Уничтоженный Кремль

Что такое Кремль Небесный град на Москве-реке

В старину Россию называли «страной городов», но с не меньшим основанием ее можно назвать страной кремлей. Обширные и небольшие, величественные и скромные, изысканные и суровые — кремли были неизменной частью десятков русских городов. Трудно поверить в это сейчас, когда само слово «кремль» напоминает жителям России и всего остального мира в первую очередь о Москве, и лишь знатоки русских архитектурных древностей вспомнят около дюжины кремлей, сохранившихся в провинциальной России. Путешествие по русским кремлям требует погружения в глубины российской истории и географии: от приграничного Пскова до сибирского Тобольска и от XI столетия до наших дней.

Кремли разбросаны по обширной Русской равнине на первый взгляд беспорядочно, однако в их расположении можно усмотреть некую систему. Дуга каменных кремлей (Нижний Новгород, Зарайск, Коломна, Тула, Серпухов) прикрывает Москву с юга и востока, от некогда почти ежегодных набегов из сопредельных татарских ханств. Более отдаленные от столицы кремли находятся в центрах присоединенных к Москве русских земель (Псков, Новгород), а также былых осколков Золотой Орды (Казань, Астрахань, Тобольск). Нетрудно заметить, что Кремль — принадлежность столицы, будь то столица царства, ханства или малого удельного княжества. Естественно, и иные малые русские столицы — Тверь и Углич, Рязань и Кострома, Калуга и Вязьма, Можайск и многие другие — имели кремли в древности. На земляных валах в большинстве городов возвышались деревянные стены; каменными могли быть несколько башен. В центрах многих городов доныне сохраняются остатки кремлей: соборы, палаты, земляные валы, фрагменты стен и одинокие башни. Но утраченные комплексы крепостных укреплений дают возможность говорить об этих кремлях, увы, в прошедшем времени. Крепость — непременная часть кремля.

Однако не всякая крепость — кремль. Несложно отличить кремли от монастырских крепостных оград, сложнее осознать, почему не совсем правильно именовать кремлями архитектурные комплексы в Ростове Великом, Вологде или Смоленске, во всем похожие на первый взгляд на «классические» кремли. Призовем на помощь автора капитальных трудов по древнерусскому градостроительству Л. М. Тверского: «Кремль русского города представлял собой укрепленный комплекс учреждений, осуществлявших высшую политическую, административную и церковную власть; он заключал в себе главнейшие святыни, места для хранения богатств населения и всяческих запасов». К этому следует добавить, что кремль был, как правило, внутренней цитаделью русского города, который окружали еще один или несколько поясов крепостных стен, каменных или деревянных.

Кремль, таким образом, можно сравнить со своеобразным крепостным сейфом, охраняющим все самое ценное, что есть в городе: резиденции светской и церковной власти, соборы и их святыни, сокровища, запасы продовольствия, оружия и т. п. В магическом кристалле кремлей концентрируются все ресурсы русского средневекового города: власть, вера и богатство; кремль оказывается центром города не только географическим, но религиозным, архитектурным, планировочным, властным.

Кремль — ядро города, и вместе с тем сам он — самодостаточный город в миниатюре. Именно поэтому приходится отказывать некоторым кремлям в праве так называться. В Ростове и Вологде крепостные стены окружают резиденции местных церковных властей, вне их пределов остаются главный городской собор и двор светской власти. По той же причине — царский дворец в другом месте — нельзя считать даже своеобразным санкт-петербургским кремлем Петропавловскую крепость. В Пскове и Новгороде, правда, княжеские резиденции — вне кремлей, но археологические изыскания свидетельствуют, что до XII века они были внутри, и только переход к вечевым республикам заставил князей переехать. То, что называют кремлем в Смоленске, на самом деле не внутренняя цитадель города, а окружная его стена. Не стоит путать с кремлями и цепочку каменных крепостей на северо-западных русских рубежах — Копорье, Изборск, Ивангород и др. — это чисто военные поселения — форпосты средневековья.

Собственно, кремль и есть коренное отличие старинного русского города от современного ему западноевропейского. В Европе города «расцентрованы»: замок князя или барона обособлен от города, грозит ему с высокой горы или с окраины и зрительно противостоит городскому центру с ратушей и собором. Иностранные путешественники эпохи средневековья часто называют Московский Кремль на свой манер «замком», но они же и замечают, что Кремль лежит в городе, «как сердце в теле». Главные ворота русского кремля всегда обращены к посаду, т. е. к городу.

Укрепленные центры городов, схожие с нашими кремлями, можно встретить только в восточнославянских столицах — Град в Праге, Царевец в болгарском Великом Тырнове. С другой стороны, города западноевропейского типа, города при замках, встречаются в западных землях Киевской Руси, но все они относятся к домонгольской эпохе, когда о кремлях еще и слуху не было.

Почему Россия со временем изобрела кремль, а в Западной Европе не было ничего похожего — одна из тайн истории. Разгадку, видимо, стоит искать и во внутренней политике (в Европе города враждовали с князьями и тщательно оберегали свою самостоятельность, а в России они были собственностью княжеской семьи), и во внешней (непрестанные вражеские нападения требовали надежной и цельной защиты всех главных ценностей города).

Термин «кремль» встречается впервые применительно к Твери и Москве в первой трети XIV века: «В лето 6839 (1331) мая 3 бысть пожар на Москве, погоре город Кремль», — говорит летопись. Происхождение этого слова несколько веков вызывает споры. Известный архитектор Николай Львов в «Опыте о русских древностях в Москве» (1797) замечает: «Кажется, что заимствовано оное из языка татарского». Иван Забелин в «Истории города Москвы» (1905) указывал на «кремлевник» из словаря Даля — «хвойный лес на болотистом месте». Гипотезы последних лет обращают внимание на Грецию, намекая на тесные культурные связи православных стран — греческое «кримнос» означает крутую гору над оврагом или берегом. Между прочим, еще заезжие иностранцы XIX века сравнивали Московский Кремль с афинским Акрополем — не по внешнему облику, естественно, а по типу и структуре архитектурного комплекса.

У «кремля» есть два синонима — «кром» (упоминается во Пскове в 1393 году) и — более древний — «детинец». «Кром» — очень старинное слово, обозначающее склад (мы до сих пор слышим о «закромах родины»), «детинец» же историки объясняют как «сыновний город», вторую стадию развития древнерусских поселений — укрепленная часть обособляется от первоначальной княжеской усадьбы, образуя кремль. Археологи подтверждают, что именно так обстояло дело в Новгороде и в Москве.

Итак, перед нами русский кремль во всей своей красе. Это цельный городок с площадями и улицами, воротами и стенами, храмами и палатами, дворцами и жилыми кварталами. Постройки разнообразны, но типы их повторяются от города к городу. Царским дворцам в Москве и Коломне соответствуют в провинциальных кремлях государевы и воеводские дворы, московским приказам — приказные и губные избы, впоследствии — губернаторские резиденции (Казань, Нижний Новгород) и присутственные места.

Патриарший дворец в Москве отзывается многочисленным эхом провинциальных владычных дворов и архиерейских домов. На главной площади в кремле стоят главный городской и прочие соборы, в которых, как правило, покоится прах местных правителей и мощи святых, у ворот высятся монастыри и многочисленные храмы. Самый древний из кремлевских соборов России — новгородская София (1045–1050), самый поздний — Успенский собор в Туле (1762–1764). Успенский собор Московского Кремля — крестовокупольный и пятиглавый — на века становится образцом для подражания в бесчисленных городах и монастырях. Серия кремлевских соборов венчается на рубеже XVII–XVIII столетий двумя великолепными и потрясающими воображение Успенскими соборами в Рязани и Астрахани.

