Ум, секс, литература

За неделю до премьеры Джек получает по почте интересный подарок: запеченную в тесте ноздрю актрисы, играющей в "Вишневом саде" роль Раневской, и мелко нарезанный замаринованный хуй актера, играющего в этом же спектакле Гаева.

Джек приносит подарок в театр и снова требует отменить премьеру и вообще запретить пьесу "Вишневый сад". Но администрация театра и театральный профсоюз не согласны. Билеты все проданы. Спектаклю обеспечено пристальное внимание прессы. Погибших актеров срочно заменяют новыми.

Вот и премьера. Перед началом спектакля Джек замечает в фойе высокого нервного мужчину в очках, с идиотской бородкой и типично русским блеском в глазах. Мужчина подмигивает Джеку. "Еб твою мать, Чехов!" - понимает Джек и бросается на мужчину, но того и след простыл. "Упустил, блядь!" сокрушается Джек.

В туалете найден зритель с прокушенной веной и вырванной глоткой. Но спектакль все равно начинается. Спектакль отменять нельзя. В зале атмосфера страха и скандала. Все в напряжении.

Спектакль начинается. Джек даже и не смотрит на сцену. Ему эта поебень ни к чему. На этот "Вишневый сад" он насмотрелся, когда ловил Федю. Джек готовится достойно встретить Чехова.

Первый акт прошел - и ничего! Все живы! В антракте между первым и вторым актом - тоже тихо. И во втором акте - все еще живы. И во втором антракте тоже все тихо. Все вроде бы тихо и в третьем акте. И в третьем антракте тоже все как будто бы спокойно. Но "Вишневый сад" - пьеса большая в четырех действиях! Чехов себя еще покажет, Чехов еще даст о себе знать.

И вот - четвертый акт. Сейчас начнется! Джек сжимает пистолет и заговоренные книги.

Конец четвертого акта. Спектакль закончен. Спектакль прошел с большим успехом. Актеров вызывают на поклон. На поклоны выходят режиссер, художник и композитор спектакля. Хорошо бы вышел и сам автор пьесы. Но автор давно умер. Как бы не так! Откуда-то сверху спускается Чехов и кланяется, после чего начинается! Чехов вырывает глотки, прокусывает вены, отрывает ноздри и половые органы несчастным козликам-американцам, смотревшим премьеру новой версии его пьесы. Чехов рвется к Джеку.

Джек стреляет в Чехова. Но оживших мертвецов пули не берут. Чехов все ближе и ближе. Мерзкая гадина хватает Джека за горло и собирается горло вырвать.

И тогда Джек - раз! - Чехова Шолоховым! Мерзкая гадина отпускает горло Джека. И тогда Джек - два! - Чехова Буниным! У мерзкой гадины пробита голова, но мерзкая гадина еще жива. И тогда Джек - три! - Чехова Солженицыным! У мерзкой гадины уже нет рук, но мерзкая гадина еще шевелится. Мерзкая гадина еще ползает. И тогда Джек - четыре! - Чехова Бродским! У мерзкой гадины уже нет и ног, но все равно Чехов еще жив. "Отправляйся в свой проклятый русский литературный ад!" - говорит тогда Джек и - пять! Чехова Пастернаком! Мерзкая гадина наконец сдохла. Джек снова требует от Конгресса и муниципалитета Нью-Йорка категорического запрещения пьес русского драматурга Чехова. Не дай Бог, он опять вернется. Не дай Бог, мерзкая гадина опять оживет.

У нас, Лена, пока - нет таких Джеков. У нас в России героев много. Но такого Джека, который мог бы покончить в случае чего с мерзкой кровожадной гадиной - ожившим Чеховым, - у нас нет. Который мог бы вырубить вишневый сад. Который мог бы отшлепать вишневый зад. Который мог бы спуститься в вишневый ад. А нам нужны такие Джеки! Особенно в конце века. В конце века русские писатели имеют привычку выходить наружу из могил. В конце века они иногда возвращаются. Сначала они посылают персонажей, а потом приходят сами.

На меня, Лена, надежды мало. Я все понимаю, я на все готов, но я не могу поднять руку, а тем более книгу, на русского писателя, даже если он вернулся обратно мерзкой кровожадной гадиной. Вот Джек может! Рядом с Джеком смог бы и я. А без Джека, Лена, мне будет жалко русского писателя, какой бы мерзкой кровожадной гадиной он не возвратился.

Мы с Леной уже никуда не ходили. Не ходили в театр. В кино не ходили. Не ходили в гости и в ресторан. Мы просто гуляли. Просто целовались. Просто держались за руки. Лена все сильнее и сильнее сжимала хуй и все чаще и чаще водила по нему вверх-вниз. Скоро закончится первая половина восьмидесятых. Скоро придет Горбачев. Скоро наступят перемены! Но пока-то первая половина восьмидесятых не закончилась! Пока наступил только июнь.

В тот июньский день мы тоже гуляли. Тот июньский день, как и все июньские дни в Москве в первой половине восьмидесятых, был наполнен бензином, тяжелой русской спермой, водкой, хлебом, загадочной русской душой, жопой времени, концом большого стиля, Чеховым и советской властью. День как день. Июнь как июнь.

Ко мне нельзя было пойти. К Лене нельзя пойти. Ко мне можно было пойти и к Лене тоже. Но только не за умом и не за сексом.

Мы уже поняли: Россию не спасти! Конец века и конец социализма сжали Россию со всех сторон. Теперь поздно думать о России. Пора подумать о себе.

Мы, гуляя и целуясь, незаметно оказались в довольно серьезном месте. Даже очень серьезном: между метро Новослободская и Театром советской армии. Теперь он, кажется, Театр российской армии. Советская армия не хуже российской. Российская армия еще хуже советской. Здесь родился Достоевский. Здесь есть музей Достоевского. Здесь Достоевскому стоит памятник. Раньше мы здесь не гуляли.

Где-то рядом убили папу Достоевского. Его не здесь убили. Его убили где-то в деревне. Здесь он жил с сыном. Здесь он работал. Но ебнули его не здесь. Но его вполне могли ебнуть и где-нибудь здесь.

Это темная история. Она до сих пор не раскрыта. Вся русская литература - темная история, и вся она до сих пор не раскрыта. Но это едва ли не самая темная история в темноте русской литературы.

Папа Достоевского работал в больнице для бедных. Больница существует до сих пор. Она действующая. От нее пахнет анализами крови, кала и мочи. Я не чувствую запахов крови, кала и мочи. Но запахи анализов крови, кала и мочи я чувствую.

Папа Достоевского был злой человек. Папа Достоевского мучил своих слуг. Папа Достоевского делал с ними приблизительно то, что и американизировавшийся Федя с Америкой. Что делал с ней оживший Чехов. Но на каждого Федю найдется Джек! Найдется он и на иногда оживающего Чехова. Однажды слуги папы Достоевского ебнули папу Достоевского. Это было не здесь. Это было в другом месте. Но такое впечатление, что это было именно здесь!

Здесь человек уже не принадлежит себе. Здесь он уже не отвечает за себя. Ум и секс здесь полностью подчинены русской литературе. Особенно в июне.

Июнь - самый обычный русский месяц. Июнь - самый необычный русский месяц. В июне самые короткие ночи. В июне Чехов окончил медицинский факультет Московского университета. В июне началась Великая отечественная война. В июне беспощаднее ад восьмидесятых. В июне острее кризис девяностых. В июне сводит с ума конец века. В июне Крылов пишет больше всего басен. В июне - премьера "Вишневого сада". В июне Федя пугает Америку большим количеством засунутых подмышку хуев и связанных узлом ноздрей, клиторов и больших пальцев правой ноги. В июне оживает Чехов и радует Америку запеченными в тесте сосками грудей. В июне Джек останавливает Федю. В июне Джек останавливает ожившего Чехова. В июне - Чехов в середине работы над пьесой "Вишневый сад". В июне слуги папы Достоевского убили папу Достоевского. В июне Достоевский едет в Оптину пустынь. В июне убит на дуэли Пушкин. В июне еще много чего интересного. В июне становится ясно: или ум или секс. В июне хуй и пизда уже не обращают внимания на "Вишневый сад", "Вишневый ад" и "Вишневый зад". В июне хуй и пизда обращают внимание только на самих себя. В июне хуй и пизда уже не оставляют места сантиментам; в июне экономика, культура и политика бессильны помешать хую и пизде в движении друг к другу.

Тогда милиция и КГБ не охраняли памятник Достоевскому. Силы милиции и КГБ были брошены на охрану памятников Пушкину и Маяковскому. Сейчас милиция и ФСБ по-прежнему не охраняют Достоевского. Милиция и ФСБ расставлены вокруг Пушкина, Маяковского и монументов Церетели. В России поэзию и Церетели всегда ценили больше прозы. Какая все-таки глупая страна Россия! Зато возле Достоевского просторно. Зато возле Достоевского у хуя и пизды есть перспективы для диалога.

Милиция и ФСБ правильно делают, близко не подходя к памятнику Достоевского. Лучше не рисковать. Вдруг Достоевский решит отомстить за папу! Тогда Достоевский оживет, разомнется и ебнет.

Лена так крепко взяла меня за хуй, что было понятно - она его не отпустит. А он и не собирался ускользать.

В русской жизни все сопротивляется уму и сексу. Русская жизнь - она такая сложная! Для ума и для секса в русской жизни нужны слишком большие индивидуальные усилия. Иначе ум и секс не произойдут! Но ум в любом случае не произойдет. Для ума не хватит никаких усилий. Вот с умом в русской жизни и плохо. С сексом тоже плохо. Но с умом еще хуже, чем с сексом.

Достоевский, Лена, как русская жизнь. Достоевский и русская жизнь вроде бы постоянно провоцируют на ум и на секс. Но они же одновременно не дают шансов ни уму, ни сексу.

Достоевского можно уважать. Можно не уважать. Но раздеваться при Достоевском до конца нельзя. При Достоевском нужно раздеться ровно настолько, насколько нужно для секса. Чтобы произошел секс. Чтобы хуй и пизда наконец встретились!

Но до конца раздеваться нельзя. Можно расстегнуть штаны, но ни в коем случае их не снимать. Поднять платье - можно, но ни за что не снимать его совсем. Больше, чем расстегнуть и приподнять, нельзя. Можно, но не стоит. Ведь если будет больше, чем расстегнуть и приподнять, тогда встретятся не только гениталии, но также умы и души! Тогда может случиться непоправимое! Тогда могут наказать.

Накажет Достоевский. Накажет советская власть. Накажет Чехов. Накажет сама русская жизнь. Пусть наказывают. Уже все равно. Они в любом случае накажут. Но, хотя уже все равно, не имеет смысла раздеваться полностью.

Москва. Россия при советской власти. Первая половина восьмидесятых. Достоевский. Плохая обстановка для секса; но ведь когда-то же надо!

Потом будет сложно. Хуй не захочет расставаться с пиздой. Хуй не хочет возвращаться в ад восьмидесятых. Хуй не хочет обратно в клинику конца социализма. Хуй не хочет снова назад, в кризис девяностых. Хую не хочется в конец века.

И пизда не хочет отпускать из себя хуй. Если она выпустит хуй, то сразу впустит и ад восьмидесятых, и естественный идиотизм конца социализма, и кризис девяностых, и онтологический сумбур конца века. Поэтому она и не хочет.

Хуй и пизда соединились. Я и Лена им не помогали. Но и не мешали. Мы ничего до конца не снимали, но все, что нужно, расстегнули и приподняли. Чтобы произошел только секс, но без всяких там умов и душ!

Возле Достоевского ебаться очень непросто. Возле Достоевского ебешься уже не просто с одной русской женщиной, а с целой системой русской женщины. Но ебешься-то ведь с одной! Но рядом с Достоевским одна русская женщина становится всей системой русской женщины. Довольно гармоничной системой. Но в ней многое удручает. Это гармония негативов. Это специфическая гармония.

Русская женщина действительно гармонична. Как негатив. В ней плохо все.

Плохо, когда она ест - она ест скучно и жадно, не чувствуя вкуса потребляемой пищи. Плохо, когда она не ест, - тогда она маленькая, худенькая и не бывает на свежем воздухе. А без свежего воздуха она делается совсем бледной и распадается прямо на глазах.

Когда она красивая, ужасно. Когда она некрасивая - естественно, еще ужасней. Если она молодая, пиздец! Если она старая, тоже плохо - могла бы быть и молодой!

Когда она не хочет ебаться - плохо. Не ебаться нельзя; это вред - но для здоровья. Но когда она хочет ебаться, тоже плохо. Потому что ебется она плохо. Я ебался с русскими женщинами, я знаю, что это такое!

Когда она наверху, плохо. Наверху должны быть Бог, власть и культура! Верх предназначен только для них! Женщина должна быть внизу. И вот она внизу.

Когда она внизу, тоже нехорошо. Потому что, когда она внизу, она сопит и дура. Когда она наверху, она тоже сопит и дура, но это меньше чувствуется. Чувствуется, только если ее притянуть. А зачем ее притягивать? Вот пусть она наверху и сопит, дура! Загораживая Бога, власть и культуру.

Я, Лена, все больше и больше понимаю с годами: ум, Лена, и секс неразделимы. Они всегда и везде вместе. И в русской жизни тоже. Если мужчина - мудак, то и ебется он скверно. Если женщина дура, то она и в сексе дура. Между собой мужчина-мудак и женщина-дура еще могут ебаться; но умным людям с ними ебаться невыносимо. Если мужчина - мудак, то и хуй у него тоже мудак. Если женщина дура, то и пизда у нее соответственно будет дура дурой.

Лена после оргазма плакала. Но это плакала не Лена. Это опять же плакала вся система русской женщины. Систему успокаивать сложнее, чем Лену. Система уже очень давно плачет.

