Уши Джонни Медведя: рассказы

I

На улицах маленького калифорнийского городка было уже темно, когда двое мужчин вышли из закусочной и уверенно зашагали по закоулкам. Возле консервных заводов стоял тяжелый, сладковатый запах забродивших фруктов. У перекрестков ветер раскачивал в вышине голубоватые дуговые фонари, отчего тени телефонных проводов метались по земле. Старые деревянные дома были безмолвны и безжизненны. В их грязных окнах уныло отражались уличные огни.

Мужчины были примерно одного роста, но один был много старше другого. Оба были коротко острижены, оба носили синие рабочие брюки. На старшем была куртка, на младшем — синий свитер с высоким воротом. Они мерно шагали по темной улице, и деревянные дома откликались эхом на их шаги. Младший стал насвистывать «Приходи ко мне, мой грустный бэби».

— Проклятый мотив никак не идет из головы. Преследует весь день. И ведь песня-то старая, — сказал он, резко оборвав мелодию.

Его спутник повернулся к нему.

— Ты боишься, Рут. Скажи откровенно. Ты чертовски боишься.

Они проходили под голубоватым уличным фонарем. Выражение лица у Рута стало упрямым, он сощурил глаза и плотно сжал губы.

— Нет, я не боюсь.

Они прошли освещенное место. Лицо Рута разгладилось.

— Жаль, что у меня мало опыта. Тебе уже приходилось бывать в переделках, Дик. Ты знаешь, чего ожидать. А мне никогда не приходилось.

— Чтобы научиться, надо попробовать, — нравоучительно изрек Дик. — Одни книжки ничему не научат по-настоящему.

Они пересекли железнодорожную линию. На блокпосте, торчавшем неподалеку, горели зеленые огоньки.

— Ужасно темно, — сказал Рут. — Интересно, взойдет ли луна. Обычно она всходит, когда такая темь. Ты будешь выступать первым, Дик?

— Нет, первым будешь говорить ты. У меня больше опыта, я буду наблюдать за ними, пока ты будешь говорить, и как только их что-нибудь заденет за живое, тут я на них и навалюсь. Ты знаешь, о чем надо говорить?

— Конечно. Все у меня в голове, каждое слово. Я написал свою речь и выучил наизусть. Я слышал, как ребята говорили: выйдешь вот так, а в голове ни одного слова, потом начнешь — и откуда только слова берутся: текут, как вода из крана. Длинный Майк Шин сказал, что с ним так случалось. Но я не хотел рисковать и все написал.

Мрачно прогудел паровоз, из-за поворота выскочил поезд, гоня перед собой по рельсам мощный сноп света. Грохотали ярко освещенные вагоны. Дик обернулся и проводил их взглядом.

— Немного народу едет, — сказал он с удовлетворением. — Не ты говорил, что твой старик работает на железной дороге?

Рут старался сдержать раздражение.

— Да, он работает на железной дороге. Тормозным кондуктором. Он выгнал меня, когда узнал, чем я занимаюсь. Боялся потерять место. Он несознательный. Я говорил с ним, но он ничего не понял. И тут же выгнал меня.

Голос у Рута был тоскливый. Он вдруг остро почувствовал, как томится одиночеством и скучает по дому.

— В этом-то и беда с ними, — продолжал он хриплым голосом. — Они ничего не хотят знать, кроме своей работы. Не видят, что делается вокруг. Крепко держатся за свои цепи.

— Запомни это! — сказал Дик. — Хорошо сказано. Есть это в твоей речи?

— Нет, но могу вставить, если тебе нравится.

Уличных фонарей становилось все меньше. Вдоль дороги росла белая акация. Город здесь незаметно переходил в деревню. У немощеной дороги стояло несколько домишек с запущенными садиками.

— Господи, ну и темнота! — сказал Рут. — Сегодня мы вряд ли попадем в беду. В такую ночь легко смыться, если что случится.

Дик только фыркнул в воротник своей куртки. Некоторое время они шагали молча.

— Как ты думаешь, ты бы попробовал смыться, Дик? — спросил Рут.

— Нет, ни в коем случае. Нам не велено удирать. Что бы ни случилось, мы должны остаться. Ты еще просто ребенок. Ты, наверно, убежал бы, если бы я позволил!

Рут возмутился:

— Несколько раз побывал в переделках и уже нос задрал. Послушаешь тебя, так храбрее не было никого на свете.

