Ускользающая темнота

Две встречи

Москва. 1945 год

Отец вернулся с фронта незадолго до окончания войны. Зоя случайно увидела его ранним утром из окна госпиталя. Он пришел в шинели, в разбитых кирзовых сапогах, с недельной щетиной на лице и с раздробленной рукой на перевязи, ничем не напоминая того холеного доктора, каким был несколько лет назад. И он уже не мог оперировать.

– Папка! Папка вернулся! – кинулась Зоя со всех ног к нему на улицу, бросив на пол свою корзинку. Подлетела, вцепилась и уткнулась лицом в грязную шинель.

Свободной рукой Владимир Михайлович неловко потрепал дочку за волосы. Комок подступил к горлу, и слезы навернулись на глаза, которые столько всего видели и не плакали, а тут...

– Ребенок! Я сначала зашел домой, а мне соседка говорит – вы тут... Ты чего здесь делаешь? Выросла-то как!

Она повернула к нему свою успевшую перепачкаться в налипшей на шинель пыли мордочку:

– Папка, не плачь! Ты же вернулся! – И сама заревела в три ручья. Они еще неизвестно сколько так стояли, обнявшись, и не могли расцепиться и двинуться с места. Им было хорошо на дорожке больничного двора, среди деревьев с набухшими почками, газонов с едва пробившейся травкой, под весенним голубым, уже почти мирным небом.

Через несколько минут к ним уже бежала Полина, за ней все кто мог, а кто не мог, прильнули к окнам. Кто не вставал, тому рассказывали те, кто видел. Ничего не было важнее – человек пришел с фронта, люди стали возвращаться, да и поговаривают, что войне скоро конец. И жизнь постепенно наладится, и у каждого есть надежда, и все будет хорошо.

И вот они идут втроем. На здоровой руке виснет Зоя. Над раненой причитает Полина.

– Пап, а как же ты будешь мне кукол делать, если у тебя рука болит? – Этот вопрос сильно волновал Зою.

– Кукол ей подавай! Вот как отец себя чувствует да как теперь оперировать будет, спросила бы, а то только вернулся, ей уже игры подавай, – делано сердилась Полина.

– Оперировать я, Полинушка, уж действительно не смогу. Буду опыт студентам молодым передавать, смену себе растить. А вот кукол мы еще с тобой, ребенок, наделаем. Буду левой, больной, значит, держать, а правой рисовать или шить чего. Ты мне станешь помогать. А потом и сама начнешь таких кукол мастерить, что диву дашься. А что, Полина, вы совсем дома не бываете?

– Нет, Владимир Михайлович, работы полно. За день намаешься, куда уж идти, а частенько и ночью приходилось. Зоиньку здесь все уже знают. Она со своими артистами тут такие концерты солдатам дает. И занимается прям здесь, в школу водить было некому, а потом и так привыкли. Солдаты учат и читать, и писать. Вот и не ходили мы домой-то. Чего туда ходить без вас. – И она снова зашмыгала носом.

– Ну ладно, ладно тебе, Полина. Сегодня прямо домой и отправимся все вместе. Совсем скоро, говорят, войне конец. Заживем лучше прежнего.

– Даст Бог, даст Бог...

Много времени никто не заходил в эту квартиру. В ней теперь витал дух запустения, состоящий из запаха пыли, тишины и полумрака. Скрипнула входная дверь, хозяева зашли в просторный холл. Сквозь щель в задернутых занавесках проглядывал последний розовый луч уходящего солнца. Раскрыли все шторы – широкие подоконники были пусты – многочисленные горшки с цветами заботливая Полина давно отнесла в больницу.

– Ну что, ребенок! Готов начать уборку?!

– Всегда готов! – сказала Зоя и по-пионерски отдала честь.

Они вооружились тряпками и щетками, стали мыть, драить и чистить, отдирать с окон бумажные кресты. И когда все заблестело, девочка побежала во двор и наломала веток с зазеленевшими почками, поставила в вазу.

– Ну вот, котенок! Теперь будем жить здесь! – довольно сказал Владимир Михайлович, удовлетворенно оглядев квартиру. – А сейчас пойдем посмотрим, какие дела в моей мастерской. В нее-то мы не заглянули.

Зою не нужно было приглашать несколько раз. Памятуя, что раньше папа не очень приветствовал ее посещения этой комнаты, она терпеливо ждала, что он обязательно позовет ее туда, и не приставала с просьбами.