Говно тот русский мужчина, кто не мечтает лично зашить порванную целку Сонечке и вытащить из-под паровоза Анечку! А если он не русский и не мужчина, но все равно не мечтает, то он тогда даже и не говно, а просто не человек! Нельзя быть человеком и не жалеть Сонечку в тот момент, когда ей заплатили тридцать целковых за первый раз: потными пальцами новенькие купюры в дождливую петербургскую ночь, а Сонечке стыдно, Сонечку дефлорировали, Сонечка плачет, но это сладкий стыд, не плачь, Сонечка, не плачь, дура ты ебаная, ведь до сих пор вся русская литература держится на твоей целке. Я бы, Сонечка, положил вместо тебя Лену или даже сам бы за тебя лег, расправив ноги как крылья, но это прежний век, тем более самая его середина, гомосексуализм пока не в моде, мужчин мужчины не ебали. В литературе. В жизни, говорят, ебали. Но не сильно и не каждый день, а по вторникам и под прощеное воскресенье.

И еще, Сонечка, передай Анечке - пусть Анечка тоже не плачет! Не надо, Анечка, дура ты безголовая, плакать! Ведь тот блядский паровоз переехал не только твою шейку - он переехал шейку всей русской литературе! После твоей шеи русская литература так и не нашла себе другую подходящую шею. Русская литература теперь навсегда без шеи. Так зачем же тогда зря плакать? Плакать не надо. А надо любить жизнь, спокойно себе ебаться, не болеть и не повторять чужих ошибок. Лена, пожалуйста, тоже не плачь! Оргазм, Лена, не беда. Оргазм, Лена, беда. Но поправимая беда. У нас теперь есть "Молчание козлят -3, или Восставшие из ада" - лучшая книга последнего десятилетия. Это даже и не книга. Это дверь. Наконец распахнувшаяся дверь из запертой комнаты кризиса девяностых.

На Бродвее - чеховский театральный фестиваль, посвященный столетию "Вишневого сада". Опытный полицейский Джек Дублин понимает: добром это не кончится.

Так и есть! Все кончилось злом. Снова отрезанные хуи, вывернутые наизнанку соски грудей, запеченные в тесте верхние половые губы... Снова кто-то терроризирует козликов-американцев. В Америке снова скверно пахнет. В Америке плохо. В Америке плачут.

Все это напоминает Джеку бесчинства Феди и Чехова. Но ведь Джек лично разодрал Феде хуем глотку, а Чехова припечатал "Доктором Живаго"! Джек лично отправил обоих в ад! Неужели они вернулись?

В День благодарения Джек получает по почте эффектный подарок: заспиртованный коктейль из вырванных с корнем женских и мужских гениталий. И записку: "Мы идем за тобой, Джек!". Подпись - Федя. Подпись - Чехов. Вернулись, суки!

Но это уже не просто локальный террор, вызванный театральным фестивалем, Федя и Чехов собираются обосноваться в Америке всерьез и надолго. Президент Америки получает письмо, Чехов требует от президента сжечь все книги в Америке, кроме книг Чехова. Не ставить никаких других пьес, кроме пьес Чехова. Не снимать никаких других фильмов, кроме экранизаций Чехова. Совсем, блядь, охуел! Иначе Чехов обещает сжечь Америку. Президент не может выполнить требований Чехова. Америка - свободная страна, и в ней каждый имеет право читать, снимать и смотреть что угодно, а не только Чехова. Чехов, конечно, интересный писатель, но не до такой же степени!

Но в Америке есть гуманисты и слюнтяи. Они есть везде. Есть они и в Америке. Они считают, что Чехов при жизни - это одно, а мерзкая кровожадная гадина - оживший Чехов - это совсем уже другое. Джек не согласен. Джек даже ради интереса специально Чехова прочитал, Джек приходит к интересным выводам: вроде бы созданная Чеховым литература нежная и одухотворенная, но в каждой запятой - угроза! От каждого слова идет ощущение агрессии беспредельного кровавого секса. Слюнтяи и гуманисты уверяют, что Чехов хорошо писал. Но Джеку это до пизды. Хорошо Чехов писал при жизни или плохо - это личное дело Чехова. Но после смерти, ожив, он явно стал писать что-то не то. Вся Америка уже стонет от этой литературы! И надежда только на Джека. Джек уже останавливал Чехова и Федю; может быть, он их остановит еще раз. А все, что писал Чехов, и вообще все, что писали русские, по мнению Джека, не стоит одной собачьей какашки. Но Джек может и ошибаться! В конце концов, Джек - полицейский и его дело - останавливать сексуальных маньяков и прочих кровожадных гадин, а насчет русской литературы Джек может вполне что-то и не понимать. Для него главное, чтобы русские писатели, ожив, вели себя прилично.

Джеку звонят русские люди и предлагают посильную русскую помощь в решении проблемы с Чеховым. "Катитесь к ебене матери! Справимся сами! Вы, блядь, лучше смотрите, чтобы у вас там больше не было таких вот Чеховых!" вежливо отвечает Джек.

Джек спешит за консультацией к экстрасенсам и психоаналитикам. Те ничего утешительного сказать не могут. Да, русские писатели иногда оживают. Может ожить не только Чехов. Следует ждать массового нашествия на Америку русских писателей. "Что они там охуели что ли, эти русские писатели?" спрашивает Джек. "Они не охуели, - отвечают экстрасенсы и психоаналитики. Просто они иногда возвращаются. Просто им мало того, что они имели при жизни, и они хотят еще!" Джек растерян: "А какого хуя они ожили не в России?" - наивно спрашивает Джек. "В России они уже давно ожили, Россию они уже завоевали. Теперь они хотят покорить весь мир!" - терпеливо объясняют экстрасенсы и психоаналитики глупому Джеку. "Что делать?" - совсем уже по-русски спрашивает Джек. Экстрасенсы и психоаналитики сами не знают. Но могут дать совет: использовать книги русских писателей - лауреатов Нобелевской премии. Только это оружие может остановить кровожадную потустороннюю разбушевавшуюся сволочь. Один раз это оружие уже выручило Джека. А вдруг оно сработает еще раз?

Джек обрадован. Значит, есть надежда! Значит, не все еще потеряно! Джек начинает действовать.

На улице Джек замечает странного мужчину с вечной русской тотальной неудовлетворенностью жизнью во взгляде. "Федя!" - догадывается Джек. Джек незаметно для Феди следит за Федей. Хотя в Фединых глазах - ненависть к жизни, но на губах - улыбка. "Наверное, оторвал, погань, только что парочку гениталий у козликов-американцев", - интерпретирует Джек улыбку Феди.

Федя приводит Джека к заброшенному дому на окраине Нью-Йорка. Федя, оглядываясь, входит в дом. Следом входит и Джек.

Дом пустой. В доме никого нет. Джек обходит весь дом, но Федю не находит. Джек поднимается на чердак.

И сразу же сталкивается с мерзкой рожей в мерзких очках и с мерзкой бородкой. "Чехов, блядь! Теперь, сука, не уйдешь!" - радуется Джек, Чехов бежит от Джека. Но от Джека действительно не уйдешь! Джек почти настигает Чехова и вдруг оказывается в большом, ярко освещенном зале.

Да здесь же не только Чехов! Здесь они все! Джек, готовясь к схватке, был вынужден прочесть не только Чехова, но и вообще тщательно изучить русскую литературу. Кровожадных гадин надо знать в лицо. Опытный полицейский всегда запоминает внешность преступника. Поэтому Джек моментально узнает и Толстого, и Достоевского, и Гоголя. Остальных Джек в лицо не знает, но сразу понятно, что остальные тоже русские писатели. В середине зала - распятая американская девушка, нежный перепуганный козлик. Кровожадные твари собираются отрезать ей верхние половые губы, ноздри, ушки, а также волосы под мышкой и на лобке. Федя уже сделал надрез на верхней половой губе.

Джек даже не пытается стрелять. Джек по опыту знает: потустороннюю тварь пулей не возьмешь. Джек сразу достает роман "Доктор Живаго", наиболее надежное в таких случаях оружие.

Но здесь собрались не только ожившие русские писатели: здесь и их персонажи. Здесь прямо самый настоящий русский литературный парад! Джека обступают все эти Сонечки, Анечки, Машечки, Женечки, Ванечки, Грушечки, Петечки, Наташечки и прочая вскормленная пастеризованным молоком русской литературы опасная сволочь. Толстой, Гоголь, Достоевский протягивают Джеку свои книги. Но Джек - полицейский, и его работа - не читать всякое говно, а уничтожать кровожадных потусторонних гадин. Джек приступает к работе.

Уже нет очков у Чехова. Чехов пытается найти очки, но не успевает. Ничего, он найдет их в аду, куда его снова отправляет Джек удачным ударом "Доктором Живаго". Джек бьет без передышки. И вот уже больше не опасен Толстой. Больше не опасен и Достоевский. Новый удар - и можно не ждать кровавых пакостей от Гоголя.

Джеку в душе даже немного жаль оживших русских писателей. Но что он может поделать? Джек должен защищать американскую демократию и беспечных козликов-американцев. В Америке все граждане имеют защищенное Конституцией право ставить, смотреть и читать все, что хотят, а не только, например, кровожадную гадину Чехова.

Джек не устает наносить удары "Доктором Живаго" направо и налево. Ну вот, вроде бы с писателями покончено! Теперь надо кончать с Федей и персонажами.

Очередь Феди. Прощай, Федя! Больше не возвращайся! С персонажами Джеку проще, чем с писателями. Все персонажи русской литературы какие-то все ущербные и физически неполноценные; так же активно, как писатели, они сопротивляться не могут.

Ну, вот и все. Последний персонаж; безголовая Анечка. Она и с головой была довольно средней красоты дамой, а без головы - просто хуй знает что! Что-то совершенно омерзительное!

Последний удар. "Убирайся в свой проклятый русский литературный ад!" напутствует Джек последнего персонажа перед последним ударом. Спасена распятая в центре зала очаровательная американская козочка, которой Федя успел все-таки надрезать верхние половые губы. Спасена Америка. Спасены демократия и свобода.

Джек звонит в Россию русским людям. Джек интересуется - когда ждать новых кровожадных гадин? Русские люди успокаивают Джека. Русская литература закончилась. По целому ряду причин русская литература прекратила свое существование. Джек может не волноваться: никаких новых Чеховых или там Толстых не предвидится. Но Джек не доверяет русским людям. На всякий случай Джек не убирает далеко "Доктора Живаго".

По-прежнему слюнтяи и гуманисты хвалят Джеку русскую литературу. Джек только смеется. Джек слишком близко видел эту русскую литературу, чтобы иметь по ее поводу еще какие-то иллюзии! Из всей русской литературы Джек ценит только роман "Доктор Живаго". На содержание романа Джек трижды срал, но сама книга вполне устраивает Джека по своим внешним данным, неоценимым в схватках с время от времени оживающими русскими писателями.

Вот, Лена, как. Вот так, Лена. Видишь, надежда есть всегда. Даже в конце века, когда с надеждой все так же ясно, как и с динозавром. Разве динозавр где-нибудь есть? Динозавра нет нигде! Динозавр очень давно ушел и унес с собой надежду.

Мы долго шли от памятника Достоевскому. Мы уходили от него как можно дальше. Лена на меня кричала. Лена считала, что мы зря ебались. Это был ненастоящий секс. Секс без ума.

Секс, Лена, не дым! Вот дыма без огня не бывает. А ум, Лена, не огонь! Секс может вполне обойтись без ума. Нет, конечно, лучше, чтобы он был с умом. Но он может быть и без ума. Но у нас-то секс был с умом! За ум отвечал Достоевский.

Лена холодно со мной попрощалась. Мы долго не виделись. Мы наконец увиделись. Лена снова говорила только о трансформациях "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Снова замелькало имя Феди. Лена не хотела прикоснуться ни ко мне, ни к моему хую. Лена призналась: она боится проходить мимо памятника Достоевскому. Он мог обидеться, что возле него ебались. Конечно, он не обиделся! Он все понимает. Но береженого Бог бережет.

Я тоже боялся проходить мимо. Но Лене об этом не сказал.

Бог в конце века не бережет береженого. В конце века береженый уже сам должен беречь Бога. В конце века береженого может сберечь только конец века. В конце века конец занимает место Бога. Но конец века не универсальный Бог. Конец века отвечает только за говно и тишину.

В конце века становится много говна. В конце века перестают работать канализационные трубы. В конце века все говно и все говно. И я, Лена, говно. И ты, Лена, говно. Я не говно. И ты не говно. Но мы очень похожи на говно. А говно, Лена, все больше напоминает тебя и меня. Говно принимает человеческий облик. И не общечеловеческий, а вполне конкретный. В говне узнаешь себя и самых дорогих, самых близких, самых-самых тебе людей.

В конце века - тишина. Молчит ум. Молчит секс. Естественно, молчит литература. Литература в конце века сама тишина. А как может поверить тишина? Никак. Скорее, Лена, заговорят хуй и пизда.

Мы с Леной больше не встречались. Я не знаю, что с ней стало. Наверное, что-то хорошее! Но что точно - я не знаю. Но я уверен: все хорошо! Лена не превратилась в ностальгирующую пизду по советской эпохе. Лена не боится проходить мимо памятника Достоевскому. Лена не вспоминает больше "Вишневый сад" и его метаморфозы.

Сразу после Лены у меня появилась другая женщина: Цветаева. С ней мне было еще тяжелее, чем с Леной. С Ахматовой было лучше, но все равно тяжело. После Цветаевой и Ахматовой я надолго разочаровался в женщинах. По сравнению с Цветаевой и Ахматовой Лена - просто тихое курортное местечко. Просто ангел.

Прости меня, Лена! Если сможешь. Я не отдал тебе книгу "Буддизм в России". Я даже не помню, почему она так называлась и кого в ней было больше - буддизма или России. Я не воспользовался буддизмом. Но из пропасти жопы времени конца века не может вытянуть даже буддизм.