— Во всяком случае, у меня поджилки не трясутся, — сказал Дик.

Рут опустил голову.

— Дик, — сказал он тихо, — а ты уверен, что не убежишь? Ты уверен, что сможешь остаться и вытерпеть все?

— Да, уверен. Мне уже пришлось испытать это. Разве мы не получили ясных указаний? Ну, и потом хорошая огласка тоже не помешает. — Он внимательно посмотрел на Рута. — А почему ты спрашиваешь, приятель? Заранее трусишь? Если так, тебе тут делать нечего.

Рут вздрогнул.

— Послушай, Дик. Ты хороший малый. Ты только никому не рассказывай, что я сейчас скажу тебе. Со мной такого еще не бывало. Почем мне знать, что я сделаю, если кто-нибудь ударит меня дубинкой по лицу? Да и кто вообще может сказать, что он сделает? Наверно, я не убегу. Постараюсь не убежать.

— Ладно, приятель. Будем считать, что ничего не было. Но если ты все-таки бросишься бежать, мы с тобой распрощаемся навеки. У нас не место для трусливых хлюпиков. Помни это, малыш.

— Хватит называть меня малышом! Мне неприятно.

Заросли акаций становились все гуще. Листья тихо шелестели на ветру. В одном из дворов, мимо которых проходили Рут и Дик, заворчала собака. В воздухе, глотая звезды, плыли клочья тумана.

— Ты уверен, что у тебя все готово? — спросил Дик. — Ты лампы достал? Литературу отнес? Все это было поручено тебе.

— Я все сделал еще днем, — сказал Рут. — Только плакатов не развесил, но они у меня там, в ящике.

— В лампах есть керосин?

— Много. Знаешь, Дик, мне кажется, что какая-нибудь сволочь донесла. Ты как думаешь?

— Вполне возможно. Всегда кто-нибудь доносит.

— Ну, а ты ничего не слышал об облаве?

— Откуда я, черт побери, мог слышать! Ты думаешь, они придут заранее и скажут, что собираются открутить мне котелок? Возьми себя в руки, Рут. Ты уже готов наложить полные штанишки. Кончай болтать, не то и я начну нервничать.

II

Они подошли к приземистому квадратному зданию, которое в темноте казалось черным и массивным. Деревянный тротуар гулко отзывался на каждый их шаг.

— Еще никого нет, — сказал Дик. — Давай войдем и зажжем свет.

Здание было заброшенной лавкой. Стекла ее витрин посерели от пыли и грязи. В одной красовался большой плакат, рекламирующий сигареты «Лаки страйк», в другой стояла похожая на призрак рослая картонная девица с бутылкой кока-колы в руке. Дик распахнул двухстворчатую дверь и вошел. Он чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу и пристроил ее на стоявший торчком ящик из-под яблок.

— Входи, Рут. Надо все подготовить.

Стены внутри были оштукатурены. В углу валялась пачка пыльных газет. Два задних окна были затянуты паутиной. Лавка была пуста, если не считать трех ящиков из-под яблок.

Рут подошел к одному из ящиков и вынул из него большой плакат. Это был портрет человека, нарисованный в резких, черных и красных, тонах. Рут прикрепил портрет к шершавой штукатурке позади лампы. Рядом он повесил другой плакат — большой красный символический знак на белом фоне. И, наконец, поставил торчком еще один ящик из-под яблок и положил на него кипу листовок и брошюр в бумажных обложках. На голом деревянном полу шаги его звучали гулко.

— Зажги вторую лампу, Дик! Здесь чертовски темно.

— Ты и темноты боишься, малыш?

— Нет. Скоро придут люди. Надо, чтобы было посветлее, когда они придут. Который час?

Дик взглянул на свои часы.

— Без четверти восемь. Часть людей должна вот-вот подойти.

Он засунул руки в карманы куртки и стоял у ящика с листовками в позе отдыхающего человека. Сидеть было не на чем. Черно-красный портрет строго смотрел со стены, к которой прислонился Рут.

Язычок пламени в одной из ламп потускнел и медленно поник. Дик склонился над лампой.

— Ты, кажется, говорил, что в лампах много керосина. Эта пустая.

— Мне показалось, что много. Вот погляди! Другая почти полная. Перельем немного керосина в эту.

— Как же это сделать? Придется погасить обе. У тебя есть спички?

Рут поискал в карманах.

— Всего две штуки.

— Ну вот! Придется проводить собрание при одной лампе. Надо было мне самому присмотреть за всем. Но я был занят в городе. Я думал, на тебя можно положиться.