– Будто и не было этих лет войны. Будто и не уходил никуда. – сказал отец, оглядев комнату. Провел рукой по столу. Яркая полоска полированного дерева проступила из-под пыли. На блюдце лежала кисточка с засохшими от клея волосками. Краски напоминали потрескавшуюся от засухи землю. – А что, если, ребенок, я тебя буду учить делать все самой? У меня вон рука больная, кукол хоть и можно, но сложновато будет мастерить.

Зоя запрыгала от радости и захлопала в ладоши.

– Ура! А когда, папочка, когда мы начнем учиться?

– А вот прямо сейчас. Попьем чаю, да и приступим.

После небольшого ужина Зоя с отцом устроились в кабинете и просидели там несколько часов кряду. Девочке очень не хотелось заканчивать свой первый урок, но глаза слипались после такого насыщенного дня и у нее, и у Владимира Михайловича. Пожелав друг другу спокойной ночи, они впервые за долгое время пошли в свои замерзшие отсыревшие кровати и заснули в то же мгновение, как голова коснулась подушки. Проваливаясь в сон, Зоя подумала: «Как там мои солдатики, я ведь даже не предупредила их, что не приду сегодня».

Каждое утро они с отцом собирались и шли в госпиталь, где он консультировал врачей на операциях, обходил палаты, оценивал состояние раненых. Полина, несмотря на то, что семья перебралась домой, по-прежнему ночевала в больнице, работы у нее было невпроворот и днем и ночью. А Зоя с удвоенным усердием занималась чистописанием и математикой. Ей не хотелось садиться за одну парту с малышами.

Уже несколько дней на дне ее корзинки лежало письмо для мамы о том, что папа вернулся и войне скоро конец. Но оно так и не ушло к адресату, потому что ночевала теперь Зоя дома, а днем появлялось много других дел.

9 мая закончилась война. Вечером, услышав страшный грохот, Зоя кинулась к окну. В небе взрывались сотни разноцветных фейерверков. Это тридцатью залпами из тысячи орудий ознаменовали победу. И хоть по радио объявили о капитуляции Германии раньше, но для девочки почему-то именно этот салют стал символом настоящего окончания войны. Она обернулась. У отца в глазах стояли слезы, а Полина, прибежавшая из больницы домой, как только услышала объявление, плакала в голос. Вдруг не сговариваясь все кинулись в коридор, накинуть что-нибудь и бежать на улицу.

Там было полно народу. Незнакомые люди радостно обнимались и плакали от счастья, с каждым залпом все кричали «ура». В воздух взлетали кепки, фуражки и солдатские пилотки. Всеобщая эйфория передалась и Зое. Увидев стайку пионерок, несущих в руках сирень и раздающих веточки солдатам, она присоединилась к ним. Одна девочка поделилась с ней цветами, и Зоя пошла, увлекаемая толпой. В какой-то момент она обернулась и, никого не увидев рядом, принялась спрашивать прохожих: «Вы девочек не видели в галстуках? А папу моего? Высокий такой». Но почти никто не слышал ее, да и примет было явно недостаточно. Один изрядно выпивший солдат поднял ее на руки, чтобы она посмотрела вокруг, и, сильно покачнувшись, спросил:

– Ну что, видать папку?

– Вон, вижу, – соврала Зоя, испугавшись, что он ее сейчас уронит.

– Ну, беги, не теряйся больше.

Стало совсем темно, толпа поредела. Зоя оглянулась и поняла, что находится в совершенно незнакомом месте. Надо бы спросить, где моя улица? И тут загромыхало опять, и небо осветилось синим. Только на этот раз это был не салют, а самая настоящая гроза. Еще раз бабахнуло, полыхнуло, упало несколько крупных капель, потом еще и еще, и ливанул дождь, со страшной силой барабаня об асфальт, о карнизы, о крыши. Девочка нырнула в первую попавшуюся подворотню. Здесь воняло мочой и сырыми окурками. Она присмотрелась, увидела во дворе беседку, быстро добежала до нее и заскочила внутрь, успев промокнуть насквозь. В доме постепенно гасли окна, и Зоя, уже совершенно продрогнув, обхватив себя обеими руками и дрожа всем телом, думала, что папа с Полиной сбились с ног, разыскивая ее. Но не могла же она оказаться так далеко от дома, чтобы ее не нашли. Нужно подождать совсем немножко. Вон какие-то люди показались в арке, может быть, это ее ищут. Нет, мужчина с женщиной направлялись к беседке, держа над головами плащ. Женщина поскользнулась и матерно выругалась. Зое стало не по себе. Пара завалилась в беседку, и стало ясно, что они пьяны. Женщина пошатываясь дошла до лавки и тяжело села на нее, а ее спутник привалился рядом, схватил ее за мокрую блузку и попытался расстегнуть пуговицу, за что получил локтем в бок:

– Ты чего, леший, совсем рехнулся тут, что ли? Фляжку не потерял?