И женщина не может. Я ушел от женщины. Но далеко я не ушел. Я застрял где-то между онанизмом и гомосексуализмом. Кажется, я скоро вернусь к женщине.

Зато в конце века меньше Чехова. Явно меньше. Это единственное преимущество конца века. Пусть будут только фильмы категории "Б". Пусть будет индийское кино. Пусть будет опера Чайковского "Евгений Онегин". Пусть будет русская эстрада. Пусть будут тишина и говно в любых количествах! Пусть будет и мексиканский телесериал. Но только не Чехов! Чем больше Чехова, тем больше оторванных гениталий. Я не знаю, почему эти явления связаны, но они связаны. Пусть не будет ума и секса. Но пусть и Чехова тоже не будет. Я, Лена, вспоминаю советскую эпоху. Я разбиваю ее на кусочки и из кусочков складываю пасьянс. Но у меня ничего не выходит. И слава Богу, что не выходит! В эпохе нет ничего интересного. Так, одни только басни; и даже не Лафонтена. Там только Крылов.

Мы мало ебались. Если бы мы больше ебались, было бы лучше. Но назад, чтобы больше ебаться, не вернешься. Но ты, Лена, ни в чем не виновата! Ты ангел! И они ни в чем не виноваты.

Они (Чехов, Гессе, Маркес, Набоков, Феллини, русская жизнь) не дали нам ни ума, ни секса. Но я на них не сержусь. Я на них не в обиде и не в претензии. Они не дали не потому, что не хотели! Они очень хотели! Просто не смогли. Они не могли дать то, чего у них у самих никогда не было.

Я, Лена, по-прежнему в огне первой половины восьмидесятых. И ты, Лена, по-прежнему там. Мы мучаемся. Мы мечемся между умом и сексом. Между драконами морали басни. Между Достоевским и Чеховым. Между "Вишневым садом" и "Вишневым адом". Между "Вишневым адом" и "Вишневым задом". Между советской властью и русской жизнью. Между хуем и пиздой. Между кино и театром. Между театром и цирком. Между предчувствием конца социализма и ожиданием конца века. Нам остается мучиться недолго. Скоро - восемьдесят пятый год. Скоро Горбачев. Скоро свобода. Лучше не будет. Но все же будет лучше.

Ум и литература

Умом Россию не понять.

Тютчев

...вместо носа - совершенно гладкое место.

Гоголь

Умом Россию не понять. Как сказано - так и есть. Умом Россию действительно не поймешь. Россию можно понять только через литературу. Но литературы больше нет. Поэтому Россию дважды невозможно понять.

Таня заметила первой: что-то не так. Что-то не чисто. Все хорошо, но что-то не очень хорошо. Все вроде бы в порядке, но что-то мешает. Что-то по ночам жужжит.

Я тоже заметил - действительно, что-то жужжит. Может, это жужжат мухи. Или мыши. Или еще что-нибудь. Может, это жужжит не в доме, а за окном. А если даже и в доме - ничего страшного! Мало ли что может жужжать в конце века! Может, сам конец века и жужжит.

А где-то через неделю я ночью проснулся. Словно от удара. В июньской ночи - типичная русская ночь, выла сигнализация, в России у машин сигнализация всегда срабатывает от малейшего шороха, в России, а особенно в Москве, машины воруют постоянно, вот сигнализация и воет, воровать, конечно, нельзя, но ведь и выть так тоже нельзя - что-то летало и жужжало совсем близко. Но это была не муха. И не конец века. Лучше бы это была муха или конец века! Но это летало не то и не другое. Это было что-то очень знакомое! Давно и хорошо знакомое. В общем, это был хуй. Самый обыкновенный хуй.

Я не испугался. Я просто не поверил своим глазам, хотя все признаки хуя были налицо. А вдруг я еще сплю? А вдруг это все-таки не хуй? Вдруг это новый вид мухи или бабочки? Но я не спал, а это был именно хуй. Цвет, запах, внешний вид - ну все как у хуя!

Я снова не испугался. Чего только не летает в конце века! Я вырос на байках про НЛО. Байки иногда материализуются. Вот и залетел какой-нибудь посторонний хуй! Залетел по ошибке. Окна перепутал. Опять же ничего страшного - полетает, полетает, еще немного полетает и улетит прочь.

Меня испугать довольно легко. Я мужчина пугливый. Я многого в этой жизни боюсь. Но когда я чего-то боюсь, я руками не дергаю. Я руки сжимаю или, в самом крайнем случае, я руками трогаю голову. Или Таню. Но в этот раз я не испугался. Но чисто машинально, без всяких аналогий, абсолютно случайно потрогал свой хуй.

Хуя не было. На месте хуя образовалось совершенно гладкое место. А хуя как такового не было. Яйца были. Все остальное тоже было. Но вот хуя не было.

То есть это летал не просто хуй. Не посторонний хуй! Это летал и жужжал мой хуй! Мой!

Мой! Моя кровинушка! Мой хороший, мой родной!

Я снова не испугался; я сразу потерял сознание и первый раз в жизни упал в обморок. Как тургеневская девушка. Как служанка из водевиля. Девушка и служанка гуляли в саду. Махали платочками и веерами. Разговаривали. Девушка и служанка вдруг испугались. Может, мыши испугались, а может, еще чего. Кто их, девушек и служанок, разберет! Девушка и служанка упали в обморок. Потом очнулись.

Я тоже очнулся. И сразу схватился за хуй. Он вернулся! Он был где обычно и не жужжал. Он заполнил собой совершенно гладкое место. На этом месте снова было то, что там должно быть всегда по всем Божьим, природным, человеческим, гражданским и уголовным законам.

К счастью, Таня ничего не заметила.

Я мужчина хотя и нервный и пугливый, но здравомыслящий. В НЛО и прочую мистику я не верю. Ночью была трагедия. Но сейчас-то все в порядке! Сейчас-то он на месте! Так что никакой паники и Тане ни слова. Весь день я внимательно следил за хуем. Он вел себя спокойно. Четко исполнял свои функции. В поведении хуя не было ничего неожиданного.

На следующую ночь я рисковать не стал. Следующей ночью я не спал. Я лег отдельно от Тани и всю ночь держался руками за хуй. Окно в комнате было закрыто. Но под утро сил у меня уже не осталось; под утро я заснул. Я быстро проснулся. Хуя снова не было. Яиц в этот раз тоже не было. Первые лучи июньского солнца упали на совершенно гладкое место. В комнате ничего не летало и не жужжало. Под диваном его не было. И за шкафом. И на антресолях. Хуй улетел с концами. Хуй улетел совсем.

Две следующих ночи я ждал хуй. Он не прилетел. Пришлось все рассказать Тане.

Таня сразу закричала и заплакала. Таня кричала, что ей всегда не везло с мужчинами. Один был русский писатель, другой - эротоман, третий отчаянный православный и не давал ей мяса и водки, а у меня вот улетел хуй. "Но он же может вернуться!" - утешал я Таню. Но Таня все равно кричала и плакала. Женская психика в конце века и так вся в пробоинах. Улетевший хуй становился для корабля женской психики последней пробоиной. Корабль женской психики плавно переворачивался и шел на дно.

Подобная ситуация уже была в русской литературе. Очень похожую ситуацию описал Гоголь. Только там у персонажа пропал нос. Чья пропажа хуже - вопрос некорректный. Все плохо. И нос, и хуй всегда должны быть с человеком.

Мне себя упрекать как будто не в чем. Я всегда относился к хую с уважением. Я могу неделями не стричь ногти. Я могу несколько дней подряд не чистить зубы. Про ногти и зубы я забываю, но про него постоянно помнил. Хуй у меня всегда оставался ухоженным и опрятным. Я никогда его не мучил сверх меры онанизмом и случайными половыми связями.

Мое поколение - поколение глупое. Бестолковое поколение. Но мое поколение догадалось: хуй не просто кусок тела. Хуй - вполне самостоятельное создание, во многом повторяющее человека. У хуя есть голова. В голове у него есть мысли. У него есть живот и ноги. У него есть и свой собственный хуй. У него есть совесть, есть и вредные привычки. А в конце века хуй может взлететь и даже немного полетать. Поэтому у моего поколения возникают проблемы не только с властью и жизнью, но и с собственными гениталиями.

Самое тяжелое, когда исчезает хуй, - моча. Моча-то ведь должна уходить! Но моча-то ведь закупорена! Закупорена совершенно гладким местом. Но как-то мочеиспускалось. Как - я не знаю, но сложности с урологией не было. Урологи на меня даже немного обижались. Вероятно, хуй исчез как гуманист; перед отлетом он позаботился, чтобы человек не страдал.

Таня на удивление быстро смирилась. Мужчина без хуя - конечно, не мужчина. Но есть и светлые стороны. Зато не будет изменять и не принесет в дом разную венерическую гадость. Чище нижнее белье. А потом: медицина в конце века шагнула очень далеко. Возможно и восстановить. А если и невозможно - тоже не беда, есть разные игрушки вроде искусственных фаллосов.

Я уже не падал в обморок, глядя на совершенно гладкое место. И Таня не кричала и не плакала. Таня была спокойная и даже веселая.

Но ум не мог смириться с тем, что хуй летает и улетает. Летать и улетать может самолет или мысль. Может литература. Но хуй летать не должен! Тазобедренный проем - не аэропорт, в нем нет запасов горючего топлива. Ум искал рациональных объяснений.

Это могли быть происки ФСБ. Или армии. В недрах армии и ФСБ начались эксперименты с новым страшным секретным стратегическим оружием - летающим хуем.

Его можно использовать как бумеранг; как снаряд; как демонстрацию новых возможностей русской силы. Как русский ответ продвижению НАТО на Восток. Таким оружием можно запугать и чеченских террористов, и японских браконьеров, и боливийских наркобаронов, и остатки русской литературы. При воздействии на русскую литературу летающим хуем навсегда исчезли бы и ее остатки.

Но существуют и личные причины. Необязательно ФСБ или армия. Хуй мог взлететь сам - от отчаяния. Денег нет. Машины нет. Дачи нет. Не самая лучшая квартира. Перманентные кризисы в политике и экономике. Театра нет. Кинематографа нет. Музыка есть, но очень плохая. Есть и балет, но балет еще хуже, чем музыка.

Хуй мог взлететь и от радости. Все идет хорошо. Все идет плохо. Но ведь идет!

Ум был однозначно против: хую летать не надо. Хую летать нельзя. Каждая вещь должна находиться на том месте, где должна. Но я понимал, что хуй взлетел не просто так. Хуй взлетел не от безделья и не для повышения адреналина. Хуй взлетел от затянувшейся неопределенности конца века. В конце двадцатого века ничего не известно про двадцать первый. Хую было невтерпеж. Ему очень хотелось заглянуть вперед - а что же там, в двадцать первом?

Другая объективная причина - истерика конца века. Хуй мог испугаться. Опять ничего не понятно. Что нас ждет в двадцать первом? Возможно все. Вдруг снова Ленин? Снова Сталин. Снова в лагеря, в колхозы, в жопу, на хуй, в Сибирь, в пизду, в пятилетку, в Красную армию! Где гарантии, что двадцать первый век от этого застрахован? Гарантий нет.

Хуй мог отправиться в полет и для того, чтобы подвести итоги уходящего века. В конце века все подводят итоги века. Есть энциклопедия "Итоги века". Есть журнал "Итоги". Парфенов на НТВ подводит итоги века. Но концу века не нужны итоги. Конец века уже итог сам по себе.

В конце века слишком много итогов. Все итоги все равно не подведешь! Да и весь двадцатый век какой-то тоскливый! Неудачный век. Лучше заглянуть в следующий век.

Я пытался представить себя на месте хуя. Что же он нашел там, в двадцать первом? Чечня уже не была Чечней Масхадова, Дудаева и Басаева. Чечня стала русской Швейцарией, а чеченцы соответственно - русско-чеченскими альпийскими горцами и дудели в рожки. Между горами паслись толстые чеченские альпийские коровы. Эти коровы давали сыр не только из молока, но из крови тоже. Когда коровам пускали кровь, то кровь текла, текла и свертывалась. Потом из крови получался вполне приличный кровяной сыр.

В остальной России и в соседних государствах тоже все хорошо. В Москве снесли работы Церетели и храм Христа Спасителя, а на каждой станции метро есть туалет. Зарубцевалась социальная язва проституции. Русские девочки больше не занимаются проституцией. Белорусские девочки больше не занимаются проституцией. Украинские девочки больше не занимаются проституцией. Они занимаются спортом, читают книги, ходят в консерваторию и в галереи. Но на Тверской жопой не машут и пизду в чужие руки не дают. Русские, белорусские, украинские девочки ебутся только с мужьями или, в самом крайнем случае, с друзьями и с подругами. Ебутся ради счастья и ради оргазма. Но не ради денег! И вообще русские люди, не только девочки, стали спокойнее относиться к деньгам. Как в девятнадцатом веке и как в двадцатом до Горбачева. Но язва мужской и детской проституций еще не зарубцевалась.

Россия снова первая в космосе. На Марсе уже дают плоды яблони, посаженные русскими космонавтами. Русские космические корабли держат курс на Юпитер.

Все хорошо и в спорте. Чемпионом мира по футболу Россия пока не стала, но в финал чемпионатов мира уже выходит.

Расцвет гуманитарной мысли. Расцвет культуры. Даже театр расцвел! Мощный расцвет русской души. Запад едет в Россию не только за нефтью, лесом и другим сырьем, а прежде всего постигать высокий уровень русской души. Запад едет в Россию за Андреем Рублевым, за Чайковским, за Чеховым. А что же нефть? Нефть может и подождать. Нефть и прочее сырье - дело десятое.

Я все же немного беспокоился о хуе: а вдруг он окажется где-нибудь не там? Тогда это будет уже не хуй, а Руст.

Через недели две после исчезновения хуя Таня уже не выглядела ни довольной, ни веселой. Таня резко изменилась. Таня грозилась завести ебаря на стороне. Таня просила выебать ее пальцем. Таня издевалась надо мной всеми способами, какими обычно сексуально полноценная женщина издевается над импотентом.

