Успение святой Иоланды

Мамзель д'Артаньян

Hаконец-то моя детектива готова. Огромное спасибо всем, кто любезно снабдил меня сведениями про монастыри и алтари. Отдельное мерси за консультации Татьяне Матвеевой. вот что в итоге получилось:

Успение святой Иоланды

Часть первая: Расследование

День первый

Бом-блём-бом-били-бом! Заполошный звон колокола метался в монастырских стенах, будто ополоумевший нетопырь на заваленном старой мебелью чердаке. "Черт! Опять все снова да ладом, да чтоб вы провалились все! Так, юбка на мне... а где Колиньи?.. Ладно, черт с ним... А деньги?!!" Марго выскочила из постели, будто ее шилом в зад укололи, - босыми, теплыми со сна ногами на холодный пол.

"Тьфу, святая пятница! - Ей потребовалась пара минут, чтобы окончательно проснуться. - Привидится же такое!..." Она ощупала себя. Огляделась. Снова забралась в постель, села и принялась растирать замерзшие ступни. Прислушалась. "у, ладно - Адмирал, царство ему ебесное. о ведь трезвон-то мне не приснился!"

Выглянула в окно - темно, как в могиле. Звезд - и тех за облаками не разглядишь. По всему видать, погода днем будет не ахти. Открыла окно. Потрогала чулки, с вечера выстиранные и повешенные на ставне - сырые. Звонят, в самом деле, звонят... Это сколько же сейчас может быть времени? Полунощница? ет, на нее здешние засони нипочем не поднимутся, хотя бы их сам Боженька за ноги с кроватей тащил. А для хвалитных рановато: вон какая темень на дворе! И чулки ни черта не высохли.

А главное, звон не тот, каким обычно призывают святых матерей сотворить молитву Господу. Слишком нестройный, сбивчивый, какой-то лихорадочно-ликующий. Подозрительный звон.

Марго поспешно оделась. Вытащила из-под подушки и надела на шею ладанку на тонкой стальной цепочке - единственное, что принадлежало здесь лично ей, и что ей удалось скрыть от жадных глаз казначеи, матери Гертруды: "а всякий случай". В дверь забарабанили.

- Сестра Маргарита! Сестра Маргарита! Вставайте! - Из-за двери раздался женский голос, тонкий, как комариный зуд, и так же раздражавший уши. Сестра Маргарита!!

- Да слышу, слышу! - шепотом проворчала Марго. Затем продолжала, стараясь говорить таким же тонким и приторным голосом: "Это вы, матушка Доротея? Сейчас, сию минуту!". Она резко - не без умысла - распахнула дверь кельи, едва не разбив лицо сестре-привратнице, низкорослой, круглой, крючконосой женщине лет пятидесяти, изрядно смахивавшей на сову, - если только бывают совы с огромными связками разнокалиберных ключей на поясе. О, Пречистая Дева! Что случилось, матушка?

Уж не пожар ли?

- Чудо, сестра Маргарита! Господь явил нам чудо! Там, в церкви....

идите... и узрейте! - Сестра Доротея молитвенно сложила пухлые ручки и возвела очи горе, не забыв, впрочем, быстро заглянуть в келью Марго, но, к огорчению своему, не обнаружила там ничего достойного внимания первой сплетницы в Фонтен-Герирской обители бенедиктинок.

"Чудо?! Ох, не нравится мне это! Единственные чудеса в своей жизни я видела в Париже, когда добрый Боженька чудесным образом превращал беспризорных детишек в солонину для ландскнехтов.

Избавь меня Дева Мария от этаких чудес!" Выйдя из спального корпуса, Марго побежала к церкви.

Перед церковным порталом она остановилась, чтобы перевести дыхание. В темной таинственной утробе церкви роились перед алтарем огоньки свечей. Слышались тихие голоса, и голоса эти звучали... не то чтобы явно испуганно или явно растерянно... но все же как-то не так. Марго вошла в церковь и медленно, стараясь не топать, приблизилась к алтарю, - не спеша, однако, присоединиться к монахиням, которые, насколько она могла разглядеть, сгрудились вокруг чего-то лежащего на полу. Инстинкт подсказывал Марго, что обнаружить себя она всегда успеет, и чем позже ее заметят, тем лучше. Когда имеешь дело с чудом, главное - держать ушки на макушке и поменьше высовываться. И Марго, спрятавшись за спинкой скамейки, вся обратилась в слух.

- Я всегда говорила, что она - святая! - нервно перебирая четки, елейно проворковала мать Селина, заведовавшая пансионом, сухопарая, с вечно поджатыми губами, гордившаяся полученным в Пор-Ройяле образованием и еще долго после выпуска являвшаяся "милым девочкам" в кошмарных снах.

- Белая лилия сорвана перстами ангелов! - поддакнула мать Юнис, на чьем попечении находились кухня и кладовые с провизией, - жизнерадостная тридцатилетняя пышка, никогда не упускавшая случая "чего-нибудь перехватить до обеда". Плохо приходилось той пансионерке, которая, получив из дома гостинец, забывала поделиться с "душкой Юнис"! Послушание по мытью сковородок жадине было обеспечено.

- Стигматы! астоящие стигматы! Как у святого Франциска! И розы!

Белые! О, если бы Господь удостоил меня такой же благоуханной кончины! Господи Иисусе и Пречистая Дева! - упала на колени сестра Винсента, помощница Селины, еще молодая и весьма симпатичная, - сестра Доротея говорила, будто Винсента обрела утешение в религии, когда возлюбленный оставил ее ради более богатой невесты.

("Интересно, при чем тут стигматы и розы? И кто это - "она"? Уж не мать ли настоятельница изволила окочуриться? Тогда - кто же на ее место? Если старуха Иеронима - значит, живем, а если казначея - дело худо!")

- Сестра Маргарита, а что ж вы прячетесь?

- (Черт, подкралась, старая стерва!") И не думала прятаться, матушка Доротея! Вас поджидала! Боязно, матушка... Чудо всетаки... Прошу прощения, матушка Доротея...

- О, Mater Dei , какой же вы еще ребенок! Совершенно естественно, что вы испытываете благоговейный страх, еще даже не узрев чуда Божия! у хорошо, пойдемте вместе!

- О, матушка, да благословит вас Господь за вашу доброту! - Марго, склонившись, чмокнула Доротеину руку. ("Фу, кажется пронесло.

о все-таки, что за чертовщину они там состряпали с белыми розами?")

Доротея ловко ввинтилась между Селиной и Юнис, попутно с самым любезным видом забрав у грозы пансиона подсвечник на три свечи, - надо же и другим узреть печать благодати на ангельском лике! Одну свечу привратница, покровительственно улыбаясь, вручила Марго. Та встала рядом с ней, на всякий случай скроив благочестивую физиономию. "у вот! Я так и чуяла! Слава-те, Господи, хоть не настоятельница. А кто же?"

а полу под огромным распятием, украшавшим алтарную преграду, распростерлось, сплошь засыпанное белыми розами, недвижное тело.

Девушка лежала на спине, головой к алтарю, вытянувшись в струнку и сложив на груди руки. Голова ее, в надвинутом низко на лоб розовом венке, запрокинулась, будто бедняжка в последний миг желала встретиться взглядом со Спасителем. а грудь, перекрещиваясь на затылке, спускались две темные толстые косы. а "лилии, сорванной ангелами"" было голубое платье пансионерки, но без передника; слишком короткий подол позволял видеть ее босые ноги почти до колен, - на обеих темнели раны, узкие, будто ножом прорезанные, точно в середине ступни. Приглядевшись, Марго заметила такие же раны и на ладонях усопшей.

"Брюхо Господне! икак, пансионерка копыта отбросила! То-то, я гляжу, у мамзель Пансион будто репьев полны кальсоны! Да уж, это чудо так чудо... вот только неприятностей с клиентами нам и недоставало - спасибо, Боженька!" В церковь тем временем сбежалось почти все население монастыря. Марго, воспользовавшись тем, что Доротея, вовсю молотившая языком, восхваляя бесконечное милосердие Творца, уже не обращала на нее внимания, выбралась из толпы шептавшихся монахинь, и тут же снова протолкалась в первый ряд, встав под самыми ногами Христа. Теперь, подняв свечу, она смогла разглядеть совсем юное, почти детское личико. И темную узкую рану над левой ключицей.

"Иоланда!! Только не это!! ет!!! о... Как же это, Святая Дева Мария?!! Как же так можно?!! Куда же ты глядела, Пречистая, вместе со своим мужем и сыночком?!!" Марго стиснула зубы, чтобы не разрыдаться, и опустилась на колени, закрыв руками лицо.

- Грех предаваться унынию, сестра Маргарита, - осой зажужжала у нее над ухом вездесущая и всевидящая привратница, - Господь оказал мадемуазель де Лавердьер величайшую милость, взяв ее душу в рай, а невинную плоть отметив священными стигматами!

- Да, матушка, конечно, конечно... но ...она была такой красивой...

такой доброй, такой... - тем же тонким голоском залепетала Марго.

("Стигматы, как же! Кинжалом деланные... если не кухонным ножом... Да и копьем Спасителя нашего, вроде как, пониже кольнули... Промахнулся Боженька!")

- Перст ебес указал на нашу обитель - возблагодарим же Господа и Пресвятую Деву-Богородицу! - во всеуслышание провозгласила мать Теодорина, благообразная статная особа средних лет, руководившая монастырским хором. Пышная и смуглая сестра Беата, ее неразлучная подруга, немедленно взбежала на хоры и уселась за орган.

"Sa-al-ve Re-gi-i-i-na ..." - было что-то адское в том, как весело взревели в полумраке органные трубы. Монахини, по-прежнему стоя кружком вокруг тела Иоланды, поспешно подхватили молитву - мимо нот, ни в склад, ни в лад. о - громко, из кожи вон вылезая от усердия, будто надеялись, что от их какофонии Иоланда проснется.

Радостно пели. И не потому, что Иоланда, дочь герцога де Лавердьера, обрела вечное блаженство и свободу от земных забот.

"Слава Всевышнему, - слышалось в голосах сестер, - наконец-то нашелся человек, который пришел и сказал, что нужно делать, и тем избавил нас от неприятной необходимости думать!"

Salve-то, оно, конечно, Salve, кто же спорит? Вот только Regina тут явно ни при чем.

- Что бы ни произошло в обители - я вечно узнаю об этом последней! Эти слова прозвучали негромко, однако были тотчас же всеми услышаны, попробовали бы почтенные сестры не услышать! В церковь не вошла, а почти вбежала настоятельница, преподобная мать Гонория, маленькая стройная женщина неопределенного возраста, белокожая, со светло-серыми, почти бесцветными глазами, похожими на льдинки, и античноправильными чертами лица, на котором, казалось, раз и навсегда застыло дежурно-благочестивое выражение. Ее боялись все - от младших пансионерок до ее помощницы, старухи Иеронимы - не столько потому, что Гонория не скупилась на епитимьи, сколько оттого, что по лицу аббатисы никогда невозможно было угадать, что у нее на уме, и в каком она настроении, а настроение у нее менялось, как погода в апреле. Монахини, оборвав пение, как одна, повернулись и склонились перед ней. - Hу, дети мои, из-за чего весь этот шум?

- Матушка, Господь явил нам чудо!

- Она святая! Господь отметил ее!

- Смотрите, матушка! - раздались голоса, в которых страх и недоумение смешивались с подобострастием, причем, страха было больше. Аббатиса быстро подошла к алтарю.

- Иоланда!! Дитя мое!! - упав на колени, аббатиса долго глядела в лицо усопшей.

- Представьте себе, матушка, - Доротея тоже упала на колени и воздела руки к потолку, будто в порыве благочестивого восторга, - она была так чиста и невинна, что Господь, в бесконечной милости своей, недавно избавил ее от мерзких истечений крови, которые другим женщинам напоминают о первородном грехе! Она была слишком непорочна для мира дольнего, и всемилостивый Господь отворил перед ней райские врата...

- И позволил ей присоединить свой нежный голос к ангельскому хору! восторженно подхватила Теодорина.

Аббатиса поцеловала покойницу в лоб, перекрестила, и обернулась к своей пастве. - Чудо!! Истинное чудо!! Помолимся, сестры, чтобы Господь возлюбил нас, как возлюбил отроковицу сию!

- I- nomine Patris et Filii et Spiritus sancti .... - тут же привычно загнусила мать Иеронима. Остальные, возведя очи горе - чтобы не глядеть на распростертое под ногами Иисуса тело - вторили ей.

"Чего? - Горе в душе Марго уступило место злости, холодной и тяжелой, как топор. - Чтоб Господь и меня возлюбил, как эту бедную малютку?! ет уж, дудки! Тем более, что возлюбил ее не добрый Боженька, а кто-то другой. И рука у этого другого была тяжелая". Марго снова опустилась на колени, и поцеловала Иоланду в губы. "Значит, так, сестренка: не будь я Маргарита Латур, если не дознаюсь, кто приделал тебе два крылышка одним перышком. И не будь я Марго-Терновник, если ему это сойдет с рук! Вот тебе крест, сестренка", - она медленно и торжественно перекрестилась, глядя в глаза деревянному Христу. Делая вид, что молится, Марго внимательно разглядывала покойницу, стараясь запомнить всё до малейшей подробности.

- Дети мои! Господь, явив нам чудо, не освободил нас от наших обязанностей! Хвалитны мы, можно считать, отслужили... хотя и не совсем вовремя. - Помолчав, аббатиса добавила не допускавшим возражений тоном: "Каждая из вас знает свой долг.

Исполняйте же его!" Монахини, послушницы, белицы и служанки, вздохнув с облегчением, поспешно устремились к выходу. "А сестра Беата и мать Теодорина помогут мне позаботиться о новопреставленной! И вы, матушка Августа, тоже" - все три названные, уже почти дошедшие до порога, возвратились к алтарю, недовольно перешептываясь. "Матушка, - произнесла самым умильным голосом, на какой только была способна, шкафообразная, носатая, с лошадиным лицом, Августа, заведовавшая ризницей и больше всего на свете ценившая свой покой, - зачем вам утруждать себя (она все же не посмела сказать "нас") столь неприятной работой? Ведь у вас, слава Всевышнему, имеется девка для услуг!" "Что ж, разумно, - ледяным тоном бросила через плечо прекрасно все понявшая аббатиса. - Hу так пришлите ко мне эту девку, а сами можете идти!" Обернувшись, Гонория заметила Марго, стоявшую на коленях в головах у покойницы и, казалось, полностью погруженную в молитву. "Ах, Маргарита, ты, оказывается, здесь! В таком случае, мать Августа, - продолжала настоятельница с той же ледяной любезностью, - сделайте милость, пошлите ко мне мать Сильвию. Да поскорее!" - голос Гонории ожег монахинь, как кнут, и они, все три, поспешно скрылись за дверью церкви. "Та-ак! - подумала Марго. - Похоже, на днях старой лентяйке не поздоровится!"