Соборы занимали главенствующее положение в центре кремлей — только это место было достойно главной святыни города. По соседству с собором стояла высокая колокольня — самая знаменитая из них, безусловно, московский Иван Великий. Интересно, что в «ложных» вологодском и ростовском кремлях «свято место» — пусто; городской собор стоит на площади за стенами, а центр комплекса митрополии ничем не занят.

В жилой части кремлей — боярские подворья, дворы служителей кремлевских храмов и учреждений, а также «осадные дворы» — здесь горожане, живущие вне кремля, хранят наиболее ценное имущество, переселяясь сюда во время вражеских нашествий. Первый каменный жилой частный дом в Москве известен, естественно, в Кремле — это палаты купца Тарокана (1470). В XVIII–XIX веках «дух жизни» стал потихоньку выветриваться из кремлей вместе с самим жильем, казавшимся неуместным рядом с административными зданиями. В наши дни лишь в одном кремле — Коломенском — как встарь, за стенами живут люди.

Обязателен был в кремле и колодец-«тайник» под защитой мощной башни (Тайницкие башни известны в кремлях Москвы, Нижнего Новгорода, Тулы, Казани, в Астрахани есть Потайные Водяные ворота, в Новгороде был пристроенный к стене особый «Тайницкий городок»). Здесь же, в кремле, — хранилища: Житные, Сытные, Зелейные дворы и прочие склады, а также тюрьмы (в XVIII–XIX веках — гауптвахты), губные и съезжие избы и т. п.

И наконец, крепостные стены. Излишне говорить, что каменным крепостям предшествуют деревянные, известные с IX века. Кремли, дошедшие до нашего времени, выстроены, за исключением псковского (XII–XV веков), в едином Русском государстве — по приказу из Москвы и присланными Москвой мастерами. Вслед за кремлевскими стенами Москвы (1485–1495, окончательно завершены в 1516 году) строятся на памяти одного поколения кремли в Новгороде (1484–1500), Нижнем Новгороде (1500–1511), Туле (1514–1521), Коломне (1525–1531), Зарайске (1528–1531). Вторая половина XVI века, время борьбы с поволжскими ханствами, дает новую серию кремлей: в Серпухове (1550-е годы), Казани (1556–1568), Астрахани (1582–1589). Ростовский и вологодский Митрополичьи дома, которые по привычке иногда называют кремлями, построены в 1670-х годах. Последний русский кремль возведен в Тобольске уже при Петре I (1712–1717), он же первый, выстроенный по архитектурному проекту (1699) в современном понимании этих слов.

Наиболее протяженные стены в Московском Кремле (2235 м), немногим уступают ему коломенский и нижегородский (более 2000 м); самый маленький кремль — в Тобольске (676 м, без пристроенных к кремлю Софийского и Гостиного дворов). Зато коломенские стены превзошли высотой даже московские (24 м против 19), остальные кремли значительно ниже. Толщина кремлевских стен колеблется в разных городах от 2,7 до 5,2 м. Кремлевские стены сложены из кирпича, в Нижнем и в Зарайске нижние части стен из белого камня. Был и целиком белокаменный кремль — в Серпухове, не говоря уже, конечно, о московской крепости времен Дмитрия Донского, с которой и повелось величать Москву «Белокаменной».

Все кремли, кроме разве что позднего тобольского, имеют славную боевую историю. В 1572 году во время самого страшного набега на Москву крымских татар во главе с Девлет-Гиреем был сожжен весь город, однако Кремль враги захватить не смогли. После строительства каменных стен Московский Кремль был взят лишь однажды. И сделали это… русские в 1612 году, освобождая столицу от засевших в ней поляков. Помнит Кремль и Наполеона, однако французы заняли его, как и Москву, без боя, если не считать обстрелянного группой москвичей из Троицких ворот французского авангарда, приближавшегося к Кремлю по Воздвиженке. Казань и Астрахань штурмовали и брали тоже только «свои»: Астрахань занял в 1670 году Степан Разин, Казань в 1774-м — Емельян Пугачев, не сумевший, правда, захватить кремль. Нижегородский кремль успешно пережил осады казанских татар в 1520-м и 1536 годах, Псковский кром выдержал в 1581–1582 годах осаду могучего воинства Стефана Батория. Тула успешно отбилась от крымцев в 1552-м, а в 1607 году войска Василия Шуйского осаждали в здешнем кремле повстанцев Ивана Болотникова и смогли взять крепость только измором. Коломенские и зарайские кремлевские стены тоже помнят набеги полчищ крымского хана. Последний раз кремли готовились сослужить боевую службу во время Северной войны: цитадели Пскова и Москвы укрепили тогда частично сохранившимися доныне земляными бастионами, но шведский король Карл XII не дошел ни до Пскова, ни до Москвы. И очень скоро кремли увольняют с военной службы; указ Петра I в 1720 году, например, повелевает «Новгородскую крепость оставить и гарнизону там не быть».

Оставшись не у дел, крепостные укрепления ветшают, обваливаются и разбираются — где ради «благолепия», где просто на стройматериалы. Именно поэтому в Коломне сохранилось 7 башен из 17; «не хватает» башен и в Нижегородском, и в Новгородском кремлях. Дипломат Дмитрий Свербеев, проехав через Псков в 1826 году, замечает, вернее, не замечает: «Кажется, не было и кремля». Об Астраханском кремле пишут в 1840-е годы, что само существование его «является излишним и даже вредоносным в гигиеническом отношении». В XVIII веке в Москве сносят всю южную кремлевскую стену для строительства нового дворца императрицы по знаменитому проекту Василия Баженова. Парадоксально, но баженовский проект, задвигавший все древние кремлевские здания на задворки огромного нового дворца, превращал Кремль в замок европейского типа, конечно, в иных архитектурных формах. Может быть, поэтому от строительства дворца отказались и стену вернули на место?

Лишь во второй половине XIX века власти, подгоняемые энтузиастами-краеведами, начинают заботиться о кремлях как об исторических памятниках: древние здания больше не разбирают, а невежественные ремонты сменяются реставрациями. Вторая волна разрушений накрывает кремли в советское время, в эпоху борьбы с «наследием рабского прошлого» и «религиозным дурманом». Соборы, храмы, монастыри сносят в кремлях Москвы и Казани, Нижнего Новгорода. Камень для строительства московского метро добывают из стен кремля в Серпухове. Великую Отечественную войну большинство кремлей встречает уже в руинах, и нынешний цветущий вид большинства кремлевских ансамблей — заслуга реставраторов последних пятидесяти лет.

Кремлевские стены, как правило, следуют очертаниям рельефа, и крепости либо имели форму, близкую к треугольной (форма мыса при слиянии рек), как в Москве, Пскове и Астрахани, либо представляли собою в плане неправильные многоугольники, как в Коломне, Нижнем Новгороде, Тобольске или Казани. Уникален овальный в плане Новгородский кремль; каменные стены повторяют очертания крепости XIV века (а местами и включают ее фрагменты), в свою очередь, унаследовавшей контур древних земляных укреплений. Особняком стоят строго прямоугольные кремли Тулы и Зарайска, выстроенные по последней европейской фортификационной моде своего времени. Не случайно эти «регулярные» крепости, как, впрочем, и коломенскую, приписывают итальянским мастерам, в XV–XVI веках работавшим при московском великокняжеском дворе. Документально известна причастность итальянца Петра Фрязина к строительству кремля в Нижнем Новгороде.

