Утренняя песня

Глава 1

Как же Ханне хотелось, чтобы ребенок плакал, чтобы его крик вторил песне ветра, пронизывающего их насквозь.

Но малыш молчал. Он устало шел рядом, его ручонка неподвижно лежала в ее руке, и это пугало.

Пип измучен. Она и сама с трудом волочила ноги по жидкой грязи, ботинки, пропитавшись водой, отяжелели. Промокшее платье и тонкий плащ давят на плечи и грудь, вгоняя в озноб. Саквояж словно набит камнями, а не тряпьем, которое ей удалось прихватить второпях для себя и Пипа.

Слава Богу, хоть дождь прекратился.

Стремительно надвигалась ночь, с жадностью поглощая прорвавшийся сквозь тучи свет.

Кажется, они с Пипом путешествуют уже целую вечность – сначала бросили вызов Ирландскому морю, пустившись в плавание в ветхой рыбачьей лодке, затем тряслись в почтовой карете, направлявшейся в глубь Англии.

За две недели пути деньги, которые она взяла из ломбарда в далекой Ирландии, закончились.

Ханне казалось, что они будут странствовать очень долго, пока Пип не вырастет, не превратится в мужчину, который может постоять за себя, ответить ударом на удар.

Единственное, что обнадеживало: ей удалось выиграть немного драгоценного времени, она успеет исчезнуть. Но какой ценой? Она обманула тех, кто ей доверял, предала тех, кто от нее зависел, солгала и тихонько исчезла, а этого они ей никогда не простят.

В животе заурчало, голод давал о себе знать. С тех пор как она съела несколько зеленых яблок, от которых ее вырвало, прошло уже три дня.

Для пяти лет Пип был слишком мал. Розовые пухлые щечки стали бледными и впалыми, ручонки – тоненькими и движения неуверенными. Узкие плечики с поразительной стойкостью сопротивлялись ветру.

Малыш ни разу не пожаловался, но она знала, что сил у него осталось совсем немного. Кашель, изнурявший его в течение нескольких недель, становился все тяжелее и тяжелее, то и дело сотрясая его впалую грудь. Ханна впала в отчаяние.

Неужели они проделали такой путь лишь для того, чтобы умереть где-то на незнакомой дороге, чтобы голодать и мерзнуть в одиночестве?

Нет! Она обещала заботиться о нем. Она защитит его, пусть даже ценой собственной жизни. Но она устала. Боже, как она устала! Горе тяжким бременем давило истерзанное сердце.

– Еще немного, Пип, – подбадривала она ребенка.

Он повернулся к ней, и в его огромных серо-зеленых глазах она прочла то, чего он ни разу не произнес вслух: «Я боюсь. Мне хочется есть. Пожалуйста, защити меня от него».

Им нужно хотя бы немного отдохнуть. Выспаться, высушить одежду у божественно теплого огня.

Нет, сейчас не время об этом думать. Нужно двигаться дальше. Она должна найти в себе силы, как находила на протяжении всего пути.

Ханна переложила саквояж в левую руку, а правой подняла Пипа, прижав ребенка к себе так крепко, что почувствовала биение его сердца. Мальчик прильнул к ней. Этот жест свидетельствовал о доверии, тем более ценном, что его так трудно было завоевать.

Сильно любить очень опасно. Именно этому Ханна научилась за прошедшие несколько месяцев. И вот теперь ее сердце снова могло быть разбито. Но она ничего не могла с этим поделать, не могла этому воспрепятствовать. При каждом взгляде на малыша она видела другое лицо, миловидное, с серо-зелеными глазами – цвета долины, окутанной туманом.

«Не дай ему страдать так, как страдала я!» – эта мольба будет преследовать ее вечно.

Тельце Пипа сотряслось от кашля. Он подавил приступ, уткнувшись ей в плечо, и виновато заглянул в глаза. Сколько же раз за прошедшие годы его вынуждали ощущать себя виноватым, если он решил, что совершил ужасный грех, не сумев подавить кашель.

Она поборола приступ гнева и запечатлела на его влажном виске теплый поцелуй.

– Все хорошо, малыш, все хорошо. Просто прокашляйся.

