Уникальные способности

Сергей Тхоржевский Уникальные способности (рассказ)

Чего только нельзя себе вообразить! В том числе такое, чего никогда не было, нет и вряд ли когда случится. Но даже в самых невероятных предположениях непременно таится искорка надежды или тревоги: а вдруг? А вдруг это все-таки возможно?

Когда я слышу или читаю о телепатических явлениях, во мне всякий раз берет верх трезвая (может быть, излишне трезвая) мысль, что все это иллюзии, случайности или просто обман. Однако сомнения, опрокинутые вескими доводами, не исчезают. В моей необразованной голове возникает зыбкий вопрос: если есть люди, способные в самом деле читать чужие невысказанные мысли или услышать звякнувшую в стакане ложечку на расстоянии нескольких городских кварталов, то, может быть, эту редчайшую способность окажется возможным как-нибудь закрепить и развить?

Вероятно, это чистейшая фантастика. И все-таки… Разве это невозможно себе представить?

Ну, попробуем. Представим себе некоего замечательного профессора. Он отыскал молодого человека с телепатическими способностями и сумел в нем, уж не знаю как, эти способности развить, обострить его слуховое восприятие, усилить способность настраиваться, подобно радиоприемнику, на ту или иную мозговую волну.

Профессор, разумеется, немолодой. Морщинистое лицо, усы щеточкой. Характер у него скверный: профессор всю жизнь вырабатывает в себе терпеливость, которой у него нет от природы, поэтому он раздражителен и может показаться злым. Придумаем ему редкую фамилию. Например — Череменецкий.

Другой необходимый персонаж — молодой человек с телепатическими способностями. Нестеров Саша. Мне кажется, у него должны быть подвижные брови, губы, даже уши. И кончик его носа, длинного и тонкого, может подергиваться от особой внимательности. Это человек-локатор. Глаза у него маленькие, спрятанные под светлыми ресницами.

И, конечно, у него есть девушка, она должна быть его противоположностью: большие карие глаза, носик мягкий, подушечкой, цвет лица чудный, свежий, в общем — прелесть. Она собирается за него замуж, как только окончит третий курс института. Саша этого момента ждет с нетерпением. И между прочим — даже совсем не между прочим — ждет этого момента и профессор Череменецкий. У него на ожидаемое событие свой сугубо научный взгляд. Профессора чрезвычайно интересует, какие у Саши Нестерова будут дети, какие в них проявятся наследственные качества. Главное, окажутся ли в них генетически закреплены уникальные способности отца, то есть Саши?

А девушка эта, назовем ее Галей, о Сашиных способностях, конечно, знает и прямо-таки расцветает от восхищения. Мечтает, что он прославится. И чем скорее, тем лучше. Ведь мог бы уже выступать по телевидению или же открыто, перед публикой, и всех потрясать.

Но вот этого Череменецкий допустить не хочет. Он считает — и, предположим, он прав, — что особые телепатические способности нельзя растрачивать попусту, их необходимо сначала развить до максимального уровня, а затем отдать на службу науке и обществу. Саша Нестеров представляет собой своеобразный конденсатор, и не надо торопиться его разряжать. По настоянию профессора Череменецкого Саша старается нигде и ничем не выдавать своих уникальных способностей. Ему надо спокойно закончить университет.

Выступлений перед публикой Саша не жаждет. Он не тщеславен. Кроме того, он успел убедиться, что без определенного интереса к определенному человеку чтение чужих бегущих мыслей — занятие далеко не всегда увлекательное. Проникаешь в них — и приоткрываются тебе не очень понятные суждения о людях, с которыми ты незнаком, размышления о делах, для тебя неясных, ожидания (ты их не в состоянии разделить), обрывки сугубо личных воспоминаний (постороннего они не волнуют).

Встречи с Галей для Саши не только радостны, но и мучительны. Он знает, что Галя его любит, но она не может вообще не обращать внимания на других мужчин. Этого никто не замечает, но ведь он-то видит ее насквозь. Если на улице оглянулся на Галю прохожий и она чувствует на себе восхищенный взгляд, в ней сразу загорается интерес: кто он? что он? А вдруг сейчас догонит и захочет познакомиться?

