Услуги особого рода

Глава 17 Ночной визит

Под воркование Дины с Германом, которые, забывшись, стали целоваться и обниматься прямо в присутствии своего ангела-хранителя, Анна незаметно для себя заснула. Когда же проснулась и вспомнила, где находится, ее бросило в жар от мысли, что она все проспала и что ребенок, которого она ждала, уже украден вторично. Ей было страшно даже взглянуть на часы. Между тем в комнате стало темно. За окнами в синих сумерках покачивались ветви деревьев. И слышно было, как за домом шумит Тверская.

Анна медленно, испытывая страх, поднесла руку с часами к глазам и поняла, что опоздала. На десять минут. Проспала!

Она вскочила и бросилась к окну. Среди деревьев на ровной площадке между песочницей и скамейкой стояла старая голубая детская коляска.

Спотыкаясь, она бросилась к выходу, на ходу обуваясь и набрасывая чужой плащ, в который она намеревалась завернуть ребенка.

Ее удивлению не было предела, когда она, пролетев мимо углубившейся в чтение Валентины в своей стеклянной конторке и оказавшись рядом с коляской, увидела в ней безмятежно спящего ребенка в розовой вязаной шапочке, завернутого в теплое белое одеяльце. Казалось, все замерло вокруг, и только сердце Анны бухает, оглашая весь двор гулким и надсадным звуком, отдаваясь где-то вверху, под облаками. Она оглянулась. Вокруг не было ни души. Ни одного человека, кто мог бы схватить ее за руку и сказать вкрадчиво: положи на место ребенка, не твой!

Она взяла ребенка, прижала к груди (он был мягкий, теплый и посапывал во сне), прикрыла полами плаща и так же быстро вернулась. Заперла за собой все двери и вошла в комнату, где Герман уже раздевал свою подружку, собираясь, вероятно, сделать ей еще одного ребенка. Дина, казалось, находилась между сном и явью. Пережив многое, она, пожалуй, впервые за много дней расслабилась и теперь хотела испытать хотя бы немного радости, любви.

– Дина… – прошептала Анна, чувствуя, как ее скулы сводит от нервной дрожи. – Дина, посмотри на меня… Твоя девочка у меня на руках…

Дина открыла глаза, рванулась к лампе, зажгла ее, и Анна успела увидеть блестящие кудри Германа, его тонкую белую кисть, поглаживающую обнаженное колено Дины.

– Девочку принесли. Позвонили и принесли… Надеюсь, что она здорова…

Но Дина, глядя на нее, ничего не понимала. И тогда Анна догадалась распахнуть плащ и показать завернутого в одеяльце ребенка.

– Ну? Узнаешь? Это она?

Дина подошла, взяла ребенка на руки и, не сказав никому ни слова, вышла с ним из комнаты.

– Иди к ней, ей сейчас нужна твоя помощь… Как бы она в обморок не хлопнулась…

Герман встал, быстро застегнулся и бросился вслед за Диной в спальню.

– Это она, Гера, веришь? Это она… наша девочка… – Дина не плакала. Она с необычайной нежностью шептала эти слова Герману, в то время как Анна, изнемогая от усталости, стояла рядом с дверью и прислушивалась к голосам. Ей было далеко не безразлично, что сейчас происходит там, в спальне.

Дина вышла из спальни с девочкой на руках.

– Аня… давай ее развернем, посмотрим… Что-то уж очень крепко она спит. И пахнет от нее как-то странно…

Они уложили ребенка на диван, распеленали. Девочка была крошечная, розовенькая. Рана на пуповине подсохла, но повязку, видимо, не решились трогать.

– От нее пахнет медом, – сказала Анна. – Видишь, у нее и губы-то блестят, в меду… Это чтобы она крепче спала…

– Но ведь ей же еще ничего этого нельзя! – вскричала Дина.

– Да разве теперь это имеет значение? Главное, что это она… Смотри… бирки… Что там написано?

