Ушма

Глава 5

Анюты нигде не видно. Наверняка опять занимается. На всякий случай прохожу несколько раз взад-вперёд вдоль её участка. Вдруг она на кухне. Но никакой реакции нет. Слишком долго маячить тут я тоже не могу – её родители ругаются, если видят, что Анюту отвлекают от занятий. Меняю тактику. Её окно выходит на лес. Между её домом и лесом когда то был ещё один участок. Его бросили почти сразу и за много лет он стал практически неотличим от леса, только деревья на нём не такие высокие, а в глубине есть остатки сарая. Если встать в нужном месте на его остов, то можно как раз окно Анюты увидеть. И меня из него видно будет. Это наша связь на самый крайний случай.

Набрасываю полотенце на плечи и ныряю в густую чащу распаренных зноем кустов. Ступаю осторожно, чтобы не ранить ноги. Тропинки тут никакой нет – я сюда всего пару раз лазил, делать тут нечего и комары зверствуют, потому что земля сильно подболочена. Медленно протискиваюсь меж стволов молодых берёз, сплетений ивы и густой травы. Мошкара тут как тут, кушает меня живьём, но мне не до неё. Крадусь по подлеску, пока не вижу кучу гнилых досок и бревен. Аккуратно взбираюсь на них. Перепачканные в мокрой грязи ноги предательски скользят. Стараюсь идти по брёвнам – доски совсем прогнили и могут провалиться от любого нажима. Но бревна тоже коварные – мало того, что круглые, так ещё и поросли какой-то мерзкой плесенью, ужасно скользкой. К счастью повсюду торчат молодые осинки. Хватаюсь за них как за поручни, балансирую, качаюсь словно циркач и постепенно продвигаюсь к нужному месту. В углу есть небольшое, устойчивое возвышение – тут хранили цемент и кирпичи. Когда сарай рухнул, все целые кирпичи растащили – не пропадать же добру, а цемент к тому времени полностью окаменел и так и остался лежать. Мешков восемь было, не меньше. Целое состояние. На этом сокровище, я сейчас и встаю.

Окно Анюты прямо напротив меня. До него метров 15. Пытаюсь разглядеть что-то внутри, но мешают занавески. Да какая разница! Снимаю с шеи полотенце, складываю его вдвое и начинаю махать. Если в комнате родители, то они тоже меня увидят, но делать нечего. Машу секунд 20, потом делаю небольшую паузу, потом снова машу. Спустя минуту занавески едва заметно сдвигаются и вновь встают на место. Как бы то ни было, меня заметили. Осталось узнать кто. Снова набрасываю полотенце на плечи и пробираюсь обратно на переулок. Боже, это какая то пытка! Всё тело нестерпимо чешется и зудит. Я весь покрыт укусами и мелкими царапинами. Левая нога кровоточит. Похоже я всё же зацепил какой-то гвоздь. К счастью порез не на стопе, а сбоку. Рву подорожник, слюнявлю и приклеиваю сверху. Ладно, бывало и хуже. Просто нужно опять сбегать на колонку, умыться и всё будет в порядке. Пока занимаюсь собой не забываю поглядывать на крыльцо. Меня почти не видно из-за шиповника, но сам я всё отлично вижу.

Дверь приоткрывается. Замираю. Если отец и мать, нырну обратно в кусты, пусть потом разбираются, но выходит Анюта. Как всегда безупречно одетая и расчёсанная. Она деловито топает по крыльцу и начинает огибать дом. Я догадываюсь, что она делает вид что идёт в туалет. Чуть слышно свищу ей, но она и так знает где я, просто виду не подаёт. Оказавшись рядом, она немного сбавляет шаг и спрашивает не поворачивая головы.

– Что?

– Нужно поговорить…

– О чём?

Я не знаю, что сказать и сосредоточенно соплю.

– О чём? – сердито переспрашивает Анюта.

– Сама знаешь!

