Утро после победы

«Это же мой папа!»

Своими воспоминаниями об отце – Маршале Советского Союза Г. К. Жукове, делятся его дочери Эра и Элла Жуковы [1].

Кто был главой семьи Жуковых – вопрос риторический…

Эра Георгиевна: Отец, конечно. В юные годы он был для мамы не только мужем, но и командиром. Когда они познакомились, папа командовал отрядом, который в числе других боролся с военными формированиями Антонова. Мама была школьной учительницей. Чувство к папе было ее первой и последней любовью, ее судьбой. Папа зачислил грамотную маму в штаб отряда на должность писаря. Так они и колесили по дорогам Гражданской войны – папа на своем боевом коне, мама – на бричке вместе со штабом. В 1922 году они поженились, но спрашивал отец с матери так же строго, как с других бойцов. Мама рассказывала, что спуску ей от командира отряда не было. Но обязанности писаря мама исполняла исправно, и лишь однажды муж-командир чуть было не отправил ее на гауптвахту. В последнюю минуту она была прощена.

Вообще же мама поставила перед собой цель – всячески помочь папе в самообразовании, в особенности в совершенствовании знания русского языка. Мамины уроки не прошли даром, и, судя по сохранившимся папиным письмам, его грамотность повышалась изо дня в день.

Элла Георгиевна: В дальнейшем мама не работала, взвалив на себя все заботы о семье. Вся жизнь дома была подчинена расписанию отца. У нас в семье был, если можно так выразиться, культ отца. Мама настолько его любила, что всю свою жизнь посвятила ему. Она все делала для того, чтобы дома ему было хорошо и комфортно, и мы тоже старались его радовать.

Эра Георгиевна: Его письма, которые у нас сохранились, проникнуты тоской по дому. И хотя работа всегда была для отца на первом месте, он очень любил дом и семью. Правда, я с раннего детства уяснила, что он не так уж часто может себе позволить подолгу быть дома. Он всегда был на маневрах и на учениях, с полком, в дивизии.

Судя по рассказам о маршале Жукове, он был суровым воином. А каким он был дома?

Эра Георгиевна: Вообще он был достаточно строгим человеком, но для нас он был прежде всего отцом, который нас очень любил и которого мы очень любили. Сколько я себя помню, он относился к нам с нежностью, интересовался всеми нашими делами и в школе, и в институте. Интересовали его и личные знакомства. При этом он относился к нам уважительно, никогда не навязывал свою точку зрения и был очень деликатен. Например, он как-то незаметно внушил нам, что нужно хорошо учиться. Как? Не знаю. Но мы с детства не понимали, как можно учиться плохо. Мы им гордились, и он должен был нами гордиться. Я даже не могу вспомнить за собой никаких провинностей. Только однажды он на меня рассердился: я в детстве очень плохо ела и как-то раз позволила себе бросить на пол то ли кусок хлеба, то ли котлету. Помню, как он нахмурился, молча встал, взял в руки ремень, к которому до этого ни разу не прибегал, и стоял так до тех пор, пока я так же молча не сползла со стула и не подняла все, что бросила. Но отец никогда нас не наказывал, не повышал голос. Одного его взгляда было достаточно.

Элла Георгиевна: Он был хорошим отцом. По тем временам он дал нам максимум – и школа, и домашнее образование, и музыка. Он был всего этого лишен и всю жизнь занимался тем, что чему-то учился. Но у него было очень тяжелое детство, мы же росли в совершенно иных условиях. Он хотел, чтобы мы занимались наукой, чтобы были порядочными людьми, чтобы не обманывали.

Эра Георгиевна: Да, к правдивости меня приучили так, что я до сих пор от этого страдаю. Один раз я попыталась обмануть родителей – деньги, данные на хлеб, истратила на мороженое и сказала, что потеряла. Меня немедленно уличили. Родители объяснили мне, что говорить неправду – постыдно, и я это запомнила на всю жизнь.

Отец воспитывал нас ненавязчиво – своим примером. Никаких лекций и нотаций. Например, он был очень собранным, пунктуальным человеком и требовал этого от других. Мама иногда опаздывала, но ей это сходило с рук, в меня же настолько въелась привычка к точности, что в юности я даже на свидания приходила первая.

