Утренние поезда

А. Зак, И. Кузнецов УТРЕННИЕ ПОЕЗДА

Глухой, протяжный гудок. Предрассветные сумерки прорезает слепящий луч прожектора. С гулким грохотом проносится электропоезд.

Бегут к Москве утренние электрички. Они летят по насыпям, скрываются в выемках, проносятся под мостами кольцевой трассы. Из Ногинска и Раменского, от Апрелевки и Загорска — со всех сторон стекаются к столице сотни утренних поездов.

У высокой деревянной платформы небольшой подмосковной станции, окруженной редким леском, останавливается электричка. По обледеневшей лестнице на платформу бежит Сева. Пассажиров на станции немного, и, едва остановившись, электричка тут же дает сигнал отправления. Сева прыгает в тамбур головного вагона, и поезд трогается. Мелькнули за окнами шлагбаум, будка дорожного мастера. Электричка набирает скорость.

Сева идет по вагону, а за кадром слышится его голос:

— Я живу за городом, а работаю в Москве. Каждый день поездом семь десять езжу на работу. И всегда опаздываю. То есть не опаздываю, прибегаю, как говорится, на пределе, в последнюю минуту.

Электричка несется вдоль шоссейной дороги, черной ниткой протянувшейся в заснеженном поле. Голос за кадром:

— Я схожу на «Заводской», а там выход с платформы ближе к последнему вагону. Приходится пробираться по всему поезду. Кажется, чего стоит прийти на минуту раньше и сесть в свой вагон…

Вагон электрички. Многие пассажиры спят. Кто привалившись к оконной раме, а кто и просто растянувшись на лавке.

Сева идет по поезду из вагона в вагон. Многие читают. Кое-кто листает тетрадки, некоторые умудряются даже писать.

Женщины с бидонами, с мешками, с корзинками. Грызут семечки, что-то жуют, оживленно болтают.

Шахматисты. Тихие. Вдумчивые. Режутся в подкидного дурака картежники. С диким остервенением стучат костяшками по лавке любители забить «козла».

Последний вагон.

Голос за кадром:

— У постоянных пассажиров свои места. Вон там, у окна, видите, свободное место. Мое. А рядом Генка и Толик. Толик, как всегда, с конспектами. Работаем в одном цехе. Эта девочка мне одно время нравилась. Я не знаком с ней, но мы иногда улыбаемся друг другу. Впрочем, по моим наблюдениям, она отдала предпочтение Генке — вон тот длинный, который поближе к окну. Они тоже незнакомы, но ему она улыбается чаще.

— Привет! — говорит Генка.

Толик молча протягивает руку. Генка подвинулся, и Севка сел рядом.

Черные стволы деревьев. Узкая полоска асфальта. Сугробы по обочинам дороги. На станцию спешит Ася. Коротенькое пальтишко, в котором еще год назад она бегала в школу, клетчатый платок, новые туфельки на низком каблуке. В руке зажата толстая клеенчатая тетрадка. За Асей бежит большая добродушная дворняга. Позади светятся еще не погашенные огоньки поселка, на редких столбах покачиваются электрические фонари. Ася торопится. Она сходит с шоссе на тропинку, сбегает к узенькому деревянному мостику, оборачивается к собаке.

— Шарик, — говорит она серьезно. — Шарик, домой!

Шарик взглянул на Асю, остановился, высунул язык. Ася засмеялась и тоже высунула язык, передразнила собаку, побежала. Шарик припустился за ней.

Ася подходит к железнодорожному переезду. Станционные ларьки закрыты ставнями, на дверях промтоварного магазина — замок. Спешат к поезду пассажиры.

Ася обернулась к Шарику, потрепала его по шее.

— Я тебе как человеку сказала — домой!

Шарик вильнул хвостом.

— Домой! Ну!

Шарик опустил голову и поплелся в сторону поселка.

Послышался грохот приближающейся электрички. Ася побежала к платформе. Шарик обернулся и снова затрусил за Асей.

Электричка остановилась на станции. Трое друзей — Сева, Толик и Генка — выглянули в окно.

По платформе идет Ася, следом за ней бежит Шарик.

Ася входит в вагон, останавливается в дверях. Шарик тоскливо смотрит на нее. Поезд трогается, набирает скорость. По пустынной платформе вслед за ним несется Шарик… Так он бежит, не лая, до конца высокой платформы и, остановившись у края, смотрит вслед удаляющемуся поезду…

Из тамбура Ася проходит в вагон, садится на свободное место против троих приятелей. Ребята разглядывают Асю. Толик оторвался от конспектов.

— Девочка, если не секрет, как зовут вашу собачку? — подчеркнуто вежливо осведомляется Генка.

Ася улыбнулась. Генка подмигнул Толику.

— Надо было у собачки узнать, как зовут девочку, — говорит он.

Толик усмехнулся и снова углубился в конспекты. Ася, стараясь спрятать улыбку, раскрывает тетрадку, в которую вложены какие-то бумажки.

— Мы еще не выучили уроков, — притворно сокрушается Генка.

Ася листает тетрадку.

Генка насмешливо поглядел на нее, забубнил:

— К детским инфекционным болезням относятся также: коклюш, свинка, скарлатина…

— Нет, — перебивает Сева, — мы изучаем английский. What time is it?

— Древняя история, — продолжает розыгрыш Генка. — Пуническая война, война между Римом и Карфагеном, велась главным образом из-за богатого острова Сицилия…

Ася засмеялась, отвернулась к окну.

— Как же все-таки зовут собачку? — спрашивает Генка.

Ася поднялась и ушла в другой конец вагона.

— Спугнули, — говорит Генка.

Сева повернулся, смотрит на Асю. Ася села у окна. Она заметила взгляд Севы, отвернулась. Она прислушивается к гулу поезда, к четкому, размеренному, чуть тревожному, монотонному и в то же время удивительно разнообразному перестуку колес. Есть что-то застенчивое, детское в том, как Ася сидит на краешке скамейки, в выражении ее лица, чуть напряженном, чего-то ожидающем… Генка шлепнул Севу по затылку.

— Шею сломаешь.

Поезд проходит мимо громадного завода. Корпуса. Переплетения трубопроводов. Эстакады. Пакгаузы. Скоро — Москва.

Ася поднимается, идет к тамбуру, вслед за ней идут трое парней. Ася невольно оборачивается и видит Севу, встречается с ним глазами, отводит взгляд.

Поезд приближается к Москве, замедляет ход, останавливается.

Платформа «Заводская». В эти часы здесь выходят почти все пассажиры — рабочие одного из больших московских заводов.

Пассажиры сплошным потоком идут к переходному мосту. Позади Аси, прижатые к ней толпой, двигаются Сева, Генка и Толик. Тройка парней догнала Асю.

— Зиночка? — спрашивает Генка у Севы так, чтобы девушка его слышала.

— Тамара, — неуверенно заявляет Сева.

— Нина, — говорит Генка.

Ася прыснула.

— А табелек снимает в инструментальном, — продолжает Генка.

— Центральная бухгалтерия, — говорит Сева.

— Рубите голову, она из лаборатории, — категорически решает Генка, — таких серьезных держат только там.

— А где держат таких трепачей? — с улыбкой обернулась Ася.

— В штамповке, — расплывается Генка, и они вместе с Севой подходят к Асе с двух сторон.

— Дашенька? — спрашивает Генка.

Ася, смеясь, качает головой.

— Маша?.. — говорит Сева.

— Шарик, — смеется Ася и убегает от ребят.

Сева и Генка подошли к Толику.

— Откуда девчонка? — спрашивает Генка у Толика.

— Почему никогда не видели? — спрашивает Сева.

Толик смотрит вслед удаляющейся Асе.

— Приехала поступать на завод, — говорит Толик.

Ребята видят, как Ася вошла в здание заводоуправления.

Генка развел руками.

— Толик, ты меня подавляешь своей проницательностью.

— У нее в тетради лежит аттестат.

— Мда… — Генка многозначительно покачал головой. — Экстрасенс!

В коридоре у отдела кадров стоят Ася и ее подруга — чертежница Инна. Худенькая, в темном халате с нарукавниками, с модной прической, Инна торопливо дает Асе последние наставления:

— У нас в отделе мест нету. Соглашайся на любую работу. Зацепишься, потом видно будет. Аттестат взяла?

Ася полезла в тетрадку.

— Ладно, — махнула рукой Инна. — Справку с местожительства принесла?

— Здесь.

— Если начальник примет — улыбайся. А если баба — держись построже. Это я тебе точно говорю. Из опыта. Иди. Не бойся.

— Богданова Анастасия Федоровна… — разглядывая документы, произносит пожилой мужчина с двумя рядами орденских планок. — Настя, значит? — спрашивает он.

Ася улыбнулась:

— Ася.

— Что же с тобой делать? — посмотрев на нее, говорит начальник отдела кадров. — Специальности нет…

— Нет, — снова улыбнулась Ася.

— Да… — протянул начальник. — Ничего не умеешь. А без специальности — что тебе предложить… Разнорабочей пойдешь?

— Нет, — опять улыбнулась Ася.

Начальник удивленно посмотрел на нее.

— Чего улыбаешься? Без специальности разве что на мое место, да и то возраст надо иметь, кое-что в жизни повидать.

— Я ученицей хочу, к станку, специальность получить, — говорит Ася.

Начальник взял Асино заявление, пишет резолюцию.

— Что вы пишете? — встревожилась Ася.

— Пойдешь разнорабочей.

— Не пишите, не пойду.

— Иди-иди. Месячишко поработаешь, к заводу привыкнешь, там поглядим, что с тобой делать.

Ася улыбнулась.

Начальник протянул ей заявление, тоже улыбнулся, но, быстро спрятав улыбку, сказал строго:

— А эти свои улыбки ты брось!

Ася снова улыбнулась.

— Спасибо.

По проходу инструментального цеха едет электрокар. На передней площадке стоит Тоня — симпатичная толстушка с головой, обвязанной платком. Позади на ящиках с деталями сидит Ася. Она с интересом оглядывает цех, станки, людей. Электрокар сворачивает в узкий проход, останавливается возле станка, на котором работает Павел. Он в белом рабочем халате, длинные русые волосы зажаты плексигласовым держателем. Не останавливая станка, он переставил ящик с деталями ближе к электрокару.

— Сами считайте, — сказал Павел.

Девушки перекладывают готовые детали в ящик, стоящий в электрокаре, считают их.

Павел посмотрел на Асю. Тоня заметила взгляд Павла, понимающе усмехнулась.

Павел отвернулся к станку, снова принялся за работу. Ася с интересом наблюдает за его ловкими, экономными движениями, за стремительно вращающейся деталью, от которой бесконечной спиралью отделяется синеющая на глазах стружка.

Павел снова взглянул на Асю, пристально посмотрел ей в глаза. Ася не выдержала взгляда, отвернулась.

Тоня встала на площадку, и электрокар тронулся.

Тоня обернулась к Асе:

— Ну, как тебе наш Павел? — Она испытующе посмотрела на Асю. Ася смутилась.

— Ничего… Симпатичный…

— Первый парень в цеху.

Тоня оглянулась. Павел подмигнул ей.

Штамповочный цех. У большого пресса стоит Сева. Ритмично поднимается и опускается штамп. Механизм выкатывает на транспортер готовые детали. У соседнего пресса работает высокая, на редкость стройная девушка в комбинезоне.

Голос Севы за кадром:

— В четыре кончается смена. В пять — бассейн. Половина седьмого надо быть в институте. Через неделю зачеты. О какой личной жизни может быть речь? Девятнадцать лет, а еще, стыдно сказать, ни разу по-настоящему не влюбился. То есть влюбляюсь я часто, но все это несерьезно. Вот сейчас, например, какая-то девчонка из электрички не выходит из головы. А что в ней такого? Обыкновенная подмосковная девчонка.

К Севе подошел Генка.

— Пригласи ее в театр, — говорит Генка.

— Кого? — удивился Сева.

— Катю, — Генка кивнул на девушку в комбинезоне. — У меня два билета в Театр Маяковского. На завтра. Ты погляди на нее. Самая интересная девушка в цехе. Высокая стройная блондинка, хороша собой, неглупа, к тому же неравнодушна к тебе. Два с полтиной, и билеты твои.

Сева взглянул на Катю. Катя заметила его взгляд, улыбнулась.

— Я бы пошел, — говорит Сева, — но завтра у брата день рождения.

Генка укоризненно покачал головой и подошел к Толику.

Утренняя электричка. Яркое солнце бьет в окна. Сева, Генка и Толик переходят из вагона в вагон. Сева оглянулся, увидел, что Генка застрял в тамбуре возле какой-то девушки. Он подтолкнул Толика.

— Генка зацепился…

Толик обернулся, увидел через дверь Генку, который оживленно, размахивая руками, что-то говорит смущающейся девушке. Толик пошел дальше. Сева двинулся за ним.

В вагоне идет обычная жизнь утренней электрички. До Севы и Толика доносятся обрывки разговоров.

— В кино сто лет не была, — слышится звонкий девичий голосок. — На работе ношусь как угорелая. Лелька в отпуске, Наташка рожает, Мирка замуж выскочила. Хоть вешайся, — смеется девушка.

За стеклом мелькают дачные постройки, церквушка, шоссе, по которому проносятся грузовики.

— Мужик, он и есть мужик, — слышится старушечий голос. — Я своего другой раз за ноги домой волокла, а сорок лет душа в душу прожили, царство ему небесное.

— Слыхал? — усмехнулся Сева.

Толик кивнул головой.

Ребята остановились, поджидая Генку.

— Старик небось как на свадьбе напился, так всю жизнь не просыхал, — смеется Сева, разглядывая скуластую старуху в аккуратно повязанном белом платочке, в черном плюшевом жакете.

И вдруг за спиной старухи он замечает Асю, сидящую у окна. Ася смотрит в окно, и Сева видит только краешек лица. Он всматривается, еще сомневаясь, она ли это. Ася почувствовала Севин взгляд, посмотрела на него и, узнав, смущенно улыбаясь, отвернулась.

К ребятам подошел Генка.

— Запомните телефон — 249-17-66, — говорит Генка. — 249-17-66. Зовут Валей. Первый разряд по гимнастике. Увлекается живописью, поступает на физический факультет. Запомнили — 249-17-66. Запоминается моментально. 249 — это ясно. Потом единица, пятая цифра на две меньше третьей и напоследок две шестерки.

Сева смотрит на Асю. Ася сидит повернувшись к окну.

Генка подтолкнул Севу:

— Пошли.

Ребята прошли в тамбур. Сева задержался в дверях, снова посмотрел на Асю. Ася мельком взглянула на него и чуть заметно улыбнулась.

Штамповочный цех. Во время обеденного перерыва ребята облепили только что распахнутое настежь огромное окно. Все уселись на подоконнике. А напротив, этажом ниже, в таком же окне инструментального цеха сидят девушки. Через пролет заводского двора летят шутки и смех.

— Штамповка, вы бы хоть окна помыли! — кричит Тоня.

— А ты бы пришла, помогла! — кричит Генка.

А Сева увидел в другом окне Асю. Освещенная ярким весенним солнцем, она разговаривает с Павлом. Павел что-то говорит ей, Ася внимательно слушает, отрицательно качает головой, смеется…

А разговор из окна в окно продолжается.

— Вы бы своих девчонок заставили! — кричит Тоня.

— Свои надоели! — кричит Генка.

Стоящая рядом Катя шутя потянула его за волосы, стащив с подоконника.

Девушки на окне инструментального цеха дружно засмеялись.

Большой читальный зал заводского Дворца культуры. Ранний вечер. Еще светло, но над столами горят лампы. Сева сидит, обложившись книгами. Он записывает что-то в тетрадь, откладывает ручку, распрямляет затекшую спину. В другой стороне зала занимается Катя. Сева смотрит на нее.

Голос за кадром:

— Есть, наверно, такие вещи, которым нельзя научиться. Например, как подойти к девушке и познакомиться с ней. Или как сказать Кате, что она мне… в общем-то нравится? Да нет, ерунда! Если бы я любил ее, я бы, наверно, не раздумывал. Черт знает что. Лезет в голову всякая чепуха…

Сева взял ручку и повернул страницу учебника.

К а т я поднялась со своего места и с книгами идет по залу. Она подошла к Севе, наклонилась.

— Пойдем в кино? И Толика захватим.

Сева задумался, взглянул на Катю и решительно сказал:

— Надо заниматься.

— Зубри, — сказала Катя и пошла дальше по залу.

Сева видит, как она подошла к Толику, что-то ему сказала. Толик собрал книжки, поднялся, и они вместе вышли из зала.

Парк. Сидят на скамейках те, кто постарше. Танцуют на открытой веранде те, кто помоложе. Медленно вращается огромное «колесо обозрения». Заполнены людьми аллеи. Играет в раковине духовой оркестр. На длинных белых скамейках слушают музыку любители.

Сева и Генка идут по центральной аллее, мимо стендов с фотографиями передовиков производства.

— Я из кожи лезу, чтобы устроить твое счастье, — шумит Генка. — Катя делает первый шаг, а ты?! Ладно. Телефон Валечки запомнил?

— Валечки?

— Ну в электричке. Светленькая.

— Помню. 249, единица, потом что-то еще и две шестерки.

— Что после единицы?

Сева заметил Павла, покупающего папиросы.

— Не то больше чего-то, не то меньше.

Павел сунул папиросы в карман и пошел к длинному деревянному зданию с надписью «Биллиардный зал».

— Такой запоминающийся номер — и забыл, — сокрушается Генка.

Сева смотрит вслед Павлу.

Биллиардный зал. Два ряда столов, над которыми висят прямоугольные светильники, освещающие зеленое сукно биллиардов. Немногочисленные зрители в полутьме у стен. Игроки, серьезные и сосредоточенные, без пиджаков, почти все курят. Стук шаров. Негромкие голоса.

— Тринадцатого дуплетом к себе в серединку.

— У вас в пятерке своя…

Между столами ходит старичок-маркер. Небольшого роста, в черном, запачканном мелом пиджаке, он хозяйски поглядывает за игроками. Сухое, жилистое лицо, маленькие равнодушные глазки…

Входит Павел. Здоровается с игроками, подходит к маркеру.

— Добрый вечер, Прокопьич. Организуй столик.

В биллиардную вошли Сева и Генка.

Павел снимает пиджак, выбирает кий, смотрит, как маркер укладывает пирамидку. Павел смотрит на Севу и Генку.

— Сыграем? — предлагает он.

Сева подошел к пирамиде, выбрал кий. Павел подошел к Севе.

— Только я, парень, впустую не играю.

— То есть, как — впустую?

Павел снисходительно посмотрел на Севу.

— На интерес. По рублику, по трешке.

— Хорошо, — недовольно сказал Сева.

— Не понял, — переспросил Павел. — По рублику или по трешке?

— По пятерке! — Сева вызывающе посмотрел на Павла.

Павел насмешливо посмотрел на Севу, подошел к столу и разбил пирамидку.

У полочки с шарами Павел подсчитывает свои очки. Рядом Сева. Он разгорячен, ворот рубашки расстегнут, рукава закатаны.

— Пятьдесят шесть. Шестьдесят четыре. Семьдесят два, — говорит Павел. — Еще партию?

— Хватит, — говорит Генка и отбирает у Севы кий.

Павел иронически смотрит на Севу.

— Ладно, для первого раза заплати Прокопьичу и гуляй.

Павел накинул на плечи пиджак. Сева положил пятерку на биллиард.

Павел с усмешкой посмотрел на Севу.

— С детей не беру. Бог не велит.

Сева повернулся к Генке:

— Пошли.

Сева, надевая пиджак, пошел к выходу.

Павел посмотрел вслед ребятам, взял деньги, пошел за ними.

Кафе в парке. Стеклянный павильон. Разноцветные светильники над каждым столиком. За стеклом — вечерний парк с бесконечными огоньками фонарей. За одним из столиков сидят Сева, Генка и Павел.

— Вы еще молодые. А мне двадцать семь стукнуло. Не хухры-мухры, — задумчиво говорит Павел.

Он взглянул на Севу.

— Тебе скучно бывает?

— Случается. А в общем-то скучать некогда.

— Тогда нам друг дружку не понять. Я с тринадцати лет сам себе хозяин. Отец у меня в Юхнове живет. Домишко свой, сад, конечно. Хозяин… — Павел засмеялся. — Ушел я от него в ремесленное… Зарабатываю, сколько старику и не снилось. А вот как вечер придет, куда деваться — не знаю. Вот ты не одобряешь, что я на деньги играю. Думаешь, нужны мне деньги?! Своих хватает. Мне интерес нужен. Азарт, понимаешь?!

— Лично у тебя, — смеется Генка, — выход один. Жениться.

— Не к спеху… Ладно, — поднялся Павел. — Убили вечерок, и на том спасибо.

Сева и Генка через стекло смотрят на Павла, остановившегося возле Славки и Инны.

— Убили вечерок… — негромко говорит Сева. — Кисло ему…

— Разговоры… — усмехнулся Генка.

Парикмахерская. В креслах, стоящих рядом, сидят Ася и Инна. Над Инкиной головой молча колдует худощавый мастер в очках. Он сосет потухшую папиросу, поглядывая на Инну в зеркало. Парикмахер, стригущий Асю, молод и элегантен. По законам современной моды он подрезает ей волосы бритвой.

— Еще уберем? — спрашивает мастер у Аси.

Ася неуверенно посмотрела на себя в зеркало, разглядывая непривычную прическу, и спросила:

— Инка, как?

Инна критически оглядела Асину прическу и сказала:

— Гоша, слева немножко…

Мастер взмахнул бритвой и снова принялся за дело.

В зеркале через окно видна улица. Идут прохожие, пробегают машины. Возле парикмахерской остановился мотоцикл. Молодой толстячок в берете и кожаной курточке с вязаным воротничком слез с мотоцикла, подошел к окну.

Ася в зеркале увидела его, шепнула Инне:

— Твой Славка приехал.

— Вижу, — откликнулась Инна.

В зеркале видно, как толстячок за окном, подняв руку, показывает на часы. Инна обернулась к окну, успокаивающе махнула ему рукой. Славка отошел к мотоциклу, закурил.

Одобрительно разглядывая Асю в зеркале, Гоша негромко спрашивает:

— Вы с Инночкой вместе работаете?

— Ага… — улыбнулась Ася.

Гоша склонился еще ниже.

— У вас чудесная улыбка. Очень к лицу.

Ася нахмурилась.

— Вы тоже в отделе главного конструктора? — спрашивает Гоша.

— Нет, я в цеху.

— Кем, если не секрет?

Ася насмешливо посмотрела на Гошу.

— Уборщицей.

Инна скорчила недовольную гримасу.

Гоша снисходительно взглянул на Асю и снял простыню.

— Прошу. — И Гоша направился к кассе.

Из парикмахерской выходят Ася и Инна. Инна подвела Асю к Славке.

Ася улыбнулась.

Славка расплылся.

— Кино… — восторженно говорит он. — По коням!

Девушки садятся позади Славки, и мотоцикл с урчанием срывается с места.

Заводское молодежное кафе. Сюда пришли ребята и девушки с завода, с соседних предприятий и учреждений, живущая поблизости молодежь. В кафе дежурят заводские комсомолки. В белых передничках, в наколках, они исполняют обязанности официанток.

В кафе тихо. Возле одного из столиков молодой паренек в курточке и клетчатой рубашке читает стихи. Он читает увлеченно, с азартом, скандируя ритмы, сообщая экспрессию каждой строке.

За одним из столиков — Слава, Инна, Ася. Ася слушает стихи, чуть склонив голову, прикусив губу. На эстраде, в углу, сидит компания заводских ребят. Здесь Сева, Генка, Толик. У самой эстрады среди девушек — Катя. В кафе входят Павел с Тоней. Тоня в черном нарядном платье, с крупными бусами на шее. Павел в спортивном костюме, из-под которого виден полосатый свитер.

Павел оглядел кафе и заметил Асю. Смотрит на нее. Новая прическа, пестрое платьице. Такой он видит ее впервые. Ася не замечает Павла, она слушает поэта доверчиво и удивленно.

Поэт кончил читать стихи, и все дружно захлопали.

Тоня заметила, что Павел смотрит на Асю.

— Она хорошенькая, — с вызовом говорит Тоня.

Павел по-прежнему смотрит на Асю.

— Зелен виноград, Павлик, — говорит Тоня. — С такими не гуляют, на таких женятся.

Павел усмехнулся.

— Поехали ко мне, — говорит Тоня.

— Я, пожалуй, останусь.

— Как хочешь. Я пошла… — Тоня направилась к выходу.

— Погоди, — окликнул ее Павел. — Я тебя до троллейбуса провожу.

Из шума возникает танцевальная мелодия. Это — импровизированный ансамбль, где Сева играет на банджо, Генка — на губной гармошке, а Толик — на аккордеоне. Одна за другой поднимаются пары, идут танцевать. Славка лениво поднялся и, не глядя на Инну, повел ее танцевать.

Сева, продолжая играть, смотрит на Асю.

За кадром возникает его голос:

— Изменился Шарик. Я не поклонник модных причесок, но ничего не скажешь — ей идет.

Сева положил банджо и, пробираясь среди танцующих, направился к Асе.

— Здравствуйте. — Он неловко поклонился, приглашая ее танцевать.

— Здравствуйте, — Ася встала и пошла за ним.

Генка локтем подтолкнул Толика, показал на Севу, танцующего с Асей. Толик кивнул головой.

Сева и Ася в толпе танцующих.

— Вы всегда втроем, — говорит Ася.

— Вместе школу кончали, вместе на завод пришли.

— И девушка с вами ходит, вон та. — Ася кивнула в сторону Кати.

— Катя. А я вас в электричке видел. Помните?

— Да.

Оркестр смолк.

Ася пошла к своему столику. Сева поднялся на эстраду.

— Ну, как же зовут Шарика? — спрашивает Генка.

— Как зовут? — растерялся Сева. — Я… забыл спросить.

Улица возле кафе. Падают крупные капли предгрозового дождя. У газетной витрины напротив кафе, подняв воротник плаща, стоит Павел. Он один. Выходят последние посетители. Ася прощается с Инной, и Слава увозит Инну на мотоцикле. Ася пошла по улице. Павел двинулся вслед за ней. Из кафе вышли Сева, Генка и Толик. Павел приблизился к Асе, пошел рядом. Ася улыбнулась. Следом идут трое ребят. Севка бренчит на банджо. Тихо подсвистывают ему Толик и Генка.

Ася поскользнулась. Павел поддержал ее, взял под руку. Ася освободила руку. Так они молча идут дальше. Ребята двигаются поодаль. Севка бренчит на банджо. Толик и Генка насвистывают какую-то песенку.

— Загулялась. Одной не страшно? — спрашивает Павел.

— Нет, — говорит Ася.

— А то провожу.

— Меня провожать не надо.

— Почему?

— Живу далеко, — отрезала Ася.

Павел засмеялся.

— Сделаем, будет близко.

Павел вышел на середину улицы, поднял руку и, остановив появившееся из-за угла такси, заговорил с шофером. Ася пошла вперед.

Ребята засвистели громче. Павел оглянулся на ребят, кивнул им, сел в такси рядом с шофером. Разбрасывая брызги, машина тронулась.

Ребята пошли быстрее. Машина остановилась. Павел вылез и подошел к Асе.

— Садись, отвезу.

— Нет.

— Боишься?

— Чего бояться. Я одна ночью со станции хожу.

— Боишься.

Ася, поколебавшись, открыла дверцу, села в машину. Павел сел рядом.

Ребята проводили взглядом машину.

— Вот так из-под самого носа увозят в такси твое хрупкое счастье, — философски изрекает Генка. — Переживем? — спрашивает он у Севы.

— Переживем. — Сева взял аккорд на банджо, и ребята, посвистывая, пошли по улице.

Голос за кадром:

— Все. Был Шарик — нет Шарика. Не хочу больше думать о ней, об этом Павле. Ведь, кажется, все ясно. Мне давно нравится Катя. И, судя по всему, я ей тоже не безразличен.

Сева повернулся к Генке.

— Два билета в Театр Вахтангова достанешь?

Генка с любопытством взглянул на Севу, кивнул. Посвистывая, ребята пошли дальше.

По мокрому шоссе бежит такси. Крупные капли падают на ветровое стекло машины.

— Так и будем в молчанку играть? — смеясь, спрашивает Павел.

Ася молчит. Павел протянул Асе плитку шоколада.

— Вы… всех… шоколадом угощаете? — спрашивает Ася.

— Не всех. Кому шоколад, а кому и леденцы, — сказал Павел.

Ася засмеялась, развернула шоколад.

— После работы не успеваю оглянуться, тебя и след простыл, — говорит Павел.

— На поезд тороплюсь.

— Каждый день на электричке, надоело небось?

— Привыкла. Мне даже нравится.

— Вечером возвращаешься… не верю, что не страшно.

— Иногда боязно, — призналась Ася.

Они помолчали.

— Погодка не дай бог, — говорит Павел.

Машина идет мимо поселка. Огни в окнах. Покачиваются на столбах фонари. На мокром асфальте остается отчетливый след от колес.

— А я люблю, когда дождь, — говорит Ася. — Босиком по лужам люблю бегать. Только теперь нельзя. Выросла.

— Это тебе только кажется, — говорит Павел, — маленькая еще.

— Сегодня хороший вечер. И мне все нравится. Мне сегодня почему-то все нравится. И как стихи читали. И вот что на такси домой еду. А вы меня провожаете… И на заводе мне нравится. Получу специальность. Поступлю на вечерний. Буду инженером.

— Все поначалу так говорят, — улыбнулся Павел, взяв Асю за руку.

Ася спокойно убрала руку.

— Если я что решила — так и будет, — говорит она.

— Маленькая… — Павел притягивает Асю к себе, пытается поцеловать.

На пустынном шоссе резко, со скрипом тормозит такси. Открывается дверца, и из машины выскакивает Ася, быстро идет, утопая по щиколотку в лужах. Ее догоняет Павел.

— Садись в машину.

Ася, не отвечая, продолжает идти.

— Сказал, больше не трону, значит, не трону.

Ася молча идет дальше.

— Ты что, рехнулась? Тут еще километров двадцать.

Ася гневно обернулась на Павла, пошла быстрее. Дождь падает на ее лицо, на волосы, на ресницы…

Павел вернулся к такси, сел рядом с шофером, машина догнала Асю. Павел выскочил, подбежал к ней.

— Садись. Он тебя довезет.

— Не поеду, — решительно отказывается Ася.

— Одна поедешь. — Павел протянул шоферу деньги. — Отвези ее.

Он поднял воротник плаща и зашагал назад, к городу. Где-то далеко прошумела электричка.

Размеренно пощелкивают «дворники», очищая ветровое стекло. Ася сбросила мокрые туфли и забралась с ногами на сиденье.

— Мы далеко отъехали? — спрашивает она у шофера.

— Километров двенадцать.

В луче света пустынное шоссе.

— Вернемся, — неожиданно говорит Ася, торопливо надевая мокрые туфли.

Засунув руки глубоко в карманы плаща, быстро шагает Павел. Машина догоняет его, останавливается рядом.

— Садитесь, — не глядя на Павла, говорит Ася.

Павел, усмехнувшись, садится в такси.

— С вами не соскучишься, — мрачновато говорит шофер и разворачивает машину.

Перестал идти дождь. Машина, подпрыгивая, пробирается по мокрой улице поселка, в котором живет Ася. Возле сруба, загораживающего проезжую часть, машина останавливается. Ася раскрыла сумочку, достала деньги, протянула шоферу.

— Вот… Отвезите его.

— Спрячь деньги, — сердито говорит Павел.

Ася положила деньги на сиденье и, открыв дверцу, выскочила из машины. Шофер засмеялся.

— Забери деньги, слышишь! — крикнул Павел.

Ася насмешливо посмотрела на него и, хлопнув дверцей, пошла по улице.

Шофер, посмеиваясь, вылез из кабины, стал протирать тряпкой ветровое стекло.

Павел взял деньги, оставленные Асей.

— Я сейчас, — бросил он шоферу и быстро пошел в гору вслед за Асей, с трудом взбираясь по скользкой глинистой дорожке.

Навстречу Асе выскочил Шарик. Он радостно прыгает вокруг нее, пачкает лапами плащик, крутится у ног. Ася бежит еще быстрее, Шарик, обгоняя ее, довольно повизгивает.

Ася поднимается на пригорок, открывает калитку и вместе с Шариком заходит во двор.

Павел останавливается у калитки. На террасе, пристроенной к дому, загорелся свет. Щелкнул ключ в замке — Ася закрыла за собой дверь. Она сбросила пальто, повесила его на вешалку, скинула туфли. Свет на терраске погас. Чуть скрипнула калитка, к Павлу подбежал Шарик, обнюхал его ноги…

Загорелся свет в крайнем окне. Павел заглянул в него.

Асина комната невелика. Шкаф с зеркалом, узенькая кровать и столик, на котором рядом со школьными учебниками и книгами круглое зеркальце, незамысловатая косметика. Ася подошла к столику и села у зеркала. Она внимательно рассматривает свою прическу, поправляет сбившуюся прядь. Она еще не привыкла к своему новому виду. Возле зеркала покачивает головой случайно задетая Асей гипсовая фигурка китайского божка. Ася посмотрела на него, остановила головку. Она взяла оставшийся кусочек шоколада и, думая о чем-то своем, положила в рот. Встала, подошла к постели и стала снимать чулок. Внезапно повернувшись к окну, она вскрикивает:

— Ой!

Павел отскочил от окна, сунул зажатые в руке деньги в карман и быстро вышел из палисадника.

Ася подбежала к окну и задернула занавеску.

Воскресенье. В столовой у телевизора сидят Ася и бабушка Шура. Старухе за семьдесят. Подавшись вперед, недвижным взглядом смотрит она на экран телевизора, механически перебирая спицы. Подперев голову, у стола пристроилась Ася. Показывают отрывки из балета «Спящая красавица».

Бабушка Шура, не отрывая взгляда от экрана, спрашивает у Аси:

— Не разберу, это кто же будет?

— Принцесса, — очень громко говорит Ася.

— Принцесса… ну да, ну да…

Бабушка Шура не слышит музыки, она следит только за изображением, а Ася хотя и смотрит на экран, но думает о чем-то своем.

На террасе отец Аси перекладывает доски на потолке, обухом топора подгоняя их друг к другу. Асина мать со стремянки подает ему доски. С улицы доносится шум, и мать, бросив доску, выбегает на крыльцо.

Возле сруба вокруг мотоцикла толпятся женщины и ребятишки. Двое парней отчитывают Славку. Прислонившись к срубу, причитает полногрудая женщина в платке, в галошах на босу ногу.

— Чего там? — доносится голос Асиного отца.

Мать вернулась на террасу.

— Не разберу. Шумят чего-то.

— А чего это они все пляшут да пляшут? — спрашивает бабушка.

— Балет, бабушка, — отвечает Ася.

— Ну да… А вчера все больше говорили… до самой ночи одни разговоры…

На террасу входит Павел. В руках у него мертвый гусь. Он вытирает ноги о половик, спрашивает:

— Асю можно видеть?

— Ася! — кричит мать, разглядывая гуся.

Ася выбежала на террасу, увидела Павла, остановилась в дверях. Павел поднял гуся за шею.

— Выскочил, дурак… и под колесо… Мы и не заметили.

— Демидовых, что ли? — спрашивает отец.

— Ихний, — уверенно говорит мать, — крыло в чернилах.

Павел положил гуся на табуретку.

— Пятерку заплатил… Возьмите. Мне он ни к чему…

— Проходите в дом, — приглашает мать, беря гуся.

Ася молча уходит в комнату.

Павел еще раз вытер ноги, пошел за Асей в комнату.

Ася остановилась у стола, смотрит на экран телевизора. Павел подошел к ней, стал рядом.

— Зачем пришли? — глядя на экран, спрашивает Ася. — Уходите.

— А это кто ж такой, без штанов прыгает? — спрашивает бабушка Шура.

Ася посмотрела на экран.

— Принц, бабушка.

— Принц, ну да… ну да…

Павел приблизился к Асе, негромко сказал:

— Я вчера… обидел тебя. Извини.

Ася молчит.

— А принц… ничего из себя, — говорит бабушка.

— Уходите. — Ася повернулась к Павлу.

Павел восхищенно смотрит на Асю.

— Гонишь? Ну что ж, может, и заслужил. — Павел положил на стол деньги, вышел из комнаты.

Ася на мгновение застыла. Посмотрела на деньги. Взяла их и побежала вслед за Павлом. Выбежала на террасу, где мать на безмене взвешивает гуся, бросилась к двери.

Ася выбежала в палисадник. Павел садится на заднее сиденье мотоцикла, окруженного ребятишками. Славик дал газ, и они рванулись вперед. Ася остановилась в калитке. К ней подошла мать.

— Это кто ж такой будет?

— Павел. Со мной в цеху работает, — сердито говорит Ася, глядя на руку, в которой зажаты деньги, оставленные Павлом.

У подъезда Театра Вахтангова прохаживается Сева. Нарядная летняя толпа. Голос за кадром:

— Сейчас придет Катя… Нет!.. Надо сказать правду. Не обижайся, Катенька, я… влюбился. Влюбился в девушку из электрички. Имени ее не знаю, но вот… не выходит у меня из головы.

У Севы спрашивают лишний билетик, в подъезд проходят зрители. У афишной доски стоят двое молодых людей — юноша и девушка. Они о чем-то разговаривают. Мимо Севы проходит молодая пара. Сева провожает их взглядом.

Через улицу к Севе идет Катя.

К а т я поздоровалась с Севой.

— Севка, я тебя подвела. Я тебя страшно подвела. Я не могу идти в театр. Тут такие события. Тебе Толик сказал?

— Нет… — встревожился Сева. — А что он должен был сказать?

— Нет, как раз он не должен был говорить, но вы ведь друзья?

— Друзья, — насторожился Сева.

— Севка, поздравь меня. Я выхожу замуж. Так неожиданно! Он все время молчал. Я думала, он меня не замечает.

— Кто? — не понимает Сева.

— Толик. Он сделал мне предложение, и мы сегодня идем к его родителям, в воскресенье — в загс, а на той неделе свадьба.

— Поздравляю, — с трудом выдавил из себя Сева и растерянно улыбнулся.

Дежурный продовольственный магазин. В этот вечерний час в магазине почти никого нет. Продавцы собрались за одним из прилавков и о чем-то беседуют. Ася подходит к окошечку кассы. Кассирша отложила книжку.

— Полкило сахара, двести граммов масла и… «мишек» — сто граммов.

Кассирша выбила чеки. Ася взяла сдачу, прячет деньги в сумочку.

— Полкило сахара, — слышит она знакомый голос, — двести граммов масла и сто граммов «мишек»…

Ася обернулась и, встретив лукавый взгляд Павла, с трудом удержала улыбку.

