Усы, лапы и хвост

2. Магазин

Прав оказался этот старый усатый пройдоха, не ошибся ни капельки! Ни в отношении людей — от которых я смог-таки добиться сочувствия и угощения, ни насчет собак. Именно им с наступлением темноты принадлежали двор и окрестности. Причем считать местных Бобиков и Шавок досадными, но безобидными пустобрехами я мог разве что в бытность человеком.

Теперь же… Те, кого прозвали лучшими друзьями человека, мне лично виделись тварями из Преисподней, огромными и злобными. От людей умеючи можно было получить хоть немного помощи. Облегчения своей бродяжьей участи. С другими котами, вроде Черного и Толстяка — хотя бы договориться. «Ты не трогаешь, и тебя не тронут».

С собаками ни о чем подобном не могло быть и речи. Не зная и не понимая ничего, кошмарные отродья эти могли только грызть и рвать, источая злобу. То была целая иерархия зла: самые яростные вырывали зубами добычу у тех, кто поспокойней и оттого послабее. Ну а слабейшим оставалось подбирать крохи… да еще гневно огрызаться на чужаков. На всех остальных, кто не грыз и не рвал, да и к стае их примкнуть не стремился. В том числе и таких как я.

Справедливости ради судьба и у них была незавидной — не многим лучше моей. Только вот сочувствовать этим клыкастым-блохастым монстрам я предпочел бы совсем в иной обстановке. Лежа в тепле, на диване, например. Или, на худой конец, перед миской молока.

Впрочем, молоко не молоко, а прощальный совет Рваного не пропал втуне. Я все же смог найти место, дабы пережить эту жуткую ночь. Одну из многих, предстоящих мне ночей, не обещающих увы, быть спокойными. Едва настало время горящих фонарей; машин, выводящих нестерпимые для моих ушей трели, и конечно собак, я улучил момент и проскочил за дверь одного из местных магазинов. Как раз когда из него, с целым ящиком пивных банок под мышкой, выбирался очередной покупатель.

Магазинчик был небольшим и имел статус круглосуточного, о чем свидетельствовали цифры «двадцать четыре» на вывеске. Днем в этот магазин-оборотень приходили даже дети. За товарами, если не полезными, то хотя бы почти безвредными. Шоколадками, например; газировкой, хлебом и йогуртами. Зато ближе к вечеру он становился ни больше ни меньше местом паломничества для сброда всея района.

Робко, словно стыдясь самих себя, сюда заходили алкаши — с лицами заросшими или помятыми до потери людских черт. Под стать были и одеяния данной публики: их, кажется, адепты зеленого змия так и носили всю жизнь, не стирая и не меняя. А своим амбре давали сто очков вперед даже мусорным бакам.

Едва ли подобным людям могла хотя бы прийти мысль о гордости человеческой!

При всем этом, страшными алкоголики не были, видом своим вызывая если не сочувствие, так хотя бы удивление. В прежней жизни, обитая в пределах «бермудского треугольника» из дома, офиса и ближайшего торгового центра, я и представить не мог, сколь много таких людей живет совсем рядом. Не в глухой деревушке, не в мелком городишке, где закрылась единственная фабрика — в наших краях. В городе с репутацией почти даже благостной.

В магазине алкаши вели себя скромно, чуть ли не приниженно. Способствовали тому две цели, оставшиеся в их жизни: утолить порочную тягу и обойти малоприятное обстоятельство — скудность финансов. В последнем случае продавщица, хоть редко, но шла навстречу, за что удостаивалась потока красноречия. Чего только не изрыгало осипшее горло очередного клиента: и слова восхищения ее красотой, и обещание все вернуть при первой возможности, и чуть ли не признание в любви. Примерно те же речуги, как ни странно, звучали и в ответ на отказ. Только вместо радости слышалась в них мольба.

Совсем иным — развязным и шумным — было поведение молодежных компаний, что наведывались к магазинчику далеко за полночь. Эти явно не испытывали недостатка ни в деньгах, ни тем паче, во времени. Последнее они охотно тратили уже внутри, стоя у витрины и переговариваясь то меж собой, то по мобильным телефонам.

