Ущелье Печального дракона (сборник)

Стажировка у Тариэла Научно-фантастическая повесть

Тигропитомник на Амуре: Азмун (2.VII. 8-20 по общемировому времени).

Тигр замер, широко расставив передние лапы, готовый то ли прыгнуть, то ли отступить. Он впервые видел так близко человека, столь неожиданно появившегося на его пути. Босой и оголенный до пояса юноша с мокрыми от купания волосами смотрел тигру прямо в глаза, улыбался и, похоже, не собирался уступать дорогу.

Азмун улавливал смятение зверя и ждал, когда тот оправится от неожиданности и сделает выбор. Если тигр бросится, Азмун успеет выдернуть предохранительное кольцо на поясе и тогда… Он еще шире улыбнулся, вспомнив, как в прошлые каникулы в Коралловом море его атаковала акула: защитное поле отбросило ее, точно теннисный мячик.

Тигр продрался к водопою сквозь чащу кустарника; вся шкура его была облеплена репьями и растительным сором, что придавало зверю вид большой взъерошенной кошки, которую потрепали невесть какие псы. Он никак не мог взять в толк, почему низкорослый человек ведет себя так безбоязненно. Однако опыт соприкосновения с людьми, наблюдавшими за животным миром окрестных лесов, подсказывал властелину тайги, что человека — даже если он подросток, — лучше обходить стороной. Здравый смысл победил и на сей раз: грозно рыкнув — больше для подкрепления собственной уверенности, чем для острастки, — хозяин таежной округи трусливо попятился и как-то боком, с поджатым хвостом втиснулся назад в колючий кустарник.

Азмун вернулся на берег реки, где оставались его сумка и снятая одежда. Купаться больше не хотелось. Он развернул скатанный в плотный рулончик мягкий, похожий на полотенце экран, пристроил его на ветке молодого деревца, переключил регулятор шлемофона на «прием», а сам растянулся поодаль на песке и принялся ждать, поминутно жмуря свои чуть раскосые миндалевидные глаза от теплых лучей нежгучего предвечернего солнца. До встречи с Учителем оставалось минут двадцать. Азмун с радостью предвкушал скорое возвращение к привычному интеллектуальному напряжению и азарту творческого поиска, стараясь предугадать предстоящее задание.

Ягодные плантации близ Астрограда: Вадим (8-40).

Солнце приближалось к зениту. Вадим парил высоко над землей. Он то выключал антигравитацию и камнем падал вниз, то вновь включал управление, и невидимая сила, точно катапульта, подбрасывала его в поднебесье. Эластичный скафандр плотно облегал тело, но не стеснял движений. Внизу несколько автоматов обрабатывали широченные гряды клубники. Слева четким контуром прорезались очертания большого города.

Сделав последний кувырок, Вадим спланировал прямо на крышу одного из комбайнов. Несмотря на предполуденный зной, она была прохладной, как валун, покрытый утренней росой. Плотная матовая поверхность, возвышавшаяся меньше чем на полметра над ровными темно-зелеными кустами, чуть вибрировала от работы скрытых моторов и приятно щекотала тело.

Распластавшись у самого края, с той стороны, где грядки оставались неубранными, Вадим поймал несколько спелых кровавоналитых ягод и вдохнул из горсти сладкий аромат. И тотчас же из каких-то неведомых уголков памяти возникли самые что ни на есть детские, чуть ли не ясельные воспоминания: он и множество других мальчишек и девчонок сидят вокруг низкого расписного стола, сплошь уставленного тарелками с клубникой, сдобренной сахарной пудрой и взбитыми сливками.

Он умышленно выбрал для связи эту удаленную плантацию, предпочитая уединение сутолоке переговорных залов. Здесь, вдали от города, ему никто не мешал, а энергополе уборочного комплекса позволяло получить объемное изображение. Юноша принялся было рассчитывать, в какую сторону лучше направить поток принимаемых сигналов, но потом сообразил, что, дойдя до конца грядки комбайн все равно повернет назад. Вадим даже ухмыльнулся, представив висящее в воздухе объемно-поясное изображение Наставника, которое описывает полукруг при повороте машины.

Все — каникулы закончились. Целый месяц промелькнул, как один день. Позади и двухнедельное плавание вокруг мыса Горн, и поездка в Марафонский мемориал, и долгие часы в архивных залах, тишину и особый книжный запах которых он так любил. Последние каникулы в его жизни и всех, кто месяц назад расстался со школой. Теперь начинался новый этап — индивидуальное обучение под руководством опытного Наставника, одного из многотысячной армии добровольных учителей, кто ежегодно набирал себе воспитанников из числа окончивших школу первой ступени.

Рыбзавод на Арале: Батыр (8-45).

Уже давно Батыр уговорил отца, чтобы тот позволил ему воспользоваться центром управления пятого цеха для выхода на первую учебную встречу. Хотя система связи здесь была самая обыкновенная, подчиненная исключительно производственным нуждам, да к тому же еще и видавшая виды, — зато она, как полагалось, была многоканальной и позволяла моментально связываться с разными точками и переговариваться со многими людьми.

Батыр пришел заблаговременно, проверил экраны, включился в главную сеть, сообщил свой номер и стал ждать вызова, утонув в глубоком кресле. Сквозь прозрачные полуовальные стены во все четыре стороны открывалась панорама цеха. Всюду, куда ни глянь, — стройные ряды автоматов, бесшумно скользящие ленты конвейеров, деловито снующие автопогрузчики. Десятки тысяч полупрозрачных консервных банок сверкали на транспортерах, как чешуя гигантского морского змея, и двигались стройными рядами, подобно перестраивающимся латникам. А прямо перед глазами — табло, мельтешащие цифрами, россыпи кнопок и клавишей, телеэкраны ближней и дальней связи.

Конечно, чаще всего Батыр поглядывал туда, где, по его расчетам, должна была появиться Лайма. Как и с остальными друзьями, он не виделся с ней с самого выпускного вечера, когда их класс в последний раз собрался в полном составе: по окончании школы первой ступени, ученики разбивались на небольшие группы по три — четыре человека и после месячного отдыха отправлялись на стажировку.

В тот вечер Батыр впервые увидел Тариэла. Он стоял в общей массе гостей, выделяясь среди других смуглотой, высоким ростом и длинными волосами. Все разом узнали это спокойное и вместе с тем суровое лицо, которое еще недавно мелькало почти в каждой передаче новостей.

Но больше всего в тот день Батыра волновало другое: он попал в разные группы с Лаймой. Поэтому, как только завершился торжественный акт и ученики кучками собрались вокруг новых воспитателей, Батыр решительно направился к высокому смуглому космонавту, который о чем-то вполголоса беседовал с Лаймой и, прервав разговор, твердо сказал: «Учитель, я хотел бы заниматься с тобой». Тот внимательно взглянул на юношу большими, черными глубокими, как бездна космоса, глазами и ласково сказал: «Спасибо, друг, я выбрал троих, но рад, что теперь вас будет четверо!». То была их первая и до сих пор единственная встреча с Наставником.

Лесопарк на балтийском побережье: Лайма (8-50).

Она почти бегом пересекала площадь — наискось от памятника героям Прорыва к центру Земли, мимо метроспуска, откуда плавно выносило непрерывный поток людей. По тенистым аллеям, звездой сходившимся к памятнику, движущиеся тротуары несли встречные людские реки.

Дворец связи находился здесь же, на площади, но Лайма чувствовала, что опаздывает. Хотя до встречи с Учителем оставалось минут десять, надо было успеть еще сдать свой жетон, подняться наверх в учебный зал, найти свободную кабину и набрать нужный код. Ох, как неловко и стыдно опаздывать на первую же встречу. Что подумает Тариэл, когда на его вызов ответит красный сигнал? А что скажет? Это ведь не Батыр, который уже заранее подготовил бы очередную плоскую шутку, что-нибудь вроде: «Если девчонка не научится опаздывать, она никогда не станет женщиной. С природой шутки плохи — к ее законам лучше приспосабливаться, нежели пытаться их изменить».

Но что скажет (опоздай она хоть на пять секунд) человек, который привык к четкой работе сложнейших механизмов и действия которого еще совсем недавно старалась предугадать вся Земля, чтобы на любой его запрос мгновенно отреагировать всей мощью и мудростью планеты. Да что там планеты — все околосолнечное пространство было в полной готовности, когда обессиленный звездолет с единственным оставшимся в живых командиром оказался наконец досягаемым для спасательных команд.

Месяц назад по окончании школы девушка поначалу с трудом могла поверить, что знаменитый капитан звездолета «Алишер», чье безрадостное возвращение на Землю вот уже больше года находилось в центре внимания всей Земли, и есть их новый Наставник. Он как-то бережно погладил длинные пушистые волосы Лаймы, вздохнул и добавил: «Единственно, о чем жалела Радмила: что у нас нет детей». От этих слов пахнуло горькой безысходностью древних трагедий, отчего подростки, стоявшие вокруг, сразу примолкли и посерьезнели. Но Наставник не дал ученикам расстроиться и, дабы не поблекли краски прощания со школой, перевел разговор на другую тему.

Космоцентр в Бюракане: Тариэл (8-55).

Ему хотелось сосредоточиться перед началом беседы. Что сказать ученикам — он решил давно, но каким тоном это будет сказано — зависело от настроя последних минут. Вся жизнь его состояла в том, чтобы ставить задачи другим (и решать их вместе с другими). Он привык отдавать команды четко, почти автоматически, и, отдавая их, уже думал о результатах исполнения, заранее вписывая эти результаты в целостное представление о ситуации и основывая на таком полуинтуитивном прогнозе все последующие действия. Но нужен ли сейчас этот с годами приобретенный опыт? Не лучше ли припомнить собственное детство и своего первого Наставника? Наставника — который не столько наставлял, сколько направлял, советуя, если нужно, незаметно и неназойливо.

Решение — всегда поиск, а в поиске все равны. Тем более — что найти воспитанникам нужно самих себя. Но разве и не ему тоже? Спрашивая их — разве не будет он одновременно спрашивать и самого себя? В который раз! И с каждым днем — все ожесточенней. Этот беспощадный самосуд, терзавший его еще по дороге на Землю. Здесь он — герой, и каждый скажет, что он принял единственно возможное и единственно правильное решение. Он тоже это знает — как никто другой. Но откуда же тогда такое отвратительное чувство: что он никогда больше бы не смог войти в рубку космического корабля? Почему и спустя год после возвращения на Землю по-прежнему продолжает сверлить его один и тот же вопрос: «Правильно ли?»

Этот вопрос, как Эринии — Ореста, будет теперь преследовать его по пятам всюду и всегда. И что же теперь — идти с ним к ученикам? Нет, он, конечно, не станет спрашивать их: правильно ли он поступил, потому что ничего, кроме «правильно» ему не ответят. Зато он может спросить: «А как бы поступили вы на моем месте?» Спросить не сразу, нет, а как-нибудь потом, когда каждый мысленно проживет его жизнь по-своему. Тогда, быть может, и заранее известный ответ прозвучит совсем по-иному?

Но вправе ли он спрашивать об этом четырнадцатилетних — уже не детей, но еще и не взрослых? Конечно, он волен проводить уроки нравственности как считает нужным. Но верно ли будет обращать личную и общественную трагедию в игру или задачку на смекалку? Хотя сомнения и укрепляют характер, его задача куда более важней — воспитание чувства долга, о котором ученики имеют пока что лишь общее представление. А нужно, чтобы оно вошло в их плоть и кровь, чтобы, став взрослыми, они везде и всюду умели действовать в соответствии с долгом.

В руководствах по педагогике и психологии это чувство именуется феноменом Куликова поля (по месту стародавней битвы между ордой захватчиков и насмерть ставшими против нее русскими воинами, которые шли на бой с глубоким осознанием долга — не только перед оставленным домом и семьей, но и перед всем народом и будущим Родины). Поэтому психологически Куликово поле — не та давно перепаханная земля и не холодные росы на поблекшей траве, которые далеким осенним утром разделяли две замершие в ожидании рати. Куликово поле — оно и в сердце, и в памяти. В жизни каждого человека бывает свое Куликово поле — тот незримый никем оселок, проверяющий людскую зрелость, когда от решений и поступков человека зависит судьба настоящего и будущего, когда он вдруг ощущает сопричастность к незнакомым людям и событиям и поступает так, как велит ему долг.

