Утренька

Почему девочку звали Утренькой и как она оказалась совсем одна на морском острове, рассказать придётся потом… Очень ей страшно сейчас и совсем непонятно, откуда поднялся ветер—будто налетела на остров огромная, злая птица, шумно захлопала крыльями, закрыла собой солнце. И потемнело, грозно нахмурилось море.

А совсем недавно было вокруг так хорошо, как будто был праздник. Сверкая белыми крыльями, весело носились вдоль берега чайки. Белыми лебедями отражались в зеркальной глади ласкового моря облака.

А небо!.. Живя в городе, Утренька видела небо лишь над улицами и потому не знала, что оно такое большое. Как ни раскрывай теперь глаза — не увидишь его всё сразу.

Правда, сам остров крохотный, Утренька даже представляла его себе кораблём. Конечно, капитаном она была сама.

Но это мальчишки могут воображать себя капитанами весь день. Утреньку вскоре занимало уже что-нибудь другое… Легконогая, тоненькая, как плотвичка, она то спускалась к причальной площадке и вглядывалась в пенистые волны, то вновь, отстучав своими красными «босотапками» вверх по ступеням, бежала к маячной башне.

Внутри башни была лестница. Она так круто вилась вверх, что только успевай на ней доворачиваться, даже голова начинала кружиться. Но Утренька взбегала быстро.

И только на галерее, как называл дедушка круговой балкон, замирала надолго: такое большое распахивалось отсюда море. Трудно было разглядеть, где оно кончается: море так незаметно сливалось с небесной голубизной, что казалось, будто далёкие корабли вплывают прямо в небо.

Дедушка работал смотрителем маяка и не должен был покидать остров.

Но ещё утром капитан катера, на котором им два раза в неделю доставляли еду, пресную воду и письма от мамы, сказал, что сегодня в посёлке Рыбачьем будут хоронить очень заслуженного человека, и когда назвал его фамилию — лицо дедушки стало белее рубахи…

Оказалось, что дедушка дружил с этим человеком, и давно дружил — ещё когда были они оба мальчишками.

Катер поплыл дальше, а дедушка долго вглядывался в море, надеясь увидеть знакомых рыбаков и попросить их побыть на острове.

Правда, маяк в такую солнечную погоду не нужен. Но дедушка думал не только о маяке… Даже в дневное время боялся он оставить её здесь одну. Но и с собой взять отказался — не на прогулку едет…

И тогда Утренька обиделась: неужели дедушка до сих пор считает её маленькой? Так вокруг светло и хорошо, что хотя бы и целый день пробудет она одна на острове — чего ей бояться!

…И до тех пор, пока с башни была видна большая земля и посёлок Рыбачий и светило над головой солнце, Утреньке было хорошо.

Но вот последнее в небе окошко, сквозь которое ещё пробивались солнечные лучи, задёрнулось облаком, и берег стал еле виден.

Вот тогда Утренька и ощутила свою одинокость среди сердитого, взлохмаченного моря.

До посёлка Рыбачий плыть на моторной лодке меньше часа, но Утренька не заметила по часам-ходикам, когда уплыл дедушка, ей казалось, давным-давно. Неотрывно вглядывалась она в тонущий среди ненастья берег. А вот поднялась вдали большая волна и смыла тонкую, как нить, полоску земли.

И тотчас огненная молния словно развалила небо надвое: оно треснуло оглушительно. Утренька испугалась и побежала вниз, в жилую комнату.

Здесь всё по-старому: стучат в тишине ходики и даже не шелохнётся на окне белая занавеска. Не то что снаружи, где ветер, обтекая круглую башню маяка, мчится с дикой силой и, срываясь с острова в море, гонит тяжёлые волны.

«А дедушка… — с тревогой подумала Утренька, — обратно-то как он поплывёт?» — Она будто увидела такую маленькую среди огромных волн лодку, и ей стало страшно за деда. А потом и за себя…

Может, правильно ребята во дворе называли её трусихой? Ой, как она обижалась! Если бы так обозвал её сейчас даже Федя Леонтьев — вот обрадовалась бы она ему! Но Федя далеко и, наверное, дразнит теперь во дворе Зойку. Ну и пусть, всё равно он уже проговорился, что Зойка не такая красивая…

Утренька ещё долго думала об этом… Потом посмотрела в окно и вскрикнула.