– Казарина… Господи, да что же это такое? Где ты ее нашла, Аня?

И Анна рассказала Дине о звонке. О том, какую ответственность ей пришлось взять на себя, чтобы, рискуя всем, все же дать возможность неизвестному парню вернуть девочку.

В складках одеяла Дина нашла смятые стодолларовые купюры – пять штук.

– А это еще что? Зачем? Зачем мне эти деньги? Кто-то решил откупиться этим?

– Да нет. Это скорее просьба не обращаться в милицию. Не думаю, что человек, вложивший сюда эти деньги, имеет непосредственное отношение к твоей беде. Скорее всего он просто оказался впутан в это дело и теперь хочет хоть как-то помочь тебе… Я думаю, что он скоро позвонит… Я пообещала ему, что не обращусь в милицию. Но я говорила от твоего имени, поэтому, прошу тебя, давай все забудем… Забирай свою девочку и лети с ней в Австралию, к родителям. Хорошо, если Герман согласится сопровождать тебя… А мне теперь пора домой. Что-то я в последнее время редко там бываю… Дай-ка я подержу твою девочку… Тем более что она просыпается…

Девочка, крохотная, смешно зевнула, растягивая свои нежные тонкие губки и показывая горлышко, после чего, не открывая глаз, заплакала. Да так жалобно, что Анна прослезилась.

– Пойду в магазин, куплю детского питания… А ты пока попробуй дать ей грудь. Вдруг молоко вернется… Хотя навряд ли… Еще надо купить бутылочки в аптеке… соску, памперсы… Господи, я же ничего не знаю, ничего не умею… А завтра обязательно вызови участкового врача. Пусть посмотрит девочку. Если спросит, почему тебя до сих пор не было, скажешь, что болела, что были осложнения… Словом, придумаешь что-нибудь…

– Аня! Ты хотя бы представляешь, что ты сделала для меня? Гера, не отпускай ее… Сходите вместе в магазин и возвращайтесь вместе. Ты же снова унесешься куда-нибудь в Анну-Успенку…

– Куда? – Анна остановилась на пороге. – Что ты сказала? Анна-Успенка? А что ты помнишь об этом?

– Не знаю… Как-то само вырвалось… А что?

– Нет, я не поеду туда… сейчас… – И добавила чуть слышно: – Завтра…

…Она уезжала от Дины за полночь. Не хотела оставаться в чужой квартире. Пять раз звонил Матайтис, Дина брала трубку и говорила, что Анны нет, что она уехала к себе домой.

Дома ее ждал сюрприз: сообщение на автоответчике от Григория.

«Анечка, я скучаю. Был у тебя сегодня в три, затем заезжал в пять. Сейчас я дома. Жду тебя или хотя бы твоего звонка».

Не успела она прослушать, как в дверь позвонили. Это была Ирина.

– Твой бывший был, – сказала она, закатывая глаза к потолку. – Одет с иголочки. Словно в загс с тобой снова собрался. Он уехал – явился твой красавчик. Позвонил в дверь, постоял, подождал и тоже отчалил. Потом снова Гриша… Где тебя, мать, носит?

– Сама не знаю где… Проходи, Ир… Выпить хочешь?

– Если только самую малость. Хочешь, я принесу тебе салат? Одной есть скучно…

– Неси.

Вот она, моя настоящая жизнь. Я, соседка, салат и коньяк. Какие любовники, какая семья, какие дети? Все это не для меня. Это для молодых, таких, как Герман, Дина…

После трех рюмок Ирина не выдержала:

– Аня, мне с тобой поговорить надо. По душам… Все это серьезно, но я боюсь тебя, вот те крест боюсь.

– А я уже ничего не боюсь. Говори… С Гришкой переспала?

– Нет.

– Неужели глаз на Матайтиса положила?

– Это еще кто?

– Никто. Теперь уже никто.

– У меня Миша твой был… – сказала Ирина и отодвинула от себя тарелку.

– И что? Мне-то что до него?