«В часы отдыха мы с папой усаживались рядом каждый со своим инструментом и исполняли, что умели»

Отец всегда участвовал в соревнованиях по конному спорту. Его призы во время постоянных переездов особенно бережно упаковывались. И он с детства поощрял во мне любовь к лошадям, а с пятнадцати лет я занималась конным спортом под его руководством. Он не любил ничегонеделания сам и всю жизнь приучал к активному отдыху нас. Зимой мы вместе с ним катались на лыжах и коньках, летом плавали и играли в теннис. Во время войны папе подарили баян. И он стал подбирать мелодии на слух, так как нот не знал. А к концу войны отец подарил мне аккордеон – ему очень хотелось, чтобы я научилась на нем играть. Чтобы не огорчать его, я брала уроки и могла сыграть его любимую «Темную ночь» из кинофильма «Два бойца» и «Синий платочек» из репертуара Клавдии Шульженко. В часы отдыха мы с папой усаживались рядом каждый со своим инструментом и исполняли, что умели. Элле со временем тоже подарили маленькую гармошку, с которой она сидела, перебирая кнопки.

Элла Георгиевна: Отец был для нас примером во всем. Если бы мы его больше слушали, то сделали бы в жизни гораздо меньше ошибок. Но дело в том, что он никогда не настаивал на своем. Он мог дать совет, но окончательный выбор оставался за нами. И, к сожалению, мы не всегда к нему прислушивались.

Понятно, что Жуков умел работать. А умел ли он отдыхать?

Эра Георгиевна: Во-первых, он отдыхал, когда ездил на охоту или на рыбалку, ходил за грибами. Это он очень любил. Не помню случая, чтобы с охоты он вернулся с пустыми руками. Сколько времени мы с мамой провели, ощипывая диких уток и гусей! А когда ему стало тяжело охотиться, он отдыхал с книгой. Он постоянно читал, я ни разу не видела, чтобы он лежал на диване и ничего не делал. Он привил и нам любовь к чтению. В детстве дарил нам замечательные книги с иллюстрациями.

«Мы любили собирать грибы. Для отца, конечно, это были минуты отдыха»

Элла Георгиевна: Еще папа увлекался фотографированием. Он сделал немало снимков, сам их проявлял и печатал по ночам. Но, к сожалению, на это увлечение у него не хватало времени даже в мирные дни. Зато в нашей семье была традиция фотографироваться по случаю чьего-нибудь дня рождения, другой памятной даты. Только снимки уже делали профессиональные фотографы. Во время войны папа заказал для каждого из нас четверых по небольшому складному альбомчику на четыре фотографии. Мы до сих пор храним их.

«Во время войны папа заказал для каждого из нас четверых по небольшому складному альбомчику на четыре фотографии. Мы до сих пор храним их»

60 лет прошло после войны… [2]За такой долгий срок многое стирается из памяти. Что вам запомнилось больше всего?

Эра Георгиевна: Войну мы встретили летом на даче в Архангельском. Это была дача, которая по должности полагалась начальнику Генерального штаба. Я собиралась в театр – у меня были билеты на оперетту. И вдруг все в одночасье рухнуло. Конечно, перед войной уже было тревожно. Папа редко бывал дома, постоянно был занят. А накануне он вообще не вернулся. Позвонил на рассвете и сообщил, что началась война и чтобы его не ждали. Попытался утешить как мог, успокоить маму.

Элла Георгиевна: Хоть я и была совсем маленькой, но и у меня было отчетливое ощущение, что все изменилось. Я встала позже остальных, пришла к маме с сестрой и сразу поняла, что что-то случилось. Почувствовала тревогу, которая витала в атмосфере. Сказали: «Война». Я тогда, конечно, не понимала, что это такое, но что жизнь меняется, и не к лучшему, – это и мне было ясно. Надо сказать, что мы были семьей военного человека, папа всегда старался возить нас с собой, и для нас война началась еще в Монголии, когда он руководил отпором японским агрессорам. Атмосфера военного времени не была для меня чем-то удивительным. Я с ранних лет привыкла к военной форме, к тому, что в доме постоянно велись разговоры на военные темы.

В суровое военное время Георгий Константинович находил время для семьи?

Эра Георгиевна: Отец в тот день, когда началась война, не заезжая домой, вылетел в Тернополь, в штаб Юго-Западного фронта. И мы довольно долго его не видели. Он звонил маме время от времени. Когда приезжал в Москву, на минутку забегал повидаться. Писал письма, в которых предположительно указывал, когда сможем его увидеть, уговаривал маму не паниковать. Нас рано отправили в эвакуацию. Уже в августе, невзирая на наши просьбы и уверения, что мы в безопасности, нас вывезли в Куйбышев (ныне Самара). Там для членов семей военных освободили большой многоквартирный дом, в котором поселили в том числе семьи Буденного, Тимошенко, Хрущева, Булганина. Первое время мы жили с женой и дочерью генерала армии Тюленева. Отец звонил, присылал письма, просто коротенькие записочки. А после Битвы за Москву, когда обстановка немного стабилизировалась, он организовал наш приезд на фронт. Это случилось в последних числах декабря. Для нас приготовили украшенную елочку, угощение, конфеты, которыми кое-кто, помнится, злоупотребил…

«После Битвы за Москву, когда обстановка немного стабилизировалась, отец организовал наш приезд на фронт»

Элла Георгиевна(смеется): Ну конечно, все-таки в те годы не часто удавалось поесть хороших шоколадных конфет!