Пожилая кассирша поправила очки и снова принялась за чтение.

— Полкило сахара, — говорит Ася продавцу.

— Полкило сахара, — слышит она, укладывая в сумку пакет сахара.

— Двести граммов масла, — говорит она у другого прилавка.

— Двести граммов масла, — как эхо повторяет голос Павла.

И опять, уже в кондитерском отделе:

— Сто граммов «мишек».

— Вам «на севере» или «в лесу»? — спрашивает продавщица.

— «На севере», — говорит Ася.

— А мне «в лесу», — смеется Павел.

Ася рассмеялась и пошла к выходу. Павел догнал ее у дверей магазина.

— Здравствуй.

— Здравствуйте. Мы виделись, — пожала плечами Ася.

Они вышли из магазина на улицу.

— До свидания, — сказала Ася.

— До свидания, — попрощался Павел.

И они пошли в разные стороны.

Вечерняя улица. От дождя Ася прячется под арку нового дома. Рядом будка телефона-автомата. В арку вошли Генка и Сева. Сева вошел в будку, опустил монету, набрал номер.

— Катюша… Мы с Генкой… Ну да, застряли в городе. Поезда отменили. Дождь льет… Мы к вам.

Генка заметил Асю. Сева повесил трубку, вышел из будки. Генка кивнул головой в сторону Аси.

— Позвать ее, что ли? — неуверенно сказал Сева.

— Позови, — Генка насмешливо посмотрел на Севу.

— Позови ты, — тихо говорит Сева.

Генка плутовато посмотрел на Севу.

— Лучше — ты. — Генка вошел в подъезд.

Сева подошел к Асе.

— Мы ведь вообще-то… почти знакомы, — преодолевая смущение, сказал он. — Вы промокли. Пойдемте. Тут на пятом этаже… Катя живет…

— Нет, — твердо говорит Ася.

— Почему?

Ася пожала плечами.

— Я понимаю, — говорит Сева. — Мы совсем не знакомы. Но мы виделись… в электричке… в кафе. Даже танцевали. Помните?

Ася кивнула и выбежала из-под арки. Сева растерянно поглядел ей вслед. Под арку вбегает Катя.

— Ушла? — спрашивает она у Севы.

Сева растерянно улыбнулся.

— Эх ты!

К а т я на улице догнала Асю.

— Девушка, — окликает она ее.

Ася остановилась.

— Пойдемте ко мне, быстренько.

— Нет, не пойду…

— Быстренько. Ну?! Хочешь, чтобы я простудилась?

Ася смотрит на Катю.

— Мы же не знакомы… даже… — растерянно говорит Ася.

— Так познакомимся, — Катя протягивает ей руку. — Катя.

— Ася, — неожиданно для себя произносит Ася, пожимая ей руку.

Светлая, обложенная кафелем ванная. У зеркала причесывается Ася.

Из-за дверей доносится голос Кати:

— Мальчики, кормить нечем. Толькины родственники съели все подчистую.

— Катя, — кричит Ася через двери ванной, — у меня есть масло и колбаса. Возьмите в сумке.

— Ай да Шарик! — слышится ликующий голос Генки. — Ого! Тут еще кое-что есть.

— И конфеты берите! — смеясь, кричит Ася.

За столом в почти не обставленной, полупустой комнате, на стенах которой еще сохранились со свадьбы шуточные плакаты и рисунки, сидят Сева, Генка, Толик и Ася. Севка играет на банджо, Толик — на аккордеоне, Генка — на губной гармошке. Сева поглядывает на Асю. Генка подмигивает Толику. Входит Катя.

— Толик, можно тебя на минуту?

Толик поставил аккордеон, вышел с Катей в коридор и тут же вернулся.

— Генка, на минутку.

Генка, продолжая играть на губной гармошке, выходит в коридор.

Коридор. Катя прикрыла дверь в комнату.

— Возьмите шахматы и идите на кухню.

— Почему? — удивляется Толик.

— Дайте им поговорить. Севка мечтал ее увидеть, а вы… Ну!

Генка направился к двери.

— Кто сказал, что она должна принадлежать ему?!

— Я сказала! — Катя оттащила Генку от двери. — И вообще, ты почему внушал Севке, что я в него влюблена?

— Я? — удивился Генка. — Наоборот! Я его разубеждал, доказывал ему, что ты ему не пара и что вообще в тебе нет ничего, кроме модельной фигуры.

— Ах, ты обо мне еще и гадости говорил? — смеется Катя.

Комната. Сева тихонько играет на банджо. Ася молча слушает. Сева посмотрел на Асю, положил банджо, отошел к окну.

Через сетку дождя видны освещенные окна дома напротив.

— Люблю смотреть на освещенные окна. Вы видите окно напротив? — спрашивает Сева.

Ася подошла к Севе.

— Рядом с балконом, — говорит Сева, — где занавеска.

— Ага.

— Мне кажется, — говорит Сева, — я точно знаю, что там происходит.

— Даже точно?.. — засмеялась Ася.

— Видите, мужчина ходит, курит, рукой размахивает. Он с женщиной разговаривает.

— Почему с женщиной? — удивляется Ася.

— Не знаю. Мне так кажется.

— Выдумали.

В окне показалась молодая женщина. Она раскрыла окно, облокотилась на подоконник. Ася удивленно посмотрела на Севу, засмеялась.

Сева задумчиво смотрит на Асю.

— А куда все ушли? — смутилась Ася.

— Я сейчас, — встрепенулся Сева и выбежал из комнаты.

Ася взяла в руки банджо, провела пальцами по струнам.

Сева врывается на кухню.

— Ну, знаете, — сердится он, — человек пришел первый раз в дом, и вы бросаете его одного…

— Не шуми, — спокойно говорит Толик. — Видишь, люди делом заняты.

Сева увидел, что Генка прилаживает на стене экран, а Толик заряжает узкопленочный кинопроектор.

— Опять зоопарк будешь показывать?! — поморщился Сева. — Не хочу, надоело!

— Спокойно! — говорит Генка. — Сегодня вы увидите на экране последние новости светской хроники.

На кухне, в темноте, перед экраном сидят Катя, Ася, Сева и Генка. Толик возле аппарата следит за изображением — поправляет рамку, фокус.

На экране Катя и Толик. Они ожесточенно спорят. Толик замахивается на нее зонтиком. Катя хватает ведро с водой, обливает Толика. Генка комментирует изображение:

— Незадолго до свадьбы произошло решительное объяснение жениха и невесты. Вы видите, сколько тепла, любви и нежности излучали молодые в предбрачный период.

На экране Катя и Толик не в состоянии продолжать игру, смеются, стараясь спрятать лица от объектива.

Взрыв смеха.

— Страшная вещь — объектив киноаппарата, — продолжает свой комментарий Генка. — Нашим операторам удалось снять уникальные кадры. Накануне свадьбы невеста отправилась на тайное свидание.

На экране Катя идет по Арбату.

— Невеста решила порвать свои прежние связи. Человек, к которому она шла, ждал ее в назначенном месте.

На экране Сева ждет Катю возле театра. Он необычайно серьезен. Он не знает, что его снимают, всматривается в прохожих.

— Вот черти! — смеется Севка. — Кто снимал?

— Эти разоблачительные кадры сняты в неблагоприятных условиях героическими усилиями нашего творческого коллектива.

Смеется Ася, глядя на Севу.

На экране Катя уходит от Севы. Сева безуспешно пытается продать билеты. Мимо проходит милиционер.

Сева прячет билеты в карман.

Все смеются. А на экране — кадры свадьбы Кати и Толика в молодежном кафе. Жених и невеста встречают гостей. Цветы. Подарки, сложенные на столе. Улыбается Катя. Молча пожимает руки Толик.

— Гостей было видимо-невидимо, — продолжает Генка. — Невеста была ослепительна в своем силоновом платье, и все мужчины завидовали жениху. Еще бы. Высокая, гордая блондинка со стройными ногами…

Сева толкает в бок Генку:

— Ну негодяй!

Все хохочут.

На экране — свадебный стол. Произносятся тосты. Целуются молодые.

Генка продолжает:

— Нас было трое. И каждый из нас мог бы составить счастье этой прекрасной блондинки с незавершенным высшим образованием. Но я слишком много болтал, наш отвергнутый друг слишком долго думал, и гордая блондинка выбрала не лучшего из нас.

Все хохочут. Толик бросается к Генке.

— Ну я тебе сейчас покажу!

К а т я спешит на помощь. Они вдвоем, смеясь, обрушиваются на Генку. Пленка рвется. Все хохочут. Сева зажигает свет. Ася смеется.

Ночная электричка. Сева и Ася сидят в пустом вагоне. Только у двери в тамбур дремлет пожилой мужчина в железнодорожной форме.

— Я уверен, — говорит Сева, — каждый человек о чем-то мечтает. Только у одного мечта — пошел в магазин и купил. А у другого такая — всей жизни не хватит. А еще бывает — человек о чем-то думает, чего-то хочет, а сам этого понять не может.

— Это плохо? — спросила Ася.

— Нет, — говорит Сева. — Значит, человек что-то ищет в себе, ему что-то надо, большое… важное…

Ася и Сева идут мимо сруба, подходят к Асиному дому.

— Когда плывешь кролем, — объясняет Сева, — ноги работают ножницами. Движения резкие, быстрые. Воздух набрал — голова в воду, выдох. А рука…

Ася остановилась.

— Пришли? — спрашивает Сева.

— Да.

Из калитки выбежал Шарик, бросился к Асе, запрыгал, тихонько завизжал.

— До свидания, — говорит Ася, протягивая Севе руку.

Сева пожал ее руку, задержал.

— Ася, — говорит он взволнованно. — Я с первого раза, как только увидел вас тогда, в электричке… и потом… Ася, я все время думаю о вас. Думаю… нет, это не то… Я понял, что я…

Ася вырвала руку.

— Не надо, Сева.

Ася побежала к калитке.

— Шарик, домой! — из-за забора позвала Ася.

Шарик побежал к дому.

Летний вечер. Еще светло. Новый район Москвы невдалеке от завода. Светлые восьмиэтажные корпуса, облицованные керамической плиткой. Широкие полосы витрин просторных магазинов. Кинотеатр с фасадом, выложенным мозаикой. Небольшой зеленый массив парка.

Возле кинотеатра толпятся зрители, ожидающие сеанса, прохожие. Задрав голову, смотрят, как по карнизу пятого этажа дома напротив идет котенок. Он испуган, кажется, вот-вот сорвется. Павел в нарядном светлом костюме, покуривая, наблюдает за котенком.

— Не убьется. Кошки живучие, — говорит полный мужчина в шляпе.

— Это же котенок, — с тревогой возражает маленькая девочка с портфелем.

— А котенок — не кошка? — смеется продавщица, высунувшись из табачного киоска.

Котенок судорожно пытается удержаться на узком карнизе, делает неловкое движение, срывается, но в последнее мгновение цепляется передними лапами за карниз.

— Ой! — вскрикнула девочка с портфелем.

Павел оглянулся. К нему подошла Тоня. Павел удивленно посмотрел на нее.

— Не жди. Ася не придет.

— Где она?

— Уехала домой.

— Опекаешь?

— Оставь Аську.

Павел посмотрел на котенка. Пугливо прижимаясь к стене, котенок смотрит вниз.

— Тонечка, — говорит Павел. — Это касается только меня и ее. И больше никого. Поняла?!

Он бросил папиросу и быстро пошел по улице. Прибавляет шаг, идет, задевая прохожих, бежит…

Платформа «Заводская». Павел по лестнице вбегает на платформу. Платформа пуста. Только на дальней скамейке сидит Ася. Павел подходит к ней.

— Не уехала? — хрипловато спросил Павел.

Ася поднялась, посмотрела на Павла, беспомощно улыбнулась.

— Нет.

— Пошли.

— Куда?

— Идем! — Павел взял Асю под руку.

Комната Инны. Настежь распахнут платяной шкаф. Павел торопливо перебирает на вешалках Инкины платья. Инна растерянно смотрит на стоящую посреди комнаты Асю.

— У тебя было какое-то голубое? — спрашивает Павел.

— Продала.

Павел снял с вешалки платье из тафты и протянул Асе.

— Померяй.

Ася с платьем в руках вышла из комнаты…

Инка опустилась на колени и вытащила из-под тахты несколько пар туфель.

— Это все?

— Все, — неуверенно говорит Инна.

— А черные на гвоздиках, которые Славке нравятся?

— Они совсем новые.

— Давай, давай, — улыбается Павел.

Инна становится на стул и достает со шкафа коробку с туфлями.

Входит Ася. Черное платье ей очень идет. Инна восхищенно разглядывает Асю, поворачивает ее.

— Туфли надень.

Павел ставит на пол туфли на тонких каблуках.

Зал ресторана. Танцующие пары. Ася в модном платье и в туфлях на гвоздиках танцует со Славиком. Толстый одноглазый барабанщик, покачиваясь в такт музыке, подмигивает Асе. Ася смеется и оглядывается на Павла, сидящего за столиком возле Инны.

— Нет, ты погляди на нее, — возбужденно говорит Павел. — Ты погляди на всех, а потом — на нее! Ну с кем, с кем ее сравнишь?! Утонул, Инка, пропадаю, дышать без нее не могу. Ты девчонка. Научи. Что для нее сделать?

— Женись, — хохочет Инка.

— Да разве в этом дело!.. Нет, погляди на нее, погляди какая! Принцесса!

Кончилась музыка. Ася и Славка подошли к столику. Павел вскочил, усадил Асю.

Славка восторженно смотрит на Асю.

— Ты, Павел, в сорочке родился. Друг ты мне, а то бы отбил, честное слово!

Инна ущипнула Славку.

— Думай, чего говоришь.

— Ну, Асенька, чего еще хочешь? — спрашивает Павел. — Говори. Чего ни захочешь — все тебе будет. Чего тебе?

Ася засмеялась, посмотрела на стол, заставленный закусками, фруктами, бутылками с вином и шампанским.

— Леденцов, — смеется Ася.

По Садовому кольцу идет такси. Чуть позади — на мотоцикле Славка везет Инну.

На заднем сиденье в такси Павел и Ася. Ася держит на коленях большую коробку с шоколадными конфетами. Навстречу с воем сирен проносится несколько пожарных машин.

Павел обнимает Асю, притягивает к себе, целует.

— Павлик, — тихо говорит Ася. — Я тебя очень боялась… Я и сейчас боюсь…

— Боишься? — Павел погладил Асину руку.

— Да. О тебе так говорят…

— Тонька?

— И Тоня тоже.

— А ты веришь?

— И верю и не верю.

— Правду говорят. Всякое было, хвастаться нечем. Если бы тебя не встретил… э, да что там говорить, лучше не вспоминать… да и вспоминать нечего — одна мякина, пустота… Если бы ты понимала, что́ ты для меня такое есть… Ты для меня как звездочка ясная… Асенька, маленькая…

Павел притягивает Асю к себе, целует.

Такси, а вслед за ним мотоцикл останавливаются возле подъезда нового дома. Павел помогает Асе выйти из машины.

— Учись, как люди ухаживают, — говорит Инна Славику.

— Подумаешь, наука.

Павел и Ася подошли к ним. Ася переодела туфли, положила в мешочек, протянула Инне.

— А платье завтра принесу.

— Спасибо за вечерок, — говорит Славка.

— Пока, — прощается Павел. Он похлопал по плечу Инну. — Спасибо, мать!

Павел взял под руку Асю, и они пошли к подъезду.

Славка провел рукой по рулю мотоцикла.

— К тебе поедем? — лениво спросил он.

— А куда же?

— Скучно, — вздохнул Славка.

— Это тебе со мной скучно?! — возмутилась Инна.

— Да нет, я так говорю. Абстрактно… Вот мечта была — мотоцикл купить. Два года деньги собирал. Ну и что? Никакой особенной радости.

Инна ударила Славку кулаком в спину.

— А кто говорил — поженимся?!

— Ну поженимся. А что изменится? Ничего не изменится…

Инна взглянула наверх. В окне пятого этажа загорелся свет.

Павел обнимает Асю, гладит ее волосы. Ася прижалась к Павлу, заглядывает в глаза.

— Мне до сих пор не верится, что ты меня любишь, — шепчет Ася.

Павел целует ее.

Ася стоит перед начальником отдела кадров.

— Прошло три месяца, — горячо говорит она. — А меня до сих пор не ставят к станку.

— Не ставят? — улыбается начальник. — Ай-ай-ай…

— А что вы улыбаетесь? Сами сказали — месячишко… Обещали.

— Как фамилия?

— Богданова Ася.

— Цех?

— Инструментальный. — Ася улыбнулась.

— Вот теперь я тебя вспомнил, — засмеялся начальник. — Придется подождать. У вас в цеху ничего подходящего нет. Так что потерпи, Асенька.

Он взял Асино заявление, проглядел его, посмотрел на Асю. Ася улыбнулась.

— Да. Три месяца назад — совсем детский сад была, а теперь ничего не скажешь — рабочий класс.

Начальник пишет резолюцию.

— Что вы пишете?

— В штамповку пойдешь. На прессе работать.

— Я не хочу… в штамповку, — расстроилась Ася.

— Иди, иди. Понравится. Лучший цех завода. Красное знамя держит.

Штамповочный цех. Ася идет вдоль длинного ряда прессов. В цеху шумно, но в этом шуме отчетливо выделяются голоса разных станков, их своеобразный ритм.

— Ася! — слышит она чей-то голос и, обернувшись, видит Севу. Сева подходит к ней.

— Меня перевели к вам в цех, — говорит Ася.

Она оглядела цех.

— Шумно. У вас уши не болят?

— Привык, — засмеялся Сева. — Да и какой шум. Вы послушайте. Слышите — басы. Это вон те большие пресса — тра-та, тра-та, тра-та. Слышите?

Ася прислушалась.

— А вон те — поменьше. У них другой голос — тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та. — Сева усмехнулся. — Тенора. А на той стороне — новые автоматы — та-та-ти-та, та-та-ти-та, та-та-ти-та. Вас, наверно, к ним поставят. Слышите — та-та-ти-та, та-та-ти-та…

Ася засмеялась.

— Придумали.

— А вы послушайте.

Сева очень музыкально напевает какую-то странную мелодию. И постепенно из нестройного шума возникает для Аси отчетливая единая песня цеха.

Ася невольно улыбнулась.

— Слышите, да? — радуется Сева.

— Слышу, — серьезно говорит Ася.

— А пройдет время, и здесь будет тихо, как в читалке, — говорит Сева.

— Почему? — разочарованно спрашивает Ася.

— Потому, что я окончу станкостроительный институт! — важно произнес Сева.

— Ну и что же? — недоумевает Ася.

— Станки должны быть бесшумными, Ася. И тогда я, наверно, с грустью буду вспоминать эту «музыку».

Павел и Ася обедают в заводской столовой.

— Тра-та, тра-та, тра-та, — увлеченно напевает Ася. — Это большие пресса, а которые поменьше — тра-та-та-та, тра-та-та-та. А все вместе… — Ася напевает мелодию, услышанную от Севы.

— Да, шумно у вас, — говорит Павел, отставляя пустую тарелку.

— У нас в цехе, — продолжает Ася, — двадцать семь процентов учатся в школе рабочей молодежи.

— Это здорово, — улыбается Павел, накладывая горчицу.

— Тридцать два процента — в техникумах.

— Молодцы ребята, — одобрительно посмеивается Павел.

— А двадцать два с половиной учатся в институтах.

— А за половину кто идет — девка или парень? — усмехнулся Павел, прожевывая котлету.

— Это так говорится, в процентах, — объясняет Ася. — Одиннадцать человек, понимаешь?

— Понимаю, маленькая, — говорит Павел, ласково погладив Асину руку.

— Ты знаешь, Павлик, я сегодня… домой поеду, — говорит Ася.

— А чего тебе дома делать?

— Заниматься надо. Сева говорит… чтобы год зря не терять…

— Я завтра в вечернюю выхожу. Вот и подзаймешься.

— Сева говорит…

Павел положил вилку.

— Ты бы лучше своему Севе почаще рассказывала, что я тебе говорю.

— А что ты говоришь? — недоуменно спросила Ася.

— А то, чтобы перестал лезть куда не надо! — раздраженно буркнул Павел.

— Павлик, что ты?! Ой, да он же просто… товарищ…

Молодежь штамповочного цеха вышла на субботник по уборке территории завода. На заднем дворе разбирают сваленные в кучи железные прутья, старые моторы, проржавевшие части станков. Лом стаскивают к машинам, грузят в кузова. Севка с Генкой на лебедке волокут чугунную станину какого-то старого станка. Катя, Толик и Ася разбирают один из завалов.

— Смотрите, что я нашла! — кричит Ася, извлекая из кучи хлама старую помятую фанфару. — Трубу!

Подошел Сева.

— Эх вы, знатоки. Фанфара это. Дай сюда.

Сева вытер трубу, продул ее, почистил мундштук носовым платком и приложил к губам.

Раздались хриплые звуки, и все засмеялись. Вокруг Севы столпились ребята.

— Откуда это?

— Пионеры металлолом собирали, вот и притащили.

Сева возится с фанфарой и снова прикладывает мундштук к губам.

Хрипловато, но вполне ясно звучит сигнал сбора.

Все улыбаясь смотрят на Севу.

— Ребята, машина ждет, — крикнул кто-то.

Все разошлись.

К Асе подошел Павел. Вся перемазанная ржавчиной, с выбившимися из-под платка волосами, счастливая, она ласково смотрит на Павла.

— Я билеты в кино взял. Пошли.

— Не могу, Павлик, — шепчет Ася. — Все работают…

— Охота вам с этим хламом возиться.

— Здесь будут деревья и цветник. Дорожки сделаем, скамейки поставим.

— И оркестр музыку играть будет, — смеется Павел. — Пошли!

Ася, как бы извиняясь, посмотрела на Павла. Павел пошел. Ася поглядела ему вслед, догнала его, взяла под руку. Павел идет, не глядя на нее.

Сева смотрит им вслед, опустив фанфару.

Платформа «Заводская».

По перрону ходят Сева и Генка. К платформе подошел поезд. Ярко освещены окна пустых вагонов. Лишь кое-где одинокие пассажиры. Сева и Генка входят в вагон, останавливаются в тамбуре. Электричка набирает скорость. Генка вытащил сигареты, протянул Севе. Закурили. Чуть покачивается вагон. Бегут навстречу придорожные огоньки, внизу промелькнула наземная станция метро, проходящий состав метрополитена. Сева подошел к двери, заглянул в вагон.

На единственной занятой скамейке сидят Павел и Ася. Они сидят прижавшись друг к другу, о чем-то разговаривают, смеются.

Сева смотрит на них.

Голос за кадром:

— Генка смотрит на меня и, наверно, думает, как я буду реагировать, а я никак не буду реагировать. Это все, как говорится, пройденный этап… Все ясно, как дважды два. Конечно, она и сейчас мне нравится… но вывести меня из равновесия никому не удастся.

Огоньками мелькнула за окном Асина платформа.

Электричка затормозила. Сева выглянул в окно. На платформу вышли Павел и Ася. Павел взял под руку Асю, и они прошли совсем рядом. Сева бросился в тамбур.

— Куда, черт?! — крикнул Генка.

Сева спрыгнул на платформу.

Электричка помчалась в темноту. Сева стоит освещенный ровным светом молочно-белых шаров фонаря.

Мимо проходят Ася и Павел. Павел на ходу чиркнул спичкой, закурил. Сева отступил в темноту.

Павел и Ася идут через железнодорожный переезд, подлезают под опущенный шлагбаум.

По пустынной платформе ходит Сева. Он останавливается под навесом у расписания, опять уходит на платформу.

Под навес входит Павел, рассматривает расписание, идет на противоположную платформу, откуда идут поезда в Москву.

Двое — Павел и Сева — ходят по платформам, разделенные полотном железной дороги — четырьмя поблескивающими в темноте рельсами.

Насвистывает какую-то веселую мелодию Павел.

Мрачно ходит Сева.

Голос за кадром:

— Все. С этим покончено. Навсегда… Нет. Чем чаще я ее вижу… В общем, тот самый случай неразделенной любви… Но почему он? Что она в нем нашла? Что? Что-то хорошее, чего я не вижу? Полюбила… Полюбила — и все.

Зажужжал зуммер у переезда, и сразу с двух сторон мощные прожектора электричек осветили платформы. С двух сторон с пронзительным воем подходят электрички.

Стихло все. Только равномерно постукивают на стоянке моторы. И, неторопливо свистнув, трогается один, а за ним и другой поезд. В разные стороны уходят с Асиной станции две электрички.

Улица возле проходной. Кончилась смена. Выходят рабочие, они идут сплошным потоком. Все они проходят мимо Аси, которая стоит чуть в стороне, ожидая Павла. Двое молодых ребят остановились возле нее, поглядели, закурили, смеются.

— Не дождешься.

— У него другая завелась.

Ася смеется.

— Дождусь.

Она отходит от ребят.

И снова:

— Пошли в кино. Лишний билетик есть, — заигрывает с Асей парень в клетчатом пиджаке.

Прошла Тоня.

— Ждешь?

Ася кивнула.

Ася стоит на виду у всех. Она чувствует, как на нее смотрят. Сочувственно. Насмешливо. Заинтересованно. С любопытством. Она переходит на другую сторону, продолжая смотреть на проходную.

Павел и Славка моются в душе в соседних кабинах. Промывая голову, Славка кряхтит от удовольствия.

— Чего копаешься? — кричит он Павлу. — Аська небось заждалась.

— Не на морозе, обождет.

Славка протер глаза от мыла, заглянул в кабину Павла, засмеялся.

— Дела… — хмыкнул Славка и снова встал под душ. — А я-то думал, дело к свадьбе идет.

На тахте, лицом к стене, спит Павел. Рядом лежит Ася. Она прислушивается к доносящимся из-за стены звукам телевизора. Идет передача, посвященная Кубе.

— Народ Кубы стоит на страже своей свободы, завоеванной кровью, — доносится голос диктора.

Павел приподнялся.

— Что такое? — спросил он сонно.

— Телевизор.

Павел взял со стула, стоявшего возле тахты, пачку «Беломора», положил на грудь пепельницу, закурил.

— Скучно мы с тобой живем, Павлик… Неинтересно.

Павел постучал в стену.

— Тише можешь сделать?! — крикнул он и повернулся к Асе. — Чего ты сказала?

— Скучно мы живем с тобой, Павлик, — повторила Ася.

— Скучно, — согласился Павел.

— Ребята говорят… — начала было Ася.

— Про ребят я слыхал, — оборвал ее Павел.

— Нет, послушай, — продолжала Ася. — Ты такой большой, сильный. Когда ты стоишь у станка… Если бы ты мог себя увидеть! И ты способный, все можешь! Знаешь, ты должен учиться!

Павел рассмеялся.

— На инженерскую зарплату жить? Дураков нет.

Из коридора донесся звонок. Один, другой…

— Два звонка, Павлик, — испуганно проговорила Ася. — Кто это?

На полу посреди комнаты стоит большой деревянный чемодан. На чемодан падает засаленная кепка, серый прорезиненный плащ. Павел хмуро смотрит на отца. Тот чуть пониже Павла, но пошире в плечах. Хитрые, чуть насмешливые глаза под густыми, выцветшими бровями.

Ася смущенно расправляет скатерть на столе. Отец внимательно разглядывает ее, потом смотрит на Павла, ожидая, когда он познакомит его с девушкой.

— С нашего завода… — неохотно бурчит Павел. — В штамповке работает.

Отец понимающе кивнул, усмехнулся.

Из-за стены снова послышался голос диктора. Павел подошел к стене и со злостью стукнул кулаком.

— Потише там!

Голос за стеной стал чуть слышен.

— Тебе домой пора, — сказал Павел Асе. — Она за городом живет, далеко, — пояснил он отцу.

— Да, мне пора, — заторопилась Ася.

Она взяла с окна сумочку и косынку и, чувствуя на себе пристальный взгляд отца, вышла в коридор.

— Принесла нелегкая, — ворчит Павел, провожая Асю.

— До понедельника? — спрашивает Ася.

Павел кивнул.

— Приедешь завтра?

— Завтра, — задумался Павел. — Может, приеду…

Павел открыл дверь. Ася поцеловала его, выскочила.

— Чего приехал? — спрашивает Павел, войдя в комнату.

— Насчет пенсии.

— Не дадут.

— Дадут. Справочек набирается, — улыбнулся отец.

Ночь. На тахте валетом лежат Павел и его отец. Оба курят.

— Костюм бы приличный справил. Ходишь черт-те в чем, — говорит Павел.

— Мы люди простые, нам наряжаться не пристало.

— Пчел-то в подвал не запрешь. Все равно люди знают, что деньги у тебя водятся, — усмехнулся Павел.

— Деньги заметные, которые из дома уходят. А которые лежат, никому глаза не мозолят.

— И зачем тебе такой дом? Одному? Отдал бы под детский сад. В газетах пропечатают. Спасибо скажут.

— Я за славой не гонюсь…

— Эх ты, — засмеялся Павел. — Всю жизнь на деньги молишься, мать из-за дома этого проклятого в могилу свел. Жил бы по-человечески!

— Ты, что ли, по-человечески живешь?

— А хотя бы. Я человек свободный.

— Свободный… Табелек-то небось снимаешь?

— Ну и что? Зато живу, как хочу.

— Это все одна видимость. Я до тридцати годов тоже… Такие пули отливал, тебе и не снилось. Женишься, по-другому запоешь.

Павел поднялся, сунул в пепельницу окурок, взял со стола пачку «Беломора», раскрыл ее, закурил, подошел к окну. Его осветили вспышки электросварки со строящегося напротив дома.

— А ты с чего взял, что я жениться надумал? — спросил Павел.

— Не ты первый, не ты последний, — говорит отец.

— На меня еще хомут не сшили! Я человек вольный, — кричит Павел.

В стену постучали.

— Чего стучишь?! — обозлился Павел. — Подумаешь, барин!

Биллиардный зал. Павел и Славик играют уже давно. Павел в расстегнутой рубашке, без пиджака, волосы на лбу слиплись, опухшие, усталые глаза. У Славика болтается приспущенный галстук, закатаны выше локтя рукава рубашки, сухие, спекшиеся губы.

Павел склонился над столом. На сукне биллиарда — два шара.

— В угол! — прицеливаясь, говорит Павел.

От сильного неточного удара шар летит от борта к борту и наконец останавливается недалеко от средней лузы.

— В середину, — говорит Славик и легким ударом забивает шар.

Павел пошел к полке, взял шары, укладывает в пирамиду.

— Хватит, — говорит Славик.

— Еще партию, — требует Павел.

— Больше не буду, — говорит Славик, бросая кий на биллиард.

— Будешь! — сердится Павел, продолжая укладывать шары в пирамидку.

— Нельзя тебе играть. Не идет у тебя сегодня, — говорит Славик, поправляя галстук.

— Пойдет! — сжав зубы, говорит Павел.

Славик взял пиджак.

— Брось пиджак. Не пущу! — Павел подошел к Славику, вырвал у него пиджак, бросил на стул. — Играем на весь проигрыш!

— Не буду на деньги. У тебя сегодня не идет. Завтра сыграем, — упорствует Славик.

— Сегодня! — крикнул Павел. — Не будешь на деньги — играем на что хочешь!

У стола остановился маркер.

— Разбивай!

Славик взял кий.

— Хорошо. Последнюю.

— На что? — задыхаясь, спрашивает Павел.

— Выиграешь — квиты! Проиграешь — отступись от Аськи!

— Разбивай!

Старик удивленно посмотрел на Павла.

Славик разбил пирамидку.

Входит Ася, проходит вдоль ряда столов, здоровается с кем-то из игроков, подходит к Павлу.

— Почему ты не приехал, Павлик? Я тебя ждала, а ты не приехал. Я думала, что-нибудь случилось.

— Отойди, не мешай.

— Павлик, положи вот этого, — просит Ася, показывая на шар.

— Отойди! — прикрикнул на нее Павел.

Ася с удивлением посмотрела на Павла.

Слава засмеялся.

— Не мешай, Асёк. Игра у нас крупная.

— Опять на деньги? — огорченно сказала Ася.

— Что деньги, Асёк? На счастье играем! — Славик восхищенно смотрит на Асю.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Ася. — Выиграй у него, пусть не зазнается. Положи туза в середину.

— Туза в середину, — делает заказ Славка и сильным ударом кладет его в лузу.

— Вот тебе! — совсем по-детски радуется Ася, глядя на Павла. — А теперь, Славик, клади восьмерку в угол.

Удар. Шар медленно покатился к лузе и, чуть задержавшись на краю, упал. Ася засмеялась.

— Положил! — кричит она.

Павел смотрит на Асю. Она радуется, как ребенок, которому удалась веселая проделка. Сияя от удовольствия, она улыбается своей особенной улыбкой, улыбается Павлу, как бы говоря — все равно я тебя люблю, это только шутка, я не сержусь на тебя, я люблю только тебя.

— Уйди! — крикнул Павел. — Сейчас же уходи!

Ася, все так же улыбаясь, подошла к Павлу, положила руки ему на плечи.

— Не сердись, Павлик, — сказала она нежно, заглядывая ему в глаза.

Павел вдруг положил кий на стол.

— Кончили игру. Все.

— Нет, — говорит Славка. — Не выйдет. Уговор дороже денег. Играй.

Павел подавленно смотрит на Славку.

— Что с тобой? Чего ты волнуешься? — говорит Ася. — Это ведь только игра. Сегодня проиграл — завтра выиграл. — Она погладила его по руке. — Ну улыбнись.

Павел невольно улыбнулся, вытер рукой лицо и взял кий.

Он долго прицеливается, бьет. Шар ударяется совсем рядом с лузой, но не идет.

Ася ощутила все напряжение Павла. С тревогой посмотрела на Славку.

Ударил Славка.

Ася напряженно следит за игрой. Ей передается волнение Павла. С испугом смотрит она на Павла.

Ася входит в комнату маркера.

— Что с ними, Прокопьич? Оба какие-то… бешеные…

Маркер положил сахар в стакан чая, помешал ложечкой.

— На что они играют? — спрашивает Ася.

Маркер поднял голову, пристально посмотрел на Асю.

Биллиардный зал. Павел и Славик продолжают партию. На полочках — равное количество шаров.

— От шара в середину, десятку, — хрипло произносит Павел.

Он бьет, и шар идет в лузу.

Славик вынимает шар, положенный Павлом, и кладет его в нижний ряд. Павел подходит к полочке, отстраняя Славку, нервно пересчитывает очки.

— В пятнадцатом партия!

Он быстро подходит к столу.

— Пятнадцатого прямо в угол.

Он бьет от борта по дальнему шару, и шар, затрепетав в лузе, падает.

Павел кидает кий на стол. У него измученный вид, мокрое лицо.

— Аська! — кричит он. — Аська! Где она?

Он быстро проходит через зал и входит в комнату маркера. Ася сидит на табуретке возле верстака, вся съежившаяся, жалкая.

— Аська, выиграл! — торжествующе кричит Павел. — Асенька, выиграл!

Ася подошла к Павлу, посмотрела в глаза, как бы спрашивая, правду ли сказал ей старик маркер, еще надеясь, что это не так. Она смотрит и ждет, готовая поверить ему, если он скажет, что все это неправда, даже не скажет, а просто она увидит по глазам, поймет, что этого не могло быть.

Павел жалко улыбнулся.

И вдруг в едва уловимом движении, в мгновенном выражении Асиных глаз Павел почувствовал, что сейчас Ася ударит его по лицу. Он резко отдернул голову.

Но Ася не ударила. Она продолжала смотреть на него и наконец произнесла потерянно и удивленно:

— Павлик… Как же так, Павлик?

Она повернулась и пошла к двери.

Павел догнал ее, схватил за руку.

— Это шутка, — задыхаясь зашептал он. — Просто дурака валяли… Я же знал, что выиграю…

Ася вырвала руку и побежала из биллиардной.

Славик насмешливо наблюдал за Павлом. Павел схватил маркера за лацканы испачканного мелом пиджака.

— Ты?! Ты ей сказал?!

— Я, — спокойно сказал старик. — Я сказал.

Вечерняя электричка. Ася сидит у окна в пустом вагоне. Гудят моторы, монотонно постукивают колеса. Где-то далеко за окнами светятся огни Москвы.

Ася идет по улице своего поселка, мимо сруба. К ней бежит Шарик. Он прыгает возле нее, повизгивая, старается лизнуть Асину руку. Ася присела у дверного пролета сруба, погладила дворнягу. Шарик утих, внимательно смотрит на Асю. В полутьме поблескивают его добрые глаза. И вдруг, обернувшись, залаял в темноту.

С потухшей папироской, зажатой в уголке рта, у проходной стоит Павел. Он молча поглядывает на проходящих мимо рабочих. Прошла Тоня, Павел отвернулся. Из проходной вышли Сева, Толя и Генка.

— Севка! — окликает его Павел.

Сева остановился.

— Дай огонька! — попросил Павел.

Сева протянул ему спички.

— Как жизнь молодая? — спросил Павел как можно непринужденней.

— Прикуривай, ребята ждут, — сказал Сева.

— Аська была на работе? — прикуривая, как бы между прочим спрашивает Павел.

— Отгул взяла.

Павел вернул спички.

— Спасибо за огонек.

Он проводил взглядом Севу и посмотрел на окна административного корпуса. В окнах четвертого этажа горели трубки дневного света.

Большой зал в отделе Главного конструктора. Ровные ряды чертежных столов. Огромные, во всю стену, окна. Вечер. Несколько столов в разных местах освещены лампами дневного света. За ними работают сотрудники конструкторского бюро, выполняющие спешное задание. За одним из столов над чертежом склонилась Инна. Она в халатике, голова повязана шелковой косынкой.

Пройдя по залу мимо пустых, неосвещенных столов, Павел подходит к Инне. Инна обернулась, удивленно взглянула на Павла.

— Ты откуда взялся?

Павел, не отвечая, присел на подоконник возле чертежного стола и полез в карман за папиросами.

— Здесь не курят, — прикрикнула на него Инна.

— Ладно, курят, не курят… — Павел сунул папиросы в карман.

— Ненавижу мужиков, — ворчит Инна, склоняясь над чертежом. — Сначала такси, ресторан, танцы, горы до небес… А всем только одного и надо… — Инна положила рейсфедер, полезла в сумочку, достала зеркальце, помаду, стала подкрашивать губы. Была бы воля — на пушечный выстрел ни к одному из вас не подошла!

— А чего бы тебе хотелось? — спрашивает Павел, думая о чем-то своем.

— Чтоб расписался!

— Так… — произнес Павел и внимательно поглядел на Инну. — А еще что?