...Пришла, с новой льняной простыней под мышкой, мать Сильвия, заведовавшая лазаретом, маленькая, кругленькая, цветущая старушенция с хитрыми карими глазками и вечной сладкой улыбкой на морщинистом лице, местный ангел милосердия, из-под чьих сияющих риз подчас выглядывал краешек раздвоенного копытца. С ней все обитательницы монастыря, - включая матушку аббатису - были всегда чрезвычайно вежливы. За старой травщицей, как корова на веревке, топала Мари, глухонемая деревенская дурочка, взятая в монастырь из милости и со всем доступным ее скудному разуму усердием следившая за чистотой в лазарете. Лекарка с Гонорией поахали-поохали, Марго по мере сил поддакивала. Мари стояла, тупо, по-коровьи, уставясь на мертвую Иоланду.

О, Матерь Божия! (лат)

Славься, царица небесная! (лат) (поется на мажорный мотив)

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.. (лат)

Тело положили на простыню и отнесли в покойницкую - небольшое приземистое здание рядом с церковью, причем, несли Мари с Марго, а обе матушки плелись позади, состроив скорбные мины. Гонория немедленно заявила, что вот-вот упадет в обморок "от этого жуткого запаха" и поспешно удалилась. Сильвия отправилась к матери Ефразии, своей задушевной подруге, чьей обязанностью была забота об одежде и белье святых сестер, за платьем, в которое надлежало обрядить покойницу; но, увлекшись благочестивой беседой, позабыла - или сделала вид, будто позабыла, - о цели своего прихода.

В результате "девке для услуг", как того и следовало ожидать, досталась вся беготня и вся грязная работа. И ей было над чем поразмыслить, свершая свой скорбный труд.

...Когда пробил час третий, Иоланда де Лавердьер снова лежала в церкви, у ног Иисуса - но теперь уже в наспех сколоченном и обитом белым атласом гробу, вымытая, нарядная, умиротворенная. Ее волосы Марго распустила по плечам, чтобы прикрыть рану.

Пансионерки и монахини по очереди подходили и целовали сложенные на груди руки новопреставленной. Разглядывали безобразные отметины - кто со страхом, кто с любопытством. В воздухе пахло дождем... а заодно - еще кое-чем, не к ночи оно будь помянуто, упаси, Пречистая! о пока запах этого "чего-то" был так тонок и неощутим, что его способно было уловить разве что кошачье чутье бывалой обозной девки....

- ...Вознеслась? Это тебе так сказали, а ты и уши развесил. Ты ее видел?... ну, то есть, до того, как ее в гроб положили? ет? То-то же. А я видела. Больше того, я ее вот этими вот руками обмыла и одела. И я тебе говорю, дружище: ее убили! Ей выпустили кровь, как свинье! А потом приволокли в церковь и показали нам чертову комедию! ет, Антуан, я ведь тоже не какая там нибудь арапская нехристь... а только вот это, - Марго многозначительно указала пальцем в направлении церкви, - походит на вознесение, как селедка - на сельдерей!

- Да... - задумчиво протянул монастырский конюх Антуан, - вот тебе и тихая пристань, спасительная гавань... ет, ну когда на войне убивают - это еще куда ни шло... о ежли и в святой обители... да еще и невинного ребенка... Слушай, надо же ехать, сообщить... что ж аббатиса...

- Тихо! Аббатиса тут, похоже, сама не без греха.

- Чтоб ее... - Антуан, как пустую бочку в погреб, спустил длинное замысловатое ругательство.

- А ты что думал, старина? - Марго ласково взъерошила жесткие рыжеватые волосы бывшего солдата. - Что в монастырь попасть - все едино, что на небеса? Эх, на войне... а помнишь, как мы с тобой тогда, под Иври...? Вот было времечко!... Эй-эй, потише с лапищами! е наелся! Слышь, Туан, продолжала она уже громко, в расчете на возможных непрошеных слушателей, ты пока суд да дело, приготовил бы матушкину парадную тарахтелку аббатиса, сегодня, как пить дать, пошлет за аббатом в Валь-де-Рей.

- Точно! - расхохотался Антуан, - когда он смеялся, его грубо вылепленное смуглое лицо со шрамом на левой щеке выглядело намного симпатичнее. - Как всегда. Три лье туда, три обратно, да кружечка сидра у папаши Мило - и мне хорошо, и лошадки довольны.

- Еще б им не быть довольными: воздух возят! - прыснула в кулак Марго. - А аббат Гаспар тем временем прохлаждается с мамзель Гонорией...

- И вылезает только по ночам - чисто кот подзаборный! Тьфу ты, ветры Господни! Ежли меня пошлют за этим хлюстом, кто ж тогда сестру Матильду-то повезет?

- ичего, сама сядет на козлы и доберется как-нибудь. Ты, кстати, пришпандорил бы верх к фургончику, - представляешь, что будет, если у Матильды сыры размокнут?

- Ты думаешь? - Антуан, припадая на правую ногу, прошел к воротам конюшни и выглянул наружу. - А ведь ты права, сестренка, - обернулся он к Марго, тщательно отряхивавшей с покрывала сухие травинки, - дело, похоже, и впрямь к дождю.

- Да, дружище, сон-то мой оказался в руку... - подойдя к нему вплотную, шепнула Марго.

- А ты знаешь, что этот тупица-садовник..., - начал ее приятель тоже шепотом.

- Тсс!

- Сестра Маргарита! Вас уже целый час ищут! А вы вот, оказывается, где! Матушка, она здесь! С кавалером беседует! - Торжествующий писк сестры Доротеи даже у сырных голов вызвал бы жуткую мигрень.

- ("еужто саму аббатису черти приволокли?") Да здесь я, матушка!

Я-то думала, вы еще отдыхаете...

- И что же с того? - астоятельница с нескрываемым подозрением посмотрела на Антуана. И встретила гневный, более того - презрительный взгляд. ("еужели он что-то знает?")

- е извольте беспокоиться, все сделано, как вы велели... Я только хотела распорядиться, матушка...

- Вот как? ет, вы слышали, сестра Доротея? - обернулась аббатиса к привратнице. Этого мига Марго хватило, чтобы подать приятелю знак: берегись! - И что же было угодно приказать вашей милости? - Ей на миг почудилось, что руки настоятельницы сжимают не четки, а хлыст. Тонкие, холеные, белые... Да нет, не такие уж они сегодня и белые! Откуда бы взяться этим цыпкам? И мозолям содранным, вот тут, между указательным и большим? И этим царапинам?

еужто Гонория в припадке смирения взялась стирать простыни для лазарета и ставить клистиры бездомным котам - пациентам сестры Урсулы?

- Да так, ваше преподобие, дело-то пустяковое, - пустился в объяснения Антуан, успевший снова надеть личину дурня. - Прямо совестно было ваше преподобие такой мелочью беспокоить.

("Вздор. Что может знать это воплощение простодушия?")

Сестрица говорит, чтоб я, значит, верх на фургон присобачил. А то сестра Матильда, сегодня, вроде как, в Руан собиралась, ну, с сыром, то есть, на рынок, а погода - сами видите... е ездить бы ей, подождать... дорога и так никуда не годная, а если еще польет, то и вовсе... Застрянем еще где-нибудь...

- И это все? - Гонория перевела взгляд с простецкой физиономии конюха, на которой она, как ни старалась, больше не могла прочесть ничего недозволенного, на открытое и честное лицо своей "девки для услуг".

- ет, матушка. Еще я сказала Антуану, что вы, матушка, наверное, пошлете за господином аббатом, в Валь-де-Рей... по такому случаю... так чтобы ваша карета была готова... для вас ведь старалась, матушка!

- Благодарю за усердие, дитя мое. Однако распоряжения здесь отдаю я!

Марго привычно упала на колени, напустив полные глаза раскаяния и смущения. Уловка сработала. Аббатиса продолжала тем же холодным и властным тоном, однако в ее голосе уже не слышалось свиста плети: "Итак, Антуан, вот тебе мои распоряжения. Сейчас ты на паре рыжих повезешь в Руан сестру Матильду, а когда вернетесь - заложишь в карету четверку вороных и отправишься в Валь-де-Рей.

Выедешь после повечерия... то есть, после вечерни!

- Слушаюсь, ваше преподобие! - обрадовавшись, что все обошлось, Антуан заковылял в конюшню.

- Подожди, это еще не все! - Перед тем, как обернуться, конюх тихо чертыхнулся сквозь зубы. - Завтра утром я уезжаю в Париж. Я должна лично известить его светлость о том, что.... - Гонория, сделав вид, будто у нее прервался голос, поднесла к глазам белоснежный батистовый платок. о глаза ее при этом оставались сухими. ("Хоть бы луку в платок нарезала, старая ведьма, - глядишь, и выдавила бы пару слезинок!") - Да, завтра, сразу после панихиды... бедная девочка! Когда пробьет час третий, ты должен быть на козлах моей кареты, а карета - у церковных дверей!

- Будет сделано, матушка. Так, значит, за господином аббатом - сразу после повечерия?

- Да, я, кажется, вполне ясно выразилась. И возвращайся лесной дорогой - так быстрее... Постой... я сказала - повечерие? - Антуан кивнул, быстро и многозначительно перемигнувшись с Марго. - ет, нет, я, разумеется, имела в виду вечерню! О, Боже праведный, утрата наша так тяжела, что лишает меня разума... о ты-то, Антуан, должен был сообразить!

- е извольте беспокоиться, ваше преподобие. Сделаю все, как вы велели. "Слава-те, Господи, отделался!" - проворчал про себя Антуан и поспешил скрыться.

Да, конечно, все как всегда. К вечерне из Руана не поспеть - это ясно, как стакан вина. А если в Рей после повечерия - значит, сюда, дай Бог, к ночи. И чем позже, тем лучше. Ибо чем ближе к ночи, тем меньше вероятности, что кто-то увидит господина аббата, пробирающегося, как вор, от кельи аббатисы к садовой калитке, чтобы, выйдя из нее, засесть в кустах, подобно разбойнику с большой дороги, поджидая карету, каковая часа три назад чинно-благородно выехала из главных ворот обители, направляясь в Рей, а добравшись туда, столь же чинно выстояла приличное время перед его, аббата д'Арнуле, домиком на Оружейной улице. Карета подберет аббата, развернется - и пять минут спустя чинной рысцой подъедет к главным воротам.

а то, для чего любому другому пришлось бы час-полтора трястись в карете, господину аббату достаточно буквально нескольких шагов и пяти минут езды. Это ли не чудо? Преподобная мать предоставила святому отцу убежище от мирской суеты, дабы он мог без помех предаваться благочестивым размышлениям о величии Господнем.

Днем эта великодушная женщина делит с ним кров и пищу, ночью - ложе. Это ли не истинно христианская любовь к ближнему своему?

Вот только не все души столь чисты и возвышенны, чтобы правильно истолковать чудеса подобного рода, а посему - procul este, profani !

Все с вами ясно, матушка-настоятельница.

.... - Вот, видите, матушка: вас этот дуралей сразу понял! А бедной сестре Маргарите пришлось про то же самое битый час толковать! - Сестра Доротея считала пропавшим тот день, когда ей не удавалось кому-нибудь напакостить.

- А ведь и в самом деле! - в глазах аббатисы снова появился пугающий ледяной блеск. - Ты мне не все рассказала, Маргарита!

у, признавайся, что вы еще тут делали с этим... архангелом от вожжей?

- ("у, я тебе это припомню, шавка подворотная! ичего, вывернемся - не впервой...") А еще, матушка, мы беседовали...

- Час от часу не легче! Позволено ли мне будет узнать предмет вашей ученой беседы?

- Мы говорили о грехе, матушка.

- Весьма подходящая для сестры Маргариты тема! - сьязвила привратница.

- Матушка, - продолжала Марго, не обращая внимания на Доротею, - если господин аббат сегодня вечером приедет, так, выходит, надо будет исповедаться... этого-то я и боюсь... - аббатиса насторожилась, и Марго это заметила, но, разумеется, не подала виду. - Сон я видала сегодня ночью, да такой, что если расскажу, аббат со стыда лопнет!

- ("Всего лишь сон!") Расскажи мне, дитя мое - я не лопну, снисходительно поощрила ее аббатиса, и только потом сообразила, что с ее уст сорвалась неприличная двусмысленность.

Марго с самым глупым видом присунулась к уху аббатисы, - Доротея, не смея подойти вплотную, изо всех сил по-гусиному вытягивала шею, силясь хоть что-то уловить. При этом привратница возмущенно шипела себе под нос, что усиливало ее сходство с жирной гусыней.

"Только вам, как на духу, матушка, - шептала Маргарита. - Снилось мне, будто взял меня на ночь в Монтобане не кто-нибудь, а сам Гаспар... ну, то есть, адмирал. Будто легли мы с ним в каком-то обозном фургоне на куче тряпья... ну и хват же он был, я вам доложу, матушка, - даром, что старый! А тут - бац! абат! И я знаю во сне, что это Гиз идет по наши души со своей Лигой, и знаю, что у нас на фургоне здоровый белый крест... я, значит, говорю адмиралу: надо бы вылезти, да крест этот стереть, а он - нет, Господь нас защитит!

Уперся, как бык... А пальба все ближе, ближе... А я лежу под ним и думаю: да как же это, ведь они ж, то есть, адмирал с Меченым, давным-давно мертвецы! Смотрю - а адмирал уже исчез... удрал, не расплатившись, старая гугенотская перечница! Матушка, а вот ежли я во сне увидала, будто грешу, - это как, считается за грех?"

- ("Гаспар? Крест? Мертвецы? Удрал, не расплатившись? Что за намеки? еужели и она что-то видела?") у, хватит, Марго.

Довольно болтать глупости. Идем, поможешь мне собраться в дорогу. Сестра Доротея! Позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили, иначе я непременно что-нибудь забуду. Боже милосердный, у меня просто голова кругом идет!

...Заперев дверь кельи, Гонория упала в кресло, и жестом указала Марго на низкий табурет. Маргарита села, вытянув длинные ноги.

Женщины выжидающе разглядывали друг друга, как две кошки, готовые сцепиться и покатиться по полу визжащим и царапающимся клубком.

Воистину, лишь три вещи не оставляют после себя следов, и преступление к их числу не относится. И кого Господь хочет наказать, того лишает рассудка. Уж не совершила ли она, Гонория, год назад роковой ошибки, когда "во имя милосердия" приказала впустить в обитель верзилу-солдата, опиравшегося на аркебузу, как на костыль, и девку с перевязанной головой? И не совершилась ли вторая ошибка, под стать первой, когда эта парочка, залечив раны, так и осталась в обители? И ведь монахини были против, ах-ах, мужчина в священных стенах, ах-ах, невинность пансионерок, ах-ах, обет целомудрия! Ей, Гонории, всего два года назад принявшей бразды правления после кончины матушки Магдалины, - восьмидесятилетней ханжи, которая даже в молитвеннике заклеила миниатюры, изображавшие мужчин, и довела хозяйство до полного упадка, - пришлось проявить немалую твердость и даже прибегнуть к помощи своего кузена-архиепископа. И Гонория настояла на своем.