Но это чувство не прирожденно — оно выковывается в процессе мужания и осознания себя гражданином человечества. Помочь окрылиться еще не научившимся летать — и есть главная задача воспитателя. Более важной цели сейчас нет! Все необходимые знания получены в школе, остальное — приобретается путем самообразования. Любая информация — доступней, чем воздух. Но умения осваивать ее и использовать, еще мало, чтобы стать взрослым. Человек остается человеком. Он — не бездушный компьютер, поглощающий и перерабатывающий информационные Монбланы.

Простая истина: как бы ни было совершенно общество — дети приходят в этот мир, ничего не зная о нем, и застают такую систему отношений и ценностей, которые сложились задолго до их появления на свет. Каждому новому человеку приходится сполна повторять весь путь индивидуального развития: учиться сосать грудь, держать ложку, стоять на ногах, ходить, читать, управлять автоматами и, наконец, самое сложное — владеть собой: уметь понимать не только себя, но и других, жить интересами общества, как и своими собственными, учиться культуре чувств, любви, самопожертвованию. Никогда не было и не будет более возвышенной и благородной задачи, чем воспитание Человека! Поэтому Тариэл нисколько не колебался, когда ему предложили подобрать группу стажеров среди оканчивающих школу первой ступени. Рано или поздно это ожидало всякого. Не вина Тариэла, что ему пришлось взять на себя такую обязанность несколько раньше, чем было принято…

Тихое жужжание зуммера, прервав его мысли, просигналило, что пора выходить на связь.

Встреча: 9-00.

Тариэл не любил объемных изображений. Сказывалась привычка, приобретенная в длительном космическом полете. Среди мерцающих рядов прямоугольных экранов — как в командном пункте звездолета — он чувствовал себя уверенней. А бесплотные призраки объемных изображений — особенно, когда их было несколько, — отвлекали и раздражали своей неправдоподобной скученностью. Поэтому он предпочел допотопную экранную систему со множеством кнопок и тумблеров самым совершенным современным залам, где в тишине и полумраке парили голографические призраки.

Движением пианиста Тариэл нажал сразу четыре клавиши. Возле каждой были наклеены рисунки различных деревьев — тех самых, которые посадили родители в день рождения своих детей и к которым теперь ежегодно каждый из них прибавлял по одному саженцу: Азмун — лиственницу, Вадим — ясень, Батыр — чинару, Лайма — сосну. Всего пятнадцать деревьев на каждого (самое большое — родительское) — не скоро же еще им гулять по своим аллеям. Это у него в Приэльбрусье целый ореховый лес, сажаемый, правда, всей семьей, но там целая делянка и с его монограммой. Пока он отсутствовал, братья и друзья каждый день рождения собирались, чтобы подсадить новое деревце.

В глубине экранов на серебристом фоне возникли лица учеников. У всех был озабоченно-сосредоточенный вид, один Азмун улыбался восторженно и белозубо. Глядя на жизнерадостного нанайца, Тариэл тоже улыбнулся в ответ и чуть помедлив, произнес, обращаясь ко всем:

— Я рад, что мы снова вместе, друзья. Месяц — большой срок, и наверное каждому есть о чем порассказать. Но только двое, не считая меня, могут видеть и слышать всех сразу. Так что подготовленные доклады откладываются до следующего раза. Вам все равно придется собраться вместе для выполнения первого задания. Не обессудьте, ребятки, но я выбрал то, что знакомо мне лучше всего: космоплавание. Предлагаю проиграть экспедицию на Муаровую планету. Прежде всего разберитесь с исходным материалом. Я договорился с Астроградом, чтобы вам выделили отдельный канал и предоставили всю необходимую информацию. Подумайте сами, кому координировать работу и докладывать о согласованных решениях. Если что-либо покажется неясным — общий вызов через час. Вот и все пока. Желаю успеха, друзья.

Тариэл подбадривающе кивнул головой так ничего и не успевшим сказать воспитанникам и дал отбой, с сожалением наблюдая как изображения на экранах превращаются в мгновенно тающие точки. Глядя на них с грустью, он подумал: «Вот и еще четверо ушли в неизвестность, в конце которой — неизбежный тупик».

Азмун.

Он кубарем скатился к лодке и включил поле на полную мощность. Пепельно-серый корпус легко приподнялся над водой и молниеносной тенью заскользил вдоль берега.

Вот так урок! Еще пять минут назад все рисовалось ему совсем в ином свете. Азмун полагал, что, получив персональное задание, тщательно и неторопливо обдумает его здесь, в тиши заповедника, и после захода солнца вернется домой — если не с готовым решением, то уж во всяком случае — с четким планом действий. А теперь? Все перевернулось с ног на голову. Вот тебе и стажировка! Вот тебе и самостоятельность! Впрочем, самостоятельности-то, получается, хоть отбавляй.

Одно плохо: намечается мозговая атака, а он оказался дальше всех — в самой глуши Тигропитомника, да к тому же — на другом конце континента. Полчаса — до базы, еще полчаса — до ракетодрома. Между прочим, нужно еще попрощаться с родителями. На ракетоплане, по крайней мере, нормальная связь. А пока что он принужден пассивно слушать, как переговариваются остальные и лишь изредка и односложно отвечать, когда сработает вызов.

В наушниках переливался звонкий голосок Лаймы:

— Мальчики, как хотите, а замыкаться придется на меня. На комплексах — только я и Батыр, но Батыра пустили к заводскому пульту ненадолго. И потом как галантный кавалер он все равно не может не уступить даме.

— У-у, тарахтелка, — раздосадованно проворчал Азмун, — раскомандовалась. Между прочим, полагается проголосовать, а я — за Вадима. Как это он ухитрился оказаться в Астрограде без хорошей связи. Загорает, поди, где-нибудь. На Батыра вообще надежды нет: он кроме Лаймы своей ничего больше не видит. Вот и выходит: девчонка всех взяла в оборот. Будет теперь стрекотать, слова не даст выговорить — хоть наушники отключай. Где же Вадим? Эх, жаль: есть связь — да не та.

Вадим.

— Кажется, обошлось, — с облегчением вздохнул Вадим, — умница Лаймочка: все взяла на себя. А то он уж совсем приуныл: решил, кто ближе всех к Астрограду — тому и быть координатором. Но счастье, что всегда найдутся желающие управлять и командовать. А Лайма — как будто рождена для этого. Интересно, кем она станет в будущем? Корректировщиком группы поиска? Диспетчером космической цепочки? Управляющим производственным циклом? Или прекрасным воспитателем в школе, которого всю жизнь, как родную мать, будут вспоминать многочисленные ученики?

Он же не любил ни суеты, ни чрезмерного внимания, предпочитая находиться чуть-чуть в стороне. Не отрываться — нет, ни в коем случае. Но выбирать позицию, позволяющую увидеть коллектив и его действия и изнутри, и как бы с возвышения. Не только житейские ситуации — любые проблемы виделись ему всегда в многообразии неисчерпаемых связей и отношений, в переплетении с порождающими причинами и возможными следствиями.

Вот и сейчас он размышлял прежде всего не о выборе или отборе информации (об этом позаботится Лайма, и, надо полагать, выполнит свою задачу наилучшим образом), а о цели задания, о которой Тариэл пока ничего не сказал. В каком же тогда разрезе осмысливать информацию, которая вот-вот обрушится на их головы. Они ведь не «робики» какие-нибудь — бездумно и безостановочно впитывать все, что угодно. Однако даже роботы руководствуются вполне определенными программами.

Что ж, пока ясно одно: раз им ничего не сообщено о сути задания, значит, в этом и состоит замысел Тариэла, по крайней мере — на ближайший час. Скорее всего, он предпочитает сначала выяснить организованность коллектива, его интеллектуальные потенции. И в зависимости от первого результата определить сложность и направление всего задания.

Проиграть экспедицию к Муаровой планете проще всего. Подробные отчеты о ней и обработанные выводы комиссий хранятся в памяти десятков информационных систем. Все факты известны, наверное, каждому ребенку (все, кроме одного — главного: почему погибла экспедиция — до сих пор толком не знает никто; три комиссии, работавшие после возвращения «Алишера», оставили вопрос открытым). Но Тариэл посчитал нужным, чтобы был выделен специальный канал Астрограда. Значит, имеется в виду какая-то дополнительная, на первый взгляд, возможно, второстепенная информация. Вот что надобно не упустить. Не отсюда ли потянется ниточка, которая позволит размотать весь клубок? Пусть Лайма пока что извлекает и передает информацию, какую сочтет нужной. Он же тем временем вернется обратно в город — поближе к главному источнику. Впереди — целый час.

И высоко взмыв ввысь над залитыми солнцем полями, Вадим полетел в сторону искрящихся на горизонте окон высотных башен.

Батыр.

Он поудобнее устроился в кресле. На экране оставалась одна Лайма, и Батыр восторженно любовался плавными, точно в медленном танце, движениями ее рук и головы. Не так ли смотрел Тариэл на свою Радмилу, еще не зная, что через мгновение связь между ними оборвется навсегда.

Загадочная и непостижимая гибель: сначала исчезла разведгруппа, опустившаяся на Муаровую планету, а затем и Радмила — жена Тариэла, посланная с орбиты на помощь и для выяснения причин катастрофы. Впрочем, уместно ли здесь слово «катастрофа»? «Аннигиляция», «дематериализация», «превращение в ничто» — вот какие слова звучали чаще всего в экстренных сообщениях, да и в выводах комиссий, которые так и не смогли прийти к какому-то определенному и приемлемому объяснению.

И лишь рука скульптора дорисовала то, что никак не вмещал разум: в Астрограде на Аллее Ушедших вознесся к небу поэтический памятник экипажу «Алишера». Внизу — размытая группа космонавтов, таявших, точно льдинки под весенними лучами, сливалась с гранитом и как бы растворялась в камне, а сверху, протягивая руку помощи, чайкой устремляется к ним Радмила, бросающая прощальный взгляд назад в космос, туда, где на орбите Муаровой планеты остался корабль Земли.

Тариэла нет в скульптурной композиции — живым памятники не нужны. Но если бы Батыр был художником, он обязательно запечатлел Тариэла и Раду, выразив их возвышенную любовь в виде трагических символов — в образах Паоло и Франчески: тень Франчески-Рады уносится неведомой силой в неизвестность, а вслед за ней беспомощно протягивает руки Паоло-Тариэл.

Прекрасная жизнь — трагическая судьба. Смог бы кто-нибудь еще пережить такое? Батыр представил на месте Тариэла себя, а на месте Радмилы — Лайму. Нет, он предпочел бы погибнуть вместе с ней или вместо нее, чем остаться в живых и до конца дней своих слышать в ушах предсмертный вскрик.

Между тем Лайма закончила все приготовления и глянула с экрана проникновенным взором мадонны Рафаэля.

— Приготовьтесь, мальчики, — тихо произнесла она.

Батыр едва успел надеть шлемофон — как из Архива Астрограда стала поступать первая информация.

Лайма.

Святая святых планеты — космический центр Астрограда — отозвался без промедления и буднично, вроде кухонного робота. Бархатистый, приветливый голос действовал успокаивающе, и все же Лайма испытывала небывалый прилив радости, гордости и вместе с тем — особой ответственности за себя и за всю группу.

Сейчас она почти бессознательно отождествляла себя с той навсегда ушедшей женщиной, чья молодость и обаяние навсегда сохранятся бесстрастной видеозаписью. Пройдет сто, тысяча лет, а нестареющая Радмила все также будет смотреть с экрана, соединяя прощальным взглядом даль времен и небытия с реальной жизнью нынешних и будущих поколений, как бы говоря: «Я до конца выполнила свой долг. Я не могла иначе. Я знаю: каждый на моем месте сделал бы то же самое».

Лайма читала эти слова в глазах женщины, которая оставалась живой в мотках видеопленки, в дорожках звукозаписи, в колонках расчетов, страницах дневников, аккуратно написанных ее рукой. И девочка, которой еще только предстояло стать взрослой, пройти свой собственный жизненный путь, — напряженно следила за каждым шагом отважной астронавтки на пути к далекому скоплению звезд, а затем — навстречу гибели, которая ждала ее на коварной планете.

За скупыми, обрывистыми командами и сообщениями, скрупулезно зафиксированными самописцами звездолета, Лайма пыталась уловить мысли и чувства Радмилы в тот последний, решающий час. Но переживая трагедию, разыгравшуюся в далеких глубинах Вселенной, и дорисовывая в воображении скорее всего то, чего не было на самом деле, — Лайма вновь и вновь задавала себе один и тот же, самый главный, вопрос: а как бы поступила она на месте погибшей, — тем более, что в учебной игре, затеянной Тариэлом, она была единственной женщиной, как и Радмила, в экспедиции к Муаровой планете.