— Платье хочу! Белое, шелковое, с фатой, — мечтательно продолжает Инна. — И туфли хочу, тоже белые, на гвоздиках… Ой, Пашка, какие я серьги видела! Их только новобрачным продают. Длинные, белые… Я бы уши проколола.

— Инка! — Павел встал с подоконника.

— Ну?

— А что, если я женюсь на ней?

— Эту песенку я от Славки второй год слышу…

— Женюсь! — решительно сказал Павел.

Инна недоверчиво усмехнулась и вдруг поняла, что на этот раз Павел не шутит. Она изумленно поглядела на него, покачала головой.

— Дай папиросу, — попросила она.

Они закурили.

— А еще я хотела бы… венчаться, — вздохнула Инна.

— В церкви? — усмехнулся Павел.

— Ну да! Что для вас бумажки из загса? Тьфу — и растереть! А свадьба в церкви… Свечи горят. Все торжественно… На всю жизнь… И красиво!

Инна говорит тихо, глаза ее блестят, но в голосе какая-то грусть. Вдруг, взглянув на Павла, она усмехнулась.

— Да что я тебе все это говорю? Если бы ты и впрямь жениться хотел, сам бы знал, что делать.

Павел смотрит на нее отсутствующим взглядом. Машинально потушил папиросу, бросил на пол, придавил носком.

— А ну подними! Подними, слышишь! — рассердилась Инна.

Павел поднял папиросу, бросил в окно.

— Женюсь! — повторил Павел. — Лишь бы согласилась! На все пойду! Такую свадьбу отгрохаем, ей и не снилось!

Инна потушила папиросу.

— Ничего, — сказала она, не глядя на Павла. — Я тоже не такая уж дура… Славка еще женится на мне. Надо будет — до парткома дойду, даром что беспартийная…

Павел прошел через арку, остановился, смотрит на балкон восьмого этажа. На балкон вышли Сева и Толик, они о чем-то разговаривают, смеются. За занавеской мелькают какие-то тени.

Павел закурил, глядя на ребят. И вдруг насторожился: на занавеске мелькнула легкая тень, и на балкон выскочила девушка, чем-то похожая на Асю. Она что-то сказала ребятам и снова скрылась за занавеской.

Павел отбросил папиросу и решительно направился к подъезду.

Павел вышел из лифта и остановился у приоткрытой двери. Из-за двери слышатся приглушенные звуки магнитофона, смех. Павел прислушивается к голосам. В приоткрытую дверь он видит книжные полки, Генку, лежащего на диване с журналом в руках.

— Выдающийся вождь итальянской революции девятнадцатого века, — слышит он голос Генки. — Десять букв, третья — «р», последняя — «и».

— Гарибальди, — подсказывает женский голос, похожий на Асин.

Павел толкнул дверь ногой движением тихим и в то же время независимым. Остановился в дверях комнаты, огляделся.

Из кухни вышла Катя. Она с удивлением взглянула на Павла.

— Здравствуй! — сказала Катя растерянно.

Павел кивнул.

— Позови Асю.

Теперь Павла заметили и остальные.

— Аси нет, — сказала Катя.

— Ладно, зови! — повторил он и, сообразив наконец, что Аси вроде бы и в самом деле здесь нет, добавил, уже неуверенно: — Сказала, у вас будет.

— Мастер на все руки, девять букв, — читает Генка. — Вторая буква — «н»… А, Павел? Мастер на все руки. Кому знать, если не тебе?

— Дешевая ты личность, — говорит Павел и, хлопнув дверью, выходит на площадку.

Вслед за ним вышел Толик.

— Слушай… Ты ее любишь? Асю? — спросил Толик.

Павел напрягся, лицо его чуть дрогнуло, но, стараясь не выдать своих чувств, снова усмехнулся.

— Любишь, не любишь… А может, и нет ее вовсе, этой самой любви? А?

— Ты женишься на ней? — не обращая внимания на его тон, спросил Толя.

— Тебе-то какое дело?

— Если свадьба — подарок надо готовить.

— Спасибо, обойдусь.

— Не тебе. Асе. Мы ее любим, Павел.

— Все любите или кто-нибудь один? — насмешливо спросил Павел.

— Все, — сказал твердо Толя. — Все мы ее любим.

— От сердца отлегло, — наигранно засмеялся Павел. — Если все — не страшно. Я думал, кто-нибудь один…

Толик покачал головой.

— Эх, Павел… Смотри, как бы она тебя не раскусила.

Павел сжал кулаки.

— Ладно! Чего ей надо, я сам знаю получше вас! Морочите ей голову идеями всякими… Три копейки цена! Девку для вашего Севки заманиваете! Вот и все ваши идеи!

Павел резко повернулся и шагнул к дверям лифта. И в этот момент двери лифта распахнулись и Павел увидел Асю.

Какое-то мгновение они смотрят друг на друга. Ася вся сжалась, глаза ее стали как будто еще больше. Павел шагнул в кабину лифта и нажал кнопку. Лифт стал опускаться. Оба молчат, только смотрят друг на друга. Ася увидела, как теплеют глаза Павла, взгляд его становится мягким и умоляющим. Ася опустила голову, снова подняла, взглянула на Павла. В глазах ее появилось выражение молчаливой покорности.

В магазин для новобрачных входят Павел и Ася. Павел возбужден, непривычно суетлив. Он крепко держит Асю за локоть, испытующе поглядывает на нее. Ася изменилась за эти дни. Эта перемена ощутима в ее походке, лишенной прежней легкости, в выражении ее лица — теперь серьезного и чуть отрешенного, в ее отсутствующем взгляде…

Витрина с женскими часами. Рука Павла двигается по стеклу.

— Эти? — спрашивает он Асю.

— Не знаю.

— Эти? — указывая на позолоченные часы в круглом корпусе, спрашивает Павел.

— Все равно.

— Покажите, — просит он продавщицу.

На Асину руку Павел надевает новые часы с браслеткой.

— Ну, нравятся? — Павел заглядывает Асе в глаза, стараясь вызвать ее улыбку.

— Нравятся. Спасибо, — бесстрастно говорит Ася.

Сидя на корточках, Павел надевает на Асину ногу модную белую туфельку на тоненьком каблучке.

— Не жмет? — спрашивает Павел, снова заглядывая в глаза Асе.

— Нет.

— Возьмем?

— Как хочешь.

— Я хочу, чтобы тебе нравилось, чтобы ты была довольна. Я ведь для тебя все это делаю. Для тебя, — тихо говорит Павел.

— Спасибо, — все так же бесстрастно говорит Ася.

— Хоть бы улыбнулась, — просительно произносит Павел.

Ася посмотрела на него серьезно и грустно.

— Я мечтала о таких туфлях.

Павел улыбнулся.

— Берем! — весело говорит он продавщице.

Ася в белом нарядном свадебном платье стоит перед огромным зеркалом. Рядом — молоденькая продавщица, совсем еще девочка, восхищенно, даже с какой-то завистью, смотрит на Асю, одобрительно улыбается Павлу. Вокруг собрались покупатели, здесь большинство — молодожены.

— Игорь, — тихо говорит одна из покупательниц своему жениху, — я тоже хочу такое.

— Как на картинке, — умиляется пожилая женщина, — Хоть сейчас под венец.

Павел усмехнулся.

Ася смотрит на себя в зеркало отчужденно, словно хочет понять, кто эта девушка, которая смотрит на нее из зеркала, что с ней сейчас происходит.

— Ну как, Аська?

— Хорошо, — кивает головой Ася.

— Довольна?

Ася кивает.

— Ну улыбнись, — тихо говорит Павел. — Я прошу тебя, улыбнись.

Ася попыталась улыбнуться. Губы на мгновение дрогнули, и снова лицо ее стало серьезным.

— Ну чего не видели? — вдруг рассердился Павел, обернувшись к стоящим вокруг людям. — Отойдите.

— Выписать? — спрашивает продавщица, приготовив чековую книжку.

— Ну, Ася, решай, — говорит Павел.

— Выписывайте, — говорит Ася.

На балконе, облокотившись на перила, стоят Сева и Толик и смотрят вниз. Из комнаты вышла Катя.

— Что вы там увидели?

Сева и Толик не отвечают. Катя посмотрела вниз.

У противоположного подъезда, где живет Павел, стоит бежевая «Волга». Возле машины толпятся любопытные. Из подъезда выходят Павел и Ася. Павел в черном костюме, Ася в белом свадебном платье с фатой. Из арки во двор стремительно въехал мотоцикл. Любопытные расступились, пропуская его.

Славик остановил мотоцикл. Инна спрыгнула с заднего сиденья, с букетом цветов подбежала к Асе.

Сева выпрямился и ушел с балкона в комнату. Катя и Толик сочувственно переглянулись.

Инна отдала цветы Асе, обняла ее, поцеловала.

— Завидую тебе, Аська, — сдерживая слезы, заговорила Инна. — Я уж и не верю, что у меня когда-нибудь такое будет… Славик все обещает, обещает… А я семью хочу, Аська! — Инна закусила губу, чтобы не разреветься. — Ладно, что я тоску на тебя навожу… Ты на меня не смотри… Авось и на моей улице будет праздник. А ты улыбайся! Невеста должна быть веселой!

Ася слушает Инну рассеянно. Она задумчива и серьезна.

Павел бросил папиросу, подошел к Асе, повел ее к «Волге», помог сесть рядом с водителем. Сам вместе с приятелем и его девицей — их лица мелькали прежде где-то на заводе — сел на заднее сиденье, позади Аси.

На балкон вернулся Сева, он посмотрел вниз.

Хлопнула дверца «Волги», расступились зеваки. Машина проехала по двору, свернула в арку. Инна устроилась на заднем сиденье мотоцикла, и Славик дал газ. Мотоцикл рванулся и исчез в арке.

По загородному шоссе идет «Волга». За ней, почти вплотную, — Славкин мотоцикл.

— Народу много назвали? — спрашивает сидящий рядом с Павлом парень.

— Полсотни, может, больше, — отвечает Павел.

— Откуда столько? — смеется девушка.

— Свадьба! Никуда не денешься: бабушки, тетушки… — говорит Павел и, наклонившись к Асе, спрашивает: — Не тесно в доме будет?

— Отец в саду столы поставил, — отвечает Ася.

— Помрем со скуки с этими тетушками, — буркнул парень.

— Не пропадем! — смеется Павел. — Что-нибудь учудим.

«Волга» затормозила у сельской церквушки. Павел распахнул дверцу.

— Выходи, Ася!

— Зачем?

— Венчаться будем! Как в старину отцы и матери наши!

— Венчаться? В церкви? — Ася испуганно взглянула на Павла. — Но я… я же неверующая… И ты…

— А кому какое дело, верующая, неверующая! Зато красиво, торжественно… На всю жизнь память…

— Нет! — твердо говорит Ася. — Нет, Павел!

Павел замечает ухмыляющуюся физиономию Славки.

— Да я со священником договорился!

— Нет, — говорит Ася твердо.

— Ну нет так нет! — неожиданно легко соглашается Павел. — Твое слово — закон! Поехали! — и он садится в машину.

И снова «Волга» несется по шоссе. Высунувшись в окно, Павел оглядывается на Славку.

— Эй, толстячок! — кричит он. — Чего плетешься, будто на похороны? А ну-ка покажи, на что способна твоя колымага?! — подзадоривает он Славку.

Славка сжал зубы.

— Колымага? — Он обернулся к Инне. — Держись крепче!

— Не надо, Славик, не заводись! — крикнула Инна.

Славик прибавил скорость, и мотоцикл рванулся вперед, обходя «Волгу». Инна вцепилась в Славика.

— Перестань! Слышишь, Славик, мне страшно!

— Жми, толстяк! — кричит Павел, высунувшись из окна.

Ася с тревогой смотрит на мчащийся впереди мотоцикл.

— А ну-ка, Игорек, дай-ка мне, — хлопнув водителя по плечу, сказал Павел.

Водитель усмехнулся, остановил машину. Они поменялись местами.

Павел сел за руль и с места рванул машину на предельной скорости.

Машина стала приближаться к мотоциклу, обошла его. Славик увидел за стеклом смеющееся лицо Павла. Он снова прибавил скорость и обошел такси, но уже с другой стороны. Испуганно оглянулась, прижимаясь к Славику, Инна.

— Славик, прошу тебя! — закричала Инна.

Славка, обогнав «Волгу», едет перед ней, не давая машине его обойти. Он не слышит крика Инны. Он в азарте…

Ася схватила водителя за руку.

— Не надо! Хватит!

— Чего ты боишься?! — хохочет Павел.

И все же убавил скорость. Мотоцикл ушел далеко вперед.

Из-за поворота шоссе неожиданно показался железнодорожный переезд. Стрела шлагбаума опускается и перерезает дорогу Славкиному мотоциклу. Славка на огромной скорости резко тормозит, мотоцикл заносит в сторону и бросает на белые ограничительные столбики.

— А-а-а!.. — кричит Ася и закрывает лицо руками.

«Волга» останавливается. Павел первым выскакивает из машины и бежит к Славке, склонившемуся над лежащей без сознания Инной. По ее лбу расползается красное пятно. Исковерканный мотоцикл валяется в кювете. Ася ошеломленно смотрит на широко распахнутые, лишенные жизни глаза Инны.

Санитары поднимают носилки с Инной и вталкивают их в кузов машины «скорой помощи». Машина трогается, и пронзительный звук сирены перекрывает все остальные звуки. Гудит сирена, постепенно удаляясь. Она доносится уже издалека, пока не смолкает совсем.

Для всех. Но не для Аси. Ей кажется, что она все еще слышит ее пронзительный, душераздирающий вой.

Павел подошел к Славке. И тот неожиданно, с каким-то невероятным криком, бросается на него с кулаками. Павел обнимает его, и Славка, ткнувшись головой в его плечо, начинает рыдать. Павел сочувственно похлопывает его по плечу и вдруг замечает, что Ася уходит.

По насыпи железнодорожного полотна быстро идет Ася. За ней — Павел. Он догоняет ее, хочет схватить за руку, но Ася вырывается и спускается с насыпи на рельсы.

Они идут по шпалам. Павел то догоняет ее, то отстает. Навстречу им несется поезд. Они перешли на другой путь, и поезд с грохотом проносится мимо.

— Тра-та!.. Тра-та!.. Тра-та!.. — оглушающе и грозно стучат колеса.

Ася идет все быстрей и быстрей.

— Тра-та… тра-та… — удаляясь, стучат колеса.

А Ася снова слышит сирену «скорой помощи»… слышит скрежет тормозов… визгливый звук тормозящих колес такси… грохот столкновения… И какие-то странные звуки: так бьют костяшками домино… так сталкиваются биллиардные шары… И снова — сирена «скорой помощи»…

Вдали показалась пригородная платформа.

— Ну куда… куда ты бежишь? — задыхаясь кричит Павел.

Ася вбегает на платформу, к которой подходит электричка. Павел схватил Асю за руку. Ася вырвалась, бежит к вагону. Павел снова догнал ее.

— Ну куда ты?! Куда?!

— Уйди! — говорит Ася. — Не хочу тебя видеть!

— Я же не виноват… Он сам… Ну при чем тут я?.. — оправдывается Павел.

— Уйди. Оставь меня, — говорит Ася и смотрит на него так, что Павел, не выдержав ее взгляда, дрожащей рукой проводит ладонью по потному лицу. Когда он поднимает голову, электричка, набирая скорость, уходит от платформы.

Ася стоит в тамбуре и, откинув голову, не замечая обращенного на нее взгляда пожилого пассажира, горько, в голос рыдает.

А из распахнутых дверей, ведущих в салон вагона, доносится развеселая туристская песня:

Павел идет по шпалам. Уже совсем стемнело. Он идет давно, ноги передвигаются почти механически, но он идет и идет, глядя прямо перед собой, и непонятно, видит он или нет, что там впереди. А впереди, прямо на него, несется луч прожектора. Павел переходит на другой путь, мимо проносится с грохотом товарный состав. И навстречу — скорый пассажирский. Павел отступает на середину, между путями, и, зажатый между двумя поездами, стоит, сжавшись от страха, от грохота, от вихря, проносящегося между двумя поездами.

Но вот составы прошли, смолк грохот колес. Павел медленно бредет дальше. А пути начинают множиться, разбегаться, синеют огоньки стрелок… Павел идет пошатываясь… Он уходит от нас, и его фигура становится все меньше и меньше…

Раннее утро. По дороге, ведущей к станции, бежит Ася. А за ней вприпрыжку несется Шарик. Приближается к станции электричка.

В вагоне на привычном месте Сева и Генка. Они играют в шахматы.

Голос за кадром. Это голос Аси.

— Я живу за городом, а работаю в Москве. Каждый день поездом семь двадцать я еду на работу. Я сажусь в последний вагон. Там у меня есть свое собственное место.

Поезд останавливается, и Ася видит в окне Севу и Генку.

— Это мои друзья. Особенно я люблю Севу. Он хороший парень. Очень хороший.

Ася идет по вагону. Сева смотрит на нее.

— Но когда я вижу, как он на меня смотрит, я чувствую себя в чем-то виноватой. Может быть, потому, что я его люблю. Правда, люблю совсем не так, как этого хотелось бы ему. Только с этим я ничего не могу поделать.

Генка уступает Асе место и спрашивает:

— Девочка, как же все-таки зовут собачку?

— Шарик, — смеется Ася.

По опустевшей платформе бежит Шарик. У края платформы он останавливается и, помахивая хвостом, смотрит вслед удаляющейся электричке.

1962 г.

А. Зак, И. Кузнецов ПРОПАВШАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

По каменным плитам тюремного коридора шли трое. Впереди — начальник тюрьмы, за ним — арестованный, позади — конвоир.

Аркадий Николаевич Смелков, высокий, прямой, в сюртуке горного инженера, в белой сорочке с накрахмаленным воротничком, мало походил на арестанта. Он шел, высоко подняв голову, заложив руки за спину, не обращая внимания на любопытные взгляды солдат, попадавшихся навстречу.

Начальник тюрьмы открыл дверь в свой кабинет, и Смелков, слегка пригнувшись, вошел в комнату. Возле окна стоял человек в черной кожаной куртке, в кожаных галифе, в очках с железной оправой.

— Здравствуйте, Аркадий Николаевич, — приветливо сказал он. — Моя фамилия Волжин.

— Мы знакомы, — буркнул Смелков. — Правда, в двенадцатом году, когда вы прятались у меня, у вас не было фамилии, вас называли товарищ Захар. Ну что ж, тогда я вас прятал, теперь вы меня упрятали.

Волжин раскатисто рассмеялся.

— Будем считать это недоразумением, — миролюбиво сказал он.

— Недоразумением? — вскинул голову Смелков. — Меня разбудили среди ночи, переполошили домашних, какой-то дикий горец разыскивал в моем доме пшено… Что я, бакалейщик? Спекулянт?! Откуда в доме горного инженера может быть пшено, черт возьми?!

— Не пшено у вас искали, Аркадий Николаевич, вы прятали у себя на квартире адмирала Симбирцева, врага Советской власти.

— Я прятал не адмирала, а выдающегося полярного исследователя.

— Предлагаю забыть об этом инциденте, — широко улыбаясь, сказал Волжин.

— Забыть?! — рассердился Смелков. — Ну нет-с. Вы меня арестовали, извольте судить, поскольку я прятал, как вы выразились, не ученого, а врага Советской власти.

— Никто вас судить не собирается. Вы свободны!

— Нет уж, извольте судить. Вы меня отпустите, а завтра снова явится этот горец и опять все начнется сначала.

— Обещаю, что не начнется. Присядьте, пожалуйста. — Волжин усадил Смелкова в единственное кресло за столом начальника тюрьмы. — Аркадий Николаевич, что такое Ардыбаш?

Смелков удивленно посмотрел на Волжина.

— Ардыбаш?! Какое вам дело до Ардыбаша?!

— В бумагах Горного департамента обнаружено ваше письмо с предложением направить экспедицию в район Ардыбаша.

— Да, я писал об этом. Но ответа не получил.

— На вашем письме есть резолюция.

— Какая? — заинтересовался Смелков.

— «Чушь. На Ардыбаше золота нет и быть не может».

Смелков поморщился.

— Эти чиновники из Горного департамента понимают в геологии не больше вашего горца, который во время обыска в поисках пшена перерыл всю мою коллекцию минералов.

— А вы, однако, злопамятны, профессор, — Волжин остановился перед Смелковым. — Хотите отправиться на Ардыбаш?

— Изволите смеяться надо мной?

— Я обращаюсь к вам по поручению Совнаркома, — сказал Волжин. — Вы будете назначены научным руководителем экспедиции, направляемой в район Ардыбаша.

— В столице России нет угля, дров… Стоят заводы, фабрики… Кому сейчас нужно… золото?

— Советской России.

— И что же… Советская Россия даст мне денег и людей?

— Нет, — Волжин покачал головой. — Денег мы вам не дадим. Их нет. А людей?.. Дадим вам одного человека.

— Вы смеетесь?

— Нет. Одного. Но зато какого! Этот человек сделает все возможное и невозможное.

Волжин кивнул начальнику тюрьмы, и тот вышел.

— Я верю в Ардыбаш, — сказал Волжин. — Когда я был в ссылке, я сам слышал легенды о сказочных месторождениях самородного золота в этих местах… Говорили, что ссыльная казачка Дарья обнаружила на Ардыбаше…

В комнату, вслед за начальником тюрьмы, вошел невысокий широкоплечий грузин с черными как уголь усами.

— Знакомьтесь, — сказал Волжин. — Комиссар ардыбашской экспедиции Арсен Кобакидзе, ваш старый знакомый.

— В экспедицию? С ним?! Никогда. Вчера он меня арестовал. Сегодня вы делаете его моим помощником. А завтра в таежной глуши он вытащит свой маузер и пристрелит меня. Нет, товарищ Захар, лучше уж судите меня за саботаж.

Арсен, улыбаясь, смотрел на Смелкова.

Трое усталых, измученных долгим переходом людей выбрались наконец из тайги. Теперь они шли вдоль бесконечной гряды каменистых холмов со скудной растительностью, и в предзакатной тишине под их ногами умиротворяюще похрустывала и осыпа́лась галька. Они шли молча. За долгие дни, прожитые в тайге, было сказано все, что можно сказать друг другу, не было ни сил, ни желания говорить. Молча, не сговариваясь, они остановились и скинули на землю тяжелые заплечные мешки. Так же молча разбрелись в поисках хвороста, сложили костер, и один из них, долговязый сутулый мужик, достал из мешка сухую бересту и деревянную коробку, в которой от сырости хранились спички, и принялся разжигать костер. Другой, плечистый, бородатый детина, отвязал от своего мешка медный котелок и стал спускаться по осыпи к шумевшей внизу речке. Третий, в потрепанном офицерском кителе, достал тетрадку и стал что-то записывать. Светлые соломенные волосы упали ему на глаза, он резким движением откинул их. В лице его, приятном, хотя несколько жестком, угадывались незаурядная воля и решимость.

Ярко вспыхнул костер. Сутулый поднялся и подошел к обрыву. Внизу, по колено в воде, раздевшись до пояса, полоскался бородатый. Мельком оглянувшись на сидящего у костра, сутулый проворно вскинул ружье и выстрелил. Бородатый взмахнул руками и плашмя рухнул в воду.

— Поберег бы патроны, Силантий… пригодятся, — сказал светловолосый и, поднявшись, подошел к обрыву. Убитый лежал, уткнувшись лицом в воду. — Ты?! Ты убил его?!! — с негодованием крикнул он и бросился к Силантию, но тот вскинул ружье.

— Не балуй, офицер…

— Скотина! Грязная скотина!

Прежде чем Силантий успел выстрелить, он выбил ногой ружье из его рук и повалил на землю.

Тяжело дыша, они катались по хрустящей гальке, наконец светловолосому удалось прижать убийцу к земле. Но тот, изловчившись, вытащил из сапога нож, ударил противника в бок, вскочил на ноги и, подняв ружье, спустился к реке. Войдя в воду, он повернул убитого на спину. На шее у убитого, рядом с нательным крестом, на черном шнурке был подвешен кожаный мешочек. Силантий разрезал ножом шнурок и сунул туго набитый мешочек себе за пазуху.

Светловолосый очнулся и, сжав губы, медленно пополз к разгоревшемуся костру. Корчась от боли, он вытащил из-под фуфайки карту с какими-то пометками.

Силантий, подымаясь наверх, увидел, как карта упала в огонь. Со звериным воплем он метнулся к костру, но было поздно, карта уже обуглилась и на глазах у него превращалась в пепел. В ярости он выстрелил в лежащего без сознания человека и, разодрав на нем фуфайку, сорвал с шеи такой же, как у убитого, кожаный мешочек. Потом он столкнул тело с обрыва, и оно, покатившись со склона, плюхнулось в воду. Стремительный поток подхватил его и понес вниз по реке…

Митька Ольшевец придержал поводья и легко выскользнул из седла. Привязав низкорослую кобылу к частоколу, он бесшумно отворил калитку и крадучись направился к дому. В предрассветных сумерках одиноко стоявший дом казался заброшенным. Тихо визгнула большая мохнатая овчарка и заскулила, прижимаясь к Митьке.

— Тихо, Тайгуша, тихо, — шепнул Митька, погладив собаку. На его совсем еще детском лице промелькнула улыбка.

Митька осторожно потрогал дверь, но она не поддалась. Тогда он по лестнице залез на чердак и спустился в кухню. Выглянувшее солнце осветило составленные в углу весла, багры и лопаты. Под низким потолком над печкой вялилась рыба. Митька заглянул в печь, вытащил из чугунка вареную картошку, сунул в рот и, сняв сапоги, босиком прошмыгнул в комнату. На высокой кровати, укрывшись пестрым лоскутным одеялом, спала женщина. Митька прислушался к ее ровному дыханию, осторожно снял со стены двустволку и так же бесшумно, на цыпочках, направился к двери.

— Митька, воротись! — услышал он за спиной женский голос. — Положь ружье!

Женщина поднялась с постели. В длинной холщовой рубахе, с густой черной косой, она казалась совсем молодой.

— Маманя… Нельзя мне… без оружия… Какой я партизан… без оружия.

— Партизан… — передразнила мать и вырвала у него ружье. — Снимай штаны!

Митька строго посмотрел на мать.

— Партизан я, маманя, боец революции.

— Какой ты, к лешему, боец, коли у матери ружье воруешь?

Мать сняла со стены старые вожжи и хлестнула Митьку по заду. Митька вздрогнул, но тут же снисходительно усмехнулся. Мать хлестнула его еще раз.

— Вот запру в погребе, там и будешь партизанить с квашеной капустой.

Во дворе залаяла Тайга. Мать подбежала к окну и сразу отпрянула, увидев за стеклом небритое, обросшее рыжеватой клочковатой бородой незнакомое лицо.

— Не признала, что ли?.. Силантий я. Пошла прочь, дрянь! — огрызнулся он на собаку. — Отопри, Дуня.

— Силантий… — чуть слышно прошептала мать и, бросив вожжи, распахнула окно. — А Федор где?

Силантий молчал.

— Папка где? — крикнул испуганно Митька.

Сутулый вытащил из-за пазухи расшитый кисет и нательный крестик, протянул их на раскрытой ладони…

Все трое сидели за столом. Дуня, повязанная черным шелковым платком, смотрела на висевшую на стене фотографию.

— Из тайги вышли… костер развели… — рассказывал Силантий, — Федор с котелком к воде спустился, рубаху снял сполоснуться… тут его и накрыло… валун с осыпи сорвался… Я ему кричу, да где там услышишь… На берегу и схоронили.

Силантий залпом выпил стакан самогона и, вытерев губы, потянулся за ломтем сала.

— Я, Дуня, тебя не оставлю. Чего надо, скажи, сделаю. И еще… не к месту сейчас… однако помни: одно слово — и ты хозяйка в моем доме.

Митька вскочил.

— Не пойдет она за вас. Не пойдет! Золото ваше проклятое только людей губит. И дядя Тимофей, и Кешка горбатый… все из-за этого Дарьиного золота… головы сложили.

Он с ненавистью посмотрел на Силантия, схватил ружье и направил его на сутулого.

— Уходите!

Силантий мгновенно метнулся к Митьке и вырвал у него ружье.

— Горяч ты, однако… В отца.

Митька выпрыгнул в окно.

— Я ухожу, маманя, — крикнул он со двора. — А вернусь, Силантия застану — убью!

Митька отвязал лошадь, вскочил в седло и поскакал к лесу…

У самого тракта, на пригорке, в версте от села Поспихино, стоял большой двухэтажный дом с просторным крытым двором и многочисленными пристройками — постоялый двор Ефима Субботы.

Сюда еще недавно забирались погулять да покуражиться купцы из города, здесь, в трактире, в бесшабашных кутежах удачливые старатели пропивали свое, с трудом добытое, золото.

Силантий в раздумье постоял перед гостеприимно распахнутыми воротами и, наконец решившись, вошел во двор. Под навесом у стены стояли телеги с грузом, накрытым рогожей, а у коновязи лошади жевали сено.

В главной комнате трактира, с большим дубовым буфетом во всю стену, с потускневшими зеркалами в простенках между окон, было пустынно. Только в самом углу несколько возчиков пили чай из большого медного самовара.

Медленно вращался металлический диск музыкального ящика, вызванивая грустную мелодию вальса «На сопках Маньчжурии». Харитон — тщедушный мужичишко с редкой козлиной бородкой, с маленькими бегающими глазками — подкручивал ручку ящика.

— Товар далеко ли везете? — попытался он завести разговор с возчиками.

Мужики молча пили чай, похрустывая баранками.

— Велика тайна — в город, чай, едете?

Снова мужики ничего не ответили.

Харитон подсел к ним.

— Ну прогуляйтесь, прогуляйтесь. В городе-то дураков, слыхать, не хватает… вас дожидаются.

Мужики по-прежнему молчали.

— Вы им соболя да белку, они вам бумаги полную телегу, денег-то нынче не жалеют… Кажная власть свои деньги печатает. Вы, мужики, хоть бы поинтересовались, какая там власть ноне?

Мужики переглянулись, и один из них, помоложе, лениво пробасил:

— Ну?

— Горло смочить желательно… — захихикал Харитон.

— Кобылка воду возит, а козел бороду мочит, — усмехнулся пожилой мужик. — На дармовщинку выпить норовишь, Харитон? Бог подаст.

Тихо приоткрылась дверь, вошел Силантий, скинул мешок и присел за столик возле буфета.

Харитон поднялся и подошел к Силантию.

— С благополучным возвращением, Силантий Митрофанович, — льстиво улыбнулся он.

— Хозяина позови, — угрюмо отозвался Силантий.

Харитон юркнул за занавеску.

— Видать, не пустой вернулся, — поглядывая на Силантия, тихо сказал молодой возчик. — По глазам видать — не пустой!

— Неужто на Дарьино золото набрели? — сказал пожилой.

— Потрясти бы его, поглядеть, какое оно есть, Дарьино золотишко, — шепнул молодой.

Из-за занавески выглянул Харитон и поманил Силантия.

В тесной комнатенке за высокой конторкой стоял Ефим Суббота — крепкий жилистый мужик с аккуратно подстриженной светлой бородкой и высоким открытым лбом. При появлении Силантия он снял пенсне и уставился на него чуть выпуклыми глазами.

— Что скажешь, Силантий?

— Лошаденку… какую… не найдешь?

— Позабирали коней, Силантий. Или не слыхал — война.

— Ты, Ефим, со мной не хитри. Знаю, где ты коней хоронишь.

— Чем платить станешь? — усмехнулся Суббота. — Может, золотишком?

— Поблазнило золотишко, да не далось.

Силантий развязал мешок и вытащил несколько шкурок. Суббота надел пенсне, встряхнул шкурки, разгладил их.

— Соболек, он тоже золотом отливает, — подобострастно вставил Харитон.

— Ступай, Харитон, — сказал Суббота.

Харитон неохотно вышел, остановившись в сенях, вытащил из дощатой перегородки сучок и заглянул в комнату, где остались Силантий и Суббота.

— Утром коня получишь, — сказал Суббота и бросил связку соболей в сундук. — Один вернулся?

Силантий кивнул.

— А где… товарищи твои?

Силантий перекрестился.

Суббота помолчал, надел пенсне и пристально посмотрел на Силантия.

— Ты что подумал? — рассердился Силантий. — Погибли они. Своей смертью погибли.

— Бывает… В тайге все случается. — Суббота снова перекрестился и налил Силантию стакан самогона.

— Утром коня получишь.

Харитон вставил сучок на место и почесал затылок.

В маленьком лестничном оконце мелькнул свет. Жена Субботы Марфа, статная беременная красавица с аккуратно уложенной вокруг головы косой, вела захмелевшего Силантия по лестнице, ведущей на второй этаж.

— А ты чего все молчишь, Марфа? Вот сколько годов знаю, слова от тебя не слыхал, будто немая… — бормотал Силантий.

Марфа ввела его в крохотную клетушку с железной кроватью и громоздким платяным шкафом.

— И чего это меня сморило? Вроде и пить ничего не пил, а голова будто чужая…

Силантий сбросил мешок на пол, прислонил к кровати ружье и рухнул на постель.

— Ты не уходи, Марфа… — бессвязно бормотал он. — Ты мне спать не давай… Нельзя мне спать… Нельзя.

Было совсем почти темно, когда Суббота вышел из сарая с керосиновым фонарем в руках.

— Ты чего по двору шастаешь? — окликнул он прошмыгнувшего мимо Харитона.

— Сено пойти собрать — дождь собирается, — замялся Харитон. — Как бы не замочило.

Суббота кивнул и подозрительно поглядел ему вслед.

Проснувшись рано утром, Силантий потянулся, зевнул и осторожно прижал руку к груди. В глазах его появился испуг. Он судорожно стал ощупывать себя, рванул на шее рубашку и схватился за шею. Метнувшись к окну, распахнул его. Во дворе одиноко стояла оседланная лошадь. Вчерашних телег не было. Ворота были широко раскрыты. Силантий выбежал из комнаты, грохоча сапогами, скатился с лестницы и ворвался в комнатушку Субботы.

— Ты чем меня опоил, Ефим?!

— В своем ли ты разуме, Силантий? — по обыкновению ласково спросил Суббота.

— Ограбили меня! — взревел Силантий. — Дочиста ограбили.

Силантий бессильно опустился на сундук.

— Погоди-ка… — Суббота выдвинул ящик конторки. — Марфа во дворе подобрала, не твои ли?.. — Он достал из ящика и бросил на конторку три кожаных мешочка.

— Мои! — крикнул Силантий и жадно схватил мешочки.

— Слава богу, нашлась пропажа, а то сраму не оберешься… Люди скажут, у Субботы и заночевать нельзя.

— Пустые! — прохрипел Силантий и швырнул мешочки.

Суббота поднял их, вывернул.

— Никак, золотишко было? А сказывал, будто порожний вернулся.

— Харитон… где? — взревел Силантий.

— А я почем знаю. Да ты на него не греши…

— А кто ж тогда? Али еще кто ночевал? — допытывался Силантий.

— Да окромя возчиков, никого не было.

— Возчики… кому же еще? Я видел, как они перешептывались… Они, конечно, они!

Силантий выбежал из комнаты. Суббота подошел к окну и увидел, как Силантий сел на лошадь и поскакал со двора.

За спиной у Субботы бесшумно появилась Марфа.

— Кажись, набрели они на золото… — тихо сказал Суббота.

— Это он сам тебе… признался?

— Красивая ты баба, Марфа, да бог ума не дал. Нешто такое говорят. Такое и жене не сказывают.

— Куда же это он, не поевши? — спросила Марфа.

— Вернется… — усмехнулся Суббота. — Их четверо… бугаев. Куда ему против них!

По лесному тракту ехала одинокая телега, запряженная двумя худосочными кобылами. Рядом с телегой, тяжело нагруженной ящиками и мешками, шли Смелков и Арсен. На Смелкове были надеты брезентовый плащ с откинутым назад капюшоном и фуражка горного инженера, на Арсене — солдатская шинель и щегольская кавказская каракулевая шапка.

— Поразительное легкомыслие! — пробормотал Смелков. — Отправиться в эту глухомань безо всякого снаряжения, без опытных помощников, на авось, на фу-фу!

Арсен усмехнулся в усы.

— Нет, я не вас обвиняю, — продолжал Смелков, — вы ради своей революции готовы на все! Но я-то?.. Как я мог согласиться на эту авантюру?

— Вы, мой дорогой, — с чуть заметным грузинским акцентом сказал Арсен, — ради своей науки не то что в эту глухомань, вы на костер, как… Джордано Бруно… пойдете.

— Костер нам не угрожает, — усмехнулся Смелков. — А вот от пули каких-нибудь ваших партизан, несмотря на все мандаты, мы совсем не гарантированы. Кстати, куда опять подевалась наша «охрана»?

На небольшой полянке молоденький красноармеец, поглядывая на верхушки деревьев, издавал какие-то гортанные крики, напоминавшие крик птицы.

— Ку-ма-нин! — донеслось издалека. И красноармеец, подхватив винтовку, прислоненную к кедру, бросился через кусты к дороге.

Догнав телегу, он восторженно сказал:

— Отродясь такой птицы не видал… У нас в Костромской губернии каких только птиц нету, а такой не случалось встречать… Вроде на чибиса похожа, да не чибис.

— Товарищ Куманин, — строго сказал Арсен, — в вашу задачу входит не отыскивание редких птиц, а охрана личного состава экспедиции. Вы меня поняли?

— Понял, товарищ комиссар, — широко улыбнулся Куманин.

Смелков усмехнулся и покачал головой.

Слепая лошаденка, погоняемая мальчишкой-погонщиком, ходила по кругу, наматывая на ворот толстый канат. Старенький паром, поскрипывая, причалил к берегу.

Четверо возчиков, те, что останавливались у Субботы со своими телегами, спустились на берег. К задней телеге был привязан серый в яблоках конь, на котором Силантий пустился их догонять.

К парому по отлогому скату спускалась телега экспедиции. Рядом с телегой шел Смелков, впереди Куманин и Арсен.

Возчики подозрительно оглядели процессию. Тот, что помоложе, сунул руку под рогожу и вынул обрез. Остальные тоже потянулись за ружьями.

Куманин придержал телегу, снял с плеча винтовку, Арсен достал из деревянной кобуры маузер.

Возчики выжидали.

Арсен, поигрывая маузером, спросил:

— Далеко до Поспихина?

— Верст тридцать, — ответил старик паромщик, разглядывая незнакомых, похоже, нездешних людей. — А вы из каких будете? — спросил он. — Из губернии?

— Мы из Питера, отец, — улыбнулся Арсен и подмигнул паромщику.

Паромщик почтительно оглядел Смелкова.