— А мы быстро перельем немного керосина в эту жестянку, а потом выльем в другую лампу.

— Угу, и подожжем здание. Ну и помощничек!

Рут снова прислонился к стене.

— Скорей бы они приходили. Который час, Дик?

— Пять минут девятого.

— Так чего ж они задерживаются? Чего ждут? Ты говорил им, что надо прийти в восемь?

— Заткнись, малыш. Ты меня выведешь из себя. Я не знаю, почему они задерживаются. Может, празднуют труса. Ну помолчи хоть немного. — Он снова сунул руки в карманы куртки. — У тебя есть сигарета, Рут?

— Нет.

Было очень тихо. Где-то в центре города шумели автомобили, доносился рокот моторов и редкие гудки. В одном из ближних домов лениво лаяла собака. Порывистый ветер шелестел акациями.

— Эй, Дик! Ты слышишь голоса? Кажется, идут.

Они обернулись к выходу и стали напряженно прислушиваться.

— Я ничего не слышу. Тебе показалось.

Рут подошел к одному из грязных окон и посмотрел на улицу. Потом вернулся к пачке с листовками и аккуратно выровнял ее.

— Который час, Дик?

— Да успокоишься ты? Ты из меня тоже психа сделаешь. В этом деле нужна выдержка. Бога ради, покажи, что ты мужчина!

— Но я же в первый раз, Дик.

— Оно и видно…

Резкий порыв ветра с шумом пронесся по кронам акаций. Входная дверь щелкнула, одна из половинок медленно открылась, поскрипывая на петлях. Ворвался ветерок, зашелестел кучкой пыльных газет в углу и взметнул, как занавески, плакаты на стенах.

— Закрой дверь, Рут… Нет, оставь открытой. Так будет лучше слышно, если кто-нибудь подойдет. — Дик взглянул на часы. — Уже почти половина девятого.

— Ты думаешь, они придут? Сколько мы еще будем ждать, если они не явятся?

Старший посмотрел на открытую дверь.

— Мы уйдем отсюда не раньше половины десятого. Нам поручили провести это собрание во что бы то ни стало.

В открытую дверь теперь ясно были слышны ночные звуки: шуршание сухих листьев акации на дороге, размеренный лай собаки. В тусклом свете керосиновой лампы черно-красный портрет на стене казался грозным. Нижний край его снова взметнулся в воздух. Дик оглянулся на портрет.

— Послушай, малыш, — сказал он тихо. — Я знаю, ты боишься. Если тебя одолевает страх, гляди на него. — Он показал пальцем на портрет. — Он не боялся. Ты только вспомни, что он сделал.

Юноша поглядел на портрет.

— Ты думаешь, он никогда не боялся?

— Если и боялся, то никто и никогда об этом не знал. Заруби это себе на носу и никогда не выкладывай всем свои переживания.

— Ты хороший человек, Дик. Не знаю, что я буду делать, когда меня пошлют одного.

— Все будет в порядке, малыш. В тебе есть хорошая закваска. Я знаю людей. Просто ты еще не был под огнем.

Рут быстро обернулся к двери.

— Послушай! Кто-то идет.

— Брось ты морочить себе голову! Когда придут, тогда придут.

— Давай закроем дверь. Вроде холодно стало. Постой-ка! Кто-то идет.

Кто-то быстро шел по дороге, потом побежал. Загремел деревянный тротуар. В комнату вбежал человек в комбинезоне. Он тяжело дышал.

— Ребята, вы лучше смывайтесь, — сказал он. — Там на вас облаву устраивают. Никто из ребят на собрание не придет. Они хотят, чтобы вам досталось, но это не по мне. Живо! Собирайте ваше барахло, и пошли. Те, что собрались вас бить, уже совсем близко.

Рут побледнел, лицо его напряглось. Он беспокойно поглядывал на Дика. Старший поежился. Он сунул руки в карманы и ссутулился.

— Спасибо, — сказал он. — Спасибо за то, что сказал. А сейчас беги. С нами ничего не случится.

— Ребята хотят, чтобы вам досталось, — повторил человек в комбинезоне.

Дик кивнул и, помолчав, сказал:

— Конечно, ведь они не думают о будущем. Не видят дальше своего носа. Беги сейчас же, пока тебя не поймали.

— Ну, а вы, ребята? Я помог бы тащить ваше барахло.

