагона. И мечтал о бабе. О любой: уродливой, толстой, тощей, прыщавой, глупой.

Тесная боковая полка плацкартного вагона казалась ему всего лишь продолжением нар лагерного барака. Он все еще не чувствовал себя на свободе. Так же как в бараке, слабо светилась тусклая лампа под потолком, а на занюханных полустанках расхристанные железнодорожники напоминали Сеньке конвоиров в ярко освещенной полосе запретки. Сенька скрипел зубами и мечтал о толстой бабе в вязаных рейтузах. О любой бабе.

А потом, когда пьяный вагон уже уснул, когда отовсюду раздавался дружный, многоголосый храп, он вытащил из рюкзачка бутылку портвейна. Отхлебнул изрядно и пошел в тамбур курить. Он неуверенно ковылял на березовом протезе, шатался вместе с вагоном. По дороге Сенька прихватил со столика забытую кем-то пачку «Родопи». До посадки он предпочитал «Пэлл-Мэлл»…

А в тамбуре он и увидел ту суку. Она стояла и курила. Фильтр сигареты со следами помады, свитерок, пальто, наброшенное на плечи, ноги в капроне. В тонком прозрачном капроне… Если бы не портвейн, он скорее всего не решился бы с ней заговорить. Но он подошел и заговорил… она ответила. Даже улыбнулась. Дуче и сейчас помнит эту улыбку, полоску зубов между губами, намазанными вызывающе-яркой красной помадой. И запах духов… Он заговорил, а она ответила. Душно в вагоне… Да, невыносимо… Далеко едем?… Нет, выхожу через одну… Он заметил дорожную сумку в углу тамбура. Понял, что скоро она выйдет… и не будет ничего. Он заторопился, он растерялся. Он думал только о ногах в тонком капроне. И чувствовал горячую пульсацию крови, наполняющей член… Он предложил выпить, и она с усмешкой согласилась.

Он, хромая на березе, рванулся в вагон, принес портвейн. Эта сука умело пила из горла, а он видел совсем другое. Он видел, как ярко накрашенные губы охватывают напрягшуюся плоть… И тогда он полез.

Сильный толчок в грудь сбил его с ног. Если бы у Сеньки были две ноги! Если бы их было ДВЕ!… Он упал. А сука с накрашенными губами засмеялась. «Ты чего, убогий? Думаешь, купил меня за стакан портвейну?» Он сидел на грязном полу и видел прямо перед собой коленки, обтянутые прозрачными капроновыми чулками.

«…На, убогий, забери свою бутылку… выходить мне скоро. А ты себе на Московском вокзале выберешь дырку… ха!»

У-БО-ГИЙ, — стучали колеса. — У-БО-ГИЙ.

Семен поднялся. Ему было очень трудно… очень. А эта тварь улыбалась. Дрожащей рукой он взял бутылку. Мелькали тускловатые фонари какого-то полустанка. У-БО-ГИЙ, стучали колеса. Он поднес фугас ко рту… И ощутил слабый привкус губной помады на горлышке. И он ударил. Ударил донышком бутылки в эти накрашенные улыбающиеся губы. И еще раз… и еще. И еще. Вагон мотало, а Семен стоял на крепких сильных ногах. Он бил по голове, пока бутылка не рассыпалась на черно-зеленые осколки. Густой фонтан спермы ударил в трусах с казенной печатью.

Возможно, тогда он сделал первый шаг на пути своего превращения в Дуче, а потом в Терминатора.

— Похоже, завалили твоего Дуче, — сказал Мишка с порога.

— Как завалили? — спросил Леха ошалело. — Кто?

Не отвечая, Мишка прошел в кухню, отхлебнул прямо из носика чайника. Он пил, и кадык ходил вверх-вниз в такт глоткам. Растерянный Птица стоял рядом, ждал.

— Не я… — сказал наконец Мишка. — Думаю, комитетчики.

— Е-е-о-о! — Птица опустился на табуретку. Стукнул кулаком по колену и выругался. — А ты откуда…

— Съездил я к нему на Большую Монетную, покрутился там маленько.

— А адрес? Откуда ты знаешь адрес?

— Фамилию, имя, отчество ты сказал. Остальное компьютер выдал. Сейчас базы данных почти легально продаются. С утра заскочил в офис — поинтересовался. Потом к нему.

— Что ж ты, Мишка, без меня?

— Не обижайся, Пернатый… Я, во-первых, только на разведку. А во-вторых, ты пока не в форме. Голова не кружится? Тошноты нет?

— Ну, Сохатый, ты как Юлька… Ладно, рассказывай по порядку.

— Херово, Леха… Похоже, Комитет на него вышел. Или РУБОП, не знаю. Но…

— Постой, — перебил Птица. — Тебя-то там не засекли?

В его голосе прозвучало беспокойство. Мишка отрицательно мотнул головой:

— Нет. Кого интересует бомж возле помойки? К тому же, я потом покрутился по городу. Проверился, — Гурецкий усмехнулся. — Три бутылки из помойки достал и почти новый свитер… Ладно, Леха, херня все это. А суть такова: при мне выносили из Сенькиного подъезда два трупа. Причем не афишируя, по-тихому. Погрузили в «форд-транзит» с частными номерами. Номера, конечно, липовые.

— Кто второй?

— Я и первого-то не видел… закрыты с головой.

— Второй, видимо, Прапор, — тихо сказал Птица.

Мишка вытащил из кармана сигареты. Они закурили и некоторое время сидели молча. Говорить не хотелось. Смерть Дуче обрывала нить, которая вела к Наташке.

Что теперь делать, два бывших морпеха не знали. Они сидели, не глядя друг на друга, и дымили сигаретами. Даже на Малах-Гошш было легче, подумал Птица. То же самое, только другими словами, думал Мишка Гурецкий. Он вспомнил «Лотос-Х».

Слегка шевелились пальмы на фотообоях, и шипела полоса прибоя.

Алла Юрьевна Лангинен все еще пребывала в мире шпионского романа. В Пулково ее снова встретили. И снова это был молодой подтянутый мужчина. Из-под шарфа выглядывала белая сорочка и галстук. Черная «волга» ожидала на летном поле. Как в кино.

— Куда мы едем? — спросила Алла несколько кокетливо. Она уже как-то подзабыла пропавшего Ваньку. Да и что Ванька-то? Прапорщик. А сейчас рядом с ней сидел настоящий разведчик… или контрразведчик… как их там правильно? Наверное, капитан или майор. На самом деле Павел Крылов был в звании старшего лейтенанта.

— В Приозерск, — ответил он. — Потом на озеро.

— Я устала. Неужели обязательно сегодня?

— К сожалению, сегодня, Алла Юрьевна. Она надула губки, но Паша на это никакого внимания не обращал. Паша за прошедшие сутки устал не меньше. И конца работе не было видно. Вечер и часть ночи он провел в салоне оперативной машины в ожидании звонка Терминатора. Потом операцию «Сеть» отменили. Паша смог поспать четыре часа. А в восемь снова был в управлении. Кроме того, только что он узнал о смерти Славки Ряскова. О нелепой, глупой, трагической гибели своего товарища. Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда.

Черная «волга» двигалась по Киевской трассе в Санкт-Петербург со скоростью более ста двадцати километров. Инспектор ГИБДД засек ее локатором, но останавливать не стал — шестым чувством он понял, что машинка непростая. А когда увидел номер, получил подтверждение своей интуиции. Он даже разглядел загорелую дамочку рядом с водилой и подумал, что, видно, жена или любовница какой-нибудь шишки возвращается из отпуска… Отвернулся в сторону, сплюнул.

Уже сутки Наташа была заложницей. Целые сутки неизвестности и тревоги. За своего ребенка, за Лешку, за себя.

— Мы не хотим причинить тебе вреда, — сказал вчера Генка Финт. — Просто сложились такие обстоятельства. Придется побыть в моем обществе какое-то время. Чтобы Леха глупостей не наделал.

— Куда вы его втянули? — спросила она растерянно.

— Ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо, — ответил Финт. На самом деле он так не считал. Ситуация складывалась неопределенная, но угрожающая. Как бы дело ни обернулось, Птица-то не простит захвата жены. Это Генка знал точно. Должен и Дуче это понимать. И наверняка понимает… Какой отсюда вывод? Хреновый вывод. Птица, похоже, уже приговорен. От этой мысли Финту стало не по себе. Он знал, что Сема с людьми совершенно не считается, использует их как разовую посуду.

— Все будет хорошо. Ты поедешь со мной… Без фокусов, поняла?

— А если не поеду?

— Тогда Лехе будет очень худо. А потом и тебе. Понимаешь?

Финт посмотрел Наташе в глаза, и она поверила. «Спаси и сохрани!» — перекрестила Птицу в спину старушка в Агалатово. Знать об этом Наталья не могла, а — знала.

Этот разговор с Финтом происходил вчера, когда к ней пришли. Потом ей дали сказать два слова Лешке по телефону. Его запугивают, догадалась Наташа. Его пугают расправой со мной. Господи, что же им от нас нужно? Что делать? Господи, что делать?

— Собирайся, — сказал Финт, — поехали. Она не стала сопротивляться. Понимала — бесполезно, но главное, чтобы ЭТИ ничего не сделали Лешке. «Все будет хорошо», — говорила она себе ничего не стоящие слова и сама им не верила.

— Что нужно взять с собой? — спросила Наташа равнодушно.

— Ничего, — пожал плечами Финт. — Возьми зубную щетку… Книжек возьми каких-нибудь, если хочешь.

— Гондонов возьми побольше, — сказал второй и захохотал, но Генка посмотрел на него так, что тот мгновенно осекся, сник.

— Извини, Наташа, не обращай на него внимания. Никто не причинит тебе вреда… если ты сама не наделаешь глупостей.

Она собралась за минуту, и они вышли из квартиры втроем. Финт впереди, а второй, которого Наташа про себя окрестила отморозком, шел сзади. Страховал. Когда подошли к Генкиной «семерке», мимо проехал милицейский автомобиль. Генка взял ее под локоть, крепко сжал руку и, улыбаясь, сказал на ухо:

— Не дури, Наташа. Мы же договорились?

Наверно, со стороны они выглядели как семейная пара. Она улыбнулась в ответ. А ты боишься, подумала Наташа, ты сильно боишься. Вероятно, можно было закричать, вырваться, ударить… Они бы ничего не посмели. Но она этого не сделала — она отвечала за любимого человека и маленького человечка, который жил в ней.

Ах, Наталья Забродина, какую ошибку ты совершила.

Пока ехали по городу, у нее было несколько таких возможностей. И потом еще на выезде, у поста ГИБДД. Она ими не воспользовалась!

И Генка, и отморозок заметно оживились. Машина выскочила на Выборгское шоссе и бодро двинулась на север. Генка даже попытался завести светскую беседу, но Наталья не отвечала. Отморозок тоже помалкивал. Он вытащил из сумки пиво и потихоньку посасывал его. В салоне висела тяжелая, как камень на шее утопленника, тишина. Минут через сорок Генка остановился на обочине и предложил Наталье и отморозку поменяться местами.

— Извини, — сказал он. — Но придется тебе лечь поспать и укрыться с головой одеялом. Так будет лучше для тебя же.

Она поняла, молча отстегнула ремень и перебралась на заднее сиденье. Отморозок со своим пивом пересел вперед. Из той же сумки Генка достал клетчатый плед и накрыл Наталью. Поехали. Минут через двадцать-тридцать машина снизила скорость и съехала на грунтовку. «Семерка» плавно покачивалась, и Наташу в тепле и темноте действительно клонить в сон. Она боролась, пыталась считать и запоминать повороты… Очень скоро стало ясно, что это бессмысленное занятие. Возможно даже, что Финт крутился на одном месте. Наконец приехали. Машина остановилась, раздался звук отпираемых ворот. Наталью привезли в тюрьму.

С того момента, когда ее (по-прежнему с одеялом на голове) провели в дом, а затем в подвал, прошли сутки. Жаловаться на условия было бы несправедливо. Подвал оказался сухим и теплым, с раскладушкой, мощным масляным радиатором и лампами в проволочных намордниках под потолком. Финт держался предупредительно, тактично. Он пытался оправдаться перед самим собой.

Во время разговора с бандитами и в дороге Наталья контролировала себя. Когда она осталась в подвале одна, сил уже больше не было. Она закрыла лицо руками и заплакала. Маленькая, испуганная беременная женщина сидела на раскладушке и плакала навзрыд. Слезы сбегали по ладоням и капали на пыльный деревянный пол. Последний раз его мыли почти два месяца назад. Один небезызвестный питерский бизнесмен замывал здесь следы собственной крови. Работал он неумело, и бурые брызги кое-где еще остались.

Если бы Наталья смогла проникнуть взглядом сквозь некрашеные сорокамиллиметровые доски на полметра под землю, она разглядела бы останки трех человек. Двух мужчин и одной женщины.

К счастью, этого она не могла.

Обыск в доме Семена Фридмана не дал никаких результатов. Обнаружили пишущую машинку «Москва», конверты с изображением памятника Пушкину, текст Ультиматума и уже известный обрез. Это, бесспорно, привязывало Дуче к Терминатору. Доказывало связь с беглым прапорщиком и несомненную причастность Колесника к убийству в доме лесника. Все эти улики после проведения необходимых экспертиз лягут в фундамент доказательной базы. Но следствию сейчас требовалось совсем другое. Сотрудники ФСБ искали зацепки: связи, адреса, любой намек, который мог бы привести к Семену Ефимовичу. Их не было. Вернее, бумаг, адресов, телефонов отдельных лиц и организаций хватало. Но дадут ли они какой-нибудь след? Возможно, но маловероятно. Серьезные документы Терминатор, видимо, хранил в домашнем сейфе. А вот сейф-то был пуст.

Сам факт смерти сотрудника ФСБ — событие чрезвычайное. О нем немедленно ушло сообщение в Москву, директору. Как будто это что-то могло изменить…

Способ убийства капитана Ряскова потрясал. Он действовал угнетающе даже на очень выдержанных, опытных, много повидавших следователей ФСБ.

Слава Рясков умер на руках у своих товарищей почти сразу. Два заряда картечи с минимального расстояния не оставляли никаких шансов. Позже будут известны результаты вскрытия. Характер и тяжесть полученных ранений судебно-медицинские эксперты назовут несовместимыми с жизнью. По крайней мере четыре из одиннадцати картечин, буквально разорвавших левый бок чекиста, были смертельными.

Особая, изощренная, циничность характеризовала Фридмана гораздо ярче, чем заключение психологической экспертизы. Офицеры ФСБ, побывавшие на месте трагедии, решили про себя, что мораторий на смертную казнь в случае с Терминатором можно слегка подкорректировать. И решение Верховного Суда для этого им не понадобится.

Но для этого требовалось найти Семена Ефимовича. Обыск в его квартире продолжался, но так и не дал необходимого результата. Не считать же результатом обнаруженную под вешалкой в прихожей золотую деформированную зубную коронку.

Обыск в офисе принес множество свидетельств о криминальных сторонах деятельности Терминатора. Все это следовало скрупулезно изучать, отрабатывать. И все это требовало времени и людей. Офицеры ФСБ почти физически ощущали движение стрелок будильника, заведенного рукой Терминатора.

Семен Ефимович сел на кровати. Первым делом он вытащил из-под подушки «Зиг-Зауэр». То, что сегодняшнюю ночь Дуче провел в загородном доме, оформленном на чужое имя, под прикрытием своих боевиков, ничего не меняло… Перед сном он приготовил пистолет и подпер дверь спинкой стула. Спал все равно плохо.

Семен уперся взглядом в протез. Ненавистный протез! Хорошее настроение, вспыхнувшее при воспоминании о давнем, первом убийстве в ноябре восьмидесятого года, мгновенно разрушилось. Тогда, впрочем, тоже так было… Он открыл дверь движущегося вагона. Сразу ворвался стук колес и ледяной ветер со снегом. Сенька выбросил труп сучки из тамбура. Больше она никогда не назовет его убогим. Сперма стекала по ноге к березовой деревяхе, пропитывала штанину казенных бязевых кальсон. Холодный воздух остужал вспотевшее лицо. Следом он выпихнул левой ногой (он так и думал — ногой!) ее пальто. Затем сумку. На полу, в луже крови, блестели зеленые осколки винной бутылки. В тот момент он не думал, что могут войти, увидеть, догадаться. Ему было хорошо. Нет, не так…

Он сам не смог бы описать свое состояние, но было оно необыкновенным!

Потом пришло омерзение и страх. А протез остался. Чуда не произошло, и новая нога не выросла.

Сначала он ждал ареста. Он был уверен, что его вычислят и в один из дней или ночей в его дверь постучат. Время шло, за ним не приходили, и страх потихоньку таял, как тот ноздреватый весенний снег, в котором найдут в марте восемьдесят первого убитую Фридманом девушку.

Дуче пристегнул протез. Он был изготовлен в Швейцарии по индивидуальному заказу, с применением космических материалов и технологий. Легкий, почти невесомый, по-своему изящный. Протез практически не натирал культю и помогал скрыть хромоту. Он почти заменял ногу… но не мог ею быть. Дуче ненавидел этот маленький ортопедический шедевр. Точно так же, как он ненавидел всех двуногих.

За дверью слышались голоса, бряканье посуды. Семен Ефимович постоял около двери, прислушался. Осторожность чрезмерной не бывает. В кухне разговаривали Финт и Прапор… ничего интересного. Семен осторожно отодвинул занавеску, посмотрел в окно. Тоже ничего необычного или настораживающего. В принципе-то, полагал он, вычислить этот адрес ЧК не сможет. Дача записана на совершенно постороннего человека. Знали о ней всего четверо. Да и то двоих — Очкарика и Козули — уже в живых нет.

Семен отодвинул стул и вышел в кухню. Прапор чистил картошку, Финт резал помидоры для салата. На столе стояло несколько бутылок пива.

— Пиво отставить, — сказал Дуче вместо приветствия. — Сегодня обратно в Питер нужно ехать. Дело есть.

— А чего? — спросил Генка.

— Как там эта? — игнорируя вопрос, сказал Семен.

— Нормально… Финт пожал плечами.

— Че? Назад ее вести?

Дуче опять не ответил, опустился на стул. Вести Наталью назад нет никакого резона. Более того, он уже знал, как именно с ней поступит. Но это будет потом, после получения денег.

— Что будем делать, Пернатый? — спросил Мишка после долгого молчания.

Столбик пепла упал с сигареты и лег на скатерть. Было в этом что-то символическое… погребальное что-то. Так думать не хотелось, но дурные мысли лезли сами. Они крались, как стайка голодных мышей, почуявших запах сыра.

— Не знаю, — выдохнул вместе с дымом Леха. — Не знаю.