Роль целой плеяды итальянцев не сводится просто к исполнению важного государственного заказа. Строители Московского Кремля Марк Фрязин и Антонио Джиларди, Пьетро Антонио Солари и Аристотель Фьораванти, Алоизио да Карезано и Алоизио Ламберти да Монтаньяна — все эти мастера, именуемые в наших летописях Антонами и Петрами Фрязиными, Алевизами Старыми и Новыми, приехав в Московию, чтобы придать имперские размах и величественность ее столице, не только познакомили русских с приемами западной строительной техники и организации, но и ввели Россию в мир европейской архитектуры — от планировочных решений до деталей. Знаменитые кремлевские зубцы «ласточкин хвост», например, — прямая копия зубцов замка Сфорца в Милане, и о сознательном воспроизведении далекого прототипа говорит в письме на родину Алевиз Старый. «Иноземный» облик Кремля свидетельствовал о принадлежности русской столицы к европейской цивилизации. Не о том ли думал и строитель Спасской башни в Москве Пьетро Антонио Солари, когда называл себя «architectus generalis Moscovial»?

Эти слова иноземца заинтересуют всякого, кто задумается над вопросом: существовал ли некий тайный замысел кремлей и какое содержание вкладывали современники в их архитектурные формы? Известно, что в древности городской (т. е. кремлевский) собор символизировал небесную защиту града и его жителей. Потому-то псковичи называли свой город домом Святой Троицы, а новгородцы говорили: «Где святая София, там и Новгород». Понятно, что крепостные стены означают защиту земную. На иноземцев действовало: путешественнику XVII столетия Павлу Алеппскому стены Коломенского кремля казались «страшной высоты», ему вторит из века XIX француз Астольф де Кюстин, стоя у подножия Московского Кремля: «Стены Кремля — это горный кряж. По сравнению с обычными крепостными оградами его валы то же, что Альпы рядом с нашими холмами. Кремль — это Монблан среди крепостей». (Интересно, не встречался ли де Кюстин на родине с наполеоновским офицером Боссе, который написал в походном дневнике 1812 года о Кремле — «безобидная цитадель»?)

Цитадель, впрочем, если верить древним путешественникам, была для них не столь уж безобидной. В Москве иностранных послов никогда не поселяли в Кремле — но это полбеды. Иноземец Ланну пишет о Псковском кремле: «В большой замок никто из иностранцев не имеет права входить под страхом смерти». Несколько безопаснее было удовлетворять любопытство в Астрахани — там, по свидетельству дипломата Дона Хуана Персидского (1599), доступ в кремль «можно получить только по особому разрешению». Но в Казани за проникновение в кремль снова грозят смертью — на этот раз доморощенным иностранцам, татарам, как свидетельствует в XVII веке Адам Олеарий.

Что же, какую святыню столь ревностно охраняют от чужеземцев и иноверцев? Может быть, не только видимую (ее не унесешь), но и некую мыслимую?

Историки давно обратили внимание на совпадение плана Московского Кремля (контур его приближается к треугольнику) и фрагментов древнерусских текстов, повествующих о закладке и строительстве «святых» в средневековом понимании городов. В «Повести о Царь-граде» (Константинополе) император Константин «повеле размерите место на три угла: на все стороны по семи верст». Если представить себе Московский Кремль в виде треугольника, вершины которого — Водовзводная, Москворецкая и Угловая Арсенальная башни, то на каждой стороне треугольника оказывается по семь башен. «Сказание о начале Москвы» содержит «сбывшееся» пророчество: «на сем месте созиждется град превелик, и распространится царствие треугольное». «Треугольное царствие», оно же Царство Троицы, приходит на ум и при взгляде на план центра средневековой Москвы (стены Кремля и примыкающего к нему Китай-города образуют почти равносторонний треугольник, в центре которого Троицкий собор, более известный как храм Василия Блаженного). Те же аналогии преподносит нам треугольный псковский кремль с его Троицким собором. Можно вспомнить и астраханский кремлевский треугольник с Троицким монастырем внутри.

Внешний облик кремлей также воплощал образ «небесного града»: в центре располагался соборный комплекс с высокой колокольней; его ведущую роль подчеркивали меньшие по высоте кремлевские храмы и проходящий по бровке или у подножия холма пояс крепостных стен. Подобная иерархия просматривалась и в общем виде города: кремль занимал в нем главенствующее центральное положение на вершине холма, ниже располагались посады, приходские храмы и внешние кольца укреплений. Такие виды можно застать еще на редких фотографиях Москвы середины XIX века, когда древний силуэт города не был еще заслонен высокой застройкой позднего времени.

Отчасти символическим было и приглашение в Россию мастеров-итальянцев, примерно совпадающее по времени с распространением в русском обществе теории о «Москве — Третьем Риме»: мастера «от Первого Рима» должны были создать «царствие треугольное», напоминающее о Риме Втором (Константинополе). Справедливости ради назовем и сохраненные историей имена русских мастеров-горододельцев, строивших каменные кремли — Постник Яковлев и Иван Ширяй в Казани, Михаил Вельяминов, Григорий Овцын и дьяк Дей Губастый в Астрахани, Семен Ремезов в Тобольске.

Не будем описывать здесь общеизвестные достопамятности Московского Кремля. В любом русском провинциальном кремле есть некие уникальные черты, детали или целые здания. Новгород гордится собственной Грановитой палатой и Часозвоней. Во Пскове цел уникальный «охабень» — каменный коридор-ущелье меж двух отвесных стен, ведущий на центральную Вечевую площадь. Коломна славится «готическими» башнями, выстроенными великим Казаковым. В Астрахани вам покажут Лобное место («только у нас и в Москве») и фантастической красоты Успенский собор — «последний собор Древней Руси», о котором пораженный Петр Великий сказал: «Во всем государстве нет такого лепотного храма». В Казани продемонстрируют хитрое устройство проездных ворот, где изогнутый коленчатый проезд заставлял врага поворачиваться к крепости незащищенным правым боком. В Зарайске — другая хитрость: в полу второго яруса воротной башни устроен широкий проем, и если враг имел неосторожность проломить внешние ворота и ворваться внутрь башни — смерть падала сверху. В Тобольске заезжему туристу непременно загадают загадку: почему купола Софийского собора во глубине сибирских руд в точности повторяют грушевидные барочные главы храмов далекого Киева? Язык до Киева доведет, пока вы додумаетесь, что местный архиерей был оттуда родом…

А если диковинок вам покажется мало, то не избежать кремлевских легенд, имеющих мало общего с действительностью, но много — с поэзией истории. Кремль московский пронизан предчувствиями забытых подземелий и подземных ходов, ведущих во все концы города, в одном из них непременно должна обнаружиться таинственная библиотека Ивана Грозного (такие ходы были найдены, например, при строительстве Мавзолея Ленина и при подготовке к взрыву храма Христа Спасителя, и последними, кто их видел, были работники НКВД). В Нижнем Новгороде любят героическую легенду Коромысловой башни — о девушке, которая во время осады города вышла с коромыслом за водой и была с коромыслом же замурована в стену безжалостными татарами, отчего башня и славится необыкновенной прочностью. Если девушку очень жалко, есть и оптимистический вариант легенды: она так храбро отбивалась от татар коромыслом, что те ее «убоялись» и в страхе бежали от стен нижегородского кремля. Коломенская Маринкина башня напоминает о Марине Мнишек, которая и впрямь жила некоторое время в здешнем кремле; легенда же говорит, что супруга двух Лжедмитриев была в этой башне не только заточена, но и улетела из нее в окно, колдовским образом обернувшись вороной. Казанская легенда о последней татарской царице Сююмбеки насыщена прямо-таки шекспировскими страстями: к ней сватался сам Иван Грозный, и она обещала ответить «да», если мастера русского царя выстроят ей башню выше всех казанских минаретов. Когда башня была готова (это-де и есть знаменитая башня Сююмбеки, на самом деле построенная более чем через сто лет после взятия Казани), царица взошла на нее поглядеть в последний раз на родной город — и бросилась вниз, чтобы не доставаться же никому, в том числе и царю-завоевателю. В Астрахани вас станут донимать бесконечными историями о Стеньке Разине и о боярах, которых он сбрасывал с давно исчезнувшей башни-раската…