По теории профессора Череменецкого — слабые, почти не различаемые телепатические способности имеет каждый. Если научиться их развивать в каждом, это небывало повысит общий нравственный уровень человечества — ведь тогда ложь окажется практически невозможной, сразу разоблачаемой. Люди просто вынуждены будут — хотят они того или нет — всегда говорить правду. Как теперь невозможно солгать в разговоре с Сашей Нестеровым, так в отдаленном будущем нельзя будет солгать в разговоре никому и ни с кем.

— Вы совершенно в этом уверены? — спрашивает Саша.

— Да! — с пылом отвечает Череменецкий, затягивается сигаретой, и струйки дыма вылетают из его ноздрей.

— Забавно получается, — с усмешкой замечает Саша. — Вы мечтаете о временах, когда никто не сможет лгать, а сами вот сейчас мне солгали. Ведь вы, честно говоря, совсем не уверены в своей теории.

— С вами, Саша, трудно говорить… — смущается Череменецкий и мнет пальцами сигарету.

— Боюсь, что в том отдаленном будущем, которое вы себе вообразили, каждому будет трудно говорить с каждым. Мне трудно уже теперь.

Да, телепатические способности Саши начинают угнетать его самого.

Профессор Череменецкий добился для него отдельной однокомнатной квартиры, дабы человек с уникальными способностями жил один и никто его лишний раз не беспокоил. Но уже в стенах этой квартиры Саше то и дело становится не по себе. Например, слышит он легкий шум в квартире этажом выше — ну просто шаги по его потолку. Прислушивается невольно — и начинает отчетливо слышать разговоры соседей наверху. Разговоры обычные, будничные, совсем они ему неинтересны. Он старается не прислушиваться ни к чему, но это у него как-то не получается. Он стал плохо спать, затыкает уши ватой, часто мучается от головной боли, и профессор Череменецкий этим не на шутку встревожен. Еще не хватало, чтобы Саша испытывал дополнительный стресс, изнашивал свою нервную систему. Но что делать? Может, помогла бы особая звукоизоляция? Обить стены пробкой?.. Это легко сказать, но трудно сделать!

Все же надо испытать, поможет ли Саше максимальная звукоизоляция. А где ее найти? В каком здании она максимальна? «Наверно, в тюрьме», — подумалось Череменецкому, и он решил отхлопотать для Саши отдельную камеру. Разумеется, Саша должен иметь возможность в любой момент свободно туда войти и в любой момент оттуда выйти. Он должен быть избавлен от всяких неприятных ощущений.

О встрече с начальником тюрьмы Череменецкий договорился по телефону.

Оставив машину у тюремных ворот, Череменецкий с портфелем в руке направился к проходной. Нетерпеливо топтался, пока ему выписывали пропуск. Затем железные двери, лязгнувшие уже за спиной, заставили его вздрогнуть. Шагая по бетонному полу коридора, он подумал, что, может быть, не следовало ехать сюда, но отступать было поздно.

И вот перед ним начальник тюрьмы, майор Сидоренков, лысеющий, грузный, с медным отблеском редких лоснящихся прядей на темени. Профессора он принял хмуро и с нескрываемым недоумением. Отрывисто сказал:

— Садитесь. Я вас слушаю.

Череменецкий сел, стиснул пальцы и хриплым прокуренным голосом произнес:

— Мне нужна одиночная камера.

Майор Сидоренков откинулся в кресле:

— То есть… как прикажете вас понимать?

Череменецкий расстегнул портфель, достал необходимый документ — уже с печатью и подписанный кем следует. Затем начал довольно несвязно объяснять, какое небывалое значение могут иметь его научные опыты с такой уникальной личностью, как Александр Нестеров.

— Я хочу доказать, — говорил Череменецкий, барабаня пальцами по коже портфеля, — что нынешний человек вовсе не венец творения. Он может прогрессировать биологически.

— Давайте ближе к делу, — сказал майор Сидоренков. — Зачем вы хотите запереть его в камеру?

— Не запереть, нет! Ни в коем случае! — воскликнул Череменецкий. — Ему нужна абсолютная тишина и максимальная звукоизоляция. Вот и все.