Она вздрагивает, потом чуть кивает и молча продолжает свой путь, скрываясь в туалете. Через пару минут она выходит и тем же путём идёт обратно. Я наваливаюсь на шиповник, не чувствуя боли. Мне опять кажется, что её руки, грудь, живот и шея полностью черны… О дном месте черная поросль добралась до подбородка и паутинкой крадётся к уголкам губ. Я каменею от ужаса и перевожу взгляд на свою руку, но видение уже пропало. Анюта проходит мимом меня. Её лицо сосредоточено, глаза темны как ночь.

– Сегодня не могу, – сухо бросает она. – Правда… Завтра приходи… До обеда… Я выйду… Обещаю… Клянусь!.. Я всё…

Конец фразы я не слышу – Анюта уже у крыльца. Напоследок она оборачивается и еле заметно машет мне ладонью. В этом жесте столько отчаянья, что у меня сжимается сердце. Секунда и дверь закрывается. Аудиенция закончена. Теперь точно пора домой. Кошусь на лес. Лесом в три раза быстрее получится, но мне туда совсем не хочет. Я явственно чувствую влажное дыхание болот. Я знаю, что они живые, хоть вода в них и мёртвая. Болота дышат, ворочаются, вздыхают, переползают с места на место. Огромные слепые животные покрытые старческой порослью седого мха и черных осин. И у них есть Хозяйка…

Вода в них и правда жуткая. Сколько раз не смотрел в неё, всё кажется, что под твоим отражением чей то лик проступает. Будто со дна кто-то неживой навстречу поднимается и прямо в глаза тебе смотрит. Постоишь так лишнего, посмотришь дольше нужного, да сам в эту воду и нырнёшь.

Нет, в мёртвую воду лучше не смотреть. И не слушать… А не она ли сейчас журчит?..

Быстро, почти бегом, шагаю прочь. Хоть бы и в десять раз больше крюк будет, но на болота я больше не ходок.

Но вода настойчива… Я слышу её плеск… Она не хочет меня отпускать просто так… Я отмахиваюсь от него как от назойливого слепня, только что не кричу, но она не отстаёт… Журчит неподалёку… Просится… Шепчет… Поёт… Я трясу головой и машу руками. Это помогает, но не на долго. Вода близко… Иногда мне кажется, что я бегу не по горячему песку, а по мелкому ледяному ручью… Сопротивляюсь этому как могу. Страх на моей стороне. Все двери сознания заперты, но вода знает путь… Она находит щели… Она протискивается в форточки… Бродит по подвалу… Она обволакивает мой дом как батискаф, и ищет путь внутрь… Она холодна и терпелива… Она ужасно терпелива!..

Моя правая рука немеет почти до самого плеча. Пытаюсь разогнуть пальцы при помощи левой. Мне больно и холодно, ноги начинают заплетаться. Я валюсь ничком в придорожные кусты. Переворачиваюсь на спину. Солнце ослепляет меня. Но его свет не горячий и тёплый, а пронзительно белый, как на операционном столе. Вода сразу подползает ко мне со всех сторон. Моя спина уже насквозь мокрая. Вода касается живота, плеч, шеи. Но я ещё борюсь. Я пытаюсь приказать воде остановиться, я гоню её прочь, бью её, но она лишь отступает в одном месте, не прекращая наползать в другом. Я истошно бьюсь, сбрасываю её с себя, срываю как липкую паутину, но она утекает сквозь пальцы и снова обхватывает меня… Тянет к себе… Засасывает… Чёрная, тягучая, жадная… Она заглядывает мне в лицо… Она шепчет… Что то совсем простое… Одно слово… Только одно… Но я не желаю её слушать… Я знаю, что это конец… Это смерть говорит со мной… Я поднимаюсь на ноги и бегу… Бегу сквозь влажный серый туман в поисках сухого места… Бегу чтобы жить… Вода противится, хватает меня за ноги, но я рвусь прочь и она стекает с меня… Её голос слабеет, пока не пропадает вовсе… Не слышно даже звука капель – кругом мёртвая тишина… Я перевожу дух… Я в безопасности… Я победил… На время… Я слышу звук своего дыхания и стук сердца… Я жив…Я открываю глаза…

Я всё ещё лежу на земле. Медленно поднимаюсь на ноги. Переулок пуст. Только в самом конце кто-то стоит и смотрит в мою сторону. Кто-то очень высокий. Затем он исчезает в лесу. Я отряхиваюсь и иду на колонку. В голове туман. Меня мучает жажда.