Но довольно легенд. Кремли тем и хороши, что легенды переплетены в их стенах с былью, фантазии — с реальностью наших дней. Русские кремли сегодня — архитектурно-исторические заповедники, с музейными экспозициями, сувенирными лавочками и фольклорно-сказочными ресторациями для туристов. В них можно часами бродить, воображая себе картины давнего прошлого и любуясь великолепными художественными памятниками. Как встарь, звонят теперь в них колокола, а из дверей храмов — недавних музеев или складов — доносится церковное пение. Лишь три кремля — Московский, Нижегородский и Казанский — по-прежнему несут нелегкое бремя правительственных и административных резиденций. Последнее обстоятельство доставляет определенные неудобства любознательным туристам (до 1917 года, например, дворцы Московского Кремля были открыты для посещения, а попробуйте-ка в наши дни зайти с улицы в Грановитую палату!), но оно же означает, что кремли живут, исполняя все то же предназначение, что и в глубокой древности. Более того, они живут несколько иной жизнью, чем пятнадцать лет назад, ибо даже грозные стены твердынь бессильны перед штурмующими колоннами политики и бизнеса. В Казанском кремле выстроили внушительную мечеть — сие означает, что политические виды показались важнее искаженных исторических. В Тульском кремле появился немыслимый в прежние годы пыточный аттракцион-музей, где любители острых ощущений могут примерить на себя роль жертв средневековых заплечных дел мастеров… А в Москве воссоздали уничтоженное в 1930-е годы Красное крыльцо, восстановили Андреевский и Александровский залы Большого Кремлевского дворца. Обсуждаются проекты музеефикации колокольни Ивана Великого и создания экспозиции об истории снесенного Вознесенского монастыря и некрополя русских цариц.

А это значит, что кремли оживают.

Оккупация Акрополя Как разрушали Московский Кремль

Пофантазируем.

Ныне в моде все виртуальное — страсти, игры, знакомства, секс, сама жизнь, наконец. И, конечно, путешествия. Последуем моде — прогуляемся мысленно по Московскому Кремлю.

Войдем в него не как позволено, а как положено — с Красной площади, в Спасские ворота (мысленно ведь все возможно). Пройдем между двумя шатровыми часовнями у подножия Спасской башни и окажемся внутри Кремля. Перед нами Спасская улица. Слева — кремлевская гауптвахта, но наш взгляд на ней не задержится. Потому что справа мы видим великолепный храм в готическом стиле. Это Вознесенский монастырь. Верхи его более старинной церкви и колокольни мы видели еще с площади, из-за кремлевской стены. Рядом с готической церковкой — ворота. Зайдем на монастырский двор и поразимся величию древнего пятиглавого собора. Внутри его — вековая усыпальница русских цариц и великих княгинь.

Оставим монастырь и пойдем дальше по Спасской улице. На углу — трехэтажное классическое здание с полукруглой колоннадой — Малый Николаевский дворец. Памятная доска на стене дворца сообщает, что в нем родился император Александр II. А вот и сам он, бронзовый, под красивой шатровой сенью — напротив своего дворца. Памятник Александру Освободителю, шепчет незримый гид.

Подойдем, посмотрим с галереи монумента вниз, в кремлевский сад. Среди деревьев белеет церковка с одной главой — храм Константина и Елены.

Что это, пушечный выстрел? Ах да, уже полдень, а в Кремле в полдень стреляет пушка, что стоит на Стрельнице Тайницкой башни на набережной Москвы-реки.

Вернемся ко дворцу, обойдем колоннаду. А это что за десятиглавое чудо, двойная церковь замечательной красоты? Рядом нарядное здание с готическим портиком. Чудов монастырь, обитель святого Алексия Митрополита. Внутри двора — древний одноглавый собор, колокольня со шпилем.

Выйдем из монастыря, пересечем Ивановскую площадь. Сквозь ворота в ажурной чугунной ограде войдем на площадь Соборную. Остановимся перед Грановитой палатой. Справа, между нею и Успенским собором, видна небольшая церковь Ризположения. Вереница людей поднимается по ее лестнице в Печерскую часовню — поклониться чтимой иконе. Слева — знаменитое Красное крыльцо, по нему государи проходят во время коронации.

Поднимемся на Ивана Великого, оглядим московский горизонт с высоты. Виден край города, леса, поля. Взгляд задерживается на высоких монастырских колокольнях окраин — вот новодевичья, вот симоновская, вот андрониковская. Левее темнеют Красные ворота. Еще левее — розовая Сухарева башня. А храмов-то, а золотых маковок — море! В юго-западном углу Кремля, у самой стены, тоже золотится маковка церкви, пристроенной прямо к башне, — храм Благовещения на Житном дворе. А вот правее еще один крест, на Боровицкой башне, у входа в которую видна часовня.

Спустимся с колокольни и, взяв бесплатный билет в дворцовой конторе, войдем в Большой Кремлевский дворец. Он открыт для посетителей каждый день с десяти часов утра до трех часов дня, так что времени у нас достаточно. Побродим по парадным залам, заглянем в Грановитую палату, терема, дворцовые церкви. Из окон, выходящих во внутренний двор, поглядим на самый старинный в Кремле собор Спаса на Бору.

Выйдем из дворца, пройдем вдоль него по направлению к Боровицким воротам, свернем направо, на Дворцовую улицу. Справа, за углом дворца — череда Кавалерских корпусов. А в их дворе — другие корпуса: Гренадерский, Офицерский, Синодальный. Здесь живут дворцовые служители, а в дни пребывания в Кремле императора размещается его свита.

Дойдя до конца улицы, повернем направо. Перед нами протяженное здание, на дальнем от нас его углу стоит Царь-пушка. Это кремлевские казармы, некогда Оружейная палата.

А впереди, у Никольских ворот, виден за оградкой большой крест с Распятием Христовым, стоящий на Сенатской площади. Памятник великому князю Сергею Александровичу, погибшему здесь от руки убийцы.

Прогулка наша окончена. Выйдем опять на Красную площадь через Никольские ворота, увидим и по их сторонам шатровые часовни. Сколько прошло времени? Час? Полтора?

Девяносто лет.

Примерно так, с небольшими отклонениями от нашего воображаемого пути, построена эта книга. Девяносто лет назад, в последнем предреволюционном 1916 году, такую экскурсию мы могли бы предпринять на самом деле. Впрочем, вряд ли. Любой кремлевский служитель, которому мы, заброшенные в прошлое машиной времени, предложили бы подобную экскурсионную программу, искренне удивился бы: почему именно так, почему именно эти здания? А если бы мы ему объяснили, что хотим внимательно осмотреть именно те кремлевские памятники, которые через несколько лет начнут разрушать до основания, он просто принял бы нас за сумасшедших.

— Взорвут Чудов монастырь? Разрушат Николаевский дворец? Разберут храм Спаса на Бору, чтобы сделать пристройку с буфетами и туалетами? И гробы цариц вытащат из Вознесенского собора? И Сухареву башню, и Красные ворота, и Симонов монастырь пустят в расход? И снесут в Москве триста шестьдесят восемь храмов? Да полно, господа, что вы такое городите? Что, вся Россия сойдет с ума? Или иноплеменная орда нас захватит? Как вы сказали, Россией через два года будет править помощник присяжного поверенного из Симбирска? А потом недоучившийся грузинский семинарист? Да бросьте, что за сказки!

…Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Как правило, самую страшную.