– А то, что я змеюка подколодная… Мы же давно с ним… Месяца два уже будет.

– И ты знала, что он женится?

– Знала… Я все и про вас знала. Он, дурак, мне все про вас рассказывал. В подробностях…

– Свинья.

– Кто, я?

– Ир, иди лучше домой. От греха подальше…

– Презираешь, значит. Ну-ну. Сама спит со всеми подряд, а других осуждает…

– У меня нет сил на тебя… Иди, прошу тебя. И спи с кем хочешь. Только с Гришей у тебя все равно ничего не получится.

– А он мне и не нужен. Он – еврей, а мне в Израиль не надо. Мне и здесь хорошо.

– Что за язык у тебя, Ирка? Иди домой… – Она хотела сказать ей что-то грубое, отвратительное, что так соответствовало моменту, но, вспомнив про Гришу, что он ждет ее звонка, передумала. Зачем опускаться до таких вот Ир, зачем им уподобляться, если в жизни есть замечательные Дины и Германы, Гриши и Матайтисы…

Ира ушла, почему-то плача. Видимо, и роман с Михаилом не смог помочь ей справиться с одиночеством. Разве что польстил чуть-чуть ее самолюбию. Бедная Ира.

Она решила ехать к Грише. Без звонка. Насовсем. С вещами. Позвонил Максим. Как в кино.

– Слушаю, – сказала она, прижимая трубку плечом к щеке и пытаясь пролезть в узкую юбку.

– Аня, это я. Что случилось? Ты обиделась на меня? Но я действительно был занят, очень занят… У меня дел по горло. Я же следователь… Умоляю тебя, не бросай трубку… Я понимаю, что произошло. Ты что-то увидела в моей квартире. Я только могу догадываться… Но это не имеет ко мне никакого отношения…

Она бросила трубку. Значит, он все понял, этот герой-любовник Матайтис. Что ж, тем лучше. Когда снова раздался звонок, она была уже в спальне – укладывала белье в большую дорожную сумку. От выпитого коньяка кружилась голова. Она плохо соображала, что делает. Мысль о том, что шампунь и чулки она сможет забрать в любой другой день, почему-то не пришла ей в голову. В сумку полетели банки с кремом, лекарства… Гриша знает все мои морщинки, знает, что у меня гастрит, и не будет смеяться, если я перед едой приму таблетку; Гриша свой, он родной мне человек, и я обязана его поддержать в трудную минуту; у мужчин в этом возрасте проблемы, они не знают, куда себя деть; а там, там у него друзья, родственники, они помогут; и я помогу, ведь он мой муж, мы прожили с ним больше десяти лет…

С сумкой в руках она остановилась на пороге. Перед глазами стоял Максим. Сказка. Мираж. Мечта любой женщины. Красивое мужественное лицо, светлые волосы, темные брови, гладкая, как шелк, кожа на плечах, под которой перекатываются мышцы, теплые губы, запах настоящего мужчины…

Она бросилась к телефону, но вместо номера Матайтиса набрала номер такси.

– Такси? Мне срочно нужно такси… Записывайте адрес…

В такси она до последней минуты старалась оправдать свой поступок, свою отчаянную ночную поездку. Но как ни старалась она не думать о Максиме, перед глазами стоял только он; она видела его красивую голову, лежащую у нее на коленях, когда они там, в пыльном офисе на Болотной набережной, наслаждались тишиной и полным единением. Она гладила его волосы, целовала закрытые в истоме глаза, проводила ладонью по сухим горячим губам. Это была любовь. Это было чувство, которое затмевало все остальное. Связь с Мишей на фоне этих острых, сильных ощущений казалась интрижкой, унизительной связью, на время заполнившей собой послеразводную брешь с Винклером. Это была микстура от одиночества, которая едва не стала ядом в тот день, когда она примчалась сама не своя от душевной боли в глухую деревню Анну-Успенку.

