Ушелец

Глава 4

За энергетической завесой открылся трубообразный коридор, по бокам которого располагались неясного назначения выступы, возможно, поручни. Во всяком случае, передвигаясь по коридору, Ивонна пользовалась ими именно в этом качестве. Коридор, равно как и помещение, куда он вел, был отделан каким-то неизвестным материалом — гладким, слегка податливым, переливающимся цветными вихрями. Этакий медленный, замысловатый, почти гипнотизирующий танец. Покрытие было слегка подсвечено изнутри.

По коридору Ивонна выбралась в полусферическое помещение, радиусом около тридцати метров. Здесь также были всевозможные поручни и подставки, на которых предприимчивые «гости» разместили свои спальные принадлежности, камеры, комплекты портативных анализаторов и прочее оборудование. Причем всего этого было столько, что от первозданной гармонии, царившей в полусфере, не осталось и следа. Снизу в полусферу вдавался параболоид, по периметру до стен полусферы он не доходил метра четыре.

Это напоминало веранду, как бы пристроенную к помещениям, которые находились за параболоидом. Он был прозрачным и казался сплошным. Правда, случалось, что он раскрывался, и именно когда сигманец просовывал через силовой экран нечто вроде биологических проб в небольших прозрачных контейнеpax. Однако сигманец напрочь отвергал все предлагаемые ему образцы земного происхождения — просто игнорировал их, и уже года два как и сам перестал предлагать свои.

Освещение внутри веранды было желто-оранжевым и значительно более интенсивным, чем нормальный дневной свет. Атмосфера внутри была, очевидно, тоже иная, нежели в отсеке для «гостей». Сигманцу приходилось закупориваться. Атмосферный состав напоминал сильно увлажненный воздух Земли, только вдвое плотнее. Болометр показывал температуру, как я тропиках — около тридцати трех градусов по Цельсию, с небольшими колебаниями. Насколько все эти параметры согласуются с гипотезой о том, что планета сигманцев меньше Земли, никто не знал, но попытки объяснить это не прекращались по сию пору.

Было столь же неясно, зачем весь купол загромождали какие-то объемные конструкции (похоже, большинство управляемые, они перемещались и меняли форму как бы сами по себе, необъяснимо, но всегда приятно для глаз), причем не только конструкции, но и какие-то растения всевозможных видов и расцветок (с сине-зелеными пальмовыми листьями, если и не особенно пышными, то весьма изящными), росшие, казалось, прямо из самих конструкций. Зачем? Пополнять запасы кислорода? Но даже люди овладели куда более эффективными методами. Нечто вроде симбиоза? Нечто культовое? Ломая голову над этими вопросами, ученые Земли проклинали на чем свет стоит всю эту красоту. Тем более что все эти конструкции и растения не давали возможности видеть, что находится за ними, оставляя взору наблюдателя лишь несколько метров на переднем плане.

Сигманец редко появлялся прежде, чем «гости» снимут скафандры и разложат свой багаж. Ивонна управилась быстро. Работать в невесомости оказалось для нее не так уж и трудно. Может, она и «синий чулок», но в любом случае она хорошо плавала и недурно играла в теннис.

Было тепло, уютно, пахло чем-то пряным. Абсолютная тишина (бесшумная работа системы вентиляции оставалась для людей загадкой) лишь усиливала сверхъестественное ощущение полета. Ивонна подавила невольное желание поупражняться в акробатике, равно как и желание выкурить сигарету. Нужно было работать. Она проверила камеру и записывающую аппаратуру, которая была установлена здесь еще до нее и работала в непрерывном режиме. На кассете оставалось еще довольно много ленты. Впрочем, записана там наверняка такая же ерунда, как и на всех предыдущих.