Насколько богаче и разнообразнее был до 1917 года кремлевский ансамбль, надеюсь, уже понятно. Петр Паламарчук, автор фундаментального исследования о московских храмах «Сорок сороков», подсчитал, что к 1917 году в Московском Кремле существовал 31 храм с 51 престолом. Из них разрушено 17 церквей с 25 престолами, в том числе «оба монастыря, древнейшая по основанию церковь города в честь Рождества Иоанна Предтечи на Бору, древнейшее из сохранившихся к 1917 году зданий Москвы — собор Спаса Преображения на Бору».

На планах Кремля начала XX века можно различить 54 сооружения, стоявшие внутри кремлевских стен (считая отдельно каждую теремную церковь, каждую самостоятельную часть комплекса Большого Кремлевского дворца). Более половины из этого списка — 28 зданий — уже не существуют. И это в Кремле, который занесен в списки ЮНЕСКО и считается эталоном сохранения и реставрации памятников старины!

Как выглядит в этом отношении Кремль на фоне остальной России, чье культурное наследие, в отличие от кремлевского, и ныне тает на глазах?

К началу XXI века Россия сохранила жалкие остатки своего наследства старины. Более 80 тысяч памятников истории и культуры, официально состоящих в РФ на государственной охране, — цифра внушительная, если не знать масштабы потерь за целый век. Две волны погромов дворянских усадеб — в 1905-м и 1917–1918 годах. Две волны массовых сносов храмов и монастырей — в 1920–1930-х и в 1960-х годах. Безжалостная по отношению к старине (за малым исключением) реконструкция исторических городов — с 1930-х по сей день. Плюс то, что развалилось или сгорело, простояв бесхозным десятки лет. Плюс уничтоженное в ходе чересчур принципиальных реставраций и варварских «реконструкций», когда подлинный исторический памятник частично или полностью исчезал, заменяясь «новодельной» копией.

Точной статистики утрат культурного наследия России за прошедший век не существует. Приблизительные подсчеты позволяют почувствовать масштаб потерь. Погибло или превращено в руины 25–30 тысяч церквей и соборов, около 500 монастырей, не менее 50 тысяч ценных городских зданий, около 2 тысяч усадеб. Погибли сотни тысяч предметов прикладного искусства, десятки тысяч художественных живописных произведений, фресок, росписей, не менее 20 миллионов икон. Из 130 выдающихся памятников деревянной архитектуры Русского Севера, описанных в специальной монографии 1940-х годов, к 1986 году существовало лишь 38.

Более точные сведения имеются об утратах Москвы. В ней, согласно скрупулезным подсчетам историка С. Н. Бурина, с 1917-го до 1989 года снесено 368 храмов. В 1940 году специальная комиссия Академии Архитектуры СССР подвела итоги предвоенной реконструкции города: с 1917-го по 1940 год «уничтожено 50 процентов архитектурно-исторических памятников национальной архитектуры». По самым скромным, неполным подсчетам, в советское время в Москве разрушено около 700 памятников архитектуры и около 3 тысяч зданий исторической застройки. Согласно официальным данным, преданным гласности на Всесоюзном совещании по вопросам охраны памятников культуры 1988 года, в 1950–1980-е годы в Москве было снесено 2200 исторически ценных зданий, в том числе с 1976 года — 805. В 1976–1990 годах, согласно официальным документам, Комиссия по вопросам сохранения зданий в исторических районах Москвы рассматривала вопрос о сносе 2575 зданий, разрешила снос 1360. Этот печальный процесс с размахом продолжается в наши дни — «реконструкция» города ежегодно пожирает десятки старинных домов и особняков, на месте которых воздвигаются доходные офисы, торгово-развлекательные комплексы и элитное жилье. Среди погибшего в 1991–2006 годах — несколько палат XVII века, дворянские особняки XVIII–XIX столетий, дома, связанные с именами Пушкина и Сухово-Кобылина, А. Островского и Есенина, И. Ильфа и А. Тарковского, здания, построенные Баженовым, Казаковым, Шехтелем… Но это отдельная тема. Кремль, к счастью, вандализм 1990-х почти не затронул.

С ним расправились гораздо раньше.

Наверное, можно отыскать конкретные причины исчезновения каждого из тысяч исторических памятников, погибших в России в XX веке, в том числе кремлевских. Но есть одна общая причина. Ее сформулировал несколько лет назад в беседе с автором этих строк доктор искусствоведения, директор Государственного института искусствознания А. И. Комеч: главное условие сохранности культурного наследия — желание властей и граждан его сохранить. Если памятник погиб — значит, этого желания не было, значит, сохранность объекта наследия не была категорическим императивом для властей, архитекторов и реформаторов. Уничтожение памятника культуры ради решения транспортных, жилищных, хозяйственных, социальных, идеологических и иных проблем есть не что иное, как нежелание искать компромисс между нуждами современности и ценностями культурной и духовной истории народа, которая, конечно же, является не менее важным элементом той самой современности, ради коей приносится в жертву.

Вышеописанная «причина нежелания» пронизывает историю всех сносов, утрат и вандализмов России последнего века (и Кремля, разумеется). Но откуда берется это нежелание? Позволим себе старинную цитату из рукописи человека, который заплатил за охрану памятников собственной свободой и жизнью.

«Русская революция… позволяет на основе разрушений и вандализмов построить целый психико-социальный этюд. Страсть к разрушениям на известной ступени развития есть, в сущности, не что иное, как творчество со знаком минус… Как и во всяком творчестве, в нем наблюдается желание проявить себя, причем с наибольшим эффектом и по линии наименьшего сопротивления. Характерно, что такое творчество не продиктовано соображениями материального характера. Разрушение ради разрушения соответствует идее „искусства для искусства“… „Отрицательное“ творчество обросло хищничеством, величайшим обогащением и стремлением рассчитаться с „проклятым прошлым“. И в результате слияния этих трех элементов, как в некоем химическом соединении, произошел тот взрыв, от которого запылали дворцы и дома с колоннами, рухнули церкви, загорелись костры с книгами, старинной мебелью».

Алексей Николаевич Греч, председатель Общества изучения русской усадьбы, написал эти строки в 1930-е годы, в лагере на Соловках. Кажется, что они несколько устарели, что объясняют лишь вандализм первых послереволюционных лет. Но это только на первый взгляд. Свидетель гибели старой культуры и ее памятников, Греч подметил крайне важную связь разрушения и творчества. «Отрицательное» творчество со временем оттеснялось на задний план «созидательным», но суть оставалась та же: ценности, связанные с прошлым, легко приносились в жертву творчеству нового. Социальному, культурному, архитектурному, идеологическому. История Москвы и XX столетия, и начала XXI века, к сожалению, богата примерами неравной борьбы «творцов» и хранителей наследия.

Конечно же, Кремль, ставший в 1918 году замкнутой цитаделью и резиденцией коммунистических вождей, жил по иным законам и правилам, чем окружавшая его «красная столица». Здесь не было коммунальных квартир, хлебных очередей, трамвайных звонков и толкотни на оживленных улицах. Сюда не заглядывали экскурсанты, и простые москвичи не могли уже, как в проклятые царские времена, гулять по кремлевским садам и осматривать старинные храмы и терема. Храмы, естественно, были затворены в том же 1918-м, и кремлевские колокола надолго умолкли.

В Кремле делалась большая политика, решались судьбы страны и мира, в кабинете Сталина горело всю ночь окно, воспетое поэтами.

Но трагедия исторического Кремля неотделима от московской трагедии. То, что произошло с памятниками Кремля в XX веке, было прямым следствием сознательной политики новой власти по отношению к истории России, к московской старине и ее памятникам. «Социалистическая реконструкция» Москвы в 1920–1930-е годы и ее продолжение в последующие десятилетия, вплоть до нынешнего — это, конечно, тема отдельной книги. Поэтому здесь мы лишь кратко обрисуем, как и почему «красная Москва» постепенно, но планомерно уничтожала Москву историческую.