Ханна понимала, что здоровье ребенка подорвано тяжелым путешествием, длившимся уже более двух месяцев, и тревога ее росла с каждым днем. Легкие Пипа ослабли.

Он уже несколько раз напугал ее – во время приступов кашля его губы синели, а глаза расширялись от страха.

Надо найти какое-то пристанище, пока не поздно. Какую-нибудь временную работу, чтобы накормить Пипа, снять, как она обещала малышу, сказочный домик, укрытый от посторонних глаз в глуши йоркширских болот, чтобы никто не смог их найти.

Когда она остановилась в то утро в деревеньке Ноддинг-Кросс, умоляя дать ей хоть какую-нибудь работу, пара жителей, находившихся поблизости от кузницы, сказали, что есть лишь одно место, где ей могут предложить работу.

Она взглянула на вершину холма. Там вырисовывался из тумана силуэт дома, его окна светились во мгле.

Этот дом нисколько не напоминал замок великана-людоеда, но жители деревни сказали, что с ним связана какая-то мрачная легенда о злой волшебнице, что там наверняка обитает дракон самого причудливого вида.

Этот дракон в человечьем обличье посносил дома арендаторов, чтобы ничто не загораживало ему вид на ближайшее озеро.

Он проглотил за прошедшие восемь месяцев дюжину помощников, а потом выплюнул их, измученных и бормочущих невесть что.

Сбежав, эти люди пускались наутек по дороге в деревню, рассказывая такие ужасы, от которых кровь в жилах леденела. Хозяин поднимал их среди ночи, не давая отдохнуть и днем, заставляя работать без продыху и глотать пищу впопыхах прямо во время работы.

– Лучше бы вам уйти и оставить малыша спокойно умирать у забора, – посоветовала скупая хозяйка, пряча корзину хлеба под чистой салфеткой.

Ханна взглянула на влажные золотые волосы, прилипшие ко лбу Пипа, и решительно стиснула зубы. Да она вступит в сговор с самим дьяволом, лишь бы у мальчика был кров уже сегодня.

– Это что, тот сумасшедший из Рейвенскара? – с ужасом спросил Пип.

– Хозяин Рейвенскара, дорогой, хозяин.

Малыш крепче сжал ручонками ее шею.

– Женщина с хлебом сказала, что он сумасшедший.

– Если нам повезет, он будет настолько зол, что выгонит еще нескольких слуг. Если ему понадобится, чтобы кто-то разжигал камин или чистил одежду, может, он впустит нас в дом.

Пип прижался к ней еще сильнее.

– Я не хочу в дом.

– Тс-с. Это же ненадолго. Я никому не позволю обидеть тебя.

Она не была уверена, что сможет выполнить свое обещание.

К тому же ребенку нужен дом.

Широкая коляска пронеслась серебристой лентой к главному входу. Свечи сверкали по обе стороны массивных двойных дверей, освещая золотом афинский портик с изящными белыми колоннами. Ханна нашла тропинку, ведущую к входу для слуг. Когда они двинулись вперед к дальней части дома, парадная дверь неожиданно распахнулась, и из нее буквально вылетел изможденный человек, заляпанный чернилами, с безумным взглядом, под мышкой у него был полуоткрытый чемодан. Вслед за ним вылетело несколько вещей.

– Вернись, пока я тебе шею не сломал, идиот! – донесся низкий голос из глубины дома. – Я тебе еще не заплатил!

Но даже упоминание о деньгах не заставило человека остановиться. Он подпрыгнул, будто его ткнули в спину раскаленным факелом, сбил Ханну с ног и торопливо побежал.

Пип с ужасом отступил назад и спрятался за колонной, а Ханна не могла отвести глаз от человека, открывшего дверь, чтобы броситься в погоню. Она поняла, что перед ней Остен Данте, хозяин поместья Рейвенскар.

При свете фонарей его глаза сверкнули синим пламенем, в его облике было нечто суровое и опасное, и от этого замирало сердце.

Он был очень высокого роста, от него исходила энергия такой силы, что казалось, будто по его жилам струится заряд молнии, а не кровь.

Аристократические скулы резко спускались к носу, прямому как клинок. Крупные волнистые пряди падали на лоб и брови, а раздвоенный подбородок свидетельствовал о безграничном упрямстве.