Снова повисла тишина. Оба бывших морпеха понимали, что шансов разыскать Наталью своими силами у них нет. Совершенно определенно прорисовывался только один реальный вариант: идти с повинной в РУБОП или в ФСБ. Возможно, там что-то сумеют. Сизый сигаретный дым, плавая в воздухе, образовывал витиеватые письмена, и Птица читал в них свою дальнейшую судьбу: КПЗ, допросы, набитая людьми камера, суд, этап, зона. Сигаретный дым стелился колючкой запретки, раскрывался оскалом овчарки и подписью судьи под приговором. Когда-то Птица дал себе зарок: в тюрьму он больше не сядет. Никогда. Теперь, когда безработная Натаха ждет ребенка, это тем более невозможно. И тем не менее другого выхода нет, нужно идти в РУБОП.

Мишка и Леха молча курили, когда раздался звонок в дверь. Они переглянулись. Снова раздался звук гонга из прихожей. Гурецкий пожал плечами и пошел открывать.

— Спрячься в ванной, — сказал он. — На всякий случай.

Птица прошел в ванную. На натянутой в несколько рядов леске висели его джинсы и черная кожаная куртка. Он прижался ухом к двери и услышал звук открываемого замка. Спустя несколько секунд мужской голос произнес:

— Здравствуйте. Мне нужен Гурецкий Михаил Александрович.

— Я и есть, — ответил Мишка. — Чем обязан?

— Федеральная служба безопасности, — сказал невидимый мужчина. — Моя фамилия…

Фамилии комитетчика Птица не услышал. Вот и все, подумал он, вот и все. Он привалился спиной к кафелю и медленно опустился на корточки. Вот и все! Он не ощущал боли в затылке, он вообще ничего не ощущал.

А еще через несколько секунд невидимый сотрудник ФСБ назвал его фамилию. За картонной дверью ванной Птица уловил окончание фразы:

— …Воробьев Алексей Дмитриевич. Вы ведь вместе служили, верно?

— Верно, — ответил Мишка спокойно. — А что, собственно, случилось?

— Ничего. Есть потребность задать несколько вопросов.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вы, Михаил Александрович, поддерживаете со старым сослуживцем отношения?

— Да, конечно… Вот на День ВМФ встречались, отмечали…

— Ага, понятно. Наш интерес вызван вот каким обстоятельством: Алексей мог стать свидетелем одного происшествия. И у нас есть к нему вопросы, но он со вчерашнего дня дома не появлялся. И его жена тоже исчезла.

— Он не женат, — сказал Мишка.

— Тем не менее со своей соседкой, Натальей Забродиной, они состоят в фактическом браке. Вы, кстати, с ней знакомы?

— Да, конечно.

— Так вы, Михаил Александрович, не подскажете, где может быть Алексей?

— А хрен его знает, где он может быть. Сидя на корточках в ванной, Птица представил, как Сохатый пожал плечами. Значит, комитетчику уже известно о его причастности к взрыву… Но откуда? Об этом мог знать только Дуче и Прапор. Оба убиты в перестрелке с ФСБ. По крайней мере, таковы выводы Мишки… два трупа под простынями… А если не убиты? Тогда чьи это трупы? Или все-таки убиты, но предварительно допрошены? Ерунда, так не делают. А откуда ты знаешь, как они ЭТО делают? Как-то Наталья прочитала в бульварной газетенке, специализирующейся на сплетнях и липовых сенсациях, интервью с офицером секретного отдела ФСБ. Анонимный палач рассказал, что мораторий на смертную казнь не распространяется на особо опасных террористов и предателей. Приговоры выносятся и приводятся в исполнение негласно. Для этого в недрах безопасности есть особая, строго засекреченная группа офицеров… Леха тогда посмеялся и сказал, что раз уж это все так засекречено, то какого черта? Чушь все это, Натали! Сейчас он уже не был так уверен в своих словах. Но как? Как могли на него выйти?

— А все-таки, Михаил Александрович? Подумайте хорошенько, — продолжал комитетчик, — где может находиться ваш приятель. Встреча с нами в его же интересах.

— Но я действительно понятия не имею, — Мишкин голос звучал искренне.

— Очень жаль… А давно вы виделись в последний раз?

— Я уже говорил — в День ВМФ.

— После этого не встречались?

— Нет.

— А по телефону не доводилось общаться?

— Да как-то не пришлось…

— Еще пару вопросов, Михаил Александрович. Скажите, а кого из знакомых Воробьева вы можете назвать?

— Собственно, никого. Впрочем, в Питере живет еще один наш однополчанин, Борисов Игорь. Телефончик могу дать, имеется.

— Спасибо, с Игорем я уже встретился.

— Что Игорь говорит? — поинтересовался Мишка.

— Он тоже не в курсе. Больше никого не можете вспомнить? Может быть, в разговоре он кого-либо вспоминал? Терминатора, например?

— Нет, не припомню… Терминатора? Нет.

— Жаль, но все равно спасибо. Если вдруг вы увидите Воробьева, — комитетчик сделал паузу, остро посмотрел на Гурецкого, — или что-то вспомните, позвоните. Вот телефон.

— Нет вопроса, — ответил Мишка. Уже в дверях следователь ФСБ обернулся и негромко, доверительно сказал Гурецкому:

— Да, вот что, Михаил Александрович, вы, пожалуйста, сохраните наш разговор в тайне. Вы служили в войсках специального назначения, так что понимаете…

Михаил Гурецкий заверил следователя в полном понимании. Щелкнул фиксатор замка, и через несколько секунд Сохатый открыл дверь ванной. Птица продолжал сидеть, привалившись к стене.

— Все слышал? — спросил Мишка.

— Почти.

Мишка присел напротив, прислонился к косяку. Он был серьезен, спокоен, собран. Глаза смотрели внимательно и строго.

— Как они на тебя вышли, Леха?

— Не знаю… Какое теперь это имеет значение?

— Имеет. Ты говорил — никто, кроме Дуче и Сапога, тебя не знает. Оба убиты…

— Ты в этом уверен? Ты ж трупов-то не видел…

— Трупы видел, вот только не знаю — чьи. Кто такой Терминатор?

— Неважно. Спасибо, Мишка, пора мне.

— Куда?

Птица молчал. Перед глазами вновь встала стена леса за ржавой решеткой производственного корпуса. И слепящий луч прожектора, и строй зэков на лютом морозе… перекличка. Он услышал свой собственный голос, хриплый от простуды… лай псов… и голос Генки… Стоп! Голос Генки!… Ах, муж! Даю трубочку. Неужели… Финт? Не беспокойся попусту. От тебя зависит. Да, Финт!

— Леха, — сказал Гурецкий. — Леха, ты что? Плохо тебе?

— Нет, Миха, — ответил Птица. — Мне уже почти хорошо.

Мишка смотрел с сомнением.

Из Приозерска до озера добирались около часу. Почти сразу за КПП погранзоны повернули на грунтовку. Неплохая вначале дорога вскоре превратилась в разбитую колею, залитую водой. УАЗ с офицерами БТ шел уверенно, а «волге» с двумя операми УР, Аллой Лангинен и старшим лейтенантом Крыловым за рулем было несладко. Они ехали первыми, Лангинен показывала дорогу. Без колебаний она выбирала направление на довольно многочисленных развилках.

— Вы уверены, Алла? — иногда спрашивал Павел.

— Да, — спокойно отвечала она.

— Как же вы тут на «восьмерке» проползали?

— Летом дорога лучше была.

Голый осенний лес выглядел мрачновато. Кое-где мощные мохнатые лапы сосен смыкались, образуя зеленые арки. Иногда маленький караван огибал обломки скал, огромные валуны. Синева озера проблеснула между стволами неожиданно.

— Вот там, — сказала она. — Меньше километра осталось.

Крылов остановил машину, заглушил двигатель. Сзади затормозил УАЗ. Почти одновременно выпрыгнули четверо человек в камуфляже и с автоматами, подошли к «волге».

— Здесь, — негромко сказал Паша в опущенное стекло «волги».

— Показать отсюда сможете? — спросил у Алки Реутов.

— А тут можно ближе подъехать, — наивно ответила она. — Дорога дальше хорошая.

— Нет, Алла Юрьевна, ближе не получится.

— Но я на каблуках… я не могу по камням пешком. Здесь, наверно, с километр будет.

— А вы никуда и не пойдете, — сказал Паша. — Мы с вами остаемся в машине.

Алка уже начинала тревожиться. Вид четырех серьезных мужиков с автоматами вокруг автомобиля, шум ветра в ветвях деревьев создавали атмосферу скрытого напряжения. Приключение, начавшееся с неожиданного появления в гостиничном номере ухоженного сотрудника консульства, привело провинциальную парикмахершу на угрюмый берег карельского озера. Вместо галантного европейца Игоря Лапина на нее требовательно смотрел капитан Сашка Реутов. Когда он улыбался, открывались золотые коронки, и вид у Сашки становится совсем разбойничий. Он почему-то внушал Алке страх.

— Вы его убьете? — сказала она, обращаясь именно к Реутову.

— Кого? — удивленно спросил Сашка. На самом деле он понял вопрос и про себя-то подумал:

«Если бы я только мог!… Если бы мог, то вогнал бы весь рожок в этого ублюдка».

— Ивана… Ивана Колесника, — произнесла она тихо, почти шепотом.

— Алла Юрьевна, — вмешался майор Климов, — мы ищем пропавшего человека.

Он сказал правду. Не всю правду. Но они действительно искали пропавшего человека. Если к Ваньке применимо слово человек.

Несколько секунд Алла Лангинен сидела совершенно неподвижно. Потом Реутов решительно распахнул дверь «волги». Она вышла. Капитан крепко взял любовницу убийцы под локоть и помог забраться на обломок скалы. Шестеро мужчин смотрели на них сзади. Больше всего эта пара на камне напоминала кадр из боевика: стройная дама в туфлях на высоком каблуке и рослый, крепкий мужик с АКМ под правой рукой. Сверху над ними нависала толстая лапа сосны, впереди синело озеро.

— Там, — сказала она, — на мысу. Справа растет раздвоенная сосенка.

— Спасибо, — отозвался Реутов. Он слегка сжал Алкин локоть, потом легко спрыгнул со скалы. Протянул ей руки, помог спуститься.

Через несколько секунд шестеро мужчин цепочкой ушли в лес. Шум ветра заглушал их шаги, камуфляж делал невидимыми в голом осеннем пейзаже. Скоро маленький отряд исчез, растворился среди камней и деревьев. Они уходили на боевую операцию.

Притихшая, испуганная парикмахерша осталась в салоне оперативной «волги» в обществе следователя ФСБ Павла Крылова. Старший лейтенант посмотрел на часы и настроился на ожидание. Он не исключал, что через двадцать-тридцать минут услышит звук выстрелов.

Генка Финт тихонько матерился сквозь зубы. Он и отморозок (Василий Лавров, 1970 года рождения, водка, анаша, грабежи, первая судимость в 90-м году по 206, часть II, химия… досрочно, водка, анаша, грабежи. В 94-м — вторая по 144, первой, зона, УДО, водка, анаша, грабежи. К Дуче прибился около года назад) возвращались в Питер. Генка матерился, а Васька Ливер помалкивал. Он еще не знал всего того, что знал Финт. А даже если бы и знал… Ему, в принципе, было все равно. Его отец был алкоголиком, мать — алкоголичкой. В детстве его били головой об стену. В шесть лет ему иногда подносили стопку красненького, в десять — стопку водки. Ему еще не было одиннадцати, когда отец по пьянке зарезал мамашу. Ваську взяла к себе тетка, отцова сестра. Людмила Борисовна тоже выпивала, но по сравнению с родителями была почти трезвенницей. Васька стал спать на чистых простынях, есть фрукты и заниматься боксом в секции. Такая жизнь ему нравилась. Все ништяк: и простыни, и фрукты, и бокс. Лет в тринадцать у него начались головные боли. Людмила Борисовна водила его ко всяким врачам. Те выписывали таблетки и настоятельно рекомендовали кончать с боксом. Он бы хрен когда от этого отказался, понравилось Ваське Ливеру бить морды на улице, да тетка сама сходила в секцию к тренеру. Тренер ему сказал: гуляй, Вася. Через неделю Ливер проколол колеса на машине тренера. Сам наблюдал из-за угла, как тот в ярости пинал осевшие скаты.

С боксом Васька расстался, но с мордобоем — нет. Рингом для него стала улица, двор, подъезд. И голова, кстати, стала болеть реже. А среди таких же, как он, подонков, Ливер был в авторитете за умение одним ударом вырубить мужика, который выше его на голову. Иногда Вася надевал кастет. Часы, бумажники, отобранные у избитых людей… Хруст сломанной челюсти. Три раза его чуть не посадили, но… тяжелое детство, сирота, единственная тетка-инвалид.

Анаша, водка, колеса. Первая ходка. Анаша, водка. Вторая. Еще на нем было изнасилование и два убийства. Но за это сидели другие. С годами Вася Ливер стал хитер, изворотлив и очень жесток. А главное — ему было все равно. Он не был жаден — на траву хватает и ладно. А что делать — все равно.

Вот с такими кадрами и приходилось работать Дуче. В принципе, операция, задуманная Терминатором, была обречена на провал именно по кадровому вопросу. Это и имел в виду Очкарик, когда сказал Семену: «Авантюра». Но Дуче, ослепленный жаждой мстить всему миру, уже не мог отказаться от задуманного. Его одолевали видения горящего города, истерзанных взрывами тел. Оторванных ног. Да, ОТОРВАННЫХ НОГ.

Ливер, которого Наталья совершенно верно окрестила отморозком, помалкивал, а Генка Финт матерился сквозь зубы.

…После завтрака Дуче позвал Генку подышать воздухом и поставил перед ним задачу. Бывший боксер-КМС давно уже растерял все моральные устои, но разум-то он не потерял. Испугался по-настоящему.

— Семен, ты что — серьезно? — ошеломленно спросил Финт.

Дуче почувствовал, как в нем поднимается волна глухого раздражения. Вопрос Генки сильно напоминал борзую реплику Очкарика. Очкарик теперь болтается на рее Черной Галеры. Поступить так же с Финтом? Обязательно… но не сейчас. Опять проклятый кадровый вопрос. В резерве у Терминатора оставалось всего два толковых человека. Их он приберегал для последнего, самого важного этапа операции — получения выкупа. Хотел туда же вписать и Птицу… да Прапор поспешил. Поэтому теперь приходится считаться с каждым… Ладно, недолго осталось.

— Серьезней некуда, Гена. Но ты, конечно, можешь отказаться… Ты же свободный человек. Имеешь право.

Семен Ефимович посмотрел на Генку темным, глубоким взглядом, и Генка отвел глаза.

— Когда? — спросил он.

— Сегодня, Гена. Сейчас. Я тебя проинструктирую подробно. Места выбраны хорошие. А всей работы на пять минут, не ссы.

— Работы, может, и на пять минут, а вот болтаться со взрывчаткой придется не один час.

— Херня. Все самое страшное уже произошло. Впереди — победа, свобода, бабки. Выбор у тебя есть — или ты со мной, или — со своим корешком лагерным. Птицей.

— Как это?

Семен выплюнул окурок и тщательно затоптал его. Потом подмигнул Генке и весело сказал:

— Не хотелось ему заряды ставить. Не по душе ему это. А теперь он уже с ангелами беседует. Я его там и оставил… возле тротиловой штуки. Думаю, что душу его взрывом к ангелам подбросило. Как считаешь, Гена?

Финт все понял. Спустя час он вместе с Васькой выехал в Питер. В багажнике «жигулей» лежали двадцать килограммов тротила и уже подготовленные к работе инициирующие устройства. Осталось только завести часы с одноногой цаплей.

Всю дорогу Генка матерился. Ливер помалкивал.

Павел взглянул на часы. Ребята ушли к землянке минут пятнадцать назад. Если никаких особенных препятствий им не встретилось, то, видимо, они уже у цели. Старший лейтенант вытащил из бардачка «волги» коричневый кожаный футляр и извлек из него бинокль.

— Покину вас, Алла, на несколько минут, — сказал он и вышел из машины.

Павел забрался на скальный обломок и навел шестикратный полевой бинокль на тот мысок, который указала Алла. Расстояние было приличным, но оптика все же приблизила низкий берег над синим урезом воды, камыши, камни. Нашел раздвоенную сосенку, перевел бинокль левее, увидел черное пятно на земле… кострище. Значит, вход в землянку где-то рядом. Но обнаружить его Павел не смог. Так, а где мужики? Он попытался высмотреть кого-либо из группы и не нашел никого. Либо еще не подошли, либо прячутся… Сзади хрустнула ветка, Павел быстро оглянулся. Алка вышла из машины и шла к нему. Выглядела растерянной, бледной.

— Ну, что там? — спросила она напряженно.

— Никого не видно, — ответил Крылов. Он снова поднял к глазам бинокль. И сразу увидел человека. Но человек был не из группы! Ни один из офицеров ФСБ и двух Приозерских оперов не мог быть так одет. А, черт! Неужели Колесник? Рассмотреть лицо человека Павлу не удалось, но относительно предмета в правой руке он не заблуждался. Мужик в пестром камуфляже нес в руке карабин. И направлялся он к землянке.

Предупредить ребят Паша не мог — обе рации сейчас находились у них, группы захвата.

Мужик поравнялся с черным пятном кострища, прошел мимо… Где земляночка-то? Павел определил ее по движению куска брезента на входе. Внезапно мужик резко бросился на землю. Его стало не видно за парой небольших валунов. Над озером гулко пронесся звук выстрела. Потом еще два. Взметнулись над водой белые чайки.

— За успешное сотрудничество! — сказал Коротков, поднимая бокал.

— За сотрудничество, — охотно подхватил заместитель командующего округом. В кармане генерал-майора лежала нетолстая, но очень приятная пачечка денежных купюр. Бумажки были зеленого цвета. Грели душу. Коротков и генерал-майор обсудили взаимовыгодную сделку по использованию пустующих площадей армейских складов и объемов бензохранилищ. Арендная плата в договоре была указана совсем смешная, размеры снимаемых помещений занижены раз в десять. Разница легла в бумажник генерала-майора.

Николай Степанович выпил коньяк одним махом, а Сергей Павлович только пригубил и отставил бокал.

— Жаль, — сказал он. — Хороший коньяк, но… через час на прием к губернатору. Надо быть в форме.

— А мне можно, — ответил генерал-майор. — На службу сегодня не пойду. У губернатора я вчера был. Отметился, так сказать…

— По какому же вопросу, коль не секрет? — поинтересовался Коротков. Он обрезал кончик сигары, и генерал с интересом наблюдал за этой экзотической процедурой. Он был уже изрядно навеселе.

— Как раз секрет, — ухмыльнулся Николай Степанович.