«Москва не музей старины… Москва не кладбище былой цивилизации, а колыбель нарастающей новой, пролетарской культуры». Так писал в 1925 году столичный журнал «Коммунальное хозяйство», давая отповедь тогдашним защитникам московских памятников. «Улица, площадь не музей. Они должны быть всецело нашими. Здесь политически живет пролетариат. И это место должно быть очищено от… векового мусора — идеологического и художественного». Цитата из статьи некоего В. Блюма в «Вечерней Москве» 1930 года.

То, что кто-то «политически живет» на улице, — не пропагандистский бред. В этих словах выражено агрессивное мировоззрение эпохи, в которую столичный город стал ареной ожесточенной борьбы двух культур — условно говоря, «старой» и «новой». Последствия этой борьбы до сих пор у всех перед глазами.

Имеющий очи да видит, и пусть не дает обманывать себя расхожими объяснениями, что памятники Москвы пали жертвой некультурных хозяйственников, которым надо было расширять улицы или строить жилье и заводы. Десятки школ в центре Москвы построены на месте снесенных храмов. Дворец культуры завода имени Сталина воздвигается именно на месте взорванного Симонова монастыря, хотя стройплощадку на тогдашней окраине можно было организовать с меньшими эффектами; рабочие ходили на субботники по разборке монастырских руин с примечательным лозунгом: «Построим на месте очага мракобесия очаг пролетарской культуры!» Дворец Советов проектируется и начинается строительством опять-таки на месте храма Христа Спасителя. Символы прежней России сменяются новыми, Третий Интернационал заступает место Третьего Рима — это далеко не случайные совпадения.

Творчество новой Москвы на руинах старой — вполне сознательно и заранее оправдано высшим руководством. Вот, например, какие вещие слова обронил товарищ Сталин по поводу сноса Сухаревой башни: «Советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества». Иногда новые «образцы творчества» и не требуются — достаточно того, что старые уничтожены. На месте прославленных московских храмов Успения на Покровке и Николы Большой Крест до сих пор пустыри. Когда не хватает времени и средств на снос — символ прежнего мира «нейтрализуют»: ломают колокольню, снимают главы или хотя бы кресты, сбивают декор, перестраивают под жилье, цех, склад, коровник, скотобойню — сотни таких примеров были весьма наглядны еще пятнадцать лет назад.

Почему коммунистическая Россия объявила войну архитектурному наследию прежнего режима? Причем не только храмам, что можно было бы списать на происки воинствующих безбожников. Раздражение вызывает, например, Китайгородская стена, «кирпичные кости Ивана Грозного». Мемориальный памятник на Бородинском поле до того, как его в 1930-е годы сдали в металлолом, был украшен призывом: «Довольно хранить наследие рабского прошлого!»

Один из активных деятелей реконструкции города в 1930-е годы Коробов «проговорился» в августе 1934 года на I съезде советских писателей: «Нет Китайгородской стены, нет Сухаревки, нет той старины, которая нам мешала переделывать Москву старую в Москву социалистическую». А почему, собственно, старина «мешала»? Потому что стояла на пути творческих замыслов создателей новой Москвы — политиков и архитекторов.

15 июня 1931 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение о реконструкции Москвы как «социалистической столицы пролетарского государства». В 1935-м подписанное Сталиным и Молотовым специальное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О генеральном плане реконструкции гор. Москвы» перевело эту политическую задачу на язык архитектуры: «…чтобы строительство в столице СССР и архитектурное оформление столицы полностью отражали величие и красоту социалистической эпохи».

Естественно, социалистическое величие памятники старины никак не могли отражать. Они отражали другое величие и… надо сказать, что рядом с ними памятники нового социалистического величия смотрелись довольно убого и нехудожественно. Сравнение величий сплошь и рядом было не в пользу нового, поэтому удивительно, что в Москве вообще сохранилось что-то старинное. Печать растолковывала задачи политического и архитектурного творчества. «Гигантские задачи по социалистическому строительству и новому строительству Москвы… требуют четко выраженной классовой пролетарской архитектуры». «Давно пора поставить вопрос о создании в плановом порядке комплексного архитектурного оформления города, отражающего идеологию пролетариата и являющегося мощным орудием классовой борьбы» и т. п.

Когда архитектура объявляется орудием классовой борьбы, охрана памятников старины становится не просто ненужным, но небезопасным делом. Специалисты, пытавшиеся отстоять от сноса церкви и палаты, мешая тем самым делу социалистической реконструкции, оказывались по ту сторону классовых баррикад. В 1931 году охрана памятников была квалифицирована в советской печати следующим образом: «Тайные и явные белогвардейцы жалеют камни прошлых лет. Им дороги эти камни, потому что на храмы, синагоги, церкви они возлагают немало надежд как на орудие восстановления их былого могущества, власти и богатства». А в 1933 году Л. М. Каганович говорил, что «в архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба… Характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами — в попытках упрекнуть советскую власть в вандализме».

И это были вовсе не пустые угрозы. Известный исследователь древнерусской культуры Г. К. Вагнер был арестован в январе 1937 года и впоследствии отправлен в лагеря «за оскорбление вождей Советской власти». Следователь требовал от Вагнера, чтобы он признался в том, что «ругал Кагановича, Ворошилова и других за снос Сухаревой башни и Красных ворот». Ранее, в начале 1930-х годов, по стране прокатились процессы краеведов, которых вместе с крупнейшими академиками-историками обвиняли в заговоре против советской власти, в «замаскированных антипартийных выступлениях», пропаганде монархических и религиозных идей, создании контрреволюционного «Всенародного союза борьбы за освобождение свободной России». В тюрьмах и лагерях оказываются видные историки, искусствоведы, реставраторы, краеведы — Н. П. Анциферов, А. В. Чаянов, А. И. Анисимов, А. И. Некрасов, Н. Н. Померанцев и многие другие. Широко известен легендарный эпизод с арестом и высылкой из Москвы легендарного реставратора П. Д. Барановского, отказавшегося обмерять для сноса храм Василия Блаженного.

На рубеже 1920–1930-х годов совершается разгром краеведения и общественных организаций, так или иначе связанных с культурным наследием. Закрываются Общество истории и древностей российских, Общество любителей старины, Общество изучения русской усадьбы, комиссия «Старая Москва». В разгар реконструкции защищать московскую старину было уже практически некому, а те, кто решался вступиться за памятники, могли ожидать репрессий.

Кремль пережил почти все это десятилетием раньше. Механизмы «социалистической реконструкции», вплоть до ночных взрывов храмов, были испытаны именно в нем. Ведь в Кремле «политически жил» не пролетариат, а его вожди, поэтому кремлевские улицы и площади начали очищать от «векового мусора» с самого 1918 года, как только советское правительство в нем обосновалось. Идейные основы подобного отношения к старому городу и художественному наследию заложены были отнюдь не в 1930-е годы. Один из самых известных актов ранней советской власти — подписанный В. И. Лениным 12 апреля 1918 года Декрет Совнаркома РСФСР «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг…», фактически выдвинул принцип идеологического подхода к наследию. Ленин, кстати, собственноручно воплощал свой декрет в жизнь, приняв 1 мая 1918 года личное участие в сносе в Кремле памятного креста на месте гибели великого князя Сергея Александровича.