Таня захотела ребенка. Когда хуй был, она почему-то ребенка не хотела.

Таня - грубая женщина. Жестокая женщина; но она абсолютно права. Мужчина должен быть с хуем. Хуй должен быть при мужчине.

Надо что-то предпринимать. Надо искать. Обращаться к прессе или к милиции глупо. Они мало изменились со времени Гоголя. Пресса и милиция громоздкие бюрократические учреждения. Они не будут помогать. Они не станут искать хуй. Пресса и милиция не захотят возиться. Они могут только издеваться и говорить гадости. Но гадости я уже выслушал от Тани.

ФСБ и армия тоже не помогут. Если отлет хуя - их рук дело, к ним обращаться бесполезно. Они будут и дальше продолжать эксперимент. Если не их - тем более бесполезно.

Я просто ходил по улицам. Разглядывал небо. Проверял темные углы и подворотни. Осматривал тупики дворов и ветки деревьев. В конце концов, хуй ведь мог зацепиться за ветки деревьев! Но ничего похожего на хуй не было.

Я пристально смотрел на лица прохожих. Хуй мог принять человеческий облик. Но его бы выдали нос и уши. У хуя все может быть как у человека - но только не нос и не уши! Нос и уши у него такой же формы, как и он сам.

На лицах прохожих было много хуйни. Это неудивительно. В конце века всегда много хуйни. Особенно в России. Хуйня конца века оставляла отпечатки на лицах прохожих.

Я съездил несколько раз в Подмосковье. Бродил по лесам и полям. Его нигде не было.

Таня издевалась. Таня советовала поливать совершенно гладкое место водой; кипяченой и чуть теплой. И смазывать женьшеневым бальзамом. "Может быть, вырастет снова", - вздыхала Таня. Сука! Жестокая сука!

Таня кричала, что надо немедленно идти к специалистам. К врачам. Но медицина здесь не поможет! Здесь надо идти к другим специалистам - к специалистам в области конца века. Я таких специалистов не знал. Не знала их и Таня. Хотя, возможно, такие специалисты и есть.

Я сделал то, чего никогда не делал: я зашел в церковь.

В церкви ко мне отнеслись с недоверием. И прихожане, и духовные лица смотрели на меня с неприязнью. Я, наверное, не заслуживаю любви и уважения. Но в данной-то ситуации я безусловно заслуживал любви и уважения! Или хотя бы сострадания сквозь зубы. Но церковь в России - такой же безнадежно бюрократический аппарат, как милиция или пресса. Мужчина без хуя не найдет в церкви ни любви, ни уважения. Ни хотя бы сострадания сквозь зубы.

В церкви - суровая атмосфера. Очень суровая! Но вдруг с какой-то суровой иконы мне подмигнул Иисус Христос. Подмигнул как другу и единомышленнику. Из церкви я вышел даже немного успокоенный.

Я уже давно не читал газет. Не смотрел телевизор. Не слушал радио. Не было такой необходимости! Но сейчас такая необходимость была. А вдруг! Вдруг будет как в церкви. Вдруг подмигнет.

Газеты ничего про хуй не сообщали. Никто ничего не видел. Никто ничего не находил. Словно хуй и не исчез, а находился где надо.

По радио и по телевизору тоже ничего не рассказали. Словно бы хуй, жужжа, не улетел! Все было тихо. Тихо и в информационных, и в развлекательных программах. Там все было шумно. Но только не о том. Опять Чечня. Опять Ельцин. Опять вонючая русская эстрада. Опять не платят шахтерам. А про хуй - ничего! Про него никаких сообщений. Словно для конца века это нормально: там, где только что был хуй, сейчас - совершенно гладкое место. Как будто в этом нет какого - никакого события! Как будто в этом нет ничего удивительного.

Таня продолжала издеваться. "Тебе нужен отдых! Тебе нужна крепкая здоровая блядь, - неожиданно решила она. - Я не обижусь. Ах, да, извинилась Таня, - я же совсем забыла".

Да, Таня, да! Мне нужны отдых и блядь! Или не нужны. Не знаю. Но в любом случае прежде-то мне нужен хуй! А уже потом - все остальное.

Прошел месяц. Где-то в июле я проснулся. Обычная русская ночь. Обычная тоскливая ночь оставшегося без хуя мужчины.

Все вроде бы тихо. Но вроде бы что-то жужжит, жужжит совсем близко! Нет, не жужжит. Нет, жужжит! Жужжит! Он вернулся! Он прилетел! Он понял, что без человека ему нет счастья. И человеку без него плохо. Поэтому и вернулся.

Не зря я разглядывал небо и осматривал ветки деревьев. Не зря мне подмигивал Иисус Христос! Не зря я стал смотреть телевизор. Все не зря!

Совершенно гладкое место наполовину закрылось - появились яйца. Но хуя не было. Хуй пока летал и жужжал.

На звук прибежала Таня. Таня хотела достать хуй мухобойкой. Я прогнал Таню. Она могла все испортить мухобойкой и глупыми шутками.

Я не смог посмотреть, как он приземлится. Я опять потерял сознание. Меня словно контузило! Как солдата в бою. Солдат находился в самом центре боя. Рядом прогремел взрыв, и солдата контузило. Но солдат скоро очнется и снова пойдет в бой.

Я скоро очнулся. Уже было утро. И хуй был. Был! Он устал от конца века. Он вернулся ко мне. К совершенно гладкому месту, которое под ним теперь полностью закрылось. К нижнему белью. К Тане. У постели стояла измученная Таня с пылесосом. "Если бы он не приземлился сам, я бы поймала его пылесосом", - Таня пошла убирать пылесос. Бедная моя! Как она измучилась!

Умом Россию не понять. Это абсолютно правильно. И пытаться даже не стоит! И хуй умом не понять. Но через литературу понять его иногда можно. Хуй все-таки ближе не к уму, а к литературе.

Таня боялась, что хуй снова начнет летать, и на всякий случай не убирала далеко пылесос. А я не боялся. Летает хуй - и пусть себе летает! Пусть жужжит. Пусть делает что хочет. Теперь я знал точно: он обязательно вернется!

Литература и секс

Русский и американский писатель не являются единственными писателями на свете. Писателей на свете много. Есть писатели в Азии. Очень хорошо работают латиноамериканские писатели. В последнее время ярко заявили о себе чеченские писатели. Всегда на должном уровне европейские, арабские, еврейские и австралийские писатели. Но главные пути в литературе определяют именно эти писатели - русский и американский.

Американский писатель - мастер литературы, но и в сексе американский писатель разбирается отлично. Американский писатель очень сексуальный, он известный на всю Америку ебарь, хотя секс интересует американского писателя все-таки меньше, чем литература.

Русский писатель скорее мастер секса, чем литературы, хотя и в литературе русский писатель тоже разбирается очень хорошо. Если дело касается литературы, то тут лучше спросить американского писателя, а если секса - тогда все-таки русского. Русский писатель, правда, не силен в онанизме, но тут ему на помощь всегда придет американский писатель, а если американский писатель все же запутается в проблемах литературы - то русский писатель всегда ему поможет.

Русский писатель однажды подумал, что роман "Приключения Тома Сойера" Марка Твена - это о том, как взрослый хуй ищет попку невинного мальчика. Тогда американский писатель с радостью объяснил русскому писателю, что "Приключения Тома Сойера" Марка Твена - вовсе не педофильский роман, а всего лишь детский авантюрный роман. И русский писатель радостно признал свою ошибку.

Однажды американский писатель никак не мог понять смысл замечательной русской идиомы "хуем по лбу". Тогда русский писатель в деле продемонстрировал американскому писателю эту идиому. Причем в качестве наглядных примеров русский писатель выбрал свой лоб, а хуй - американского писателя, а не наоборот. И американский писатель радостно понял смысл этой идиомы.

Русский же писатель в свою очередь слегка подзабыл, в каком точно году шестнадцатого века русский царь Иван Грозный разъебал Казань. И тогда американский писатель тут же подсказал русскому писателю, когда именно русский царь Иван Грозный разъебал Казань.

Американский писатель запамятовал относительно романа миссис Митчелл "Унесенные ветром". Американский писатель, как последний мудак, почему-то решил, хуй его знает почему, что действие романа "Унесенные ветром" крутится вокруг событий первой мировой войны.

Русский писатель поправил американского писателя - действие романа "Унесенные ветром" крутится-вертится во второй половине девятнадцатого века, а во время первой мировой войны никто там никого не уносит.

Однажды американский писатель зашел за консультацией в американскую районную библиотеку. Американский писатель думал, что русский писатель Лев Толстой написал письмо русскому человеку Страхову, где рекомендует не ставить памятник русскому писателю Достоевскому, поскольку русский писатель Достоевский не достоин памятника, в ноябре 1883г., а оказалось - в том же году, но в декабре! Вот ведь еб твою мать! Американские районные библиотекари указали американскому писателю на ту маленькую ошибку, и все от души посмеялись над неловкостью американского писателя.

Как-то раз и русский писатель зашел в русскую районную библиотеку и пьяным голосом пьяного человека потребовал роман американского писателя, фамилию которого забыл. Название романа русский писатель тоже плохо помнит не то "Хуй зверей", не то "Зверский хуй". Все же русский писатель вспомнил точное название романа - "Зверохуй". Библиотекарши охнули. Одна библиотекарша, пожилая красивая дама из старинной московской интеллигентской семьи, нашла в себе силы ответить русскому писателю, что романа "Зверохуй" в американской литературе нет, а есть очень известный роман "Зверобой" очень известного американского писателя Фенимора Купера. Другая библиотекарша молодая симпатичная девушка, только месяц назад окончившая библиотечный институт, - от страха спряталась за перегородку и заплакала. Русский писатель сказал, что нечего каждой старой пизде учить русского писателя американской литературе. Русский писатель прекрасно помнит, как ему мама в детстве читала вслух роман этого самого Фенимора Купера, и роман назывался именно "Зверохуй". Русский писатель тогда лежал с ангиной, но быстро поправился, и мама не успела дочитать ему роман "Зверохуй", и вот теперь русский писатель решил сам дочитать свой любимый роман. Молоденькая библиотекарша набралась смелости и, выглянув из-за перегородки, на одном дыхании сообщила русскому писателю, что романа "Зверохуй" нет не только в американской литературе, но и природе, а есть только "Зверобой". Русский писатель ответил, что нечего каждой юной пизде учить русского писателя, что там есть в природе, а чего там нет. Пожилая библиотекарша, чтобы успокоить русского писателя, сказала, что - да, действительно, Фенимор Купер пытался написать роман "Зверохуй", но не смог, а написал только "Зверобой". Русский писатель устал разговаривать с двумя дурами и тихо, но твердо, заявил, что если ему прямо сейчас же не дадут роман "Зверохуй", он тут все обосрет и обоссыт, а потом приведет друзей из таганской преступной группировки, и они тут дообосрут и дообоссут все то, что не успеет русский писатель.

Пришлось вызвать милицию. Но русский писатель запер дверь и не пустил милицию. Пришлось вызвать ОМОН. Пока приехал ОМОН, русский писатель обосрал и обоссал, как обещал, все пространство библиотеки, после чего полез на пожилую интеллигентную библиотекаршу - вероятно, перепутав ее с молодой и симпатичной, только что окончившей библиотечный институт. Молодая библиотекарша пыталась отстоять и библиотеку, и честь старшего товарища, но разве можно остановить русского писателя, не получившего роман "Зверохуй"? Нет, нельзя. Когда приехал ОМОН, русский писатель выскочил в окно. В разоренной библиотеке сидели две несчастные женщины: одна молодая, другая пожилая. Русское правительство не выделяет из бюджета деньги библиотекам. Не ценит русское правительство культуру! Поэтому выкручивайся как можешь. В библиотеке только что был капитальный ремонт - в основном на деньги самих сотрудников библиотеки. И что же, пощадил русский писатель усилия интеллигентных людей, оставшихся без внимания правительства? Не пощадил. Не пощадил из-за какой-то ерунды - из-за ненаписанного романа "Зверохуй". А еще писатель! Между прочим, в библиотеке вполне могли быть книги и русского писателя. А на какие деньги теперь делать ремонт? Все-таки беспощадное он существо, русский писатель!

Как-то раз американский писатель пришел домой очень сильно пьяный. Что же тогда сделал американский писатель? Да ничего особенного - взял банджо, несколько банок пива, на всякий случай презерватив и спустился в подвал к своему слуге, старому негру, и они вдвоем пели до утра под банджо спиричуэлы. Пели, потягивали пивко, а презерватив американскому писателю так и не понадобился.

Как-то раз русский писатель тоже явился домой пьяный. Русский писатель вообще домой редко приходит трезвый, но в этот раз он выпил значительно больше обычного. Русский писатель разбудил жену, страдающую хронической бессонницей и только что заснувшую, схватил ее за простуженное горло и стал орать: "Что делать, блядь? Ну что, блядь, делать? Что же делать, еб твою мать?". Жена не знала, что ответить русскому писателю и только горько плакала - так горько плачут только жены русских писателей: навзрыд, царапая лицо ногтями, проклиная весь мир. Тогда русский писатель схватил жену за волосы, повалил на пол, стал пинать ее ногами, при этом приговаривая: "Ну что же делать, ебаный в рот?". Жена спросила русского писателя, что он имеет в виду - что делать вообще или что делать в некоей конкретной ситуации? От этого уточнения русский писатель разозлился еще больше и хотел было уже немедленно повесить, а затем расчленить жену, чтобы другие не пытались в следующий раз уточнять вопросы русского писателя, но неожиданно успокоился, присмирел и лег спать.

Однажды американский писатель решил сделать жене подарок и купил ей модные колготки, крем-пудру и забавного эффектного котенка породы "рыжий норвежский лесной кот".