— Ну чего, чего добрых людей пужаете?! — прикрикнул он на возчиков. — Дайте дорогу-то!

Возчики посторонились, пропуская телегу.

Паром пересекал неширокую таежную реку. Старик паромщик правил кормовым веслом, Арсен и Смелков, облокотись о поручни, глядели на воду, на стремительное ее течение.

— Скажите, Арсен, — спросил Смелков. — Мы с вами никогда прежде не встречались, до вашего… гм… появления в моей квартире с обыском?

Арсен пожал плечами, неопределенно улыбнулся.

— Мне ваше лицо еще тогда показалось знакомым…

Арсен снова пожал плечами.

В берестяной корзинке, устланной травой, попискивал щегол. Куманин взял птенца, поставил на ладонь. Птенец поджал лапку.

— Подранок… — заметил Куманин.

Паромщик кивнул.

Куманин защелкал по-щеглиному, достал из кармана горбушку черного хлеба, покрошил на ладонь. Щегол защелкал в ответ.

Паромщик одобрительно взглянул на Куманина. Куманин подмигнул ему и… закудахтал.

— Куропатка гнездует, — угадал паромщик и покачал головой. — Ловко…

— Детства в вас много, товарищ Куманин, — сказал Арсен. — Не верится, что вы два года на германской в окопах провели.

Где-то совсем рядом просвистел артиллерийский снаряд. Лошади вздрогнули. Куманин засмеялся, глядя на растерявшегося Арсена.

— Похоже? — с довольной миной спросил он Арсена. — Полевая гаубица. А это — ихняя мортира.

И, набрав воздуха в легкие, Куманин издал столь устрашающий звук, что лошади с перепугу рванулись, сбили поручень и повисли над водой.

Арсен бросился к лошадям, ухватился за повод, рванул их назад, Смелков и Куманин с трудом удерживали телегу. Паромщик сунул под колеса бревно и вместе с Арсеном, навалившись на дышло, осадил лошадей назад, на середину парома.

Когда лошади успокоились, старик паромщик перекрестился. Арсен сурово поглядел на испуганную физиономию Куманина и сказал:

— По возвращении в Петроград вы, товарищ Куманин, отсидите на гауптвахте десять суток. За ваше неподражаемое звукоподражание.

На узловой станции дымился остов догорающего вагона. Черный дым поднимался над пакгаузом. Из разбитой водокачки вода растекалась по путям. Станция всего два часа назад была занята белыми.

На одном из уцелевших путей дымил паровоз. Из теплушки по сходням спускали лошадей. Выгружалась кавалерийская часть.

Вдоль платформы, пробираясь среди снующих солдат, шла девушка — хрупкая, большеглазая, в кремовой пелеринке. Она кого-то искала.

— Разрешите помочь? — любезно обратился к ней молоденький прапорщик, ведший на поводу породистого вороного коня.

Девушка отдала ему саквояж, по-прежнему разыскивая кого-то глазами.

— Вы издалека? — с легкой застенчивостью спросил прапорщик.

— Из Петрограда, — бросила девушка, увидевшая того, кого искала.

— Из Петрограда? — удивился прапорщик. — Как же вы сюда добрались?

Навстречу шел коренастый, с короткими жесткими усами, полковник Хатунцев.

— Подержите! — сказала девушка и протянула прапорщику круглую фанерную коробку.

Прапорщик поставил саквояж и взял коробку. Девушка вынула из коробки шляпку и надела ее. В шляпке она стала еще миловидней. Девушка решительно направилась к полковнику.

— Почему вы не хотите помочь мне, полковник? — горячо заговорила девушка. — Я добралась сюда через три фронта, за тысячи верст от Петрограда, я должна разыскать своего отца. Помогите мне.

— Что вам от меня надо? — устало произнес полковник.

— Дайте мне бумагу, чтобы меня всюду пропускали.

— Кому вы будете показывать ее? Медведям? — спросил полковник. — Или партизанам, для которых подписи полковника Хатунцева достаточно, чтобы вас отправили на тот свет?

— Что же мне делать?

— Возвращайтесь домой.

— Нет, — твердо сказала девушка. — Я должна найти отца. И найду, слышите?

— Ваш отец сумасшедший, такой же, как и вы. Отправиться в экспедицию в такое время мог только безумец!

— Мой отец благороднейший человек, и для него интересы науки выше вашей грязной политики, — гневно сказала девушка.

— Что вы от меня хотите? — спросил полковник.

— Пошлите со мной какого-нибудь офицера, — попросила девушка.

— Может быть, вам для охраны эскадрон отрядить? — насмешливо спросил полковник.

— Дайте хотя бы лошадь, — неуверенно сказала девушка.

— Вы хотите сказать — повозку?

— Я сказала — лошадь.

— От вас не отвяжешься, — раздраженно сказал полковник. — Прапорщик Казанков, — обратился он к молоденькому прапорщику, — отдайте ей свою лошадь.

— Слушаюсь, — козырнул прапорщик.

— Извините, дамских седел не припасли, — пренебрежительно сказал полковник, уходя.

Прапорщик передал девушке поводья.

— Как зовут? — спросила она.

— Николай, — сказал прапорщик.

— Коня, прапорщик… — засмеялась девушка.

— Агат… — смутился прапорщик. — Я должен вас предупредить…

Девушка, не дослушав его, вскочила в седло. В тот же момент Агат заржал и поднялся на дыбы, сделав свечку. Шляпа у девушки слетела с головы, и солдаты у ящиков со снарядами засмеялись. Прапорщик бросился было на помощь, но конь понес девушку к штабелям из ящиков. Солдаты разбежались, а конь легко перемахнул через ящики. Девушка зажала крепко поводья, развернула коня и снова перемахнула через снарядные ящики. Солдаты изумленно смотрели на нее. Уже спокойно подъехала она к изумленному Казанкову и улыбнулась не без некоторого самодовольства.

Прапорщик протянул девушке шляпку.

— Где вы этому научились? — спросил он восхищенно.

— В Смольном, — сказала девушка.

— У большевиков? — удивился Казанков.

Девушка улыбнулась.

— В институте благородных девиц, прапорщик.

Двор Ефима Субботы, превращенный в партизанский лагерь, был забит телегами, лошадьми, боеприпасами, сложенными под рогожей. У амбара на старой бочке сидел молодой человек в гимнастерке, туго перетянутой ремнями, с деревянной кобурой у пояса, и разглядывал бумагу, переданную ему Арсеном.

— Ничего этого у меня, товарищ, нету. — Он вернул бумагу Арсену. — Ничего!

Смелков хмуро поглядел на Арсена. Арсен улыбался.

— Ничего?! Ай-яй-яй, Федякин! Неужели же мы ради этого «ничего» отмахали с вами, Аркадий Николаевич, пять тысяч верст?

Смелков пожал плечами и отвернулся.

— Рад бы помочь, да… — Федякин развел руками, — нечем.

Арсен растопырил пальцы и показал Федякину.

— Это что? — спросил Федякин. — Не понимаю.

— Пять, — сказал Арсен.

— Что пять?

— Пять лошадей. Всего пять!

— Нет лошадей, самим не хватает.

— Понял. А у белых лошади есть?

— Ну?

— Отобьешь. Ясно?

— Ну ладно, будут лошади.

— Лошадей отобьешь для себя! А нам отдашь своих.

Федякин рассмеялся.

— Ну вот и договорились, — широко улыбнулся Арсен и протянул Федякину руку:

— Держи пять!

Федякин покачал головой, засмеялся.

— Нам еще нужен проводник, — сказал Смелков.

— Вот именно, нужен человек, который знает тайгу как, — Арсен снова растопырил ладонь, — как свои пять пальцев.

— У меня каждый человек на счету. Ищите сами. Проводника у белых не отобьешь. А мука… Муку у Субботы возьмете.

Суббота, все время маячивший невдалеке, услышал последние слова Федякина.

— Однако!.. — покачал он головой. — А где ее взять? Белые все побрали.

— Не хитри, Ефим. Найдешь, — сказал Федякин.

— Опосля с голоду помирай, — недовольно пробормотал Суббота и отошел в сторону.

Арсен удовлетворенно подмигнул Смелкову.

Светало. На опушке леса, невдалеке от проселка, петлявшего среди лежащих в утренней дымке холмов, стояла запряженная телега. Рядом паслась Митькина лошаденка. В телеге спал, придерживая винтовку, щупленький мужичонка с клочковатой серенькой бородкой. Прямо над ним, на высоком дубе, среди ветвей, был устроен настил. Серега Худяков, паренек лет тринадцати, вглядывался вдаль. Внезапно он толкнул задремавшего Митьку.

— Митька! Мотри! — он показал на едва заметный в тумане силуэт всадника.

Митька встрепенулся, сон сразу пропал. Он увидел, как всадник приблизился к копне с прошлогодним сеном и спешился. Митька спрыгнул на землю, схватил с телеги винтовку и вскочил в седло.

У копны стоял необыкновенной красоты жеребец вороной масти. Через седло был перекинут саквояж и какая-то коробка. Почуяв Митькину лошадь, жеребец заржал. Из копны выскочил какой-то человек в странном наряде, вскочил на коня и поскакал к лесу.

Митька выстрелил в воздух и погнался за всадником.

Серега, услышав выстрел, прыгнул с настила прямо в телегу. Мужичишко испуганно встрепенулся, схватился за винтовку.

— Где ружье?! — испуганно крикнул он Сереге.

Тот не ответил, рванул лошадь, и телега, подскакивая на кочках, понеслась наперерез всаднику. Мужичонка недоуменно озирался.

Всадник, оторвавшись от Митьки, несся к огороженному высоким камышовым плетнем загону, перемахнул через ограду и понесся к реке.

Наперерез ему летела телега, кренясь и подпрыгивая на рытвинах. Серега еле удерживался на ногах. Развернув телегу, он поставил ее поперек узкой тропинки, по которой скакал всадник. Всадник летел на них. Серега упал на солому, мужичонка пригнулся. Всадник перескочил через них.

И тут они увидели, что на коне сидит девушка.

Мимо промчался Митька, нахлестывая и без того несущуюся галопом лошаденку.

— Чего за бабой гонишься? — заорал ему мужичонка.

— Какая баба?! Это офицер переодетый! — крикнул Митька и тоже перелетел через телегу.

— Тьфу! — сплюнул мужичонка.

Всадник направил коня к обрыву над рекой, и конь с высоты прыгнул в воду. Митька на взмыленной лошаденке подъехал к обрыву. За ним тарахтя подкатила телега. Всадника нигде не было видно. Только желтая фанерная коробка покачивалась на волнах. Серега огляделся и закричал, показывая на другой берег:

— Митька! Мотри, Митька!

Митька увидел, как из оврага на том берегу выскочил всадник.

Когда Митька вернулся во двор Субботы, он увидел черного жеребца у коновязи. Возле него стоял всадник, тот самый, которого он преследовал.

К нему бежал Смелков.

— Таська! Ты?! Откуда ты взялась? Зачем ты здесь?!

Митька с удивлением обнаружил, что всадник, которого он преследовал, был не офицером, а молодой и очень красивой девушкой.

— Нашла… Никто мне не верил, а я нашла, — всхлипывая, шептала она, обнимая отца. — Все говорили — война, тайга, тебя убьют… а я нашла…

Митька не верил своим глазам.

— Опять мое ружье ухватил. — Бородатый мужичонка вырвал у Митьки винтовку. — Другой раз пришибу! Нашел… офицера…

Но Митька даже не обратил внимания на него, он обалдело смотрел на Тасю.

Смелков отстранил от себя дочь.

— А теперь изволь объяснить, зачем ты здесь? Что это за вольность?

— Отец, ты поступил со мной бесчестно, — обиженно сказала Тася.

— Я? — удивился Смелков.

— Да. Ты мне обещал: когда исполнится девятнадцать — возьмешь меня в экспедицию.

— Обещал. Да… но… обстоятельства… Ну негодяйка… ну хитрюга… ну авантюристка, — улыбаясь, говорил Смелков. — Просто какой-то мазурик, а не дочь…

А Тася, увидев Митьку, засмеялась.

— А… этот мальчик меня едва не подстрелил.

Митька был смущен.

— Меня зовут Тася, — девушка протянула ему руку.

— Ольшевец, — хмуро пробормотал Митька и, обтерев руку о штаны, протянул Тасе. — Митя.

Арсен из окна наблюдал за этой сценой, когда в комнату вошел Суббота, а за ним застенчиво улыбающийся Силантий, аккуратно прибранный, с подстриженной, гладко расчесанной бородой.

— Отыскал я вам старателя, товарищ Кобакидзе, — сказал Суббота. — С лотка дробинки не уронит, сызмальства ходил золото мыть.

Силантий кивнул.

Арсен пристально взглянул на Силантия, на кровавый подтек под глазом.

Суббота перехватил его взгляд.

— Не подумайте худого, — усмехнулся он, — с недобрыми людьми повстречался — четверо против одного, случается…

— Вы… ручаетесь за него? — спросил Арсен у Субботы.

— Отчего не ручаться… Ручаемся, — ответил Суббота.

— Нам еще вьючные седла нужны, товарищ Суббота, — сказал Арсен.

— А где их взять? — нахмурился Суббота.

— А где муку брали — там и седла возьмите, — прищурился Арсен.

— Однако… — покачал головой Суббота.

— Не пойду я на золото. Не пойду! — чуть не плача, повторял Митька, стоя перед Федякиным. — Я в отряд воевать пошел… У меня отец… на золоте… пропал. Не пойду!

Федякин сочувственно поглядел на Митьку.

— Некого, кроме тебя, послать. Ты с отцом на Ардыбаш ходил… Тайгу понимаешь.

— Все одно не пойду, — упрямо повторял Митька. — Сами сказывали, при коммунизме никакого золота не надо!

Смелков улыбнулся.

— Из Петрограда приказ. От самого Совнаркома, — Федякин кивнул на Смелкова.

— На золото у буржуев за границей машины будем покупать, товарищ Ольшевец, — сказал Арсен.

Тася подошла к отцу.

— Ты возьмешь этого мальчика проводником? — спросила Тася. — Не боишься?

— Командир говорит, что он знает эти места. Да и выбора у нас нет.

Митька вызывающе посмотрел на Тасю.

— Ружье дадите? — спросил он у Федякина.

Командир подошел к стоящему рядом знакомому уже нам партизану с седой бородкой и, взяв у него винтовку, протянул Митьке.

Митька победоносно посмотрел на того и, вскинув винтовку, открыл затвор.

— А патроны?

Партизаны засмеялись.

Митька, с винтовкой в руках, с завистью глядел, как на конях, пешком, а кое-кто и на телегах уходили партизаны со двора Ефима Субботы. Уходили с песней — старой солдатской песней.

К Арсену подъехал Федякин. Он кивнул на четырех лошадей, привязанных к коновязи.

— Четыре? — прищурился Арсен и показал Федякину палец.

— Еще? — понял его Федякин. — Креста на тебе нет.

— Креста нет, — согласился Арсен.

— Я тебе все, что мог, отдал. Бойцов, смешно сказать, на телеги посадил… Держи пять! — засмеялся Федякин и протянул Арсену руку.

Арсен пожал ему руку и благодарно кивнул — дескать, спасибо, все понимаю.

— Если что случится, посылай Митьку. Он нас найдет! — сказал на прощанье Федякин и поспешил за отрядом.

На рассвете экспедиция Смелкова готовилась к выходу. Навьюченные лошади стояли у ворот. Обтянутые брезентом вьючные ящики были надежно прилажены к крупам лошадей.

— Ну с богом! — сказал Смелков.

— Ни пуха ни пера, — улыбнулся Суббота.

— К черту, к черту! — засмеялась Тася.

— Мы лично, — весело сказал Куманин, — ни в бога, ни в черта не верим, мы лично мировую революцию уважаем…

Куманин вскинул ружье и выстрелил в воздух.

Лошади вздрогнули.

— Прощальный салют, — широко улыбнулся Куманин.

Когда экспедиция скрылась за воротами, к Субботе и Марфе подошел Харитон.

— Не пойму, Ефим, — сказал Харитон, — зачем ты им Силантия подсунул?..

— Старателя они искали, промывщика, — спокойно объяснил Суббота.

— Вот бы меня и послал, — с обидой сказал Харитон.

— Им работник нужен, — усмехнулся Суббота.

— Силантий им наработает, — проворчал Харитон. — Федор Ольшевец ему доверился. Где он, Федор?

— Не наше это дело, Харитон. Что там было, чего не было, мы того не знаем. А старатель он справный. К тому же в беду попал, грех человеку не помочь.

Караван экспедиции пробирался по узкой тропе, идущей по склону горы, поросшей лесом.

Впереди шли Силантий и Митька.

— Чего волком на меня смотришь, — покосился на Митьку Силантий и доверительно, наклонясь к мальчику, сказал: — Я к Дуне допрежь твоего отца сватался… Ты б моим сыном мог быть…

Митька шел, не глядя на Силантия.

— Не пошла бы она за тебя, — сказал он хмуро.

— То-то и есть, что не пошла, — вздохнул тяжело Силантий. — Я, может, с того… бобылем и остался.

— Не пойдет она за тебя, — повторил Митька.

Он взглянул на крутую осыпь, по которой скатывались мелкие камешки.

— Зря ты здесь повел. Дорога тут никудышная.

На выступе скалы стоял горный козел. Куманин залюбовался неподвижным, будто высеченным из камня, животным и вдруг вскинул винтовку, выстрелил в воздух. Козел вздрогнул и, перемахнув через расселину, скрылся.

— Нельзя здесь стрелять! — крикнул Митька, и тут же, разбуженные выстрелом, на дорогу посыпались камни.

Передняя лошадь испуганно шарахнулась в сторону и, сорвавшись с тропы, потянула за собой всю связку.

— Чомбур! Чомбур режь! — крикнул Силантий.

Смелков и Арсен бросились удерживать соскальзывающих с тропы лошадей, но лошади сползали все ближе и ближе к краю обрыва. Силантий вытащил нож и резким движением перерезал веревку, связывающую упавшую лошадь с остальными. Связка была спасена. Только передняя лошадь покатилась вниз. Митька бросился за ней. Зацепившись вьюками за кустарник, лошадь лежала у самого края каменной стены.

Когда лошадь, дрожащую, с поцарапанными боками, втащили на тропу, Митька зло поглядел на Силантия.

— Говорил я тебе?! Нельзя тут идти, опасно, — сказал он.

— Зато ближе, — заметил Силантий и набросился на Куманина: — А ты чего без толку палишь? Не видишь, что ли, — осыпи?!

— Обратно надо идти, — сказал Митька. — Мимо нашего дома.

— По маменьке соскучился, — бросил Силантий насмешливо.

— Я верную дорогу указываю, — обиделся Митька.

— Я думаю, товарищ Ольшевец прав, — сказал Арсен. — Лучше потерять два дня, но сохранить лошадей, да и людей… — Он обернулся к Куманину и спокойно добавил: — А вам, товарищ Куманин, когда мы вернемся в Питер, придется отсидеть еще десять суток за… — Арсен подумал и заключил: — За необдуманное расходование боеприпасов.

К Митькиному дому экспедиция добралась еще засветло.

— Я лошадьми займусь, а вы устраивайтесь, — сказал Силантий и вместе с Куманиным стал освобождать лошадей от вьюков.

Митька, Смелков и Тася направились к дому. Низенькая дверь скрипнула и отворилась. Митька увидел мать.

— Явился наконец… — не то сердито, не то ласково проворчала Дуня. — Где тебя черт носит, партизана?!

— Я, маманя, людей привел… переночевать.

Дуня с интересом взглянула на Смелкова и Арсена, улыбнулась Тасе.

— Ну что же, заходите, пожалуйста.

Первым, согнувшись, в избу вошел Смелков. На широкой лавке возле печи сидел, укрывшись изодранной в клочья офицерской шинелью, уже знакомый нам светловолосый. При виде Смелкова он слегка приподнялся.

— Смелков, — представился Аркадий Николаевич.

Светловолосый ответил не сразу.

— Зимин, — сказал он наконец и выглянул в окно.

— Кто это там… с лошадьми? — спросил он тихо, и, прежде чем Митька ответил, Зимин бросился к ружью, стоявшему у стены, и выбежал из избушки.

— Силантий! — крикнул он. — Стой!

Увидев Зимина, Силантий замер, затем, прикрываясь вьючным ящиком, отступил, спрятавшись за лошадь.

— Выходи, Силантий! — приказал Зимин, поднимая ружье.

— Что вы делаете? — крикнул Смелков. — Это наш рабочий.

Силантий бросил ящик и, метнувшись в сторону, вскочил на неоседланного Агата.

Зимин выстрелил.

Агат рванулся, и Силантий скрылся за деревьями.

Зимин выстрелил еще и еще раз, потом бросил ружье и, пошатнувшись, прислонился к стене. Митька удивленно посмотрел на мать.

— Силантий… отца твоего сгубил, — сказала Дуня. — И в Петровича стрелял…

— А сказывал, будто… похоронил?

— Похоронил, — кивнула Дуня. — Сам загубил, сам и похоронил.

Все молча смотрели в лесную чащобу, туда, где скрылся Силантий.

Дуня вытащила из печи большой чугун с картошкой и поставила на стол, за которым сидели все участники экспедиции. Смелков при свете керосиновой лампы разглядывал карту.

— Один человек нагадал мне, что погибну я не от пули. Я было думал, что ошибся мой Ахмет — так его звали. Да нет. Спасибо Евдокии Петровне — выходила, — говорил Зимин.

— За что Силантий стрелял в вас? — спросила Тася.

Зимин с сочувственной улыбкой следил за тем, как Тася, обжигаясь, очищала горячую картошку от кожуры.

— Силантий? За то, что вступился за Федора. А вот почему он убил Федора, не пойму. Золота мы и намыли всего ничего.

— А где намыли? На Ардыбаше? — оторвался от карты Смелков. — Или это тайна старательская?

— Нет, какая тайна. На Медведянке старались.

— На Медведянке… — поморщился Смелков. — Разве там золото, на Медведянке? А до Ардыбаша не дошли?

— Пытали счастье и на Ардыбаше. Да только, как говорят старатели: поблазнило, да не далось. Сказки это все про Дарьино золото.

Смелков усмехнулся.

— А вы верите в сказки? — спросил Зимин, внимательно поглядев на Смелкова.

— Я верю в науку, молодой человек. А сказки… К сказкам тоже не вредно прислушиваться. Золото на Ардыбаше есть!

Куманин вытащил из чугуна горячую картофелину и, перебрасывая ее из одной руки в другую, вздохнул.

— Золото… поглядеть бы на него разок!.. А бывает золото с такую картоху? — спросил он неожиданно.

Все засмеялись.

— Бывает и побольше, — улыбнулся Смелков.

Все сосредоточенно чистили картошку, а Зимин, задумавшись, поглядывал то на Тасю, то на Смелкова.

— Аркадий Николаевич, — сказал он решившись. — По моей вине вы лишились рабочего-промывальщика. У меня есть кое-какой опыт, и если я вам подойду… Одним словом, предлагаю себя в ваше распоряжение.

— А вы давно в этих краях? — спросил Арсен.

— К сожалению, давно.

— Ну что ж. От помощи вашей не откажемся, — сказал Смелков. — Люди нам нужны.

Силантий придержал Агата на полянке и соскочил на землю. Вытащив из-за пояса топорик, он подошел к одному из деревьев, где на затесе стоял знак Зимина, и умелым ударом стесал его. Переходя от дерева к дереву, он уничтожал старые зарубки и делал новые затесы в разных направлениях, орудовал топориком с яростью, будто перед ним стояли не деревья, а его заклятые враги…

Экспедиция шла по заболоченному участку леса, среди стройных молодых березок. Митька вел лошадей, выбирая дорогу, и наконец связка лошадей остановилась на том месте, где недавно орудовал Силантий. Участники экспедиции разглядывали свежие следы топора.

— Надо полагать, — усмехнулся Арсен, — это работа нашего Силантия.

— Наивная хитрость дикаря, — сказала Тася. — Он что же, не подозревает о существовании карты и компаса?

— Он не так наивен, этот дикарь, — сказал Зимин. — Несколько дней мы из-за него потеряем.

— Чего он добивается? — сказала Тася.

— Боится, что вы, Кирилл Петрович, к своему золоту нас приведете, — сказал Смелков.

— Силантий человек коварный, — помолчав, заметил Зимин. — Если он что-нибудь задумал, он не остановится ни перед чем.

Митька подозвал к себе Смелкова и показал крест у самого корня дерева.

— Отец эти зарубки делал. Видите? — он подвел Смелкова к другому дереву и показал такую же зарубку. — Идти надо в обход болота, на север.

— С таким проводником нам никакой Силантий не страшен, — сказала Тася.

Митька с трудом удержал улыбку.

Длинные золотистые змейки взлетали вверх и исчезали в темноте над жарко пылающим костром. Силантий сидел неподвижно, уставившись на пламя. Капли пота выступили у него на лбу, он расстегнул ворот рубахи, но от огня не отодвинулся. Внезапно он поднялся, выхватил из костра пылающую головешку и швырнул ее в темноту. И сразу вспыхнул сухой валежник. Силантий схватил еще одну головешку и с яростью бросил в другую сторону. И там вспыхнул огонь. Один за другим летели в тайгу пылающие факелы, поджигая сушняк.

Дымная мгла окутывала экспедицию, продвигавшуюся по тайге. Резало от дыма глаза. Шли на ощупь, перекликаясь, держась за веревку, один конец которой держал Митька, другой — шедший позади всех Куманин. Лошади шли в связке. Тропа огибала горный склон. За поворотом мгла поредела, люди стали различать друг друга. Смелков взглянул на компас — капля дождя упала на стекло.

Тася подняла голову. Капли падали ей на лицо, падали все быстрей, пока наконец не хлынул проливной дождь. Зимин догнал девушку, накинул на нее свой капюшон. Тася взглядом поблагодарила его. Тропа стала шире, они пошли рядом. Дождь стучал по брезенту плащей, по вьюкам, по крупам лошадей. Пожар в тайге затихал, дым оседал все ниже.

Экспедиция стояла у неширокого, но очень глубокого ущелья, похожего на трещину в горах. Тропа обрывалась у моста, переброшенного через пропасть. Но моста не было. Черные, обугленные консоли торчали с обоих его краев.

— Надо думать, тоже работа Силантия, — сказал Смелков и, взглянув на карту, покачал головой. — В обход идти — пять дней потеряем.

Зимин подошел к обрыву.

— Предлагаю переправиться здесь, — сказал он.

Все удивленно посмотрели на него.

— На канатах? — спросил Смелков.

— Нет, — сказал Зимин. — По мосту.

Он ударил топором по оголенной до самой верхушки сосне. Арсен и Куманин вытащили топоры.

Когда дерево было подрублено, мужчины столкнули его, и оно упало, перекинувшись через пропасть.

Тася, замирая, следила за каждым движением Зимина, а тот, неожиданно подхватив Тасю на руки, шагнул к бревну. Смелков хотел было его остановить, что-то крикнуть, но Зимин, с Тасей на руках, уже шел над пропастью. С замиранием сердца следили за ними участники экспедиции.

И еще один человек, которого они не видели…

Силантий медленно поднял винтовку. В прорези прицела отчетливо вырисовывались фигуры Зимина и девушки, доверчиво прижимающейся к его плечу. Силантий опустил винтовку. Девушка обнимала Зимина, прижимаясь к нему все крепче и крепче. Силантий снова поднял винтовку и снова опустил: так и не смог выстрелить в человека, несущего девушку через пропасть.

Зимин чуть покачнулся, и Куманин закрыл глаза. Когда он открыл их, Зимин и Тася были уже на другой стороне.

— А как же лошади? — крикнул Смелков.

— И лошади пройдут, — крикнул в ответ Зимин. И начал рубить дерево, стоявшее на другой стороне пропасти.

Через полчаса, осторожно, сняв вьюки, Куманин и Митька провели лошадей по импровизированному мосту.

Экспедиция остановилась на ночевку на берегу реки. Тася и Зимин разжигали костер.

— Как вам это пришло в голову? — спросила Тася.

— Я артиллерист. Однажды я так переправил целую батарею. С пушками, — пояснил он ей, как маленькой.

Чуть в стороне, пристроившись у валуна, поросшего зеленым седоватым мхом, Митька чинил уздечку, а Куманин вырезал свистульку. Закончив работу, Куманин поднес ее к губам и засвистел.

— Перепелка, — угадал Митька.

Тася прислушалась.

— Перепелка… Совсем как у нас на даче, под Питером.

— Под Питером… — вздохнул Зимин и усмехнулся. — Господи, как все это давно было. Я и забыл — какой он… Санкт-Петербург. Перед войной служил в Пензе… А на фронт не попал. Угодил на каторгу.

— За что?

— Стрелял в своего отца-командира.

— Убили? — испуганно спросила Тася.

— Нет… Ранил. Я никогда не отличался сентиментальностью, но смотреть, как он издевался над солдатами… не мог. Однажды он поставил моего вестового на три часа в ледяную воду. Ну я и не выдержал… стрелял в него, потом трибунал… каторга.

— Сколько вы пережили… — сочувственно произнесла Тася.

— Я ни о чем не жалею. И потом… Если бы я не оказался здесь… — Зимин взглянул на Тасю и закончил уже совсем тихо: — Я не встретил бы вас.

— Мы могли познакомиться в Петрограде, — засмеялась Тася. — Девчонкой я обожала молодых офицеров.

— Могли, — засмеялся Зимин. — Но я в те времена был высокомерен и глуп. Вы не обратили бы на меня никакого внимания.

Послышалось глухое уханье совы.

— Сова, — сказал Митька, восторженно глядя на Куманина. — А ну-ка покажи еще раз.

Куманин сложил ладони особенным образом у губ, и снова послышалось совиное уханье. И в ту же минуту они услышали приглушенное ржанье лошадей.

— Чего это там? — насторожился Куманин.

— Может, медведь? — предположил Митька.

— Ну да? — покачал головой Куманин.

Они подошли к лошадям. Лошади стояли спокойно, меланхолически жуя сено.

— Куманин, — спросил Митька, поглаживая каурого жеребца с белой отметиной на лбу, — на геолога если учиться — долго?

Куманин присвистнул.

— Одной гимназии лет десять. Да там еще институты разные, академии.

— Да… — вздохнул Митька. — И думать нечего.

Он поглядел в сторону костра. Силуэты Таси и Зимина четко выделялись на фоне яркого пламени. Митька помрачнел. В свете костра волосы Таси казались золотыми. Она сидела, повернувшись к Зимину, обхватив колени длинными гибкими руками.

— Каторга… — тихо сказала Тася. — Я и представить себе не могу, что это такое…

Зимин молчал.

Утром участники экспедиции молча окружили лежащих на земле лошадей.

Митька протянул Смелкову скатанный шариком хлебный мякиш.

— Отрава, — сказал он.

— Товарищ Арсен! Сюда, скорее! — послышался из-за палатки голос Куманина.

В стороне, под деревьями, лежали вспоротые вьюки, мука высыпана на землю. Куманин протянул Арсену горсть муки.

Арсен понюхал.

— Керосин.

— Вся мука… залита керосином, — прошептал Куманин.

— Вот вам, Тасенька, и наивная хитрость дикаря, — сказал Зимин.

— Напрасно иронизируете, — вспылил Смелков. — Вы дежурили ночью. Это вы недосмотрели. Вы спали?!

— Я не спал, — сказал Зимин.

Тася смущенно отвернулась.

— Я тоже не спал, — сказал Митька. — Лошади привыкли к Силантию, вот и подпустили…

— Неужели придется возвращаться, черт побери?! — Смелков в отчаянии стукнул кулаком по дереву.

— Нет, Аркадий Николаевич, — сказал Арсен, — мы будем продолжать экспедицию.

— Как? Без лошадей? Без продовольствия?

— Я, Аркадий Николаевич, — с неожиданным для него волнением заговорил Арсен, — прибыл в Петроград на другой день после взятия Зимнего. Зимний дворец был взят без меня.

— О чем вы? — вспылил Смелков.

— Я хочу сказать, что Ардыбаш — это мой Зимний. И мы возьмем его, Аркадий Николаевич!

— Что вы предлагаете? Конкретно?

— Мы с вами спустимся до Чайгана на плотах, — сказал Арсен, — а там найдем лошадей.

— А если не найдем? — раздраженно спросил Смелков.

— Тогда… тогда пойдем пешком.

— Пешком? Изволите шутить?

Но Арсен не шутил. Лицо его было спокойно. Он твердо, но решительно смотрел на Смелкова.

Силантий сидел на сундуке в клетушке у Субботы и исподлобья смотрел на пустынный двор, где у коновязи жевал сено одинокий Агат.

— Зачем лошадей погубил, дурья башка?! — кричал на Силантия Суббота.

— Что хошь со мной делай, Ефим, а к золоту я их не допущу, — прохрипел Силантий.

— От тебя это не зависит. Отыщут они золото. По науке отыщут. Сами!

— А отыщут, я их из тайги вовсе не выпущу, — взревел Силантий.

— Дури в тебе полно. Выгоды своей не понимаешь. Нам с тобой того только и надо, чтобы они на самородное золото набрели.

— Это зачем же? — удивился Силантий.

— Затем, что найдут и в Петроград уедут — доклады писать да камушки под стеклами разглядывать. А покеда вернутся — Россия-мать велика, — годы пройдут, куда золото от нас денется — ступай и бери!

На лице Силантия появилось подобие улыбки.

— Хитро.

Суббота открыл сарай и растолкал спавшего на сене Харитона.

— Дело есть…

— Какое еще дело? — заворчал Харитон.

— Возьмешь лошадей от Черного ключа, — зашептал Суббота, — и поведешь на Ардыбаш к инженеру.

— У них свои есть…

— Подымайся живее и болтай поменее.

— Да я и дороги не знаю, — трусливо залепетал Харитон. — Я, почитай, лет десять в тайгу не ходил… Не губи, Ефим, пущай кто другой идет…

— Не дрожи. Силантий дорогу покажет.

— Откуда этот леший взялся? — Харитон перекрестился. — Боюсь я его.

— Нужен ты ему! Инженеру скажешь — Ефим Суббота лошадей и муку прислал. Прослышал, дескать, про твою беду и прислал…

Суббота обернулся. В дверях стояла Марфа.

— Тебе чего? Чего по пятам ходишь?

Марфа вышла.

На плоту, сбитом из толстых бревен, экспедиция спускалась вниз по реке. Митька и Зимин, умело действуя шестами, вели нагруженный плот между камнями и отмелями. Смелков грустно проводил взглядом удаляющиеся горы.

— Не подпускает меня Ардыбаш к своему золоту, — сказал Смелков. — Будто рок какой-то.

Река становилась все полноводнее, и плот стал набирать скорость.

— Шивера! — крикнул Митька. — Левого берега держи!

Плот стремительно развернуло, понесло вправо, и он мгновенно стал неуправляем.

— Разобьемся! — крикнул Митька и, взяв канат, бросился в воду. — Держите! — крикнул он Зимину, и тот подхватил конец.

Митька мгновенно оказался на берегу и, используя два растущих рядом дерева как кнехты, закрепил канат. Мужчины на плоту крепко ухватили конец каната и медленно подтягивали плот к берегу.

Тася соскочила на берег и, обняв Митьку, поцеловала его.

— Зачем? Нешто так можно? — смутился Митька.

— Мы бы разбились, — со слезами на глазах проговорила Тася.

— Ну… Скупнулись бы маленько…

Вечером, разведя костры, экспедиция просушивала мокрую одежду. Тася сидела на берегу и задумчиво смотрела на розоватую в отблеске костров воду.

— Угощайтесь, — услышала она за спиной голос Митьки.

Он протягивал ей туесок с ягодами.

— А хотите, я вам соболей настреляю на цельную шубу? — предложил Митька. — Будете по своему Петрограду ходить, как купчиха.

— Спасибо, Митенька. Только зачем же мне соболья шуба? Я ведь не купчиха.

Неожиданно Митька вскочил и вскинул ружье.

— Стой! Кто идет?! Стрелять буду!

Из-за дерева высунулась испуганная физиономия Харитона.

— Опусти дуло… чучело несмышленое. Я это, Харитон. Не видишь, что ли?

На шум собрались все.

Харитон поклонился Смелкову.

— Ефим Суббота прослышал про твою беду, инженер… Лошадей прислал и муки цельных четыре мешка.

— Неужели… лошадей привел?! — радостно закричал Смелков. — Где они?

— Да на поляне… повыше стоят… Я еще с горы приметил, как вас на шиверах крутило.

Смелков, Зимин, Куманин, Митька и Тася побежали к лошадям. Арсен остановил Харитона.

— Одну минуточку… Скажите, пожалуйста, откуда Суббота узнал о том, что мы нуждаемся в лошадях и муке?

Харитон испуганно замигал.

— Слух по тайге прошел.

— А если точнее? Кто этот слух принес? Силантий?

— Не. Мы его и в глаза не видели. Сухарев Пашка сказывал.

— Сухарев?

— Он самый. Пашка Сухарев. Охотник.

Лошади, которых привел Харитон, позволили экспедиции продолжать свой маршрут к верховьям Ардыбаша. Теперь ее путь лежал вдоль мелкой речушки с прозрачной водой, едва прикрывавшей каменистое дно.

— Вы здесь намыли свое золотишко? — спросил Смелков у Зимина.

— Да… — удивился Зимин. — Откуда вы знаете?

— Еще в двенадцатом году я обнаружил здесь золото, — рассмеялся Смелков. — Жалкое золотишко. Но если удастся нащупать, откуда попадают сюда эти крохи, мы доберемся и до того стола, где золото навалено грудами! — И, указывая на видневшиеся вдали горы, Смелков, обернувшись к Кобакидзе, сказал: — Золотоносная полоса должна простираться вдоль хребта в осадочной толще. Но золото здесь не на поверхности. Будем закладывать глубокие шурфы.

На затесанном конце штаги чернильным карандашом было выведено: «Инж. Смелков № 1».

Смелков и Кобакидзе укрепили штагу, а Зимин и Куманин сделали первые удары лопатой.

В мокрой от пота рубашке, стоя в глубоком колодце, Зимин накладывал лопатой вырытый грунт в бадейку, привязанную к деревянному вороту на козлах. Харитон, стоявший наверху возле штаги с надписью «Инж. Смелков № 19», поднял бадейку наверх и вывалил грунт в лоток. Вокруг шурфа, чуть поодаль, на бумажках лежали отмытые пробы.

— Как дела? — спросил подошедший к Харитону Арсен.

— Мыслимо ли дело всю землю насквозь прорыть? — проворчал Харитон. — Камни — они и есть камни.