Анна вспомнила ночной визит к ней соседки Ирины. Теперь Миша приходит ночевать к ней. Что ж, такие женщины, как она, созданы для адюльтера.

…Машина плавно скользила по блестящим от огней и недавно прошедшего в Москве дождя улицам. Была глубокая ночь, маслянисто поблескивала под мостами Москва-река. Анна сидела на заднем сиденье такси и задумчиво смотрела в затылок водителю. Теперь мысли ее были с Гришей. Она представляла себе, как обрадуется он, когда увидит ее на пороге, уставшую, но радостную оттого, что наконец-то так счастливо разрешилось дело с Диной и ее девочкой и что теперь Анна совершенно свободна. Она посмеется вместе с ним над историей с молокоотсосом. Это действительно смешно. Нелепо и смешно. Чтобы Гриша оделся в дурацкий клетчатый пиджак, зашел в ближайшую аптеку, вернее, в другую аптеку, ту, что подальше от его дома, где его могут знать, чтобы купить этот злополучный молокоотсос. Конечно, разве ему могло прийти в голову, что появление этого предмета в квартире обреченной на бездетность женщины может доставить ей боль? Он думал в тот момент только о себе. О том, как бы скорее освободить Анну от своей подопечной, чтобы начать сборы… С другой стороны, ему скоро шестьдесят, он видел многое в своей жизни, но остановил свой выбор, выбор спутницы, жены, женщины, именно на ней, на Анне Винклер. Значит, это любовь. Значит, я должна ехать с ним. И я сейчас же скажу ему об этом… А с Матайтисом встречусь уже перед самым отъездом, попрощаюсь, поблагодарю за все, расскажу, как было дело с Диной и этим звонком… Теперь все равно это уже все в прошлом.

Машина остановилась возле дома, где жил Винклер. Анна расплатилась, вышла и застыла в нерешительности перед дверью подъезда. Подняла голову и увидела, что все окна в его квартире освещены. Он ждет меня, ждет…

Она вошла в подъезд и стремительно подбежала к лифту, нажала на кнопку – она загорелась. Через несколько секунд она уже поднималась в кабинке лифта наверх. Сердце ее билось почему-то тревожно. И чем выше, тем сердцебиение было сильнее…

…Она очнулась на скамейке возле дома. Наверху по-прежнему горели окна. Да только теперь ее там никто не ждал. Никто. Это сейчас тихо, даже деревья, кажется, притихли и перестали покачиваться от ветра. А через несколько минут все вокруг будет заполнено людьми, двор рассекут лучи от множества больших, равнодушных фар, а в лифте будет не продохнуть от табачного дыма. Как и в квартире Гриши. Везде будут окурки, даже на лестнице. Будут курить все: и судмедэксперты, и следователи прокуратуры, и даже соседи в пижамах и халатах, выскочившие из своих теплых постелей, чтобы поглазеть на то, как из подъезда дома будут выносить мертвые тела…

Анна с трудом поднялась со скамейки, прошла вдоль дома, свернула в проулок и остановилась возле небольшого ночного магазина, где торговали спиртным и сигаретами. Купила маленькую бутылку коньяку, но отвинтить крышку не успела. Она почувствовала, что час ее пробил, что ей пора идти…

Да, это были машины, они ревом своих моторов заполнили тихий московский дворик. Все происходило так, как она себе только что это представляла. Какие-то люди с помятыми недовольными лицами. Их разбудили среди ночи, чтобы они выехали на убийство. На двойное убийство. Убили мужчину и женщину. Женщина убила мужчину и застрелилась сама. Пистолет еще дымился в ее руке, когда Анна появилась на пороге квартиры… Она узнала эту женщину. Она не могла ее не узнать. Ее лицо мелькало на телевизионном экране все то время, что Григорий Винклер долгими вечерами играл в преферанс… В преферанс ли? И это она приходила к Анне единственный раз в жизни, чтобы потребовать его себе, назад…

«Вы лжете. Он здесь, у вас. Он сам сказал мне об этом сегодня. Прошу вас, позовите его, иначе мне придется самой… Григорий, ты здесь?»