— Тогда вопрос снят, — понимающе кивнул головой Коротков.

— Ну вам-то сказать можно, — произнес генерал-майор почти покровительственно. «Дурак», — подумал Коротков. Он быстро раскусил вояку, понял все его слабые стороны. Сергей Павлович придал лицу крайне заинтересованное выражение. Больших усилий, впрочем, это не потребовало. Он действительно всерьез воспринимал информацию сверху. Любую информацию — никогда не знаешь, что именно пригодится.

— Но… строго конфиденциально, — генерал-майор поднял указательный палец.

— Разумеется, Николай Степаныч. Короткову уже было скучно. После такого вступления, как правило, следует пустой треп. Особенно, если собеседник нетрезв и очень хочет продемонстрировать свою значительность и принадлежность к высоким государственным секретам. Сапог армейский, думал Сергей Павлович с неприязнью.

— Строго конфиденциально, — веско произнес генерал-майор. Ох, и нравился он себе! Коротков взмахнул сигарой: да, дескать, конечно. — Вчера губернатор собирал секретное оперативное совещание… очень узкий круг: руководство ФСБ, ГУВД. Интересы вооруженных сил представлял я.

Ах, какое это было «Я»! Какой высоты и значимости было это «Я»! Коротков чуть не поморщился. Он заметил, что взгляд генерал-майора направлен мимо него. Догадался: Николай Степанович обращается к своему собственному отражению в зеркале. Боже, какой идиот!

— В городе готовится серия терактов. Первый взрыв уже произошел… Слышали, Сергей Павлович, о ночном взрыве?

— Слышал краем уха, — ответил Коротков, уже напрягаясь и ощущая дуновение какого-то странного ветра. Он казался невозмутимым, но внутри уже сработало нечто… он сам не знал что.

— Слышал краем уха. Но говорили — там утечка газа…

— Ха-ха… утечка газа. Там так рвануло… Десять килограмм тротила! И каждый день террористы обещают производить новый взрыв. Десять раз подряд. Представляете?

— Вы думаете, это реально? — равнодушно спросил Коротков.

— Уже началось! Взрывчатки у них — хоть жопой ешь… один из наших, — генерал-майор поморщился, — прапоров продал больше ста килограмм. Козлина! За бабки и родину продадут.

Он обличающе ткнул пальцем в зеркало и сам не понял двусмысленности своего жеста. От праведного патриотического гнева генерал-майора вполне могли покраснеть зеленые деньги в его кармане.

— А цель террористов? — поинтересовался Коротков.

— Цель-то? Вполне конкретная цель: выкуп. Оч-чень, доложу я вам, неслабый выкуп. Строго конфиденциально!

— Ну, разумеется, — кивнул Сергей Павлович. «Вот оно! — стучало в голове. — Вот оно!» То, что нужно. То, что было так нужно. Десять взрывов! Они послужат хорошей прелюдией к убийству Старухиной. Они так ударят по всему городскому руководству, что… От перспектив даже двух захватывало.

— Терминатор требует выкуп — пять миллионов баксов!

— Кто такой Терминатор? — спросил Коротков.

— Это псевдоним. Так был подписан ультиматум губернатору. Псих, думаю. Но все мои коллеги силовые склонны считать его очень опасным… Обосрались и ходят, в штаны наложивши. Я предложил реальные меры противодействия преступникам…

— Извините, Николай Степанович, что перебиваю, — сказал Коротков. — Если я правильно понял, то выплата пяти миллионов долларов остановит Терминатора?

— Видимо, так… Я предложил им толковый план по противодействию преступникам, но меня не послушали.

Генерал-майор продолжал разглагольствовать, но Коротков его уже не слушал. Он обдумывал ситуацию. Никакой ясности пока не было. И очевидно, что необходима дополнительная информация. Сергей Павлович сразу подумал о Штирлице. Генерал-майору он задал только один вопрос:

— И что же с выкупом?

— Не знаю, — честно ответил генерал-майор.

Капитан Реутов замер, увидев мужика в пестром камуфляже. Несколько лет назад капитан (тогда еще лейтенант) Реутов прошел спецкурс «Тайга» и отлично знал, что человека в лесу больше всего выдает движение. Даже зверь может пройти в десятке метров от охотника, не заметив его, если тот неподвижен и, разумеется, если ветер благоприятствует. Хочешь быть невидимкой — замри, а лес укроет, спрячет, поможет.

Человек в пестром остановился на опушке и несколько секунд присматривался и прислушивался. В правой руке он держал карабин. СКС, определил Реутов, серьезная машина.

Колесник? Черт его знает, не разобрать… по комплекции, вроде, похож. Интересно, видят его ребята? Должны. Климов и двое оперов заходят сейчас как раз с той стороны, откуда появился мужик. Колесник или нет? Наверно, все-таки он, Ванек. Пестрый вышел из леса. Шел легко, хорошо шел, тихо…

Пискнула радиостанция, и Реутов сразу отозвался.

— Ты его видишь? — спросил Климов.

— Отлично, — шепнул Сашка. — Что будем делать?

— Пусть подойдет к норе. Главное — отсечь его от леса…

— Согласен… деться-то ему некуда. Слушай, Борис, это Ванька или нет? Как думаешь?

Человек уже прошел почти половину расстояния до землянки.

— Я и сам не понял, — ответил Климов. — Он или нет, но брать надо. Давай, Саша, удачи тебе… И поосторожнее.

Реутов повернул голову налево и нашел глазами Авдеева, указал правой рукой в сторону леса. «Понял», — кивнул головой Виктор.

Человек подошел к входу в нору. Он уже взялся свободной рукой за брезентовый полог. В этот-то момент и раздался громкий, сухой треск — Авдеев неосторожно наступил на сук. Человек у землянки тотчас распластался на земле под прикрытием двух гранитных валунов. Между камней высунулся ствол карабина.

Реутов тихонько выругался и громко закричал:

— Ванька, ты окружен! Бросай винтаря, Ваня.

И сразу же ударил выстрел. Пуля отколола длинную щепку сантиметрах в двадцати от головы капитана. Неплохо для разминки, подумал Сашка. Он посмотрел на обнажившуюся белую, плотную древесину сосны. Неплохо. Хорошая у мужика реакция и решительности ему не занимать.

Практически не целясь, капитан вскинул АК и выстрелил дважды. Он вкатил одну пулю в левый валун, другую в правый. Взметнулись на поверхности камня белые фонтанчики каменной крошки и пыли, с визгом разошлись рикошета. Заполошно закричали над озером чайки.

— Вот так, — шепнул Реутов. — Мы, Ваня, тоже кое-что умеем.

Он знал, что человек, спрятавшийся за естественным бруствером, чувствует сейчас себя не очень уютно. Кто бы там он не был, а сознавать серьезность своего положения должен.

— Колесник, — снова крикнул Сашка, — ты окружен! Бросай винтовку и выходи с поднятыми руками!

Несколько секунд тишину нарушали только крики чаек над водой. Из разрыва в облаках внезапно выглянуло солнце. Сдержанные северные краски стали яркими, живыми. Озеро заиграло сотнями ослепительных бликов. Заблестели стреляные гильзы от Калашникова, полыхала красным рябина.

— Эй, ты, — послышалось из-за валунов, — вали отсюда на хер! Ты меня путаешь с кем-то… Я не Ванька, понял?

— Спутал — извинюсь! — выкрикнул капитан. — А сейчас выходи! Останешься живым!

— Вали на хер, я сказал! — отозвался неизвестный. — Патронов у меня хватит… понял?

Реутов не ответил. Скорее всего, думал он, там действительно прячется не беглый прапорщик, а кто-то другой. Но брать и устанавливать личность все равно нужно. Уж больно этот парнишка шустер и очень легко пускает в ход оружие. Да надо брать. И обязательно живым. Солнце спряталось так же внезапно как и появилось, пота рябина и потемнело озеро. Только чайки все носились над водой и орали.

Запиликала радиостанция в боковом кармане. Не отрывая глаз от прицела, Реутов вытащил портативную коробку «Моторолы».

— Как ты, Саша? — спросил Климов. Голос звучал напряженно.

— Нормально, Борис Васильевич, — отозвался капитан. — Я думаю — это не Колесник. Уж больно он прыткий для складского служаки.

— Я тоже так думаю. Но брать надо…

— Нет вопроса. Возьмем, — сказал Сашка. — Я думаю так: мы сейчас с нашей стороны начнем вести беспокоящий огонь. А вы втроем подойдете к его норе сзади. Высунуться мы ему не дадим. Как?

— Пожалуй, самое то, — помолчав, ответил майор. Реутов знал, что пауза отнюдь не свидетельствует о нерешительности Климова, просто майор не был склонен принимать скоропалительные решения. — Пожалуй… Только лучше стрельбы поменьше. Попробуй отвлечь его разговором. А огонь откроешь только тогда, когда мы появимся на взгорке, у него за спиной. Понял?

— Понял. Веду переговоры. При вашем приближении к объекту на два-три метра открываю кратковременный шквальный огонь.

— Ладушки. Начало через минуту.

— Борис, — позвал Реутов начальника.

— Да? — откликнулась радиостанция голосом Климова.

— Поосторожнее. Хочешь, поменяемся ролями?

— Ерунда, Саша, возьмем. Вы только сгоряча нас не зацепите.

— Постараемся… Удачи.

— Удачи.

Климов отключился. Реутов убрал «Моторолу» в карман, застегнул клапан. Ни на секунду не отрывая глаз от входа в землянку, негромким свистом он подозвал своих коллег и растолковал ситуацию. «Втроем, мужики, — сказал он, — короткими очередями. Плотно. По валунам, вокруг входа в землянку. По сигналу Бориса одновременно прекращаем огонь».

Офицеры заняли прежние позиции. Три автомата Калашникова сосредоточились на входе в нору. С противоположной стороны к землянке двинулись короткими перебежками трое мужчин в камуфляже. Шансов у стрелка за гранитным бруствером не было никаких. Возможно, он и сам это уже осознал.

— Эй, — крикнул Реутов. — Ты живой? За валунами было тихо.

— Эй, снайпер, — снова подал голос капитан. — Ты в капкане! Самое лучшее в твоем положении сдаться. Даю тридцать минут.

Про себя Реутов прикинул, что через три минуты все будет кончено. Климов и два оперативника Приозерского УР приближались. Они двигались по камням, по жухлой осенней траве, по ковру из хвои и опавших листьев. Легко, бесшумно и неотвратимо. Жаль, что там, за валунами, все-таки не Колесник. Жаль. Сашке очень хотелось с ним встретиться.

— Эй, Ваня, — крикнул он, — кончай дурить! Время-то пошло. Через полчаса я начну штурм. Тогда уже сдаваться будет поздно. Бросай винторез… а я обещаю не писать в рапорте о твоем глупом выстреле. А?

Климов привстал с колена и сделал еще одну перебежку. Теперь расстояние между майором и неизвестным стрелком составляло всего метров пятнадцать. Майор лег, вперед рванулись опера.

— Я не Ваня! — закричал неизвестный. Климову показалось, что в его голосе прозвучали истеричные нотки. — Дай мне уйти по-доброму… слышь ты, мент?

— Нет, Ванюша, не дам, — ответил Реутов. Он смотрел поверх валунов. Туда, где над самым входом в землянку показались головы ребят. Климов поднял руку, махнул ею, и прижался к земле.

— Огонь, — скомандовал сам себе старший оперуполномоченный службы по борьбе с терроризмом капитан Реутов. Он вскинул автомат привычным, многократно отработанным движением. Поцарапанный деревянный приклад АК-74 надежно уперся в плечо. Слева и справа от него к оружию прильнули два его товарища. Три ствола почти одновременно ударили по камням. В грохоте выстрелов не слышно было ни лязганья затворов, ни воя рикошетирующих пуль. Валуны быстро покрывались оспинами, как будто кто-то невидимый хлестал по камню стальными цепями. Та-та-та-та… и летят гранитные брызги. Та-та-та-та… сыплются бутылочные латунные гильзы. Стрельба — штука азартная.

Борис Климов лежал, прижимаясь к земле. Он не видел ни скорчившегося за камнем человека в пестром камуфляже, ни вспыхивающих огоньков в сотне метров впереди. На слух майор прикинул, что ребята расстреляли уже по пятнадцать-двадцать патронов. Наверно, тому, в укрытии, уже достаточно сильных впечатлений… Пора. Климов вскинул руку с зажатым в ней пистолетом. Автоматы смолкли, стало тихо.

Майор быстро вскочил. Впереди он увидел скрюченную фигуру лежащего человека, справа и слева боковым зрением уловил рывок ребят из уголовного розыска… Они, точно так же, как и майор, оставили автоматы на земле. ПМ в такой ситуации предпочтительней… Человек в пестром медленно-медленно начал поворачивать голову. Климов успел заметить струйку крови у него под ухом. Неужели зацепили? Климов сильно оттолкнулся ногами от земли и прыгнул. Справа от него распластался в прыжке приозерский опер. Кажется, он что-то кричал. Мужик в пестром камуфляже наконец обернулся. Это был не Прапор! Майор увидел напряженное лицо и раскрытый рот. Правой рукой пестрый пытался направить на Климова карабин.

Ногой майор ударил по стволу СКС, приземлился на другую ногу и упал на человека сверху. Рядом рухнул приозерский опер.

Допрос задержанного начался сразу как только на его запястьях защелкнулись наручники. Спустя час офицеры убедились, что связи между Иваном Колесником и задержанным нет. Они захватили браконьера.

«Москвич» Гурецкого остановился напротив убогого, голого осеннего скверика. Он был совершенно пуст.

— Здесь, Пернатый? — спросил Мишка.

— Здесь, Сохатый, — ответил Леха с заднего сиденья.

Задние стекла салона были тонированы. Если тобой интересуется ФСБ, светиться ни к чему. Бывшие морпехи начали свой поход в ад. Первым шагом на этом пути стала поездка к дому Генки Финта. После мнимой смерти Дуче и Прапора Финт стал последней нитью, связывающей с Натальей. Слабой была нитка, ненадежной. Но больше не было никакой. Что будет, если не удастся достать и разговорить Финта? Думать об этом не хотелось.

— Ну, я пойду, — сказал Гурецкий.

— Иди, — пожал плечами Птица. — Ты там поосторожней…

Хлопнула дверца. Мишка пошел в сторону дома. Птица закрыл глаза, привалился виском к холодному стеклу… И, кстати, та, вчерашняя молочница, уже проснулась, полная беды… Гурецкий удалялся, его широкая спина в черной кожаной куртке слегка покачивалась… Шлепнулся в жижу автоматный ремень, и Мишкин голос шепнул: «Держи, Пернатый». Болото выпустило светящийся пузырь газа. Высветило белые зубы на оскаленном грязном Мишкином лице. Они снова были вместе, они снова были в бою.

Гурецкий вернулся через семь с половиной минут, сел в машину, закурил.

— Нет никого дома.

— Будем ждать, — ответил Птица.

Ничего другого им не оставалось. Часы показывали четырнадцать ноль три. Финт в это время ставил первый заряд тротила. Одноногая цапля радостно скалилась.

— Слышь, Леха… — позвал Мишка.

— Что?

— Может быть, все-таки идем в РУБОП? Там специалисты.

— Нет, — жестко ответил Птица. — Я понимаю, Мишка, что втянул тебя в очень скверную историю. Ты можешь…

— Не пори херню, Пернатый, — оборвал Гурецкий грубо. — Чего бы стоили слова о дружбе, если бы она сводилась только к встречам по праздникам под водочку. Мы с тобой должны спасти человека. Извини — уже двух человек. И мы это сделаем.

Мишка обернулся и протянул Птице руку. Рука была сухой и твердой.

— Игорь, — начал Сергей Палыч без предисловий, — необходимо встретиться. Ты сейчас где?

— Я… — Штирлиц-Шалимов замялся, потому что находился сейчас именно в том месте, где Коротков намечал проведение какой-то секретной акции — на канале Грибоедова, недалеко от здания питерского ОМОНа. Шеф, видимо, понял что-то и сказал:

— Ладно… через полтора часа сможешь подъехать в клуб?

— Да, смогу.

— Хорошо, там и встретимся. Как, кстати, наш друг Сеня?

Этого вопроса Шалимов ждал. Дождался. Он вздохнул и сказал:

— Тут такое дело, Сергей Палыч… он скрылся.

— Что?

— Вчера вечером мы его потеряли.

— Т-а-а-к… почему ты не доложил мне? Шалимов не доложил шефу только потому, что и сам узнал об этом двадцать минут назад. Семена вела Лариса. Вела ночью, одна… Петровича Штирлиц отправил искать проклятый чемоданчик Дуче. Не было ничего странного или необычного в том, что Лариса упустила объект. Никто из профессионалов не поставил бы ей этого в вину. Хуже было то, что она не доложила о потере объекта сразу. А к утру Дуче скрылся.

Объяснять все это по телефону (миф о том, что мобильники трудно прослушивать, давно был развенчан) Штирлиц не хотел. Он сказал:

— Об этом лучше при встрече, Сергей Палыч.

— Хорошо… Как ты думаешь, Игорь, — продолжил Коротков уже спокойно, — за его исчезновением может стоять что-то серьезное?

— К сожалению, да. Мы принимаем все меры по розыску, но пока безрезультатно.

— Его нужно найти, геноссе Штирлиц. Если потребуются дополнительные расходы — не стесняйся. Но лишних людей постарайся не подключать.

— Понял, Сергей Палыч, сделаем все возможное.

— Ладно, работай. Через полтора часа жду в клубе.

Коротков отключился, Шалимов тоже выключил свой мобильник. Он сидел в машине на набережной канала Грибоедова у дома N 94, на противоположном берегу темнела арка дома девяносто один. Какую все-таки операцию затевает Палыч в этом адресе?

Финт подбросил Ваську Ливера до его дома и отправился к себе. Настроение было, мягко говоря, не особо. Томило нехорошее предчувствие. Хотелось нажраться, но нельзя — Семен велел к двадцати трем быть готовым. Что же он задумал? Баечка про выбивание долгов из банка уже не выглядела правдоподобной. Установка зарядов в жилых домах… Да-а! Может быть, в этих домиках живут руководители банка? А какая к черту разница? Все равно погибнут десятки людей. И ментура, и комитетчики весь город на уши поставят! Здесь не Чечня, не Таджикистан! Финт выругался шепотом. Потом вслух. Потом заорал во всю глотку. Он ощущал себя мухой в паутине…

Прав, прав был Очкарик: Дуче совсем шизанулся. Всегда в нем было что-то такое… Черт знает что, но очень стремное! Не он ли сам Очкарика слил? А чего? Запросто… запросто мог. Вон и Птицу на мину положил. А что теперь с Наташкой будет?