– Какого черта...

Мужчина резко остановился, чтобы не столкнуться с Ханной.

– Уберите этот адский свет, чтобы я мог притащить за воротник этого дурака обратно! Сегодня вечером у меня чертовски много работы!

Ханна не двигалась, стараясь преодолеть страх.

– Полагаю, вы могли бы приковать его к стене, разумеется, если в тайной темнице у вас есть цепи.

Это было все, что она выдавила из себя без предательской дрожи в голосе.

Он окинул ее таким испепеляющим взглядом, что она поразилась, почему от ее промокшей насквозь одежды не повалил пар.

– Знай я, что от этого будет какая-то польза, именно так и поступил бы. К сожалению, власти неразумно запретили пытки, даже если некоторые мерзавцы заслуживают их.

Полные чувственные губы скривились от недовольства.

– Вот дьявол, наверное, он уже на полпути к Ноддинг-Кросс.

От мужчины веяло безрассудством, каждый мускул под изысканным сюртуком цвета красного вина и бежевыми бриджами свидетельствовал о том, что того, кто будет настолько глуп, чтобы идти против его воли, ожидает ад уже на земле.

Ханна прочла множество книг по философии, находившихся в библиотеке отца. Философы, анализируя опасность опьянения властью, считали, что абсолютная власть более опасна, чем любая другая. Влияние этого человека распространялось на значительное расстояние, здесь оно было абсолютным: он властвовал на большом пространстве отсюда до Ноддинг-Кросс.

Этот человек воплощал в себе все, что ненавидела и чего боялась Ханна. Она уже встречала таких мужчин. Ирландия кишела землевладельцами, живущими теперь в других местах, которые высосали все соки из поместий и тиранили собственные маленькие королевства.

Может быть, у нее помутился рассудок и поэтому она привела Пипа в это место, снова предоставив власть над ним такому человеку. Однако это всего лишь временная мера. Они с Пипом не такие уж важные птицы, чтобы принять на свои головы ярость грозного Остена Данте.

Бормоча проклятия, человек повернул к дому и начал подниматься по лестнице. Ханна не могла позволить ему захлопнуть дверь и схватила его за руку.

– Сэр, подождите! Пожалуйста!

Он обернулся и посмотрел на ее руку, вцепившуюся в его рукав.

– Мне хотелось бы найти кров.

Он нахмурился еще сильнее. Его глаза заблестели, а голос стал пугающе мягким:

– Прежде чем рвать мой рукав, не могли бы вы дать мне кое-какие разъяснения? Кто вы такая, черт побери, и что делаете на моем пороге?

Она испугалась бы меньше, если бы он просто наорал на нее.

Ханна набралась смелости и заставила себя взглянуть в его горящие неприязнью глаза.

– Я пришла сюда, чтобы оградить вас от неудобств, от необходимости доставить наручники из вашей темницы, сэр.

– Что-о?! – удивился он.

– Проходя по Ноддинг-Кросс, я услышала о ваших трудностях.

– Неужели?

Он усмехнулся.

– И что же это за трудности? Как видите, я не отрастил три головы, не извергаю огонь, по крайней мере до того момента, пока меня всерьез не доведут. Но если бы я собирался кого-то поджечь, то сейчас для этого самое время.

– Я слышала, находятся смельчаки, отважившиеся подолгу находиться у вас в услужении. Хочу испробовать свои силы – попросить вас нанять меня на работу.

– Ну разумеется, – он рассмеялся с сарказмом, – я имею обыкновение нанимать бродяжек и давать им ключ от шкафа, где хранится серебро.

Возмущение и стыд опалили щеки Ханны из-за его пренебрежительного отказа. Хотя она уже успела привыкнуть к тому, что к ней относились точно к грязи под ногами – как к чему-то надоедливому, от чего хочется побыстрее избавиться.

Но ее самым большим счастьем и самым опасным недостатком всегда была гордость, она не позволила ей погибнуть, когда семья лишилась состояния. Высокомерие и презрение дурно воспитанного человека вызвали у Ханны гнев.

Ей захотелось послать его к черту, но сдавленный кашель, раздавшийся из-за колонны, заставил ее прикусить язык. Ее спина будто налилась свинцом, а скрытый вызов заставил поднять подбородок вверх.