Я с трудом дохожу до колонки, старательно умываюсь, не чувствуя леденящего холода упругой струи, выпиваю невесть сколько воды и бреду домой. Я на редкость спокоен. Страшная апатия разливается по всему телу как целительный бальзам. Всё что мне нужно, это добраться до кровати и уснуть. Больше ничего. Ничего.

Мать ждёт у калитки. Она чувствует беду. Успокаиваю её как могу. Она испуганно меня осматривает и ощупывает. Я вяло улыбаюсь. Говорю, что очень устал и хочу лечь. Подходит отец. Он трогает мой лоб, смотрит язык, долго глядит в глаза. Потом неуверенно пожимает плечами. Возможно, небольшой тепловой удар. Пусть полежит в маленькой комнате. Там всегда прохладно. Я киваю. Это то, что мне нужно.

Иду туда и валюсь на прохладное покрывало. Усталость наваливается сверху десятком тяжёлых ватных одеял. Я прижат к кровати, но это приятная тяжесть. Закрываю глаза и начинаю проваливаться в бездонную черноту, в которой нет места ни для чего. На последок слышу тихий плеск воды. Она совсем рядом… Она ждёт… Она очень терпелива… Она будет ждать столько, сколько потребуется… Она знает, что очень скоро я не смогу противостоять ей… Очень скоро… Ну и пусть… Прижимаю ноющую правую руку к груди и выключаюсь.

Меня будят лёгкие шаги. Это мама. Проверяет как я. Даю ей уйти и открываю глаза. За окном ещё светло, но солнце уже низко. Похоже, я проспал часа четыре и это явно пошло мне на пользу. Ничего не болит, только жутко хочется пить. Встаю и выхожу на крыльцо. Жаркий день спокойно догорает. Ещё немного и солнце скроется за верхушками деревьев, а потом небо полыхнёт алым пожаром, точно оно взорвалось ударившись о землю.

Бегу в хозблок и залпом выпиваю две большие кружки воды. Родители смотрят на меня с тревогой, но я прошу есть. Я зверски голоден. Тревога сменяется улыбками. Они переглядываются и наперебой предлагают мне суп, жареную картошку, котлеты, колбасу, сыр, овощной салат и малосольные огурцы. Набрасываюсь на еду как дворовый кот. Глядя как я ем родители окончательно успокаиваются. Дети войны. Ешь – значит существуешь. По своему они правы.

Наедаюсь до рези в животе и всё равно тянусь за сладким. Я словно не чувствую себя. Наконец останавливаюсь, потому что меня начинает сильно тошнить. Бегу к компостной яме, но меня выворачивает на полпути. Потом ещё раз и ещё, пока не выходит все съеденное без остатка. Умываюсь, полощу рот и сажусь на ступеньки хозблока.

Мать в панике, бегает как наседка, но отец спокоен. Спрашивает, как я. Говорю, что нормально. Тошнит? Нет. Болит что-то? Нет. Ел что-то сегодня, не дома? Нет. И на Разрыве? Нет, ничего. Отец склоняется ниже и говорит почти шёпотом? Курил?.. Мотаю головой. Точно? Точно. Ничего не ел и не пил. Просто очень устал. Жарко было.

Отец ещё раз меня осматривает. Снова долго глядит в глаза. Ни с кем не дрался? А головой не бился? Даже слегка? Нет. Нет. Нет. В больницу поедем? НЕТ! Тебя точно не обижали? Пап, нет! Никто меня не трогал! Сейчас полегче? Да. Тошнит? Нет. Голова кружится? Нет. Есть будешь? Наверное… Немного…

Снова иду на кухню. Под неусыпным взором осторожно съедаю кусочек котлеты и немного салата. Вроде нормально. Тянусь к колбасе, но отец говорит, что нужно подождать. Ждём десять минут. Колбасы мне так и не дают, но зато я выпиваю стакан кефира. Потом ещё один. Мне действительно лучше.