Весной 1917 года, после Февральской революции, группа деятелей московской художественной интеллигенции во главе с И. Э. Грабарем разработала завораживающий проект превращения Кремля в музейный город — «Акрополь искусств». «Кремлевские мечтатели» хотели превратить резиденцию свергнутых императоров в огромный и всеобъемлющий художественно-музейный центр, в котором должны были занять подобающее место все направления искусства — от древнерусской иконописи до французского авангарда. В кремлевские дворцы и апартаменты планировали перевести крупнейшие художественные коллекции Москвы — Третьяковской галереи и Румянцевского музея. Коллекционеры, владельцы частных галерей, как, например, С. И. Щукин, заявляли, что готовы предоставить свои собрания в общественную собственность.

Ответ новой большевистской власти последовал уже в октябре 1917 года. После расстрела Московского Кремля красной артиллерией об «Акрополе» можно было уже не мечтать. Однако Поместный собор Русской православной церкви, заседавший в Москве в те дни, предложил вывести из Кремля все имеющие военное значение учреждения и передать их помещения благотворительным, культурным и просветительным учреждениям. Через четыре месяца, в марте 1918 года, в Кремль въехало советское правительство.

Согласно изысканиям историка В. Ф. Козлова, Моссовет предлагал народным комиссарам три варианта их размещения в городе: Дворянский женский институт, Запасной дворец у Красных ворот и Кремль. Против последнего варианта на заседании Совнаркома были возражения: Кремль — излюбленное место прогулок москвичей, при размещении в нем правительства свободный доступ туда будет ограничен, а то и вовсе прекращен; закрытие кремлевских соборов оскорбит религиозные чувства верующих и вызовет недовольство населения; да и вообще — пристало ли правительству республики трудящихся занимать резиденцию царей? Однако прения прекратил председатель ВЦИК Я. М. Свердлов: «Несомненно, буржуазия и мещане поднимут вой — большевики, мол, оскверняют святыни, но нас это меньше всего должно беспокоить. Интересы пролетарской революции выше предрассудков».

Так Кремль не стал музейным городом. Несостоявшийся Акрополь захватили народные комиссары. ВЦИК и Совнарком поделили Сенат, в кремлевские казармы въехали два полка латышских стрелков; в Потешном дворце, Апартаментах цесаревича, Кавалерских корпусах и части помещений Большого Кремлевского дворца поселились коммунистические вожди и работники советских учреждений.

Петроградская коллегия по охране памятников старины и сокровищ искусства направила отчаянное (и заметим, пророческое) обращение к правительству: «Опытом установлено, что место пребывания правительства, как место наиболее интенсивной политической жизни, неизбежно влечет за собою гибель многих памятников старины и искусства… занятие Кремля правительством создает чудовищную угрозу целости величайших по своему мировому и исключительному значению памятников». Коллегия призывала правительство выехать из Кремля, но это обращение (опубликовано в 1997 году работником кремлевских музеев Т. А. Тутовой) даже не было рассмотрено.

Первоначально, как считает В. Ф. Козлов, советское правительство рассчитывало жить в Кремле временно, и было даже принято постановление Совнаркома о создании музея в Большом Кремлевском дворце, обсуждался проект Музея старого Кремля в Потешном дворце. Но нет, как известно, ничего постояннее временного. Новой власти в Кремле понравилось.

Музей в Большом Кремлевском дворце все-таки был открыт 26 января 1919 года, и в первые недели работы его посещало, по данным, приводимым Т. А. Тутовой, до 900 экскурсантов в день. Но просуществовал он недолго. Уже в 1923 году музейных работников Кремля поставили перед фактом передачи всех кремлевских дворцов в ведение «Управления Кремлем и домами ВЦИК» (предшественник нынешнего Управделами Президента РФ). Музеи еще посопротивлялись, но в 1925 году их сотрудников просто перестали впускать в Большой Кремлевский дворец, а в Оружейную палату пришло предписание «срочно очистить бывшие верхние апартаменты», для чего пришлось ликвидировать создававшуюся в течение пяти лет экспозицию.

Тем временем новые хозяева деловито обживали Кремль. Памятники царям и великим князьям были убраны с кремлевских улиц. Монахов и монахинь Чудова и Вознесенского монастырей выселили. В Потешный дворец въехала автобаза, в Николаевский — Пулеметные курсы. С кремлевских башен и зданий в 1919–1923 годах посбивали, несмотря на протесты реставраторов, двуглавых орлов. В 1922-м провели «изъятие церковных ценностей» из кремлевских храмов — более 300 пудов серебра, более 2 пудов золота, тысячи драгоценных камней, вытащили даже раку патриарха Гермогена из Успенского собора. Большой Кремлевский дворец стали приспосабливать под проведение съездов Советов и конгрессов III Интернационала; в Золотой палате разместили кухню, а в Грановитой — общественную столовую. Малый Николаевский дворец тем временем превращали в клуб работников советских учреждений, в Екатерининской церкви Вознесенского монастыря решено было устроить спортзал, в Чудовом монастыре — развернуть кремлевскую больницу…

К 1929 году по распоряжению кремлевской комендатуры в Кремль прекратили допуск экскурсантов. В 1930 году удалили иконы и древние фрески XV–XVII веков со Спасских и Никольских ворот Кремля. Сохранностью они превосходили аналогичные современные им наружные фрески средневековой Италии…

Начиналась пора больших разрушений. Подробности вы найдете далее в книге.

Кремль XX века с точки зрения сохранности его памятников можно условно разбить на пять зон. Две зоны почти полностью уцелевших памятников — и три зоны потерь.

Сохранился доступный для посетителей Кремля ансамбль Соборной площади; потери ее — в сравнении, конечно, с другими — не так значительны: ограда и уже восстановленное Красное крыльцо. Вторая зона сохранности — северо-восточный угол Кремля: Сенат и Арсенал на месте, утрачены памятник Сергею Александровичу и часовни при Никольских воротах.

Первая, юго-западная зона утрат Кремля — комплекс Большого Кремлевского дворца и окрестностей: собор Спаса на Бору, восстановленные теперь Александровский и Андреевский залы (они в книге не описаны, т. к. не представляли собой отдельных сооружений), церковь Благовещения на Житном дворе и часовня у Боровицкой башни.

Погибшие памятники этой зоны, за исключением двух последних, — жертвы переустройства дворца под проведение партийных и прочих съездов и конгрессов 1920–1930-х годов.

Вторая зона, зона самых тяжелых потерь, — восточная часть Кремля, пространство между Ивановской площадью и кремлевской стеной. Здесь уничтожено практически все историческое: Чудов и Вознесенский монастыри, Малый Николаевский дворец, памятник Александру II, храм Константина и Елены, гауптвахта у Спасских ворот. Спасские ворота, как и Никольские, лишились своих часовен. Монастыри и дворец стали жертвами строительства кремлевской школы красных командиров, которую теперь занимает президентская администрация.

И, наконец, третья зона утрат — пространство между Теремным и Потешным дворцами, вернее сказать, архитектурное кладбище с монументальным надгробием в виде Дворца съездов. Это уже детище хрущевской эпохи.

Н. С. Хрущев, который в рамках своего антисталинского курса вновь открыл часть Кремля для свободного посещения в 1955 году, в одном, пожалуй, полностью разделял убеждения своего грозного предшественника — в отношении к русскому историческому наследию. Еще в 1937 году он говорил на каком-то пленуме: «Перестраивая Москву, мы не должны бояться снести дерево, церквушку или какой-нибудь храм» — и так же он подходил к перестройке Кремля, с той разницей, что храмов, слава богу, на запроектированном для его дворца месте не оказалось.