– Сэр...

Он прищурился.

– Насколько я понимаю, меня приглашают на танец, мадам, но я не сумасшедший, чтобы впустить такую, как вы, в свой дом. Кроме того, у меня полностью укомплектован штат слуг, хотите верьте, хотите нет, они вполне терпимы к сменам моего настроения, если, разумеется, не считать проклятых помощников со слабыми позвоночниками.

– Тогда вам, может быть, нужна женщина?

– Женщина?

Она думала, что самые тяжкие унижения уже позади, но презрение этого человека усилило их во сто крат, что она прочла в его глазах, и Ханна ужаснулась, когда поняла, что ее предложение он мог истолковать лишь в одном смысле. Ханна дала бы ему пощечину, если бы не услышала в этот момент приглушенный кашель малыша.

– Соблазнительное предложение, но, боюсь, я должен отклонить его, – засмеялся он. – У меня более утонченный вкус.

– Я не предлагала ничего подобного! – возмутилась она. – Хотела лишь сказать, что, может быть, вам нужна женщина для работы, с которой не справляются мужчины со слабыми позвоночниками.

– Вы хотите наняться ко мне в помощники? Это смешно. Вы не можете заниматься тем, чем занимался Уиллоби.

– Но вы не можете быть в этом уверены, поскольку не сказали, что это за работа.

В это мгновение она не удивилась бы, если бы узнала, что в обязанности Уиллоби входило скармливание девственниц чудовищу, живущему под лестницей, и накрахмаливание шейных платков настоем из зубов младенцев.

– Скажите, мисс... мисс... как там вас...

– Мисс Ханна Грей... Грейстон, – торопливо солгала она.

– Какими же талантами вы обладаете, мисс Грейстон? Кроме умения бегать по сельской местности с видом вымокшей кошки. Не думаю, что к вашим достоинствам относится умение записывать музыку.

– М... музыку? – Она изумленно уставилась на него. Ее музыкальное образование ограничивалось пением кельтских народных песен, которые она когда-то слышала в поместье отца.

– Да-да, музыку, – повторил он. – Мелодии, часто проигрываемые на инструментах типа фортепиано, обычно просто режут слух.

– Я... я обожаю музыку.

Это была правда. Она обожала музыку так, как обожала искусство Микеланджело, – с благоговейным трепетом и полным отсутствием способностей в этой области.

– Но почему... то есть если вы композитор, почему сами не записываете музыку?

– Почему не записываю музыку сам? – Он вытянул перед собой руки красивой формы – сильные, с длинными пальцами, таившие в себе мужественность. В свете, струившемся из двери, блеснуло кольцо с печаткой.

– Тогда у меня пальцы были бы испачканы чернилами. Нет ничего более вульгарного.

– Я... я умею это делать! – выпалила Ханна, совершенно сбитая с толку, пытаясь разглядеть выражение его лица.

– Что делать? Быть крайне вульгарной?

Его ироничная улыбка придала девушке спокойствия.

– Я могу записывать музыку.

Это была явная ложь, но умолять этого человека проявить великодушие было бы столь же бессмысленно, как и унизительно.

Он смотрел на нее, явно пораженный.

– Было бы безумием впустить в дом совершенно незнакомую мне женщину. Сомневаюсь, что у вас имеются рекомендательные письма с места вашей прежней работы.

– А что, собственно, вы теряете? Если я не подойду, выгоните меня утром. А вдруг подойду?

Он нахмурился.

– Ваш облик наводит на некоторые размышления. Вы ходите по деревне, как попрошайка, но покрой вашего платья достаточно изыскан.

– Я счастлива, что вам нравится работа моей портнихи, сэр.

– Еще загадочнее то, что манера речи у вас, как у леди из благородного дома. Если быть точным, вы говорите с легким ирландским акцентом, но готов поспорить, что родились вы не в соломенной лачуге, несмотря на ваш нынешний вид.

– До чего же вы высокомерны! Мое происхождение заслуживает такого же уважения, как и ваше, уверяю вас. Незапятнанная репутация, честное имя...

Ханна стиснула зубы.