У всех немного отлегло. Отец быстро обмывается в душе и мы ставим самовар. Всё вроде нормально, но у меня постоянно ощущение нереальности происходящего. Я вижу, слышу, понимаю и делаю, что полагается, но это всё не по настоящему. Ненароком касаюсь раскалённой самоварной трубы кончиком пальца. Мне больно. На пальце волдырь. Самый настоящий. Но это всё не со мной. Я снова слышу журчание воды. Совсем близко. Это отец наливает кипяток в заварочный чайник. Он закрывает кран и звук пропадает. Или нет? Пытаюсь понять. Вслушиваюсь в пространство до головокружения, наклонив голову и приоткрыв рот. Журчит… Но где то далеко… И не для меня… Я чувствую это… У воды много дел… Но придёт и мой черёд… Я глупо улыбаюсь…. Придёт и мой черёд… Придёт… Скоро…

Самовар готов. Отец уносит его в хозблок. Я несу следом горячий заварочный чайник. Он приторно пахнет мелиссой. Сажусь за стол и смотрю в окно. За чёрным стеклом колдовская ночь плетёт свои замысловатые кружева. В окне отражается моё лицо и одновременно виден разросшийся дикий виноград. Моё лицо вплетено в лозу. Она пронзает мой левый глаз и выходит из уха. Вместо второго глаза тёмный провал. В этом есть своя красота. Зачарованно поднимаю руку. Отражение принимает подарок и увивает её листьями. Я вижу какая она чёрная. Отдельные нити уже скрываются под футболкой. Но в этом нет ничего ужасного. И почему это меня раньше так пугало?

Снова смотрю на своё лицо и вздрагиваю – прямо за ним чужой лик. Кто стоит прямо за большим стеклом нашей кухни и в упор смотрит на меня. Вскакиваю и опрокидываю чашку. Лик исчезает. Густой, тёмный, душистый чай медленно растекается по клеёнке. Смотрю на него с ужасом. Отец перешёптывается с матерью. Дела плохи. Нельзя так раскисать. Нужно вытерпеть ужин и спрятаться у себя наверху. Пересидеть ночь. Пережить её. Дождаться утра, выспаться, а там новый день. Там посмотрим.

Отец молча наливает мне новую порцию чая. Мать быстро вытирает лужу. Я беру себя в руки.

– А можно мне бутербродик?.. Маленький…

– Тебя тошнило, – качает головой отец. – Вон, до сих пор бледный какой. Лучше бы не надо…

– Но я голодный!

– Хорошо, но не увлекайся.

Я действительно голоден. По крайней мере мне так кажется. Это словно какое-то отдельное от меня чувство. Горящее табло, сигнализирующее, что мне нужно положить пищу в специальное отверстие. Оно горит – я накладываю, всё что происходит дальше меня не касается.

Бутерброд и чашка сладкого чая проваливаются внутрь. Следом вторая. Потом ещё. Отец останавливает меня, но мне правда легче. Горячий сладкий чай связывает меня воедино. Я не сплю. Всё реально. Я сижу за столом, ем, напротив меня сидят мои родители. Я улыбаюсь. Я жив! Я тут! Всё нормально!

– Можно ещё чаю?

– Нужно! – улыбается в ответ отец.

– И лимон!

– Хоть весь!

Наслаждаюсь сладким чаем с лимоном и постным печеньем так, точно никогда раньше их не пробовал. По телу бежит живительное тепло. Даже рука почти прошла. Волшебный эликсир! Пью пятую чашку и облегчённо откидываюсь на стуле в приятной истоме. Родители облегченно переглядываются.

– Спать то будешь? – мягко интересуется отец.

– Буду!

Может внизу? – предлагает мать.

– Нет, у себя.

– Только долго не читай.

– Хорошо.

Мы сидим ещё около получаса, а потом выходим на улицу. Ночь свежа и нежна. Небо полно звёзд. Отец закуривает папиросу. Молча стоим в темноте и смотрим на звёзды. Потом поливаем кусты и идём в дом. Я немного задерживаюсь, но потом тоже поднимаюсь. Всем пора спать. Но не мне. Я уже чувствую близкое дыхание воды. Она ждёт, пока я останусь один. Пока я буду слаб. Она умеет ждать. Но я готов к встрече с ней. Так мне кажется.