Финт снова заорал. Короткое и злое матерное слово заполнило салон «жигулей», заглушило звук магнитолы, затопило сознание.

Финт подъехал к своему дому.

Среди лиц, которые могли представлять интерес в связи с делом Терминатора, следователи ФСБ выявили некоего Геннадия Андреевича Финикова. Как и Птица, Фиников отбывал срок в одной с Фридманом зоне.

Секретарша Семена Ефимовича подтвердила, что Финт частенько бывал в офисе. По РУБОповской информации. Фиников мог быть причастен к похищению одного средней руки бизнесмена. Агентура докладывала, что бизнесмена около недели держали в подвале на какой-то даче. Выбили немалые деньги. Но сам терпила от всего категорически отказывался.

— Надо с этим господином Финиковым поплотнее поработать, — сказал Рощин своим следакам. — А чтобы было чем его прижать, попробуйте барыгу разговорить. Думаю, РУБОП здесь недоработал.

Через сорок минут в офис пострадавшего бизнесмена вошли два сотрудника ФСБ. Бизнесмен был ну очень сильно занят, как сказала секретарша, и хотел бы перенести беседу с господами на другое, заранее условленное время.

Господа улыбнулись и вежливо объяснили шикарной брюнетке, что беседа на самом деле называется допрос и переносить ее на другое время они не будут.

Спустя еще две минуты бизнесмен кричал про тридцать седьмой год, чекистский произвол, собирался вызвать своего адвоката, грозил обращением в Прессу и к лучшему другу — депутату Государственной Думы. Он энергично жестикулировал загипсованной рукой, а следователи слушали так внимательно будто слышали подобные тирады впервые. Когда пыл бизнесмена поутих, старший лейтенант Смирнов положил на стол фотографии великолепной четверки: Фридмана, Финикова, Козлова и Воробьева.

— А к ним за помощью не хотите обратиться? — сказал он.

Обличитель чекистского произвола побледнел. В кабинете стало очень тихо.

— Кто из них сломал вам руку? — буднично спросил второй следователь.

— Вот этот, — мотнул головой бизнесмен на фото Генки. Через две секунды он вскинул голову, нервно дернул узел галстука и сказал:

— Это провокация. Этих… я не знаю. И никогда не видел. Я категорически настаиваю на присутствии моего…

— Адвокат вам понадобится, когда вашей фирмой займется УБЭП[13], — оборвал его Смирнов. — Это мы организуем. Материалы на вас уже есть. И крепкие материалы. Достаточно крепкие, чтоб вас прикрыть.

Это была неправда, никаких материалов у ФСБ, разумеется, не было. Но практика показывала, что деятельность любой конторы, если хорошенько копнуть, имеет массу нарушений. Иногда на грани с криминалом, а иногда и за гранью. Сейчас комитетских следователей совершенно не интересовала эта сторона деятельности бизнесмена.

Смирнов просто создавал для него дискомфортные психологические условия.

Потек бизнесменчик уже через десять минут. Потек круто. Он рассказал во всех подробностях, как его прессовали люди Дуче, вымогая весьма круглую сумму. Как он легкомысленно понадеялся на свою крышу. И как потом оказался в подвале со вскрытым полом и выкопанной ямой. Ему сказали, что он уже не первый. Что под полом уже лежат в ямах такие же несговорчивые дураки… Яма служила ему туалетом, а впоследствии должна была стать могилой. Он рассказал, как его били Генка Финт и какой-то другой человечек по кличке Ливер.

Бизнесмен захлебывался от эмоций, пил вперемежку минералку и коньяк, пьянел на глазах. Когда бутылка опустела наполовину, Смирнов ее отобрал: следакам требовался не поток пьяных излияний, а детальные показания с именами, датами, адресами. Вот с адресами как раз было туго, место своего заточения он мог указать весьма приблизительно. Район, где располагалась пресловутая дача, мог занимать площадь триста-четыреста квадратных километров. Может — больше.

Спустя сорок три минуты с того момента, как бизнесмен начал свой рассказ, старший лейтенант Смирнов выключил магнитофон.

— Вот видите, — сказал он. — Можно, оказывается, обойтись и без помощи адвоката. Спасибо. А вам я советую обратиться в РУБОП…

Следователи покинули кабинет бизнесмена. Теперь совершенно определенно вырисовывалась потребность встретиться с Финтом.

— Ладно, — сказал Птица, взглянув в который раз на «командирские». Они ждали уже почти четыре часа, а Генка все не появлялся. И не было никакой уверенности, что он вообще появится. — Ладно, пожалуй, ты прав — надо идти в РУБОП. Заводи, Сохатый, поехали.

Мишка внимательно посмотрел на него. Обращение в официальные органы означало, что розыском Натальи займется мощная, профессиональная организация. С опытом, с агентурой, со спецтехникой. Вероятность благоприятного исхода в таком случае возрастет на несколько порядков. Одновременно это означало, что Птица снова сядет на нары. Гарантированно и надолго. Очень надолго.

— Хочешь, — сказал Мишка. — В РУБОП или в Комитет поеду я? А тебя я сумею спрятать. Пересидишь шухер, а потом устроим новые документы, и рванешь из Питера. Реальный вариант.

— Брось, Миха, ботва все это.

— Не скажи… Говорун давеча весточку прислал. Он, оказывается, в Иностранном легионе. Пишет, что наших там не мало.

— Его дело. Я присягу этой стране давал. Бегать, как заяц, не буду. За все на свете надо платить. Заводи, Сохатый.

Гурецкий понял — все! Решение принято, и заставить Птицу переменить его невозможно. Мишка вышвырнул окурок в окно и пустил движок.

— Тебе клапана нужно регулировать, — сказал вдруг Птица.

— Что?

— Клапана, говорю, стучат… регулировать надо. Гурецкий снова внимательно посмотрел на Леху, но ничего не сказал. Слова были ни к чему. Осенняя темень за окном пахла сыростью, выхлопным газом и расставанием. У Мишки перехватило горло. Такое было в детстве, когда он часто болел ангиной. Он медлил. Он тянул время, как будто это могло что-то изменить.

— Поехали, Миха, на улицу Чайковского, — сказал Птица сзади.

Гурецкий неохотно выжал сцепление и тронул «москвич» с места. Клапана, говоришь, стучат… ах, Леха, Леха! Клапана…

— Вот он! — выдохнул Птица в затылок. В десяти метрах впереди вылезал из салона светлой «семерки» высокий крепкий мужик в кожаной куртке.

— Берем, — коротко бросил Мишка. Он аккуратно остановил автомобиль прямо напротив подъезда. Не спеша вышел. Финт мельком посмотрел на него и двинулся к подъезду. Когда он был уже в двери, из «москвича» вылез Птица. Тусклый свет лампы под козырьком подъезда падал ему на лицо. Гурецкий видел его сбоку, в профиль. Точно такое же лицо было у Птицы тысячу лет назад на берегу Малах-Гош, когда пуля узкоглазого снайпера пробила каску и голову Валерки Ткача.

Птица смотрел в спину своего бывшего лагерного кореша. В желтом прямоугольнике дверного проема силуэт Генки был обрисован четко. Это напоминало кинокадр из черно-белого кинематографа.

— Эй, Финт! — негромко сказал Птица. Черный силуэт в проеме замер и резко обернулся. Секунду бывшие кореша смотрели друг на друга. После лагеря они виделись всего несколько раз. Сегодняшняя встреча была особенной.

— Ты? — сказал Финт. Чего больше было в его голосе — удивления или страха?

— Я, — ответил Птица. Он сделал стремительный шаг вперед и выбросил правую ногу. Финт отпрянул в сторону. У него всегда была хорошая реакция и отличная подготовка. Он уже ушел от удара ноги, но тут получил мощнейший удар левой рукой в голову.

Птица ловко подхватил враз обмякшее тело и потащил к распахнутой дверце «москвича». В сорока метрах от них Штирлиц господина Короткова, Игорь Шалимов, только покачал головой. Все в этой истории ему страшно не нравилось.

Пять миллионов долларов США в сотенных купюрах весят тридцать пять килограммов. В трюме Черной Галеры найдется место для пяти полиэтиленовых мешков весом чуть больше двух пудов. Через каких-то пять часов, обосравшись, чекистские псы положат мешки с деньгами к ногам Терминатора. Жалко, что не допер сразу выставить обязательное условие: выкуп передает лично губернатор. Ладно, сказал Семен себе, не будь таким тщеславным… хватит того, что они там все и так в дерьме. Бабки привезет какой-нибудь полковник. Интересно, кстати, как там пани Микульска поупражнялась в стрельбе из обреза? Сука драная! Минетчица, вафлерша… Жалко, не успел лично отпилить ей ногу. Ну да ладно. С пятью зелеными лимонами я еще смогу устроить такое шоу! Кровь будет кипеть в шпигатах[14] Черной Галеры! А комендор устанет заряжать свою кулеврину. Эй, подносите картузы с порохом, черти! Пли! И чугунное ядро вдребезги разносит мраморную богиню в Летнем саду. Только нога останется стоять на постаменте. Пли! И летят кровавые ошметки случайного прохожего на набережной. Орет, надрывается черный петух с красным гребнем. Пли! Пли! Пли! Серый Санкт-Петербург цепенеет от его хриплого крика. Рому, суки, для моей нежной птички! Несите рому!

Терминатор Фридман ехал в Питер. На дачу он вернется только после получения выкупа и с одной единственной целью — убить Прапора. А бабенку Ванька замочит сам. И сделает это охотно. Вон как глазенки блеснули, когда услышал: сучка твоя, делай с ней, что хочешь. Ай да Ваня!

Терминатор ехал в Питер. Он бредил наяву, он забывал переключаться на ближний свет при приближении встречных автомобилей, он очень рискованно обгонял.

Доехал Семен Ефимович благополучно.

Финта решили брать. Информация, полученная от бизнесмена, позволяла прижать гражданина Финикова плотно. В адрес выехала группа захвата. В 19:04 два бойца РОСО «Град», одетые сантехниками и с сильным запахом водки (предварительно они опрыскали друг друга спиртным из обычного пульверизатора), позвонили в дверь квартиры Генки Финта. Они были готовы к любому обороту событий. Бывший боксер навряд ли согласится надеть наручники добровольно. Но любая попытка сопротивления офицерам «Града» была изначально обречена на провал. Вяло переругиваясь, два поддатых сантехника стояли у двери Финта. Один непрерывно нажимал кнопку звонка.

— Кто? — раздался женский голос.

— Чего водой соседей заливаешь в натуре, хозяйка? — сказал лейтенант Мамыкин с блатными интонациями в голосе.

Щелкнул замок, и дверь приоткрылась.

— У нас все в порядке, — ответила женщина. — Мы никого…

Договорить фразу она не успела. Женька Мамыкин рванул дверь на себя и, ловко отодвинув женщину в сторону, вошел в квартиру. Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда. Автомобиль Финта стоит у подъезда — значит, он дома.

Лейтенант отлично понимал, что в любой момент может грохнуть выстрел.

— Тихо, — шепнул оторопевшей женщине второй офицер «Града». — ФСБ. Где муж? Быстро!

Все еще не пришедший в себя после нокаута Финт в это время сидел на заднем сиденье «москвича» Мишки Гурецкого, всего в трехстах метрах отсюда.

Пока ошеломленная жена Финта соображала в чем дело, лейтенант Мамыкин снова появился в прихожей. Осмотр двухкомнатной квартиры занял меньше шести секунд. Женька отрицательно мотнул головой: никого. В прихожую уже входили офицеры следственной службы. Напряженное ожидание захвата потенциального сообщника Терминатора сменилось разочарованием.

— Где ваш муж? — спросил у женщины майор Рощин. Машина стояла у подъезда, и оставалась надежда, что Финт выскочил за сигаретами, например, и сейчас подойдет.

— Вы кто? — спросила Генкина жена. Она была в шоке.

— Федеральная служба безопасности, — ответил Рощин. — Где ваш муж?

— Я не знаю, — выдавила Нина Финикова. Она бессмысленно пялилась в удостоверение майора. — Вчера уехал на дачу к своему приятелю. Пока не вернулся…

Опять дача, подумал Рощин. Его томило нехорошее предчувствие.

— Лжете, — жестко сказал он. — Автомобиль стоит у подъезда. Быстро отвечайте: где ваш муж? На чем уехал? Кто, кроме него, пользуется машиной?

— Никто… а что, собственно? — она смотрела испуганно. — Объясните мне, что случилось?

Офицеры переглянулись. Исчезновение Фридмана и всех его подельников не могло быть случайным… Со стороны могло показаться, что Терминатор загодя предвидел все шаги следствия… От загадочной фигуры Терминатора веяло почти мистикой. Офицеры ФСБ в мистику не верили. Они верили только в факты. А факты показывали, что Фридман психически больной человек. И совершает ошибки. Но Финт, получается, тоже скрылся. Как и Птица. Как и сам Дуче.

— Где ваш муж? — снова спросил Рощин.

— Господи! Да что случилось?

— Нина Андреевна! Вашему мужу грозит опасность, — соврал Рощин. Эту ложь он не считал большим грехом. — Нам нужно знать, где он.

— Вчера он сказал, что едет на дачу к приятелю. А что…

— Как фамилия этого приятеля? Где дача?

— Я не знаю фамилии. А зовут Семен…

— Так… ясно. А дача-то где находится? Женщина потихоньку приходила в себя.

— Он, кажется, упоминал Первомайское… недалеко, сказал, от Первомайского. Но объясните мне наконец — что происходит?

«Если бы я сам понимал, что происходит», — подумал Рощин. Он сильно устал, ощущал легкий гул в голове от повышенного давления. И вообще — все в этом деле шло не так, неправильно, непредсказуемо.

— Мы должны провести обыск в вашей квартире, — сказал он и вытащил из кожаной папки постановление прокуратуры.

Женщина побледнела. Видимо, она что-то знала о деятельности своего мужа. Возможно, знала много или опасалась, что в квартире обнаружится что-нибудь горячее.

В прихожую вошел еще один следователь. Он обратился к Рощину:

— На минуту, Сергей Владимирович.

Вдвоем они вышли на лестничную площадку, прикрыли дверь.

— Внизу, в подъезде, есть следы крови, и вот… Следователь показал ключи от «жигулей» с брелком сигнализации.

— Валялось там же. Я проверил — ключики от автомобиля господина Финикова. Капот у машины теплый — ею пользовались недавно, совсем недавно.

Майор вздохнул. События снова принимали неожиданный оборот.

— Очухался, — сказал Мишка Гурецкий. — Очухался, только прикидывается. Это ты, брат, зря. Ни хера у тебя не выйдет. Так что открывай глазенки-то. Времени у нас нет.

Финт открыл глаза. Он и сам понимал, что шансов у него немного. Он слегка пошевелил левой рукой — револьвера в плечевой кобуре уже не было. А через секунду ствол китайской газовой хлопушки, переделанной под мелкашку, уперся ему в затылок. Да, шансов нет вовсе! Рано или поздно это должно было случиться. Но умирать все равно не хотелось. Щелкнул взведенный курок.

— Где Наталья? — спросил Птица сзади. Голос звучал глухо.

— На даче, — ответил Генка. — Недалеко от Первомайского.

— Поехали, покажешь.

— Леха, — негромко сказал Финт, — не убивай. А, брат? Я знаю, что я последняя сволочь… но… не убивай.

Сильная рука схватила его сзади за волосы. Мощный рывок. Если бы не подголовник, Генке было бы плохо.

— Надо бы тебя грохнуть. Но… приведешь к Наталье — останешься жить… Давай, Миха, погнали: времени нет.

Гурецкий вывел машину задним ходом из тупичка и, пристально глядя Финту в глаза, сказал:

— Задумаешь какую-нибудь глупость… сам понимаешь!

Он не стал договаривать. Ухмыльнулся. В этой ухмылке Генка прочитал свой приговор. Он не был трусом, но все-таки ему стало не по себе. Финт видел Гурецкого впервые, но сразу понял — этот мужик слов на ветер не бросает.

— Я что, себе враг? — сказал он как можно равнодушнее.

— Ну-ну.

Мишка включил передачу, и «москвич» медленно двинулся по улице. Через двадцать секунд они проехали мимо подъезда Генкиного дома, где Генку ждала засада и люди майора Рощина приступали к производству обыска. А сам майор разговаривал с женой Генки. Всего этого ни Финт, ни Птица с Мишкой не знали.

Следом за ними ехали с приличным интервалом два автомобиля. За рулем одного сидел Игорь Шалимов, в другом — его разведчица Лариса.

Наталья задумалась. Сейчас она была далеко-далеко от этого подвала. Она шла под теплым весенним солнцем и толкала перед собой нарядную детскую коляску. А оттуда ей улыбался маленький человечек. Сын Птицы. Значит — Птенец. Ветер будет слегка шевелить листву. А солнце блестеть на хромированных спицах. И маленький светлоголовый Птенец будет улыбаться беззубым ртом и тянуть крохотные розовые ручонки. А навстречу по аллее, пронизанной светом, идет Лешка.

Мощный поток счастья наполнил Наталью, теплой волной накрыл того маленького человечка, что уже жил в ней.

Ах, как недолго ему осталось жить!

Наталья улыбалась. По инерции она продолжала улыбаться и тогда, когда откинулась крышка люка над головой и в проеме показалась круглая морда Прапора. Ванька сидел на корточках, курил сигаретку и смотрел на нее странным немигающим взглядом. Наталья ощутила беспричинную тревогу. Она не знала, что сигнал опасности исходит от крохотного, еще неоформившегося человеческого существа внутри нее. Крошечный комочек плоти уже инстинктивно почувствовал опасность и узнал в Ваньке своего убийцу. Он беззвучно кричал матери:

«УБИЙЦА! Там — УБИЙЦА!»

Наталья этого не понимала. Она ощущала тревогу, но не понимала ее истинной причины.

Ванька выплюнул сигарету и начал медленно спускаться вниз, в подвал, в преисподнюю. Он не спешил. Хотя еле дождался отъезда Дуче. Семен сказал: сучка твоя, делай с ней, что хочешь. После этих слов у Ваньки мгновенно пересохло во рту. Он еле дождался отъезда своего благодетеля. А сейчас он медленно спускался вниз, и ступеньки деревянной лестницы поскрипывали под ногами. Торопиться не надо, сказал он себе. Там, на кордоне, замочил бабенку сразу… И что? Трахал потом мертвое тело. Впрочем, ему тогда понравилось. Ощущение было новым и очень острым. А тело еще теплым и мягким. Но сейчас торопиться не будем. Делай с ней что хочешь.

Ванька ступил на пол. Он стоял, засунув руки в карманы брюк и покачивался на каблуках. На морде играла улыбочка.

«УБИЙЦА! — кричал крошечный человечек в чреве. — УБИЙЦА, МАМА!»