Из Большого космического справочника: том 42, часть III (резюме):

МУАРОВАЯ ПЛАНЕТА — в звездном скоплении РХ-16. Открыта в ходе автоматического полета космического тральщика «Ронсар». Попытки прямой локации дали 99 % искажения. Первые фотографии с помощью фотонного телескопа были получены во время группового полета системы «Плеяда». Снимки, сделанные с промежутками от 5 минут до 10 секунд показали, что хаотичные переплетения многоцветных узоров на поверхности планеты (на основании чего ей и было дано название) находятся в непрерывном изменении. Диаметр планеты — 0,8 земного. Атмосфера отсутствует.

Первый спектральный анализ поверхности показал наличие в химическом составе планеты щелочноземельных металлов. Однако повторный спектральный анализ спустя около полугода не подтвердил первоначальных данных и констатировал в химическом составе планеты преобладание металлов группы хрома — урана. Столь резкие расхождения двух замеров, не являвшихся результатом поломки приборов или ошибок при обработке полученной информации, обусловили повышенный интерес и систематические наблюдения за Муаровой планетой, которые привели к выдающемуся открытию: на поверхности и в недрах Муаровой планеты происходит быстрое и непрерывное взаимопревращение элементов — преимущественно металлов.

Природа подобной космическо-масштабной реакции не известна, зафиксирована впервые и более нигде не обнаруживалась. В попытке разгадать таинственное явление и разрешить споры о его происхождении, а также с учетом огромного хозяйственного значения возможных результатов к звездному скоплению РХ-16 был направлен звездолет «Алишер» с экипажем в пять человек, который в срок достиг Муаровой планеты и в течение месяца успешно проводил наблюдения, находясь на орбите.

Образцы самородных металлов, доставленные с поверхности планеты космическим «челноком» и показания оставленных там приборов мало что прибавили к ранее известным фактам. Разведгруппа в количестве трех человек выбрала место для посадки в районе, где производилось глубинное автоматическое бурение. Спуск прошел строго по расчету и с соблюдением всех мер предосторожности (использовалась трехслойная защитная муфта со встречными полями). В условиях неожиданных сильных помех связь с разведгруппой прервалась через три минуты после приземления и более не возобновлялась. При попытке спасения людей была использована аварийная установка типа «морской еж» с космонавтом на борту.

В районе запланированного приземления разведгруппа отсутствовала. Ранее доставленные приборы оставались на местах и находились в рабочем состоянии. Никаких следов ввиду беспрестанно меняющегося цвета и состояния поверхности — не обнаружено. Через пять минут после поступления первой информации связь с аварийно-спасательной установкой прекратилась. Автономный зонд-корректировщик, следовавший впереди «морского ежа», зафиксировал полное исчезновение спасательной установки и находившегося в ней человека (при этом флуктациометр уловил сильное возбуждение вакуума). Через три месяца после использования всех имевшихся в его распоряжении средств единственно оставшийся в живых командир звездолета «Алишер» был вынужден оставить Муаровую планету и вернуться на Землю.

Из устава космической службы:

…В случае высадки космонавтов на незнакомую планету или другое космическое тело командир звездолета не имеет права покидать корабль, с которого он осуществляет общее руководство операцией.

…При аварийной ситуации или других чрезвычайных обстоятельствах командир корабля покидает космический корабль последним.

…Командир звездолета не имеет права покинуть гибнущий корабль прежде чем передаст на Землю информацию о случившемся.

…Командир не может покинуть корабля до тех пор, пока не использует для спасения людей все имеющиеся в его распоряжении возможности, вплоть до аварийной энергосистемы.

Из личного дневника капитана звездолета «Алишер» (магнитозапись):

Рада спит безмятежно — как бывало в предрассветные часы дома на Земле. Последние пять минут покоя. Последние минуты целительного сна. Еще немного — и бездушный робот напомнит, что время не ждет.

Два часа сна — это лекарство. Трое бессонных суток в попытках возобновить связь с разведгруппой. Отправление запасного «челнока» с аварийными средствами, попытки бурения на месте исчезновения экспедиции, глобальная радиолокация и нейтриноскопия планеты — все тщетно: никаких сигналов, никакого ответа. Люди словно испарились вместе с танкеткой. Или — провалились в тартарары.

Остается — «морской еж». Час — расконсервация, час — проверка аппаратуры и энергоблоков. А значит, два часа — лекарство для Рады. Наверное, ей снится Земля: синее-пресинее небо и слепящая белизна облаков. Последний спокойный сон. Спокойный — потому что все уже решено и взвешено. Спокойный — потому что проснется она с тем чувством, которое всегда внушает человеку уверенность и придает ему силы в любых — даже самых немыслимых ситуациях. Это — осознание выполняемого долга. Долга перед человечеством — во имя которого они все прилетели сюда и долга — во имя людей, которые уже, быть может, погибли, выполняя свой долг.

А если и ей суждено навсегда остаться на этой красивой, но такой чужой непонятной и коварной планете? Но нет, защитные поля «морского ежа» гарантируют безопасность практически в любых угрожающих жизни экстремальных условиях. Испытатели проверяли установку и в кратере действующего вулкана, и в эпицентре термоядерного взрыва, и в глубинах Марианской впадины, и в свободном падении из стратосферы. «Чудо из чудес современной техники» — не зря ведь дана такая оценка. И нет причин сомневаться в надежности защиты и сообразительности компьютеров, которым предстоит отбирать и обрабатывать первичную информацию. Можно быть спокойным, потому что спокойствие обеспечено всем разумом и силой земной цивилизации, чьими полпредами они здесь являются…

Из вахтенного журнала звездолета «Алишер»:

17-00 (по внутреннему времени корабля): Проверены в последний раз все системы жизнеобеспечения и связи спасательной установки. Радмила проснулась.

17-45: Электронные машины начали отсчет пускового времени.

18-15: Радмила заняла место в «морском еже». Началась герметизация установки и наращивание защитной муфты.

19-25: Спасательная установка перемещена в челночную ракету.

20-03: Звездолет выходит на последний предпусковой виток.

20-06: Старт челночной ракеты.

20-14: Автоматы спускаемого аппарата передают, что полет проходит строго по расчету.

20-16: Включена тормозная система.

20-18: Мягкая посадка.

«Морской еж» (монтаж видеозаписи полученной с помощью автоматического корректировщика и телекамер, находившихся на борту челночной ракеты).

Спасательно-исследовательская установка в точности походила на огромного морского ежа. Конструкция, заимствованная у бесхитростного и непритязательного обитателя подводного мира, оказалась наиболее удобной и универсальной в условиях космических полетов. Торчащие во все стороны «иглы» предназначались одновременно и для передвижения, и для связи, и для защиты, и для самых разнообразных изысканий. Одни из них служили «ногами», другие — «руками», третьи — антеннами, четвертые — источниками защитного поля или ракетного отталкивания. Одно нажатие клавиши — и любая из «игл» могла превратиться либо в упругую пружину, либо в несгибаемую спицу, либо в эластичное извивающееся щупальце, готовое и к легкому прикосновению и к молниеносному змеиному броску.

Нашпигованная множеством приборов и средствами жизнеобеспечения установка свободно передвигалась в любом направлении. Она умела красться, осторожно — точно паук по паутине — перебирая игольчатыми ногами, и вихрем мчаться, словно гигантское перекати-поле, сохраняя в строго заданном положении всю внутреннюю «начинку», не создавая никаких неудобств водителю и пассажирам. «Морской еж» умел бегать, прыгать, плавать, летать, при необходимости, как старинный аэростат, зависать над поверхностью или намертво присасываться к вертикальной скале…

Видеозапись протокольно воспроизводила каждый шаг «морского ежа». Вот он изящно, как балерина, проследовал на трех ножках из зева спускаемого аппарата вослед за юрким суетливым корректировщиком, замер на муаровом грунте и принялся деловито шевелить «иглами», осваиваясь с незнакомой обстановкой. Панорамный обзор открывал ровную, точно гладь океана, поверхность, на которой гуляла рябь разноцветных узоров. Иллюзию слабого морского волнения дополнял восход местного солнца, которое, вопреки здравому смыслу, отражалось в муаровых волнах. Приборы, однако, бесстрастно констатировали, что под «ногами» «ежа» гранулированный, напоминающий щебенку металл: более всего — хрома, поменьше — молибдена и вольфрама, немного — урана и дальше по мелочам — еще с десяток названий из таблицы Менделеева.

Внутренние камеры «ежа» передавали изображение и голос Радмилы на ретранслятор челночной ракеты, а оттуда — на борт звездолета. Внешние камеры «ежа», «челнока» и корректировщика давали полный круговой обзор из разных точек. Вокруг — одна лишь муаровая гладь. «Морской еж» двигался в точности по маршруту разведгруппы — след в след по подсказке электронной памяти. Радмила сосредоточенно следила за малейшим отклонением стрелок.

Первым в опасную зону должен был вступить корректировщик, который предназначался в жертву таинственным силам планеты. Пусть засасывают его зыбучие муаровые гранулы, пусть проваливается он, как трактор под лед, в любые глубины. Это позволит Раде всесторонне оценить опасность и принять надлежащее решение.

Самописец «Алишера» фиксировал каждое слово и паузу синхронно с записью зрительной информации, поступающей на четыре экрана. Автомат бездумно вкатился в опасную зону. «Морской еж» настороженно замер и ощетинился «колючками», точно окруженная неприятелем македонская фаланга… «Он прошел — донесся далекий голос Рады. — Там такая же твердь, как и повсюду. Предлагаю еще раз испробовать бурение…»

В это мгновение видеозапись черными молниями испещрили сотни полос, раздалось угрожающее гудение, сквозь которое едва пробился то ли вскрик, то ли всхлип, — и все разом исчезло. На магнитоленте не раздавалось ни звука, два экрана показывали безбрежную металлическую гладь Муаровой планеты, а остальные, настроенные на внешние и внутренние камеры «морского ежа», — один — пустоту, а другой — сетку из черных молний.

9-55: Азмун.

До отлета ракетоплана оставались считанные минуты. Ничего не замечая вокруг, Азмун плюхнулся в первое попавшееся кресло и застыл, как йог, стараясь не упустить ни единого слова, раздававшегося в шлемофоне. И опять — в самом невыгодном положении оказался он. Ладно — то, что дальше всех, теперь выправляется: через час он будет в Астрограде. Но как наверстать то, что все видели в изображении, он всего-навсего слышал в звуковой трансляции, пока добирался до ракетодрома.

Конечно, потом все можно прокрутить заново. Но Учитель выйдет на связь через пятнадцать минут, после переменки. Хорошо ли себя чувствуешь, когда наперед известно, что у тебя информация скуднее, чем у остальных? Даже если пока речь идет о вопросах, которые будешь задавать сам. Нужно ведь и с вопросом уметь не ударить в грязь лицом.

Правда, Азмуна занимал вопрос, не связанный с мелкими деталями учебной передачи. С первых минут трансляции он вдруг ощутил, что вряд ли смог бы поступить так, как поступил Тариэл. Почему он все-таки не направил звездолет на место катастрофы? Мало ли что показывали телекамеры и датчики. А может это как раз сама техника и выкинула какой-нибудь номер? Или просто сошла с ума наподобие компаса, который начинает беситься при магнитных бурях. А если само поле сбесилось? Отклонилось, например, как световой луч близ звездной массы, и стороной пронеслось мимо антенн звездолета. Или отскочило рикошетом от какой-нибудь неведомой преграды.

Почему человек обязан слепо верить приборам? Даже собственные глаза, бывает, обманывают. Когда смотришь выступление фокусника-иллюзиониста, кажется: видишь пространство насквозь; в действительности же перед тобой не пустота, а хитроумная система зеркал. Вдруг эта диковинная Муаровая планета — тоже в своем роде фокусник, способный комбинировать электромагнитные поля, делать из них ширмочки да экраны, а то, глядишь, и вообще — волчьи ямы? Бред? А разве не больший бред — прямое превращение элементов, природа которого так и осталась не выясненной!

Нет, Тариэл просто обязан был сразу же посадить звездолет, а не крутиться на орбите, посылая вниз автомат за автоматом.

9-56: Вадим.

Под потолком Музея космоса, имитирующем звездное небо, стоял полумрак. Не снимая шлемофона, Вадим внимательно разглядывал образцы грунта, доставленного на «Алишере». Вне всякого сомнения, разгадка крылась в этих треклятых гранулах. На Муаровой планете они переливались всеми цветами радуги — результат свободного взаимопревращения элементов. А здесь, на витрине, вместо сказочных россыпей — горсть блеклых обрубков гвоздей. Если б была известна природа превращений, не возникал бы и вопрос почему погибли космонавты.