Специалистам по охране памятников хрущевские времена запомнились атеистической кампанией в начале 1960-х годов, сопровождавшейся сносами новых десятков храмов, сокращением расширенных было списков памятников, упреками с высоких партийных трибун в адрес реставраторов, растрачивающих на якобы ненужную старину народные средства, отказом от «архитектурных излишеств» (видимо, в качестве одного из них была уничтожена Академия Архитектуры СССР, много делавшая для изучения и охраны архитектурного наследия) и попытками копировать в историческом центре Москвы достижения «модной» урбанистической архитектуры Запада.

Как и в предшествующую эпоху, памятники старины, оказавшись препятствием для воплощения в жизнь новых творческих политических и архитектурных замыслов, с легкостью приносились им в жертву. Дворец съездов, испортивший создававшийся веками архитектурный ансамбль Кремля, стоил жизни нескольким старинным корпусам и старой Оружейной палате работы архитектора Еготова. Первоначальный проект М. В. Посохина, согласно последним публикациям, предусматривал еще и снос Троицкой башни и части кремлевских стен. Но невидимые последствия хрущевского архитектурного творчества оказались, может быть, опаснее видимых. Согласно опубликованным данным специалистов, строительство огромной подземной части Дворца съездов нарушило гидрологическую систему Боровицкого холма, в результате чего от оснований соборов Успенского и Двенадцати Апостолов отошли грунтовые воды и началось разрушение их свай. То же самое стало происходить с фундаментами Патриаршего и Потешного дворцов, кремлевской стены. Тем временем обильные потоки грунтовых вод потекли под Оружейную палату и Арсенал, под Троицкую и Боровицкую башни. Убытки от работ по нейтрализации этих угроз, по подсчетам экспертов, составили к 1980-м годам полмиллиарда рублей при стоимости строительства Дворца в 80 миллионов.

В наши дни в Кремле, в отличие от остальной Москвы, к счастью, ничего уже не ломают. Кремль — федеральная территория, живущая собственной жизнью, вследствие чего «реконструкция Москвы» имени мэра Ю. М. Лужкова обходит его стороной. Хотя, как учит опыт охраны наследия в России, место одной отведенной угрозы, как правило, заступает новая.

«Причины исчезновения старины оказываются чрезвычайно живучими, — рассуждал в беседе с автором этих строк доктор искусствоведения А. И. Комеч. — Ненависть к Москве, непонимание ее ценностей, несоблюдение правовых процедур в 20–30-е и 90-е годы похожи как две капли воды. С такой ненавистью, как говорят наши архитекторы о „домиках“, я встречался только в журналах 1930-х годов… Ненависть, потому что требования сохранять наследие мешают „творчеству“. Какие-то „охранщики“ требуют сохранения этих „уродов“, построек, которые покосились-покривились, когда здесь надо все снести и поставить нечто новое… Архитекторы старшего поколения и власти в этом плане едины. В мозгах живы проекты реконструкции 1935 года… Видимость гораздо важнее сути. Это связано с непониманием ценности подлинников. Трудно представить себе, чтобы человек, у которого есть этюд Рубенса, пожелал его стереть и нарисовать более яркими красками. Но по отношению к зданиям, пейзажам города — это происходит на каждом шагу… Подлинник не ценится, подлинник легко переделывается. Восстановили, не повторив ни в чем, храм Христа Спасителя — ни в технике, ни в декорации фасада, ни в материале, но это обществу преподносится как образец реставрации. И общество привыкает к тому, что созданное заново — подлинник. Созданное заново при реставрации допустимо, но это всегда трагедия. А публике говорится, что это победа. Такие победы развращают, учат эстетической неразборчивости, вседозволенности, презрению правовых процедур».

Не имея в нашем распоряжении документальных данных о реконструкции кремлевского Сената под резиденцию Президента РФ в 1990-е годы, отметим, что в опубликованных в те же годы экспертами списках утрат культурных памятников Москвы работы в Сенате фигурировали в разделе «Порча и искажение».

Не слишком ли строги мы к «творцам», расчищавшим для своих произведений место под кремлевским солнцем? Ведь и до революции заменяли новыми обветшавшие храмы? Ведь и Баженов сносил древние здания в Кремле, чтобы выстроить новый классический дворец? Не упрекнем же мы сегодня Ивана Калиту в том, что он не сохранил Москву Юрия Долгорукого!

Эти аргументы десятки лет слышат защитники культурного наследия России. Едва рискнут они поднять голос в защиту памятника, попавшего в прицел политического или коммерческого интереса властей или бизнесменов, их сразу припирают к стенке: да вы же, господа, против прогресса! Город — не музей, город — для людей, он всегда так развивался и будет развиваться.

Вот и Юрий Лужков в недавней пространной статье в «Известиях», обосновывая необходимость и неотвратимость «реконструкции» Москвы под собственным руководством, опять напоминает, что строители нынешнего Московского Кремля снесли крепость Дмитрия Донского, что для возведения храма Христа Спасителя разрушили древний Алексеевский монастырь, что Москву «нельзя заставить застыть, крикнув: „Остановись, мгновенье!“»

И хотелось бы верить, что со времен Ивана Калиты, да хотя бы и со времен Баженова, представления нашего общества о ценности и значимости исторических памятников не много изменились, да верится в это с трудом, если современные зодчие и крепкие хозяйственники ссылаются на разрушителей прошлого до сих пор. А если и изменились представления, то, пожалуй, в худшую сторону — того же Баженова уже его современники критиковали за разрушение исторических памятников, да и Екатерина II быстро свернула «стройку века» и велела восстановить все порушенное.

Все-таки просвещенная была государыня, с Вольтером переписывалась, пыталась даже русскую историю сочинять, пчеловодством не увлекалась…

Со школьной скамьи мы помним «ленинское учение о двух культурах», о культуре господствующих и культуре угнетенных классов, борющихся между собой. Последние пятнадцать лет над тезисами Ленина принято иронизировать, но не над собою ли мы иногда смеемся? В истории прежней и современной России, похоже, и в самом деле боролись и борются две культуры, правда, независимые от классовых различий, Одна — культура традиции, культура естественного, органического развития, культура бережного отношения к национальному наследию — настоящему фундаменту любых преобразований, в конечном итоге определяющему их результаты. И другая культура — культура безжалостного, бездумного, безграмотного новаторства — в политике, экономике, социальной жизни, искусстве. Новаторства, готового принести любые ценности в жертву творчеству нового как такового. Отвлекаясь от культурной темы, спросим себя — не его ли отравленные плоды мы пожинаем последние пятнадцать лет?

И, возвращаясь к культурной теме, вспомним слова теоретика футуризма Н. Н. Пунина: «Разорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы — как не мечтать об этом новому художнику, пролетарскому художнику, новому человеку». Конечно, вряд ли кто из «творцов» — художников и политиков нашего времени — рискнет сегодня под ними подписаться. Но помните… в одну предвыборную кампанию в Москве любили повторять: «Верьте только делам!» Им и приходится верить. Посмотрите, если повезет, на современную Москву с колокольни Ивана Великого. Или с Воробьевых гор. Сравните со старыми картинами и фотографиями. Сравните прежние и нынешние панорамы Кремля.

И подумайте — можно ли, оглядывая современную панораму Москвы, понять: какие, например, были основания у Гоголя, любовавшегося Москвой с бельведера Пашкова дома, сказать задумчиво: «Как это зрелище напоминает мне вечный город»? Невозможно. Нету их, оснований. Съедены реконструкциями, нынешние лишь подъедают последнее.

А «вечный город» — Рим — между тем остался Римом. Париж — Парижем. И другой наш «вечный город» — Константинополь — весьма похож на свои портреты столетней давности. А ведь это все мегаполисы не меньше нашего, столицы развитых государств, пережившие, как и Москва, тяжелый XX век — с войнами, оккупациями, переворотами, революциями. Но они, в отличие от Москвы, остались собою.

Может быть, потому, что не жили под пятой «профессоров»?