«К черту кассеты! — подумала Ивонна. — Не может же сигманец вечно торчать под прицелом нашей аппаратуры! Звездолет, видимо, целиком самоуправляем, не то что наши корабли. Я, пожалуй, могу себе представить, что этому существу надоело заниматься планетологическими исследованиями и захотелось просто развлечься. Я даже готова понять его желание делать перерывы и ограничивать время нашего пребывания у него „в гостях“. Но почему он не подходит к камере, чтобы попытаться найти общий язык? Укажи на рисунок или на фотографию, или на что угодно, просвисти что-нибудь, напиши слово. Чего только не перепробовали! Тыкали себя в грудь и говорили: „Человек“, показывали схему Солнечной системы, периодическую таблицу элементов, модель молекулы воды. Все без толку! Похоже, сигманец отказывается брать земные образцы, потому что ему и так все ясно.

А может, они опасны для него? Но мы ведь приняли все меры предосторожности, никакой опасности нет! Ведь организм, функционирующий на левых аминокислотах и на правых сахарах, не может ни съесть нас, ни заразить. Равно как и мы его! Куда приятней гипотеза о том, что сигманский звездолет здесь не впервые. Ведь чтобы построить такой совершенный корабль, необходимо пройти длинный путь технического развития. Быть может, поскольку наше Солнце — одна из ближайших к нищ звезд, все необходимые сигманцам научные исследования Земли они произвели десять тысяч лет назад. Или тысячу. Тогда мы не могли их обнаружить. Быть может, радиоизлучение Земли вновь привлекло их внимание? Может, этот сигманец просто антрополог или культуролог? Тогда почему он не ведет себя соответствующим образом? С другой стороны, если, скажем, люди его не интересуют вовсе, зачем ему вообще принимать нас?»

Все эти рассуждения, отшлифованные от бесконечного повторения, промелькнули в голове Ивонны, словно мелодия, от которой невозможно отвязаться. Ей нужно было сосредоточиться на своей работе. Однако когда с помощью присосок ей наконец удалось укрепить на куполе свою аппаратуру и пристегнуть себя к алюминиевой раме, тоже укрепленной на присосках, нахлынули новые мысли, и Ивонну охватило нетерпение.

Появился сигманец!

Даже усилием воли было трудно подавить приступ легкой тошноты, который вызывало это зрелище. Многим телезрителям, впервые увидевшим его на экране, пришлось совсем худо. Стало принято говорить, что мы в глазах сигманца столь же отвратительны, как и он в наших, равно как и то, что такое зрелище лишний раз показывает нам, сколь по сути невелики отличия между человеческими расами. Но это обстоятельство мало кого убеждало.

Один шутник назвал сигманца помесью слизняка и сосновой шишки. Это еще слабо сказано! Около трех метров высотой, метр тридцать шириной. Тело сигманца представляло собой гибкий эллипсоид, обшитый прямоугольными пластинами бронзового цвета. Эти пластины крепились независимо друг от друга, в три уровня, с перекрытием. Когда сигманец вытягивался, камера фиксировала проблески, которые исходили от защищенного чешуей тела сигманца — губчатой черной массы.

Симметрия была полной: посредине четыре покрытые чешуей ноги, дисковидные, перепончатые ступни, по паре рук с каждого конца. Таким образом, у сигманца не было ни переда, ни зада — одинаково успешно он двигался и «вперед» и «назад», равно как и «работал». Каждая рука имела плечевой сустав, локоть и запястье, на этом сходство с рукой человека заканчивалось. Словно клешни краба, его руки были покрыты твердым бурым панцирем. Сходство с ракообразным подчеркивали две пары челюстей с каждого конца. Ими можно было перекусывать и перетирать пищу. Однажды зафиксировали, как сигманец ест. Клешни разминали то, что, видимо, служило пищей, затем помещали размельченную массу на губчатое тело, где та подвергалась воздействию чего-то вроде сильной желудочной кислоты, после чего масса всасывалась прямо через руки. Кроме того, на клешнях имелось по шесть коротких щупальцев, которые прекрасно служили пальцами, но, на взгляд человека — ни дать ни взять змеи!