Без сомнения, химические метаморфозы вызывались какими-то неизвестными силами самой Муаровой планеты, ибо отторгнутые от материнского лона и доставленные с поверхности на борт звездолета, остававшегося на орбите, образцы моментально теряли свои чудесные свойства. Значит, разгадка оставалась там, в звездном скоплении РХ-16. Тариэл использовал все средства до последнего, посылая прибор за прибором на планету смерти, чтобы вырвать у нее тайну. Но тщетно. Скрупулезный анализ всех добытых фактов ни на шаг не приблизил решение проблемы.

Выходит, так и лежать безъязыко этим осколкам далекой планеты, ничем не выделяясь среди тысяч других экспонатов. А ведь может статься, что хищные атомы этих металлических гранул проглотили, ассимилировали элементарные частицы тех, кто когда-то назывались людьми и которые теперь вот в таком виде (по крайней мере, их немногие, но неотъемлемые частицы) вернулись домой на Землю в виде молекулярного памятника самим себе. Мир химических джунглей: неживое поглощает живое, дабы сохраниться, умножиться и перейти на новую ступень? Дурь какая-то! Тем более, что Муаровая планета глотала вместе с людьми и некоторые аппараты.

Но ведь не могла материя исчезнуть бесследно! Растворившись в чужом неприветливом мире, она стала его составной частью. В едином организме Вселенной, словно в живом теле, одни вещества превратились в другие на благо всей материальной системе и во имя ее дальнейшего развития. Значит все-таки в этой пригоршне гранул — пусть самый малюсенький, но все же ключик к разгадке. Вот только какую дверь им открывать? Да и как? Попробуй по мизинцу египетской мумии узнать, какие социальные силы были заинтересованы в умерщвлении фараона…

9-57: Батыр.

В какой-то момент ему вдруг сделалось не по себе: когда на рядом расположенных экранах он увидел сразу два изображения — Лаймы и Радмилы. Обе — предельно сосредоточены, обе — заняты решением важных проблем, обе — вдохновенно прекрасные. Одну — он скоро обнимет, а другой — давно уж нет в живых. Но трансляция ломала очевидную истину. В настоящем существовали и жили на экранах два изображения — одинаково реальные (вот они прямо перед тобой) и одинаково нереальные (потому что в действительности перед тобой всего лишь пластиковые экраны, оживленные электронными лучами).

Возникало какое-то новое измерение реальности, свободно соединявшее прошлое с настоящим, насмехавшееся над смертью и тем трепетом, который она внушала людям, победившим болезни и старость, но остававшимися бессильными перед насильственной гибелью. А может, эта новая реальность свидетельствует о каких-то глубинных закономерностях, присущих самой действительности? И есть доля истины об особой и не дающейся человеку природе неевклидовых миров, обладающих разной кривизной и различным числом измерений?

Произошел сдвиг во времени, и Радмила, оказавшись в плену таинственных сил Муаровой планеты, вместе с «морским ежом» совершила прыжок в прошлое или будущее, откуда всегда можно вернуться назад. А если нет обратной дороги? Нет возврата — не значит: нет выхода. Если бы на месте Радмилы оказалась Лайма, Батыр, не задумываясь бы последовал вслед за ней. Разве в иных мирах не требуется мужская поддержка? Или невозможна любовь? Ведь Данте, преодолев ад и чистилище, разыскал Беатриче в сферах рая. Точно так же и Батыр понесся бы вослед за Лаймой, преодолевая любые препятствия.

Или все это только красивый вымысел? Игра поэтического воображения? Пусть так! Даже если путешествие во времени или в иных мирах — плод досужей фантазии, призрачный результат абстрактно-математических расчетов, — он все равно предпочел бы разделить участь Лаймы. Пускай хотя бы их атомы соединились в муаровой хляби — раз не дано было соединиться живым людям…

9-58: Лайма.

Беспрестанно поглядывая на часы, она поймала себя на мысли, что с нетерпением ждет перерыва. В первый раз оказавшись в столь ответственном положении, девушка чувствовала, что еще немного — и не выдержит непривычного напряженного ритма. Информация обрушивалась непрерывным потоком сразу на несколько экранов, соединенных в единую систему и напоминавших в целом большое окно, разделенное переплетами на одинаковые прямоугольники. Необходимо было, моментально сориентировавшись в разноплановых сведениях, сделать минимальную выборку и направить ее в учебный канал связи. Поэтому вскоре Лайме уже казалось, будто ее затянуло в водоворот горной реки, когда, сломленный быстрым течением, понимаешь, что единственно возможный способ выплыть — это сдаться на милость свирепых волн, которые в конце концов и вынесут к противоположному берегу.

Вместо того, чтобы не торопясь осмыслить и взвесить все увиденное и услышанное, она едва успевала нажимать клавиши и кнопки, чувствуя, как неумолимое течение экранных событий ломает ее самостоятельность и волю. Лишь в самое последнее мгновение она испытала инстинктивный страх, когда глядя на спокойное лицо Радмилы вдруг явственно осознала, что далеко не так просто полностью раствориться в чужой жизни: в то время как «морской еж», в котором находилась ничего не подозревавшая звездолетчица, отмеривал последние метры по муаровой зыби, — Лайма каким-то десятым чувством ощутила, что сейчас и будет тот самый последний шаг. И действительно, тотчас же экран всколыхнули зигзаги и полосы.

Запись точно протоколировала каждую секунду разыгравшейся трагедии. Что же должен испытывать Тариэл, каждый раз заново переживая события вплоть до их такого простого и такого страшного конца? Сто, триста, а может — и тысячу раз? На орбите вокруг Муаровой планеты — когда еще теплилась надежда, что спасение возможно. При возвращении домой, — когда гибель экипажа стала бесспорной реальностью, но мысль продолжала лихорадочно биться в поисках причин и над выявлением ошибок. Наконец здесь, на Земле, где коллективный разум планеты пытался найти ответы на те же вопросы.

И вот теперь вновь, быть может, в тысяча первый раз Тариэлу предстоит пережить несчастье вместе с учениками. Так вправе ли они доставлять эту боль своему Наставнику? Разве смысл уроков нравственности, чтобы доставлять боль? Разве в этом должна проявиться их зрелость?

10–00: Перемена.

— Я вот что считаю, мальчики, — у Лаймы точно пробудилось второе дыхание; голос звучал хотя и устало, но твердо. — Сколько можно бередить эту рану? Неужто наши вопросы что-нибудь облегчат? Или прояснят? Не станут ли они новой пыткой? Вы подумали об этом?

С трех экранов ответили разом:

— Но он ведь сам выбрал тему (Азмун).

— Что же ты предлагаешь? (Вадим).

— Смотря как спрашивать (Батыр).

Разноголосица придала Лайме еще большую уверенность:

— И потом, — категорично продолжила она, — пора собираться вместе. Вы ведь не слышите друг друга. И мне поневоле приходится управлять не только клавишами. А это, подозреваю, не каждому по душе.

— Почему же? — на этот раз ответил один Батыр и смешался.

— Мне самой во всяком случае не по душе, — выручила его подруга, — Так что мы скажем Тариэлу? Только, мальчики, — по одному, пожалуйста. Азмун?

— Говори, что думаешь.

— А остальные? Я же — координатор и должна сообщить общее мнение.

— Скажи, что его пока нет.

— Хорошо же мы тогда будем выглядеть в его глазах. Первый урок — а группа не нашла общего языка.

— Но если это в самом деле так, и я с тобой не могу согласиться.

— Значит, по-твоему, мы вправе судить Учителя?

— А по-твоему мы вправе, получив задание, отказаться от его выполнения?

— Не лучше ли выяснить, что хочет Тариэл? — вмешался Батыр, — может быть, некоторые вопросы просто не встанут?

— Есть один главный вопрос. — сказал Вадим. — И его никому не обойти: почему погибла экспедиция на Муаровую планету. Он будет неизбежно вставать всякий раз, пока не будет найдено решение. Хотим ли мы этого или не хотим — проблема существует и она не будет давать покоя ни нам, ни Тариэлу, ни остальному человечеству независимо от того, какое конкретное задание у нашей группы. Но Батыр все-таки прав, сначала надо до конца выслушать Учителя, а потом попытаться нащупать общую позицию. А пока, мне кажется, каждый должен быть готов отвечать сам за себя. Никто никого не собирается судить. Но каждый вправе иметь собственное мнение. Если бы в жизни существовали только общие точки зрения, все бы давно заболотилось и покрылось тиной: Думаю, Лаймочка, не беда, что у нас пока разные мнения. Так и скажи Тариэлу. Мы-то будем тоже на связи. Если потребуется, — он переговорит и с нами.

Встреча: 10–15.

Тариэл был рад, что ему не придется оставаться до конца заседаний космологической комиссии. Итоговое заключение уже вырисовывалось в общих чертах. Как и следовало ожидать, оно мало чего проясняло, а скорее еще больше запутывало, поскольку появлялся целый воз новых предположений и гипотез, облаченных в пышные математические одеяния, — отчего все теоретические выводы выглядели хотя и правдоподобными, но зато и чересчур неопределенными, допускавшими какие угодно истолкования.

Космологов вообще испокон веков почитали за чудаков. Все они постоянно пребывали в каких-то непрерывных распрях и каждый непременно принадлежал к одному из непримиримых кланов — стационаристов, эволюционистов, пульсационистов, катастрофистов и т. п. Была даже одна школка, правда — немногочисленная, которую за глаза именовали «шиворот-навыворот».

Каждый здравомыслящий человек понимал, что реальная Вселенная на белом свете всего одна, поэтому и истинная космологическая модель, правильно отображающая эту единственную Вселенную, тоже могла быть всего одна. (Тариэл в таких случаях всегда вспоминал слова Герцена: «Наука одна; двух наук нет, как нет двух вселенных»). Совершенно очевидно, что множество различных и нередко взаимоисключающих теоретических моделей Вселенной не могли быть одновременно истинными.

Не хуже других понимали это, видимо, и сами космологи, но тем ожесточенней и изощренней становилась их взаимная критика и выискивание друг у дружки слабостей в аргументации и скороспелостей в суждениях. Но самое удивительное (за что космологов не просто терпели или уважали, но и считали незаменимыми), заключалось в том, что в самых труднейших и, казалось, безвыходных теоретических ситуациях спасительное решение в самый последний момент, как ни странно, нередко приходило от космологов. Какие-нибудь совершенно неудобоваримые представления о пузырчато-бородавчатой структуре вакуум-пространства или сумасшедшая математическая формула, обращавшая бесконечность в нуль, — вдруг оказывались теми основаниями, которые позволяли связать воедино самые что ни на есть несвязуемые вещи. Ото всей этой научной каббалистики на версту веяло мистицизмом, не находившим никакого рационального объяснения. И за космологами прочно закрепилось звание чудаков.

Вот почему Тариэл с легким сердцем еще до начала заседания уведомил председателя, что интересы педагогической деятельности требуют его вылета в Астроград, но, если потребуются дополнительные консультации, он всегда к услугам комиссии. Он рад был также, что избавляется от нужды разговаривать с детьми на расстоянии: беседы даже по каналам объемной связи создавали неизбежный психологический барьер. А ему предстояло налаживать с учениками непринужденные и доверительные отношения.

На какое-то время они становились его детьми и, как бывает обычно в кругу семьи, ему хотелось прежде всего поделиться своими думами и тревогами, узнать мнение, послушать советы близких людей. В такой задушевной обстановке воспитанники перестанут дичиться и получат несравненно больше, чем при общении с экранным изображением Учителя.

Последний сеанс связи — и впредь он не намерен отпускать их от себя до следующих каникул. Они выберут какой-нибудь безлюдный и незнойный уголок в лесу или в горах и улетят туда на целый месяц. Будут помогать чабанам или пчеловодам (кто уж окажется поблизости), носиться под облаками, слушать музыку, читать «Махабхарату» (или какую-либо другую длиннющую книгу), а заодно решать и собственно учебные задачи. Ибо только взаимопонимание позволит достичь той главной цели, ради которой он согласился стать Наставником.

Он снова почувствовал эту отчужденность, создаваемую техникой, когда на экранах появились удрученные лица детей. Даже никогда не унывающий Азмун напряженно сжимал губы.

— Что пригорюнились, ребята, — Тариэл первым прервал затянувшуюся паузу.

— Мы? Мы — ждем. Ждем вопросов, — замялась Лайма.

— Вот так раз, — удивился Тариэл. — Разве не наоборот?