В результате все остались довольны. Бывший солдат, так и оставшийся хромым, несмотря на все снадобья Сильвии, и обозная Венера, чьи лучшие годы миновали, обрели желанную тихую пристань. Гонория подтвердила свою репутацию набожной и милосердной особы и обзавелась преданной и усердной служанкой, хоть и не отличавшейся остротой ума; притом, служанка эта официально считалась монахиней, а значит, ей не нужно было платить жалованье; монастырь получил превосходного конюха и кучера, который, казалось, ничем не интересовался, кроме конюшни и каретного сарая.

А Гонория продолжала тихо, но твердо вести свою линию. И как-то незаметно оказалось, что в обители не один, а целых семь еще не старых мужчин - скотник, плотник, пастух, садовник с помощником, органный служитель (с его появлением орган наконец-то зазвучал в полную силу, к радости Беаты и Теодорины), и Антуан, к тому времени уже ставший "своим". "Их семь, по числу смертных грехов!"

- шипели "непримиримые". Однако большинство обитательниц Фонтен-Герира быстро оценило все преимущества нового положения дел.

Разумеется, девам, давших обет целомудрия, не полагается даже издали видеть мужчин. И, будь жив святой Бенедикт, он, чего доброго, отлучил бы Гонорию от церкви. о Бенедикт Бенедиктом, а ведь кто-то все-таки должен чинить целомудренным девам дверирамы-скамейки, вскапывать грядки, колоть дрова, резать свиней... да мало ли для чего в хозяйстве может пригодиться мужчина! А что до греха... у, скажите на милость, какая здравомыслящая монахиня станет грешить с немытой деревенщиной? А если какая и оступится по скудоумию, так ведь грех - не грех, если молва о нем не вышла за ворота обители!

Прочь, непосвященные! (лат)

Кстати, фактически, мужчин в монастыре было не семь, а девять.

Восьмым был священник, отец Клеман, живший в отдельном домике у северной стены, - маленький седенький старичок, полуглухой, полуслепой и наполовину впавший в детство, как утверждали монастырские сплетницы, - а, впрочем, безобидный, как младенец.

Ему частенько случалось сослепу приносить в церковь вместо требника кулинарную книгу, подсунутую озорными белицами, которых посылали убираться в его домике, или по рассеянности служить пасхальную мессу вместо обычной, к удовольствию пансионерок. Он выползал из своей норки только на время службы и не вызывал у своей паствы ни враждебных, ни теплых чувств - в нем видели лишь привычный предмет церковной утвари. И если бы нашлась такая дура и ханжа, которая имела бы глупость причислить это существо к мужскому полу, весь монастырь дружно осмеял бы ее.

Девятый, хоть и не жил в Фонтен-Герире, зато прекрасно знал дорогу не только в обитель, но и в келью настоятельницы. Этот девятый был Гаспар д'Арнуле, монастырский духовник, двадцатитрехлетний красавчик-аббат с ухватками лихого вояки, которого Гонория представила насельницам, как своего племянника. Элементарная логика подсказывала, что отец Гаспар для целомудрия монахинь гораздо опасней, чем семеро работяг, вместе взятые, но кто бы осмелился вслух назвать мужчиной духовного наставника насельниц, да еще и близкого родственника настоятельницы?

"... ет, Антуан, этот солдафон-деревенщина, разумеется, спал, и ничего не видел. о Маргарита... что, если она не так простодушна и глупа, как казалось ее госпоже? Что она могла видеть? И что с ней делать? Прогнать, вместе с ее любовником (а конюх, наверняка, ее любовник)? о, выйдя за монастырские ворота, они не лишатся языков! Попробовать привлечь Маргариту на свою сторону? Да, это будет лучше: поговорить с ней не как госпожа с прислугой, а как женщина с женщиной... видимость доверия... плюс ощутимая сумма..."

- Скажи, Маргарита... ты что-нибудь видела... этой ночью? е во сне, а наяву? апример, меня или Гасп.... господина аббата?

Говори открыто, здесь нас никто не слышит. у же: ты видела нас?

Ты хочешь выдать меня?

- ("е видела ли я ее с Гаспаром? Странно. Еще вчера ей было наплевать, что монашки о ней болтают. Этой ночью? у да, правильно, этой ночью свершилось "Божье чудо"... И если тут ничего не кроется, пускай черт сварит из моей задницы гороховый суп!") Выдать вас, матушка? Да что я, совсем, что ль, дура дубовая? Да и кто же меня станет слушать? - Марго отчаянным усилием воли удерживала на лице маску простушки.

- о все-таки, что ты об этом думаешь? - аббатиса нервно мяла в руках край покрывала. - Что тебе известно? ("Кто станет слушать?

Значит, ей действительно есть, что порассказать!")

- ("Черт! Куда она клонит?") Да что ж я могу думать, матушка?

Моего ли это ума дело?

- е строй из себя дуру, Марго!! - вместо властного окрика у Гонории вырвался истерический вопль. Казалось, она вот-вот расплачется.

- ("Ладно, не хочешь дуру - не надо"). Маргарита встала и безо всяких церемоний уселась на подлокотник кресла. Обняла Гонорию за плечи, притянула к себе и зашептала, будто утешала товарку по ремеслу, которую бросил солдат: "Сдается мне, что Антуан с тем же успехом может и не гонять вороных в Рей, а всего-то навсего проехать вдоль стены до садовой калитки. Только бы не забыл придержать лошадок на том месте.... ну, господин аббат знает... где кусты... ичего, матушка Гонория, бывает и хуже..."

- Это еще что такое!? - Это снова был голос прежней, непроницаемой, холодной и властной Гонории, грозы всей обители. Аббатиса, услышав про садовую калитку, явно воспряла духом. о что же она в таком случае ожидала услышать?

Обвинение в убийстве? Во всяком случае, теперь ясно, что она тут замешана... и крепко замешана! И Гаспар - вместе с ней, ну правильно, муж и жена - един дух и едина плоть. Марго мигом очутилась на полу в молитвенной позе, уткнувшись носом в ковер и понимая, что пущенное ею ядро угодило, куда следует: она достаточно разъярила противника, чтобы заставить его нарушить маскировку, и в то же время не настолько его допекла, чтобы он двинул в бой главные силы. Теперь следовало ждать епитимьи, да не какой-нибудь... но дело того стоило. еожиданно она почувствовала, как холодная рука скользнула ей на голое плечо, под нагрудник.. и тихонько погладила. Черт подери, это что-то новенькое! Она нерешительно подняла глаза на аббатису. Гонория улыбнулась... как-то непонятно улыбнулась... поднесла палец к губам, и, подвинувшись в широком кресле, молча указала служанке на место рядом с собой. Марго повиновалась, гадая, что же за этим последует. - Ты сказала: бывает хуже. Выходит, ты не осуждаешь мое прегрешение? Или, может, для тебя это вовсе не грех? Теперь в глазах Гонории светилось нечто вроде надежды, голос потеплел, задница Господня, да никак преподобная матерь просит у солдатской девки отпущения! е иначе, небеса готовятся сверзиться на землю! Так-так, понятно... Она боится меня, она вообразила, будто я что-то видела.... И решила заключить со мной союз? От своего имени.... И от имени своего кукленка-аббатика!

Ладно, дорогуша, будет тебе союзница, и еще какая!

- Hу, Маргарита, что ж ты молчишь? Ведь ты же сама...

- А что тут такого, матушка? Ежели с умом, да со всей осторожностью? Это ж вовсе не вы грешите, а ваша... ну, как говорится... младшая сестренка... ну, которая у вас под юбками прячется. Этой малютке надо давать конфетку, хоть по великим праздникам, если не хотите, чтобы она своим нытьем вас с ума свела. Эти наши сестренки, матушка, - они ведь, что твои рейтары:

не хочешь, чтобы они кидались на кого попало - изволь точно в срок платить им жалованье. Без этого не бывает, дорогая моя, - вкрадчиво, ласково, будто ободряя клиента-девственника, шептала Марго, незаметно перейдя на "ты" - ибо союзники должны говорить на равных. - е бывает ветчины без свиньи, а свиньи - без грязи.

- Ты говоришь, бывает хуже? Что же, по-твоему, есть вещи хуже разврата? - произнесла аббатиса, без малейшего гнева, как если бы она сидела в салоне и беседовала о предметах, совершенно ее не касавшихся. ("еужели здесь кто-то еще завел шашни?")

- ("у вот, опять! ичего, еще немного дожать, и она - моя, с потрохами!") Разврат, Оноретта, дорогая моя, - роли поменялись:

теперь уже не Гонория наставляла на путь заблудшую монахиню, а Марго просвещала начинающую товарку. - Разврат, это когда ты делаешь то, на что естество тебя толкает, и плевать тебе, можно это или нельзя. А вот кто естества не слушает, у тех оно все едино свое берет... вот только вкривь и вкось, не так, как ему природой назначено. Селину, вон, пирожными не корми, а дай покуражиться над тем, кто сдачи ей не может отвесить. Августе дай волю - так она свой собственный расстрел проспит. Доротея в навоз по уши готова влезть - лишь бы не в свое дело. Гертруда за денье родную маму подвязкой задушит, а за экю сама на осине повесится. - При каждом имени аббатиса согласно кивала, ее тонкие губы тронула улыбка, глаза блестели. Маргарита знала, что делает: лучшим способом завоевать доверие и расположение аббатисы было наговорить гадостей про четырех ненавистных Гонории мегер. - А отчего, думаешь? Да все от того же. А у тебя, Оноретта, всего-то навсего есть любимый племянник. Который обожает свою милую тетушку. Ведь не запрещал же святой Бенедикт любить свою родню! - Они уже сидели обнявшись и нежно прижавшись друг к другу, причем аббатиса нежно склонила голову на плечо Марго. о та опытной рукой чувствовала, как напряжено тело новоявленной подружки, - ларчик открылся просто, но в нем, определенно, было второе дно!

- Так что же, Маргарита, ты на моей стороне? - аббатиса пристально взглянула в глаза молодой женщины ("А она умна. И может быть весьма полезна. Должна быть полезна!")

- Ясное дело, на твоей, а на чьей же еще? Я тоже женщина, и знаю, что за штука любовь. Ведь ты любишь своего... родственничка? - последнее слово Марго произнесла тоном заговорщицы, и подмигнула Гонории.

- А вы, сестра Маргарита? Вы любите конюха Антуана? В конюшне, на сеновале? ("Эта девка, похоже, совсем забыла, с кем разговаривает!")

- ("Ага, водичка остывает, пора вылезать из ванночки! Вот теперь порядок, комедия кончена и я снова узнаю нашу мамашу!")

Антуан - мой друг. Старый боевой друг. Все равно, что брат. Он для меня все сделает. - Марго убрала руку с плеча Гонории. И, встав с кресла, закончила, уже привычным тонким и подсиропленным голосом: "А я все сделаю для вас, матушкаблагодетельница! Так прикажете уложить для вас саквояж на завтра?"

Аббатиса удовлетворенно кивнула: "Да, сестра Маргарита. Для меня... и для вас. Я приказываю вам сопровождать меня". Такого удара Марго не ожидала. Почему она? Почему не кто-нибудь из пожилых благочестивых сестер с незапятнанной репутацией?

- Мне, матушка?! Мне ехать с вами?! В Париж?!! Ах, матушка!!! - Марго схватила руку аббатисы и осыпала ее звонкими благодарными поцелуями, в душе посылая Гонорию намного дальше столицы: какой Париж, когда она, Марго, поклялась найти убийцу, и отомстить! А следы остывают быстро. Значит, Маргарита должна любой ценой найти способ остаться в обители.

- Да успокойтесь же, Маргарита. Да, вы едете со мной в Париж, не вижу в этом ничего удивительного. Ведь не Антуана же мне звать, чтобы он помог мне одеться! Итак, решено, мы едем завтра, сразу после панихиды. Да, кстати, сестра Маргарита, - подойдя к секретеру, аббатиса извлекла из ящичка кожаный мешочек, весьма увесистый на вид. Мешочек соблазнительно звякнул, когда Гонория встряхнула его на ладони. - Я давно наблюдаю за вами, и пришла к выводу, что ваше усердие заслуживает вознаграждения.

Обитель снабжает каждую из нас всем жизненно необходимым...

но ведь наши потребности этим не ограничиваются, - усмехнувшись, аббатиса повела рукой вокруг себя, указывая на резную кровать под розовым шелковым балдахином, белые шелковые занавеси, изящный круглый стол красного дерева, и на нем открытую бонбоньерку, полную дорогих конфет. Возьмите.

Здесь двести ливров. - Маргарита округлила глаза и восхищенно присвистнула. - Купите себе в Париже белья и хорошей материи.

Вы совсем обносились. Гертруде дай только волю - все будут голыми ходить!

- Благодарствую, матушка! Истину говорите, матушка! - на этот раз благодарность Марго была искренней. Схватив вожделенный мешочек, она поспешно спрятала его в широкий рукав монашеского платья.

- К Рождеству получите вдвое, если проявите усердие и послушание, изрекла аббатиса, многозначительно подняв палец. В ответ Марго поспешила заверить, что она полностью к услугам ее преподобия, прикидывая про себя, какого рода услуги могут понадобиться Гонории. о то, что аббатиса пытается ее подкупить, было ясно, как солнце в летний полдень. Марго внушала Гонории страх, и глупо было этим не воспользоваться. - Маргарита, если вы действительно любите меня, то с этого дня будете докладывать мне обо всем необычном, что увидите и услышите в обители. Если Господу будет угодно явить еще одно чудо, я не хочу его пропустить.

- Повинуюсь, матушка! ("Так! Ей, выходит, нужен не союзник, а соглядатай. И боится она, выходит, не только меня! у, держись, старая коза, уж мы тебе нарасскажем!")

"Прекрасно. Маргарита не только умна и наблюдательна, но и сребролюбива" - подумала аббатиса, когда Марго удалилась.

"у и чертовщина! - думала Марго, выходя из Гонорииной кельи. - Во сне меня поимели, не расплатившись, а наяву расплатились, не поимев!"

Выйдя от настоятельницы, Марго первым делом помчалась в церковь.

Там никого не было, кроме бдевших у гроба отца Клемана и толстой старухи Иеронимы. Иеронима к этому времени уже не раз успела приложиться к заветной фляжке с бенедиктином, - по глоточку во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, парочку - за Деву Марию, остальные - за упокой души невинной девы, Amen! Да и святой отец не настолько выжил из ума, чтобы сделаться врагом бутылки.