Он был ее собственностью. И это ее искали бы еще долго по всей Москве, по всему миру, это ей расставлял бы ловушки Интерпол… Хотя не такая уж это и крупная, важная птица. И ее не спасла бы никакая пластическая операция. Все, что изрезали бы ей скальпелями, так и осталось бы под темными очками, неизменными очками. Прежним остался бы упрямый маленький, похожий на вишню рот… Сейчас он мертв, и ярко-красная помада кажется на фоне мертвенной бледности вульгарной.

Наконец она решилась. Поднялась. В руках – все та же тяжелая сумка, набитая юбками, брюками, кремами, таблетками, чулками… Она поднималась на лифте вместе со строгой дамой в белом халате. Врач. Это она своей рукой зафиксирует на медицинском бланке факт смерти Григория Александровича Винклера.

Ее приход вызвал оживление. Все расступились, пропуская ее вперед, словно для того, чтобы она могла воочию убедиться в том, что ее муж, Григорий Винклер, мертв. Как мертва и эта распростертая рядом с ним женщина. И она прошла, сделала несколько шагов вперед. Как во сне…

– Вы знаете этих людей? Вернее, вы знали этих людей? Этого мужчину, женщину?.. Не молчите, отвечайте… Дайте ей воды, она сейчас упадет…

Ей было плохо. Ноги совсем не держали ее. Наконец кто-то догадался взять у нее из рук сумку.

– Соседи сказали, что это вы обнаружили трупы. Это так? Ведь вы Анна Винклер?

– Да, это я.

– А этот мужчина?

– Это мой бывший муж… Мы с ним развелись… Но…

Гриша так хотел уехать. Но не ради меня. Ради нас. Он так торопился, а я не поняла. Я не поняла, что он бежит… бежит… Наш брак…

– Мне нехорошо… Мы… у нас все изменилось… Мы любили друг друга и поняли, что не можем друг без друга жить… Но так ли важно это сейчас, когда он мертв? – Последнее слово она произнесла со слезами в голосе. Ей было противно, что о своей любви к Грише приходится говорить при таком скоплении совершенно чужих людей. – Вы знаете, кто их убил?

– Хороший вопрос в четыре часа утра… Когда вы вошли, дверь была открыта?

– Да…

– Вы никого не видели, когда поднимались на лифте? Другими словами, вы не видели убийцу?

– Нет… Я никого не видела.

– А выстрелы слышали?

– Да… Мне кажется, что слышала. Сначала я подумала, что где-то что-то упало… Но потом сообразила, что это звуки выстрелов.

– И что было дальше?

– Ничего. Я же шла к Грише. Он ждал меня. Он оставил мне сообщение дома, на автоответчике… Я собралась и приехала, как видите… Дверь оказалась незапертой, хотя и плотно прикрытой. Но у меня в любом случае были ключи. Я вошла и почувствовала запах дыма или пороха, я не разбираюсь… Позвала Гришу… А дальше вы себе представляете… Я вхожу и вижу на полу два трупа. Кто эта женщина? Мне кажется, я видела ее где-то… Артистка?

– Да, в некотором роде. Хотя она действительно в свое время закончила Щукинское училище, снималась в нескольких фильмах… Лариса Абросимова. Но мы знаем ее больше по другой части… В каких отношениях она была с вашим мужем?

– Понятия не имею… Могу только догадываться… Любовница? – Она издала нервный смешок. – Гриша…

– Валера, дайте ей воды…

– У нее в руке пистолет, а вы говорите мне про какого-то убийцу… – проговорила Анна, чувствуя, как ей все труднее и труднее становится говорить. – Ведь это она убила моего мужа… Она?

– Вероятно, да. Сначала убила его, а потом сама застрелилась… Но не будем торопиться, посмотрим, что экспертиза покажет… Валера, уведите ее… Сашка приехал? Работаем, работаем…