— Да. Конечно, — совсем смешалась девушка. — Но у нас пока нет никаких вопросов.

— Значит, все ясно?

— Ничего не ясно! — вмешался Азмун.

— Так спрашивайте.

— У нас нет единого мнения, — решилась наконец Лайма.

— Единого мнения? О чем?

— Относительно вопросов…

— Не понимаю.

— Нам не хотелось бы, — на помощь Лайме пришел Батыр, — чтобы наши вопросы причинили новую боль, и предпочитаем пока ни о чем не спрашивать. Попробуем по возможности разобраться самостоятельно.

— Вот оно что. — Тариэл ощутил, как его обдало теплотой признательности. — Спасибо, ребятки. Но от этого никуда не денешься. Правде надо смотреть в глаза. Поэтому отбросим-ка все сомнения и вспомним о наших обязанностях. Я только что с заседания очередной комиссии. Уже скоро год, как ежедневно приходится отвечать на десятки, а то и сотни вопросов. Не думайте, что их задают жесткосердные люди. Моя травма — это травма всего человечества. Потому-то и терзаются все вместе со мной: не хотят, чтобы подобное еще когда-нибудь повторилось. А чтобы и вам стало понятнее, может, лучше начать с конца, а не с начала. Иногда это бывает полезнее. Посмотрите материалы работы комиссий, пока я переберусь к вам. Хватит нам играть в экранные прятки. Все собираемся в Астрограде. Азмун, сколько тебе еще лететь?

— Подлетаю, — раздалось с экрана…

Рейс на Астроград: 10–30.

Ракетоплан стремительно несся на запад вдогонку за Солнцем. Еще немного — и заработают тормозные установки. Едва заметным движением безымянного пальца Азмун набрал на сенсоклавиатуре нужный код и услышал в наушниках выжидательное дыхание Вадима.

— Где тебя найти, — спросил Азмун друга.

— В библиотеке Музея, космический архив.

— Есть идеи?

— Идей много и судя по всему не у нас одних.

— Как будем работать — вместе или врозь?

— Ты же знаешь: я предпочитаю уединение. Но здесь важней другое: порознь мы просмотрим гораздо больше материала. Я займу четыре бокса рядом. Батыр уже вылетел за Лаймой.

Азмун хмыкнул:

— Напрямик он, конечно, не мог.

— Ничего, Лайма его быстренько приставит к делу.

— Как ты думаешь, — Азмун наконец подобрался к мучившему его вопросу, — в какой комиссии анализировались помехи на связи «Алишера» с Муаровой планетой?

— Во всех комиссиях, естественно. Но о дефектах приборов не может быть и речи…

— Да я не о приборах, — не дал договорить Азмун. — Что я не понимаю: их было много и все, что остались целы, на протяжении трех месяцев показывали одно и то же. А если на этой чертовой планете невероятные превращения происходят не только с веществом, но и с полем? Или исчезает не живое вещество, оказавшееся на Муаровой планете, а деформируются фотоны, несущие информацию к приборам? Или электромагнитные волны трансформируются — превращаются в нечто такое, о чем мы даже вообразить не можем?

— Приборы бы это все равно зафиксировали, — подумав, ответил Вадим.

— Вовсе не обязательно, — еще больше разгорячился Азмун. — Представь, ни человек, ни прибор ничего не видят потому, что все электромагнитные волны образуют замкнутый вихрь вокруг живого тела спустя некоторое время после того, как оно оказывается на муаровой поверхности.

— А почему не сразу же? Нет, Азмун, — что-то не вяжется. Я уж не говорю, что это противоречит всем известным законам природы. Я знаю, что ты сейчас скажешь: прямое превращение элементов — тоже противоречит всем известным законам природы. Но я вовсе не против твоего электромагнитного кокона, поглощающего любые кванты и не выпускающего наружу никаких сигналов, хоть все это и никак не вписывается в представления современной физики. Давай — думай дальше, обосновывай гипотезу, развивай новую теорию. Но только о конкретной ситуации не забывай: там были не одни приборы, но еще и люди. Причем не только Радмила, но и разведгруппа из трех человек, и Тариэл на орбите. Неужто бы они не раскусили этот полевой орех и не придумали бы, как выбраться из электромагнитной скорлупы?

— Ладно, — прервал разговор Азмун к неудовольствию обоих, — продолжим при встрече. Ракетоплан пошел на посадку.

И пристегнувшись ремнями, он перевел кресло в горизонтальное положение.

Библиотека музея; Главный космический архив: 10–45.

Электронный каталог выдал на табло мозаику разноцветных цифр. За каждой строкой и колонкой скрывалась бездна обработанной и систематизированной информации. Электронная память приготовилась обрушить лавины подробнейших сведений и фактов — от записей показаний любого датчика и переговоров членов экипажа на протяжении всего полета до протоколов и отчетов земных комиссий. Грустный парадокс: на любой вопрос машина моментально дает сотни ответов, но среди них заведомо нет того, ради которого задается вопрос.

Вадим с изрядной долей недоверия скользил глазами по рядам интеграторов и фильтраторов, наперед зная, что никакой — даже двойной или тройной синтез информации не раскроет истинных причин драмы, разыгравшейся на Муаровой планете. Так — обычная машинная схоластика: степени вероятности, аспекты рассмотрения, уровни объяснения. Глубокомысленное гудение, словесная трескотня, мигание тысяч лампочек наподобие новогодней иллюминации, а результат — равен нулю.

И все же где-то среди огромной массы материалов экспедиции «Алишера» скрываются и те, которые содержат ответ на мучающий всех вопрос. Но как разыскать его? Какую программу задать машине, чтобы она подсказала хотя бы направление поисков? Может быть для разминки испробовать путь, предлагаемый Азмуном, и пока тот добирается до Библиотеки, машина проиграет все возможные варианты? Нет, пусть Азмун ищет сам…

А если дело совсем в другом? Если машина в принципе не располагает информацией, которая помогла бы прояснить истину? А не имеет она ее потому, что ни приборы, ни люди попросту не были способны фиксировать неизвестное природное явление. Значит, явление это таково, что не могло быть констатировано или уловлено ни одним из имевшихся приборов! (Нельзя же сачком для ловли бабочек черпать электромагнитные волны). Следовательно, нет смысла терять время на проработку имеющейся информации.

Может быть, именно поэтому Тариэл и посоветовал начать с конца, а не с начала, поскольку сам давно уже пришел к аналогичному выводу? А может — не он один? В Бюракане не сегодня-завтра заканчивается работа космологической комиссии. И хотя космология — синоним чудачества, не зря ведь Тариэл почти месяц провел среди этих чудаков. О чем-то они там говорили и кого-то вполне могли надоумить?

Левая рука Вадима непроизвольно потянулась к тумблеру прямой связи, а правой он быстро набрал код Космоцентра и включил трансляцию заседания. Прямо перед ним в овальном проеме появилось объемное изображение возбужденного человека. Молодой ученый говорил запальчиво и скороговоркой, явно не укладываясь в жесткий регламент. «Вам так и не терпится подогнать природу под абстракции», — были его последние слова, обращенные к невидимому противнику.

Выступление оказалось последним. Комиссия приступила к принятию итогового документа. В полутемном овале заскользили светящиеся строчки параграфов и подпараграфов, изредка прореживаемых гирляндами формул. Из заключения следовало, что комиссия не пришла к однозначному решению. Для всех было ясно, что исчезновения экипажа «Алишера» непосредственно связано с загадочными явлениями, происходящими на Муаровой планете, но их-то природа как раз-таки и противоречила всем имеющимся знаниям. В какой-то мере прямое превращение элементов вписывалось в старую-престарую модель перекрестной шнуровки микро- и макромира, но изящная формула, предложенная одним из эволюционистов, включала две мнимых величины, что, в свою очередь, предполагало, что время на Земле не просто могло течь в обратном направлении, но прошлое и будущее должны непрерывно меняться местами.

«Как тяжело, наверное, было Тариэлу слушать этакую гиль, — пронеслось в голове у Вадима. — А Лайма еще беспокоилась, не травмируем ли мы его своими наивными вопросами. Ссадина, не больше чем ссадина — любой из наших вопросов в сравнении с теми казнями египетскими, которые способна устроить ученая комиссия. Почему же Наставник предложил начать с конца? Дабы убедиться, что никакого конца не существует и сам конец есть всего лишь только начало? Но начало чего?..»

Гравиторейс: 11–40.

Гравитолайнер свечкой взмыл под облака и взял курс на Астроград. С Земли он напоминал распускающийся цветок: куполообразная сердцевина с антигравитационным двигателем и навигационными приборами, а по всей длине окружности — эллипсоидные кабины для пассажиров.

Матовые стенки салона излучали мягкий свет. Сквозь прозрачный пол просачивалась живительная зелень полей. Лайма и Батыр чувствовали себя словно в беседке над обрывом. Врожденная боязнь высоты заставила девушку ухватиться за руку друга и нежно прижаться к его плечу. Впрочем только ли страх перед головокружительной пропастью? У Батыра на этот счет было иное мнение.

Он дождался ее в аэропорту, готовый как всегда к опозданию, но Лайма примчалась вовремя, точнее, в самый притык — за минуту до прекращения посадки. Теперь напряженность ожидания и возбужденная радость встречи остались позади, и юная пара ощущала себя одной во всей Вселенной.

Что испытывает космонавт, отрываясь от Земли? Не то ли, что и любой человек, поднявшийся ввысь? Но космоплаватель еще и расстается с Землей — иногда навсегда. Какие мысли гложут людей, когда родная планета за бортом звездолета с каждым днем становится все меньше, превращаясь сначала в простую светящуюся точку среди безбрежного океана звезд, а затем и совсем исчезая? А что испытывают звездолетчики, возвращаясь домой? Тариэл знает это как никто другой…

— Лайма, — решился наконец высказать Батыр свою сокровенную мысль, — а я никогда не смог бы — как Тариэл. Я бы никогда не оставил тебя там, на Муаровой планете, — если бы произошла катастрофа, — с трудом выдавил он последнюю фразу, ужаснувшись ее зловещего смысла.

— Но и Тариэл никого не оставлял, — возразила девушка и еще нежнее прижалась к Батыру, — Радмила погибла.

— А память?

— Память — в сердце. А на Муаровой планете — одни химические превращения.

— Все равно, — продолжал упрямо настаивать Батыр. — Я бы предпочел разделить с тобой даже смерть.

— А я бы предпочла остаться в живых, — в тон ему ответила Лайма.

— Я ведь о другом, — обиделся юноша.

— Ты просто не рожден для звезд. А Тариэл — истинный звездолетчик, который должен уметь подавлять подобные чувства и думать прежде всего, как передать на Землю о том, что произошло.

— Я бы передал все, что требуется.

— Значит, этого недостаточно — раз Тариэл счел нужным вернуться на Землю. Его знания и опыт помогут людям избежать подобных трагедий в будущем.

— Но если Радмила не погибла, — не выдержал Батыр.

— Как? — опешила Лайма.

— Сместилась во времени вслед за разведгруппой.

Девушка вмиг успокоилась:

— Ты что — перечитал фантастики?

— Но ведь теория допускает…

— Мало ли что допускает теория, пока ее не поправит или не опровергнет практика.

— Погоди, Лаймочка, дай договорить до конца. Я не собираюсь ворошить давнишние идеи, допускавшие обратное течение времени для отдельных микрочастиц. Однако, теория допускает опережающий временной сдвиг при определенных сочетаниях энергетических уровней первичных квантов вакуума.

— И что же? — заскучала Лайма.

— А то, что прямое превращение элементов на Муаровой планете можно истолковать как следствие глубинных процессов, сопровождающихся опережающим сдвигом во времени. Откуда и вся масса муарового вещества окажется во временной фазе, на несколько порядков отодвинутой в будущее. Понимаешь, то, что человек или прибор принимают за настоящее, на самом деле — далекое будущее. Дальше все объясняется очень просто. Правда, возможны два варианта. Первый — аннигиляция времен: настоящее не совместимо ни с прошлым, ни с будущим. В этом случае земляне погибли. Но они живы, если временной поток планеты поглотил и ассимилировал временные струйки людей, заброшенных в этот неведомый мир. Значит, экипаж «Алишера» находится сейчас где-то в будущем и весь вопрос: где именно.

Лайма, точно прилежная ученица, внимательно ловила и осмысливала каждое слово. Логичность рассуждений Батыра увлекла ее, но не настолько, чтобы утратить критичность восприятия. Вдруг ее озарило:

— Знаешь что уязвимо в твоей гипотезе? Почему Радмила и разведгруппа исчезли, а некоторые приборы так и остались нетронутыми на Муаровой планете. Если бы и впрямь имел место временной сдвиг, они тоже должны были бы переместиться в будущее.