Тихонько приблизившись, и убедившись, что обе старых развалины спят без задних ног, Маргарита осторожно засунула драгоценный мешочек под подушку усопшей. Имея опыт общения с сильными мира, она всерьез опасалась, как бы подаренные Гонорией двести ливров не оказались приманкой в западне, расставленной для опасной свидетельницы: поскольку свидетелей не было, Марго никак не смогла бы оправдаться, вздумай сейчас Гонория обвинить ее в воровстве. Куда в таком случае в первую очередь нагрянули бы с обыском? Правильно, в ее келью, а потом - в каморку Антуана. "у, а где эти деньги никто и никогда бы не подумал искать? А? То-то и оно! Браво, Марго! Молодчага!"

Приняв необходимые меры для собственной безопасности, Маргарита могла спокойно заняться приготовлениями к отъезду, коего намерена была избежать всеми доступными и недоступными средствами.

Поздним вечером, когда "прибывший" аббат, покончив с исповедями (Марго наболтала ему кучу всякой чепухи), уединился в отведенной ему келье рядом с кельей Гонории - эта привилегия была дарована ему как близкому родственнику - и в монастыре все затихло и улеглось, бывшая девка тенью выскользнула из кельи и напрямик, через сад, помчалась в конюшню.

Присутствие в обители "семи смертных грехов" избавляло сестер от множества хлопот, но нарушало устав и тем навлекало на них гнев Господа. е имея ни возможности привести устав в соответствие с обстановкой и здравым смыслом, ни желания соблюдать его в ущерб своим насущным интересам, монахини сочли за лучшее просто обставить дело так, будто никакого нарушения нет и не было. Арабы, чтобы обойти запрет Корана на общение с нечистыми тварями, условились считать, что борзые - это не собаки. Святые сестры во главе с Гонорией сделали вид, что их работники - это вовсе не мужчины, и даже не совсем люди, а так, нечто среднее между хозяйственными орудиями и рабочим скотом. А потому эти семеро разделяли кров с животными, и, подобно им, ели в своих стойлах и спали на соломе: непарнокопытные занимали первый этаж, а двуногие прямоходящие - второй.

Взлетев по узкой деревянной лестнице, Маргарита тихонько постучалась в дверь комнатенки, отведенной конюху. Тот, закончив с работой, собирался поужинать, и, как истинный рыцарь, пригласил подругу разделить с ним скудную трапезу; Маргарита великодушно отказалась.

- Как хочешь, Марготон. А только у меня есть кое-что вкусненькое.

Вот погляди. - С этими словами Антуан извлек из кучи тряпья в углу сырную голову, и немаленькую. - Вот. Давай с тобой по ломтику, по два. Один я ее все равно не одолею, засохнет, жалко.

- Так ты это что же, у Матильды выпросил?

- Зачем выпросил? - ухмыльнулся верзила. - Просто помогал ей грузиться, да вместо фургона отнес одну головку к себе на квартиру.

- Ты, Туан, гляди, поосторожнее с этим... е мог, что ли на кухне у Симплиции чего-нибудь раздобыть?

- Ага, выпросишь у них! ет, Симплиция-то, она баба добрая, только Юнис боится, а эта чертовка скорее у коров сено сожрет, чем с кем-нибудь жратвой поделится. Эх, и накормят ее на том свете горячей похлебкой из смолы с дробинами! - Антуан сочно выругался, не к месту помянув Пречистую Деву.

- И все равно, поостерегись.

- Да черт с ней, с головой, она все равно треснутая. Я ее потому и стырил. Мы-то все равно съедим, а вот какая-нибудь тетка на рынке... Ха, да Матильда, если узнает, еще и спасибо мне будет говорить.

- Hу... это другое дело. - Марго нехотя уступила его доводам. - Так, дорогой мой, я ж к тебе зачем шла?

- Чтобы поцеловаться со мной, милашка! - Антуан притянул ее к себе, однако она мягко, но решительно сняла с талии его руку. - Это само собой, Туанчик, но сначала послушай, только тихо...

... Решение, найденное Антуаном, было просто, как все гениальное.

Это следовало отметить. Конюх торжественно занес нож над сырной головой, у которой в боку и вправду зияла непонятной формы трещина, залепленная сырными же крошками - руки оторвать за такую работу. о, вонзившись в нежно-упругую желтоватую мякоть, лезвие наткнулось на что-то твердое. Разрезав сырную голову, Антуан, чертыхаясь, извлек на свет божий нож, точнее - кинжал.

Странный кинжал. Рукоять в виде распятия - экое непотребство!

- Чтоб черт укусил за задницу того недоумка, у которого... - начал было Антуан, но под взглядом Марго осекся.

- Дай поглядеть. - Осторожно взяв кинжал, Марго долго вертела и ощупывала его, пока ее пальцы случайно не наткнулись на незаметную кнопку, слева на перекладине креста. Лезвие со змеиной быстротой исчезло, едва не обрезав ей пальцы... затем с той же готовностью выскочило опять. - Так, Антуан. У тебя осталась та хорошенькая штучка, которой ты в Париже замки потрошил? - Антуан, пошарив под подушкой, извлек набор отмычек на колечке и протянул ей. - Давай сюда. И свечку тоже. - Спрятав в рукав свечу и отмычки, а за пазуху - зловещее распятие, Марго направилась к двери.

- Ты куда?

- В церковь. Герцогине надо отходную прочесть.

- Погоди ты, какая отходная, когда ночь на дворе? - недоуменно уставился на нее Антуан. - Церковь давно закрыта.

- ичего, соловушка запоет, так откроется! Слушай, я не усну, пока кое-что не проверю. Извини, что ужин тебе испортила...

- Да что уж там...

...Скрип церковной двери показался Маргарите громом небесным.

Она замерла, прижавшись к стене. Однако все по-прежнему было тихо. Она тенью скользнула в дверь, и, сняв башмаки, на цыпочках направилась к алтарю. Зажгла свечу от лампады, висевшей перед статуей Богоматери. Извлекла из-под рубашки распятие - оно уже успело согреться ее теплом. адавила кнопку, снова поразившись тому, как легко хищное лезвие выходит из своих благочестивых ножен,- с таким ножом, пожалуй, и женщина могла бы управиться.

Приложила конец кинжала сперва к ключице, потом к руке, и наконец, к ступне покойницы. И каждый раз ширина лезвия точно совпадала с величиной раны. "Иоланду убили этим ножом, и этим же ножом наградили ее стигматами, - или я вчера на свет родилась!"

...Пробравшись в свою келью, Маргарита ящерицей юркнула в постель. о сон не шел к ней. Она снова и снова перебирала в памяти все увиденное и услышанное за день, пытаясь составить из разноцветных осколков единое целое.

"Так, начнем сначала. Когда я пришла - а это было после полунощницы и незадолго до хвалитных, Иоланда уже остыла, - ведь я же трогала ее руку! Значит, убили ее, судя по всему, около полуночи. Убили ее не перед носом у Христа, это ясно. А где?

Выясним. Прежде чем выставить напоказ, ее обмыли и переодели.

Где все это делалось? Естественно, не перед алтарем. Однако и не в покойницкой: с такой раной бедняжка должна была просто выкупаться в собственной крови, и ясно, как день, что понадобилась уйма воды, чтобы смыть эту кровь начисто. Уйма воды, которая, естественно, лилась бы на пол, и которую надо было бы вытирать. А между тем, что-то не заметно было, чтобы в покойницкой недавно убирались! Где же тогда? Либо на месте убийства, либо поблизости:

легче принести куда надо воду и тряпки, чем таскать туда-сюда мертвеца.

Платье на Иоланде было чересчур короткое, а рубашка из-под него торчала. Значит, все делалось наспех, да к тому же без ведома Ефразии, неужто бы она ради такого дела не подыскала им чтонибудь более подходящее? аспех... почему? Разве нельзя было подождать до утра... до хвалитных... и как следует отрепетировать комедию? Выходит, нельзя было. Выходит, они торопились прокукарекать про успение-вознесение... пока кто-нибудь шустрый не кукарекнул про мокрое дело!

у да, конечно: поднять всех чуть ли не среди ночи, оглушить воплями о чуде, показать это чудо в церкви, в полумраке, так что ни черта лысого не разглядишь толком... а девять десятых здешних бабенок - гусыни, которые при виде покойника со страху в штаны кладут... зато сразу подхватят любой вздор, лишь бы там упоминалось милосердие Божие... а кто не поверит - тот нехристь и гугенот! Постой-ка! Если они так торопились, значит... значит, малютка у них лежала в таком неудобном месте, откуда извлечь ее утром нечего было и думать! Потому как быть там благородной девице не положено ни живой, ни мертвой. То есть, с фарсом про обретение святых мощей актеров тухлыми яйцами закидали бы. А таких неудобных мест тут... Черт, да целая куча, начиная с колокольни и кончая скотным двором.

Аббатиса притворялась, будто ничего не знает, еще и шипела, почему, мол, ее не известили. А между тем, матушка сразу, только увидела бедняжку, сказала "Иоланда!" Хотя я не разглядела, кто лежит, пока совсем близко не подошла. Да и розы... недаром у мамзель Гонории все руки исцарапаны! Она рвала розы, именно рвала, ломала, а не срезала ножницами - стебли были измочалены, как малярные кисти, я заметила! А что, трудно было сходить к Жерому за ножом? Выходит, боязно было, да и некогда. А ведь перед этим она еще и стиркой занималась... стирала одна что-то большое, тяжелое, из толстой ткани... иначе бы не стерла руки до мозолей. Стирала долго, усердно, в холодной воде - только в холодной, иначе свежую кровь не отполоскать... а потом выскочила с мокрыми руками на улицу, - вот тебе и цыпки! Что она могла стирать? Платье и рубашку девочки? Вряд ли, их проще выкинуть, - никто не заметит, таких у Ефразии полна кладовка... А может быть, она мыла пол? ...

День второй

...Утром была панихида. епонятная панихида - не то за упокой, не то во славу. И отец Клеман чаще обычного путался и забывал слова. И аббат Гаспар как-то не так поднимал очи горе, и как-то слишком внимательно оглядывал собравшихся, и матушка Гонория как-то настороженно переводила взгляд с возлюбленного на Марго. И никому из тех, кто усердно утирал слезы, крестился и восхвалял милосердие Божие, непонятно было, что обо всем этом думать, что говорить и какую физиономию строить.

еудивительно, что после службы все поспешили разбежаться по своим делам. Антуан знал свое дело: к тому времени, когда отзвучала последняя нота Agnus Dei , тяжелая дорожная карета, запряженная четверней вороных, уже разворачивалась на церковном дворе. Кучер лихо осадил лошадей чуть ли не перед носом у аббатисы, которая вышла из церкви, опираясь на руку аббата д'Арнуле. Тот галантно распахнул перед своей возлюбленной дверцу, прежде, чем Антуан успел спрыгнуть с козел. "е беспокойтесь, господин аббат, я довезу вас до самого дома", - произнесла Гонория, громко, не столько для д'Арнуле, сколько для возможных свидетелей. Потом добавила полушепотом, так что ее слышал только аббат... да стоявшая за ее спиной Марго: "а обратном пути я намерена завернуть в Рей. Очень надеюсь, что застану вас дома, господин аббат", - последние слова прозвучали, как приказ.

Аббат это уловил. Уловила и Марго. "адеюсь застать вас дома"

означало "Без меня сиди тихо и не высовывайся". Аббат поцеловал тетушкину руку в знак согласия, но его брошенный в сторону взгляд ясно говорил, что распоряжение аббатисы ему не по вкусу. Все ясно.

Дитя намерено выпустить наконец мамочкину юбку. Причем, именно тогда, когда здравый смысл велит двумя руками вцепиться в нее!

Пользуясь тем, что аббатиса стояла к ней спиной, Марго перемигнулась с Антуаном. Тот, наклонившись к ней с козел, одними губами прошептал: "Как стукну два раза по крыше - готовься".

... Ехали молча. Аббатиса откинулась на спинку скамьи, подложив под спину подушку, и прикрыла глаза, будто смертельно устала, а сама сквозь длинные белесые ресницы пристально следила за аббатом, который сидел, отвернувшись к окну. Марго, сидя на самом краю скамьи и делая вид, будто она невыразимо счастлива, что в които веки получила возможность выбраться за стены обители, с глупой улыбкой высунула голову в окошко дверцы, ойкая и хихикая, как десятилетняя девочка, всякий раз, когда карету подбрасывало. А подбрасывало то и дело: мало того, что дорога никуда не годилась, так еще и Антуан, преисполнившись неразумного усердия, изо всех сил нахлестывал лошадей.

К тому же, этот идиот почему-то свернул налево, когда по всей логике вещей следовало ехать прямо, а на вопрос Гонории, чем это вызвано, принялся объяснять, что с панихидой задержались, что подвезти домой господина аббата значит дать изрядного крюка, и что матушке настоятельнице, если она действительно рассчитывает обедать в Верноне, лучше поторопиться, и что в таком разе лучше ехать через старый мост, короткой дорогой. Все это Антуан излагал, по своему обыкновению, длинно и невразумительно, как человек, привыкший иметь дело более с лошадьми, чем с людьми. Половину его длинной речи унес ветер, и та же участь, по всей видимости, постигла все гневные окрики аббатисы, поскольку Антуан и не подумал ни повернуть назад, ни хотя бы придержать коней. Впереди показались речушка Андель и старый мост - узкий, ветхий, с торчащими, как гнилые зубы в старческой челюсти, останками перил, который на ногах, то бишь, на трухлявых сваях, удерживали лишь честное слово да сила привычки. Антуан дважды стукнул кнутовищем по крыше кареты и испустил до того лихое и зверское "И-йих!", что карета буквально взлетела на мост, а аббатиса зажала уши и скорчила страдальческую гримасу. Из всех троих, сидевших в экипаже, только Марго, казалось, забавляло все происходящее, - но что с нее, с Марго, было взять?

а середине моста сваи то ли подломились, то ли ушли в дно, и правая сторона пролета опустилась до самой воды. Мчавшаяся во весь дух карета накренилась вправо, едва не встав на два колеса.

Аббатиса, взвизгнув, уцепилась за аббата, тот - за шторку. Правая дверца распахнулась - очевидно, от дорожной тряски разболталась защелка. Марго, беззаботно любовавшаяся на пейзаж за окном, с отчаянным воплем вывалилась из экипажа и, перекувыркнувшись, шлепнулась в воду. Карета на той же бешеной скорости вылетела на другой берег; там Антуан наконец-то осадил лошадей. Аббатиса немедленно вылезла из кареты и набросилась на кучера с проклятиями. о тот лишь пожимал плечами и повторял, что он ведь только старался побыстрее доставить их преподобия в Рей.

- О, Господи Иисусе, Боже всемилостивый! - простонала Гонория, воздевая руки к сияющему августовскому небу. - Антуан, ну есть ли на свете второй такой болван, как ты?

- ету, ваше преподобие, - с простодушной готовностью согласился бедолага-кучер. - Я один-разъединственный.

- Оно и видно. Ладно, поехали. Марго!... О, Дева Пречистая! А где же Маргарита?