– Нет, вы явно не служанка. Я посоветовал бы вам быть осторожнее, нанимаясь на работу. Я знаю множество хозяев, которые не станут раздумывать перед тем, как пустить в ход палку, чтобы выбить из слуг дерзость, подобную вашей. Вопрос в том, что делаете вы, покрывая столь славное имя позором, шляясь почти ночью неизвестно где и умоляя дать вам работу служанки?

Она не осмелилась даже намекнуть ему, откуда пришла, – преследователи могут как-нибудь узнать об этом.

– Это дело мое. А ваше – нанять меня или нет.

Ханну охватило отчаяние, гордость не дала ей возможности продолжать. Она никогда в жизни не просила милостыню. Но мучительно осознавала присутствие малыша даже сейчас, когда он прятался за холодной каменной колонной.

– Пожалуйста, сэр... умоляю вас.

Она с трудом заставила себя произнести эти слова.

– Я проделала очень большой путь, чтобы найти работу. Вы – моя последняя надежда.

Она была почти уверена, что мистер Данте гордо прошествует в дом и с грохотом захлопнет дверь. Но он промолчал, лишь потер кончиками пальцев левый висок.

– У вас есть семья, сэр?

Он пристально посмотрел на нее и замер.

– Деревенские жители могут сколько угодно утверждать, что я родился под каким-то камнем, но, хотите верьте, хотите нет, у меня есть семья, хотя и далеко отсюда.

Его лицо исказилось от гнева.

– Какая наглость! Впрочем, лучшего я, наверное, и не заслуживаю. Угораздило же меня встать там, где поворачивает карета, к тому же болтаю с вами.

Он собирался вернуться в дом. Она по опыту знала, что сердце есть не у каждого, кто владеет большим состоянием. Этот человек с суровым лицом и горящими глазами казался гораздо более неумолимым, чем большинство таких людей.

– Я умоляю о работе не только для себя... – начала Ханна, и в этот момент малыш не сдержался и кашлянул.

– Проклятие! Что за шум? – вскипел Данте.

– Это Пип.

Данте вскинул бровь.

– Пип? Ничего не говорите. Это какая-то новая чума из Вест-Индии.

– Нет, сэр. Пип – маленький мальчик. Пип, подойди.

Она молилась о том, что, если им позволят войти, Пипа по крайней мере накормят и хоть немного согреют. А попав в дом, она смогла бы обманывать этого человека, до тех пор пока ребенку не станет лучше.

Пип очень осторожно показался из своего убежища, двигаясь к ней с таким видом, будто он мышь, бегущая под пристальным взглядом хищного ястреба. Вступив в полосу света, проникавшего из открытой двери, он остановился и замер.

– Что за!..

Данте выругался, когда тельце Пипа содрогнулось от кашля.

Он бросил на Ханну яростный взгляд.

– Вы что, с ума сошли – таскаете с собой ребенка в таком состоянии? Могли бы подождать, пока буря кончится!

Ханне очень хотелось наградить его подходящим эпитетом, повернуться и уйти, но она не сделала этого ради Пипа.

– Как жаль, что вы не смогли помочь нам советом, прежде чем мы отправились в дорогу. – Она произнесла эти слова очень отчетливо: было понятно, что у нее внутри все кипит от ярости. – Но мы уже здесь.

– Где вы раздобыли ребенка, черт возьми?

– Разве вы не знаете, сэр, откуда берутся дети? – Ханна ждала очередного приступа ярости этого чудовища.

Вместо этого в его глазах появились искорки веселья.

– Ну, кое-какие мысли на этот счет у меня имеются, мэм. Это ваш ребенок?

– Да.

Она заметила, как он скользнул взглядом по ее левой руке, на которой не было обручального кольца. Пусть думает о ней что хочет. По крайней мере не станет допытываться до истины.

– Вы выбежали в погоню за тем несчастным и неистовствовали из-за того, что вам нужно закончить сегодня какую-то работу. Впустите нас, и я тут же займусь делом, буду работать всю ночь, если вы разрешите Пипу поспать у огня.

Данте взглянул на нее, его глаза потемнели.

– Ни за что.

Сердце Ханны упало.