Русский писатель тоже решил сделать жене подарок - хотя бы один раз прийти домой трезвым. Но случайно по дороге опять крепко напился.

Однажды американский писатель решил прочесть роман Пастернака "Доктор Живаго". Американский писатель ничего не понял, и язык романа, и проблематика оказались ему совершенно чужими, но ему было очень интересно.

Русский писатель тоже решил прочесть роман Пастернака "Доктор Живаго". Где-то на пятой минуте чтения русский писатель стал орать: "Ну что же делать, ну хуй его знает!", схватил роман и ударил по голове спящую больную беременную жену. Слава Богу, что удар пришелся не по виску! Утром жена русского писателя застирала испачканную кровью наволочку.

Как-то раз американского писателя пригласили на круглый стол "Литература и секс". Американский писатель очень интересно говорил о литературе, и о сексе он очень интересно говорил, рассуждал, как они (литература и секс) то перекрещиваются, то разбегаются в разные стороны.

Как-то раз и русского писателя пригласили на круглый стол "Литература и секс". Русский писатель пришел на круглый стол очень пьяный, вытащил хуй, положил его на стол и заявил, что хотя литературы никакой уже нет, литература умерла, но хуй, и на том спасибо, пока есть. После чего русский писатель упал под стол и заснул.

Позвонили жене русского писателя и попросили забрать пьяного мужа домой. Жена русского писателя попросила, чтобы русский писатель остался там, где упал, и если это возможно, чтобы русский писатель хотя бы одну ночь провел вне дома, тогда ее, больную, измученную, беременную женщину, хотя бы одну ночь никто не будет бить романом "Доктор Живаго" по голове.

Американскому писателю почему-то захотелось выебать негритянку. Почему, он и сам не понял, но захотелось, и все тут! Американский писатель стал звонить своим знакомым негритянкам, но никого из них не оказалось дома. Американский писатель разозлился, занервничал, решил поехать в публичный дом и там ебаться с негритянкой, но потом успокоился, остался дома и замечательно провел вечер с женой и рыжим лесным норвежским котенком.

Русскому писателю однажды тоже захотелось негритянку. Но где ему достать негритянку? Русский писатель занервничал, потребовал от жены, чтобы она немедленно привела ему негритянку, а сама часа на два ушла к подруге, поскольку русскому писателю будет неудобно при живой жене ебаться с негритянкой. Жена села в уголок и тихонько заплакала. Потом русский писатель успокоился, негритянку ему больше не хотелось и он, как обычно, стал швырять в жену роман "Доктор Живаго".

Однажды американский писатель получил Букеровскую премию. Написал хороший роман - о жизни американского писателя - в легком таком постмодернистском контексте, напечатал в хорошем издательстве - и получил Букеровскую премию. Вся Америка искренно радовалась за американского писателя.

Однажды и в России давали Букеровскую премию. Но русскому писателю не дали Букеровскую премию. Во-первых, у русского писателя не было романа, за который можно было бы дать Букеровскую премию, во-вторых, если бы у русского писателя и был такой роман, это был бы откровенно хуевый роман, а в-третьих, русский писатель как человек полное говно. И кто же такому говну даст Букеровскую премию? Такому говну можно дать только пизды, что с удовольствием бы сделала вся Россия, у России к русскому писателю накопилась масса претензий. Русский писатель опять разозлился, стал ходить из угла в угол и сказал жене, что если он в течение года не убьет ее романом "Доктор Живаго", то в следующем году, если ему не дадут Букеровскую премию, он ее точно убьет. Какой же все-таки страшный человек русский писатель!

Однажды американский писатель шел по улице, о чем-то глубоко задумавшись. Неожиданно из-за угла выскочил больной СПИДом мексиканец-сутенер. Он потребовал у американского писателя денег. Деньги у американского писателя были, и много денег, он недавно Букеровскую премию получил, но почему он должен давать каждому больному СПИДом мексиканцу-сутенеру свои деньги? Не должен. Вот пусть мексиканец-сутенер напишет роман и получит за него Букеровскую премию, а там посмотрим. А пока - о деньгах даже и речи быть не может! Поэтому американский писатель встрепенулся, весь собрался, послал больного СПИДом мексиканца-сутенера на хуй и пошел дальше по улице, снова о чем-то глубоко задумавшись.

Однажды русский писатель возвращался домой очень сильно пьяный. Неожиданно перед русским писателем выросла большая лужа. Трезвому писателю перейти через такую лужу - хуйня, но пьяному, конечно, сложно. Одна маленькая девочка, известная поклонница русской литературы, решила помочь русскому писателю перейти большую лужу. Как только маленькая девочка помогла русскому писателю перейти через лужу, он сразу потерял равновесие и упал на маленькую девочку. Девочка в результате падения на нее русского писателя вывихнула руку и повредила носик. С тех пор маленькая девочка зареклась переводить через лужи русских писателей. В любом состоянии - хоть пьяных, хоть трезвых. Пусть сами, скоты поганые, переходят через лужи!

Однажды американский писатель решил сделать своим домашним маленький сюрприз. Американский писатель надел костюм арабского террориста и в этом костюме выскочил из своего кабинета в гостиную. Все очень испугались. Жена американского писателя вскрикнула, подруга жены американского писателя от изумления прожгла сигаретой обшивку дивана, а старый слуга американского писателя, пожилой симпатичный негр, так испугался, что уронил себе на хуй миксер, которым в этот момент как раз взбалтывал коктейли. Американский писатель снял костюм арабского террориста и предстал в знакомом всему миру облике американского писателя. Все облегченно вздохнули и расхохотались: жена американского писателя хохотала так, что было слышно на улице, подруга жены от хохота снова прожгла сигаретой обшивку дивана, а старый слуга - негр так ржал, что уронил себе на хуй поднос для коктейлей. В общем, всем было весело.

Русский писатель тоже захотел сделать жене сюрприз. Неудобно же отставать от американского писателя! Русский писатель решил седьмого января, в праздник православного Рождества Христова, прийти домой трезвым и не бить жену по голове романом "Доктор Живаго". Не получилось. Очень хотелось, но не получилось. Опять пришел русский писатель домой совершенно пьяный, опять бил жену по голове романом "Доктор Живаго", опять, пока Россия справляла Рождество, жена русского писателя сидела в уголке и тихонько плакала.

С этого дня жена русского писателя перестала верить в русских писателей. В Бога жена русского писателя по-прежнему верит, в русскую литературу - тоже верит, а вот в русских писателей уже нет.

Жена русского писателя купила русскому писателю книгу - роман "Дворянское гнездо" русского писателя Тургенева - с одной-единственной целью: когда русский писатель придет домой пьяный и начнет бить жену книгой, то пусть лучше бьет ее "Дворянским гнездом", чем "Доктором Живаго". "Дворянское гнездо" не такое тяжелое, как "Доктор Живаго", и жене русского писателя будет не так больно. До чего все-таки практичны жены русских писателей. Но русский писатель так ни разу и не попробовал "Дворянским гнездом".

Как-то американского писателя спросили - когда же он впервые почувствовал себя писателем? Оказывается, американский писатель почувствовал себя писателем в родильном доме, часа так где-то через два-три после рождения.

Спросили и русского писателя: а он когда впервые почувствовал себя писателем? Оказалось - даже раньше, чем американский, где-то на пятом-шестом месяце беременности мамы русского писателя русским писателем. По словам русского писателя, он уже там и тогда стал работать над прозой.

Однажды у американского писателя перестал фурычить телевизор - "Филипс" последней модели с расширенным диапазоном изображения и звука. Американский писатель походил вокруг телевизора, походил, да и вызвал телемастера. Телемастер моментально устранил все недостатки.

Однажды у русского писателя тоже перестал фурычить телевизор - "Рекорд" года выпуска установления дипломатических отношений Индии с Россией. Русский писатель походил вокруг телевизора, походил, потом заорал: "Да пошло оно все к ебене матери!" - и швырнул жене в голову роман "Доктор Живаго".

Однажды американский писатель случайно узнал, что его жена - лесбиянка. Выяснилось это так: американский писатель вышел из кабинета, незаметно пробрался в спальню, а там жена американского писателя ласкала клитор своей близкой подруге, а подруга жены американского писателя стонала от удовольствия в приступах оргазма. Американский писатель так же незаметно вышел из спальни, вернулся в кабинет и грязно выругался. Через своих друзей американский писатель узнал: у его жены - многолетний роман со своей близкой подругой, и все об этом романе знают, и только один американский писатель ни о чем не догадывался. Еще через какое-то время американский писатель узнал, что у его жены романы со многими женщинами и что она - один из лидеров лесбийского движения Америки, что она повязана с лесбиянством крепкими узами навсегда. А скоро американский писатель понял и другое - его жена использует живущего в доме рыжего лесного норвежского котенка не только в качестве домашнего животного - погладить, там, покормить, приласкать, но и в качестве менструального тампона. То-то котенок стал заикаться! "Пришла беда - отворяй ворота", - понял американский писатель. Но потом успокоился. Подумаешь, жена - лесбиянка и использует котенка в качестве менструального тампона! Ерунда. Пустяки. Мелочи жизни. Она же не отказывается от половых контактов с мужем, не пьет, не курит, ценит американского писателя как писателя и вообще прекрасная домохозяйка.

Однажды и русский писатель выяснил, что в его дом пришла беда - в доме завелась зараза лесбиянства. Русский писатель как-то вышел ночью на кухню покурить и попить водички, а там жена русского писателя целовалась со своей подругой, и обе они, раскрасневшиеся от страсти, сжимали друг другу груди. Но русский писатель - не американский, русский писатель в такой ситуации миндальничать не будет! Русский писатель сказал, что если он еще раз увидит что-нибудь подобное, то жену убьет "Доктором Живаго", а подругу жены "Дворянским гнездом". После чего покурил, попил водички и пошел спать. И все! И конец лесбиянству! Все лесбиянство как ветром сдуло! Больше жена русского писателя с подругой не целовались и груди друг другу не сжимали.

Ведь русский писатель на лицо вроде бы туповат, но внутри - очень умный человек.

Американский писатель вроде бы с виду, ничего не скажешь, человек умный, но внутри - абсолютный кретин.

Однажды американского писателя остановила американская ГАИ. Американский писатель на своей машине въебался в идущую впереди машину. Но когда американский гаишник и владелец машины, в которую въебался американский писатель, узнали, что перед ними - американский писатель, то они ему сразу все простили и пожелали новых добрых дел во славу американской литературы. Владелец ударенной машины даже предложил американскому писателю снова въебаться в его машину.

Русский писатель как-то переходил дорогу в неположенном месте. Его остановил мент. Русский писатель объяснил менту - русский писатель в своей стране будет переходить дорогу где считает нужным, а есть здесь пешеходная дорожка или здесь нет пешеходной дорожки - его интересует меньше всего. Мент же ответил русскому писателю, что в детстве он мечтал стать актером, но специально пошел работать в милицию, чтобы очистить общество от бандитов, проституток, арабских террористов и таких вот русских писателей.

Неожиданно менту стало страшно. На мента подуло холодом русской литературы; мент задрожал и отпустил русского писателя с миром.

Однажды американский писатель узнал, что его младший брат гомосексуалист. Брат американского писателя занимается только гомосексуализмом, а ничего другого в жизни он знать не хочет. Американский писатель сам не враг гомосексуализму, у него интимные отношения со своим слугой - пожилым симпатичным негром, но всему же должны быть пределы! Нельзя же зацикливаться только на гомосексуализме! Американский писатель решил серьезно поговорить со своим братом. Пусть брат обратит внимание на какую-нибудь симпатичную американскую девушку, попробует полюбить ее, жениться, завести семью... Но брат не внял уговорам американского писателя и собирался и дальше в жизни заниматься только гомосексуализмом.

Однажды и русский писатель тоже узнал, что его младший брат гомосексуалист. Позор! Позор! Позор не только русскому писателю, но и всей русской литературе! Русский писатель пригласил к себе младшего брата для серьезного мужского разговора. Сели на кухне. Выпили бутылку водки. Выпили и вторую бутылку, после чего русский писатель сказал, что если его любимый младшенький братишка не прекратит заниматься гомосексуализмом, то русский писатель так его отхуячит, таких пиздюлей ему отвесит, что младший брат забудет не только гомосексуализм, но и собственное имя. И ведь помогло! И как помогло! Уже на следующий день младший брат русского писателя, опохмелившись, сразу полюбил одну симпатичную русскую девушку, а спустя некоторое время на ней женился. От гомосексуализма не осталось и следа. Даже многие друзья младшего брата, с рождения стопроцентные гомосексуалисты, вдохновленные таким убедительным примером, завязали с гомосексуализмом и удачно вошли в нормальную человеческую жизнь.

Русский писатель вроде бы дурачок, но часто действует как очень умный человек.

Американский писатель вроде бы человек умный, но порой ведет себя как деревенский дурачок.

Как-то раз американский писатель узнал, что его лучший друг, тоже американский писатель, - наркоман. Американский писатель приехал к своему другу и просил его прекратить принимать наркотики. Но друг не послушал американского писателя и прямо при нем ввел себе внутривенно какой-то сильный наркотик. Более того, друг заставил и американского писателя принять наркотик.

Как-то раз и русский писатель узнал, что его лучший друг, тоже русский писатель, - наркоман. Русский писатель решил спасти своего друга от наркомании. Для этой цели русский писатель занял в русской писательской организации деньги. Обычно русскому писателю в русской писательской организации не давали денег - в русской писательской организации и так мало денег, а русский писатель обычно не возвращал занятые деньги, но в этот раз, когда русский писатель объяснил, что деньги ему нужны для спасения друга, ему сразу дали деньги. Русский писатель купил три бутылки водки и поехал к своему другу. Выпили бутылку. Выпили другую. Выпили и третью. Другу-наркоману так понравилась водка, что он тут же забыл о всякой наркоте и выкинул шприцы на хуй, из хилого угрюмого наркомана став могучим веселым алкоголиком. Друзья-наркоманы, видя такое удивительное превращение, тоже распрощались с наркотиками и теперь целыми днями весело хлещут водку.