На песчаной отмели, обнаженный до пояса, Зимин умело орудовал лотком, оставляя на дне темный шлих. Тася над небольшим костром просушивала пробы на железном совке. Чуть выше по течению работал Куманин. Лоток явно не слушался его неопытных рук, порода соскальзывала в ручей, и Куманин ладонями пытался удержать ее на лотке.

Заметив подошедшего Кобакидзе, Куманин бросил лоток.

— Хватит. Приказывайте — что угодно сделаю… а переливать из пустого в порожнее — не желаю!

— Когда мы вернемся в Петроград, — негромко сказал Кобакидзе, — напомните мне, пожалуйста, что к двадцати суткам гауптвахты я вам прибавил еще пять… А переливать из пустого, как вы говорите, в порожнее вам все-таки, товарищ Куманин, придется. Все лето. Повторите приказание!

— Есть, переливать из пустого в порожнее, — не глядя на Кобакидзе, повторил Куманин и снова взялся за лоток.

Смелков рассматривал одну из проб, высушенных Тасей, и делал пометки в черной клеенчатой тетрадке.

— Ну что… есть золотишко? — смущенно спросил Митька, присаживаясь рядом со Смелковым.

— Нет, Митя… Пока только запах.

— Да нешто золото пахнет?

Смелков засмеялся.

— Я что хотел спросить, — осторожно начал Митька. — Вот наши мужики ходят, на себя стараются. А вы… тоже для себя?

— Нет, Митя, я геолог, — сказал Смелков.

— А найдете золото… неужто себе ничего не оставите?

— Нет, Митя, — засмеялся Смелков.

— Для кого же тогда ищете? — помрачнел Митька.

— Для дела. Для России.

Митька подумал и сказал:

— Значит, для революции.

— Я сказал, для России, — поправил его Смелков.

— Оно так и выходит. Если для России, значит, для революции. Не для белых же стараетесь?!

Смелков опешил.

Сзади послышался смешок Арсена.

— Что же вы ответите на вопрос, поставленный нашим юным проводником?

— У меня нет времени на разговоры, — недовольно пробурчал Смелков и углубился в свои записи.

Митька и Куманин, притаившись, сидели в камышах невдалеке от таежного черного озерца.

Куманин покрякивал, подманивая уток. Чей-то выстрел с другой стороны озерца вспугнул несколько уток, взметнувшихся в небо. Митька выстрелил. Одна из уток упала, потом взлетела как-то боком и, сделав несколько взмахов одним крылом, снова упала. Митька выбежал из камышей на пригорок, нависавший над озерцом, но, споткнувшись, чуть не упал в яму.

Митька поднялся и увидел старый, заброшенный шурф с осыпавшейся по краям землей. Рядом валялись остатки полусгнившего лотка. В нескольких метрах от шурфа сохранилась давно вырытая землянка. К Митьке подошел Куманин.

— Загляделся на чужой колодец? — засмеялся Куманин. — Своих, что ли, мало?

— А ты погляди.

Оба присели на корточки и увидели белеющие внизу кости.

— Человек… Так и помер в яме, царствие ему небесное!

— Пойду инженера позову, — сказал Митька.

А Куманин направился в землянку. Здесь стояли покосившийся столик и сломанная скамейка, под которой Куманин увидел небольшой крашеный сундучок. Сундучок был заперт на замок. Куманин дернул ржавую щеколду, и тут же замок отвалился. Сундучок был почти пуст — кожаный кисет, патроны и отсыревшие мешочки с порохом, да еще железная коробка с потершейся надписью «Ландрин». Коробка оказалась тяжелой. Куманин попытался открыть крышку, но она проржавела и не поддавалась. Он постукал камнем по краям коробки и наконец раскрыл крышку. В коробке лежал брезентовый мешочек, туго перетянутый шнурком. Разрезав шнурок, Куманин обнаружил внутри какие-то темные тяжелые камешки.

В землянку заглянул Харитон с ружьем в руках.

— Чего нашел?

— Ктой-то полную коробку камней набрал.

Едва Харитон взял у Куманина коробку, как руки у него задрожали.

— Чего это у тебя руки дрожат? — удивился Куманин и отобрал у него коробку.

— И вовсе не дрожат, — сказал Харитон, пытаясь унять дрожь. Глаза его забегали, и он протянул руку, чтобы взять коробку у Куманина. — Мне аккурат такая нужна… для табаку.

— Да ты вроде некурящий? — подозрительно сказал Куманин, не выпуская из рук коробки.

— Коробки, что ли, жалко?

Куманин вытащил мешочек и бросил Харитону коробку.

— Не жалко. Бери.

Приоткрыл мешочек, высыпал несколько камешков на ладонь и вышел из землянки. На ярком свету темные камешки слегка заблестели.

— Погоди-ка… Может, это и есть… золото? — спросил Куманин.

— Обманка… — стараясь скрыть волнение, сказал Харитон. — Золота, что ли, не видел?

— Видал — очищенное, обработанное… А камушков золотых… не приходилось…

Харитон мялся, переступая с ноги на ногу, хотел было что-то сказать Куманину, но тут подошел Митька.

— Глянь-ка, что нашел! — Куманин протянул Митьке камушки на ладони.

— Золото! — воскликнул пораженный Митька.

Куманин протянул ему мешочек. Митька прикинул на ладони.

— Фунта три, почитай, будет. Надо инженеру показать.

— Слушай, Куманин, — зашептал, чуть заикаясь от волнения, Харитон. — Ты это… ты инженеру не кажи! Я человека найду, верного… всю жизнь как сыр в масле кататься будешь!

Куманин взглянул на Митьку.

— И Митька тоже… на троих… Мне много не надо… фунтик один отвесишь…

Куманин внимательно разглядывал золотые камешки.

— Вот оно, значит, какое — золото… — растерянно прошептал он.

— Ну по рукам?! Фунтик отвесишь — и ладно.

— Отвесим! — согласился Куманин, и вдруг лицо его стало жестким. — Я тебе отвешу! Ты за кого меня принимаешь, контра?!

Смелков стоял в окружении участников экспедиции и рассматривал найденное Куманиным золото.

— Как полагаете, Аркадий Николаевич, — спросил Арсен, — кто здесь погиб? И долго ли эта коробочка нас дожидалась?

— Не нас она дожидалась, — сказал Зимин.

— Кого же? — спросила Тася. — Может быть… знаменитую Дарью?

— Кто знает… — сказал Зимин.

— Взгляните, Кирилл Петрович, какое золото! Без всяких примесей! — радовался Смелков. — Мои предположения оправдываются… Где-то рядом лежит и наше золото!

— Товарищ комиссар! Белые! — Митька дернул за рукав Арсена и показал ему на высоком берегу другой стороны реки трех вооруженных всадников.

Молоденький прапорщик, с чуть заметным пушком на верхней губе, тот самый прапорщик Казанков, который отдал Тасе своего Агата, соскочил с коня.

— Боже мой! Какая встреча… А где же мой Агат?

— Не уберегла, — смутилась Тася.

— Он погиб?

— Его похитили.

— Жаль. Простите, я не представился. Прапорщик Казанков. — Слегка поклонившись, он обратился к Смелкову: — Насколько я знаю, ваша экспедиция преследует чисто научные цели… и мне, вероятно, не следует подозревать вас?..

— Разумеется, прапорщик. Я и мои сотрудники заняты геологическими поисками.

Арсен и Куманин стояли чуть в стороне, возле палатки.

— Руки чешутся… из винта… вдарить по белякам, — шепнул Куманин.

— Возьмите себя в руки, товарищ Куманин, — тихо сказал Арсен. — Когда надо будет вдарить, за нами дело не станет.

— Мы заблудились, — простодушно сказал Казанков. — Взяли правее, чтобы сократить путь, и вот… заблудились.

— Заночуйте у нас, — сказал Смелков, — а с утра отправитесь…

— Спасибо за гостеприимство, — сказал Казанков и подошел к своим спутникам.

— Ваше благородие, — тихо сказал Казанкову один из них, — люди эти… от большевиков присланы… поприжать бы их надо… а кого следует, и в расход вывести.

— А что дурного эти люди вам сделали, Калганов? Они ищут полезные ископаемые…

— Для большевиков, — буркнул Калганов.

— Там будет видно, для кого, — сказал Казанков.

— Молоды вы еще, ваше благородие, — снова буркнул Калганов. — Больно доверчивы.

Куманин приглядывался к ним.

— Заблудились… Маскируются. Небось разведчики…

— Нет, — сказал Арсен. — Полагаю, что связные… с донесением или с приказом.

Куманин поглядел на Казанкова, на его сумку, висящую на боку.

Вечером у костра сидели трое — Тася, Зимин и Казанков. Чуть в стороне Арсен и Куманин пили горячий чай из жестяных кружек, изредка поглядывая то на Казанкова, то на солдат, купавших в реке своих лошадей.

— Счастливые вы люди, — говорил Казанков, улыбаясь по-детски доверчиво. — Среди всей этой сумятицы, ненависти, раздора занимаетесь по-настоящему полезным делом. Боже мой, как я хотел стать врачом… Но… семейная традиция оказалась сильней. Я из потомственной семьи военных.

Он достал из полевой сумки несколько фотографий. Куманин заметил в сумке большой белый конверт с сургучными печатями.

Казанков показывал Тасе фотографии.

— Это мама, отец, братья, сестренка, дед…

Все мужчины были в военной форме.

На другом снимке Казанков на гитаре аккомпанировал братьям, которые пели.

— В Гатчине, на даче… перед самой войной, — вздохнул Казанков и негромко запел:

Тася слушала Казанкова, слушала песню из ее собственного недавнего и уже такого далекого прошлого и тихонько подпевала:

Куманин отошел в сторону и скрылся за палаткой. Арсен взглянул ему вслед и снова, не отрываясь, задумчиво стал глядеть на сидящих у костра.

пели Казанков и Тася, —

Куманин тихонько окликнул Арсена, и тот, поднявшись из-за стола, направился к нему. Куманин протянул ему пакет с сургучной печатью. Арсен аккуратно, лезвием ножа вскрыл пакет.

доносилось от костра, —

Арсен достал из конверта тонкий листок бумаги с машинописным текстом, внимательно прочел.

— Благодарю вас, товарищ Куманин. Отменяю пятнадцать суток гауптвахты.

— Двадцать пять, — подсказал Куманин.

— Хорошо, — улыбнулся Арсен. — Отменяю все двадцать пять.

Едва взошло солнце, Казанков со своими спутниками покинули лагерь экспедиции.

Митька уже сидел на лошади, когда Зимин и Смелков вышли из палатки.

— Что происходит, Арсен Гургенович? — спросил Смелков. — Куда вы отправляете Митю?

— Я посылаю его к Федякину, отряду которого угрожает опасность.

— А что это за бумага? — спросил Смелков, заметив в руках у Митьки листок.

— Копия приказа генерала Горского об окружении и уничтожении отряда Федякина, — спокойно ответил Арсен.

— Откуда она у вас?

Арсен неопределенно пожал плечами.

— Выкрали?! Ну, конечно, выкрали! — возмутился Смелков. — Я дал Волжину согласие возглавить поисковую экспедицию, а не шпионский отряд! В какое положение вы меня ставите?! Я заверил прапорщика в том, что мы не принимаем участия в военных действиях, а мы тем временем передаем партизанам секретные приказы!..

— Ваша совесть чиста, Аркадий Николаевич, — ответил Арсен. — Не вы посылаете Митю к партизанам, а я.

— Нас направили сюда искать золото, а не помогать партизанам! Вы мой помощник! И я отвечаю за вас!

Они стояли друг против друга, и Митька поглядывал то на одного, то на другого.

— Я хотел бы, дорогой Аркадий Николаевич, — заговорил Арсен тихо, — чтобы вы поняли одну самую, пожалуй, важную вещь: найденное нами золото не будет иметь никакой ценности для народа, если не победит дело революции.

Зимин, стоявший чуть поодаль, покусывая травинку, чуть заметно ухмыльнулся.

— Не вижу здесь ничего смешного! — раздраженно бросил ему Смелков.

— Вы наивны, Аркадий Николаевич. В России революция. Мы находимся в зоне военных действий, и товарищ Арсен поступает в строгом согласии с революционной моралью, для которой главный нравственный критерий — это победа.

Арсен, прищурившись, взглянул на Зимина.

— Вы правы, хотя, как я понимаю, иронизируете, господин Зимин?!

— Нет, почему же? — все так же улыбаясь, сказал Зимин. — У вас своя правда, а у Аркадия Николаевича — своя.

— А у вас? — резко спросил Арсен.

— У меня… тоже своя… собственная.

Арсен пристально поглядел на Зимина и обернулся к Мите.

— Поезжай! — сказал он ласково. — И поскорей возвращайся.

Митя тронул лошадь.

— Кроме всего прочего… вы подвергаете опасности жизнь этого мальчика… и всю экспедицию, — сказал Смелков.

— Я все понимаю, — глядя в глаза Смелкову, твердо сказал Арсен. — Но для меня… и не только для меня, успех экспедиции не будет иметь смысла, если победят белые.

— У нас разное понимание смысла нашего дела. Мне придется свернуть экспедицию. Во всяком случае, мы с дочерью уезжаем. Собирайся, Тася!

— Папа… подумай, — сказала Тася.

— Есть нравственные принципы, через которые я не могу переступить, — ответил Смелков и, взглянув на Арсена, вдруг вспомнил, откуда он знает это лицо.

Мраморная лестница Горного института была забита возбужденной толпой студентов.

— Смелков! — крикнул кто-то. — Смелков идет!

Студенты расступились, пропуская Смелкова. Молодой профессор, откинув назад голову и заложив руки за спину, быстро поднимался по лестнице.

— Мы с вами, господин профессор! — крикнул какой-то студент, стоявший наверху. Смелков обернулся и увидел молодого грузина, восторженно смотревшего на него.

Из массивной двери с надписью «Директор Горного института» вышел старик с впалыми щеками и с седыми пушистыми бакенбардами.

Студенты притихли.

— Станислав Викентьевич, — сказал Смелков, — вчера вы подписали приказ о сдаче в солдаты семерых студентов, подозреваемых в политической деятельности. Пока эти студенты не будут возвращены, я не переступлю порога института.

Студенты зашумели.

— Аркадий Николаевич, помилуйте… — сказал директор, тревожно поглядывая на студентов. — Эти семь человек — зараза, отравляющая весь институт.

— Каждый человек, Станислав Викентьевич, — твердо сказал Смелков, — имеет право на свои нравственные принципы. Для меня эти студенты не являются преступниками, пока их преступление не доказано судом присяжных. Ваш приказ — бесчеловечен.

— Хорошо, — сказал директор сухо. — Напишите заявление о вашем уходе. И если вас не затруднит, объясните свои побудительные причины.

— Честь имею.

Смелков сухо поклонился и стал спускаться вниз по лестнице.

Директор поспешно скрылся в своем кабинете.

— Разрешите пожать вашу руку, профессор, — горячо сказал молодой грузин, протиснувшись к Смелкову. — Я один из семерых.

— Должен предупредить вас… — сухо сказал Смелков, — и всех вас, господа… Я вовсе не одобряю ваши политические эскапады… Для того, чтобы в будущем приносить пользу России, вы должны учиться, а не заниматься политической деятельностью.

Смелков стоял возле навьюченной лошади и задумчиво разглядывал Арсена — теперь он не сомневался: Арсен Кобакидзе был одним из тех, семерых.

— Сколько же времени вы пробыли в солдатах? — спросил он слегка смущенно.

— Считайте сами. С тех пор я не снимал шинели, — ответил Арсен.

— Однажды вы уже пытались сочетать занятия наукой с политикой. Не знаю, что выиграла политика, но наука проиграла, смею вас заверить. Ну что ж, думаю, что вы сможете продолжить экспедицию без меня.

— Я не отпущу вас, Аркадий Николаевич, — сказал Арсен.

— Как не отпустите? — изумился Смелков. — Вы что же, снова арестуете меня? Или заставите работать под страхом оружия?

— Нет, мы поступим иначе. Из экспедиции уйду я.

— То есть как? — растерялся Смелков. — Вы, так сказать, представитель власти… И потом, что вы скажете Волжину?

— Волжину я скажу, что полностью доверяю вам, что вы человек слова и доведете дело до конца, — сказал Арсен.

Смелков стоял совершенно растерянный.

— Нет, это ерунда какая-то. Ну как это… вы уйдете… Да… — Он помялся и вдруг, резко обернувшись к Куманину, крикнул: — Снимайте вьючные мешки! Мы остаемся!

Тася взглянула на Зимина, улыбнулась.

— У вас отвратительный характер, Арсен. Из вас вышел бы прекрасный геолог, если бы не ваша дурацкая политика, — сказал Смелков ворчливо.

— Я еще стану геологом, — просияв, заявил Арсен. — С вашей помощью. Если мы, конечно, продолжим нашу совместную работу и отнимем золото у Ардыбаша.

Полковник Хатунцев расположился на постоялом дворе Субботы в комнате на втором этаже, хранившей на себе следы купеческих разгулов — треснутое зеркало, залитые шампанским обои, искалеченная резьба на позолоченной спинке кровати…

Полковник стоял у зеркала и брился, когда к нему вошел Казанков.

— Прапорщик Казанков, — отрапортовал он, вытянувшись. — С пакетом от генерала Горского.

Хатунцев протянул руку.

Казанков открыл сумку и, достав пакет, передал его Хатунцеву. Полковник вскрыл конверт, пробежал глазами приказ и, вытащив из ящика смятую бумажку, протянул ее Казанкову. Казанков прочел, и лицо его покрылось испариной.

— Что это?

— Содержание приказа генерала Горского, который был передан вам в запечатанном виде, — сказал Хатунцев, испытующе глядя на прапорщика.

— Я не вскрывал пакета, господин полковник!

— Не сомневаюсь. За вас это сделали другие и довольно аккуратно.

— Но кто? Кто мог это сделать?

— Именно это меня интересует. Содержание секретного приказа становится известным партизанам, и вся наша операция… Скажите, прапорщик, почему вы задержались? Я ждал вас третьего дня.

— Мы сбились с пути. — Казанков опустил голову.

— Сбились с пути… — Хатунцев пристально поглядел на него и надел фуражку. — Пойдемте!

Они прошли по двору, мимо походной кухни, где повар раздавал солдатам пищу, к сараю, у которого стоял часовой.

Хатунцев распахнул двери сарая, и Казанков увидел Митьку, лежащего на телеге. Под глазом у него был синяк, на лице ссадины.

— Вам знаком этот мальчишка? — спросил Хатунцев.

Казанков разглядывал Митьку.

— Да… — сказал он, чуть поколебавшись… — Я, кажется, его видел.

— Где? — быстро спросил Хатунцев.

— Этот мальчик — проводник экспедиции Смелкова.

— Не знаю я никакой экспедиции! — крикнул Митька. — Я на охоту ходил к Николиной заимке… там и нашел эту бумажку… на полу, в избе…

— Прапорщик, вы не ошиблись? — спросил Хатунцев.

— Нет, — упавшим голосом сказал Казанков. — Мы заблудились у Ардыбаша и заночевали в лагере экспедиции.

— Вы предстанете перед судом военного трибунала, прапорщик, — с презрением сказал полковник. — Секретный приказ едва не попал в руки партизан. Слава богу, удалось перехватить мальчишку… Поручик Дегтярев! — крикнул он, и в сарай вошел офицер.

— По вашему приказанию, поручик Дегтярев, — доложил он полковнику.

— Возьмите десяток солдат. Разыщите и доставьте сюда разведывательную группу большевиков, действующую под видом геологической экспедиции.

— Есть, — козырнул поручик.

— А вы, прапорщик, — обратился Хатунцев к Казанкову, — сдайте свое оружие.

Работа экспедиции продолжалась. Сменялись цифры на штагах: 47… 53… 64… Сушились пробы. Наполнялись капсулами коробочки. Смелков продолжал свои записи.

На штаге было написано: «Инж. Смелков № 72».

Харитон выглянул из шурфа и, оглядевшись, выбрался на поверхность. На высоком берегу Тася, щурясь от едкого дыма, помешивала кипящую в котле кашу и не заметила, как Харитон крадучись забрался в палатку. Здесь было темновато. Стараясь не шуметь, Харитон переворошил один из вьючных мешков и, ничего не найдя, полез в ящик с пробами. Среди пакетов с капсулами он увидел и знакомую коробочку с надписью «Ландрин».

Судорожно прижимая к груди банку из-под монпансье, Харитон продирался сквозь лесную чащу. Тяжело дыша, он уходил все дальше и дальше, когда вдруг услышал за спиной знакомый голос:

— Харитошка!..

Харитон торопливо запихал коробку за пазуху.

Перед Харитоном стоял Силантий. Рядом, невдалеке от скалистого обрыва, к дереву был привязан Агат.

— Ты чего там прячешь?

— Да ничего…

— Чего под рубаху-то засунул? — требовательно спросил Силантий. — А ну покажь.

— Коробочка с-под ландрину. — Харитон вытащил коробку и снова сунул ее за пазуху.

— Покажь, — так же требовательно повторил Силантий.

— Твое какое дело… «Покажь!» «Покажь»! — взбунтовался Харитон. — А вот и не покажу!

Силантий быстро, по-кошачьи прыгнул на Харитона и, повалив его на землю, вырвал коробку. Раскрыв ее, он увидел золото.

— Господи, — прошептал Силантий.

— Отдай, мое! — крикнул Харитон.

— Твое? — со злобой сказал Силантий. — Тебе довольно и того, что у меня взял.

— Я? — взвизгнул Харитон. — Тебя Ефим вокруг пальца обвел, а ты… Отдай!

Он кинулся на Силантия и повис у него на спине. Силантий, держа в руках коробку, попытался сбросить его, но это ему не удалось. Сцепившись, они подкатились к самому обрыву, Харитон впился зубами в руку Силантия, державшую коробку. Кисть разжалась, и коробка полетела вниз. Оба застыли, глядя, как она падает, ударяясь о каменистые выступы, как она раскрылась и золото, рассыпавшись, полетело в бездонную пропасть…

— А… — в отчаянии застонал Харитон и, вскочив, с силой ударил Силантия ногой в живот.

Силантий, кряхтя, поднялся и тупо ударил Харитона кулаком по лицу…

Отодвигая тяжелый засов и пропуская Марфу в сарай с обедом для арестованных, караульный проворчал:

— Я бы и сам от таких щей не отказался.

Марфа увидела Митьку, лежавшего на телеге, и Казанкова, мрачно сидевшего в углу на сене.

— Кушайте, — сказала она и, наклонившись к Митьке, шепнула: — В углу, где сбруя свалена, под сеном дверца… в самом низу… лаз…

Митька понимающе кивнул.

— И ты… с ним беги, — сказала она Казанкову, — убьют, не посмотрят, что молоденький.

Марфа вышла из сарая, и караульный задвинул засов.

— Побежишь со мной? — спросил Митька.

— Нет, не побегу.

— Убьют тебя. Расстреляют, — сказал Митька. — Беги.

— Я присягу давал.

— Кому? Царю? Так нет его, царя-то!

— Тебе это не понять, — грустно улыбнулся Казанков. — Есть такое слово: честь. Ты слышал это слово?

— Какая же тут честь, когда они за твою же верность тебя же и расстрелять хотят? — Митька не понимал Казанкова.

— Значит, судьба, — сказал Казанков и беспомощно улыбнулся Митьке.

— Не побежишь? — упавшим голосом спросил Митька. — И меня… не пустишь?

— А ты — беги, — сказал Казанков.

Было совсем темно, когда Митька через потайной лаз выбрался из сарая. Тускло светила луна. Невдалеке маячил силуэт часового. Митька бесшумно прошмыгнул мимо коновязи и, перемахнув через плетень, пополз вдоль грядок огорода к лесу.

Здесь его ожидали Дуня и Марфа.

Марфа подвела Митьке коня. Дуня, с ружьем в руках, смотрела на сына с беспокойством.

— Ружье-то дайте, маманя, — попросил Митька.

Дуня протянула ружье.

— Вытянуть бы тебя ремнем разок-другой! — в сердцах сказала Дуня и перекрестила Митьку.

Митька вскочил на лошадь и поскакал в темноту.

Тихо заскулила овчарка.

— Господи, — сказала Дуня, — спаси его и помилуй.

Десять всадников во главе с поручиком Дегтяревым двигались по тайге, по тем местам, где еще недавно проходила экспедиция. Внезапно всадники остановились.

Где-то очень далеко прозвучал донесенный ветром, еле слышный звук выстрела.

Стрелял Смелков. Размахивая ружьем, нелепо пританцовывая, мокрый от брызг водопада, он кричал бегущим к нему членам экспедиции:

— Первый самородок Ардыбаша! Первый самородок Ардыбаша!

Он поднял высоко над головой самородок и, нескладно подпрыгнув, закричал:

— Ура!..

Арсен взял в руки мокрый, неярко поблескивавший камень. Все окружили его.

— Я бы сказал, что этот самородок напоминает грушу дюшес, увеличенную в несколько раз, — сказал Арсен.

— Нет, — Тася повернула самородок на руках у отца, — посмотрите, он похож на быка, на бычью голову… Вот один рог, а у этого острие обломано… Вот глаза…

— Так и назовем его, — сказал Смелков, — «Бычья голова».

Когда все немного успокоились, Смелков показал на торчащие в прозрачной воде сланцевые щетки. Между пластинами сланца, стоящими почти вертикально, течение крутило мелкую гальку.

— Взгляните! — сказал Смелков. — Сама природа создала естественную бутару для промывки золота.

Он зачерпнул пригоршню гальки. Вода стекала между пальцами. Он разжал кулак. На ладони, среди гальки и песка, матово заблестели золотые зерна.

Арсен присвистнул от восхищения.

— Мы вышли к коренному месторождению, — взволнованно объявил Смелков.

Арсен, зажав зубами охотничий нож, пустился отплясывать лезгинку. Куманин пошел вприсядку. Даже Зимин сделал несколько танцевальных движений. Тася с нежностью смотрела на счастливое лицо отца.

Импровизированное пиршество по случаю счастливой находки было в разгаре. Арсен вытащил из своего мешка оплетенную бутылку и водрузил ее на стол, сложенный из экспедиционных ящиков.

— Откуда такое богатство, Арсен?! — удивился Смелков.

— Моя мама сказала: Арсен, когда у тебя будет самый счастливый день, ты откроешь эту бутылку и выпьешь ее вместе со своими лучшими друзьями!

Подняв кружку с вином, Смелков встал.

— Дорогие друзья! — сказал он, когда наступила тишина. — Последние пробы дали по ползолотника на лоток, четыре фунта на сажень! Мои предположения оправдываются: Ардыбаш — обширная золотоносная область.

— За Ардыбаш! — крикнул Куманин и выстрелил из ружья.

На этот раз выстрел прозвучал совсем близко.

Дегтярев со своим отрядом прислушались и, чуть свернув, направили своих коней в сторону выстрела.

А трапеза шла своим чередом.

— Один этот булыжник мог бы обеспечить любого из нас до конца жизни, — сказал Зимин.

— Для меня, как геолога, этот самородок имеет чисто научную ценность, — сказал Смелков.

— Не сомневаюсь, — засмеялся Зимин. — А вот для товарища Кобакидзе этот кусок золота имеет другой смысл. Ему нужно золото для того, чтобы построить общество, в котором оно потеряет всякую цену.

— Насколько я понимаю, — сказал Кобакидзе, — вы иронизируете?

— Ничуть, — ответил Зимин. — Я просто не верю в подобное общество. В природе человека заложено нечто такое… что золото для него всегда останется золотом.

— Нет, нет, Кирилл Петрович, решительно с вами не согласен, — горячо заговорил Смелков. — В человеческой природе есть другое начало — творческое, созидательное, если хотите, высшее, которое поможет ему преодолеть свои низменные инстинкты. И тому есть примеры в истории. Джордано Бруно хотя бы…

— Джордано Бруно… кто же станет спорить, — сказал Зимин. — Только мы-то с вами чаще встречаемся с такими людьми, как Силантий и Харитон.

— У нас есть и такие, как наш товарищ Куманин, который мог бы скрыть свою находку и тем самым обеспечить свое благополучие, — сказал Арсен. — Однако пролетарская совесть не позволила ему этого сделать.

— Ну конечно, — усмехнулся Зимин. — Джордано Бруно был всего-навсего монахом, а наш Куманин — представитель победившего пролетариата. За Куманина! — он поднял кружку.

— Иронизируете, Зимин. Напрасно… — сказал Арсен. Он хотел что-то еще добавить, но вдруг замолчал.

Из-за деревьев показались всадники. Это был Дегтярев со своим отрядом.

Митька всю ночь, то верхом, то ведя коня под уздцы, пробирался через тайгу. Когда солнце выглянуло из-за сопок, он увидел, как по висячему мосту в сопровождении конного конвоя двигаются участники экспедиции и знакомая Митьке связка навьюченных лошадей. Митька разглядел Смелкова, шагавшего, по обыкновению, с заложенными за спину руками, Арсена, Куманина и, наконец, Тасю, шедшую рядом с Зиминым.

Арсен шел рядом с Куманиным и вдруг удивленно прислушался. Где-то совсем близко ухала сова.

— Сова днем? — удивился Арсен.

Куманин прислушался, улыбнулся.

— Это Митька. — Он оглянулся и незаметно, как бы случайно, уронил тяжелый рюкзак. Митька, стоя под мостом, выждал, пока скрылся последний солдат, вошел в неглубокую реку и поднял брошенный Куманиным рюкзак.

Во дворе у Субботы под охраной отряда поручика Дегтярева стояли участники экспедиции.

Полковник Хатунцев подошел к Тасе.

— Вот мы и встретились, девочка, — сказал он и взглянул на Смелкова. — Это тот самый замечательный человек, для которого интересы науки выше нашей… грязной политики?.. Вы, профессор, как личность, так сказать, возвышенная, являетесь, конечно, ширмой для всей этой шайки… Кто у вас главный?

— Я, — сказал Арсен. — Профессор не должен отвечать за мои поступки.

— Скажите, какое благородство! — Хатунцев разглядывал Куманина и Зимина. — Кто же из вас выкрал пакет у прапорщика Казанкова? Впрочем, не стану спрашивать… Хотя бы для того, чтобы не заставлять вас лгать перед смертью. — Он обернулся к Дегтяреву. — Пришлите сюда прапорщика Казанкова.

Офицер побежал к сараю. Хатунцев тронул за плечо Смелкова.

— Отойдите от них. И вы, девочка, тоже.

Смелков и Тася отошли.

К Хатунцеву подошел Казанков.

— Прапорщик Казанков явился по вашему приказанию.

Хатунцев внимательно посмотрел на него.

— Почему вы, прапорщик, не воспользовались возможностью побега?

Казанков опустил голову.

— Я уважаю ваш поступок. И отменяю свое решение отдать вас под суд трибунала. Возьмите трех солдат и уведите… этих господ со двора.

— Простите, я не понял… господин полковник, — растерянно проговорил Казанков.

— Расстрелять, — сказал полковник.

— Я?.. Я должен их расстрелять?

— Вы, прапорщик Казанков.

— Я не палач! — в смятении проговорил Казанков.

— Неужели я должен вам, сыну офицера, объяснять, что такое приказ?

Казанков подавленно молчал.

Смелков обнял Тасю, перекрестил ее и встал рядом с Кобакидзе.

— Я отвечаю целиком и полностью за любое действие моих подчиненных. И я должен разделить их судьбу, — сказал он твердо.

— Как вам будет угодно, профессор, — холодно сказал Хатунцев.

— Папа! — крикнула Тася и бросилась к отцу.

— Уведите ее! — распорядился Хатунцев.

Двое солдат оттащили Тасю и повели в дом.

— Папа! Папа! — кричала она. — Кирилл!..

У Казанкова тряслись руки.

Стоя у окна своей каморки, Суббота из-за занавески наблюдал за всей этой сценой.

Со двора Субботы под звуки оркестра выходила конница Хатунцева. Двор почти опустел, когда к Хатунцеву подъехал коренастый, с пышными усами поручик Губенко.

— Господин полковник, орудия установлены на высоте 317, — доложил он. — Батарея готова к бою.

— Ваша высотка, поручик, ключевая, — сказал Хатунцев. — Не подпускайте ни единой души! Слышите — ни единой души.

— Есть! — козырнул поручик и поскакал со двора.

— Да… — устало добавил полковник, — имущество экспедиции велите передать в обоз.

— Господин полковник… оно исчезло, — сказал один из офицеров.

— Как так — исчезло? Спросите у хозяина, может быть, он… спрятал?

— Хозяин тоже… исчез.

Хатунцев вскочил на коня и, обернувшись, приказал:

— Этот вертеп — сжечь!

Четыре всадника во главе с поручиком Казанковым сопровождали приговоренных к расстрелу. Арсен шел рядом с Куманиным.

— Всех под пулю подвел, — с горечью сказал Куманин.

— Вы не должны жалеть об этом, Алеша, — сказал Арсен. — Мы спасли многие человеческие жизни.

Некоторое время они шли молча.

— Если я о чем-нибудь жалею, — сказал наконец Арсен, — так только о том, что погибнет Аркадий Николаевич… Какой человек! Какой благороднейший человек!

Смелков, как всегда — руки за спиной, шагал рядом с Зиминым.

— Сказать по чести, — сказал Смелков, — умирать нет никакого желания.

— Моя смерть ничего не изменит на этой земле, — сказал Зимин. — Нет у меня ни высшей цели, как у вас, ни великой веры в лучшее будущее, как у Арсена. И если бы это случилось всего месяц назад, я бы ничуть не жалел… Я люблю вашу дочь.

— Я заметил, — сухо сказал Смелков.

— Я прошу у вас ее руки!

Смелков вскинул голову.

— Вы сошли с ума. В такую минуту…

— Я фаталист, — усмехнулся Зимин. — Один татарин нагадал мне, что я умру не от пули. Вы даете свое отцовское благословение?

— Ну если она вас любит… — сказал Смелков и тут же вспылил: — Чушь какая-то, о чем вы говорите!

К Казанкову подъехал Калганов.

— Может, здеся, ваше благородие. Место хорошее.

— Дальше… — сказал Казанков, думая о чем-то своем.

Калганов пожал плечами и отъехал.

Они стояли над высоким обрывом у старой каменоломни. Внизу кое-где валялись ржавые кайла, сломанные тачки. Легкий ветерок чуть шевелил седые волосы Смелкова. Они стояли со связанными руками. А позади них солдаты проверяли винтовки.

— Ирония судьбы, — усмехнулся Зимин. — Пять лет я ворочал здесь эти камни и выжил. Хм…

К Смелкову подъехал Казанков.

— Я невольно стал виновником вашей гибели, — сказал он. — Простите меня.

Казанков развернул лошадь и подъехал к солдатам.

— Не могу. Командуйте вы, ефрейтор, — сказал он Калганову.

Арсен плечом слегка толкнул Куманина.

Солдаты вскинули винтовки. И тут неожиданно послышался свист летящего снаряда. Солдаты испуганно пригнулись.

— В Петрограде найди Волжина. Прощай, Алеша.

Арсен с силой толкнул Куманина, тот покатился с обрыва и скрылся в густом кустарнике, росшем на склоне. Зимин прыгнул за ним.

Солдаты бросились к обрыву, беспорядочно стреляя вслед бежавшему Куманину. И вдруг Калганов уронил винтовку и, вскинув руки, упал. Солдаты испуганно оглянулись. В тишине прозвучало еще несколько выстрелов, солдаты бросились бежать, но, застигнутые выстрелами, упали.

Казанков пошатнулся в седле и, уронив голову, схватился за шею лошади. Лошадь заржала, рванулась и понесла… Казанков упал, но нога его осталась в стремени, и лошадь потащила его по камням.

Из-за валуна выехало несколько всадников. Впереди ехал Суббота.

— Доброе утро, инженер, — сказал он, подъезжая к Смелкову.

Карательный отряд полковника Хатунцева двигался по проселочной дороге, когда к нему подъехал Дегтярев.

— Господин полковник, в деревне никого нет — ни живой души. Пусто.

— Вероятно, их кто-то успел предупредить, — заметил ехавший рядом с полковником офицер.

— Кто-то! — зло процедил Хатунцев. — Мальчишка! Дали сбежать, ротозеи! Передайте Губенко — деревню сжечь.

— Есть! — козырнул Дегтярев и, пришпорив коня, поскакал к высотке, где расположилась батарея Губенко.

Партизаны Федякина ворвались на постоялый двор, когда дом Субботы был уже объят пламенем. Увидев во дворе мечущуюся Марфу, Федякин подъехал к ней.

Марфа посмотрела на него заплаканными глазами.

— Где белые? — крикнул Федякин.

— Ушли, — тихо сказала Марфа. — Дом спалили и ушли…

— За мной! — скомандовал Федякин и, развернув коня, увлек за собой отряд.

Марфа, увидев Митьку, подбежала к нему.

— Настасья там, наверху! Сгорит она, слышишь?!

Митька бросился в дом и попытался подняться по охваченной огнем лестнице, но, обожженный, едва успев выскочить из огня, увидел Тасю, вылезающую из чердачного окна на крышу.

Задыхаясь от дыма, Тася по краю карниза пробиралась к лестнице, прислоненной к стене дома. Но всполохи огня из окна уже охватили лестницу, и Тася отшатнулась.

Схватив веревку, висевшую на коновязи, Митька швырнул ее Тасе.

— Вяжи к трубе! — крикнул он.

Тася подхватила веревку и, закрывая лицо от дыма, стала карабкаться к трубе. Подвязав веревку, она потеряла сознание и упала, покатившись по скату крыши. Марфа вскрикнула. Но Тася, скатившись к самому краю, чудом удержалась у карниза. Конец веревки упал вниз. Митька по ней забрался наверх и, привязав Тасю, стал медленно спускать ее к стоящей внизу Марфе. Марфа подхватила Тасю и осторожно опустила на землю. Языки пламени охватывали Митьку со всех сторон. Он метнулся на другой скат крыши и, увидев рядом с домом лиственницу, прыгнул и уцепился за ветку. Ветка обломилась, Митька, падая, снова схватился за толстый сук и, отпустив руки, спрыгнул на землю.

Подбежав к Тасе, он опустился рядом.

— Где отец? — спросил он. — Где все?

Тася не отвечала.

— Увели их… расстреливать, — сказала Марфа и перекрестилась.

В эту минуту во дворе появился Куманин. Увидев Митьку, он бросился к нему.

— Живой? — обрадовался Митька.

Куманин и Митька подъехали к месту расстрела. Молча смотрели на убитых солдат и прапорщика, не понимая, что здесь произошло. И вдруг из-за валуна вышел конь Казанкова, приблизился к телу прапорщика и, опустив голову, заржал.

Митька внимательно оглядел площадку.

— Живые они, — сказал он Куманину. — Увели их. За мной! — крикнул он и пришпорил коня.