«Сучка твоя, делай с ней что хочешь!» — сказал Дуче.

Прапор присел на корточки напротив Натальи и захохотал.

— Не посмеешь! — сказала она и тихо и твердо. Глаза встретились. Глаза жертвы и убийцы. Хрупкая женщина смотрела в лицо садиста, насильника и убийцы с отчаянной решимостью. Он улыбался. «УБИЙЦА, МАМА!» — звучало у нее в голове.

— Не посмеешь, — вновь повторила она. Ванька ударил ее кулаком в живот. Маленькая женщина охнула и согнулась. Ванька схватил ее за волосы. Рванул, выворачивая лицо вверх и в сторону.

— Сейчас ты у меня сосать будешь и причмокивать, интеллигентка!

Ванька швырнул ее на пол. И снова ударил в живот. Он наслаждался своей властью над беззащитным человеком. Ему было очень хорошо.

— Куда мы? — спросил Птица.

— Заскочим в одно место, прихватим ружьишко, — ответил Мишка. — А то арсенал наш откровенно слабоват.

Птица ничего не ответил. Он с ненавистью смотрел в затылок Финта. Рука сжимала рубчатую рукоять китайской поделки, приспособленной нашими умельцами для стрельбы патрончиками калибра 5,6. Слабоват, конечно, арсенал. Но при выстреле в упор в этот рыжеватый затылок свинцовая пулька запросто ввинтится в мозг ублюдка… Нельзя! Нельзя, ты уже пообещал! Только бы эти козлы ничего не сделали Наташке. Только бы… Господи! Я никогда ничего у тебя не просил. Господи! Помоги мне. Я очень тебя прошу, Господи!

Плыл за окнами автомобиля вечерний хмурый город. В сеточке дождя, в тревожном мигании светофоров. В предчувствии беды. В этом городе, в котором он родился и вырос, уже не было для него места. Его уже искали. Его — террориста и убийцу нескольких ни в чем неповинных людей.

Но я не хотел их смерти, Господи! Э-э, брат, это слова. А судят всегда по делам! Дела твои пахнут кровью, брат.

Господи, не суди.

Не я сужу тебя. Ты сам себя судишь.

Птица закрыл глаза. Он не хотел видеть этот ненавистный рыжеватый затылок. Мишка засек это в зеркало.

— Эй, Леха, — окликнул он, — Ты в порядке?

— В полном порядке, — ответил Птица, открывая глаза.

Мишка подмигнул в зеркало. Птица вздрогнул. Точно также ему подмигнул Валерка Ткач за секунду до выстрела снайпера с левого берега Ма-лах-Гош.

— Держись, морпех, — сказал Мишка.

— Я в полном порядке, — повторил Птица без всякого выражения.

Бред, подумалось, полный бред. Какой теперь может быть порядок?

— Эй, братан, — обратился Гурецкий к Финту. — Сколько там бойцов на этой дачке?

— Двое, — быстро ответил Финт. Он сейчас зарабатывал себе жизнь. — Двое. Какие к черту они бойцы? Один барыга, хомут складской и сам Дуче.

— Кто? — удивленно спросил Леха.

— Дуче и этот… чмо со взрывчаткой, Иван.

— Они живы? И Семен, и Ванька живы?

— А хер ли с ними сделается? — удивился в свою очередь Финт.

— Да, дела, — сказал Гурецкий. — А в какое время ты их видел?

— Около полудня я оттуда уехал.

Тела, покрытые простынями, Мишка видел значительно раньше. Выходило, что на квартире Семена погибли другие люди. Неужели сотрудники ФСБ? Это серьезно, этого Дуче не простят никогда.

— А вот ты-то как жив остался, Леха? — спросил Финт. — Мне Семен сказал, что он тебя прямо на чемодан с тротилом положил. И ты уже с ангелами беседуешь.

— Заткнись! — сказал Птица, и Финт покорно замолчал.

— А скажи мне, брат Геня, — продолжал расспросы Мишка, — как у этих славных ребят с оружием?

— У Дуче есть пушка. Заморская машинка. «Зиг-Зауэр» фамилия, не сталкивался с такой?

— Сталкивался, — кивнул Гурецкий. — Хорошая машинка. А у этого, у прапорка вашего?

— Не знаю… Но вообще там есть помповое ружьецо.

— Ясно. Ну, а собачки, сигнализация… с этим как дела?

— Вот этого ничего нет. Только в планах.

— Точно?

— Зачем мне темнить? Себе дороже встанет.

— Это верно. Если начнешь крутить, пулю я в тебя всегда смогу вогнать. А не я — так Леха. Это я тебе гарантирую, братан.

Мишка обернулся к Финту и ласково улыбнулся ему.

— А теперь, — продолжил он, — расскажи-ка нам, Геня, про окружающий ландшафт и архитектуру этой замечательной дачи. Подходы, подъезды, заборы, запоры, расположение помещений…

Генка описал все подробно и точно. Он понимал, что Прапор и Семен никак не смогут противостоять двум опытным диверсантам. И даже если в каждое окно дачи поставить по пулемету, Сема с подручным обречены. Птица с Мишкой возьмут их голыми руками. Только бы эти придурки ничего не сделали с Наташкой, подумал он. А ведь могут, запросто могут. Вот тогда — все! У Финта аж мурашки по спине побежали. Тогда — все! Амбец… Затылком он постоянно ощущал ненавидящий взгляд Птицы.

— Ладно, — сказал Мишка, остановив машину в переулке, — Вы подождите здесь… а я сгоняю. Ты, Пернатый, присмотри за братаном.

Он вышел и через две секунды уже исчез в подъезде неказистого дома. Подъезд был сквозным. По мрачному захламленному проходу Гурецкий вышел во двор, углубился в лабиринт сараев и гаражей. Он нашел ржавые металлические ворота с неровной надписью «Разборка ВАЗ», нажал кнопку звонка сбоку. Подождал, потом нажал кнопку снова: длинный, короткий, длинный. Звонок звучал негромко. Мишка знал, что от ворот до будочки, где сидит сторож, метров сорок. Он терпеливо ждал. Наконец, послышались шаги. Тяжелые, стариковские… Похоже, именно тот, кто ему нужен. Мишка не был здесь около года. Все за это время могло измениться. Человек подошел и остановился за воротами. Мишка поднес зажигалку к сигарете. Прикуривал он долго, знал — в щель между створок его внимательно разглядывают. Узнает или нет?

Зазвякало железо, и одна створка приоткрылась. Узнал, значит.

— Чего пришел? — спросил равнодушный голос.

— Запчасть бы одну купить надо, дядя Коля, — негромко сказал Мишка.

— Да брось ты дымить-то… не курилка здесь. Какую?

— А как год назад брал. Помнишь?

— Разве вас всех упомнишь, — проворчал пожилой мужик, которого Гурецкий назвал дядя Коля. Но дядя Коля сказал неправду. Он помнил и Мишку, и ту запчасть, которую продал почти год назад бывшему морпеху. Память у него была отменная.

— Нет таких, — добавил он. — Приходи дня через три. Может быть, найду чего. А еще лучше через неделю.

— Мне сейчас надо, — коротко сказал Мишка. Он аккуратно затоптал хабарик, посмотрел в темный провал ворот, где угадывалась мощная фигура человека. Оттуда звучал грубоватый голос и доносился слабый запах спиртного. Примерно год назад Гурецкий уже покупал у дяди Коли запчасть. Тогда он купил ТОЗ-21, самозарядный карабин с магазином на десять патронов. Из этой запчасти Гурецкий сделал только один выстрел. После чего оружие было утоплено в Обводном. Но это другая история.

— Зайди, — сказал сторож. — Не хер на виду торчать.

Мишка прошел внутрь, и дядя Коля закрыл ворота. Когда-то фамилию сторожа знали миллионы любителей бокса в СССР и за его пределами. С тех пор много воды утекло и произошло очень много событий.

— Сейчас ему надо, — проворчал дядя Коля. — Так дела не делают. У меня не магазин. Тут время требуется…

— Мне надо сейчас, — сказал Мишка. — Что у тебя есть в закромах?

— Нарезного нет, — ответил бывший боксер.

— Давай, что есть, некогда мне.

— Ишь ты… давай, что есть! Двести баксов. МЦ-21, автомат, 5 зарядов. Двенадцатый калибр. Плюс десяток патронов. Хочешь больше — по баксу штука.

— Гожо, беру. Веди в закрома, дядя Коля. Через пять минут Гурецкий осматривал неновое, но в хорошем состоянии самозарядное ружье МЦ-21-12. Голая, без абажура, лампа отбрасывала желтоватые блики на буковый, с выступом под щеку приклад. В полиэтиленовом пакете лежали десять толстеньких патронов двенадцатого калибра в ярких картонных гильзах. Пять с картечью, пять пулевых. Спустя еще три минуты две стодолларовые купюры перекочевали в карман дяди Коли, а ружье было разобрано и завернуто в кусок рваной, но чистой тряпки.

Мужчины пожали друг другу руки. Ни один из них не сказал больше ни слова. Только когда Гурецкий ушел, дядя Коля покачал головой с перебитым носом и открыл об край верстака бутылку пива.

— Удачи, — пробормотал он себе под нос. — Уцелеешь — приходи. Во дворе завыла собака.

Ванька лениво наблюдал за окровавленной сучкой. Он уже насытился и теперь ему было скучно. Хотелось выпить. Выпивки было полно, да Семен запретил. Семена Ванька побаивался. Если б хоть знать, когда он вернется.

Сучка снова попыталась уползти в угол. Иван лениво поднялся, подошел… Она смотрела снизу вверх затравленными, тоскливыми глазами. Нет, уже равнодушными. ПУСТЫМИ. Существо внутри нее больше не кричало.

— Ну, проблядь, поняла теперь за жизнь? Интеллигентка вонючая. Вижу — поняла… А то строила из себя! Тьфу!

Ванька плюнул на голую окровавленную женщину. Она вздрогнула. Она больше не молила о пощаде. Когда Ванька узнал о беременности, он стал бить сапогом в живот уже целенаправленно. Она делала все, что он приказывал. Она старалась спасти маленького Птенца.

Спасать было больше некого. УБИЙЦА, МАМА! — Этот твой хахаль меня в багажнике вез, поняла, сука? Он из себя крутого корчил… а? Крутого! А кто круче оказался? То-то… На ошметки козла разнесло. Ладно, сука, лижи сапоги… все кровищей своей блядской перемазала. Эх, выпить охота!

В процессе обыска у Финта нашли пачку патронов калибра 5,6. Это автоматически давало повод для задержания. В былые времена оружия на руках у населения было несравнимо меньше, а статья 218 старого УК РСФСР срабатывала железно. Преступлением являлся сам факт хранения оружия, боеприпасов или ВВ. Бери и сажай. Теперь стволы ходят почти что свободно, а 222 статья нового кодекса уже не гарантирует стопроцентного попадания оружейников-любителей на нары. Да и любителей все меньше, все больше профессионалов. Еще лет десять назад криминальный арсенал составляли в основном самопалы кустарного изготовления, ржавые обрезы охотничьих ружей или выкопанных на местах боев винтовок Мосина. Хищение в какой-нибудь воинской части боевого оружия было всесоюзным ЧП. Ориентировки расходились по всей стране! В Ленинград немедленно сообщалось об утрате одного (!) ПМ без магазина (!) во Владивостоке. Это реальный факт. Теперь… теперь никто на такие пустяки уже просто не обратит внимания. Так, мелочевка…

Рощин продемонстрировал понятым коробочку с патронами. А через несколько минут была обнаружена любительская фотография форматом десять на тринадцать, которую понятым показывать не стали. На глянцевой бумаге дружно улыбались в объектив (Внимание! Скажем чиз!) четверо мужчин: Дуче, Финт и два покойника — Козуля с Очкариком. Козуля обнимал Очкарика за плечи. В тот момент он уже знал, что Очкарик приговорен. Но фотография этого, разумеется, передать не могла. Славная четверка была запечатлена на фоне распахнутых металлических ворот. На заднем плане виднелся фасад дома из красного кирпича. Ни даты, ни каких-либо других надписей на фото не было.

— Взгляните, пожалуйста, Нина Андреевна, — попросил Рощин. — Вам знакома эта фотография?

Жена Генки с покрасневшими, заплаканными глазами посмотрела на снимок и кивнула головой. Говорить с этими людьми ей не хотелось. Они пришли за Генкой… А мужа Нина любила. Любила по-настоящему, до беспамятства. Любила еще со школы, ждала со службы в армии, ждала, пока он сидел. Она знала, что Генку когда-нибудь снова посадят. Много раз пыталась с ним поговорить… он только отмахивался. Она прощала ему его отсутствие по несколько дней подряд. Ревновала! Но тут же говорила сама себе, что пусть уж он лучше будет у шлюх, чем со своими страшными дружками. Она видела, как он менялся. Как становился все более далеким, жестоким, злым… как вздрагивал иногда от звонка в дверь.

— Это та самая дача? — спросил майор.

— Какое это имеет значение, — пожала плечами Нина.

— Огромное, Нина Андреевна, — сказал Рощин. — Ваш муж уже наделал очень много ошибок. Чем быстрее мы его сможем найти…

— Тем быстрее он окажется за решеткой, — перебила женщина.

— Если он придет сам, — продолжил майор, — у него есть шанс отделаться минимальным наказанием. (Нина с сомнением покачала головой.) Да, да, Нина Андреевна, чем раньше он будет у нас, тем легче будет его участь. Если вы что-то знаете, помогите всем: себе, мужу и нам.

Рощин лгал. Он отлично понимал, что если Финт причастен к организации теракта, то шансов на минимальное наказание у него нет. Изменить что-либо в данной ситуации могла только добровольная явка с повинной и полная сдача подельников. На такой шаг Финт вряд ли решится… а может быть, он уже просто физически не способен этого сделать. Следы крови в подъезде и оброненные ключи заставляли предположить самое скверное: возможно, думал Рощин, эта женщина уже вдова. Майор лгал, но не чувствовал никаких угрызений совести. Перед глазами стояло мертвое лицо Славки Ряскова и обрез, зажатый в тиски. Еще он видел вмиг осунувшееся лицо генерала Егорьева. Именно ему, начальнику управления, предстояло сообщить Елене Рясковой, что у нее больше нет мужа, а у шестилетнего Кости — отца.

Сергей Владимирович Рощин лгал, но не испытывал угрызений совести. Он нес ответственность за жизнь десятков, возможно, сотен людей, которых банда террористов сделала заложниками в борьбе за пять миллионов долларов. Руководил бандой шизофреник. И это обстоятельство делало ситуацию еще более опасной и непредсказуемой. Первая кровь уже пролилась. В мирное (казалось бы, мирное) время погибли люди. Их убили жестоко, подло и цинично… Уже погибли:

Инспектор ГИБДД старший лейтенант Алексей Васильев.

Старший сержант ОМОН Андрей Коршунов.

Водитель КамАЗа Петр Степанович Ковун.

Четверо пассажиров «москвича» под поселком Агалатово, — их имен Рощин сейчас не вспомнил.

Уже погибли:

Пенсионер Степан Савельевич Воронов, которого убивал, но не смог убить немецкий пулеметчик, которого убивал, но не смог убить в рукопашной огромный пьяный эсэсовец, а убил дезертир Ванька Колесник. И жена лесника Виктора Афанасьева Надежда. И сторож кооперативной автостоянки Олег Егорович Матвеев.

И трое безвестных бомжей в нежилом доме на улице Котляковской.

Уже погибли:

Кандидат наук Маргарита Казимировна Микульска.

Капитан ФСБ Вячеслав Дмитриевич Рясков.

Кстати, погиб и разведчик Штирлица-Шалимова с псевдонимом Петрович, но об этом следствие еще не знает, так как работы по разборке взорванного дома все впереди.

А двадцать шесть минут назад погиб неродившийся Птенец — сын Натальи Забродиной и Алексея Воробьева. Об этом майор Сергей Рощин тоже ничего еще не знает.

Этот страшный мартиролог прозвучал в голове Рощина беспощадно и страшно. Он понимал, что список может иметь продолжение. Чтобы этого избежать, майор готов был пойти на любую ложь, дать любые обещания.

Голова раскалывалась, шумело в висках, и Рощин с тревогой думал, на сколько его еще хватит? Сколько он продержится на ногах? Таблетки уже не помогали. Но бросить дело в той ситуации, что сложилась на настоящий момент, он не мог.

Уже ничего не скрывая, он начал массировать затылок ладонью. Знал, что самообман, что гипертонию массажиком не забодаешь… но ему казалось, что стало немножко легче. Пересиливая себя, Сергей Владимирович улыбнулся Финиковой и сказал:

— Помогите всем, Нина Андреевна. От вас сейчас зависит очень много. Вы можете помочь себе, мужу и нам.

Нина разрывалась между недоверием к Рощину и страстным желанием поверить ему. Она боялась навредить любимому человеку и одновременно ей было страшно упустить возможность помочь. Этот странный, очень усталый комитетчик почему-то внушал доверие. Она решилась и тихо, неуверенно сказала:

— Не знаю, поможет ли… но на эту дачу он собирался ехать с Васькой. Гена ему звонил, договаривался.

— А как фамилия Васьки? — спросил Рощин. — Адрес, телефон.

— Не знаю… — она пожала плечами. — Гена называл его Ливер.

«Москвич» Гурецкого ходко шел на Выборг. Новая трасса была в весьма приличном состоянии. Озаряемые дальним светом фар, котофоты на столбиках ограждения и разделительном барьере мерцали пунктирами. После событий семнадцатого августа движение по трассе заметно поубавилось. Раньше в обе стороны днем и ночь катили тяжелые фуры, туристские автобусы, стада легковух… Скачок курса доллара разрядил транспортные потоки втрое. Кризис, господа, кризис.

В салоне «москвича» молчали. Мысли всех троих были обращены к даче, к тому подвалу, где Семен держит Наталью. Они не знали, что разминулись с Терминатором. Какой-то псих гнал навстречу с дальним светом. Мишка несколько раз сигналил ему вспышками, но придурок так и не переключился. Мишка выругался, назвал водителя шизофреником. Он даже предположить не мог, насколько оказался прав… Это был Семен Ефимович. Терминатор.

Два автомобиля разъехались. Каждый из них ехал в Ад.

— Скоро, — сказал Финт, — поворот направо, на грунтовку.

— Ћ'кей, — ответил Гурецкий, включая правый указатель.

В машине, следующей за ними на дистанции метров сто пятьдесят, Штирлиц сказал в микрофон:

— Объект показал правый поворот. Я прохожу мимо. Если они просто делают остановку, ты тоже проходишь. Если сворачивают — следуешь за ними.

— Принято, — ответила радиостанция женским голосом.