— Я думал об этом, — сокрушенно вздохнул Батыр. — Но опасные точки планеты вовсе не обязаны равномерно размазываться по всей поверхности. Напротив, аналогия с другими, изученными явлениями, наводит на мысль, что возможны участки с различной напряженностью, концентрацией и нейтрализацией сил; наконец, не исключено наличие полюсов. И вообще — ты не помнишь, какие именно приборы уцелели?

— Не помню. Но давай переправим твои предположения в космический центр. Канал у нас пока не отобрали. Пусть, пока мы летим, машина пораскинет своей электронной памятью и просчитает твою гипотезу в соответствии с архивными данными.

— A-а, что там машина — пирамида Хеопса: одно величие и никакого ума.

— По крайней мере внесет ясность, избавит от лишних вопросов и точно скажет, выдвигались или нет подобные идеи раньше. И как были встречены.

На запястьях обоих неожиданно застрекотал сигнал вызова и из наручных приемников раздался неунывающий голос Азмуна:

— «Даурская лиственница» приветствует «Балтийскую сосну» и «Аральскую чинару». Как прикажете понимать: два часа назад был дальше всех, а к месту встречи прибыл раньше, чем некоторые. Вот что значит не отвлекаться на посторонние дела.

— Ты бы лучше поспал полчасика, «Даурская лиственница», — добродушно съязвил Батыр. — И другим бы не мешал, и самому — польза. Тигры на Амуре, небось, ко сну готовятся. Один ты от ночи убежал. И будешь теперь до конца дня клевать курносым носом.

— В моих жилах — кровь таежных охотников, — в тон ему отреагировал Азмун. — Могу не спать сутками. А вообще не до шуток, ребята. Есть потрясающая новость. Вадим попробовал промоделировать происшествие на Муаровой планете в обратном направлении и получил неожиданный результат. Невероятный просто! Он сейчас занят графиками временных интервалов, а меня просил связаться с вами. Из гравитопорта — прямо к нам. Незамедлительно! Ждем. До встречи.

— Постой, — не вытерпел Батыр, — какой все-таки результат?

— Сдвиг во времени.

— Ага! — вырвалось у Батыра.

— Только пока не ясно, что сдвинулось, — обескуражил его Азмун.

Космический архив: на полчаса раньше.

На мысль о приборах Вадима навел разговор с Азмуном. Хотя он и отверг предположение нанайца о вихревых электромагнитных аномалиях, картина катастрофы невольно завладела его вниманием, оставив какое-то чувство неудовлетворенности. На время это чувство переместилось в глубины подсознания, но полностью не испарилось, напротив — быстро переросло в беспокойство и твердое убеждение, что где-то что-то не так: или упущено, или неверно воспринято.

По опыту Вадим хорошо знал, что единственный способ избавиться от этого «не так» — разобраться в его причинах. Поэтому, чтобы рассеять мешающее рассуждать беспокойство, он мысленно вернулся к прерванному разговору и попытался восстановить в памяти последние мгновения событий, разыгравшихся на Муаровой планете.

Четыре экрана, два из которых неожиданно прервали передачу. Телекамеры автомата-корректировщика и челночной ракеты, фиксировавшие исчезновение разведгруппы, а затем и «морского ежа» вместе с Радмилой. Ну конечно! Вадим вмиг осознал, что не давало ему покоя все это время: в районе катастрофы, помимо телекамер, находились еще и другие фиксирующие устройства. Во-первых, автовидеозапись на буровой установке, во-вторых, кинонавигатор с направленными во все стороны объективами, в-третьих, фотокамеры и самописцы, приданные различным химическим и ядерным приборам, которые, как грибы, повсюду торчали в зоне исследования.

Впрочем, эти последние остались безучастными к тому, что произошло. Зато видеофиксатор и кинокамера протокольно запечатлели последние секунды экипажа «Алишера». Вполне понятно, что кадры эти были совершенно идентичны тому, что показывали телекамеры (почему они остались за бортом основных материалов, отобранных Лаймой). По видеокаталогу кино- и магнитопленки значились как дубль-информация, которая, естественно, многократно и всесторонне анализировалась, но в настоящее время представляла исключительно архивную ценность.

И впрямь — затребованная дубль-информация в точности воспроизводила уже виденное, разве что снятое из разных точек. «Хорошо бы теперь, — подумал Вадим, — взглянуть на трагическое событие глазами сразу всех камер». Для этого требовалось несколько экранов, на которых электронный архивариус выдал всю имевшуюся в его распоряжении информацию. Но следить одному сразу за всеми экранами оказалось не так-то просто.

Проще наблюдать за объемной моделью, которую машина без труда составляет на основе изображений, сделанных из разных точек. Вадим поискал такую модель в видеокаталоге, но ее там не оказалось. Почему-то никто до сих пор не моделировал архивные записи. Операция — не ахти какой сложности, но требовалось изменить программу машины. Вадим быстро составил задание, проиграл ее на клавиатуре и стал ждать.

Из состояния задумчивости его вывел красный сигнал: машина отказывалась выполнять команду. Он решил, что где-то допустил ошибку и вновь повторил задание, внимательно следя за контрольным сумматором. Все было правильно, но через несколько секунд снова загорелся красный сигнал.

Теперь он насторожился. Голографическая модель составлялась путем обработки информации, полученной разной аппаратурой и из различных точек. Чтобы построить целостный объемный образ, машине нужно было отталкиваться от события, синхронно запечатленного на всех кинопленках и магнитолентах. Таким естественным одновременным событием являлся последний миг — исчезновение Радмилы. Но именно эту последнюю точку машина и отказывалась брать за исходную. Значит, в данный миг произошло нечто такое, что мешает машине проиграть в виде модели таинственное происшествие на Муаровой планете.

Вадим немедленно изменил условия задачи, выбрав за исходную точку построения модели не конец, — а начало передачи — с момента появления из челночной ракеты «морского ежа». Машина послушно приняла новую вводную, услужливо загудела, однако, спустя несколько секунд, опять упрямо просигналила красными вспышками.

В этот момент в боксе появился Азмун. Вадим в двух словах ввел его в курс дела.

— Может сломалась старушка? — предположил нанаец.

— Исключено. Аварийные сигнализаторы молчат.

— Тогда давай поищем объяснение.

— Объяснение одно: для того, чтобы составить полную подвижную модель, необходимо чтобы одно и то же событие, зафиксированное различными аппаратами, совпадало по времени. Оно-то и не совпадает: на одних лентах — один промежуток времени, на других — другой. Поэтому машина и не может совместить различные интервалы в единый образ.

— Релятивистский эффект, — не задумываясь предположил Азмун.

— Где же здесь релятивистская ситуация? Все — в одной и той же системе отсчета.

— А если какой-нибудь гравитационный всплеск?

— Тогда бы это подействовало на все приборы и камеры.

— Но аномальной могла оказаться только одна мировая Линия: оборвалась, как струна гитары, а все остальные продолжают звучать.

— Брось ты усложнять простые вещи. — Вадима ни на секунду не покидала рассудительность. — Зачем гадать на кофейной гуще? Давай-ка просто проверим, какие камеры зафиксировали большие промежутки времени, а какие — меньшие. От этого и будет зависеть: была ли Радмила еще жива, когда внешние камеры уже фиксировали ее исчезновение; или наоборот «морской еж» уже реально не существовал, а окружающие камеры продолжали давать его изображение.

— А если это все-таки поле барахлило, — встрепенулся Азмун. — Замедлилось, скажем, или просто застряло на миг где-нибудь в камере?

— Как замерзшие звуки в охотничьем роге Мюнхгаузена? — усмехнулся Вадим, — Такие байки ты правнукам на старости лет будешь рассказывать. А я предпочитаю графики временных интервалов. Хотя разница и не превышает сотой доли секунды, машина сделает все так наглядно, что моментально станет ясно. Тем временем ты свяжешься с Лаймой и Батыром и попросишь их: как только приземлятся — немедленно сюда.

— Может, заодно и Тариэлу сообщить?

— Нет, — категорически отверг Вадим. — Ему — потом. Когда сами разберемся.

12–30: Библиотека Музея.

Сбросив обувь, Батыр и Лайма через три ступени мчались вверх по парадной лестнице. Приятно было шлепать босыми ногами по прохладному мрамору, но вид бегущей пары плохо вязался с торжественной обстановкой входного зала, где среди цветов и скульптур неторопливо двигались спокойные фигуры людей. Кто с улыбкой, кто с любованием и никто — безучастно провожали взглядом этот освежающий вихрь юности, стремительно пронесшийся вдоль древних настенных росписей.

Бесшумная платформа лифта провалила их на нижний этаж, где глубоко под землей размещались несметные богатства космического архива. Глаза Батыра светились от нетерпения. Едва прислонившись в традиционном приветствии щекой к щекам Вадима и Азмуна, он схватил широкую ленту с временными графиками, вычерченными машиной и жадно впился в цветные зигзаги.

— Телеустановка «морского ежа» продолжала передавать видеоинформацию, в то время как окружающие внешние камеры уже фиксировали его полное исчезновение, — показал он Лайме несовпадающие линии. — Между тем синхронизация обеих камер «ежа» — абсолютная.

— Батыр еще до вашего сообщения предположил, — пояснила девушка остальным, — что Радмила жива и могла просто переместиться во времени. Фантастика — а? Как вы думаете, мальчики?

— Мне кажется, — изложил суть дела Батыр тоном учебного робота, — что несовпадение временных отрезков на графике допустимо интерпретировать на основе временного сдвига, возникающего при определенных значениях разности энергетических потенциалов глубинных квантов.

— Батырчик, милый, — осторожно перебил его Вадим, — ты ведь пойми: временные разности бывают какие угодно и относиться тоже могут к чему угодно. Что из того, если от твоего возраста отнять мой. Получится разница что-нибудь дней в сорок. И к какому же временному потоку такую разность пришить? Или куда предлагаешь сдвинуть продолжительность нашей жизни, чтобы уравнять дни рождения: мою — в прошлое или твою — в будущее?

— Но ты же сам видишь, что на графике временные отрезки, зафиксированные разными камерами, — не совпадают.

— Но из этого совсем не следует, что «морской еж» или окружающие его камеры сместились во времени.

— Зато из этого следует, что Радмила была жива в то время, когда внешние камеры фиксировали ее дематериализацию.

— Дематериализация невозможна, — вмешался в разговор Азмун, — материя превращается из одной формы в другую, но никуда не исчезает.

— Значит, и время способно превращаться из одной формы в другую, — продолжал настаивать Батыр.

— Ничего такого это не значит, — перехватил нить спора Вадим. — Не будем отвлекаться — философские упражнения сейчас вряд ли помогут. Действительно, налицо факт: Радмила жила дольше, чем это зафиксировали некоторые приборы.

— А как с показаниями медицинских приборов? — всплеснула вдруг руками Лайма и, поймав недоумение в глазах остальных, торопливо выпалила. — Поступавшая информация о работе различных органов также имела совершенно определенную продолжительность во времени. Поэтому можно получить временной график и сопоставить его с данными телекамер. Общая продолжительность работы сердца, например…

Не дожидаясь конца фразы, Вадим шагнул к пульту управления и перевел тумблер на медицинскую информацию, поколдовал над клавиатурой и нетерпеливо потянулся за широкой лентой, испещренной цифрами и ломанными линиями, которая, как белый язык, свесилась из щели интегратора.

— Теперь сравним, — проговорил он себе под нос и вдруг ошарашил всех громким вскриком. — Что?!

— Что? — испуганным эхом повторили три голоса — каждый на свой лад.

— На пять секунд дольше, — растерянно сообщил Вадим.

— Что?! — раздался новый залп возгласов, и три руки недоверчиво потянулись к белому листку, вырванному из зева машины.

— Мистика, — прошептал Азмун. — Человека нет, а сердце — бьется.

От этих слов Лайме сделалось не по себе:

— Мальчики, да как же это?.. Откуда такое несовпадение? И почему никто до сих пор не обратил на это внимание?

— Очень просто, — угрюмо ответил Вадим. — Все материалы просматривались сотни (если не тысячи) раз, но всегда порознь, последовательно, один за другим. Каждая лента, взятая в отдельности, в принципе воспроизводила одно и тоже, каждая по-своему запечатлела трагический конец. Никому просто не приходило в голову, что возможно временное несовпадение показаний различных приборов и датчиков. К тому же незначительное временное расхождение на видеолентах обнаруживается лишь с помощью чувствительных электронных приборов. А параллельное сопоставление временных промежутков практикуется крайне редко. Тем более — сравнение таких разнородных показаний. Мы сами-то как на это наткнулись? Случайно! Пять секунд… Целых пять секунд! Просто уму непостижимо. Свет за это время проходил полтора миллиона километров.