- Да тут я, матушка! - раздался жалобный вопль, будто из-под воды.

- Антуан! Иди, дай руку - а то не вылезти!

Попыхтев, Антуан извлек из воды свою подругу - жалобно охавшую, растрепанную, облепленную тиной и мокрую, как мельничное колесо.

Разумеется, и речи не могло идти о том, чтобы посадить ее в таком непотребном виде в карету вместе с их преподобиями. Возвращаться обратно в обитель значило тратить время, а время аббатисе было дорого. Посему решено было, что Гонория в Рее захватит с собой Мадлон, аббатову экономку, а незадачливая Маргарита отправится пешком домой, благо до обители было не так уж далеко. Изругав Антуана на чем свет стоит и мимолетным взглядом выразив ему благодарность, Марго с самым унылым видом поплелась по дороге.

Когда стук колес и цокот копыт затихли вдали и можно было уже не опасаться, что кто-то ее увидит, она, высмотрев подходящее изогнутое дерево, сперва выжала и развесила на ветках промокшую одежду, противно липнувшую к телу, а потом сама улеглась, как дриада, на толстом стволе, свесив ноги и рассчитывая подремать, пока платье не просохнет. Бешеная скачка утомила ее - сказывался год спокойной жизни в монастыре. Да и последствия падения давали себя знать. Марго представила себе свое завтрашнее самочувствие и чертыхнулась. о все-таки, как славно было лежать нагишом на нагретом солнцем липовом стволе, слушать шелест листвы и щебет птиц, - и не думать о постах, молитвах, внешних приличиях... и о распятии-кинжале, припрятанном в тюфяке! Все-таки, кто - аббат или аббатиса? А, главное - зачем? Для чего этой парочке убивать тихую набожную пансионерку, за которую хорошо платят? Только ради того, чтобы сделать из нее святую? Так реликвий у них в церкви и без того хватает. Да еще и неизвестно, выгорит ли дело со святостью. А вот клиентуру они могут запросто растерять. Поскольку нормальным родителям надобны живые и здоровые дочки, а не картинки в святцах. о тогда какой смысл...

... Ее разбудил донесшийся с дороги цокот копыт. Ближе, ближе...

Явно, верховой... и не очень спешит, едет легким галопом, будто моцион совершает. е дал выспаться, змей рогатый, чтоб ему все, что ни есть, навек дыбом поставило! Притом, едет со стороны моста...

значит, направляется в обитель! Это кого же к нам черти волокут с визитом? Марго поспешно соскользнула с дерева и присела, прячась в высокой траве. Из-за поворота показался всадник в темно-зеленом с серебром камзоле и шляпе с павлиньим пером, на рослой вороной лошади. атянул поводья, приподнялся на стременах, огляделся. И, радостно, вскрикнув, направил коня прямо к убежищу Марго - "Черт! адо было тряпки сдернуть!" Прежде, чем женщина попыталась прикрыть наготу, всадник уже был рядом. Это был аббат Гаспар. Он спрыгнул на землю, торопливо, путаясь в поводьях, привязал коня к ветке, и облапил Марго, прижимавшую к груди пропахшее тиной платье, но от толчка в грудь шлепнулся, распоров свои щегольские кюлоты о весьма кстати валявшийся в траве острый сук. Пока аббат поднимался, охал, стонал и поминал всех святых, женщина успела накинуть платье на голое тело, а затем, как ни в чем не бывало, изобразив на лице самое искреннее сострадание, осведомилась, как себя чувствует святой отец.

- Hу, Маргарита, что ж ты делаешь! - простонал Гаспар сквозь стиснутые зубы, из последних сил пытаясь сохранить лицо. - Hу только я настроился осенить тебя благодатью...

- А, так сейчас это называется "осенить благодатью", ваше преподобие? А матушка аббатиса про это знает? - с деланным простодушием спросила Марго.

- А кто побежит к ней с докладом? е я, и не ты, и уж конечно, не Корбо, - Гаспар жестом указал на вороного.

- о, ваше преподобие....

- К черту преподобие - Гаспар! И говори мне "ты"! Ты такая красивая, Маргарита! - он опять вознамерился ее облапить, но, получив коленом в самое чувствительное место, вынужден был разомкнуть объятия.

- Hу, теперь понял? ("Еще не хватало, чтобы он за мной поволокся, а мамаша Онорет ревновать вздумала!") Хорош святоша!

- Hумм! Ох! Черт бы тебя подрал, треклятая потаскуха!

- Я, хоть и потаскуха, да соображаю, что всему свое место, отпарировала Маргарита, недвусмысленно постучав себе пальцем по лбу. - А вы, господин аббат, готовы хоть среди бела дня, хоть под открытым небом. А если проедет кто?

- Поглядите-ка на эту мамзель Для-Всех, которая корчит из себя недотрогу!

- Обижаете, святой отец... - бывшая девка покачала головой. - Всем известно, что я раскаялась, обратилась к Господу, и порвала с прошлым!

"Агнец Божий"(лат) - последняя часть заупокойной службы.

- Знаю я, как вы рвете! - огрызнулся Гаспар, но руки распускать больше не стал. Он бы не задумываясь добился своего силой, если бы застал на поляне какое-нибудь эфирное создание, способное только визжать и взывать к Богоматери. о с Марго, решительной, рослой, сильной женщиной - аббат даже на каблуках был ниже ее на полголовы - поневоле приходилось считаться. Сознание своего бессилия приводило его в бешенство, а бешенство подхлестывало желание. о Марго была права: место для плотских утех он выбрал не самое подходящее. - Слушай... - он попытался взять ее за руку, но она вырвалась. - Hу, не бойся! Прости, я потерял голову, когда увидел тебя... ("Давай, давай, работай языком, красавчик!")

Можно, я приду за тобой сегодня вечером? Когда все будут спать?

- Гаспар, притянув ее к себе, перешел на шепот. - Я знаю такое место, где нам ни днем, ни ночью никто не помешает! Даже моя тетка! ("Та-ак. А вот это уже интересно. Это где же он отыскал такое место, куда сама аббатиса носа не суёт? Уж не там ли... Это надо выяснить. И ради этого можно...")

- Да я, пожалуй, не прочь тряхнуть стариной... для такого красавца, как ваше преподобие... - промурлыкала Марго, - только в порядочном заведении платить принято вперед!

Аббат неохотно выудил из кармана пару серебряных монет и протянул Марго: "Хватит?"

- Хватит. а два поцелуя в нос.

- Маргарита, ну имей совесть... у что тебе стоит? - теперь он уже не требовал, а просил, канючил, как ребенок перед лавкой кондитера.

Потом, тяжело вздохнув, вытащил из кармана мешочек, похожий на тот, что дала Марго аббатиса, но поменьше, и отсчитал Марго десять ливров. Та пересчитала их, удовлетворенно хмыкнула, звонко чмокнула аббата в каштановые шелковистые усики и пообещала сегодня же вечером пойти с Гаспаром в то место, куда сама Гонория не смеет сунуть любопытный нос. Окрыленный аббат прыгнул в седло, не трогая стремян, охнул, дал вороному шпоры и скрылся за деревьями. "Интересно, - подумала Марго, - он через главные ворота поедет... или через калитку?"

... Кое-как дотащившись до ворот монастыря, Марго поняла, что вряд ли сможет вечером отработать свои десять ливров, если ей не намажут синяки бальзамом и не дадут хоть немножко полежать. А посему, оказавшись в обители, она первым делом направилась в лазарет, где красочно, со всеми возможными подробностями, расписала почтеннейшей Сильвии несчастный случай на мосту, не забыв свалить всю вину на не в меру усердного дурня Антуана.

Сильвия отослала ее в купальню, недовольным тоном прибавив, что об этом Марго могла бы догадаться и сама. Когда вымытая и переодетая Марго вновь, прихрамывая, переступила порог лазарета, из-за двери кельи, где обитала старая лекарка, слышались голоса.

Марго прислушалась. Воспользовавшись свободной минутой, и, главное, отсутствием аббатисы, мать Ефразия пожаловала с ответным визитом к своей приятельнице. Обе матушки были увлечены беседой о Божием милосердии, а говоря по-человечески, - перемыванием косточек ближним своим. Это они проделывали с неизменным удовольствием при каждой встрече. Уловив свое имя, Марго стала слушать внимательнее. И не пожалела об этом. Выслушав рассказ лекарки о злоключениях "глупой аббатисиной девки", кастелянша заявила, что Антуан, бесспорно, круглый дурак, и Марго ему под стать, но с ее, Ефразии, подчиненными этим двоим все-таки не равняться.

- Можете себе представить, дорогая сестра: прихожу я сегодня утром в прачечную, и что же вижу? Мало того, что воды в бочке на донышке, так еще и в чане с парадными белыми скатертями, оказывается, замочили зеленую занавесь из исповедальни!

Естественно, теперь все скатерти в отвратительных пятнах, которые теперь не вывести уже ничем! Вообразите себе, когда я доложила об этом матушке-аббатисе, она, вместо того, чтобы наложить епитимью на этих дур беспросветных, велела мне их простить и начала толковать о Божием милосердии! аша матушка, конечно, ангел доброты и кротости, - но ведь всему есть пределы! Да хоть бы они в цветное белье ее сунули, эту занавесь, если уж решили ее выстирать! Хотя - зачем? Ее же совсем недавно сменили! Мне, что ли, решили ко дню ангела преподнести сюрприз?

- Вот уж воистину, сестра: когда глупец преисполняется благих намерений, глупо ожидать благих последствий! - поддержала ее Сильвия.

Пошаркав ногами, как будто только что подошла к двери, и состроив дежурную физиономию "безмозглой девки", Марго вежливо постучалась. Сильвия милостиво позволила "несчастной дурехе"

войти и сунула ей в руки склянку с бальзамом, приказав занять в палате свободную койку, и немедленно заснуть, вымазавшись снадобьем с макушки до пят.

В палате на десяток коек в тот день лежало три или четыре болящих монахини - кто с простудой, кто с несварением, а кто и просто потому, что лазарет был единственным в обители местом, где можно было как следует отоспаться. Изложив им свою историю в том виде, в каком ее следовало излагать, Марго со всем доступным ей усердием втерла в синяки вонючую мазь, и, вытянувшись на жесткой койке, притворилась спящей.

"Видать, и впрямь грядет светопреставление! Где это видано, чтобы прачки сами на себя лишнюю работу наваливали? ет, они, конечно, монастырские служанки, но ведь не ангелы святые! В бочке не было воды... Какого черта? Я точно помню, что накануне вечером Антуан с Жеромом полную бочку натаскали, все выдохлись! Выходит, ночью у кого-то была большая стирка. И если этот кто-то не стал ждать утра, значит, ему здорово не терпелось. Стирали ведь не носовой платочек матушки Ефразии, а здоровенную толстую жесткую тряпенцию, о которую руки в кровь сотрешь, пока выжмешь... Руки в кровь сотрешь... Черт возьми!! Да, кстати, где там она висела, эта занавеска?" - с этой мыслью Марго заснула.

Проснулась она после повечерия, от того, что за стенкой, в келье Сильвии, шел разговор на весьма повышенных тонах. Причем, один голос был явно мужской. "Уж не господин ли аббат решил забрать оплаченный товар, а Сильвия встала грудью у него на пути во имя целомудрия? еужто решился все-таки? Я ж его так здорово пнула...

у, по крайней мере, если он не прорвется, я хоть ночь спокойно посплю". Марго попыталась снова заснуть, но не смогла - ее разбирало любопытство. Стенка была тонкая - можно сказать, не стенка, а ширма, дабы лекарка могла вовремя услышать, если больная позовет ее, так что молодая женщина, приникнув ухом к стене, слышала каждое слово. Оказалось, что ночной гость Сильвии - действительно Гаспар, однако разговор шел совсем не о Марго.

- Сестра, этого не должно было быть! Слышите: не должно!! - орал аббат, нимало не беспокоясь о том, что его кто-то услышит. - Что вы мне, черт бы вас подрал, подсунули?! - Тут раздался звон разбитого стекла. - Чтоб вас, вместе с вашим чертовым зельем...! - Больные монахини завозились, одна из них окликнула Сильвию.

- Опомнитесь, ваше преподобие! Побойтесь Господа.... и этих святых стен! - многозначительно произнесла лекарка. Послышалось приглушенное ругательство, затем громко хлопнула дверь.

"Воистину, сегодня день откровений! Интересно, что же это за зелье? адеюсь, не от неаполитанской болезни? Да нет, вряд ли:

тогда бы красавца давно отсюда выперли". "Марго! - раздался за дверью негромкий голос Сильвии. Маргарита поспешила юркнуть в постель. - Марго, поди сюда!

- Иду, матушка! - откликнулась Марго, торопливо набрасывая платье. Что прикажете, матушка? - Лекарка молча указала на кучку битого стекла, которая была левой дверцей аптечного шкафчика, пока разъяренный Гаспар не запустил в него склянкой. - Понятно, матушка, будет исполнено, сию минуту! - Маргарита опрометью кинулась в коридор за щеткой и совком.

- Профан! Жалкий неуч! - ворчала старуха, пока Марго сметала в совок осколки. - Чудовище, столь же дикое, сколь и невежественное! Крест Господень на мою шею! Ввалился в святилище Асклепия... да что я говорю - в комнату к порядочной девушке, будто в трактир! Этот солдафон не имеет ни малейшего представления о светских манерах!

- Да уж, матушка, - сочувственно поддакнула Маргарита. - Собаки у сестры Урсулы - и то лучше воспитаны! - в ответ лекарка безмолвно возвела очи горе, и Маргарита не преминула воспользоваться этим, чтобы незаметно сунуть в карман уцелевшее горлышко склянки, заткнутое пробкой, на которой сбоку, как она успела заметить, была вырезана буква Т, а с другой стороны - одна над другой римские цифры: V, XIII. В шкафчике, на верхней полке справа, стояло еще штук десять таких склянок, и Марго, сметая с полок осколки, имела возможность хорошо их разглядеть:

насколько она могла видеть, у всех на пробках была та же буква Т, но цифры другие.

...Аббат постучал в окно палаты, когда совсем стемнело. Марго, наспех одевшись, тенью выскользнула из лазарета. Гаспар, бывший по-прежнему в светском платье, повел ее к церкви, но кружным путем, вдоль стены, через сад. Это выглядело вполне логичным: идти прямой дорогой, то есть, по широкой аллее, тянувшейся от главных ворот к церковным дверям, значило неминуемо попасть в поле зрения привратницы. "Уж не у Спасителя ли перед глазами он бордель намерен устраивать?" - мелькнуло в голове Марго. о она тут же отмела это предположение. е по причине его святотатственности слишком много она слышала историй, из которых явствовало, что слуги Божии своего господина и в грош не ставят. Просто Гаспар сказал, что в заветном месте им ни днем, ни ночью никто не помешает. Включая его тетку. о церковь явно не была местом, куда никогда бы не зашла Гонория! Равно как и келья, отведенная Гаспару... И, тем более, келья самой Гонории, по приказу настоятельницы снабженная отдельным входом. А между тем, именно туда распалившийся аббатик и вел Марго! Воспользовавшись случаем, она, под предлогом "приведения себя в порядок", попросила позволения забежать на минутку в свою келью, соседнюю с Гонорииной, где надежно припрятала горлышко от аптечной склянки и сунула в левый рукав, примотав к руке подвязкой, отмычки, а в правый - зловещий трофей, извлеченный из сырной головы, - черт его знает, не вздумает ли клиент убрать, так сказать, за собой посуду, когда насытится? Выглянув из кельи и оглядевшись, она не сразу заметила аббата, спрятавшегося за занавесью.