Суть подобных разговоров сводилась к одному вопросу: сколько чего брать. Решался раз за разом оный тоже примерно одинаково — чем больше, тем лучше. По-своему приняв принцип «нельзя жить без веры», юные полуночники свято уверовали в свою способность выпить… нет, скорее, влить в себя бесконечное количество спиртного. Ограничение признавая одно: лишь бы вошло в багажник.

Говоря откровенно, что аномальные способности, что их последствия для здоровья молодой человечьей поросли волновали меня не сильно. Куда больше досаждали мне децибелы из их авто — могущие, кажется, разнести и само очередное ржавое корыто на колесах, и магазин в придачу.

Где-то между биологическими подвидами Алкаш Запущенный и Гуляка Ночной Самодеятельный в своей самопальной классификации я поместил шпану, местную и не совсем. Отличаясь от первых молодостью, начинающие обитатели общественного дна, тем не менее, уже успели обзавестись печатью вырождения. Как и пока еще подспудным чувством несостоятельности своей судьбы.

Правда, последнему они, в силу возраста, понятное дело, не верили — всячески глуша его нахрапистостью и выпендрежом. Недостаток денег, эта еще одна черта, общая с Алкашом Запущенным, в случае с гопниками отразилась лишь на способе их передвижения. В отличие от Гуляк Ночных, заявлялись они в магазин на своих двоих… но в остальном старались оным не уступать. И особенно в потреблении хмельных напитков.

Проблему пустых карманов решали они по-своему. Никакой мольбы и лести… если не считать неуклюжих реплик вроде «че, в падлу что ли?» Куда чаще аргументация четких и дерзких сводилась к преувеличению собственной важности. «Да меня здесь все знают, — обыкновенно звучала фраза в ответ на отказ обслужить в долг, — завтра все верну, отвечаю».

Помогали такие речи плохо, отчего покупатели данного вида нередко срывались на угрозы. Обильно рассыпаясь при этом феней и ссылками на неведомые авторитеты. Был даже случай, когда разъяренный подонок бросился на продавщицу с ножом и волной трехэтажного мата. Но… Бог миловал: несостоявшегося убийцу, перехватив, оттащили и увели прочь свои же более благоразумные кореша-братаны.

Еще худшее впечатление на этом фоне производили разве что девицы из соответствующих компаний. Основные манеры, определенно перенятые у самцов, они усиливали-усугубляли визгливыми голосами, одежками как у дешевых проституток, а также способностью банально впасть в истерику. До полной невменяемости. Реального вреда тем они, правда, не наносили, но вот крови продавщице успели попортить немало.

Что до меня, то, если не считать инцидента с ножом и банального шума, даже ночная клиентура мне никак особенно не досаждала. Тем более что время коротать я, от греха подальше, предпочитал по другую сторону прилавка. Продавщица, чья смена пришлась на первую мою ночевку, приняла меня весьма радушно — поделившись ужином и налив блюдечко молока. В обмен требовалось от меня всего ничего: выслушивать ее жалобы на собственную нелегкую жизнь.

Биография продавщицы, еще молодой, но, в силу неустроенности, изрядно поблекшей женщины, напомнила мне затасканную шутку о несостоявшейся студентке или абитуриентке-неудачнице. С той лишь разницей, что пошла она в данном случае не на панель, а за прилавок. И первые год-два даже не теряла надежду попытать счастье вновь. Поступить-таки, ночами зубря учебники… пока не поняла: для того чтоб попасть на избранную специальность, одних знаний, увы, недостаточно.

Не везло продавщице и на личном фронте. Каждый первый, с кем сводила ее судьба, только сквозь розовые очки мог показаться принцем или рыцарем. Да и то поначалу. А на деле оказывался очередной кавалер, как правило, под стать ночным покупателям приютившего меня магазина. Если не хуже.

— Эх, котяра, — со вздохом приговаривала продавщица, — только ты меня и понимаешь.

— Понимаю, — хотелось ответить мне, но изо рта выходило лишь очередное «мяу». Ничего иного сказать я в нынешнем своем положении, понятно, не мог. Вернее, и рад бы, да горло не позволяло.