Американского писателя никто не учил общению с наркоманами. Вот американский писатель и не нашел подход к наркоману!

Русского писателя вроде бы тоже никто не учил общению с наркоманами. Но русский писатель - очень тонко организованный природой человек: русский писатель всегда найдет подход к наркоману.

Однажды американский писатель почувствовал себя плохо. Высокое давление, перед глазами - круги, в голове - туман, все тело дрожит, все внутри колотится... Американский писатель и к врачам, и к экстрасенсам, и к иглоукалывателям, но ничего не помогает. Но потом все как-то прошло само собой.

Однажды и русский писатель стал чувствовать себя неважно. Бессонница, плохой аппетит, стул плохой, постоянное чувство раздражения на весь мир... Тогда русский писатель подошел к жене и пару раз крепко въебал ей романом "Доктор Живаго". И все сразу изменилось! Аппетит появился, отличный сон, отличный стул, русскому писателю стал нравиться мир.

Однажды американский писатель испытал маленькую мужскую неприятность: у него перестал стоять хуй. Американский писатель и к сексопатологу, и к белым магам, и к черным - никто не может помочь, никто не понимает, в чем дело. Но потом все как-то само собой наладилось.

Русский писатель тоже однажды испытал маленькую неприятность - не стоит хуй. Не стоит, и все тут! Тогда русский писатель подошел к жене и один раз, но очень крепко, въебал ей по голове романом "Доктор Живаго". Хуй встал моментально.

Жена американского писателя к русскому писателю Пастернаку относится равнодушно. Жена американского писателя не понимает всех этих проклятых русских проблем. С ее точки зрения, доктор Живаго - обыкновенный неудачник, а Лара просто непонятно кто.

Жена русского писателя к русскому писателю Пастернаку относится очень плохо. Если бы Пастернак не написал "Доктор Живаго", русский писатель бил бы ее по голове любым другим романом, но все равно - фамилию "Пастернак" она слышать не может.

Жена американского писателя к русскому писателю Толстому относится неплохо. Правда, она его не читала. Конечно, такую фамилию она от своего мужа слышала неоднократно, но сама Толстого не читала. То подруги, то котенок, то муж отвлекают - вот до Толстого руки и не доходят. Лесбиянки подруги жены американского писателя тоже такую фамилию слышали, но тоже не читали.

Жена русского писателя от Толстого в ужасе. Ведь "Война и мир" - такой большой роман! Значительно толще "Доктора Живаго". Не дай Бог, если муж начнет ее бить "Войной и миром"!

Жена американского писателя к русскому писателю Достоевскому относится средне. Она прочитала один роман Достоевского - "Идиот", и он ей не понравился. Ей показалось, что главный герой романа, князь по фамилии не то Кошкин, не то Мышкин, не то Крыскин, ведет себя как вполне нормальный человек, а не как заявлено в названии - идиот. О других романах Достоевского она слышала от мужа, но сама пока так и не прочла. Одна из лесбиянок-подруг читала роман "Подросток", и он ей не понравился: роман слишком мрачный, хотя, конечно, интересный.

Жена русского писателя относится к Достоевскому хорошо, хотя сама его не читала. Как только она собралась прочитать Достоевского, она вышла замуж за русского писателя, и в доме начался сплошной Достоевский в натуре.

Жена американского писателя относится к русскому писателю Чехову очень хорошо. Однажды они с мужем смотрели на Бродвее его пьесу про русскую жизнь, и жене американского писателя было интересно. Название пьесы жена американского писателя напрочь не помнит, содержание - тоже, но помнит, как всю пьесу один русский писатель каялся в том, что совершенно напрасно убил какую-то птичку.

Жена русского писателя тоже очень хорошо относится к Чехову. Ей почему-то кажется, что если бы Чехов был ее мужем, он бы не бил ее каждый вечер по голове романом "Доктор Живаго". Хотя кто знает!

Жена американского писателя очень хорошо относится и к Гоголю. Она его мало читала, практически ничего, но ей кажется, что он был самый веселый, самый сексуальный, самый экстравагантный из всех известных ей русских писателей.

Жена русского писателя относится к Гоголю великолепно. Она почти уверена - Гоголь, будь он ее мужем, никогда бы не бил ее по голове романом "Доктор Живаго". Как писателя она его знает плохо, но как человек он ей очень нравится. Ей кажется, что Гоголь - самый добрый, самый мягкий, самый вежливый писатель в русской литературе. Жена американского писателя относится к Набокову спокойно. "Лолита", с ее точки зрения, довольно интересный педофильский роман, хотя и неровный. И проблематика ей непонятна. Ну, хочется ебаться с не достигшими совершеннолетия девочками - ну так и ебись! Делов-то куча! Только ебись осторожно - так, чтобы не знали журналисты, полиция и родители девочки.

Жена русского писателя к Набокову относится плохо. Ей почему-то кажется: если бы Набоков был ее мужем, он бы убил ее "Доктором Живаго" где-нибудь дня через два-три после свадьбы. Хотя мужчина, конечно, интересный и породистый.

Жена американского писателя сама пишет. Мало, но пишет. Пишет она такую веселую женскую американскую лесбийскую прозу и более серьезные американские женские лесбийские эссе. Мужу нравится, но сама она к своим произведениям относится как к хобби. Подруги-лесбиянки тоже немножко пишут.

Жена русского писателя однажды написала мужу открытое письмо, где просила его перестать ебать ее каждый день по голове романом "Доктор Живаго", даже хотела это письмо опубликовать, но потом письмо порвала, села в углу и навзрыд заплакала.

Жена американского писателя к фильму Френсиса Форда Копполы "Апокалипсис нашего времени" относится очень хорошо. Правда, она бы иначе сняла сцену с вертолетами. И под другую музыку - не Вагнера, а Моцарта или Гершвина. Но мужу и подругам-лесбиянкам фильм не нравится. Он им кажется слишком претенциозным.

Жена русского писателя к фильму "Апокалипсис нашего времени" тоже относится хорошо. Но она его до конца не досмотрела. Где-то минут через десять после начала фильма домой вернулся пьяный муж и так въебал ей "Доктором Живаго", что жене русского писателя уже было не до кино. Апокалипсис сам пришел в дом.

Однажды жена американского писателя вместе с подругой-лесбиянкой пошла в магазин покупать рождественские подарки. Неожиданно во время шоппинга их охватил приступ страсти. Они стали целоваться прямо посреди магазина, сжимали друг другу груди, ласкали клиторы, подруга укусила жену американского писателя за верхнюю губу, а та облизала подруге надбровные дуги. Но потом успокоились и продолжали делать шоппинг.

Однажды жена русского писателя пошла в магазин сделать покупки к новогоднему столу. В магазине был кошмар: русское правительство монополизировало продажу водки, взвинтило цены на продукты, в общем, в магазине творилось черт знает что. Жена русского писателя так охуела, что, вернувшись домой, первый раз в жизни въебала мужу по голове романом "Доктор Живаго".

Американского писателя наконец-то высоко оценила американская критика. На радостях жена американского писателя тут же загорелась с подругой в спальне, где стала ласкать ей пизду и клитор.

Русского писателя тоже наконец-то высоко оценила русская критика. От радости русский писатель даже ни разу не въебал жене по голове романом "Доктор Живаго", а только поцеловал и погладил. Впервые жена русского писателя плакала от счастья, а не от боли.

Вернувшись домой пьяным, американский писатель стал орать на жену: хватит, мол, блядь, на хуй, заниматься лесбиянством - пора и честь знать. Жена американского писателя обиделась и ушла на некоторое время жить к подруге.

Русский писатель, вернувшись домой пьяным, тоже наорал на жену. Больше терпеть уже было нельзя, и жена русского писателя собралась уйти к подруге. Но русский писатель с такой силой въебал eй по голове романом "Доктор Живаго", что жена русского писателя уже просто физически не могла выйти из дома.

Когда жена американского писателя вернулась домой, то муж неожиданно выскочил откуда-то сбоку и тут же сделал жене подарки по случаю возвращения - сотовый телефон, сковородку с антипригарным тефлоновым покрытием и подстилку для котенка.

Когда жена русского писателя после нанесенных ей мужем побоев попыталась приподняться, чтобы доползти из коридора в ванную комнату и хотя бы приблизительно привести себя в порядок, то неожиданно над ней завис русский писатель и нанес ей такой страшный удар и всем телом, и романом "Доктор Живаго", что жена русского писателя была вынуждена еще час провести в коридоре, отлеживаясь.

Однажды жене американского писателя страшно все надоело - и американский писатель муж, и американская литература, и подруги-лесбиянки, и милый рыжий лесной норвежский котенок, и вообще все. Тогда жена американского писателя ушла из дома и всю ночь болталась по Нью-Йорку, общаясь с неграми-наркоманами и мексиканцами-сутенерами. Но утром жена американского писателя поняла, как она любит мужа, и вернулась домой. А муж даже и не волновался. Он же не знал, что жена болтается неизвестно где! Американский писатель думал, что жена опять всю ночь провела у подруг-лесбиянок.

Жене русского писателя тоже однажды все надоело, и она незаметно ушла из дома и всю ночь провела на Курском вокзале, общаясь хуй знает с кем. Ближе к утру жена русского писателя поняла, как она горячо любит мужа, и вернулась домой. А русский писатель - сволочь толсторожая! Потому что даже и не заметил отсутствия жены, потому что крепко спал, потому что накануне много выпил.

Однажды жена американского писателя подумала - а хорошо бы поебаться втроем: она, муж и какая-нибудь из многочисленных подруг-лесбиянок. Но мужу об этом не сказала. А зря! Американский писатель сам об этом думал и сам этого хотел.

У жены русского писателя возможность ебаться втроем есть хоть каждый день. Так они втроем и ебутся - она, муж и роман "Доктор Живаго".

Жена американского писателя в принципе согласна с русским писателем Толстым в том, что он написал русскому человеку Страхову - русскому писателю Достоевскому памятник ставить не стоило. С ее точки зрения, русский писатель Достоевский не то чтобы недостоин памятника, а... а впрочем, это их русское литературное дело - пусть и разбираются сами! Если памятник уже поставили, если он удачно вписался в городской ландшафт, если от него кому-то на душе теплее - ну что ж, и слава Богу!

Жена русского писателя уверена: Достоевскому памятник ставить было не надо. Ей почему-то кажется, что многие ее беды как жены русского писателя происходят именно из-за этого памятника. Что-то есть в этом памятнике злое и нехорошее, что-то очень неприятное! Словно бы из него идет дьявольский ток! Жена русского писателя почти убеждена - если бы не этот проклятый памятник, ее бы не пиздил муж так часто романом "Доктор Живаго".

Однажды жена американского писателя встретила свою первую любовь. Жена американского писателя вспомнила первые свидания, первые поцелуи, первые неуклюжие поглаживания неопытным мужским указательным пальцем клитора, сосков и мочек ушей, первое вхождение хуя во влагалище, первый судорожный половой акт, первый неторопливый половой акт, многое другое и уже хотела броситься к своей первой любви, но быстро раздумала: жизнь налажена, жизнь идет своим чередом, теперь она не робкая восторженная девочка, а жена известного американского писателя - и не стала бросаться к своей первой любви.

У жены русского писателя ее первая любовь - русский писатель - всегда перед ней. Но что толку от этой первой любви, если эта первая любовь каждый день почем зря ебет ее безжалостно по голове романом "Доктор Живаго"?!

Чуть позже жена американского писателя встретила свою другую первую любовь - но уже не к мужчине, а к женщине, то есть жена американского писателя встретила свою первую лесбийскую любовь. Жена американского писателя хотела рвануться к своей первой лесбийской любви, но тут же решила - не стоит. Теперь у нее таких первых любовей по восемь штук на каждом перекрестке, а прошлого все равно назад не вернешь, только лишняя головная боль и онанизм нервов, - и не стала рваться к своей первой лесбийской любви.

В это же самое время жена русского писателя, когда муж опять домой пьяный пришел, решила и мужа удавить, и выбросить к ебене матери роман "Доктор Живаго", но потом на все плюнула и продолжала жить как живется.

На одном из приемов какая-то пьяная блядь вылила на голову американского писателя рюмку водки. Жена американского писателя хотела сначала вцепиться этой бляди в волосы и выцарапать ей глаза, но потом передумала: все-таки вокруг люди, неудобно, к тому же от водки у американского писателя будут лучше расти волосы.

В этот же вечер русский писатель, возвращаясь домой пьяным, получил по голове чем-то очень тяжелым. Русский писатель сначала думал, что это ему от Божьего суда за жену, но потом осмотрелся и понял - никакого Божьего суда нет, это русский писатель сам стукнулся головой о батарею.

Поздно вечером американский писатель почувствовал смутное беспокойство. Американский писатель занервничал, зашагал из угла в угол, лихорадочно выкурил пачку сигарет, даже хотел, как русский писатель, въебать чем-нибудь тяжелым жене, но потом успокоился и уже не чувствовал смутного беспокойства.

В этот поздний вечер и русский писатель почувствовал смутное беспокойство. Тогда русский писатель моментально сделал то, что так и не смог сделать американский писатель: он тут же с размаху, со всей силы, от всей души въебошил жене "Доктором Живаго", и смутное беспокойство как рукой сняло.

На следующее утро американский писатель понял, что две вещи в этом мире перестали его удовлетворять окончательно: пизда жены и американская культура - вся, по всему диапазону, снизу доверху, назад, вперед, вдоль, поперек и наискосок. Американский писатель занервничал, ему захотелось сделать что-нибудь гадкое, но потом он, как всегда, успокоился.