Эта занавесь была здесь, на первый взгляд, совершенно ни к чему.

Если бы она прикрывала вход в келью аббатисы, или, к примеру, висела у входа в корпус для защиты от мух летом и от холодного ветра зимой, - это было бы понятно и разумно. о зачем понадобилось прикрывать тканью - да не какой-нибудь, а синим бархатом! - голую стену, которой заканчивался коридор?

Аббат поманил ее пальцем, она подошла. Гаспар долго шарил по стене рукой с зажатым в ней маленьким ключиком, пока не попал в замочную скважину. аконец в стене открылась замаскированная дверь, узкая, низкая Марго пришлось чуть ли не пополам согнуться, чтобы пройти. Они оказались в каком-то совершенно темном помещении. Аббат взял Марго за руку и уверенно повел за собой. Он явно знал эту дорогу наизусть и наощупь!

Они прошли по узкому коридору и оказались в каком-то огромном помещении. Где-то далеко вверху слабо мерцали тусклые огоньки.

Еще один горел совсем близко, при его свете можно было разглядеть какой-то низкий редкий заборчик с аркой посередине. Арку венчал большой крест, верхушка которого терялась во мраке.

Приглядевшись, Марго поняла, что они в церкви. Ближний огонек был лампадой, висевшей перед статуей Богоматери. Аббат шепотом велел Марго подождать, а сам, пройдя через арку, извлек из кармана толстую свечу и зажег ее от лампады. "Да ведь мы же в алтаре!

Дьявольщина! Ай да господин аббат!" Пройдя через алтарь, они очутились перед узкой и высокой дверью. К ней подошел тот же ключик. "Прошу. - гордо изрек аббат, галантным жестом приглашая Марго войти первой. - Hу, как тебе наш приют любви?"

- Капелла святой Маргариты Антиохийской!

- Она самая, крошка! Я стащил ключ у старого дурня Клемана. Тут нам нечего бояться: дверь в капеллу из церкви открывается раз в год, в день твоего ангела... - изнутри, причем, открывается! - а через алтарь никто не пойдет... кроме нас! - Сунув Маргарите свечу, аббат запер дверь, зажег лампаду перед деревянной раскрашенной статуей святой, и вытащил из угла матрац. Воздух в капелле был затхлый, пахло сыростью. - Видишь, я все предусмотрел. ам будет хорошо и мягко... моя сладкая... - Глаза Гаспара медленно затопляло сладострастие - жирное, липкое, противное, как сало. Он уселся на матрац и поманил Марго к себе.

("Вот, значит, где у тебя нора. Все предусмотрел... вплоть до матраца... непросохшего матраца!... похоже, ты, красавец, не в первый раз тут устраиваешься!") - Hу, что же ты, миленькая моя?

Марго села рядом с ним, обняла и принялась потихоньку, по одной пуговке, расстегивать камзол. От него резко пахло духами - просто несло, не иначе - в спешке опрокинул на себя склянку. И, похоже, так же, второпях, зашил штаны - огромными стежками, через край, как пить дать той иглой, которой Антуан сбрую зашивает. ("Господи, до чего противный, даже хуже, чем тот лаонский капитан... Святая Маргарита, ну прости меня, грешную! Я ведь не из похоти это делаю, сама понимаешь! Ладно, к черту сантименты, деньги получили - значит, надо их отрабатывать!")

- Прелесть моя... солнышко мое... - аббат, еще не оправившийся от пинка, которым Маргарита наградила его под липой, быстро потерял охоту к активным действиям, и вскоре, с грехом пополам добившись того, чего хотел, уже лежал вытянувшись и сладко постанывая под умелыми руками опытной утешительницы ландскнехтов.

- Ох, Маргарита... блаженство... ты настоящая женщина... не то, что эти сушеные селедки из лучших семейств.... ("Селедки? Это про кого же он? у, одна селедка - это, ясно дело, Гонория... а кто же другие?"). - аконец осторожные поглаживания и тихий ласковый шепот усыпили Гаспара. Засыпая, он пожаловался на что-то твердое под матрацем.

- Сейчас, миленький... у вот, гвоздь в дырку завалился... туда его, в угол... спи, солнышко...- промурлыкала Марго.

Убедившись, что аббат крепко спит, Маргарита немедленно бросилась в угол: слишком уж ценной уликой был этот обнаруженный в матраце "гвоздь"! "Господи, да где же он?... А, вот, за занавеску зацепился", - Маргарита, закатав рукав, постаралась как можно надежнее укрепить рядом с кольцом отмычек маленький золотой нательный крестик на разорванной черной бархатной ленточке. Маленький крестик с выгравированными на тыльной стороне короной и инициалами И.Л. Герцогская корона и И.Л. - "Иоланда, герцогиня де Лавердьер"! "Вот ведь дьявольщина, - на новоявленной святой, лежащей в гробу, нет креста! В самом буквальном смысле. ет, и не было! И святые сестры до сих пор этого не заметили... или побоялись заметить! Теперь понятно, с чего тут такая сырость. Значит, вот где они готовили свою проклятую комедию". Чтобы дать хоть какой-то выход душившей ее ярости, Марго изо всех сил вцепилась обеими руками в занавесь, закрывавшую изнутри легкую решетчатую дверь из церкви в капеллу.

"Занавеска... Постой-ка... занавеска... Ефразия.... прачечная...

парадные скатерти... зеленая занавеска из исповедальни! у да, конечно же: зеленую занавеску по ошибке положили в чан со скатертями, а она возьми да и полиняй! Ефразия здорово ругалась. А Гонория отказалась наложить епитимью на того, кто это сделал....

Потому что иначе, если по совести, то ей пришлось бы наказать саму себя! Все правильно: именно эту занавесь и стирала тогда Гонория, да так усердно, что стерла себе все руки... А когда выполоскала, то, естественно, сунула в чан с замоченным бельем - не развешивать же ее было на всеобщее обозрение! Вот только чаны перепутала, - темно было, что поделать. А полоскать пришлось долго - потому-то и вода из бочки неведомо куда испарилась. А в чем могла запачкаться эта самая занавеска, чтобы сама аббатиса среди ночи кинулась ее отстирывать? В крови. Иоланду только обмывали в капелле, а убивали в исповедальне, да так, что уделали всю занавеску. Все просто, как виселица".

Марго выудила из рукава отмычки и, прикрывая рукой хилое пламя свечи, на цыпочках просочилась из капеллы в алтарь - дверь не скрипнула: видно, регулярно смазывалась! Спустившись через вратную арку в церковь, она крадучись направилась к исповедальне.

Тихонько приоткрыла дверцу и юркнула внутрь. Огляделась.

Занавеску уже успели повесить новую - синюю. И коврика, на который кающиеся становились коленями, тоже не было. А ведь он был прибит к полу гвоздиками, чтобы не елозил! Опустившись на колени, Марго внимательно обследовала пол. Гвоздики, которыми был прибит коврик, были на месте. Коврик не сняли, а срезали ножом. а гвоздиках остались уголки... жесткие, заскорузлые, насквозь пропитанные чем-то темным. И воняло от этих обрезков тухлой кровью. Подняв занавеску, Маргарита перешла на священническую половину. Осмотрела со всех сторон резное кресло, в котором во время исповеди сидел духовник. Затем, поколебавшись, все-таки пустила в ход отмычку и запустила руку в ящик под сиденьем. Там обнаружились полупустая бутылка вина, серебряный кубок тонкой работы и серебряная же маленькая ложечка. Что бы это могло означать? Ложка не та, что употребляется для причастия.

Подкрепительное для отца Клемана? Маргарита осторожно попробовала вино - сладкое, как церковное... но крепкое, слишком крепкое для старика. И кубок великоват. Такая порция - для крепкого мужчины, а не для старой развалины. Уж не аббат ли тут принимает лекарство от нестояния перед тем, как идти Гонорию ублажать? о ведь не по ложечке он это лекарство принимает!

Под креслом, вдоль плинтуса, Маргарита обнаружила темную полоску, не оставлявшую сомнений в ее происхождении. "И тут весь пол уделали! Это сколько же крови надо было выпустить, чтобы всю исповедальню залить? Похоже, сколько ее было - столько и вытекло.

у да, конечно: куда Иоланде нож всадили? Между ребром и ключицей. Значит, перерезали жилу. Кровища хлынула, как вино из простреленного бурдюка. С такой раной не выживешь, - знаем, навидались! Ее ранили... и бросили здесь умирать... о зачем было ранить? Какая выгода... Да, кстати, о выгоде..."

....К тому времени, когда аббат наконец соизволил пробудиться, Марго уже успела извлечь заветный мешочек из гроба Иоланды и спрятать его у себя в келье.

День третий

...Маргарита, по привычке проснувшись, когда зазвонили к хвалитным, и уже приготовившись вскочить с постели, вовремя вспомнила, что она в лазарете, и решила, раз уж нельзя изменить случившееся, извлечь из своих ссадин и ушибов наибольшую выгоду.

Заслышав шаги Сильвии за дверью, она уткнулась носом в подушку и старательно притворилась спящей. В результате ей удалось на совершенно законном основании проваляться в постели чуть ли не до самой обедни. Затем она не спеша оделась, сьела все, что прислала из кухни добрая сестра Симплиция, и отправилась в церковь.

Первая же попавшаяся навстречу монахиня - это оказалась Доротея - с видимым удовольствием оглушила Марго страшной новостью:

ночью скоропостижно скончалась мать Теодорина. Перед хвалитными сестра Беата, как обычно, пришла, чтобы ее разбудить, - вся обитель знала, что начальница хора, страдая головными болями и бессонницей, вынуждена пользоваться снотворным, а потому без помощи подруги рискует проспать хвалитны. о этим утром Теодорину - казалось, мирно спавшую, - так и не смогли добудиться.

После заупокойной обедни, во время которой орган то и дело сбивался, а хор завывал, как стая голодных собак, Марго подошла взглянуть на новопреставленную. Да... Теперь возле алтаря стояли уже два наспех сколоченных гроба, и, говоря о "новопреставленной", следовало уточнять, о которой из них идет речь. Видно, аббатисины молитвы были услышаны и Господь возлюбил-таки сестер из ФонтенГерира.

По словам Доротеи, Теодорина скончалась во сне, скорее всего - от разрыва сердца. Судя по лицу усопшей, не похоже было, чтобы ее смерть была мучительной. о была ли она вполне естественной, эта скоропостижная смерть? А если не была, то кто на этот раз сыграл роль Провидения? Кому могла быть выгодна смерть Теодорины? а первый взгляд - никому, да и на второй тоже. "Должность у нее была не из завидных. Будь бедняжка, к примеру, казначеей, или заведуй ризницей... черт, да хоть, как Ефразия, возле тряпья крутись, или, вон, возле жратвы, как Юнис,... или на базар езди, как Матильда, - а то подумаешь, пенье! Да тут и умение надо. у, и что, что открылась вакансия? Все равно, ежли у тебя на ушах медведь гальярду отплясывал, то тебе этой вакансии вовек не видать! Мог кто-то иметь на бедняжку зуб? Вряд ли. Она, сколько себя здесь помню, ни с кем и никогда не ругалась. Да и не водилась почти ни с кем, разве только с Беатой. Беата... что-то странно она на меня посматривает...", - Марго обернулась и в упор взглянула на совершенно убитую горем музыкантшу. Та подошла и, незаметно взяв ее за руку, нерешительно потянула за собой к выходу. Марго повиновалась, гадая, что бы это значило, - до этого она почти не общалась с органисткой.

Выйдя из церкви, Беата остановилась и огляделась, - она явно выбирала безопасное место для разговора наедине. "Я иду к себе молиться. Пойдемте, помолимся вместе, сестра, - может быть, вам станет легче", - выручила ее Марго.

Войдя в келью и прикрыв за собой дверь, обе сестры опустились на колени перед распятием, молитвенно сложив ладони. "Вы хотели со мной поговорить, сестра?", - не поворачивая головы, тихо произнесла Марго. "Сестра Маргарита, спасите меня!" - Беата, как утопающий за соломину, схватилась за подол платья Марго и поднесла его к губам.

Марго на секунду остолбенела от неожиданности, но, овладев собой, вырвала из дрожащих рук музыкантши свой подол, а другой рукой сперва покрутила у виска, потом указала на свое ухо и на дверь.

- о, сестра Маргарита... - похоже было, что Беата вот-вот упадет в обморок.

- Тихо! - прошипела Марго, стискивая ее руку. - Мы с вами сюда пришли молиться, забыли? Так и молитесь, сестра, в чем же дело?

А между псалмами потихоньку выкладывайте, от кого я вас должна спасти.

- Сестра Маргарита, ради всего святого! - торопливо зашептала Беата. Она вас любит, она вас послушает, скажите ей, что я.... что я ни при чем... иначе я буду следующей!

- ("Следующей! Вот как! Выходит, Теодорину убрали, как свидетельницу... о аббатиса уехала, аббат ночь провел со мной...

неужели есть кто-то третий? Тогда почему оставили в живых меня?") Она? Вы хотите сказать, Теодорину прикончила аббатиса?

А что вы с Теодориной сделали, чтобы так ее разозлить?

В ответ Беата, всхлипывая, понесла совсем уж несусветную чушь:

аббатиса якобы приказала отравить Теодорину, разгневавшись на нее за отказ заняться омовением и обряжанием Иоланды. "Вздор говорите, сестра! оборвала ее Марго. - Будь это правдой, она первым делом взялась бы за Августу". Услышав это, Беата несколько приободрилась, но по-прежнему выглядела испуганной.

Прерывающимся шепотом она рассказала, что на самом деле пришла к Теодорине не перед хвалитными, а намного раньше... чтобы, как всегда, вместе помолиться на сон грядущий. "Понятно, - перебила Маргарита, молились о даровании вам утешения, а потом даровали его себе сами, чтобы зря не беспокоить Боженьку".

- О, сестра Маргарита!

- Тихо! - Марго рывком подняла дрожащую Беату, усадила на кровать и, обняв, притянула к себе. Выдав Маргарите свою тайну, музыкантша уничтожила расстояние, разделявшее их. - Да ты не бойся, - я не из тех, кто языком попусту треплет. Я же понимаю: на безрыбье лягушка - рыба, на безлюдье сестренка - кавалер.