Утешенье невольная моя товарка нашла в глянцевых журналах и маленьких книжках в мягкой обложке. Хватало ей примерно по одному номеру или томику на смену.

Наутро молодую продавщицу сменяла другая — тетенька уже более зрелая и потому с судьбой своей (какой ни есть) успевшая давно смириться. Меня поначалу эта особа захотела даже выгнать, но вскоре передумала. Не без заступничества со стороны молодой коллеги. В итоге отношения наши свелись к простой формуле: «я не беспокою ее, а она не трогает меня». То есть, прикармливать приблудившегося кота зрелая сменщица желанием не горела, но хотя бы не выставила за дверь.

Вообще, к смене своей относилась она по-военному. В смысле, как солдат, чья служба идет даже покуда тот спит. Время за прилавком коротала то листая какой-то журнал, то вообще в полудреме, и слушая ненавязчивое бормотание маленького радиоприемника. Последний я еще окрестил про себя «музыкальным пеньком».

И лишь время от времени вторая из продавщиц ненадолго отвлекалась на обслуживание покупателей. Причем делала это подчеркнуто неторопливо; по принципу «вам надо — вот вы и ждите». С теми алкашами, что забредали уже в утренние часы, ведомые надеждой опохмелиться, вела себя резко и непреклонно. Многих она знала по именам, да помнила, вдобавок, сколько каждый успел задолжать.

Кстати, в том позитивном нейтралитете, что сложился у меня в отношениях со старшей продавщицей, были и свои плюсы. Прежде всего, уже не страдающий от голода, я был предоставлен сам себе. Иначе говоря, у меня наконец-то появилось свободное время, благодаря чему я смог впервые поразмышлять о недавнем резком повороте своей судьбы.

А прежде чем размышлять — устыдился. Оттого, что принял превращение в кота как должное. Словно не ходил никогда на двух ногах, не носил костюм и не просиживал регулярно в офисе, называя это «работой». Не получал высшее образование и даже слов окромя «мяу» вслух сроду не произносил.

И ведь память человеческую вроде не потерял, и разум… хотя кто сказал, что последний — прерогатива исключительно человека? Вон, другие коты, встреченные мной на улице, впечатления безмозглых тварей тоже не производили. Ни в чем мне не уступая, а кое в чем и превосходя. Тот же Рваный, стыдно признаться, разбирался в людях лучше чем я. Чем я, проживший человеком не один десяток лет!

А вы говорите: разум, разум…

Так, от запоздалой рефлексии я плавно перешел к вопросу, долженствующему вообще-то быть главным в теперешней ситуации. Как вообще могло получиться, чтобы я, человек, однажды оброс шерстью, сильно уменьшился в размерах и обзавелся усами, хвостом и четырьмя лапами?

В ответ воображение, прежде не шибко востребованное, с непривычки выдало целый ворох версий — одна другой несусветнее. Нашлось в нем место и злому колдовству; проклятью, в том числе родовому. Не остались обойденными ни чьи-то секретные эксперименты, ни козни инопланетян, ни даже кара Божья за некие грехи.

Ну а апофеозом таких размышлений стал некий предполагаемый, но еще непознанный, закон природы. Согласно которому, путем превращения в кота или в иную тварь, бессловесную и безобидную, из рода людского своевременно изымается потенциально опасная личность. Или наоборот: могущая стать слишком великой и несвоевременно подстегнуть развитие цивилизации.

Сколь ни льстило мне последнее предположение, именно версию о неведомом законе пришлось отбраковать в первую очередь. В полном соответствии с перипетиями мировой истории. Которая, знаете ли, ни в одну эпоху не знала недостатка ни в великих людях, ни, увы, в опасных злодеях — от маньяка, режущего горло, до зачинщиков мировых войн. Более того, между делом человеки разумные сподобились даже обзавестись оружием, способным уничтожить все живое на планете. В свете чего мысль о законе-охранителе казалась особенно смешной и нелепой.