— Мы останемся, — упрямо сказал Дик. — Нам сказали, что бы мы остались. Что будет, то будет.

Человек пошел к двери. Потом он вернулся.

— Хотите, я останусь с вами?

— Нет. Ты хороший парень. Оставаться тебе нет нужды. Мы воспользуемся твоей помощью в другой раз.

— Ну, я сделал все, что мог.

III

Дик и Рут слышали, как он побежал сначала по деревянному тротуару, потом по дороге. Шаги его заглохли, и снова остались только ночные звуки. Сухие листья с шелестом неслись по земле. В центре города ворчали моторы.

Рут взглянул на Дика. Он видел, как у того в карманах сжались кулаки. Мускулы на лице старшего окаменели, но он улыбался младшему. Плакаты пошелестели на ветру и снова прилипли к стене.

— Боишься, малыш?

Рут было ощетинился, но тут же признался:

— Да, боюсь. Может, я не выдержу этого.

— Держись, малыш! — горячо сказал Дик. — Держись! И прочел, взяв с ящика листовку: — «Малодушным людям надо дать пример непоко… непоколебимости. Массы должны своими глазами увидеть несправедливость». Вот как, Рут. Таково поручение.

Он замолчал. Собака залаяла громче.

— Наверно, это они, — сказал Рут. — Как ты думаешь, они убьют нас?

— Нет, они не часто убивают.

— Но они будут бить нас, пинать ногами? Они будут бить по лицу палками, переломают кости. Длинному Майку они раздробили челюсть в трех местах.

— Держись, малыш! Ты только держись! И слушай меня. Если тебя кто-нибудь сшибет с ног, помни, что это не он виноват — виновато устройство общества, вся система. И не тебя он будет бить. Он будет пробовать свои кулаки на нашем великом учении. Ты будешь помнить это?

— Мне не хочется убегать, Дик. Честное слово, не хочется. Если я побегу, ты меня удержишь?

Дик подошел к Руту и положил ему руку на плечо.

— Ты выдержишь. Стойкий парень сразу виден.

— А не лучше ли нам спрятать литературу, чтобы они не сожгли ее?

— Нет. Кто-нибудь все-таки сунет книжку в карман и прочтет ее на досуге. Тогда это хоть пользу принесет. Оставь все на месте. А теперь молчи! От разговоров только хуже делается.

Лай собаки снова стал неторопливым и равнодушным. Сквозь открытую дверь было слышно, как порыв ветра погнал сухие листья. Портрет взметнулся и повис косо на одной кнопке. Рут подошел и приколол его снова. Где-то в городе взвизгнули автомобильные тормоза.

— Ты что-нибудь слышишь, Дик? Они еще не идут?

— Нет.

— Послушай, Дик. Длинный Майк два дня пролежал со сломанной челюстью, прежде чем его нашли.

Старший сердито обернулся. Он вынул из кармана сжатый кулак и, сощурившись, посмотрел на младшего. Потом подошел к нему и положил руку на плечо.

— Слушай меня внимательно, малыш, — сказал он. — Я не много знаю, но я прошел уже через такие переделки. Говорю тебе наверняка. Когда это начнется… больно не будет. Я не знаю почему, но не будет. Если даже они убьют тебя, больно не будет.

Он подошел к двери, выглянул, посмотрел в обе стороны и прислушался.

— Что-нибудь слышно?

— Нет. Ничего.

— Почему… как ты думаешь, почему они медлят?

— Почем я знаю!

— Может, и не придут, — сказал Рут, сглотнув слюну. — Может, этот парень все наврал, пошутил просто.

— Может быть.

— Ну… а мы будем всю ночь дожидаться тут, чтобы нам свернули шею?

— Да! Мы будем всю ночь дожидаться тут! Чтобы нам свернули шею! — передразнил Дик.

После неистового порыва ветер вдруг стих. Перестала лаять собака. Поезд прогудел у переезда и прошел, громыхая. Ночная тишина стала еще глубже. В соседнем доме зазвенел будильник.

— Кто-то идет на работу. В ночную смену, наверно.

В тишине голос его прозвучал очень громко. Дверь скрипнула от ветра и медленно закрылась.

— Который час, Дик?

— Четверть десятого.

— Всего-то? А я думал, уже скоро утро… Тебе не хочется, чтобы они уже пришли и все кончилось, Дик? Послушай, Дик! Мне показалось, что я слышал голоса.

Они стояли, не шевелясь, и прислушивались.