Эра Георгиевна: Там, в Перхушково, мы провели несколько незабываемых дней. Мы наконец-то были рядом с отцом. Он был в приподнятом настроении – первый большой успех наших войск. Была чудная погода, все было покрыто снегом, и, когда была возможность, мы катались на лыжах. Но, к сожалению, пробыть там удалось совсем недолго. Все-таки шла война, то и дело были слышны выстрелы. Один раз я вышла погулять и забрела куда-то не туда. Человек из охраны меня буквально оттащил.

Потом до возвращения из эвакуации мы отца не видели. Мама ездила на фронт еще два раза, но нас с собой не брала. Зато после окончания войны мы на два месяца поехали к отцу в Германию. Он хотел, чтобы мы все посмотрели, организовывал нам разные поездки по стране.

Когда в 43-м году мы вернулись в Москву, отец нас встречал. Мы поселились в квартире на улице Грановского. Это было наше первое постоянное жилье. Квартира была большая, мы к таким не привыкли, мебели почти не было. Так закончилась наша кочевая жизнь, постоянные переезды из города в город. С отцом мы периодически виделись, когда он приезжал в Москву. Рассказывал о ситуации на фронте. Мы сидели и слушали, раскрыв рты. Он очень интересовался нашей жизнью, учебой. Я в 1946 году окончила школу, а Элла за два года до этого в нее пошла.

В семье Жуковых больше не было желающих воевать?

Элла Георгиевна: Еще как были! Когда мы жили в Куйбышеве, Эра собиралась сбежать на фронт со своей подругой Майей Вознесенской. Правда, их быстро разоблачили. А так, мы, дети, помогали чем могли. Посылали посылки, письма фронтовикам. Эра всегда отчитывалась отцу, сколько собрали посылок, что отправили. В основном это были носки, варежки. Мы жили жизнью военного времени. Вечно сидели у приемника. У нас в доме сначала в Куйбышеве, а потом в Москве висела карта с флажками. Каждый день помечали продвижение наших войск. Других интересов, в общем-то, не было.

В жизни Георгий Константинович был совсем не таким суровым воином, каким его представляют сегодня

А ваша мама Александра Диевна чем занималась в военное время?

Элла Георгиевна: Она была попечителем детского дома. Для детей, потерявших родителей на фронте, нужно было собирать средства, им требовалась ткань на платья, карандаши, тетради. И каждый по мере возможности помогал. Сохранились даже благодарственные письма маме из детских домов.

Какой вы запомнили Победу?

Эра Георгиевна: Мы были в Москве. В последние дни уже было понятно, что ждать осталось недолго. 2 или 3 мая нам позвонил отец, каждого по очереди поздравил с Победой. Москва в те дни ликовала. А в День Победы мы гуляли по городу, смотрели фейерверки. Сколько народу было!

Элла Георгиевна: А папа приехал домой незадолго до парада Победы. Тогда и узнал, что принимать парад будет он. Это было для него большой неожиданностью. Все были уверены, что принимать парад будет Верховный Главнокомандующий – Сталин. Отец тут же начал готовиться – выбирал коня, приводил в порядок регалии, потом готовил речь. Очень волновался. Несколько раз читал нам, спрашивал: «Ну как?» Мы аплодировали. Накануне парада мы ходили кругами вокруг парадного мундира, который висел на распорке. И хотя он был идеально вычищен и выглажен, мы все равно протирали мягкой тряпочкой блестящие пуговицы. Так хотелось поучаствовать в подготовке!

В день парада отец уехал раньше нас. А мы втроем пошли на гостевую трибуну. Было пасмурно, шел дождь, но помню, что никто даже зонты не открывал. И вот раздался бой кремлевских курантов, и на площади появился отец на белом коне. Гордость переполняла меня, и я шептала, чтобы никто не услышал: «Это же мой, мой папа! Какой он красивый!» Парад был впечатляющим. Мы так гордились отцом! То, что мы переживали тогда, можно назвать эйфорией!

Эра Георгиевна: Спустя какое-то время отец собрал у нас на даче своих друзей – военных. Среди гостей были Буденный, папин старинный друг генерал Крюков с женой Лидией Руслановой, Горбатов, Чуйков, Ротмистров, Руденко и другие. Это был веселый вечер – были тосты, танцы, песни. Русланова пела, папа взялся за баян.