Леший сплюнул:

– Стерва ты, Наташка, все мучишь меня.

– Хватит нудеть. Выпить дай.

Тот достал из кармана пиджака флягу, стал отвинчивать крышечку.

– Ну, Ленька, если палево подсунул, держись. – Открыл, протянул Наташке: – На, залейся.

Та хлебнула из горла:

– Да с тобой без ста граммов и поцеловаться противно, – сказала она и громко засмеялась.

– А что ж ты тогда со мной ходишь?

– Так больше не с кем, а тебя я давно знаю. Любишь ты меня, и деньжата у тебя водятся. Ну ничего, сейчас мужики-то с фронта повозвращаются, я себе интеллигентного найду, с квартирой. Может, и доктора какого.

– Размечталась, доктора ей подавай. Кому ты нужна-то, бл…ща. Да еще с ребенком. Только я на тебе и женюсь, видать, приворожила ты меня. Не могу отсохнуть. И дочке отцом стану.

– Больно надо ворожить, сам приклеился как банный лист. Нужен ты нам! А кто про меня что знать будет? Скажу – вдова. А с виду я хоть куда. До войны-то, когда вашего брата побольше было, в городе проходу мне не давали. И сейчас так будет. Так что последние деньки тебе со мной погулять остается, и прости-прощай, – издевалась женщина.

Мужчина вскочил, схватил ее за шиворот, приподнял:

– Ну, стерва, убью. – Замахнулся перочинным ножиком.

– Давай, давай, попробуй.

Несколько секунд они смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью и вдруг, неожиданно для Зои, стали целоваться. Она решила, воспользовавшись моментом, тихо прокрасться мимо, но лавочка, когда Зоя привстала, скрипнула, и те двое замерли.

– Эй, кто здесь? – Охотница за интеллигентным женихом нагнулась, нашарила спички, зажгла одну. Обвела ею вокруг, и Зоя увидела бледное лицо, размазанную красную помаду и обильные разводы туши, потекшей от дождя. Пьяные глаза приняли удивленное выражение: – Эй, малявка, ты чего здесь делаешь? Ну-ка быстро спать, а то дяде отдам. У! – И она, заржав, топнула ногой в направлении Зои, как бы пугая ее. А «леший», видимо решив подхватить игру пьяной в хлам подруги, заложив руки в карманы, пошел на девочку, поводя плечами и напевая: «Сколько я зарезал, сколько перерезал...» Зоя завизжала и, пихнув мужика с непонятно откуда взявшейся силой, понеслась сквозь дождь куда глаза глядели. Последнее, что она слышала, был визг тормозов внезапно появившейся из-за угла машины.

Сон № 2

По ту сторону провала оказалась просторная комната. Очнувшись на кровати с железной спинкой, стоявшей в углу, Зоя опустила ноги на пол из простых деревянных досок, оглядела выбеленные стены и потолок. Ни картинки, ни крючочка, ни лампочки. Только зеркало в большой овальной раме напротив. Светлые льняные занавески на окне плотно прикрыты, но свет пробивается сквозь них и освещает комнату.

– Похоже, день. – Отогнула занавеску и невольно задернула обратно: кроме яркого света, ничего не было видно. – Высоко как.

Подошла к зеркалу. Потрогала аккуратную повязку из марли, приклеенную ко лбу широким пластырем. Больно не было.

– Почти ничего не помню. Кажется, меня сбила машина. Наверное, папа положил меня в больницу. Странная палата, никого нет, – так размышляла Зоя, разглядывая свое лицо в зеркале, когда почувствовала, что кто-то прикоснулся к плечу. Стало очень страшно, в зеркале никого не было видно. С трудом заставила себя обернуться – за спиной стояла женщина в одежде медсестры, с неприятным бледным лицом.