- Так ты не осуждаешь меня, Маргарита? - Беата тоже отбросила внешние приличия, как сбрасывают одежды перед тем, как лечь в брачную постель. Ты на моей стороне?

- Конечно, на твоей. И любая умная женщина тебя не осудит, а пожалеет. ("Сперва аббатиса, теперь эта... Скоро вся обитель будет бегать ко мне за отпущением!") у, ну, не дрожи. Слушай, а почему ты, собственно, думаешь, что Теодорину убили?

В ответ Беата шепотом поведала, что Теодорина, утешившись в ее объятиях, приняла свое снотворное, как делала всякий раз перед тем, как проводить подругу. Ежевечерняя доза всегдашнего снотворного, которое мать Сильвия готовила, насколько Беате было известно, из маковых головок. В лазарете всегда был запас этого снадобья.

Сильвия готовила его помногу, про запас - главной потребительницей была Теодорина, но при случае снотворное могло пригодиться и другим. Одной склянки Теодорине хватало недели на полторы. Как раз в тот вечер она начала новую бутылочку. акануне Теодорина сама принесла из лазарета закупоренную склянку и сама распечатала ее. "у, и как же в таком случае, Гонория могла что-то подмешать туда?" - недоумевала Марго. Беата разрыдалась и Марго с трудом удалось ее успокоить. Далее музыкантша рассказала, что на этот раз лекарство почему-то не спешило оказывать свое обычное действие.

Теодорина, решив, что обычной порции для нее становится мало, приняла еще одну, двойную, - чтобы уж наверняка заснуть. А потом у бедняжки внезапно заболел живот - подруги сперва решили, что виновата рыба, поданная к ужину. Беата хотела сбегать за Сильвией, но Теодорина сказала, что не нужно, что все пройдет, - она терпеть не могла причинять людям неудобства! Вскоре у нее открылось сильное кровотечение из.... словом, из того места, которое делает женщин женщинами. ("Та-ак! Вот теперь начинаю понимать...")

Теодорина в считанные минуты изошла кровью и скончалась на руках у подруги. Та, в ужасе и от случившегося, и от мысли о том, что подумают остальные, увидев начальницу хора в луже крови, и ее, Беату, рядом с ней, лихорадочно принялась наводить в келье чистоту.

Вымыв пол, застелив кровать собственной простынью, и кое-как взвалив на нее тело Теодорины, Беата, полумертвая от страха и горя, убежала к себе, где, дрожа, просидела без сна до самых хвалитных.

- Да... Дьявольщина какая-то...

- Ох, Маргарита, я не знаю, что и думать! Ведь то же самое может произойти со мной! - Беата, дрожа всем телом, прижалась к груди Марго.

- Да с чего ты взяла, сестренка? ("Тьфу ты, вроде взрослая сильная женщина, на органе играет - а раскисла, как пансионерка при виде порезанного пальчика!")

- Мы с ней вместе грешили. Господь покарал ее. Я буду следующей, обреченно произнесла музыкантша, склонив голову.

- е пей, чего не положено - и будешь жива-здорова, - отрезала Марго. Беата недоуменно уставилась на нее. - Я сказала, ты слышала - вот и намотай на ус, и нечего на меня глазеть, как проспавшийся ландскнехт - на куриные кости.

Видя, что Беата по-прежнему не понимает ее, Маргарита добавила:

"Я знаю только одну траву, способную выделывать с девками такие штуки. Травка с желтенькими цветочками... ну, та самая, которой бабки лечат девичий позор... Слушай, сестренка, а ты не вылила часом ту склянку... со снотворным?"

- -нет... - испугавшись больше прежнего, проблеяла Беата. - Она должна быть там... на полке...

- Можешь принести ее сюда незаметно?

- Да, сейчас! - Беата мышью вышмыгнула за дверь и через пару минут возвратилась с небольшой пузатой скляночкой, на четверть пустой.

- Давай сюда... так... - Вытащив пробку, Маргарита сперва долго нюхала мутноватое содержимое склянки, потом осторожно попробовала на вкус и сейчас же сплюнула. Витиевато выругалась сквозь зубы - Беата покраснела. И наконец тихо, но со значением произнесла: "Точно. Оно самое. Спаситель-охранитель... от ненужных детей".

- И-и... оно что, всегда..... ну, производит такое действие? - дрожащим голосом спросила несчастная монахиня. Марго посмотрела на нее, как седоусый вояка - на дуралея-новобранца.

- Ясное дело, производит, на то и сделано. Так ведь думать надо головой, прежде, чем пить! Хочешь избавиться - значит, покрепче, уберечься - так послабее. у, и дозу считать надо уметь. Такое, как здесь - четверть ложки на чашку воды, если жить не надоело. Этой склянки хватит, чтобы целому борделю пуза прочистить. А прикинь, сколько Теодорина его, неразбавленного, вылакала, упокой, Господи, ее душу! Понятно теперь? Беата растерянно хлопала глазами, пытаясь переварить услышанное.

- о.. Маргарита... я не понимаю... зачем?

- Вот то-то и оно, что - незачем! Сдается мне, Беата, твоя подружка выпила то, что вовсе не для нее стряпалось. Слушай, ты не знаешь, какое на вкус ее обычное снадобье?

- е пробовала, - виновато прошептала Беата, - но думаю, что сладкое. Ведь Сильвия всегда старается, чтобы ее снадобья было не противно принимать.

- Так! А Теодорина ела что-нибудь, прежде, чем выпить снадобье?

- Мы... мы пили гипокрас... Симплиция была так любезна... я сказала, что простудилась... - мямлила Беата - ни дать, ни взять, маленькая девочка оправдывается перед маменькой!

- Понятно, - кивнула бывшая девка. - И ей после горячего вина да пряностей эта отрава показалась обычным лекарством?

- Да... Теодорина очень удивилась, что оно не действует... - музыкантша опять всхлипнула. Марго еще раз внимательно осмотрела склянку с убийственным зельем. а пробке сбоку была вырезана буква И, а с другой стороны цифры V, XIII.

- Беата! Потом будешь реветь, сестренка! Лучше погляди-ка сюда!

- Здесь И. И, а не Т! Значит, мать Сильвия по ошибке дала ей чужое снадобье!

- А я тебе про что толкую? Смотри, - Маргарита выудила из-под матраца заткнутое пробкой горлышко от склянки, которую разбил д'Арнуле, повертела его перед носом у изумленной Беаты и коротко рассказала о скандале, который господин аббат закатил старой лекарке. - Hу, и как тебе это нравится? Теперь ты видишь, что ни на тебя, ни на твою подружку никто и не думал покушаться?

- Да, спасибо. о зачем аббату...

- ("Тьфу ты, пузо святой Анны!") Да не аббату! А девке аббатовой, черт его знает, кого он там у себя в Рее осенял благодатью, ну, и того... доосенялся. А Сильвия состряпала то, что надо... только сослепу не ту склянку ему дала....

Успокоившаяся и даже несколько повеселевшая Беата вышла, напоследок поцеловав Маргариту. А та приобщила к своей коллекции улик склянку со "спасителем-охранителем".

"Черт возьми! Что же это получается? Склянки, по всей видимости, были похожи, как две капли воды. Разница только в буквах на пробках. о буквы сбоку пробки, а не сверху, да притом, просто вырезаны, а не зачернены. То есть, если специально не приглядываться, их вполне можно и не заметить. Так-так... Если Т на пробке - это "Теодорина", то И могло означать... "Иоланда"! Значит, снадобье, которое готовилось для Иоланды, попало к Теодорине... и та, бедняжка, сама себя отправила к праотцам, не ведая, что творит.

А аббат, когда явился к лекарке скандалить, орал: "Что вы мне подсунули?!"... потому что ему вместо чертова варева сплавили безобидное снотворное Теодорины! И еще он орал: "Этого не должно было быть!" Чего "этого"? Да все того же самого! Чертово зелье не сработало, потому что не попало к той, для кого стряпалось.

А это значит, что Иоланда была... Рога святого Иосифа!! Вот теперь мне все ясно! Этот чирей в сутане задурил бедной девчушке голову, получил от нее то, до чего все мужчины лакомы - будь они хоть аббаты, хоть рейтары.... но, видно, действовал с умом; прежде чем украсть у девочки ее сокровище, он запасся у Сильвии нужным снадобьем ... вот только понюхать да попробовать товар не догадался... или не понимал ничего в бабских травках... понадеялся на "спасителя"... а "спаситель" никого и не подумал спасать!

Аббат встречался с ней... в исповедальне... под каким-нибудь благочестивым предлогом угощал вином... не иначе - полным кубком... с зельем, для того и ложечка! Девочка, натурально, от этакой порции, да еще и с Теодорининым снадобьем, пьянела и засыпала... и вот тогда духовный папочка брал свою дочурку на ручки... и тащил в капеллу на матрац! А потом, скорее всего, отволакивал в кроватку. Все шло, как по нотам, пока...

Судя по дате на пробке, красавчик дал генеральное сражение тринадцатого мая... никак не раньше, то есть, когда Иоланду убили, она была... где-то на втором-третьем месяце. Пока еще ничего не было видно... но вот-вот... Вот потому-то ее и укокошили. И кто обрюхатил - тот и укокошил".

День четвертый

Этот день не был отмечен ничем особенным, не считая того, что Марго сшила из выпрошенных у Ефразии лоскутов пояс с кармашками, куда поместила свое состояние, которое с этого дня почти постоянно носила с собой. Также она выудила из мусорной ямы девичью сорочку, разорванную и окровавленную, каковой факт только лишний раз подтверждал то, что и так было ясно. Аббат, примчавшийся в обитель вопреки недвусмысленному приказанию своей тетушки, намного превосходившей его сообразительностью, по-прежнему вел скрытый образ жизни, но, опасаясь неожиданного возвращения аббатисы, прятался теперь уже не в своей благоустроенной келье, а на чердаке спального корпуса, куда вели две наружные лестницы, одна - со стороны кухни, другая - со стороны пансиона. акануне ночью он в припадке откровенности гордо продемонстрировал Марго свое убежище, попутно пожаловав бывшей девке должность своего личного интенданта и разведчика. И это было весьма на руку Марго. очью аббат снова позвал ее с собой в капеллу, но на этот раз Марго ничего интересного там не обнаружила, зато заработала еще десять ливров.

Теперь все доказательства преступления были налицо и личность преступника установлена. о кто бы стал слушать бывшую девку, заяви она об этом вслух? Оставалось только ждать, как полководец, спланировавший будущее сражение, ждет подхода главных сил.

"Пусть только герцог приедет... И пусть он только попробует меня не выслушать!"

Часть вторая: Возмездие

День пятый

Герцог приехал, когда на колокольне пробили час шестый. аконецто, - еще немного, и Иоланда не дождалась бы папеньку. Приехал один. Верхом. Влетел в ворота галопом - едва не задавил Доротею, издалека услышавшую стук копыт, и выбежавшую открывать.

Кровный гнедой жеребец побелел от пены, всадник поседел от пыли, оба еле на ногах держатся. Прямо из седла - в церковь, ни на кого не взглянул, даже на старуху Иерониму, по такому случаю честно, хоть и без особого успеха, попытавшуюся протрезветь и кудахтавшую чтото такое жалостно-утешительное. Долго глядел в лицо дочери, будто не желая верить очевидному. о, верь не верь, а вот он - гроб, и в нем любимая дочка, второй день испускающая далеко не возвышенное амбре. А потрошить и бальзамировать - насчет этого от матушки-аббатисы никаких указаний не было, - Гонория не дура!

Вышел из церкви, шатаясь, как пьяный, губы искусаны в кровь.

Кулаки сжал, зубы стиснул - похоже, заметил все, что следовало заметить умному человеку!

"Сестра Маргарита, живо, комнату монсеньеру, самую лучшую!" - сейчас, сию минуту... можем даже дотащить его до этой самой комнаты... нет, похоже, и сам дойдет, старые вояки так легко не сдаются! Следуйте за мной, монсеньер!... А знаете ли вы, ваша светлость... ет, ничего... сейчас не получится... ну вот, так и есть, Иеронима зовет!... Бегу, бегу!

"...у вот, порядок: панихиду отжарили, обедню заупокойную отваляли, как ни старайся, а без Теодорины все равно поют хоть уши затыкай, кликнули работников и отнесли Теодорину на кладбище. И закопали. А мадемуазель герцогиню залили воском и оставили в церкви до приезда преподобной матушки."

очь выдалась облачная, и Марго это было на руку. Дождавшись, когда обитель уснет, она извлекла из печи свои сокровища, сложила их в наволочку. а этот раз она даже не решилась выйти из спального корпуса через дверь, опасаясь д'Арнуле. Вылезла через окно, аккуратно прикрыв его за собой. Крепко прижимая к себе драгоценную ношу, стараясь идти только по вымощенным дорожкам, чтобы не оставить следов, направилась к монастырской гостинице.

Потрогала заветную ладанку на шее - "Пусть только он попробует меня не впустить!"

Прокралась в коридор. Поднялась на второй этаж, отведенный для "чистой публики". Слава Богу, народу - никого, не тот сезон. Темно.

Пошла на ощупь. Первая дверь справа... вторая... третья... Вот и комната монсеньера, самая лучшая.

Заглянула в замочную скважину - сидит, бедолага, за столом, положив голову на руки. Свеча в подсвечнике вся оплыла. Спит?

Вроде, нет. Достала отмычку - что бы Марго без нее делала!

Поковыряла в замке. Толкнула тихонько дверь. Черт! а засов закрыто! Поскреблась тихонько... еужели придется через окно...

ет, услышал. Поднялся - колокольня в камзоле, чуть не под потолок, да еще и на каблуках. Распахнул дверь - Марго едва успела отскочить.

- Какого дьявола....

- Да тихо вы! - страшным шепотом произнесла Маргарита, скорчив его светлости страшную рожу и поднеся палец к губам. - Тихо, монсеньер!

- о на какого... ты... это что же, теперь..? - железная рука ухватила ее за плечо. - Да я тебя сейчас...!

- Тихо, сколько раз вам повторять! Сперва впустите меня, потом выслушайте, и дайте удрать спокойно, - и вот тогда орите, как вам только глотка позволит!

- Чего ты хочешь?

- амылить веревку убийце вашей дочери, монсеньер.

Герцог молча кивнул, пропустил Марго в комнату, задвинул засов.

Указал ей на стул, сам сел напротив - чтобы глаза в глаза.

- Hу? - Марго задрала юбку и завозилась, отвязывая наволочку с вещественными доказательствами.

- Hу вот, монсеньер, мелких подробностей, простите, не знаю, но в общем, все дело было так...

Герцог слушал, не перебивая и не отрываясь глядел в глаза Марго.

Сидел неподвижно, только пальцы мяли и рвали кружево сорочки, да глаза постепенно разгорались темным зловещим огнем, не сулившим аббату ничего хорошего. Сам рассмотрел все, что Марго извлекла из наволочки. Даже чертово зелье попробовал на язык. Потом пожелал сам взглянуть на место преступления. Да ради Господа, хоть сейчас - лишь бы это было на пользу дела!