На следующее утро и русский писатель решил, что две вещи в этом мире его не устраивают - пизда жены и русская культура. Русский писатель хотел, как раньше, как обычно, как всегда хорошенько въебать жене по голове, но понял, что это не выход. Тут надо хорошенько въебать по голове кому-то другому. А вот кому - русский писатель так и не понял.

Потом русский писатель задумался о будущем России. И ему стало очень грустно - русский писатель почувствовал себя совсем еще маленьким мальчиком, который остался один в незнакомом дворе. И ему даже уже не хотелось ебнуть жену "Доктором Живаго" - так русскому писателю было грустно.

Американский писатель, задумавшись о будущем Америки, тоже погрустнел. А потом разъярился. И второй раз в жизни захотел ебнуть жену по голове такое у него было агрессивное настроение! Американский писатель даже подошел к книжной полке и подобрал книгу, чтобы ебнуть жену, но потом успокоился и всего лишь пнул ногой рыжего норвежского лесного котенка - чтобы под ногами зря не шастал, сволочь кошастая!

Американский писатель услышал, что роман "Доктор Живаго" абсолютно устарел для современного читателя и теперь представляет некоторый интерес только что разве для историков литературы. Американский писатель с этим мнением не согласен. Американскому писателю этот роман представляется не только по-хорошему современным, но даже в некоторой степени и актуальным.

Русский писатель тоже слышал, что роман "Доктор Живаго" абсолютно устарел. Честно говоря, русскому писателю это до пизды. Пусть этот роман и устарел как литература, но зато он вполне годится для прикладного использования. Заебешь этим романом жену по голове - и сразу решены все проблемы в жизни!

Американский писатель решил: все, пиздец! Больше ничего не светит. Вокруг одни идиоты. Театр умер. Кинематограф умер. Даже журналистика - и та умерла! А про литературу и говорить нечего - она даже и не родилась! И тут американский писатель заметил, как в небоскребе напротив горит одно окно. Весь небоскреб уснул, а одно окно все еще горит, значит, есть надежда, значит, не все потеряно - оживился американский писатель.

Русский писатель тоже решил, что все. Надеяться не на что. Русская культура завершила огромный этап своего пути, а когда начнется следующий неизвестно. Хуй его знает, когда этот следующий начнется! Вокруг социальные язвы. Москва себя исчерпала как культурная Мекка. Все себя исчерпали - не только Москва! И тут в доме напротив зажглось окно. Русский писатель, не долго думая, захуячил в это окно камнем. Не хуя потому что одному окну среди ночи гореть, когда все вокруг себя исчерпало! Но не попал. А другого камня у русского писателя под рукой не было. Ничего, на следующую ночь русский писатель припасет достаточное количество камней и тогда покажет одному окну, как, блядь, зажигаться среди ночи, когда вокруг все себя окончательно исчерпало и навсегда потухло.

Американский писатель опять шел по улице. Все американскому писателю не нравилось, все его раздражало, от всего его мутило. Мир отталкивал американского писателя каждой своей черточкой, каждым своим жестом, каждым своим атомом. Тут американский писатель заметил очень красивую девушку. "Вот та красота, которая очистит мир от дерьма и превратит его во что-нибудь интересное", - воскликнул американский писатель и успокоился. Его перестало мутить.

У русского писателя, когда он шел по улице, мир не вызывал никаких иных чувств, кроме предельного отвращения. Этот мир совершенно недостоин присутствия в нем русского писателя! Поганый вонючий мир! Тут русский писатель заметил изумительной красоты девушку. "Вот наконец-то та самая красота, которая спасет мир и сделает его менее поганым", - сделал вывод русский писатель и незаметно пошел за девушкой. Русский писатель - не озабоченный хуй, чтобы гоняться за каждой блядью, но к такой красоте даже он не смог остаться равнодушным. Когда девушка повернула в подворотню, русский писатель так же незаметно зашел в подворотню и тихо-осторожно зарезал девушку. "Мир не заслужил спасения такой красотой", - решил русский писатель перед тем, как зарезать девушку. Уничтожив девушку и лишив мир спасения, русский писатель сделал больно не только миру! Русский писатель и себе сделал больно! Ведь теперь русский писатель будет мучиться в этом мире абсолютно один без красоты!

Американский писатель, когда шел по улице в состоянии крайнего недовольства миром, то увидел чудесной красоты юношу - уругвайца. "Вот та красота, которая может спасти и мир, и меня", - сразу понял американский писатель. Ему удалось познакомиться с чудесным юношей. Ночью, когда жена уединилась в спальне с подругой-лесбиянкой, американский писатель незаметно провел чудесного юношу к себе в кабинет. Как только дверь кабинета закрылась, американский писатель крепко схватил юношу за хуй и осторожно поцеловал его мочку уха и кончик носа. После чего американский писатель упал в объятья красоты.

Русский писатель, содрогаясь от ненависти к окружающему его миру, встретил на улице парня неземной красоты. "С такой красотой вполне можно спасти мир", - подумал русский писатель и, оглядываясь по сторонам, пошел за парнем. Когда парень вошел в подъезд, то русский писатель тоже вошел в подъезд и там обстоятельно испиздил парня. "С такой красотой дома надо сидеть, а не по улицам ходить и не смущать мир надеждой на спасение", приговаривал русский писатель, пиздя красивого парня.

Утром американский писатель почувствовал острую необходимость попросить у людей прощения за все то гадкое и дурное, что он сделал. Американскому писателю хотелось взойти на Капитолийский холм, рвануть на себе рубаху, поклониться людям в пояс во все четыре стороны и попросить у них глобального прощения за все. Но минуты через две американский писатель передумал просить у людей прощения за все, но зато снова схватил за хуй красивого юношу-уругвайца и долго целовал его в правое ухо.

Русскому писателю тоже хотелось попросить у людей прощения за все то гадкое и дурное, что он принес людям. Русский писатель даже предполагал пойти в церковь исповедаться. Но снова не удержался и, как всегда, избил свою несчастную жену "Доктором Живаго".

У американского писателя ноготь большого пальца правой ноги вдруг стал полностью фиолетовым. Американский писатель перепугался. "Может, ушибся где, а может, и СПИД начинается, но в любом случае рисковать не стоит", - решил американский писатель и прогнал к ебене матери красивого юношу-уругвайца, на прощание страстно схватив его за хуй и так же страстно поцеловав в лоб.

И у русского писателя ноготь большого пальца правой ноги вдруг стал абсолютно фиолетовым. Русский писатель очень испугался. Как теперь с фиолетовым ногтем появиться на пляже? Как раздеться в кабинете врача? "Надо прекратить пить и жену прекратить мучить", - сказал сам себе русский писатель, минут двадцать продержался, но потом все снова пошло как и раньше.

Однажды у американского писателя сломалась машина. Что ж, и Бог с ней. Американский писатель сел в метро и поехал по делам.

Русский писатель пьяным вошел в метро. Денег у русского писателя не было. Откуда у пьяного русского писателя могут быть деньги? Но ехать-то надо. Русский писатель попытался войти в метро без денег. Его остановила контролерша - если каждый русский хуй начнет входить в метро бесплатно, то что же тогда будет? Тогда будет совсем плохо. Русский писатель грубо толкнул контролершу. Контролерша - пожилая интеллигентная дама, известный филолог, работала с Твардовским и Лакшиным в легендарном "Новом мире", открыла Солженицына, потом еще кого-то открыла, вышла на пенсию, но русское правительство хуй вовремя платит пенсию, вот и пришлось устроиться в метро, но ведь не для того, чтобы ей хамил пьяный русский писатель! Тогда русский писатель объяснил старой дуре, что русский писатель может в своей стране на метро ездить бесплатно! Пришлось вызвать милицию. Милиционер, совсем еще неопытный парнишка, пытался доказать русскому писателю - в России все обязаны платить за проезд в метро, в том числе и русские писатели. Но русский писатель не согласился. По его словам, Государственная Дума еще неделю назад приняла в первом чтении закон, по которому русский писатель имеет все права на бесплатный проезд в метро - просто в метро и в милиции работают необразованные люди, которые не читают газет и не слушают радио, поэтому об этом законе они ничего и не знают. Милиционер растерялся. Контролерша - тоже. Пьяного русского писателя пропустили в метро бесплатно.

Американский писатель очень хорошо относится к писающему турку. Американский писатель вообще ценит турецкую нацию, а писающий турок вызывает у американского писателя просто восторг. Однажды в ночном клубе американский писатель заметил в туалете писающего турка. Американский писатель встал рядом и получил не только физиологическое, но и громадное духовное удовлетворение. Американский писатель даже хотел снять видеофильм, где были бы только одни писающие турки, но испугался реакции жены.

Русский писатель даже не может себе представить писающего турка. Курящего - может, спящего - тоже может, даже может вообразить турка, занимающегося онанизмом, а вот писающего - нет! Ну, у русского писателя воображение в принципе не так развито, как у американского. И потом русский писатель не сексуальный маньяк, чтобы подсматривать за каждым ссущим хуем! И турки как нация вызывают у русского писателя одно только раздражение. Чем подсматривать за писающим турком, русский писатель лучше в очередной раз ебнет ни в чем не повинную жену по голове романом "Доктор Живаго".

Зато русский писатель обожает писающего себя. Русский писатель даже пытался изобразить писающего себя в литературе, но, слава Богу, у него ничего не получилось.

Американский писатель писающего себя терпеть не может. И даже не пытался изображать писающего себя в литературе. Хотя, вполне возможно, у него бы это и получилось. Но зачем? Ведь есть же, в конце концов, какие-то табу и приличия, установленные Богом и людьми, нарушать которые не надо.

Поэтому американский писатель встретит смерть легко и спокойно как коммунист из старых советских фильмов. В больших американских глазах не будет ни грусти, ни печали, ни удивления перед тайной жизни, ни страха смерти. Американский писатель хорошо пожил, все испытал, все в жизни перепробовал - пора и честь знать. Заплачет жена. Заплачут ее подруги-лесбиянки. В ночь похорон и на следующий день они не смогут ласкать друг другу клитора и соски - они станут вспоминать американского писателя.

Русский писатель своей смертью не умрет. Русский писатель умрет насильственной смертью. Когда-нибудь жена русского писателя, не выдержав побоев и унижений, сама ебнет мужа по голове романом "Доктор Живаго" со всей русской женской силой. В последние мгновения жизни русский писатель ни о чем жалеть не будет. Чего жалеть-то? Прошла жизнь - и хуй с ней! Но все-таки в последние мгновенья жизни русский писатель пожалеет об одном - что он уже больше никогда не сможет ебнуть жену "Доктором Живаго".

Американский писатель не знает русской детской рифмованной считалки "Один американец засунул в жопу палец". В его американском детстве были совсем иные считалки.

Русский писатель страшно боится этой считалки. До сих пор. Давно кончилось русское детство русского писателя, когда он эту считалку услышал. Давно русский писатель вырос. Но до сих пор русский писатель мучается, русский писатель переживает, русский писатель не знает - в какую именно жопу засунул проклятый американец своей ебаный палец? В свою или в какую другую?

Прошлой ночью американскому писателю приснилось, что он обосрался. Американский писатель проснулся в холодном поту и долго не мог понять произошло это с ним во сне или наяву? Трясущимися руками он проверил простыню, проверил трусы, проверил анус - вроде все чистое. "Слава Богу, что это было только во сне! - воскликнул американский писатель. - Приснится же такое!" Но все равно - американский писатель еще долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок.

И русскому писателю приснилось, что он обосрался. Но русский писатель не обратил на это никакого внимания и просыпаться не стал. Обосрался, не обосрался - какая разница? Обосрался - ну что ж теперь поделаешь, жена утром постирает, у жены есть сильные стиральные порошки, а если не обосрался значит, у жены будет меньше забот. Все-таки русский писатель любит свою жену. По-своему, но любит.

Американскому писателю приснилось, что его преследует сексуальный маньяк. Опять американский писатель проснулся в холодном поту и опять потом долго не мог заснуть.

И русскому писателю приснилось, что его преследует сексуальный маньяк. Но русский писатель прямо во сне этого маньяка так отхуячил, что маньяк забыл навсегда, как сексуально преследовать русских писателей.

Американскому писателю приснился сон на сюжеты из греческой мифологии: будто бы американский писатель теперь совсем не американский писатель, а девушка Европа - дочь финикийского царя, и его (ее?) тащит на остров Крит через море огромный бык. Американский писатель растерялся. Ему было очень страшно на быке, но в то же время и немного приятно. Он даже не хотел просыпаться. "Ведь бык влюблен в девушку Европу, - понял американский писатель, - и он тащит ее на остров Крит не просто так, а для совершения полового акта". Ведь в реальной жизни американский писатель с быками еще не ебался, и ему очень хотелось узнать, как хотя бы это происходит во сне.

И русскому писателю приснился подобный сон: сидит, мол, русский писатель на быке, а бык тащит русского писателя хуй знает куда хуй знает зачем. Но русский писатель не растерялся и прямо во сне сначала дважды хорошо дал быку по ебалу, а потом вырвал у быка с корнем хуй и яйца, чтобы быку было неповадно в следующий раз тащить хуй знает куда русских писателей.

Когда американскому писателю приснилось, что он - Красная Шапочка, которую собирается съесть серый волк, то американский писатель от страха едва не обосрался.

Когда же русскому писателю приснилось, что он - совсем еще маленькая девочка в красной шапочке, которую собирается съесть большой серый волк, то русский писатель тут же дал волку промеж глаз, потом оторвал у волка хуй и засунул волку же в рот, потом завязал волку хвост бантиком и в таком виде отправил гулять по лесу, чтобы ни один волк даже близко больше не подошел к русскому писателю.

Американскому писателю приснилось, что он - Сталин! От страха американский писатель весь дрожал не только остаток ночи, но и на следующий день.

А когда русскому писателю приснилось, что он - Сталин, то русский писатель воспринял это совершенно нормально. Ведь прямо во сне русский писатель догадался, что он не тот Сталин, который реальный Сталин, а какой-нибудь метафизический Сталин. "В конце концов, - подумал русский писатель, - в каждом из нас сидит свой Сталин, и пусть лучше этот Сталин проявит себя во сне, чем наяву".