Элла Георгиевна: Отец был действительно счастлив. К сожалению, таких дней в жизни семьи больше не было.

А дальше было не до веселья…

Эра Георгиевна: Да, закончилось все это плохо. Крюкова арестовали, Русланову арестовали. Много трагедий в нашем ближайшем окружении за этим последовало. Каким ударом это стало для отца!

Элла Георгиевна: Чего только ему не приписывали. Его беда заключалась и в том, что он старался не подавать виду, что переживает, держал все в себе.

Эра Георгиевна: Как-то, уже закончив книгу «Воспоминания и размышления», отец сказал мне, что в его жизни было три критических периода, в каждом из которых присутствовала цифра семь. Это, прежде всего, 1937 год, когда доносчики пытались собрать на него компрометирующий материал, обвинив в том, что по его недосмотру мама крестила Эллу. В тот раз ему удалось избежать беды. В 1947 году для представления Сталину на него снова собирали компромат. Но, несмотря на обыски у нас дома, аресты сослуживцев, прослушивание телефонных разговоров и коллекционирование папиных высказываний, желаемых результатов достичь не удалось. Ну и роковой 1957 год, когда Хрущев расправился с отцом, отстранив его вообще от всякой деятельности. Папа был доверчивым человеком. Хрущев расположил его к себе, клялся в вечной дружбе…

«Меня коробит, когда в кино отца изображают этаким истуканом, который даже не улыбается. Он был человеком с юмором, веселым»

Элла Георгиевна: …Просто отец зря связался с политикой. Он ведь политиком никогда не был. Он был кадровым военным, начинал еще в Первую мировую войну. И все эти политические хитросплетения были ему чужды, он ничего в этом не понимал. Но обстоятельства вынуждали, особенно когда он был министром обороны, высказывать свои мнения, оценки. Он подпал под влияние Хрущева, а тот его использовал.

Эра Георгиевна: А до этого Сталин его использовал. Во время войны сталкивал с другими полководцами. Со сколькими людьми, с которыми отец был в прекрасных, дружеских отношениях, Сталин посеял вражду – с Коневым, с Рокоссовским. Действовал по принципу «разделяй и властвуй». А после войны отослал их подальше от Москвы. А ведь у отца были большие планы. Он хотел учесть уроки войны, реабилитировать репрессированных военных, хотел, чтобы советских военнопленных приравняли к участникам войны. Он хотел работать, но не умел угождать. На свою беду, отец был слишком прямолинейным человеком, говорил то, что думал, если был с чем-то не согласен, то спорил. Возможно, дело и в этом. Мы старались его поддержать, переживали за него. На него было больно смотреть.

А как сказалось изменение его положения на вашей жизни?

Элла Георгиевна: В той ситуации мы, конечно, почувствовали, что отношение к нам многих людей изменилось.

Эра Георгиевна: И еще как!

Элла Георгиевна: Нам перестали звонить, старались держаться от нас подальше. Но это, разумеется, не касается самых близких друзей.

А в конце пятидесятых годов я окончила институт, и у меня были проблемы с распределением. Только представьте: после окончания МГИМО мне предложили место корректора в издательстве.

Эра Георгиевна: И я около года не могла устроиться на работу. Хотя у меня за плечами была аспирантура. По дружбе оставили работать на кафедре в институте. Потом стало полегче, но тем не менее мы все равно мало с кем общались. Папа вообще был очень гостеприимным, радушным человеком, но после всего этого он замкнулся в себе, перестал верить людям.

Но тогда он хотя бы мог попытаться постоять за себя. А теперь – не может. Чего только не пишут о нем, чего только ему не приписывают. Все это нас глубоко ранит. Я считаю, что нынешнее поколение не имеет права судить о тех, кто тогда воевал – ни о солдатах, ни о маршалах.

А каким нужно изображать Георгия Жукова?

Элла Георгиевна: Ну, во всяком случае, не жестоким. Мы никогда его таким не видели. Сейчас его представляют каким-то монстром. Это не имеет никакого отношения к действительности. То, что во время войны он был таким суровым человеком, объясняется тем, какая была обстановка. Было бы странно, если бы он балагурил во время подготовки той или иной операции. Лучше всего это сформулировал известный писатель Сергей Смирнов: «Вся его жесткость продиктована мерой ответственности, которую он на себя взял».

Эра Георгиевна: Да, меня, например, коробит, когда в кино его изображают этаким истуканом, который даже не улыбается. Он был человеком с юмором, веселым. Хорошо относился к солдатам, заботился о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Люди, которые работали у отца в охране, рассказывали, что он и о них заботился, всегда интересовался их семьями. Ну не мог он быть таким, каким его описывают!

Каково это – быть дочерьми маршала Жукова?