Шалимов усмехнулся. Ларису он уважал. Несмотря на молодость, она была весьма ценным сотрудником. Мужской шовинизм как-то неизбежно умалял роль женщины в оперативной работе. Шалимов всегда считал, что это не так. По его оценке, женщины отличаются высокой наблюдательностью и зачастую гораздо более высоким чувством ответственности по сравнению с мужским персоналом. Кроме того, женщина вызывает меньше подозрений. Ну кто в самом деле может подумать, что эта хрупкая неприметная брюнетка (а если нужно, то яркая, броская блондинка) может завалить в драке двух-трех крепких быков? И стабильно выбивает более восьмидесяти очков из ста при стрельбе из пистолета. Хотя в ремесле разведчика это отнюдь не главное.

«Москвич» свернул на грунтовку. Шалимов проехал мимо и передал Ларисе:

— Свернули. Я прохожу дальше, скоро присоединюсь к тебе. Обязательно, Лора, держи меня в курсе. Возможны любые сюрпризы.

— Принято, шеф.

— Связь поддерживаем постоянно. Будь осторожна, очень тебя прошу.

— Принято. Я постараюсь, шеф.

Шалимов резко затормозил, круто развернул «жигули» и вернулся к повороту. Машина Ларисы в этот момент съезжала на грунтовку. Штирлиц хотел сказать ей несколько ободряющих слов, но передумал и ничего говорить не стал. Лариса выключила ближний свет и двинулась по грунтовке на одних подфарниках.

В район Первомайского выехали восемь оперативных групп ФСБ. Надо бы больше, да не получилось, в Питере тоже хватало работы. Активно готовилась операция по захвату террористов при передаче выкупа. Многочисленные неудачи, смерть капитана Рясхова создавали тревожный фон. С момента взрыва в Агалатово прошло более пятидесяти шести часов, а преступники, о которых уже, казалось бы, знали все, по-прежнему ускользали. Они находились рядом, но были неуловимы. Дополнительный элемент нервозности вносили звонки из Москвы. В столице взяли дело на контроль. Это означало, что все время требовали результатов. И постоянных, ежечасных, докладов.

Итак, восемь опергрупп сотрудников БТ выехали на поиск дачи. Они имели в активе фотографии строения и всех выявленных членов ОПГ. В пассиве: крайне неопределенный адрес: район Первомайского, что означало площадь этак километров восемьсот квадратных, и ночь. Да еще страшный дефицит времени. И полное отсутствие уверенности, что члены банды находятся именно там. Дороги, ведущие с Выборгского направления в Питер, для подстраховки перекрыли гаишные посты, усиленные сотрудниками службы БТ. Их задачей было проверять все автомобили, следующие и в город и из него.

«Москвич» Гурецкого и двое «жигулей» с разведкой Короткова проследовали на дачу за шесть минут до того, как сотрудники ФСБ оседлали дорогу и надежно заблокировали весь район.

Вот только неясно, считать это удачей для двух морпехов или наоборот.

Капитан второго ранга Никита Дмитриевич Ермоленко шел домой. Он возвращался из редакции одной ежедневной питерской газеты. Был отставной кап-два не в духе. Материалы, которые он собрал на депутата Короткова, в редакции изучили с интересом, сняли копии… Но печатать явно не торопились. Он был в этой газетке уже третий раз. И каждый раз его встречали все более прохладно. А сегодня прозрачно намекнули, что все эти материалы — липа, сам он — склочник, клеветник и вообще — красно-коричневый по окрасу, так сказать…

— Позвольте, — возмутился Никита Дмитриевич, — факты налицо. Факты — вещь упрямая. Они нуждаются не в оценке, а в опубликовании. Что же касается политического окраса, как вы выразились, то окрас у меня один — гражданский. Я офицер Флота Российского.

— Вот и идите, гражданин, — сказал с нагловатой усмешкой очкастый тип за письменном столом, — на флот Российский.

Ермоленко молча собрал свои бумаги и вышел. Когда дверь за ним закрылась, очкастый быстро набрал номер и сказал в телефонную трубку:

— Это я… Да, да. Он только что от меня вышел. Все бумаги с собой. Что? Нет, разумеется, оригиналы… ха-ха… Спасибо, говорят халдеи, много. Нам лучше деньгами. Ха-ха… жду. Лишних, сам понимаешь, не бывает. Кризис. Ну давай, до встречи.

Никита Дмитриевич подошел к своему подъезду. У входа курил прилично одетый мужчина. Когда отставной моряк прошел мимо, мужчина окинул его небрежным взглядом. Зацепился глазами за канцелярскую папку под мышкой. Синим фломастером на коричневом картоне было написано К.С.П. Курильщик вежливо посторонился и проводил Никиту Дмитриевича ироничным взглядом. Через несколько секунд он швырнул сигарету на асфальт и шепнул два слова в воротник своей кожаной куртки, а потом не спеша пошел прочь, завернул за угол дома и сел в скромный «форд-эскорт». Пустил двигатель и посмотрел на часы. Долго ждать ему не пришлось: в салон сели два молодых человека. Один положил на колени водителю коричневую канцелярскую папку. Второй — черную коробочку портативного переговорника. Возле инициалов К.С.П. расплывалась маленькая алая клякса. Минуту назад ее не было.

— Ну? — сказал водитель.

— Как договаривались — перелом челюсти. И правой руки. Выступать не сможет долго. Взяли бумажник… чистое ограбление.

— Разбой, мудак, — ответил водитель неохотно.

— Какая на хер разница? — оскалился его собеседник.

— Если менты повяжут — быстро поймешь. Ладно, вот ваши двести баксов и — гуд бай. Если будете трепаться — яйца оборву обоим.

— Может, до метро подкинешь?

— Перебьешься, баклан. Мне не звонить. Понадобитесь — сам найду.

Молодые подонки выбрались из салона, а официант элитного клуба «Золотой миллиард» отправился на работу. Иногда он брезгливо косился на красную кляксу рядом с буквами К.С.П.

Вечером папка легла на стол народного избранника Сергея Павловича Короткова.

Ваську Ливера установили сразу, но взяли несколько позже. Когда за ним приехали, Васьки не оказалось дома. Оперативники испытали очень нехорошее чувство… Цепочка-то вырисовывалась мерзкая: в самом начале был легко установлен сбытчик тротила Колесник. Скрылся за несколько минут до задержания. Был вычислен организатор ОПГ Фридман — скрылся, оставив в своей квартире страшный сюрприз. Был вычислен и скрылся Воробьев вместе со своей любовницей. И наконец, очень странно пропал Геннадий Фиников. Двигатель его автомобиля был еще горячим… Теперь — Ливер?

Объем проводимых по делу оперативно-розыскных мероприятий был поистине беспрецедентным. И тем не менее реальных результатов все еще не было. Криминальная практика знает массу таких случаев, но в основном они касаются розыска одиночек, о которых мало — или вовсе нет — информации. Терминатор организовал банду, на языке оперативников — ОПГ. Следствие располагало уже достаточно большим количеством сведений о членах банды, огромном объеме прямых или косвенных улик… и полным отсутствием задержанных. Весь улов состоял из парочки наркоманов-грабителей и одного браконьера, за которым тянулся кровавый след. Но к делу Терминатора все это никакого отношения не имело.

Ливер нарисовался минут сорок спустя. Он, после расставания с Генкой, пошел к знакомому барыге за анашой. И сейчас возвращался на хату. Побрякивали в полиэтиленовом пакете бутылки с пивом. В носках были спрятаны два хороших косячка. Жизнь — если с умом ее жрать — не такая уж и хреновая штуковина. Шел Вася Ливер домой и совершенно не догадывался, что через пару минут он будет думать совершенно по-другому.

У своего подъезда Ливер позыркал глазами по сторонам, ничего подозрительного не увидел и шмыгнул внутрь. Даже если бы Васька смотрел в четыре глаза, он бы все равно не увидел людей в «газели» с тонированными стеклами. А вот они Ливера засекли вмиг. И сообщили в квартиру, где его тоже с нетерпением ждали.

Васька открыл дверь сам, прошел в темную и запущенную прихожую. В двухкомнатной коммуналке он занимал одну комнату, во второй жила семидесятилетняя одинокая пенсионерка, запуганная Васькой до предела. Не разуваясь, не снимая грязных ботинок, Ливер подошел к своей двери. Когда он хотел вставить ключ в замок, дверь внезапно распахнулась, и сильные руки быстро рванули Ваську внутрь. Вспыхнул свет.

— Гражданин Лавров Василий Васильевич? — услышал Ливер знакомые слова, произнесенные с очень знакомой интонацией. Но что-то в ней было и необычное, не ментовское.

«Москвич» довольно быстро катил по грунтовке. Фары выхватывали из темноты стволы деревьев, растущих у дороги. Финт время от времени предупреждал о поворотах или ямах. Впрочем, дорога в Ад была вполне приличной по российским меркам.

— Мишка, за нами, кажется, кто-то едет, — сказал Птица с заднего сиденья.

— Нет, не кажется, — отозвался Гурецкий. — Думаешь, хвост?

— Не знаю… но не мешает проверить.

— Сделаем. Эй, брат, — обратился Мишка к Финту, — есть здесь неподалеку куда свернуть?

— Есть даже лучший вариант, — с готовностью ответил Финт. — Метрах в трехстах впереди сохранился финский капонир прямо у дороги. С дороги его не видно, ельник мешает. А машину туда загнать — самое то. Лишь бы не проскочить в темноте-то.

— Ты уж постарайся, — сказал Гурецкий. Финт прилип к стеклу, всматриваясь в мешанину кустов и деревьев, мелькающих в желтом свете фар.

— Вот он… впереди, справа, — сказал он через полминуты.

Гурецкий резко вывернул руль, машина съехала с грунтовки и нырнула в темный провал за густым ельником. «Москвич» почти уперся радиатором в усыпанный хвоей и листьями противоположный откос. Мишка быстро выключил двигатель и габариты. Мгновенно навалилась тишина и темнота, как будто кто-то набросил на Землю гигантское черное покрывало, как набрасывают его на клетку с надоевшим, вечно орущим попугаем.

Но уже спустя несколько секунд морпехи уловили слабый звук двигателя, а вскоре мимо них проехал «жигуль», подсвечивая себе дорогу одними габаритами. Морпехи переглянулись. В полной темноте они не могли видеть друг друга, но каждый чувствовал на себе взгляд другого. Скорее всего, это был хвост.

А спустя еще секунд двадцать мимо проехал второй автомобиль. Он двигался точно так же — на одних габаритах, крадучись.

Всякие сомнения отпали — за ними двигался хвост. По всей видимости, служба наружного наблюдения ФСБ. Это сильно меняло дело. Темнота в салоне «москвича» сгустилась до состояния физически ощутимой плотности. Такое чувство бывает в тропиках, когда кажется, что тонешь в густом, вязком и жарком желудке ночи.

Василия Васильевича Лаврова арестовывали четыре раза. Дважды это заканчивалось приговором народного суда. Потом наступила демократия, жить стало лучше, жить стало веселей. Но не для всех, а для публики строго определенного сорта: для воров, взяточников, предателей, крупной и мелкой сволочи. Васька Ливер относился к низшей касте уголовного мира. Были за ним не только кражи и грабежи. Были и убийства. Но не это определяет вес в криминальной среде.

Как бы там ни было, опыт у Ливера имелся. Васька лихорадочно соображал, за что его взяли. Кастет в кармане и анаша в носках, — тоже, конечно, хреново. Хуже, если всплыли какие-то старые дела. О том, что его повязали в связи с установкой зарядов, он даже не мог подумать. Тем более что с момента установки последнего прошло всего полтора часа.

Васька соображал, на чем мог погореть и как себя вести. При хреновых раскладах был у него хороший козырь — медицинская справка с диагнозом «истерия». И в подтверждение справкам рассказы об алкоголизме родителей, травмах головного мозга. А самый козырный туз — это инсценировка эпилептического припадка со всеми атрибутами: судорогами, пеной изо рта, потерей сознания. Пока Ливер прикидывал, не запустить ли туза козырного в дело прямо сейчас, прозвучало вдруг слово — ФСБ. И Ваське стало страшно. У хозяина про комитетских разные слухи ходили. Один другого страшнее. Ну, про пытки само собой… Ишь удивили! Будто в ментовке только по голове гладят? Про урановые рудники… тоже не сильно страшно зэку, который прошел не одну зону, карцеры, голодовки.

А вот разговоры про то, как чекисты раскалывают человека до самой жопы, да так, что сам не захочешь ничего утаить, все вспомнишь, все расскажешь и наизнанку вывернешься, сильно Ливера пугали. Было, было, что скрывать-то. Дела были расстрельные. И, хоть сейчас не стреляют, от чеки всего можно ждать. Воры говорили: один укол — и самый стойкий зэк в момент барабанить начинает. Сыворотка правды называется.

На грязной клеенке, покрывающей стол, лежала автомобильная аптечка. Ливер не мог знать, что за десять минут до его задержания ребята срочно отправили в больницу майора Рощина. Сергей Владимирович держался из последних сил… В какой-то момент он вдруг покачнулся и начал валиться набок. Тогда-то и появилась эта аптечка.

Наркоман, грабитель, убийца и насильник Васька Ливер смотрел на красный крест в центре белого круга. Мысли скакали, путались. Наталья назвала его про себя отморозком. Верно назвала. Ничего человеческого в Ваське уже не осталось. Он не боялся ударить, искалечить, убить. В каком-то смысле Васька был даже страшнее Колесника или Дуче. За его душегубством не стояло никаких эмоций. Не было ни ненависти, такой, как у Дуче, ни похоти, такой, как у Колесника. Ничего не было, ничего.

Он мог убить просто так, чтобы добыть еды или выпивки. Или денег на еду, выпивку, анашу. Но сам-то он смерти боялся.

Как зачарованный, Ливер смотрел на красный крест. ФСБ… сыворотка правды… урановые лагеря… или пуля в затылок. ЧК!

— Колоть будете? — хрипло спросил он, не отрывая взгляда от аптечки.

— Что? — удивился крепкий, коротко стриженный мужик лет тридцати.

Он проследил направление взгляда Васьки и быстро сообразил, что к чему.

— Конечно, будем. Двойную дозу.

— Не надо, сам все расскажу, начальник.

— Я их потеряла, шеф, — сказала Лариса. Голос звучал откровенно огорченно. Два автомобиля с выключенным наружным освещением стояли рядом. Шалимов и Лариса курили возле машины. Свежий воздух бодрил, в прорехах облачности сияли крупные звезды.

— Нет, Лариса, не ты их потеряла… Просто это они тебя обнаружили.

— Важен конечный результат. Так, шеф?

Штирлиц господина Короткова усмехнулся. Важнее всего остаться в живых, подумал он, но вслух сказал другое:

— Результат был предопределен. Я что-то никогда не слышал о результативном наблюдении в глухом ночном лесу… я имею в виду — с колес. Не бери в голову. Если бы не Большой Папа… А у него заскок — дайте мне Семена и все! Приходится изображать чумовую активность.

— Вам не кажется, шеф, что в этом деле…

— Нет, не кажется… Мне, Лара, не кажется я уверен.

Они помолчали. Дело, действительно, было с очень нехорошим душком. Специфика работы частенько заставляла их пренебрегать этическими нормами. И это, пожалуй, самая мягкая формулировка. Но «Дело Фридмана» даже на общем темном фоне выглядело черной дырой. И внутри этой дыры уже погиб их коллега.

Профессия Ларисы и Шалимова изначально предполагала изрядную долю цинизма. Но сейчас обстановка располагала к некоторой расслабленности и сентиментальности. Петрович вспоминался не как довольно-таки желчный мужик, а как товарищ. Может быть, именно в память о нем сияли эти звезды. А у него даже не будет могилы.

Ну, ты раскис, геноссе Штирлиц, сказал сам себе Шалимов. Он отшвырнул окурок и сказал:

— Ладно, Лара, поехали… Эти ребята где-то здесь. И они мне не очень сильно нравятся. А отчет Папе мы вместе напишем… и все путем объясним. Не робей, прорвемся.

Штирлиц говорил спокойно, уверенно. Но сам не очень-то себе верил.

Когда спустя минут двадцать оба «жигуленка» проехали мимо капонира в обратном направлении, морпехи все еще обдумывали сложившееся положение. Комитетская разведка просто так не уйдет! Вывод напрашивался простой: комитетчики заподозрили, что их засекли и сняли наблюдение. Значит, они обложат весь район, чтобы взять объект на выходе.

Был и другой вариант: дачку уже вычислили и сопровождать объект нет необходимости, сами объявятся. Место встречи, так сказать, изменить нельзя. Думать об этом не хотелось. Не думать было нельзя.

— Ладно, Сохатый, спасибо за все, — сказал Птица. — Дальше я сам.

— Глупо, Пернатый… Если фазенду обложили комитетчики, они задействовали «Град». Одному там делать нечего. А Наталья уже в безопасности.

— Если там «Град», то и вдвоем делать нечего. — Птица помолчал. — Спасибо за все. Если чего… Наташке помоги, беременная она.

Гурецкий молчал. На него навалилась страшная тяжесть. Там, в болотах у Малах-Гош, было легче. Даже в подземных галереях базы «Лотос-Х» было легче. Там были враги. Здесь, на Родине, Птица вошел в боевое противостояние со своими. И помочь ему в этой войне Мишка не мог, не имел права. В Ад ведут разные дороги. Каждый выбирает свою.

— Ружье я беру, — сказал Птица из темноты.

— Если там «градовцы», Наталья уже в безопасности, — отозвался Мишка из своего мрака. — И ствол тебе не нужен…

— Если бы быть уверенным наверняка, — негромко произнес Птица.

Они опять замолчали. В полной тишине мимо них проплывали плоты с мертвыми телами, по мутной воде Малах-Гош.

— Ружье я беру, — повторил Птица. — А ты сваливай быстро, район они заблокируют так, что охнуть не успеешь.

— Я жду тебя здесь. Район, возможно, уже оцепили. Спешить некуда.

— Зря. Тебе, Сохатый, нужно отваливать. Они начнут проверять все машины подряд.

— Что дальше, Леха? Я-то чистый, выкручусь как-нибудь.

— Уже нет, Миха… Тебя уже вели. Сопоставят факты: наше знакомство, твое появление здесь. Скорее всего, они даже знают, кто был моим пассажиром. Ты же знаешь, как в ФСБ умеют копать.

— Не пори херню, Пернатый. Я жду здесь. Без тебя не уйду. Все!

— Спасибо.

— Спасибо не булькает. С тебя пол-литра, — сказал Гурецкий грубовато. — Вот патроны. В багажнике фонарь и веревка для твоего проводника. Что еще нужно?