На лесной опушке среди могил стояла потемневшая от времени деревянная часовня. Лошади, привязанные к крестам, мирно щипали траву.

На крылечке, держа на коленях обрезы, покуривали двое мужиков.

В часовню свет проникал через узкие окошечки, вырезанные в толстых бревнах. Смелков и Арсен стояли у алтаря, увешанного от пола до потолка иконами.

— Ну что ж, инженер, пришла пора и посчитаться, — сказал Суббота, усаживаясь на скамейку у стены.

— Да, да, конечно… вы спасли нам жизнь, — сказал Смелков. — Не знаю даже, чем вас и отблагодарить.

— Поделиться по-христиански, — смиренно сказал Суббота.

— Чем поделиться? — не понял Смелков.

— Золотом, инженер… Золотишком.

— Но у меня нет золота, — сказал Смелков.

— Не криви душой, инженер, перед святыми иконами. Не бери грех на душу.

— Золото, которое мы нашли, принадлежит не нам, — сказал Смелков.

— А кому? Властей нынче много, а коли много, так и вовсе нет… — улыбнулся Суббота. — Кто нашел, того и золото.

— Нет, — твердо сказал Смелков. — У меня золота нет, а месторождение — это не моя собственность.

— Чья же? Твоя, комиссар? — Суббота обратился к Кобакидзе.

— Нет. Не моя.

— Стыд потеряли. Кабы не я, лежать бы вам всем на камнях заместо солдат. Ну да ничего… Терпением меня бог не обидел, подожду маленько. Может, одумаетесь. А не одумаетесь — силой возьму.

И Суббота вышел на крыльцо.

Поручик Губенко стоял возле своей батареи, расположенной на высокой сопке, и рассматривал в бинокль погост. Передав бинокль стоявшему рядом наводчику, он сказал:

— Архипов!

— Слушаю, ваше благородие! — козырнул солдат.

— Видишь лошадей на погосте?

— Иде?

— Да возле церкви! Видишь?

— Ага, вижу.

— Ну вот и давай. — Губенко пожевал былинку и сплюнул.

— Чаво?

— Орудие разверни! Чаво…

— Слушаю, ваше благородие.

— Может быть, уничтожить дневники и карту? — спросил Смелков.

Арсен внимательно поглядел на него.

— Нет, — сказал он наконец. — Мы должны их сохранить и передать Волжину.

Он внимательно оглядел церковные стены, увешанные иконами, потрогал одну, другую.

— Что вы там ищете, Арсен? — спросил Смелков.

Арсен подошел к иконе Георгия Победоносца и вдруг улыбнулся.

— Давайте бумаги ваши, Аркадий Николаевич! Мы доверим их охрану этому святому человеку.

Смелков достал из-за пазухи клеенчатую тетрадь, карту, протянул Арсену, все еще не понимая, что тот собирается делать. Арсен нажал слегка на раму, и изображение Георгия сдвинулось, открыв тайничок. Он положил туда бумаги Смелкова и вернул изображение на место.

— Георгий Победоносец, если не ошибаюсь, человек надежный, — он подмигнул Смелкову.

Где-то совсем рядом раздался взрыв.

В церковь вбежал Суббота. Снова раздался взрыв. Еще один. Заржали лошади.

— Выходи, инженер! — скомандовал Суббота.

— Я без него не пойду, — показывая на Арсена, сказал Смелков. — Можете стрелять!

— Леха! Николай! — крикнул Суббота, и оба мужика вбежали в церковь. — Не для того я тебя спасал, чтобы так, запросто, стрелять. Вяжи его! — крикнул он мужикам.

— Чем? — растерялся туповатый Леха.

— Кушак сними, дурья башка!

Леха отцепил гранату с пояса, положил на пол, развязал пояс. Пока он связывал недававшегося Смелкова, Арсен схватил гранату.

— Ложись! — крикнул он, выдергивая чеку.

Суббота и оба мужика бросились на пол.

— Уходите, Аркадий Николаевич, скорей! — крикнул Арсен.

— А вы? Арсен?!

— Уходите! — снова крикнул Арсен. — Быстрее!

Смелков выбежал из церкви.

— Лежать! Не двигаться! — командовал Арсен, пятясь к двери с поднятой гранатой в руках.

Смелков бежал к лошадям, а Арсен тем временем запирал двери церкви на засов. Один за другим раздались два выстрела — стреляли через дверь. Одновременно раздался взрыв — возле самой церкви взорвался снаряд. Арсен выпрямился, взмахнул руками, схватился за грудь и упал.

— Арсен! — бросился к нему Смелков.

— Прощайте, Аркадий Николаевич, дорогой… Прощайте… Уезжайте! Я вам приказываю!

Зазвенели стекла. Из окна с винтовкой в руке выпрыгнул Суббота. Но Смелков был уже на лошади. Суббота бросился к испуганно метавшейся кобыле, вскочил на нее и поскакал вдогонку за Смелковым.

Суббота уже догонял Смелкова, когда вдруг увидел мчащихся навстречу всадников. Он узнал Митьку и Куманина. В бессильной злобе он выстрелил, и Смелков упал на шею коня. Суббота резко повернул лошадь и понесся обратно. Куманин выстрелил ему вдогонку, но Суббота спрятался за деревьями.

Митька соскочил с коня и склонился над умирающим Смелковым.

— Митя… ты… — узнал его Смелков. — Где… Тася?

— Жива Тася. Жива.

Смелков с трудом приподнялся.

— В церкви… на погосте… вторая икона слева… — чуть слышно проговорил Смелков. — В Петрограде найдете Волжина, передайте… — и замолчал, упав на руки Куманина.

Куманин снял фуражку.

Суббота подъехал к сгоревшему дому и остановился, потрясенный увиденным. Заметив Марфу, он крикнул:

— Всю жизнь строился… Не уберегла… вражья сила!

Марфа безучастно смотрела на него. Суббота спешился и кинулся к сгоревшей дотла конюшне. Схватив лопату с опаленной ручкой, он стал разгребать пепел.

Вдвоем, верхом на Агате, во двор Субботы въехали Силантий и Харитон. Силантий в разорванной рубахе сидел впереди, а сзади, держась за седло, с повязкой на глазу, трясся Харитон. Силантий и Харитон, кряхтя, сползли с лошади и побежали к Субботе.

— Мое золотишко ищешь! — услышал Суббота за спиной голос Силантия.

Силантий шел на него с вилами.

— Где зарыл? Покажь!

— Отойди, Силантий. — Суббота замахнулся лопатой и крикнул Харитону: — Ты, что ли, насвистал, вошь вонючая?!

— Ироды окаянные! — в сердцах сказала Марфа и, повернувшись, пошла со двора.

Силантий и Суббота кинулись друг на друга и, сцепившись, упали на покрытую пеплом землю.

А тем временем Харитон подхватил лопату и стал быстро копать в том месте, где начал копать Суббота.

Тася шла, не разбирая пути, туда, где, как ей казалось, она найдет отца. Обессиленная, она опустилась на землю и, когда подняла глаза, увидела бегущего к ней Зимина.

— Кирилл?! — чуть слышно произнесла она. — Скажи мне, это неправда… Папа… он жив?

Зимин покачал головой.

— Тася, я прошел через все, — говорил Зимин. — Через несправедливость, унижения, каторгу, через смерть — ты знаешь. У меня никого, кроме тебя, нет.

Тася, казалось, не слушала его.

— Выслушай меня. Я не хочу от тебя ничего скрывать… Я пошел с вами не для того, чтобы искать золото для большевиков или для призрачной России, как твой отец. России нет. Кончилась Россия.

— Что ты говоришь, Кирилл?..

— Я знаю, что такое золото! Я знаю его власть. Многим оно стоило жизни. Твоему отцу тоже. Никто теперь не знает, где оно. Только мы. И оно наше… Наше! — торопливо говорил Зимин.

Тася смотрела на него широко раскрытыми глазами — казалось, она не понимает его слов.

— Тася! Твой отец перед смертью благословил нас, — сказал Зимин тихо и внятно, глядя ей в глаза.

— Отец! — вскочила Тася. — Нет! Он жив, жив! Я найду его! — И она бросилась бежать.

Невдалеке, в той стороне, куда побежала Тася, раздался взрыв. Зимин в отчаянии закрыл глаза.

Куманин и Митька вошли в полуразрушенную церковь на погосте. Огляделись.

— Вторая икона слева, — сказал Митька.

Куманин подошел к иконе Георгия Победоносца.

— Где ж тут, а? — Он пошарил, и вдруг икона приоткрылась. В углублении лежала тетрадь Смелкова и карта.

Возле дома Дуни стояли две оседланные лошади. На чердаке Куманин вытащил из старого сундучка «Бычью голову», завернутую в рваную тряпку.

Митька взял в руки самородок.

— Вот она какая, «Бычья голова», — сказал он. — Неужто в Петроград повезем?

Куманин задумался.

— Не, больно тяжела. Да и опасно — убьют.

— Спрячем, — предложил Митька. — Место есть надежное.

Куманин и Митька сидели на конях.

— Тетрадка инженерская… где? — спросил Куманин.

Митька показал на грудь.

— Здесь.

Он нагнулся и обнял мать. Дуня улыбнулась ему, и оба всадника тронули лошадей. Дуня долго смотрела им вслед.

1974 г.

И. Кузнецов ЗОЛОТАЯ РЕЧКА

Улицы Петрограда выглядели непривычно пустынными. Промелькнет и скроется в подъезде одинокая фигура прохожего, простучит полупустой трамвай с двумя-тремя пассажирами, размеренно, тяжелым шагом прошествует красноармейский патруль…

Шел май тысяча девятьсот девятнадцатого года.

По влажной после дождя набережной Невы шли двое: паренек лет пятнадцати и коренастый, давно небритый красноармеец, с винтовкой за плечом, в потертой, кое-где прожженной шинели: Митька Ольшевец и Куманин.

У темно-серого дворцового вида здания с многоколонным парадным ходом они остановились. Над резной дверью еще виднелся след от двуглавого орла, а сбоку, на железной вывеске, стояла надпись: «Геологическое управление Совета Народных Комиссаров РСФСР».

Кабинет начальника геологического управления выглядел, как и большинство подобных учреждений в городе, носившем когда-то имя Санкт-Петербурга: пузатые секретеры с множеством ящичков, стулья и столы с золочеными гнутыми ножками, камин с амурами и узорной решеткой. Только портрет Ленина, чугунная печка с трубой, выходящей в форточку, да сам хозяин в кожаной куртке, одетой поверх косоворотки, нарушали привычный вид этого дворцового помещения.

Когда Куманин и Митька вошли в кабинет, Волжин застегивал ремень с подвешенным к нему парабеллумом. Заметив вошедших, он некоторое время приглядывался к ним с недоумением, пока не узнал Куманина.

— Товарищ Куманин? — неуверенно спросил он.

— Я, — ответил Куманин. — Я самый, товарищ Волжин.

Волжин взглянул на него с тревогой — что-то в ответе Куманина насторожило его.

— А где инженер Смелков? Где Арсен Кобакидзе?

Куманин серьезно взглянул на Волжина и отвернулся.

— Погибли? Аркадий Николаевич?! И Арсен погиб?

Куманин снял винтовку, поставил к стене, скинул вещевой мешок, вынул из него клеенчатую тетрадь с записями Смелкова и положил на стол перед Волжиным.

— Перед смертью Аркадий Николаевич велел передать вам. Так и сказал: передайте Волжину.

Волжин взял тетрадь.

— Задержались по дороге, — смущенно проговорил Куманин. — Пришлось заодно и повоевать… маленько.

Волжин нагнулся над столом и углубился в записи Смелкова. Когда он поднял голову, лицо его было строго и печально.

— Да, — вздохнул он. — Невосполнимая потеря… Здесь только записи и карта. А где пробы и этот самородок «Бычья голова», о котором пишет Смелков?

— У матери на хуторе спрятали, — сказал Митька.

— С собой брать поопасались, — пояснил Куманин.

Волжин прошелся по кабинету, постоял у карты, утыканной разноцветными флажками — по всей стране шли бои. Нажал кнопку звонка.

В кабинет вошла секретарша, строгая миловидная женщина с высокой, чуть старомодной прической.

— Марья Степановна! Это материалы ардыбашской экспедиции Смелкова — Кобакидзе, — сказал Волжин, передавая ей тетрадь и карту. — Передайте на хранение.

Ранней весной тысяча девятьсот двадцать второго года по Разъезжей улице в сторону Пяти углов шел Зимин в кожаном пальто, в сапогах на шнуровке, в кепке с наушниками, застегнутыми наверху металлической кнопкой. Он шел не спеша, постоял возле мужиков, ремонтирующих мостовую. Зажав ногами, обернутыми в тряпки, гранитные кирпичи брусчатки, они, сидя прямо на земле, обкалывали камень. Звонко разносились в весеннем воздухе удары молотков о гранит. Зимин пошел дальше. Возле парадной двери с медными ручками он остановился, взглянул на номер дома, дернул за кольцо.

— Заколочена парадная. Еще с революции заколочена. Со двора иттить надо, с черного ходу, — сказала проходившая мимо старуха.

Зимин прошел через темную сырую подворотню во двор и стал подниматься по узкой, усыпанной сором и древесной щепой черной лестнице. Сверху прыснули две кошки, одна за другой, обе черные. Поднявшись еще на этаж, он остановился у двери с медной, давно нечищеной табличкой: «Горный инженер, профессор Аркадий Николаевич Смелков». Звонок не работал. Он постучал в обитую черной клеенкой дверь. Грохнул чугунный крюк, звякнула цепочка, и дверь открылась.

На пороге стоял высокий, чуть сутуловатый молодой человек в очках.

— Могу я видеть Анастасию Аркадьевну? — спросил Зимин.

— Тасю? — переспросил молодой человек и удивленно окинул взглядом вошедшего. — Пройдите, пожалуйста…

Казалось, инженер Смелков только недавно покинул свой кабинет. Коллекция минералов, шкафы с книгами, письменный стол с тяжелым письменным прибором — все осталось так, как в тот день, когда Смелков вышел отсюда, чтобы отправиться на Ардыбаш.

И только большой портрет самого Смелкова в форме горного инженера наискось перерезала черная ленточка крепа.

— Рогов. Борис Рогов, — представился молодой человек в очках.

— Вы родственник Смелкова? — спросил Зимин.

— Нет. Я вырос в этом доме.

— Моя фамилия Зимин. Я принимал участие в последней экспедиции Аркадия Николаевича.

Рогов поправил очки и пристально поглядел на него.

— И вы… вы не знаете, что Тася… не вернулась?

— Не вернулась… — как эхо повторил Зимин и, помолчав, негромко сказал: — Я надеялся, что она в Петрограде.

— Надеялись? — переспросил Рогов. — Вы уверены, что она не погибла?

Зимин покачал головой.

— У вас есть основание думать, что она жива? — допытывался Рогов.

Зимин снова покачал головой.

— Не понимаю, — сказал Рогов.

— Я и сам не понимаю, — с горечью сказал Зимин. — Тася была контужена — рядом разорвался снаряд. Я оставил ее в одном доме, хотел найти врача, кого-нибудь, чтобы помочь ей. Вернулся — ее не было. Хозяйка — в слезах, ничего не видела — как ушла, куда. Я искал, расспрашивал людей…

Рогов задумчиво протирал очки. Зимин взял со стола небольшую настольную фотографию в рамке.

— Тася… — произнес он тихо.

— Тася… — повторил Рогов.

Они посмотрели друг на друга. Рогов отвернулся.

— Если она жива, я найду ее, — сказал он.

— Найдете? Как?

— Я окончил курс и еду в Балабинск. Хирургом.

— Вы плохо представляете себе, что такое Балабинск, — сказал Зимин. — Это тайга. Вы сбежите оттуда через неделю.

Рогов снисходительно улыбнулся в ответ.

— В Балабинске я провел детство. Мой отец работал в местной больнице, участвовал в первой экспедиции Смелкова. Когда он умер, Аркадий Николаевич взял меня к себе.

— Ну что ж, — задумчиво сказал Зимин. — Желаю удачи, — он протянул Рогову руку. — Между прочим, перед смертью Аркадий Николаевич дал согласие на наш брак… с Тасей.

Рогов промолчал.

— Не думаю, что стоит говорить матери Таси о моем посещении, — сказал Зимин уже в дверях.

— Зинаида Алексеевна умерла, — сказал Рогов. — В прошлом году.

В квартире на Восьмой линии Васильевского острова играли в карты. Игра шла в гостиной, обставленной с известным шиком: синие, украшенные картинами стены, хрустальная люстра над столом, покрытым зеленым сукном, за которым шла игра. Играли в модную тогда игру «шмен де-фер», или попросту в «железку».

Высокая, как принято говорить, представительная блондинка лет тридцати, в голубом файдешиновом платье с приспущенной талией, взвешивала на аптекарских весах золотой брелок с тяжелой, тоже золотой цепочкой. Достав из ящика секретера пачку червонцев и отсчитав нужную сумму, она передала деньги рыжему толстяку без пиджака, в одной жилетке. Взяв деньги, не пересчитывая, толстяк быстро направился к столу и, усевшись, нетерпеливо уставился на банкомета.

Банк держал восседавший во главе стола невзрачный, маленький человечек, совершенно лысый, но с такими огромными усами, что они закрывали чуть не все лицо. Перед ним возвышалась пачка белых, недавно выпущенных червонцев. Вскрыв новую колоду, артистически щелкнув ею, он провозгласил:

— Делайте вашу игру, господа! Делайте игру!

Но сделать свою игру господам не удалось. За дверью послышался женский крик, чьи-то тяжелые шаги, и она с треском распахнулась. На пороге стоял Куманин и с ним трое милиционеров.

— Кто будет гражданин Кистинев? — спросил Куманин, оглядывая играющих.

Маленький человечек спрыгнул со стула и оказался еще меньше, чем можно было ожидать.

— Я Кистинев… — сказал он басом.

— Ордер на обыск! — Куманин протянул ему ордер.

В то же мгновение, оттолкнув милиционера и горничную, стоявшую в дверях позади Куманина, один из игроков выскользнул из комнаты.

— Стой! — крикнул милиционер и бросился за ним.

Куманин подбежал к окну. С улицы послышались выстрелы. Сквозь стекающие по стеклу струйки дождя он увидел человека, на полном ходу вскочившего в пролетающий мимо трамвай.

— Ушел… — сказал вернувшийся в комнату милиционер.

Куманин недовольно хмыкнул.

— Приступайте к обыску, товарищи. А вы, граждане, отойдите к стене и предъявите документы.

На зеленом сукне стола лежали пачки червонцев и иностранной валюты, золотые кольца, цепочки, царские монеты. И чуть в стороне — маленький невзрачный мешочек из плохо выделанной кожи. Куманин взял мешочек, развязал тесемки и высыпал на ладонь крохотные, тускло светящиеся золотом камешки величиной с зернышко риса.

Он долго, внимательно разглядывал эти камешки, о чем-то вспоминая.

Кабинет Волжина за эти годы несколько изменился. Исчезла чугунная печурка, оставив после себя лишь приметное пятно на паркете, поубавилось старинной мебели, да на стене вместо старой карты с флажками висела новенькая, только что выпущенная карта Советской России.

Когда Куманин вошел в кабинет, он увидел стоящего перед Волжиным сухопарого человека в пенсне, в лоснящемся от долгой носки коротком пиджаке. Волжин кивнул Куманину, и тот отошел к окну.

— Таким образом, — продолжал начатое объяснение человек в пенсне, — идентифицировать данные образцы с каким-либо известным месторождением не могу. Микроскопические вкрапления отчасти совпадают с подобными вкраплениями Атанарского золотоносного района — но лишь отчасти. Да-с. Характер обкатки зерен указывает на горную реку. Можно предположить юго-запад Сибири. Но не утверждаю…

— Ардыбаш? — спросил Волжин и взглянул на Куманина.

— Ардыбаш? Исключить не могу, но ардыбашского золота в глаза никогда не видел, а посему… — Он развел руками и передал Волжину бумажку с крупинками золота. — Здесь все мои соображения.

Волжин пробежал глазами записку.

— Значит, вы полагаете, что оба образца идентичны и имеют, так сказать, общее происхождение.

— Безусловно.

Волжин обернулся к Куманину.

— Слыхал? Идентичны… Благодарю вас, профессор…

Когда профессор ушел, Волжин достал из сейфа знакомый ему мешочек, взятый при обыске, и еще один, побольше.

— Узнаешь? — он высыпал золото из маленького мешочка. — Это изъятое тобой во время обыска в игорном притоне. А это… — он высыпал золото из другого мешочка, — обнаружено за тысячи верст от Петрограда. И вот поди ж ты — идентичны… Скажи, Алеша, что натолкнуло тебя на мысль, что золото, реквизированное при обыске, имеет отношение к Ардыбашу?

Куманин пожал плечами.

— Да как сказать… Я и видел золото только что во время экспедиции… А тут гляжу — вроде похоже. Можно сказать — от отсутствия образования…

— Кажется, ты не так далек от истины. Несколько месяцев назад на границе задержали старика. При допросе он сознался, что уже в третий раз переправлял через границу человека, который расплачивался с ним вот этим самым золотом.

— А что за человек?

— Старик заявил, что «не русский с виду» — не то киргиз, не то татарин, росту среднего, волосы черные.

Куманин задумался, пытаясь припомнить, не встречал ли он во время экспедиции человека с подобными приметами, — но не вспомнил.

— И вот что любопытно. Задержали его не так уж далеко от Ардыбаша. Верст двести всего… Вообще-то, само по себе ничего это не говорит. Но тот факт, что золото неизвестного месторождения, заставляет подумать о твоем соображении… Ты ведь, случалось, бывал в разведке?

— На войне солдат — и швец, и жнец, и в дуду игрец, — засмеялся Куманин. — Всякое приходилось. Я, товарищ Волжин, из немецкого тыла двух генералов притащил — тяжелые, не приведи господь… — лукаво улыбнулся Куманин.

— Ну это ты врешь!..

— Ей-богу! Мне даже «Георгия» дать хотели, да генералы хоть и тяжелые, а никудышные оказались — так «Георгия» и не дали, гады.

Волжин смеялся, чуть прищуриваясь.

— Так вот, Алексей Федорович, — сказал он уже серьезно. — Придется тебе туда съездить… Да… Отправишься в город Балабинск, поразведай, что там деется… Надо узнать — действительно ли уходит золото с месторождения, открытого вашей экспедицией, и кто там своевольно хозяйничает.

— Так ведь я в службе… — удивился Куманин.

— С начальством твоим договорятся. Ты места знаешь, самый подходящий человек для этого дела. Ну а вслед за тобой, глядишь, и отправим на Ардыбаш новую экспедицию, с тем чтобы начать разработку.

— Когда ехать?

— Как можно скорее.

Сибирский городок Балабинск был известен построенным еще при Екатерине металлургическим заводом. Впрочем, по-настоящему городом можно было назвать лишь небольшую его часть, прилегающую к заводу и застроенную двухэтажными каменными домами с лавками и лабазами в нижнем этаже. Мостовые здесь были выложены булыжником, а на главной площади перед самой войной возникло причудливое здание, где помещался ресторан, по мнению жителей Балабинска, не уступавший своей роскошью прославленным магазинам Елисеева в Москве и Петрограде.

Зимин переходил площадь, когда услышал резкий окрик и увидел перед собой морду ломовой лошади. Он отскочил в сторону. Мимо него прогрохотала телега, груженная шпалами. В наступающих сумерках Зимин не заметил, как возчик, взглянув на него, быстро отвернулся и с силой ударил вожжами по крупу лошади.

Зимин переждал, пока мимо него проехали еще две телеги со шпалами, и, перейдя площадь, направился к ресторану. С первой телеги на него смотрел возчик. Это был Харитон, служивший когда-то на постоялом дворе Ефима Субботы.

Над ярко освещенным входом с вертящейся стеклянной дверью висела вывеска: «Европейский ресторан «Парадиз, бывший Корсо», а сбоку сообщалось дополнительно: «Французская кухня, кавказские шашлыки».

Зимин повертелся в стеклянной вертушке, прошел мимо величественного, «совсем как до революции» швейцара и оказался в зале ресторана. На небольшой эстраде молоденькая девица в матроске пела популярное танго «Батавия»:

К Зимину подошел долговязый официант и повел его к единственному свободному столику в углу, у окна.

— Купишь двух лошадей, — на ходу говорил ему Зимин. — Приведешь к смолокурне, за гарями, как в прошлый раз. В следующую пятницу передашь их Ахмету — и опустил в его карман кожаный мешочек.

Не успел Зимин усесться, как к нему тут же подсел полный, широко улыбающийся человек в куртке, сшитой, по-видимому, из студенческой шинели.

— Невероятная пошлятина, — сказал он, кивнув в сторону певицы. — А ведь поди ж ты, слушаешь. И даже, знаете ли, волнует по-своему. Васильянов, инженер-путеец, — представился он.

Зимин называть себя не стал.

— Удивительное время, — продолжал инженер. — С одной стороны, этот «Парадиз» и всякие там «Батавии»… И вместе с тем — здешний завод. Я видел его два года назад: пустые цеха, выбитые окна, растащенное оборудование… Работает! Восстановили! И как! Голыми руками! А? Каково?

Зимин улыбнулся, соглашаясь, что это действительно удивительно.

— Вы не здешний? — поинтересовался он.

— Из Москвы. Прислали в качестве главного инженера на строительство железной дороги.

— Железной дороги? — удивился Зимин.

— Да, узкоколейки. Видите ли, Балабинский завод получал руду из Кандинска. А рудники там выработаны. Начисто! Что делать с заводом? Закрывать? Вот и надумали: проложить дорогу к Красной пади, начать разработку тамошних руд.

— На Красную падь? Через Ардыбаш? — задумался Зимин. — Но ведь там совершенно непроходимые места!

Васильянов радостно кивнул.

— А что я говорю? Удивительное время! Фантастическое.

— Гражданин Зимин? — услышал Зимин за своей спиной чей-то голос, когда выходил из ресторана. Он обернулся. Перед ним стоял милиционер. Зимин удивленно взглянул на него.

— Я — Зимин. В чем дело?

— Пройдемте за мной.

Степан Федякин, бывший командир партизанского отряда, а ныне начальник Балабинского угрозыска, не то чтобы тяготился своими обязанностями — борьбой со спекулянтами, самогонщиками и прочими преступными элементами. Просто главное его увлечение лежало в совершенно иной области. Он сидел за столом и ковырялся в собственноручно собранном детекторном приемнике. В наушниках на коротко остриженной голове, увлеченный своим занятием, он не сразу обратил внимание на появившегося на пороге милиционера.

— Товарищ начальник, арестованный доставлен, — доложил милиционер.

Федякин, сняв наушники, накрыл приемник газетой.

Милиционер ввел Зимина.

— Садитесь! — кивнул Федякин Зимину и сделал знак милиционеру, чтобы тот вышел.

Зимин сел. На лице его бродила легкая усмешка.

Федякин достал из стола папку, вытащил из нее какую-то засаленную бумажку. Положив ее перед собой, он строго поглядел на Зимина.

— Значит, так… — сказал он. — Гражданин Зимин, Кирилл Петрович?

— Я Зимин, Кирилл Петрович.

— Вы принимали участие в экспедиции инженера Смелкова?

— Принимал, — все с той же усмешкой ответил Зимин.

— Не отрицаете?

— Не отрицаю.

— Не отрицаете… Значит, так… Обвиняетесь вы, гражданин Зимин, в том, что убили инженера Смелкова Аркадия Николаевича, с корыстной целью захватить найденное экспедицией золото, а также карты и прочие сведения.

Усмешка медленно исчезла с лица Зимина.

— Чушь! — крикнул он. — Я убил Смелкова? Я?! — Он вскочил.

— Садитесь, гражданин Зимин! И не кричите. У нас есть свидетельства очевидцев.

— Свидетели? Кто?

— А этого вам, гражданин Зимин, до поры до времени знать не положено.

— Я не убивал Смелкова, — сказал Зимин.

— Значит, не убивали. А кто убил?

— Я этого не знаю… к сожалению, — сказал Зимин.

— Имейте в виду, гражданин Зимин, признание может отчасти смягчить вашу вину. Так что запираться и юлить не советую.

В тишине за окном неожиданно зазвучала мелодия песенки «Девчоночка Надя». Федякин подошел к окну. Во дворе два пожарника, усевшись на телегу с помпой, играли — один на трубе, другой на тубе. Третий высоким тенорком подпевал: «Девчоночка Надя, чего тебе надо? Ничего не надо, кроме шоколада». Федякин прикрыл окно. Тем временем Зимин вгляделся в замасленный листок, лежавший перед Федякиным. В самом низу стояла подпись: «Ефим Суббота».

— Так вот, даю вам двое суток, — сказал Федякин. — Так сказать, для размышления. Миронов! — крикнул он, и тут же в дверях появился милиционер. — Уведи!

Зимин в сопровождении милиционера вышел из комнаты. Федякин сунул папку с засаленной бумажкой в ящик стола, снял газету с приемника, надел наушники и стал шарить тонкой проволочкой по так называемому кристаллику. В наушниках раздался тонкий, похожий на комариный писк, далекий голос. Федякин счастливо улыбнулся.

Тюрьма, или, как тогда говорили, «домзак», находилась на окраине Балабинска, и Зимин, в сопровождении двух милиционеров, шел по набережной Балабы мимо того самого Балабинского металлургического завода, о котором всего час назад ему рассказывал словоохотливый Васильянов. Завод, выстроенный из красного кирпича, выглядел весьма внушительно. Высокие стрельчатые окна светились в сумерках, и видно было, как по цеху двигались раскаленные полосы металла…

Зимин шел, заложив руки за спину, не глядя по сторонам. Когда они миновали завод и свернули на широкую, выложенную булыжником улицу с высокими домиками, навстречу им подкатила, громыхая, телега, запряженная парой. Телега остановилась, с нее соскочили трое мужиков и решительно двинулись навстречу Зимину и милиционерам. Прежде чем те успели что-либо сообразить, они были сбиты с ног. Когда они вскочили, то увидели, что телега с мужиками и арестованным сворачивала за угол. Сделав несколько выстрелов, милиционеры пустились вдогонку. Добежав до угла, они увидели телегу, скрывавшуюся за новым поворотом. Когда они добежали до него, телеги уже не было видно. Она исчезла.

А пока милиционеры стреляли в темноту, уверенные в том, что арестованного похитили его дружки, на телеге, мчавшейся по ухабам и рытвинам немощеной мостовой, шла драка. Один из мужиков с остервенением нахлестывал лошадей, а трое других пытались справиться с бешено сопротивлявшимся Зиминым. Вырвавшись из могучих объятий высокого чернобородого мужика, Зимин вскочил и ударом ноги бросил другого на землю. Третий попытался повалить его, но тоже вылетел из телеги, сбитый зиминским кулаком. Потеряв равновесие, Зимин и сам упал, но прежде чем успел подняться и выпрыгнуть с полока, кучер обернулся и с такой силой ударил его чем-то тяжелым по голове, что Зимин потерял сознание.

Зимин открыл глаза и увидел над собой электрическую лампочку, висевшую под невысоким, покрытым пятнами сырости, сводчатым потолком. Он невольно зажмурился и, осторожно открыв глаза, огляделся. Вокруг громоздились какие-то ящики, бочки, тюки с рогожей. Он отодрал доску у одного из ящиков и обнаружил куски хозяйственного мыла. По-видимому, он находился в подвале москательной лавки. Он присел на ящик с мылом и закурил. Скрипнула тяжелая дверь, обитая жестью, и на пороге появился высокий, немолодой человек с живыми насмешливыми глазами, человек, которого Зимин знал и чье имя прочел в бумаге, лежавшей на столе у Федякина: Ефим Суббота. За спиной Субботы стоял Харитон.

— Здравствуй, Кирилл Петрович. Извини, что мои дуроломы помяли тебя малость.

— Его, можно сказать, от верной смерти спасают, а он кулаком в рожу, — сердито вставил Харитон. — Обидно, конечно.

— Иди, Харитон, — сказал Суббота, не глядя на него. — Да дверь прикрой.

Харитон вышел, прикрыв дверь. Однако небольшую щелку оставил.

Зимин молчал, исподлобья поглядывая на Субботу.

— Давненько тебя в наших палестинах не видать было, давненько…

Зимин молчал по-прежнему.

— А с чего это ты, Кирилл Петрович, в наши места вернулся?

Зимин не отвечал.

— Может, дочку смелковскую ищешь? Небось и в Питер ездил — нет ли в Питере…

Зимин отвернулся.

— Да… И то сказать, времечко такое… Может, давно и в живых нету, прости господи… — Суббота перекрестился.

— Что тебе от меня надо?

— Закрой дверь, Харитон! — не глядя, крикнул Суббота, и дверь захлопнулась. — Не догадываешься? Недогадливый стал… А я тебя давненько поджидаю. Не может, думаю, того быть, чтобы Зимин к смелковскому золоту не воротился! Вот и дождался. Может, покажешь дорожку к тому золоту? А?

Зимин исподлобья взглянул на него.

— Нет никакого золота. Сказки.

— Не шути, Кирилл Петрович, ой не шути. Мне ведь недолго и обратно тебя доставить, к Федякину. Дескать, поймали бежавшего преступника, примите под расписочку.

— Видал я твою бумагу, — сказал Зимин.

— Писал, не отрекаюсь.

— Зачем писал? Ложь это!

— Может, и ложь… — усмехнулся Суббота. — Да ведь как тебя иначе словить. Я человек маленький, тебе от меня уйти ничего не стоит. А Федякин — сила, власть. Пущай, думаю, он и ищет. Ему сподручней. Так как, Кирилл Петрович, возьмешь в долю, а?

— Ошибаешься, Суббота. Нет золота на Ардыбаше.

— Настоящего своего положенья не сознаешь, Кирилл Петрович. Ты кто? Ты царский офицер, хоть с белыми и не якшался, а все одно — офицер, белая кость, голубая кровь. Время нынче скорое — судить-рядить долго не станут. А Субботе Советская власть верит. Кто инженера Смелкова с комиссаром от расстрела вызволил? Ефим Суббота… А опосля… Кто его убил?

— Я не убивал.

— А кто?

— Не знаю.

— Не знаешь? А Федякин знает. И не миновать тебе высшей меры социальной защиты, или, по-нашему говоря, — пули.

— Ты меня смертью не испугаешь. Я ее не раз — вот как тебя — рядом видел.

Суббота пристально смотрел на Зимина, как бы проверяя точность и силу удара, который готовился нанести.

— А если я тебе барышню представлю? Настасью Аркадьевну — в собственные руки? Покажешь золото?

— Тасю?! Она жива?! — кинулся Зимин к Субботе.

— Жива… — усмехнулся Суббота.

Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор, к матери Митьки.

Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца, с типичным для того времени рисунком: разноцветные шестеренки разных размеров.

— На свои деньги купил? — спросила Дуня.

— На свои. Ему государство стипендию платит.

— За то, что учится, — платит? — удивилась Дуня.

— Ну не то чтобы сильно платит, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.

Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.

— А мать-то призна́ет, как ученым станет? Может, застыдится неграмотную?

— Митька не таковский.

— Соскучилась я по нем, Алексей… — вздохнула Дуня. — Вот пишет, вроде экспедиция новая сюда будет, может, возьмут его…

— Был такой разговор…

Куманин подошел к раскрытому окну. Окно выходило на реку. Когда-то тихий уголок тайги сейчас оглашался шумом строительных работ. Попыхивал паровозик на той стороне реки, почти до середины поднимались сваи строящегося моста.

доносился с моста озорной тенорок закоперщика, и сразу несколько голосов подхватывало: «И-эх!..»

Высоко взлетала над сваей тяжелая многопудовая деревянная баба и с силой опускалась на сваю.

— Чего это строют? — поинтересовался Куманин.

— Дорогу. К новым рудникам. Через Ардыбаш пойдет.

— Через Ардыбаш… — повторил Куманин и, помолчав, сказал негромко: — Проводи-ка ты меня в баньку, Дуня.

— Истопить, что ли?

— Не… Оставили мы там с Митькой кое-что.

Дуня удивленно смотрела на него.

— Чего оставили? Банку, что ли? — спросила Дуня. — Так я ее схоронила!

Она выбежала и вернулась — в руке старый солдатский мешок.

Куманин сунул в него руку, вытащил железную коробочку с пробами, снова сунул руку в мешок. Лицо его внезапно помрачнело, он пошарил в мешке, вывернул наизнанку — мешок был пуст.

— Пропало что? — встревожилась Дуня.

— Самородок лежал в мешке. «Бычья голова». Да странно как-то… Коробка с пробами на месте, а самородка нет.

— Не брала я, Алексей, видит бог, не брала.

— Ты-то не брала. А кто-то взял.

— Может, бандиты? — спросила Дуня.

— Бандиты? — переспросил Куманин.

— Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.

— А кто такие? Не запомнила?

— В лицо не запомнила, а по разговорам поняла — Серого банда.

— Серый?

— Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, Невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.

— Серый… — повторил задумчиво Куманин.

Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои таежной тропе.

— Далеко еще?

— Да не то чтобы… — засмеялся Суббота, — только как у Гоголя, Николая Васильевича, сказано: семь лет скачи — не доскачешь.

— В прошлом году, у Курума, твои люди засаду на меня устроили?

— Нешто я господь бог, про людей «мои» говорить? Люди, они все божьи… — засмеялся Суббота и добавил:

— Промашка вышла. Чужие руки — не своя голова…

Они снова замолчали. В лесной тишине слышался только мягкий, приглушенный хвоей, шаг лошадей.

— Нравишься ты мне, Кирилл Петрович. Не стану врать, нравишься, — прервал молчание Суббота. — Другой бы подумал: заманит в сети Суббота да и обманет: силой секрет выведает. А ты понял: не обманет.

— Нет тебе смыслу меня обманывать.

— Умен ты, Кирилл Петрович.

Суббота остановил коня. На тропе, расставив ноги, стоял Прошка — плечистый детина с дурашливой ухмылкой на широком лице. Суббота спрыгнул с коня и передал ему поводья.

— Слезай, Кирилл Петрович, дальше пешим идти придется.

Зимин слез с лошади, парень принял поводья и ухмыльнулся, нагло глядя Зимину в глаза. Суббота почесал бородку.

— Ты уж извини, офицер, а осторожности ради глаза тебе завязать придется. — И он кивнул парню: — Прошка, давай!

Зимин брезгливо поморщился.

Парень все с той же раздражающей Зимина ухмылкой подошел к нему и завязал глаза черным в белую крапинку платком, туго стянув узел на затылке.