Прокрались в церковь. Осмотрели и обнюхали исповедальню - обе половины, потом - капеллу. Герцог не проронил ни слова. Только потом, когда вышли, потребовал, чтобы Марго провела его в лазарет.

Сильвия, которой вечно не хватало свежего воздуха, как всегда оставила окно приоткрытым. Герцог, бывалый солдат и волокита, быстро и бесшумно скользнул внутрь, чудом умудрившись не задеть цветы в горшках и горшочках, коими был уставлен весь подоконник.

Марго подала ему через окно свечу, склянку и отбитое горлышко с пробкой, присела под окном и вся обратилась в слух.

Из окна донесся сдавленный женский визг... потом - резкое и властное "Тихо!", похожее на приглушенный медвежий рык... потом - неясный шепот на два голоса... отчаянное "Монсеньер, я невиновна, пощадите, монсеньер!" Похоже, события приняли серьезный оборот!

Марго осторожно приподнялась и тихонечко заглянула в окно. Пламя свисавшей с потолка на медных цепочках масляной лампы и свечи, которую его светлость, за неимением под рукой ничего лучшего, сунул в оставленную на столе кружку с водой, озаряло невиданное в святой обители зрелище.

Сильвия, бледная, страшная, похожая не то на ведьму, не то на призрак в своем белом ночном одеянии и со вставшими дыбом седыми лохмами, упала на колени в углу. Герцог возвышался перед ней, как некая цитадель, грозная и неприступная, и его шпага, тускло поблескивавшая в неверном свете, упиралась старухе в горло.

Лекарка тихо поскуливала, уставившись на герцога глазами, белыми от ужаса.

- Hу так, что же, мадемуазель отравительница, - вынув из кармана роковую склянку, герцог медленно повертел ее перед носом у Сильвии, и даже Марго в дрожь бросило от изысканно-светского тона его светлости, - узнаете ли вы творение рук своих?

- -нет... -не знаю, монсеньер... я ничего не вижу... здесь темно...

Монсеньер, ради Бога! Что я вам сделала?!

- Мне известно, мадемуазель, что около трех месяцев назад вы изготовили ядовитое зелье, предохраняющее от беременности, - продолжал герцог тем же безжалостно-светским тоном. - Вот это зелье. Отпираться бесполезно.

- Да.... да, монсеньер, я с-сд-делала это, - дрожащим голосом подтвердила Сильвия, - но я никого не...

- О, да, разумеется, вы никого не убивали с ножом в руках. И, тем не менее, по крайней мере, две жизни оборвались не без вашего участия! Кто заказал вам это лекарство? у! - Сильвия вздрогнула от прикосновения холодной стали.

"Давай, давай, папочка, так! Браво! - шептала про себя Марго, спрятавшись за ставнем. - Здорово я тебя разогрела!"

- Монсеньер, меня попросили...

- Кто? Д'Арнуле?

- Да, ваша светлость... Он сказал, что это нужно... для одной несчастной девушки из Валь-де-Рея... какой-то шляпницы... или белошвейки...

- ...Чье имя начинается на букву И?

- Да, монсеньер... о, Дева Мария, да уберите же вы это смертоносное оружие, я вам и так все расскажу! Он сказал, что эту бедняжку зовут... о, Боже, дайте вспомнить... какое-то аристократическое имя... весьма благозвучное... не то Инесса, не то Изольда...

- е то - Иоланда?

- О, нет, нет, монсеньер! Клянусь ранами Христа! - Старуха, рыдая, бросилась к ногам герцога, тот рывком поднял ее и, протащив через всю комнату к столу, за которым лекарка обычно записывала в книгу заказанные и отпущенные снадобья, швырнул на стул, да так, что лекарка чуть не свалилась вместе со стулом на пол. - О, монсеньер! у что мне сделать, чтобы вы....

Герцог молча выдрал из книги для записей чистый лист и положил перед заплаканной старухой. Затем так же молча придвинул к ней чернильницу с пером.

- Мадемуазель, я готов поверить, что вы стали сообщницей убийцы и насильника не по доброй воле; охотно допускаю, что этот прохвост вас обманул, рассказал вам душещипательную историю о девушке, попавшей в беду, а вы, по ангельской доброте своего сердца, поверили и согласились этой беде помочь. Я даже готов считать смерть матушки Теодорины несчастным случаем...

- Теодорины?

- Да, Теодорины, к которой почему-то попало это дьявольское снадобье.

- о, монсеньер, я не виновата... это все она... теперь я понимаю... затараторила травщица, - это Мари, немая дура Мари... ведь она не обучена даже азам грамоты... она вытирала пыль в шкафчике.... да, конечно, вытирала и переставила склянки! А господин аббат так торопился, что я...

- Что вы, мадемуазель, схватили с полки не ту склянку. В результате сперва погибла моя дочь, виновная лишь в том, что была невинным ребенком и слепо доверилась своему духовнику! А за ней последовала начальница хора только потому, что страдала бессонницей!

- О, монсеньер!! - Сильвия попыталась поцеловать герцогу руку, но тот оттолкнул старуху и недвусмысленным жестом указал ей на лист и перо.

- Я готов пощадить вас. о за это вы должны подробно описать все, что вам известно об участии в этом грязном деле аббата д'Арнуле.

е хотите, чтобы вас считали соучастницей преступления - значит, помогите изобличить убийцу!

- Хорошо... хорошо, монсеньер, я все сделаю, как вы говорите... вот видите - уже делаю!

- Прекрасно, сестра, продолжайте...

...Примерно через четверть часа герцог вылез из окна и торжественно продемонстрировал Марго исписанный с двух сторон лист: "у вот, Маргарита, теперь у нас есть, по крайней мере, одно письменное свидетельство против этого святотатца. Что же до ваших слов... Я верю вам, верю безоговорочно. о этого мало. ужно, чтобы поверили судейские. Завтра здесь будет отец Эрве, мой духовник и друг, - я обогнал его, - он человек чести, если он увидит и услышит все, что видел и слышал я...

- То выступит вместо меня в суде? Ладно, идет, монсеньер! Так даже лучше: этакой персоне скорее поверят. И мы вместе отправим эту тварь на плаху! - заключила Маргарита.

- Я сделаю для этого все, что в моих силах, слово дворянина! - пообещал герцог. Потом добавил: "Если потребуется, мы с отцом Эрве дойдем до его Святейшества."

День шестой

Отец Эрве де Форе прибыл в Фонтен-Герир перед самой вечерней.

Въехал в обитель не так, как его убитый горем духовный сын, а чинной трусцой, в карете с герцогскими коронами на дверцах, полулежа на подушках, - как и подобает солидному человеку и достопочтенному служителю Божьему. Безукоризненный овал лица, римский профиль, аристократическая бледность, сутана из тяжелого дорогого шелка, величавые жесты благословляющей руки. Ростом почти не уступает герцогу, но комплекцией будет поувесистей. А уж благообразия-то в лице, благообразия! Елей только что из носа не течет. Всем хорош. Вот только глаза... Очи долу, как положено человеку, денно и нощно погруженному в раздумья о бренности всего сущего. о то и дело высверкивает из-под ресниц холодное, острое, безжалостное, - как стилет из раззолоченных ножен, как когти из бархатных лап тигра! Герцог сказал: "Расскажи этому человеку все, что тебе известно", но чутье шептало Маргарите: "Молчи!" И она промолчала, когда Эрве стал поочередно расспрашивать монахинь о происшедшем.

Отец Эрве приехал в герцогской карете, но привез его не герцогский кучер, а Антуан. Это еще что за новости? Улучив минутку, Марго перебросилась парой слов со старым другом. Оказалось, что Гонория с отцом Эрве ехали колесо к колесу до Вернона, а потом аббатиса предложила не ехать сразу в обитель, а сперва прокатиться в Руан и повидаться с его преосвященством архиепископом Рене, - как видно, затем, чтобы произвести разведку насчет возможности официально произвести Иоланду в святые, или хотя бы в блаженные. А отец Эрве возражал, поскольку не хотел надолго упускать из вида его светлость.

Тогда, дабы все были довольны, Гонория предложила де Форе поменяться кучерами, - мол, святой отец может вполне положиться на ее Антуана, а уж она, Гонория, как-нибудь сумеет объяснить герцогскому Жану, по какой дороге ехать и где куда поворачивать.

Выехав из Вернона, Антуан повернул герцогскую серую шестерку направо через Лез-Андели на Флёри и родную обитель, а Жан погнал аббатисиных вороных налево - через Гайон и Лувье на Руан.

- И вот я тут, Марготон, к твоим услугам! у, обними же скорей своего Туанчика... Вот так... Слава Богу, доехали... у и замучил же меня святой отец!

- Замучил? - насторожившись, переспросила Марго.

- Hу да. Как остановимся, так он давай расспрашивать - о чем у нас в обители говорят, да много ли молятся, да кто к аббатисе ездит и за какой нуждой... А я что? Я знаю свой кнут да вожжи, - последние слова Антуан произнес голосом деревенского простофили, при этом хитро подмигнув Марго.

- Правильно, Туан. С этими святыми отцами надо поосторожнее...

("Да, поосторожнее... и с Эрве... - не нравится мне этот Эрве... ох, как не нравится!... - и с Гаспаром, который сидит у себя на чердаке на сломанной кровати, и ждет, когда душка-Марго притащит ему чего-нибудь пожевать...")

Когда совсем стемнело, Марго сбегала на кухню, поболтала с поварихами и судомойками, приняла участие в безуспешных поисках завалившегося куда-то самого острого ножа, собрала в миску все, что смогла выпросить или стянуть - жареную куриную ногу, хлеб, зелень, яблоки, прихватила бутылочку вина одну из тех, что были приготовлены на завтра для отца Клемана, - и понесла "кукленкуаббатику". Однако "дома" клиента не оказалось. Поднимаясь на последние ступеньки "кухонной" лестницы, Марго услышала шорох - кто-то, впрочем, ясно, кто! - пробирался сквозь царивший на чердаке хаос к противоположному "пансионному" выходу.

Поставив миску и бутылку на расшатанный стол, с которого аббат - ох, уж эти мужчины! - даже пыль вытереть не удосужился, Марго прошла, точнее пролезла, через весь чердак, вышла на лестницу, огляделась... и сразу же заметила аббата. Тот, крадучись, останавливаясь и тревожно прислушиваясь к каждому шороху, двигался в сторону пансиона. ("икак, опять наладился по девчонкам? еужто мало ему?") о аббат, миновав пансион, свернул к странноприимному дому. Вошел... И почти сразу же вспыхнул слабый свет наверху, во втором справа окне - в комнате герцогского духовника. ("Ага, вот как! е выдержал, первый побежал к Эрве...

каяться? Или?...") Соскользнув по лестнице так быстро, будто ступеньки горели у нее под ногами, Марго на цыпочках последовала за его преподобием.

Встала под окном, поглядела вверх. Сквозь белую тонкую шторку видны две темные фигуры, одна - та, что пониже и потоньше, - отчаянно жестикулирует.... И, похоже, угрожает! "Эге, да он никак, перышко достал! у да, как же - напугаешь собаку костью с мясом!

Ага... теперь умоляет... видать, не на того нарвался... О-ля-ля, похоже, дело завязалось жаркое! Эх, жалко, в комнату к ним никак не ввалишься! А подслушивать у них под дверью... Судя по физиономии этого Эрве... Э, нет, мне еще жить не надоело! Эрве - это тебе не герцог-добрый папочка! А трельяж весь прогнил насквозь, к окну не взобраться... у, раз легла такая карта... поглядим, как дела у скорбящего отца".

Марго обошла здание гостиницы. а заднем фасаде, обращенном к стене, трельяж был поновее. В нужном окне тоже горел свет. Сбросив башмаки и подоткнув платье, Маргарита ловко взобралась на второй этаж, шепотом ругаясь, когда оплетенная плющом легкая деревянная решетка трещала и шаталась под ее тяжестью. Заглянула в окно.

Герцог сидел за столом и что-то писал. Время от времени он останавливался и перечитывал написанное, что-то вычеркивая и поправляя. Маргарита уже совсем было собралась постучать в стекло, но тут дверь комнаты распахнулась. Герцог обернулся - на пороге стояли отец Эрве и Гаспар.

Марго отпрянула от окна, едва не свалившись вниз вместе с трельяжем. С трудом удержав равновесие, она спряталась за ставнем.

В щель между ставнем и стеной было видно не все... но вполне достаточно для того, чтобы бывшая девка, уже предвкушавшая, как убийце воздастся по заслугам, задохнулась от возмущения. Герцог пожал Гаспару руку! Герцог выплеснул в камин содержимое роковой склянки, погубившей Теодорину!! Герцог сжег на свечке признание Сильвии!!!

Вот вам и "слово дворянина", вот вам и "дойдем до Его Святейшества"! Видно, Лавердьер, когда решил пойти с Беарнцем к мессе, свое мужское достоинство заложил в кабаке! А Эрве довольно потирает руки... и глаза щурит, как кот, который курицу на кухне стащил... Святая мученица, Маргарита Антиохийская, да что ж это за дьявольщина творится на белом свете?!

Оба духовных лица наконец вышли. Герцог, задвинув засов, со стоном бросился на постель. ("Так! Выходит, эти два лысых таракана хорошо спелись, там, у Эрве... а после дуэтом закатили нашему папочке такой кошачий концерт, что тот с перепугу наложил в штаны... о что за ведьмин псалом надо провыть, чтобы этак напугать самого Лавердьера?")

Маргарита, прильнув к стене, решала, что ей сейчас делать - пойти подслушать, о чем будут говорить Гаспар и Эрве, или постучаться в окно, и потребовать у герцога объяснений: "Именно так, монсеньер:

кто-кто, а уж я-то имею право требовать!" о не успела она проговорить про себя эти слова и поднести руку к окну, как услышала внизу тихие голоса. Причем, один из них был ей хорошо знаком! Она быстро опустила подоткнутое платье, затаила дыхание...

осторожно оглянулась...

а полузаросшей травой дорожке, шедшей вдоль стены - по этой тропке можно было при желании незаметно обойти всю обитель по периметру появились двое: один в длинных темных одеждах, другой - в штанах и камзоле, со шпагой на перевязи. Они медленно шли по дорожке, тихо беседуя. у, конечно: Эрве и Гаспар, чтоб у них обоих тонзуры поганками заросли! овоявленные союзники остановились чуть ли не под самыми ногами Маргариты, которая в этот миг охотно пожертвовала бы спасением души ради возможности стать невидимой.

- Итак, сын мой...

- О, высокочтимый мой наставник, отныне вы - мой отец... нет, больше, чем отец! Отец дал мне только жизнь, а вы спасли мою честь! - Гаспар, упав на колени, порывисто схватил руку Эрве и принялся исступленно целовать.