В море плыла… лодка. Похожа она была издали на жука. Взлетая с одной волны на другую, жук будто шевелил усами — это по бокам лодки взмахивали вёсла.

— Ура! Дедушка плывёт! — закричала Утренька. Выскочила на крыльцо и — наперегонки с ветром — к берегу!..

В лодке было двое: дедушка и какой-то не знакомый ей человек. Дедушка правил, а он грёб вёслами, помогал «ветерку» — так назывался лодочный мотор. Да только трудно этому «ветерку» против настоящего ветра: никак не может лодка приблизиться к берегу.

Утренька шагнула ещё вперёд, к большому камню, от которого сбегали вырубленные в скале ступеньки, и посмотрела вниз.

Но площадки, на которую обычно высаживались из лодок, сейчас не было видно — волны клокотали на этом месте. Ступеньки спускались прямо в море…

— Де-е-е-еду-у-шка-а! — испуганно закричала Утренька.

Лодка будто играла с волнами: то взлетая до их яростных, белопенных гребней, то снова проваливаясь в глубокую пропасть. И лишь видя отчаянные усилия тех, кто в ней находился, можно было понять, какая это игра!.. Казалось чудом, что лодку ещё не расшибло о скалы.

И нигде больше не было на острове места, на которое можно высадиться. Такой высокий со всех сторон берег!

Ветер подтолкнул Утреньку к самому обрыву. Поспешно отступила она назад, а по щекам её заторопились слезинки. Но Утренька не утирала их, чтобы там, на лодке, не догадались… Да и вовсе не плачет она, а просто ей жалко дедушку и немножко жалко себя.

— У-к…а-а-а! — прорвался сквозь шум волн родной голос. Что дедушка кричал? Лодка повернула обратно и сразу оказалась на далёкой волне, а он всё кричал, кричал… и махал ей рукой.

Лодка быстро удалялась. Вот она уже не больше ореховой скорлупы, потом волны загородили её совсем.

Теперь-то уж никто не увидит, что она плачет… Сгибаясь под ветром, Утренька побрела назад. Как хорошо было на острове, когда она ещё не знала о несчастье, о том, что дедушке придётся уехать. Так ярко тогда светило солнце. А сейчас под этой огромной мрачной тучей она совсем одна.

День окончился. С ненастной серостью смешались сумерки, и вот уже волны, скалы у берега, башня маяка — всё начало словно отступать, пропадая в темноте.

Комната вечером показалась тёмной, неведомой пещерой. Утренька сбросила босотапки, села на своей постели, обхватив руками ноги и уткнув лицо в коленки.

Как хорошо было дома! Мама по утрам гладила её платье, меняла на нём кружевные воротнички, они завтракали, а потом вместе шли до самых ворот школы.

Домой она возвращалась с Федей. Ребята даже прозвали его женихом — за то, что носил он её портфель.

На самом-то деле — и Утренька это знает — мальчишки неравнодушны к её отцу — капитану морского теплохода. Любой из них понёс бы этот портфель с гордостью.

Вот уже второе лето теплоход, на котором плавает капитаном её отец, приходил в родной порт из очередного рейса в самом начале дня. И не было случая, чтобы она не встречала его. Уже забыли, кто из матросов крикнул в одно из таких утренних возвращений:

— А вот и наша Утренька!

Теперь даже завидовали тому, кто первый увидит её на пристани. Земля для моряков становилась ещё более желанной, когда видели они снова свою маленькую крестницу с рыжими жгутиками косиц. А те, у кого не было детей, спешили к себе в каюты за приготовленными для неё подарками.

Утренька же после этого ещё больше верила, что все её родные и знакомые живут для того, чтобы не было у неё никаких забот, а были одни радости. Потому, что она маленькая.

Но вот Утренька оказалась далеко от людей — знакомых и незнакомых… И теперь думала она о том, что, наверное, маленькой хорошо быть, если только рядом мама или папа. Они, взрослые, всё знают… А вот она, Утренька, окончила всего-навсего один класс. Нельзя ей быть одной!