– Вы такая мокрая, что испортите всю обивку. Кроме того, от вас пахнет, как от мокрой собаки. – Он поморщился. Но в следующий момент в его глазах появилось насмешливое выражение. – Впрочем, с этим можно обождать и до утра, тогда по крайней мере вы не будете действовать мне на нервы, – договорил он.

– Извините, что мы такие мокрые и замерзшие, – огрызнулась Ханна.

Она хотела добавить, что они с Пипом начнут потихоньку умирать с голоду у него на пороге, но замолчала, неожиданно осознав смысл его слов.

– У... утра? Вы хотите сказать, что...

Она не осмелилась произнести это вслух, слишком много разочарований ей пришлось пережить за прошедшие месяцы.

– Симмонз! – крикнул Данте. Из двери вынырнул рослый лакей.

– Да, хозяин. Хотите, чтобы я выставил их вон? – поинтересовался Симмонз, бросив взгляд на весьма сомнительного вида путников, которых занесла сюда буря.

– Хочу, чтобы ты поместил их в комнату Уиллоби.

– Уиллоби?

Слуга растерялся.

– Да, Симмонз. Этот трус отправился той же дорогой, что и все другие. Его заменит мисс Грейстон.

– Неужели, сэр?

Слуга никак не мог прийти в себя.

– Вы хотите, чтобы... чтобы я разместил леди и юного джентльмена в комнате, которая находится через коридор напротив от вашей?

Симмонз явно пытался удостовериться в том, что хозяин понимает, что за приказ он отдает.

– Как же иначе я буду будить ее среди ночи, если меня посетит вдохновение, черт побери?

– Да, сэр, но, может быть, вы хотите, чтобы я запер их в комнате?

– Боишься, что они укокошат нас всех во сне? Ну, если у нее в этом узле и спрятан нож мясника, мне бы хотелось быть первой жертвой. По крайней мере не придется слушать крики служанок.

– Да, сэр.

– Мясной пирог, который сегодня подала кухарка, был явно хуже обычного. Чем скормить его собакам, отдай лучше им.

У Ханны уже текли слюнки, но ее гордость была уязвлена. Ей отдадут то, что предназначалось собакам?!

А чего ей ожидать? Что этот человек проводит их в собственную библиотеку, стащит с нее полусапожки и чулки, а потом собственными руками будет растирать окоченевшие ноги, чтобы согреть их?

Но почему все внутри ее задрожало, когда она представила себе, как эти сильные пальцы касаются ее обнаженных лодыжек?

Что за чувство охватило ее – благоразумную Ханну Грей, которую ничем не проймешь, у которой никогда не замирало сердце, не перехватывало дыхание, когда она встречалась с самыми привлекательными мужчинами?

Что привело ее в волнение?

– Мисс Грейстон.

Она вздрогнула при звуке его хриплого голоса и густо покраснела, будто застигнутая врасплох, словно Данте прочел все ее непристойные и столь неуместные мысли.

– Я буду в музыкальной комнате рано утром. Не опаздывайте. Вы уже слышали, каков мой нрав. Я бы не советовал вам рисковать.

С этими словами он повернулся на каблуках и с надменным видом прошествовал в комнату в глубине дома. Раздалось несколько аккордов, несогласованных до странности, пробудивших в груди Ханны беспокойство, неуверенность и страх.

Но у нее не было времени, чтобы задержаться, обдумать те странные чувства, которые вызвал в ней этот хозяин поместья Рейвенскар, пользующийся дурной славой. Симмонз уже вел их с Пипом по великолепному дому – сначала назад и в сторону, а потом в отдельно стоявшее здание, в котором располагалась кухня. Слуга суетился, готовя поднос с презренным мясным пирогом, не обращая внимания на благоговейный страх и вздохи Пипа, с которым тот рассматривал столы, ломившиеся от свежеиспеченного хлеба и корзин с яблоками, приготовленными для тортов, пирогов или фруктового пюре. Как же ей хотелось дать ему возможность отведать все эти лакомства, набить рот пудингами и пирожками, лизнуть осколок сахара, сверкавший в дальнем конце стола.

Но даже если Остен Данте и был из тех, кто позволил бы такие шалости, печально подумала Ханна, Пип никогда не станет, визжа и смеясь, носиться по комнате, весь липкий от сахара.