— Надо срочно что-то предпринимать, — встрепенулся Батыр. — Давайте сообщим в секретариат Президиума или в пресс-центр.

— И Тариэлу, — добавила Лайма.

Азмун уточнил:

— Может, сначала вообще только ему?

— Я думаю, нужно просто его подождать, — предложил Вадим. — Он уже в воздухе и скоро будет в Астрограде. А нам надобно собраться с мыслями, перепроверить все заново и хорошенько взвесить еще раз, чтобы не попасть впросак. И спокойствие. Прошу вас, ребята, никакой поспешности. Спокойно продумайте каждый шаг. Вдруг мы чего-то не доучли.

13–05: Библиотека; чай-холл.

— Мне, пожалуйста, сок, — ответила Лайма на вопросительный взгляд Батыра. — И не забудь пакетик для Азмуна.

— У Батыра, положительно, склонность к семейной жизни, — заметил Вадим, наблюдая, как ловко тот сервирует стол.

— У нас мама терпеть не может кухонных роботов, — добродушно отозвался Батыр, не уловив намека. — Она говорит, что их присутствие наносит ущерб домашнему уюту. Поэтому у нас принято накрывать на стол всем вместе.

— Это — в укор нам?

— Нет, что вы, ребята, сидите. Просто будем считать, что моя очередь — первая, — Батыр закончил раздачу, а сам с высоким стаканом в руке опустился в кресло-качалку и принялся его легонько раскачивать, потягивая через соломинку молочный коктейль.

— Смотри не поперхнись, — строго сказала Лайма.

— Ой, Лаймочка, до чего же тебе не идет быть сварливой, — беззаботно ответил Батыр и закачался еще сильнее. — В космосе приходится пить и есть в любом положении.

— Тогда встань на голову, — обиделась девушка.

— Батыр! Лайма! Хватит! Такой ответственный момент, а вы — как маленькие. — Вадим уже был не рад, что первым затеял разговор на постороннюю тему. — Лучше вернемся к делу. Вон Азмун — даже обедать не пошел.

— Потому что успел перекусить в ракетоплане. Кроме того, он — потомок таежных охотников.

— Режим для всех обязателен — даже для потомков таежных охотников.

В тот же миг за столом появилось объемное изображение Азмуна, трудно отличимое от оригинала. Иллюзия усиливалась тем, что голограмма не парила где-нибудь в углу или над полом, а точно совпадала с контуром сидящего человека.

Вид у Азмуна был подавленный.

— Все усложняется, ребята. Я составил временные графики по показаниям всех медицинских приборов и оказалось, что разницу в пять секунд фиксирует только регистратор сердечной деятельности. Данные остальных приборов, в том числе регистрировавших биотоки и мозговые импульсы, совпали с данными физической аппаратуры и видеозаписи. Я уже вообще стал сомневаться в показаниях самописцев и намеревался затребовать техническую экспертизу. Но тут возникло совершенно новое обстоятельство.

Все замерли в ожидании, а Азмун еще больше нахмурился:

— Прежде чем включить программу экспертизы, я решил еще раз воспроизвести все записи, относящиеся к последней минуте жизни Радмилы, — пустить их синхронно с кардиограммой. Все получилось, как и предсказывал машинный расчет: кардиограф, находившийся на звездолете, работал на пять секунд дольше, чем все остальные приборы. И вдруг я подумал, что помехи, возникшие на экране в момент исчезновения «морского ежа», также могут содержать определенную информацию. Я без промедления задал машине линейно-цифровую развертку этого шквала полос и ряби и не ошибся: даже при беглом взгляде на полученный результат обнаруживалась определенная периодичность. Естественно, я тут же запросил машину, какие другие процессы, зафиксированные в ее памяти, могут совпадать с обнаруженной периодичностью помех. Ответ не замедлил ждать: аналогичный процесс имеется. Это — запись работы сердца. Графическое воспроизведение цифровых выкладок дает все ту же кардиограмму. Машина может сделать и звуковую имитацию.

Азмун перевел рычаги и в напряженной тишине разнеслось биение человеческого сердца…

— Мы сейчас спустимся к тебе, — одним выдохом, точно стараясь заглушить эти тревожные удары, проговорил Вадим.

— Нет, лучше я поднимусь к вам, — устало ответил Азмун.

Чай-холл: пятью минутами позже.

Без своей неотлучной улыбки, о которой говорили, что он с ней скорее всего и родился, как в маске, Азмун походил на какого-то другого человека.

— Сколько? — встретили его вопросом. — Сколько длилась передача?

— Двадцать семь минут, — все время, пока работала аппаратура.

— А потом?

— Потом были включены телекамеры второй челночной ракеты, спешно запущенной для страховки первой…

Друзья растерянно искали ответа в глазах друг друга. Новый факт не вмещался ни в какие привычные и даже гипотетически допустимые рамки, и потому, что уже в самой этой невероятности явственно проглядывались далеко идущие последствия, способные в корне изменить все, даже самые смелые предположения о событиях, разыгравшихся на Муаровой планете. Шутка ли сказать: двадцать семь минут жизни без существования!

— Можно ли стать невидимым, оставаясь живым? Вот в чем вопрос, — наконец нарушил тягостное молчание Вадим.

— А мне кажется, — неожиданно сказала Лайма, — сначала нужно решить, кто бы мог подавать в течение двадцати семи минут такой странный сигнал.

«То есть как — кто?» — прочла она в напрягшихся взглядах.

— У меня такое чувство, — осторожно, обдумывая каждое слово, продолжала девушка, — что Радмила не могла воспользоваться таким необычным способом передачи информации. Никакими инструкциями он не предусмотрен. Чтобы в чрезвычайных условиях аварийной ситуации сообразить, что возможен именно такой сигнал, — нужно время. Хотя бы минимальное. А помехи, которые оказались зашифрованной записью сердечных ритмов, появились тотчас же, как исчезло изображение на телеэкране, и продолжались непрерывно, пока Тариэл не переключил аппаратуру. Ведь так?

— Так, — подтвердил Азмун, совершенно не понимая, куда клонит девушка.

«Значит?» — снова прочла она в глазах друзей.

— Значит, налицо какое-то постороннее вмешательство!

— Разведгруппа! — вырвалось у Азмуна. — Она исчезла на трое суток раньше и, успев вполне сориентироваться, ввиду каких-то непредвиденных обстоятельств воспользовалась столь необычным способом связи — в надежде, что не предусмотренные программой сигналы рано или поздно будут расшифрованы.

— Но разведгруппа исчезла безо всяких приборов, — остановила его Лайма.

— Что и требовалось доказать, — торжественно заключил Батыр. — Если экипаж «Алишера» остался жив, он не мог исчезнуть иначе, как переместившись во времени.

— Почему?

— Некуда, Азмун. Поверхность планеты — муаровая пустыня. Недра? «Морской еж» хотя и способен выдержать любую температуру, но ты ведь помнишь: сквозная нейтриноскопия планеты на месте исчезновения людей не дала никаких результатов. Значит, остается одно, — сдвиг во времени! Отсюда и непредсказуемость подаваемых оттуда сигналов.

— Батырчик, — длинные ресницы Лаймы удивленно порхнули вверх, — но почему мы должны ограничивать область поисков только Муаровой планетой?

— Да потому, ласточка, — парировал Батыр, — что до следующей ближайшей планеты — вчетверо дальше, чем от Земли до Солнца. А неопознанных летающих объектов во время экспедиции «Алишера» специальная аппаратура не зафиксировала. Кроме того, это потребовало бы допустить вмешательство какого-то постороннего нечеловеческого разума.

— Разве твое предположение о перемещении во времени исключает там, на другом временном уровне, существование разумной жизни? — вдруг поинтересовался Вадим.

— Для математических расчетов такого допущения не требуется.

— А для человеческих? — в глубине глаз у Вадима блеснула искорка. — Или, если угодно; разумно-космических? Давайте-ка порассуждаем: для того, чтобы преобразовать показания кардиографа в особые телесигналы нужна специальная аппаратура, которой, судя по всему на «морском еже» не было. Следовательно, работал какой-то другой аппарат, не имеющий ничего общего с теми, которые прибыли с Земли. Напрашивается вывод: поскольку природа сама по себе приборов не делает, постольку передававшее устройство — создание разума. А так как среди аппаратуры «Алишера» и «морского ежа» подобного устройства не значится, следовательно, есть все основания предположить, что оно создано и включено нечеловеческими руками. Итак, новая встреча с разумом? Неужто на сей раз он скрывается в ином временном измерении?

— Вот именно! — обрадованно подхватил Батыр. — Еще один аргумент в мою пользу!

— Аргумент будет в твою пользу, — остановил его Вадим, — лишь после того, как ты составишь формулу, которая хотя бы математически могла объяснить, каким же образом сигнал из будущего попадает в настоящее.

— Но это же противоречит теореме переводимости!

Вадим развел руками:

— Раз математика помочь не в силах — придется поискать более подходящее обиталище для наших собратьев по разуму, нежели иное временное измерение.

— И где же ты предлагаешь их искать? — ощетинился Батыр. — В бездонных глубинах вселенной? Откуда любые сигналы идут часами, сутками, годами? Или на остальных планетах скопления РХ-16, которые, согласно данным космической разведки, все абсолютно безжизненны?

— Батыр, Батыр, — взмолилась Лайма, — успокойся. К чему такой тон? Мы ведь до конца проиграли твою модель со сдвигом во времени. Теперь давай обсудим другой вариант. Переберем все доводы, и, если ни один не подходит, наше предположение отпадет само собой.

— Какие доводы! — взорвался Батыр. — Когда нет ни малейшей зацепки! Одна чистая фантазия!

— Зацепка есть, — тихо сказал Вадим. — Если мы, действительно, имеем дело с вмешательством какого-то разума, то, по крайней мере, можем попытаться понять, каким мотивом руководствовались таинственные икс-существа, поступая именно таким образом. Для этого нужно встать на их точку зрения, взглянуть на все их глазами (если, конечно, таковые у них имеются), попытаться представить, как бы мы, люди, поступили на их месте. Во всяком случае обычным контактом здесь и не пахнет. Однако какая-то связь между вмешательством разума и самой Муаровой планетой несомненно существует.

— Металлический Солярис? — скептически заметил Батыр.

— Никакой не Солярис, — продолжал Вадим. — Вот прямое превращение элементов — действительно, уникальный космический феномен. Какая задача стояла перед экипажем «Алишера»? Разобраться в причинах данного природного явления. А что если оно не естественное, а искусственное? Следовательно, нужно учесть и то, насколько заинтересованы были неведомые хозяева гигантской космической лаборатории делиться своими секретами с непрошенными гостями.

— Ты хочешь сказать, что таинственный некто устранил нежелательных свидетелей? — живо отреагировал Азмун. — Но тогда зачем было сообщать, что Радмила жива?

— К тому же столь необычным способом, — подхватил Батыр. — Если бы ты случайно не проанализировал помехи, то никто до сих пор так ничего бы и не узнал.

— Ребята, — притопнула ногой Лайма, — давайте удалим Батыра хотя бы на пять минут в другую комнату — за некорректное поведение и вообще — чтобы не мешал.

— Нам никто не мешает, — Вадим понимающе переглянулся с Азмуном. — Напротив даже — он стимулирует нашу мысль. Мне, кстати, представляется, что, встав на точку зрения гипотического разума, придется признать его действия логически безупречными: несмотря на необычность сигналов, они были переданы не на какой угодно экран, а именно на тот, где была Радмила.

— Мальчики! — вскрикнула вдруг Лайма. — Ее ведь не устранить хотели, а спасти! Понимаете, людей необходимо было спасти от грозящей опасности. Никто же до сих пор толком не знает, насколько безопасна для живого эта Муаровая планета. А что если эта странная планета — нечто вроде космической домны, где неизвестная цивилизация путем прямого превращения элементов получает необходимые металлы? И вот откуда ни возьмись появляются посланцы любознательного человечества и пытаются сунуть нос в самое горнило, не подозревая и не задумываясь о смертельных последствиях. Ну, представьте себе муравья, очутившегося на металлургическом заводе и поползшего к домне, или мартену. Да любой робот немедленно поймает насекомое и вынесет его на свободу…

Тут Батыра снова прорвало:

— Лаймочка, деточка, опомнись! Кто? откуда? каким образом? Ты подумай, какие нужны космические танкеры, чтобы вывозить этот металл? И куда?