Воскресные базары в Балабинске, еще пару лет назад захудалые и малолюдные, снова обрели свою шумную и в чем-то праздничную атмосферу. Здесь, как «в мирное время», окрестный люд мог купить и продать все, что нужно хозяйственному мужику, охотнику, городскому жителю. За деревянными рядами, где продавалась разная снедь, в загоне, отделенном невысоким забором, торговали коровами, козами, домашней птицей, лошадьми. А дальше, на зеленом лугу, располагался детский рай — торговали с лотка нехитрыми базарными сладостями; из-за пестрой ширмы высовывался и выкрикивал что-то неразборчивое Петрушка в красном колпаке с бубенчиком, избивая палкой белого генерала.

Федякин и двое милиционеров, те, что накануне упустили Зимина, шли по базару, разглядывая телеги приезжих.

Шедший впереди милиционер остановился возле одной из телег с задранными оглоблями, у которой распряженная лошадь жевала сено.

— Не, — покачал головой второй милиционер. — У той рессоры зеленые были. Да и полок пошире.

Внезапно все — и продавцы и покупатели, — как по команде, подняли головы. Над базаром летел аэроплан. Он летел невысоко, и легко можно было разглядеть летчика в шлеме и очках, с размаху бросившего вниз пачку листовок. Листовки рассыпались в воздухе и еще не успели упасть на землю, как мальчишки, да и не только мальчишки, бросились их ловить. На серой оберточной бумаге крупными квадратными буквами было написано: «Вступайте в Общество друзей Воздушного флота».

Федякин повертел в руках листовку и, увидев рядом завистливые детские глазенки, сунул ее какому-то пацану.

Мимо него, ведя за поводья двух лошадей, прошел долговязый официант из «Парадиза».

— Зуев! — окликнул его Федякин.

— Ну! — обернулся официант.

— Ты что, извозом решил заняться? На что тебе лошади?

— Да я не себе… Приятелю… — ответил официант неуверенно, приподнял картуз и пошел дальше.

Федякин подозрительно поглядел ему вслед и снова занялся поисками телеги, на которой похитили Зимина.

Управление строительства узкоколейной железной дороги Балабинск — Красная падь помещалось в старом купеческом особняке, сложенном из черных от времени, внушительной толщины бревен. У крыльца, украшенного хитроумной резьбой, стояло человек двадцать, по виду не городских — кто в сапогах, кто в лаптях, кто с сундучком, а кто и с туго набитым сидором. У многих в руках и за плечами пилы и топоры в чехлах — легко узнать людей, не впервые отправляющихся на заработки.

Здесь же покуривал, ожидая выхода начальства, и Алексей Куманин, отличавшийся своей хотя и не бросающейся в глаза, но все же городской внешностью — фанерный чемоданчик, кожаная фуражка, прорезиненный плащ-макинтош. Он стоял, прислушивался к разговору, который вели несколько человек, сидевших на бревнах. Все они с интересом слушали Харитона, сидевшего на запряженной телеге. Лошадь с мешком на морде лениво хрупала овес.

— Дарью эту и при жизни в глаза никто не видел, какая она есть. Потому как умела разные обличил принимать. То казачкой прикинется, то китайцем-хунхузом, а то и вовсе нечеловеческий вид примет, — рассказывал Харитон.

— Это как же так — нечеловеческий? — спросил худощавый мужичонка с реденькой, будто выщипанной бородкой.

— А так вот: хошь тебе в лису превратится, хошь пнем прикинется. Потому как не баба крещеная, проще сказать — ведьма, — рассказчик на всякий случай перекрестился.

— Ладно врать-то, — засмеялся невысокий веснушчатый паренек в длинной, не по росту косоворотке.

— Ты, Кешка, не смейся. Потому хоть и говорят, будто она померла, да это одна видимость. Она и сейчас Ардыбаш стережет, только обличье поменяла — татарином прикинулась. И места, где золото ее лежит, заклятью предала. Кто ногой туда ступнет — или в болоте утопнет, или от голоду изойдет, а то и вовсе ума решится. Из Питера люди добрались до ее золота — все, как один, погибли.

— Ужели все? — удивился худощавый мужичонка.

— Все! — решительно заявил Харитон. — И дорогу эту не к добру через Ардыбаш тянут. Не допустит Дарья до Ардыбаша…

— Будет пугать-то! — уже без смеха оборвал его Кешка. — Народу глупостями мозги забиваешь, против строительства агитируешь!

Он поднялся с бревен и направился к крыльцу.

— Так, говоришь, татарское обличье приняла Дарья? — спросил, свертывая цигарку, Куманин.

— А вот и приняла!

И вдруг Харитон запнулся. Он увидел Куманина и оторопело заморгал, уставясь на его показавшуюся ему знакомой физиономию.

Усмехнувшись, Куманин отошел от Харитона: на крыльце появился инженер Васильянов с секретаршей. Он обошел собравшихся, приглядываясь к каждому, и, отобрав несколько наиболее здоровых парней, сказал сопровождавшей его девушке с блокнотом:

— Этих — на укладку рельсов, к Снегиреву. — И, обратившись к остальным, спросил: — Плотники есть?

Вышло вперед еще несколько человек.

— Перепишите их, Клавочка.

Он подошел к Куманину.

— Что умеешь?

— Все умею.

— Ну уж и все, — подозрительно усмехнулся Васильянов.

Куманин усмехнулся в ответ.

— Кочегар на паровоз мне нужен, — сказал Васильянов. — Кочегаром пойдешь?

— Кочегаром? А чего не пойти. Можно и кочегаром.

А дотошный мужичонка все не отставал от растерявшегося Харитона, опасливо разглядывавшего Куманина.

— Неужто баба, — недоверчиво расспрашивал мужичонка, — и пнем прикинуться могла?

— А вот и могла! — не отрывая взгляда, огрызнулся Харитон.

— А кто видел? — допытывался любопытный слушатель.

— Кто-кто!.. — огрызнулся Харитон. — Люди видели!

И, не дожидаясь, когда Куманин вновь обратит на него внимание, хлестнув лошадь, выехал за ворота.

Суббота и Зимин уже без повязки на глазах, ведя лошадей под уздцы, вышли из густого ельника на пригорок, откуда Зимину открылась обширная поляна с несколькими приземистыми, крытыми соломой бревенчатыми избами с крохотными подслеповатыми оконцами. Избы окружал высокий, в полтора человеческих роста, забор. А над всем этим странным поселком возвышалась высокая скала, поросшая лесом.

Зимин оглянулся на Субботу.

— Где мы? — спросил Зимин.

— А этого я тебе не скажу, Кирилл Петрович. Извини — не скажу. Божьи люди тут живут.

Высокий рыжебородый мужик распахнул ворота.

— Силантий?! — узнал его Зимин.

— Здравствуй, офицер! — глядя исподлобья, ответил Силантий.

Зимин увидел черные приземистые избы, стоявшие как бы по кругу, а в середине, на неширокой, поросшей травой площади, возвышалось небольшое строение с крестом на крыше — не то часовня, не то церковь.

Навстречу им, через площадь, помахивая прутиком, шел артиллерийский поручик Губенко, в сильно поношенном кителе, без погон, но тщательно выбритый, с аккуратно подстриженными усиками.

— Да… божьи люди… — мрачно усмехнулся Зимин, поглядев на Субботу.

Они подошли к избе, выделявшейся среди других своими размерами, с крытым двориком и крепкими, окованными железом, воротами и калиткой.

— Марфа! — крикнул Суббота. — Отвори.

Калитка открылась, и из нее выглянул белобрысый мальчуган лет четырех. За ним вышла Марфа, жена Субботы, высокая, по-прежнему статная.

Она кивнула Субботе, с нескрываемым удивлением посмотрела на Зимина.

— Тася где?

— К лошадям пошла, — ответила Марфа.

— Позови, — сказал Суббота и, дернув мальчонку за ухо, подмигнул Зимину. — Вот он, живой календарь — сколько я тебя поджидаю. Аккурат с его рожденья.

Они вошли в избу, обставленную тяжелой городской мебелью, с темными старинными иконами в углу. Зимин с удивлением разглядывал неожиданную в таком месте обстановку, когда в дверях показалась девушка в длинной деревенской юбке, в платке, по-крестьянски опущенном на глаза.

— Тася! — негромко окликнул ее Зимин.

Девушка стояла в дверях, и лицо ее оставалось в тени. Но сомнения не было — это была Тася.

Стоя в дверях, Марфа сочувственно глядела на Зимина.

— Тася! — крикнул Зимин, бросился к ней, но Тася смотрела на него, не узнавая, и он остановился.

— Здравствуйте, — сказала Тася и поглядела на Субботу, как бы спрашивая — кого он привел в дом. Суббота вздохнул и отвернулся.

— Ты не узнаешь меня, Тася?

Тася вглядывалась в Зимина. На мгновение Зимину показалось, что она узнала его. Но Тася покачала головой.

— Я Зимин! Кирилл Зимин! — закричал он срывающимся голосом.

— Зимин? — повторила Тася.

Казалось, она делает попытку вспомнить это имя, но безуспешно. Зимин беспомощно обернулся к Субботе. Тот развел руками.

— Я пойду… — нерешительно произнесла Тася. Суббота кивнул, и Тася вышла.

— Не помнит ничего. Все как есть забыла, — сказал Суббота. — Я думал, тебя узнает. Ан нет… Не помнит.

— Ее надо лечить, — взволнованно, все еще глядя на дверь, возле которой только что стояла Тася, сказал Зимин. — Я ее увезу, немедленно!

— Увезешь… — прищурившись, сказал Суббота и, поигрывая цепочкой, на которой висело пенсне, уже твердо добавил: — Я свое слово сдержал, Кирилл Петрович. Теперь твой черед.

Солнце уже поднялось, но все еще скрывалось за лесом, и только деревья на скале, нависающей над поселком, золотились от невидимых его лучей.

Суббота стоял возле навьюченных лошадей и придирчиво проверял снаряжение. Силантий, хмуро поглядывая из-под рыжих насупленных бровей, подал ему два ружья. Суббота внимательно осмотрел их и испытующе поглядел на приближающегося к нему Зимина.

— Ну что, так и не вспомнила она тебя, Кирилл Петрович? — покосился на него Суббота.

— Не вспомнила.

— Познакомитесь заново, — мужчина ты видный, — игриво подмигнул Суббота и тут же переменил тон. — Ты не думай, Марфа за ней приглядывала, никого к ней не допускала. Девка она разумная, ничего не скажешь. А вот что допрежь было, все из памяти вышибло.

Зимин промолчал.

— Ну с богом! — сказал Суббота и протянул ему ружье.

Зимин взял ружье.

— Смелый ты человек, Суббота.

— Волков бояться — в лес не ходить, — усмехнулся Суббота и увидел, что к нему от ворот бежит Прошка — тот самый парень, который завязывал глаза Зимину.

— Погоди, Кирилл Петрович, — сказал Суббота и отошел с Прошкой в сторону.

— Солдат в городе объявился, — сказал Прошка.

— Какой еще солдат?

— Что с экспедицией ходил… Харитон сказал — Куманин фамилия.

— Харитон где его видел?

— На железке. Кочегаром на паровозе работает.

— Губенко ко мне! — крикнул Суббота и, обернувшись к Зимину, сказал: — Отдыхай, Кирилл Петрович! Откладывается наш выезд. — И быстро вышел со двора.

Зимин поглядел ему вслед, поднялся, но, едва прошел несколько шагов, остановился. Ему послышалось, что кто-то назвал его имя. Он огляделся. Никого не было. Заглянул за сарай. Там, прижавшись к старым, покрытым зеленой плесенью доскам сарая, стояла Тася.

— Кирилл… — тихо сказала Тася.

Теперь взгляд ее не был ни чужим, ни безразличным.

— Тася! — Зимин хотел было кинуться к ней, но Тася остановила его жестом.

— Никто не должен знать, что я узнала тебя. Слышишь? — и быстро, не глядя на него, пошла к двери сарая. На секунду она остановилась — совсем рядом — и тихо, так тихо, что Кирилл едва расслышал ее слова, сказала: — Я ждала тебя, Кирилл…

Зимин бросился к ней, обнял ее крепко. Тася прижалась к нему, заплакала.

— Все эти годы я делала вид, что потеряла память, — торопливо, сквозь слезы говорила она. — Сначала я и вправду потеряла. Очнулась — не помню: ни где я, ни кто я. Как сюда попала? Не знаю. Марфа говорила — нашли в тайге. Суббота допытывался, где отец золото нашел. Я сперва и вправду не помнила. Потом уже, когда память вернулась, — притворяться стала. Кирилл… родной… увези меня отсюда! — вдруг вырвалось у нее.

Кирилл поглаживал ее волосы и только изредка произносил:

— Тася… Тася… Тасенька…

— Увези меня отсюда, Кирилл! — повторила Тася.

— Да, да… Я увезу тебя. Скоро. Мы уйдем отсюда, уедем совсем. Далеко… Навсегда. Уедем… — утешал ее Зимин.

По уже уложенному участку пути шел небольшой рабочий состав: паровозик-кукушка и три платформы, груженные гравием, рельсами и шпалами. Было раннее утро, и на платформах, прямо на рельсах, сидели строители. Кое-кто, добравшись до нужного места, спрыгивал на ходу, а остальные продолжали путь, распевая дурашливую песню про попа Сергея:

Куманин, стоя в тендере паровоза, перелопачивал уголь и вместе со всеми, в такт колесам, подпевал:

Машинист, пожилой, с рыжими от табака седыми усами, выглядывал в окошечко, подставив свежему ветерку морщинистое, закопченное дымом лицо.

Паровозик, мирно попыхивая, бежал вдоль частого березняка, поросшего на опушке густым кустарником. Постукивали на стыках платформы с ехавшими на работу строителями.

Куманин, вытерев руки о штаны, стал свертывать цигарку.

Внезапно кружка, стоявшая на окне, звякнула и разлетелась вдребезги. Куманин выглянул в окно, и тут же знакомый с давних лет свист пули заставил его пригнуться и вытащить наган.

Затарахтел пулемет. Рабочие в панике прыгали на ходу и скатывались в овраг, тянувшийся по другую сторону полотна.

Из березняка выскочило несколько всадников. Куманин выстрелил и краем глаза заметил, что один из всадников упал с лошади.

— Давай жми, — крикнул Куманин и, сунув наган за пояс, стал подбрасывать уголь. Машинист прибавил пару, и поезд пошел быстрее. Выглянув в окошко, он увидел трех всадников, догонявших поезд. Он взял стоявшую в углу винтовку и выстрелил. Один из всадников покатился под откос. Двое других прямо с коней, на ходу, вскочили на последнюю платформу. Он выстрелил еще раз — один из них упал. Оставшийся в живых выстрелил на бегу, машинист выронил ружье и рухнул на пол.

Губенко бежал, перепрыгивая с платформы на платформу. Перебравшись через тендер, он пробирался к будке. Куманин притаился у окна. Увидев краем глаза руку Губенко, он выстрелил.

Губенко отдернул руку и прижался к стене. Куманин снова выглянул, и оба выстрелили сразу. Куманин схватился за плечо, перекинул наган в левую руку, выпустил последние пули и опустился на пол. В окне показалось лицо Губенко. Он заглянул в окно, увидел упавшего Куманина, спрыгнул на землю и побежал.

Паровоз, все так же попыхивая, продолжал идти вперед. Машинист лежал не двигаясь. Куманин приоткрыл глаза, с трудом приподнялся и увидел, что поезд приближается к тому месту, где путь обрывался. Сдерживая боль, Куманин схватился левой рукой за рычаг, но тут же отдернул руку. Некоторое время он в нерешительности разглядывал рычаги, вспоминая, который из них ему нужен. Наконец он с силой дернул рычаг и, застонав от боли, упал, потеряв сознание. Поезд замедлил ход и остановился у самого края последних уложенных рельсов.

Борис Рогов, в белом халате, показал Куманину пулю, извлеченную из его плеча.

— А говорят, война кончилась, — сказал он и бросил пулю в стеклянную банку. — Семнадцатая, — сказал он, встряхнув банку с пулями. — Это всего за месяц — с моего приезда.

В углу, насупившись, сидел мрачный Федякин.

— Каждый раз думаешь — ну, покончили с бандитами. Глядь — опять стреляют. А кто? С бандой Ганшина еще в прошлом году покончили. Лисовского расстреляли. О Сером давно не слышно. А что ни месяц — стрельба. Далась им эта дорога.

— Я попросил бы вас заглянуть к раненому попозже. Сейчас ему не до разговоров. — И, обернувшись к Куманину, Рогов сказал: — Ваше счастье — кость не задета.

Федякин поднялся и вышел.

— Надежда Ивановна, — обратился Рогов к фельдшерице, — сделайте раненому перевязку.

Больные дожидались приема в узком коридорчике, украшенном плакатами, призывающими к соблюдению правил гигиены. На огромной черной мухе стоял красный крест, а ниже крупными буквами предписывалось: «Уничтожайте мух — источник заразы». На другом плакате сообщалось, что «Туберкулез — наследие капитализма». Несколько баб, в белых платочках, с испуганными лицами, сидели на табуретках возле дверей с табличкой «Доктор Б. Н. Рогов».

Из дверей вышел Федякин. Он прошел через коридор к выходу и едва не столкнулся с Харитоном. Харитон опасливо прижался к стене, пропуская Федякина, обернулся на захлопнувшуюся дверь и, тяжело ступая огромными заляпанными сапожищами по беленькой дорожке, прошел через коридор и ткнулся в дверь приемной.

— Чего тебе? — высунулась из дверей пожилая фельдшерица.

— Дохтура мне! Срочно.

Из дверей выглянул Борис Рогов в белом халате.

— Ты дохтур?

— Я.

— А старый где?

— Старый уехал, — с едва заметной ревностью ответил Рогов. — Что у вас?

— Брательник ногу на охоте прострелил. Горит весь.

— Где он?

— Да верст двадцать отселе.

Рогов поправил очки, задумчиво посмотрел на посетителя.

— У меня прием… Право, не знаю, как быть.

— Поезжайте, Борис Николаевич, я с этими, — фельдшерица презрительно кивнула на баб, — сама справлюсь.

За окном, во дворе пожарной команды, трое пожарников играли все ту же навязчивую мелодию про девчоночку Надю.

Федякин раздраженно захлопнул окно, прошелся по кабинету, поправляя стулья, папки на столе.

— Почему сразу ко мне не пришел? Кочегаром нанялся… Маскировочка… — сердито выговаривал Федякин Куманину, сидевшему у стола с подвязанной рукой — здоровой он старательно свертывал цигарку. — Почему сразу ко мне не пришел?

— Осмотреться хотел. Послушать, о чем люди болтают.

— Значит, за границу золото уходит? А почему думаешь, что с Ардыбаша? — слегка успокоившись, спросил Федякин.

— Предположение есть. Научное, — многозначительно произнес Куманин.

— Насчет золота нынче не слыхать… Кто этим делом баловался, мы поприжали. К примеру, Зуев, официант из «Парадиза», я его дважды за золото брал. Ну пригрозил. Вроде бы успокоился. Похоже, на лошадей перешел.

Федякин зажег спичку, дал Куманину прикурить.

— А где он золото брал?

— Да у старателей, в ресторане, — напьются, он у них по дешевке и скупал. Надо было посадить. Да он все по мелочи. Пугнул его маленько.

— Добренький ты… — прищурился Куманин.

— Погоди-ка. Это все ерунда. А есть дело и посерьезней. Я тут неделю назад одного офицера бывшего взял. Ну того, что с вами на Ардыбаш ходил…

— Зимин?! Он жив?! — вскочил Куманин.

— Жив. Может, его рук дело? Места знал…

— Я должен его повидать, — помолчав, сказал Куманин.

— Не выйдет. Сбежал. Кто-то его у конвоя отбил. Вот ищу кто. Есть сведения, что Зимин Смелкова убил.

Куманин удивленно взглянул на Федякина.

— Федякин! Зимин не убивал Смелкова.

— Как так не убивал? У меня бумага есть. — И Федякин вынул из папки замасленную бумажку, подписанную Субботой.

— Суббота? — спросил Куманин и, повертев бумажку, повторил: — Суббота… Где он, Ефим Суббота?

— Где ему быть. У себя в лавке небось. Лавка у него москательная в городе. Зачем он тебе?

— А затем, что Смелкова убил Суббота. Понял? — сказал Куманин с расстановкой.

Таратайка угрозыска остановилась возле двухэтажного, наполовину кирпичного, наполовину деревянного дома. В нижнем этаже помещалась москательная лавка, принадлежащая Субботе. С таратайки соскочил Федякин, медленно, придерживая раненую руку, слез Куманин. Ставни на окнах лавки были закрыты. На дверях висел тяжелый амбарный замок. Из ворот выскочила маленькая, взъерошенная собачонка и с остервенением залаяла на лошадей.

— Путаешь ты, Куманин, — недоумевал Федякин, — Суббота партизанам помогал. От расстрела Смелкова спас. Зачем ему опосля убивать?

— А думал ты, — спросил Куманин, — зачем Субботе понадобилось Смелкова от белой пули спасать?

Он потрогал замок и взглянул на Федякина. Тот задумчиво дергал свой ус.

— Не думал, — сам себе ответил Куманин. — А я тебе поясню: золото смелковское заполучить хотел!

Федякин недоверчиво покачал головой.

— Он все имущество экспедиции лично в мои руки передал. Для чего?

— А для того, чтобы ты всем про его честность доказывал.

— А ты уверен, что именно Суббота стрелял в Смелкова? — не сдавался Федякин.

— Да я его, как тебя, видел, когда он стрелял. Догнать только не успел.

Федякин распахнул калитку, вошел во двор. Высокая, жилистая старуха, стоя на крыльце, кормила гусей.

— Почему лавка закрыта? — спросил Федякин.

— За товаром уехали, — неохотно ответила старуха.

— Давно?

— С неделю будет.

Из-под навеса, в дальнем углу двора, выглянул милиционер.

— Товарищ Федякин! — позвал он.

Федякин и Куманин, под неодобрительными взглядами старухи, направились к навесу, под которым стояли телеги. Милиционер показал на одну, с широким полком.

— Она! — сказал милиционер.

Федякин обошел телегу кругом, потрогал рессоры.

— Он говорит, что на этой телеге увезли Зимина, — сказал он Куманину. — Рессоры зеленые… Это еще не факт.

— Похоже, — задумчиво сказал Куманин.

— Ты откуда знаешь? Ты, что ли, телегу видел?

— Телега телегой… — сказал Куманин, — а вот что Зимина Суббота перехватил, очень даже похоже.

— Что будем делать? — задумался Федякин.

— Как фамилия того официанта… ну, что золотом спекулировал?

— Зуев.

— Вот с него и попробуем начать, — сказал Куманин.

Суббота лежал на столе, покрытом лоскутным одеялом. Из окна бил яркий солнечный свет, и медные шарики на высокой металлической кровати, стоявшей у стены, сверкали, как маленькие лампочки. Рогов заканчивал операцию.

Суббота лежал с раскрытыми глазами и, подавляя боль, следил за действиями Рогова.

Наконец доктор выпрямился и, сбросив на пол бинты, которыми были обернуты его руки, подошел к деревянному ушату, стоящему в углу, у двери.

— Не помру я, доктор? — с трудом произнес Суббота.

Рогов засучил рукава. Марфа стала поливать ему из большого железного ковша.

— Выживешь, — сказал Рогов. — Если бы сразу привезли в больницу, давно на ногах был.

— В больницу… — усмехнулся Суббота и закрыл глаза.

Рогов взял у Марфы полотенце.

— Я прошу доставить меня в город, — сказал он, вытирая руки. — Немедленно.

— Вылечишь — поглядим, — ответил Суббота, не открывая глаз.

Рогов вышел на крыльцо, снял очки и подставил лицо солнцу.

— Как прошла операция, доктор? — услышал он чей-то голос и, надев очки, обернулся.

Перед ним стоял Зимин.

— Рогов?! — удивился Зимин.

Рогов удивился не меньше Зимина.

— Зимин? Если не ошибаюсь…

— Вы все же не послушали моего совета, приехали. Как видите, я предупреждал вас не зря, — сказал он.

Рогов сунул руку в карман за папиросами, но тут же вспомнил, что выкурил все по дороге. Зимин протянул ему пачку.

— Курите. — Он улыбнулся, но была в его взгляде какая-то непонятная Рогову настороженность.

— Кто тот человек, которого я оперировал?

— Бандит, — ответил Зимин. — В сущности, вы должны были дать ему умереть. Одним негодяем стало бы меньше.

— Я врач… — сказал Рогов. — А что вас сюда привело?

— Стечение обстоятельств, дорогой Борис Николаевич. Если хотите — судьба.

— Что это за поселок? — спросил Рогов.

— Я знаю немногим больше вашего: меня доставили сюда тем же способом, что и вас… Заброшенный раскольничий скит, построенный еще при царе Горохе.

— Пожалуй… — сказал Рогов, окидывая взглядом приземистые, черные от времени строения. — В детстве я слышал о таких поселках в тайге. Кто же здесь обитает?

— Несколько семей староверов и те, которым не по душе Советская власть.

— А вам?

— Мне? — Зимин засмеялся. — Не все ли равно, какая власть лишает меня свободы…

Тем временем площадь заполнялась людьми. Женщины, мужчины, дети выбегали из домов, с тревогой смотрели на вершину скалы.

— Что это? — спросил Рогов.

— Темка, — сказал Зимин, и Рогов увидел на самом краю скалы мальчишку, а рядом какое-то странное сооружение. Через площадь, ругаясь, бежал, размахивая палкой, чернобородый мужик, один из тех, кто привел сюда Рогова. Внезапно сооружение, стоявшее рядом с мальчиком, упало со скалы и оказалось огромным коробчатым змеем. Через мгновение встречные потоки воздуха подхватили его, и Рогов увидел, как мальчик висит под ним, привязанный на длинных веревках, закрепленных у плеч и на поясе. Змей застыл в воздухе, но постепенно стал снижаться.

Зимин побежал, Рогов бросился за ним. Когда они добежали, мальчик уже лежал на земле. Белобрысый курносый мальчишка лет тринадцати торжествующе оглядывал окружавшую его толпу. Внезапно он вскочил и стал пятиться. Толпа расступилась и пропустила высокого чернобородого мужика. Мальчик, отступая, запутался в постромках и упал. Чернобородый набросился на него и стал избивать. Толпа стояла и молча смотрела на происходящее.

Внезапно рядом с чернобородым оказался Силантий. Схватив чернобородого поперек туловища, он с силой отбросил его в сторону.

— Беги, — бросил он Темке, и тот скрылся в толпе.

Чернобородый выхватил у кого-то из стоящих топор и двинулся на Силантия.

Рогов растолкал толпу. Схватил чернобородого за плечи и отшвырнул его в сторону.

Чернобородый поднялся и, сжимая топор, кинулся на Рогова. Рогов вскочил и, прежде чем противник успел его ударить, выбил из его рук топор и с необыкновенной быстротой перекинул через себя. Чернобородый вскочил и снова бросился на Рогова. Сильным ударом Рогов опрокинул его на землю. Чернобородый медленно поднялся и снова двинулся на него.

— Тихон! — крикнула повелительно Марфа.

— Это что же, выходит, я над собственным сыном не волен?! А ежели разобьется — ты над ним плакать будешь?.. — обернулся к Рогову чернобородый.

— Уходите отсюда, быстро, — сказал Зимин и, подталкивая Рогова, вывел его из толпы.

Чернобородый стал рубить топором Темкино сооружение.

Вечером Зимин и Рогов сидели у Губенко в тесной избе с крохотным подслеповатым окошком. В углу висели почти неразличимые в полутьме иконы, а у стены лепились грубо сколоченные нары — одна над другой, застеленные серыми суконными солдатскими одеялами. На столе горела керосиновая лампа. Единственным предметом из другого, далекого мира был старый, потрепанный номер довоенной «Нивы», которую Зимин проглядывал, наверно, уже в несчетный раз. Собственно, он не читал, а почти механически перелистывал засаленные, порванные по краям страницы.

Губенко сидел в углу на скамье и перебирал струны старенькой гитары.

— Этот Темка — настоящий самородок, — сказал Зимин, отбросив «Ниву» на стол. — Ничего не видел, кроме этой тайги. И абсолютно неграмотен, заметьте… Одна… женщина… пыталась его учить. Тихон запретил. Он бьет Темку смертным боем, другой давно бы смирился, а Темка…

— Непостижимая жестокость! — сказал Рогов.

Зимин с грустью и чуть насмешливо посмотрел на Рогова.

— Вы провели в Сибири детство — и удивляетесь? Мы с вами никогда не поймем этих людей и ничего в их жизни изменить не сможем. Темка, в сущности, обречен. Это Сибирь. Другой мир. Другая планета.

— Вы полагаете, — спросил Рогов, — что ничего изменить нельзя?

— Уверен.

— Я думаю иначе.

— Господа, а вы таракановку когда-нибудь пили?! — неожиданно громко спросил Губенко.

— Что это? — не понял Рогов.

— Водку, настоянную на тараканах, пили?

Рогов брезгливо поморщился, а Губенко, захохотав, отбросил гитару на постель и, хлопнув дверью, вышел из избы.

Рогов потрогал гитару.

— Вы недурно владеете приемами джиу-джитсу, — сказал Зимин, разглядывая Рогова.

— Как видите, я знал, куда еду, — усмехнулся Рогов и неожиданно спросил: — Вы живете здесь под охраной?

— Зачем им меня охранять? Выбраться отсюда без проводника практически невозможно. Если вас не пристрелят, вы пропадете в тайге.

— Почему они вас держат?

— Мы условились: обо мне не говорить.

Рогов взял гитару… Перебрал струны и запел, очень тихо, потом чуть громче:

К домику, где находились Зимин и Рогов, подошла Тася. Она проскользнула в калитку, хотела было открыть дверь, но, услышав голос Рогова, прислушалась.

Она остановилась и стала слушать, прислонясь к стене.

Сквозь мутное, давно немытое стекло она разглядела Зимина, сидящего у стола, и краешек гитары в руках другого, невидимого ей человека. Но ей не надо было его видеть. Она знала и помнила этот голос с детства.

Тася стояла, прижавшись к бревенчатому срубу, и слушала. Потом, не дослушав романс до конца, толкнула дверь в избу и вошла в тускло освещенную горницу. Зимин и Рогов оглянулись на дверь.

— Тася? — неуверенно произнес Рогов.

— Боря… — так же тихо ответила Тася.

— Вы интересовались, как я сюда попал! — сказал Зимин. — Вот вам и ответ.

Они стояли у рассеченной молнией сосны.

— Теперь никто меня больше не ждет…

Рогов помолчал.

— Она привыкла ждать. Ждала твоего отца. Ждала тебя. Когда некого стало ждать… не выдержала.

— Мама… — тихо произнесла Тася.

На глазах у нее появились слезы.

— Ты очень изменилась, — сказал Рогов.

— Петербургская барышня… — сквозь слезы улыбнулась Тася. — Не скажешь, а? Могу дрова колоть, коров доить, косить сено… Одичала. А в Петрограде как? Все по-новому?

— Да… Жизнь меняется. Не узнаешь ее, когда вернешься.

— Господи! Неужели где-то есть еще Петроград, Нева… Мойка… Разъезжая улица…

Она резко обернулась к Рогову.

— Боря, милый, я никогда больше не увижу Петрограда.

— Не увидишь? Почему?

— Мы уедем отсюда. Далеко. И навсегда.

— С Зиминым?

— Он все эти годы искал меня. В Петроград ездил…

— Знаю.

— И сюда… проник с риском для жизни. Он сказал: мы уйдем, уедем отсюда. И я хочу… я хочу забыть все, что было: кровь, насилие, убийства. Знаешь, я не раз думала: зачем жить? А потом вспоминала — Кирилл… мама… Теперь у меня остался только Кирилл.

— Когда-то мы хотели с тобой уехать в деревню. Вместе. Ты учительницей, я врачом…

— Детские мечты. Знаешь, я хотела здесь учить детей. Не дали.

— Как же ты жила?..

— Лошади, вот с кем я была все эти годы в дружбе. Лошадей мне доверяли.

— И ты не пыталась бежать?

— Пыталась. И оба раза… возвращалась обратно. Уйти отсюда одной — невозможно.

— И ты решилась оставить Россию?

— Марфа говорит: мужик бабе от бога дан. Куда от него бабе деться?.. Кирилл все эти годы думал только обо мне… А ты? Как ты здесь оказался?

— Я работаю врачом в Балабинске. Судьба, как говорит Зимин.

Федякин сидел у себя в кабинете и, надев наушники, слушал радио. В окно, выходившее во двор брандкоманды, пристроившись на телеге с бочкой, трое пожарников наигрывали на трубах, непрестанно повторяя все тот же навязчивый мотив песенки про девчоночку Надю. Вошел Куманин, он был возбужден.

— Да брось ты свое радио! Давай сюда Зуева!

Из-за двери высунулся милиционер Миронов.

— Заводить? — спросил он.

— Заводи! — Федякин сунул наушники в ящик.

Вошел долговязый официант. Очевидно, привели его прямо из ресторана — на нем была чистенькая белая курточка, галстук, начищенные до блеска штиблеты. На лице его то появлялась, то исчезала растерянная, заискивающая улыбка.

— Здравствуй, Зуев! — Федякин улыбнулся ему, как самому желанному гостю. — Лошадок хорошо перепродал?

— От вас, товарищ Федякин, ничего не скроешь, — льстиво захихикал официант. — Все насквозь видите.

— А ведь это спекуляция, Зуев! — сокрушенно произнес Федякин.

— Спекуляция, — в тон ему огорченно согласился Зуев и опустил виновато голову.

— А много ли заработал, а?

— Да что, пустяки, по червонцу с лошади…

— По червонцу? — сощурив глаза, переспросил Куманин. — По червонцу? — повторил он. — А это что?

Он сунул руку в карман и, достав оттуда мешочек из сыромятной кожи, бросил его Зуеву.

— А ну-ка развяжи!

Официант взял мешочек, но развязать тесемку никак не мог.

— Не можешь развязать… руки дрожат… Давай помогу.

Куманин развязал тесемку и высыпал на стол горстку золотого песку.

— Бережливый… За иконой прячет. Под божьей охраной…

— Виноват, товарищ Федякин. Все скажу!

Официант упал на колени.

— Встань! — брезгливо сказал Куманин. — Кому продал лошадей?.. Откуда золото?..

Рогов сидел на вершине скалы, поросшей лесом. Внизу чернели дома поселка. Кое-где над серой соломой крыш вился слабый дымок. Рядом Темка мастерил очередной аппарат.

— Птица несмышленая и та летает. А человеку голова от бога дадена — все превзойти. И не может того быть, чтобы человек летать не научился, — сказал Темка.

— В школу тебе надо, Темка.

— А вот с большевиками покончат, в город уйду, учиться стану.

— Чем же тебе большевики мешают?

— Они против христьян: у кого крест на шее, того сразу к стенке.

Рогов с грустью поглядел на Темку.

— А знаешь, Темка, люди научились летать.

Темка недоверчиво усмехнулся.

— Сказывали, да не верится. Крылья научились делать себе?

— Нет. Аппарат такой изобрели. Аэроплан называется.

Рогов взял палочку и нарисовал на земле аэроплан. Темка с интересом разглядывал рисунок.

— А все-таки с крыльями. Как же он летает? Крыльями машет?

— Нет, его пропеллер тянет, вот этот, — Рогов показал на рисунок. — Пропеллер вертится, а аэроплан и летает.

— От чего вертится?

— От мотора.

— На керосине, значит, летает, — понимающе кивнул Темка и задумчиво сказал: — Поглядеть бы…

Отсюда сверху был хорошо виден загон, где Суббота держал лошадей…

Рогов поднялся и по крутой тропинке стал спускаться вниз, к загону.

Зимин сидел на траве и глядел, как Тася объезжает молоденькую вороную кобылу.

— Послушайте, Зимин, я хочу поговорить с вами.

Тася проскакала мимо и улыбнулась им.

— Я слушаю вас, Рогов.

— Тася должна вернуться домой, — решительно заявил Рогов.

— Она говорила вам, что хочет вернуться в Петроград? — спросил Зимин, глядя на Тасю.

— Нет. Она не говорила этого. Но меня беспокоит ее судьба.

— Меня тоже, — сказал Зимин. — Тася перенесла тяжелую болезнь. И эти годы, проведенные здесь… Ей нужен покой, которого нет и не может быть в этой стране.

Рогов пристально поглядел на Зимина.

— И вы, интеллигент, способны оставить Россию, когда ей больше всего нужны толковые, знающие люди, когда народ впервые за сотни лет проснулся для созидательной жизни?

— Народ… народ… — поморщился Зимин. — А вы хорошо знаете, для чего именно он проснулся? И потом… я не интеллигент, я офицер.

Мимо снова проехала Тася.

— Кто вы такой, Зимин? — спросил Рогов.

— Человек, — пожал плечами Зимин. — Видите ли, Рогов, от присяги царю-батюшке меня освободила революция. А новым властям я не присягал. Я принадлежу только самому себе. Я свободный человек.

— Вы хотите остаться в стороне? — спросил Рогов.

— Принять чью-либо сторону — значит убивать. Я не хочу участвовать в этой свалке.

— И все-таки есть Россия!..

— Россия… Для меня это слово не имеет смысла. С некоторых пор…

— А для Таси? — спросил Рогов. — Сейчас она ни о чем не думает, полностью доверилась вам — она любит вас. Но наступит минута, и она поймет, что Россия… Родина — не просто слово. Кто знает, может быть, и для вас придет эта минута.

— Может быть… — небрежно бросил Зимин.

— Уходите! Но Тасю оставьте! Вы не имеете права брать ее с собой.

Возле них остановилась Тася. Она спрыгнула с лошади и с тревогой поглядела на обоих.

— Вы ссоритесь?

Зимин не ответил. Он резко повернулся и быстро пошел в сторону поселка.

Суббота сидел на крылечке и чинил детскую лошадку. Прищурившись, он взглянул на Зимина.

— Ты немедленно отправишь Рогова в Балабинск, — с трудом сдерживаясь, сказал Зимин.

— Болтать будет… — поморщился Суббота.

— Ты немедленно отправишь его в Балабинск, — настойчиво повторил Зимин.

Суббота понимающе усмехнулся.

— А не пожалеем, что отпустили? Пущай остается, лекарь хороший, пригодится. — Но, взглянув на Зимина, согласился: — Ладно. Разве что для тебя.

Суббота сидел на крыльце и потирал легонько раненую ногу. Перед ним стояли Силантий и Харитон.

— Поведете так, чтобы дороги сюда не запомнил. И чтобы доставить живым и невредимым. Поняли?

— В самый Балабинск? — удивился Харитон.

— Зачем в Балабинск, дура! Бросите его у Николиной заимки, сам доберется. Ну а не доберется, значит, не судьба. Понятно?