А еще по всему телу между чешуйками торчали тонкие усики, которые могли втягиваться. Вероятно, это были органы чувств не вполне ясного назначения, если не считать четырех из них, несомненно являвшихся глазами.

Пластины постоянно поблескивали, но не просто влагой, а густой сочащейся слизью, наводившей на мысль об испражнениях.

Свое отвращение Ивонна держала при себе.

— Привет! — бодро сказала она и улыбнулась, хотя прекрасно знала, сколь бесполезна ее улыбка.

Существо неуклюже протиснулось между двумя растениями, и два немигающих черных глаза на тонких усиках уставились на Ивонну. Позади него заклубилось облачко пара, на листьях образовались капельки воды и скатились вниз, сверкая, словно маленькие звездочки.

Сигманец что-то прогудел, так что слышно было снаружи. Автоматически сработал фонограф. Ивонна подумала, какая уйма времени была потрачена впустую на изучение этих фонограмм. Над ними бились сотни ученых, в том числе и сама Ивонна.

Перед ней стоял микрофон, от которого шел провод к укрепленному на стене звукосинтезатору. Этот прибор мог воспроизводить элементы сигманской речи — если, конечно, то была речь — и комбинировать эти элементы.

Для верности Ивонна краем глаза взглянула на записи, набросанные в планшетке, и отчеканила первую из приготовленных фраз. Синтезатор выдал мешанину звуков, напоминавших совместное звучание баса и дисканта, поддержанное дружным чириканьем и свистом.

«Сработает ли?» — подумала Ивонна, еле сдерживая сердцебиение.

Глаза сигманца поднялись вертикально и застыли.

Ивонна проиграла вторую фразу. Сигманец широко расставил клешни. На сей раз его реакция превзошла все результаты, полученные ранее. Ивонна подождала, пока звуки стихнут, затем достала из планшетки пачку фотографий и рисунков. На первой картинке был изображен обнаженный мужчина. Ивонна вновь проиграла последнюю фразу.

Та же фраза с легкими вариациями сопроводила картинку с женщиной. Третья версия — картинку с изображением смешанной группы людей. Сигманец выпрастывал из-под чешуи один усик за другим. Может, ее идея наконец сработала? Может, он сообразил, что она предлагает ему слова, означающие «человек-самец», «человек-самка», «люди»?

Сигманец вдруг зашевелился и исчез из виду. Ивонна ждала, вне себя от радости. Вскоре сигманец вернулся, волоча некий шаровидный предмет.

«Проектор! — вспомнила Ивонна. — Господи! Он же года два его не вытаскивал!»

Перед ее глазами прямо в пространстве замелькали цветные объемные формы, кривые, зигзаги. Картинка постоянно менялась, переливаясь, словно бегущая вода. Тем временем сигманец верещал, урчал, водил усиками, словно дирижировал, и наконец выпустил довольно сильную струю желтой жидкости.

Ивонна помотала головой. Полный провал! Удар ниже пояса!

— Я не понимаю! — произнесла она пересохшими губами.

Сигманец застыл, стало тихо. Затем, убрав почти все усики, он показал с помощью проектора красную полосу, которая своим острым концом указывала на него. Он ждал. Ивонна запустила фонограмму. Тот повторил ее. Полоса переместилась, указывая на Ивонну. Та пустила фонограмму «женщина» и услышала, как сигманец повторил ее.

На мгновение в глазах Ивонны потемнело. Она едва не расплакалась — от счастья! Три года спустя пришелец наконец пошел навстречу и готов приступить к поиску общего языка!

Повернув голову, Ивонна увидела, как в отсек вплывает ее коллега, облаченный в скафандр, и чертыхнулась про себя. На радостях она совсем забыла про Вана Ли. Тут же у нее мелькнула мысль, что от напряжения она вся взмокла и пахнет сейчас так, как не подобает пахнуть женщине.

Видимо, сигманец тоже был не против сделать перерыв. Он переместил проектор, воткнув его между двумя отростками, отходящими от какого-то изящного завитка, и уполз в гущу растений. Листья стали колебаться и шелестеть — видимо, сигманец, как обычно, включил вентиляцию.