Девушка обожгла его гневным взглядом, но не успела набрать воздуха, чтобы ответить, — как настойчивое шмелиное гудение зуммера заставило всех вздрогнуть и обратиться к зафосфорисцировавшей стене. На матовом фоне проступило объемное изображение Тариэла.

— Я только что приземлился, друзья, — сказал он приветливо. — Минут через десять буду у вас.

Четыре пары немигающих глаз, словно восемь звездочек в открытом космосе, смотрели на него в упор. Никто не знал, что сказать. Тариэл уловил растерянность учеников:

— Опять постные лица, ребятки? Ну, ничего, сейчас разберемся. Главное — чтобы была ясность цели. Остальное приложится само собой. Ждите — я еду. До встречи.

И ободряюще кивнув головой, он растворился в матовой пелене, точно в густом тумане.

— Откуда ее взять — ясность, — пробурчал Азмун.

— Как же теперь ему рассказать обо всем, — прошептала Лайма.

— Хорошо мы, должно быть, все выглядим, — самокритично изрек Батыр.

Вадим думал о чем-то своем…

14–00: Библиотека; демонстрационный зал.

Над головами синело безоблачное небо. Сквозь прозрачные стены насколько хватало глаз просматривалась панорама полей с островками рощ и озер. Но все это было не более чем иллюзия, создаваемая слайд-фильмом.

Батыр просмотрел номера по каталогу, набрал код, и картина мгновенно изменилась: над ногами зазмеились переливы муаровых волн, а под куполом замерцали перепутанные созвездия незнакомого неба. Имитация, скрупулезно воссозданная компьютером, была точна до неправдоподобия: каждая гранула в непрестанно меняющихся муаровых узорах светилась каким-то неестественным внутренним светом.

— Ищите, — Батыр обвел рукой уходящий в высь небосклон и примирительно обнял Лайму за талию.

— Если возможно прямое превращение вещества, — с расстановкой, взвешивая каждое слово произнес Вадим, — то почему невозможна его прямая перекачка. Разве запрещены иные способы космической транспортировки, кроме рудовозов, танкеров и прочих мастодонтов. Теория допускает прямую перекачку, но только для отдельных частиц и на небольшое расстояние. Помните опыты по мгновенному перемещению вещества. Правда, вещество звучит чересчур громко — дальше отдельных атомов дело так и не пошло. Перемещение вакуум-квантов, как вы знаете, совсем не похоже на движение макротела. Квант исчезает в одном месте и появляется рядом, затем вновь исчезает и вновь возрождается — и каждый раз в новой области пространства. На установке гобийского центра удалось добиться таких условий, когда исчезающий квант моментально появлялся в противоположном конце, отстоявшем от источника на пять километров. Поскольку любое вещество в конечном счете состоит из вакуум-квантов, удалось добиться мгновенного перемещения отдельных атомов некоторых легких элементов, но уже на меньшее расстояние. А почему? Потому, что чем тяжелее атомы или их общая масса, тем более возрастала энергоемкость установки. Подсчитано ведь: чтобы мгновенно переместить на сто метров тело величиной с пинг-понговый шарик, не хватит всей энергии, вырабатываемой на Земле и в околоземном пространстве. А для прямого перемещения такого же тела с Земли на Луну потребовалась бы энергия целой звезды. Теперь вернемся к транспортировке металла с Муаровой планеты. Обязательны ли космические танкеры, груженые тоннами металла, ежели возможна прямая перекачка — допустим даже, отдельными атомами. Причем — мгновенно, безо всякой тары, грузовых ракет и на громадные расстояния. Правда, потребуется колоссальная энергия сотен и тысяч звезд.

— Звезд вокруг хватает, — заметил Азмун, — весь вопрос в том, какими проводами соединить их в одну цепь и овладеть их энергией. Это ведь не воздушные шарики, которые можно привязать ниточками к пальцу.

— А как же Радмила? Разведгруппа? — жалобно спросила Лайма. — Возможно ли, чтобы они мгновенно переместились из одной области пространства в другую: исчезли на Муаровой планете и тотчас же материализовались неизвестно где?

— И неизвестно кем, — добавил Батыр.

— Страшно даже предположить, — откровенно признался Вадим. — Можно представить, как исчезают вакуум-кванты, образующие любое тело, можно допустить, что каждый вакуум-квант мгновенно материализуется в очень отдаленной области космического пространства, но как из этих разрозненных квантов, переместившихся на миллионы километров, вновь образуется живое тело, я просто отказываюсь вообразить. Точнее, можно согласиться, что теоретически это возможно. Но какого уровня развития должна достигнуть цивилизация, способная совершить подобные эксперименты? Все равно — как если бы мы, люди, научились управлять движением и развитием звезд, одним нажатием кнопки направлять в любую нужную точку потоки звездной энергии, по собственному усмотрению ускорять, замедлять или нейтрализовать космические процессы. Вы способны такое вообразить?

— Я способен, — решительно заявил Азмун. — Способен потому, что уже сейчас могу имитировать все, о чем ты говорил. С помощью слайд-фильма. Смотрите! Раз — и я отключил все звезды, кроме входящих в комплекс РХ-16. Два — поворачиваю Муаровую планету к центру скопления. Три — заставляю планету вращаться в десять раз быстрее. И все — одним только нажатием кнопок. Пускай сегодня это лишь имитация. Но разве не воображение определяет направление прогресса? Когда-то люди только мечтали летать, а сегодня — летают, как птицы. Когда-то звезды были недосягаемыми точками над головой, а сегодня космические корабли землян избороздили десятую часть галактики. Сегодня я управляю космосом только в воображении и кнопками слайд-фильма. А завтра? Кто берется предсказать, что будет через миллион лет?

— «Сольется разум в единый поток, в едином порыве пронзит бесконечность», — процитировал Батыр строки известного стихотворения.

Лица друзей светлели — когда на экране купола, имитирующего небо Муаровой планеты, появлялась внутренняя сторона скопления РХ-16, плотно, точно лукошко с ягодами, заполненное звездами. И наоборот — лица как бы отодвигались в темноту, когда над головами оказывалась внешняя сторона скопления — с редкими звездочками, напоминавшими последние осенние листы на уединенной березе.

Неожиданно Вадим протянул руку и, как только звезды вновь сомкнули свои ряды, остановил кинокарусель.

— Стоп! Вот она, неисчерпаемая кладовая энергии. Смотрите, мы все время говорим о множестве отдельных звезд, а если это скопление — нечто единое целое! Ну-ка, взглянем со стороны…

Юноша выключил слайд-фильм потянул остальных к висевшей поодаль большой стеклянной груше — демонстрационному аппарату, именуемому в просторечии и школьном обиходе «джинн в бутылке». Обыкновенный учебный тренажер, позволяющий воссоздавать модель любого объекта, манипулировать с ней каким угодно образом и видеть объемную видеозапись, которая свободно парила внутри грушевидного экрана, с любой стороны.

Введя программу и отрегулировав контрастность, Вадим, как зачарованный, впился в яркий сгусток скопления РХ-16, возникшего внутри экранной «бутылки». В модельном воспроизведении сгусток походил на шаровую молнию, окрапленную роем светящихся точек. Еще одно прикосновение к сенсоклавишам — и внутри огненного клубка, ближе к левому краю, словно капля крови от булавочного укола, проступила рубиновая точка.

— Вот она — Муаровая планета, — проговорил Вадим, — подобна ядру живой клетки под микроскопом. Разве скажешь, что звездное скопление — механическая сумма светил? Нет. Это — не хаос, а гармония, единая система, неразрывное целое с особыми законами, в цепи которых Муаровая планета — лишь малюсенькое, но неотъемлемое звено. Уберите его, измените, замените — и сейчас же нарушатся связи всей системы. Сковырните звездочку в одном ее конце и немедленно что-то произойдет со всей системой. Каждая частичка связана с каждой. Можно ли управлять этими законами целостности? Видимо да — раз мы сами являемся частью этой системы. Представьте теперь, что какая-то высокоразвитая цивилизация, живущая среди тысяч звезд скопления РХ-16, научилась использовать в своих интересах законы целостной системы. В ее распоряжении оказываются все практически неисчерпаемые законы звездной энергии и, следовательно, открываются неограниченные возможности для космических экспериментов. В таком случае прямое превращение вещества и его прямая перекачка из одной точки пространства в любую другую, относящуюся к той же системе, — перестает быть одним лишь теоретическим допущением. У меня не поворачивается язык сказать, но приходится признать, что мгновенное перемещение живого существа в любую область космической системы с помощью ее же собственных потенций — также перестает быть гипотетическим кунштюком. Значит, и Радмила, и разведгруппа могли неожиданно оказаться в любом месте скопления РХ-16. Поэтому предположение что наши космонавты были спасены, а не погибли становится более чем вероятным. Вот вам и разгадка!

— А Тариэл, — точно загипнотизированный спросил Батыр.

— Тариэл не был в зоне опасности, поэтому получил возможность вернуться на Землю.

— Но почему тогда с ним не вступили в контакт?

— Контакт-то был, да не был понят. Громадное расстояние исключало использование других каналов. Кстати, мгновенная передача сигналов, имеющих конечную скорость распространения, столь же невероятна, как и прямая перекачка вещества. Но если последнее возможно, — почему бы не допустить, что возможна и аналогичная перекачка радиоимпульсов: в определенных условиях, разумеется — до тех пор, пока «Алишер» находился в системе звездного скопления. Когда корабль покинул пределы замкнутой звездной системы, прямая передача стала невозможной.

— Но ведь галактика — тоже целостная материальная система, — неожиданно раздался сзади голос Тариэла. Он вошел незаметно и стоял в двери, слушая объяснение Вадима. — Галактика — единая космическая капля, разве не представляет собой неразрывного целого с особыми закономерностями и неразрывной связью между всеми объектами?

Тариэл приблизился к своим питомцам.

— Я искал вас в Архиве и увидел там расчеты, сделанные Азмуном. Если вывод, к которому сейчас пришел Вадим, правилен, то тогда возможно и другое…

Он направился к установке связи; воспитанники нестройной кучкой двинулись за ним.

— Я — капитан звездолета «Алишер», — сказал Тариэл твердым командирским голосом, когда на экране появилось лицо диспетчера Космического центра, — мне нужен минут на десять Главный канал. Соедините прямо с Лунной пристанью.

На экране тотчас появилось изображение другого лица.

— Дежурный по космическому причалу слушает, — доложил он.

— Где сейчас «Алишер» — спросил Тариэл.

— Командный отсек законсервирован в четырнадцатом секторе, а остальное — как обычно: отбуксировано на дальнюю орбиту и болтается в общей связке, — не задумываясь отрапортовал дежурный.

— Кто-нибудь есть в районе консервации?

— Никого. Одни роботы.

— Хорошо. Мне нужен тот, который находится внутри командного отсека «Алишера».

— Пожалуйста, — пожал плечами дежурный. — Только команды пойдут через меня. В районе консервации все ретрансляторы только лунного значения.

— А усилитель?

— Сейчас занят на переговорах с Сатурном.

— Что-нибудь важное?

— Нет, рутинная передача.

— Тогда извинитесь перед Сатурном и скажите, что ввиду чрезвычайных обстоятельств усилитель на пять минут изымается из связи.

Даже сам тон переговоров отдавал напряженностью и сосредоточенностью. Пока дежурный на Луне выполнял указания, Тариэл, стиснув зубы и сощурив глаза, следил за его действиями. Наконец Луна сообщила, что все в порядке и на экране появился робот — черепахоподобная полусфера, утыканная антеннами, усиками, штангами, вооруженная великолепной клешней и извивающимся щупальцем. Мигалка на макушке просигналила, что робот готов к выполнению заданий.

— Включить запасную энергоустановку, — скомандовал Тариэл. — Теперь — пульт связи. Установить телекамеру так, чтобы она захватывала все экраны на пульте.

Робот четко проделал все манипуляции и легонько откатился в сторону. Было видно, как включились четыре экрана на пульте: три из них мерцали голубизной безоблачного неба, а один кипел рябью темных помех. И все враз поняли, что это — именно тот экран, который когда-то передал последний вскрик Радмилы.

— Азмун — звук! — хрипло выдавил Тариэл.

Азмун прыжком тигра бросился к преобразователю, с размаха утопил кнопку, и под уходящим ввысь куполом зала, точно голос бескрайнего неба, глухими ударами отдаленного колокола тревожно забило человеческое сердце…

Москва, 1980.