— Ты слышишь голоса, Дик?

— Да, как будто люди тихо переговариваются.

Снова залаяла собака, на этот раз остервенело. Донесся глухой гул голосов.

— Погляди, Дик! Кто-то, кажется, остановился у заднего окна.

Старший нервно усмехнулся.

— Это чтобы мы не могли убежать. Они окружают нас. Держись, малыш! Да, теперь они идут. Помни, что виноваты не они, а система.

Послышались торопливые шаги. Двери распахнулись, и сразу ввалилась толпа. Все были небрежно одеты, все в черных шляпах. В руках у многих дубинки, трости, обрезки труб. Дик и Рут выпрямились и высоко подняли головы. Но глаза их глядели в землю.

Громилы, казалось, были чем-то смущены. Они хмуро стояли полукругом возле старшего и младшего и ждали. Ждали, чтобы кто-нибудь из них пошевелился.

Младший скосил глаза и увидел, что старший смотрит на него строго, критически, словно оценивая его поведение. Рут сунул дрожащие руки в карманы. Он заставил себя сделать шаг вперед. От страха голос его сразу стал пронзительным.

— Товарищи, — закричал он, — вы такие же люди, как мы! Все мы братья…

Кто-то патрубком шмякнул его сбоку по голове. Рут упал на колени и уперся в пол руками.

Громилы стояли молча и смотрели.

Рут медленно встал на ноги. Из разбитого уха на шею стекала красная струйка. Левая сторона лица вспухла и побагровела. Он снова выпрямился, тяжело, порывисто дыша. Но руки больше не дрожали, и голос стал уверенным и сильным. Глаза лихорадочно горели.

— Разве вы не понимаете? — крикнул он. — Это все для вас! Мы это делаем ради вас. Вы не понимаете, что творите.

— Бей красных крыс!

Кто-то истерически хихикал. Толпа ринулась вперед. Падая, Рут увидел холодную упрямую улыбку на лице Дика.

IV

Несколько раз ему чудились голоса, но он никак не мог понять, чьи. Наконец он открыл глаза, сознание вернулось к нему. Лицо и голова были сплошь забинтованы. Сквозь распухшие веки он увидел узкую полоску света. Некоторое время он лежал, стараясь освоиться. Потом совсем рядом услышал голос Дика:

— Очнулся, малыш?

Рут попробовал заговорить, но из его горла вырвалось какое-то сипенье.

— Они здорово обработали тебе голову. Я уж подумал, что ты готов. А ты был прав, когда толковал насчет носа. Он у тебя будет не очень красивым.

— А что они сделали с тобой, Дик?

— Сломали руку и пару ребер. Вот тебе урок — надо стараться отворачиваться лицом к полу. Так сберегаешь глаза. — Он замолчал и с трудом вздохнул. — Больно дышать, когда ребро сломано. Но нам повезло. Нас подобрали полицейские и доставили сюда.

— Мы в тюрьме, Дик?

— Да, в тюремной больнице.

— В чем нас обвиняют?

Он услышал, как Дик попытался засмеяться, но смех сразу сменился стоном.

— В подстрекательстве к мятежу. Получим по шесть месяцев. Полицейские нашли там литературу.

— Ты не скажешь им, что я несовершеннолетний, а, Дик?

— Нет, не скажу. Лучше помолчи. Голос у тебя звучит неважнецки. Отдыхай.

Рут лежал молча, весь словно завернутый в тупую боль. Немного погодя он снова заговорил:

— Дик, а ведь больно не было. Странно. Я чувствовал себя как на крыльях. Хорошо.

— Ты вел себя молодцом, малыш. Ты вел себя не хуже любого. Я расскажу о тебе в комитете. Ты вел себя просто прекрасно.

Рут пытался собраться с мыслями.

— Когда они сшибли меня, я хотел сказать, что я на них не в обиде.

— Верно, малыш. А я о чем говорил тебе? Это не они. Это система. Их не хочется ненавидеть. Просто они не знают ничего лучшего.

— Дик, ты помнишь, как говорится в библии? — Голос у Рута был сонный. — Что-то вроде «простите их, они не ведают, что творят»?

— Малыш, выкинь из головы эту религиозную чепуху, — сурово откликнулся Дик. И добавил раздельно: — «Религия — опиум для народа».

— Да, конечно, я знаю это, — сказал Рут. — Но я не о религии. Просто… у меня было такое чувство. Ну, точно такое чувство.