Ивонна не стала задумываться, почему сигманец удалился. Дрожащими руками она собрала свои записи, затем подошла к магнитофону и, поработав на клавиатуре, вывела на экран дисплея сработавшие фонограммы.

— Здравствуйте, доктор Кантер.

От ее раздражения не осталось и следа. Ивонна не могла сдержать радости даже перед этим мужчиной, которого недолюбливала. Тот уже снял скафандр и висел теперь рядом с ней, слегка пожимая ей руку. Ивонна неловко обняла его, так что тот едва не отлетел к другой стене, и крикнула ему прямо в ухо:

— У меня получилось! Мы победили! Мы нашли ключ!

— Что? — Обычно бесстрастный, Ван открыл рот и посмотрел на Ивонну большими глазами. — Вы уверены?

— Десять слов за час! — выпалила она, отпустив его. — Мы повторили их много раз, ошибки быть не может. Смотрите. Нет, лучше послушайте, я промотаю ленту назад. Смотрите на мои записи и слушайте. Вот изображения разных мужчин: цвет кожи, одежда, телосложение… Сигманец не может их перепутать… А я каждый раз называла одно и то же слово: «человек-самец…»

Планшетка вывалилась из рук Ивонны и поплыла в сторону. Ван поймал планшетку и, морща лоб, принялся листать записи.

«Может, и хорошо, что он холоден как рыба, — подумала Ивонна. — Будь на его месте кто-нибудь другой, кто способен радоваться по-настоящему, я бы… я бы такое натворила! А нам еще работать и работать. Нужна полная концентрация».

Ивонна изучала Вана. Тот был родом из Северного Китая, несколько выше ее ростом, худощав. Всегда чисто выбрит, как это принято у китайцев, довольно тяжелый подбородок, широкий нос, высокий лоб, короткие седые волосы. По собственному почину или нет, он всегда носил грязно-коричневую униформу, какую обычно носят служащие в Китайской Народной Республике. Ведь он был не просто профессором Пекинского университета. Китайские власти поддерживали его исследования в области так называемой лингвотерапии не столько из-за того, что результаты могли бы оказаться полезными при лечении душевнобольных, сколько из-за того, что они усматривали в них инструмент ассимиляции тибетцев, монголов и прочих национальных меньшинств. Однако Ивонна была убеждена, что сам Ван преследует только научные цели.

— Чудесно, если правда, — вымолвил наконец Ван. По-английски он говорил довольно сносно, с легким акцентом. — Извините, конечно, но сколько у нас было неоправдавшихся надежд. Сигманец поначалу всегда вроде бы готов сотрудничать, но не проходит и часу, как он надолго исчезает, а потом и вовсе не желает видеть нас несколько дней.

— Точно, — поддержала Ивонна. — У меня был целый час. И впервые, как я уже сказала, результаты обнадеживают. Он воспринимает слово в ассоциации с картинкой и повторяет его, если ему эту картинку показать. Такое впечатление, что раньше он пытался научить нас словам своего языка, но быстро отказался от этой идеи, когда мы проиграли ему эти фонемы на своем звукосинтезаторе. А наши попытки предложить звуковой или визуальный код оказались еще более печальными. Я же… — Ивонна оборвала себя на полуслове. — Погодите! Он возвращается! Вы все увидите сами.

Сигманец притащил какой-то переливающийся яйцевидный предмет и укрепил его на стойке у стены купола.

— Я уже видел эту штуку, — заметил Ван. — Но очень недолго. Полагаю, это записывающая аппаратура.

— Похоже, он намерен установить с нами обратную связь. Ведь теперь, когда мы вплотную подошли к разработке общего языка, ему тоже нужно что-то записывать.