Майор задумался, подпер ладонью мясистую щеку. Потом сказал, вздохнув:

— Я бы на вашем месте отправил его куда-нибудь подальше в лес, нашел бы ему заброшенную избу. И пусть ему там кругом птички поют.

— Но он постоянно нужен нам в институте, — возразил Череменецкий, — мы заняты изучением функций его головного мозга…

— Ладно. — Майор Сидоренков встал. — Пойдемте, посмотрим.

Они вышли из кабинета, и майор повел профессора по коридорам, лестницам и переходам. И, наконец, привел в коридор-тупичок, где не ходил вдоль камер позвякивающий ключами коридорный, — было пусто и абсолютно тихо.

— Тут все камеры пусты, — сказал майор Сидоренков. — Выбирайте любую.

Череменецкий прошел в самый конец тупичка, открыл дверь камеры и остановился.

— Мрачновато, — заметил он, несколько упав духом.

— А вы чего ожидали? — сердито спросил майор.

— Но ведь камеру можно иначе обставить… — Череменецкий стиснул пальцы. — Можно занавесить решетку на окне, чтобы она даже… не подозревалась. Эту табуретку — вон. Можно вместо этой жалкой лампочки — приличную люстру. В угол — телевизор. Диван, стол, этажерку, пару стульев. Да, я забыл сказать: необходим телефон. С ним лучше разговаривать по телефону. При непосредственном разговоре — он понимает больше, чем следует. Итак — телефон! Разрешение я достану. Все расходы, разумеется, не за ваш счет, а за наш. Да, еще надо приделать к двери ручку с внутренней стороны. И закрыть на двери глазок с обеих сторон — фанерой, что ли.

Череменецкий приготовился к тому, что Сашу придется уговаривать: не захочет ночевать в тюрьме. Но Саша отнесся к новому предложению профессора легко и даже с некоторым любопытством.

Через два дня он позвонил Череменецкому, и оказалось, что звонит из своей камеры — телефон ему туда уже проведен.

— Непременно зайду. — Череменецкий почувствовал, как отлегло от сердца: ведь он мысленно уже ругал себя за эту затею, — Зайду сегодня же!

Вечером он приехал в тюрьму. С собой привез увесистый сверток — восемь томов собрания сочинений Анатоля Франса — в подарок Саше. На новоселье, так сказать.

Тупичок, который вел к Сашиной камере, порадовал профессора ковровой дорожкой: она приглушала шаги. Дверь камеры уже была выкрашена белой масляной краской. Причем закрашенным оказался, конечно, и номер камеры. Глазок на двери исчез. Череменецкий взялся за дверную ручку и услышал изнутри Сашин голос:

— Заходите, профессор!

Череменецкий открыл тяжелую дверь и поразился перемене: бетонный пол камеры был покрашен в оранжевый цвет, стены — в розовый, а по верхнему краю стен появился веселенький красненький бордюрчик. Под потолком сверкала хрустальная люстра. Окно с решеткой закрывали розоватые — в тон стен — портьеры. Телевизор в углу что-то показывал, но молчал: при включенном изображении был выключен звук. В другом углу стояла бамбуковая этажерка. Саша и майор Сидоренков сидели на диване и играли в шахматы. Сидоренков был в форме, но в домашних войлочных туфлях. Он обернулся к Череменецкому и благодушно сказал:

— Я вот уже две партии просадил. И третью, видать, тоже проиграю.

— Мне, признаться, неинтересно играть, — Саша улыбнулся как бы извиняясь, у него дернулись брови и губы. — Я же каждый ход его знаю заранее. Вот сейчас он подумал про меня: «Не дай бог, пойдет конем», — ну, я, конечно, конем и пошел.

— А не то бы я тебя обставил, — сказал Сидоренков. — Да, завидно устроена твоя голова… А как вам, профессор, нравится Сашина комната?

— Это почти гостиничный номер люкс.

— Да! Только вот ванная… далековато. Я еще предлагаю тут повесить картину. Что-нибудь такое для души. Пейзажик. Уже пробовал в стену вбить гвоздь — не получилось. Молоток не берет, гвозди гнутся. Надо будет принести дрель.