Морпехи вышли из машины. Небо в северной части совсем очистилось, звездная россыпь казалось киношной декорацией. Закурили. Огоньки сигарет скупо высвечивали лица. Помолчали.

— Кого ждешь-то? — спросил Гурецкий. — Девочку? Мальчика?

— Я-то хочу девчонку, — сказал Леха. — А Наташка хочет сына.

— Пацан — это здорово…

— Конечно, хорошо.

— А девчонку вы в следующ…

— Давай фонарь, — резко оборвал Птица. — Ничего херню нести.

Гурецкий виновато замолчал. Он тоже остро ощущал противоестественность этого разговора во время привала по дороге в Ад.

В свете мощного фонаря Птица увидел в багажнике саперную лопатку. Он угрюмо усмехнулся и сказал:

— Шанцевый инструмент подари, братан.

— Бери. — Мишка нисколько не удивился.

— Спасибо, Сохатый брат.

Птица подбросил лопатку на руке, провел большим пальцем по заточенной кромке и остался доволен. При свете фонаря зарядил в подствольный магазин ружья четыре картечных патрона, пятый загнал в патронник. Мишка тем временем быстро и ловко связал руки Финта за спиной.

— Зря ты так. Я мог бы Лехе помочь, — негромко сказал Финт.

Несколько секунд Гурецкий смотрел ему в лицо. Он чувствовал, как в нем закипает ненависть. Сдержался, шепнул в ухо:

— Молчи, сука. Ты уже помог. Моли бога, чтобы с Натальей… иначе я сам тебя достану. Понял?

Ответ он слушать не стал.

Через две минуты Птица и Финт ушли в ночь. Туда, где небо на севере сверкало россыпью крупных и чистых звезд.

Гурецкий засек время и сел в «москвич». По его расчетам выходило, что Птица вернется часа через полтора.

Или не вернется никогда.

Гурецкий прикрыл глаза. И услышал плеск воды о борт баркаса.

Вблизи белоснежная LadyN оказалась не такой уж и белой. Вот издали… издали все выглядело фотографией из рекламного туристского проспекта. Огромный диск тропической луны, черная вода залива, белоснежная двухмачтовая яхта. Туристы от таких картинок млеют… Даже ночью краски были яркими, насыщенными, избыточными. Как все в этих опостылевших тропиках.

Хотелось домой, в Россию, в Питер. Хотелось шлепать по февральской слякоти, которая оставляет белые соляные разводы на обуви. Хотелось вдыхать влажный балтийский воздух с ощутимым запахом автомобильного выхлопа и почти неуловимым — близкой весны. Хотелось видеть бледные после зимы лица…

— Миля до объекта, — сказал рядом хриплый голос. Капитан-лейтенант Черемной говорил по-английски. Гурецкий стиснул зубы. Они уже собирались домой, когда случилась эта история с LadyN. Чертова LadyN! Если бы не этот захват, остатки взвода морской пехоты сейчас уже находились бы на борту советского сухогруза «Капитан Петров», который приходил с грузом сельскохозяйственной техники. А через неделю — во Владике. А еще через пару дней — в Питере. Ага, держи карман шире! Желтые обезьяны Непобедимого Дракона захватили яхту, на которой пьянствовал брат президента. А «Капитан Петров» теперь уже где-нибудь на подходе к Тайваньскому проливу.

— Миля до объекта, — сказал капитан-лейтенант Черемной по-английски. — Давайте вертолет. Пора.

Желтые обезьяны одного урода захватили яхту, на которой пьянствовал брат другого урода. То есть, конечно, демократически избранного народного президента, большого друга Советского Союза.

Да чтоб вы все тут друг друга перерезали, подумал Гурецкий. Мысль была не ахти какой свежей, к тому же, для советского офицера и коммуниста, совершенно непозволительной. А вот для разведчика-диверсанта морской пехоты, который уже год не вылезает из дурной междоусобной войны двух азиатских тиранов, — вполне.

LadyN пришла из Англии. Принадлежала одному экстравагантному революционеру. С братом президента они когда-то вместе учились в Париже, курили травку, читали Маркса, Мао, носили футболки с портретом Че Гевары. Вот их-то и прихватили на яхте народные мстители Непобедимого Дракона. Выдвинули условия: освободить захваченных в плен бойцов непобедимой армии.

— Так освободите их на хер, — зло сказал командир взвода, капитан второго ранга Синицын советнику президента. Аукнется ему еще эта фразочка! Советник президента оторопел от такой наглости, но потом улыбнулся и ответил:

— Это невозможно. И это не подлежит обсуждению. Ваша задача освободить брата президента и господина Торвилла. Судьба экипажа нас не волнует, но с головы брата и мистера Торвилла не должен упасть ни один волос. Так у вас говорят?

Посол вытер пот бумажной салфеткой и умоляюще посмотрел на Синицына. Всего час назад он разговаривал по телефону с заместителем министра иностранных дел. Замминистра сказал, что о ситуации уже известно Генеральному Секретарю. Нужно помочь местным товарищам. Посол вытер пот и промямлил:

— Нужно помочь, Виталий Иваныч. Синицын безразлично посмотрел на посла. Бросил:

— Есть.

Повернулся и вышел. Посол покачал головой. Разве объяснишь Москве, что этот военно-морской монстр с глазами убийцы стал почти неуправляем? Неуправляем? Если не можешь управлять такими как он, значит, поедешь в какой-нибудь Омск третьим секретарем… на сельское хозяйство. Посол неуверенно улыбнулся помощнику президента. Но тот не ответил.

Всего этого Мишка Гурецкий, разумеется, не знал. Он лежал под воняющем соляркой мешком на дне баркаса и слушал хриплый голос Сашки Черемного. Баркас с сообщниками террористов они захватили час назад. Это была обалденная удача! LadyN стояла на якоре посреди пролива, но как подойти к ней незаметно?… А баркас давал такую возможность. Правда, маленькая посудинка смогла вместить только четверых. Спрятать большое количество морских пехотинцев так, чтобы об этом не догадались на борту LadyN, не получилось. Четверо так четверо, безразлично подумал Сохатый, когда Синицын объяснял задачу. Он вызвался сам, потому что пока он почти два месяца лечил простреленную в «Лотос-Х» ногу, ребята пахали за него.

Послышался рокот вертолета, и через несколько секунд из-за мыса выскользнула тень вертушки. Сашка Черемной что-то гортанно приказал полуголому, в наколках, бойцу Непобедимой Армии. Тот быстро залопотал в японскую радиостанцию. Черемной внимательно вслушивался. Исключить то, что эта желтая обезьяна передаст все-таки какую-то условную фразу сообщникам, было нельзя.

Вертушка с ревом прошла над баркасом. Черная тень на мгновение закрыла диск луны, обрушила потоки плотного воздуха и унеслась к яхте. До LadyN оставалось три-четыре кабельтова. На мостике поблескивали линзы бинокля. Баркас плавно покачивался, убаюкивал. Вертолет едва не срубил верхушки мачт.

Вблизи костлявая британская леди оказалась не такой уж и белоснежной. Местами на краске проступали желтые и серые пятна. При дневном свете они должны быть еще заметней. На мостик яхты, вывели двух человек, осветили прожектором. Один был на голову выше всех остальных. Белый, грузный — Торвилл. Экипажу вертолета явно демонстрировали заложников, давали понять, кто хозяин положения. На баркас, подошедший к борту LadyN, никто не обращал внимания.

— Пошли! — выкрикнул Сашка Черемной из-под мешка. Сквозь рев вертолетного двигателя его голоса не услышали, но как-то все же поняли, что — пора. Мешки на дне баркаса мгновенно разлетелись в стороны, и четыре фигуры в черном разом прыгнули на борт не шибко чистоплотной английской леди. Их появления не ждали. Четырнадцать полуголых бойцов Непобедимой Армии погибли, не успев даже удивиться. Морские пехотинцы работали ножами. И каждый удар ножа был смертельным. Через несколько секунд на скользкой от крови палубе остались шестеро живых: четыре советских морских пехотинца, брат демократически Избранного президента и грузный англичанин. Двое последних были скованы наручниками.

Вертолет ушел чуть в сторону, стало заметно тише.

Сашка Черемной поднялся на мостик. Он все еще держал в руках окровавленный кинжал. На огромного черного Сашку изумленно пялились две пары глаз. Черные — азиата и пропитые, бесцветные — европейца.

— Мистер Торвилл, — сказал капитан-лейтенант, — с вашей головы упал хоть один волос?

— Нет… сэр, — англичанин попытался поднять правую руку к лысоватому черепу, но не получилось — наручники сковывали ее с левой рукой брата президента.

— А с вашей головы, мистер Мой? — спросил Сашка, пристально глядя в мутные раскосые глазенки. Президентов братан что-то промычал.

— Вы кто? — выговорил наконец британский революционер.

— Конь в пальто, — зло сказал капитан-лейтенант по-русски и сплюнул на палубу.

Сверху прогрохотала пулеметная очередь — с вертолета расстреливали уходящий к морю баркас.

Гурецкий опустился в шезлонг, закурил. Рядом на кромку фальшборта сел Птица. Луна светила им в спину. Капитан-лейтенант Черемной негромко докладывал кому-то по радио. Снова ударила очередь с вертолета, и в море взметнулся яркий огненный столб. Похоже, пули попали в бензобак стодвадцатисильного подвесного «Эринвуда». Вспышка осветила лицо Лехи, подбородок с ямочкой, плотно сжатые губы.

— Ненавижу, — сказал он.

— Кого? — спросил Мишка.

— Убийство… ненавижу. Устал я, Миха, от крови. Птица встал, повернулся и зашагал на корму.

Вслед ему удивленно посмотрел капитан-лейтенант Черемной.

Колоть Ваську Ливера не пришлось. Сам потек. Что ж, бывают в следственной практике такие приятные сюрпризы. Нечасто, но бывают. В данном случае при виде автомобильной аптечки сработали стереотипы мышления: уж если ЧК, то обязательно пыточный застенок.

Ливер потек от собственного страха. То, что он рассказал, вызвало у комитетских следаков шок. В городе уже установлены два заряда. И по крайней мере один — приведен в боевое положение. Точное время взрыва Ливер указать не мог. Что-то около полуночи…

— А точнее? — спросил старший лейтенант Смирнов.

— Бля буду, начальник, не знаю.

— Может, тебе уколом память освежить? — зловеще сказал Смирнов.

— Ну не знаю. Клянусь!

Старший лейтенант посмотрел на часы: 21:32. И где-то уже тикает будильник, заведенный на что-то около полуночи.

— Адрес?

— Один на Лиговке, могу показать… А второй — не знаю, на Гражданке.

Смирнов быстро вышел в прихожую, где стоял телефон, и связался с Управлением. Его доклад принял полковник Любушкин. Мгновенно оценил ситуацию, сказал:

— Высылаю взрывотехников. Давай, Игорь, везите этого Лаврова в адрес. Заряд нужно обезвредить во что бы то ни стало. Поддерживаем постоянную связь. Колите его на второй адрес. Он ведь не может сказать, какой именно из зарядов на взводе?

— Не может… Нельзя исключать, что оба.

— Выезжайте. Связь не выключай. Я высылаю группу.

Спустя минуту «газель» с тонированными стеклами уже неслась из Веселого Поселка в центр, на Лиговку. Одновременно с ней с Литейного выехал «форд-транзит» со взрывотехниками и «шестерка» с оперативниками ФСБ. Три автомобиля должны были пересечься на Расстанной. Ваську в салоне «газели» непрерывно допрашивали два следователя. Напряжение нарастало. Но ошеломленный, напуганный Ливер ничего не мог сказать ни о втором адресе, ни о том, который из двух зарядов взведен. Он мямлил про новостройки на Гражданке, о том, что он просто стоял на шухере.

— Ориентиры, Вася, — в пятый раз повторил Смирнов. — Ориентиры! Ну, вспоминай: метро, кинотеатр, магазин… Вася!

Ливер не мог вспомнить! Гражданка, прикидывали про себя офицеры ФСБ, это примерно одна десятая площади города. А если Васька путает? Если на самом деле заряд установлен в Шувалове-Озерках, в районе Долгого озера или на Коменданте? Тогда уже не одна десятая, а вдвое-втрое больше!

— Ну, Василий, попытайся… может быть, номер дома?

— Нет, — качал головой Васька. Когда Генка ставил первый заряд, Ливер думал только о том, как он забьет косячок, пыхнет.

— Хорошо. А сколько этажей в том домике?

— А хер его знает…

— Панельный дом, Вася? Или кирпичный?

— Вроде панельный… да, точно панельный. Уверенности в голосе Ливера не было, но офицеры готовы были ухватиться за любую деталь. Они явственно слышали ход будильника.

— Молодец. Вспоминаем дальше. Там лоджии или балконы?

— Вроде балконы.

— Молодец, хорошо. А еще что? Детская площадка, например?

— Вот площадка точно была, помню. Старший лейтенант Смирнов готов был вытряхнуть из Васьки душу за подобную наблюдательность. Если, конечно, у Васьки было хоть что-то, напоминающее душу. «Газель» с частными номерами и мигалкой на крыше неслась по улице Седова. На углу с проспектом Елизарова ее проводил удивленным взглядом инспектор ГИБДД. Совсем частники оборзели, — подумал он сокрушенно. Но останавливать «газель» не стал. Интуиция подсказывала, что тут что-то не так.

В наэлектризованной атмосфере салона микроавтобуса продолжалась работа. А будильник с цаплей на одной ноге стучал.

— Когда тебе Финт сказал, что заряды взведены? После установки первого?

— Кажется, нет.

— Точнее, Вася. Постарайся, напрягись. Ты же толковый мужик.

По привычке Ливер чуть не одернул комитетчика: мужики, мол, в поле пашут. Но вовремя спохватился. Да и чего с них возьмешь, с чекистов-то? Ментовский опер блатаря мужиком никогда не назовет… понимают разницу. Васька хмыкнул, сглотнул слюну.

— Вспомнил? — с надеждой спросил Смирнов.

— Когда все закончили, тогда и сказал.

— Ну-ну, молодец. А как он тебе сказал? Какими словами?

— Вроде, так: ну все, говорит, будильник тикает. Амбец, мол, Вася.

Офицеры переглянулись. Будильник тикает. Безликая бытовая фраза прозвучала в полутемном салоне страшным пророчеством, однако не давала ответа на главный вопрос: один или два будильника завел Финт? Произнесенное в единственном числе слово будильник на самом деле могло означать будильники. Но даже если только один? В каком адресе он тикает? На Лиговке? На Гражданке?

— Мы на Расстанной, — сообщили из автобуса взрывотехники.

— Мы тоже на подходе, — отозвалась «газель».

Водитель включил мигалку. В темноте отчетливо стучал невидимый будильник. Одноногая цапля улыбалась.

Они шли уже минут двадцать… Обочина грунтовки была относительно сухой и плотной. Небо на севере очищалось все больше. Звездный небосклон сверкал, а Млечный Путь казался продолжением дороги в Ад. Несколько раз Генка пытался заговорить, но Птица подталкивал его вперед концом ружейного ствола.

У веревки, которой был связан Финт, еще оставался хвост метра полтора длиной. Как собачий поводок. Птица свернул его в аккуратную бухту и сунул в карман Генкиной куртки. Связанный человек все равно не имеет никаких шансов убежать от своего вооруженного конвоира.

— Далеко еще? — спросил Птица. Он чувствовал усталость, все сильнее болел бок. Кружилась голова. А впереди предстояла серьезная работа.

— Метров пятьсот, — ответил Финт. — Поворот — и дачки будут как на ладони. А наша еще и освещена.

— Зер гут. Отдохни-ка здесь, — сказал Птица, подталкивая Генку к сосне.

Он быстро привязал бывшего лагерного кореша к раздвоенному стволу, да так крепко, что дергаться было невозможно. Капроновый шнур врезался Финту в горло.

— Повезет — останешься жив. Хотя и не надо бы… но раз пообещал сгоряча, — сказал Леха. Потом помолчал и добавил: — Если в Бога веришь — молись. Молись, чтоб с моими все было в порядке.

— Леха, — прохрипел Финт, — зря ты так. Пойдем вместе. Я… искуплю… Я не прошу дать мне ствол. Я так их буду душить, голыми руками… А, Леш? Поверь мне, брат.

Птица молча присел на корточки и, закрывая огонек зажигалки воротником куртки, закурил. Говорить ему совсем не хотелось. Он втягивал сигаретный дым, голова кружилась. Возможно, эта сигарета — последняя в его жизни. Впрочем, какое это имеет значение? «Спаси и сохрани!» — сказала та бабка в Агалатово ему вслед. Она перекрестила его вслед… откуда же он об этом знает? Неважно. Знает — и все. Птица отлично понимал, что это может означать. Такое зрение открывается у человека перед смертью. Он потушил окурок и спрятал его в карман. Движение было машинальным, из той, другой жизни. Он уже вышел на тропу войны и вел себя так, как положено диверсанту. Сейчас все это не имело никакого смысла. Он выпрямился и встретился глазами с Генкой.

— Леха, — снова захрипел Финт, — развяжи. Пойдем вдвоем, как тогда на зоне… Помнишь?

— Я все забыл.

Финт осекся под тяжелым взглядом.

— Леха… если там ФСБ, мы сможем поторговаться…

Птица отвернулся и поднял с земли саперную лопатку. Он уходил. Финт торопливо сказал ему в спину:

— Сегодня я поставил еще два заряда. Один — на срабатывание.

Дернувшись, как от удара, Птица повернул голову. Блеснули глаза. Он впился взглядом в белое пятно с хрипящим провалом рта. Так же хрипел в темноте гаража и булькал перерезанным горлом сторож Егорыч… Тебе что, их — жалко? — спросила темнота голосом Дуче… Спаси и сохрани… Тебе что их — жалко?… Хиросима.

Птица тряхнул головой, голоса смолкли. Возможно, они взлетели туда, где слабо светился Млечный Путь.

— Где? — спросил он свистящим шепотом, — Где ты ставил заряды?

— Один на Гражданке, другой на Расстанной.

— Адреса. Подробности. Быстро!

— Леха, я не по своей воле. Дуче сказал, что ты отказался, и тебя за это к ангелам отправили.

— Адреса, гнида! — повысил голос Птица и вскинул отточенное лезвие лопатки к горлу Финта. Сталь уперлась во вздрагивающий кадык.

— Карпинского, десять… это на Гражданке. В подвале, сразу у входа в крайний подъезд. В углу, слева. Яма присыпана песком.

— Когда взрыв? — Птица слегка надавил на черенок.

— Взрыв на Расстанной, сорок.

— Когда? — лопатка прорезала кожу.

— Сегодня. В двадцать три тридцать.

Птица отдернул рукав, посмотрел на часы и зло матюгнулся.