Она взяла малыша за руку, когда слуга направился обратно к главному зданию, а потом провел их вверх по служебной лестнице в широкий коридор, расписанный зеленью цвета первой весенней листвы, примороженной белизной. Стены украшали портреты, морские ястребы времен королевы Елизаветы в белой пене, отважные всадники, с улыбками более живыми, чем плюмажи, украшавшие их щегольские шляпы, портрет дамы со сдержанной улыбкой, которая, должно быть, проводила своего мужа на войну Алой и Белой роз.

Ханна задумалась: а если бы те, кто изображен на портретах, узнали, что удача может покинуть их в мгновение ока? Они узнали бы, как короток путь от жемчужных ожерелий и бархатных плащей до одежды, вымокшей насквозь, и ночного неба вместо крыши над головой.

Она споткнулась, ее влажные полусапожки хлюпали, оставляя мокрые следы на прекрасном мраморном полу. Симмонз широко распахнул дверь, и Ханна вошла в спальню, в которой все еще царил хаос, оставшийся после побега несчастного Уиллоби.

Дверцы шкафа были распахнуты, рядом с умывальником валялся ботинок, из комода для белья торчала грубо заштопанная мужская рубашка, а на столе были разбросаны листы бумаги, испачканные чернилами, чернильница, перочинный нож и пучок перьев.

Но за решеткой камина весело плясало пламя, в комнате стояла огромная кровать с так притягательно откинутым покрывалом, что Ханне тут же захотелось броситься на эту постель прямо в мокрой одежде, в которой она была. Но вместо этого она подвела Пипа поближе к огню и принялась снимать с него мокрую одежду.

Она мельком взглянула на Симмонза, поставившего поднос на изящный позолоченный столик.

– Даже не думайте о всяких глупостях, мисс, – предостерег ее лакей, смерив суровым взглядом, – хозяину, может, и все равно, если его убьют в собственной постели, а мне вот нет.

– Сегодня я не собираюсь никого убивать, пожалуй, перенесу это на завтра.

Симмонз издал низкий звук.

– Уж лучше будьте осторожнее, мисс Грейстон. Хозяин – человек горячий.

Ханна поморщилась.

– Я поняла это, увидев, как бедный Уиллоби спасался бегством.

– Уиллоби не первый, кто сбежал.

– Я не убегу, – пообещала Ханна, когда Симмонз с величественным видом покинул комнату.

Ей не придется бежать. Нет никакого сомнения, что хозяин завтра собственноручно вышвырнет ее. Если только она не найдет способ водить его за нос чуть подольше.

Она выудила чудом оставшуюся сухой ночную рубашку из саквояжа и натянула на Пипа.

– Отправляйтесь в постель, молодой человек, укройтесь этими прекрасными одеялами, а я принесу поднос с пирогом, и вы сможете поесть.

Она ожидала, что Пип, как и любой другой ребенок, будет в восторге оттого, что его так балуют. Но вместо этого он закусил нижнюю губу и настороженно взглянул на кровать.

– Что, если я накрошу в постель? Этот псих окончательно рехнется.

– Хозяин, мой дорогой. Мы должны называть его хозяином. Он не узнает, что ты накрошил. У него под лестницей живет целая армия слуг, которая за ним убирает. Не волнуйся, милый. Ну, давай полезай, а то еще больше простудишься.

Мальчик в который раз нерешительно взглянул на нее и вскарабкался на кровать с такой осторожностью, как будто покрывала на ней были сотканы из стекла.

И все же, подавая ему большой кусок пирога, Ханна не могла не признать, что именно она вызовет утром гнев хозяина поместья Рейвенскар.

Как же отреагирует Остен Данте, когда поймет, что она его обманула? Будет орать? Бушевать? Гнаться за ней полдороги до Ноддинг-Кросс, как гнался за своим предыдущим помощником?

Ханна вздрогнула.

Нет. Этот человек не запугает ее, разразившись проклятиями. Считает себя вправе проклинать любого более низкого происхождения, чем он, вымещать на ней свое раздражение и подчинять своей воле? Но она не подчинится ему.

Однако страх не покидал Ханну.

Она видела, каким опустошительным может быть гнев человека, обладающего огромной властью.