— Я принес тебе, Саша, Анатоля Франса, — Череменецкий поставил книги на этажерку. — Почитывай иногда. Полезно. Хотя бы на сон грядущий.

— Дорогой профессор, — Сидоренков откашлялся и расправил плечи, — у меня есть идея и конкретное предложение. Собственно предложение не вам, а Саше. Но я, конечно, должен согласовать это с вами. Думаю, вы не откажете. Вы же умный человек и все поймете.

— Дипломат! — Саша с коротким смешком кивнул на майора. — Чувствуете, профессор, как он к вам подъезжает?

— Саша, я сдался. — Сидоренков смешал фигуры на шахматной доске. — Дело вот в чем, профессор. Я хочу… нет, я считаю необходимым пригласить нашего друга Сашу Нестерова как консультанта… нет, как эксперта на допрос преступников, находящихся под следствием.

Череменецкий мысленно чертыхнулся, возвел глаза к потолку и с досадой подумал: вот ведь — искал для Саши абсолютной тишины, абсолютного покоя, а тут… И, сдерживая раздражение, сказал:

— Уникальные способности нашего друга должны еще в нем основательно укрепиться, а потом уже расходоваться. Его нервная система нуждается в закалке и тренинге. Он нужен науке.

Тогда майор Сидоренков нагнул голову, блеснув медными прядями волос, и сказал, понизив голос:

— Тут дело серьезное. Мокрое. Прячут концы. Их нужно изобличить. Припереть к стене. Это можно сделать, если подлые мысли их будут угадываться во время допроса.

— Я согласен, — внезапно сказал Саша. — Согласен угадывать подлые мысли. Только ненадолго. Не на всю жизнь.

И вот Саше Нестерову приходится демонстрировать свой дар при допросе некоего уголовника.

Просторный кабинет. За окном смеркается, синеет. Зудят, подобно комариному рою, лампы дневного света под потолком. Следователь за столом оттачивает карандаш. В углу на стуле ерзает этот самый уголовник.

Глаза бы на него не глядели. Не надо быть телепатом, чтобы догадаться, что это за тип. Подозревается, что он убил и ограбил старушку. Никакого раскаяния на его лице не написано. Пожалеть он способен не о том, что совершил, а лишь о том, что попался. Убежден, что воруют все, у кого есть возможность что-либо украсть. Спроси такого: ну, а что, например, станут красть художник, певица, писатель? Ответит, что художник, небось, ворует краски, певица — губную помаду, а писатель только и думает, как бы ему спереть в редакции пишущую, машинку. Не воруют, конечно, те, кто по бездарности воровать не умеет или по трусости боится. Наиболее даровитые не только воруют, но и не попадаются. Так думает тот, кто сейчас ерзает на стуле. При этом он старается изобразить на своем лице кротость и вытирает потные ладони о штаны.

Начинается допрос, и Саша Нестеров заносит в протокол не только слова, но и мысли этого уголовника.

Вот протокол:

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Напрасно отпираетесь, Сизолобов. Не думайте, что вам удалось не оставить никаких следов.

СИВОЛОБОВ: Не может быть никаких следов. Я там не был. (Мысленно: «Какие же следы? Кровь на пиджаке? Так я ж его уже в химчистку отдал».)

СЛЕДОВАТЕЛЬ: А что скажете по этому поводу вы, товарищ эксперт?

НЕСТЕРОВ: На пиджаке, который отдан в химчистку, обнаружены пятна крови.

СИВОЛОБОВ: Это у меня из носу кровь шла. (Мысленно: «Насчет пиджака — обойдется. А японский халат, который я Соньке подарил, она уже выстирала».)

НЕСТЕРОВ: Были следы крови и на японском халате.

СИВОЛОБОВ: Какой еще японский халат! Не видел я никакого халата! (Мысленно: «Продала меня Сонька! Ах, сука! Ну, выйду отсюда — попляшет у меня! И золотые часы у нее заберу!»)

НЕСТЕРОВ: А где вы взяли золотые часы?

СИВОЛОБОВ: Не брал я золотых часов! (Мысленно: «Все. Сонька раскололась начисто. Ну, ничего. Скажу — оклеветала из ревности. Лишь бы Генка Смирнов не подгадил. Авось он успел уже загнать каракулевое манто».)