Ивонна с сигманцем снова принялись за работу. Ван Ли не двигался и просто завис, наблюдая за происходящим. Вообще говоря, ничего особо драматического не происходило: обмен звуками, женщина показывает картинки, сигманец проецирует нечто похожее (так живопись Давида можно было узнать в полотнах Ван Гога) — и при всем при том происходящее было воистину достойно высокой драмы!

Часа через два сигманец, видимо, устал и сделал перерыв. Ивонна не возражала. Она была как выжатый лимон. Забравшись в санитарную кабинку, она разделась, обтерла тело губкой и переменила белье. Выйдя из кабинки, она увидела, что Ван уже раскрыл ящик со съестными припасами и разогревает пищу. Он протянул Ивонне фляжку с горячим кофе.

— Спасибо.

Несколько глотков согрели ее и сняли напряжение. Она широко потянулась.

— Жаль, что тут нет шампанского, — мягко улыбнувшись, заметил Ван.

— О, я почти не пью. Предпочитаю курить, табак, конечно, не марихуану.

— В этом мы похожи, — сказал Ван и пристально посмотрел на Ивонну. — Быть может, вы объясните мне, как вам удалось добиться такого успеха? А это и впрямь выглядит как полный успех. С чем я вас от всего сердца и поздравляю.

«По крайней мере, он человек», — подумала Ивонна. Быть может, эта мысль в сочетании с триумфальным настроением и желанием разрядиться побудили ее отнестись к Вану несколько дружелюбнее, чем она позволила бы себе при других обстоятельствах. В конце концов, их тут всего двое, в этом чужом безмолвном отсеке.

— Разумеется, — сказала она, прихлебывая кофе. — Правда… я сейчас устала, и мысли скачут. Можно я изложу это как-нибудь попроще, чтобы и ребенку было понятно?

— Это было бы прекрасно. Такое изложение дает перспективу и при нашем избытке информации вычленяет главное. Кроме того, ваш будущий отчет вряд ли окажется для меня легким чтением.

Ивонна заговорила быстро, словно ее прорвало.

— Да уж как-нибудь разберетесь. Вы же знаете, что до проекта «Сигма» я занималась математической семантикой, правда, моя диссертация была посвящена сравнительной лингвистике. Там много формул… В чем собственно дело? Сигманец не может воспроизводить звуки типа человеческой речи, но потчует нас своей ударно-свистковой симфонией. В свою очередь, мы не в состоянии воспроизвести сигманские вокабулы. Правда, у нас есть звукосинтезатор, но работать с ним почти невозможно. Десятки сердечников, перемещаясь в электромагнитном поле, создают версию языка, который использует одновременно сотни различных частот и амплитуд. Не имея соответствующего инструментария — и теперь, мне кажется, я знаю почему, — сигманец сперва попытался научить людей своему языку. Все его звуки, все его странные, хоть и красивые, картинки и прочее… Мы зашли в тупик. То есть ни у одной из исследовательских групп не было конструктивных идей. Правда, я здесь не с самого начала… Мы тоже пытались показывать сигманцу разные картинки и предметы, а тот при этом издавал звуки. Мы сделали фонограммы, заложили их в синтезатор и пытались комбинировать их так и сяк, чтобы обозначить более абстрактные понятия. Скажем, «человек» и «сигманец» означает «разумные существа». Однако сигманец вскоре вернулся к своим прежним загадочным звукам. Мы предположили, что, видимо, сигманский язык настолько отличается от человеческого, что все наши комбинации для него просто бессмысленны.

Я всегда полагала, что Фуэнтес был прав. Сигманский язык лишь частично использует звуковую основу. Возможно, не менее важны поза, жест, даже запах. Поэтому для установления контакта необходимы, видимо, весьма тонкие и сложные методы.