– Нанна, – раздался из огромной кровати голосок Пипа. – Как ты думаешь, этот псих из Ревен не выгонит нас ночью? Няня говорила, что сассенаки так поступают с плохими мальчиками. С тех пор как появился этот страшный Кромвель, англичанам понравилось пожирать ирландских мальчиков.

Ханна с радостью отказалась бы от причитающегося ей куска мясного пирога, если бы получила в обмен на это возможность высказать этой няньке все, что о ней думает.

– Ну, это всего лишь выдумка, Пип. Подлые взрослые нарочно пугают детей, чтобы заставить их что-то сделать. Ты самый лучший мальчик во всей Англии. Что же до мистера Данте, у него слишком изысканный вкус, чтобы прельститься нами, малыш.

Пип слизнул последние крошки пирога с нижней губы и расплылся в улыбке, такой трогательной, что сердце Ханны дрогнуло.

– Я думаю, на небесах есть теплый очаг и мясные пироги, которые можно есть в кровати. – Он схватил руку Ханны и крепко сжал. – Я боюсь сумасшедших, Нанна.

– Я знаю. Но тебе не придется с ним встречаться. Ты можешь оставаться здесь и учиться писать и читать свою книгу, как я тебя учила. А когда я закончу мою работу, покажешь мне все, чему научился.

Она взяла у ребенка поднос, отставила в сторону и укутала мальчика одеялом до самого подбородка.

– Думаешь, мы останемся здесь надолго?

– Нет, дорогой, – призналась она, – но постараемся в полной мере использовать это время! А теперь спи, мой милый.

Она тихо запела ребенку ирландскую песню, которую выучила давным-давно, когда была счастлива и чувствовала себя в безопасности. Тогда она верила, что в ее жизни ничего никогда не изменится.

Пип засыпал.

Ханна откинула с его лба влажные локоны, поцеловала.

Затем переоделась в ночную рубашку, еще немного влажную, развесила мокрые вещи у камина.

Она чувствовала, что приободрилась. Два часа назад она стояла на дороге. Сейчас оба они сыты и в тепле. И все же сегодняшняя удача лишь заставила ее осознать, насколько унылым стало их существование. Сама мысль, что придется к нему вернуться, была невыносима.

В это мгновение порыв ветра ударил в оконное стекло, шевельнув бумагу на столе. Ханна прикрыла окно поплотнее.

Она подошла к столу и принялась рассматривать разбросанные листы бумаги. Они были покрыты строчками, точками, палочками и странными символами. Такие записи она видела довольно часто когда ее сестра Элизабет училась игре на фортепиано, еще до того как умер их отец.

Она схватила несколько листов. Ее сердце стучало как молот.

Может, она и не в состоянии обещать Пипу, что у него всегда будут теплый очаг и мясные пироги, но чем точнее она сможет воспроизвести то, что написано на этих листах, тем дольше у ребенка будут крыша над головой и еда.

Ее глаза слипались от усталости, пальцы были такими усталыми и замерзшими, что дрожали, но она все-таки села за стол, несмотря на боль во всем теле. Рассматривая одну из страниц, покрытых кляксами, она с горечью подумала, что никак не сможет разобраться к утру в этих нотных значках.

Но несколько лет назад она самостоятельно выучила латынь и греческий по нескольким книгам, которые стащила из библиотеки отца. Она взяла на себя управление скудными семейными финансами и выучилась вести домашнее хозяйство, хотя до этого самостоятельно могла лишь расстегнуть платье.

Сжав карандаш настолько крепко, чтобы унять дрожь в пальцах, Ханна выписывала каракули и черкала, сажая кляксы и чертыхаясь, до тех пор пока знаки не заплясали у нее перед глазами.

Она не заметила, как уронила голову на стопку бумаги.

Во сне ее преследовал человек с глазами, синими, как молнии, волосами, подобными полуночному морю, и лицом ангела, изгнанного из рая.

Этот человек едва сдерживал овладевшие им чувства – страсть, гнев и нечто большее, нечто тайное и загадочное, от чего захватывало дух. В ее сердце обосновался страх, а в голове проносились многочисленные вопросы.

Что будет, когда владелец поместья Рейвенскар раскроет ее обман? Нашли ли они с Пипом в этих стенах прибежище от бури?

Или они попали в самый центр урагана?