НЕСТЕРОВ: Ну, а каракулевое манто вы тоже не брали?

СИВОЛОБОВ: Не брал! (Мысленно: «Зацепили Генку, гады. Ну, его не так просто расколоть, как Соньку. Знает: если расколюсь я — сидеть и ему в тюряге лет десять. Он же старуху душил, когда я ее по голове двинул».)

НЕСТЕРОВ: А что взял ваш приятель Геннадий Смирнов?

СИВОЛОБОВ: Нет у меня такого приятеля! То есть был когда-то. Но я его уже сто лет не видал.

НЕСТЕРОВ: А кто старушку душил, когда вы ее по голове ударили?

СИВОЛОБОВ: Не бил я ее по голове! Это она, может, головой об стол ударилась, когда упала!

НЕСТЕРОВ: Отчего ж она упала?

СИВОЛОБОВ: А Генка ее душил!

НЕСТЕРОВ: Но кровь старушки — на вашем пиджаке.

СИВОЛОБОВ: Это я нечаянно! Сгоряча! Я не собирался ее убивать!

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вам остается подписать признание.

Преступник прерывисто сопит и заскорузлыми пальцами выводит подпись на допросном листе. Потом говорит растерянно:

— Как же вы это все так быстро узнали?

— Я специалист по чтению мыслей, — гордо отвечает Саша.

Это в нем пробудилось тщеславие, захотелось произвести впечатление… Ах, не надо ему было себя раскрывать!

В первом часу ночи — только Череменецкий лег спать — его будит телефон. В трубке недовольный голос Саши:

— Скажите этому Сидоренкову, что я не арестант и нечего мне выговаривать за то, что поздно прихожу. Простите за беспокойство. Спокойной ночи.

А на другой день Сидоренков объясняет профессору:

— Теперь, когда Саша Нестеров помещен здесь, у меня, я, понимаете, чувствую ответственность за его жизнь. Учтите, преступники могут попытаться с ним расправиться.

И, конечно, предостерегает он не зря.

Некий Геннадий Смирнов, скрывающийся от ареста, подкарауливает Сашу в безлюдном месте и бьет его сзади гаечным ключом по голове.

Бедный Саша, могу вообразить, как ему было больно…

Какой ужасный получается финал…

Но это еще не самый конец. Оборвать рассказ на этом месте просто невозможно.

Если б я не боялся, что читатели меня засмеют, я бы закончил рассказ так: в больницу к умирающему приходит Галя. Она горячо целует его в губы — и он вскакивает живой и совершенно здоровый.

Ужасно нравится мне такой конец, но, чтобы избежать осмеяния, напишу другой. Пусть не фантастический, зато самый что ни на есть благополучный для моего героя.

Саша постепенно выздоравливает, но оказывается, что телепатические способности он утратил и никого больше не может видеть насквозь. Он стал нормальным человеком, настолько нормальным, что профессор Череменецкий в трансе (или даже в отчаянии), забывает бриться и обрастает жуткой щетиной.

— Не огорчайтесь! — говорит ему Саша. — Не может быть, чтобы я оказался единственно возможным объектом для ваших исследований. А меня поздравьте: женюсь. Буду — как все. И никто не станет меня избегать потому, что я могу заглянуть в душу. Вы, например, предпочитали разговаривать со мной по телефону…

— Это не совсем так… — смущается Череменецкий.

— У вашего любимого Анатоля Франса я вычитал, что быть счастливым в семейной жизни можно лишь ценой известной доли незнания. В самом деле… Раньше я ведь ревновал Галю на каждом шагу. Потому что читал ее мысли, даже самые мимолетные. Теперь я к этому неспособен — и как мне стало легко!

— Когда у вас родится ребенок, непременно сообщите мне, — говорит Череменецкий, дергая Сашу за пуговицу, — я буду следить за его интеллектуальным развитием.

Теперь Саша и Галя уже муж и жена. Под вечер оба торопятся домой, встречаются возле автобусной остановки.

Держась за руки, входят в подъезд дома и на первые ступеньки лестницы. Им нравится целоваться в лифте — при этом кажется, что лифт быстрее взлетает наверх.