Под утро американскому писателю приснилось, что он - гномик и его собирается мучить злой великан. От страха, ужаса и безнадежности ситуации американский писатель во сне заплакал.

И русскому писателю под утро приснилось, что он - гномик и его вот-вот начнет мучить злой великан. Но русский писатель тут же сбегал домой за романом "Доктор Живаго", вернулся и навесил злому великану таких мощных пиздюлей, что злой великан сам стал гномиком, а русский писатель превратился в великана.

Американский писатель к Ельцину относится хорошо. Ельцин для американского писателя - знамя реформ в России. Но как только американский писатель серьезно задумался о Ельцине, он тут же подумал о другом: ах, как было бы сейчас хорошо схватить за хуй юношу-уругвайца, ведь какой хуй у юноши-уругвайца, ах, какой хуй! Ведь это не хуй, а сказка, прелесть, чудо, молодой, нервный, горячий, упругий, когда такой хуй держишь в руках, то словно держишь не один хуй, а целых два хуя! А впрочем, все русские политики для американского писателя на одно лицо - что Иван Грозный, что Сталин, что Ельцин. Русская политика - это исключительно русское дело. Вот пусть русские в ней и разбираются сами.

Русский писатель сам не знает, как он относится к Ельцину: хорошо или плохо. Поэтому русский писатель относится к Ельцину по-разному - то хорошо, то нет, то снова хорошо.

Американский писатель генерала Лебедя уважает. Но генерал Лебедь человек военный, американский же писатель военных не любит априори.

Русский писатель генерала Лебедя боится. Генерал Лебедь для русского писателя - американец из детской злой считалки, который придет, засунет русскому писателю в жопу палец и начнет этот палец там вращать.

Американский писатель русского премьера Черномырдина не любит. Американский писатель лучше встанет рядом с писающим турком, чем с Черномырдиным. Американский писатель любит более худых политиков. Дело не в том, что Черномырдин похож на бегемота. Это не беда. Беда в другом - он совсем не похож на писающего турка.

Русский писатель Черномырдина не уважает. Русский писатель с ним бы за один стол не сел, из одного стакана пить бы не стал, одной бы шинелью не укрылся.

Американский писатель, когда сходит в туалет, тут же моет за собой унитаз и брызгает дезодорантом. Хотя ему даже и не надо брызгать дезодорантом; после американского писателя и так не остается никакого запаха.

А вот после русского писателя, когда он сходит в туалет, остается такой мощный запах - что никакой дезодорант тут уже не поможет. Вот точно так же и в жизни, и в литературе русский писатель оставляет после себя только одно дерьмо.

Американский писатель, когда выпьет, то обычно ведет себя тихо и спокойно. Но в последний раз, когда американский писатель выпил больше обычного, он решил исполнить свое давнее тайное заветное желание попробовать вьетнамское национальное блюдо: жареную селедку. Вьетнамский ресторан американский писатель по пьяни найти уже не мог, поэтому он сам купил где-то две селедки, пришел домой и стал готовить. И жена-лесбиянка, и старый слуга-негр умоляли американского писателя не жарить селедки, а выкинуть их на хуй, но американский писатель, не обращая внимания на мольбу жены и слуги, продолжал готовить селедки по-вьетнамски. Конечно же, у него ничего не получилось: одну селедку американский писатель недожарил, другую пережарил. Обе селедки пришлось выбросить, но вонь от них была такая, что и у жены, и у слуги настроение было испорчено на неделю вперед. И жена, и слуга долго не могли простить американскому писателю жареную селедку по-вьетнамски.

К чести русского писателя надо сказать - что только русский писатель не вытворял в пьяном виде, но до жареной селедки он никогда не опускался.

Американскому писателю под Новый год приснилось, что он - Дюймовочка и его вот-вот раздавит большая склизкая жаба. От страха американский писатель спрятал голову под подушку.

И русскому писателю приснилось под Новый год, что он - Дюймовочка и его собирается раздавить какая-то мерзкая жаба. Но русский писатель тут же въебал мерзкой жабе по голове романом "Доктор Живаго", и так хорошо въебал, что от жабы не осталось даже пятна.

А под светлый праздник Рождества Христова американскому писателю приснилось, что он - Алиса из умной сказки английского писателя Кэрролла, которая совсем заблудилась в Зазеркалье. Американский писатель так и не понял, как же ему теперь из страны зеркал выбраться в реальный человеческий мир.

И русскому писателю под светлый праздник Рождества приснилось, что он Алиса, напрочь заблудившаяся в Зазеркалье. Но русский писатель долго по этому поводу не переживал. Русский писатель разбил все зеркала, расхуячил все зеркальные подставки и, немного порезавшись, прошел по осколкам сквозь бывшие зеркала в реальный человеческий мир.

Под Первое же мая американскому писателю приснилось, что он - Одиссей и его запер в пещере сволочь циклоп. От абсолютной безнадежности ситуации американский писатель замер. Ведь сволочь циклоп - это американскому писателю не красивый юноша-уругваец; его так просто за хуй не схватишь.

И русскому писателю под Первое мая приснилось, что он - Одиссей и его запер в пещере сволочь циклоп. А в это время к законной жене русского писателя - Пенелопе, находящейся за тысячи километров от пещеры, пришли посторонние ебари. Русский писатель прекрасно понимал, что посторонние ебари ничего не добьются от его жены Пенелопы, но все равно ему было очень неприятно. Сволочь же циклоп, думая, что русский писатель у него в руках, спокойно стал в углу пещеры заниматься онанизмом. Но русский писатель быстренько превратился в воробья, в виде воробья выбрался из пещеры (воробью все же легче выбраться из пещеры, чем русскому писателю), за пределами пещеры снова стал русским писателем, вернулся в пещеру и так отпиздил сволочь циклопа по полной программе, что сволочь циклоп никогда уже больше не мог заниматься онанизмом. Потом русский писатель снова стал воробьем и полетел в родной дом, снова стал там русским писателем и испиздил по полной программе жену Пенелопу и посторонних ебарей; посторонних ебарей - за дело, жену Пенелопу на всякий случай.

На самую годовщину Перл-Харбора американскому писателю приснилось, что он - Адам и находится в раю! Но скоро американского писателя из рая выпиздят за то, что его жена, дура, съела в раю что-то не то. От такой близости к самому началу мировой истории американский писатель ойкнул прямо во сне.

И русскому писателю на годовщину Сталинградской битвы приснился такой же точно сон: будто бы русский писатель - Адам и живет в раю вместе с женой Евой, но Господь Бог собирается выгнать их из рая за то, что жена, дура, взяла яблоко, предложенное змеем-искусителем, с дерева добра и зла. Но русский писатель и тут не растерялся; русский писатель намотал змея на роман "Доктор Живаго", который у русского писателя всегда с собой, крепко впаял жене-дуре, чтобы не брала чего не надо, яблоко повесил на место, попросил у Господа Бога прощения и остался в раю с женой-дурой.

Американскому писателю снилось, что он падает с огромной высоты в пустоту. Американскому писателю стало очень страшно. От страха у американского писателя душа ушла в пятки.

И русскому писателю снилось, что он падает хуй знает откуда хуй знает куда. Но русский писатель и здесь нашел выход. Русский писатель расстелил, как ковер-самолет, роман "Доктор Живаго" и благополучно приземлился в безопасном месте.

На годовщину убийства Джона Леннона американскому писателю приснился русский писатель. Американскому писателю русский писатель не понравился - ни как писатель, ни как мужчина.

Американский же писатель снился русскому писателю на годовщину смерти Высоцкого. Американский писатель показался русскому писателю совершеннейшим идиотом.

А на День независимости американскому писателю приснилось нечто ужасное - что американский писатель уже не американский писатель, а русский, что жизнь загнала его в угол, что ему не дали Букеровскую премию, что у него почти нет денег, что он много пьет и часто бьет жену. На следующий день американский писатель попросил Господа Бога больше не посылать ему такие сны. Американский писатель готов в своих снах обосраться, падать с огромной высоты, быть Дюймовочкой, гномиком, Европой, Одиссеем, да кем угодно, но только, пожалуйста, не русским писателем!

А русскому писателю плохой сон пришел на День Конституции: будто бы теперь русский писатель не русский писатель, а - американский. Вроде хорошая ситуация: деньги есть, большая квартира, все любят, все уважают, но только много не пей, жену пальцем не тронь, подруг жены - лесбиянок тоже не тронь, ебись с мужиками... Русскому писателю ситуация американского писателя показалась довольно жалкой.

Американский писатель уверен: все, что связано с русской литературой, это все, конечно, очень интересно, но на сегодняшний день русская литература никому больше не нужна - ни людям, ни рыбам, ни птицам, ни даже себе самой.

Русский писатель так не считает. Как же не нужна, когда вот у русского писателя всегда под рукой роман "Доктор Живаго", и этот роман не раз спасал русского писателя в любых форс-мажорных обстоятельствах на земле, на небе, под землей и вообще везде.

Американский писатель высоко ставит русского писателя Солженицына. Пусть у Солженицына и не слишком высокий уровень прозы, но зато Солженицын покончил с мифом коммунизма.

Русский писатель относится к Солженицыну с громадным уважением - ведь Солженицын всегда выступал против репрессий и насилия! А русская милиция проводит по отношению к русскому писателю политику репрессий и насилия. Солженицын, правда, пока еще не выступал против русской милиции, но ничего скоро выступит.

Американский писатель прозу русского писателя Бунина ценит, но читать ее не может. Вот женины подруги-лесбиянки читают прозу Бунина с удовольствием, американский же писатель лучше бы посмотрел фильм или телесериал, снятый по прозе Бунина. Но что-то по прозе Бунина не снимают ни фильмов, ни телесериалов. Но американский писатель убежден: Бунину Нобелевскую премию дали не зря.

И русский писатель прозу Бунина ценит - ведь в детстве мама читала русскому писателю с братом вслух не только роман "Зверохуй", но и прозу Бунина. Но вот роман "Зверохуй" американского писателя Фенимора Купера русский писатель очень хорошо помнит, а прозу Бунина - почему-то нет.

Американский писатель очень любит роман "Тихий Дон" русского писателя Шолохова, но только считает, что этот роман написал не Шолохов, а какой-то совсем другой русский писатель, и поэтому Шолохову Нобелевскую премию дали зря.

Русский писатель фамилию Шолохова, естественно, слышал, но "Тихий Дон" так и не прочел. Русский писатель, во-первых, не любит чрезмерно большие романы, а во-вторых, не любит в принципе романы о первой мировой войне и о гражданской войне. Но зато однажды русский писатель очень крепко выпил и даже подрался с актером, сыгравшим эпизод в одной из экранизаций Шолохова.

К творчеству долгое время жившего в Америке русского писателя Бродского американский писатель относится замечательно. Но дело в том, что у Бродского все стихи короткие и оптимистические. И потом, у Бродского такая унылая эссеистика! Но в том, что Бродскому заслуженно дали Нобелевскую премию, американский писатель уверен.

Русский писатель о Бродском много слышал, но самого Бродского не читал. Жена русского писателя прячет Бродского от русского писателя, потому что если русский писатель прочтет Бродского, то у русского писателя будет приступ немотивированной ярости и русский писатель начнет орать и бить жену.

Американский писатель русского писателя Гоголя чтит. По его мнению, Гоголь правильно сжег второй том "Мертвых душ" - второй том "Мертвых душ" был бы значительно слабее первого.

И русский писатель Гоголя чтит. Но факт сжигания Гоголем второго тома "Мертвых душ" русский писатель не одобряет. Взялся писать - так пиши! Именно пиши, а не сжигай!

Американский писатель решил приготовить жене что-нибудь вкусненькое, что-нибудь такое-эдакое. Жена американского писателя любит поесть вкусное! Но только что? После конфуза с жареной селедкой американский писатель стал осторожнее и в итоге так ничего вкусного и не приготовил. Не беда - ведь жену американского писателя покормили вкусненьким подруги-лесбиянки.

И русский писатель решил приготовить жене что-нибудь вкусненькое. Но не дошло дело до вкусненького! Русский писатель опять напился, опять орал, опять бил жену "Доктором Живаго".

Американского писателя снова пригласили на круглый стол "Литература и секс". Американский писатель снова интересно и умно говорил, как литература и секс то связаны тонкой невидимой нитью, то прочной стальной цепью, а то не связаны никак.

И русского писателя пригласили снова на круглый стол "Литература и секс". Русский писатель пришел в этот раз трезвый, печальный, рассказывал очень интересные вещи. Например, что повесть Гоголя "Нос" совсем и не про нос, а про хуй. Нос - это всего лишь эвфемизм. И у Толстого в "Войне и мире", когда Андрей Болконский смотрит на дуб, то имеется в виду, конечно же, не дуб, и даже не мировое дерево, а какой-то глобальный хуй. Дуб - это синоним. И у того же Толстого в той же книге "Война и мир", когда тот же Болконский во время Аустерлицкого сражения смотрит на плывущие над ним облака, то плывут над ним совсем не облака, а женские гениталии. Облака это метафора. Поэтому они так долго и плывут. И у Достоевского в "Преступлении и наказании", когда Раскольников убивает старуху-процентщицу с сестрой, то убивает он не конкретную старуху с конкретной сестрой, чего их убивать-то, двух милых добрых старушек, а убивает он свою будущую импотенцию и один из характерных для нее симптомов. А старуха-процентщица с сестрой это субстанции. За это их и убивают. И у Чехова в повести "Степь" степь это не та степь, которая в реальности степь, а долгая дорога полового созревания. И у Пастернака... Но про Пастернака русскому писателю договорить не дали. Так глубоко копать не надо! Русского писателя с круглого стола выгнали. Лучше бы он опять, как в первый раз, пришел пьяный, но молчал.