Силантий стоял мрачный и не глядел на Субботу.

Силантий, Харитон и Рогов выбрались из непроходимой чащи на освещенный солнцем песчаный обрыв. Рогов опустился на землю.

— Хватит, — сказал Харитон. — Находились. Пора кончать.

— Кончать? Суббота не приказывал, — ответил Силантий.

— Суббота? Ничего ты не понял, чего тебе Суббота приказывал. Я Ефима не первый день знаю. По глазам угадываю, чего хочет.

Силантий хмуро поглядел на сидящего в стороне Рогова.

— Я мальчишкой его отца знал, — сказал он.

Рогов оглянулся в тот момент, когда Харитон подымал ружье. Схватив мешок с продуктами, он скатился с обрыва.

Раздался выстрел.

Рогов, обернувшись, увидел, как ружье с расщепленным прикладом выпало из рук Харитона. Силантий опустил свое ружье. Харитон испуганно смотрел на Силантия.

— Ты что, черт рыжий! С ума сошел?

— Доберется — его счастье. А не доберется, на мне его крови нет, — сказал Силантий и перекрестился.

Суббота и Зимин, ведя на поводу тяжело навьюченных лошадей, двигались вдоль неширокого ручейка, бежавшего по круглым желтовато-серым камешкам. Зимин остановился, прислушался. Суббота услышал шум, похожий на шум леса в ветреную погоду, но не порывистый, а ровный, спокойный, непрерывный.

— Пришли, — сказал Зимин и спустился к воде.

Суббота последовал за ним. Прозрачная вода ручья давала возможность рассмотреть между серыми, вертикально стоящими пластинками сланца мелкие, хорошо обкатанные камешки. Суббота нагнулся, зачерпнул горсть камешков. Вода стекала с его рук. Он вглядывался в сверкающие на солнце мокрые камешки. Потом поднял глаза на Зимина.

— Здесь? — спросил он растерянно, почти испуганно.

Зимин не ответил, он прошел дальше вдоль ручья. Суббота двинулся за ним. За поворотом ручья перед ним открылся водопад. Вода широкой полосой падала с невысокой скалы.

Зимин взобрался по скользкому склону наверх. Суббота остался внизу… Зимин прошел выше по ручью и остановился у узкой горловины, где ручей можно было легко перешагнуть. Он взял тонкое суковатое бревно и, подсунув под лежавшую у ручья глыбу песчаника, столкнул его в воду так, что оно перекрыло горловину. Вода устремилась в сторону, огибая плотину, в узкую, забитую галькой канаву…

Суббота видел, как водопад постепенно иссякал, пока перед ним не открылась крутая стенка из кварца, блестящая от влаги. Зимин спустился вниз. В том месте, где недавно шумел водопад, в стенке кварца проглядывали тонкие, едва заметные прожилки самородного золота.

— Здесь, — сказал Зимин.

— Господи, — прошептал Суббота. — Благодарю тебя, господи, что услышал мои молитвы.

Куманин, Зуев и двое милиционеров пробирались через участок горелой тайги. Они вели лошадей за поводья. Впереди Зуев и Куманин, позади остальные.

Смолокурня открылась, как только они миновали гарь и пересекли узкую полоску кустарников. Несколько черных прокоптелых строений стояло на краю леса.

— Иди! — сказал Куманин.

— Куда? — поежился Зуев.

— На кудыкину карусель, — огрызнулся Куманин. — Бери лошадей и иди!

Зуев шел, ведя на поводу двух лошадей, и Куманин видел, как трудно дается ему каждый шаг. Куманин кивнул милиционерам, и они поползли в сторону смолокурни.

Зуев перешагнул через повалившуюся изгородь и, привязав лошадей к столбу от ворот, обошел одно из строений и заглянул внутрь: в пустом, с выбитыми окнами помещении стоял ржавый остов железной кровати, валялись охапки сена.

Скрипнула половица. Зуев отшатнулся. Держа наготове ружье, смотрел на Зуева Ахмет.

— Где лошади? — спросил Ахмет.

— У ворот…

— Почему оставил снаружи? — Глаза Ахмета сузились.

Зуев колебался. Опасность, исходившая от Куманина, была все же не так близко, как ружье Ахмета.

— Беги, Ахмет! — дрожащим голосом проговорил Зуев. — Я их не своей волей привел…

— Где хозяин? — снова прищурился Ахмет.

— Взяли его, арестовали. Да вроде бежал…

Ахмет недоверчиво разглядывал Зуева.

Куманин ждал. Зуев не показывался. Внезапно в лесу раздались один за другим два выстрела. Куманин увидел, как из-за сарая показалась фигура Ахмета. Отвязав лошадей, он проворно вскочил на одну и, схватив другую за поводья, поскакал к лесу. К смолокурне бежали милиционеры.

Куманин, стреляя на ходу, бросился к смолокурне. Они нашли Зуева связанным, валяющимся на земле.

— Кто это был?! — спросил Куманин.

— Ахмет… — сказал Зуев, испуганно глядя на него.

— Ахмет?.. — переспросил Куманин. — Кто такой?

— Я-то откуда знаю… Ахмет и Ахмет. До революции каторгу в этих местах отбывал. Золоторотец.

— Каторгу… — задумался Куманин. — Зимин тоже на каторге был… тоже в этих местах… Не одна ли шайка-лейка?

Зуев пожал плечами.

— Чует мое сердце — без Зимина тут не обошлось, — сказал Куманин и сел на траву.

Рогов пробирался по тайге. Обросший, измученный, он вдруг остановился. Ему послышались голоса перекликающихся людей, стук топоров. Лесорубы прокладывали просеку для узкоколейки.

Услышав стук топоров, Рогов из последних сил побежал на эти звуки и, продравшись через заросли невысоких кустов, оказался на берегу таежной речушки. Он увидел, как рухнула высокая, величественная лиственница, и тут же заметил на другом берегу полуголого паренька. Он хотел крикнуть ему, но, потеряв сознание, упал. Однако паренек заметил его. Он бросился к нему через неглубокую речку, шлепая по воде босыми ногами, и, нагнувшись над ним, крикнул:

— Эй, ребята, сюда!

Он нагнулся и приложил ухо к груди Рогова. Через речку бежали двое парней-лесорубов.

— Никак доктор наш новый? — сказал один.

— Он самый, — подтвердил паренек, и все трое, подняв Рогова, понесли его через речку.

Невдалеке от бревенчатого сарайчика, поставленного Зиминым еще в прежние посещения, горел костер.

Суббота сидел у костра и смотрел на огонь. В костре, уже догоравшем, светились раскаленные угольки… Субботе казалось, что и это сверкающие самородки золота… Зимин лежал невдалеке и вертел в руках сосновую веточку.

— Что будешь делать с золотом, Ефим? — спросил Зимин.

— А ты? Что ты со своим сделал?

— Мое золото далеко. Меня дожидается, — сказал Зимин.

— Ничего. И мое дождется. Думаешь, долго нонешняя власть продержится?! В Библии не зря сказано — ветер приходит и уходит… время собирать камни, время бросать… Придет и мой час, Кирилл Петрович! Бросать камни…

— И какой же это час, Ефим?

— А такой, когда я тут хозяин буду! Дед мой, Кирилл Петрович, двадцать лет на каторге камни ворочал — на этой земле. Отец мой по́том ее поливал. Моя она! Я истинный хозяин. Товарищи завод балабинский восстановили? Спасибо им! Дорогу на Красную падь строят? Земной поклон! Пусть строят. Все моим будет. Я на это золото все куплю. Весь этот край моим будет. Придет час!

— А если не придет, Ефим?

Зимин бросил веточку в костер. Она затрещала и вспыхнула.

— Умен ты, Кирилл Петрович, а рассуждаешь, как дите несмышленое. Нешто не видишь, что власть Советская в нашу сторону потянулась. Сам Ленин говорит — торгуйте, богатейте. Поняли, что на рабочем да на мужике государства не построишь. Год, другой пройдет — мы с тобой первые люди будем. Потому — золото всему голова. Мне бы товарища толкового — я бы горы своротил. А что, если нам с тобой, вместе?..

— Нет. Не придет твой час, Суббота. Не жди, — сказал Зимин.

Неожиданно он вскочил и прислушался.

— Ты что? — встрепенулся Суббота.

— Слушай!..

Над водопадом показался всадник. Он огляделся вокруг и исчез.

— Уходить надо, — сказал Зимин.

Суббота бросился к сарайчику, схватил ружье, мешок и побежал к лошадям. Зимин чуть помедлил, прислушиваясь, и тоже, взяв ружье, поспешил за ним.

Куманин подъехал к сарайчику. Возле сарая валялись лотки для промывки золота. Невдалеке догорал костер. Куманин огляделся. В просвете среди вековых сосен мелькнули силуэты двух всадников. Куманин пришпорил коня и, крикнув появившимся со стороны водопада милиционерам: — «За мной!» — пустился в погоню за скрывшимися в лесной чаще всадниками.

Милиционеры помчались за ним, но он далеко опередил их. Он уже различал одного из двоих — тот непрерывно оглядывался и отстреливался на ходу. Куманин узнал Субботу.

— Стой, Суббота, стой! — крикнул он и дал предупреждающий выстрел.

В ту же секунду раздался еще один выстрел, и Куманин вылетел из седла. Лошадь покатилась по земле…

К Куманину подъехали милиционеры.

— Догнать! Это Суббота! — крикнул, вскакивая, Куманин.

Верховые помчались за скрывшимися вдали Зиминым и Субботой.

Куманин рванул дверь и вошел к Федякину.

— Ушли, сволочи! — выдохнул он. — Упустили!

В сердцах он грохнул кулаком по столу так, что газета, покрывавшая федякинский радиоприемник, упала на пол.

— Ерундой занимаешься, Федякин! — крикнул он. — А бандиты у тебя под носом орудуют!

— Ерундой?! — обиделся Федякин. — Если хочешь знать — это и есть мое главное дело. Кабы не дисциплина партийная, я бы давно в Москве науку изучал. Потому что бандиты все равно переведутся, а радио — это чудо двадцатого века. Радиостанция «Коминтерн» в Москве — тыщи верст отсюда, а я ее слышу. Без никаких проводов.

Он приставил наушники к уху Куманина.

— Слыхал? Артист Собинов, всемирно известный…

— Иди ты со своим артистом! — оттолкнул его руку Куманин. — Ты понимаешь, одного я узнал — Суббота… Он! Точно… Где их теперь искать? Я тебя спрашиваю, где искать?..

И в этот момент в комнату вошел Рогов.

Рогов сидел на месте Федякина и рисовал на листе бумаги план поселка в тайге. Федякин и Куманин, нагнувшись, рассматривали рисунок.

— Горелый скит, — задумчиво проговорил Федякин.

— Как это быть такое может? — удивился Куманин. — Целая деревня в тайге, и никто о ней не знает?

— Тайга!.. — с какой-то гордостью сказал Федякин. — В старое время раскольники целыми селами в леса уходили от царского насилия. Лет сто назад губернатор был — Чивилихин, генерал, — он на них с войском ходил. Пришел, а те все попрятались — ни души. Ну, Чивилихин поселок спалил и ушел. А староверы вернулись, обратно отстроились… Потому и прозвали — Горелый.

Куманин обернулся к Рогову.

— А вы откуда Зимина знаете, доктор?

— Зимин приходил ко мне. В Петрограде.

— К вам? Зачем?

— Он искал Тасю…

— Когда?

— Весной.

— Значит, Зимин весной был в Петрограде?

Рогов кивнул.

— Все сходится… Все сходится, Федякин! — воскликнул Куманин и с затаенной ненавистью добавил: — Я этому бывшему офицеру и прежде не доверял — все с усмешечкой, контра. — И, взглянув еще раз на Рогова, добавил: — Чтобы вы, доктор, в курсе были: этот самый Суббота, вот которого вы от смерти спасали, Смелкова, Аркадия Николаевича, у меня на глазах пристрелил…

Рогов вздрогнул, посмотрел на Куманина, задумался.

— Где же он есть, этот Горелый? — сказал Куманин. — Может, кого из староверов порасспрашивать?

— Может, кто и помнит, — сказал Федякин, — да не скажет.

— Есть одна мысль… Пошли!

Тася взлетела на вороной кобылке на вершину небольшого холма и так же стремительно понеслась вниз. Из-за холма, вслед за ней, поднялся бумажный, склеенный из страниц «Нивы», раскрашенный углем змей, с длинным мочальным хвостом. Он взмыл кверху, и тут же из-за холма показался Темка. Он взбежал на холм и что есть силы крикнул:

— Пущай!..

Тася оглянулась и ослабила зажатую в руке бечевку. Змей чуточку опустился, но тут же, подхваченный ветром, стал подниматься все выше и выше. Тася соскочила с лошади и передала Темке конец бечевки. Она смотрела на уходящий в небо змей, который постепенно превращался в светлое пятнышко, в солнечный зайчик на голубом небе.

— Вернулись, однако! — услышала она голос Темки и, обернувшись, увидела: к бревенчатым воротам поселка подъехали Зимин и Суббота.

Вдруг Темка насторожился. Он замер, к чему-то прислушиваясь.

— Слышите? — с тревогой спросил он.

Тася тоже прислушалась. До них донеслось какое-то странное стрекотанье… Звук приближался, становился громче.

— Смотрите, барышня, что это? — закричал Темка.

Из-за деревьев, на небольшой высоте, показался аэроплан. Он летел медленно, но Темке казалось, что летит он с неимоверной быстротой.

— Аэроплан, — сказала Тася растерянно.

— А-эро-план, — повторил мальчик. Испуг его пропал. Он восторженно смотрел на невиданную птицу и, смеясь, хлопал себя по животу. Тася, глядя на него, тоже засмеялась.

— Летают, летают! — кричал, подпрыгивая, Темка.

Из поселка послышались выстрелы.

Когда Тася и Темка вбежали в ворота, они увидели, что мужики палят из ружей, а бабы испуганно крестятся, прижимаясь к забору. С крыльца, втянув голову в плечи, исподлобья смотрел на аэроплан Суббота. Снизу можно было различить двоих: летчика в авиационном шлеме и очках и еще одного, сидевшего с ним. Самолет сделал круг над поселком, скрылся из виду, а через некоторое время появился снова, делая новый круг. И снова раздались выстрелы.

Темка бросился к стоявшему ближе всех Губенко и схватился за ружье.

— Не смей! — чуть не плача, кричал он. — Пусть он летает! Пусть летает!..

Губенко оттолкнул его и выстрелил.

Самолет развернулся и скрылся за деревьями.

Суббота сидел перед большой квадратной флягой с самогоном, подперев голову кулаком, когда в комнату вошел Зимин.

— Завтра мы уйдем с Тасей. Нам нужен проводник.

Суббота поднял голову.

— Торопишься, — усмехнулся он.

— Я сдержал свое слово. Теперь твоя очередь.

— Ты офицер, тебе положено слово держать…

— Ты дашь проводника! — сказал Зимин спокойно.

— Ишь ты, гонор-то, гонор… Сразу видать — порода. А я не верю тебе! Уйдешь из тайги? Навсегда? Не верю! Никто на свете по доброй своей воле от золота не уйдет!

— Да и тебе уходить надо, — по-прежнему спокойно сказал Зимин. — Недели не пройдет — придут они сюда.

— Придут — не уйдут! — стукнул кулаком Суббота. — А только мне уходить некуда. Я со своей земли никуда! Понял?

Он встал, тяжело надвинулся на Зимина.

— Ее у меня, — хриплым шепотом произнес он, — только что с жизнью отнимут. Моя это земля! Моя!

— Не твоя она, — сказал Зимин. — И не будет твоей!

— Будет! Отсюда выкурят — дальше подамся: тайга велика. И ты со мной. Мы теперь с тобой одной цепочкой связаны. Золотой!

Он толкнул дверь и вышел — на крыльце стоял Харитон.

— Тебе чего?!

— Велено передать: в Балабинск люди приехали. Экспедиция, — с трудом произнес он. — На Ардыбаш собираются.

Суббота оглянулся на Зимина. Тот усмехнулся, и Суббота задохнулся от гнева. Увидев стоявшего невдалеке Силантия, он крикнул ему:

— Силантий! Губенко ко мне! — и, снова обернувшись к Зимину, уже спокойно сказал: — Иди, Кирилл Петрович, опосля поговорим.

Зимин направлялся к загону, где его ждала Тася. У самых ворот его остановил Силантий.

— Ты! — в гневе обернулся Зимин. — Что ты всюду ходишь за мной?!

— Уходи, офицер! — не обращая внимания на окрик, сказал Силантий. — Суббота тебя отсюда живым не выпустит. Забирай Тасю и уходи.

— Куда идти?! Болота кругом! — с отчаянием выкрикнул Зимин.

— Дорогу покажу. Ход есть потайной, которым старики от солдат уходили. Темку забери, он проведет.

— С чего это ты обо мне заботишься? — подозрительно оглядел его Зимин.

— Должник я твой перед господом… да и ее благодари, — он кивнул на стоявшую невдалеке Тасю. — Помнишь, на руках ее по бревну нес? Мост я тогда спалил. Кабы не она — стрельнул. Ее пожалел… А может — бог удержал.

— Что-то не пойму я тебя, Силантий…

— А что понимать? Понимать-то нечего… Всю жизнь о богатстве мечтал. Золото! Глаза закрою и вижу — вот оно, рядом, только взять. Поблазнила жизнь, да не далась. Думалось: разбогатею — церковь построю, грехи замолю. Федора загубил, а зачем? Все равно счастья не добыл… Отец плоты гонял по Балабе, так его до сих пор только добром и поминают… Ладно, что уж там… Уходите.

— А ты? С нами? — спросила Тася.

— Мне туда, — он кивнул куда-то в сторону, — ходу нет.

Зимин, Тася и Темка медленно шли узким коридором, выбитым в гранитной толще горы, и фонари едва освещали скользкие, неровные стены, низко нависший каменный свод.

Но вот впереди появилась крохотная точечка света. Тася остановилась, схватила Темку за руку.

— Что это там? — спросил Зимин.

— Надо думать, пришли, — неуверенно сказал Темка. Они сделали еще несколько шагов. Световая точка превратилась в расплывчатое пятнышко.

— Ну, — сказал Темка облегченно, — и впрямь дошли.

Светлое пятно все приближалось, становилось больше, пока они наконец не убедились, что добрались до выхода из тоннеля.

Под ногами захлюпала вода, сверху капало, но они ничего этого не замечали, только пошли быстрее туда, откуда веяло свежим воздухом. Впереди раскачивалась ветка ольхи, как бы приветствуя их.

Они вышли среди густого ольшаника, покрывавшего отлогий склон. Снаружи шел дождь и одновременно светило солнце. Отвыкшая от дневного света Тася долго стояла с закрытыми глазами, щурилась от яркого, до боли непривычного света. Когда она наконец обрела способность различать окружающий мир, она увидела небольшую поляну, посреди которой стояла приземистая охотничья избушка, окруженная невысоким плетнем.

— Что это? — спросил Зимин.

— Богачевское зимовье, — ответил Темка.

— А как сюда добираться, знаешь?

— Бог поможет, — сказал Темка.

— Бог? — Зимин задумчиво покачал головой.

Рогов открыл глаза и поморщился от боли в ноге. Он не понимал, ни где он, ни что с ним случилось. Вверху неторопливо покачивались мокрые после дождя верхушки деревьев, одиноко высвистывала простенькую, все время повторяющуюся мелодию незнакомая птица. Рогов приподнялся и увидел аэроплан, искалеченный, с поломанным крылом, лежащий на земле, летчика, придавленного обломками. Он поднялся и, прихрамывая, подошел к нему. Летчик лежал с широко раскрытыми глазами, неподвижно, казалось, удивленно смотревшими в небо.

Рогов обвел глазами место катастрофы и вздрогнул, увидев неожиданно появившегося из-за кустов мальчика.

— Темка? — шепотом, неуверенно произнес Рогов.

Темка вышел из тени и сделал несколько шагов. Он смотрел не на Рогова. Он был поглощен, подавлен видом разбитого, лежащего в обломках аэроплана. Еще вчера видел он его летящим в голубом небе, а сейчас его обломки валялись на земле. И летчик, которого он представлял богатырем, почти волшебником, так же беспомощно лежал на мокрой траве. По лицу мальчика текли слезы. Он не подозревал, что плачет, он все смотрел и смотрел на летчика, на обломки аэроплана.

Потом подошел к летчику, опустился на колени, закрыл ему глаза и перекрестил.

В охотничьей избушке, на грубо сколоченной скамье, в луче света из крохотного окошка, прорезавшем сумрачное, неуютное жилье, сидела Тася. Сидела усталая, опустив руки на колени, разглядывая самодельный стол, деревянную миску с крупной, почти черной солью, запыленную бутыль не то с самогоном, не то с керосином.

Зимин стоял в дверях и курил.

Скрипнула дверь, и вошел Темка. За ним в дверях показался Рогов. В руке он держал планшет погибшего летчика.

Зимин смотрел на Рогова испуганно, как на привидение. Рогов слабо улыбнулся Тасе и опустился на скамью. Некоторое время он сидел молча, от усталости закрыв глаза, потом поглядел на Зимина и сказал:

— А вы, Зимин… вы негодяй.

Зимин вспыхнул.

— Извольте объясниться! — сказал он, сдерживаясь.

— Могу. Могу объяснить, — медленно проговорил Рогов. — Вы воспользовались золотом, найденным экспедицией… Вы вошли в сговор с человеком, который убил инженера Смелкова. Да, да. Ее отца. С Субботой!

— Суббота?! — Тася испуганно взглянула на Зимина.

— Суббота убил Аркадия Николаевича?! — Зимин ошарашенно уставился на Рогова.

— Вы, конечно, этого не знали?! — с насмешкой сказал Рогов.

— Клянусь всем святым! — Зимин схватил Тасю обеими руками и, глядя ей в глаза, почти закричал: — Клянусь тебе, я этого не знал!

Тася всматривалась в его лицо, стараясь осознать то, что сейчас услышала, понять — говорит Зимин правду или нет.

— Какое значение это имеет? — сказал Рогов. — Вы знали, что Суббота бандит, что на его совести десятки, быть может, сотни человеческих жизней! То, что среди них отец Таси, — случайность. А если бы он был для вас чужим? Там, — Рогов махнул рукой в сторону леса, — лежит летчик. Вы его не знаете — он тоже убит Субботой, его бандой. Вы нашли достойного соратника! Нет! Куда бы вы ни убежали, хоть на край света, — вы не сможете этого забыть! Вы всегда будете знать и помнить, что вы — негодяй!

Зимин стоял ошеломленный, подавленный, не решаясь взглянуть на Тасю.

Наступила тишина. Слышно было только, как стучит по окну дождь и стекло изредка позвякивает от ветра.

Наконец Тася заговорила.

— Я только потому и выжила, что верила — ты найдешь меня, — тихо сказала она. — Спасешь меня! Но не такой ценой, Кирилл. Не такой ценой. Ты предал отца. Да. Предал!

И снова наступила тишина. Тася плакала. Она плакала беззвучно и безутешно. Зимин сделал движение к ней, что-то хотел сказать, но не смог. Быстро и решительно раскрыл он мешок, вынул две буханки хлеба, сверток с припасами, положил на стол, взял мешок, ружье и вышел.

Дверь с шумом захлопнулась за ним. Тася вздрогнула и бросилась к двери. За дверью было темно. Хлестал дождь. Заслоняя глаза от ветра и дождя, Тася сделала несколько шагов и остановилась.

— Кирилл! Кирилл! — крикнула она.

Но ответа не последовало. Может быть, Зимин ее уже не слышал.

— Девчоночка Надя, чего тебе надо? Ничего не надо, кроме шоколада. Девчоночка Надя, чего тебе надо?.. — Куманин бубнил, непрестанно повторяя, привязчивую песенку, расхаживая по кабинету Федякина. — Тьфу, привязалась, — оборвал он себя, сел на подоконник и взглянул на Федякина.

Тот сидел, задумавшись, подергивал свои усы.

— Бензину не хватило? Или разбились? — сказал наконец Куманин.

Паровозик узкоколейки стоял у самого края уложенного полотна. Строительство продвинулось в глубь тайги. Дальше шла широкая, заново проложенная просека с подготовленным для укладки рельсов грунтом.

Васильянов подошел к начальнику экспедиции Ваганову, пожилому худощавому человеку в очках.

— На будущий год — к самому Ардыбашу подвезем, — сказал он.

Стоявшая в стороне Дуня с восторженным удивлением смотрела на Митьку. Одетый по-городскому, вроде и не очень повзрослевший, Митька стоял рядом с Вагановым, и тот что-то говорил ему, обращаясь к Митьке серьезно, без покровительственной улыбки, как к взрослому.

Участники экспедиции разгружали платформу с имуществом, таскали мешки, ящики, снаряжение, выводили из товарного вагона лошадей, когда на место разгрузки подъехали Куманин, Федякин и еще целый отряд вооруженных милиционеров.

— Добрый день, товарищ Ваганов! — соскакивая на землю, сказал Куманин, дружески обнимая Митьку. — Должен вас огорчить.

— Огорчить? — вскинул голову Ваганов.

— Вы задержитесь… ну… на некоторое время. Нельзя сейчас отправляться на Ардыбаш. — Куманин говорил с некоторым смущением.

— Вы сошли с ума! — нахмурился Ваганов. — У нас нет времени на ожидание… Лето и так короткое, чего мы должны дожидаться? И до каких пор?

— Пока мы не будем уверены, что дорога на Ардыбаш безопасна, — сказал Куманин.

— Ждать отказываюсь! — заявил Ваганов.

— Понимаю… Но мне бы не хотелось, чтобы с вашей группой произошло нечто вроде того, что случилось с нами в восемнадцатом.

— Сейчас не восемнадцатый!

— Вот потому мы и отвечаем за вашу жизнь, — сказал подошедший к ним Федякин.

И вдруг Митька схватил Куманина за руку.

По просеке, по направлению к разгружавшимся, шли трое, по-видимому, очень усталых людей.

— Тася! — крикнул Митька и побежал навстречу.

— Рогов! — Куманин побежал за ним.

— Тася! Настасья Аркадьевна! — Митька остановился перед ней — смущенный и радостный.

Рогов протянул Куманину планшет летчика.

— Здесь карта, по которой мы отмечали направление, — сказал он.

Тася обнимала Митьку, на глазах ее появились слезы.

— Митя… Митенька…

Небольшой отряд Куманина — он сам, Митька, Темка да пяток милиционеров — пробирался к скиту через болото. Впереди шел Темка. Лошадей вели на поводу. Лошади шли, спотыкаясь, увязая в болоте.

А в таежном поселке били в набат. Тревожные и гулкие удары колокола поднимались вверх и уносились в тайгу.

Обитатели поселка собрались возле дома Субботы. Они стояли кучками: отдельно те, кто жил здесь спокон веку, — старики, дети, бабы; отдельно — кто прибился сюда в страхе перед новой властью, кого привел Суббота.

И совсем отдельно, держа за руку малыша, у самого крыльца, стояла Марфа.

Все молча смотрели на крыльцо. Ветер, налетавший порывами, трепал бабьи юбки, хлопал ставнями, шевелил волосы ребятишек.

На крыльце стоял Суббота.

Он оглядел собравшихся и крикнул:

— Уходите!

В тишине, от скалы, вернулось чуть слышное эхо:

— …дите…

— Уходите! — хрипло кричал Суббота. — Бегите отсель, к Черному ключу бегите. Как деды ваши, как прадеды. Уносите добро, уводите жен, детей малых! Потому как Суббота вам больше не защита! Большевики сюда идут! И ни детям малым, ни старикам старым пощады не будет. Дома ваши пожгут, добро разграбят. Собирайте все, что унести можете, остальное — в огонь.

Бабы и старики, крестясь, упали на колени. Кто-то из женщин истерически завопил, послышались рыдания. Суббота оглядел собравшихся, заметил Силантия, хмуро глядевшего на него.

— Что стоишь, Силантий?! — крикнул Суббота. — Собирайся!

— Надоело зазря живот под пули подставлять. Не желаю больше, — сказал Силантий.

— А я неволить никого не смею. Оставайся! Только тебе, Силантий, что со мной, что без меня один конец — пуля. А вы что? — крикнул он в толпу. — Чего ждете?! Собирайтесь! Бегите!

Он быстро пошел к дому. Возле ворот стояла груженая телега. Марфа преградила ему дорогу.

— Никуда я не поеду, Ефим! Куда — с дитем малым!

Суббота взял мальчика из ее рук и передал Харитону. Тот посадил его на телегу. Оттолкнув Марфу, он вошел в дом.

— Мое добро им не достанется! — крикнул он из дому.

Из раскрытого окна рванулись языки пламени. Через мгновение он выбежал из дома с горящим жгутом соломы, что-то крича яростно — слов было не разобрать, — пробежал через двор и поднес огонь к крыше сарая.

— Не балуй! — крикнул Силантий, бросился к Субботе и, вырвав у него горящий жгут, отбросил его в сторону.

— Ты о людях подумал?! Куда им идти?! — крикнул он Субботе. — К Черному ключу? С детьми, с бабами? Сызнова жить начинать? Ты так о людях подумал?!

Суббота как будто слушал его, стоял слегка даже растерянный, но вдруг, выхватив револьвер, выстрелил. Силантий покачнулся, сделал шаг к Субботе и рухнул на землю.

Суббота поднял с земли горящий жгут и бросил его на крышу сарая. Сухая дранка мгновенно вспыхнула.

Суббота вскочил на коня и крикнул Марфе:

— К Черному ключу уходи. Там жди. Припомнят они Субботу! Вовек не забудут!

Марфа склонилась к Силантию. Силантий приоткрыл глаза.

— Жил, будто не жил, — сказал он чуть слышно.

Стреляя на ходу из ружей, Суббота, Губенко, Прошка и Харитон мчались к загону, где стояли лошади. Испуганные выстрелами лошади, сгрудившись, беспокойно метались из стороны в сторону. Подскакав к ограде, Суббота и Губенко выстрелили в воздух. Несколько лошадей с неистовым ржанием поднялись на дыбы. Табун рванулся, и лошади, ломая перегородки, понеслись к лесу.

— Не видать им моих лошадей, — сказал Суббота, когда они скрылись из виду.

Он оглянулся. Прошка, похлестывая коня, скакал куда-то в сторону. За ним поскакал Губенко.

С Субботой остался один Харитон.

Зимин вышел к смолокурне, где его обычно дожидался Ахмет. Осторожно озираясь, перешагнул через поваленный забор, направился к строению с выбитыми окнами, заглянул внутрь. Ветер гонял клочья сена, пожелтевший обрывок газеты. Зимин обошел кругом, подошел к столбу от ворот. На столбе, на высоте его роста, он увидел свежий надрез ножом: два креста. Он удовлетворенно кивнул и направился в сторону гари.

Куманин и Митька с отрядом въехали в распахнутые ворота. Поселок был безлюден. Над пепелищем сгоревших изб летали черные хлопья. Кое-где сгорели только соломенные крыши, а обгорелые бревна уцелели.

Только молельня с крестом посреди площади стояла, не тронутая огнем.

Митька снял шапку.

— Горелый… Видно, ему судьба — гореть.

Куманин прислушался. Откуда-то доносились голоса.

— Поют вроде! — сказал Митька.

Они подъехали к церкви. Теперь пение стало хорошо слышно. Куманин сделал знак вооруженным милиционерам и вместе с Митькой, спешившись, направился к церкви.

Когда они приоткрыли дверь, то увидели, что небольшое пространство церкви заполнено молящимися. Кто-то оглянулся на них, испуганно вскрикнул. Все обернулись. Широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели они на вошедших.

Куманин растерянно взглянул на свой наган, неловко, стесняясь, сунул в кобуру. То же сделал и Митька.

— Извините, граждане… Продолжайте. Я подожду.

Они вышли, осторожно прикрыв двери.

— Им новую жизнь на блюдечке подносят, а они, как раки, со страху пятятся… — сердито бросил он Митьке.

Но Митька увидел идущую к ним женщину с мальчиком и побежал к ней.

— Марфа!

— Митя! — узнала она его и зарыдала.

— Где Суббота?! — крикнул ей Куманин.

— Ушел. Все они ушли… разбежались…

Покинув Субботу, Прошка, не зная толком, куда податься, направился к тому месту, где еще недавно держал свой «пост». Миновав усыпанную хвоей тропинку с поваленным деревом, он опустился в неглубокий овражек, оглядевшись, раздвинул кусты и нагнулся, чтобы нырнуть в открывшийся вход неприметной глазу землянки.

Вдруг он почувствовал, что на плечо его легла чья-то рука. Он испуганно бросился бежать.

Не помня себя, карабкался по склону овражка, но, едва выбравшись наверх, увидел Зимина.

Зимин ударом кулака повалил его и прижал к земле.

— Где Суббота? Говори!

— Ушел, — прохрипел Прошка. — Дом свой спалил, людей распустил… И ушел…

— Куда?

— На Ардыбаш… — прошептал Прошка и в ужасе закрыл глаза: казачка Дарья, легендарная хозяйка Ардыбаша, склонилась над ним в образе Ахмета.

Зимин отпустил Прошку.

— Убирайся! — процедил Зимин сквозь зубы, и Прошка бросился бежать.

Зимин поднял ружье, лежавшее рядом.

— Иди, Ахмет. Жди меня, где договорились.

— А ты?

— Мне одно дело кончить надо. Может быть, единственное настоящее дело в жизни.

Они шли к Ардыбашу.

Шли, ведя под уздцы тяжело груженных лошадей, Суббота и Харитон. Из мешка одного из вьюков выглядывал ствол пулемета.

Налегке, с одним ружьем за плечами, ехал на коне Зимин.

С десятком вьючных лошадей, с грузом научных приборов и оснащением для будущего прииска двигалась экспедиция Ваганова. Впереди, с вооруженной охраной, шли Куманин, Федякин, Митька. Позади — Рогов и Тася с Темкой.

Суббота лежал возле пулемета на скале, у самого водопада, и не сводил глаз с того места, откуда, по его расчетам, должны были появиться люди. Внизу, под ним, белоснежными брызгами взрывался водопад, и вода успокаивалась чуть дальше, где, как уже знал Суббота, в щетках сланца просвечивали крупинки рассыпного золота.

Харитон, чуть в стороне, с беспокойством поглядывал то на Субботу, то в ту сторону, куда был направлен ствол пулемета.

Вдруг сквозь шум водопада послышался какой-то звук. Суббота приподнялся, прислушался. Только чуткое ухо таежного жителя могло услышать далекое, едва различимое в мерном шуме водопада ржание лошади.

Харитон тоже услышал. Он испуганно глянул на Субботу и тихонько, стараясь не шуметь, стал пятиться назад. Потом, озираясь — не догонит ли его Суббота, — бросился бежать.

Суббота, поглощенный ожиданием, не заметил его бегства. Снова, уже слышнее, донеслось ржание лошади.

Суббота облегченно вздохнул. Он поднялся и встал во весь рост на краю водопада. Он знал, что его не увидят из-за поворота, а он первый заметит появление людей, и приготовился к встрече.

Так он стоял, всматриваясь, прислушиваясь к уже хорошо различимому треску сучьев, перекличке человеческих голосов, когда вдруг ему показалось, что кто-то окликает его — тихо, почти шепотом. Он быстро обернулся и, уже оборачиваясь, успел вытащить револьвер.

— Брось револьвер! — услышал он и увидел перед собой Зимина с ружьем, направленным на него.

— Ты… ты… с ними? — выдавил из себя Суббота.

Зимин покачал головой.

— Нет, Суббота. Я сам по себе.

— Не пойму что-то…

— Кто убил Смелкова, Суббота?!

— А… вот ты о чем… — усмехнулся Суббота. — Да ведь будь Смелков жив, и ты бы до его золота не добрался. — Он с издевкой подмигнул Зимину.

В это время на опушке появились Куманин и еще несколько человек вооруженной охраны экспедиции. Суббота, увидев Куманина, забыв о Зимине, бросился к пулемету. Сейчас он видел только Куманина, человека, разрушившего все его планы. Он навел на него пулемет. Но нажать гашетку не успел. Зимин выстрелил. Суббота недоуменно обернулся и, пошатываясь, пошел к нему. Он выстрелил, но промахнулся.

В то же время прозвучал еще один выстрел.

Суббота, уже падая, увидел, как Куманин опускает ружье, а из-за поворота движутся люди и навьюченные лошади.

Суббота рухнул, и водопад сбросил его вниз, на сланцевые щетки, на то самое золото, которое он не хотел никому отдавать. Куманин увидел падение Субботы и бросился к воде. Снизу ему не видно было ни Зимина, ни того, как, бросив ружье, Зимин, закрыв лицо руками, медленно, шатаясь, побрел, не разбирая дороги, в лес, в чащу…

Суббота лежал лицом вниз, уткнувшись в сланцевые щетки, раскинув руки, будто и сейчас, после смерти, никому не хотел отдавать «своего» золота.

Куманин и Федякин стояли возле пулемета. Куманин нагнулся и поднял заплечный, туго набитый мешок, валявшийся рядом. Он порылся в нем и вытащил сверток, завернутый в промасленные тряпки. Развернув его, он увидел большой, величиной с хороший кулак, золотой самородок.

— Видал? — показал он его Федякину. — «Бычья голова»…

— Бычья? — спросил Федякин, разглядывая самородок. — И впрямь похоже!..

— Ну… — Куманин поглядел вниз, на лежащего в воде Субботу, и сказал: — Вот он — Серый… А ты его четыре года разыскивал.

Ахметка и Зимин переходили границу. Они шли через болото, увязая чуть не по пояс. Где-то вдали лаяли собаки. Кончилось болото, они выбрались на сравнительно твердую землю, поросшую мелким березняком. Пробежав метров пятьдесят, они миновали пограничный столб.

Ахмет бежал впереди. Когда он оглянулся, то увидел, что Зимин остановился.

— Иди, иди! — махнул ему рукой Зимин. — Иди один!..

И, повернувшись, пошел медленно обратно.

Митька и Куманин прибивали к стене сарайчика, построенного Зиминым, железный щиток с надписью: «Прииск Смелкова».

Участники экспедиции натягивали палатки, таскали ящики. Темка с любопытством разглядывал неизвестные таинственные для него приборы, помогая Ваганову доставать их из ящиков.

Тася и Рогов смотрели на надпись «Прииск Смелкова».

А в памяти Таси возникла та давняя счастливая минута — отец, нелепо танцующий по колено в воде, выкрикивающий высоким пронзительным голосом: «Первый самородок Ардыбаша!» И бегущие к нему Арсен… Зимин она…

Рогов дотронулся до ее плеча. Тася отстранила его руку.

— Не надо, Боря… Не надо… — сказала она тихо.

1975 г.