Окно стало чернильно-синим, и в комнате уже ничего не видно. «Свет бы включить», — решила Утренька и с опаской, будто в пропасть, свесила с кровати ноги…

Через минуту, нашарив на полке спички, она затеплила керосиновую лампу. Огонёк поднялся светлый, без копоти, — и всё тянулся, тянулся вверх, будто на цыпочки становился. Закрывая его высоким, похожим на бутылку, колпаком, Утренька вспомнила, как удивительно называл дедушка эту лампу — «летучая мышь»…

В комнате повеселело. Вот так же, наверное, становилось спокойно морякам, когда дедушка зажигал маяк.

Утренька подумала об этом и сразу забыла о себе. Ей-то светло, а лодка дедушкина, может, ещё блуждает среди волн?

Она подбежала к окну и, распахнув его, выглянула наружу… На неё будто надвинулась стена, высокая и непроницаемая. Не видно даже луны. Такая чёрная за окном ночь! И там, в темноте, плывёт теплоход… Папа не увидит на обычном месте огня маяка и подумает, что сбился с курса, и прикажет рулевому повернуть в сторону, и теплоход ударится о скалы, о которых дедушка говорил, что они вправо от острова… Что же делать? Надо, чтобы наверху башни горел огонь, а там сейчас так темно! — Утренька осторожно подошла к двери и затаила дыхание… Но ничего подозрительного она не услышала.

— Совсем здесь никого нет, — вслух сказала Утренька и, дрожа от страха, открыла дверь. Темнота шарахнулась от света её лампы, затаилась теперь на самом верху лестницы.

— Ага, боишься? Погоди у меня! — громко крикнула ей Утренька и, стараясь не задеть стеклянным колпаком лампы о железные поручни лестницы, стала подниматься по ступенькам.

Сердце Утреньки стучало так быстро, словно она от кого-то убегала, а на самом деле девочка всё шла и шла вверх и даже пропела слова из весёлой песенки, потому что ей вовсе, ну совсем ни на капельку, не страшно. Ещё две, нет, три ступеньки, и вот она… «служебная» — так называлась в башне верхняя комната.

Но как зажечь маяк, если она, Утренька, не знает, что надо для этого сделать? А ведь просила же она дедушку научить её зажигать маяк. Но он только смеялся в ответ… «Вот, говорит, повзрослеешь, и я тебе всё покажу».

Оттого, что она еще не взрослая и все её усилия оказались напрасными, Утренька чуть было не заплакала сейчас. Хотя… О чём это они говорили вчера с дедушкой… Утренька озабоченно потёрла висок пальцем.

Дедушка рассказывал, что в старину, оповещая моряков об отмелях и скалах, люди звонили в колокола. Это потом изобрели сирену. Её включали, когда огонь маяка уже не был виден в тумане.

И вдруг Утренька вспомнила, что сирена есть и на дедушкином маяке. Колокола нет, а сирена есть… Утренька открыла дверь, вышла на галерею.

Небо было тёмным, сплошь завешенным тучами. Ветер утих, но море разбушевалось, кажется, надолго: было слышно, как волны одна за другой набрасывались на скалы.

«Вот она, эта ручка…» — Утренька приблизила лампу к медному рычагу и с тревогой подумала, что не достанет до него. Поставила на пол лампу, потянулась вверх… Не достаёт. Тогда она подпрыгнула, толкнув рычаг пальцами. И тотчас же испуганно зажала уши руками: тысячебасовый рёв оглушил её…

Правда, тумана, при котором дедушка включал сирену, сейчас не было, но и маячного огня не было тоже. А должен быть в такой темноте огонь. Вывернув фитиль до самой большой яркости, Утренька повернулась к перилам галереи и высоко подняла лампу.

На много-много километров вокруг только ночь и море… Было холодно и — особенно при таком вое сирены — страшно. В другое время она давно бы спряталась, чтобы потом выплакать свои страхи дедушке. Но сейчас этого нельзя было делать, потому что в любую минуту может произойти беда, и тогда уже ей некого будет встречать в порту…

Утренька, конечно, не могла знать, что на остров летит вертолёт, а в нём дедушка. Она светила дедушке и думала о том, что на зажжённый ею огонёк смотрит сейчас отец, капитаны других кораблей, даже лётчики со своего тёмного неба, и что никому из них она не даст сбиться с пути. «Правда, лампа тяжёлая, но, — подумала девочка, — это даже хорошо: значит, керосина в ней хватит до рассвета».

И Утренька подняла лампу ещё выше, чтобы её свет был виден на всём море…