Может, нелинейные, может, методы, основанные на совмещении концепций, которые мы, люди, привыкли рассматривать раздельно, а может, методы, тотально задействующие все аспекты бытия. Во всяком случае, исследования цитологов свидетельствуют о чрезвычайной важности именно этой стороны дела. Значит, если мы не можем освоить сигманский язык, может, попробовать иначе? Мы пытались построить искусственный язык, с нуля, такой язык, чтобы сигманец смог произносить его конструкции, а мы могли бы синтезировать фразы, понятные обеим сторонам. В результате — полный провал. А ведь за эти три года люди провели на борту звездолета в общей сложности целых девяносто восемь суток.

— Я слежу за вашей мыслью, — сказал Ван. — Но вообще-то еда уже готова.

— Вы же сами просили рассказать, — поперхнулась Ивонна. — Формулируя главное, я только подгоняю себя. Может, больше не надо? Просто я сейчас слишком довольна.

— Что вам положить? — Ван протянул ей судок с едой. Чтобы упростить дело, пища была стандартизована. «Ужин» — рыбное филе, жареный рис с луком (в пакетиках), бок-чой (на запакованных блюдечках) и печенье — шел как бы между делом.

— Я проделала работу, которая не поддается описанию, — продолжала Ивонна. — Я подвергла свои данные всем видам статистического анализа. Не имей я приоритета в использовании компьютерного времени, далеко бы я не ушла. Конечно, многие делали то же самое, но никто не сумел получить правдоподобных функций. Вы же знаете, что, имея конечную выборку, можно построить бесконечное множество аппроксимирующих ее функций. Используя результаты моих старых исследований в области лингвистики, в частности одну теорему, которой я очень горжусь, мне удалось просчитать общие направления некоторых моих гипотез.

Ивонна остановилась, чтобы положить в рот кусок рыбного филе. Ван невозмутимо жевал.

— И вот что получилось, — продолжила Ивонна. — Во-первых, я готова доказать, что мы слишком торопимся. Дело в том, что частота, с которой повторяются различимые комбинации сигманской речи, в среднем вдвое меньше, чем в человеческих языках. Может, он просто думает медленнее, чем мы? Или глубже? Даже если я ошибаюсь насчет частоты, в любом случае верещание нашего замечательного синтезатора должно его смущать и надоедать ему. Смущение еще можно побороть, но скуку — никогда. Я даже подозреваю, что ему это крайне неприятно, даже больно.

Вилка Вана застыла на полпути ко рту.

— Именно больно! — Ивонна кивнула. — На слух китайца, к примеру, английская речь звучит грубо и отрывисто, а на мой слух речь китайца слишком высока в тональности и слишком монотонна. Слушать не очень-то приятно. А музыка — еще более яркий пример. Мне, скажем, нравится кое-какая китайская музыка, равно как вам, наверное, нравится мой любимый Бетховен. Но я знаю многих американцев, для которых концерт классической музыки — сущая пытка. Не нужно даже выходить за пределы одной культуры. Современная американская музыка представляется мне просто банальной. Правда, я слушала записи пятидесятилетней давности. Но просидеть целый вечер, слушая такую белиберду, для меня было бы ужасно. Я пришла к выводу, что сигманцу стало просто нестерпимо смотреть на наши жалкие попытки воспроизвести звуки его речи. Поэтому, я думаю, он и не принес свой звукосинтезатор. Ему невыносимо беспрерывно слушать человеческую речь. Попытки установления контакта на уровне визуальных символов провалились по той же причине. Наши рисунки и наш алфавит, наверное, слишком корявы для него. Может, имеет смысл попробовать китайские иероглифы?

Пережевывая пищу, Ван слушал и хмурился. Наконец он мрачно произнес:

— Как же такое чувствительное существо отважилось на межзвездный перелет?

— Мы не знаем его психологии. Положим, при попытках говорить с нами ему приходится выслушивать звуки типа скрежета ногтей по классной доске или звуки, которые вызывают у него инстинктивный страх. Многие люди в таких ситуациях бессильны. Профессор Ван, я понимаю, что на этот счет у вас есть свои идеи, и я пытаюсь заронить в ваши мысли зерно сомнения. Но ведь дело может идти не о собственно физической боли. Я же говорила, что беда может быть в том, что ему надоело. Может, его просто раздражает наша какофония. Поэтому я снова взялась за фонограммы и проанализировала их, исходя из законов музыки.