…Тебе что их жалко? — закричал Дуче из глубины Млечного пути.

— Не успеть, — негромко сказал Птица. — Мне туда уже не успеть, ты понимаешь?

Финт молчал. Он жадно хватал воздух… он был еще жив. А будильник китайского производства стучал и стучал, беспощадно отсчитывая минуты. Острая кромка лезвия саперной лопатки мерцала… Спаси и сохрани!

— Там что… жилой дом? Ну! Я спрашиваю — жилой дом?

— Да.

— Жди! — сказал Птица. Он резко повернулся и пошел прочь. Это был его последний привал на дороге в Ад.

Капитан-взрывотехник аккуратно отгреб песок, и звук будильника сразу стал громок и отчетлив. Свет фонарей лег на ржавый кусок жести. Повизгивала овчарка, прапорщик-кинолог поглаживал ее и что-то негромко говорил в ухо.

Капитан лег на песок и стал осматривать ржавую железяку со всех сторон. Потом аккуратно взял ее пальцами. Семеро мужчин замерли. Пес продолжал повизгивать. Он совершенно не боялся того, что лежало в яме и громко тикало. Просто он ощущал состояние людей, вибрацию их нервов.

— Она, — сказал капитан. — Попрошу всех лишних выйти, мужики.

Заглушая стук будильника заскрипел песок под ногами. Цепочка фонарей потянулась к выходу. Теперь на лист железа падал свет только трех фонарей. Два были закреплены наподобие шахтерских касок в обручах на головах офицеров-взрывотехников. Третий стоял на треноге чуть в стороне.

— Ну чего, Коля? — спросил капитан своего коллегу. — Начнем?

— Эвакуация жильцов закончена, — сказал тот. — С Богом, Саня.

Капитан осторожно приподнял лист. Его напарник уже лежал рядом и светил под железяку. Лист слегка подрагивал в руках капитана. Издавал слабый ржавый скрип.

— Порядок, — сказал второй спец. Он тоже носил капитанские погоны. Но их обыденной формой были серые комбинезоны техников.

Лист отложили в сторону. Лучи фонарей осветили кусок доски длиной около двадцати сантиметров и прикрепленный к нему будильник без стекла и минутной стрелки. К той же доске были примотаны скотчем батарейки и стандартный детонатор. Змеились к стрелкам провода. В общем, стандартная схема. Плюс рюкзак с тротилом.

Офицер, которого напарник назвал Саня, спокойно снял провода с контактов электродетонатора. Цапля недовольно скосила на него черный круглый глаз. Будильник продолжал тикать, но звук его стал иным.

Птица выглянул из-за мощного соснового ствола. Десяток, или чуть больше, домов действительно были как на ладони. Микропоселок для новых русских свободно раскинулся в долинке с небольшим озером и ручейком. Дома, почти все каменные, стояли свободно, без всякой квадратно-гнездовой планировки.

Как сильно этот капиталистический оазис отличался от привычных садоводств, где все усилия хозяев направлены на предельную плотность грядок и парников. Новые явно не собирались возиться в земле и навозе. В ярком свете прожекторов был виден теннисный корт, баскетбольная площадка, бассейны…

Дом, нужный Птице, стоял несколько на отшибе и выглядел гораздо меньше и скромнее других. Птица узнал его сразу, Финт описал ландшафт и архитектуру весьма точно. До дома было метров триста. Всего триста метров. Там, за фасадом из красного кирпича, в подвале, держали его жену. И его сына.

В доме горели окна первого этажа, — яркий свет заливал двор за высоким, выше человеческого роста, забором. Ему даже показалось, что он видит тени за шторами. От ненависти потемнело в глазах.

Птица сел на холодную, усыпанную хвоей землю за сосной. Спокойно! Спокойно, морпех… дело-то пустяковое. Пройти каких-то триста метров открытого пространства, которое просматривают парни из «Града». Как тебе идея?… Ничего идея. Отличная идея. Вся ее сила в том, что других нет.

А ребятам даже не придется гробить зрение приборами ночного видения. Ты придешь к ним в руки, озаренный лучами прожекторов… Возможно, они ждут тебя в доме. Эй, кто-кто в теремочке живет? Я, мышка-норушка… Ладно, хватит скулить. Вперед, морпех!

Птица встал и начал спускаться в маленький капиталистический оазис. Туда, где в симпатичном домике-тюрьме ждала его жена. И сын. А вот для врагов его появление окажется неожиданностью.

Леха Птица шел не спеша, открыто. Покачивалась саперная лопатка в левой руке, покачивался ствол ружья под правой. Он двигался наискосок, по склону, поросшему редким кустарником и одиночными корявыми сосенками. Если волкодавы из РОСО «Град» там, то его уже засекли. Они наверняка знают, кто он и какая школа у него за спиной. И все равно они спокойны и абсолютно уверены в себе, в своем превосходстве. Что ж, они правы…

До дома оставалось меньше ста метров. Птица увидел мелькнувшую на светло-оранжевой шторе тень. Кто-кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком живет? Я, мышка-норушка. Я, лягушка-квак… Стоп! Птица замер. Дверь дома отворилась. Если бы он был ближе метров на двадцать, то не увидел бы ничего. Отсюда, с высотки, он еще мог видеть дом и крыльцо… дверь отворилась и на крыльцо вышел Ванька. Сейчас он был без бороды, но Птица узнал его сразу.

Ванька оттянул вниз спортивные штаны, выпростал хозяйство. В полной тишине Птица услышал звук льющейся мочи. Облегчался Прапор долго. Невероятно долго. Фантастически долго. Он стоял на ярко освещенном крыльце боком к Птице и был отличной мишенью. Длинный, с хорошим чоком[15], ствол МЦ-21-12 с такой дистанции уже позволял… Обстоятельства не позволяли.

Ванька заправил хозяйство в штаны. Не спеша присел на перила крыльца и достал из нагрудного кармана спортивной куртки сигареты. Он беспечно болтал ногами в синих домашних тапочках. Щелкнул зажигалкой… Что все это значит? Кто-кто в теремочке… Это значит, что бойцов «Града» в доме нет. Вот это номер! А где же они? Птица стал внимательно изучать местность. Каждый куст, каждый камень, глубокую тень от забора. Он понимал, что обнаружить замаскировавшихся спецов по антитеррору скорее всего не сможет, но продолжал привычно осматривать ландшафт. Глаза сами выхватывали места, где наиболее удобно было бы разместить бойцов. Конечно, он никого не увидел. Более того, он почувствовал, что никакой засады нет. Странно.

Ладно, проверим… Птица привычно сдернул ружье с плеча. Вскинул, припал щекой к полированному выступу приклада. «Ну, давай, — шепнул он невидимому снайперу. — Давай, я готов». Тишина. Маленький Ванька Колесник на конце длинного ствола с вентилируемой планкой отщелкнул окурок в сторону, спрыгнул с перил и потянулся.

«Давай, — снова шепнул Птица снайперу. — Что ты медлишь, брат?» Ванька взялся за ручку двери… Тишина. Птица опустил ружье. Ты медлишь потому, что тебя здесь нет! Иначе ты не позволил бы мне даже прицелиться… Отчетливо стукнула дверь, лязгнула задвижка.

Птица подобрал с земли лопатку и пошел вниз по склону. Он стал холоден и спокоен. «Града» здесь нет, но где-то должны быть сторожа. Не может быть, чтобы эти хоромы не охранялись. Ништо, мужчинки, разберемся… Птица стремительно пересекал открытые участки, замирал в глубокой тени валунов, прислушивался. Слабо мерцала над головой декорация Млечного пути. Ну, кто в теремочке живет? Ваня — убийца да Сеня — убийца. Я уже иду, ребятки, встречайте. Тебе, Ванек, я несу в подарочек лопатку… И тебе, Сеня, будет подарок.

И всем по порядку давал шоколадку. И ставил, и ставил градусники.

Птица быстро скользил вдоль забора, заглядывал в редкие щели. Заборчик сработан аккуратно, доска к доске. Поверху колючка… ну, ребята, это для школяров. Лучше бы вы собачку завели… с западной и северной стороны дома окна не светились. Здесь! Птица переложил китайский револьверчик в наружный карман, забросил ружье за спину. Лопатка перелетела через забор и с легким шорохом воткнулась в землю. Через секунду над колючкой взлетело сильное тренированное тело. Птица приземлился на согнутые в коленях ноги. В бок ударила чудовищная боль… Он присел, намертво стиснул зубы, чтобы не закричать. Хорошо, ребята, что вы собачку не завели. Он сидел, выжидая, пока разойдутся темные круги перед глазами. Остро ощущал свою беспомощность. Если бы сейчас из-за угла дома появился человек с оружием или собака… Ладно, все хорошо. Все будет хорошо, Натаха, я уже здесь. Я пришел. Потерпи еще чуть-чуть.

Он выдернул лопатку из сухой земли, вытащил из-за спины ружье. Зрение потихоньку восстанавливалось. Еще плыли перед глазами маленькие черные точки, но он уже отчетливо различал кирпичную кладку дома, поленницу дров под навесом, тень от крыльца. Почти порядок… Еще минуту он сидел возле штабеля досок, собирался.

Вставайте, граф, пела Наталья, рассвет уже полощется… Еще чуть-чуть. Я должен собраться. В доме возможности переждать круги перед зыркалами не будет. Не дадут. «Зиг-Зауэр» хорошая машина. Калибр семь-шестьдесят пять, но этого хватит.

Вставайте, граф… Вперед. Рассвет уже…

Задержание Ливера было первым успехом в операции «Терминатор». И хотя с самого начала стало ясно, что Лавров — всего лишь мелкая сошка, именно через него появилась возможность обезвредить взрывное устройство в жилом доме на Расстанной. Предотвратить гибель многих десятков людей. Дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Так в оперативно-следственной практике бывает довольно часто. Первоначальный сбор информации, выработка версий, опросы свидетелей, огромный труд десятков, иногда сотен людей… и никакого результата. Проверки, запросы, опросы, допросы — и снова безрезультатно. Дело начинает казаться совершенно глухим. Как вдруг… На самом деле, разумеется, не вдруг. Не просто так. Не случайно. А ценой упорного, изматывающего и физически, и морально труда. Какой мерой его мерить? Нет такой меры, не придумали еще.

Первый успех в деле Терминатора переоценить было невозможно. Но и особых причин для ликования тоже не имелось: в жилом доме где-то на Гражданке установлено очередное взрывное устройство. Не исключено, что и оно находится в боевом положении. Убедиться, что это не так, можно только при обнаружении. Или по истечении двенадцати часов с момента установки, ведь именно за двенадцать часов часовая стрелка описывает круг. Этот срок истекал ориентировочно в шесть утра следующего дня. Вечность, если ждешь.

А кроме этого в руках у преступников — еще около шестидесяти килограммов тротила, детонаторы, гранаты, огнестрельное оружие. Да и сами преступники во главе с шизофреником — на свободе. Все они поименно известны, следствие располагает их фотографиями, приметами и дактилоскопическими отпечатками. Задержание членов банды — только вопрос времени. Но времени-то и не было. Взрывы могли прозвучать в любой момент. Что значит могли прозвучать?

Два взрыва уже прозвучали. Погибли более десяти человек. Среди них два сотрудника милиции. Погиб офицер ФСБ. Третий взрыв предотвращен менее чем за два часа до срабатывания. По городу уже начали ползти слухи… ФСБ по своим каналам запустило контрслухи.

Даже первые показания Лаврова раскрывали странные отношения внутри банды. Из них следовало, что один из основных фигурантов, бывший морской пехотинец с элитной подготовкой разведчика-диверсанта, убит своими же подельниками. Взорван вместе с тремя бомжами в том самом расселенном доме. Это никак не укладывалось в рабочую версию следствия. Согласно ей, Алексей Воробьев был активным членом группы, лично выезжал на место взрыва в Агалатово. Более того, человек, сильно похожий на Воробьева, был зафиксирован оперативной видеосъемкой на месте второго взрыва. Но — после взрыва!

А на пресловутой даче в районе Первомайского якобы содержится в качестве заложницы сожительница Воробьева — Наталья Забродина. В свете всего сказанного ее жизнь явно находится под угрозой. Особенно учитывая личность приставленного к ней надзирателя — Ивана Колесника, насильника и убийцы.

Ванька по-хозяйски развалился в кресле. Ноги в тапочках он положил на стол. Такое он видел в американских фильмах. Для полноты картины прапор положил на стол и пятизарядный полуавтомат «Маверик-Моссберг». И стал теперь Ванька крутым техасским парнем на собственном ранчо. Рядом с короткоствольным помповиком стояли бутылки с пивом. Две целых и три пустых. Уезжая, Семен запретил пить. Ванька и не пил — у него было занятие поинтересней. Но потом интерес угас и выпить захотелось — спасу нет!

А в холодильнике было полно и пива, и водки. Да что я, попить не могу? Я, бля, не водила. Мне за руль не садиться. Интеллигенты херовы!

После таких мудрых рассуждений Прапор сел пить пиво. Иногда снизу, сквозь закрытый люк подвала, доносились стоны. Значит, сучка еще не сдохла… Ладно, потом добью. Успею.

Ванька выкушал уже три бутылки, сходил на улицу облегчиться. Небо прояснилось. Ночью, видать, подморозит. Ничего, тут и дров полно, и масляные радиаторы везде. За электричество Дуча платит, чего жалеть-то? Он перекурил на свежем воздухе и вернулся в дом. Сел в кресло и закинул ноги на стол. Хорошая, бля, житуха у этих интеллигентов. Ванька откупорил четвертую бутылку своим коронным номером… оконное стекло разлетелось вдребезги. Что-то короткое, опасное, просвистело в воздухе и с силой врубилось в стену. Ванька машинально повернул голову. Вонзившись на половину короткого штыка в деревянную перегородку, мелко вибрировала саперная лопатка! Ванька оторопел. Он смотрел на отполированный руками черенок шанцевого инструмента… а справа продолжало звенеть оконное стекло. Когда Прапор повернул голову направо, в лицо ему улыбнулся покойник Птица. Ванька выронил бутылку.

— Не узнал? — спросил мертвяк негромко.

— У-у-у, — замычал Ванька. Если бы не помочился три минуты назад, обязательно наделал бы в штаны. — У-у-у…

— Значит, узнал, — сказал Птица. Он больше не улыбался. Из разбитого окна тянуло холодом. Как из Преисподней, когда она выпускает мертвяков в мир живых. Птица приставил ствол ружья к глазу прапора и спросил:

— Где Семен? Быстро!

Черный дульный срез с отверстием, в которое можно просунуть палец, закрыл для Ваньки половину мира. Вторым глазом он видел черенок саперной лопатки. Он молчал. Он молчал потому, что не слышал вопроса. Пустой мочевой пузырь судорожно сокращался, из ствола тянуло могильным холодом.

— Где Семен?

— А-а-а…

— Быстро, гнида интендантская! Зарою.

Прапор не мог отвечать, он все еще находился в сильнейшем шоке. А Птица не мог ждать… В любой момент в затылок легко могла войти пуля калибра семь-шестьдесят пять. Он подхватил «моссберг» и резко ткнул прапору концом ствола в солнечное сплетение. А-ах! — вырвалось из Ванькиной утробы. Ударом приклада Птица сбросил его на пол… для гарантии впечатал приклад второго ружья в печень.

В первую очередь следовало найти и нейтрализовать Дуче. Он представлял совершенно реальную опасность. Несмотря на инвалидность, Сема был ловок. А главное — хитер и беспредельно жесток.

Птица сразу заметил крышку люка. Вот он, вход в зиндан. Потом! Извини, Натаха, но — потом. Сейчас нужно обезвредить Сеню с его швейцарской машинкой «Зиг-Зауэр». Где ты, Сема? Я пришел за тобой из взорванного дома, принес весточку с того света, приветы от бомжей… Тебе что — их жалко?

Птице было очень трудно. Он толкал двери концом ствола. Если не хотели открываться, выбивал ногой. И влетал в помещение низом, по — над полом. В боку ворочалась раскаленная кочерга. Темные пятна плыли перед глазами, кружилась голова. На все это можно было бы наплевать, но он боялся пропустить выстрел. Если Дуче выстрелит первым — все пропало! Все впустую… ну, нет, мужчинки, я еще жив! Он вышибал ногой замок очередной двери, замирал на секунду от боли и влетал в комнату в партере, как говорят борцы.

Одну за другой Птица быстро обошел все комнаты, сортир, кухню, две кладовки.

Дуче нигде не было. Не было и признаков его присутствия: одежды, обуви, сигарет… Где он? Неужели внизу, в подвале? От этой мысли стало страшно.

— Где он? — спросил Птица у Ваньки. Прапор скулил, катался по полу. Крупные капли пота выступили на мясистом мурле. Чем-то он напоминал поросенка, который почувствовал нож в рукаве хозяина.

— Где он? — повторил Птица и наступил Ваньке на горло. Ствол ружья уперся в пах. Ванька замер, замолчал.

— Бо-больно, Леша… больно.

— А мне нет, — ответил Птица. — Где Дуче? Уехал?

— Да, — выдавил Ванька. Это была первая стоящая информация, которую удалось получить от него. Птица почувствовал мгновенное облегчение. «Ясно, слинял гад, — думал Леха. — Я и сам мог бы догадаться… машины-то нигде не видно». Он тяжело опустился в кресло. Невидимый истопник в боку все еще орудовал своей кочергой. Ветер из разбитого окна холодил лицо. Нужно встать и спуститься в подвал. Сейчас, я посижу еще одну секунду… сейчас я встану… А, чертов истопник!

Птица поднялся. Пошел, опираясь на ружье. Семь шагов до крышки люка. Семь шагов. Истопник перестал шуровать кочережкой, но угли тлели.

Ничего, я дойду. Шаг… я иду к тебе, любимая… еще шаг… я иду, сыночка.

— Не я! — ударил в спину крик. — Это не я! Птица вздрогнул. Страшная догадка обожгла, сжала сердце. Еще шаг. Он остановился над этим люком. Плотно подогнанный деревянный квадрат, латунное кольцо с краю. Добротная работа.

— Это не я-я-а! — орал Ванька. — Это Семка! Он это! Он!

Птица опустился на корточки. Мне холодно, истопник. Где твоя кочерга? Шевелись, истопник, шевелись…

— Это он, Леша! Все он!

Птица разжал руки. С металлическим звуком упали на пол ружья. Ледяной ветер с Млечного пути дул в затылок… истопник! Ты уснул, сволочь! Пошевели угли…

Он взялся за горячую латунь кольца. Визг поросенка за спиной… Откуда здесь поросенок? Здесь не должно быть поросенка.

Птица рванул крышку люка вверх. Чуть слышно скрипнули петли.

Перед ним открылась бездна.

Добро пожаловать в Ад!