– Пойдем. – Она кивнула в сторону двери. И девочка послушно пошла за ней. По бокам бесконечного коридора на одинаковом расстоянии располагались двери. «Как в гостинице», – подумала Зоя. «Как на том свете», – сказала чудна́я женщина и резко остановилась у одной из дверей. Без стука раскрыла ее и, втолкнув в комнату Зою, мгновенно исчезла. У стены стояло совершенно пустое бюро. Посреди комнаты – серого цвета кресло с гнутыми ножками и высокой спинкой. Ноги сами пошли к нему, что-то показалось Зое странным, несколько секунд она не могла понять, что именно, потом поняла. Платье! На расстоянии двух шагов она увидела кусочек платья, торчащий из-за сиденья. Это было белое платье в красных цветах. Потом руку на подлокотнике. Настоящую руку мертвеца. Зоя замерла.

– Здравствуй, дочка! Я так рада, что ты меня навестила. А то я здесь все одна да одна. – Тут обладательница голоса поднялась с кресла. Безжизненный скелет, обтянутый кожей череп, ни единого волоска. Кости, сухая кожа. Только платье в красных цветах висит на пергаментных плечах. Истлевшее, кажется, готовое разлететься от легкого дуновения. Зоя очень боялась увидеть лицо, мумия не повернулась, прошаркала спадающими туфлями к столику. Серые фаланги уцепились за ручку, ящик открылся, внутри оказалась шкатулка. Высохшая рука пошарила в ней.

– А я получила все твои письма. – И, обернувшись, показала аккуратно перевязанные ленточкой конверты. Девочка в ужасе отшатнулась. На нее смотрели пустые глазницы. – Иди ко мне, доченька моя, обними маму.

– Мамочка, почему ты в таком странном месте? Ты же была такая добрая, хорошая. Папа сказал, что ты в раю. – Зоя была страшно напугана, но ей хотелось получить ответы на свои вопросы.

– Все в твоей голове. И это не рай, и не ад. Это смерть. Большой барак. Бесконечность с миллиардами комнат. Мы все живем в них – грешники и святые, а наши души передают тем, кто приходит на землю. Может, ты встретишь когда-нибудь похожую на меня. Но здесь неплохо. Даже есть клуб и кафе. Но я туда не хожу. Я читаю твои письма и думаю о том, что тебя ждет.

– Ты знаешь, что меня ждет? А что, мамочка? Что меня ждет?

– Я могу сказать тебе только то, что уже говорила. Надо вырвать это сердце и избавиться от него, прежде чем случилась беда. Все еще можно предотвратить. Это была она. А теперь обними меня, деточка, обними. Где ты? Что-то мама стала плохо видеть. – Водя черепом с пустыми глазницами, шаря руками по воздуху, покойница двинулась на Зою. Зоя на цыпочках, онемев от страха, пыталась пятиться к двери, не в силах оторваться от матери. – Кто играет с мамой в жмурки?! – Скелет издавал противные хихикающие звуки и сюсюкающим голосом звал ребенка.

Зоя наконец-то уткнулась в стену, добралась до двери, нашарила ручку и пустилась бежать по длинной серой кишке коридора. От быстрого и длительного бега силы стали покидать ее, и она замедлила шаг, обернулась. В метре от нее шла, протягивая руки, мать: «Кто играет с мамой в жмурки? Где моя девочка?» Зоя закричала изо всех сил и, толкнув первую попавшуюся дверь, оказалась в другой комнате, потом в третьей, все они были похожи одна на другую. И снова она услышала за своей спиной: «А вот и девочка моя вернулась. – Мать не медлила. Проворно вскочив с кресла, она направилась прямо к Зое. – Теперь-то я тебя не упущу. Ко мне пришел помощник и все видит». – В глазнице сучил громадными лапами мерзкий паук. Из-под мохнатых крючков с невероятной быстротой выходила липкая паутина и обволакивала пространство. Зоя повернулась, хотела бежать, но не смогла. Ноги будто приросли к полу. Она почувствовала прикосновение черных жестких волосков. Паутина обвивала ее ноги, руки, залепила глаза и лезла в рот. Девочка собрала последние силы и, как ей показалось, истошно заорала: «Папа!» Яркий свет ламп больно ударил в глаза, и родной голос где-то в отдалении произнес: «Доченька, ну слава богу, жива». И страшное видение растворилось, не оставив о себе даже частички воспоминаний.