— Интонация? — спросил Ван.

— Не уверена, — с улыбкой сказала Ивонна. — Главное, что мне удалось обнаружить соответствия, вроде тех, что существуют между нашими гаммами и тональностями. Более того, существуют соответствия между окраской тональностей и интервалами между ними. Все это чрезвычайно запутано, и я полагаю, что мне удалось разобраться далеко не во всем. Зато теперь мне ясно, в чем была наша ошибка. Мы можем, конечно, записать фразу и довольно прилично воспроизвести ее, но сигманская грамматика не оперирует фразами, соединяя их воедино. Сигманский язык еще жестче, чем такой грамматически жесткий язык, как латынь. Кроме того, такой метод безнадежно медлителен и нелеп. Мы пытались воспроизводить сигманскую речь с помощью синтезатора, используя вокабулы сигманского типа. Только все связки мы делали совершенно неправильно. В результате — неприятность и боль. Вокальные номера человека, не имеющего музыкального слуха. А может, и хуже… Я начала с самого начала. Компьютер помогал мне разрабатывать разговорный язык, звучание которого подчиняется основным законам гармонии. Причем вокабулы должны были быть не очень сложными для воспроизведения их на синтезаторе. Думаю, тут не будет провала, потому что… потому что сигманец, уже согласился учиться!

— И в самом деле прекрасно, — вымолвил Ван после продолжительной паузы. Он улыбнулся, лишь слегка приоткрыв губы. Похоже, он немного завидовал, что успеха добились американцы, а не китайцы.

— Ну, тут еще работать и работать, — скромно заметила Ивонна. — Все только начинается. Все, чего я добилась, — это около сотни существительных, глаголов и прилагательных. Я использовала основы грамматики англо-китайского «пиджин-инглиш», самые простые и наименее двусмысленные. Язык позиционный, так же как английский и китайский. Разница лишь в способе образования множественного числа. Надеюсь, нам хватит этого и для образования времен. Впрочем, посмотрим. А может, у сигманцев есть концепты времени, как у индейцев хопи. Двигаться придется на ощупь, но мы дойдем до конца!

Вскоре был существенно расширен словарный запас, и было составлено несколько простейших предложений. И тут дело пошло хуже. Возможно, сигманцы не производят действия, непосредственно связанные с этими предложениями. Однако в конце концов сигманец довольно бодро принялся выдавать свои изображения, соответствующие действиям, описанным словами. «Человек идет. Люди идут. Сигманец идет. Люди и сигманцы идут. Планета вращается. Голубая планета вращается. Зеленая планета вращается. Голубая и зеленая планеты вращаются».

Ван наблюдал, просматривая записи Ивонны, время от времени подавал советы, а вообще держался в тени.

На третий день сигманец отпустил землян. Своим верещанием он дал понять, что «гостям» пора домой. После повторного, плавно нарастающего по силе, но неумолимого приказа, люди сообразили, что и впрямь пора.

— Признаться, жалко уходить, — сказала Ивонна. — Наверное, ему надо отдохнуть и подумать. Да и мне тоже нужен отдых.

— Вы его заслужили, — бесстрастно заметил Ван. Космический корабль, три дня назад высадивший «гостей», вернулся за ними в ответ на красную сигнальную ракету. Все записи — пленки, пластинки, рулоны, — собранные с оставленной аппаратуры, Ивонна взяла себе, так как на сей раз забирать их должна была американская сторона. Такой порядок казался Ивонне глупым, поскольку вся информация немедленно передавалась в общие банки данных, однако он строго соблюдался.

«То ли это слово „глупый“? — промелькнула у нее в голове мысль, мешаясь с радостным настроением. — Эти меры сами по себе ничего не значат. Но такой анахронизм в эпоху, когда люди способны уничтожить весь мир, наводит на размышления и весьма опасен».