Не вызывали теплых чувств и другие версии, но на сей раз от полнейшей своей бесполезности. Что инопланетяне, что наши же доморощенные, но все равно недобрые и могущественные, экспериментаторы были для меня недосягаемы. Даже в бытность меня человеком, что уж говорить о кошачьей вехе в моей жизни.

Некоторую толику надежды давала колдовская версия: все-таки любое заклятье-проклятье можно снять. А если оно, вдобавок, родовое, то с ним, наверное, даже можно жить. Почти по-людски — родители ведь живут. Не помешало бы их о том спросить… что, увы, тоже трудноосуществимо для существа, передвигающегося на четырех лапах.

И что же остается при таком раскладе? Правильно: принять произошедшее как кару Всевышнего… а вернее, как данное Им испытание. Смирить гордыню, покаяться в собственных грехах и молиться, молиться, еще раз молиться. К слову сказать, первый пункт не был бы лишним точно. Потому, прежде всего, что положение, более тому способствующее придумать было сложно. Стезя бродяги, тем паче — бродячего кота, бессловесного существа, смирению способствовала как нельзя лучше. И менее всего годилась для культивирования гордыни.

А кроме того, говоря откровенно, смирять было что. Молодой офисный служащий, что в свои двадцать семь успел обзавестись уже отдельной квартирой — я все чаще позволял себе смотреть свысока на окружающий мир. Да что там на мир, даже на родителей! Даром что имел-таки к тому основания.

И что же теперь? Когда блестящая карьера столь внезапно закончилась, а вожделенная квартира едва не превратилась для меня в ловушку, в тюрьму, а в очень близкой перспективе — даже в гробницу? Видимо, и впрямь придется вставать на путь покаяния и исправления. Всеми четырьмя лапами. С надеждой, что однажды так же исправится-выправится моя судьба.

…так прошло чуть больше недели. Продавщицы чередовались с регулярностью смены дня и ночи. Молодая не позволяла мне умереть с голоду, старшая — хотя бы терпела присутствие четвероногого постояльца рядом с собой. Под конец она даже прониклась ко мне чем-то вроде симпатии: по крайней мере, успела погладить пару раз. Что, признаться, оказалось неожиданно приятным.

Почти все время я проводил в магазине, лишь ненадолго отлучаясь по нужде. Но неизменно возвращался — благо, народная тропа сюда не зарастала, и дверь оттого частенько бывала открытой. Не считая этих кратких вылазок, равно как и необходимой траты времени на еду, сон и выслушивание молодой продавщицы, я проводил дни и ночи, предаваясь безделью. Так могло показаться со стороны… а на самом деле я размышлял, копаясь в собственной душе. Выискивал грехи. Больше-то что оставалось?

А затем, одним тихим утром идиллия моя кончилась. В магазин вот-вот должны были нагрянуть с очередной проверкой не то Роспотребнадзор, не то санэпидстанция. И меня, как фактор, прохождению проверки отнюдь не способствующий, решено было удалить. Причем как можно быстрее.

Без лишнего политеса старшая продавщица подхватила меня на руки и выставила за дверь. Немного потоптавшись у входа, я пошел прочь, немало удрученный и обиженный столь холодным прощанием. Шел я куда глаза глядят; со всей, недопустимой во внешнем мире, беспечностью. Из-за чего опасность, грозящую мне, вовремя не заметил.

И исходила оная не от хищников и даже не от злых людей. К стыду своему, о возможности этой я даже не думал. О том хотя бы, что проверка в приютившем меня магазине — не единственный визит представителей власти в эту часть города.

Вот потому я не придавал значения попадавшимся на пути мелким странностям. Например, отсутствию у родных мусорных баков Толстяка с его черным приятелем. Или совсем уж полному исчезновению собак, без того редких при свете дня. Доходить до меня начало, когда я увидел старенький неприметный фургон, припарковавшийся подле стены одного из домов.

А потом меня заметил человек с огромным сачком… и очень скоро соображать что-либо стало уже поздно. Оставалось лишь во весь голос призывать на голову этого человека проклятья, барахтаясь-путаясь в сетке. Тому, впрочем, было все равно: схватив меня руками в крепких рукавицах, человек довольно грубо зашвырнул меня в кузов фургона.